Жизнь или смерть!, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1903 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 8 минут(ы)

В. Дорошевич

Жизнь или смерть!
Трагедия в 2-х действиях с прологом и эпилогом,
соч. H.H. Тимковского и В.М. Дорошевича

Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.

Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).

Трагедия эта служит продолжением пьесы ‘Дело жизни’. Представляется по ночам. Начинается в час ночи. Окончание около 7 часов утра.

Действующие лица:

Гаврила Гаврилович Народников.

Маркс Марксович Марксистов.

Анна, — Народникова жена.

Татьяна — Народникова дочь.

Доктор, акушерка — они же ангелы.

1-й помещик, 2-й помещик — они же черти.

Г-н Тимковский, автор пьесы ‘Дело жизни’.

Зритель — попал в театр.

Капельдинер — много пьес на своем веку видал.

Ляки, бяки и паиньки, голуби чистотой и нравственные арапы.

Пролог.

Малый театр. В зрительном зале сидит один человек.

Г-н Тимковский (со сцены. Наставительно): — Ученье (с просветительным лицом) — свет. Неученье (мрачно сдвигает брови) — тьма. (Убежденно). Мрак есть зло! (Сжимая кулаки). С мраком надо бороться!

Зритель (вынимая часы. Болезненно): — Николай Иванович! Половина первого! Ей-Богу, половина первого!

Г-н Тимковский (поднимая палец): — С невежеством, говорю я, надо бороться! (С глубокой уверенностью). Мужика надо лечить! Лекарства помогают в болезнях. Скрипку ценят по тону. И в рубище почтенна добродетель.

Зритель (вскакивая): — Николай Иванович!!! Зачем же вы мне этого раньше не сказали? Вы могли мне это сказать в восемь часов. Теперь-с тридцать пять минут первого-с! Я ухожу! (Идет).

Г-н Тимковский (вне себя): — Держи его! Спеленать каналью! К креслу его прибинтовать!

Капельдинер (прибинтовывая зрителя к креслу марлей): — Не препятствуйте, господин! Готово!

Г-н Тимковский (подходя ближе, тихо и умиленно): — Деревню любить нужно! Деревня темна. Ее учить нужно! Деревню лечить нужно. Ее любить нужно, — деревню-то, говорю я. Деревню!

Зритель (привязанный. С помутившимися глазами): — Ненавижу я вашу деревню! Ненавижу! Я сейчас в провинцию поеду! Я деревню сожгу! Я им эпидемию пушу! Я оспу им привью! Я такое сделаю, такое… (Корчится в судорогах).

Г-н Тимковский (подходя еще ближе): — Любить ее надо, деревню! (Наклоняясь над зрителем, проникновенно): Жалеть ее надо! Жалеть!

Зритель (впадая в беспамятство) : — Уб…ью, де…рев…ню уб…

Капельдинер: — Кажется, кончились.

Г-н Тимковский (стучит обмершему пальцем в лоб). — Ученье — свет, а неученье — тьма. С невежеством надо бороться. Мрак вреден, свет полезен. (Слышен тихий стон). Я тебя начиню, ракалью! (Нагибается обмершему к уху и шепчет). Скрипку ценят по тону. И в рубище почтенна добродетель.

Капельдинер (шатаясь): — Мне дурно.

Г-н Тимковский (Смотрит на него орлом. Ударяя себя обеими руками в грудь): — Дважды два — четыре! Что ты можешь на это возразить?

Занавес быстро падает. Из-за занавеса слышно: ‘Трижды три — девять!’.

Действие I.

Красивое местоположение. Ложбинка. С одной стороны деревня, с другой — фабрика, посередине — стол. На столе книги и медикаменты.

Акушерка (входя, радостно): — У бабы Матрены сейчас тройню приняла. Целую тройню! (Восторженно). ‘Сейте разумное, доброе, вечное!’

Доктор (поправляя очки) : — Сейте.

Акушерка: — А что бы мужику Калистрату дать? У него сорок два и четыре..

Доктор (поправляя очки): — Дайте ему хинину. (Подает ей порошок). ‘Сейте разумное, доброе, вечное!’

Пожимают друг другу руки и уходят рука об руку.

1-й помещик (входя): — Мужика-с драть нужно!

2-й помещик: — Драть, да из ‘Гражданина’ приговаривать: ‘Не мужичествуй! Не мужичествуй!’ Принудительно ему в это самое время ‘Гражданин’ читать! Еще неизвестно, что подействительней!

1-й помещик: — Ели сейчас у Маркса Марксовича Марксистова человека!

2-й помещик: — Вкусно?

1-й помещик (целуя пальчики): — Соус какой! И ведь что бы, казалось? Простой деревенский человек. А до какой он его мягкости довел! Нежности!

2-й помещик. — Да, уж так приготовить мужика, как Маркс Марксович Марксистов, никто не приготовит!

1-й помещик: — Да я вам все сейчас расскажу, как мужика сделать мягче! (Садятся в сторонке и с упоением говорят. По временам только доносится: ‘Студень из человеческой губы!’ ‘Л почку ему зажарить!’ И поцелуи пальчиков).

Татьяна (Народникова дочь, выходя из-за фабричной трубы в большой задумчивости. Она все слышала): — ‘Никто так не сумеет приготовить мужика, как Маркс Марксович’… А отец! (С глубоким вздохом) Бедный отец! Всю жизнь ты хочешь приготовить мужика, и у тебя ничего не выходит!

Входят Марксистов и Анна, Народникова жена.

Анна (в нерешительности): — А муж говорит, что деревню надо любить!

Марксистов (он с зубочисткой): — А по-моему, деревню нужно ненавидеть.

Анна (со вздохом): — Ах, как вы это справедливо говорите!

Марксистов (с увлечением): — Я сам мужика люблю. Например, под кислым соусом. Жареный на фабричном котле русский мужик! Могу сказать: ‘Люблю отчизну я, но странною любовью’.

Анна (качая головой, но не без нежности): — Людоед!

Марксистов: — Людоед, — и горжусь этим! (Смотрит на нее так, как умеет смотреть только один г. Южин). Послушайте, уедем со мной, а?! За границу, — и будем жить припеваючи. Вы на рояли играть будете. А я вам буду припевать!

Анна (колеблясь): — А у вас есть голос?

Марксистов: — Все есть!

Анна: — Поедемте.

Уходят.

Татьяна (выбегая): — Мать пошла с Марксистовым…

Марксистов (возвращаясь один): — Здравствуйте,Танюша!

Татьяна (с ужасом): — Я вас боюсь!

Марксистов: — А вы когда сердитесь, — у вас на лбу этакая складочка, как у мамаши вашей! (На лице у него ‘этакое рассуждение’). Ужасно вы на свою мамашу похожи! (Смотрит на

нее так, как во всем мире может смотреть только один г. Южин. И уходит).

Татьяна (схватываясь за сердце и качаясь на ногах): — Ах!

Доктор (входит. Подает ей руку. Дружески): — Сейте разумное…

Татьяна: — Ах, отстаньте вы от меня с вашим разумным! (Вне себя). Не хочу я сеять! (Топает ногами). Не хочу, не хочу, не хочу!

Доктор (поправляя очки): — Чего ж вы хотите?

Татьяна. — Я жать хочу! Понимаете вы, — жать. Довольно папаша всю жизнь просеял! Я жать хочу! Жить и жать, жать и жить.

Доктор (поправляя очки): — Пойти кому-нибудь нарыв разрезать! (Уходит, повторяя, чтоб не забыть: ‘Сейте разумное, доброе, вечное’).

Татьяна (вне себя): — Маркс! Маркс! Маркс! (Обнимает фабричную трубу и целует ее). Маркс! (В рыданиях уходит).

Народников (выходя из кустов. Он все слышал, но у Марксистова на него вексель, и он не хотел показываться кредитору на глаза. С отчаянием): — Да что ж это такое? А? Все взял, все покорил, все ему принадлежит! Мужиков развратил, на гармонии играют! Он на моей жене женится! Он на моей дочери женится! (Хватаясь за голову). Он на мне еще женится! (В безумии). Нет! Пускай уж лучше жена с ним бежит! (Кричит вслед Марксистову). Увозите мою жену! Богом вас молю: увозите! (В рыданиях падает).

1-й помещик (второму): — А особливо хорошо, ежели ему уши мелко порубить, да с лучком…

Занавес.

Действие II.

Комната у Народникова. Мебель. На мебели печати. Татьяна и Анна.

Татьяна: — Ты, мама, сегодня уезжаешь?

Анна: — С любовником, дочка, уезжаю.

Татьяна: — А хорошо, должно быть, уезжать с любовником?

Анна: — Очень приятно.

Татьяна (в задумчивости): — Странно, однако, он мне что-то говорил.

Анна: — И вовсе неправда. И вовсе не тебе, а мне. ‘Ваши, — говорит, достоинства, Анна Родионовна’…

Татьяна: — Ах, маменька, он это мне говорил. ‘У вас, — говорит, — складочка!’

Анна: — Вечно спорит, несносная девчонка. Это мне он про складочку: ‘В ваших, — говорит, — бровях складочка!’ И при этом так на меня посмотрел!

Татьяна: — Он и на меня так посмотрел!

Анна: — Ну, вот важность, что посмотрел! Мимоходом! ‘Дай, думает, я и на нее посмотрю!’

Татьяна (в слезах): — Мама, это уж из ‘Ревизора’.

Народников (входя с Марксистовым. Старается быть веселым): — А вот и Маркс Марксович! Заехал к нам! Не забыл обещания. Все, душечка, тебя увезти хочет. Ну, счастливого вам, господа, пути! Играйте на рояле, нас не забывайте! А если тебе, Анна, надоест за границей на рояле играть, — ты имей в виду, пожалуйста, ко мне! Непременно! Буду очень рад! Во всякое время!

Марксистов (кланяясь): — Ваши гости! Ваши гости!

Анна (поворачиваясь): — Я не еду!

Народников (растерянно): — Как не едешь? Все уложили.

Анна: — А так — не поеду и не поеду! Вот и весь сказ!

Марксистов (демонически): — ‘Опять один! Опять я сир!’ (Вынимает из кармана вексель Народникова и рвет). Вот твой вексель.

Народников (недовольно): — Что ж это ты, Маркс Марксович, все мои векселя рвешь? Какую моду взял! Я новый напишу, а ты опять разорвешь. Ведь, этак я, брат, на одну вексельную бумагу разорюсь!

Марксистов: — Прощайте! (Уходит).

Народников (потираяруки): — Вот и умница, Анна, что не поехала. Осталась! Заживем теперь отлично. Сеять будем!

Анна (при слове ‘сеять’ посмотрела на него с ужасом).

Народников: — Сеять разумное, доброе, вечное…

Анна (трясясь всем телом, глаза безумные): — Опять сеять? Мало ты сеял! Изверг ты сеяный!

Народников: — Деревню любить надо…

Анна: — Ненавижу! Нена… (За кулисами вопли ужаса).

Г-н Тимковский (высовываясь из ложи): — Что там случилось?

Капельдинер: — Зритель отбинтовался. Побежал, деревню поджег!

Народников: — Деревня горит! Деревню любить нужно! Деревню тушить нужно! Что же ты, Анна! Таня?

Татьяна (в исступлении): — Пусть она горит, ваша деревня! Ненавижу! Ненавижу!

Народников (в растерянности): — Вот так посеял любовь к деревне! Один народу мешать пойду! (Уходит).

Татьяна (вслед ему): — Нет, стой, отец! И я бегу тушить! Дай мне кишку — залить народное бедствие. (Надевает пожарную каску). Да здравствует женская пожарная команда! (Убегает).

Анна (садится за рояль. Глаза у Анны вылезли из орбит и безумны. Она дико хохочет и начинает играть. Пожар пылает, Анна играет).

Сам г. Тимковский (высовываясь из ложи и в ужасе показывая на нее пальцем): — Нероница!

Занавес.

Эпилог.

7 часов утра. Коридор Малого театра.

Зритель (в изнеможении): — Капельдинер, калоши! Где ты посеял мои калоши?

Капельдинер (в умоисступлении, беспамятстве и безумии): — ‘Сейте разумное, доброе, вечное’… (Разбрасывает калоши во все стороны).

Г-н Тимковский (потирая руки): — Усвоили!

Я: — Еще никогда такие хорошие слова не были так скверно произносимы, как в этой пьесе.

КОММЕНТАРИИ

Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том ‘Сцена’ девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.

Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве ‘Петроград’ небольшую книжечку ‘Старая театральная Москва’ (Пг.—М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания (‘Рассказы и очерки’, М., ‘Московский рабочий’, 1962, 2-е изд., М., 1966, Избранные страницы. М., ‘Московский рабочий’, 1986, Рассказы и очерки. М., ‘Современник’, 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти ‘возвраты’ вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется ‘история с полтавским помещиком’. Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, ‘швов’ не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: ‘Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми, все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор’.

В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран ‘средний вариант’ — сохранен и кугелевский ‘монтаж’, и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.

Тем не менее за пределами и ‘кугелевского’ издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.

В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник ‘Старая театральная Москва’, целиком включен восьмой том собрания сочинений ‘Сцена’. Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — ‘Одесского листка’, ‘Петербургской газеты’, ‘России’, ‘Русского слова’.

Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.

Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, ‘неправильного’ синтаксиса Дорошевича, его знаменитой ‘короткой строки’, разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Старая театральная Москва. — В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.—М., ‘Петроград’, 1923.

Литераторы и общественные деятели. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.

Сцена. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.

ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).

ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).

ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).

ЖИЗНЬ или СМЕРТЬ!

Трагедия в 2-х действиях, с прологом и эпилогом

Соч. Н.И. Тимковского и В.М. Дорошевича

Впервые — ‘Русское слово’, 1903, 15 октября, No 282.

…служит продолжением пьесы ‘Дело жизни’. — Пародия опубликована через день после премьеры пьесы Н.И. Тимковского в Малом театре, состоявшейся 13 октября 1903 г.

Сейте разумное, доброе, вечное! — Цитата из стихотворения Н.A. Некрасова ‘Сеятелям’ (1877).

‘Гражданин’ — политический и литературный журнал консервативного направления, издавался в Петербурге в 1872—1914 гг. Основателем и издателем был князь В.П. Мещерский

Люблю отчизну я, но странною любовью — цитата из стихотворения М.Ю. Лермонтова ‘Родина’ (1841).

Нероница! — Здесь: последовательница римского императора Нерона, устроившего грандиозный пожар Рима.

Читайте также: