ЗНАЧЕНІЕ ЭКОНОМИЧЕСКАГО ФАКТОРА ВЪ ИСТОРІИ.
ЗНАЧЕНІЕ ЭКОНОМИЧЕСКАГО ФАКТОРА ВЪ ИСТОРІИ.
М. Туганъ-Барановскій.
‘Міръ Божій’, No 12, 1895
Значение экономического фактора в истории, Туган-Барановский Михаил Иванович, Год: 1895
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Философія исторіи сдлалась предметомъ самостоятельной научной разработки съ очень недавняго времени, хотя въ той или иной форм, въ вид боле или мене яснаго представленія объ основныхъ свойствахъ и характер историческаго процесса, она всегда была нераздльной частью исторіи. Не существуетъ и не существовало историческаго сочиненія, каково бы ни было его содержаніе, совершенно лишеннаго философіи этого рода. Историкъ можетъ нисколько не интересоваться общими соображеніямъ и ставить себ единственной задачей описаніе конкрентныхъ фактовъ, но его общая точка зрнія, помимо его воли, опредляетъ характеръ его работы. Уже самый подборъ матеріала невозможенъ безъ теоріи того или иного рода. Историческіе факты многочисленъ! и разнообразны,— на какихъ же фактахъ останавливать свое вниманіе, какіе выдвигать на первый планъ и какіе оставлять въ тни?
Древніе лтописцы мене всего могутъ считаться зараженными какими бы то ни было предвзятыми теоріями, ихъ труды являются образцомъ спокойнаго, объективнаго изложенія предмета, но легко доказать, что и они были проникнуты вполн опредленной историко-философской теоріей. О чемъ говорятъ лтописи? Преимущественно о политическихъ событіяхъ, войнахъ, подвигахъ государей и полководцевъ. Экономическіе факты отмчаются ими крайне рдко. Родословныя государей излагаются ими во всхъ подробностяхъ, но свднія о цнахъ на хлбъ, на работу, о распредленіи земельной собственности, способахъ пользованія ею, и пр.— у нихъ почти совершенно отсутствуютъ. Очевидно, политическіе факты признавались лтописцами боле важными, чмъ экономическіе, единственными двигателями исторіи въ ихъ глазахъ являются народные вожди — великіе люди. Это историко-философское воззрніе характерно для всей древней исторіографіи. Оно привлекало своей наглядностью и простотой. Историческое значеніе великихъ людей сразу бросается въ глаза, ихъ дянія у всхъ на виду, народъ послушно идетъ за ними, имъ достаются вс почести въ случа побды, и на нихъ подаетъ позоръ пораженія. Легко было придти къ мысли, что великіе люди — творцы исторіи, а народъ, грубая толпа — сырой матеріалъ, изъ котораго великіе люди длаютъ, что имъ угодно. Малыя причины порождаютъ великія слдствія. Извстно изреченіе, что если бы у Клеопатры носъ былъ подлинне, судьба Римской имперіи была бы иная. Міровая исторія превращалась въ длинный рядъ біографій государей, полководцевъ и государственныхъ людей. Такое воззрніе на природу исторіи долгое время было почти единственнымъ.
Послднимъ и самымъ талантливымъ, можно сказать даже геніальнымъ, представителемъ историческаго культа героевъ былъ Томасъ Карлейль. Вотъ, напримръ, что говоритъ онъ по этому поводу въ своемъ сочиненіи ‘Герои и героическое въ исторіи’:
‘Всемірная исторія, въ сущности, есть исторія великихъ людей, потрудившихся здсь на земл. Все содянное въ этомъ мір представляетъ, въ сущности, вншній матеріальный результатъ, практическую реализацію мыслей, принадлежавшихъ великимъ людямъ, посланнымъ въ этотъ міръ. Исторія этихъ послднихъ составляетъ, по истин, душу всей міровой исторіи. Я хорошо знаю, что въ настоящее время почитаніе героевъ признается культомъ отжившимъ, окончательно прекратившимъ свое существованіе. Покажите нашимъ критикамъ великаго человка, и они начнутъ съ такъ-называемаго ими ‘объясненія’, они не преклонятся предъ нимъ, а примутся измрять его и найдутъ, что онъ принадлежалъ къ людямъ мелкой породы! Онъ былъ продуктомъ своего времени, говорятъ они. Время создало его время сдлало все, онъ же ничего такого, чего бы мы, маленькіе критики, не могли сдлать. Жалкій трудъ, по моему мннію, такая критика’ {Т. Карлейль. Герои и героическое въ исторіи. Перев. Яковенко, стр. 17.}.
Что историческая критика, отрицающая всякое различіе между героями и обыкновенными людьми,— жалка, въ этомъ можно вполн согласиться съ Карлейлемъ, но все-таки безъ объясненія и критики героевъ обойтись нельзя, такъ какъ въ критик и заключается вся сущность науки. Приведенная тирада Карлейля очень краснорчива, но мало убдительна. Если внимательно перечитать всю книгу, откуда эта тирада взята, то въ ней также мало найдется доказательствъ исключительной роли великихъ людей въ исторіи. Для Карлейля герой — это нчто врод чуда, прямой посланникъ божества, встникъ изъ ндръ безконечности, молнія, нисходящая съ неба. Карлейль ослпленъ величіемъ героевъ и требуетъ, чтобы мы также преклонялись передъ ними, ‘потому что въ груди человка нтъ чувства боле высокаго, чмъ удивленіе передъ тмъ, что выше его’. Но наука ни передъ чмъ не преклоняется, коснитесь только холоднымъ анализомъ возвышеннаго культа героевъ, и вы увидите, что этотъ культъ основанъ на такой же иллюзіи, какъ и другіе подобные культы. Beликій человкъ — не чудо и не посланникъ божества, а такой же естественный продуктъ матеріальныхъ условій, какъ и прочіе смертные. Объяснять исторію личными дарованіями, наклонностями и характеромъ великихъ людей, это значить, въ сущности, не давать никакого объясненія. Дло въ томъ, что надо объяснить самого великаго человка. Остается или признать случай единственнымъ вершителемъ судебъ человчества,— и тогда исторія теряетъ всякій смыслъ, и превращается въ пестрый калейдоскопъ смняющихся явленій, такихъ же измнчивыхъ и неподдающихся законамъ, какъ измнчива и случайна воля человка,— или нужно искать руководящаго фактора исторіи за предлами человческой индивидуальности.
И вотъ, на смну культа героевъ выступаетъ ученіе о всемогуществ идеи. Не великіе люди, а разумъ и идеи въ дйствительности управляютъ міромъ. Вс великія историческія событія являются ничмъ инымъ, какъ борьбой идей. Свою ‘Исторію французской революціи’ Луи Бланъ начинаетъ слдующими словами: ‘Въ міровой исторіи господствуютъ три великихъ принципа: авторитетъ, индивидуализмъ, и братство’ {Луи Бланъ. Исторія великой французской революціи. Пер. Антоновича. T. I, стр. 40.}. Авторитетъ преобладалъ до Лютера, индивидуализмъ характеризуетъ настоящее время, а братству принадлежитъ будущее. Французская революція была борьбою идеи авторитета съ идеями индивидуализма и братства. Принципъ индивидуализма одержалъ побду. Даже самыя значительныя историческія личности, по мннію Луи Блана, не боле, какъ ‘эфемерные актеры въ драм, создаваемой обществомъ, къ которому они принадлежатъ’. Что же движетъ исторію? ‘Не сила, что бы ни говорила вншность, но мысль, исторія длается книгами’. Съ этой точки зрнія важнйшимъ факторомъ исторіи является развитіе человческаго ума, распространеніе просвщенія въ народ. Разуму, интеллекту приписывается первенствующая роль въ жизни отдльнаго человка и всего общества, а чувства, привычки, желанія, страсти человка признаются маловажнымъ элементомъ въ его жизни, не имющимъ никакого историческаго значенія.
Историческая философія этого рода характерна для конца прошлаго вка — эпохи революціи. Французскіе матеріалисты XVIII столтія, послдователи Вольтера и Руссо, экономисты школы Смита, философы и юристы школы Бентама, наконецъ, сами дятели революціи,— вс эти, столь различные по своимъ цлямъ и стремленіямъ, люди сходились въ томъ, что мысль, разумъ они ставили впереди чувства. Можно сказать, что чувство они совсмъ игнорировали. Человкъ для нихъ былъ мыслящей машиной, душа человка — tabula rasa, въ которую можно вписать любое содержаніе. Различію нравовъ, обычаевъ, характеровъ, нравственныхъ понятій они не придавали никакого значенія. Игнорируя вс культурныя, историческія, классовыя особенности людей, раціоналисты XVIII вка создали какую-то абстракцію человка, которая и признавалась ими выраженіемъ свойствъ человческой души въ ея естественномъ состояніи. Вс люди предполагались ими разумными и склонными къ добру существами, легко доступными убжденію, съ этой точки зрнія несправедливости общественнаго устройства объяснялись, съ одной стороны, испорченностью и эгоизмомъ людей, стоящихъ у власти, а съ другой — невжествомъ народной массы. Отсюда естественно получался выводъ, что достаточно просвтить народъ, объяснить ему его истинные интересы — и вс эти несправедливости исчезнутъ. Исторія человчества длилась на дв части — прежнее время, когда люди не понимали своихъ интересовъ, и новая эпоха, которая начнется тогда, когда эти интересы будутъ поняты, чтобы преобразовать общественный строй, достаточно — ясно и понятно изложить недостатки существующаго строя и преимущества новаго, основаннаго на разумномъ соглашеніи всхъ членовъ общества — contrat social. Сила человческой мысли и просвщенія такъ велика, что передъ нею не могутъ устоять предразсудки и предубжденія, порождаемыя невжествомъ, и потому измненія соціальнаго строя происходятъ съ такою же легкостью, съ какою открываются новыя идеи.
Утописты XIX вка, Овенъ, Сенъ-Симонъ, Фурье, были полны наивной врой во всемогущество идеи. Имъ казалось, что они открыли для человчества идеальный соціальный строй, оставалось только убдить человчество устроить свою жизнь по предлагаемому плану, а это считалось дломъ легкимъ. И вотъ наши утописты обращаются ко всмъ классамъ населенія — королямъ, аристократамъ, банкирамъ, фабрикантамъ, рабочимъ ‘съ горячимъ словомъ убжденія’. Для устройства фаланстера по плану Фурье требовалась бездлица — милліонъ франковъ. Но Фурье не суждено было дождаться этого милліона, хотя онъ ежедневно возвращался въ 12 ч. домой, ожидая въ этотъ, назначенный имъ въ своей книг, часъ — миическаго капиталиста, который согласится облагодтельствовать человчество.
Подобныя же воззрнія долгое время пользовались неограниченнымъ кредитомъ и у насъ. Припомнимъ столь популярное у насъ ученіе о роли ‘критически-мыслящей личности’ въ историческомъ процесс. По этому взгляду, прогрессъ въ исторіи совершается очень просто: критически-мыслящія личности, другими словами то, что называется интеллигенціей, вырабатываютъ общественные идеалы, чмъ боле возвышенны и гуманны эти идеалы, тмъ плодотворне вліяніе интеллигенціи на народъ. Когда выработка идеала закончена, тогда начинается распространеніе его въ народной масс, и если идеалъ стоитъ этого, онъ мало-по-малу проникаетъ въ народное сознаніе, становится господствующимъ воззрніемъ и, наконецъ, достигаетъ своего объективнаго осуществленія, въ вид желаемаго преобразованія общественнаго строя. При такомъ взгляд на исторію, задача историка очень упрощается: она сводится къ критической оцнк идеаловъ.
Но можно ли согласиться съ исторической философіей, признающей идеи, мннія и взгляды людей конечной причиной прогресса? Нельзя, разумется, отрицать вліянія идей на ходъ исторіи, но что такое сами идеи,— являются ли он результатомъ свободнаго творчества человческаго ума, стоящаго вн условій мста и времени, освобожденнаго отъ всхъ тхъ предразсудковъ, традицій, симпатій и антипатій, которые опредляютъ взгляды большинства людей,— или же идеи представляютъ естественный и необходимый продуктъ своего времени, соціальной среды, изъ которой он вышли?
Какъ возникаютъ и какъ дйствуютъ идеи въ исторіи? Исторія любой общественной науки можетъ дать на это вполн ясный отвтъ. Мы ограничимся примромъ политической экономіи, идеи которой оказывали едва ли не наибольшее вліяніе на общественную жизнь.
Политическая экономія — наука новаго времени. Обыкновенно, основателемъ ея признаютъ Адама Смита. Во всякомъ случа, только со времени Смита политическая экономія пріобртаетъ первенствующее вліяніе на законодательство и практическую жизнь. Если признать, что исторія длается книгами, то книг Адама Смита должно быть отведено очень почетное мсто въ исторіи. По словамъ Бокля, ‘Богатство народовъ’ — важнйшая изъ книгъ, когда-либо написанныхъ, а ея авторъ больше способствовалъ своимъ произведеніемъ счастію человчества, чмъ вс политическіе и государственные люди, вмст взятые. Бэджготъ говоритъ, что никакой продуктъ философскаго мышленія, за исключеніемъ нкоторыхъ богословскихъ системъ, не имлъ и тысячной доли того вліянія, какое оказала книга Смита {А. Чупровъ. Исторія политической экономіи.}. Если даже признать эти отзывы сильно преувеличенными, то все же фактъ огромнаго историческаго значенія ‘Богатства народовъ’ не подлежитъ сомннію. Идеи Ад. Смита, дйствительно, обладали творческою силой, и соціальныя отношенія въ Англіи глубоко измнились подъ вліяніемъ этихъ идей. Разв нельзя видть въ этомъ доказательства великаго значенія’ идей въ исторіи?
Разсмотримъ, однако, этотъ примръ поближе. Перечтите внимательно книгу Смита и скажите, къ чему стремился Смитъ, чьи интересы онъ защищалъ, какому общественному классу онъ боле всего сочувствовалъ? О рабочихъ онъ всегда говоритъ съ глубокой симпатіей, по его словамъ, ‘всякій разъ, когда правительство издаетъ какой-либо законъ въ пользу рабочихъ, оно поступаетъ справедливо, но не всегда бываетъ такъ, когда законъ издается въ пользу хозяевъ’. Самое глубокое негодованіе вызываетъ у Смита стсненіе свободы труда, нарушеніе права рабочаго распоряжаться, безъ всякаго посторонняго вмшательства, единственною собственностью, которою онъ обладаетъ — своей рабочей силой. Напротивъ, о торговцахъ и фабрикантахъ Смитъ почти всегда говоритъ во враждебномъ тон, онъ называетъ ихъ ‘алчнымъ и корыстолюбивымъ классомъ людей, жаждущихъ монополіи’. Благодаря ихъ упорному сопротивленію всему тому, что клонится къ ослабленію ихъ несправедливыхъ привиллегій, свобода торговли въ Англіи, по мннію Смита, является такой же несбыточной мечтой, какъ утопія Томаса Мора. Къ законамъ, исходящимъ отъ капиталистовъ, Смитъ совтуетъ относиться съ крайнимъ недовріемъ, такъ какъ интересы купцовъ и фабрикантовъ прямо противоположны интересамъ всего общества. Для всякаго, знакомаго съ книгою Смита, не можетъ быть никакого сомннія, что Смитъ признавалъ свои идеи вполн соотвтствующими интересамъ рабочихъ и находящимися въ непримиримомъ антагонизм со стремленіями капиталистическаго класса. О что же — не прошло и двадцати лтъ посл выхода въ свтъ ‘Богатства народовъ’, какъ идеи Смита стали проникать въ жизнь и вызвали ожесточенную борьбу классовъ. На сторон Смита оказались фабриканты и торговцы, а противъ ученія Смита боролись рабочіе, и будущее вполн оправдало такое неожиданное для творца экономической науки распредленіе ролей на исторической сцен. Царство свободы далеко не принесло народной масс тхъ благъ, которыхъ ожидалъ Смитъ. Гуманные и широкіе идеалы Смита нашли себ неожиданное выраженіе въ узко-эгоистическихъ интересахъ того общественнаго класса, которому Смитъ мене всего сочувствовалъ. Желая открыть вчные и незыблемые законы народнаго хозяйства и установить принципы общественнаго строя, основаннаго на разум и справедливости, Смитъ способствовалъ водворенію экономическаго порядка, выгоднаго для немногихъ и невыгоднаго для большинства.
Тмъ не мене, ученики Смита продолжали открывать вчные и незыблемые законы народнаго хозяйства. Такимъ закономъ долженъ былъ быть установленный Мальтусомъ законъ размноженія народонаселенія. Сущность этого закона заключается въ слдующемъ: человчество иметъ тенденцію размножаться быстре, чмъ растутъ средства къ существованію, и поэтому причины бдности лежать въ основныхъ свойствахъ человческой природы. Законъ Мальтуса имлъ очень внушительный и научный видъ, но, тмъ не мене, практическая сторона его выступала довольно ясно* Приписывая бдность естественнымъ причинамъ, Мальтусъ тмъ самымъ отрицалъ возможность улучшенія положенія рабочихъ классовъ путемъ общественныхъ реформъ, однако, и онъ требовалъ одной реформы — а именно, отмны законовъ о бдныхъ. Надо сказать, что, по стариннымъ англійскимъ законамъ, начало которыхъ восходитъ еще къ среднимъ вкамъ, приходы въ Англіи обязаны были содержать своихъ бдныхъ на счетъ средствъ, собираемыхъ съ мстныхъ собственниковъ. Чмъ боле возрасталъ пауперизмъ, тмъ тяжеле становились сборы въ пользу бдныхъ и тмъ популярне длался законъ Мальтуса среди имущихъ классовъ, несмотря на его противорчіе съ Библіей (‘плодитесь и размножайтесь’). Наконецъ, въ 1834 г. ученіе Мальтуса восторжествовало, и помощь бднымъ была сокращена, но имя незыблемыхъ законовъ политической экономіи.
Такимъ же незыблемымъ закономъ считалось, въ теченіе первой половины нашего вка, знаменитое ученіе о фонд заработной платы. По этому ученію, размръ платы каждому рабочему опредляется двумя условіями — величиной запаса, предназначеннаго ли содержанія рабочихъ, и ихъ числомъ. Это казалось такимъ неопровержимымъ логическимъ выводомъ изъ всми признаваемыхъ положеній, что даже и не требовало доказательства: предполагалось, что достаточно ясно формулировать это ученіе, чтобы сдлать его вполн очевиднымъ.
Посмотримъ теперь, какіе выводы получились изъ новаго экономическаго закона. Величина фонда не зависитъ отъ воли рабочихъ, число ихъ, въ каждый данный моментъ, тоже не зависитъ отъ ихъ воли. Слдовательно, рабочіе не могутъ вліять на размръ своей платы, другими словами, вс ихъ усилія поднять заработную плату безсмысленны и безплодны. Точно также, всякое вмшательство правительства въ отношенія труда и капитала въ интересахъ рабочихъ (напр., фабричные законы) совершенно безполезно, такъ какъ никакія мры правительства не могутъ увеличить фонда заработной платы, или понизить численность населенія.
Изложенное ученіе принималось всми выдающимися экономистами школы Мальтуса-Рикардо, и, безъ сомннія, принималось ими вполн искренно. Неудивительно, что фабриканты охотно признавали выводы экономистовъ неопровержимыми положешяня науки, но также понятно, что рабочіе съ этими выводами не соглашались. И рабочіе были правы, какъ объ этомъ свидтельствуетъ одинъ изъ самыхъ талантливыхъ экономистовъ 80-хъ годовъ — Арнольдъ Тойнби. Въ своей книг — ‘Lectures on the Industrial Revolution in England’ — онъ прямо заявляетъ, что ‘политическая экономія была преобразована рабочими классами* (стр. 107).
Такимъ образомъ, политическая экономія, выражаясь мягко, далеко не была чужда классовыхъ вліяній. Что такое была политическая экономія и политико-экономы 30-хъ и 40-хъ годовъ, объ этомъ можетъ дать понятіе слдующая тирада Сидлера, вліятельнаго писателя того времени, члена парламента, тори и религіознаго человка: ‘политико-экономы — настоящая общественная чума и гонители бдныхъ людей (надюсь, безъ злого умысла)! но съ умысломъ или безъ умысла — это не касается судьбы ихъ несчастныхъ жертвъ. Вс ихъ принципы и практическія предложенія прямо ведутъ къ униженію и неминуемой гибели рабочихъ’ {Alfred. The History of th Factory Movement. I, 131.}.
Все это показываетъ, какимъ образомъ возникаютъ идея въ исторіи и какъ он дйствуютъ на общество. Въ ихъ идеальной оболочк всегда скрывается очень грубое матеріальное содержаніе, котораго лицо, пустившее идею въ ходъ, нердко совсмъ и не подозрваетъ. Идеи Адама Смита послужили прежде всего на пользу буржуазіи, а самъ Смитъ мечталъ о благ рабочихъ. Для того, чтобы идея подйствовала, сдлалась господствующимъ воззрніемъ въ обществ и дйствительно могущественнымъ историческимъ факторомъ, необходимо, чтобы она соотвтствовала нуждамъ и потребностямъ данной эпохи. Отчего же зависятъ эти нужды и потребности? Это-то и нужно объяснить. Сами идеи не выходятъ изъ головы человка, какъ Минерва изъ головы Юпитера, но возникаютъ на почв общихъ матеріальныхъ и культурныхъ условій эпохи. Въ этихъ-то матеріальныхъ и культурныхъ условіяхъ и лежитъ ключъ къ пониманію историческихъ событій. Ученіе о господств идей въ исторіи, въ сущности, есть та же вра во всемогущество героя, но только героями въ данномъ случа признаются не народные вожди, какъ въ древней исторіографіи, а мыслители, ученые, писатели, вообще люди, обладающіе творческимъ даромъ въ области духа. Но мыслители такіе же продукты своего времени, своей соціальной среды, какъ и государственные люди. Слова Луи Блана объ эфемерной роли историческихъ дятелей вполн примнимы и къ мыслителямъ. Вліяніе научныхъ идей, въ сущности, довольно ограниченно. Очень мало людей серьезно читаетъ книги, а еще меньше такихъ, на которыхъ книги оказываютъ настолько глубокое дйствіе, что они подъ вліяніемъ книгъ измняютъ свое поведеніе. Обыкновенный средній человкъ живетъ не умомъ, а чувствами, условія его жизни воспитываютъ въ немъ цлый рядъ наклонностей, симпатій и антипатій, предвзятыхъ мыслей, предразсудковъ, которые глубоко коренятся въ его душ и не могутъ быть измнены книгами. Характеръ человка опредляется не книгами, а всей его жизненной обстановкой, противъ которой, точно такъ же, какъ и противъ интересовъ, книги безсильны. Даже и на взгляды людей книги оказываютъ далеко не такое сильное вліяніе, какъ обыкновенно думаютъ. Возьмите людей изъ различныхъ классовъ общества — аристократа, банкира и рабочаго. Эти люди будутъ, вроятно, очень различно смотрть на многія вещи, но разв различіе ихъ взглядовъ объясняется различіемъ прочитанныхъ ими книгъ? Не врне ли обратное — что выборъ читаемыхъ ими книгъ опредляется ихъ взглядами?
Человкъ, со всми своими физическими и духовными способностями, является историческимъ продуктомъ породившей его обстановки, продуктомъ естественной и соціальной среды. Это положеніе представляетъ просто иную формулировку закона всеобщей причинности. Такъ какъ все иметъ свою причину, и человкъ не съ неба свалился, а исторически развился, то и вс свойства человка должны быть обусловлены тми физическими и психическими факторами, подъ вліяніемъ которыхъ жилъ и развивался онъ самъ, и жили и развивались его предки. Какъ животное общественное, человкъ подвергается не только физическимъ вліяніямъ, но и вліянію всхъ другихъ людей, съ которыми онъ вступаетъ въ соприкосновеніе, вліянію ихъ нравовъ, обычаевъ, врованій, политическихъ и общественныхъ учрежденій, наукъ и искусствъ, однимъ словомъ — всхъ тхъ соціальныхъ элементовъ, которые своей совокупностью составляютъ соціальную среду.
Зависимость отъ вншней природы ослабляется по мр развитія цивилизаціи, сущность которой заключается въ возрастаніи власти человка надъ природой. Напротивъ того, чмъ дальше идетъ исторія, тмъ сильне вліяетъ на человка соціальная среда, то, что мы называемъ культурой.
Духовное наслдство человчества все возрастаетъ, и доля каждаго отдльнаго поколнія, и тмъ боле отдльнаго человка, становится все мене и мене замтной. Чмъ культурне человкъ, тмъ въ большей мр онъ пользуется плодами умственной дятельности другихъ людей, и слдовательно, тмъ большее вліяніе оказываетъ на него соціальная среда. Великіе люди являются такими же продуктами соціальной среды, какъ и прочіе смертные. Можно даже сказать, что именно въ великихъ людяхъ, характеризующихъ цлую эпоху, особенно выпукло отражаются особенности соціальнаго строя, породившаго ихъ. Именно потому онни оказывали такое сильное вліяніе на современниковъ. Вотъ, напр.. что говоритъ по этому поводу человкъ, понимавшій толкъ въ великихъ людяхъ — гетб: ‘Присматриваясь къ фамиліямъ, или семьямъ, существовавшимъ очень долгое время, можно замтить, что природа обыкновенно заканчиваетъ тмъ, что производить на свтъ личность, заключающую въ себ характеристическія качества всхъ своихъ предковъ и обнаруживающую въ соединеніи между собой я въ полномъ развитіи вс предрасположенія, проявившіяся до тхъ поръ въ зародышномъ и изолированномъ состояніи во множеств отдльныхъ личностей данной семьи или рода. То же самое можно сказать и о народахъ, которые, при благопріятныхъ обстоятельствахъ, тоже воплощаютъ вс свои характерныя качества заразъ въ одной личности. Такими личностями были, напримръ, для Франціи — Людовикъ XIV, этотъ по преимуществу французскій король, и Вольтеръ, этотъ самый характерный французскій писатель, какого только возможно себ представить’ {Цитировано у Жоди: Психологія великихъ людей, русск. переводъ, стр. 14.}.
Мы не можемъ объяснить индивидуальности генія, какъ и всякого другого человка. Вообще индивидуальность необъяснима, такъ какъ она зависитъ отъ безконечно-сложнаго сцпленія обстоятельствъ, въ своей совокупности никогда не повторяющихся, и потому не поддающихся изслдованію. Но именно эта сторона каждаго человка, составляющая то, чмъ онъ отличается отъ всхъ другихъ, себ подобныхъ, иметъ мене всего историческаго значенія. Человкъ дйствуетъ на другихъ людей постольку, поскольку онъ имъ подобенъ, поскольку въ его личныхъ стремленіяхъ, чувствахъ, желаніяхъ, вообще въ его духовномъ мір отражается духовный міръ другихъ людей. Мы называемъ великимъ поэтомъ того, кто уметъ затронуть наши душевныя струны, кто, силой своего воображенія, способенъ отчуждаться отъ собственной индивидуальности, и воплощаться въ объективныхъ художественныхъ образахъ. Великій поэтъ долженъ имть боле общаго съ каждымъ изъ насъ, чмъ обыкновенный смертный. Его личность является какъ бы собирательнымъ выраженіемъ личностей всхъ другихъ людей, и именно потому его поэзія дйствуетъ на всхъ людей, какъ бы ни было различно ихъ соціальное положеніе и индивидуальныя условія жизни.
Художественныя произведенія всегда отражаютъ на себ господствующее настроеніе общества, это настроеніе опредляетъ характеръ и направленіе искусства той или иной исторической эпохи. Готическая архитектура характерна для среднихъ вковъ, итальянская живопись достигаетъ высшей точки своего развитія въ эпоху возрожденія, французскій ложноклассицизмъ тсно примыкалъ къ монархіи Людовика XIV, а великія поэтическія произведенія Гёте и Шиллера были выраженіемъ пробужденія германскаго національнаго генія, экономическаго и политическаго подъема Германіи, посл упадка и истощенія, вызваннаго 30-лтней войной.
То же самое можно сказать и о наук. Въ средніе вка самые сильные умы посвящали себя теологіи и изощрялись въ безплодныхъ усиліяхъ понять и объяснить то, что по самому существу своему необъяснимо. Теперь во глав наукъ стоитъ естествознаніе. Почему же блаженный (beatus) Августинъ изучалъ не природу, а Дарвинъ не сдлался теологомъ? Не вслдствіе своей индивидуальности, а просто потому, что Августинъ жилъ въ то время, когда теологія господствовала надъ умами человчества и заключала въ себ вс знанія и философію эпохи, а Дарвинъ жилъ въ наше время, когда крупная промышленность преобразовала хозяйство, и на первый планъ выдвинулись практическія задачи, разршеніе которыхъ невозможно безъ познанія законовъ природы.
Философія точно также всегда отражаетъ на себ характеръ соціальной среды. Философскій скептицизмъ Юма и матеріализмъ Гельвеція, Ламеттри и Гольбаха были порождены тмъ обще ственнымъ теченіемъ, которое произвело французскую революцію. Метафизическія системы первой половины нашего вка находились въ очевидной связи съ реакціей, господствовавшей на всемъ европейскомъ континент. Вообще, какую бы область искусства или знанія мы ни взяли, везд мы видимъ могущественное вліяніе господствующаго настроенія умовъ, иначе говоря, соціальной среды. То, что кажется продуктомъ личнаго творчества человка, высочайшимъ произведеніемъ индивидуальнаго генія, при внимательномъ анализ всегда оказывается боле или мене яснымъ выраженіемъ общихъ культурныхъ условій эпохи.
Вліяніе соціальной среды на политическія учрежденія еще боле очевидно. Въ настоящее время было бы смшно объяснять характеръ государственнаго устройства той или иной страны личностью законодателя. Соціальная среда опредляетъ характеръ государственнаго строя точно также, какъ она опредляетъ направленіе искусства, науки, философіи и религіи.
Мы видимъ, что соціальная среда является основнымъ факторомъ исторіи. Личность человка исчезаетъ и расплывается въ человческой масс, которая и длаетъ исторію. Несмотря на то, что, при поверхностномъ взгляд, единственнымъ дятелемъ исторіи является конкретная человческая индивидуальность, историческій процессъ иметъ стихійный, безличный характеръ. Человкъ хлопочетъ о своихъ личныхъ длахъ, живетъ въ своемъ маленькомъ, узенькомъ мірк, думаетъ только о себ, и въ тоже время безсознательно отражаетъ господствующія культурныя теченія, и является носителемъ идей, стремленій и врованій своего времени. Осуществляя свой личный идеалъ, человкъ доставляетъ торжество тмъ соціальнымъ вліяніямъ, которыя сдлали его такимъ, какимъ онъ есть. ‘Er denkt zu shieben, und er wird geschoben’. Весь секретъ вліянія героя на толпу, великаго историческаго дятеля на человчество заключается въ томъ, что герой лучше другихъ угадываетъ нужды и потребности своей эпохи, и поэтому является самой подходящей личностью для осуществленія ихъ. Нердко при этомъ историческій дятель не понимаетъ истиннаго смысла своей дятельности, руководствуется своими личными мотивами и какъ бы помимо воли исполняетъ свою историческую миссію.
Итакъ, соціальная среда создаетъ человка и даетъ направленіе его дятельности. Но чмъ же опредляется характеръ соціальной среды? Соціальная среда не есть первичный факторъ, не поддающійся дальнйшему разложенію. Соціальная среда — это т же люди. Слдовательно, объясняя историческое развитіе вліяніемъ среды, мы, въ сущности, утверждаемъ только то, что историческая эволюція иметъ безличный, массовый характеръ. Но чмъ же движется исторія, что толкаетъ человчество впередъ, что создаетъ то общественное настроеніе, которымъ опредляется характеръ исторической эпохи?
Соціальная среда опредляется, прежде всего, хозяйственными отношеніями* философія, наука и искусство, политическія учрежденія, обычаи, нравы — вс самыя возвышенныя проявленія человческаго духа имютъ свои корни въ условіяхъ хозяйства. Такое утвержденіе можетъ показаться очень рискованнымъ. Тмъ не мене, оно является самымъ естественнымъ и правдоподобнымъ разршеніемъ вопроса о движущей сил исторіи.
Отбросимъ всякія теоріи въ сторону и посмотримъ вокругъ. Прежде чмъ наслаждаться искусствомъ и философствовать, нужно сть, и потому, пока вопросъ о пищ не ршенъ, до тхъ поръ нельзя уноситься въ заоблачныя сферы, какъ бы он ни были привлекательны. Преобладаніе въ жизни людей хозяйственныхъ интересовъ основывается вовсе не на природ человка. Обезпечьте людямъ средства къ существованію, и тогда на первый планъ выступятъ другія потребности и задачи. Но такъ какъ до сихъ поръ мы не знали ни одного общества, въ которомъ большинство населенія было бы избавлено отъ заботы о хлб насущномъ, то экономическій факторъ до сихъ поръ является важнйшимъ въ исторіи.
So bt Natur die Mutterpflicht
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Einstweilen, bis den Bau der Welt
Philosophie Zusammenhalt,
Erhlt sie das Getriebe
Durch Hunger, und durch Liebe *).
*) Такъ природа исполняетъ свою материнскую обязанность: пока философія не будетъ управлять міромъ, природа поддерживаетъ все живое съ помощью голода и любви.
Эти стихи Шиллера выражаютъ несомннную истину, съ которой трудно спорить. Кто же не знаетъ, что голодъ и любовь являются главнйшими, и почти единственными, мотивами человческой дятельности? Русскіе субъективисты часто ссылаются на Лестера Уорда. Вотъ что говоритъ по этому поводу послдній {Lester Ward: ‘Psychic Factors of Civilisation’, p. 122.}: ‘…Какой же философъ, или, вообще, мыслящій человкъ можетъ не видть, что любовь, голодъ и, вообще, нужда поглощаютъ силы большей части человчества?’ И, дйствительно, этого нельзя не видть. Но если есть два основныхъ фактора человческой жизни, почему же мы признаемъ только одинъ изъ нихъ — голодъ, творческой силой исторіи? По очень простой причин: потому что любовь не толкаетъ насъ на борьбу съ природой, не требуетъ съ нашей стороны труда и усилій, не вызываетъ упорной и неутомимой работы ума. Удовлетвореніе чувства любви зависитъ не только отъ насъ самихъ, но и отъ воли другого человка, и никакія усилія съ нашей стороны не могутъ вызвать въ этомъ другомъ человк чувства, если оно не возникаетъ само собою. Чувство любви одинаково удовлетворяется людьми, стоящими на самыхъ различныхъ ступеняхъ культуры и самыхъ различныхъ общественныхъ положеній. Это есть по преимуществу не историческій факторъ, и къ нему вполн примнимо изреченіе: ‘ничто не ново подъ луной’. Тысячу лтъ тому назадъ люди любили такъ же, какъ теперь, такъ же радовались, встрчая взаимность, такъ же страдали отъ неудачной любви. Въ этомъ отношеніи человчество почти не прогрессируетъ. Напротивъ, прогрессъ цивилизаціи можетъ вполн измряться успхами матеріальной культуры. Чмъ выше цивилизація, тмъ больше наша власть надъ природою, безъ этой власти, безъ соотвтствующаго матеріальнаго базиса, невозможно развитіе высшихъ духовныхъ способностей человка. Что же насъ толкаетъ на борьбу съ природой? Голодъ, понимая подъ голодомъ всю совокупность нашихъ матеріальныхъ потребностей, — потребность въ пищ, одежд, жилищ, и пр. Въ этомъ направленіи наши усилія не безплодны, не пропадаютъ даромъ, но всегда приводятъ къ цли. Матеріальныя потребности удовлетворяются все полне и полне, по мр развитія нашего ума и совершенствованія общественнаго строя, потому стремленіе къ удовлетворенію именно этихъ потребностей и является прогрессивнымъ факторомъ въ исторіи, направляющимъ энергію человчества и не позволяющимъ ему успокоиться надъ тмъ, что уже достигнуто.
Поддержаніе своего существованія во вс времена было главнымъ интересомъ человческой жизни. Въ этомъ заключалась оснои мая задача всякаго политическаго и общественнаго союза. Нравы обычаи, политическія учрежденія должны были приспособляться къ условіямъ хозяйства, такъ какъ если бы они не соотвтствовали этимъ условіямъ, то хозяйство не могло бы идти, и человчество лишилось бы матеріальнаго базиса своего существованія.
Мы говорили о томъ, что человкъ создается соціальной средой. Теперь остановимся нсколько подробне на томъ, чмъ создается сама среда, что опредляетъ ея характеръ.
Было бы ошибочно предполагать, что соціальная среда въ каждомъ данномъ обществ иметъ однородный характеръ. Напротивъ, соціальная среда такъ же разнообразна, какъ разнообразны господствующія экономическія условія. Если мы оставимъ въ сторон примитивное общество, основанное на материнскомъ прав и коммунистическомъ хозяйств, то во всхъ историческихъ союзахъ людей мы встртимъ одно основное дленіе общества — на богатыхъ и бдныхъ. На низшихъ ступеняхъ культуры съ этимъ различіемъ соединяется различіе въ политическихъ и гражданскихъ правахъ. Въ современныхъ государствахъ политическія и гражданскія права’ богатыхъ и бдныхъ уравниваются, но экономическое неравенство не исчезаетъ. На этомъ основномъ общественномъ неравенств создаются общественные классы.
Не слдуетъ, впрочемъ, думать, что общество состоитъ только изъ двухъ классовъ — оптиматовъ и пролетаріевъ, капиталистовъ и рабочихъ. Въ каждомъ обществ столько же классовъ, сколько формъ дохода въ немъ существуетъ. Такъ, капиталистическая организація хозяйства предполагаетъ три основныя формы дохода — ренту, прибыль и заработную плату. Но не нужно забывать, что ни въ одной стран капитализмъ не достигъ еще полнаго господства, и на ряду съ крупными капиталистическими предпріятіями повсюду еще сохраняются многочисленныя мелкія предпріятія, основанныя на личномъ труд хозяевъ, особенно распространены такія предпріятія въ земледліи. Поэтому, большинство современныхъ обществъ распадаются, по крайней мр, на 5 классовъ: крупныхъ землевладльцевъ (рента), крупныхъ предпринимателей (прибыль), рабочихъ (заработная плата), ремесленниковъ, лавочниковъ, вообще мелкихъ самостоятельныхъ хозяевъ (смшанный доходъ, состоящій изъ прибыли и заработной платы) и крестьянъ (смшанный доходъ изъ ренты, прибыли и рабочей платы). Два послдніе класса занимаютъ промежуточное положеніе между собственниками и рабочими. Экономическое, а вмст съ тмъ и общественное значеніе этихъ классовъ падаетъ по мр развитія капитализма, среди нихъ происходитъ дифференціація — немногіе хозяева переходятъ въ классъ крупныхъ собственниковъ, а громадное большинство пополняетъ ряды пролетарьята, рабочихъ.
Если мы представимъ себ, какъ различны условія жизни каждаго изъ этихъ общественныхъ классовъ, если мы сравнимъ жизненную обстановку крестьянина и землевладльца, фабриканта и рабочаго, для насъ станетъ ясно великое значеніе экономическаго фактора. Крестьянинъ, обрабатывающій тотъ же клочекъ поля, надъ которымъ трудились поколнія его предковъ, живущій въ деревн, работающій подъ открытымъ небомъ, при помощи только своей семьи, почти никогда не покидающій ограниченнаго участка земли, гд онъ родился и выросъ, возлагающій вс свои надежды на урожай, посылаемый Господомъ Богомъ,— очевидно, долженъ быть совсмъ другимъ человкомъ, чмъ фабричный рабочій, не имющій своего угла, скитающійся съ одной фабрики на другую, работающій среди шума и грохота паровыхъ машинъ, съ сотнями и тысячами товарищей. Міросозерцаніе того и другого должно быть глубоко различно. Также различны культурный типъ крупнаго землевладльца, живущаго въ своихъ родовыхъ помстьяхъ, и какого-нибудь биржевого дльца или банкира, занятаго финансовыми операціями, которыя каждую минуту могутъ его обогатить или разорить. Общество, въ которомъ преобладаетъ натуральное хозяйство, въ которомъ большинство населенія удовлетворяетъ свои потребности продуктами собственнаго труда, должно имть другія врованія, другую философію, литературу, нравы, обычаи, чмъ общество съ денежнымъ хозяйствомъ, подпавшее власти золотого тельца.
И такъ, раздленіе общества на классы основывается на неравенств распредленія народнаго дохода. Чмъ же опредляется это распредленіе? Ничмъ инымъ, какъ способомъ производства и обмна. Каждой форм производства и обмна соотвтствуетъ опредленная форма распредленія, а слдовательно, и опредленный типъ соціальнаго строя вообще. Такъ, рабство могло возникнуть только тогда, когда производительность труда сдлала нкоторые успхи, и трудъ раба могъ приносить боле, чмъ стоило его содержаніе. Поэтому, у народовъ, стоящихъ на самой низкой ступени экономическаго развитія, рабства не существуетъ. Плнниковъ просто убивали.
Съ другой стороны, когда производительность труда невелика, рабство, какъ извстно, является необходимымъ условіемъ культурныхъ успховъ, уже давно замчено, что греческая цивилизація была бы немыслима безъ рабства. Только благодаря тому, что весь физическій трудъ исполнялся рабами, греческіе мыслители, поэты и художники могли свободно отдаваться умственному труду. Возникновеніе классовъ вполн объясняется условіями производства. Пока охота и рыбная ловля являются единственными средствами добыванія пищи, вс члены племени принимаютъ участіе въ управленіи и въ войн. Но охота можетъ давать пропитаніе только очень рдкому населенію, запросъ на пищу все возрастаетъ, и населеніе переходитъ къ земледлію. Тогда положеніе мняется. Земледлецъ не можетъ принимать участія въ непрерывныхъ войнахъ, такъ какъ обработка земли требуетъ большого труда, а орудія производства земледльца непригодны для военныхъ цлей, охотникъ всегда вмст съ тмъ и воинъ, но земледлецъ, по самому роду своихъ занятій, предпочитаетъ миръ. Однако, воевать все-таки нужно, и вотъ начинается раздленіе труда: масса населенія занимается обработкой земли, а особая каста воиновъ ведетъ войну. Такимъ же образомъ изъ. первичной общины мало-по-малу выдляются и другіе правящіе классы, все по той же причин, потому что земледліе цликомъ поглощаетъ человка, приковываетъ его къ одному участку земли и не оставляетъ ему времени для занятія войной и общественными длами.
Измненіе условій производства и обмна въ наше время вызвало новое распредленіе національнаго дохода, и новые общественные классы. Въ средніе вка капиталъ не игралъ почти никакой роли. Политическая власть сосредоточивалась въ класс крупныхъ земельныхъ собственниковъ. Фабрика, міровая торговля и денежное хозяйство сдлали господствующимъ классомъ крупную буржуазію — фабриканта, банкира, биржевика — все фигуры, незнакомыя доброму старому времени. По извстному выраженію Сійзса, третье сословіе, которое раньше было ничмъ, теперь стало всмъ.
Чмъ же была вызвана эта политическая и соціальная революція? Ничмъ инымъ, какъ новыми формами хозяйства, развитіемъ обмна, изобртеніемъ машинъ.
Этихъ бглыхъ замчаній, разумется, отнюдь недостаточно для доказательства преобладающего значенія экономическаго фактора въ исторіи. Достоинство всякой научной гипотезы можетъ быть опредлено только однимъ путемъ: провркой этой гипотезы на фактахъ. Если при ея помощи удается объяснять факты и, еще боле, предвидть ихъ, значить гипотеза плодотворна и ею можно пользоваться въ научныхъ изслдованіяхъ. Поэтому, доказательство изложенной теоріи или гипотезы историческаго процесса можетъ заключаться только въ дйствительномъ объясненіи событій міровой исторіи съ точки зрнія зависимости ихъ отъ экономическихъ отношеній. Очень многое въ этомъ смысл уже сдлано, еще больше остается сдлать, во всякомъ случа, нельзя, по нашему мннію, отрицать, что новое направленіе въ историческихъ наукахъ оказалось весьма плодотворнымъ, пролило яркій свтъ на цлый рядъ историческихъ фактовъ, которые раньше, со стороны историковъ культурнаго направленія, получали неполное или неврное освщеніе, уяснило смыслъ многихъ событій, и, что еще важне, до извстной степени позволило ихъ предвидть. Чего же еще требовать отъ научной гипотезы?
Въ какой мр эта гипотеза примнима ко всмъ историческимъ эпохамъ и ко всмъ народамъ, это можетъ ршить только спеціальное разслдованіе самихъ фактовъ. До сихъ поръ попытки экономическаго объясненія исторіи, въ тхъ случаяхъ, когда он длались умло и съ нужнымъ знаніемъ историческихъ фактовъ, приводили къ блестящимъ результатамъ, открывали новыя и неожиданныя историческія перспективы, и въ этомъ заключается, по нашему мннію, лучшее доказательство научной состоятельности разсматриваемой доктрины.