Александръ Амфитеатровъ.
Красивыя сказки
Красивыя сказки
С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типографія Спб. Т-ва ‘Трудъ’. Фонтанка 86
1908
Золотая Планета.
Легенда острова Корфу *).
Золотая Планета.
Легенда острова Корфу *).
Золотая Планета, Амфитеатров Александр Валентинович, Год: 1907
Время на прочтение: 4 минут(ы)
*) Обработка легенды моя, но основу ея сообщилъ мн одинъ англичанинъ-корфіотъ, врачъ по профессіи. Онъ лчилъ когда-то покойную императрицу Елизавету Австрійскую. Объ ея пребываніи на Корфу см. мой сборникъ ‘Въ моихъ скитаніяхъ’ (2-е изд. 1907 г.). По увренію англичанина, онъ слышалъ легенду о Золотой Планет отъ императрицы, въ вид стихотворенія въ проз, а Елизавета говорила, что записала легенду со словъ туземной двушки. А. В. А. 1907 г.
‘Мы были вдвоемъ на пустынной скал, оторванной подземнымъ огнемъ отъ острова чудной и дикой красоты и одиноко брошенной въ глубокое море.
‘Солнце тонуло въ западныхъ водахъ, а наростающій полумсяцъ уже стоялъ въ неб блымъ пятномъ, готовый загорться, едва послдній красный лучъ сбжитъ съ лысыхъ вершинъ за приливомъ, едва померкнетъ морская даль, окрашенная золотомъ и кровью.
‘И солнце утонуло, и синяя ночь вышла, на смну ему, изъ прохладнаго воднаго царства. Мертвый мсяцъ ожилъ, и длинный золотой столбъ закачался въ спокойныхъ водахъ, дрожа и сверкая, тянулся онъ отъ нашей скалы… Казалось — то былъ таинственный путь, по которому мертвые идутъ съ земли въ обитель блаженства. Я смотрла въ далекій блдный туманъ и искала вереницу блыхъ тней, — какъ неврно ступаютъ он, слпыя, по огненной влаг, робко держась другъ за друга, покорныя зову путеводителя душъ. И парусъ, застывшій чернымъ пятномъ на золот моря, не служилъ ли ладь, гд спокойно дремлетъ старый Харонъ, ожидая, пока до бортовъ уйдетъ въ воду ветшающій челнъ подъ грузомъ незримыхъ сдоковъ, пока голосъ тни-водящаго бога не прикажетъ ему взять въ мозолистыя руки тяжелыя весла?
‘Мы были вдвоемъ — я и Онъ… Какъ всегда, я не видала Его, какъ всегда, Онъ только дышалъ прохладой надъ моими плечами. Но я знала, что Онъ со мною — свтлый, какъ блое облако, прозрачный, какъ пламя, зыбкій, какъ туманъ. И былъ Онъ, какъ всегда, задумчивъ и тихъ, могучъ и великъ, и я, какъ всегда, не знала, кто Онъ, демонъ ли, раскаявшійся въ своемъ паденіи? Ангелъ ли, усумнившійся въ своемъ совершенств?
‘Его узкая рука холоднымъ мраморомъ лежала на моемъ плеч, и — пока шептало засыпавшее море — шепталъ надъ моимъ ухомъ и Его грустный, размренный голосъ.
‘Смотри въ небеса — найди, гд трепещетъ зеленою искрою мечь Оріона. Тамъ, въ этотъ часъ, проплывала когда-то планета, она отгорла, и осколки ея, расточенные въ мір, время давно уже перемололо въ незримую пыль.
‘Какъ прекрасна была она! Люди были на ней — какъ т свтлые боги, которыхъ воплощать въ бломъ мрамор научили васъ творческіе сны.
‘О какъ мудры, какъ кротки были они! Тамъ, да, тамъ былъ свтлый Эдемъ, возвщенный вамъ, людямъ, вдохновенными учителями правды.
‘Они были вчны. Не знали они ни смерти, ни злобы, ни горя, ни стыда. Тамъ не было женъ и мужей — были только братья и сестры.
‘Духъ гнва и мести на черныхъ крылахъ поднялся къ блаженной золотой планет. Вражда и зависть къ добру увлекали его. Онъ летлъ, чтобы воевать и разрушать. Но ни меча, ни копья, ни громовъ, ни огненной лавы не несъ онъ съ собою. Его оружіе было въ немъ самомъ, — въ одномъ короткомъ слов, сильномъ, какъ смерть, коварномъ, какъ змй-искуситель…
‘Это слово было — любовь.
‘Онъ подкрался къ спящему юнош и шепнулъ ему на ухо роковое слово и послалъ ему сны, полные сладкой отравы.
Онъ подкрался къ спящей красавиц и отравилъ ея грезы словами и видніями любви.
‘Когда на завтра пробудились оба, новыми глазами взглянули они на міръ — и новыя мысли, новыя чувства охватили обоихъ.
Они полюбили другъ друга…
‘Съ хохотомъ улетлъ черный духъ съ блаженной планеты — и тысячи лтъ кружилась она, нося въ себ ядъ любви…
‘И снова постилъ сатана отравленный міръ. Какъ воръ, крался онъ въ первый разъ по блаженной планет. Какъ царь, онъ вошелъ въ нее теперь и слъ на трон могилъ и надгробныхъ памятниковъ. Потому что любовь — сильная, какъ смерть — и привела съ собою смерть.
‘Люди планеты лишились блага вчной жизни. Они стали рождать — и умирать. Срокъ ихъ жизни сокращался изъ вка въ вкъ. Они мельчали ростомъ и силою. Они узнали золото, роскошь, войны, хитрыя измны — все зло, какимъ впослдствіи проклялъ Господь и нашу землю, когда осудилъ Адама и Еву.
‘Людей стало много — такъ много, что природа планеты, которая была имъ матерью и кормилицей, уже не могла поддерживать ихъ своими простыми средствами. Люди стали насиловать природу, придумали способы истощать ее, сдлались ея врагами, воевали съ нею всю жизнь, — и сами истощались въ этой борьб, жизнь ихъ сгорала, какъ свча, зажженная съ двухъ концовъ. Долголтіе стало чудомъ. Шестидесятилтній старецъ былъ предметомъ зависти и удивленія.
‘Чмъ больше сокращались срокъ жизни и силы людей, тмъ больше одолвалъ ихъ врагъ — природа. А она становилась все грозне и грозне, потому что планета старла, охлаждался согрвавшій ее огонь, и путь ея отклонился отъ солнца.
‘Отъ полюсовъ поползли туманы, снга и льды. Они ползли неудержимо, и люди бжали отъ нихъ, сталкивались, воевали за лучшія мста… Лилась кровь, все было полно ненавистью, родившеюся изъ любви.
‘Прошли тысячелтія. Сатана снова постилъ отравленный міръ. Тамъ, гд раньше росли пальмы, онъ увидалъ чахлый можжевельникъ.
‘Онъ искалъ людей — и нашелъ кучку большеголовыхъ карликовъ, зашитыхъ въ заячьи шкуры, которые старались развести костеръ, чтобы согрть своихъ карлицъ, похожихъ на обезьянъ. Но отрава любви жила и въ этомъ жалкомъ племени — они влюблялись, терзались, сходили съ ума, ловили мигъ обладанія, ревновали, дрались и умирали за любовь… все, все, какъ и въ т дни, когда люди были прекрасны и сильны, а небо сине, а солнце свтло и жарко!
‘А льды все ползли и ползли съ свера и съ юга по застылой планет. И вотъ, они встртились, и на планет не стало ничего, кром льда.
‘Планета умерла.
‘Долго, долго носилась она, какъ огромный алмазъ, въ нмомъ пространств, пока не наткнулась на нее заблудившаяся комета и не разбила ее въ брилліантовый градъ… Куски ея брызнули во вс концы вселенной. Нтъ планеты, которая бы не приняла хоть частицу погибшаго міра.
‘Но больше всхъ, дитя мое, приняла ихъ земля.
‘Ты слышишь ли эти псни? чувствуешь ли этотъ воздухъ, напоенный любовью? О, дитя мое! Этотъ островъ, это море, берега, что виднются за моремъ, — все это упало съ неба ледянымъ кускомъ въ тотъ день, когда разрушилась отравленная любовью планета. Ледъ растаялъ — и кусокъ, полный яда, разлилъ свою отраву по земл…
‘Дитя мое! Мы — въ родин любви… Бги же отъ нея! Спасайся! Потому что нтъ въ мір зла и несчастія большаго любви!
Я спросила:
— Учитель, кто ты, знающій такія тайны?.. почему я должна врить теб?
‘Онъ отвчалъ:
— Я тотъ, кто первый услыхалъ слово любви нa умершей планет, я тотъ, кто первый на ней полюбилъ и сталъ любимымъ, первый, кто отравился самъ любовью и отравилъ ею свой народъ…
‘И онъ плакалъ, и ломалъ руки, и стоналъ:
— Не люби! Не люби!
‘А ночь уже блла, и розовыя пятна блуждали на восточныхъ водахъ’…