Значение чувства в познании и деятельности человека, Грот Николай Яковлевич, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Грот Н. Я. Сочинения: в 4 т.

Т. 1.: Джордано Бруно и пантеизм. О душе в связи с современными учениями о силе. Значение чувства в познании и деятельности человека. Основные моменты в развитии новой философии.

Мелитополь: Издательский дом Мелитопольской городской типографии, 2013. — (Серия ‘Антология украинской мысли’).

ЗНАЧЕНИЕ ЧУВСТВА В ПОЗНАНИИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА

Речь, произнесенная 24 января 1889 г. в публичном заседании Московского Психологического Общества в годовщину его основания.

Мм. Гг., — Чувство, в смысле французского термина sentiment, обыкновенно противополагается уму, мышлению как нечто совершенно относительное, индивидуальное, или, как часто говорят, субъективное. Чувствования удовольствия и страдания, чувства радости и печали, любви и ненависти, страха и надежды, и даже эстетические чувства красоты и безобразия, нравственные чувства одобрения и неодобрения, считаются обыкновенно недостоверными, условными показателями достоинств и недостатков вещей, их внутренней цены и значения. И потому пригодность материала чувствований и чувств для целей познания в наше время большею частью отрицается.

А между тем у нас нет других средств судить о достоинствах и недостатках, совершенствах и несовершенствах вещей и существ, кроме чувствований приятных и неприятных. Мы называем хорошими, совершенными те вещи, те свойства и отношения, которые нравятся лично нам или большому числу людей, — дурными те, которые возбуждают в нас и в других людях неприятные чувства (неудовольствия, печали, гнева, отвращения). Все суждения наши о цене вещей составляются на основании чувств, и если признать, что все чувства человека относительны и неустойчивы, то пришлось бы признать вместе с тем, что мы лишены средств для определения истинной цены вещей. Гармония и дисгармония, совершенство и несовершенство оказались бы условными понятиями нашего ума, которым в самих предметах опыта ничего не соответствует, и все мечты об определении истинного блага человечества, объективного значения прогресса, законов красоты, идей добра и зла следовало бы признать тщетными, так как все эти идеи, как мы увидим после, имеют своим основанием чувства. Этика и эстетика, направленная к построению идеалов объективной гармонии в деятельности и творчестве, оказались бы призрачными теориями, так как в основании их лежит предположение, что есть вещи, поступки и отношения, которые всем людям не только нравятся, но и должны нравиться, — должны их удовлетворять и заслуживать их одобрения. Неужели это предположение неверно, неужели задачи этики и эстетики безусловно призрачны и все попытки определения объективных идеалов добра, красоты и правды — плод недоразумения? Нет ли скорее ошибки в той психологической теории, которая признает чувствования и чувства совершенно относительными и недостоверными критериями познания, — в той теории, которая отрицает всеобщую обязательность суждений, в которых на основании чувств определяется доброкачественность или злокачественность предметов и явлений, действий человека и произведений его духа {Мы должны заметить, что и сами разделяли прежде эту теорию. См. Психология чувствований в ее истории и главных основах. — Спб., 1880.}?

Я постараюсь, Мм. Гг., убедить вас в том, что эта психологическая теория неверна, — что при известной переработке чувствований нашим сознанием они приобретают значение не только важной, но и вполне необходимой, достоверной и всеобщей основы познания внутренней стороны вещей, их внутреннего существа или субъекта, — степени гармоний и дисгармоний в их природе. На почве такой переработки материала своих чувствований и чувств человеческих дух творит искусство, построяет общие принципы нравственной деятельности и обязательные идеалы личной и общественной жизни.

Оправданию этих положений и будет посвящен мой сегодняшний реферат.

Чтобы показать вам наглядно, Мм. Гг., почему я считаю взгляд на чувство как на относительное и недостоверное начало познания и деятельности неправильным, я укажу вам пока только на один несомненный психологический факт, который и специалистами-учеными, и философами очень часто упускается из виду или ложно истолковывается. На вопрос: откуда мы черпаем уверенность в достоверности понятий нашего ума о вещах мира и о законах его, обыкновенно отвечают: из опыта. Но из какого опыта? Отвечают: внешнего опыта, основанного на ощущениях. Значит, все ощущения внешние достоверны? Конечно, нет: в области ощущений возможны ошибки, иллюзии. ‘Но, говорят нам, ум проверяет ощущения и извлекает из них общее, истинное’. По поводу этого утверждения я задам вопрос: каким же образом ум наш узнает, что общее в ощущениях истинно? Ведь восприятие вращения солнца вокруг земли тоже общее всем людям восприятие, а оно не истинно. — ‘Ум, — объясняют нам, — сличает частные восприятия с составленными им общими представлениями и понятиями о вещах и таким образом судит об истинности этих восприятий’. Допустим это. Но как ум наш приобрел уверенность в истинности своих общих представлений и понятий?

На этот вопрос нам отвечают: ‘ум убедился в их истинности, например, в истинности основных аксиом знания из того, что эти понятия оказались соответствующими или согласными с его собственными законами’. Но как мы узнали об этом соответствии или согласии наших представлений или понятий с законами нашего ума? На этот вопрос или совсем не отвечают, ибо вовсе не задают себе его, — или же отвечают весьма туманно. Говорят, например, что ‘это соответствие усматривается непосредственно’. Но в какой же форме, в форме какого душевного состояния это соответствие нами непосредственно сознается? На это возможен только один ответ: в форме чувства соответствия или согласия, то есть умственной гармонии. Что значит соответствие? Всякое соответствие означает субъективное равновесие или гармонию известного рода. Всякая гармония познается чувством, испытывается нами как чувство гармонии, как приятное чувство удовлетворения. Всякое несоответствие, дисгармония, — например, между нашими представлениями и законами ума, — испытывается в форме чувства дисгармонии, неприятного чувства противоречия, доходящего иногда до степени страдания. Благодаря этим интеллектуальным чувствам согласия и противоречия закон согласия, или тождества, и закон противоречия становятся основными законами мысли.

Отсюда ясно, что последний критерий истины и лжи лежит в чувствах истины и лжи.

Теперь вообразим, что эти умственные чувства истины и лжи совершенно относительны, индивидуальны, зависят от личности и личного настроения. Тогда, конечно, никакое твердое, достоверное знание даже для науки не было бы возможно. Но, к счастью, это предположение о полной относительности чувств истины и лжи не оправдывается фактами. Мы все испытываем с необходимостью и постоянством, недоступными никаким колебаниям, чувство истины, или умственной гармонии, по поводу положений 2 x 2 = 4, целое больше части, тело протяженно и других подобных, или, напр., по поводу умозаключения, что если А = В, а В = С, то и А = С, а также, что если все тела протяженны, а эфир есть тело, то и эфир имеет протяжение, и т. д.

Если же на судьбу достоверности в науке имеют влияние достоверные интеллектуальные чувства удовольствия и неудовольствия, то что же решает судьбу искусства как всем одинаково понятного и в своих крайних проявлениях всем людям известного развития равно сочувственного или несочувственного художественного творчества? Откуда мы знаем, что Пушкин и Лермонтов — великие поэты, что Моцарт и Бетховен — первоклассные музыканты, что Рафаэль — один из лучших живописцев? Не индивидуальны же и относительны такие суждения, — а между тем они основаны на различных чувствах гармонии или красоты, которые мы испытываем при действии на нас произведений этих гениев.

Итак, для нас, людей, вообще возможны чувства общие, достоверные, имеющие такую же степень необходимости и обязательности, какими обладают понятия нашего ума {Заметим здесь, что ведь и понятия ума не абсолютно всеобщи и необходимы, так как для убеждения в их необходимости и достоверности нужно также известное развитие ума (логическое, в параллель эстетическому, на почве которого возникает общеобязательность известных эстетических оценок).}.

Рассмотрим теперь, откуда и как образуются эти обязательные чувства и какая сторона вещей необходимо и достоверно в них открывается.

II.

Прежде всего мы должны однако точнее определить, что такое само чувство как объективный психологический факт.

Сидя в этой зале, вы все, милостивые государи, испытываете непрерывно ряд зрительных, слуховых, осязательных ощущений, которые знакомят вас со свойствами окружающих предметов, — их формами, цветами и т. д. Эти ощущения частью приятны, частью неприятны, частью, наконец, безразличны. Это значит, что по поводу них в вашем сознании возникают новые состояния, а именно чувствования удовольствия и неудовольствия, или же прямо страдания, иногда же эти чувствования так слабы и мимолетны, что вы их не сознаете и вам кажется, что свойства предметов безразличны.

Таким образом восприятие мира сознанием человека происходит в двоякой форме — в форме ощущений, которые выражают свойства, качества вещей, и в форме возникающих в связи с ними чувствований удовольствия и страдания, которые на первый взгляд тоже выражают качества предметов, но не внешние, а внутренние, — а именно их достоинства и недостатки, степени их совершенства и несовершенства.

Теперь представьте себе другое положение: ученый математик читает ученое сочинение по своей специальности, переполненное отвлеченными терминами и сложными формулами. Он тоже воспринимает некоторый объект мира при помощи ряда зрительных ощущений, но эти ощущения только условные знаки сложных представлений и отвлеченных понятий, и однако же восприятие этих представлений и понятий, составляющих переработку ощущений, также сопровождается чувствами удовольствия и страдания и другими более сложными, например радости, если он узнал новый любопытный метод вычисления, — уныние или негодование, если что-нибудь у автора книги изложено неясно или ошибочно, и т. д. Следовательно, и на высших ступенях развития представления и понятия о вещах вызывают сложные чувства удовлетворения и неудовлетворения различных форм, которые знакомят нас со внутренними, типическими недостатками и достоинствами предметов.

Ощущения и идеи, с одной стороны, чувствования и чувства — с другой, представляют два первые момента нашего взаимодействия с миром, а именно: способы восприятия его. По поводу этих восприятий начинается затем наше активное отношение к миру, наше обратное воздействие на него, психический момент которого называется волевою деятельностью. Но эта волевая деятельность имеет также два момента, параллельные ощущениям и идеям, чувствованиям и чувствам.

По поводу чувствований и чувств, приятных и неприятных, возникают прежде всего желания, стремления — приблизить предметы, или самим к ним приблизиться, если они возбуждают удовольствие, — устранить их, или же самим от них удалиться, если они причиняют страдание. Стремления и желания долго могут оставаться стремлениями и желаниями, не переходя в действия. Но, достигнув известной силы и иногда только после борьбы друг с другом, они переходят в действия или движения соответствующего им типа, осуществляющие данные желания. Особый психический момент действия — это когда сознание осуществляет желание, давая толчок (импульс) к известным движениям. Что это особый психический момент, видно из того, что мы отличаем в деятельности человека даже с нравственной и юридической точек зрения поступок от его побуждения, и признаем, например, иногда, что хорошему поступку предшествовало дурное желание, или, наоборот, дурному поступку — доброе желание, так что подвергаем желания и сами поступки отдельной нравственной оценке. Если бы действия наши были только физиологическими процессами в мышцах, то сам термин поступка, выражающий идею сознательного и намеренного действия, был бы бессмыслен. Кроме того, есть действия или движения чисто психические (безмышечные), например, действие мысли, изобретающей слово для нового понятия, — а между тем такое действие весьма отлично от простого желания изобрести слово.

Действия наши обыкновенно направлены на те самые предметы опыта, которые, действуя сами на нас, вызвали наши восприятия. Поэтому можно сказать, что в действиях наших на предметы мы возвращаемся назад к исходному пункту взаимодействия с миром, т.е. к объектам, которые его вызвали. Поэтому все психическое взаимодействие можно назвать психическим кругом, или оборотом сознания, и можно сказать, что вся наша душевная деятельность состоит из бесконечного числа разнообразных, более или менее сложных и различно переплетающихся друг с другом психических оборотов.

Выяснив идею психического оборота, возвратимся к вопросу: что же такое чувство как психологический факт?

Чувство есть, как мы видели, второй момент психического оборота как единицы взаимодействий сознания с миром, и притом чувство есть особый вид восприятия вещей, играющий важную роль в нашем действии на вещи, а именно определяющей его направление. Чувства определяют направление желаний как мотивов действия, а так как все действия определяются мотивами, то признание полной относительности и индивидуальной природы чувствований и чувств было бы признанием полной относительности и неустойчивости желаний и самих действий. На высших ступенях деятельности частные мотивы действий обобщаются в общие мотивы, или принципы действия, которые суть сложные, постоянные желания. Если все чувствования и чувства относительны, субъективны, то и все принципы и цели, или идеалы деятельности, относительны и субъективны. Между тем мы строго отличаем личные и относительные правила и задачи деятельности от всеобщих и безусловных принципов и идеалов ее, которые обязательны для всех людей.

Из этих соображений ясно, что вопрос о том, что именно и как мы познаем посредством чувства как второго момента восприятия действительности, — познаем ли мы нечто совершенно относительное, характеризующее только нашу личность, или также нечто независимое от личности — внутренние совершенства и несовершенства вещей, — ясно, говорю я, что вопрос этот весьма важен, и в теоретическом, и в практическом отношениях. В теоретическом он важен потому, что от решения его зависит признание или непризнание новой обширной области объективных знаний, — знаний истинной внутренней цены и значения вещей и всего мира. В практическом отношении он еще важнее, ибо в связи с ним находится вопрос о возможности установлений твердых объективных начал деятельности человека, которых мы все ищем, хотя иногда и не знаем, как и где их найти.

Прежде, однако, чем мы перейдем к анализу степени достоверности и обязательности чувствований и чувств как орудий познания мира и критериев деятельности человека, мы должны коснуться характера достоверности и объективности ощущений и идей.

III.

Не все ощущения и идеи дают нам истинное знание свойств и качеств вещей. Несомненно, что наша индивидуальная организация, наше минутное настроение и другие случайные, а иногда и постоянные условия существования личности влияют на неправильность познания предметов и явлений мира посредством ощущений. Но любопытно, что степень объективности и достоверности ощущений весьма различна.

Ощущения обыкновенно делятся на внешние и внутренние. Внешние ощущения — это те, которые доставляются органами зрения, слуха, осязания, вкуса, обоняния и некоторыми другими, общими путями, напр. мускульного восприимчивостью. Внутренние ощущения — это, во-первых, ощущения органов нашего тела, или органические ощущения, во-вторых, ощущения наших психических, душевных процессов. Этот большой разряд ощущений почти совсем еще не исследован психологией, и часто эти особые ощущения психических состояний и действий отрицаются психологами. Говорят, что мы сознаем действия нашего ума, наши волнения, стремления и так далее, непосредственно. Но это опять все то же неясное и неточное выражение. Всякий знает по опыту, что можно мыслить бессознательно, переживать желания, страсти и т. д., не отдавая себе отчета в них, но можно также сознавать все эти состояния и процессы как объекты внутреннего опыта. Сознавать что-нибудь как объект опыта — значит ощущать, представлять, понимать. Представления и понятия о наших душевных состояниях никем не отрицаются, а все представления слагаются из ощущений. Если бы не было ощущений психических состояний, то невозможно было бы наблюдение и изучение психической жизни путем внутреннего опыта {Об умственных или интеллектуальных ощущениях и их роли в процессах мышления мы говорили подробнее в соч. ‘К вопросу о реформе логики’ (1882), Глава III, особ. — С. 145-150.}.

Таковы разряды наших ощущений. Самые смутные, субъективные и индивидуальные — это ощущения органические. Мы ощущаем свойства наших органов весьма неопределенно, только в форме места, где они находятся и иногда их объема и веса. Менее смутны, но все-таки очень субъективны и относительны некоторые внешние ощущения, например, ощущения вкуса, обоняния, температуры. Поэтому память вкусов и запахов очень слаба и вместе с тем вкус и обоняние считаются весьма относительными, недостоверными показателями свойств вещей, так что наука пользуется ими только как второстепенными признаками при описании явлений в исследовании законов природы. Еще менее относительны, но все-таки довольно субъективны ощущения мускульные и осязательные. Поэтому и ими наука пользуется осмотрительно, и при определении, например, объема и веса вещей переводит при помощи мер и весов осязательные и мускульные ощущения на зрительные.

Из ощущений внешних всего объективнее и достовернее ощущения слуховые и зрительные. Поэтому на них главным образом и основано все достоверное знание свойств вещей и все научные исследования явлений внешней действительности. Не менее достоверны и объективны, хотя еще мало разработаны наукой, наши ощущения психических состояний и движений. Что они не менее достоверны, ясно из того, что все представления и понятия отношений между явлениями внешнего опыта на них основаны. Так, например, понятия о равенстве, различии, смежности, последовательности, причинной связи и других подобных отношениях вещей основаны на ощущениях психических действий различения, отождествления, последовательного сочетания восприятий и т. д.

Таким образом, наши ощущения имеют различную степень объективности и достоверности как показатели свойств вещей. Но и самые объективные и достоверные все же относительны и носят на себе отчасти субъективный отпечаток. Во-первых, возможны зрительные и слуховые иллюзии и галлюцинации, то есть ошибки зрения и слуха. Во-вторых, на природу ощущений влияет наша психическая организация. Давно дознано, сначала философами, потом учеными, что цветов и звуков на самом деле в мире нет, а есть разнообразные движения светового эфира, воздуха и т. д., производящие ощущения цветов и звуков, оттого еще древнейшие философы Греции говорили, что ощущения нас обманывают, что они — недостоверные показатели существующего. Ясно, стало быть, что субъективность ощущений зависит вовсе не от примеси чувствований и чувств, которые с ними сочетаются, а от индивидуальных, личных и общих условий душевной организации, которые, как мы увидим ниже, являются в свою очередь источником субъективности и для наших чувствований и чувств.

Каким же путем ощущения, заключая в себе некоторый объективный элемент, отражая в себе лишь отчасти свойства вещей мира, перерабатываются в достоверные представления и понятия о вещах, которые дают в результате объективное знание, науку? Для этого, очевидно, необходимо очистить их от случайных, индивидуальных примесей. По мнению известного психолога Вундта {Logik, 1. — S. 378-385.}, этот процесс проходит следующие ступени: мы должны убедиться, что для нас самих данное ощущение неустранимо, что оно согласно со всеми прочими нашими восприятиями и с восприятиями других людей, что источник его лежит в объекте, а не только в свойствах и законах нашего сознания, — и, наконец, следует логическим путем убедить себя и других, что иное объективное объяснение нашего восприятия, кроме принятого нами, невозможно. Только этим последним путем мы и убеждаемся, например, что восприятие движения солнца вокруг земли ошибочно, — так как оно и для нас неустранимо, и для других неизбежно, а также не противоречит прочим нашим восприятиям и причина его не может лежать только в сознании (этою причиной и оказывается, после логической переработки восприятия, объективный факт движения нашей земли), зато логически первоначальное толкование его не оправдывается и заменяется иным толкованием.

Таков сложный путь переработки ощущений и восприятий в объективно верные показатели свойств предметов, явлений и процессов в мире. А затем следует еще более сложная работа ума с целью методического обобщения восприятий в представления и этих последних — в понятия и системы понятий. Вся эта работа ума подчинена объективным законам мышления, или логическим законам. Таким образом, ощущения наши становятся орудиями и элементами научно-достоверного познания только после весьма сложного очищения их ото всего относительного в лаборатории нашего ума.

IV.

Посмотрим теперь, замечаются ли те же разнообразные ступени относительности, общности и достоверности в чувствованиях удовольствия и страдания, и доступны ли и они той же системе переработки сознанием?

Первое несомненно, ибо органические удовольствия и страдания по поводу процессов в нашем теле почти безусловно относительны и являются весьма слабым критерием при определении доброкачественности внутренних процессов. Иногда весьма неприятные органические чувствования сопровождают весьма несущественные нарушения внутреннего равновесия органов, например, боль членов при усталости, — в других случаях весьма тяжелые нарушения этого равновесия, например при перерождении тканей мозга, совершаются безболезненно. Поэтому хорошие врачи мало соображаются с болями, а тем менее — с приятными чувствованиями своих пациентов и принимают их во внимание только как второстепенный признак при диагнозе болезненных процессов и при установлении системы лечения.

Менее относительны чувствования, сопровождающие ощущения вкуса и обоняния. Дурные, неприятные вкусы и запахи указывают часто на объективную недоброкачественность пищевых продуктов или других предметов, с которыми мы входим в соприкосновение. С другой стороны, приятные вкусы и ароматы указывают на какие-то, часто весьма объективные, достоинства предметов, иначе нельзя было бы объяснить, почему ароматы известных цветов: ландыша, фиалки, розы, резеды — почти всем людям приятны. Конечно, и тут примешиваются в значительной доле личные и вообще внутренние элементы, но ведь они присутствуют, как мы видели, и во всех ощущениях. Однако влияние личного вкуса, возраста, пола, привычки еще настолько сильно отражается на чувствованиях удовольствия и страдания в области вкуса и обоняния, что судить о действительных достоинствах и недостатках вещей только по этим чувствованиям было бы неосмотрительно. Поэтому и искусства, комбинирующие ароматы и вкусы — низшие искусства, имеющие отчасти субъективную цену.

Более объективны приятные и неприятные чувствования, сопровождающие осязание и мускульные ощущения, поэтому показания их принимаются в соображение в объективных искусствах — в скульптуре и архитектуре, — в обработке поверхностей скульптурных произведений и в установлении размеров колонн и других частей при постройках. Значение идеи тяжести (обобщенной из мускульных ощущений) в зодчестве по-своему прекрасно выяснил Шопенгауэр {Мир как воля и представление, 43.}.

Всего объективнее, однако, чувствования удовольствия и страдания, сопровождающие наши зрительные и слуховые ощущения. Поэтому эти чувствования и лежат главным образом в основе эстетической оценки объективной красоты и безобразия в природе и в произведениях искусства. Все высшие искусства так или иначе действуют на глаз, а именно скульптура, архитектура, живопись, или же на слух — музыка, поэзия, или на те и другие органы совместно, как например, драматическое искусство, — причем, конечно, сюда присоединяется еще высшая оценка этих произведений, основанная на интеллектуальных, нравственных и тех особых эстетических чувствах, посредством которых мы оцениваем внутреннюю гармонию или дисгармонию в воспроизведении существенного содержания (идеи) предметов и явлений художником.

Факт существования этой высшей оценки и ведет нас теперь в область наиболее объективных и достоверных чувствований удовольствия и страдания, которые сопровождают наши интеллектуальные ощущения и ощущения наших волнений или эмоций, наших стремлений и действий. Мы уже показали выше, что объективная достоверность в науке основана отчасти на чувствах истины и лжи, или умственной гармонии и дисгармонии. Само собою, что эти общие и весьма сложные чувства вырабатываются из целого ряда элементарных чувствований удовольствия и неудовольствия, сопровождающих отдельные, простейшие умственные акты различения, отождествления, соединения и разделения ощущений. Следовательно, чувства истины и лжи черпают свою объективность в элементарных интеллектуальных чувствованиях удовольствия и страдания.

Те же элементарные интеллектуальные чувствования, несомненно, играют большую роль и в эстетической оценке, в оценке гармонии и дисгармонии или красоты и уродливости художественных образов и типов, так как чувства художественной правды и лжи, влияющие на суждения о красоте художественных образов, в значительной мере слагаются из оценки соответствия друг другу и действительности понятий и представлений, выраженных художником. Но, кроме того, в эстетической оценке играют большую роль еще и другие психические чувствования удовольствия и страдания, сопровождающие наши волнения и волевые акты, связанные с созерцанием природы и произведений искусства. Например, если мы чувствуем болезненно слишком большое напряжение психической энергии вследствие очень быстрой смены или интенсивности волнений, испытываемых при созерцании картины или слушании музыкальной пьесы, то это чувство страдания, слагающееся из ряда элементарных чувствований, заставляет нас признать произведение нехудожественным. Точно так же слишком медленный темп чувств, вызываемых произведением музыканта или драматического писателя, порождает чувство неудовлетворенности, и оттого, может быть, ‘Нибелунги’ Вагнера производят в общем нехудожественное впечатление.

Но еще более яркий образчик объективных и достоверных чувствований удовольствия и страдания, сопровождающих наши волнения и волевые акты, мы имеем в чувствованиях, которые ложатся в основание нравственной оценки явлений. Это — элементарные чувствования, из которых образуются чувства любви и гнева, страха и надежды, силы и бессилия, на почве которых со временем развиваются сложные нравственные чувства одобрения и неодобрения, любви к ближнему и сострадания, чувство долга и др. под., а также и безнравственные чувства себялюбия, злобы и пр. Если возможна объективная нравственная оценка, если есть люди и действия добрые и злые, честные и бесчестные — независимо от индивидуальных и условных взглядов отдельных личностей, — то наше знание о них главным образом опирается на упомянутые объективные чувствования, сопровождающие наши душевные движения. Если многие люди испытывают любовь к известному лицу, то это дает право думать, что его внутреннее существо представляет некоторую объективную гармонию или совершенство. Если все или многие люди, не сговариваясь, кого-либо ненавидят, презирают или боятся, то есть основание полагать, что во внутреннем существе этого лица, в организации его воли есть объективные недостатки, есть несомненная порочность. Те же заключения мы делаем и об отдельных поступках людей, определяя цену этих последних по всеобщности симпатий и антипатий, ими вызываемых. Но так как и масса современников может ошибаться, то мы более полагаемся на единодушие в чувствах разнообразного по составу потомства, и приговоры, приобретаемые на этой почве, называются объективным судом истории.

И так, Мм. Гг., параллелизм ощущений и чувствований, с точки зрения степени их объективности и достоверности, нами достаточно оправдан.

Как стоит теперь дело с обработкой чувствований и чувств? Подобно тому как ощущения перерабатываются нашим сознанием в идеи, так элементарные чувствования перерабатываются в чувства общие и отвлеченные, как в области идей различаются более конкретные продукты — представлений, имеющие объектом отдельные предметы и явления, от более отвлеченных и общих, а именно понятий, выражающих типические свойства, классы и законы вещей и явлений, так точно и в области чувств есть более конкретные и более отвлеченные — есть чувства, оценивающие достоинства и недостатки отдельных предметов и явлений, например, чувства любви и ненависти, страха и надежды, и есть чувства, оценивающие недостатки и достоинства классов, видов предметов явлений, напр., чувства красоты, истины, добра. Недаром в древности Платон настаивал на существовании высшей отвлеченной любви (Эроса) к красоте, добру как общим мировым началам. Может быть, и нравственное чувство долга, на котором Кант построил свой категорический императив долга, есть ничто иное, как отвлеченное ото всех конкретных условий чувство абсолютной гармонии воли в природе, которое мы иногда испытываем, когда возвышаемся до сознания в себе воли как мирового начала.

Из сказанного вытекает с большою вероятностью, что чувствования проходят в своем развитии те же ступени, как и ощущения, что ступени развития чувств и идей параллельны.

Теперь посмотрим, доступны ли чувствования такой же системе поверки, как и ощущения. Конечно, чувствования можно, как и ощущения, проверять с точки зрения их неустранимости, поэтому, напр., мы неоднократно подносим розу к органу обоняния, чтоб узнать степень ее благоухания. Можно также сравнивать чувствования с точки зрения их согласия и соответствия друг другу, поэтому, желая определить цену предмета, мы стараемся убедиться в его приятности не только для зрения, но и для других чувств, например, если предмет приятен с виду, мы невольно стремимся узнать, приятен ли его вкус или тон. Можно далее сличать чувствования наши с чувствованиями других людей, и это мы все постоянно делаем, делясь между собою впечатлениями удовольствия и неудовольствия, которые вызывают в нас вещи и люди, и исправляя этим путем суждения об их достоинствах и недостатках. Еще далее: ничто не мешает нам и в чувствах устранять сознанием элемент личный и субъективный, стараясь разграничивать то, что принадлежит в них объективным фактам, от того, что надо приписать нашему вкусу и субъективной организации. Этим путем и вырабатываются, например, наши эстетические суждения о красоте предметов и наши нравственные суждения о достоинствах людей.

Наконец, для приобретения полной уверенности в объективном достоинстве или доброкачественности вещей и явлений мы стараемся логически обосновать и оправдать наши чувства, сличая и проверяя друг с другом всю систему наших чувств и вырабатывая путем отвлечения их основных признаков высшие принципы и идеалы, то есть общие нормы и правила оценки вещей и деятельности человека. Эта работа есть уже, конечно, деятельность ума в обширном смысле слова, всецело подчиненная логическим законам, законам рассудка. Но в основе ее есть особый элемент творчества, который едва ли можно отнести на долю чистого рассудка. Поэтому-то Кант отличал творческую силу разума от более или менее механической силы рассудка и рядом с этим противополагал разум теоретический разуму практическому и силе суждения. Но для него все формы разума были чисто субъективными силами. Для нас они объективны. Практический разум и сила суждения Канта, с нашей точки зрения, и суть те функции ума, которые познают с помощью чувства истинные достоинства и недостатки вещей и вырабатывают в связи с этим высшие объективные цели или идеалы и отвлеченные принципы деятельности человека. В этих отправлениях разума, без сомнения, участвует творчество: чтобы правильно познать красоту и добро в мире, мы должны сами достигнуть известной внутренней гармонии чувств и душевной высоты, т. е. пересоздать себя. Воля играет огромную роль в этом процессе: подъем ее и упадок чутко отражаются на конечных результатах оценки.

По поводу этих соображений о переработке материала чувств разумом возникает однако вопрос: не есть ли все-таки объективность чувств как критериев знания и деятельности продукт все той же работы ума, которая дает объективный характер нашим представлениям и понятиям? Тогда оказалось бы, что мы должны сделать только небольшую поправку в обыкновенной теории достоверного познания, а именно признать, что рядом с ощущениями и чувствования наши подлежат умственной, логической переработке, т. е. превращению в идеи, и что то, что мы называли до сих пор чувствами, ничто иное, как идеи чувствований? Но это предположение, как мы сейчас увидим, неверно: чувства и идеи чувств не одно и то же, и значение чувств в познании может быть троякое. Во-первых, чувствования развиваются, очищаются от индивидуальных и случайных примесей и обобщаются в чувства сами по себе, независимо от понятий, и таким образом являются средствами непосредственной правильной оценки значения вещей, их достоинств и недостатков. Этот процесс составляет основу художественного творчества и он же лежит в основании всякого нравственного развития человека, независимо от понятий и теорий. Это процесс иррациональный и интуитивный, подчиненный особым законам, которые иногда выражались в понятии ‘логики чувств’, отдельной от логики ума. Что такой процесс свойствен человеческому духу, никто не станет отрицать, ибо никто никогда не был в состоянии свести к логическим законам процесс творчества и переложить в цепь понятий ту таинственную работу духа, которая заставляет человека, независимо от рассудочной деятельности, верно схватывать смысл вещей, намерения природы, характеры людей, т. е. все то, что, напр., воспроизводит в своих творениях художественный гений. Только в чувстве можно найти разгадку этого таинственного процесса: чувство пополняет пробелы в действительности, руководит различением существенного от несущественного и направляет художника в процессе воссоздания воображением природы и типов всех вещей и существ. Например, чувство красоты дает возможность скульптору угадать правильное соотношение частей тела и очертаний мышц при создании типа атлета, чувство гармонии руководит музыкантом в процессе комбинирования звуков для наиболее полного и верного изображения страсти, чувства (а не понятия) должны дать поэту средства правдивого начертания душевных состояний, поступков и характеров людей, и если он попытается заменить работу чувства работою ума, — интуитивный процесс творчества (воображения) процессом логического построения, — то он будет наказан: его произведение выйдет ‘рассудочным, холодным, лживым’. Оттого правда художественного постижения действительности путем чувств эмпирически всегда противополагается рассудочной истинности научного знания действительности, которое приобретается посредством понятий {Мы, конечно, не отрицаем и значения понятий в художественном творчестве, как и влияния чувств в научном изучении, а говорим лишь о руководящих началах и господствующих факторах того и другого. Ср. выше. — С. 19.}. Эта противоположность давно сознана всеми людьми, но психологическая теория не дала ее пока объяснить, так как не обращала внимания на творческую силу объективного чувства и на роль чувства в познавании существующего. Интуитивное, или иррациональное, познание чувством можно назвать постижением, в противоположность рациональному познанию умом, которое выражается термином понимания.

Но затем возможно еще двоякое употребление чувства для целей познания. Чувства могут, во-вторых, стать сами предметом объективного изучения ума. Они могут быть ощущаемы, представляемы и понимаемы. Таким образом чувства логически перерабатываются в понятия и это открывает нам новую область познания, которое есть по самому объекту своему прежде всего сомопознание, но если мы будем изучать чувства в понятиях не как простые психологические факты, а в их соотношении с объективными условиями, которые их порождают, с объективным содержанием, которое они выражают, т. е. как показатели объективных отношений гармоний и дисгармоний, то получим возможность построить такие понятия чувств, которые станут регулятивными принципами нашего отношения к действительности, сознательными идеалами нашей деятельности в ее отношении к объектам. На этой почве и вырастает тот вид рационального познания, которое изучает не данные отношения явлений (как это делает наука), а то, что должно быть, те цели, к которым все стремится, и идеалы, которые осуществляются и должны быть осуществляемы. Такое познание целей, должного, обязательного рационально и научно, так как оно основано на понятиях и в то же время интуитивно и иррационально, так как понятия имеют объектом готовое иррациональное содержание чувств. Поэтому в нем сложно переплетаются элементы творчества и усвоения. Усваиваемое сначала творится. Таково именно то познание, которое называется философским, а поскольку оно рационально — метафизическим. Поэтому философия не есть только наука, а есть прежде всего внутренний процесс субъективного роста человека, процесс творчества, иррациональное развитие чувства и воли — очищение их от индивидуальных и случайных элементов, — а затем уже самосознание перелагает результаты этой внутренней работы в понятия и строит рационально систему идеалов и принципов. Такова работа ума при построении всех теорий искусств и в частности теории разумной деятельности человека на пути к идеалам истины, добра и красоты. Поэтому логика, этика и эстетика суть отделы философии, а не чистой науки. Метафизика же, старающаяся перевести в понятия схваченные чувством высшие идеалы и цели, внутренний смысл и цену творчества самой природы, есть общая основа и общий метод философии и всех философских теорий: без нее невозможны ни логика, ни этика, ни эстетика, ибо понять вполне творческие цели нашего духа нельзя вне связи с творческою работою природы.

Итак, второе значение чувства в познании сводится к тому, что чувства служат главным материалом для известной новой логической работы ума.

Но есть еще одна возможность: как чувства могут стать объектом и содержанием понятий, так в свою очередь, в-третьих, есть возможность обратного выражения содержания понятий в терминах чувства. Понятия могут быть оцениваемы чувством в их отношениях, и рациональное познание может стать объектом иррациональной переработки. Понятия науки не охватывают всей действительности и потребность полноты постижения мира должна привести к новому акту творчества на почве чувства. Этот вторичный высший род иррационального познания противоположен только что указанному вторичному типу рационального познания: у последнего основа иррациональная, а у первого, наоборот, основа рациональная — знание мира в понятиях. Мы думаем, что вторичное иррациональное познание выражается всего лучше понятиями мистического, религиозного постижения действительности. Его отличительные особенности выражаются в понятии веры, которая всегда дополняет и завершает знание.

Таким образом, если чувство может служить достоверным источником познания действительности, то, кроме общепризнанного достоверного познания ее путем переработки ощущений в понятия (наука), возможно еще троякое достоверное познание — путем переработки чувствований в чувства (художественное постижение действительности), — путем переработки материала чувств в понятия (познавание целей и должного в философии), — путем переработки материала идей в чувства (высшее мистическое постижение мировых начал и смысла мирового процесса). Конечно, степень достоверности результатов познания во всех четырех случаях будет зависеть от соблюдения одного и того же условия, а именно — устранения из материала ощущений и чувствований при переработке их в идеи и чувства всего индивидуального, личного, случайного и суммирования общего, устойчивого, постоянного и необходимого, — того, что неустранимо из сознания, т. е. из понятий и чувств всех людей.

Рассмотрев кратко процессы переработки ощущений и чувствований в идеи и чувства как высшие достоверные способы восприятия действительности, мы остановимся теперь несколько подробнее на вопросах: какие стороны действительности мы познаем посредством чувствований и чувств, и насколько объективность и достоверность чувства согласна с природой или психическою организацией человека.

Припомним прежде всего ту основную истину, что человеческому сознанию вообще сами вещи непосредственно недоступны. Человек в сущности познает только свои собственные состояния или перемены в своем сознании. Он познает все существующее какою-то внутреннею психическою энергией, называемою сознанием и отделенною от мира толстою корой физических аппаратов органов тела. Следовательно, если объективно-достоверное знание для него возможно, то только в силу какой-то гармонии между его сознанием или состояниями его психической силы и фактами объективными, то есть гармонии между мыслью и бытием, которую Лейбниц называл ‘предустановленною гармонией’ и которую мы выразим в понятии единства, или однообразия, всех законов природы — законов бытия и сознания. Эту гармонию, или однообразие, нельзя пока доказать как истину несомненную, но нельзя не признать ее в высшей степени вероятною. Сама вера в нее есть один из основных законов сознания человека.

Памятуя указанную только что высшую или конечную субъективность всякого знания, спросим себя теперь, в чем и насколько оно объективно. Нет объекта без субъекта, говорил Шопенгауэр, ибо всякий предмет есть только объект представлений субъекта, но можно сказать и наоборот, что нет и субъекта без объекта, ибо познавать, чувствовать, желать, хотеть мы не можем без объекта, даже в самых глубоких внутренних процессах своих, в которых, как мы видели из анализа природы психических ощущений, субъект сам себя делает объектом познания и действия, отсюда ясно, что различие и противоположность объекта и субъекта относительны. В каждом живом существе, которое я познаю как объект, — например, в каждом из вас, Мм. Гг., есть свой особый субъект, есть свое ‘я’, — в каждом животном так же. Мало того: есть низший субъект в каждой вещи, ибо в каждой вещи есть способность какого-то, хотя бы и механического, восприятия впечатлений среды и противодействия им тою внутреннею энергиею, которая составляет основу бытия.

Объективные проявления субъектов вещей мы познаем посредством ощущений, но как мы познаем природу субъекта нашего и других существ и вещей? Чувствования удовольствия и страдания, как мы сейчас убедимся, и суть элементарные восприятия нашего субъекта и субъекта вещей. Если верно, что ощущения можно назвать выражениями познаваемых нами отношений объектов к нашему субъекту, без доли участия которого они никогда не обходятся, то в свою очередь чувствования можно назвать восприятиями отношений нашего субъекта, нашего ‘я’, к вещам. Недаром с физиологической точки зрения чувствования признаны продуктами оценки отношений между запасом нашей психической или физической энергии и ее тратой во взаимодействии с предметом. Если трата эта превышает или не достигает величины свободной энергии органа, то наступает неудовольствие, страдание, — если же она увеличивается или уменьшается сообразно величине этой энергии, то мы испытываем удовольствие, наслаждение. Следовательно, ближайшим образом мы познаем в чувствованиях состояния нашей собственной внутренней энергии, нашего субъекта, отношения его к объективным впечатлениям.

Но только ли это дано в чувствованиях? Мы уже видели, что обыкновенно чувствования кажутся нам оценкой достоинств и недостатков вещей, их внутреннего значения. Каким же образом возможно оценивать в чувствованиях гармонию и дисгармонию вещей, то есть именно внутреннее соотношение их сил, свойства их субъекта, если в конце концов чувствования определяют величину энергии нашего собственного субъекта и степень правильности ее расходования?

Тут-то мы и подступаем к самому интересному и трудному вопросу: так ли относителен и индивидуален наш. субъект, то есть наша психическая энергия, как это обыкновенно думают?

Во-первых, a priori позволительно заметить, что если ощущения наши суть восприятия отношений вещей к субъекту и если, как это несомненно, субъект наш участвует в построении всех ощущений предметов и их свойств, то признание полной относительности нашего субъекта было бы признанием и полной относительности ощущений. Если знаменатель дроби или отношения двух чисел есть величина абсолютно переменная, то при равенстве числителей и самые дроби всегда были бы различны и относительны. Ощущения могут быть постоянны и объективны только при постоянстве и объективности субъекта.

Во-вторых, если мы можем изучать субъект наш объективно, научно, то есть изучать общие законы субъекта, или внутренней психической энергии, как мы и делаем это в психологии, то значит субъект наш, кроме индивидуальных, относительных свойств, имеет свойства общие, природу безотносительную.

В-третьих, кто доказал, что психическая энергия наша в ее запасах есть величина совершенно относительная? Несомненно, есть целый ряд случаев, где она относительна, — например, величина энергий отдельных, особенно низших органов. Запасы энергии, в них скопленные, крайне ограничены, и мы быстро переходим от удовольствий, свидетельствующих о достаточности ее, к страданиям, которые указывают на ее истощение. Но, кроме этих местных, специальных энергий, которые ограничены и делают столь относительными наши органические чувствования, а также отчасти чувствования, сопровождающие вкусы, запахи и проч., есть еще другие, местные же, но менее ограниченные энергии, например, энергии органов зрения и слуха. Вследствие этого мы очень долго и объективно можем наслаждаться созерцанием картин на выставках и в галереях или слушанием музыкального исполнения в концертах. Если мы допустим, что в упомянутых органах зрения и слуха запасы энергии настолько велики, а траты их, зависящие от устройства органов, настолько малы, что отношения тех и других количественно более или менее постоянны, — а такое допущение отчасти подтверждается анатомией и физиологией этих органов, — то тогда станет понятно, почему в этих сферах восприимчивости чувствования удовольствия, неудовольствия и страдания являются не столько показателями величины траты энергии в отношении к ее накоплению, сколько качества или характера, или способа этой траты. Поэтому-то, например, дурная картина или дурная музыкальная пьеса часто менее утомляют внимание и органы чувства, чем хорошая картина и пьеса, а между тем причиняют неудовольствие. Так как способ траты энергии зависит всегда от постоянных и объективных законов общей психофизической организации и от внутренних свойств воспринимаемого предмета, то понятно, что посредством чувствований удовольствия и страдания в области зрения и слуха мы должны познавать гармонию и дисгармонию в самих вещах, в распределении их энергии, то есть качества их субъекта. Употребляя уже раз предложенное сравнение, можно сказать, что если знаменатель дробей, выражающий законы организации, будет величиной постоянною, то свойства дробей или отношений будут служить показателями изменений числителей, то есть внутренних свойств вещей, влияющих на способы траты психической энергии. Но можно сделать и другое уподобление: если человек, имеющий миллионы, будет тратить рубли на покупку вещей, то оценка их достоинства нисколько не будет зависеть от расхода, им сделанного, а исключительно от объективного сравнения их качеств друг с другом.

Далее, однако, не надо забывать, что все местные, специфические энергии наших периферических органов суть только выделения общей внутренней психической энергии субъекта, — ее проценты. Сам капитал этой последней настолько велик, что в расходовании его на внутреннюю мозговую деятельность величина траты, которая еще донельзя уменьшается от устройства аппарата, то есть мозга, так ничтожна, что тут уже об относительной, ограниченной, индивидуальной оценке не может быть и речи. Капитал нашей общей жизненной энергии настолько велик, что мы безопасно можем делать из него даже весьма значительные внутренние займы, не испытывая никаких страданий. Это все равно, как государство может делать при большом количестве богатств, скрытых в недрах земли его, большие внутренние займы, не подвергаясь бедствиям разорения. Всякое объективное творчество нашего ума и есть трата общей психической энергии, не подчиненная закону относительности и индивидуальной ограниченности, какие замечаются в расходовании некоторых местных энергий. Общий капитал нашей психической энергии, этот глубочайший корень нашей жизни, и есть то, что мы называем сознанием, субъектом, душою человека и что масса человечества признает неистощимым, бессмертным началом в человеке. Насколько он неистощим, мы теперь не будем рассматривать {Заметим только, что факты общего душевного утомления и необходимости сна еще ничего не говорят в пользу истощимости общего капитала душевной энергии, так как и физиология объясняет явление сна накоплением в мозгу продуктов разложения, которые должны быть устранены для дальнейшей психической деятельности. Очевидно, стало быть, что нелепо было бы толковать явление сна как доказательство истощения душевных сил, и наивно было бы думать, что во сне вновь восстановляется весь душевный капитал человека. Тогда непонятны были бы явления воспоминания и непрерывного, в течение многих лет, месяцев и годов, художественного или иного творчества.}, но не можем не обратить внимания на тот факт, что как бы ни были истощены энергии отдельных органов, общий запас психической энергии иногда остается настолько велик, что за счет его даже умирающий человек, при последнем издыхании своем, может объективно наслаждаться эстетически, нравственно и интеллектуально.

Итак, во всяком случае, несомненно, что общие запасы психической энергии, которые тратятся внутреннею психическою деятельностью субъекта, не подлежат непосредственной количественной оценке в чувствованиях и что, следовательно, чувствования удовольствия и страдания и сложные чувства в этой области имеют еще менее относительный, условный характер, еще менее зависят от количества траты и еще более от ее качества, чем в области зрения и слуха. Этим-то и объясняется, Мм. Гг., почему чувства любви и ненависти, страха и надежды и др. под. могут с известными ограничениями служить показателями объективных достоинств и недостатков вещей и существ — форм гармонии и дисгармонии их внутренней природы, их воли и вообще их субъекта. Тем же способом объясняются еще более объективные по значению оценки, чувства эстетические, интеллектуальные, нравственные и религиозные, посредством которых мы познаем различные общие роды объективной гармонии, объективной цены вещей, а именно: 1) степень и законы гармонии во внутреннем существе вещей, в их воле или субъекте — в чувствах нравственных, в чувствах добра и зла, 2) степень гармонии между этим внутренним существом, или субъектом вещей, и его воплощением, его формой — в чувствах эстетических, в чувствах красоты и безобразия, 3) степень и законы гармонии между отдельными формами, или феноменальными воплощениями субъектов — в чувствах интеллектуальных, в формальных чувствах истины и лжи, согласия и противоречия, и наконец 4) общую гармонию объекта и субъекта, природы и ее воли в мире — в чувствах религиозных. Непосредственно все эти виды гармонии мы, конечно, познаем в себе самих, в форме гармонии нашей воли, нашего чувства, ума и сознания или духа в его целом, но по самой природе нашего субъекта и его тождеству с объектом, по самому однообразию законов сознания и бытия все эти виды гармонии приобретают для нас смысл объективный, значение достоверных показателей объективной гармонии. Может быть, кто-нибудь скажет, что знание объективной гармонии и ее форм при помощи чувства не может быть абсолютно, ибо мы — люди — не знаем, как воспринимают эти формы гармонии другие существа. Но ведь и знание свойств и законов вещей посредством ощущений и идей не абсолютно по той же причине. Речь идет не об абсолютном знании, а об одинаковой степени приближения к этому последнему — столько же знаний, даваемых ощущениями, сколько и знаний, даваемых чувствованиями.

Познавая гармонию, мы в то же время созидаем ее в себе посредством упомянутого выше процесса творчества, и это познавание созидаемой нами внутренней гармонии есть построение принципов, идеалов, и вот почему познание объективной цены вещей так же неразлучно с построением идеалов и принципов, как неразлучны чувство и воля — эти два наиболее чистые проявления субъекта. Таким образом, на почве объективного чувства как формы познания вещей созидается и объективная воля, руководимая объективными, общеобязательными идеалами и принципами. Оттого и возможна логика как объективная теория искусства познания, этика — как объективная теория искусства хотения, эстетика — как объективная теория искусства чувствования. Само существование этих теорий искусств является уже показателем объективного и всеобщего характера гармонии, которую они стремятся установить в деятельности субъекта. Ведь само стремление построить этику, т. е. свод нравственных принципов, есть уже нравственное стремление. Поэтому логика есть проявление объективного чувства и принципа истины, этика — объективного чувства и принципа добра, эстетика — объективного чувства и принципа красоты, насколько эти принципы уже бессознательно содержатся в высших чувствах, до которых доработался наш субъект внутренним процессом творчества, не зависимым от понятий.

Таким образом, отвечая на поставленные выше вопросы, мы вправе сказать, что чувствования и чувства дают нам возможность более или менее объективно познавать различные формы и степени гармонии или совершенства в отношениях субъектов и объективных проявлений их в мире и в нас самих. Это познание нисколько не противоречит нашей организации, потому что, кроме индивидуального и относительного субъекта, в каждом из нас есть субъект общий, постоянный, мировой, подчиненный в своем действии и в своих отношениях к миру законам постоянным и объективным.

VI.

Чтобы дать законченность настоящему рассуждению, мне остается обратить внимание ваше еще на одно обстоятельство. Наш общий, единый со всем миром субъект, который познает мир в себе и себя в мире, имеет и свое общее красноречивое воплощение в том великом, глубоко объективном чувстве, которое мы называем любовью, этом принципе мирового единства и всеобщего союза существ и вещей.

Правда, мы сливаемся в единый мировой субъект и в других чувствах, когда поклоняемся все вместе красоте, истине и добру, — когда мы увлечены общим чувством упоения перед иною картиной природы или художника, или при звуках чудной музыки, — когда мы приходим в единодушное изумление и восторг при новом великом открытии науки, знания, — когда мы преклоняемся в общем умилении перед добрым, бескорыстным поступком. Но все эти формы слияния людей в объективных чувствах только потому и возможны, что все упомянутые специальные чувства добра, истины, красоты суть формы одного высшего и наиболее объективного чувства — любви, любви друг к другу и к миру, любви к гармонии вообще, — любви к Богу, как говорил Спиноза. В этом чувстве высшего Эроса, как его называл Платон, исчезает различие субъекта и объекта, ибо оно само есть воплощение высшей объективной гармонии и имеет объектом высшую гармонию мира. Когда мы испытываем друг к другу это чувство, в нас пульсирует один и тот же мировой субъект, стремящийся слиться воедино — тот самый, который нашел себе воплощение и в природе и в нас, и который, познавая мир, узнает себя в нем. Такова именно основа и сущность сострадания, по мнению Шопенгауэра. Но сострадание есть только одна из форм любви, и Шопенгауэр напрасно отрицал нашу способность радоваться вместе с миром. Если бы этим мыслителем не руководило одностороннее, мрачное настроение уединившегося от мира отшельника, то он понял бы, что субъект мира, его воля, на основании беспристрастного психологического анализа представляется не злою, а доброю волей, — что воля в основе своей и есть любовь как объективное стремление, основанное на объективном чувстве, и что злая воля есть воля извращенная, есть нарушение закона мировой гармонии в субъекте.

Я закончил, Мм. Гг., и если мне, может быть, по недостатку времени и личному неумению не удалось показать вам все широкие приложения учения об объективности чувства в области науки, искусства, философии и религии, то, по крайней мере, надеюсь, мне удалось в достаточной мере выяснить, что обратное учение о полной относительности и субъективности чувства есть печальный предрассудок, странное недоразумение. Вы спросите: но как мог такой предрассудок образоваться именно в наше передовое, научное время, особенно если принять во внимание, что психология существует более 2000 лет, а наука достигла столь значительного развития? Отвечать на это нетрудно: человечество медленно делает свои завоевания на пути к истине. Сто лет тому назад Кант первый дал в психологии особое право гражданства чувству наряду с умом и волей. С тех пор психологией чувствований занимались много, но научная разработка этих явлений душевной жизни началась лишь в самые последние десятилетия, и в труде о чувствованиях несколько лет тому назад я имел случай показать, как ничтожны были до сих пор результаты этой научной разработки явлений чувства.

Я не думаю, чтобы и мне в настоящем рассуждении удалось сколько-нибудь исчерпать вопрос о значении чувства в познании и деятельности человека, но мне кажется, что на том пути, который здесь намечен, возможна новая, более плодотворная разработка вопроса, чем на почве старого взгляда на чувство как на безусловно субъективную сторону душевной жизни человека. Вспомним прекрасное замечание Фр. А. Ланге в последней главе его ‘Истории материализма’: ‘Одно только может привести человечество к постоянному миру, именно, когда будет познана непреходящая природа всякого творчества в искусстве, в религии и философии, и когда на основании этого познания распря между исследованием и творчеством будет навсегда примирена. Тогда будет найдена и многообразная гармония истинного, доброго и прекрасного…’. Я лично твердо убежден, что эти высокие мечты осуществятся лишь тогда, когда психология выяснит истинное непреходящее значение чувства в познании и деятельности человека, и когда человечество перестанет раболепствовать перед умом как единственным надежным руководителем жизни. Ум столь же субъективен (в известном значении этого слова), как и чувство, — чувство не менее объективно (в другом значении), чем ум или рассудок человека. Все наше познание субъективно, так как нет объекта (или предмета познания) без субъекта, воспринимающего все существующее по законам внутренней своей организации в формах, свойственных нашему сознанию. Но вместе с тем всякое познание и творчество объективно, ибо объекты налагают свою печать на все восприятия и действия субъекта, не говоря о том, что сам субъект подчинен в своем существовании и деятельности законам объективным, т. е. общим и необходимым. Задача всякого познания и творчества состоит не в том, чтобы устранить из восприятий субъективное, которое неустранимо и неотделимо от объективного, а лишь в том, чтобы устранить относительное, индивидуальное, случайное как в субъективных, так и в объективных элементах восприятий. И тогда останется и в понятиях и в чувствах общее, непреходящее, для всех людей обязательное.

ЗНАЧЕНИЕ ЧУВСТВА В ПОЗНАНИИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА

Читайте также: