Журналистика из Теннесси
Журналистика из Теннесси
Журналистика из Теннесси, Твен Марк, Год: 1896
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Марк Твен — Английская и американская литература на страницах томской дореволюционной периодики.
Томский государственный университет, Томск, 2010.
Перевод: не указан.
Воригинале: М. Twain ‘Journalism in Tennessee’, 1871.
Перевод опубликован в ‘Сибирском вестнике’. 1896. No 200 (13 сент.). С. 2-3.
Распознаваниеи проверка орфографии: Журналистика Хемингуэя (Журналистика и публицистика Эрнеста Хемингуэя)
Доктор уверил меня, что южный климат был бы очень полезен моему здоровью, и вот я отправился в Теннесси, где получил место помощника редактора при газете ‘Утренняя слава и воинский клик Каунти-Джонсон’. Явившись принимать должность, я застал главного редактора развалившимся на трехногом стуле, причем ноги его покоились на столе. В комнате стоял еще один сосновый стол и плачевного вида стул, как тот, так и другой заваленные газетами, вырезками и рукописями. Находился также и деревянный ящик с песком, сплошь усеянный сигарными и папиросными окурками.
На редакторе были надеты белые полотняные брюки, черный сюртук и маленькие, тщательно вычищенные сапоги. Он носил плоеные рубашки со старомодным стоячим воротником, пестрый шейный платок и перстень с печатью. Он курил сигару и в погоне за каким-то словцом водил рукою по голове, чем привел в большой беспорядок свою прическу. Вид у него был страшно нахмуренный, и я заключил, что он занят составлением особенно заковыристой передовицы. Он мне велел взять местные листки, просмотреть их и написать статью о духе прессы в Теннеси, в которой нужно упомянуть обо всем, что представляет какой-нибудь интерес.
Я написал следующее. Журналистика в Теннеси.
— Редакторы ‘Полунедельного землетрясения’ впали, очевидно, в ошибку относительно железной дороги на Балитак. Железнодорожная компания вовсе не намерена оставить в стороне Бузардвилль, напротив, она считает это место за один из важнейших пунктов на линии, а потому и не может не желать воспользоваться им. Господа сотрудники ‘Землетрясения’ конечно с удовольствием сделают надлежащую поправку.
— Г. Джон Блоссом, деятельный редактор издаваемой в Гиггинсвиле газеты ‘Громовая стрела и боевой крик свободы’ прибыл вчера в наш город. Он остановился в Ван-Бурен Гауз.
— Мы замечаем, что наш собрат из МьюдСпрингского’Утреннего воя’ ошибся, предположив, что выбор Ван Вертера факт еще не состоявшийся, но прежде чем до него дойдет настоящее напоминание, он, наверное, сам исправит свою ошибку. Без сомнения его ввели в заблуждение неточные сведения о выборах.
— С удовольствием отмечаем следующий факт: город Блатсрс-вилль заключил контракт с несколькими нью-йоркскими джентльменами, которые обязуются устроить мостовую из Никольсоновского пластыря на едва проходимых городских улицах. ‘Ежедневное ура’ сильно ратует за это предприятие и, кажется, не сомневается в его окончательном успехе!
Я вручил рукопись редактору для принятия, изменения или уничтожения. Он взглянул на нее, и чело его омрачилось. Глаза его забегали по страницам, и лицо приняло зловещее выражение. Очевидно, что-то было не так. Вдруг он вскочил и закричал: ‘Гром и молния! Неужели вы думаете, что я буду говорить подобным тоном об этих скотах. Разве мои подписчики в состоянии переварить подобную кашу? Дайте-ка мне перо!’
Никогда не видал я, чтобы чье-нибудь перо так злобно царапало и черкало или так беспощадно перепахивало глаголы и имена прилагательные, написанные другим человеком. Когда редактор был в самом разгаре работы, кто-то выстрелил в него через открытое окно.
— А, — сказал он, — это, верно, бездельник Смит, я поджидал его еще вчера. С этими словами он выхватил из-за пояса матросский револьвер и выстрелил. Смит упал раненный в бедро. Вследствие этого, Смит, который как раз в это время стрелял в другой, промахнулся и попал в человека, совершенно стороннего. Он попал в меня. Отстрелил мне всего лишь один палец.
Главный редактор снова занялся своими поправками и вычеркиваньем.
Едва успел он окончить эту работу, как через печную трубу влетела бомба и разорвала печь на тысячу кусков, впрочем, дальнейшего ущерба не нанесла, и только заслонка выбила мне два зуба.
— Печь в конец разрушена, — заметил главный редактор.
Я сказал, что и я того же мнения.
— Ну да эго не важно. При такой теплой погоде печь все равно не нужна. Я знаю, кто это сделал. Я до него уже доберусь. Вот вам рецепт, по которому вы должны писать.
Я взял рукопись. Она до такой степени была испещрена помарками и вставками, что даже её родная мать, если бы таковая имелась, не узнала бы ее. Я прочел следующее:
— Журналистика в Теннесси. — Закоренелые лгуны ‘Полунедельного землетрясения’, очевидно, опять стараются навязать благородному и рыцарскому народу подлую и скотскую ложь относительно славнейшей идеи девятнадцатого столетия — железной дороги в Бал и так. Мысль, будто Бузардвиль останется в стороне от дороги, могла родиться только в их собственных отвратительных мозгах, или вернее в том месте, которое они считают за мозги. Они сделали бы лучше, если бы проглотили сами эту ложь, потому что тогда они спасли бы свои тела — эти настоящие трупы гадов — от столь заслуженной порки.
— Осел по имени Блоссом из ‘Громовой стрелы и боевого крика свободы’ опять здесь. Его заперли в смирительный дом — Ван Бурен.
— Мы замечаем, что одуревший головорез из Мьюд-Спрингского’Утреннего воя’ со свойственной ему склонностью ко лжи распространяет слух, будто Ван-Вертер не выбран. Божественная миссия печати состоит в распространении истины, в искоренении заблуждений, в воспитании, поднятии и облагораживании общественных нравов и морали, она должна сделать человечество мягче, добродетельнее, сердечнее и, во всяком случае, лучше, святее и счастливее, этот же коварный подлец постоянно низводит свою высокую должность до распространения лжи, клеветы, хулы и пошлости.
— Для Блаттерсвиля нужен Никольсовский камень, но ему гораздо нужнее тюрьма и богадельня: что заглупая идея устраивать мостовую в паршивом местечке, все достопримечательности которого составляют две винокурни, кузница и горчичный пластырь — газета ‘Ежедневное ура’! Издатель ‘Ура’, пресмыкающееся насекомое Букрен, со свойственной ему глупостью кричит по этому поводу, как осел, и воображает, что говорит что-нибудь путное.
В это время в окно с треском влетел кирпич, разбил раму и нанес порядочный удар мне в спину.
— Это должно быть полковник, — сказал редактор. — Я поджидаю его уже два дня. Он сейчас будет здесь.
Редактор был прав. Через минуту в дверях появился полковник с драгунским револьвером в руке. Он обратился:
— Сэр, я, кажется, имею честь видеть трусишку, который издаст эту грязную простыню?
— Вы имеете эту честь. Садитесь, сэр, только обходитесь осторожнее со стулом — у него не хватает одной ноги. Я думаю, что имею честь говорить с гнилым лгунишкой, полковником Блатер-скейт-Текумзс?
— Да, сэр. Мне нужно свести с вами маленький счетец. Если у вас есть время, то займемся этим сейчас же.
— Мне нужно написать статью об утешительном прогрессе морального и интеллектуального развития в Америке, но это не к спеху. Начинайте.
В тоже мгновение выстрелили оба из пистолета.
Редактор потерял при этом один палец, а пуля полковника застряла в мясистой части моего бедра. У полковника было слегка задето плечо. Выстрелили снова. Оба промахнулись на этот раз друг в друга, но я получил свою долю: рану в руку. При стрельбе в третий раз оба джентльмена слегка поранили друг друга, у меня же оказалась раздробленною кисть.
Тогда я сказал, что пойду немножко прогуляться, так как их беседа носит чисто частный характер и чувство деликатности не позволяет мне больше принимать в ней участие. Но оба джентльмена упросили меня остаться, уверяя, что я нисколько им не мешаю.
После этого они заговорили о выборах и урожае, а я занялся перевязыванием ран. Но скоро снова открылся огонь с еще большим оживлением, и каждый выстрел попадал, но я должен здесь заметить, что из шести пуль пять сидели в моем теле. Шестым выстрелом был смертельно ранен полковник, редактор же с тонким юмором заметил, что должен откланяться, так как у него есть еще в городе дела. Затем он справился об адресе могильщика и удалился.
Редактор обратился ко мне и сказал:
— Я ожидаю к обеду общество и должен пойти все подготовить к приему. Вы меня очень обяжете, если просмотрите корректуру и примите за меня посетителей.
Я содрогнулся при мысли принимать подобных посетителей, но был так ошеломлен канонадой, все еще раздававшейся у меня в ушах, что ничего не ответил на это.
Он продолжал:
— Джен придет сюда в 3 часа, отдуйте его плетью. Джильмен зайдет быть может несколько пораньше, выбросьте его в окно. Ферножн придет в 4, убейте его. На сегодня, я думаю это все. Если у вас останется свободное время, напишите ядовитую статейку про полицию, заставьте полицмейстера проглотить несколько горьких пилюль. Плети лежат под столом, оружие в ящике стола, патроны в углу, халат и бинт в конторке. Если с вами приключится что-нибудь особенное, спуститесь вниз к Ланцету, хирургу. Он у нас помещает объявление, и мы с ним сладим счеты посредством взаимных услуг.
Он ушел. Меня пробирала дрожь. В течение трех часов я пережил столько ужасных опасностей, что весь мой душевный мир и веселость навсегда покинули меня.
Пришел Джильспен и выбросил меня в окно. Джонс был пунктуален и когда я хотел отдуть его плетью, он принял на себя этот труд. При стычке с каким-то субъектом, имя которого не находилось в списке, я потерял кожу со своей головы. После посещения другого незнакомца по имени Томпсон я имел вид какого-то забракованного товара, какой-то руины в лоскутьях. В конце концов, я был загнан в угол и осажден целою толпою политиканов, издателей, мошенников и всяких негодяев, которые неистовствовали, ругались, сыпали проклятья и потрясала надо мною оружием, так что даже комната озарилась светом от блестящих стальных клинков. Я был уже готов отказаться ль своего места при газете, как вдруг вошел мой патрон, а с ним целый рой прекрасных и восторженных друзей. Затем последовала какая-то схватка и резня, которую не в состоянии описать никакое перо, даже стальное. Люди расстреливались, прокалывались, разрубались на куски, выбрасывались в окно. Пронесся какой-то мрачный вихрь, сквозь который можно было различить только какой-то нелепый военный танец, и… все успокоилось. Через пять минут наступила тишина, и лишь кровожадный редактор да я озирали кровь и разрушение, царившие вокруг нас.
Он сказал:
— Я думаю, вам понравится ваше место, когда вы попривыкните к таким вещам.
Я ответил:
— Я должен перед вами извиниться. Я думаю, что, быть может, мне удалось бы научиться писать, как вы желаете, да, я уверен, что достиг бы этого, попрактиковавшись достаточно и изучив язык. Но, говоря откровенно, этот энергический способ выражения имеет свои неудобства и может иногда являться помехой делу. Вы сами это видите. Энергичный способ писания без сомнения поднимает дух общества, но мне не нравится, что он привлекает напишущего такое внимание. Я не могу писать с надлежащим спокойствием и комфортом, если меня так часто прерывают, как сегодня, например. Местом при газете я доволен, но мне не нравится, что мне одному представляют принимать посетителей. Признаюсь, занятия здесь новы для меня и интересы, но они не равномерно распределены. Один джентльмен стреляет через окно в вас и калечит меня. Кто-то, чтобы доставить вам удовольствие бросает в трубу бомбу, печная же заслонка летит мне в загривок. Врывается ваш друг, чтобы обменяться с вами комплиментами и так продырявливает меня своими пулями, что кожа скоро, кажется, будет не в состоянии сдерживать мое тело. Вы уходите обедать, а в это время является Джонс со своими кнутами, Томпсон срывает с меня все платье, какой-то незнакомец с бесцеремонностью старого приятеля снимает скальп с моей головы. Наконец, врываются в полном вооружении негодяи со всей страны и своими томагавками до смерти напугивают все, что от меня осталось. Я во всю свою жизнь не переживал такого тревожного времени, как сегодня. Вы мне нравитесь, мне нравится также ваша тихая, спокойная манера объясняться с посетителями, но я вижу, что никогда не усвою ее. Сердце южанина чересчур легко возбуждается, а гостеприимство его чересчур расточительно. Написанные мною сегодня заметки, в холодную форму которых ваша мастерская рука влила всю пыль журналистики Теннесси, опять расшевелят все это осиное гнездо. Завтра опять явится вся ватага редакторов, явится она, наверно, голодной, будет требовать что-нибудь закусить. Я вынужден распрощаться с вами и отказаться от чести присутствовать на подобных торжествах. Приехал я на юг здоровья ради, по этой же причине уезжаю обратно. Журналистика в Теннесси слишком живое дело — оно не по мне.