Автографы статьи ‘Глуповатость поэзии’
Автографы статьи ‘Глуповатость поэзии’
29 окт<,ября 1>,926
*
9 ноября <,1>,926
11 ноября <,1>,926
Своенр<,авное>, прозванье
. . .
. . .
15 нояб<,ря 1>,926
16 ноября <,1>,926
Автографы статьи ‘Глуповатость поэзии’, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1927
Время на прочтение: 14 минут(ы)
Владислав Ходасевич. Пушкин и поэты его времени
Том второй. (Статьи, рецензии, заметки 1925—1934 гг.)
Под редакцией Роберта Хьюза
Berkeley Slavic Specialties
Ввиду чрезвычайного интереса Ходасевича-исследователя {О важности этой программной статьи для автора свидетельствует сообщение в газ. Последние новости, 1926/1898 (3 июня), под рубрикой ‘Календарь писателя’: Владислав Ходасевич работает над статьей ‘О глуповатой Поэзии’ (по поводу пушкинской формулы: ‘Поэзия, прости Господи, должна быть глуповатой’).} к таким сквозным темам, как природа поэзии, ее цель, роль пародии в ней, функции вдохновения и рассудка, мы решили дать здесь материалы из черновиков работы, опубликованной в 1927 г. под названием ‘Глуповатость поэзии’ в журнале Современные записки, где он публиковал свои наиболее значительные высказывания.
Сохранилось два черновых варианта этого текста. В бумагах Ходасевича в фонде М.М. Карповича (Бахметьевский архив при Колумбийском университете) — набросок, возможная датировка которого — 1922-1923 гг. На странице ‘черной тетради’, с началом наброска — черновик стихотворения ‘Себе’ (Не жди, не уповай, не верь…), с датой: Saarow, 22.IV.923. На соседней странице стоит дата: Нач. 15 сент. 22, Берлин, а на той же странице — строфа:
Под голоса дневного шума,
Под мерный <,?>, гул колоколов,
Ревет медведь <,?>,, мяучет пума,
И львиный раздается рев.
На верхнем поле: Ефр<,емов>, VII, 211 <,т.е. текст пушкинского письма к кн. Вяземскому от 15 августа 1825, шуточная ‘деловая бумага’>,. О предполагаемой статье Брюсова, упоминаемой Ходасевичем, нам ничего неизвестно. Однако, в частном письме С.И. Гиндин сообщает, что в архиве Брюсова есть более ранние наброски на сходную тему, ‘Что такое поэзия — дело или безделье?’. Он также указывает, что пушкинская фраза цитируется Брюсовым в эпиграмме 1916 г. на Айхенвальда, см. в кн.: В. Брюсов, Стихотворения и поэмы (Ленинград, 1961), с. 563, ср. изд.: В. Брюсов, Собрание сочинений, VI (Москва, 1975), с. 389. Далее Гиндин замечает, что в статьях соответствующая тема встречается с 1905 г. до 1916 г. неоднократно. Наконец, по его мнению, добрюсовская строка ‘религии сестра земная’ — приведена в окончательном беловом варианте — может фиксировать впечатления Ходасевича от статьи ‘Священная жертва’ (1905) с ее образом алтаря поэта и от темы искусства и откровения в гл. 4 ‘Ключей тайн’ (1904). О С.Е. Нельдихене см. в воспоминаниях ‘Гумилев и Блок’ (Некрополь…, сс. 88-89 и 295), см. также: Из петербургских воспоминаний (Возрождение, 1933/3012, 31 августа).
I. Нельдихен.
II. [Это <,нрзб 1>,] От этого вспомнилось — Саит<,ов>, I, 349 <,т.е. письмо Вяземскому от второй половины мая 1826 г. — ред.>, Вопрос много раз подымался — не решался. Брюсов хотел написать статью. — В чем же дело? Не сболтнул ли П<,ушкин>,? Нет, выск<,азал>, очень глубокую мысль. Но — афористич<,но>, и соблазнительно. (Не для печати, в письме.)
III. Разгадка — тут же, в этом письме: о себе, о Барат<,ынском>,. Итак выходит: поэзия должна быть, поэт — не должен быть. В этом все дело.
Гуповата — термин оч<,ень>, точный, но надо знать, к<,а>,к он здесь употреблен, с какой точки зрения.
С точки зрения здравого смысла, в этом все дело. По-видимому, в основе поэзии лежит некот<,орое>, расх<,ождение>, между ее умом, ее мудростью и житейском здр<,авым>, смыслом. [Многие (во всяк<,ом>, случае)] В основе — условность. Одна из главн<,ых>, [таких] форм этой условности — несовпад<,ение>, с житейской разумностью. [Пример] Сама то умна, мудра, — но маска, усл<,овность>, — глуповата. <,Следующая фраза указана стрелой на верх, к началу абзаца — ред.>, (Пример: ‘Я ехал к вам’, ‘Ночь’… (подыскать).<,)>,.
IV. О Баратын<,ском>, (П<,ушки>,н). Но вот: ‘Своенр<,авное>, прозв<,анье>,’. Разбор. Глупо<,вато>,. Автор мудр: он знает… <,нрзб 1>, прозе — только символ — связи, последней. — После <,?>, — связь восстановится: смерти не будет: утверждение духовности. Форма связи — слово, logos. — [Субъекта стих<,отворения>, — глуповата, если смотреть] Так вскрыв<,ается>, мудрость [сквозь коросту] [кору] если снять кору условной глуповатости. Можно сказать иначе: глуповат здравый смысл. Отбрасывая его (здр<,авый>, смысл) входя в стих<,отворение>, к<,а>,ково оно есть — приобщаемся к его мудрости (с <,нрзб 1>, <,глуповатым>, субъектом стих<,отворения>, — становимся мудры (‘Устами младенцев’). <,К этому пункту, на верхних полях, стрелой: Соловьев / Конечно, ум. — ред.>, *Простодушие. <,отсылается к строфе ‘Под голоса дневного шума…’? — ред. >,
V. Но вот — случай, когда с умным (?) лицом (маской) — глугцлй автор. Стих<,отворение>, Евангулова. То же. Но — только глупо, ибо свист не равен слову. (Пародия — почти всегда основана на том же: глупость с умным лицом.)
VI. В ‘поэзии’ Нельдихена — [хочу] маска снята. Дурак говорит глупости. Это уже за пародией. Разбор привел бы нас к ‘критике чистой глупости’. (У кот<,орой>,, б.м., тоже есть расхождения со здр<,авым>, смыслом — но под другим углом. М.б. — в угле и есть разница <,?>, тайн поэзии.)
Опять же: другое дело — логика. (И та особая) Логика Ф здр<,авому>, смыслу. <,под последней фразой:>, подумать<,,>, поверка вообр<,ажения>, рассудком.
<,Следуюший абзац отделен от предыдущего текста чертой и вопросительными знаками:>, Хорошо — мудрые стихи. Не обязательно:’, чтоб они не были глуповаты. Даже, каж<,ется>,, напротив. <,нрзб 3>, Плохо: умная проза. (Только) совпадение с здр<,авым>, смыслом. Дидактич<,еские>, стихи. Сатири<,еческие>, горац<,иевские?>,. О Бар<,атынском>,: <,поэт мысли>, — вздор и пошлость, когда это = здр<,авому>, смысл<,у>,. Мысль Б<,аратынского>, — часто — невнятица: о невозм<,ожности>, <,нрзб 1>,. Здр<,авый смысл>, под маской глупости — басня.
В другой тетради записан второй вариант этого текста. В этой ‘зеленой тетради’ (фонд Карповича) находятся следующие черновики:
1) ‘О символизме’ (дат. 5-7 октября 1926 г.), сс. 1-8, опубл. 12 января 1928 г.,
2) ‘О кинематографе’ (без названия, дат. 20 октября 1926), сс. 8-9, опубл. 28 окт. 1926 г.,
3) ‘Глуповатость поэзии’ (без названия, дат. 29 октября-16 ноября 1926 г.), сс. 10-23,
4) ‘Цитаты’ (дат. 20 ноября 1926 г.), сс. 24-35, опубл. 1926 г.
5) ‘Просидев больше года в Михайловском…’ (фрагмент, дат. 7 апреля, 20 апреля, 9 июня, 16 июня 1938 г.), сс. 36-43, неопубл.
6) ‘Атлантида’ (фрагмент, дат. 17-19 мая 1938), рр. 86-79, с конца тетради, опубл. в изд.: СС, 96-97, том 3, сс. 116-119.
Приводим полностью последний, перечеркнутый автограф работы ‘Глуповатость поэзии’, этапы написания которой тщательно датированы автором 29 октября — 15 ноября 1926 г.
[В защиту неумных стихов часто говорят:
— Ведь еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть глуповата. (Тут <,1-2 нрзб>, обычно указывает пред<,..->,}
Пред таким авторитетом нападающий умолкает, ощущая неловкость. Действительно, Пушкин это сказал. Да не сказал ли он вздор, однако? Но и защитник,]
В защиту неумных стихов любят говорить:
— Ведь еще Пушкин сказал, что поэзия должна быть глуповата. Обычно, [беседа] на этом спор обрывается. И нападающий, и защитник [чувствует неловкость] не знают, что сказать дальше. Первый — потому что не решается оспаривать Пушкина, второй — потому что и сам в душе с Пушкиным не согласен. Оба чувствуют, что здесь что-то ‘так, да не так’. Но никто почему-то [2 нрзб] не пытался наконец выяснить, [в чем тут дело] вскрыть это странное слово Пушкина. Когда-то, лет двадцать тому назад, в Весах, анонсировалась статья Брюсова: ‘Должна ли поэзия быть глуповатой?’ — да так и не появилась.
[1 нрзб] В чем же дело, однако? Неужели поэзия — ‘религии сестра земная’ — не только может, но и должна быть глуповата?.. Неужели сам Пушкин думал, что
лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется —
и [он] поэт станет говорить глуповатости? [И, значит, голос Бога, воззвавший к пророку, приказал ему: ‘Исполнись
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей,
волею Моей’ ‘жги сердця людей’ — чем? Глуповатостями? Пустячками? И значит, когда же глупо кощунствовал Пушкин? А ‘Пророк’, которому Бог говорит:
Исполнись волею Моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей — ?
Или Пушкин втайне кощунствовал, [1 нрзб] втайне полагая, что пророк станет говорить глуповато?] И как мог сам он отдать всю жизнь делу, [за] для него-то [1 нрзб] заведомо глуповатому? [Как <,1 нрзб>, это?] Или он лгал, притворялся? И если лгал, то когда? Когда писал о глуповатой поэзии, или когда писал ‘Пророка’? Как примирить все это? Или же по-просту Пушкин в своем афоризме [просто] сболтнул, не подумав, — [ска<,зал>,] сам <,1 нрзб>, сказал глуповатое, если не [просто] вовсе глупое — [2 нрзб] и притом как раз о предмете, в котором он до сих пор почитается великим авторитетом?
На самом деле было, конечно, [1 нрзб] иначе. Не в статье, предназначенной для читателей, а в письме к приятелю, Пушкин [полу] [в шутливой форме] высказал очень сложную и глубокую мысль, но высказал ее слишком кратко, загадочно — и [1 нрзб] в такой шутливо заостренной форме, что для потомства она стала соблазном. [Не надо забывать, что ведь это было письмо к приятелю (Надо приходится прежде всего иметь в виду, принять во внимание}, слово было письмо к приятелю, не рассчитанное на внимание потомства.] И [этот] потому — либо его афоризм надо [1 нрзб] вовсе забыть, либо попытаться вскрыть его истинный смысл. В сыром виде, [он неприемлен и легкомыслен, он и не] как ясно формулированный и законченный ‘завет Пушкина’, кот<,орый>, [1 нрзб] и неверен, и вреден. Но в там-то и дело, что он незакончен. В нем высказана не вся мысль Пушкина, а лишь половина ее. Вторая часть, [4 нрзб] необходимое добавление к первой, находится тут же, рядом, но до нее, так сказать, не дочитывают.
В середине мая 1826 г. Пушкин написал в письме к Вяземскому:
‘Твои стихи… слишком умны. — А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата’.
На этом и останавливаются. Меж тем, двумя строчками ниже, [он] Пушкин [говор<,ит>,] роняет важное замечание:
‘Я без твоих писем глупею: это нездорово, хоть я и поэт’.
И тотчас же [за этим] еще:
‘Правда-ли, что Баратынский женится? Боюсь за его ум’.
Это меняет все дело. Выходит, что поэзия должна быть глуповата (и то — ‘прости Господи’) — но самому поэту глупеть ‘нездорово’. [ (Пушкин, уже явно шутя прибавляет: хоть я и поэт<,.)>,] Правда, продолжая шутку, Пушкин пока еще прибавляет: ‘хоть я и поэт’. Но в следующей строке, говоря о друге, он [уже если шутит, то уже вов<,се>,] уже вполне серьезен. В те времена Пушкин относился к браку [вполне] отрицательно, и очень искренно выразил опасение, как бы Баратынский не поглупел. Таким образом, отметая шутливые интонации / шутливость интонаций, получаем, что, по Пушкину, поэзия должна быть глуповата, но поэту надлежит [быть] ум.
Разумеется, мы и теперь еще далеко не имеем [несколько слов нрзб] законченной и логически ясной формулы. Непосредственно дополнить и пояснить ее словами самого Пушкина нельзя, ибо к [2 нрзб] мысли о законной глуповатости поэзии он больше не возвращался. [Таким образом, многое все же остается неясным.] Но [некоторый] некоторый материал для суждения [для дискуссии] у нас есть. Мы можем говорить о поэзии, исходя из П<,ушки>,на и не думая, что Пушкин безоговорочно завещал ей быть глуповатой.
[Итак, поэту, чтобы (быть умным} писать глуповатое, надлежит быть умным. Затем <,…>,] <,На полях: Это потом>,
Зачем же, однако, поэту прикрывать [свой] ум [хотя бы тенью, налетом глупости] глуповатостью? Почему не быть ему явно, неприкровенно умным? [К чему это игра?] Ведь не ради того, чтобы умное [1 нрзб] приглупить для какого-то приниженного понимания? Очевидно нет, потому что поэзия не есть нечто, [раз] предназначенное для слабых умов или для ребят. Тот же Пушкин много раз повторяет в стихах и в прозе [и на все лады]: ‘Я пишу для себя, а печатаю для денег’. Зачем ему [делать глупова<,то>,] ‘глуповато’ высказывать свое умное знание — [для себя же?] пред самим собою? [Сквозь закопченное стекло смотреть на то самое солнце, которое может он созерцать (без} безбоязненно?] И однако — [он поэтому приглашает других] он это делает и это считает ‘должным’.
До тех пор, пока термин ‘глуповатая’ мы будем [разом] понимать в обычном, прямом значении, т.е. в значении ‘умственно пониженная’ — мы [разумного пр<,?>,] не только верного, но ни просто разумного, ни [даже] достойного ответа на эти [вопросы] недоумения не найдем. [Остается одно — попытаться угадать, в каком ином смысле (его надобно в данном случае понимать} можно его принять в данном случае.]
[Все] В конце концов нам волей-неволей придется либо [признать] [предпо<,ложить>,] допустить, что и в расширенном виде пушкинская формула ошибочна (если не вовсе нелепа), — либо попытаться угадать, в каком ином смысле [над<,лежит?>,] можно принять в данном случае слово ‘глуповата’. [Так как первое предположение само собой отпадает, явно опровергаемое всей поэзией и всей личностью Пушкина, и следственно, нам остается (только} лишь второй путь.] [несколько слов нрзб] Первое отпадает само собой, явно опровергаемое поэзией Пушкина и всей его личностью, и следственно, нам остается только второе.
От [простого изложения] простой передачи впечатлений, чувств, мыслей (как бы ни были они сильны, ценны, значительны) поэзия отличается тем, что она [стремиться <,2 нрзб>,] стремится нащупать и то, что лежит за ними: выразить [тайную суть явлений] их суть, сокровенный смысл и [неизъяснимую] связь. Не изложить чув<,ства>, и мысли, но ‘шепнуть о том, пред чем язык немеет’ — это и есть [главное] вечное стремление поэзии, ее идеальная и потому [отчасти] в совершенстве недостижимая цель. Потому-то каждый [подлинный] поэт и чувствует [неизбежное] роковое несовершенство [своей поэзии] своих созданий [что он и язык его], потому-то и воспринимает их изреченную мысль, как относительную ложь, что и самая мысль его (‘острый меч’ по слову Б<,аратынско>,го) всегда не довольно проницающа, [1 нрзб] [не довольно глубоко вскрывает покров явлений], и слово [оказывается] не довольно послушно [, чтобы выразить мысль в ее полноте].
Стремясь постигнуть и запечатлеть [тайный] сокровенный образ мира, поэт становится тайновидцем и экспериментатором, чтобы увидеть и воспроизвести ‘более реальное, нежели просто реальное’, он смотрит [на мир] с условной, чаще всего — неожиданной точки зрения [подобно тому, как] и соответственно располагает явления в необычном порядке [и виде]. [В его поэзии] Все изменяется, предстает в новом [виде] облике. В поэтическом видении и в [воспроизведении поэта (способе…>,?}] уже обнаруживается начало демиургическое, в воспр<,оизведении>, оно закрепляется, пользуясь явлениями действительности, как символами, как сырым материалом для своих построений, поэт создает [из них] новый [свой] не искажая, но преображая собственный мир, новую реальность, в кот<,орой>, незримое стало зримым, неслышное — [явл<,ением>,] слышным. Есть каждый раз нечто чудесное в возникновении этого нового [мира] бытия, [но нет ничего ни чудесного, ни хотя бы удивительного] и в том, [что] как, [одн<,ако>,] возникнув, оно обретает самостоятельное бытие,]ную цельность и закономерность. [Напротив,] [Прочно] Именно степенью законченности и гармоничности [этого нового бытия] определяется его подлинность [ — разумеется, в соответствии с зоркостью]. Чтобы новое бытие не осталось мертво, поэт придает ему движение, т.е. предписывает его элементам законы, которые столь же непреложны, как и законы обычной действительности.
‘Попадая в поэзию’, вещи приобретают четвертое, поэтическое измерение, становятся не только тем, чем были в действительности. [Там] То же должно сказать [и об авторе] о самом поэте. В стихотворении, написанном от первого лица, как бы даже ни было оно ‘автобиографично’, — субъект стихотворения не равняется автору, ибо события пьесы [соверш<,аются>,] протекают не в том мире, где вращается автор. [ (Отчасти, это и есть ‘воспарения’] (Отчасти, [это и есть] в этом и заключаются ‘воспарения’ поэта.) Mania grandiosa? Между прочим, это и есть [причина,] по которой подлинный поэт не любит и не хочет [бы] являться ‘поэтическим лицом’ в жизни. ‘Поэтическая повадка’ [тешит посредственность] прельщает посредств<,енность>,, не подозревающую о [границах] различии ‘бытий’. Потому и сам Пушкин был так, ‘прозаичен’ в обиходе, потому главн<,ым>, обр<,азом>, и терпеть не мог, чтоб с ним обращались, как с поэтом.) [‘Аристократизм’ его]
Вступая в мир, создаваемый поэзией, и автору, и, вслед за ним, читателю приходится отчасти [изменить неко<,торые>,] отказаться от некоторых мыслительных навыков, отчасти изменить их: в условиях поэтического бытия они оказываются неприменимые. Так, критерий достоверности [оказывается] [отменяется] отпадет вовсе и заменяется критерием правдоподобности (и то с известными [ограничениями] оговорками). [Вслед] [Далее] Затем постепенно и в разной мере начинают терять цену многие [наши] житейские представления, в сумме известные под [названием] именем здравого смысла. [Обратно <,2 нрзб>,] [В известной {степени] мере, с точки зрения высших, [1 нрзб] более здравых, нежели здравый, смыслов, — [1 нрзб] действительность (оказыв<,ается>,} представляется при взгляде ‘из поэзии’ бессмыленной. В обн<,аженном>, виде этот мотив (прямо?} особенно часто звучит у символистов, поэтов <,…>,]
Оказывается, что мудрость поэзии [строится на] возникает из каких-то иных, [иногда вовсе противуположных] весьма часто противоречащих ‘здравому смыслу’ понятий, суждений и допущений. [2 нрзб] И вот, это-то, лежащее в основе поэзии отвлечение от житейского здравого смысла, это расхождение со здравым смыслом (на языке обывателя [именующемся ‘воображением поэта’] входящая, как часть, в так назыв<,аемое>, ‘воображение поэта’) — и есть та глуповатостъ, о которой говорит Пушкин. В действительности это, конечно, не глуповатость, [но] лишь следствие изменившейся ‘точки зрения’: ведь и обратно, при взгляде ‘из поэзии’, со стороны более реального, чем реальное и более здравого, нежели просто здравое, — [глуповательной] глуповатой, а то и вовсе бессмысленной оказывается действительность. В обнаженном виде этот мотив и звучит особенно часто у символистов, поэтов наиболее последовательных (я не говорю — великих). [Некоторое [1 нрзб] падение различие расхождение между поэтическим и обычым мышлением, можно, пожалуй, найти в расхождении между взро<,слым>, и ребенк<,ом>,] Необходимо отметить, что эти расхождения касаются только ‘здравого смысла’, не распространяясь на формальную логику, законы которой остаются незыблемы там, как и здесь. [Даже напротив] Больше того, именно на том, что поэзия преображает, но не отменяет и не искажает действительности, а также на [этом] ‘законе сохранения логики’, основана [необходимая обязательная для поэта] ‘поверка воображения рассудком’, и [который говорит Пуш<,кин>,] [рекомендует] требует от поэта Пушкин.
Итак: [отбрасывая здравый смысл, (и принимая иные} вступая в поэзию, где он заменен новыми смыслами и принимая (ее зак<,оны>,} и с ее исключительными законами мышления, (мы} становимся мудры новою мудростью]
Мудрость поэта вскрывается в том, что ‘отсюда’ кажется глуповатой маской [скрывающей его лицо]. Однако, все дело в том, чтоб за маской [прятал] находился некто, подлинно мудрый. Вот небольшой пример, показывающий, что получается, когда за [глуповатостью] ней скрыто лицо неумное. Общеизвестно стих<,отворение>, Б<,артынско>,го:
[Здесь] Это ‘своенр<,авное>, прозванье’, данное мил<,ой>,, для Бар<,атынского>, — тайный знак последней, ненарушимой связи, кот<,орая>, не порвется и за могилой: стоит [в том мире] там лишь [назвать] произнести это [имя] прозвание — и связь, [как бы] порванная смертью, восстановится. Абсолютно важно и мудро, что знаком избрано [тайное слово] именно условное имя, слово, как [заключающее в себе, тайно, условно] [1 нрзб] отсвет логоса, [продолжающую (воскрешающую} и закрепляющую вечную жизнь] как залог вечной жизни и воскресения там, где нет ‘здешних чувств<,енных>, примет’.
Идя не от Бар<,атынского>,, а от Гейне и, видимо, не подозревая о существ<,овании>, стих<,отворен>,ия Б<,аратынско>,го, один совр<,еменный>, автор [написал такие стихи] набрел на [такие стихи:] такое восьмистишие
[Все] В посл<,едних>, четырех строках ситуация Б<,артынско>,го повторена, лишь с той разницей, что ‘имя’ заменено ‘условным свистом’, каким подзывают собачек, — а все стихотворение стало, в лучшем случае, нечаянной пародией на Б<,аратынско>,го. Еще раньше, этот мотив прямо у Бар<,атынского>, заимств<,ован>, Б<,рюсо>,вым, но, конечно, Брюсов знал, что делает. У него:
Я это имя кину к безднам,
И мне на зов ответишь ты.
— Пародия и есть [поэтическое] произведение, в кот<,ором>, [за всеми признаками подлинной поэзии, за ее условной глуповатостью <,1 нрзб>, т.е. происки] дано нечто обратное подлинной поэзии: из-за [обманчиво мудрой, т.е.] серьезной маски [выглядывает], которой придано ‘поэтическое выражение’, выглядывает в ней глупость. Это — одна из форм пародийности, основанной, по Пушкину, именно на ‘сочетании смешного с важным’.
Не лишено занимательности то обстоятельство, что [мы] [у нас,] [путем] вследств<,ии>, постоянного [упражнения, автоматического научного ‘понимания’] вырабатывается автоматический навык в восприятии поэзии, к<,а>,к ‘мудрость [за глуповатой] [поэтической] маской’. Отсюда — [забавные] траги-комич<,еские>, казусы. [Оказывается,] [В посл<,еднее>, время все чаще] Нередко оказывается, что можно, [путем] усвоив ряд внешних признаков и приемов подлинной поэзии, великол<,епно>, подделывать маску вместе с ее глуповато-мудрым выражением. Мы [авт<,оры>,] вдаемся в обман [и думаем] [и ду<,маем>,] и нам кажется, будто за ней есть и мудрое лицо. На поверку же (очень трудную) выходит, что его нет. Орех так хорошо сделан<,?>, [орех оказ<,ывается>,] пустым что его жаль колоть. Но решаемся — [оказыв<,ается>,] обнаруж<,ивается>, что он пуст. Пиш<,ущий>, эти стр<,оки>, должен признаться, что не раз вдавался в обман. — Такие ‘орехи’ должны быть отнесены к разряду полу-пародии, [без определения…>,]
Итак, ‘глуповата’ поэзия, в которой намечено расхождение со здравым <,…>, Остается сказать несколько слов о поэзии ‘слишком умной’, лишенной признака ‘глуповатости’.
Если ‘глуповатость’ есть расхождение со здравым смыслом, то, очевидно, не глуповата окажется та поэзия, в которой [есть] и расхождение отсутствует. Но мы указывали, что само это расхождение есть результат перемещения поэта и читателя в иной, поэтом созидаемый мир. Ясно, что если поэт [в данном случае я бы сказал стихотворец] отказывается от [своего права] ‘миротворческих’ прав, или не знает о них, (в этом случае он — только стихотворец) — то он [остается] продолж<,ает>, находиться в пределах действительности, где здравый смысл остается его единственным и законным вожатым, а все вещи, явления, переживания, названные в его стихах, остаются равны самим себе. Это — поэзия прикрепленная к ‘только реальности’, [решающая] только с ней оперирующая и только ее [за] насущные задачи решающая. Можно назвать несколько родов [эт<,ой>,] такой поэзии. Это, вопервых, поэзия дидактическая, от Лукреция до Ломоносовского рассуждения о пользе стекла. Далее — поэзия сатирическая, скажем — от Горациевых сатир до Кантемировых, [и, наконец,] в третьих — [вещь?] так называемая [1 нрзб] ‘гражданская’ поэзия, и, наконец, вообще поэзия, резонирующая в пределах данной реальности, поэзия психологиче<,ская>, морализирующая в узком смысле, поэзия психологи[ческая]зирующая, а не онтологизирующая. Примеров такой поэзии [может] слишком много. Из них назову ближайший: то самое стих<,отворение>, В<,яземского>, ‘К мн<,имой>, счастливице’, по поводу которого П<,ушкин>, и сказал автору: ‘Твои стихи слишком умны, а поэзия <,, прости Господи, должна быть глуповата’).
— — — — — — — —
Басня, в которой расхожд<,ение>, со здр<,авым>, смыслом — лишь кажущееся, поскольку в ней часто приданы антропоморфные формы зверям и неодушевленным предметам, но кот<,орая>, по существу не [ставит себе] выходит за пределы морали и сатиры, оперируя с аллегорией и не [доходя>,] возвышаясь до символа. Далее — <,…>,
Ходасевич вспоминает свою статью восьмилетней давности в заметке под названием ‘О глуповатой поэзии’ в ‘Литературной летописи’ (подпись: Гулливер), опубл. в Возрождении от 3 мая 1934 г. (No 3256):
Вольф Эрлих, один из наиболее одаренных советских поэтов, печатает в Литературном современнике небольшую заметку о знаменитом (и злосчастном) пушкинском афоризме. Заимствуем у Вольфа Эрлиха основные положения его заметки — с ними трудно не согласиться.
‘Поэзия, прости Годподи, должна быть глуповата’, — на нашу беду обмолвился как-то Пушкин. Об этом не стоило бы вспоминать сейчас, если бы из года в год в нашей среде (в последний раз на поэтическом совещании в Петербурге) не находились апостолы этой мысли. Не для того, чтобы снять с умнейшего из русских классиков ответственность за неправильно воспринятую идею, но потому, что нам существенно необходимо разобраться в этом, напомним: тот же Пушкин писал: ‘Не мешало бы нашим поэтам иметь сумму идей гораздо позначительнее, чем у них обыкновенно, с воспоминаниями о протекшей юности литература наша далеко не продвинется’. Пушкин же писал о Баратынском: ‘Он у нас оригинален, ибо мыслит’. Можно бы с большой точностью раскрыть подлинный смысл цитаты, с которой я начал. Я не вижу надобности делать это сейчас. Достоверно одно: молодые люди, пытающиеся в защиту своей идейной простоватости опереться на авторитеты, хорошей жизни не увидят. Да и откуда у них такая обремененность мысью? Забавно подумать, что еще ни разу жалобы на перепроизводство идей в нашей поэзии не поступали от читателя… Каковы же все-таки корни этого тяготения к ‘глуповатости’? Неужели боязнь утратить легонькую ‘непосредственную’ способность к возбуждению, которая многими почитается прямой противоположностью ‘расссудочности’? Боязнь потерять грошевую ‘взволнованность’ стиха, достигаемую обилием междометий и восклицательных знаков? Или, может быть, просто леность ума? Эмоциональность поэта, — скажем лучше, — темперамент поэта опредляется иным. Темперамент поэта (как и всякого другого человека, впрочем), есть степень напряженности всех его способностей, в том числе (и не в последнюю очередь) умственных…
Повелось так, — почему повелось, я не знаю, — что самым обидным для поэта стало обвинение его в рассудочности… Вряд ли наши критики, так часто упрекающие того или иного поэта в излишнем рационализме, всегда хорошо понимают, с чем они имеют дело. Искусство вообще не такая уж простая вещь, чтобы в нем можно было обойтись одной интуицией… Худо обстоит дело именно с теми, кто вообще избегает мыслить из боязни потерять свой лирический голосок…
Эти справедливые замечания не худо бы помнить и здесь, в эмиграции. Несколько лет тому назад В. Ходасевич в Современных записках посвятил особую статью раскрытию истинного смысла пушкинских слов. Однако, попрежнему поэты различных возрастов рвутся в объятия глуповатости. Хуже того: ‘лирическими голосками’ (какое удачное выражение!) пишутся у нас даже статейки. Лирическими голосками решаются важнейшие проблемы. Лирическими голосками пророчествуют…