Зонтик
Зонтик
Рассказ Уильки Коллинза.
‘На 29 февраля, К. К. посетит И. З. Й, с требованием заклада’.
———————————————————-
Зонтик, Коллинз Уилки, Год: 1880
Время на прочтение: 13 минут(ы)
Вовсе не в видах любезной услужливости ускорял я шаги, чтобы догнать даму, которая медленно шла впереди меня так называемым Большим полем, смежным с красивенькой деревенькой Квитон, нисколько не заботился я о привлекательности лица ее и стана, но при ней находился предмет, полный обаятельных чар и имевший для меня непреодолимую притягательную силу: она несла зонтик. Дабы вы, читатель, добросовестно оценили все могущество этих чар, я должен пояснить, что в это время вдруг разошелся мелкий дождь, и что я был не только без зонтика, но даже без верхнего пальто, которое по рассеянности забыл в вагоне. Не нужно объяснять, что ощущение падающего на вас дождя, который едва виден, гораздо неприятнее, чем проливной дождь среди белого дня. Смотреть на быстро идущий дождь, скорее весело, и это, в известной мере, противодействует досаде — быть вымоченным до костей: но сознавать присутствие мокроты только по одному ощущению, — весьма неприятное, кислое и безотрадно-унылое состояние.
И вот явилась надежда на зонтик (гингановый зонтик). Конечно, при таких обстоятельствах, я мог добиваться участия в нем, без подозрения в грубости и наглости. Я продолжал усиленно шлепать по нескончаемому полю и настигал уже женскую фигуру, которую теперь мог видеть довольно ясно. Да, это была женщина, и в платье светлого цвета, но что для меня было важнее всего, она несла, как я сказал уже, большой зонтик — гингановый зонтик. Больше я не мог ничего узнать, кроме того, разве, что предмет моих преследований обладал гораздо меньшей долей любопытства, чем обыкновенно приписывают прекрасному полу. Спеша догнать даму, я без разбору шлепал по небольшим лужам и производимый этим шум был довольно значителен. Обыкновенно, люди, которым случится проходить в сумерки полем или лесом, большею частью, интересуются знать, кто нагоняет их, или идет по их пятам, однако ж, этого нельзя было сказать о даме, шедшей впереди меня: вооруженная зонтиком против дождя, она, казалось, ко всему прочему, была безучастна.
Я уже, как сказал, настигал даму, но даже и тогда, как нагнал ее, и когда голова моя укрылась под ее зонтиком (я, кажется, заметил уже, что это был гингановый зонтик), — она не сделала движения ни взглянуть на меня, ни уклониться в сторону. Смотря прямо перед собой, она по прежнему продолжала свой путь, но, что замечательно, в то время как я, шагая, шлепал по грязи на каждом шагу, она, казалось, шла словно по паркету. Несколько вежливых слов, мною сказанных, как будто не дошли до ее слуха. Быть может она была туга на ухо. В этом предположении я тихо коснулся до ручки зонтика, имея намерение со всею вежливостью нести его, так чтобы предоставить ей большую долю выгод. Дама не сделала сопротивления, но вдруг отняла руку от зонтика и, что было необыкновенно странно, прежде чем я успел схватить его, она уже исчезла. Да, близь меня не было никого, и я остался полным, единственным владельцем тинганового зонтика. Дама эта, как я упомянул, была одета в светлое платье, следовательно, как бы быстро ни отбежала она, я ее должен был увидеть в каком-нибудь направлении, но ее не было нигде.
Я чувствовал себя довольно комфортабельно в гостинице ‘Веселые мореходы’, прихлебывая из стакана горячий грог, праздно посматривая на мой, теперь сушившийся перед огнем, зонтик. Гостиница была близко к станции, и я ничуть не жалел, что пройдет еще, но крайней мере, полчаса, прежде чем прибудет поезд, с которым я должен вернуться в город. Буквально ничего не делая, я готов был развлечься чем бы то ни было, и потому ни чуть не досадовал, когда чрез отворенную дверь, до меня доходил разговор трактирщика с посетителями у прилавка.
— Ну, так что же что високосный?— слышался сиплый голос.
— А то, что сегодня — 29-е февраля, — отозвался другой, визгливый голос, очевидно принадлежащий старухе. — Любопытно бы знать, являлась ли она нынче вечером в поле.
— Все это вздор, бабьи сказки, — говорил трактирщик.
— Для вас, мужчин, все вздор, продолжала старуха: вы ничему не хотите верить, кроме того, что можете сесть да выпить, да положить в карман, но я говорю, что в сумерки, 29-го февраля, она наверное должна была быть там.
— Наверное — нет, — послышался сиплый голос. — Сколько десятков раз проходил я чрез Большое поле и никогда ничего там не видал.
— Ничего и не увидишь, — согласился трактирщик.
— А проходили ли вы когда-нибудь Большим полем в эти самые сумерки, т. е. 29-го февраля, — снова послышался визгливый голос. — Были ли вы там нынче вечером? Совершенно ли вы уверены, что были там в сумерки этого же дня назад тому четыре года?
— Я не хочу говорить того, что было бы неправда — отозвался сиплый голос уже в минорном тоне.
— Вот это — самая разумная вещь, какую вы сказали в целый вечер — продолжала старуха. Люди получше нас с вами видали призраки, да и прежде бывали ‘призраки, не говоря уже о бедняжке, мисс Кронбридж.
В то время, как я прислушивался к этому разговору, с глазами устремленными на зонтик, состояние моего духа было далеко невозвышено. Меня вдруг поразила мысль, что эта она, о ком говорила старуха, могла быть не кто другая, как та таинственная женщина, от которой так странно перешел ко мне гингановый предмет, стоявший теперь распущенным пред моими глазами, испаряя перед огнем влагу. Я знал поэтому, что зубоскальство сердитого джентльмена и трактирщика было вовсе неосновательно, однако ж я не дерзнул поддержать открыто правую сторону. Моею обязанностью было — подтвердить слова старухи своим личным свидетельством, чтоб избавить ее от насмешек, но я был настолько низок, нет — был слишком низок, что смолчал и допустил пострадать святую истину. Даже теперь, чем больше я думаю о том, какое я выказал тогда малодушие, тем больше умаляется мое самоуважение. Если б я был в какой-нибудь первобытной деревушке, где факт существования духов и разных призрачных явлений считался за обыкновенное дело, тогда, без сомнения, я смело выступил бы с своим повествованием, чтобы опешить холодным презрением какого-нибудь несчастного скептика. Но здесь я был в деревне, слишком близкой от Лондона, чтоб допустить в ней первобытное легковерие, кроме разве очень немногих старых ее обитателей. И так из боязни подвергнуться осмеянию трактирщика и какого-то его посетителя, я не дерзнул произнести слова в защиту истины. Мне казалось тогда, что и зонтик сознавал мое малодушие и смотрел на меня с безмолвным презрением.
Между тем, как мой нравственный уровень упал так низко, любопытство было возбуждено до высшей степени. И таково-то было совершенное мое развращение, что те же самые обстоятельства, которые заглушили во мне более благородные душевные качества, допустили чувствам низким распуститься во всей их силе. Я тихо пробрался из гостиной к стойке трактирщика и спросил бисквит, в котором вовсе не имел надобности.
— Извините, — сказал я затем, с довольно натурально разыгранным равнодушием, — если я коснусь предмета вашего разговора. Я подслушал — конечно без намерения, — что говорилось что-то такое о какой-то особе, разгуливающей по какому-то полю и каким-то вообще странным образом.
— Да, был такой толк, — отвечал какой-то джентльмен в рваном пальто.
— Вы совершенно нравы, — добавил трактирщик, — но за дальнейшими подробностями я советую вам обратиться вот к этой почтенной леди. Вы знаете, что некоторого рода знания развиваются и так сказать созревают, несравненно удобнее в головах престарелых леди, — подмигнул он мне с усмешкой.
С краской стыда и смущения сознаюсь в том унизительном факте, что и я тоже лукаво подмигнул ему в ответь.
— О, заговорила старая дама, — я с большой охотой расскажу джентльмену эту историю. Я ни чуть не забочусь, пусть меня поднимут на смех.
Я не стану дословно повторять ее рассказа, так как он несколько изобилует неуместными частностями, не относящимися к главному предмету. Достаточно сказать, что, по уверению превосходной леди, много лет тому назад, некая ‘мисс Катерина Кронбридж, вышла, вечером 29-го февраля, встретиться с своим тайным обожателем, и видели, как она переходила Большое поле. С того времени об ней ничего не слыхали. Некоторые полагали, что бедняжка была убита каким-нибудь бездельником, другие — что она совершила самоубийство. Было только известно, что всякий, кому случится быть в этом месте в сумерки 29-го февраля, может или должен увидеть ее переходящею поле.
Обменявшись лукавым взглядом с трактирщиком (что за презренное животное был я!), я спросил: не в привычках ли призрака носить зонтик?
— Уж разумеется, — отозвался с глупым смехом трактирщик, — если он выходит гулять в такой дождливый вечер, как нынешний.
Джентльмен в рваном пальто откликнулся тоже смехом, похожим на хрюканье. А я, злополучный, позволил себе еще одобрять нелепые сарказмы против беззащитной леди, сам твердо веря каждому слову ее рассказа! Я даже разделял этот смех и допустил их всех, со старухой включительно, думать, что считаю себя остряком и балагуром. Старуха сухо заметила, что ничего не слыхала о зонтике и вышла с гневом, который не только был справедлив, но и достоин похвалы. Что до меня, я воротился в общую комнату, с видом победителя, доблестно уничтожившего достойного противника.
Но представьте совершенное мое изумление, когда я заметил, что зонтик, в продолжение моего разговора у прилавка, переменил свое местонахождение. Он был поставлен выпуклой стороной к камину, а ручкой в противоположном направлении, теперь же ручка была обращена к камину, а выпуклая поверхность — к двери. В комнату никто не входил, и передвижение это, просто, было изумительно.
Схватив зонтик и решительно сунув его под мышку, я молча прошагал к дверям, мимо сидевшего за прилавком трактирщика, который, казалось, был несколько удивлен моим неожиданным уходом. Если б передо мной предстала тень отца Гамлета, я скорее, прошел бы сквозь нее, чем решился бы словом, взглядом или жестом компрометировать себя в глазах трактирщика, или его знакомца.
Зонтик этот, должен я заметить, относился к разряду не совсем обыкновенных. Его ручка, слоновой кости, была очень массивна и притом украшена причудливой и кропотливой резьбой, намекавшей на восточное ее происхождение. Изящно вырезанные на ручке зонтика начальные буквы К. К. подтверждали мою уверенность, что он был собственностью несчастной Катерины Кронбридж. Поэтому не удивительно, что когда, прямо с поезда, завернул я к одному из приятелей, тот с особенным любопытством принялся рассматривать мое новое приобретение.
— Гм! Чудная вещь! — проговорил он.
— Да, не дурна, — равнодушно отвечал я, поставив зонтик в угол, у двери, и повесив на него, по старой привычке, шляпу. Перетеряв в ранней молодости, по беспечности своей, немало зонтиков, я усвоил себе способ, для предупреждения подобных случаев, употреблять свой зонтик вместо вешалки. Таким образом я уже не мог забыть своей шляпы, а взявши шляпу, не мог, вместе, не взять и зонтика.
— Однако ж, — продолжал Жак, — я не думаю, чтобы ты купил эту вещь. Подобные покупки не в духе моего старого друга, Иорика Захария Йорка.
— Уж конечно не купил. Зонтик этот привезли из Индии, — отвечал я, смутно надеясь, что при небольшом остатке совести, которая еще была во мне, я не сказал совершенной лжи.
Известие, которое сообщил я приятелю, было из ряда особенно интересных, и Жак выразил свое удовольствие тем, что заказал две порции устриц и две бутылки пива. Когда ужин наш, с прибавкой стакана грогу, был окончен, я встал, чтобы идти домой.
— Ба! Что это значит? — вскричал Жак, провожавший меня до передней: — когда же ты успел переставить зонтик? Я готов поклясться, что ты поставил его в углу, за дверью, а теперь, смотри: шляпа па полу, близ камина, а зонтик — концом внутри шляпы.
Случай в трактире уже достаточно приготовил меня к причудам моего зонтика, чтобы я не попал впросак.
— Помилуй, что ты! Да он так и стоит, как я поставил, — отвечал я ветрено и с бесстыдством. — Ты, кажется, крепенек слишком сделал грог, так у тебя, немножко…
Но Жак, как и я же, бил совершению трезв. А что касается грога, то он был оскорбительно слаб.
До сих пор я был так озабочен своим лицедейством перед другими, что не имел еще времени почувствовать сверхъестественный ужас, внушаемый мне зонтиком. В руки мои перешел предмет от какого-то таинственного существа, вдруг исчезнувшего подобно духу, женщина соответствовала в точности описанию призрака, блуждавшего в ближайшем к Лондону соседстве. Это обстоятельство подействовало на меня еще сильнее, когда, прийдя домой, я остался один. Зонтик, стоявший возле моего стула, казался мне чем то в роде неприятного знакомого, от которого не знаешь как отделаться. Что ж мне было с ним делать? Я вовсе не имел расположения просидеть так всю ночь, а еще менее расположен был захватить его с собою в спальню. Долго в раздумье и с неприятным ощущением смотрел я на этот злополучный дар, — мой гингановый зонтик, — смотрел до тех пор, пока мне не представилось, что и он гоже пристально смотрит на меня.
Наконец я вспомнил о комнате над моей спальней, — вроде кладовой, отведенной для помещения разного хлама. Туда-то хотел я отнести свой зонтик, а потом уж отправиться в спальню. Как вор, крался я мимо комнаты, где спала прислуга, и чуть слышно отворил дверь кладовой, мне почти казалось, что я вламываюсь в мой собственный дом.
Хлам, так незаметный днем, кажется ночью и притом одному, очень странным при тусклом освещении одинокой свечи. Обыкновенная домашняя утварь, предметы, разбросанные как ни попало и смешанные вместе, совершенно несогласно с первоначальными в них потребностями, представляют странный и неприятный вид и бросают по углам какие-то зловещие тени. Раскинувшаяся всюду по ним паутина — явление тоже, какое-то тревожащее, и уединенный посетитель инстинктивно сжимается от ощущения, похожего на соприкосновение с почти неосязаемой жизнью, состоящею из каких-то летучих волокон, серых теней и затхлой сырости.
Я осторожно приставил зонтик к корзине, роскошно разубранной паутиной и спустился вниз, в свою спальню. По дороге слышал я говоривших втихомолку служанок, которых без сомнения встревожил необычный шум шагов.
Сон мой был неспокоен. Зонтик преследовал меня и во сне. Он представился мне в виде огромной, многорукой летучей мыши, гингановая его ткань имела вид крыльев, а из каждого угла видны были маленькие когти. Потом мышь приняла образ женского скелета, также многорукого, подобно ужасному индийскому божеству, руки однако ж, не были опущены, но торчали около туловища, словно спицы горизонтального колеса. Каким-то странным движением, многорукий скелет переменил свое место и раскрыл челюсти, — как бы в какой-то непристойной веселости.
На следующее утро я совсем не был доволен, когда служанка, вместе с кофе, внесла и зонтик.
— Вот ваш зонтик, сэр, — проговорила она. — Должно быть вчера вы забыли его в кладовой.
— Да, — сухо отвечал я, почувствовал, что ответ мой не удовлетворил служанку. Хоть она и говорила, что я забыл зонтик в кладовой, но очень хорошо должна была знать, что я нарочно отнес его туда.
— Да, я приставил его к корзине…
— Нет, сэр, он был на другой стороне, у большого ящика, — отвечала девушка.
— Ну, да, разумеется, — проворчал я, не зная что сказать.
Согласитесь, что зонтик, это наследие призрака, который хочет, чтоб его видели во сне и притом — в самом непривлекательном виде, и который, без помощи человеческих рук, переносится из одного угла комнаты в другой, — не совсем приятная собственность. Много делал я попыток и усилий отделаться от моего гинганового сокровища, но все они были напрасны. Я оставлял его то у того приятеля, то у другого, и часто взамен, уносил шелковые зонтики, но его неизменно доставляли ко мне назад. Не раз заходил я в какую-ннбудь беднейшую лавчонку отдаленного квартала, где, очевидно, принимали краденые вещи, там я, делая ничтожную покупку, оставлял зонтик у прилавка и выходил поспешно вон, но порывы честности проявлялись вдруг в вертепе мошенничества и преступления: какой-нибудь оборванный мальчишка или девчонка бежали вдогонку за мной с моим зонтиком. Посещал я и продавцов зонтиков, с предложением — купить или обменить мой зонтик, но сколько я ни заходил, никогда хозяев не бывало дома и никогда не оставлялось ими полномочий на обмен или покупку.
Это меня просто озадачило. Наконец мне пришла мысль, как сбыть с рук этот зонтик: я принес его к ближайшему ростовщику и предложил в залог за самую ничтожную сумму, чтоб только не получить отказа. До того времени, я ни разу не посещал подобных учреждений и, подходя к двери, чувствовал маленькую дрожь, но я почувствовал еще сильнейшую дрожь, когда один из моих знакомых, точно выросший из мостовой, неожиданно спросил, куда я иду. Когда я от него отделался, он приостановился и смотрел мне вслед, так что я не мог прошмыгнуть в лавку, но медлил у соседних окон, рассматривая совершенно безынтересные предметы. Не могу утвердительно сказать, как долго я находился в созерцании поросячьих ножек и банок с ваксой. Наконец, предполагая, что никто меня не замечает, я поспешно вошел в храм ссуды.
— Что прикажете, сэр? — сказал молодой человек, с более покровительственным видом, чем обыкновенно принимают на себя торговцы в отношении к покупателям, — чем можем вам служить?
— Я пришел, чтобы… — начал было я, как вдруг заметил, что зонтика под мышкой у меня уже не было. Я бросился из лавки, оставив фразу не конченной, и снова нос к носу встретился с своим знакомым. Хотя господин этот сделал какое-то простое и обыкновенное замечание, однако ж я мог видеть, что он знал откуда я вышел, случайно же обратясь к лавке, я заметил, что молодой человек, высунувшись из двери, следил за мной с очевидным подозрением. Положение было пренеприятное: передо мной стоял богатый и очень уважаемый человек, старинный друг семейства, оглядывавший меня с очевидным недоверием, сзади глазел человек совершенно посторонний, выводивший заключение, что я был воришка.
Воротись домой, я нашел, что мой зонтик преспокойно стоял на стойке, в коридоре. Положительно не могу уверять, взял ли я его с собою, или забыл дома, но что-то говорило мне, что всякие попытки отдавать его под заклад будут бесполезны.
Прошел год. Приближался конец другого февраля, и меня озарила счастливая идея: почему бы, в годовщину того дня, который обогатил меня зонтиком, не вернуться мне в Большое поле и не возвратить вещь законному ее владельцу? Хотя зонтик попал в мои руки 29 февраля, — в день, который приходится только однажды в четыре года, но ведь и 1-е марта я мог тоже считать за годовщину. Казалось не было причин предполагать, чтобы дух, все постигающий дух стал держаться хронологического порядка, установленного для применения календаря к целям простым смертных.
Я отправился из Лондона по железной дороге и вечером 1-го марта был уже на Большом поле. На небе не видно было ни облачка, и так ярко светила луна, что вся местность казалась как при дневном свете. Однако ж, невзирая на это, я прохаживался под прикрытием распущенного своего зонтика. В поле не было никого, кроме кучки ребятишек, пользовавшихся лунным светом, чтоб продолжать свои игры. В них фигура моя возбудила неудержимый, громкий смех. Зонтик, поднятый в полдень, под палящим солнцем, соответствует цели и носящий его не обращает на себя особого внимания, но человек, гуляющий, с распущенным зонтом, при лунном свете, под безоблачным небом — естественно, видеть этого нельзя без смеха. Громкие гиканья мальчишек выносил я с твердостью человека, ясно сознававшего, что поступок его — не в порядке вещей и что он заслуживает быть посмешищем. Даже когда крики мальчишек начали подкрепляться швырками грязи и камней, я отступал без малейшего чувства злобы и гнева на своих гонителей. Если бы я был на их месте, я сделал бы тоже.
Проходили месяцы за месяцами. Неукоснительно каждую ночь мне грезились скелеты и летучие мыши, но сновидения эти потеряли уже свой ужас. Думаю, что если б я провел целую ночь без визита знакомого призрака, то чувствовал бы какую-то неполноту. Что же касается до зонтика, я так часто клал его в одном углу и находил в другом, что на передвижения эти смотрел уже как на дело обыкновенное, и если б мне случилось найти зонтик на том же месте, где я его поставил, то конечно я почувствовал бы себя как человек, у которого, ни с того, ни с сего, вдруг стали часы.
Однажды вечером, пробегая столбцы газеты, я наткнулся па таинственное объявление. Но прежде я должен заметить, что, накануне того дня, зонтик воротился ко мне очень замечательным образом. Я оставил его в лавке, чтобы заново покрыть шелком, вместо гингана. Он явился домой, — как мне кажется, по собственному соизволению, приведя с собой человека, который ожидал в коридоре, чтоб получить расчет за сказанную перемену, и не хотел уйти, не получив денег. Я предложил было ему, вместо платы, самый зонтик, но услышал довольно странный ответ.
— Провалиться бы ему, — проговорил он, — у меня и без него много зонтиков, от которых я не знаю как отделаться, мне нужны деньги.
По словам, означенным курсивом, не могло ли казаться, что и эта личность тоже встречалась с призраками? Впрочем я говорю наугад только. — И так, объявление гласило:
К кому другому могло относиться это объявление, как не к Иорику Захарию Йорку! Но весь ужас, охвативший меня четыре года назад, достиг своего кризиса, когда, взглянув на число газеты, я увидел, что этот самый день и был роковым днем 29-го февраля. Бессознательно и не помня сам себя, я выбежал в переднюю, схватил со стойки зонтик и положил его пред собой на стол. Крепко сжав па груди руки, я сидел и смотрел, все смотрел на ужасный зонтик. Я не имел силы отвести от него глаз, меня словно приковало к нему взглядом, в который ушел я всем своим существом: для меня исчезли все другие предметы.
Не знаю, долго ли я сидел в таком положении, но спустя некоторое время, начал чувствовать, что я был не один, хоть и не видел посетителя. Самый вид моей комнаты имел какую-то странную несообразность. Зеркало висело над камином, и разнообразные предметы и мебель были на своих местах, но ковер казался сделанным из мокрой травы, а стены были прозрачны и представляли вид ровного поля, при последнем свете сумерек. Я словно даже слышал звук падающего дождя и ощущал дождевые капли. Как бы наперекор всем законам возможного, я был, в одно и то же время, в двух местах: в своей комнате, в Лондоне, и на Большом поле. На моей руке лежала тяжесть, на моей щеке чувствовалось холодное дыхание и близко подле приникшее, призрачно-бледное лицо, как будто говорившее что- то с усилием, но говорившее беззвучно.
Но когда видение рассеялось и тяжесть спала с моей руки, когда ковер освободился от мокрой травы, а стены потеряли свою прозрачность, — зонтика на столе не было: он исчез.
Не знаю, как современные мудрецы объяснили бы эти изумительные случаи научно. Я могу лишь уверить, что передал их с возможной точностью. Если же я несколько преувеличил какую-нибудь ничтожную частность, или если решительный скептик возымеет притязание на сомнение относительно безвредности крепкого пива или грога, — который я сам находил (повторю собственные слова) оскорбительно слабым, — или относительно расстроенной памяти, или относительно расположения от несварения желудка (болезни, унаследованной от отца), вздремнуть после обеда, — то и за всем тем остается еще объяснить обыкновенными законами одно необыкновенное обстоятельство, именно: что в продолжении целого интервала, от одного високосного года до другого, я никак не мог отделаться от зонтика гинганового и что того же 29 февраля лишился необъяснимо и непостижимо зонтика шелкового, и лишился в тот самый день, когда он явился домой, покрытый заново, и привел с собой странного человека.
Источник текста: журнал ‘Нива’, 1880, No 26, с. 522-526.