М. Гиллельсон
М. Гиллельсон
А. И. Тургенев и его литературное наследство
А. И. Тургенев и его литературное наследство
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ
А. И. Тургенев и его литературное наследство, Гиллельсон М., Год: 1964
Время на прочтение: 86 минут(ы)
А. И. Тургенев. Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.)
Издание подготовил М. И. Гиллельсон
Серия ‘Литературные памятники’
М.-Л., ‘Наука’, 1964
Литературное наследие А. И. Тургенева огромно. Из его обширной переписки с друзьями, опубликованной далеко не полностью, можно было бы подготовить к изданию несколько томов писем, полный текст его дневников потребовал бы выпуска 10-12 солидных книг. ‘Хроника русского’ и дневники А. И. Тургенева за 1825-1826 годы — лишь небольшая часть его литературного наследия.
А. И. Тургенев является выдающимся мастером русского эпистолярного жанра, получившего всестороннее развитие в первые десятилетия прошлого века. Как справедливо пишет М. П. Алексеев, ‘в начале XIX столетия письма русских литераторов представляли собою важный фактор общего литературного развития, эти письма выходили за сравнительно узкие пределы бытового средства связи, приобретая тогда особую функцию, как и вся рукописная литература, живее и полнее отображавшая умственные запросы русского общества, чем подцензурная печать… Письма служили тогда и другой цели, являясь своего рода опытным участком для разнообразных жанровых и стилистических экспериментов: они содействовали разработке литературного языка, мастерству воспроизведения непринужденной, живой, звучащей речи’. {М. П. Алексеев. Письма И. С. Тургенева. В кн.: И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем в 28 томах, т. I, Изд. АН СССР, М.-Л., 1961, стр. 17-18.}
Блестящий представитель эпистолярного жанра, автор интереснейших дневников и путевых корреспонденции, А. И. Тургенев имеет неоспоримое право на внимание современного читателя. О писательском даре А. И. Тургенева проникновенно и точно сказал его ближайший друг П. А. Вяземский: ‘Полагаем, что не было никогда и нигде борзописца ему подобного. Он мог сказать с поэтом: ‘Как много я в свой век бумаги исписал’. Но ни друзья его, ни потомство, если оно захватит его, не оставили и не оставят того ему в упрек. Деятельность письменной переписки его изумительна… Он переписывался и с просителями своими, и с братьями, и с друзьями, и с знакомыми, и часто с незнакомыми, с учеными, с духовными лицами всех возможных исповеданий, с дамами всех возрастов, различных лет и поколений, был в переписке со всею Россиею, с Францией, Германией, Англией и другими государствами. И письма его — большею частью образцы слога, живой речи. Они занимательны по содержанию своему и по художественной отделке, о которой он не думал, но которая выражалась, изливалась сама собою под неутомимым и беззаботным пером его. Русским пером в особенности владел он, как немногим из присяжных писателей удается им владеть. Этого еще мало: при обширной, разнообразной переписке, он еще вел про себя одного подробный дневник. В фолиантах переписки и журнала его будущий историк нашего времени, от первых годов царствования Александра Павловича до 1845 года, найдет, без сомнения, содержание и краски для политических, литературных и общественных картин прожитого периода’. {П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. VIII, СПб., 1883, стр. 282.}
Александр Иванович Тургенев (1784-1845) был одним из четырех сыновей Ивана Петровича Тургенева, богатого симбирского помещика, приятеля писателя Н. И. Новикова и некоторых московских масонов. Их дружеский кружок, в котором масонство служило выражением гуманистических и просветительских идей, был разгромлен правительством Екатерины II: Новиков был посажен в крепость, И. В. Лопухин жил в Москве под присмотром полиции, И. П. Тургенев получил приказание ехать на жительство в родовое имение Тургенево, где он и прожил со всем семейством с 1792 до конца 1796 года. Воспитание Александра Ивановича и его старшего брата Андрея в эти годы было поручено женевцу Георгу Криотофу Тоблеру, родственнику швейцарского писателя Лафатера. Если не считать позднейших упоминаний Александра Ивановича о том, что со своим учителем они читали идиллические стихотворения швейцарского поэта Саломона Геснера, то у нас нет сведений о характере его занятий с Тоблером. Однако с большой долей вероятности можно предположить, что Тоблер наряду с отцом заронил первые зерна человеколюбия и свободомыслия в душу маленького Александра. Герцен в романе ‘Кто виноват?’ нарисовал обаятельный образ женевца Жозефа, учителя Бельтова. По-видимому, одним из таких бескорыстных и просвещенных педагогов был воспитатель старших братьев Тургеневых Тоблер, о котором Александр Иванович сохранил светлую память на всю жизнь: уже в 30-е годы, странствуя по Швейцарии, он пытался разыскать родственников своего первого учителя.
Воцарение Павла I положило конец ссылке Ивана Петровича: он был назначен директором Московского университета. Тургеневы переехали в Москву и поселились на казенной квартире, на Моховой, в здании университета. Старший сын Андрей поступил в университет, а Александр — в университетский пансион, где он учился с 1797 по 1800 год.
В Москве в доме Ивана Петровича возник литературный кружок: молодые Тургеневы часто встречались с братьями Лопухиными, М. И. Невзоровым, Херасковым, И. И. Дмитриевым, к этому же времени относится и знакомство А. И. Тургенева с Карамзиным, который также бывал в доме его отца. Приверженность масонским идеям не мешала И. П. Тургеневу прислушиваться к мнениям инакомыслящих: в его доме господствовал вольный обмен литературными и общественными воззрениями.
Помимо домашнего кружка старшего поколения, своему быстрому умственному возмужанию А. И. Тургенев во многом обязан Московскому университетскому пансиону, в котором придавали первостепенное значение развитию литературных способностей учащихся: первые опыты Александра Ивановича в области словесности — речи и переводы — относятся ко времени его пребывания в университетском пансионе. {Подробнее о первых литературных опытах А. И. Тургенева см.: В. И. Резанов. Из разысканий о сочинениях В. А. Жуковского, вып. 1. СПб., 1906, стр. 228-231.}
Наконец, существенное воздействие на становление личности Александра Ивановича оказал дружеский кружек, состоявший из воспитанников университета и университетского пансиона. В 1797-1800 годах в него входили, кроме Андрея и Александра Тургеневых, Жуковский, Мерзляков, Воейков, Андрей и Михаил Кайсаровы, Семен Родзянко. В начале 1801 года кружок стал именоваться ‘Дружеским литературным обществом’. Александр Иванович произнес на собраниях этого содружества две речи: в одной из них он восхвалял человеколюбие И. В. Лопухина, в другой говорил о том, ‘что люди по большей части сами виновники своих несчастий и неудовольствий, случающихся в жизни’. Обе речи — явно моралистического характера, показательные для той умственной атмосферы, которая царила в доме Тургеневых.
В. М. Истрин, посвятивший несколько статей изучению ‘Дружеского литературного общества’, установил, что среди его участников преобладал интерес к немецкой словесности, к произведениям Гете, Шиллера, Виланда, Гердера, Коцебу, из французской литературы наибольшее сочувствие вызывали сочинения Руссо, входившие ‘в то течение к нравственному самосовершенствованию, которое составлялось из разных источников, в том числе и из всей вообще сентиментальной литературы и масонско-мистического настроения старшего тургеневского кружка’, {В. М. Истрин. Младший тургеневский кружок и Александр Иванович Тургенев. Архив братьев Тургеневых, вып. 2, СПб., 1911, стр. 87.} из английской литературы участникам ‘Дружеского литературного общества’ более близки были писатели сентиментального и предромантического направления — Стерн, Ричардсон, Юнг, Томсон, Грей.
‘Общество’ не было монолитным. Изучение печатных и архивных материалов позволило Ю. М. Лотману прийти к выводу о том, ‘что в нем в момент своего зарождения столкнулись три ведущие тенденции литературы допушкинского периода: направление мечтательного романтизма, связанное с именем Жуковского, представленное Мерзляковым направление, чуждое дворянской культуре и развивавшее традиции демократической литературы XVIII в., и, наконец, направление Андрея Тургенева и Андрея Кайсарова (литературная и общественная позиция последнего находилась в ту пору в стадии формирования), в деятельности которых отчетливо проступают черты, подготавливающие литературную программу декабризма’. {Ю. М. Лотман. Андрей Сергеевич Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени. Уч. зап. Тартуск. унив., вып. 63, Тарту, 1958, стр. 25.} По своим литературным вкусам и общественным воззрениям Александр Иванович примыкал к группе Жуковского.
А. И. Тургенев оказался у первоисточника всех наиболее значительных литературно-общественных течений того времени: в доме отца он встречался с Херасковым, патриархом позднего классицизма, с наиболее колоритными представителями русского масонства, в кругу своих сверстников он присутствовал при первых баталиях между сторонниками различных направлений, борьба которых во многом определила многоплановый характер литературного развития в первые два десятилетия XIX века. Любознательный юноша жадно вслушивался в разноголосицу литературных и общественных мнений. Благоприятные внешние условия способствовали быстрому развитию богатых природных задатков А. И. Тургенева: он становится широко образованным человеком своего времени.
По окончании Московского университетского пансиона А. И. Тургенев был зачислен 16 июня 1800 года на службу в Московский архив коллегии иностранных дел. Однако служебные занятия не приносят ему удовлетворения: он мечтает о продолжении образования за границей. Вслед за старшим братом Андреем Александр Иванович вместе с отцом отправляется в Петербург в начале 1802 года, начинаются хлопоты по ведомству иностранной коллегии. Получив желанное разрешение, А. И. Тургенев в конце апреля 1802 года возвращается из столицы в Москву, а в июле месяце того же года вместе с Андреем Кайсаровым и некоторыми другими молодыми людьми выезжает в Геттинген.
Геттингенский университет, в котором обучались три брата Тургеневых (Александр, Николай и Сергей), Андрей Кайсаров, автор диссертации об освобождении крестьян, А. П. Куницын, лицейский учитель Пушкина, и некоторые другие, был прогрессивным учебным заведением того времени. Можно не сомневаться, что Пушкин, представляя читателям Владимира Ленского, ‘с душею прямо геттингенской’, воплотил в нем живые черты своих свободолюбивых друзей и знакомых, обучавшихся в Геттингене, — трех братьев Тургеневых и А. П. Куницына.
Дневник А. И. Тургенева, который он вел в 1802-1804 годах, позволяет утверждать, что пребывание в Геттингенском университете значительно расширило его умственный горизонт, дало ему солидную подготовку по многим и в первую очередь по историческим дисциплинам, укрепило гуманистические начала его мировоззрения, возбудило первые сомнения в законности неограниченного самодержавия в России. 9 июня/28 мая 1803 года он записал в дневник: ‘Приехав в Москву, первое мое старание будет собирать, сколько можно, совершенную библиотеку для русской истории, между прочим, и источников ее (Urkunden), особливо в Московском архиве, где еще по сю пору множество лежит неизвестных сокровищ для русской истории, особливо для новой. Например: условие, которое поднесли бояре Михаилу Федоровичу при возложении на него бремя правления. Оно может решить вопрос: к какому образу правления отнести русское — к неограниченной ли монархии или к ограниченной? Назначено ли там род совета или сената, с которым государь разделять должен законодательную власть, или нет? И надобно ли почитать неограниченное правление русских государей, как похищение не принадлежащей им власти, или, и в самом деле, и условие сие дает право государю на неограниченное правление? Последнее сомнительно: иначе, для чего бы по сю пору не публиковать сей интересной и важной древности?’. {Архив братьев Тургеневых, вып. 2. СПб., 1911, стр. 225-226.}
Уже в эти годы, слушая лекции Шлецера, Александр Иванович задумывается над законностью революций. И хотя он вполне согласен со Шлецером, что ‘сколь далеко ни простирается история, везде почти показывает она, что, хотя мятежи кой-когда и удавались, всегда почти приносили они с собою больше пагубы и бедствия для народа, нежели сколько бы претерпел он, снося тиранские действия’, тем не менее он с полным пониманием отнесся к словам Шлецера о том, что при нарушении государем своих прав и обязанностей народ имеет право восстать и даже ‘казнить своего государя’. {Там же, стр. 240. — Как уже отметил В. И. Сантов в своих ценных комментариях к сочинениям К. Н. Батюшкова (т. 1, СПб., 1887, стр. 355-372), А. И. Тургеневу принадлежит перевод из ‘Шлецерова введения во всеобщую историю’, напечатанный в ‘Утренней заре’ (кн. III, 1805, стр. 47-66, кн. IV, 1806, стр. 101-129, переводчик обозначен инициалами ‘А. Т.’).} Четверть века спустя, после разгрома восстания декабристов, А. И. Тургенев вновь будет внимательно изучать и осмысливать этот кардинальный вопрос общественного развития, читая вместе с Жуковским и братом Сергеем труды Минье и Гизо по истории французской и английской революций.
Лекции Шлецера, Геерена и Сарториуса на всю жизнь привили А. И. Тургеневу любовь к истории: истоки исторического критицизма, пронизывающего его общественные воззрения, берут свое начало в Геттингене, многолетние археографические разыскания, которыми отмечена вторая половина его жизни, стали возможны благодаря солидной исторической эрудиции, полученной им в стенах Геттингенского университета. {Подробнее о жизни и учении А. И. Тургенева в Геттингенском университете см.: В. Истрин. Русские студенты в Геттингене в 1802-1804 гг. ЖМНП, нов. сер., XXVIII, 1910, No 7, отд. 2, стр. 80-144, Е. Тарасов. Русские ‘геттингенцы’ первой четверти XIX века и влияние их на развитие либерализма в России. Голос минувшего, 1914, No 7, стр. 195-209.}
В 1803 году А. И. Тургенев послал в журнал ‘Вестник Европы’ две статьи — ‘Письмо из Геттингена, от 23 мая 1803’ {Вестник Европы, 1803, ч. IX, стр. 303-306.} и ‘О Геттингенском университете (сочинения одного из молодых россиян, которые ныне там учатся)’. {Там же, ч. XII, стр. 166-207.} В последней статье он писал о русской литературе: ‘Без сомнения, приближается время, когда литература моего отечества распространится по всей Европе и когда язык наш будет одною из существенных принадлежностей хорошего воспитания’. {Там же, стр. 190.}
В 1804 году в журнале ‘Северный вестник’ появилась статья А. И. Тургенева ‘Критические примечания, касающиеся до древней славянорусской истории’, {Северный вестник, 1804, ч. II, стр. 267-293.} в которой он ратовал за создание картин на сюжеты, заимствованные из отечественной истории: ‘Давно бы пора нашим артистам, вместо разорения Трои, представить разорение Новгорода, вместо той героической спартанки, радующейся, что сын ее убит за отечество, представить Марфу Посадницу, которая не хочет пережить вольности новгородской’. {Там же, стр. 268.} Призыв А. И. Тургенева прославить новгородскую вольницу, опоэтизировать граждан древнего Новгорода ясно указывал на свободолюбие автора статьи. И вполне закономерно, что тема новгородской вольности, предложенная А. И. Тургеневым в качестве сюжета для картин русских художников, стала впоследствии излюбленной темой писателей-декабристов.
Сообразуясь с духом исторического критицизма, А. И. Тургенев призывал живописцев соблюдать верность истории даже в мелочах, пропускать ‘сквозь чистилище критики каждое сказанное слово, каждое историческое известие, застарелое ли или новое, не полагаясь на авторитет славного писателя’. {Там же, стр. 293.}
Отстаивая принцип исторического критицизма, А. И. Тургенев на три десятилетия предвосхитил развитие отечественной исторической науки: лишь в 30-е годы XIX века в России оформилась ‘скептическая школа’, внесшая ценный вклад в методику источниковедения и подорвавшая многие ложные положения официальной историографии.
Ко времени пребывания А. И. Тургенева в Геттингене относится его первая путевая корреспонденция. Осенью 1803 года компания русских студентов совершила путешествие на Гарц (горный массив, расположенный на северной окраине Средне-Германских гор), поднявшись на его вершину — гору Брокен. Сохранилось два описания этого увлекательного путешествия, принадлежащих перу А. И. Тургенева. Одно из них было напечатано в ‘Вестнике Европы’ под названием ‘Путешествие русского на Брокен в 1803 году’. {Вестник Европы, 1808, ч. XLII, стр. 77-93.} Живым слогом запечатлел А. И. Тургенев восход солнца на Брокене, рассказал читателю о брокенских ведьмах, о возмутительных и бесчеловечных процессах, которые устраивались в прежние годы против лиц, облыжно обвиненных в колдовстве, о корыстолюбии католических монахов, о языческих обычаях, сохранившихся в Германии и в России. Если судить по этой публикации, то можно подумать, что повседневная жизнь людей, с которыми сталкивался А. И. Тургенев во время своего путешествия, не привлекала его внимания. Однако подобный вывод был бы ошибочен, он был бы сделан без учета цензурных условий того времени. Более подробное описание этого путешествия, сохранившееся в бумагах А. И. Тургенева, было опубликовано в 1911 году В. М. Истриным под названием ‘Отрывки из путешествия по Гарцу в 1803 году’. {Архив братьев Тургеневых, вып. 2, стр. 289-302.} Сравнение журнального текста с рукописным вариантом приводит к выводу, что перед нами две различных по своему содержанию корреспонденции: видимо, готовя к печати описание своего путешествия, А. И. Тургенев выбрал наиболее нейтральный в политическом отношении отрывок о восхождении на Брокен, самый же злободневный материал был оставлен по цензурным соображениям за пределами журнальной публикации. Так, например, в не попавшей в журнал части корреспонденции содержится яркая зарисовка тяжелого, изнурительного и нищенски оплачиваемого труда немецких горнорабочих: ‘Работники получают по талеру в месяц, пища и квартира казенные. Какая незначительная плата в сравнении с их геркулесовою работой и с тою потерею здоровья и жизненных сил, которой они неминуемо подвержены! День и ночь должны они попеременно жариться на сильном огне, слышать беспрестанный стук толчеи и после сих утомительных трудов спать в бедной избе, наполненной несколькими семьями. И самый плач малолетних детей покажется им гармоническою музыкою, и, верно, уже не помешает переселиться из Вулканова в Морфеево царство! К чему человек не привыкнет? Пристуке молотов, как и при журчании ручейка, на пуховом диване и на гранитном отломке — он спит покойно’. {Там же, стр. 294.}
В этой же корреспонденции А. И. Тургенев резко осудил русские крепостнические порядки: ‘…я думаю, что не один северный климат, не одна физическая причина склонности русского к пьянству, но есть и другой источник сей пагубной для нас страсти, есть причины моральные (которых основание находится в государственной нашей конституции). Россия большею частию состоит не из подданных, но рабов, хотя не в римском и венгерском смысле этого слова, — и большая часть крестьян принадлежат помещикам. Русский мужик с молоком матерним всасывает в себя чувство своего рабства, мысль, что все, что он ни выработает, все, что он ни приобретет кровию и потом своим, — все не только может, но и имеет право отнять у него его барин. Он часто боится казаться богатым, чтоб не навлечь на себя новых податей, и так ему остается — или скрывать приобретенное (оттого со времен татарского нашествия обычай русских мужиков зарывать свои сокровища в землю), или жить в беспрестанном страхе, а чтоб избежать того и другого, он избирает кратчайшее средство и несет нажитое в царев дом, как говорят наши простолюдины. Словом, гораздо большая часть русских крестьян лишены собственности. И вот одна из главнейших подпор, на которых вознесен в России престол Бахусу’. {Там же, стр. 292.}
Путевая корреспонденция 1803 года обнаруживает в А. И. Тургеневе талант зоркого наблюдателя, умеющего вдумываться в окружающее и способного запечатлеть на бумаге свои впечатления, чувства и мысли. Именно эта способность схватывать на лету сменяющиеся как в калейдоскопе жизненные события способствовала тому, что во второй половине своей жизни А. И. Тургенев стал превосходным мастером эпистолярного жанра, чьи пространные и животрепещущие письма-корреспонденции надолго пережили своего автора и с интересом читаются в наши дни.
Весной 1804 года А. И. Тургенев вместе со своим другом Андреем Кайсаровым выехал в путешествие по славянским землям, входившим в то время в состав Австро-Венгерской империи. Друзья посетили Чехию, Венгрию, Сербию, доехали до Триеста и Венеции. На обратном пути они расстались в Вене: Кайсаров поехал продолжать учение в Геттинген, а А. И. Тургенев в конце января 1805 года вернулся в Россию.
Путешествуя по славянским землям, А. И. Тургенев с присущей ему исключительной любознательностью знакомился с бытом, нравами и историей славян. {Письма А. И. Тургенева к родителям за время его поездки 1804 года и другие материалы, связанные с этой поездкой, см.: Путешествие А. И. Тургенева и А. С. Кайсарова по славянским землям в 1804 году. Под ред. В. М. Истрина. II, 1915, В. М. Истрин. Русские путешественники по славянским землям в начале XIX века. ЖМНП, 1912, No 9, стр. 78-109, Ю. М. Лотман. Рукопись А. Кайсарова ‘Сравнительный словарь славянских наречий’. Уч. зап. Тартуск. унив., вып. 65, Тарту, 1958, стр. 191-203.} Уже в эти годы вояжи настраивали его на писательский лад: сохранились наброски с описанием его странствий 1804 года. И хотя эти записи остались в черновом виде и не были окончательно отделены, среди них встречаются яркие зарисовки, написанные легким и в то же время энергичным слогом. Изяществом мысли и галантностью XVIII века проникнуто описание ‘жемчужины Адриатического моря’: ‘Когда подъезжаешь к Венеции, особливо со стороны Триеста, то кажется, что сия масса великолепных зданий — как бы подобие Венеры — рождается из морской пены, с каждым опущением весла раскрываются новые виды, глаза теряются в созерцании одного из величайших городов в Европе, издали кажется, что лагуны, из коих он составлен, все сливаются вместе, огромными палатами и храмами застроенные, острова, окружающие Венецию, кажется, с уважением смотрят на старшую сестру свою — и собою придают ей еще более величия. Лагуны, беспрестанно пересекаемые быстрыми гондолами, возвещают многолюдство торгового города, есть ли Венеция, которую хоть и называют уже отцветшею красавицею, и прежней тени своей изумленному путешественнику представить не может, то все же она велика и в своем падении’. {ИРЛИ, ф. 309, No 1058. — Мы цитируем записи А. И. Тургенева о его путешествии 1804 года, которые, как полагал В. М. Истрин, не дошли до нас. На самом деле они хранятся в фонде братьев Тургеневых.}
Наброски 1804 года обличают не только возмужание литературного дарования А. И. Тургенева, но и характеризуют отличительные особенности его творческой натуры, указывают на ясное понимание им той ответственности, которая лежит на путешественнике, решившемся поведать миру о своих странствиях. Поверять свои впечатления литературными и историческими трудами предшественников — таково правило, которым А. И. Тургенев неизменно руководствовался на всем протяжении своего писательского пути. В конце черновиков 1804 года он уже писал по этому поводу: ‘Описывая мое путешествие, приводя в порядок собранные мною материалы для статистического и исторического описания тех земель, которые я проехал, мне казалось, я снова путешествую, снова вижу те города, здания, памятники, коих изображения лежали перед глазами моими, беседую с теми великими литераторами, кои на память о себе оставляли мне лучшие произведения пера своего или скромно вписывали славные имена свои в мой дорожник. Труд соединен был с удовольствием воспоминания и авторской надежды. Мне нужно было поверить мои замечания, сравнить их с замечаниями моих предшественников, входя в подробные исторические описания некоторых происшествий, которых свидетелями были места, мною виденные, я должен был часто справляться с частною их историею, и, таким образом, одно незначущее известие вводило меня в целый лабиринт исторических изысканий. Но все это имело свою пользу, и часто находил я случайно то, чего прежде напрасно искал с большею потерею времени. Но один только тот, кто сам бывал в подобном положении, может судить, чего стоит автору достоверность повестей’. {ИРЛИ, ф. 309, No 1058.}
Привлечение исторических и иных источников как в корреспонденциях начала века, так и в дальнейшем в ‘Хронике русского’, писавшейся три десятилетия спустя, придало достоверность, глубину и познавательную ценность письмам-корреспонденциям А. И. Тургенева, и в соединении с несомненной литературной одаренностью, с ярко выраженной индивидуальной манерой письма создали ту неповторимую творческую амальгаму, те взволнованные путевые заметки, которые покоряли, покоряют и долго еще будут покорять их читателей.
1805-1824 годы — время быстрых служебных успехов А. И. Тургенева. В 1805 году он поступил в Комиссию составления законов, а 4 мая 1812 года был назначен членом этой комиссии. С 13 сентября 1810 года по 17 мая 1824 года он состоял, имея чин действительного статского советника, директором Главного управления духовных дел иностранных исповеданий, в 1819 году он был пожалован званием камергера. Кроме того, он деятельный участник филантропических и других обществ: секретарь Библейского общества, секретарь Женского патриотического общества и некоторых других. Привлекательный облик А. И. Тургенева этих лет сохранил потомству П. А. Вяземский, который писал в ‘Старой записной книжке’ о своем друге: ‘Он вставал рано и ложился поздно. Целый день был он в беспрестанном движении, умственном и материальном. Утром занимался он служебными делами по разным отраслям и ведомствам официальных обязанностей своих. Остаток дня рыскал он по всему городу, часто ходатаем за приятелей и знакомых своих, а иногда и за людей, совершенно ему посторонних, но прибегавших к посредничеству его… Список всех людей, которым помог Тургенев, за которых вступался, которых восстановил, во время служения своего, мог бы превзойти длинный список любовных побед, одержанных Дон-Жуаном, по свидетельству Лепорелло в опере Моцарта. Русская литература, русские литераторы, нуждавшиеся в покровительстве, в поддержке, молодые новички, еще не успевшие проложить себе дорогу, всегда встречали в нем ходатая и умного руководителя. Он был, так сказать, долгое время посредником, агентом, по собственной, воле уполномоченным и акредитованным поверенным в делах русской литературы при предержащих властях и образованном обществе. Одна эта заслуга, мало известная, ныне забытая, дает ему почетное место в литературе нашей, особенно когда вспомнишь, что он был другом Карамзина и Жуковского’. {П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. VIII, стр. 273, 281.}
Особое значение для дальнейшей литературной деятельности А. И. Тургенева имело его участие в арзамасском братстве, где ему была присвоена кличка ‘Эолова арфа’, ставшая впоследствии его псевдонимом. Переписка Вяземского с А. И. Тургеневым, опубликованная в первых двух томах Остафьевского архива, свидетельствует о том, что на своих заседаниях арзамасцы обсуждали не только литературные, но и злободневные общественные вопросы: о конституционных замыслах, об отходе царя от либеральных идей, о Священном союзе, о крепостном праве и т. д. До последнего времени эти письма использовались лишь как справочный и подсобный материал при разработке историко-литературных проблем того времени. Между тем переписка Вяземского с А. И. Тургеневым этих лет имеет и самостоятельное значение, свидетельствуя о литературно-общественной значимости и длительности арзамасских связей. Из этой переписки, а также и из других сохранившихся материалов следует, что арзамасское братство не было монолитным: внутри него все время шла борьба между оппозиционным и лояльным направлениями. Эта борьба — по мере нарастания в стране общественных противоречий — закономерно привела к расслоению арзамасского братства на два крыла: на умеренное крыло во главе с Карамзиным, Жуковским и Блудовым и на радикальное крыло, состоявшее из А. С. Пушкина, М. Ф. Орлова, Н. И. Тургенева и Вяземского. А. И. Тургенев, не разделявший оппозиционных взглядов своих младших братьев Николая и Сергея, примкнул к умеренным арзамасцам. Полемика между умеренными и радикальными арзамасцами возникала по самым различным поводам, начиная от кардинальных вопросов общественного развития России и кончая, казалось бы, мало значимыми проблемами грамматики и стилистики. Так, например, в 1822 году между Вяземским и А. И. Тургеневым шла ожесточенная полемика в письмах, из которой видно, что различие в общественных взглядах приводило к различным позициям и в чисто литературных вопросах: умеренный А. И. Тургенев выступал за увековечение стиля Карамзина, в то время как оппозиционно настроенный Вяземский, напротив, ратовал за непрерывную эволюцию языка и стиля. {О политических и литературных спорах между членами арзамасского братства см.: Ю. М. Лотман. П. А. Вяземский и движение декабристов. Уч. зап. Тартуск. унив., вып. 98, 1960, стр. 24-142, М. И. Гиллельсон. Материалы по истории арзамасского братства. В сб.: Пушкин. Исследования и материалы, т. IV. Изд. АН СССР, М.-Л., 1962, стр. 287-326, С. С. Ланд а. О некоторых особенностях революционной идеологии в России. В сб.: Пушкин и его время. Исследования и материалы, вып. 1. Л., изд. Гос. Эрмитажа, 1962, стр. 67-231, В. В. Пугачев. Из истории русской общественно-политической мысли начала XIX века (от А. Н. Радищева к декабристам). Уч. зап. Горьк. унив., вып. 57, 1962, стр. 3-174.}
Однако аракчеевский курс Александра I привел к дальнейшей перегруппировке общественных сил в лагере либерального дворянства, происходит размежевание и среди умеренных арзамасцев: некоторые из них (Кавелин, Блудов) становятся ревностными сторонниками монархии, в то время как А. И. Тургенев, оставаясь поборником освобождения крестьян от крепостной зависимости, вольно или невольно оказывается в оппозиции к правительственной политике по основному вопросу общественного развития. Вслед за отставкой Н. И. Тургенева в апреле 1824 года в середине мая того же года был отрешен от своей должности и Александр Иванович. Правда, сам А. И. Тургенев полагал, что он ‘жертва лжи и клеветы самой гнусной, почти невероятной’. {ОА, т. III. СПб., 1899, стр. 46.} Между тем следует признать, что Александр I был вполне последователен в своих действиях: отказавшись от обещанных реформ, он должен был, в первую очередь, избавиться от тех лиц, которые верили в эти реформы и стремились их осуществить.
Отстранив А. И. Тургенева от государственной деятельности, Александр I с недоверием и тревогой следил за его поведением. Когда в конце 1824 года А. И. Тургенев ехал в Москву к умирающей матери, Аракчеев писал 10 ноября 1824 года московскому генерал-губернатору князю Д. В. Голицыну: ‘Дошло до сведения государя императора, что помощник статс-секретаря, действительный статский советник Александр Тургенев получил вторично отпуск для пребывания в Москве по случаю будто бы болезни матери его.
‘Его величество, подозревая, что поводом такового г. Тургенева желания пользоваться новым отпуском для пребывания в Москве может быть его неудовольствие на случившиеся в службе его перемены и затем расположение к каким-либо неблагоприятным для правительства разглашениям насчет бывших здесь на сих днях несчастий от наводнения, — высочайше повелеть мне соизволил уведомить о сем ваше сиятельство, дабы вы приняли по вашему званию секретные меры как к разведанию о сем предмете, так и к предупреждению последствий оного, донося о всем непосредственно его императорскому величеству в собственные руки’. {Русская старина, 1904, т. 117, стр. 232.}
Вслед за Н. И. Тургеневым А. И. и С. И. Тургеневы уезжают за границу. Отъезд Тургеневых в Западную Европу в какой-то степени был связан с советами врачей, с необходимостью укрепить расстроенное здоровье. Но не только медицинские показания заставили братьев Тургеневых покинуть родину: одним из мотивов, вынудивших их предпринять заграничное путешествие, было их несогласие с аракчеевским курсом Александра I — это явствует из дневниковой записи А. И. Тургенева от 14 июля 1825 года и из черновика его письма к Александру I, написанного незадолго до отъезда за границу и впервые публикуемого в настоящем издании.
Дорогой ценой заплатили братья Тургеневы за свою оппозицию русскому самодержавию. Н. И. Тургенев был приговорен по делу декабристов к смертной казни, в начале 1826 года английский посол в Петербурге писал своему правительству о просьбе Николая I выдать находившегося в то время в Англии Н. И. Тургенева. {Подробнее об этом см.: И. Звавич. Восстание 14 декабря и английское общественное мнение. Печать и революция, 1925, кн. 8, стр. 46.} Однако английское правительство предоставило Н. И. Тургеневу политическое убежище, а спустя несколько лет он смог переехать во Францию, где и жил полвека в эмиграции. С. И. Тургенев тоже был на подозрении у царских властей: из дневника А. И. Тургенева (запись от 24 сентября 1832 года) видно, что после разгрома восстания декабристов С. И. Тургенева пытались арестовать в Италии и только болезнь спасла его от заключения. Разгром восстания на Сенатской площади, осуждение брата Николая, крах вольнолюбивых надежд губительно подействовали на С. И. Тургенева: он заболел психически и умер в Париже в 1827 году. Трудное время наступило для Александра Ивановича: смерть брата, вынужденная жизнь на чужбине другого брата и собственное полуопальное положение, почти двадцать лет — с небольшими перерывами — скитался по Европе А. И. Тургенев.
Сразу же по отъезде за границу летом 1825 года А. И. Тургенев заводит дневник и с тех пор неутомимо день за днем на протяжении двух десятилетий пишет о виденном, слышанном и прочитанном. Изучение его дневников за 1825-1845 годы убеждает в том, что их форма не была постоянной: заграничные дневники значительно полнее дневниковых записей за время его пребывания в России, кроме того, с годами записи постепенно становятся более лаконичными.
Публикуемые нами дневники за 1825-1826 годы А. И. Тургенев вел весьма подробно: выехав из крепостнической России в страны Западной Европы, он с лихорадочной поспешностью знакомится со всеми сторонами общественной жизни этих стран и щедро заносит в свои дневники впечатления и мысли, возникающие во время его странствий.
Живя за границей, А. И. Тургенев не перестает напряженно размышлять о судьбах родины. С особенной силой русская тема звучит в его дневниках в декабре 1825 года, когда он узнает в Париже о внезапной смерти Александра I, на страницах его дневника появляются сетования и сожаления, что царь не успел завершить задуманную им отмену крепостного права на всей территории Российской империи. Несмотря на жестокие уроки, преподанные Александром I в 20-е годы, у А. И. Тургенева тлела надежда, что царь вернется к благим начинаниям своей юности. Со смертью Александра I для А. И. Тургенева гибла последняя надежда на скорое освобождение крестьян. Поэтому с такой настойчивостью сверлит ему мозг строка из ‘Чайльд-Гарольда’ о днях позора, о бесплодности смены владык для порабощенной родины. Гневной иронией наполнены страницы дневника А. И. Тургенева, в которых он описывает русских аристократов в Париже, почтенных столпов дворянства, которые были верной опорой самодержавия.
Вместе с тем о самом восстании декабристов А. И. Тургенев упоминает в немногих словах. Конечно, в какой-то мере лапидарность записи о декабристах вызывалась опасением, что его дневник может попасть в руки III Отделения: обозначение в дневнике некоторых политически-одиозных слов начальными буквами (в настоящем издании в редакционных скобках дана расшифровка подобных сокращений) подтверждает эту догадку. Однако было бы преувеличением считать, что осторожность была единственной причиной немногословности А. И. Тургенева по поводу восстания на Сенатской площади — по-видимому, сказалось и его отрицательное отношение к революционным методам борьбы.
В марте 1826 года А. И. Тургенев возвращается в Россию: над Н. И. и С. И. Тургеневыми нависла опасность быть осужденными по делу декабристов. А. И. Тургенев усиленно хлопочет, пытаясь отвести удар от братьев. Вскоре выясняется, что Сергей Иванович не был организационно связан с декабристами и его признают непричастным к делу о восстании на Сенатской площади. Намного сложнее оказывается положение Николая Ивановича: следствию становится ясным, что он был одним из влиятельнейших деятелей декабристского движения. Усиленные хлопоты А. И. Тургенева и Жуковского не приводят к желаемому результату: Н. И. Тургеневу выносят обвинительный приговор. И в целом события развертывались совсем не так, как предполагал А. И. Тургенев. Известно, что Николай I, еще будучи великим князем, отрицательно относился к военным поселениям. Видимо, А. И. Тургенев узнал об этом летом 1825 года, беседуя с Константином Павловичем, который также не одобрял военных поселений. Надо думать, что этому частному расхождению во взглядах Александра I и его братьев А. И. Тургенев придал неправомерно большое значение. Так или иначе, но к началу 1826 года А. И. Тургенев не представлял себе в истинном свете Николая I. Он даже надеялся вернуться к государственной деятельности — повествуя о посещении больного Карамзина, К. С. Сербинович записал 21 марта 1826 года: ‘…Александр Иванович вызвал меня в другую комнату, где собирались пить чай, и сказал, что надобно дать Николаю Михайловичу возможность откровенно переговорить с Сперанским о употреблении его, Тургенева, вероятно, к этому же делу, потому что Александр Иванович уже и прежде был при Сперанском в Комиссии составления законов’. {Русская старина, 1874, No11, стр. 263.} Мы лишены возможности проверить свидетельство К. С. Сербиновича собственноручной записью А. И. Тургенева, так как в марте-июле 1826 года, живя в Петербурге, он почти не вел своего дневника: было не до того, с утра до вечера писались оправдательные записки по делу Н. И. Тургенева. Впрочем, у нас нет оснований не доверять К. С. Сербиновичу: вполне вероятно, что А. И. Тургенев лелеял мысль о большой законодательной работе. Однако ход событий опрокинул его планы и доказал их несбыточность. Наступила кровавая развязка по делу декабристов. Н. И. Тургеневу был вынесен смертный приговор, замененный пожизненным изгнанием. 13 июля 1826 года в 5 часов утра, в день казни декабристов, А. И. Тургенев выезжает из Петербурга за границу. С этого времени окончательно определяется оппозиционное отношение А. И. Тургенева к деспотическому режиму Николая I. Пожалуй, трудно найти, кроме А. И. Тургенева, другого деятеля, который бы так неизменно выказывал свое отрицательное отношение к политике Николая I на протяжении двух десятков лет, в свою очередь, царь и его ближайшее окружение настороженно и неприязненно относились к нему: ведь А. И. Тургенев не скрывал, что он мечтает об уничтожении рабства в России.
А. И. Тургенев не принадлежал к славной когорте дворянских революционеров. Более того: он осуждал тех, которые были сторонниками революционных мер для изменения государственного строя России. Но, будучи умеренным в своих политических взглядах (его идеалом была конституционная монархия, причем он твердо надеялся на мирное установление конституции), он не шел ни на какие компромиссы по главному социальному вопросу русской действительности — всю свою сознательную жизнь он стоял за отмену крепостного права.
Своеобразна была позиция А. И. Тургенева в сфере религиозных вопросов. Он был глубоко и искренне верующим человеком. И вместе с тем А. И. Тургенев в зрелые годы с явным осуждением относился к православию и католичеству, {Враждебное отношение А. И. Тургенева к католицизму возникло значительно раньше, чем к православию: уже 7 ноября 1805 года он отмечает в своем дневнике о замысле написать ‘Историю глупостей единоспасающей церкви’, из дальнейшего текста дневника явствует, что он имеет в виду римскую католическую церковь (ИРЛИ, ф. 309, No 2, л. 19). Нетрудно заметить связь между названием этого неосуществленного труда А. И. Тургенева и памфлетом Эразма Роттердамского ‘Похвальное слово глупости’.} которые, как он утверждал, исказили первоначальную сущность христианства. Из всех религиозных течений ему ближе всего был протестантизм, в котором он, в первую очередь, ценил обличение ханжества и лицемерия римской церкви. При чтении дневников А. И. Тургенева необходимо все время помнить о сложном и во многом противоречивом облике их автора, одного из образованнейших и интереснейших людей своего времени.
Центральное место в дневнике А. И. Тургенева за 1825 год занимают его парижские впечатления. Он попал в столицу Франции в период значительного обострения общественной борьбы. После прихода к власти в 1820 году правительства Ж. Виллеля силы старого порядка стали играть все более заметную роль в политике Франции. Смерть Людовика XVIII в 1824 году и восшествие на престол Карла X усилили позицию самых реакционных элементов аристократии и высшего духовенства. Приехав в Париж в октябре 1825 года, А. И. Тургенев оказался в самой гуще событий, которые с неумолимой последовательностью привели в конечном счете к июльской революции 1830 года. А. И. Тургенев повсюду наблюдает бурный рост новых буржуазных отношений, рождение аристократии финансов, могущество Лафиттов и Ротшильдов. В его дневнике мы встречаем многочисленные записи о быстром развитии ремесел во Франции* о стремлении сблизить ремесла с наукой, об огромном успехе лекций по точным наукам у многотысячной аудитории французского юношества, о стремительном росте книгопечатания в стране, о выходе в свет взамен тяжеловесных фолиантов ‘резюме’, предназначенных для широких слоев читателей, об изменении репертуара французских театров, о появлении нового демократического зрителя.
Сбросив феодальные путы, пережив наполеоновскую эпопею, Франция быстро шла по пути капиталистического развития. Но ее реакционные правители во главе с Карлом X стремились возродить дореволюционные порядки. А. И. Тургенев видит, как под покровительством властей пытаются вернуть себе утраченные позиции иезуиты и другие религиозные конгрегации, как по требованию королевского прокурора возбуждаются судебные преследования против оппозиционных газет, как запрещают чтение лекций тем профессорам гуманитарных дисциплин, которые понимают обреченность попытки Карла X повернуть вспять ход истории.
Широкую панораму встревоженного Парижа запечатлел для последующих поколений дневник А. И. Тургенева. Его автор черпает свою информацию как из собственных наблюдений, неутомимо посещая театры, народные гуляния, музеи, филантропические и судебные учреждения, тюрьмы, различные научные общества, так и из бесед с умнейшими представителями парижской интеллигенции. В салонах мадам Рекамье, Гизо и Кювье он — свидетель и участник горячих политических споров. А. И. Тургенев знакомится со взглядами оппозиционных доктринеров из первоисточника, из уст Гизо и Ройе-Коллара. Доктринерство было, пожалуй, наиболее влиятельным оппозиционным течением французской интеллигенции в эпоху Реставрации. Без характеристики этого умственного течения в истории французской общественной мысли того времени нельзя себе ясно представить ту накаленную атмосферу общественных разногласий, в которой жил и писал свой парижский дневник А. И. Тургенев.
Наиболее четкое определение доктринерства сделано Б. Г. Реизовым, который пишет: ‘Смысл политической философии доктрины заключался в том, что она хотела сочетать ‘прогресс’ и ‘традицию’ и отвергала ортодоксальный роялистский догматизм так же, как и чистое ‘логизирование’ левых буржуазных либералов… Доктринерам, как и всем почти представителям умеренных буржуазных партий, нужно было отделить ‘идею’ революции от ее практического осуществления. Идея была хороша, осуществление было ‘искажением идей’. Доктринеры противопоставляли революционному методу постепенную эволюцию, в которой, по их мнению, и проявляется историческая закономерность… Доктрина была учением тех кругов буржуазии, которые резко противопоставляли свои интересы интересам дворянства, но пытались сохранить монархию и аристократию как необходимый для общества консервативный элемент — оправдать 1789 г. и отвергнуть 1793-й’. {Б. Г. Реизов. Французская романтическая историография (1815-1830). Изд. ЛГУ, 1956, стр. 128-132.}
Можно предположить, что умеренная позиция доктринеров импонировала А. И. Тургеневу, в высказываниях которого мы встречаем отрицательное отношение лишь к якобинскому периоду Французской революции. Попутно отметим, что исторические взгляды доктринеров оказали в дальнейшем существенное влияние на мировоззрение А. И. Тургенева, как доказал в своем исследовании Б. Г. Реизов, историко-философские взгляды доктринеров во многих отношениях определили методологию французской романтической историографии, а ведь именно по трудам ее выдающихся представителей, по книгам Гизо и Минье изучали А. И. Тургенев и Жуковский во второй половине 1826 года историю английской и французской революций.
После исключительно напряженной трехмесячной жизни в Париже А. И. Тургенев вместе с Н. И. Тургеневым выезжает в Англию. Они приехали в Лондон 20 (8) января 1826 года. Общественная и политическая обстановка в Англии была, пожалуй, не менее накаленной, нежели во Франции. В 1825 году в стране разразился промышленный кризис, приведший к массовой безработице и выступлениям рабочих в защиту своих прав, напуганный борьбой пролетариата, английский парламент принимает закон о запрещении рабочих союзов. Промышленный кризис вызвал перебои и в деятельности могущественных английских банков: в декабре 1825 года сильная финансовая буря обрушивается на Англию. Кроме того, в стране продолжается многолетняя упорная борьба за отмену законов, ограничивавших права католиков и диссидентов. С первых же дней пребывания в Англии А. И. Тургенев попадает в кипучий водоворот этих событий. Любознательный, жадный до новых впечатлений, А. И. Тургенев с головой уходит в изучение жизни английской столицы. Он посещает Вестминстерское аббатство, Гайд-парк, театры, Британский музей, парламент — камеру лордов и нижнюю палату, Королевское общество, Общество древностей, колоссальные лондонские доки, тюрьмы, знаменитый Тауер, монетный двор, Британский институт, отдаленные рабочие кварталы, в которых отсутствие работы у фабричных угрожает мятежом, Пикадилли и многое другое. За полтора месяца жизни в Англии А. И. Тургенев посетил множество общественных заведений, пролистал уйму книг и журналов, познакомился со многими политическими деятелями, в том числе с Веллингтоном и Брумом. Разнообразные лондонские впечатления наслаиваются на воспоминания о недавней парижской жизни. А. И. Тургенев напряженно сравнивает Францию с Англией — посетив общественный обед в лондонской таверне, посвященный празднованию дня рождения Томаса Пейна, он записывает: ‘Переезжая из одной страны в другую, хотя и одним каналом разделенные, примечаешь в одной господство, хотя и тайное, конгрегации или иезуитов и духовника королевского, а вследствии оного в Испании, по указанию франц<,узского>, посла, запрещение Монтескье, Руссо, Вольтера — и ‘Урики’! А в другой — гласное ругательство над королем, монархиею и над христианством, коему хула произносится в тосте Тайлору и его обществу’.
Умеренная общественная позиция А. И. Тургенева как нельзя отчетливее сказалась в этом сравнении Франции и Англии. Ему не по душе ни католическо-монархическая реакция Карла X, ни открытые нападки на религию и государя под сенью английских законов. Он ищет царство ‘чистого разума’, просвещенную и конституционную монархию, в которой благоденствие граждан было бы первейшим помыслом государственных мужей. Это была благородная, но несбыточная утопия! Крупнейшие европейские государства — Франция и Англия — были ареной напряженной классовой борьбы между различными общественными группировками. Тем более не нашел А. И. Тургенев царства ‘чистого разума’ в крепостнической России, куда он ненадолго вернулся в конце марта 1826 года. Разгром восстания на Сенатской площади и осуждение декабристов стали началом николаевской реакции. События на родине, равно как и ход общественного развития в странах Западной Европы, требовали своего осмысления, надо было подвести черту, сделать обоснованное заключение о закономерности и направленности исторического процесса. А. И. Тургенев уезжает в Германию и там, в Дрездене, совместно с Жуковским и С. И. Тургеневым изучает труды по истории французской и английской революций: ‘После обеда обыкновенно читаем мы все трое вместе: я чтец, а Жуковский и брат слушатели…’, — писал 17 октября 1826 года А. И. Тургенев Николаю Ивановичу. {Письма А. И. Тургенева Н. И. Тургеневу. Лейпциг, 1872, стр. 8.} Правда, он посещает литературные салоны в Дрездене, бывает на выставках, присутствует на заседаниях общества любителей натуральной истории и тому подобное, но не это является главным, самым существенным для него в это время. Характеризуя жизнь А. И. Тургенева в Дрездене в 1826 году, можно с уверенностью сказать, что самое важное для него в эти недели заключалось в тщательном штудировании исторических трудов Гизо, Минье и других авторов.
Вышедшая в середине 1824 года книга Минье ‘История французской революции’ имела столь значительный успех, что на протяжении 18241825 годов выдержала несколько изданий. В своем труде Минье на большом фактическом материале обосновал и развил мысль мадам де Сталь о том, что революция — не случайный эпизод в истории, а закономерный результат длительного развития человеческого общества. Та же концепция пронизывает и книгу Гизо ‘История английской революции’, первый том которой вышел из печати в 1826 году. Дневник А. И. Тургенева убеждает нас, что ему была близка и понятна эта центральная идея трудов Минье и Гизо по истории европейских революций. Он с наибольшей тщательностью конспектирует те места книги Гизо, в которых отчетливо изложена эта главенствующая мысль. Полемизирует ли А. И. Тургенев с концепцией, изложенной в этих трудах Минье и Гизо? Нет, он с ней соглашается, его разногласия с французскими историками проявляются лишь в оценке якобинской диктатуры. Возражая Минье, он считает, что последний слишком беспристрастно отнесся к деятельности Робеспьера. А. И, Тургенев патетически восклицает: ‘Как назвать в авторе сие беспрерывное желание умерить выражениями ужас, который должна возбуждать в сердце человеческом жажда крови? Робеспьер ‘не имел никакого отвращения от кровопролития!’ — и только. Где же цель истории? Где святая обязанность свидетеля времен и судии людей?’. {ИРЛИ, ф. 309, No 7, лл. 20-21.}
Единственный упрек в адрес Гизо, который вырывается из уст А. И. Тургенева, также имеет непосредственное отношение к якобинской диктатуре. Гизо в своей книге утверждал, что в дореволюционной Франции просвещение было разлито во всех классах общества. Не соглашаясь с этим утверждением Гизо, А. И. Тургенев полагает, что характер французской революции был бы иным, ‘есть ли бы она разразилась над просвещенною во всех классах народа Францией’, т. е., иными словами, при этом условии революция избежала бы эпохи террора. {Дилемма ‘свобода или просвещение’ была предметом острых общественных споров еще со времен французских просветителей. Подробнее об этом см.: Ю. Г. Оксман. Пушкин в работе над ‘Историей Пугачева’ и повестью ‘Капитанская дочка’ (гл. X, Философия истории Гринева и политические дискуссии конца XVIII и начала XIX столетия о путях и сроках ликвидации рабства русских крепостных крестьян). В кн.: Ю. Г. Оксман. От ‘Капитанской дочки’ А. С. Пушкина к ‘Запискам охотника’ И. С. Тургенева. Саратовск. кн. изд., 1959, стр. 66-77.} Таковы возражения А. И. Тургенева, которые он считает долгом сделать при чтении трудов Минье и Гизо. Принятие А. И. Тургеневым концепции европейских революций, изложенной представителями французской романтической историографии, не является неожиданным. Воспитанник Геттингенского университета, ученик Шлецера и Геерена, А. И. Тургенев с юных лет приходит к твердому убеждению о закономерности исторического процесса. И естественно, что, встретив приложение этой мысли к истории европейских революций в книгах Минье и Гизо, А. И. Тургенев соглашается с французскими историками. Концепция Минье и Гизо безболезненно, можно сказать, органически вошла в воззрения А. И. Тургенева.
Значение дрезденских ‘штудий’ книг Минье и Гизо по истории европейских революций не ограничивается их влиянием на мировоззрение А. И. Тургенева. Они оказали, несомненно, воздействие на эволюцию исторических взглядов Жуковского, а через него, можно полагать, способствовали первоначальному ознакомлению Пушкина с трудами французской романтической историографии. Но это — тема специального исследования, выходящая за рамки настоящей статьи.
Трудно в полной мере дать оценку всему изобилию фактов и богатству идей, содержащихся в дневниках А. И. Тургенева за 1825-1826 годы. Мы старались выделить лишь наиболее существенное и важное для понимания идейной атмосферы той эпохи, для уяснения отношения автора дневника к историческим событиям, свидетелем которых он являлся, для определения его взгляда на европейскую историю последних столетий {О дневниках А. И. Тургенева за эти годы см.: В. В. Пугачев. А. И. Тургенев в 1825-1826 годах. Уч. зап. Горьк. унив., вып. 58, 1963, стр. 465-476.}.
Осуждение брата Николая по делу декабристов окончательно привело А. И. Тургенева в ряды дворянской оппозиции. После поражения декабристов на Сенатской площади центром идейной оппозиции самодержавию стала небольшая группа передовых дворянских писателей во главе с Пушкиным и Вяземским. Именно к этой группе свободомыслящих писателей примкнул А. И. Тургенев. Его пространные письма, адресованные Вяземскому и Жуковскому, постоянно обсуждались писателями пушкинского круга, знакомили их с животрепещущими событиями политической и литературной жизни Западной Европы, помогали им, вопреки жестокой цензуре царского правительства, быть в курсе важнейших вопросов европейской политики. Пушкин и Вяземский сразу же оценили общественную и литературную ценность заграничных корреспонденции А. И. Тургенева, и с их помощью эти письма стали печататься в журналах.
Переход в лагерь дворянской оппозиции способствовал расцвету писательской деятельности А. И. Тургенева: потеряв в лице А. И. Тургенева государственного деятеля, Россия приобрела в нем первоклассного литератора.
‘Хроника русского’, охватывающая период с 1827 по 1845 год, знакомит читателя с многоликой жизнью Западной Европы, увиденной глазами передового русского путешественника. Корреспонденции, вошедшие в ‘Хронику русского’, составлены из писем, адресованных А. И. Тургеневым своим русским друзьям. Однако с самого начала получения этих писем-корреспонденций стало ясно, что они выходят за рамки частной эпистолярии и как по своим литературным достоинствам, так и по широкому охвату общественной и культурной жизни Западной Европы предназначены для широкой публики.
Ознакомление с богатейшим архивом братьев Тургеневых, хранящимся в Пушкинском доме, изучение писем А. И. Тургенева к друзьям и издателям (Жуковскому, Вяземскому, Плетневу, Е. А. Свербеевой) убеждают в том, что предпринимаемая нами реконструкция текста ‘Хроники русского’ является лишь первоначальной работой по восстановлению этого литературного памятника в том виде, в каком он представлялся их автору. Надо иметь в виду, что корреспонденции А. И. Тургенева имеют двойную историю — печатную и рукописную. Публикуя журнальный текст ‘Хроники русского’, мы в настоящем издании воспроизводим печатный текст этого памятника, добавляя в примечаниях лишь наиболее значительные разночтения и купюры тех корреспонденции, которые попали в печать. Однако многие письма А. И. Тургенева, написанные им как куски ‘Хроники русского’, до сего времени остаются неопубликованными. Это обстоятельство и вызывает необходимость говорить о рукописной истории ‘Хроники русского’. Сличение журнальных публикаций с сохранившимися письмами А. И. Тургенева дает возможность утверждать, что лишь часть рукописной ‘Хроники русского’ попала на страницы тогдашней периодической прессы: дало себя знать отсутствие постоянного печатного органа, во главе которого стояли бы передовые писатели того времени.
Правда, большое количество писем А. И. Тургенева к Вяземскому за интересующие нас годы было впоследствии опубликовано во втором и третьем томах ‘Остафьевского архива’, а также в шестом томе ‘Архива братьев Тургеневых’. Однако далеко не все письма А. И. Тургенева к Вяземскому попали в эти издания. Помимо неопубликованных писем к Вяземскому, сохранилось огромное количество писем А. И. Тургенева к Жуковскому, которые в своем подавляющем большинстве до сего времени не печатались. Сохранилась пачка писем А. И. Тургенева к Е. А. Свербеевой за январь-апрель 1841 года, которые по своему содержанию, безусловно, представляют из себя часть ‘Хроники русского’, не попавшей на страницы журналов: в одном из этих писем А. И. Тургенев предлагал Е. А. Свербеевой передать их в журнал и печатать под ее присмотром. Однако в Москве не нашлось печатного органа, в котором можно было опубликовать эти письма. В архиве братьев Тургеневых хранится кусок ‘Хроника русского’, написанный рукой Плетнева, подготовленный им для одного из номеров ‘Современника’, но не попавшей в печать.
Лишь после опубликования всех этих материалов, которые составят несколько томов, можно будет попытаться восстановить полный текст ‘Хроники русского’. Подобная реконструкция тем более необходима, что рукописная ‘Хроника русского’ входила в круг литературных интересов передовых русских писателей того времени, не говоря уже о том, что неопубликованные письма-корреспонденции А. И. Тургенева помогут уточнить, а в некоторых случаях и заново выявить небезынтересные аспекты русско-западноевропейских культурных связей.
Начало ‘Хроники русского’ было положено печатанием в ‘Московском телеграфе’ в 1827 году дрезденских писем А. И. Тургенева. В этих письмах он давал характеристику французских журналов, писал о выходе в свет новых книг, сообщал о знаменитом обеде Эдинбургского театрального фонда, на котором Вальтер Скотт публично признал себя автором ‘Веверлея’, знакомил русских читателей с самыми разнообразными событиями литературной и культурной жизни Западной Европы.
Участие А. И. Тургенева в ‘Московском телеграфе’ не ограничивалось печатанием на его страницах корреспонденции ‘Письма из Дрездена’. Вот запись А. И. Тургенева в его дневнике, сделанная 21 января 1840 года: ‘Вечер у Карамз<,иных>,. Спор с кн. Одуевс<,ким>, о Полевом. Жук<,овский>,, Вяз<,емский>, со мною или лучше я с ними и за них. О Полев<,ом>, Вяз<,емский>,: ‘Его журнал держался мной, письмами и книгами Т<,ургене>,ва, мне сообщаемыми». {ИРЛИ, ф. 309, No 319, л. 31 об.} Конечно, споря с В. Ф. Одоевским по поводу Н. А. Полевого, Вяземский допускает полемическое преувеличение, однако доля истины, бесспорно, есть в его утверждении: получение от А. И. Тургенева западноевропейских книжных новинок и его заграничные письма к Вяземскому значительно помогли последнему в его журнальной деятельности. В позднейшей приписке к своим статьям ‘Письма из Парижа’ Вяземский писал: ‘Это письмо и следующие из Парижа писаны просто в Москве. Участвуя в ‘Телеграфе’, хотел я придать этому журналу разнообразие и, так сказать, движение жизни, которого лишены были тогдашние журналы наши. Я получал много французских газет, имел в Париже двух-трех приятелей, с которыми переписывался и которые передавали мне все свежие новости: из всего этого сообщал я что мог и что хотел и под заглавными буквами имен составлял я свои подложные письма…’. {П. А. Вяземский, Полн. собр. соч., т. I, 1879, стр. 222.} Одним из этих приятелей был А. И. Тургенев. Сравнение, например, ‘Письма из Парижа’ Вяземского, в котором он описывает похороны генерала Фуа, с соответствующими страницами дневника А. И. Тургенева не оставляет сомнения в источнике информации. Интерес к личности знаменитого французского артиста Тальма, о котором Вяземский написал для ‘Московского телеграфа’ пространную статью, был вызван, по всей вероятности, также письмами А. И. Тургенева, лично познакомившегося с Тальма в 1825 году. Кроме того, по совету А. И. Тургенева в ‘Московском телеграфе’ была введена библиография иностранной литературы. Эти факты дают возможность утверждать, что скрытое для читателей воздействие А. И. Тургенева на подбор материала в ‘Московском телеграфе’ было не менее существенным, нежели его собственные корреспонденции из Дрездена.
Все сношения А. И. Тургенева с редакцией ‘Московского телеграфа’ шли через Вяземского. Прекращение сотрудничества Вяземского в журнале Н. А. Полевого, наступившее в конце 1827 года, привело к прекращению участия А. И. Тургенева в ‘Московском телеграфе’.
Отсутствие печатного органа у писателей пушкинского круга сильно затрудняло публикацию иностранных корреспонденции А. И. Тургенева, восстановить многие события его напряженной умственной жизни ряда лет мы имеем возможность лишь по его дневникам и письмам.
Прожив в Дрездене до 26 апреля 1827 года, А. И. Тургенев едет во Францию: в середине мая он уже в Париже слушает лекции Вильменя, встречается с мадам Рекамье, Бенжаменом Констаном, Кювье, Лафайетом. Смерть брата Сергея в Париже 1 июня 1827 года вынуждает его искать успокоения в путешествии по Европе. 6 августа он проводит в Веймаре в гостях у Гете. {О посещениях А. И. Тургенева Гете см.: С. Дурылин. Русские писатели у Гете в Веймаре. Литературное наследство, т. 4-6, М., 1932, стр. 287-323.} Затем Иена, Дрезден, Лейпциг, где его навещает Жуковский, и снова в путь: Тургенев уезжает в Швейцарию — Берн, Лозанна, Женева, встречи с Лагарпом, Сисмонди, Бонштетеном.
17 октября 1827 года А. И. Тургенев возвращается в Париж, а 8 февраля 1828 года он уже в Лондоне обнимает брата Николая. А. И. Тургенев вновь посещает музеи и ученые общества, возобновляет старые и заводит новые знакомства. 11 апреля в доме миссис Александер он знакомится с Вальтером Скоттом, получает от него приглашение посетить Абботсфорт и в начале августа гостит в его родовом замке в Шотландии. К январю-февралю 1829 года относится знакомство и встречи А. И. Тургенева с ирландским поэтом Томасом Муром. {Подробнее об этом см.: М. П. Алексеев. Томас Мур, его русские собеседники и корреспонденты. В кн.: Международные связи русской литературы. Сб. статей под ред. акад. М. П. Алексеева, Изд. АН СССР, М.-Л., 1963, стр. 233-285.}
18 апреля 1829 года Александр Иванович уезжает из Англии в Бельгию и Голландию, он посещает музеи и соборы в Брюсселе, Антверпене, Гааге, Амстердаме, знакомится с произведениями Рубенса, Ван-Дейка и других прославленных голландских живописцев. Посетив домик Петра I в Амстердаме, А. И. Тургенев 24 апреля 1829 года сделал запись в книгу, о чем в дневнике отметил: ‘Петр I уничтожил суд присяжных, породил табель о рангах и ничего не сделал в пользу эмансипации русских крестьян. Европа назвала его Великим, русский скажет с Боссюетом: ‘Dieu seul est grand’ <,Один только бог велик>,. И потом 4 стиха из Дмитриева ‘Ермака’ ‘И время на косу падет!». {ИРЛИ, ф. 309, No 308, л. 45 об.}
Из других высказываний А. И. Тургенева известно, что он глубоко понимал значение государственной деятельности Петра I для исторического развития России. Но антидемократический характер некоторых петровских реформ и, главное, то, что Петр I не отменил крепостное право, вызывали осуждение А. И. Тургенева.
В начале мая 1829 года А. И. Тургенев едет в Германию — Утрехт, Мюнстер, Эйзенах, Эрфурт, Веймар, где он видится и беседует с Гете, затем Лейпциг, Дрезден, Берлин. В Берлине А. И. Тургенев живет два месяца, усердно посещает лекции в университете, слушает Гегеля, Шлейермахера, Раумера и других профессоров.
Воспользовавшись приездом в Берлин Николая I и Бенкендорфа, А. И. Тургенев возобновляет хлопоты о брате, но терпит неудачу. Считая Н. И. Тургенева деятельным участником декабристского движения, Николай I не изъявил согласия пересмотреть приговор до его явки с повинной в Россию. Справедливо полагая, что царское правительство хочет заманить брата и арестовать его, А. И. Тургенев отклоняет соответствующее предложение Бенкендорфа.
Пребывание А. И. Тургенева в Берлине ознаменовалось его знакомством с Адамом Мицкевичем — оно состоялось 13 июня 1829 года, а три дня спустя, 16 июня он записывает в свой дневник: ‘…просидел с Мицкевичем и слышал ужасы о Польше’. {Там же, л. 61 об. — Об отношениях А. И. Тургенева с Мицкевичем см.: И. С. Зильберштейн. А. И. Тургенев — ходатай за Адама Мицкевича. Изв. АН СССР, отд. лит. и языка, т. 14, вып. 6, 1955, стр. 544-546, S. Fiszman. Archiwalia Mickiewiczowskie. Wroclaw-Warszawa-Krakow, 1962, стр. 90-113.} Уничтожив сеймовые свободы и проводя насильственную руссификацию, Николай I вызвал резкое недовольство в Польше, которое через год переросло в вооруженное восстание против русского самодержавия. О тяжелом положении Польши, о притеснениях, чинимых полякам царской администрацией, и шла речь во время беседы Мицкевича с А. И. Тургеневым.
В августе 1829 года А. И. Тургенев через Брюссель едет в Париж, где снова окунается с головой в политическую и литературную жизнь французской столицы, бывает у Гизо, Кювье, в салонах мадам Рекамье и Свечиной, мадам Ансело и Сен-Олера, встречается с Шатобрианом, Стендалем, Бенжаменом Констаном, Проспером Мериме. {О встречах А. И. Тургенева с Проспером Мериме см.: Madame Anсеlоt. Un salon de Paris. 1824 a 1864. Paris, 1866, pp. 96-98, Анатолий Виноградов. Мериме в письмах к Дубенской. М., 1937, стр. 16-27. — Позднейший биограф Мериме П. Траар допустил досадную неточность, спутав А. И. Тургенева с И. С. Тургеневым, он писал, что Мериме встречался в 30-е годы в салоне мадам Ансело с романистом И. С. Тургеневым (P. Trahard. Jeunesse de Merimee, t. II. Paris, 1925, p. 238). Об этой ошибке см.: Н. Моngault. Merimee, Beyle et quelques Russes. Destruction d’une legende. Mercure de France, 1928, 1 mars, pp. 341-365.} В своем дневнике и в письмах к друзьям он живо запечатлел пестрый калейдоскоп встреч с общественными и литературными деятелями Франции.
В начале 1830 года возникла надежда продолжить печатание писем-корреспонденций А. И. Тургенева: при ближайшем участии Пушкина и Вяземского стала выходить ‘Литературная газета’ Дельвига. Письма Вяземского А. И. Тургеневу свидетельствуют о том, что издатели ‘Литературной газеты’ стремились сделать А. И. Тургенева своим зарубежным корреспондентом. 25 апреля (ст. ст.) 1830 года Вяземский писал в Париж А. И. Тургеневу: ‘Посылаю тебе, любезнейший друг, от Дельвига его ‘Газету’ и седьмую песню ‘Онегина’. В ‘Газете’ означил я имена авторов над некоторыми статьями… Пиши литературные письма для ‘Газеты’ нашей и присылай ко мне, пиши, хотя не письма, а так, кидай на бумагу свои литературные впечатления и пересылай ко мне, а мы здесь это сошьем. Надобно же оживлять ‘Газету’, чтобы морить ‘Пчелу’-пьявку, чтобы поддержать хотя один честный журнал в России’. {ОА, т. III. СПб., 1899, стр. 192-194.}
А. И. Тургенев готов был принять предложение издателей ‘Литературной газеты’. В ответном письме от 2-4 июня 1830 года он писал Вяземскому в Петербург: ‘Поблагодари Дельвига за журнал. Право, давно не читал такой занимательной газеты. В ней столько оригинальных статей: твои, Пушкина, Дельвига и другие можно прочесть и перечесть, хотя во многом я и не согласен с тобою. Как много знаете вы о нас, европейцах! Как умно многое судите или как дельно по крайней мере о многом намекаете! ‘Газета’ Дельвига — петербургский ‘Globe’… Не успею кончить письма, в котором хотелось дать тебе понятие о некоторых авторах и авторшах, и книгах, и проектах, кои теперь занимают меня, и отблагодарить Дельвига за ‘Газету’ отчетом о всем том, что вижу, слышу я в Париже’. {Там же, стр. 202-207.}
Однако ход политических событий во Франции опрокинул расчеты на сотрудничество А. И. Тургенева в ‘Литературной газете’: вскоре началась июльская революция и печатание корреспонденции из Парижа стало немыслимо. Участие А. И. Тургенева в ‘Литературной газете’ ограничилось опубликованием в ‘смеси’ небольшого отрывка из его письма к Вяземскому и присланных им ‘Речей, произнесенных в публичном заседании Французской академии, при принятии в члены оной г. Ламартина’. {Литературная газета, 1830, т. 1, No 25, стр. 200-202, No 26, стр. 205-210, No 27, стр. 213-217.}
30 июня 1830 года А. И. Тургенев отправляется в путешествие по Франции. Он посещает Нант, Бордо, Тулузу, Марсель, Авиньон и многие другие города и местечки, осматривая исторические достопримечательности, музеи и различные общественные заведения. 14 июля он вступает на испанскую землю, но Испания производит на него тягостное впечатление и спустя сутки он с радостью возвращается во Францию. Известие об июльской революции застает А. И. Тургенева в Марселе — 1 августа по городу распространились слухи о революции в Париже, а 5 августа, увидев первый раз в жизни развевающееся трехцветное знамя и узнав о сформировании нового французского правительства, он записывает в свой дневник: ‘Гизо и Броглие министры: это и для нас может быть эпохою’. {ИРЛИ, ф. 309, No 308, л. 75. — Эта запись впервые опубликована в статье О. В. Орлика ‘Русские — участники и очевидцы французской революции 1830 г.’ (История СССР, 1964, No 1, стр. 141).} Июльская революция, которая вызвала крайнее раздражение Николая I, была сочувственно встречена А. И. Тургеневым: его вольнолюбивой натуре претил реакционный режим Карла X и естественно, что приход к власти Луи-Филиппа радовал его, вселяя надежды на улучшение политического климата в Европе и в России. Помимо этих общих соображений, он не без основания предполагал, что перемена властителя в Тюльерийском дворце создаст благоприятные условия для переезда опального брата Николая из Англии во Францию, и действительно — правительство Луи-Филиппа позволило Н. И. Тургеневу поселиться в Париже.
Посетив во второй половине августа 1830 года Швейцарию, А. И. Тургенев 5 сентября возвращается в Париж, где и живет до конца года. Снова столичная сутолока, посещение лекций, театров, салонов, 12 декабря он провожает в последний путь Бенжамена Констана. Раздумывая над своей кочевой жизнью, которую он вынужден был вести последние годы, А. И. Тургенев пишет 3 декабря 1830 года в своем дневнике: ‘Книга сия начата в Брейтоне, 12 ноября 1828 года, следовательно, за два года, один месяц и 20 дней: черная полоса или продолжение черной полосы в моей жизни. В ней мало и редко означено то, что происходило в глубине души, столь редко выразимой, одни внешние происшествия, одна быль — на горах, реках и в долинах и в городах — означены, для воспоминания скоропроходящей жизни в трактирах, на больших дорогах, в столицах, на реках и на каналах — и у берегов морей Брайтонского, Марсельского, Тулонского, в твердынях Рейна, Гишпании, Франции, в горах Савойи и Швейцарии, и в салонах предместия Сен-Жерменского, и в столовых, смешанных из всех классов и из всех народов, от востока и запада и севера и юга!’. {ИРЛИ, ф. 309, No 308, л. 142.}
23 декабря 1830 года А. И. Тургенев выехал в Англию и четыре дня спустя увиделся с братом Николаем после двадцатимесячной разлуки. Пять месяцев Александр Иванович живет в Англии, встречается и беседует со своими английскими друзьями и знакомыми — Брумом, маркизом Лансдоуном, — часто посещает салон Дино и Талейрана, слушая увлекательные рассказы последнего о политической и общественной жизни Франции за последние полвека.
Живя в Англии, А. И. Тургенев особенно остро ощущал политическую отсталость России, отсутствие в ней элементарных гражданских свобод. Сопоставляя конституционные гарантии английской монархии с произволом русского самодержавия, А. И. Тургенев неизменно возвращался к суровому приговору над декабристами — размышления об их судьбе неоднократно появляются в его дневнике. 24 января 1831 года он пишет об И. И. Дмитриеве: ‘Для чего наш Вольтер — Иван Иванович, он же и экс-министр юстиции, не заступился за Каласов 1826 года, между коими были братья и дети друзей его’. {Там же, No 325, л. 19.} 28 января, прочитав во французской газете ‘Constitutionnel’ письмо о декабристах, радуется, что ‘начинают уже славить имена наших — погибших…’. {Там же, л. 20 об.}
Среди высказываний А. И. Тургенева о декабристах весьма знаменательна его оценка стихотворения Пушкина ‘В надежде славы и добра’: ‘Но и Пушкин написал стансы в 1827 году! В чем они видят Петра Великого? И зачем сравнивать бывших друзей сибирских с стрельцами? Стрельцы были запоздалые в век Петра: эта ли черта отличает бунт П<,етер>,бургский?’. {Там же, л. 40 об.}
Знакомство с дневниками и письмами А. И. Тургенева позволяет утверждать, что во второй половине 20-х годов он проделал значительную идейную эволюцию: политика Николая I помогла ему понять иллюзорность надежды на возможность отмены крепостного права и установления конституции верховной властью. Сопоставляя ход исторического развития в странах Западной Европы с русской историей, А. И. Тургенев сумел по достоинству оценить прогрессивный характер движения декабристов,
В июне 1831 года А. И. Тургенев возвращается в Россию, где вновь пытается добиться отмены приговора по делу брата Н. И. Тургенева. Приехав в Москву, он пишет 27 июня (ст. ст.) в дневнике: ‘… в хлопотах, сердцу моему ненавистных’. {Там же, л. 97. — О хлопотах по делу Н. И. Тургенева см.: Б. Л. Модзалевский. Жуковский и братья Тургеневы. В кн.: Декабристы. Изд. ‘Общество политкаторжан’, М., 1925, стр. 149-154.}
Судьи, вынесшие обвинительный приговор брату Николаю и другим декабристам, неизменно вызывали открыто враждебное отношение к ним со стороны А. И. Тургенева. В своих записках А. О. Смирнова-Россет писала: ‘Александр Тургенев встречал графа Блудова у madame Карамзиной. Блудов — воплощенная доброта и совсем не злопамятный. Он протянул руку Тургеневу, который ему сказал: ‘Я никогда не подам руки тому, кто подписал смертный приговор моему брату’. Представь себе всеобщее замешательство, и я там присутствовала. М-me Карамзина покраснела от негодования и сказала Тургеневу: ‘Monsieur Тургенев, граф Блудов был близким другом моего мужа, и я не позволю оскорблять его в моем доме. Больше не будет неприятных встреч, слуги будут предупреждены, и когда присутствует граф, то monsieur Тургенев не войдет, и наоборот’. Бедный Блудов вышел со слезами на глазах. Тургенев сказал: ‘Перемените ему фамилию, а то просто гадко: от блуда происходит’. Екатерина Андреевна ему сказала: ‘Ваши шутки совершенно неуместны в эту минуту». {А. О. Смирнова-Россет. Автобиография. М., 1931, стр. 174-175.}
Подобным же образом встретил А. И. Тургенев графа П. А. Толстого. Отмечая в дневнике о своем посещении Двора, который в октябре
1831 года находился в Москве, А. И. Тургенев делает следующую запись: ‘Был во дворце, перед представлением подошел ко мне гр. П. А. Толстой, я встретил его как Блудова у Карамз<,иных>, — не дал руки, отвечал сухо, отрывисто, почти не смотрел на него, он постоял передо мною минуты две, с видимым замешательством — и отошел. — Я не мог броситься в объятия — подписавшего приговор невинному…’. {ИРЛИ, ф. 309, No 325, л. 113 об.} Столь благородное и прямое поведение А. И. Тургенева вызывало настороженность III Отделения, тайно надзиравшего за братом осужденного декабриста: ‘И камердинеров подсылали ко мне жандармы’, {Там же, л. 111 об.} — гласит дневниковая запись от 6 октября 1831 года.
Живя в Москве, А. И. Тургенев постоянно встречается с Вяземским, Чаадаевым, И. И. Дмитриевым, Киреевскими, А. П. Елагиной и многими другими московскими знакомыми, присутствует при рождении журнала ‘Европеец’. Заочное знакомство А. И. Тургенева с будущим издателем ‘Европейца’ И. В. Киреевским произошло в мае 1830 года, получив от Вяземского первые номера ‘Литературной газеты’, А. И. Тургенев прочитал рецензию Пушкина на альманах ‘Денница’, в котором была напечатана статья И. В. Киреевского ‘Обозрение русской словесности 1829 года’. Ознакомившись с подробным разбором этой статьи в рецензии Пушкина, А. И. Тургенев писал 2 июня 1830 года Вяземскому: ‘Кто таков Киреевский? Пришлите мне скорее его обозрение в ‘Деннице’. Не сын ли он приятельницы Жуковского? Не он ли будет жить или уже живет в Мюнхене? Высылайте его скорее в Европу: дайте ему дозреть! Я уже люблю его за Новикова… Я всегда досадовал, что никто в истории нашего просвещения ни слова не сказал о Новикове, а он точно и просветитель, и мученик’. {ОА, т. III, СПб., 1899, стр. 202.} В Москве А. И. Тургенев лично познакомился с И. В. Киреевским — 19 октября 1831 года в его дневнике появляется запись: ‘… к Киреевскому, где окрестили в шампанском ‘Европейца’, напоили поэта Языкова тем же и слушали до 3 утра стихи его о милой незабвенной и о проч.’. {ИРЛИ, ф. 309, No 325, л. 113 об.}
Первый номер ‘Европейца’ А. И. Тургенев получил в доме Елагиных-Киреевских 1 января 1832 года. {Там же, л. 133 об.} Естественно, что при возникших сразу дружеских отношениях издатель ‘Европейца’ обратился к А. И. Тургеневу с просьбой предоставить для печати его корреспонденции. А. И. Тургенев передал И. В. Киреевскому несколько старых записей, которые тот для возбуждения читательского интереса обозначил 1 и 2 января 1832 года, что не соответствовало действительности, так как А. И. Тургенев жил в это время не в Париже, а в Москве. Но ‘Письмо из Парижа’ было напечатано анонимно, что дало возможность И. В. Киреевскому прибегнуть к подобной редакторской вольности.
‘Европеец’ должен был стать органом оппозиционных дворянских писателей, в нем намечалось участие Пушкина, Вяземского и других писателей их круга. Перспектива иметь в Москве второй независимый журнал (первым был ‘Московский телеграф’) не понравилась царскому правительству: сразу же, как стало ясным направление и состав сотрудников ‘Европейца’, он был запрещен по личному распоряжению Николая I. А. И. Тургенев участвовал в обмене мнений, состоявшемся между Жуковским, Вяземским и И. В. Киреевским по поводу закрытия ‘Европейца’ — в письме от 25 января 1832 года он писал Вяземскому: ‘Европейцу <,т. е. И. В. Киреевскому>, прочел совет твой — и я, и другие с тобой были согласны’. {Там же, No 2720, л. 10.} Безусловно, в письме А. И. Тургенева речь идет о совете Вяземского-Жуковского протестовать против запрещения ‘Европейца’.
Декабрь 1831 года знаменателен для А. И. Тургенева встречами с Пушкиным, которого он не видел много лет. А. И. Тургенев помог устроить юного Пушкина в Царскосельский лицей, вместе с ним он являлся участником арзамасского братства, 8 ноября 1817 года помечено стихотворное послание Пушкина к А. И. Тургеневу, в котором легкая ирония прикрывает глубокое дружеское чувство, ода Пушкина ‘Вольность’ была написана на квартире братьев Тургеневых. После высылки Пушкина на юг в 1820 году между ним и А. И. Тургеневым не прекращается переписка. В письме от 1 декабря 1823 года Пушкин благодарит А. И. Тургенева за ‘дружеское попечение’, которому он обязан разрешением переехать в Одессу, посылает ему строфы из стихотворения ‘Наполеон’, текст стихотворения ‘Свободы сеятель пустынный’, сообщает ему, одному из первых, что пишет ‘новую поэму, ‘Евгений Онегин’, где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы’. {Автограф этого письма Пушкина к А. И. Тургеневу воспроизведен в издании: Автографы рукописей А. С. Пушкина. СПб., изд. журн. ‘Исторический вестник’, 1899, стр. 11-19. — О других рукописях Пушкина, хранившихся в бумагах А. И. Тургенева, см.: А. Фомин. Новые рукописи А. С. Пушкина. Русский библиофил, 1911, No 5, стр. 7-30. Отзывы А. И. Тургенева о Пушкине см.: А. Н. Шебунин. Пушкин по неопубликованным материалам архива братьев Тургеневых. В сб.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии, т. 1. М.-Л., 1936, стр. 196-200.} И в последующие годы А. И. Тургенев неизменно находится в курсе литературных планов и начинаний Пушкина. Однако личная встреча между ними состоялась лишь спустя много лет, в начале июня 1831 года, когда Александр Иванович, по дороге в Москву, был недолгое время в Петербурге. Затем они встретились уже в Москве 7 декабря 1831 года в доме И. И. Дмитриева. На следующий день, 8 декабря, А. И. Тургенев навестил Пушкина и разговаривал с ним о Петре I, а вечером он рассказывал Пушкину и Вяземскому о кипучей интеллектуальной жизни Западной Европы, о своих встречах с Гете, Стендалем, Проспером Мериме, Бенжаменом Констаном, Гумбольдтом, Кювье, Гизо, Шатобрианом, В. Скоттом, Т. Муром и многими, многими другими. Сведения, которые А. И. Тургенев сообщал Пушкину и Вяземскому, были для них ‘живительным кислородом’ в затхлой атмосфере николаевского царствования, они открывали им широкую панораму умственной жизни Западной Европы.
В разговорах об общественной и литературной жизни западноевропейских стран, в ожесточенных спорах по польскому вопросу, в чтении новых произведений Пушкина промелькнул для А. И. Тургенева декабрь 1831 года. Считая Александра Ивановича в числе самых близких друзей, Пушкин читал ему, одному из немногих, полный текст ‘Евгения Онегина’, включая и крамольные строфы о деятелях декабристского движения. Понятно, что с особым волнением слушал А. И. Тургенев строки, посвященные брату Николаю, в которых Пушкин писал, что Н. И. Тургенев предвидел в ‘толпе дворян Освободителей крестьян’. Занеся строки из ‘Евгения Онегина’ о брате Николае в свой дневник, А. И. Тургенев приписывает рядом: ‘Поэт угадал: одну мысль брат имел: одно и видел в них, но и поэт увеличил: где видел брат эту толпу? пять, шесть — и только!’. {Эта и другие записи о встречах с Пушкиным впервые напечатаны в моей статье ‘Пушкин в дневниках А. И. Тургенева 1831-1834 годов’ (Русская литература, 1964, No 1, стр. 125-134).}
В 1913 году В. М. Истрин в статье ‘Из документов архива братьев Тургеневых’ опубликовал отрывок из письма А. И. Тургенева к брату Николаю от 11 августа 1832 года, в котором также приведена строфа Пушкина о Н. И. Тургеневе, причем против строки ‘Хромой Тургенев им внимал’ А. И. Тургенев приписал: ‘т. е. заговорщикам, я сказал ему, что ты и не внимал им и не знавал их’. {ЖМНП, 1913, нов. сер., ч. XLIV, март, отд. 2, стр. 17, см. также: Б. Томашевский. Десятая глава ‘Евгения Онегина’. Литературное наследство, т. 16-18, М., 1934, стр. 388-389.} Хотя в дневнике А. И. Тургенев более откровенен, нежели в разговоре с поэтом, однако и в дневниковой записи, сделанной для себя, он явно полемизирует с формулировкой Пушкина, стараясь преуменьшить размах декабристского движения, — не толпа, а пять-шесть человек! В то же время жестокая расправа Николая I над декабристами неизменно вызывала осуждение со стороны А. И. Тургенева.
24 декабря 1831 года А. И. Тургенев проводил Пушкина из Москвы в Петербург, а вскоре, 4 апреля 1832 года, Александр Иванович также уезжает в столицу, где неоднократно встречается с Пушкиным. К середине 1832 года относятся хлопоты Пушкина, собиравшегося издавать газету ‘Дневник’. Как видно из дневниковой записи от 4 июня 1832 года, А. И. Тургенев имел в этот день разговор с Жуковским и Пушкиным ‘о журнале’ (т. е. о газете ‘Дневник’). Видимо, Пушкин предполагал привлечь Александра Ивановича в сотрудники этого издания и хотел печатать в нем иностранные корреспонденции А. И. Тургенева, как он это потом осуществил в ‘Современнике’.
Неприязненное отношение Николая I и высших правительственных сфер, которое А. И. Тургенев все время ощущал, вызывало у него опасения о невыдаче ему заграничного паспорта. И действительно, разрешение на выезд было дано ему лишь по личному распоряжению царя. Его положение в то время было настолько неопределенным, что он предлагал Жуковскому не ехать вместе с ним на одном пароходе, опасаясь неприятных последствий для Жуковского. Однако последний отклонил все возражения А. И. Тургенева и настоял на совместном выезде за границу, все ближайшие друзья пришли проводить их. 18 июня 1832 года Пушкин, Вяземский и В. В. Энгельгардт сели вместе с А. И. Тургеневым и Жуковским на пароход и проводили путешественников до Кронштадта. С тяжелым чувством покидал Александр Иванович друзей и родину, опасаясь, что ему не дозволят вернуться в Россию.
После благополучного плавания и пребывания в Ганновере, 12 июля н. с. А. И. Тургенев расстается с Жуковским и спешит в Геттинген. Без малого три десятилетия прошло с тех пор, как юный А. И. Тургенев впервые вошел в аудитории Геттингенского университета, но он по-прежнему жаждет новых, самых разнообразных знаний. Ему 48 лет, однако он, словно не чувствуя груза лет за плечами, спешит узнавать, узнавать, узнавать. Он посещает лекции по самым разнообразным предметам. Древняя история, римское право, библейская мифология, этнография, археология, философия, из естественных наук — ботаника, физиология, хирургия. С поразительным трудолюбием он конспектирует и разъяснения сложных философских терминов, и детали технологии крашения стекол! Волнующие встречи со своими старыми учителями Геереном и Блуменбахом, знакомства с новыми геттингенскими профессорами, десять дней напряженной жизни в Геттингене, и снова в путь, 30 июля 1832 года он приезжает в Мюнхен, слушает лекции в местном университете, встречается с Шеллингом, видится с Тютчевым, а две недели спустя, 13 августа выезжает в Италию. 9 сентября 1832 года в Милане А. И. Тургенев знакомится с Глинкой, ‘который расположил меня тотчас в пользу свою несколькими словами о брате, для коего играл у В. В. Энгельгарда. Он сочинитель музыки и сам музыкант, играл прекрасно свои сочинения и пел изрядно, но ‘Соловьем’, коего* так часто слыхал я за год пред сим в Москве, он почти до слез очаровал меня: все московское, недавно прошедшее, поднялось к сердцу — и оно словно замерло, когда я вспомнил, что вряд ли, без большого несчастия, приведется опять жить в Москве. Глинка сбирается там поселиться, по возвращении из Италии…’. {ИРЛИ, ф. 309, No 12, л. 86.}
Из Милана А. И. Тургенев едет в Венецию и там, наблюдая каторжников, пишет 20 сентября в свой дневник: ‘Смотря на этих колодников, гремевших цепями вокруг своего страждущего товарища, — я вспомнил, что наши сестры и дочери плясали в коронацию, под звук цепей, в коих шли их друзья и братья в Сибирь!. . Но другое воспоминание усладило сердце: молодые супруги летели туда же к супругам своим, зарыться с ними в вечных снегах!! до радостного утра!..’. {Там же, л. 16.} Где бы ни был А. И. Тургенев, он носил в своем сердце боль за томящихся на каторге и в ссылке декабристов.
В начале декабря 1832 года А. И. Тургенев приезжает в Рим. 7 декабря он обедает с русскими художниками, знакомится с Брюлловым, посещает его мастерскую, где любуется знаменитой картиной ‘Последний день Помпеи’ и заказывает ему свой портрет, воспроизведенный на фронтисписе настоящего издания. Вместе с изображением Александра Ивановича на полотне видна книга Н. И. Тургенева ‘О налогах’, письмо С. И. Тургенева из Константинополя и ‘Элегия’ брата Андрея. По замыслу А. И. Тургенева, его портрет должен был вызывать память о всех четырех братьях Тургеневых. Внизу портрета начертан жизненный девиз Александра Ивановича ‘Без боязни обличаху’.
Помимо Брюллова, А. И. Тургенев постоянно видится в эти дни с художниками Кипренским и Александром Ивановым, Зинаидой Волконской, Соболевским, Н. М. Рожалиным, со всей многочисленной русской колонией. Сразу же по приезде в Рим А. И. Тургенев полностью отдается изучению его достопримечательностей, древних и новых, в прогулках по вечному городу его сопровождает Стендаль, блестящий знаток итальянской истории архитектуры и живописи. Как свидетельствует А. И. Тургенев, Стендаль в свои искусствоведческие и исторические экскурсы беспрестанно вмешивал ‘любопытные сведения о теперешнем Риме и о римлянах, о папе и о кардиналах, о духовенстве и о здешней внутренней политике’. {Там же, No 14, л. 13. — О встречах А. И. Тургенева со Стендалем и их отношениях см.: Переписка Александра Ивановича Тургенева с кн. Петром Андреевичем Вяземским, т. 1. Под ред. и с прим. Н. К. Кульмана (Архив братьев Тургеневых, вып. 6), II, 1921, Т. В. Кочеткова. Ранние переводы Стендаля в России. Стендаль в русской печати 1820-1840-х годов. Изв. АН Латв. ССР, No 4 (153), стр. 65-76, Т. Kotchetkova. 1) Stendhal, Viazemski et les decabristes. Stendhal Club, No 8, 1960, pp. 311-319, 2) Stendhal en Russie. Stendhal Club, No 12, 1961, pp. 161-170, N. Kauchtschischwili. Stendhal et Tourgueniev a Florence en 1833. Stendhal Club, No 15, 1962, pp. 267-270.} В конце декабря 1832 года А. И. Тургенев знакомится с Келером, поверенным в делах герцогства Вюртембергского, и записывает в свой дневник: ‘По его мнению, Италия накануне революции и Тоскана только толерирует свое правительство. Все готово вспыхнуть, как скоро австрийские войска оставят папские владения. Бель <,Стендаль>, так же думает’. {ИРЛИ, ф. 309, No 14, л. 19.}
Как бы далеко в глубь веков ни проникала мысль А. И. Тургенева, какие бы древние памятники ни привлекали его внимание, какая бы чарующая природа ни окружала его, он ни на минуту не забывал, что он путешественник XIX века, что кругом кипит новая жизнь, которая столь же интересна и столь же достойна пристального внимания, как и величественные развалины минувших столетий.
В конце 1832 и в начале 1833 года А. И. Тургенев осматривает Рим и его окрестности, бывает в Неаполе, где в конце апреля встречает приехавшего на пароходе Жуковского. Неаполь, Флоренция, Сиена, Генуя, быстро мелькают сорок дней пребывания Жуковского в Италии — и снова разлука.
В начале июля 1833 года А. И. Тургенев спешит в Швейцарию, куда приезжает и брат Николай — в середине октября Александр Иванович присутствует на свадьбе брата, женившегося на Кларе Виарис. Радуясь за брата, Александр Иванович с еще большей остротой ощущает свое одиночество, свою оторванность от друзей и родины.
Обратное трехнедельное странствование А. И. Тургенева от Женевы до Флоренции живо изображено им в его ‘Письме из Флоренции в Симбирск’, напечатанном в ‘Московском наблюдателе’ в 1835 году.
С ноября 1833 по 6 марта 1834 года А. И. Тургенев живет сначала в Милане, а затем в Риме, усиленно занимаясь латинским и итальянским языками — выписки из ‘Энеиды’ Вергилия и ‘Божественной комедии’ Данте непрерывно мелькают на страницах его дневника.
В начале марта 1834 года А. И. Тургенев направляется в родные края — Женева, Мюнхен, Вена, Киев, и, наконец, 20 мая ст. ст. он приезжает в Москву. Оживленные встречи со старыми друзьями и знакомыми: Вяземским, Чаадаевым, И. И. Дмитриевым, Баратынским, М. Ф. Орловым, И. В. и П. В. Киреевскими, Хомяковым, К. К. и Н. Ф. Павловыми.
В России А. И. Тургенев вновь столкнулся с проявлением цензурного гнета — 5 июня он записывает: ‘Полторацкий привез ко мне Полевого, он рассказал мне историю запрещения ‘Телеграфа’. Увар<,ов>, является во всем блеске. Я только слушал и сказал свое мнение об одном Ув<,арове>,’. {Там же, No 311, л. 111 об.} Экс-арзамасцы Уваров и Блудов, перешедшие на сторону правительства, вызывали в те годы резко отрицательные отзывы Пушкина, Вяземского и А. И. Тургенева. Хотя Н. А. Полевой разошелся с начала 30-х годов с пушкинским кругом, правительственная кара, обрушившаяся на ‘Московский телеграф’, вызвала осуждение А. И. Тургенева.
16 июня 1834 года А. И. Тургенев выехал из Москвы в Симбирск и посетил свое имение: ‘Кончена сия книга в Тургеневе 1 июля 1834 г. в малом флигеле, на столе управляющего, в 7-м часу утра, в воскресенье. Меня прерывали крестьяне с дарами, но помеха эта не затрудняла меня. Женева и Тургенево слиты в сей книге, как в моей душе и в судьбе моей. О брат! отсутствие твое не мешает мне действовать здесь по сердцу твоему. Тени праотцев, утешьтесь и вы! Отец, призри на своего сына, прах твой мысленно лобызающего’. {Там же, 2 л. 117 об.} Слова о брате Николае подразумевают гуманное отношение последнего к крестьянам: еще летом 1818 года, несмотря на противодействие их матери, ярой крепостницы, Н. И. Тургенев перевел крестьян в Тургеневе с барщины на оброк: {Подробнее об отношении братьев Тургеневых к крестьянам см.: А. Н. Шебунин. Братья Тургеневы и дворянское общество Александровской эпохи. В кн.: Декабрист Н. И. Тургенев. Письма к брату С. И. Тургеневу. Изд. АН СССР, М.-Л., 1936, стр. 79-86, В. М. Тарасова. Экономика Симбирской губернии в первой трети XIX века и хозяйство Тургеневых. Уч. зап. Марийск. пед. инст., т. 9, 1955, стр. 24-86,} ‘Ярем он барщины старинной Оброком легким заменил’, — как писал Пушкин в ‘Евгении Онегине’.
Возвратившись 1 сентября в Москву, А. И. Тургенев съехался с Пушкиным, который в первых числах сентября посетил ее вместе с женой и свояченицами. 9 сентября А. И. Тургенев навестил Пушкина, поэт прочел ему несколько страниц из ‘Истории Пугачева’. Как пишет А. И. Тургенев, своим чтением Пушкин расшевелил его душу, ‘заснувшую в степях Башкирии’, ‘История Пугачева’ показалась ему любопытной и оригинальной.
Дневники А. И. Тургенева неоспоримо доказывают, что Пушкин, считая Александра Ивановича в числе ближайших друзей, любил читать ему свои неопубликованные произведения. 15 октября в Петербурге он читал А. И. Тургеневу поэму ‘Медный всадник’, запрещенную Николаем I. Прослушав ‘Медного всадника’, А. И. Тургенев делает лаконичную и выразительную запись: ‘Превосходно’. На следующий день А. И. Тургенев беседовал с Пушкиным о Чаадаеве. Скорее всего, разговор шел о ‘Философических письмах’ Чаадаева. Ведь с рукописью шестого и седьмого ‘Философических писем’ Пушкин был знаком еще с середины 1831 года, также известно, что Чаадаев давал читать А. И. Тургеневу ‘Философические письма’ и имел с ним неоднократные беседы на исторические и историко-религиозные темы.
Два с половиной месяца прожил А. И. Тургенев в Петербурге и за это время 16 раз виделся с Пушкиным, беседуя с ним на самые разнообразные темы. Новые произведения Пушкина, памятники древнерусской письменности, татарское иго, деятельность Петра I, Екатерины II, Вольтера, Карамзина, Ермолова, Паскевича, нашествие Наполеона на Россию — ‘все подвергалось их суду’. Особый интерес представляет запись от 16 ноября, в которой А. И. Тургенев рассказывает о том, что он ‘обедал у новорожденной Карамзиной с Жуковским, Пушкиным, Кушниковым. Последний о Суворове говорил интересно. Проврался о гр. Аракчееве по суду Жеребцова, ‘лежачего не бьют’, и казнивший беременных женщин спасен от казни, а сидевшие в крепости — казнены’. Эта лаконическая и на первый взгляд мало понятная запись А. И. Тургенева скрывает разговор на остро политическую тему. С. С. Кушников, племянник Карамзина, адъютант Суворова во время итальянского похода 1799 года, говорил о заступничестве Аракчеева за новгородского губернатора Д. С. Жеребцова, который бесчеловечно вел следствие над заподозренными в убийстве любовницы графа: ‘Губернатор превратил свой дом в застенок, с утра до ночи возле его кабинета пытали людей. Старорусский исправник, человек, привычный к ужасам, наконец изнемог, и, когда ему велели допрашивать под розгами молодую женщину, беременную во второй половине, у него недостало сил. Он взошел к губернатору — это было при старике Попове, который мне рассказывал, — и сказал ему, что эту женщину невозможно сечь, что это прямо противно закону, губернатор вскочил с своего места и, бешеный от злобы, бросился на исправника с поднятым кулаком: ‘Я вас сейчас велю арестовать, я вас отдам под суд, вы — изменник!’. Исправник был арестован и подал в отставку <,…>, Женщину пытали, она ничего не знала о деле…, однако ж умерла <,…>, Губернатора велено судить сенату…, оправдать его даже там нельзя было. Но Николай издал милостивый манифест после коронации, под него не подошли друзья Пестеля и Муравьева — под него подошел этот мерзавец’. {А. И. Герцен, Собр. соч. в тридцати томах, т. IX, Изд. АН СССР, М., 1956, стр. 88-89.}
Так рассказывает Герцен, знавший о злодеяниях Жеребцова от новгородских очевидцев. Подобно А. И. Тургеневу, Герцен невольно сопоставляет помилование новгородского губернатора с суровым приговором декабристам, на которых не был распространен манифест царя: таково было ‘правосудие’ Николая I.
Оппозиционный образ мыслей А. И. Тургенева вызывал враждебное отношение к нему в верноподданнических дворянских гостиных. Брат декабриста, осмеливающийся не подавать руки высшим царским сановникам, осудившим брата, друг Пушкина, Вяземского, Чаадаева, А. И. Тургенев был предметом пересудов и клеветы. Вернувшись в декабре 1834 года в Москву, он узнает, что досужие кумушки поторопились похоронить его, распустили слух, ‘что якобы он отравился от долгов: жаль, что нет Грибоедова! Комедия готова’, {ИРЛИ, ф. 309, No 305, л. 27 об. (Запись от 29 декабря 1834 года).} — с возмущением записывает он в дневник.
А. И. Тургенев приехал в Москву 11 декабря 1834 года, в самый разгар хлопот по организации нового журнала ‘Московский наблюдатель’. Он постоянно встречается с учредителями этого журнального начинания. Вот несколько записей из дневника: ’19 декабря… Обедал у Орлова с Баратын<,ским>,, Чадаев<,ым>,, Ден<,исом>, Давыдов<,ым>, и с Раевскими новобрачными’, ’23 декабря… Обед у Орлова с Дмитр<,иевым>, и с Раев<,скими>,. После и Хомяков’, ’24 декабря… у Свербеев<,а>,, разбирал с ним и с Мельгуновым мои журналы -до полуночи’, ’26 декабря… у Орлова: об энциклопедическом>, журнале, ответ Цинского’, ’27 декабря. Писал ко всем Путятиным одно письмо и к Жук<,овскому>, о Цинском, о позволении дать стихи его в Наблюдателя). Мельгунов у меня’. {Там же, лл. 26 об.-27.}
Из этих записей видно, что А. И. Тургенев не только был осведомлен о подготовке нового издания, но и участвовал некоторым образом в его делах. Недовольные каким-то ответом московского обер-полицеймейстера Цынского по поводу своего издания, учредители обратились за помощью к А. И. Тургеневу, который немедленно написал об этом в Петербург Жуковскому, одновременно прося у него разрешения передать его стихотворения для опубликования их в ‘Московском наблюдателе’.
Учредители предложили А. И. Тургеневу принять участие в новом печатном органе. В дневнике за январь 1835 года встречаются записи, имеющие прямое отношение к этому вопросу: ‘4 генваря… Кончил вечер у Свербеев<,а>, с Хомяков<,ым>,, Чадаев<,ым>,, Андросов<,ым>,, Мельгунов<,ым>,, Шевырев<,ым>,, т. е. с большею частию издателей нового журнала: я, а потом Хомяков рассуждали с Чадаев<,ым>, о католицизме’, ‘Генваря, 13… Но забыл главное в утре: два часа почти у Мельгун<,ова>, читал им письмо к Аржев<,итинову>, от Женевы до Флор<,енции>,. Тут и Павлов и издатель журнала’, ‘Генваря 14… Получил записки мои от Мельгунова’, ‘Генваря 15. Разбирал журналы с Мельгунов<,ым>, и дал ему стихи Мезофанти к кн. Вязем<,ско>,му, обещал и копию с письма моего к нему’, ’22 генваря.. . Баратынский привез ко мне экз<,емпляр>, нового издания своих сочин<,ений>,, взятый им у жены, перевел стих Гете <,пропуск>, и приписал в моем письме из Швейцарии, которое отдаю в журнал. Павлов прислал свою книгу. Мельгунов сидел у меня’. {Там же, лл. 30, 32 об., 33, 35 об.}
Как мы видим, А. И. Тургенев знакомил редакцию ‘Московского наблюдателя’ со своими дневниками и бумагами, читал им письма из Флоренции (1833 года) к своему двоюродному брату А. И. Аржевитинову, жившему в Симбирске: поэтому корреспонденция А. И. Тургенева и озаглавлена ‘Письмо из Флоренции в Симбирск’. Подготовленная самим автором к печати, эта обширная корреспонденция знакомит нас с писательской манерой А. И. Тургенева: если сравнить ‘Письмо из Флоренции в Симбирск’ с другими публикациями писем А. И. Тургенева, отредактированными не им самим, то легко понять неоднократные жалобы А. И. Тургенева, обращенные к Вяземскому и другим издателям его корреспонденции, — ‘Письмо из Флоренции в Симбирск’ тщательно стилистически выправлено, из него удалены мелочи личного порядка, словом, из частного письма оно превращено в занимательный путевой очерк.
Спустя несколько дней после передачи ‘Письма из Флоренции в Симбирск’ учредителям ‘Московского наблюдателя’, 27 января 1835 года А. И. Тургенев покинул Москву и отправился в свое очередное заграничное странствие.
Март-май 1835 года А. И. Тургенев проводит в Италии, июнь — в Париже, август — в Лондоне. Посетив в день приезда в английскую столицу итальянский театр и прослушав в нем оперы ‘Пуритане’, ‘Марино Фальеро’ и ‘Анна Болейн’ с участием Тамбурини, Рубини, Гризи и Иванова, А. И. Тургенев пишет в своем дневнике: ‘Гордиться ли русским талантом Иванова и рукоплесканиями ему лонд<,онской>, публики? Нет. Мы давно на все это мастера, у нас и пляшут и поют по-итальянски, и по-русски, и по-цыгански! Но не в этом дело! Я бы вскочил от биения русского сердца при первой книге в пользу прав и народа, при первой здравой мысли в пользу правосудия, в пользу крестьян, при первой книге философической — при первом благородном подвиге благородного или раба русского! Дотоле отпущу бороду русскую, в знак русского барбаризма, который не выбрит нам Петром I, нет. Я был в Симбирске, в Москве, в п<,етер>,бургских салонах с Сухозанетом и у московских приятелей с самохвалом — Д<,авыдовым>,. Я сохраню бороду’. {Там же, л. 101 об.}
В этом страстном высказывании А. И. Тургенев противопоставляет себя, ратовавшего за отмену крепостного права и проповедовавшего гуманность в отношении Польши, участнику расстрела на Сенатской площади И. О. Сухозанету и Денису Давыдову, хваставшему 31 октября 1831 года в присутствии А. И. Тургенева своим участием в подавлении польского восстания. {Там же, No 325, л. 116.}
О своей жизни в Риме и в Лондоне в 1835 году А. И. Тургенев рассказал в ‘Отрывках из заграничной переписки’, опубликованных в октябрьском и ноябрьском номерах ‘Московского наблюдателя’. Печатанием, этих ‘Отрывков’ закончилось его участие в этом журнале. Поведение редакции, которая забывала высылать А. И. Тургеневу даже те книжки ‘Московского наблюдателя’, в которых печатались его корреспонденции, не располагало к постоянному сотрудничеству. К тому же в начале 1836 года он получил известие из Петербурга, что Пушкину дано разрешение на издание ‘Современника’: А. И. Тургенев прекращает всякие сношения с ‘Московским наблюдателем’ и становится сотрудником пушкинского журнала.
В сентябре 1835 года А. И. Тургенев возвращается из Лондона в Париж и до середины июня 1836 года живет во французской столице. Полтора года, проведенные вдали от родины, он отдает кропотливым разысканиям в архивах Рима, Ватикана, Лондона и Парижа материалов, относящихся к русской истории. Подробно о своих занятиях в иностранных архивах А. И. Тургенев рассказал в ‘Хронике русского’, опубликованной в 1837 году в ‘Современнике’. Эта ‘Хроника’ была прочитана в рукописи Пушкиным и одобрена им. В своем письме к А. И. Тургеневу Пушкин писал 16 января 1837 года: ‘Вот Вам Ваши письма. Должно будет вымарать казенные официальные фразы и также некоторые искренние, душевные слова, ибо не мечите etc. Что Вы вставите, то постарайтесь написать почетче. Думаю дать этому всему вот какое заглавие: труды, изыскания, такого-то или А. И. Т. в Римских и Парижских архивах. Статья глубоко занимательная’. {А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в десяти томах, т. X, Изд. АН СССР, М., 1958, стр. 618-619. — В комментарии к этому письму Б. В. Томашевский ошибочна указал: ‘Труды, изыскания — Тургенева в форме писем в ‘Современнике’ не появились’ (там же, стр. 755). Совершенно очевидно, что в письме Пушкина речь идет о ‘Хронике’, которая была напечатана в первом номере ‘Современника’, вышедшем после его смерти.}
Разыскания исторических документов о России, хранившихся в европейских архивах, проводились А. И. Тургеневым с исключительной настойчивостью. Благодаря его неистощимой энергии и многочисленным знакомствам перед ним раскрылись двери секретнейших итальянских и французских архивов, куда в те времена почти не допускали исследователей, а тем более иностранцев. А. И. Тургенев справедливо считал свою работу в иностранных архивах выполнением своего патриотического долга, своей посильной помощью будущим историкам России. В то же время он не отделял своих исторических разысканий от неустанных размышлений о настоящем и будущем своей родины. В этом отношении исключительный интерес представляет его запись в дневнике, сделанная 28 марта 1836 года в Париже: ‘Опять новая книга! Удастся ли ее кончить здесь же и когда? Предшествующую начал я в Тургеневе за 21 месяц пред сим. Будет ли и эта моей спутницей заволжской? Надеюсь опять дышать родным воздухом прежде двух лет разлуки. Судьба мыкает меня из края в край, не в пользу ни мне, ни другим. Ум и сердце желают быть на месте, угомониться, а что-то неодолимо мчит меня от Колмогора до Неаполя, с берегов Сены и Дуная на Москву-реку, с Темзы на Волгу! Едва могу я дать отчет самому себе в побудительной причине странствий моих: прежде брат и хлопоты хозяйственные, теперь также брат, — но уже более для себя, нежели для него — и устройство дел деревенских. Но сверх того в сем последнем странствии было и — дело отечественной истории. Я возвращусь в Россию с богатыми приобретениями, с сокровищами старой России о недавно и давно прошедшем быте ее. Здесь и в Италии собрал я материалы ее истории, я могу обогатить ими нашу словесность, могу дополнить (les lacunes) недостающее в нашей новейшей истории. Я трудился не для себя, не по одной прихоти, не из одного удовлетворения собственному любопытству. Я провел здесь все лето и часть зимы в архивах, я хлопотал с библиотекарями в Ватикане, и в Лондоне, и во Флоренции. Есть видимый плод трудов моих: могу указать на него, могу быть издателем важных государственных бумаг, озарить светом истории тайны дипломатические, уличить интриги министров и людей государственных и придворных, доказать предательство и корыстолюбие знатных и даже — прекрасного пола. В вихре парижской зимы и в зефирах весны римской я жил — для России. Здешние дипломаты не помогали мне, соотчичи нередко чуждались, и вряд ли и те и другие сплетнями не вредили моим занятиям: но я в труде находил награду труда, в архивах иностранных — русскую старину, в донесениях чужеземных — пользу и выгоды России, от клеветы отличал истину, часто стыдился за русских, но сравнивая своих с чужеземцами, Талейрана с Остерманом, одну эпоху с другою в возрастах народов, видел в законах, по коим растут, падают и гниют народы, а с ними и единицы — одно повторение, одно и то же. Посол-церемониймейстер Шетарди в П<,етер>,бурге разве менее смешон к<,нязя>, Куракина при Наполеоне? Первого провела хитрая Елисавета, другая Ольга, к<,нязь>, Куракин был дипломатическою жертвою французского императора. Чья оскорбленная гордость народная не утешится, видя двор и деспотизм и эгоизм Лудвига XIV? Кто не уживется с слабостями, с пороками своих, видя, что Тацит 17-го и 18-го века, St.-Simon, муж по уму государственный, выпускает из рук единственный прекрасный случай пособить бедам государственным, тяготевшим над последними годами царствования Лудвига XIV, советами внуку-наследнику и в первые две аудиенции толкует ему не о бедствиях народных, не о разврате двора, не о пакостях иезуитских, а — о правах и привилегиях герцогов и перов! — У нас по крайней мере к<,нязь>, Димитрий Голицын ищет в смутах двора и в смене государей — средство к лучшему государственному устройству: — конечно немногие отозвались на глас патриота! Пытки, кнут и плаха были уделом смелых патриотов, и они погибли вместе с их надеждами, погибли и для истории, для благодарного потомства, но спаслось хоть одно имя’ Узнает ли Россия, кто сочувствовал тогда патриоту Голицыну? Может быть и прах Самсониевской ограды скрывает святых мучеников гражданской свободы? Может быть могила их не навсегда заросла травою, может быть зеленеющий кипарис осенит ее своею тению и луч бессмертия загорится на прахе их’. {ИРЛИ, ф. 309, No 316, л. 1.}
Не вдаваясь в правильность тех или иных оценок А. И. Тургенева (в частности, современная историческая наука не подтверждает его догадки о том, что расправа Анны Ивановны с Д. М. Голицыным была вызвана борьбой последнего за гражданские свободы, так как Д. М. Голицын был типичным представителем дворянской фронды, стремившимся подчинить царскую власть воле высшего боярства), укажем на общий прогрессивный характер его исторических воззрений, на его явное осуждение государственных деятелей, не считающихся, в первую очередь, с народными нуждами (в качестве образца А. И. Тургенев вспоминает французского политического деятеля, автора многотомных мемуаров герцога Луи Сен-Симона де Ревруа), на его стремление отыскивать в анналах отечественной истории борцов за гражданские свободы — внося в дневник строки о Д. М. Голицыне, А. И. Тургенев, конечно, не мог не думать о своих друзьях-декабристах, однако, собираясь возвращаться на родину, он по понятной причине не рискнул дать волю своему перу: ведь в России его дневники могли попасть в руки III Отделения.
Документы, собранные А. И. Тургеневым в иностранных архивах, были изданы Археографической комиссией под наблюдением А. X. Востокова. {Акты исторические, относящиеся к России, извлеченные из иностранных архивов и библиотек А. И. Тургеневым, т. I’ Выписки из Ватиканского тайного архива и из других римских библиотек и архивов, с 1075 по 1584 год (СПб., 1841), том II. Выписки из Ватиканского тайного архива и из других римских библиотек и архивов, с 1584 по 1719 год. Прибавление, содержащее в себе акты, относящиеся до других славянских земель, с 1231 по 1308 год. Акты, извлеченные из архивов и библиотек Англии и Франции, с 1557 по 1679 год (СПб., 1842).} Первому тому этого ценнейшего издания предпослано предисловие от Археографической комиссии, в котором, в частности, даны сведения о происхождении и составе этого собрания: ‘Началом ему послужили выписки, сделанные ученым аббатом Альбертранди из Ватиканской и других римских библиотек на латинском, италианском и польском языках для историка Нарушевича, по воле польского короля Станислава Августа. Экземпляр их, писанный рукою Альбертранди, подарен был королем тогдашнему российскому посланнику в Варшаве, от которого он впоследствии достался действительному статскому советнику и камергеру А. И. Тургеневу. Карамзин пользовался упомянутыми выписками при сочинении III, VII, VIII, IX, X, XI и XII томов Истории Государства Российского и в одном месте (том IX, прим. 408) именно объявил о будущем их издании г. Тургеневым. Но разные обстоятельства с одной стороны отвлекали последнего от исполнения сего намерения, а с другой доставили ему самому случай собрать обильнейшую для отечественной истории жатву в иностранных библиотеках и архивах, во время путешествий по Германии, Италии, Франции, Англии, Дании и Швеции. В одном Риме удалось ему составить коллекцию, богаче Альбертрандиевой, которую предполагал напечатать. При содействии начальника Ватиканского тайного архива графа Марино Марини, он извлек более 400 актов из сей, можно сказать, всемирной сокровищницы, где лежит более двух миллионов одних папских булл, и хранятся, начиная с VII столетия, все сношения Рима с прочими государствами, дела нунциатур или донесения папских послов из мест их пребывания, и так называемые регесты (Res gestae) или современные описания событий целого мира, и где все сие еще ожидает трудолюбивых деятелей, чтобы пролить новый свет на историю европейских народов. Но доселе только германцы могли похвалиться составленным отчасти из Ватиканских актов Перцовым собранием Monumenta Germaniae historica, для которого приезжал в Рим барон Штейн, первоначальный их собиратель, теперь же и русские приняли участие в столь полезном деле. Библиотеки и архивы других столиц открыли г. Тургеневу также весьма любопытные документы для отечественной истории, особенно Королевская Парижская библиотека и архив Французского министерства иностранных дел’. {Там же, т. I, стр. V-VII. — В архиве А. И. Тургенева сохранилась его переписка с Марино Марини (1833-1840), историческая справка о членах фамилии Марини и материалы о награждении Марино Марини русскими орденами (ИРЛИ, ф. 309, NoNo 1844-1847).}
Этим двухтомным изданием документов, относящихся к древней истории России, исчерпываются материалы из исторической коллекции А. И. Тургенева, опубликованные при его жизни. Как он и опасался, печатание документов по русской истории со времен Петра I было признано несвоевременным. Некоторое понятие о сокровищнице тургеневского собрания могло быть получено читателем из нескольких обозрений, напечатанных Б. М. Федоровым в ‘Журнале Министерства народного просвещения’ за 1843 и 1844 годы. Документы, собранные А. И. Тургеневым, были частично использованы его братом Н. И. Тургеневым во втором томе его труда ‘La Russie et les Russes’ (Paris, 1847). Выписками А. И. Тургенева воспользовался П. Пекарский, издав книгу ‘Маркиз де ла Шетарди в России 1740-1742 годов’. Перевод рукописных депеш французского посольства в Петербурге. Издал с примечаниями и дополнениями П. Пекарский (СПб., 1862). Книга ‘La cour du Russia il у a cent ans 1725-1783’, напечатанная в Берлине и выдержавшая три издания (два в 1858 г., третье в 1860 г.), составлена также по донесениям французских и английских посланников, собранных А. И. Тургеневым. {Позднее донесения французских послов в Петербурге были вновь скопированы по просьбе русского посла в Париже и изданы в сборниках Русского исторического общества (т. 34, 1881, т. 40, 1884, т. 49, 1885, т. 52, 1886).}
Однако большая часть выписок А. И. Тургенева осталась под спудом. Лишенный возможности публиковать многие исторические документы, А. И. Тургенев широко знакомил со своими находками русских историков и писателей. Копии бумаг по истории России, снятые в Римском архиве, он показывал М. П. Погодину и Н. А. Полевому, {В бумагах А. И. Тургенева сохранились письма к нему Н. А. Полевого от 8 марта и 8 сентября 1834 года, а также две докладные записки (одна краткая, другая более пространная), излагающие историю возникновения выписок А. И. Тургенева из Ватиканского архива. Эти записки были написаны Н. А. Полевым по просьбе А. И. Тургенева и должны были облегчить последнему хлопоты по изданию его коллекции исторических документов (ИРЛИ, ф. 309, No 1022 б.).} материалы по истории славян — Ю. И. Венелину. Как видно из письма А. И. Тургенева к Ф. Аделунгу от 22 мая 1837 года, он давал ему исторические документы из своей коллекции, {Архив АН СССР (Ленинград), ф. 89, оп. 2, No 102.} в бумагах Ф. Аделунга сохранились списки документов XII-XVII веков из иностранных архивов, полученные им от А. И. Тургенева. {Там же, оп. I, NoNo 24, 25, 60.}
В последнее время исторические бумаги А. И. Тургенева привлекли внимание И. Фейнберга: ему удалось установить на основании дневника А. И. Тургенева, что последний знакомил Пушкина в конце 1836 года и в начале 1837 года с наиболее интересными документами из своего богатейшего архива. {См.: И. Фейнберг. Незавершенные работы Пушкина. Изд. третье, дополненное. Изд. ‘Сов. писатель’, М., 1962, стр. 162-187.}
Коллекция исторических бумаг А. И. Тургенева — неотъемлемая часть его литературного наследия, оценка которого немыслима без учета его плодотворной деятельности по созданию русского исторического источниковедения.
Как уже сказано выше, прекратив печатание своих корреспонденции в ‘Московском наблюдателе’, А. И. Тургенев становится сотрудником пушкинского ‘Современника’. Письма А. И. Тургенева до своего появления в печати читались и обсуждались в пушкинском кругу. 29 декабря 1835 года Вяземский писал А. И. Тургеневу: ‘Я читал твое письмо в субботу у Жуковского, который сзывает по субботам литературную братью на свой олимпический чердак. Тут Крылов, Пушкин, Одоевский, Плетнев, барон Розен etc, etc. Все в один голос закричали: ‘Жаль, что нет журнала, куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего!». {ОА, т. III, СПб., 1899, стр. 281.} Естественно, что сразу же, после получения Пушкиным разрешения на издание журнала, встал вопрос о помещении на его страницах заграничных корреспонденции А. И. Тургенева — 19 января 1836 года Вяземский сообщал ему: ‘Пушкину дано разрешение выдавать журнал, род ‘Quarterly Review’. Прошу принять это не только к сведению, но и к исполнению и писать свои субботние письма почище и получше, только с тем, что ты не последуешь русскому обычаю вышереченному, то есть, ‘тех же щей, да пожиже’, нет, ‘тех же щей, да побольше’, потому что мы намерены расходовать тебя на здоровье журналу и читателям. Пушкин надеется на тебя’. {Там же, стр. 286.}
Предложение Пушкина и Вяземского обрадовало А. И. Тургенева — он с радостью дал согласие на печатание его писем в ‘Современнике’. Однако получив первый номер ‘Современника’, в котором некоторые его письма были опубликованы, он вышел из себя. 1 июня (20 мая) 1836 года он пишет следующую отповедь Вяземскому и Жуковскому: ‘Сию минуту прочел я ‘Современник’: я еще весь в жару и в бешенстве. Никогда я не ожидал от вас такой легкости, едва ли не преступной, и неосмотрительности— разве я позволял вам печатать все ничтожности и личности? Разве вы не могли обдумать, что для меня от этого в Париже выйти может? Разве могу я явиться пестрым шутом даже и в ваш свет? Разве имена и комеражи позволяются?… Теперь ваша обязанность, обязанность Пушкина и Вяземского спасти меня от дальнейших неприятностей, сказав, что это я посылал к себе мой дневник, не скрывая ни дел, ни мнений от друзей, но никогда не желая о других мыслить вслух с публикой. Я не могу опомниться от такого чтения!.. Повторяю запрещение печатать что-либо во второй книжке, кроме объяснения в мою пользу. Но чтобы объяснение не повредило мне более и не обратило более еще внимания и здешних и ваших дипломатов и проч.’. {Литературное наследство, т. 58, М., 1952, стр. 128-129.}
Упреки А. И. Тургенева Вяземскому и Пушкину за недостаточно тщательный отбор материала для ‘Хроники русского’ справедливы лишь отчасти — он не учитывал, что сведения о многих французских политических событиях, в частности описание процесса над Фиески и другими участниками покушения на жизнь Луи-Филиппа, были вымараны по требованию царской цензуры {О цензурных затруднениях с опубликованием ‘Хроники русского’ см.: С. А. Переселенков. Материалы для истории отношений цензуры к А. С. Пушкину. Пушкин и его современники, вып. VI, СПб., стр. 4-6.} — эти вынужденные изъятия обеднили текст ‘Хроники русского’ и некоторые второстепенные события заняли в ней неподобающее своему значению положение.
Пушкин и Вяземский охотно откликнулись на просьбу А. И. Тургенева — во втором номере ‘Современника’ было напечатано написанное Вяземским редакционное объяснение, {Авторство Вяземского устанавливается свидетельством Н. И. Тургенева — см.: Письма А. И. Тургенева к Н. И. Тургеневу, стр. V.} которое, защищая автора ‘Хроники русского’ от возможных нареканий, в то же время с поразительной верностью характеризовало своеобразие этих писем-корреспонденций: ‘Глубокомыслие, остроумие, верность и тонкая наблюдательность, оригинальность и индивидуальность слога полного жизни и движения, которые везде пробиваются сквозь небрежность и беглость выражения, служат лучшим доказательством того, чего можно было бы ожидать от пера, писавшего таким образом про себя, когда следовало бы ему писать про других. Мы имели случай стороною подслушать этот a part, подсмотреть эти ежедневные, ежеминутные отметки, и торопились, как водится ныне в эпоху разоблачения всех тайн, поделиться удовольствием и свежими современными новинками с читателями ‘Современника’. Можно было бы, и по некоторым отношениям следовало бы для порядка, дать этим разбросанным чертам стройное единство, облачить в литературную форму. Но мы предпочли сохранить в нем живой, теплый, внезапный отпечаток мыслей, чувств, впечатлений, городских вестей, булеварных, академических, салонных, кабинетных движений, — так сказать стенографировать эти горячие следы, эту лихорадку парижской жизни’. {Современник, 1836, т. II, стр. 311-312.}
Редакционное объяснение полностью удовлетворило А. И. Тургенева — 14 июля 1836 года он писал Вяземскому: ‘Прочитав статью во второй книжке, я тронут был благодарностию к незаслуженной похвале и за скорое исполнение моей просьбы, сбирался сегодня же писать к вам и предоставить опять печатанию всякой всячины из писем моих, с тем, однако ж, что для избежания неприятностей или привязок можно бы доставлять мне в Москву или в Симбирск на предварительное рассмотрение и пополнение приготовленных к печати отрывков… Извините и простите, если озаботил вас требованием не печатать ничего в следующих книжках. Если Пушкин может взять на себя пересмотр и исправление писем моих, то пусть печатает, что ему угодно, но предварительно пусть доставит и письма, и выборку из них для печати на мое рассмотрение’. {ОА, т. III, СПб., 1899, стр. 323-324.} Печатание ‘Хроники русского’ было возобновлено в четвертом томе ‘Современника’.
Пушкин, как и Вяземский, высоко ценил ‘Хронику русского’. До нас, к сожалению, не дошла записка Пушкина к А. И. Тургеневу от первой половины марта 1836 года, о которой имеется краткая запись в дневнике А. И. Тургенева. {ИРЛИ, ф. 309, No 316, л. 10 об.} Но сохранилось письмо Вяземского к А. И. Тургеневу от 8 апреля 1836 года, в котором мы читаем: ‘Пушкин просит тебя, Христа и публики ради, быть отцом-кормилицею его ‘Современника’ и давать ему сосать твои полные и млекоточивые груди, которые будут для него слаще птичьего молока’. {ОА, т. III, СПб., 1899, стр. 312.} Позднее, уже после гибели Пушкина, А. И. Тургенев записал 18 (6) февраля 1838 года в своем дневнике: ‘Теперь все приутихло в уме, как и в сердце, особливо с тех пор как журнал Пушкина предпочитает статьи о тамбовском патриотизме письмам, коих строки Пушкин хотел вырезать на меди — золотыми буквами!’. {ИРЛИ, ф. 309, No 318, л. 26.}
Чтение корреспонденции ‘Хроники русского’, опубликованных в пушкинском ‘Современнике’, позволяет утверждать, что Пушкин был прав, давая высокую оценку письмам А. И. Тургенева. Даже обескровленные цензурными изъятиями, корреспонденции А. И. Тургенева знакомили читателей журнала со многими французскими политическими событиями и литературными новинками. В ‘Хронике русского’ уделено много места смене французского кабинета: в феврале 1836 года пал кабинет доктринеров во главе с Гизо, уступив место правительству Тьера. Яркие портреты этих двух государственных деятелей Франции, определявших ее политику в те годы, встают со страниц корреспонденции А. И. Тургенева. И хотя мы явно чувствуем симпатию автора по отношению к Гизо — он всегда отдавал должное его историческим трудам, — тем не менее А. И. Тургенев сумел стать выше этой дружеской приязни и высказал нелицеприятное мнение о его буржуазных политических взглядах. А. И. Тургенев был достаточно дальновиден и искушен в современной ему политике, чтобы понять незначительность в расхождениях между доктринерами и сторонниками Тьера. Он прозорливо отмечает, что политические мнения преемников ‘не разнствуют существенно от доктринеров’.
Красочные картины народных гуляний сменяются в письмах А. И. Тургенева описанием театральных представлений, беглым пересказом религиозных проповедей, повествованием о посещениях литературных салонов, сообщением о новых произведениях Гюго, Шатобриана, Ламартина, о чтении наиболее примечательных книг и журналов. Признаваясь, что он ‘совсем неохотник до наук точных’, А. И. Тургенев советует следить за их развитием. Живя с веком наравне, он понимает, что ‘иначе взгляд на мир нравственный, на мир интеллектуальный и даже политический будет не верен’. ‘С тех пор, как я справляюсь об успехах машин и о газе, я лучше сужу о Лудвиге XIV и о Петре Великом’, — с полным основанием пишет он в ‘Хронике русского’. Такая позиция А. И. Тургенева безусловно встречала полное понимание со стороны Пушкина, поместившего в первом томе ‘Современника’ обширную статью П. Б. Козловского о ‘Парижском Математическом ежегоднике’.
Суждения А. И. Тургенева о возрастающем влиянии точных наук на дальнейшее развитие человеческого общества указывают на устремленность его мысли в будущее, на его прозорливость. Мысль А. И. Тургенева о взаимном проникновении различных наук получила блестящее подтверждение в наши дни.
Наконец, в корреспонденциях А. И. Тургенева живо и привлекательно рассказана биография известного революционера Буонаротти, участника заговора Бабефа, — цензура явно оплошала, пропустив в печать жизнеописание Буонаротти, а А. И. Тургенев боялся, чтобы ‘Хроника русского’ не повредила Буонаротти, который нелегально жил во французской столице. Но как бы то ни было, русский читатель с интересом знакомился по корреспонденциям А. И. Тургенева с величественной фигурой французского революционера.
При первоначальном беглом чтении ‘Хроники русского’ может сложиться мнение об излишней пестроте повествования, о салонной словоохотливости автора. Однако такое мнение было бы глубоко ошибочным. Именно непринужденная форма светских на первый взгляд писем А. И. Тургенева позволила Пушкину, несмотря на цензурные затруднения, напечатать в ‘Современнике’ эти корреспонденции, в которых было так много нового и поучительного для русского читателя.
14 июня 1836 года А. И. Тургенев выехал из Парижа на родину. Посетив по дороге осиротевший Веймар и поклонившись праху Гете, А. И. Тургенев через Дрезден и Варшаву направляется в Москву. Здесь он видится с Чаадаевым, И. И. Дмитриевым, Соболевским, Погодиным, Венелиным, Загоскиным и многими другими друзьями и знакомыми, посещает спектакли московских театров. 21 июля (ст. ст.) он смотрит комедию Гоголя: ‘…в театр: давали ‘Ревизора’ — и прекрасно, если красота в истине, в точности изображения нравов или безнравственности, разврата русского народа. Всякий из нас, служивших и имевших власть, встречал в жизни служебной их оригиналов, даже едва ли не каждый из нас бывал plus ou moins <,более или менее>, в положении ревизора, хотя и не каждый брал взятки’. {Там же, л. 40 об.} Творчество Гоголя (с самим писателем А. И. Тургенев познакомился не позднее декабря 1834 года) было близко А. И. Тургеневу обличением крепостнической и чиновничьей России. В последующие годы он много раз встречался с Гоголем и за границей, и в России.
Август и сентябрь 1836 года Александр Иванович провел в Симбирске и Тургеневе в хлопотах по продаже имения своему двоюродному брату Б. П. Тургеневу. Семейная жизнь брата Николая во Франции требовала больших расходов, и А. И. Тургенев, скрепя сердце, решился на продажу Тургенева — ему было жалко расставаться с родным гнездом, стыдно продавать землю вместе с крестьянами: ‘Сердце не спокойно за них, хотя совесть и не упрекает в главном, — но и моя совесть — помещичья! Так ли я бы судил другого на моем месте? Так ли бы я судил не в России!’. {Там же, л. 52 об.}
5 октября 1836 года А. И. Тургенев вернулся в Москву, где ему в третий раз пришлось столкнуться с закрытием неугодного царскому правительству журнала: в 1832 году ‘Европеец’, в 1834 году ‘Московский телеграф’, теперь, в 1836 году, ‘Телескоп’. Как известно, за напечатание первого ‘Философического письма’ Чаадаева автор, по приказанию царя, был объявлен сумасшедшим, журнал запрещен, а его редактор Н. И. Надеждин сослан в Усть-Сысольск под надзор полиции. 30 октября А. И. Тургенев записывает: ‘Шевырев привез ко мне выписки из моих итал<,ьянских>, бумаг. Я ими очень доволен, в ту же минуту и он и Павлов уведомили меня об отобрании бумаг у Чаад<,аева>, и о слухе о Вологде. Я поехал к нему с Павл<,овым>,, нашел его хотя в душевном страдании, но довольно спокойным, он уже писал ко мне и просил книг, и предлагал писать к гр. Бенк<,ендорфу>,!! И мой портрет взяли у него! И верно донесено будет о сем визите’. {Там же, л. 58.} В руки III Отделения при обыске у Чаадаева попал брюлловский портрет А. И. Тургенева с подписью: ‘Без боязни обличаху’. Хотя изъятие портрета вызвало беспокойство А. И. Тургенева, он продолжал навещать опального друга.
20 ноября 1836 года А. И. Тургенев покидает Москву и едет в столицу, где вновь встречается с Пушкиным, отбирает с ним письма-корреспонденции для ‘Современника’, знакомит его с материалами своих исторических разысканий, беседует с ним на различные темы. Как подсчитал П. Е. Щеголев, ‘в дневнике А. И. Тургенева за период с 25 ноября 1836 года по 26 января 1837, т. е. за два месяца нашлось 28 упоминаний о Пушкине, его семье и его обстоятельствах’. {П. Е. Щеголев. Дуэль и смерть Пушкина. Изд. 3-е, ГИЗ, М.-Л., 1928, стр. 272.} В письме к И. С. Аржевитинову от 30 января 1837 года А. И. Тургенев писал: ‘…последнее время мы часто виделись с ним и очень сблизились, он как-то более полюбил меня, а я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные. Сколько пропало в нем для России, для потомства, знают немногие’. {РА, 1903, кн. 11, стр. 143. — Ср. также с письмом А. И. Тургенева к Е. А. Свербеевой от 21 декабря 1836 года: ‘Пушкин мой сосед, он полон идей, и мы очень сходимся друг с другом в наших нескончаемых беседах, иные находят его изменившимся, озабоченным и не вносящим в разговор ту долю, которая прежде была так значительна. Но я не из числа таковых, и мы с трудом кончаем одну тему разговора, в сущности не заканчивая, то есть не исчерпывая ее никогда’ (подлинник по-французски. — Московский пушкинист, 1. Статьи и материалы под ред. М. Цявловского. М, 1927, стр. 24-25).} Записи дневника А. И. Тургенева неопровержимо свидетельствуют, что он не преувеличил своей близости к поэту: Пушкин делился с ним своими историческими раздумиями, своими мыслями по самым разнообразным предметам. Одной из самых животрепещущих тем в то время была чаадаевская история. Пушкин написал Чаадаеву 19 октября подробное письмо со своей оценкой первого ‘Философического письма’, однако разразившиеся репрессии побудили Пушкина воздержаться от отсылки письма: серьезная полемика была небезопасна в условиях, когда Чаадаев стал жертвой правительственных гонений. Скорее всего, именно это письмо к Чаадаеву, в котором Пушкин подробно изложил свое мнение о ходе исторического развития России, поэт прочел А. И. Тургеневу 15 декабря 1836 года. Соглашаясь с чаадаевской оценкой современного состояния родины (‘я должен вам сказать, что многое в вашем послании глубоко верно. Действительно, нужно сознаться, что наша общественная жизнь — грустная вещь. Что это отсутствие общественного мнения, что равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние’, подлинник по-французски), Пушкин полностью отверг мысль о том, что у России нет прошлого, он писал Чаадаеву о многих славных страницах русской истории. Зная исторические и политические взгляды А. И. Тургенева, можно со всей ответственностью утверждать, что он разделял все основные положения письма Пушкина к Чаадаеву.
Беседа 15 декабря 1836 года, затянувшаяся до полуночи, знаменательна также тем, что Пушкин прочел А. И. Тургеневу свое стихотворение ‘Памятник’: ‘Портрет его в подражание Державину — ‘весь я не умру!», — гласит дневниковая запись А. И. Тургенева. Как установил М. П. Алексеев, сохранилось только два достоверных свидетельства о ‘Памятнике’ Пушкина, относящихся к 1836 году, т. е. ко времени его создания, — это письмо Александра Карамзина к его брату Андрею из Петербурга, датированное 31 августа 1836 года, в котором сообщалось, что Пушкин читал это стихотворение Н. Муханову, и запись А. И. Тургенева от 15 декабря 1836 года. {М. П. Алексеев. ‘Памятник’ Пушкина по исследованиям последнего двадцатипятилетия. Уч. зап. Горьк. унив., вып. 57, 1962, стр. 239-243.}
А. И. Тургенев записал, что, помимо чтения ‘Памятника’ и письма к Чаадаеву, в этот вечер он беседовал с Пушкиным о восстании декабристов: ‘О М. Орлове и Кисел<,еве>,, Ермол<,ове>, и кн. Менш<,икове>,. Знали и ожидали: ‘без нас не обойдутся». Судя по записи в дневнике А. И. Тургенева, сначала Пушкин прочел ‘Памятник’, затем разговор перешел на восстание декабристов и, наконец, Пушкин ознакомил его со своим неотправленным письмом к Чаадаеву. Итак, стихотворение ‘Памятник’, в котором Пушкин писал, ‘что в мой жестокий век восславил я свободу И милость к падшим призывал’, естественно направило разговор в русло декабристского движения. Беседуя с А. И. Тургеневым о декабристах, Пушкин вспомнил о своем письме к Чаадаеву, в котором, как указано выше, он писал об истории России и о ее современном состоянии: тема неотправленного письма от 19 октября 1836 года органически входила в круг тех острых политических вопросов, которые были предметом обсуждения между Пушкиным и А. И. Тургеневым в этот вечер.
В декабре 1836 года и в январе 1837 года А. И. Тургенев неоднократно встречает Пушкина у Карамзиных, Вяземского, Фикельмонов, бывает на квартире поэта, принимает его у себя. 15 января 1837 года Пушкин читает А. И. Тургеневу ‘стихи к Морю о брате’. 21 января Александр Иванович спешит сообщить Н. И. Тургеневу в Париж: ‘Когда-то к. Вяземский написал стихи к морю, вскоре после того прошел слух, что тебя схватили в Англии, вот что Пушкин написал тогда к морю:
Так море, древний душегубец,
Воспламеняет гений твой?
Ты славишь лирой золотой
Нептуна грозного трезубец.
Не славь его. В наш гнусный век
Седой Нептун земли союзник.
На всех стихиях человек —
Тиран, предатель или узник’. {*}
{* А. А. Фомин. Новые материалы для биографии Пушкина. Пушкин и его современники, вып. VI, СПб., 1908, стр. 47.}
Видимо, неслучайно в тяжелые преддуэльные дни разыскал Пушкин в своих бумагах трагическое восьмистишие о судьбе декабриста Н. И. Тургенева: пессимистический афоризм, завершающий это стихотворение, с особой силой звучал в душе поэта, отвечал его душевному состоянию в то время.
21 января А. И. Тургенев беседовал с Пушкиным о Шатобриане и Гете, об успехах современной промышленности, которые безусловно отразятся на будущем России, ‘о пароходе, коего дым проест глаза нашей татарщине’, — пишет А. И. Тургенев: из текста дневника, к сожалению, нельзя заключить, кому принадлежит это смелое образное выражение, Пушкину или А. И. Тургеневу.
23 января А. И. Тургенев заносит в дневник: ‘Кончил переписку Веймарского дня, прибавил письмо 15 англичан к Гете и ответ его в стихах, и после обеда отдал и прочел бумагу Вяземскому, а до обеда зашли ко мне Пушкин и Плетнев и читали ее и хвалили’. Под названием ‘Отрывок из записной книжки путешественника’ описание посещения А. И. Тургеневым Веймара было напечатано вскоре после смерти Пушкина в ‘Современнике’ (т. V). Вспоминая о похвале Пушкина этой корреспонденции, А. И. Тургенев писал 31 января 1837 года брату в Париж: ‘Никто не льстил так моему самолюбию, для себя, а не для других постараюсь вспомнить слова, кои он мне говаривал, и все, что он сказал мне о некоторых письмах моих, кои уже были переписаны для печати в 5-й книжке Журнала его’. {Там же, стр. 59.} Узнав, что Вяземский и Жуковский будут издавать в 1837 году ‘Современник’ в пользу семейства Пушкина, А. И. Тургенев писал в том же письме к брату: ‘Я даю все мои письма, кои хотел напечатать Пушкин в нем’. {Там же, стр. 61.}
26 января 1837 года А. И. Тургенев еще читал Пушкину выписки из своих парижских исторических бумаг, а 27 января поэт был смертельно ранен на дуэли. Вместе с ближайшими друзьями поэта А. И. Тургенев провел многие часы на квартире Пушкина. 28 января он записал: ‘…опять к Пушкину, простился с ним. Он пожал мне два раза, взглянул и махнул тихо рукою’.
Печальные события, связанные с гибелью Пушкина, подробно рассказаны А. И. Тургеневым в его письмах к друзьям. {Там же, стр. 46-116.} Повествуя о народном горе, о многочисленных проявлениях симпатии простого народа к погибшему поэту, А. И. Тургенев с горечью пишет 1 февраля А. И. Нефедьевой: ‘Одна так называемая знать наша или высшая аристократия не отдала последней почести Гению Русскому: она толкует, следуя моде, о народности и пр., а почти никто из высших чинов двора, из генерал-адъют<,антов>, и пр. не пришел ко гробу П<,ушкина>,. Но она, болтая по-французски, по своей русской безграмотности, и не в праве печалиться о такой потере, которой оценить не могут’. {Там же, стр. 66.} Гневные, обличительные строки А. И. Тургенева невольно вызывают в памяти стихотворение Лермонтова ‘Смерть поэта’. Найдя в стихах Лермонтова на смерть Пушкина отражение собственных чувств, А. И. Тургенев называл их прекрасными и списки с них отсылал в Москву и в Париж.
После смерти Пушкина А. И. Тургенев по приказанию Николая I сопровождал прах поэта в Святогорский монастырь. ‘Я сказал, что не приму ни казенных прогонов etc, ни от семейства. Недаром же любил меня Пушкин, особливо в последние дни его’, — писал он А. И. Нефедьевой. {Там же, стр. 70.}
В конце июня 1837 года А. И. Тургенев выехал из России в очередное заграничное путешествие. Трагическая гибель Пушкина отозвалась на всю Европу, и в дневнике А. И. Тургенева мелькают упоминания о его разговорах на эту тему с самыми разнообразными собеседниками. Так, 18 (6) июля 1837 года, находясь в Бабельсберге, под Берлином, он записывает свою беседу с принцессой Августой: ‘Потом расспросила об истории Пушкина и Экерна, коего знает. Я сказал, что знал и что думал… Уселись к чаю, меня представили придворным дамам и кавалерам. Посадили подле принца, опять и он о Пушкине, я дал ему понятие о его правилах и мнениях. О поступке с ним государя’ {ИРЛИ, ф. 309, No 316, л. 119 об.}.
Находясь во Франкфурте-на-Майне, А. И. Тургенев 1 сентября 1837 года отмечает свой разговор с русским посланником П. Я. Убри о Пушкине и встречу с Гоголем, с которым он дважды в этот день беседовал о Пушкине: несомненно, что от А. И. Тургенева Гоголь узнал многие неизвестные ему подробности гибели Пушкина. {Здесь и в последующем изложении приведены наиболее существенные факты и сведения из моей публикации ‘Н. В. Гоголь в дневниках А. И. Тургенева’ (Русская литература. 1963, No 2, стр. 138-143).}
К концу сентября 1837 года А. И. Тургенев заканчивает свое путешествие по Германии и 28 сентября приезжает в Париж, где живет, за исключением недолгих поездок в Англию и Германию, до конца мая 1839 года. Окунувшись с головой в круговорот парижской жизни, возобновляя старые знакомства и заводя новые, А. И. Тургенев неотступно думает о России, внимательно следит за выходом новых номеров ‘Современника’, в которых, как он полагал, должно было печататься продолжение его ‘Хроники’. Но, вопреки его ожиданиям, во второй половине 1837 года ‘Хроника’ в ‘Современнике’ не появляется, и А. И. Тургенев с досадою пишет в дневнике 21 ноября: ‘Золотарев занес ко мне II часть Соврем<,енника>,, читаю его. Моих писем не поместили и ни слова ко мне’. {ИРЛИ. ф. 309, No 318, л. 8.} Возобновление печатания ‘Хроники’ в 1838 году, после девятимесячного перерыва, явилось полной неожиданностью для А. И. Тургенева — 1 мая 1839 года он писал издателям ‘Современника’: ‘На сих днях получил я письмо ваше от 4 ноября прошедшего года, а вчера другое от 28 декабря 1838 (9 января 1839), с четырьмя н<,умерами>, Современника. Признаюсь вам: я очень досадовал на ваше упорное молчание, хотя, не писав к вам лично, не имел полного права ни на письма ваши, ни на Современника. Теперь благодарю вас за все, но не перестаю сожалеть, что в свое время не получил писем ваших. С отсутствием Вяземского из России мне не к кому было описывать всего, ‘что слышу, вижу за горами’, и есть ли бы не крохоборство мое, есть ли бы я не продолжал обогащать котомки моей важными историческими материалами, особливо до царствования Екатерины II, Павла I относящимися, то последнее пребывание в Германии, особливо по берегам Мозеля, памятниками римской и германской древности усеянными, — все это пропало для минутной забавы читателей вашего журнала! Я только во Франкфурте узнал о новой ‘Хронике русского’, во 2-м томе напечатанной, и только вчера сам прочел ее, прочел — ‘и сердцем сокрушился!’ — и на вас подосадовал!.. нет никакой расстановки в письмах и в былях и в небылицах, мною сообщаемых: меня бросает парижская суматоха из салона в камеру, из академии в театр, от Шатобриана к Ансело, и все это, без малейшей расстановки, остается в утомительном рассказе. Религия перемешана с литературой, политика выпущена совершенно, хотя в комеражах или в отчетах моих только факты или взгляды на общее движение умов в Европе, и особливо в подвижной и животрепещущей Франции. Я пишу свободно, не стесняемый никакими уважениями, даже не перечитываю быстро написанного, все в надежде, что друг-корреспондент не выдаст меня, в кабинетном шлафроке, в публику, что он успеет оболванить меня и не выпустит меня в свет неряхой…
‘Я подписался на полные сочинения Пушкина, но не получил их. Где экз<,емпляр>, мой? И не имею ли я право на него? Мне очень досадно, что я здесь не получил его, ибо мог бы обнародовать о полном издании его сочинений, и дополнить статью Фарнгагена, в берлинских Jahrbucher напечатанную, и переделанную графом Циркуром на франц<,узский>, для одного из здешних revue. Теперь, прочитав ваш биографический отрывок, я предложу Циркуру пополнить статью его о Пушкине. Я был глубоко тронут словами бедного отца: ‘да узнает Россия, что она Тургеневу обязана любимым своим поэтом!’. Благодарю вас, что вы осмелились упомянуть об имени друга Жуковских, Батюшковых, Баратынских, Мерзляковых, Карамзиных, Дмитриевых: меня переживет моя дружба к ним, но я, казалось, уже пережил эту дружбу, хотя в ней и в воспоминаниях о ней и о времени, когда цвела она, нахожу услаждение и утешение в настоящем забвении всего прошедшего’. {Там же, No 2549.}
Этот отрывок из письма А. И. Тургенева, кончающийся проникновенной элегией в прозе, ярко характеризует отношение его автора к печатанию ‘Хроники русского’ в плетневском ‘Современнике’, к изданию сочинений Пушкина и к появлению в печати биографических материалов о поэте.
Хотя А. И. Тургенев сетовал на то, что письма печатались в первозданном виде, остается лишь быть благодарным его редакторам, не засушившим и не исковеркавшим его корреспонденции — именно в полной непосредственности, в свободном повествовании, не стесненном ‘никакими уважениями’ особое очарование ‘Хроники русского’. Богатая интеллектуальная жизнь Франции так и брыжжет со страниц его писем. Он спешит сообщить о наиболее примечательных лекциях* о выходе в свет новых книг, об аукционе редких автографов, относящихся к русской истории, о своих увлекательных беседах с политическими деятелями, писателями, учеными. Достойный представитель русской образованности, А. И. Тургенев обращает внимание на некоторую односторонность своих французских друзей и знакомых, он удивляется неосведомленности Ламартина в английской литературе, обращает внимание Вильмена на неизвестные ему немецкие источники по истории папства. А. Н. Пыпин с полным основанием писал по этому поводу об А. И. Тургеневе: ‘…для нашего путешественника были одинаково поучительны и Германия, и Франция, и Англия, но он не один раз замечает их литературное разъединение… в то время международная связь европейских литератур была гораздо слабее, чем теперь, когда она уже стала весьма значительна, и Тургенев мог делать весьма образованным, даже ученым французам и англичанам такие указания о немецкой литературе, которые были для них и полезны, и совершенно новы’. {А. Н. Пыпин. Русский путешественник в двадцатых годах. Вестник Европы, 1872, No 8, стр. 731-732.} Как мы видим, А. И. Тургенев был не только ‘культурным атташе’ передовой России на Западе, не только способствовал знакомству западноевропейских деятелей культуры с Россией и ее литературой, а русских — с достижениями общественной и литературной мысли европейских стран, но благодаря своим многосторонним знаниям и исключительно подвижному уму он принимал непосредственное участие во взаимном ознакомлении французских, английских и немецких ученых с плодами их образованности.
Во второй половине 1839 года А. И. Тургенев снова живет в России. К этому времени относится его знакомство с Лермонтовым и встречи с Гоголем. У Карамзиных и Валуевых А. И. Тургенев присутствует при чтении Гоголем глав из ‘Мертвых душ’. Впервые он ознакомился с отрывками из этого произведения еще в Париже в октябре 1838 года, когда автор читал ему, одному из первых, свой новый труд, и тогда же А. И. Тургенев записал в дневник: ‘Гоголь был у меня и читал отрывки из романа своего ‘Мертвые души’. Верная, живая картина России, нашего чиновного, дворянского быта, нашей государственной>, и частной, помещичьей нравственности. Покупает мертвых — для обмана ими правительства, для залога несуществующих крестьян в ломбард, и потом земли, правитель<,ство>,м для населения продаваемые, — характеры, язык, вся жизнь помещиков, чиновников: все тут, и смешно и больно!’.
В феврале-мае 1840 года А. И. Тургенев неоднократно встречался с Гоголем в Москве у Киреевских, Свербеевых, Чаадаева, М. Ф. Орлова. Прослушав 21 февраля в салоне Киреевских повесть Гоголя ‘Рим’, А. И. Тургенев записывает: ‘…я бы не с этой стороны желал видеть и следить римлян и Рим. Конечно, и в этом много истины, но всеми ли истинами должно заниматься эстетическое чувство?’. Высказывание А. И. Тургенева о ‘Риме’ (‘Аннунциата’) совпало с позднейшей оценкой этого произведения Белинским. А. И. Тургеневу, как и Белинскому, была чужда идейная атмосфера этой повести: противопоставление величия древности суетному духу XIX века, явная неприязнь к европейской цивилизации. Но несогласие с Гоголем еще не приводит А. И. Тургенева к спору с ним по основным общественным вопросам. Их разномыслие, вызванное усилением консервативных тенденций в мировоззрении Гоголя, проявляется позднее, в начале 1845 года, при их встрече в Париже.
9 мая 1840 года А. И. Тургенев присутствовал на именинном обеде Гоголя в саду у М. П. Погодина. Среди гостей находился Лермонтов, с которым А. И. Тургенев беседовал о его дуэли с Эрнестом де Барантом. Дневниковые записи А. И. Тургенева о его встречах с Лермонтовым в 1839-1840 годах были введены в научный оборот Э. Г. Герштейн. {Э. Г. Герштейн. 1) Дуэль Лермонтова с Барантом. Литературное наследство, т. 45-46, М., 1948, стр. 399, 419-420, 2) Лермонтов и семейство Мартыновых. Там же, стр. 694.} Однако чтение дневников за октябрь-декабрь 1839 года показывает, что ряд записей в ее работах не учтен. {Эти записи из дневника А. И. Тургенева публикуются в кн.: В. А. Мануйлов. Летопись жизни и творчества М. Ю. Лермонтова. Изд. ‘Наука’, М.-Л., 1964.} Как выясняется, А. И. Тургенев виделся с Лермонтовым в сентябре-декабре 1839 года не менее одиннадцати раз, причем он встречал поэта не только у Карамзиных и Валуевых, но и в более интимной обстановке — 22 декабря 1839 года он посетил М. А. Щербатову, в которую в то время Лермонтов был влюблен, и видел там поэта. Дневниковые записи А. И. Тургенева и письмо Лермонтова к нему позволяют утверждать, что между ними, несмотря на большую разницу лет, существовали дружеские отношения. Как указано ранее, А. И. Тургенев высоко оценил стихи Лермонтова на смерть Пушкина — это и определило дальнейшее сближение между ним и Лермонтовым. К сожалению, до нас не дошло отзывов А. И. Тургенева о других произведениях Лермонтова.
Постоянные приезды в Россию позволяли А. И. Тургеневу быть в курсе всех литературных событий и давали ему возможность поддерживать знакомство с обширным кругом русских писателей. Дальнейшее изучение ‘русских’ дневников А. И. Тургенева поможет восстановить многие эпизоды литературной жизни тех лет.
В июле-сентябре 1840 года А. И. Тургенев путешествует по немецким землям. Приехав в Берлин 19 (7) июля, он в тот же день ‘познакомился с проф. Вердером, учеником Гегеля и наставником Ивана Тургенева’. {ИРЛИ, ф. 309, No 319, л. 57.} И. С. Тургенев был не первым русским учеником Вердера: еще с конца 1837 года Н. В. Станкевич слушал лекции и брал частные уроки логики у Вердера, эти занятия способствовали установлению дружеских отношений между молодым немецким профессором и его юным русским учеником. {Подробнее об этом см.: Переписка Н. В. Станкевича. 1830-1840. Москва, 1914, П. В. Анненков. Н. В. Станкевич. Переписка его и биография. М., 1857, стр. 176-177.}
А. И. Тургенев усердно посещает лекции в берлинском университете, логику, метафизику и историю новой философии он слушает у Вердера. 20 июля Вердер читал лекцию о философии Фихте — присутствовавший на ней А. И. Тургенев записывает: ‘Говорил ясно, живо, но материя темна для меня. Тут видел и <,И. С.>, Тургенева’. {ИРЛИ, ф. 309, No 319, л. 57.} В тот же день А. И. Тургенев встретился с Вердером, ‘с коим проговорил почти весь вечер о Фихте, Шелинге, Канте, Гегеле и коротко познакомился… Вердер мне очень полюбился, хвалил <,И. С.>, Тургенева’. {Там же, л. 57 об.} Воспитанник философов XVIII столетия, А. И. Тургенев, как он сам откровенно признавался, плохо понимал умозрительные построения последних немецких идеалистических теорий. И тем не менее он старался вникнуть в суть новейшей философии, старался не отстать от умственных запросов молодого поколения. Отсутствие умственного консерватизма, постоянное желание быть в курсе последних достижений наук и литературы — самая разительная черта в духовном облике А. И. Тургенева. Именно это счастливое свойство его натуры, поразительно восприимчивой ко всему новому, позволило ему без предрассудков и без предубеждений относиться к исканиям и достижениям во всех областях человеческих знаний.
Первую половину августа 1840 года А. И. Тургенев проводит в Веймаре, Галле и Иене, о чем он поведал читателям в ‘Хронике русского в Германии’. Продолжая путешествие по германским землям, он посещает Кисинген, Швейнфурт, Ганау, Франкфурт-на-Майне, Кастель, Бонн, Кельн. В Дюссельдорфе он встретился с Жуковским, который познакомил его со своей невестой. 22 сентября А. И. Тургенев выезжает на пароходе в Роттердам, а оттуда в Гаагу. В начале октября 1840 года он возвращается в Париж.
Неоднократные посещения Германии нашли свое отражение как в дневниках, так и в ‘Хронике русского’. Обозревая отзывы А. И. Тургенева о немецкой культуре, в первую очередь необходимо остановиться на веймарской теме в его литературном наследии. Уже в 1827 году в ‘Письмах из Дрездена’, опубликованных в ‘Московском телеграфе’, А. И. Тургенев писал о жарких спорах вокруг творчества и личности Гете и, опровергая нападки на него, ясно заявлял: ‘Я не умаляю и не возвышаю Гете, а ставлю его на его место в Германии, в применении к месту занимаемому Шекспиром в Англии и Вольтером во Франции’. После смерти Гете А. И. Тургенев стал ревностным сторонником культа Гете в России. Его ‘Отрывок из записной книжки путешественника’ — восторженный дифирамб в честь Гете. С. Дурылин дал точную характеристику этого ‘Отрывка’: ‘Ал<,ександр>, Ив<,анович>, сказал очень прочувствованное ‘bene’ о Веймаре, о его писателях и властителях. Оно имело бы цену только как доброе излияние чувств доброго ‘карамзиниста’, если бы в нем Тургеневу не удалось сделать большего: во-первых, сохранить для нас несколько веймарских преданий, не лишенных цены для биографа Гете, во-вторых, передать ту атмосферу первых лет после смерти Гете, в которой складывался уже тогда веймарский ‘культ Гете’, и, в-третьих, сделать более трудное: Тургенев так описывает дом и комнаты Гете, что в них чувствуется присутствие самого их хозяина. Невидимый, но живой образ Гете вызывается самым описанием мелочей его домашней обстановки. Это немалое мастерство и немаловажная заслуга писателя. Для русского же читателя 30-х годов это была отличная рекомендация живого Гете как европейского деятеля, связанного и с русской культурой’. {Литературное наследство, т. 4-6, М., 1932, стр. 316-317.}
‘Хроника русского в Германии’ продолжала веймарскую тему корреспонденции А. И. Тургенева. Как и в других ‘Хрониках’, текст А. И. Тургенева подвергался редакционно-цензурным изменениям и безжалостным сокращениям, что, понятно, возмущало автора. 2 марта 1841 года А. И. Тургенев писал по этому поводу Е. А. Свербеевой: ‘Всего досаднее, что то, что всего любопытнее для читателей, не признано достойным к напечатанию: напр. письмо французской директории к Шиллеру, письмо Виланда о первом свидании с Гете’. {РА, 1896, кн. I, стр. 205.} А. И. Тургенев в то же время безусловно понимал, что письмо революционного Конвента, которое извещало Шиллера о присвоении ему, как другу свободы и человечества, звания ‘почетного гражданина Французской республики’, было немыслимо опубликовать при цензурных условиях николаевского режима. И все-таки, несмотря на цензурные препоны, в ‘Хронике русского в Германии’ А. И. Тургенев сообщает о лекциях немецкого историка Лео, описавшего ‘во всей подробности’ события французской революции 1789 года, приводит некоторые факты, имевшие отношение к убийству Зандом Коцебу. Современного читателя не должна смущать подобная непоследовательность царской цензуры, которая по своей тупости порой пропускала ‘крамольные’ высказывания и в то же время запрещала значительно более невинные сообщения.
С октября 1840 года по начало июня 1842 года А. И. Тургенев живет в Париже. С неуемной энергией он продолжает посещать литературные салоны, театры, лекции, его постоянные собеседники — Шатобриан, Гизо, Ройе-Коллар и многие другие французские литераторы, историки, политические деятели. Он превосходно осведомлен о всех событиях, совершающихся во Франции. Когда А. И. Тургенев сказал в салоне мадам Рекамье, что он удивлен, насколько Барант, бывший несколько лет послом в Петербурге, хорошо знает Россию, то сейчас же услышал ответ любезной хозяйки: ‘Но ведь и вы, господин Тургенев, знаете Францию лучше нас’. И можно думать, что это был не банальный комплимент в устах мадам Рекамье: своими словами она выразила признательность французской интеллигенции А. И. Тургеневу за его неизменный интерес ко всем областям французской культуры.
Полуторагодовое пребывание А. И. Тургенева в Париже скупо отражено в печатной ‘Хронике русского’: лишь две его небольшие корреспонденции были опубликованы в ‘Современнике’.
В середине 1842 года А. И. Тургенев возвращается в Россию и живет в Москве с августа 1842 года по июнь 1843 года (не считая кратковременной поездки в Петербург в середине апреля 1843 года). Он приехал в Москву в то время, когда там шли ожесточенные споры между западниками и славянофилами. Выход в свет первого тома ‘Мертвых душ’ в середине 1842 года особенно накалил страсти. 29 июля 1842 года Герцен записал в своем дневнике: ‘Толки о ‘Мертвых душах’. Славянофилы и антиславянисты разделились на партии. Славянофилы No 1 говорят, что это апотеоза Руси, Илиада наша, и хвалят, след., другие бесятся, говорят, что тут анафема Руси, и за то ругают. Обратно тоже раздвоились антиславянисты. Велико достоинство художественного произведения, когда оно может ускользать от всякого одностороннего взгляда. Видеть апотеозу смешно, видеть одну анафему несправедливо’. {А. И. Герцен, Собр. соч. в тридцати томах, т. II, 1954, стр. 220.} Как видно из письма К. С. Аксакова к Ю. Ф. Самарину от конца мая 1842 года, из антиславянистов на ‘Мертвые души’ горячо нападал П. Я. Чаадаев. {Литературное наследство, т. 58, М., 1952, стр. 624.} В то же время антиславянист А. И. Тургенев энергично защищал поэму Гоголя, считая ее одним из наиболее веских аргументов, доказывающих неосновательность идеализации русского быта славянофилами. Упоминая в своем дневнике о споре в салоне Свербеевых по поводу первого тома ‘Мертвых душ’, А. И. Тургенев пишет 25 декабря 1842 года: ‘Спор за славян и за Россию в прошедшем. Против Аксакова — за Мертвые души и проч.’. Антагонист А. И. Тургенева в споре о коренных русских началах и об оценке ‘Мертвых душ’, видимо, К. С. Аксаков, страстный полемист славянофильского лагеря. А. И. Тургеневу была близка и понятна антикрепостническая направленность ‘Мертвых душ’: ведь всю свою сознательную жизнь он был непримиримым противником крепостного права. Передовая общественная позиция А. И. Тургенева обусловила высокую оценку им поэмы Гоголя.
Московский дневник А. И. Тургенева за январь-март 1843 года повествует о многих событиях литературной и общественной жизни Москвы, о непрекращающихся баталиях между славянофилами и западниками, о постановке в театре ‘Женитьбы’ и ‘Игроков’ Гоголя, о чтении С. Т. Аксаковым произведений Гоголя. Восторженно отозвавшись о ‘Шинели’ и о ‘Театральном разъезде’, А. И. Тургенев отрицательно отнесся к ‘Женитьбе’: ее язык оказался чужд его художественному сознанию, воспитанному на лучших образцах школы Карамзина.
С сентября 1843 года до 10 мая 1845 года А. И. Тургенев снова живет в Париже, выезжая лишь летом 1844 года лечиться на воды в Германию. К январю-февралю 1845 года относится несколько записей о парижских встречах А. И. Тургенева с Гоголем. В то время Гоголь уже находился под сильным влиянием своих друзей из реакционного лагеря: в Париже Гоголь жил в доме графа А. П. Толстого, который во многом способствовал усилению мистического настроения писателя. Естественно, что между Гоголем и А. И. Тургеневым возникали резкие споры. Как видно из записи от 30 января 1845 года, Гоголь отказался высказать А. И. Тургеневу свое мнение и об А. П. Толстом, и о М. А. Бакунине, который в то время напечатал в органе французской радикальной партии ‘La Reforme’ нашумевшую статью против крепостного права и деспотического режима Николая I. Не желая обнаружить собственную точку зрения на основные общественно-политические проблемы, Гоголь не высказывался ни о демократических воззрениях М. А. Бакунина, ни о реакционных взглядах А. П. Толстого. Однако в обстановке резких идеологических схваток между представителями различных общественных течений писатель не мог сохранить до конца позицию беспристрастного наблюдателя: несмотря на его молчание, А. И. Тургенев чувствовал, что Гоголь находится под сильным и губительным влиянием А. П. Толстого. Разойдясь с Белинским и другими передовыми деятелями той эпохи, Гоголь невольно очутился в противоположном стане: ‘На чьем возу сидит, ту и песенку поет’, — с непривычной для себя резкостью записывает А. И. Тургенев.
Попытка Гоголя занять промежуточную позицию отразилась в записи А. И. Тургенева от 5 февраля 1845 года, в которой речь идет о пасквильном стихотворении Н. М. Языкова ‘К не нашим’. Эти доносные стихи Н. М. Языкова, направленные против московских западников, вызвали бешенство А. И. Тургенева. В резкой оценке стихотворения ‘К не нашим’ А. И. Тургенев полностью сошелся с Герценом: как известно, этот стихотворный пасквиль послужил поводом для окончательного разрыва отношений между Герценом и славянофилами.
В свою очередь, Гоголь крайне неодобрительно отозвался об А. И. Тургеневе в письме к Н. М. Языкову от 12 февраля 1845 года. Взаимные враждебные отзывы Гоголя об А. И. Тургеневе и последнего о Гоголе указывают на существование в это время значительных идейных расхождений между ними. Подобно точному сейсмографу, дневник А. И. Тургенева отразил колебания в общественном сознании Гоголя. Как известно, первым трагическим результатом идейного кризиса Гоголя явилось сожжение им в середине 1845 года первоначальной редакции второго тома ‘Мертвых душ’.
Парижский дневник А. И. Тургенева за 1845 год любопытен не только приведенными нами записями о встречах с Гоголем, мы узнаем, что на квартире братьев Тургеневых бывали М. А. Бакунин, Н. А. Мельгунов, Н. М. Сатин, немецкий поэт Георг Гервег, итальянский революционер Теренцио Мамиани делла Ровере. Декабристский ореол Н. И. Тургенева и свободомыслие А. И. Тургенева привлекали к ним русскую передовую молодежь, прогрессивных деятелей европейских стран.
К 1845 году относятся последние публикации ‘Хроники русского’, они появились в ‘Москвитянине’ в то время, когда этот журнал возглавляли не М. П. Погодин и другие представители официальной народности, а славянофилы, редактором журнала в это время был И. В. Киреевский, отличавшийся широтой взглядов и терпимостью к воззрениям своих идейных противников. Поэтому расхождение во взглядах между ним и А. И. Тургеневым не помешало ему печатать в ‘Москвитянине’ парижские корреспонденции А. И. Тургенева. Отход И. В. Киреевского от редактирования ‘Москвитянина’ и переход его обратно в руки М. П. Погодина и его друзей немедленно привел к прекращению сотрудничества А. И. Тургенева в журнале. 17 августа 1845 года он записал в своем дневнике: ‘Читал журналы, присланные Булгаковым и свои письма в 4 No. В 5 и 6 уже нет, ибо издатель Погодин’. {ИРЛИ, ф. 309, No 300, л. 45 об.}
В рецензии »Москвитянин’ и вселенная’, написанной А. И. Герценом по поводу первой книжки ‘Москвитянина’ за 1845 год, Герцен одобрительно отозвался о ‘Хронике русского в Париже’, назвав ее интересной. {Там же, стр. 242.} А. И. Герцен был лично знаком с А. И. Тургеневым. В дневнике Герцена за 1842 год дана блестящая характеристика А. И. Тургенева: ’18 <,ноября>,. А. И. Тургенев — милый болтун, весело видеть, как он, несмотря на седую голову и лета, горячо интересуется всем человеческим, сколько жизни и деятельности! А потом приятно слушать его всесветные рассказы, знакомства со всеми знаменитостями Европы. Тургенев — европейская кумушка, человек au courant <,в курсе>, всех сплетней разных земель и стран, и все рассказывает, и все описывает, острит, хохочет, пишет письма, ездит спать на вечера и faire l’aimable <,любезничать>, везде’. {А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. II, 1954, стр. 138-139.}
В свою очередь, заинтересованность А. И. Тургенева публицистической деятельностью Герцена явствует из наличия в архиве братьев Тургеневых писарской копии статьи Герцена ‘Публичные чтения г. Грановского (Письмо второе)’. {ИРЛИ, ф. 309, No 1345. — Эта статья Герцена была разыскана и недавно впервые опубликована И. Г. Птушкиной по авторизованной копии, хранящейся среди бумаг Д. Н. Свербеева (см. ‘Новый мир’, 1962, No 3, стр. 231-238). Список этой статьи из архива братьев Тургеневых совпадает с опубликованным текстом, за исключением двух последних фраз, которые в нем отсутствуют.} Статья Герцена должна была привлечь особое внимание А. И. Тургенева, так как в ней дана оценка ряда западноевропейских историков, труды которых внимательно читал А. И. Тургенев, а также потому, что в ней содержится скрытая полемика со славянофильской доктриной, против которой А. И. Тургенев выступал с начала сороковых годов.
Многое сближало А. И. Тургенева с Герценом: отрицание самодержавия и крепостничества, сочувственное отношение к декабристам, неприятие славянофильских идей, понимание роли западноевропейских общественных движений и просвещения для развития России, сознание большой значимости для будущего человечества социалистических теорий. Отвечая на записку одного своего знакомого (скорее всего, под инициалами NN скрыто имя М. А. Бакунина) о том, ‘что творят здесь <,т. е. в Париже>, так называемые социалисты и коммунисты, и какое действие производят в разных слоях здешнего общества, возбуждаемые ими силы или элементы’, А. И. Тургенев писал в ‘Хронике русского’: ‘Действие сие выражается более в книгах и в журналах, кои сосредоточивают их отголоски, нежели в самом обществе: да и как в него проникнуть? — вообще я весьма мало важности или существенного влияния на настоящее общество приписываю сим социальным или коммунистским проявлениям, не отказывая впрочем социализму в будущем влиянии на европейский общественный быт, но кто это угадать или хотя отчасти определить может? — Социализм будет изменять общество и изменяться сам, смотря не по состоянию тех сословий, из коих он возникать будет, а по государствам, в коих сии сословия находятся: иначе в Германии, иначе в Англии, иначе здесь. Меры или приемы правительств с проявлениями социализма тоже много могут изменить самые направления оного’. Остается лишь удивляться, как А. И. Тургенев, начавший свою сознательную жизнь на рубеже XVIII и XIX веков, смог отрешиться от признания извечности классового общества, как он сумел признать историческую правоту социалистического идеала, как он верно предугадал разнообразный характер будущего воплощения этого идеала.
Насколько было возможным в подцензурной печати, А. И. Тургенев в ‘Хронике русского’ обращал внимание своих соотечественников на теории французских утопических социалистов, советовал читать труд Л. Штейна ‘Социализм и коммунизм в нынешней Франции’, в котором, как он сообщал читателям ‘Москвитянина’, изложена история сен-симонизма, фурьеризма и коммунизма до 1842 года.
Весной 1845 года А. И. Тургенев в последний раз покинул Париж. В мае он посетил Жуковского во Франкфурте-на-Майне и несколько раз виделся там с Гоголем. Приняв курс лечения на водах, А. И. Тургенев выехал на родину. С конца августа 1845 года он живет в Москве, посещает друзей и знакомых, перебирает свой богатейший архив, мечтает написать воспоминания… но смерть уже подстерегала неутомимого странствователя: простудившись во время раздачи денег каторжникам на Воробьевых горах, А. И. Тургенев занемог и вскоре, 3 декабря 1845 года, умер в своей скромной квартире в Москве.
По справедливому мнению А. А. Сабурова, ‘жизнь Ал. И. Тургенева за границей при всей ее внешней рассеянности и беспорядочности была очень плодотворна. Все двадцать лет своих скитаний он выполнял постоянно две задачи первостепенной важности и значения. Прежде всего он был хроникером — русским литературным корреспондентом за границей, постоянно осведомлявшим литературные круги о европейских событиях и о европейской жизни, и при цензурных условиях николаевского времени служил для России настоящим ‘окном в Европу’… У Ал. И. Тургенева есть еще одна заслуга, оцененная значительно менее, чем его заграничные корреспонденции. Он — один из основоположников русского исторического источниковедения… Александр Тургенев поставил перед собой задачу собирания памятников русской истории в заграничных архивах и составил огромную коллекцию копий с найденных им за границей подлинников’. {А. А. Сабуров. Александр Тургенев. В кн.: Письма Александра Тургенева к Булгаковым. Соцэкгиз, М., 1939, стр. 19-21.}
После смерти А. И. Тургенева его бумаги были опечатаны московскими властями. По личному распоряжению Николая I часть документов (дела по истории раскольников, бумаги, относящиеся к управлению корпуса графа Воронцова во время пребывания во Франции, переписка Александра I с английским королем Георгом III и некоторые другие) была отправлена в Петербург, в III Отделение — судьба их до сего времени остается неизвестной {Подробнее об этом см.: А. А. Дунин. ‘Секретные’ бумаги А. И. Тургенева. Наша старина, 1914, No 7, стр. 666-671.}.
Полвека русской и западноевропейской жизни, бурные десятилетия, ознаменованные наполеоновскими войнами и общественными потрясениями, прошли перед глазами А. И. Тургенева, в молодости он слушал прения масонов, в последние годы — споры западников и славянофилов. Его имя неразрывно связано с ‘золотым веком’ русской литературы: он был верным другом Карамзина, Жуковского, Пушкина, Вяземского, почитателем таланта Гоголя. Русский до мозга костей, А. И. Тургенев был в то же время деятельным участником умственной жизни Западной Европы. ‘Хроника русского’, его письма к друзьям, его ценнейшие дневники талантливо отразили русскую и западноевропейскую литературную и общественную жизнь второй четверти XIX века.
За годы писательской деятельности А. И. Тургенева русская литература претерпела существенные изменения, неизмеримо расширились ее границы, умерли старые жанры, ведшие свою родословную от поэтики классицизма, и народились новые, связанные с художественной системой реализма, некоторые из них, имевшие ранее второстепенное значение, постепенно выдвинулись на передний план и стали играть более заметную роль в литературном процессе — к таким жанрам, в первую очередь, относятся дневники, автобиография, мемуары. ‘Былое и думы’ Герцена и многие другие произведения автобиографического жанра, появившиеся во второй половине XIX века, свидетельствуют о широком распространении и расцвете мемуарной литературы. Но классические образцы никогда не возникают на пустом месте, вначале идет кропотливое и чаще всего малозаметное возделывание почвы. Появление ряда блестящих автобиографических произведений во второй половине XIX столетия стало возможным благодаря огромному труду русских литераторов предшествующих поколений, вложенному ими в писание дневников, писем, воспоминаний. В истории этих жанров заметное место должно быть по праву отведено литературному наследию А. И. Тургенева.
В дневниках, автобиографиях, воспоминаниях отразился общий процесс расширения сферы литературы. В мемуарном жанре этот процесс имел в основном двоякий характер: с одной стороны, проникновение в недра человеческой психологии вызвало к жизни ряд автобиографических произведений, в которых в первую очередь подвергались аналитическому рассмотрению и художественному воссозданию чувства, поступки самого писателя. ‘Исповедь’ Жан Жака Руссо, ‘Детство, отрочество и юность’ Льва Толстого — наиболее выдающиеся памятники этой отрасли мемуарной литературы. С другой стороны, в область художественного вовлекалось все многообразие внешнего мира, возникало понимание обусловленности человеческих поступков окружающим бытом, ‘мелочи’ жизни становились предметом пристального изучения и творческого восприятия. В мемуарном жанре эта тенденция развития особенно ярко проявилась в дневнике Пушкина, в ‘Старой записной книжке’ Вяземского, в дневниках и письмах-корреспонденциях А. И. Тургенева. {Помимо указанных двух основных разновидностей мемуарной литературы, появлялись произведения, в которых в различных пропорциях сочетался психологический анализ и быт. Так, например, ‘Записки’ Ф. Ф. Вигеля ближе к литературным медальонам, к галерее портретов. На грани воспоминаний и романа находится ‘Семейная хроника’ С. Т. Аксакова (об этом см.: С. Машинский. С. Т. Аксаков. Жизнь и творчество. Гослитиздат, М., 1961, стр. 378).} Во всех этих произведениях личная жизнь автора и его переживания почти полностью оттеснены в подтекст. Образ автора возникает не путем психологического раскрытия его чувств и мыслей, а совершенно иным образом — из сопоставления круга явлений, занесенных в дневник и, следовательно, привлекших его внимание, общественный и литературный кругозор писателя, его заинтересованность теми, а не иными событиями современности, направленность его исторических интересов, словом, целый комплекс сложных ассоциаций позволяет читателю нарисовать умственный портрет автора. Особое значение в этих произведениях приобретает интонация, которая во многих случаях заменяет авторскую оценку. Порой отношение писателя к тому или иному явлению может быть обнаружено лишь в общем контексте дневника или письма: предшествующие и последующие записи являются взаимным фоном, на котором с большей рельефностью выступает их значение и смысл. Беспорядочная на первый взгляд композиция писем-корреспонденций А. И. Тургенева имела глубокую внутреннюю логику, являясь как бы разновидностью ‘эзопова языка’. При чтении ‘Хроники русского’ явно чувствуется, что из колоссального потока заграничных впечатлений автор отбирает для своих корреспонденции наиболее примечательное, то, что могло дать наилучшее представление о тенденциях общественного развития, о достижениях научной и философской мысли, о событиях в области литературы и других изящных искусств.
Отбор целенаправленной информации осуществлялся А. И. Тургеневым постоянно, в ежедневных дневниковых записях, являющихся как бы конспективной черновой заготовкой будущих писем. И вполне естественно, что его дневники и письма-корреспонденции воспринимаются как различные Стороны единого творческого процесса, дополняющие друг друга: ‘Между письмом и дневником решительной грани у него не было. Письмо свое он рассматривал как живой элемент в непрерывном потоке корреспонденции, мыслившихся им как связное целое и подлежащих в дальнейшем какой-то обработке. Письмо было страницей из дневника, отправленной к другу. Эти страницы должны были нередко обойти целый ряд друзей, живших иной раз в разных городах, и затем остановиться в месте постоянного хранения. Постоянная тургеневская фраза ‘По прочтении отправь к сестрице’ имеет именно это значение’. {А. А. Сабуров. Александр Тургенев, стр. 10.} Письма-корреспонденции А. И. Тургенева — это автобиографическая эпопея 20-40-х годов XIX столетия, лишь отдельные страницы и главы которой смогли появиться в журналах, во всем своем объеме рукописная ‘Хроника русского’ — отрасль потаенной литературы того времени, своеобразное ‘Былое и думы’ пушкинской эпохи.
Письма-корреспонденции А. И. Тургенева по своей стилистике и композиции принадлежат к жанру дружеского письма начала XIX века. Точная характеристика этого жанра сделана Н. Л. Степановым: ‘Дружеское письмо редко бывает построено на однообразном материале — обычнее всего в нем мозаика, пестрота разных тем, пластов материала и стиля. Их ‘беспорядок’, неожиданное сталкивание мотивированы ‘разговорностью’, случайностью болтовни… Но, несмотря на ‘пестроту’ тем и подчеркнутую их случайность, в дружеском письме можно заметить более или менее устойчивые пласты материала, которые уже, в свою очередь, постоянно перетасовываются по принципу ‘мозаичности’. Благодаря ‘перетасовке’ домашнего материала с литературным (литературными новостями, критикой, стихами), весь материал ‘олитературивается’, мелочи писательского быта сплетаются с литературными суждениями о писателях, бытовой анекдот, каламбур — тесно связаны с разбором стихов, и в результате получается письмо, как бы рассчитанное на широкого читателя, где мелочи быта создают впечатление ‘писательской личности». {Н. Степанов. Дружеская переписка 20-х годов. В кн.: Русская проза. Сборник под ред. Б. М. Эйхенбаума и Ю. Н. Тынянова. ‘Academia’, Л., 1926, стр. 85. Об эпистолярном жанре пушкинского времени см.: Л. Гроссман. Культура писем в эпоху Пушкина. В кн.: Письма женщин к Пушкину. Ред. Л. Гроссмана. М., 1928, ‘Современные проблемы’, стр. 7-23, Г. Винокур. Культура языка. М., ‘Федерация’, 1929, М. П. Алексеев. Письма И. С. Тургенева. В кн.: И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем в 28 томах, т. 1. Изд. АН СССР, М.-Л., 1961, стр. 15-144.} Используя стилистические и композиционные принципы дружеского письма, А. И. Тургенев в своих корреспонденциях существенно трансформирует границы этого жанра. Во-первых, он сужает личный элемент писем за счет политических и литературных новостей, исторических экскурсов и других материалов познавательного характера, во-вторых, личный элемент писем приобретает общественную значимость, так как, сообщая о себе, А. И. Тургенев в первую очередь описывает свои исторические разыскания в архивах и на аукционах, свои встречи и беседы с государственными деятелями, учеными, писателями, интимная жизнь автора полностью исключена из писем-корреспонденций. Подобная последовательная трансформация жанра дружеского письма, усиление общественной проблематики в его ‘мозаике’ превратили письма А. И. Тургенева в хронику современной жизни. Пушкин, который исключительно чутко воспринимал жанровые отличия, сразу же заметил эту особенность корреспонденции А. И. Тургенева и метко окрестил их ‘Хроникой русского’.
Связанные генетически с жанром дружеского письма, корреспонденции А. И. Тургенева примыкают в то же время к жанру путешествий, путевого очерка. Этот жанр широко разрабатывался русскими писателями в последние десятилетия XVIII века и в XIX веке. По своему характеру и материалу ‘Хроника русского’ продолжает линию ‘Писем русского путешественника’: подобно Карамзину, А. И. Тургенев сообщает огромное количество сведений о быте, культуре, искусстве и людях Западной Европы. Правда, в отличие от ‘Писем русского путешественника’, в ‘Хронике русского’ субъективное начало полностью оттеснено на задний план.
Если у эпигонов Карамзина (В. Измайлова, П. Шаликова, М. Невзорова) жанр путешествий заметно оскудел и приобрел черты литературного штампа, то А. И. Тургенев развил плодотворное начало, которое было заложено в ‘Письмах русского путешественника’. Продолжая традицию Карамзина, сделав свою ‘Хронику’ зеркалом общественных движений, волновавших Западную Европу, А. И. Тургенев по своей публицистической настроенности сблизился с писателями декабристской ориентации (‘Письма русского офицера’ Ф. Н. Глинки, ‘Поездка в Ревель’ А. А. Бестужева, заграничные письма В. К. Кюхельбекера), отразившими освободительные веяния эпохи. Его корреспонденции являются связующим звеном между литературой путешествий писателей декабристского лагеря и последующими образцами этого жанра (например, ‘Письма из Франции и Италии’ Герцена). {О литературе путешествий см.: Т. Роболи. Литература путешествий. Русская проза…, стр. 42-73, В. Базанов. Очерки декабристской литературы. Публицистика. Проза. Критика. Гослитиздат, М., 1953, Г. П. Макогоненко. Денис Фонвизин. Гослитиздат, М.-Л., 1961, стр. 214-237.}
Созданная после разгрома декабристского движения и до формирования революционно-демократической идеологии, ‘Хроника русского’ талантливо и своеобразно отразила умственные интересы и общественные искания писателей пушкинского круга.
ГПБ — Рукописный отдел Государственной Публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).
ЖМНП — Журнал Министерства народного просвещения.
ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом).
ЛН — Литературное наследство.
ОА — Остафьевский архив.
РА — Русский архив.