Звезда и Литературный современник
Звезда и Литературный современник
(Возрождение, 1937/4070 (20 марта))
‘Звезда’ и ‘Литературный современник’, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1937
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том третий (Статьи, рецензии, заметки 1935-1939 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Уже давно носились слухи, что Звезда с начала 1937 года подтянется, улучшит качество печатаемого материала и увеличит формат. По первому номеру, недавно полученному в Париже, пожалуй, было бы несколько опрометчиво судить, оправдались ли слухи, но объем журнала, действительно увеличен и в его содержании как будто намечается некоторое улучшение. Правда, материал для этого первого номера, несомненно, подготовлялся давно и с особой тщательностью, потому что вся книжка — юбилейная, посвященная Пушкину. Но она, в самом деле, кажется нам более удачной, чем, например, такая же юбилейная книжка Литературного современника. По совести говоря, в ней уже то хорошо, что нет тыняновского Пушкина, до такой степени пришедшегося по душе и советской, и эмигрантской улице.
Лучшая вещь в Звезде — отрывок из биографии Пушкина, принадлежащий перу Святополк-Мирского. Отрывок изображает период с 1817 по 1820 г., как указано в подзаголовке, а в действительности несколько больший период, так как захватывает уже некоторые события последующих годов, до 1823 включительно. Святополк-Мирский — писатель несомненно даровитый, но на редкость неровный и переменчивый. Нам же более кажется, что эта переменчивость у него похожа на каприз или, быть может, истерию. Самое советофильство его, несомненно, носит характер барской причуды и, может быть, проистекает из того психофизического упадка, который нередко поражает поздних отпрысков аристократии. Года три тому назад, в ту пору, когда он еще только старался акклиматизироваться в советской печати, Святополк-Мирский неверно оценил положение дел (точнее сказать — не предусмотрел, какой оборот вскоре примут дела) и разразился в Литературном наследстве довольно гнусной статьей, в которой трактовал Пушкина лакеем и подхалимом. Это не прошло ему даром. Ему объяснили вполне отчетливо, что теперь на Пушкина надо смотреть, как на великого национального поэта и стойкого борца с самодержавием. Святополк-Мирский тотчас извинился, с грациозным простодушием объяснил свой поступок именно тем, что он не знал, в какую сторону дует ветер. И вот, теперь пишет он биографию Пушкина, несколько перегруженную политическою тенденцией, но в высшей степени почтительную. Главным его обличителем некогда был Георгий Чулков, тоже принявшийся было за пушкинскую биографию (она печаталась в Новом мире). Но Чулков бездарен, а Святополк-Мирский талантив. Он разом заткнул за пояс своего обличителя, далеко превзойдя его в методологической выдержанности, осведомленности, чувстве истории, а главное — в простоте и деловитости, которые суть неотъемлемые достоинства его биографии (мы, разумеется, можем судить только о напечатанном в Звезде отрывке, снимая с себя ответственность за курбет, которых от Святополк-Мирского всегда можно ожидать).
В порядке некоей повинности пришлось высказаться о Пушкине не только историкам и литературоведам, но и беллетристам, — в СССР так же, как у нас. Беллетристы мыслят образами, но рассуждения общего характера редко им удаются. Получаются у них общие места, тенденциозно окрашенные соответственно обстановке, — род мелодекламации. Опять-таки, мелодекламация Константина Федина в Звезде кажется нам удачнее той, которую произнес Н.Тихонов в Литературном современнике, — хотя бы потому, что Федин больше ‘подчитал’ ради этого случая.
Кроме общих высказываний публицистического, философического и литературного свойства, советские беллетристы пустились в упражнения, от которых наши (за что честь им и слава) воздержались: советские беллетристы вздумали ‘запечатлеть’ образ Пушкина (а иногда — образы почитателей Пушкина) в созданиях своей творческой фантазии. И опять: если нельзя читать соответствующих рассказов Ген. Гора и В.Тоболякова в Литературном современнике без щемящего стыда за бездарность авторов и за нестерпимо слащавую лживость их ‘патриотических’ писаний, то в Звезде эти чувства возбуждает только рассказ Бориса Лавренева, а рассказ Марвича ‘Прогулка в крепость’ можно прочесть почти с удовольствием. Конечно, и Марвич тенденциозен до крайности, но какая-то граница у него не перейдена, в рассказе есть чувство меры. В основе его лежит тот факт, что в числе пушкинских реликвий, сбереженных кн. П.А. Вяземским в Остафьеве, имеется таинственный ящичек с пятью щепками. Марвич рассказывает о том, как Пушкин, в 1828 г., посетил с Вяземским Кронверкский вал Петропавловской крепости и от бревен, некогда послуживших подножием эшафота, отрезал пять щепок в память пяти казненных декабристов.
Особняком стоит напечатанный в Звезде рассказ М.Зощенки ‘Талисман’ — ‘шестая повесть И.П.Белкина’, то есть попытка подражать стилю пушкинских повестей. Против такой попытки принципиально возразить нечего — она может быть даже интересна, как опыт ‘практического изучения’. Зощенко свою работу сравнивает с работою живописца, делающего копию с картины великого мастера. К сожалению, предисловие к повести удалось ему гораздо более, чем самая повесть, некоторыми деталями всего более приближающаяся к ‘Выстрелу’. Сюжет построен, действительно, в пушкинском духе — именно в духе ‘Выстрела’. Однако, повесть перегружена событиями, замельчана деталями, в ней нет и следа той экономии, которая в Пушкине так поразительна и которая придает его повестям их несравненную гармонию. Подражать стилю и языку Пушкина вообще слишком трудно — у Зощенки из этого ничего не вышло, — даже до такой степени, что в ‘шестой повести И.П.Белкина’ встречаем мы интонации, прямо восходящие к юмористическим рассказам Зощенки. Есть, наконец, ‘неувязка’, так сказать, исторического характера. В подлинном пушкинском рассказе никак не могло быть упоминания о ‘традициях покойного государя’, то-есть Павла I, и в числе действующих лиц не мог появиться великий князь Константин Павлович. Точно так же, герой рассказа, георгиевский кавалер, не мог называть свою жену кавалерственной дамой — по-видимому, Зощенко просто не знает, что значит ‘кавалерственная дама’.
Так же, как в Литературном современнике, есть в Звезде стихи о Пушкине. Тут, пожалуй, Современник имеет над Звездой некоторый перевес, сообщаемый стихами покойного Эдуарда Багрицкого. Прочие авторы (в Литературном современнике — И.Оксенов, Е.Полонская, В.Азаров, Т.Касмичева, Л.Гофштейн, и Б.Корнилов, а в Звезде — В.Саянов и тот же Корнилов) в общем стоят друг друга. У Корнилова нет в Звезде тех несуразиц, которыми, как мы уже писали, блеснул он в Литературном современнике, зато Саянов делает такие просодические ошибки, за которые Пушкин, если бы воскрес, пожаловал бы ему ‘русский титул’.
Без кино-сценариев теперь не обходится, кажется, ни одна книжка советских журналов. Сценарий ‘Путешествия в Арзрум’, составленный г.г. Блейманом и Зильбернггейном (в Звезде) ‘просовечен’, можно сказать, до отказа, но сделан более тщательно и грамотно, нежели растрепанный сценарий Виктора Шкловского <,’По следам Пушкина’ — ред.>,, напечатанный в Литературном современнике.
Что касается специальных статей о Пушкине, то здесь преимущество на стороне Литературного современника, в котором нет ничего особенно выдающегося, но есть кое-что любопытное. Такова работа Б. Эйхенбаума ‘Пушкин и Толстой’, статьи Д. Якубовича о Михайловском и Тригорском и А. Дьяконова — о Болдине. Звезда может им противопоставить только благонамеренную болтовню Мейлаха и Свирина, да бледную статью В. Гофмана о языке пушкинской поэзии. Но материал этого качества имеется и в Литературном современнике. В последнем хотелось бы еще отметить дельную статью Д. Тальникова о Пушкине в Художественном театре, но она обезображена цитатой, которой место в ‘Паноптикуме’ Литературного Ленинграда:
Вода и камень, лед и пламень
Не так различны меж собой.
пишет Тальников. Это напоминает Пушкина, но таких стихов у Пушкина нет.