ЖУРНАЛЬНЫЕ ОТМЕТКИ
ЖУРНАЛЬНЫЕ ОТМЕТКИ
<,24 декабря 1844>,
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Журнальные отметки, Некрасов Николай Алексеевич, Год: 1844
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Н. А. Некрасов. Полное собрание сочинений и писем в пятнадцати томах
Том двенадцатый. Книга первая. Статьи. Фельетоны. Заметки 1841—1861
СПб, ‘Наука’, 1995
Между тем, как мы поигрываем в преферанс и слушаем итальянскую оперу, время беспощадное, неумолимое, как сказал бы поэт, идет себе да идет безостановочно, с точностию неукоснительной, как сказал бы иной чиновник… Время идет, но мы идем ли за временем? Без всякого сомнения!.. Доказательств этому тысячи на каждом шагу. Петр Иваныч в прошлом году получал тысячу двести рублей жалованья и имел только одну лошадь, нынче он имеет уже две лошади и смотрит так, как будто получает двенадцать тысяч, у Ивана Карпыча в прошлом году был подбородок только в два этажа, и он, хотя с некоторым усилием, проходил в одну половину дверей, теперь у него на подбородке прибыла еще складка, и если дверь не отворена настежь, его случается ‘выпирать’, как выперли Ивана Никифоровича, когда он завяз в дверях миргородского суда, Алексей Степаныч в прошлом году утверждал, что ничего на свете не может быть лучше жареной индейки с труфлями, теперь он утверждает, что, несмотря на упадок вкуса, в отечественной литературе нашей есть много произведений, которыми может гордиться всякая литература, значительное лицо, действующее в повести ‘Шинель’, наведывалось прежде к Обухову мосту, теперь оно предпочитает ездить к Чернышеву и иногда к Самсониевскому, Карп Иваныч в прошлом году страшно проигрывал в преферанс, в нынешнем он в значительном выигрыше, у Каролины Федоровны прибыла морщинка на лбу и убыло одним обожателем, Терентий Степаныч в прошлом году был титулярный советник, в нынешнем он уж коллежский асессор, Гордей Петрович, Прасковья Павловна и сотни подобных им благонамеренных чиновников и благоприличных дам совсем не умели есть в прошлом году, в нынешнем они едят так, что даже иногда являются на их обеде люди, которые решительно неспособны к разговору о капусте и огурцах и вовсе не имеют охоты запасаться такими сведениями. А все отчего? Оттого, что нынешний год дал нам доктора Пуфа… И так далее и так далее, словом, куда ни оглянись, перемен тьма… Есть, правда, и явления противные, но все-таки не чуждые некоторого значения. В прошлом году играли в преферанс без приглашений и консоляции отдавали сдающему, в нынешнем играют с приглашением и консоляции отдают приглашающему, в прошлом году нельзя было решительно достать места в Итальянскую оперу тому, кто не абонировался, в нынешнем это возможно,— шаг вперед несомненный! Люди, которые прежде считали за долг восхищаться оперой, хотя бы им там было и скучно и как-то неловко, и думали, что, не побывав раз в опере, они проиграют во мнении общества, победили в себе этот предрассудок и теперь идут туда, куда влечет их наклонность. Повторяем: мало, очень мало явлений, которые обнаруживали бы застой. Не говорите мне, что мы так же точно, как в прошлом году, ходим по Невскому проспекту, заложив руки в карманы и рассуждая о преферансе и о том, что прибыло на шее у Ивана Семеныча или Карла Кондратьича, что мы — как выразился один писатель — по-прежнему делаем ‘ничего’ с такою озабоченною торжественностию, как будто делаем очень много. Я этого слышать не хочу, мы делаем, что делается, что хочется делать, что приятно нам делать… Иной вопрос, если б мы делали это, как говорится, через силу! Но я стою на том, что, если б у нас отняли карты и подсунули нам вместо их какую-нибудь другую игрушку, многие из нас были бы глубоко огорчены, а другие совсем не знали бы, что им делать: потому что есть такая пора в жизни, достигнув которой человек лишается всякой возможности к какому-нибудь повороту. Доказательство у меня налицо: люди, которые провели за вистом лучшую пору жизни, и теперь играют в вист, несмотря на быстрые успехи преферанса и на всеобщее презрение к висту, которое не может не падать и на тех, кто остался ему верным.
Что ни говорите, я утверждаю, что нынешний год не пропадал для нас даром хоть бы и потому… почему, как бы вы думали?.. Потому что этот год, как я уже сказал выше, дал нам доктора Пуфа! Такие великие, освежающие и питательно-плодотворные явления выкупают многое, потому что великие люди не родятся как грибы, но посылаются судьбою чрез долгие периоды времени, когда то, чем держалось человечество в течение многих лет, перестает быть удовлетворительным и нужно новое зерно, которое, будучи брошено на почву общественности и воспитано с терпением и рачительностию, дало бы новый, более удовлетворительный плод. В истории желудка, так же как и в истории человечества, не бывает скачков, но все вытекает из строгой необходимости. На этом основании мы решительно утверждаем, что доктор Пуф не есть явление случайное и еще менее явление, которому должно исчезнуть без следа резкого и многозначительного. Нет, он явился вследствие необходимости, вследствие духа времени. Наш век хлопочет о желудке, как не хлопотал ни один век. Все приносится в пользу желудка, век наш — век желудочный… Есть на дальнем севере страна, которая также не прочь от направления века, которая в некотором отношении даже предупредила это направление: она ест много, ест часто, и гигантские размеры брюшных полостей некоторых сынов ее могли бы заставить побледнеть желудки всей остальной Европы,— но она не умеет есть, ей нужен гений, который научил бы ее есть… и вот является гений, гений желудочный… Что может быть естественнее, разумнее, последовательнее этого явления? …А если явление было необходимо, то и невозможно, чтоб оно было бесплодно. Цель наша была только заметить, что 1844 год ознаменовался явлением доктора Пуфа и что это явление имеет смысл серьезный, входить же в исчисление благотворных влияний, произведенных доктором Пуфом в течение короткого срока его развивающейся деятельности, было бы долго, потому что они неисчислимы. За особенное счастие почитаем сообщить, что деятельность доктора Пуфа не только не прекратится и в следующем году, но, напротив, усилится. Он будет по-прежнему читать лекции свои в ‘Записках для хозяев’ при ‘Литературной газете’… Впрочем, вот отрывок из последней лекции доктора Пуфа (см<,отрите>, ‘Литературную газету’, No 50), из которого можно видеть до некоторой степени результат годовых трудов оратора и цель предлежащих ему действий.
‘В нынешнем году я в последний раз, м<,илостивые>, г<,осудари>,, имею честь беседовать с вами, в будущем году я вам сообщу самые замечательные письма из моей огромной переписки относительно кухонных предметов, смею надеяться, что эта переписка вам понравится еще более моих лекций, которые снискали мне общую благосклонность и столь лестную доверенность.
Целый год, м<,илостивые>, г<,осудари>,, я прилагал попечение о благе ваших желудков — легко сказать! — желудков, т. е. самых причудливых тварей в сем мире. И между тем, могу сказать без самолюбия, ни один желудок не был обманут в своих ожиданиях: кому не нравилось одно, тот находил утешение в другом — наслаждения кухни так многочисленны, так разнообразны! — Чудное дело! ни одна жалоба до меня не достигла, кто в точности исполнял мои наставления, тот никогда не заблуждался. Иные в моих лекциях обращали внимание только на рецепты, но были другие, которые изучили вполне теорию кухонного производства и, к величайшей досаде своих поваров и кухарок, уверились в следующей аксиоме, до которой я всегда старался довести моих слушателей: ‘можно есть дешево и хорошо, можно есть очень дорого и очень дурно!‘
Мне известно, что многие добрые хозяюшки, по милости доктора Пуфа, перевернули вверх дном свою кухню и не остались внакладе, до сих пор многие из них не могут надивиться, отчего, при меньших издержках, из того же мяса, из тех же кореньев, у них теперь на столе каждый день по крайней мере хороший суп и хорошее жареное — две самые важные вещи во вседневном обеде, не говоря о других маленьких сладостях между тем и другим, еще менее могут понять они, отчего их отцы, мужья, братья сделались гораздо милее со времени этого кухонного переворота, муж не ворчит, а с каким-то тайным любопытством садится за стол, ожидая, чему новому набралась хозяюшка от доктора Пуфа и чем она его полакомит, заметили даже, что с того времени дамы приобрели большой вес в семействе — что мудреного! Женщина перестала быть существом, которое надобно кормить, но сделалась существом, которое кормит,— большая разница! Мужья и братья поневоле укротились: они ясно видят, что в руках жены или сестры — судьба их желудков. Вот тайна, которую мы до сих пор скрывали, боясь, чтоб мужья нам не сделали помехи, теперь же, по милости кухни, жены держат мужей в повиновении, а этого нам всегда и хотелось по особой нашей преданности к прекрасному полу.
Шутка шуткой, господа, дело делом. Доходили до нашего слуха следующие толки: говорили: — ‘Что это такое? как можно так заниматься едою? стоит ли кухня такого внимания? ведь это не литература, не поэзия? — был бы сыт человек—вот и все тут’. Эти господа не поняли, в чем дело: ‘Был бы человек сыт!’ — говорят они,— да забывают прибавлять: ‘Сыт и здоров!’ — а здоровье зависит от уменья есть — спросите об этом любого медика. Можно объесться и отравиться за два рубля, за полтину, можно выйти с легким желудком из-за обеда в 50 рублей. Все дело в уменьи. Да и все это вздор, все обман, лицемерие! Что притворяться — человеку мало того, чтоб блюдо было сытно, ему надобно, чтоб блюдо было и вкусно, и не совсем по прихоти, а потому, что если блюдо вкусно, то и переваривается хорошо в желудке, в человеке есть врожденный инстинкт, по милости которого мы, по отвращению, производимому в нас блюдом, догадываемся, что оно нам вредно.
С другой стороны, поверьте, господа, что кухня гораздо теснее связана с семейственным благоденствием, нежели как обыкновенно думают. Я боюсь на сем свете двух родов людей: голодных и тех, которые страждут дурным пищеварением. Этих людей может усмирить лишь благоразумная рациональная кухня и ничто более. Будьте уверены, что все эти, по-видимому, маленькие обстоятельства, как-то: хороший стол, меньшая издержка, здоровье — действуют сильно на все наши семейные отношения, человек, хорошо пообедавший, меньше принимает к сердцу разные житейские огорчения, досада, словцо некстати и прочее тому подобное падает на пол, хорошо пообедавшему лень за этою дрянью нагибаться, будь он голоден — поднял бы он с полу, и эта бы дрянь росла, росла — и выросла бы с доброго слона, в этом вся тайна семейного спокойствия.
У меня есть знакомые супруги, оба прекрасные люди и, кажется, сотворены друг для друга, одна между ними была беда: жена говорила, что довольно на каждый день трех блюд, а муж говорил, что необходимо шесть, только на этом спор у них состоял, что же вышло? Начинали спорить о блюдах, а с досады заходил спор и о другом — лиха беда начать, а там и пошло, каждый день все больше и больше, кончилось тем, что нежные супруги возненавидели друг друга и разъехались, а чего больше жаль, что оба правы, жена говорила: ‘Не по доходам иметь нам каждый день больше трех блюд!’, а муж отвечал: ‘Если из трех блюд два не удадутся, что у нас часто случается, то вставай из-за стола голодным, а когда шесть на столе, тогда если не одним, так другим наведешь’. Я предоставляю вашей прозорливости догадку: чем бы и очень легко можно было помирить супругов.
Кухня — важная, едва ли не главнейшая часть домашнего хозяйства, у кого на кухне порядок, кухарка опрятна, посуда чиста, хорошо вылужена — у того и в целом доме порядок, кто знает толк в припасах, тот знает счет в деньгах, кто знает, как готовится кушанье, к тому повар не подъедет с турусами на колесах, кто понимает физические причины, отчего бульон хорош или дурен, тот, право, образованный человек и годится на многое.
Не верьте, господа, тем жеманным дамам, которые готовы всегда не только хорошо, но даже сильно и очень сильно поесть, а между тем привередничают, говорят, что они не кухарки, что им неприлично заниматься съестными вещами, что это как-то странно, как-то нейдет к их воспитанию, к их нравственности,— им бы все сидеть сложа ручки, сплетничать, да пересуживать, да наушничать. Все это ложь, господа, ложь, от которой столько бед на сем свете. Узнается дело по следствиям, дерево — по плодам, коли плод дурен, то знак, что само дерево дурно. Вот, примером сказать, немки и англичанки: они читают и Гете, и Шиллера, и Шекспира, т. е. все то, о чем жеманные дамы едва слыхали, и играют на фортепьянах, да и не одни польки и мазурки,— а каждая немка, даже самого высшего сословия, с малолетства приучена хоть раз в неделю бывать на кухне и знать, что и как там делается. И что за жены, что за матери выходят! Будьте уверены, любезные маменьки, что иначе смотрит муж на жену, которая знает его и накормить, и успокоить, и здоровье детей сохранить, и гостей угостить, и деньги за окошко понапрасну не кидать. Жизнь наша вся состоит из мелочей, крупные обстоятельства приходятся редко, да и они — другая история, счастлив тот, кто умеет устроить свою жизнь так, чтоб мелочи-то ему не бороздили, а шли бы, как колеса в доброй машине, многое в жизни зависит от безделиц, когда эти безделицы цепляются за нас каждый день, у кого нет порядочного стола, у того жизнь неполна и при деньгах он словно нищий.
Так не брезгайте, господа, кухнею и не обижайте ее понапрасну, лучше вникните: отчего кухня существует между людьми вместе с огнем, платьем, домами, печами и со многими другими вещами, которых нет между животными? Вот вам задача, поломайте-ка голову над нею, а потом уже приступите к оценке котлеток в папильотах’.
Теперь бы следовало говорить, что делается в Петербурге. Но в Петербурге ничего особенного не делается: завтра наступят праздники и все оживится, таким образом, есть надежда, что в будущем фельетоне мы найдем сообщить вам кой-что о Петербурге новенькое. Теперь же знаем только, что вышло несколько новых детских книг, о которых поговорим на днях в ‘Библиографии’…
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: РИ, 1844, 24 дек., No 291, с. 1161—1163.
В собрание сочинений включается впервые.
Автограф не найден.
Авторство установлено Б. Я. Бухштабом на том основании, что почти весь фельетон посвящен шутливым восхвалениям кулинарных ‘лекций’ доктора Пуфа (В. Ф. Одоевского), публиковавшихся в приложении ‘Записки для хозяев’ в ‘Литературной газете’. Исследователем отмечается эта тема как одна из постоянных тем фельетонов Некрасова 1844 г. ‘Это вызвано,— пишет Бухштаб,— очевидно, стремлением привлечь к ‘Литературной газете’ внимание читателей в период подписки на 1844 и 1845 годы. О Пуфе говорится здесь как о великом человеке, в обычном тоне, принятом Некрасовым, когда он касался этой темы’. Тематические совпадения этого фельетона с фельетонами ‘Литературной газеты’: ‘Хроника Петербургского жителя’, ‘Письмо *** ского помещика о пользе чтения книг…’, ‘Нечто о дупелях…’, ‘О лекциях доктора Пуфа вообще и об артишоках в особенности’ (см. с. 60—61, 78—79, 133—134, 153—155) — позволяют с большой степенью вероятности считать Некрасова его автором (Бухштаб, с. 64). Сатирическая направленность, обличающая застой духовной жизни обывателей, которые ‘делают ‘ничего’ с такою озабоченною торжественностию, как будто делают очень много’, посвящают свой досуг обжорству и игре в карты, сближает этот фельетон ‘Русского инвалида’ со стихотворным фельетоном Некрасова ‘Говорун’, стихотворениями ‘Чиновник’ (1844), ‘Новости’ (1845), ‘Признания труженика’ (1854).
С. 182. …как выперли Ивана Никифоровича, когда он завяз в дверях миргородского суда’ — Отсылка к ‘Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем’ Н. В. Гоголя (1834).
С. 182. …значительное лицо, действующее в повести ‘Шинель’, наведывалось прежде к Обухову мосту, теперь оно предпочитает ездить к Чернышеву и иногда к Самсониевскому’ — О привычках ‘значительного лица’ в повести Гоголя сказано: ‘За ужином выпил он стакана два шампанского — средство, как известно, недурно действующее в рассуждении веселости. Шампанское сообщило ему расположение к разным экстренностям, а именно: он решил не ехать еще домой, а заехать к одной знакомой даме Каролине Ивановне <,…>, к которой он чувствовал совершенно приятельские отношения’ (Гоголь, т. III, с. 171). Место жительства ‘знакомой дамы’ ‘значительного лица’ в повести не указывается, мосты Самсониевский и Чернышев не упоминаются. Обухов мост упомянут один раз в конце повести без связи со ‘значительным лицом’: ‘И точно, один коломенский будочник видел собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение <,…>, он не посмел остановить его, а так шел за ним в темноте до сих пор, пока наконец привидение вдруг оглянулось и, о становясь, спросило: ‘тебе чего хочется?’ и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. <,…>, Привидение <,…>, направив шаги, как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте’ (там же, с. 173—174). Чернышев мост — см. примеч. к с. 215, Самсониевский (правильнее — Сампсониевский) мост — деревянный мост через Большую Невку, соединявший Петербургскую и Выборгскую стороны, Обухов мост — мост через Фонтанку на Царскосельском (ныне Московском) проспекте.
С. 182. ...в прошлом году был титулярный советник, в нынешнем он уж коллежский асессор’ — Титулярный советник — чиновник IX класса, коллежский асессор — чиновник VIII класса табели о рангах.
С. 182—183. …мы — как выразился один писатель — по-прежнему делаем ‘ничего’ с такою озабоченною торжественностию, как будто делаем очень много.— Ср. у Белинского в статье ‘Петербург и Москва’: ‘Петербургский житель вечно болен лихорадкою деятельности, часто он в сущности делает ничего, в отличие от москвича, который ничего не делает, но ‘ничего’ петербургского жителя для него самого всегда есть ‘нечто’: по крайней мере, он всегда знает, из чего хлопочет’ (Белинский, т. VIII, с. 408). Статья Белинского к моменту выхода данного фельетона Некрасова уже была написана, но еще не была опубликована (будет напечатана в начале 1845 г. в первой части ‘Физиологии Петербурга’).
С. 184—187. ‘В нынешнем году я в последний раз ~ к оценке котлеток в папильотах’.— Некрасов полностью приводит очередную ‘Лекцию доктора Пуфа’ (ЛГ, 1844, 21 дек., No 50, ‘Записки для хозяев’, с. 398—399).
С. 187. …Вышло несколько новых детских книг, о которых поговорим на днях в ‘Библиографии’.— См. наст. том, кн. 2.