(Іюль, 1843).
‘The Life of Joseph Addison’. By Lucy Aikin. 2 vole. 8-vo London, 1843. ‘Жизнь Джозефа Аддисона’. Соч. Льюси Эйкинъ. 2 т. 8-vo Лондонъ, 1843.
Жизнь и сочинения Аддисона, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1843
Время на прочтение: 82 минут(ы)
Маколей. Полное собраніе сочиненій.
Томъ V. Критическіе и историческіе опыты
Изданіе Николая Тиблена.
Переводъ подъ редакцеій H. М. Латкиной.
Нкоторые рецензенты держатся мннія, что женщина, осмливающаяся издать книгу, этимъ самымъ поступкомъ, отказывается отъ льготъ, принадлежащихъ ея полу, и не иметъ права на смягченіе крайней жесткости критической процедуры. Мы не согласны съ этимъ мнніемъ. Мы допускаемъ дйствительно, что въ стран, которая славится многими женщинами-писательницами, по дарованіямъ и талантамъ, чрезвычайно способными имть вліяніе на общественное мнніе, было бы въ высшей степени вредно, еслибъ пропускали, безъ порицанія, неточную исторію или ложную философію, только потому, что виноватою оказывается женщина. Но мы полагаемъ, что въ подобныхъ случаяхъ, критикъ поступилъ бы хорошо, подражая тому вжливому рыцарю, котораго долгъ принудилъ выступить на поле битвы противъ Брадаманты. Онъ, говорятъ, успшно защищалъ дло, за которое стоялъ, но, до начала сраженія, перемнялъ Бализарду на мене смертоносный мечь, тщательно притупивши его конецъ и лезвіе {Orlando Furioso. XIV. 68,}.
Льготы ея пола, не единственныя льготы, на которыя м-съ Эйкинъ можетъ законно сослаться. Многія изъ ея сочиненій, и преимущественно очень занимательныя ‘Мемуары царствованія Іакова I‘ дали ей полное право на привилегіи, которыми пользуются хорошіе писатели. Одною изъ этихъ привилегій мы считаемъ то, что, когда подобнымъ писателямъ, или отъ неудачнаго выбора сюжета, или отъ безпечности, слишкомъ часто производимой успхомъ, случается погршить, то ихъ не слдуетъ подвергать строгому наказанію, которое иногда необходимо налагать на невждъ и обманщиковъ, но просто напоминать имъ легкимъ прикосновеніемъ подобнымъ тому, какимъ лапутскій хлопальщикъ пробуждалъ своего мечтающаго господина, что давно пора очнуться.
Наши читатели, вроятно, заключатъ изъ сказаннаго нами, что книга м-съ Эйкинъ разочаровала насъ. Дло въ томъ, что авторъ не очень знакомъ со своимъ предметомъ. Никто, неизучивши коротко политической и литературной исторіи Англіи, въ продолженіе царствованій Вильгильма III, Анны и Георга I, не можемъ написать хорошей жизни Аддисона. Мы не имемъ въ виду упрекать м-съ Эйкинъ, и многіе подумаютъ, что мы длаемъ ей комплиментъ, говоря, что ея занятія приняли другое направленіе. Она лучше знакома съ Шекспиромъ и Рале, чмъ съ Конгривомъ и Прайоромъ, и гораздо больше на мст среди брыжей и остроконечныхъ бородъ Теобальда, чмъ среди косынокъ и пышныхъ париковъ окружавшихъ чайный столъ королевы Анны въ Гамптон. Она, кажется, писала о Елисаветинской эпох, потому что много читала о ней, съ другой стороны, кажется, что она немного читала объ вк Аддисона, потому что ршилась писать объ немъ. Слдствіемъ этого было то, что ей пришлось описывать людей и вещи, не имя правильной или ясной идеи объ нихъ, и что она часто впадала въ ошибки чрезвычайно серьзнаго рода. Репутація, справедливо пріобртенная м-съ Эйкинъ стоитъ такъ высоко, и прелесть писемъ Аддисона такъ велика, что вроятно, потребуется второе изданіе этой книги. Если такъ, то мы надемся, что она будетъ пересмотрна, и вс числа и факты, на счетъ которыхъ можетъ возникнуть малйшее сомнніе, тщательно проврены.
Съ самимъ Аддисономъ мы связаны чувствомъ, которое на столько похоже на привязанность, на сколько можетъ это быть съ чувствомъ внушеннымъ человкомъ, сто двадцать лтъ покоящимся въ Вестминстерскомъ аббатств. Мы надемся, однако, что это чувство не вовлечетъ васъ въ то низкое идолопоклонство, которое мы часто порицали въ другихъ, и которое рдко не длаетъ смшнымъ и идолопоклонника, и идола. Человкъ геніяльный и добродтельный — все-таки человкъ. Вс его способности не могутъ быть одинаково развиты, не можемъ мы ожидать отъ него и полнаго самопознанія. Поэтому мы не колеблясь, признаемъ, что Аддисонъ оставилъ намъ также и сочиненія, не возвышающіяся надъ посредственностью, героическія поэмы, врядъ-ли равныя поэмамъ Парнелла, критики столь же поверхностныя, какъ критики доктора Блэра, и трагедію не много лучше трагедіи доктора Джонсона. Не малая похвала сказать про писателя, что въ высокомъ отдл литературы, въ которомъ отличались многіе превосходные писатели, онъ не имлъ равнаго, а это можно съ строгой справедливостью сказать объ Аддисон.
Какъ человкъ, онъ можетъ быть не заслуживалъ обожанія, съ какимъ нкоторые, будучи очарованы его плнительнымъ обществомъ и обязаны всми удобствами жизни его великодушной и деликатной дружб, поклонялись ему каждый вечеръ въ его любимомъ храм — кофейн Боттона. Но посл подробнаго разбора и безпристрастнаго размышленія, мы давно убдились, что онъ заслуживалъ всю любовь и уваженіе, на которое иметъ право нашъ немощный и заблуждающійся родъ. Безъ сомннія, въ его характер, отыщутся нкоторые недостатки, но чмъ тщательне его разсматриваешь, тмъ больше находишь его. по выраженію старинныхъ анатомовъ, здоровымъ въ благородныхъ частяхъ, безъ малйшаго пятна вроломства, трусости, жестокости, неблагодарности, зависти. Можетъ быть, не трудно найти людей, въ которыхъ нкоторыя добрыя наклонности были бы лучше развиты, чмъ въ Аддисон. Но истинная гармонія качествъ, точная середина между суровыми и человчными добродтелями, постоянное соблюденіе всхъ законовъ не только нравственной честности, но и нравственной граціи и достоинства, отличаютъ его отъ всхъ людей, подвергавшихся такимъ же сальнымъ искушеніямъ, и о поведеніи которыхъ мы имемъ такія же полныя свднія.
Онъ былъ сыномъ его преподобія Ланселота Аддисона, который игралъ нкоторую роль въ свт и съ честью занимаетъ дв страницы in folio въ ‘Biografia Britannica‘,— хотя впослдствіи слава его помрачилась отъ славы его боле знаменитаго сына. Во время республики, Ланселота отправили, въ качеств бднаго ученика, изъ Вестморланда въ Королевскую коллегію въ Оксфорд, тамъ онъ сдлалъ успхи въ наукахъ, сталъ горячимъ роялистомъ, подобно большей части своихъ сотоварищей, написалъ пасквиль за университетское начальство, и принужденъ былъ на колняхъ просить за это прощенія. По выход изъ коллегіи онъ заработывалъ себ скудное пропитаніе, читая литургію павшей церкви семьямъ тхъ грубыхъ сельскихъ сквайровъ, усадьбы которыхъ были разсяны по пустырямъ Соссекса. Посл реставраціи его врность была вознаграждена мстомъ капелана въ гарнизон Дюнкирхена. Когда этотъ городъ былъ проданъ Франціи, Ланселотъ потерялъ свое мсто. Но въ это время Португалія уступила Англіи Тайгеръ, какъ часть приданэгоинфанты Катерины, и Ланселота Аддисона отправили въ Тангеръ. Врядъ ли можно себ представить боле жалкое мсто. Трудно ршить отъ чего наиболе страдали несчастные жители, отъ зноя или отъ дождя, отъ солдатъ внутри стнъ, или мавровъ извн. На сторон капелана было одно преимущество. Онъ имлъ превосходный случай изучить исторію и обычаи евреевъ и магометанъ, и этой возможностью онъ кажется, отлично воспользовался. Вернувшись посл нсколькихъ лтъ изгнанія въ Англію, онъ издалъ интересный томъ о политик и религіи Берберіи и другой объ обычаяхъ еврейскихъ и состояніи раввинской учености. Онъ достигъ высокаго мста въ своей профессіи и сдлался однимъ изъ королевскихъ капелановъ, докторомъ богословія, архидіакономъ въ Салисбри и деканомъ въ Личфильд. Говорятъ, его сдлали бы епископомъ посл революціи, еслибъ онъ не разсердилъ правительство своей упорной оппозиціей либеральной политик Вильгельма и Тиллотсона, во время конвокаціи 1699 г.
Въ 1679 г., вскор посл возвращенія д-ра Аддисона изъ Тангера, родился его сынъ Джозофъ. О дтств Джозефа мы имемъ мало свдній. Получивши элементарное образованіе въ сосднихъ школахъ его отправили въ Чартеръ-Гаусъ. Анекдоты объ его дтскихъ шалостяхъ не очень гармонируютъ съ тмъ, что мы знаемъ объ его боле зрлыхъ годахъ. Есть преданіе, что онъ былъ предводителемъ одного изъ бунтовъ, затянныхъ школьниками, и другое, что онъ убжалъ изъ школы и спрятался въ лсу, гд питался ягодами и спалъ въ дупл дерева, пока посл долгихъ поисковъ его не отыскали и не привели домой. Если эти исторіи истинны, то любопытно бы узнать, посредствомъ какой нравственной дисциплины такой предпріимчивый и буйный мальчикъ превратился въ самаго кроткаго и самаго скромнаго изъ людей.
Мы имемъ многочисленныя доказательства, что каковы бы ни были проказы Джозефа, онъ учился успшно и прилежно. Въ пятнадцать лтъ онъ не только вступилъ въ университетъ, но имлъ уже классическій вкусъ и запасъ познаній, который могъ бы сдлать честь даже магистру. Онъ вступилъ въ Королевнну коллегію въ Оксфорд, и черезъ нсколько мсяцевъ посл этого, его латинскіе стихи попали въ руки доктора Ланкастера, декана Магдалининской коллегіи. Слогъ и версификація молодаго ученаго были уже таковы, что ветераны-профессора могли бы позавидовать имъ. Докторъ Ланкастеръ захотлъ быть полезнымъ мальчику, общавшему такъ много и случай къ этому не замдлилъ представиться. Въ это время только что началась революція, которую, нигд не привтствовали съ такимъ восторгомъ какъ въ Магдалининской коллегіи. Іаковъ и его канцлеръ дйствовали относительно этой богатой и великой корпораціи съ такою наглостью и несправедливостью, которыя даже въ подобномъ государ и подобномъ министр возбуждаютъ справедливое удивленіе, которыя даже больше, чмъ процессъ епископовъ. Способствовала-ли отчужденію англійской церкви отъ трона. Выбранный, законнымъ образомъ, президентъ, былъ насильно изгнанъ изъ своего жилища, и королевское повелніе поставило паписта главою общества, члены согласно съ своей присягой, отказались подчиниться этому узурпатору и были выгнаны изъ своихъ мирныхъ обителей и садовъ, такъ что имъ оставалось или умирать съ голоду, или жить насчетъ общественной благотворительности. Но день удовлетворенія и возмездія былъ недалекъ. Пришельцы были изгнаны, почтенный домъ вновь населился старыми обитателями, ученость процвтала подъ управленіемъ мудраго и добродтельнаго Гофа, а съ ученостью соединялся кроткій и либеральный духъ, въ которомъ царственныя коллегіи Оксфорда часто нуждались. Вслдствіе смутъ, которымъ подвергалось общество, не было правильныхъ выборовъ новыхъ членовъ въ 1688 г. Поэтому въ 1689 г. обыкновенное число вакансій удвоилось, и д-ру Ланкастеру не трудно было дать своему молодому другу доступъ къ преимуществамъ учрежденія, считавшагося тогда богатйшимъ въ Европ.
Въ Магдалининской коллегіи, Аддисонъ прожилъ десять лтъ. Онъ былъ, сначала, однимъ изъ стипендіятовъ, но потомъ избранъ членомъ. Его коллегія до сихъ поръ гордится его именемъ, портретъ его виситъ въ вал, и иностранцамъ постоянно разсказываютъ, что его любимая прогулка была подъ вязами, которыя окаймляютъ лугъ на берегахъ Червелля. Говорятъ, и это въ высшей степени вроятно, что онъ отличался между своими сотоварищами деликатностью чувствъ, застнчивостью наперъ и прилежаніемъ къ своимъ занятіямъ, которые иногда продолжились далеко за-полночь. Достоврно извстно, что его дарованія и ученость пріобрли ему высокую репутацію. Много лтъ спустя старшіе доктора коллегіи собираясь въ своей общей комнат продолжали говорить объ его отроческихъ сочиненіяхъ, сожаля, что не сохранилось ни одного экземпляра столь замчательныхъ упражненій.
Здсь кстати будетъ замтить, что м-съ Эйкинъ сдлала ошибку, очень извинительную въ женщин, а именно, она преувеличила значеніе классическихъ познаній Аддисона. Правда, его эрудиція въ одномъ отдл была такъ обширна, что ее врядъ-ли можно преувеличить. Его знаніе латинскихъ поэтовъ, начиная отъ Лукреція и Катулла до Клавдіана и Пруденція было необыкновенно точно я глубоко. Онъ понималъ ихъ вполн, усвоивалъ ихъ духъ, и до тонкости изучилъ вс особенности мелодіи и стиля каждаго изъ нихъ, мало того онъ копировалъ ихъ съ изумительнымъ искусствомъ, и, мы полагаемъ, превзошелъ, всхъ британскихъ подражателей, предшествовавшихъ ему, исключая Боханана и Мильтона. Это высокая похвала, но справедливость не позволяетъ идти дальше. Ясно, что, во время своего пребыванія въ университет, Аддисонъ сосредоточилъ почти все свое вниманіе на латинской поэзіи и, если несовершенно пренебрегъ другими областями древней литературы, то посвятилъ имъ только поверхностный взглядъ. Его знакомство съ политическими и нравственными писателями было повидимому самое обыкновенное и его латинская проза далеко отстаетъ отъ латинскихъ стиховъ. Хотя его знаніе греческаго языка и считалось въ эти времена, значительнымъ въ Оксфорд, но оно было, очевидно, мене того, которое теперь многіе юноши выносятъ ежегодно изъ Итона и Рогби. Подробный разборъ его сочиненій, будь у насъ время заняться этимъ разборомъ, вполн бы подтвердилъ наши замчанія. Мы кратко изложимъ кое-какія изъ фактовъ, на которыхъ основано наше сужденіе.
Большой похвалы заслуживаютъ замчанія, приложенныя Аддисономъ къ переводу второй и третьей книги. Однако, эти замчанія, хотя и показываютъ, что въ своей области, онъ былъ превосходнымъ ученымъ, показываютъ также, какъ ограниченна была эта область. Они богаты правильными ссылками на Виргилія, Стація и Клавдіана, но они не заключаютъ ни одной иллюстраціи изъ греческихъ поэтовъ. Между тмъ во всей латинской литератур никакое мсто не нуждается такъ сильно въ иллюстраціяхъ изъ греческихъ поэтовъ, какъ исторія Пентея въ третьей книг ‘Метаморфозъ’. Овидій обязанъ этой исторіей Эврипидъ и еокритъ, которымъ онъ порой буквально слдовалъ. Но ни на Эврипида, ни на еокрита Аддисонъ не длаетъ ни малйшаго намека, и мы, поэтому, полагаемъ, что не оскорбляемъ его, предполагая, что онъ или мало, или совсмъ не зналъ ихъ твореній.
Его ‘Путешествія въ Италіи’, тоже изобилуютъ удачными цитатами изъ классиковъ, но врядъ ли есть хоть одна цитата прозой. Онъ извлекалъ больше иллюстрацій изъ Авзонія и Манилія, чмъ изъ Цицерона. Даже его понятія о политическихъ и военныхъ длахъ римлянъ, кажется, заимствованы изъ поэтовъ и рвомачей. Мста, достопамятныя по событіямъ измнившимъ судьбы свта и достойно разказаннымъ великими историками, напоминаютъ ему только отрывки изъ какого-нибудь античнаго стихотворца. Въ ущельи Апенинъ онъ натурально вспоминаетъ лишенія, перенесенныя арміей Аннибала, и приводитъ не достоврный разсказъ Подиви, не живописное описаніе Ливія, во туманные гекзаметры Сиди Италика. На берегахъ Рубикова, ему не приходятъ на мысль ни живое описаніе Плутарха, ни суровая сжатость ‘Комментаріевъ’, ни письма къ Аттику, который такъ сильно выражаютъ переходы впечатлительнаго ума отъ страха жъ надежд, въ такой критическій моментъ. Его единственный авторитетъ въ событіяхъ междоусобной войны — Луканъ.
Вс лучшія античныя произведенія искусствъ въ Рим и Флоренціи — греческія. Аддисонъ видлъ ихъ, однако не припомнилъ ни одного стиха изъ Пиндара, Каллимаха или аттическихъ драматурговъ, но они привели ему на память безчисленныя мста изъ Горація, Овидія, Ювенала и Стація.
Тоже можно сказать и объ ‘Трактат о Медаляхъ’. Въ этомъ занимательномъ сочиненіи мы находимъ до трехсотъ выписокъ изъ римскихъ поэтовъ, выбранныхъ съ большимъ тактомъ, но не можемъ припомнить ни одной выписки изъ какого-нибудь римскаго оратора или историка и убждены, что изъ греческихъ писателей не приведено ни одной строки. Никто, извлекшій вс свои свднія о медаляхъ только изъ книги Аддисона, не заподозритъ, что греческія монеты по историческому интересу равны, а но красот исполненія далеко выше римскихъ монетъ.
Еслибъ было необходимо представить дальнйшія доказательства того, что классическія познанія Аддисона заключались въ тсныхъ границахъ, эти доказательства доставилъ бы намъ его ‘Essay on the Evidences of Christianity‘. Римскіе поэты бросаютъ мало, или совсмъ не бросаютъ свта на литературные и политическіе вопросы, которые онъ необходимо долженъ разбирать въ этомъ опыт. Поэтому, авторъ бродитъ совершенно во мрак, и грустно видть, какъ безпомощно онъ впадаетъ изъ одной ошибки въ другую. Онъ выставляетъ основаніями своего религіознаго врованія такія же вздорныя исторіи, какъ исторія о привидніи въ Кокъ-Лэн, и поддлки, столь же грубыя, какъ ирландскій Вортигернъ, онъ вритъ въ басню о гремящемъ легіон, убжденъ, что Тиверій уговаривалъ сенатъ помстить Іисуса въ число боговъ, и признаетъ за авторитетъ письма Агбара, царя Эдессы. Эти заблужденія не происходили отъ суеврія, потому что Аддисонъ вовсе не былъ склоненъ къ суеврію. Дло въ томъ, что Аддисонъ писалъ о вещахъ, о которыхъ не имлъ понятія.
М-съ Эйкинъ отъискала письмо, изъ котораго видно, что, во время пребыванія Аддисона въ Оксфорд, онъ принадлежалъ къ писателямъ, приглашеннымъ книгопродавцами для составленія англійскаго перевода Гкродота, и заключаетъ изъ итого, что онъ былъ хорошимъ знатокомъ греческой литературы. Мы придаемъ очень мало вса этому доказательству, принявши въ соображеніе, что его сотрудниками должны были быть Бойль и Блакморъ. Бойля помнятъ главнымъ образомъ, какъ номинальнаго автора самой дурной пинги о греческой исторіи и филологіи, когда-либо напечатанной: и этой-то книги, какъ она ни плоха, Бойль не могъ написать безъ чужой помощи. А опознаніяхъ въ древнихъ языкахъ Блакмора достаточно сказать, что, въ своей проз, онъ смшивалъ афоризмъ съ апофегмой и, когда говорилъ о классическихъ предметахъ въ стихахъ, то имлъ обыкновеніе угощать своихъ читателей четырьмя фальшивыми размрами на страниц.
Вроятно классическія познанія Аддисона, будучи обширне, не принесли бы ему большей пользы. Свтъ обыкновенно восхищается не тмъ, кто длаетъ то, чего никто другой даже не попытается сдлать, а тмъ, кто превосходно длаетъ то, что многіе длаютъ хорошо. Бентли былъ такъ неизмримо выше всхъ другихъ ученыхъ своего времени, что очень немногіе между послдними могли замтятъ его превосходство. Но тотъ родъ сочиненій, въ которомъ Аддисонъ превзошелъ своихъ современниковъ, одинаково высоко цнился тогда, какъ и теперь, и былъ предметомъ усердныхъ занятій во всхъ англійскихъ центрахъ учености. Каждый, кто былъ въ публичной школ, писалъ латинскіе стихи, многіе писали даже сносные стихи и могли вполн оцнить искусство, съ которымъ Аддисонъ подражалъ Виргилію, хотя не могли состязаться съ нимъ. Строфф ‘On the Barometer’ и ‘Bowling Green’ возбуждали рукоплесканія сотни людей, для которыхъ диссертація о ‘Письмахъ Фалориса’ была непонятна, какъ іероглифы на обелиск.
Чистота слога и непринужденная плавность стиховъ общи всмъ латинскимъ стихотвореніямъ Аддисона. Наша любимая пьеса ‘Бой журавлей съ Пигмеями’, потому что въ этой поэм мы замчаемъ искры фантазіи и юмора, которыя, много лтъ позже, оживляли тысячи обденныхъ столовъ. Свифтъ хвалился, что онъ не укралъ ни одного намека, и, конечно, онъ былъ такъ же мало обязанъ своимъ предшественникамъ, какъ какой-либо изъ новйшихъ писателей. Однако, мы не можемъ удержаться отъ подозрнія, что онъ занялъ у Аддисона, быть можетъ, безсознательно, одинъ изъ удачнйшихъ штриховъ своего ‘Путешествія къ Лилипутамъ’. Пусть судятъ наши читатели.
‘Императоръ, говоритъ Гулливеръ, выше всхъ своихъ придворныхъ на ширину моего ногтя, и этого одного достаточно, чтобы вселять благоговйный ужасъ въ созерцающихъ его’.
Лтъ за тридцать до появленія ‘Гулливеровыхъ Путешествій’, Аддисонъ написалъ слдующіе стихи:
‘Jamque acies inter medias sese arduus infert
Pygmeadum ductor, qui, majeslate verendus,
Incessuque gravis, reliquos supereminet omnes
Mole gigantea, mediamque exsurgit in ulnam.’
Латинскія стихотворенія Аддисона возбуждали большое и справедливое восхищеніе въ Оксфорд и въ Кембридж, прежде чмъ его имя стало извстно умнымъ людямъ, наполнявшимъ кофейпи вокругъ Дрюрилевскаго театра. На двадцать-второмъ году онъ ршился явиться передъ публикой, въ качеств сочинителя англійскихъ стиховъ. Онъ написалъ нсколько похвальныхъ строфъ Драйдену, который посл многихъ тріумфовъ и многихъ неудачъ достигъ, наконецъ, высокаго и одинокаго мста между литераторами своего времени. Драйденъ, кажется, былъ очень доволенъ похвалой юнаго ученаго, и за этимъ послдовалъ обмнъ вжливостей и взаимныхъ услугъ. Драй депъ, вроятно, представилъ Аддисона Конгриву, а послдній, конечно, представилъ его Чарльзу Монтегью, бывшему тогда канцлеромъ казначейства и предводителемъ партіи виговъ въ палат общинъ.
Въ это время, Аддисонъ, кажется, имлъ намреніе посвятить себя поэзіи. Онъ издалъ переводъ одной части четвертой ‘Георгики’, ‘Строфы къ королю Вильгельму’, и другія пьесы равнаго достоинства, т. е. безъ всякаго достоинства. Но въ то время публика имла обыкновеніе встрчать съ рукоплесканіями пьесы, которыя теперь едва-ли заслужили бы Ньюдигэтскую или Ситоніанскую премію. Причина этого проста. Героическая строка была тогда любимымъ размромъ. Искусство распредлить слова по этому размру такъ, чтобы стихи текли ровно, удареніи падали правильно, слухъ поражался сильными рифмами и на конц каждаго двустишіи стоило по пауз, есть искусство такое же механическое, какъ чинить котелъ или ковать лошадь, и можетъ быть изучено всякимъ человческимъ существомъ, способнымъ научиться хоть чему-нибудь. Но, подобно другимъ механическимъ искусствамъ, оно постепенно улучшалось посредствомъ многихъ опытовъ и неудачъ. Попу предстояло понять, въ чемъ фокусъ, вполн овладть имъ и научить ему другихъ. Со времени появленіи его ‘ffocmcptue’ героическая версификаціи сдлалась ддомъ правила и компаса, и вскор вс артисты оказались на одномъ уровн. Сотни невждъ, ни разу даже ошибкой не попадавшихъ на счастливую мысль или счастливое выраженіе, могли исписывать стопы бумаги стихами, которые, относительно благозвучіи, не отличались отъ стиховъ самого Попа, и которые восхищали бы и приводили въ отчаяніе иныхъ очень умныхъ писателей царствованія Карла II, напр. Рочестера, Марвеля или Ольдгама.
Бенъ Джонсонъ былъ великій человкъ, Гуль — весьма ничтожный человкъ. Однако Гуль, явившись посл Попа, научился фабриковать десятисложные стихи и изливалъ ихъ тысячами и десятками тысячъ, и вс они были выточены, гладки и похожи одинъ на другой, какъ блоки, вышедшіе изъ завода м-ра Брунили въ Портсмутскомъ адмиралтейств. Героическія строфы Баи а похожи на блоки, высченные грубо, непривычной рукой и тупымъ топоромъ. Возьмите, для обращика, его переводъ знаменитаго мста изъ ‘Элемды’:
‘This child our parent earth, stirr’d up with spile
Of all the gods, brought forth, and as some write
She was last sister of that giant race
That sought to scale Jove’s court, right swift of pace,
And swifter far of wing, a monster vast
And dreadful. Look, how many plumes are placed
On her huge corpse, so many waking eyes
Stick underneath, and, which may stranger rise
In the report, as many tongues she wears’. (*)
(*) ‘Наша мать земля породила эту дщерь, разгнвавшись на всхъ боговъ, и, какъ иные пишутъ, она была послдней сестрой той расы гигантовъ, которая пыталась взобраться на тронъ Юпитера, съ быстрой походкой и еще боле быстрыми крыльями, громадное и ужасное чудовище. Взгляни, сколько перьевъ на ея огромномъ туловищ, столько же бдительныхъ глазъ подъ ними, и, что еще странне покажется въ разсказ, столько же языковъ у нея.
Сравните съ этими неровными, безобразными двустишіями чистенькія выдлки, которыя машина Гуля производитъ въ неограниченномъ изобиліи. Возьмемъ первыя открывшіяся намъ строчки въ его перевод Тассо. Он не хуже и не лучше остальныхъ:
‘О thou, whoe’er thou art, whose steps are led,
By choice or fate, these lonely shores to tread,
No greater wonders east or west can boast
Than yon small island on the pleasing coast.
If e’er thy sight would blissful scenes explore.
The current pass, and seek the further shore’. (*)
(*) ‘О ты, кто бы ты ни былъ, чьи шага судьба или собственный выборъ направили къ этимъ одинокимъ берегамъ, ни востокъ и ни западъ не могутъ похвалиться большими чудесами, чмъ тотъ маленькій островокъ на цвтущемъ берегу. Если твои взоры хотятъ видть блаженныя мста, переплыви потокъ и ищи дальнйшаго брега’.
Co временъ Попа появилось множество стиховъ подобнаго рода, и мы теперь такъ же мало расположены удивляться человку, если онъ уметъ писать ихъ, какъ и тому, что онъ уметъ писать свое имя. Но во дни Вильгельма III подобная версификація была рдкостью, и рифмачъ, сколько-нибудь искусный въ ней, считался великимъ поэтомъ, точно такъ же, какъ въ непросвщенныя времена человкъ, умвшій написать свое имя, считался большимъ ученымъ. Поэтому-то Дьюкъ., Степпи, Гранвиллъ, Валымъ и другіе, единственное право которыхъ на славу заключалось въ умньи говорить сносными метрами то, что можно было бы сказать прозой, или чего даже совсмъ не стоило говорить,— были почтены такими знаками отличія, которые должны предоставляться только генію. На ряду съ ними пришлось бы поставить и Аддисона, еслибъ онъ не пріобрлъ себ истинной и прочно! славы пьесами, имвшими очень мало сходства съ его юношескими стихотвореніями.
Драйденъ трудился тогда надъ Виргилівмъ и выпросилъ у Аддисона критическое предисловіе къ ‘Теорійкамъ’. За эту и другія услуги такого же рода ветеранъ-поэтъ, въ постскриптум къ переводу ‘Энеиды’, расточалъ своему молодому пріятелю гораздо боле щедрыя, чмъ искреннія похвалы. Онъ показывалъ видъ, будто боится, что его собственные переводы не выдержатъ сравненія съ переводомъ четвертой ‘Георгики’, сдланнымъ ‘чрезвычайно талантливымъ м-мъ Аддисономъ изъ Оксфорда’. ‘Посл его пчелъ, прибавлялъ Драйденъ, мой послдній рой едва стоитъ загонять въ улей’.
Настало время, когда Аддисонъ долженъ былъ непремнно выбрать себ профессію. Все, кажется, побуждало его вступить въ духовное званіе. Его привычки были правильны, мннія правоврны. Его коллегія имла право раздавать важныя духовныя должности и похвалялась, что дала по крайней мр по одному епископу каждой англійской епархіи. Д-ръ Ланселотъ Адди со въ занималъ почетное мсто въ церкви и непремнно хотлъ видть своего сына священникомъ. Изъ стиховъ молодаго человка также видно, что онъ намревался вступить въ духовное званіе. Но ему помшалъ Чарльзъ Монтегью. Монтегьъю обратилъ на себя вниманіе недурно написанными стихами, которые однако, по нашему мннію, не поднимались выше уровня посредственности. По счастью для него и для его отечества, онъ рано покинулъ поэзію, въ которой никогда не могъ стать на ряду съ Рочестеромъ или Дорсетомъ, и обратился къ оффиціяльнымъ и парламентскимъ занятіямъ. Джонсонъ разсказываетъ, что человкъ, взявшійся выучить Расселаса, принца абисинскаго, искусству летать, поднялся на возвышенность, взмахнулъ крыльями, прыгнулъ въ воздухъ и немедленно упалъ въ озеро. Но крылья, не могшія поддержать его въ воздух, дйствительно поддержали его, какъ скоро онъ очутился въ вод. Это довольно удачно прилагается къ судьб Чарльза Монтегью и людей подобныхъ ему. Пытаясь парить въ странахъ поэтическаго вымысла, онъ потерплъ полную неудачу, но когда онъ опустился со своей эирной выси въ боле низменный и грубый элементъ, его таланты немедленно подняли его надъ массами. Онъ сдлался замчательнымъ финансистомъ, дебатеромъ, придворнымъ и вождемъ партіи. Онъ постоянно сохранялъ любовь къ своимъ прежнимъ занятіямъ, но показывалъ эту любовь, не надодая публик собственными слабыми произведеніями, а открывая и поощряя литературныя достоинства въ другихъ. Толпа талантливыхъ людей и поэтовъ, которые легко бы побдили его въ качеств соперника, уважали въ немъ судью и покровителя. Его планы для поощренія знанія усердно поддерживалъ даровитйшій и добродтельнйшій изъ его сотоварищей, лордъ-канцлеръ Сомерзъ. Хотя оба эти великіе государственные человка питали искреннюю любовь къ литератур, но не единственно изъ любви къ литератур желали они завербовать въ общественную службу юношей съ высокими умственными дарованіями. Революція измнила всю систему правительства. До того пресса находилась подъ контролемъ цензоровъ, а парламентъ засдалъ не больше двухъ мсяцевъ въ восемь лтъ. Теперь пресса освободилась и начала оказывать небывалое вліяніе на общественное мнніе. Парламентъ собирался ежегодно и засдалъ долго. Главная власть въ государств перешла въ палату общинъ. Натурально, что, при такомъ стеченіи обстоятельствъ, литературныя и ораторскія дарованія пріобрли боле важности. Можно было опасаться, что правительство, пренебрегающее подобными талантами, можетъ быть опрокинуто ими. Поэтому политика, побуждавшая Сомерзд и Монтегью привязывать подобныхъ людей къ партіи виговъ самыми крпкими узами интереса и благодарности, была глубокой и просвщенной политикой.
Замчательно, что въ сосдней стран мы недавно видли подобныя же послдствія, вытекавшія изъ подобныхъ же причинъ. Іюльская революція 1830 г. возстановила во Франціи представительное правленіе. Литераторы немедленно пріобрли чрезвычайно высокое значеніе въ государств. Въ настоящую минуту, большая часть людей стоящихъ во глав, какъ администраціи, такъ и оппозиціи, были прежде профессорами, историками, журналистами, поэтами. Вліяніе литературнаго класса въ Англіи, посл Революціи, было велико, но вовсе не такъ велико, какъ оно было послднее время во Франціи: потому что въ Англіи аристократія ума должна была бороться съ могучей и глубоко-укоренившейся аристократіей совершенно другаго рода. Франція не имла ни Сомерсетовъ, ни Шрусбри, чтобы сдерживать своихъ Аддисоновъ и Прайоровъ.
Въ 1699 г., когда Аддисону минуло 27 лтъ, окончательно опредлился ходъ его жизни. Оба великіе человка, стоявшіе во глав министерства, были расположены къ нему. По политическимъ мнніямъ онъ уже былъ тмъ, чмъ остался въ продолженіе всей послдующей жизни, — твердымъ, хотя умреннымъ, вигомъ. Онъ написалъ въ честь Сомкрза нсколько англійскихъстросъ, лучшихъ и самыхъ энергическихъ изъ написанныхъ имъ, и посвятилъ Монтегью латинскую, истинно виргиліевскую поэму, какъ по слогу, такъ и по размру, сочиненную по поводу Рисвикскаго мира. Кажется, великіе друзья молодаго поэта желали дать ему правительственное назначеніе за границей. Но для дипломата хорошее знаніе французскаго языка было необходимостью, а его не зналъ Аддисонъ. Поэтому, для него сочли полезнымъ провести нсколько времени на континент, чтобы приготовиться къ офиціальному назначенію. Его собственныя средства не дозволяли ему путешествовать, но лордъ-канцлеръ выхлопоталъ ему пенсію въ триста фун. стер. въ годъ. Кажется, опасались затрудненій со стороны начальниковъ Магдалининской коллегіи. Но канцлеръ казначейства написалъ Гофу въ самыхъ сильныхъ выраженіяхъ: Государство — такова была сущность письма Монтегью — не можетъ, въ такое время, отдавать церкви людей, подобныхъ Аддисону. Уже слишкомъ много гражданскихъ мстъ занято искателями приключеній, которые, будучи лишены всякихъ знаній и талантовъ, въ одно и то же время позорятъ и грабятъ страну, которой должны бы служить. Необходимымъ стало употреблять для общественной службы людей совсмъ другаго класса,— того класса, представителемъ котораго былъ Аддисонъ. Замчательно заключеніе письма министра. ‘Меня называютъ, пишетъ онъ, врагомъ церкви. Но я никогда не нанесу ей никакой другой обиды, кром отнятія у нея м-ра Аддисона’.
Это вмшательство было успшно, и лтомъ 1699 г. Аддисонъ, сдлавшійся благодаря пенсіи достаточнымъ человкомъ и сохраняя университетскія нрава, покинулъ свой любимый Оксфордъ и отправился въ путь. Переплывъ изъ Дувра въ Кале, онъ двинулся въ Парижъ и былъ принятъ тамъ чрезвычайно ласково и вжливо родственникомъ своего друга Монтегью — Чарльзомъ, граномъ Манчестеромъ только-что назначеннымъ посланникомъ при французскомъ двор Графиня, вигъ и краса большаго свта, была вроятно такъ же любезна, какъ ея супругъ, потому что Аддисонъ долго сохранялъ пріятное воспоминаніе о впечатлніи, которое она произвела на него въ это время, и въ нсколькихъ острыхъ стихахъ, написанныхъ на окнахъ Кит-Катскаго клуба, описалъ зависть, которую ея щеки, цвтущія природнымъ румянцемъ англичанокъ, возбуждали между раскрашенными красавицами Версаля.
Людовикъ XIV искупалъ въ это время грхи юности набожностью, корни которое заключались не въ разум, и которая не приносила плодовъ милосердія. Рабская Французская литература измнила свой характеръ, чтобы приладиться къ измнившемуся характеру короля. Вс вновь выходившія книги имли видъ святости. Расинъ только что умершій, писалъ, въ послдніе годы жизни, священныя трагедіи, а Дасье отыскивалъ въ Платонъ тайны Аанасія. Аддисонъ, въ короткомъ, но живомъ и увлекательномъ письм къ Монтегью, описываетъ это положеніе вещей. Другое письмо, отправленное около того же времени къ лорду-канцлеру, заключаетъ сильнйшія увренія въ благодарности и привязанности. ‘Я могу отблагодарить вашу милость, говоритъ Аддисонъ, только отдавшись вполн своему длу’. Съ этою цлью, онъ покинулъ Парижъ и поселился въ Блуа, гд, по общему мннію, говорили чистйшимъ Французскимъ языкомъ, и гд онъ не могъ встртить ни единаго англичанина. Здсь онъ пріятно и полезно провелъ нсколько мсяцевъ. Объ его образ жизни въ Блуа разсказывалъ Джозефу Спенсу одинъ изъ товарищей Аддисона, аббатъ, по имени Филиппо. Если врить этому разсказу, Аддисонъ много учился, много думалъ, мало говорилъ, часто былъ разсянъ я или не имлъ любовныхъ интригъ, или былъ слишкомъ скроменъ, чтобы доврить ихъ аббату. Человкъ, который, даже среди своихъ соотечественниковъ и то вари щей-студентовъ, всегда былъ замчательно застнчивъ и молчаливъ, не могъ сдлаться разговорчивымъ на чужомъ язык и среди чужихъ людей. Но изъ нсколькихъ писемъ Аддисона, изданныхъ долго спустя въ ‘Guardian’, ясно, что, повидимому погруженный въ размышленія, онъ на самомъ дл наблюдалъ Французское общество проницательнымъ и хитрымъ, хотя незлое гнымъ косвеннымъ взглядомъ, составлявшимъ его особенность.
Изъ Блуа онъ вернулся въ Парижъ и, овладвши теперь французскимъ языкомъ, нашелъ много удовольствія въ обществ французскимъ философовъ и поэтовъ. Въ письм къ епископу Гофу онъ разсказалъ о двухъ, въ высшей степени интересныхъ разговорахъ, съ Малебраншемъ и съ Буало. Малебраншъ выказывалъ большое пристрастіе къ англичанамъ и превозносилъ геній Ньютона, но качалъ головой, когда упоминали имя Гоббза и даже былъ такъ несправедливъ, что называлъ автора ‘Левіаана‘ жалкимъ пустымъ существомъ. Скромность Аддисона помшала ему разсказать въ письм о всхъ подробностяхъ своего представленія Буало. Буало, пережившій всхъ пріятелей и соперниковъ своей юности, старый, глухой, грустный, жилъ въ уединеніи, рдко появлялся при двор или въ академіи и былъ почти недоступенъ для постороннихъ. Объ англичанахъ и англійской литератур онъ не имлъ понятія. Врядъ-ли онъ слыхалъ имя Драйдена. Нкоторые изъ нашихъ соотечественниковъ, въ пылу патріотизма, утверждали, что это незнаніе было притворнымъ. Мы признаемся, что не видимъ основанія для подобнаго предположенія. Англійская литература для французовъ временъ Людовика XIV была тмъ же, чмъ нмецкая литература для нашихъ ддовъ. Мы подозрваемъ, что очень немногіе изъ образованныхъ людей, которые, назадъ тому шестьдесятъ-семдесятъ лтъ, обдали въ Лестеръ-Сквер съ сэромъ Джошуа, или въ Стритгам съ м-съ Траль, имли малйшее понятіе о томъ, что Виландъ былъ однимъ изъ первыхъ умовъ и поэтовъ, а Лессингъ, безспорно, первый критикъ въ Европ. Буало ровно столько же зналъ о ‘Потерянномъ Ра‘ и ‘Авесаломъ и Ахитофель’, но онъ читалъ латинскія стихотворенія Аддисона и очень восхищался ими. Они дали ему, говоритъ онъ, совершенно новое понятіе о состояніи знанія и вкуса англичанъ. Джонсонъ утверждаетъ, что эти похвалы неискренни. ‘О Буало, говоритъ онъ, хорошо извстно, что онъ имлъ самое неразумное и капризное презрніе къ новйшей латыни, и потому его похвалы были скоре сказаны изъ вжливости, чмъ изъ сочувствія’. Но относительно Буало скоре извстно, что онъ былъ удивительно бережливъ на комплименты. Мы не помнимъ ни одного примра, чтобы дружба или боязнь побудила его похвалить какое-нибудь сочиненіе, если оно ему не нравилось. Въ литературныхъ вопросахъ’ его дкій, презрительны! и самоувренны! умъ возмущался противъ того авторитета, предъ которымъ склонилась вся остальная Франціи. Онъ имлъ мужество высказать Людовику XIV твердо и даже жестко, что его величество ничего не смыслитъ въ поэзіи и восхищается отвратительными стихами. Что же было особеннаго въ положеніи Аддисона, чтобы заставить стараго сатирика, котораго суровый и взыскательный нравъ былъ ужасомъ двухъ поколній, сдлаться вдругъ льстецомъ? Презрніе Буало къ новйшей латыни вовсе не было безразсуднымъ или капризнымъ. Онъ думалъ, правда, что нельзя написать первоклассной поэмы на мертвомъ язык. Но разв онъ думалъ ошибочно? Разв вковые опыты не подтвердили его мнніи? Буало полагалъ также, что въ лучшей новйшей латыни писатель августовскаго вка отыскалъ бы забавный неправильности. Да кто можетъ думать иначе? Какой новйшій ученый можетъ чистосердечно признаться, что находитъ малйшую неправильность въ слог Ливіи. Однако разв намъ не извстно, что Поллюнъ, вкусъ котораго образовался на берегахъ Тибра, открылъ въ слог Ливіи неизящное нарчіе По? Зналъ ли какой-нибудь новйшій ученый латынь лучше, чмъ Фридрихъ Великій зналъ французскій языкъ? Однако извстно, что Фридрихъ Великій, читавши, говоривши, писавши по-французски и только по-французски, въ продолженіе больше полу-столтіи, разучившись своему природному языку, чтобы выучиться французскому, проживши много лтъ въ короткомъ знакомств съ французами,— не могъ до конца жизни писать по-французски, не подвергаясь сильной опасности сдлать какую-нибудь ошибку, способную вызвать улыбку въ литературныхъ кружкахъ Парижа? Неужели Эразмъ и фракасторій писали во латыни такъ же хорошо, какъ д-ръ Робертсонъ или сэръ Вальтеръ Скоттъ писали но англійски? Однако разв въ ‘Разсужденіи объ Индіи’, послднемъ сочиненіи д-ра Робертсона, въ ‘Веверле‘, въ ‘Марміон‘ намъ не встрчаются шотландизмы, надъ которыми расхохотался бы лондонскій подмастерье? Но слдуетъ ли изъ этого, что мы не можемъ восхищаться благородными алкаиками Грея или игривыми элегіями Винсента Борна? Разумется, нтъ. И Булю вовсе не былъ такимъ невждой и не былъ настолько лишенъ вкуса, чтобы не умть цнить хорошей новйшей латыни. Въ самомъ письм, на которое ссылается Джонсонъ, Боало говоритъ: ‘Ne croyez pas pourtant que je veuille par l blmer les vers Latins que vous m’avez envoys d’un de vos illustres acadmiciens. Je les ai trouvs fort beaux, et dignes de Vida et de Sannazar, mais non pas d’Horace et de Virgile.’ {‘Не думайте, однако, что я этимъ хочу осуждать латинскіе стихи одного изъ вашихъ знаменитыхъ академиковъ, которые вы мн прислали. Я нашелъ ихъ прекрасными и достойными Виды и Саннацара, но не Горація и Виргилія.’}
Многія поэмы, написанныя новйшей латынью, вызвали со стороны Буало весьма щедрыя похвалы. Напримръ, онъ говоритъ по поводу эпиграммъ отца Фрагье, что въ нихъ воскресъ Катуллъ. Но лучшимъ доказательствомъ, что Буало не чувствовалъ того неразборчиваго презрнія къ латинскимъ стихамъ, въ какомъ его обвиняютъ, служитъ то, что онъ самъ писалъ и издавалъ латинскіе стихи. Довольно любопытно, что самое строгое, высказанное имъ, порицаніе новйшей латыни, передано латинскими гекзаметрами. Мы говоримъ объ отрывк, который начинается:
‘Quid nu me ris iterum me balbulire Lalinis,
Longe Alpes dira nalum de patre Sicambro,
Musa, jubes?’
На этомъ основаніи мы уврены, что Будто искренно похвалилъ ‘Machinae Gesticulantes’ и *Gerano-Pygmaeomachia’. Достоврно, что онъ высказывался передъ Аддисономъ со свободой, которая служитъ врнымъ доказательствомъ уваженія. Литература была главнымъ предметомъ разговора. На свою любимую тему старикъ говорилъ много и хорошо,— безподобно хорошо, какъ казалось его юному слушателю. Буало, безъ сомннія, обладалъ нкоторыми качествами великаго критика. У него не было воображенія, но было много здраваго ума. Его литературный кодексъ былъ основанъ на узкихъ принципахъ, но въ приложеніи его онъ выказывалъ много проницательности и пониманія. Въ его слог, помимо идей, которымъ слогъ служитъ одеждой, было много вкусу. Буало былъ хорошо знакомъ съ великими греческими писателями и, хотя неспособный вполн оцнить ихъ творческія умъ, восхищался величественною простотой ихъ пріемовъ и научился у нихъ презирать надутость и погремушки. Не трудно, мы полагаемъ, замтить въ ‘Spectator‘‘ и ‘Guardian» слды того вліянія, частью полезнаго, частью вреднаго, какое умъ Буало имлъ на умъ Аддисона.
Въ бытность Аддисона въ Париж, одно событіе сдлало эту столицу непріятнымъ мстопребываніемъ дли англичанина и вига. Карлъ, второй этого имени король испанскія, умеръ и завщалъ свои владніи Филиппу, герцогу анжуйскому, младшему сыну-дофина. Король французскія, прямо нарушая свои договоры и съ Великобританіей и съ генеральными штатами, принялъ наслдство именемъ своего внука. Домъ Бурбоновъ достигъ вершины величія. Англія была обманута и поставлена въ опасное и унизительное положеніе. Французскія народъ, не предвидя бдствій, которыми предстояло ему искупить вроломство своего государя, былъ вн себя отъ гордости и восторга. Каждый французъ имлъ видъ человка, только-что получившаго большое наслдство. ‘Французскій разговоръ, говоритъ Аддисонъ, начинаетъ длаться невыносимымъ, нація, бывшая и прежде самой тщеславной въ свт, стала теперь хуже чмъ когда-либо’. Утомясь надменнымъ ликованіемъ парижанъ, и вроятно предвидя, что миръ между Франціей и Англіей будетъ непродолжителенъ, онъ отправился въ Италію.
Въ декабр 1700 г. {Странно, что Аддисонъ, въ первой строк своихъ путешествій, ошибся цлымъ годомъ, обозначая время своего отъзда изъ Марсели, но еще странне, что эта ошибка, запутывающая до крайности весь разсказъ, повторилась въ цломъ ряду изданій и не была замчена ни Тиккеллемъ, ни Гордонъ.} онъ слъ на корабль въ Марсели. Плывя вдоль Лигурійскаго берега, онъ былъ очарованъ видомъ миртъ и оливковыхъ деревьевъ, сохранявшихъ свою зелень, несмотря на зимнюю пору. Скоро, однако, его застигла одна изъ страшныхъ бурь Средиземнаго моря. Капитанъ корабля, считая все потеряннымъ, началъ исповдываться у капуцина, случившагося на судн. Между тмъ, англійскій еретикъ совсмъ иначе готовился къ смерти. Какое сильное впечатлніе произвело на него это опасное путешествіе, видно изъ оды: ‘How are thy servants blest, о Lordl’ (какъ блаженны рабы твои, Господи!), которая долго спустя была напечатана въ ‘Spectator‘‘. Посл нсколькихъ тягостныхъ и опасныхъ дней, Аддисонъ съ радостью высадился въ Савон и пробрался въ Геную по горамъ, гд еще не было высчено искусственной дороги.
Въ Гену, управлявшейся еще своимъ Дожемъ и патриціями, имена которыхъ были вписаны въ золотую книгу, Аддисонъ пробылъ недолго. Онъ полюбовался тамъ длинными рядами высокихъ дворцовъ, господствовавшихъ надъ узкими улицами, стнами, покрытыми богатыми Фресками, великолпнымъ храмомъ Благовщенія и обоями, гд изображалась давняя слава дома Дорія. Изъ Генуи онъ поспшилъ въ Миланъ, гд съ удивленіемъ, скоре чмъ съ удовольствіемъ, смотрлъ на готическое великолпіе знаменитаго собора. Онъ переплылъ озеро Бенакусъ {Лаго ди Гарда.} во время бури и видлъ яростныя волны, на которыя смотрлъ Виргилій. Въ Венеціи, бывшей тогда самымъ веселымъ городомъ въ Европ, путешественникъ провелъ карнавалъ, самое веселое время года, среди масокъ, танцевъ и серенадъ. Нелпость драматическихъ пьесъ, позорившихъ тогда итальянскіе театры, забавляла и раздражала его. Одной изъ этихъ пьесъ онъ, впрочемъ, обязанъ важнымъ указаніемъ. При немъ разъ давалась смшная пьеса на смерть Катона. Катонъ оказывался влюбленнымъ въ дочь Сципіона, которая отдала свое сердце Цездрю. Отвергнутый любовникъ ршился умертвить себя. Онъ является сидящимъ въ своей библіотек, съ кинжаломъ въ рук и Плутархомъ и Тассомъ передъ собой, и въ этой поз, готовясь нанести ударъ, онъ произноситъ длинный монологъ. Мы удивляемся, что такое замчательное обстоятельство ускользнуло отъ вниманія біографовъ Аддисона. По нашему мннію, не остается ни малйшаго сомннія, что эта пьеса, не смотря на свои нелпости и анахронизмы, поразила воображеніе путешественника и внушила ему мысль написать ‘Катона’ для англійской сцены. Извстно, что около этого времени онъ началъ свою трагедію и кончилъ первые четыре акта еще до возвращенія въ Англію.
На пути изъ Венеціи въ Римъ, желаніе видть самую маленькую независимую державу въ Европ заставило его своротить на нсколько миль съ большой дороги. На скал, еще покрытой снгомъ, когда итальянская весна уже давно была на двор, цплялась небольшая крпостца Сан-Марино. Дороги, которыя вели къ уединенному городу, были такъ дурны, что очень немногіе путешественники посщали его, и не было еще ни одного описанія этой республики. Аддисонъ не могъ удержаться отъ добродушной улыбки, видя простые нравы и учрежденія этой оригинальной общины. Но онъ замтилъ, съ восторговъ вига, что бдная нагорная мстность, составлявшая территорію республики, кишла честными, здоровыми, довольными крестьянами, между тмъ какъ богатыя долины, окружавшія столицу духовной и свтской тиранніи, имли почти такой же печальный видъ, какъ двственныя пустыни Америки.
Во время перваго прозда черезъ Римъ, Аддисонъ пробылъ тамъ такъ мало, что едва усплъ взглянуть на соборъ св. Петра и на Пантеонъ. Его поспшность тмъ удивительне, что наступала святая недля. Онъ не говоритъ ничего, могущаго ршить, что заставляло его бжать отъ зрлища, привлекающаго ежегодно, изъ далекихъ странъ, людей съ гораздо меньшею впечатлительностью и меньшимъ умомъ. Можетъ быть, путешествуя по порученію правительства, отличавшагося своей непріязнью къ Римской церкви, онъ подумалъ, 4fo съ его стороны будетъ неосторожностью присутствовать при самыхъ величественныхъ обрядахъ этой церкви. Взоры многихъ будутъ устремлены на него, и можетъ быть, онъ нашелъ труднымъ вести себя такимъ образомъ, чтобы не оскорбить ни своихъ покровителей въ Линіи, ни тхъ, среди кого онъ находился. Каковы бы ни были его побужденія, мы знаемъ, что онъ уклонился отъ самой величественной и поразительной изъ церемоній совершаемыхъ людьми, и отправился по Аппіевой дорог къ Неаполю.
Въ Неапол еще не было того, что составляетъ! теперь, можетъ бить, его главную привлекательность. Были, правда, и прелестями заливъ, и грозная гора. Но надъ театромъ Геркуланума стояла ферма, а надъ улицами Помпеи росли ряды виноградниковъ. Никакіе перевороты въ природ не скрыли отъ людскихъ глазъ храмовъ Пестума, но, странно сказать, ихъ существованіе было тайной даже для артистовъ и антикваріевъ. Хотя эти благородные памятники древности лежали за нсколько часовъ зды отъ великой столицы, гд Вико читалъ лекціи, а Сальваторъ не задолго до того писалъ свои прекрасныя картины,— но они были такъ же неизвстны Европ, какъ и разрушенные города, поросшіе лсами Юкатана. Аддисонъ видлъ все замчательное въ Неапол. Онъ взбирался на Везувій, осмотрлъ гротъ Позилиппо и гулялъ среди виноградниковъ и миндальныхъ деревьевъ Капрен. Но ни чудеса природы, ни чудеса искусства не могли настолько занять его вниманіе, чтобы помшать ему бросить хоть поверхностный взглядъ на злоупотребленія правительства и бдствія народа. Великое королевство, только-что доставшееся Филиппу V, находилось въ положеніи отупвшаго паралитика. Даже Арраговія и Кастилія были въ бдственномъ положеніи. По въ сравненіи съ итальянскими владніями испанской короны, Кастилію и Аррагонію можно было назвать благоденствующими. Ясно, что вс наблюденія, сдланныя Аддисономъ въ Италіи, способствовали тому, чтобы утвердить его въ политическихъ мнніяхъ, привитыхъ имъ на родин. До конца своей жизни, онъ называлъ заграничное путешествіе лучшимъ лекарствомъ противъ якобитизма. Въ его ‘Freeholder» торійскій сквайръ спрашиваетъ, на что годно путешествіе, кром того, чтобы выучиться тараторить по-французски и ратовать противъ безусловнаго повиновенія.
Изъ Неаполя Аддисонъ вернулся въ Римъ моремъ, вдоль брега, прославленнаго его любимцемъ Виргиліемъ. Фелука проплыла мимо мыса, гд троянскіе авантюристы положили весло и трубу на могилу Мизенія, и бросила ночью якорь водъ покровомъ прославленнаго въ миахъ мыса Цирцеи. Путешествіе кончилось Тибромъ, такимъ же осненнымъ темной зеленью и мутнымъ отъ желтаго песку, какимъ онъ предсталъ взорамъ Энея. Изъ разрушеннаго порта Остіи иностранецъ поспшилъ въ Римъ. Въ Рим онъ пробылъ т знойные и нездоровые мсяцы, въ которые даже во времена Августа вс, кто могли, спшили удалиться изъ города, полнаго бшеныхъ собакъ, и его улицъ, чернвшихъ отъ похоронныхъ процессій, въ окрестности — рвать первыя фиги. Весьма вроятно, что, когда онъ, долго спустя, изливалъ въ стихахъ свою благодарность Провиднію за то, что оно дало ему возможность безвредно дышать зараженнымъ воздухомъ, онъ думалъ объ август и сентябр, проведенныхъ имъ въ Рим.
Только въ конц октября Аддисонъ оторвался отъ образцовъ древняго и новйшаго искусства, собранныхъ въ город, бывшемъ такъ долго властелиномъ свта. Тогда онъ отправился на сверъ, прохалъ чрезъ Сіенну и, созерцая ея прекрасный соборъ, забылъ на мгновеніе свои пристрастія къ классической архитектур. Во Флоренціи, онъ провелъ нсколько дней съ герцогомъ Шрусбери, который, пресытившись удовольствіями честолюбія и тяготясь его непріятностями, опасаясь обихъ партій и не любя ни которой, ршился уединиться въ Италію и скрыть тамъ таланты и достоинства, которые — будь они соединены съ твердыми принципами и гражданскимъ мужествомъ — могли бы сдлать его передовымъ человкомъ своего времени. Мы слышали, что эти дни были проведены съ удовольствіемъ, и легко вримъ этому, потому что Аддисонъ былъ восхитительнымъ собесдникомъ, какъ скоро ему было пріятно общество, а герцогъ, хотя рдко забывалъ, что онъ изъ роду Тальботовъ, обладалъ неоцненнымъ искусствомъ длать свое присутствіе пріятнымъ для всякаго, кто приближался къ нему.
Аддисонъ посвятилъ нсколько времени Флоренціи и особенно статуямъ музея, которыя онъ предпочиталъ даже статуямъ Ватикана. Оставивъ Флоренцію, Аддисонъ похалъ по стран, въ которой еще виднлись слды раззорительной войны и жители которой съ ужасомъ ожидали новой еще боле жестокой борьбы. Евгеній уже спустился съ Альповъ, чтобы оспоривать у Катина богатыя равнины Ломбардіи. Вроломный правитель Савойи все-еще считался въ числ союзниковъ Людовика. Англія еще не объявила формальной войны Франціи, но Манчестеръ выхалъ изъ Парижа, и переговоры, имвшіе послдствіемъ великій союзъ противъ дома Бурбоновъ, подвигались къ концу. Въ подобныхъ обстоятельствахъ нужно было, чтобы англійскій путешественникъ немедленно пробрался на нейтральную землю. Аддисонъ ршился хать чрезъ Монъ-Сенисъ. Это было въ декабр, и дорога значительно отличалась отъ той, которая теперь напоминаетъ иностранцамъ могущество и геній Наполеона. Зима, впрочемъ, была умренная, и переходъ былъ для того времени не труденъ. Аддисонъ намекалъ на это путешествіе, говоря въ упомянутой уже нами од, что Божественная благость согрла для него сдыя Альпійскія вершины.
Среди этихъ-то вчныхъ снговъ онъ написалъ свое посланіе въ Монтегью, бывшему тогда уже лордомъ Галифаксомъ. Это посланіе, когда-то пользовавшееся обширной извстностью, знакомо теперь только немногимъ, и врядъ-ли эти немногіе считаютъ его сколько-нибудь увеличивающимъ литературную славу Аддисона. Впрочемъ, оно ршительно выше всхъ сочиненій на англійскомъ язык, изданныхъ имъ прежде. Мы даже считаемъ его не хуже всхъ поэмъ, появившихся въ промежутокъ отъ смерти Драйдена до изданія ‘Опыта о критик‘. Въ этомъ посланіи заключаются мста, которыя не уступаютъ второстепеннымъ вещамъ Попа и который увеличили бы славу Прайора или Парнелля.
Но, каковы бы ни были достоинства и недостатки ‘Посланія’, несомннно, что оно длаетъ честь принципамъ и душ автора. Галифаксъ не могъ теперь ничего сдлать. Онъ лишился власти, подвергся позору, былъ обвиненъ палатой общинъ, и хотя перы оправдали его, но ему, казалось, оставалось мало шансовъ снова занимать высокое мсто въ государств. Посланіе, написанное въ такое время, служитъ однимъ изъ многочисленныхъ доказательствъ, что въ мягкости и умренности, отличавшихъ Аддисона отъ всхъ другихъ общественныхъ дятелей этихъ бурныхъ временъ, не было ни малйшей примси низости или трусости.
Въ Женев путешественникъ узналъ, что въ Англія произошла перемна въ министерств и что графъ Манчестеръ сдлался статсъ-секретаремъ. Манчестеръ употреблялъ вс усилія, чтобы быть полезнымъ своему другу. Министерство сочло нужнымъ имть англійскаго агента при особ Евгеній въ Италіи, и для этого избранъ былъ Аддисонъ, окончившій свое дипломатическое образованіе. Онъ приготовлялся вступить въ эту почетную должность, какъ вдругъ смерть Вильгельма III затмила на нсколько времени вс его виды на будущее.
Анна давно уже чуствовала сильную личную, политическую и религіозную непріязнь къ партіи виговъ. Эта непріязнь обнаружилась въ первыхъ мрахъ ея царствованія. Манчестеръ лишился печати, которой былъ хранителемъ только нсколько недль. Ни Сомерзъ, ни Галифаксъ не были допущены въ ея тайный совтъ. Аддисонъ раздлилъ судьбу своихъ трехъ покровителей. Его надежды на занятіе общественныхъ должностей рушились, выдачу его пенсіи остановили, онъ долженъ былъ трудами поддерживать свое существованіе. Онъ сдлался наставникомъ одного молодаго англійскаго путешественника прохалъ со своимъ воспитанникомъ, кажется, большую часть Швейцаріи и Германіи. Въ это время онъ написалъ свой интересный ‘Трактатъ о медаляхъ’, который былъ изданъ только посл смерти автора, но многіе замчательные ученые видли рукопись и справедливо хвалили прелесть слога, эрудицію и вкусъ, выказанные въ приводимыхъ имъ цитатахъ.
Изъ Германіи Аддисонъ отправился въ Голландію, гд узналъ печальную всть о смерти своего отца. Проведя нсколько мсяцевъ въ Соединенныхъ Провинціяхъ, онъ вернулся къ концу 1703 г. въ Англію. Здсь онъ былъ дружески встрченъ своими пріятелями, которые ввели его въ Китъ-Катъ, гд сбирались вс разнообразные таланты и дарованія, украшавшіе партію виговъ.
Въ первые мсяцы посл возвращеніи съ континента, Аддисонъ былъ въ очень стсненныхъ денежныхъ обстоятельствахъ. Но скоро благородные покровители его нашли возможность оказать ему полезную услугу. Во внутренней политик государства происходила постепенная и безмолвная, но въ высшей степени важная, перемна. Торіи съ радостью и надеждой привтствовали восшествіе Анны на престолъ, одно время казалось, что виги пали, и никогда не поднимутся. Престолъ окружили люди, считавшіеся преданными прерогатив и церкви, и между ними никто не пользовался такимъ благоволеніемъ государыни, какъ лордъ-казначей Годольфинъ и главнокомандующій Марльборо.
Сельскіе джентльмены и сельское духовенство вполн разсчитывали, что политика этихъ министровъ будетъ прямо противоположна той, которой почти постоянно держался Вильгельмъ, что поземельные интересы будутъ покровительствуемы на счетъ торговли, что уступки, сдланныя диссидентамъ, будутъ, если не отняты, то уменьшены, что, если и будетъ война съ Франціей, то съ нашей стороны она будетъ вестись почти исключительно на мор, и что правительство будетъ избгать тсныхъ союзовъ съ иностранными державами и особенно съ Голландіей.
Но сельскимъ джентльменамъ и сельскому духовенству суждено было ошибиться, и не въ послдній разъ. Предразсудки и страсти, неистовавшіе безъ всякаго контроля въ домахъ викаріевъ, въ оградахъ церквей и въ замкахъ сквайровъ-охотниковъ, не раздлялись вождями министерства. Эти государственные люди поняли, что, ради общественнаго и своего собственнаго интереса, имъ слдуетъ принять политику виговъ, по крайней мр въ длахъ вншнихъ союзовъ и веденія войны. Но если держаться иностранной политики виговъ, то нельзя не принять и ихъ финансовую политику. За этимъ естественно послдовало, что крайніе торіи удалились отъ правительства, которому стали необходимы голоса виговъ. Голоса виговъ могли быть обезпечены только дальнйшими уступками — и королеву убдили на дальнйшія уступки.
Положеніе партій въ начал 1704 г. было совершенно сходно съ положеніемъ партій въ 1826 г. Въ 1826 г., какъ и въ 1704 г., министерство состояло изъ торіевъ, раздленныхъ на дв враждебныя фракціи. Положеніе Каннинга и его пріятелей въ 1826 г. соотвтствовало положенію Марльборо и Годольфина въ 1704 г. Ноттингамъ и Джерси въ 1704 были тмъ, же, чмъ были въ 1826 лордъ Эльдовъ и лордъ Вестморландъ. Виги 1704 г. стояли въ положеніи, похожемъ на положеніе виговъ въ 1826 г. Въ 1704 г. Сомерзъ, Галифаксъ, Сондерландъ и Коуперъ не находились въ министерств. Между ними и умренными торіями не было открытаго союза. Вроятно, еще не начиналось никакихъ прямыхъ сношеній для заключенія подобнаго союза, но вс видли, что онъ неизбженъ, мало того, что онъ даже почти заключенъ. Таково или почти таково было положеніе, когда пришло извстіе о великомъ сраженіи при Бленгейм, выигранномъ 13-го августа 1704 г. Виги съ восторгомъ и гордостью привтствовали это извстіе. Они не хотли помнить никакой причины къ ссор, никакой ошибки со стороны полководца, котораго геній въ одинъ день измнилъ дла Европы, спасъ имперскій тронъ, унизилъ домъ Бурбоновъ и обезпечилъ актъ о престолонаслдіи противъ всхъ нападеній со стороны иностранныхъ державъ. Чувства торіевъ были совсмъ иного рода. Правда, осторожность не позволяла имъ открыто выражать сожалніе, возбужденное въ нихъ событіемъ, столь славнымъ для ихъ родины, но ихъ поздравленія были такъ холодны и угрюмы, что глубоко обидли побдоноснаго полководца и его друзей.
Годольфинъ не былъ охотникомъ до чтенія. Все свободное отъ длъ время онъ проводилъ обыкновенно въ Ньюмаркет или за карточнымъ столомъ. Но онъ не былъ положительно равнодушенъ къ поэзіи и былъ слишкомъ умнымъ наблюдателемъ, чтобы не замтить, что литература была могучимъ орудіемъ для политической борьбы и что великіе вожди виговъ разумнымъ и щедрымъ покровительствомъ хорошимъ писателямъ усилили свою партію и возвысили свою репутацію. Онъ былъ огорченъ, и не безъ основанія, крайне плохими поэмами, появлявшимися въ честь Бленгеймской битвы. Одна изъ этихъ поэмъ спаслась отъ забвенія крайней нелпостью слдующихъ трехъ строчекъ:
‘Think of two thousand gentlemen at least,
‘And each man mounted on his capering beast,
‘Into the Danube they were pushed by shoals’. (*)
(*) ‘Представьте себ покрайней мр дв тысячи джентельменовъ, которые, сидя на своихъ рзвыхъ животныхъ, толпами сталкиваются въ Дунай.’
Лордъ-казначей не зналъ, гд достать лучшихъ стиховъ. Онъ умлъ хлопотать о займ или перевод субсидій, хорошо изучилъ исторію скаковыхъ лошадей и птуховъ, назначавшихся для боя, но его знакомство съ поэтами было очень ничтожно. Онъ обратился за совтомъ къ Галифаксу, но послдній показалъ, что уклоняется отъ обязанности совтника. Но его словамъ, онъ прежде длалъ все, что могъ, для поощренія людей, которыхъ таланты и познанія могли сдлать честь стран. Эти времена прошли. Другіе принципы восторжествовали. Достоинству предоставлено чахнуть въ безвстности, а общественныя деньги раздаются недостойнымъ. ‘Я знаю, прибавилъ онъ, джентльмена, способнаго воспть это сраженіе достойнымъ образомъ, но я не назову его’. Годольфинъ, который былъ мастеръ отвращать гнвъ мягкимъ отвтомъ и котораго необходимость заставляла ухаживать за вигами, кротко отвчалъ, что жалобы Галифакса слишкомъ основательны, но что со временемъ все будетъ исправлено, а пока услуги человка, описаннаго Галифаксомъ, будутъ щедро вознаграждены. Галифаксъ назвалъ тогда Аддисона, но, заботясь столько же о самолюбіи, сколько и о денежныхъ интересахъ своего друга, настоялъ, чтобы министръ обратился какъ можно учтиве къ самому Аддисону,— и Годольфинъ общалъ это.
Аддисонъ занималъ въ то время чердакъ третьяго этажа надъ маленькой лавкой въ Геймаркет. На утро, послдовавшее за разговоромъ между Галифаксомъ и Годольфиномъ, Аддисонъ былъ удивленъ появленіемъ въ своей скромной квартирк такой особы, какъ достопочтенный Генри Бойль, впослдствіи лордъ Карльтонъ, бывшій тогда канцлеромъ казначейства. Этого знатнаго министра лордъ-канцлеръ отправилъ, въ качеств посла, къ нуждающемуся поэту. Аддисонъ охотно взялся за предложенный трудъ, который для такого ревностнаго вига былъ вроятно не трудомъ, а удовольствіемъ. Когда поэма была полуокончена, авторъ показалъ ее Г одольфину, который пришелъ въ восторгъ, особенно отъ знаменитаго сравненія съ ангеломъ. Аддисону немедленно дали мсто коммиссара съ двумя стами ф. въ годъ и общали, что это только задатокъ большихъ милостей.
‘Походъ’ вышелъ въ свтъ и привелъ публику въ такой же восторгъ, какъ и министра. Въ цломъ, поэма нравится намъ мене ‘Посланія къ Галифаксу’. Однако она несомннно занимаетъ высокое мсто среди произведеній, появившихся въ промежутокъ времени отъ смерти Драйдена до появленія Попа. Мы думаемъ, что главное достоинство поэмы, замченное и Джонсономъ, состоитъ въ смломъ и раціональномъ отказ отъ вымысла. Первый великій поэтъ, творенія котораго дошли до насъ, плъ о войн задолго до того, какъ война сдлалась ремесломъ или наукой. Если, въ его время, между двумя небольшими греческими городами возникала вражда, каждый городъ высылалъ толпы гражданъ, не знавшихъ дисциплины и вооруженныхъ орудіями труда, наскоро передланными въ оружіе. Съ обихъ сторонъ выдвигались изъ толпы нсколько вождей, которымъ богатство доставило хорошіе доспхи, коней и колесницъ, а досугъ далъ возможность заняться военными упражненіями. Одинъ подобный вождь, обладая большой силой, проворствомъ и мужествомъ, былъ бы, вроятно, страшне двадцати обыкновенныхъ людей, а сила и ловкость, съ какими онъ кидалъ свое копье, могли не мало способствовать ршенію побды. Таковы были вроятно битвы, извстныя Гомеру. Но Гомеръ разсказывалъ о дяніяхъ людей прежнихъ поколній, людей, происходившихъ отъ боговъ, и сообщавшихся съ богами лицомъ къ лицу, людей, изъ которыхъ одинъ могъ кидать камни такой величины, какихъ два дюжихъ парня позднйшаго періода не въ состояніи были бы даже приподнять. Весьма естественно поэтому, что онъ представлялъ ихъ воинственные подвиги отчасти сходными, но далеко превосходящими подвиги самыхъ ловкихъ и сильныхъ бойцовъ своего времени. Ахиллесъ, облеченный въ небесные доспхи, везомый небесными конями, держащій копье, котораго никто кром его не могъ поднять, гоня передъ собой троянъ и ликіянъ, запружая Скамандръ мертвецами, не боле какъ великолпное преувеличеніе истиннаго героя, сильнаго, безстрашнаго, привыкшаго владть оружіемъ, охраняемаго щитомъ и шлемомъ лучшей Сидонской выдлки, мчащагося на коняхъ ессалійской породы и собственной правой рукой поражающаго одного врага за другимъ. Подобныя понятія встрчаются во всхъ грубыхъ обществахъ. И теперь есть страны, въ которыхъ лейбъ-гвардейца Шо сочли бы гораздо большимъ воиномъ, чмъ герцога Веллингтона. Бонапартъ любилъ описывать удивленіе, съ которымъ мамелюки смотрли на его незначительную фигуру. Мурадъ-Бей, отличавшійся отъ всхъ своихъ соратниковъ тлесной силой и искусствомъ, съ какимъ онъ управлялъ своимъ конемъ и владлъ своей саблей, не могъ поврить, чтобы человкъ едва пяти футовъ росту и здившій верхомъ какъ мясникъ, былъ величайшимъ воиномъ въ Европ.
Гомеровы описанія войны были слдовательно настолько истинны, насколько этого требовала поэзія. Но сочиненія тхъ, которые, писавши о битвахъ, не имвшихъ почти ничего общаго съ битвами его времени, рабски подражали его манер, совершенно лишены истины. Нелпости Силія Италика особенно противны. Онъ взялся разсказать стихами превратности великой борьбы между первоклассными полководцами, и разсказъ его наполненъ описаніями страшныхъ ранъ, которыя полководцы собственноручно наносили другъ другу. Аздрубалъ кидаетъ копье и слегка задваетъ плечо консула Нерона, но Неронъ прокалываетъ своимъ копьемъ бокъ Аздрубала. Фабій убиваетъ и Туриса, и Бутеса, и Мариса, и Арзеса, и длинноволосаго Адгербеса, и исполинскаго Тилиса, и Самара, и Монеза и трубача Морина. Аннибалъ пронзаетъ коломъ пахъ Перузина, огромнымъ камнемъ раздробляетъ спинную воетъ Телезина. Эта отвратительная манера перенималась и въ новйшія времена и господствовала до Аддисоновой эпохи. Многіе римачи представляли Вильгельма обращающимъ въ бгство тысячи воиновъ единственною силою своей доблести и обагряющимъ Бойнъ ирландской кровью. Даже такой уважаемый писатель, какъ Джонъ Филипсъ, авторъ ‘Splendid Shilling’, разсказывалъ, какъ Марльсоро выигралъ Бленгеймское сраженіе единственно силою мускуловъ и искусствомъ фехтованія. Слдующія строки могутъ служить примромъ:
‘Churchill, viewing where
‘The violence of Tallard most prevailed,
Came to oppose his slaughtering arm.
With speed Precipitate he rode, urging his way
O’er hills of gasping heroes, and fallen steeds
Rolling in death. Destruction, grim with blood.
Attends bis furious course. Around his bead
The glowing balls play innocent, while he
With dire impetuons sway deals fatal blows
Among the flying Gauls. In Gallic blood
He dyes his reeking sword, and strews the ground
With headless ranks. What can they do? Or how
Withstand his wide-destroying sword? (*)’
(*) ‘Чорчилль, видя, гд наиболе господствовала сила Талляра, противопоставилъ свою смертоносную руку. Съ поспшностью, мчался онъ, стремясь по холмамъ умиравшихъ героевъ и павшихъ коней. Гибель, ужасная своей кровью, сопровождая его яростный бгъ. Вокругъ его головы безвредно играютъ раскаленные пули, между тмъ, какъ онъ съ ужаснымъ, стремительнымъ увлеченіемъ наноситъ роковые удары бгущимъ галламъ. Галльской кровью обагренъ его дымящійся мечъ, онъ покрываетъ землю рядами обезглавленныхъ. Что могутъ они сдлать? И какъ остановить его мечъ, далеко разносящійся бегъ?’
Аддисонъ выказалъ много вкуса и ума, отступивши отъ этой смшной манеры. Онъ хвалилъ только качества, длавшія Марльборо истинно великимъ: энергію, проницательность, военное искусство. Но больше всего онъ превозносилъ ту твердость ума, которая, среди смятенія, криковъ и рзни, обозрвала и располагала все съ особою юностью.
Здсь онъ вставилъ знаменитое сравненіе Марльборо съ ангеломъ, направляющимъ вихрь. Мы не будемъ оспоривать общую врность Джонсоновыхъ замчаній на это мсто. Но мы считаемъ необходимымъ указать на обстоятельство, кажется, не замченное ни однимъ критикомъ. Необыкновенный эффектъ этого сравненія при первомъ его появленіи, необъяснимый для послдующаго поколнія, должно, безъ сомннія, приписать главнымъ образомъ одной строчк, на которую большая часть читателей смотритъ теперь, какъ на пустое вводное предложеніе.
‘Such as, of late, o’er pale Britannia pass’d’ (*).
(*) ‘Такой (бур), которая недавно пронеслась надъ блдной Британіей.’
Аддисонъ говорилъ не о бур вообще, но объ извстной бур. Великая буря, бывшая, въ ноябр 1703 года, единственная буря въ нашихъ широтахъ, равнявшаяся яростью тропическому урагану, оставила страшное воспоминаніе въ умахъ всхъ людей. Ни одна буря, кром этой, не бывала здсь причиной парламентскаго адреса или публичнаго поста. Цлые флоты были разбросаны. Огромные дома разрушены. Одинъ прелатъ задавленъ стнами своего дворца. Лондонъ и Бристоль представляли видъ только-что раззоренныхъ городовъ. Сотни семействъ носили еще трауръ. Повергнутые стволы высокихъ деревьевъ, развалины домовъ въ. южныхъ графствахъ свидтельствовали объ ярости урагана. Популярность, какою сравненіе съ ангеломъ пользовалось между современниками Аддисона, казалась намъ всегда замчательнымъ примромъ преимущества частнаго надъ общимъ въ краснорчіи и поэзіи.
Вскор посл выхода въ свтъ ‘Похода’ вышелъ разсказъ о путешествіи Аддисона по Италіи. Первое впечатлніе этого разсказа было разочарованіе. Толпа читателей, ожидавшихъ политики и скандаловъ, разсужденій о проэктахъ Виктора-Амедея и анекдотовъ о веселой жизни монастырей и любовныхъ интригахъ кардиналовъ и монахинь, изумилась, увидя, что умъ автора былъ занятъ гораздо боле войной между троянцами и рутулами, чмъ войной между Франціей и Австріей, и что, повидимому, послднія скандальныя исторіи, слышанныя имъ, были исторіи любовныхъ похожденій императрицы Фаустины. Впрочемъ, въ споромъ времени, сужденіе меньшинства взяло верхъ надъ приговоромъ большинства, и прежде чмъ было сдлано второе изданіе, книгу такъ усердно раскупали, что она продавалась впятеро дороже первоначальной цны. И теперь чтеніе этой книги доставляетъ удовольствіе: слогъ ея чистъ и плавенъ, классическія цитаты и ссылки многочисленны и удачны, тамъ и сямъ насъ чаруетъ удивительно человчный и деликатный юморъ, въ которомъ Аддисонъ превосходилъ всхъ другихъ писателей. Однако это занимательное сочиненіе, даже разсматриваемое просто какъ разсказъ о литературномъ путешествіи, заслуживаетъ справедливаго порицанія по причин заключающихся въ немъ упущеній. Мы уже сказали, что богатая выписками изъ латинскихъ поэтовъ, книга почти не содержитъ ссылокъ на латинскихъ ораторовъ и историковъ. Мы должны прибавить, что въ ней мало, или — скоре совсмъ нтъ свдній объ исторіи и литератур современной ему Италіи. Сколько мы помнимъ, Аддисонъ не упоминаетъ ни о Дантъ, ни о Петрарк, ни о Боккачіо, ни о Бонардо, но и Берни, ни о Лоренцо Медичи, ни о Маккіавелли. Онъ холодно говоритъ намъ, что въ Феррар видлъ могилу Аріосто, изъ Венеціи слушалъ гондольеровъ, поющихъ стихи Тассо. Но Аддисонъ гораздо боле интересовался Сидоніемъ Апполинаріемъ и Валеріемъ Флаккомъ, чмъ Тассо и Аріосто. Тихія струи Тичино напоминаютъ ему строку изъ Силія. Срнистый потокъ Альбула подсказываетъ ему нсколько отрывковъ изъ Марціала. Но онъ не находитъ ни одного слова въ память славныхъ усопшихъ въ Санта-Кроче, перезжая Равеннскій лсъ, онъ не вспоминаетъ о привидніи-охотник, и гуляя по Римини, ни разу не подумалъ о Франческ. Въ Париж онъ усердно добивался быть представленнымъ Брало, и кажется вовсе не подозрвалъ, что во Флоренціи находился въ сосдств поэта, простаго сравненія съ которымъ не могъ выдержать Буало, величайшаго лирическаго поэта новйшихъ временъ, Винченцо Филикайя. Это тмъ боле замчательно, что Филикайя былъ любимымъ поэтомъ Сомерза, подъ покровительствомъ котораго Аддисонъ путешествовалъ и которому посвятилъ свой разсказъ о путешествіи. Дло въ томъ, что Аддисонъ имлъ мало свдній о литератур новйшей Италіи и еще мене интересовался этой и литературой. Его любимыми образцами были сочиненіи латинскихъ поэтовъ, любимыми критиками — французы. Половина прочитанныхъ имъ тосканскихъ стихотвореній показались ему уродливыми, а другая половина — пустой мишурой.
За ‘Путешествіемъ’ послдовала оживленная опера ‘Розамунда’. Пьеса была положена на плохую музыку, и потому не имла успха на сцен, но имла полный успхъ въ чтеніи, и дйствительно, въ своемъ род, это превосходная вещь. Плавная текучесть стиховъ и упругость ихъ сочетаній очень пріятны, по крайней мр для нашего уха. Мы готовы думать, что еслибъ Аддисонъ предоставилъ героическія строфы Попу и блые стихи Роу, а самъ занялся сочиненіемъ легкихъ и веселыхъ псенъ, то его репутація какъ поэта стояла бы гораздо выше, чмъ теперь. Спустя нсколько лтъ посл его смерти, докторъ Арнъ положилъ ‘Розамунду’ на новую музыку, и она была представлена съ полнымъ успхомъ на сцен. Многіе пассажи долго оставались популярными, и въ послдніе годы царствованія Георга II ежедневно разыгрывались на клавикордахъ всей Англіи.
Пока Аддисонъ забавлялся такимъ образомъ, его будущность и будущность его партіи становились все свтле и свтле. Весною 1705 г. министры освободились отъ ограниченій, налагаемыхъ на нихъ палатой общинъ, гд преобладали торіи самаго дурнаго свойства. Выборы благопріятствовали вигамъ. Коалиція, образовавшаяся безмолвно и постепенно, сдлалась открытою. Коуперъ получилъ большую печать. Сомерзъ и Галифаксъ сдлались членами тайнаго совта. Въ слдующемъ году, Галифаксу поручили отвезти курфирсту Ганноверскому орденъ Подвязки, и въ этой почетной миссіи его сопровождалъ Аддисонъ, только-что сдланный товарищемъ статсъ-секретаря. Сначала статсъ-секретаремъ, подъ начальствомъ котораго служилъ Аддисонъ, былъ сэръ Чарльзъ Геджисъ, тори. Но Геджисъ скоро долженъ былъ уступить свое мсто самому ревностному вигу, графу Чарльзу Сондерланду. Въ самомъ дл, во всхъ государственныхъ отрасляхъ, высокоцерковники принуждены были уступать мста своимъ оппонентамъ. Къ концу 1707 г. торіи, остававшіеся при должностяхъ, пытались, имя во глав Гарли, соединить свои силы. Но эта попытка не удалась, хотя ей благопріятствовала королева, бывшая всегда торіемъ въ душ, и находившаяся тогда въ ссор съ герцогиней Марльборо. Ихъ время еще не пришло. Главнокомандующій былъ за вершин славы и популярности. Большинство въ парламент было за сторон партіи низкоцерковниковъ. Сельскіе сквайры и ректоры, хотя и выказывали отъ времени до времени свое неудовольствіе ужаснымъ ропотомъ, но большей частью находились въ состояніи оцпеннія, которое продолжалось до обвиненія Сачеверелля, обвиненія, возбудившаго въ нихъ дятельность, доходившую до безумія. Гарли и его приверженцы принуждены были подать въ отставку. Побда виговъ была полная. Общіе выборы 1708 г. доставили имъ неодолимое могущество въ палат общинъ, и еще до конца года Сомерзъ сдланъ былъ лордомъ-президентомъ тайнаго совта, а Вартонъ лордомъ-намстникомъ Ирландіи.
Аддисонъ засдалъ въ палат общинъ, созванной въ 1708 г., въ качеств представителя мстечка Мамзбри. Но палата общинъ немогла быть поприщемъ для его дятельности. Природная застнчивость его длала безполезными для преній и его остроуміе, и его краснорчіе. Однажды онъ всталъ, но не будучи въ состояніи превозмочь неувренности въ себ, никогда не возобновлялъ попытки. Никому не покажется страннымъ, что великій писатель не имлъ успха, какъ ораторъ. Но многимъ, можетъ быть, покажется страннымъ, что неудача Аддисона какъ дебатера не имла вліянія на его политическую карьеру. Въ наше время, человкъ высокаго происхожденія и съ большимъ состояніемъ, можетъ занимать значительное мсто, хотя бы онъ говорилъ очень мало и очень дурно. Но въ наше время невозможно себ представить, чтобъ простой авантюристъ, человкъ, который, въ случа лишенія своей должности, принужденъ былъ бы жить произведеніями своего пера, сдлался въ теченіе немногихъ лтъ помощникомъ статсъ-секретаря, главнымъ секретаремъ Ирландіи и статсъ-секретаремъ, не имя, въ то же время, никакого ораторскаго таланта. Аддисонъ, не будучи высокаго происхожденія, не имя богатства, достигъ мста, которое сочли бы честью занимать герцоги, главы высокихъ домовъ Тальбота, Россели и Бентинка. Не открывая рта въ преніяхъ, онъ достигъ мста, выше котораго не поднимались ни Фоксъ, ни Чатамъ, и достигъ его, не пробывши и девяти лтъ въ парламент. Мы должны искать объясненіе этого кажущагося чуда въ особенныхъ обстоятельствахъ, въ какихъ было поставлено это поколніе. Въ промежутокъ между прекращеніемъ цензуры и началомъ обнародованія парламентскихъ преній, литературные таланты для общественнаго дятеля — были гораздо боле, а ораторскія дарованія — гораздо мене важны, чмъ въ наше время. Теперь лучшій способъ доставить какому-нибудь факту или аргументу обширную и быструю публичность состоитъ въ томъ, чтобы ввести этотъ фактъ или аргументъ въ рчь, произнесенную въ парламент. Еслибъ теперь появился въ печати политическій трактатъ, стоящій выше ‘Conduct of the Allies’ или лучшихъ номеровъ ‘Freeholder‘а’, то онъ все-таки расходился бы медленно, сравнительно съ быстротою циркуляціи всякаго замчательнаго слова, произнесеннаго въ законодательныхъ преніяхъ. Рчь, сказанная въ четыре часа утра въ палат общинъ, къ десяти лежитъ на тридцати тысячахъ столахъ. Рчь, сказанная въ понедльникъ, въ среду читается толпами людей въ Антрим и Абердиншир. Съ помощью стенографа, ораторъ въ значительной степени замнилъ памфлетиста. Не такъ было въ царствованіе Анны. Самая лучшая рчь имла тогда вліяніе только на слушателей. На общественное мнніе, вн парламента, можно было дйствовать единственно съ помощью прессы, а это мнніе не могло не быть въ высшей степени важнымъ, въ стран, управляемой парламентами, и въ ту пору еще трехлтними парламентами. Поэтому, перо было боле грознымъ политическимъ орудіемъ, чмъ языкъ. М-ръ Питтъ и м-ръ Фоксъ состязались только въ парламент, но Вальполь и Польтни — Питтъ и Фоксъ прежнихъ временъ, садились, посреди восклицаній палаты общинъ, не сдлавъ и половины того, что было необходимо сдлать. Имъ оставалось еще защищать свое дло передъ страной, а это они могли сдлать только посредствомъ прессы. Ихъ сочиненія теперь забыты. Но нтъ сомннія, что въ Гробъ-Стрит было не много боле усердныхъ сочинителей разныхъ Мыслей, писемъ, отвтовъ, замтокъ, какъ между великими предводителями партій. Польтни, будучи во глав оппозиціи, и имя 30 т. ф. въ годъ, издавалъ ‘The Craftsman‘. Вальполь, не будучи литераторомъ, написалъ по крайнй мр десять памфлетовъ, исправлялъ и передлывалъ еще большее число. Эти факты достаточно показываютъ, какъ важна была въ то время литературная помощь для боровшихся партій Въ царствованіе Анны, Сентъ-Джонъ былъ безспорно лучшимъ торійскимъ ораторамъ, а Коуперъ вроятно былъ тмъ же самымъ для виговъ. Но мы имемъ основаніе сомнваться, сдлалъ-ли Сентъ-Джонъ столько же для торіевъ, какъ Свифтъ, и сдлалъ-ли Коуперъ столько же для виговъ, какъ Аддисонъ. Обративши должное вниманіе на эти обстоятельства, уже не покажется страннымъ, что Аддисонъ взобрался на такую высоту въ государств, на какую ни одинъ англичанинъ никогда не могъ подняться посредствомъ однихъ литературныхъ талантовъ. Свифтъ, по всей вроятности, поднялся бы также высоко, еслибъ его не затрудняла длинная ряса и широкіе рукава. Что же касается до почтенія со стороны великихъ міра сего, то Свифтъ наслаждался имъ не мене, какъ еслибъ онъ былъ лордомъ-казначеемъ.
Къ вліянію, которое Аддисонъ извлекалъ изъ своихъ литературныхъ талантовъ, присоединилось вліяніе возникавшее изъ его характера. Міръ, всегда готовый видть бдныхъ политическихъ авантюристовъ въ дурномъ свт, принужденъ былъ сдлать одно исключеніе. Неугомонность, запальчивость, дерзость, шаткость правилъ — вотъ пороки, обыкновенно приписываемые этому классу людей. Но даже противники его не могли отвергнуть, что Аддксонъ, во всхъ перемнахъ счастія, оставался строго вренъ своимъ прежнимъ мнніямъ и своимъ прежнимъ друзьямъ, что его честность была незапятнанна, что все его поведеніе было проникнуто тонкимъ чувствомъ приличія, что въ самомъ жару спора горячность его умрялась уваженіемъ къ истин, гуманности и общественному декоруму, что никакая обида не могла побудить его къ мщенію, недостойному христіанина и джентльмена, и что единственными его недостатками были слишкомъ чувствительная деликатность и скромность, доходившая до застнчивости.
Онъ былъ несомннно однимъ изъ самыхъ популярныхъ людей своего времени, и большой долей этой популярности онъ обязанъ, кажется, той самой робости, которой сокрушались его друзья. Эта робость часто мшала ему выставлять свои таланты въ лучшемъ свт. Но она умилостивляла Немезиду. Она отвращала зависть, которую, въ противномъ случа, возбудила бы такая блестящая слава и такое быстрое возвышеніе. Публика наиболе способна полюбить человка, который служитъ въ одно и то же время предметомъ восхищенія, уваженія и сожалнія, а таковы были чувства, внушаемыя Аддисономъ. Вс, пользовавшіеся привилегіей слышать его частную бесду, объявляли единогласно, что она была даже выше его сочиненій. Блестящая Миря Монтегью говорила, что знала вс знаменитости, во что общество Аддисона было для нея самымъ пріятнымъ въ свт. Язвительный Попъ принужденъ былъ признаться, что разговоръ Аддисона имлъ прелесть, какой онъ не находилъ ни въ чьемъ другомъ. Свифтъ, пламеня враждой къ вигамъ, не могъ не признаться Стеллъ, что все-таки онъ не знавалъ другаго столь пріятнаго собесдника, какъ Аддисонъ. Стиль, превосходный судья оживленной бесды, говорилъ, что бесда Аддисона была въ одно и то же время самой вжливой и сапой веселой, какую можно себ вообразить, что въ немъ соединялись Теренцій и Катуллъ, усиленные чмъ-то изящнымъ, которое не принадлежало ни Теренцію, ни Катуллу, но единственно Аддисону. Юнгъ, превосходный судья серьзнаго разговора, объявилъ, что когда Аддисонъ былъ въ своей тарелк, строй его мыслей и рчей былъ такъ благороденъ, что приковывалъ вниманіе каждаго слушателя. Кром того, вжливость и мягкость сердца, которыя высказывались въ бесд Аддисона, заслуживали не меньшаго восхищенія. Въ то же время, нельзя сказать, чтобы онъ былъ совершенно лишенъ нкоторой дкости, которая, можетъ быть, нераздльно соединена съ тонкимъ чувствомъ смшнаго. Онъ имлъ обыкновеніе, восхищавшее и Свифта и Стеллу, обыкновеніе, котораго мы не ршаемся осуждать. Если его первыя попытки поставить на прямой путь самоувреннаго глупца были дурно приняты, онъ перемнялъ тонъ, соглашался ‘вжливо поддакивая’ и увлекалъ польщеннаго Фата глубже и глубже въ нелпость. Мы могли бы догадаться объ этомъ обыча изъ его сочиненій. Критика ‘Tatler‘а’ на сонетъ м-ра Софтли и разговоръ ‘Speсtator‘а’ съ политикомъ, такъ усердно хлопочущимъ о чести лэди O-p-t-s — превосходные образцы этой мевинной злости.
Таковы были разговорные таланты Аддисона. Но эти рдкія дарованія не выставлялись передъ толпою или передъ посторонними. Какъ скоро онъ вступалъ въ большое общество, какъ скоро видлъ незнакомое лицо, его губы смыкались, а манеры становились принужденными. Никто изъ тхъ, которые встрчали его только въ многолюдныхъ собраніяхъ, не могъ бы поврить, что это тотъ же самый человкъ, который иногда заставлялъ своихъ друзей засиживаться за столомъ, смясь слушая его, съ минуты закрытія театра до тхъ поръ, когда на церкви св. Павла въ Ковентъ-Гарден било четыре часа. Но и не за такимъ столомъ ярче всего выказывалось его умнье говорить. Для того, чтобъ насладиться прелестью его бесды въ ея высшемъ проявленія, необходимо было быть съ нимъ наедин и слышать, какъ онъ, по его собственному выраженію, думаетъ вслухъ. ‘Истинная бесда,— говорилъ онъ всегда,— возможна только между двумя’.
Эта робость, не будучи ни непріятной, ни нелюбезной, ввела однако Аддисона въ дв очень важныя ошибки, въ которыхъ его можно по справедливости обвинить. Онъ находилъ, что вино уничтожало чары, связывавшія его превосходно развитой умъ, и поэтому легко предавался излишествамъ стола. Въ эту эпоху, подобныя излишества, даже въ глазахъ серьзныхъ людей, считались самымъ простительнымъ изъ всхъ гршковъ, я не только не служили признакомъ дурнаго воспитанія, а, напротивъ, были почти существенно необходимы для репутаціи истиннаго джентльмена. Но на бломъ фон малйшее пятнышко замтно, и почти вс біографы Аддисона упоминали объ этомъ недостатк. Говоря обо всякомъ другомъ писател или политик царствованія королевы Анны, намъ бы такъ же мало пришло въ голову говорить, о томъ, что этотъ джентльменъ иногда пилъ слишкомъ много вина, какъ и о томъ, что онъ носилъ длинный парикъ и шпагу.
Мы должны приписать крайней скромности натуры Аддисона и другую ошибку, обыкновенно возникающую изъ совершенно другихъ причинъ. Онъ слишкомъ любилъ собирать вокругъ себя небольшой кружокъ поклонниковъ, смотрвшихъ на него какъ на короля или, лучше сказать, какъ на Бога. Вс эти люди были гораздо ниже его по способностямъ и нкоторые имли очень важные недостатки. Эти недостатки не избгали его замчанія, потому что никто не умлъ лучше Аддисона видть людей насквозь. Но съ самой острой наблюдательностью и съ самымъ тонкимъ чувствомъ смшнаго въ немъ соединялась обширная любовь къ ближнимъ. Онъ смотрлъ на своихъ смиренныхъ товарищей съ чувствомъ благосклонности, слегка оттняемой презрніемъ. Въ ихъ сообществ онъ былъ совершенно въ своей тарелк, онъ былъ благодаренъ за ихъ привязанность и осыпалъ ихъ благодяніями. Ихъ почтеніе къ нему превосходило повидимому почтеніе, съ какимъ Босвеллъ смотрлъ на Джонсона, или Гордъ на Варбортона. Лесть не въ силахъ была вскружить такую голову, или испортить такое сердце, какимъ обладалъ Аддисонъ. Но надо откровенно сознаться, что въ немъ развились недостатки, почти неизбжно укореняющіеся въ человк, которые иметъ несчастье сдлаться оракуломъ маленькаго литературнаго кружка.
Однимъ изъ членовъ этого кружка былъ Юстесъ Боджелль — молодой юристъ, съ кой-какими литературными познаніями, и дальній родственникъ Аддисона. Въ это время, репутація Боджелля не была еще запятнана, а весьма вроятно, что еслибъ жизнь Аддисона продлилась, репутація Боджелля осталась бы почетной и незапятнанной. Но со смертью учителя, исчезло все, что сдерживало ученика, и онъ быстро прошелъ вс ступени порока, и нищеты, сумасбродствами растратилъ онъ свое состояніе, хотлъ поправить его преступленіями и наконецъ кончилъ свою преступную и жалкую жизнь самоубійствомъ. Но этотъ несчастный, будучи игрокомъ, сочинителемъ пасквилей, плутомъ и уголовнымъ преступникомъ, до конца сохранилъ любовь и уваженіе къ Аддисону, и высказалъ эти чувства въ послднихъ строчкахъ, начертанныхъ имъ прежде, чмъ усплъ скрыться отъ позора подъ Лондонскимъ мостомъ.
Другой любимый собесдникъ Аддисона былъ Амброзъ Филиписъ, добрый вигъ и посредственный поэтъ, имвшій честь ввезти въ моду родъ сочиненія, названный по его имени Namby-Pamby {Nam — уменьшительное имя Амброза.}. По самые замчательные члены ‘маленькаго сената’, какъ, долго спустя, называлъ его Попъ,— были Ричардъ Стиль и Томасъ Тиккелль.
Стиль зналъ Аддисона съ дтства. Они были въ одно время въ Чартеръ-Гаус и въ Оксфорд, но обстоятельства разлучили ихъ на нкоторое время. Стиль оставилъ коллегію, не получивши степени, былъ лишенъ наслдства однимъ богатымъ родственникомъ, велъ бродячую жизнь, служилъ въ арміи, отыскивалъ философскій камень и написалъ религіозный трактатъ и нсколько комедій. Онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которыхъ невозможно ни ненавидть, ни уважать. У него былъ мягкій нравъ, горячее сердце, живой характеръ, сильныя страсти и шаткія правила. Онъ всю жизнь гршилъ и раскаявался, всю жизнь толковалъ о томъ, какъ должно поступать хорошо, и поступалъ дурно. По теоріи онъ былъ честный и набожный человкъ, по поступкамъ, онъ былъ большой кутила и немножко плутъ. Впрочемъ, онъ былъ такъ добродушенъ, что трудно было серьзно сердиться на него, и что даже строгіе моралисты скоре были расположены жалть, нежели бранить его, когда онъ проигрывался до долговаго отдленія или пилъ до горячки. Аддисонъ относился къ Стилю благосклонно, но не безъ примси презрнія, онъ пытался, хотя и безуспшно, вывести его изъ затруднительнаго положенія, доставилъ ему хорошее мсто, рекомендовалъ его вельможамъ, исправлялъ его комедіи, и будучи вовсе не богатымъ человкомъ, ссужалъ его большими суммами. Одна изъ этихъ ссудъ доходила, какъ видно изъ письма, написаннаго въ август 1708 г., до тысячи ф. с. Эти денежныя дла вроятно вели къ частымъ столкновеніямъ. Говорятъ, что однажды небрежность или безчестность Стиля заставила Аддисона прибгнуть за уплатою долга къ помощи суда. Мы не согласны съ м-съ Эйкинъ, которая опровергаетъ эту исторію. Джонсонъ слышалъ ее отъ Саведжа, которому разсказалъ ее Стиль. Это подтверждается такими очевидными доказательствами, какими рдко подтверждается частное происшествіе, случившееся сто-двадцать лтъ тому назадъ. Но мы вовсе не согласны съ тми, которые осуждаютъ строгость Аддисона. Самый добрый человкъ въ свт можетъ придти въ негодованіе, когда то, что онъ заработалъ трудомъ и ссудилъ съ большими неудобствами для себя, чтобы выручить пріятеля изъ бды, тратится съ безумной расточительностью. Мы пояснимъ нашу мысль примромъ, который не становится мене разителенъ отъ того, что принадлежитъ къ области вымысла. Д-ръ Гаррисонъ, въ Фильдинговой ‘Амеліи’, представленъ самымъ добродушнымъ изъ людей, однако онъ распоряжается не только имніемъ, но и особой Бута. Д-ръ Гаррисонъ прибгаетъ къ этой сильной мр, потому что узналъ, что Бутъ, ссылаясь на бдность при неуплат долговъ, покупалъ дорогія вещи и заводилъ экипажъ. Никто изъ тхъ, кому знакома жизнь и переписка Стиля, не можетъ сомнваться, что Стиль велъ себя относительно Аддисона не лучше, чмъ Бутъ относительно Гаррисона. Мы почти уврены, что на самомъ дл случилось что-нибудь въ такомъ род:— Аддисонъ получаетъ письмо, въ патетическихъ выраженіяхъ умоляющее о помощи и общающее исправленіе и скорую расплату. Бдный Диккъ {Уменьшительное имя Ричарда (Стиля).} увдомляетъ, что у него нтъ ни одного огарка, ни щепотки угля, ни кредиту у мясника на баранью лопатку. Аддисонъ тронутъ. Онъ ршается отказать себ въ нсколькихъ медаляхъ, недостающихъ въ его собраніи двнадцати цезарей, отложить покупку новаго изданія Бей лева словаря и проносить еще годъ свою старую шпагу и пряжки. Такимъ образомъ онъ ухитряется послать сотню ф. своему пріятелю. На слдующій день онъ отправляется къ Стилю и застаетъ тамъ собраніе джентльменовъ и дамъ. Скрипки играютъ. Столы ломятся подъ шампанскимъ, бургонскимъ и пирамидами конфектъ. Что-же тутъ страннаго, что человкъ, добротою котораго такъ злоупотребляютъ, поручаетъ чиновникамъ шерифа вытребовать свой долгъ?
Тиккелль былъ молодой человкъ, только что вышедшій изъ Оксфордскаго университета и отрекомендовавшійся вниманію публики чрезвычайно умной и граціозной маленькой поэмой въ похвалу оперы ‘Розамунды’, Онъ заслуживалъ и наконецъ достигъ перваго мста въ дружб Аддисона. Стиль и Тиккелль оставались нсколько времени въ пріятельскихъ отношеніяхъ. Но они любили Аддисона слишкомъ сильно, чтобы любить другъ друга, и наконецъ сдлались такими же смертельными врагами, какъ были соперники-быки у Виргилія.
Въ конц 1708 г., Вартонъ сдлался лордомъ намстникомъ Ирландіи и назначилъ Аддисона главнымъ секретаремъ. Вслдствіе этого Аддисонъ принужденъ былъ покинуть Лондонъ для Дублина. Кром должности главнаго секретаря, приносившей до двухъ тысячъ ф. въ годъ, онъ получилъ патентъ, назначавшій его пожизненнымъ начальникомъ ирландскаго архива съ жалованьемъ въ 300 или 400 ф. въ годъ. Боджеллъ сопровождалъ своего родственника въ качеств частнаго секретаря.
Вартонъ и Аддисонъ не имли ничего общаго между собою, кром вигизма. Лордъ-намстникъ былъ не только безнравственнымъ и продажнымъ человкомъ, но отличался отъ другихъ развратниковъ и лихоимцевъ какимъ-то одеревенлымъ безстыдствомъ, которое представляло разительные контрастъ съ кротостью и деликатностью секретаря. Многія отрасли ирландское администраціи заслуживали, кажется, въ это время, серьзнаго порицанія. Но противъ Аддисона не возникало никакого ропота. Долго спустя онъ утверждалъ, и все доказываетъ справедливость этого утвержденія, что его радніе и честность пріобрли ему дружбу всхъ значительнйшихъ лицъ въ Ирландіи.
Мы полагаемъ, что парламентская дятельность Аддисона въ Ирландіи совершенно ускользнула отъ вниманія всхъ его біографовъ. Лтомъ 1709 г. онъ былъ выбранъ членомъ за бургъ Каванъ, и его имя часто попадается въ журналахъ двухъ сессій. Изъ нкоторыхъ мстъ можно понять, что онъ настолько преодоллъ свою робость, что ршился произнести нсколько рчей. Мудренаго тутъ ничего нтъ, потому что ирландская палата общинъ вовсе не такое грозное собраніе, какъ англійская палата, а многіе, языки которыхъ сковывалъ страхъ въ большихъ собраніяхъ, длались говорливыми въ немноголюдныхъ. Герардъ Гамильтонъ, боясь потерять славу, пріобртенную единственнымъ своимъ спичемъ, въ теченіе сорока лтъ, безмолвно засдалъ въ Вестминстер, между тмъ въ Дублин онъ произносилъ очень эффектныя рчи, когда сдлался секретаремъ лорда Галифакса.
Въ бытность Аддисона въ Ирландіи, случилось происшествіе, которому онъ обязанъ своимъ высокимъ и прочнымъ мстомъ въ ряду британскихъ писателей. До сихъ поръ его слава основывалась только на произведеніяхъ, которыя, несмотря на высокое достоинство, не могли быть долговчными и которыя, оставаясь единственными его произведеніями, были бы теперь почти забыты: на нсколькихъ превосходныхъ латинскихъ стихахъ, на нсколькихъ англійскихъ стихахъ, изъ которыхъ только нкоторые были выше посредственныхъ, и на книг путешествій, написанной увлекательно, во не указывавшей на особенную силу ума. Эти сочиненія показали въ немъ человка со вкусомъ, здравымъ смысломъ и эрудиціей. Настало время, когда ему назначено было оказаться человкомъ, одареннымъ творческою силою, и обогатить нашу литературу сочиненіями, которыя умрутъ только съ англійскимъ языкомъ.
Весною 1709 г. Стиль составилъ литературный планъ, послдствія котораго онъ конечно вовсе не предвидлъ. Въ продолженіе многихъ лтъ въ Лондон издавались періодическія газеты. Большая часть изъ нихъ были политическія, но въ нкоторыхъ разбирались вопросы, касавшіеся нравственности, вкуса и любовной казуистики. Литературное достоинство этихъ твореній было, по правд сказать, не велико, и самыя имена ихъ теперь извстны только любознательнымъ.
Стиль получилъ отъ Сондерланда,— говорятъ, по просьб Аддисона,— мсто главнаго редактора газеты, дававшее ему доступъ къ боле раннимъ и врнымъ иностраннымъ извстіямъ, чмъ т, которыя выпадали тогда на долю обыкновеннаго журналиста. Кажется, то обстоятельство внушило ему мысль издавать періодическую газету но новому плану. Она должна была выходить въ дни отхода лондонский почты въ провинцію, что было тогда по вторникамъ, четвергамъ и субботамъ. Она должна была содержать иностранныя извстія, отчеты о театральныхъ представленіяхъ и литературныя сплетни Валіевой и Греческой кофеенъ. Сверхъ того, она должна была помщать кое-какія замтки о текущихъ вопросахъ, комплименты красавицамъ, пасквили на знаменитыхъ плутовъ и критическіе разборы популярныхъ проповдниковъ. Сначала Стиль, кажется имлъ только это въ виду. Онъ былъ человкомъ, способнымъ вести подобное дло. Общественныя новости онъ почерпалъ изъ лучшихъ источниковъ. Онъ зналъ городъ и дорого заплатилъ за свое званіе. Онъ читалъ гораздо больше, чмъ имли тогда обыкновеніе читать люди, ведшіе разсянную жизнь. Онъ былъ кутилой между учеными и ученымъ между кутилами. Его слогъ былъ свободенъ и довольно правиленъ, и хотя его остроуміе и юморъ не были очень высокаго достоинства, но живость и веселость его характера придавали и сочиненіямъ его нчто живое, которое дюжинные читатели едвали могли отличить отъ комическаго таланта. Его сочиненія ловко сравнивали съ тми легкими винами которыя хотя не имютъ и крпости, ни букета, но составляютъ пріятный напитокъ, если не хранятся слишкомъ долго и привезены не издалека.
Исаакъ Биккерстафъ, сквайръ, астрологъ, былъ вымышленной личностью, пріобрвшей тогда такую же извстность, какъ м-ръ Поль Прай или м-ръ Самюэль Пиквиккъ въ наше время. Свифтъ принялъ имя Биккерстафа въ сатирическомъ памфлет противъ Партриджа, издатели альманаховъ. Партриджъ былъ такъ глупъ, что напечаталъ яростное возраженіе. Биккерстафъ отвчалъ другимъ еще боле забавнымъ памфлетомъ. Вс умные люди того времени поддержали шутку, и городъ долго хохоталъ до упада. Стиль ршился воспользоваться именемъ, которому этотъ споръ доставилъ извстность, и въ 1709 г. послдовало объявленіе, что Исаакъ Биккерстафъ, сквайръ и астрологъ, готовится издавать газету, подъ заглавіемъ ‘Болтуна’.
При составленіи этого плана не спрашивали совта Аддисона, но какъ только онъ услышалъ объ немъ, такъ ршился участвовать. Результатъ этой помощи лучше всего виднъ изъ собственныхъ словъ Стила:— ‘Я очутился въ положеніи бдствующаго государи, который призвалъ на помощь могущественнаго сосда. Мой помощникъ меня окончательно сгубилъ. Разъ призвавши его, я уже не могъ существовать независимо отъ него.’ ‘Газета,— говоритъ онъ въ другомъ мст,— въ самомъ дл получила толчекъ. Она пріобрла гораздо боле важное значеніе, чмъ я разсчитывалъ.’
Отправлая чрезъ Британскій каналъ свою первую дань ‘Болтуну’, Аддисонъ, вроятно, не имлъ понятія объ обширности и разнообразіи собственныхъ силъ. Онъ былъ въ положеніи владльца пріиска, содержащаго сотни рудъ. Но онъ зналъ только объ наимене драгоцнной части своихъ сокровищъ и удовлетворило тмъ, что извлекалъ иногда мдь, иногда свинецъ, съ маленькой примсью серебра. Вдругъ простой случай обнаружилъ передъ нимъ неизсякаемую жилу отличнйшаго золота.
Одного выбора и расположенія его словъ было бы достаточно, чтобы сдлать его опыты классическими. Никто, даже Драйденъ и Темпль не писали на англійскомъ язык съ такой мягкостью, граціей и легкостью. Но это — наименьшее изъ достоинствъ Аддисона. Еслибъ онъ облекалъ свои мысли въ полуфранцузскій слогъ Горація Вальполя, въ полулатинскій Джонсона или въ полунмецкое нарчіе нашего времени, его геніяльность восторжествовала бы надъ всми погршностями языка. Какъ сатирикъ, онъ не имлъ соперника. Если кто-нибудь могъ равняться съ лучшими номерами ‘Колтуна’ и ‘Зрителя’, то мы склонны думать, что это былъ Менандръ, въ своихъ погибшихъ комедіяхъ.
По остроумію, въ собственномъ смысл слова, Аддисонъ не уступаетъ Коули и Ботлеру. Ни въ одной од Коули не заключается столько удачныхъ аналогій, какъ въ письм къ сэру Годфри Кнеллиру, и мы взялись бы выбрать изъ ‘Зрителя’ столько же остроумныхъ иллюстрацій, сколько ихъ находятся въ ‘Гудибрас‘. Высшей способностью творчества — изобртательностью Аддисонъ владлъ еще въ большихъ размрахъ. Многочисленные вымыслы, обыкновенно оригинальные, часто дикіе и причудливые, но всегда удивительно удачные и граціозные, попадающіеся въ его опытахъ, даютъ ему право на мсто великаго поэта, чего не заслуживаютъ его стихотворныя произведенія. Онъ первоклассный наблюдатель жизни, нравовъ, всхъ оттнковъ человческаго характера. Наблюденія свои онъ умлъ передавать двумя совершенно различными способами. Онъ могъ описывать добродтели, пороки, обычаи, причуды не хуже, чмъ Кларендонъ. Но онъ длалъ больше. Онъ вызывалъ къ существованію человческія личности, и заставлялъ ихъ обрисовываться предъ собою. Если мы захотимъ искать нчто боле живое, чмъ лучшіе портреты Аддисона, то должны обратиться или къ Шекспиру, или къ Сервантесу.
Но что сказать объ юмор Аддисона, о чувств смшнаго, о способности возбуждать это чувство въ другихъ и смшить описаніемъ обыденныхъ происшествій и маленькихъ особенностей характера и манеръ, которыя можно встртить въ каждомъ человк? Мы чувствуемъ это очарованіе, поддаемся ему, но напрасно усиливаемся анализировать его.
Можетъ быть, лучшій способъ описать особеннаго рода шутливость Аддисона — сравнить ее съ шутливостью другихъ великихъ сатириковъ. По нашему мннію, замчательнйшіе писатели, вполн овладвшіе искусствомъ осмивать, были въ XVIII столтіи Аддисонъ, Свифтъ и Вольтеръ. Вопросъ въ томъ, который изъ трехъ наисильне умлъ возбуждать смхъ. Но каждый изъ нихъ, въ своей собственной области, достигъ величайшей степени.
Вольтеръ царь шутниковъ. Его веселость открыта и неудержима. Онъ дурачится, смется, держатся за бока, показываетъ пальцемъ, поднимаетъ кверху посъ, высовываетъ языкъ. Манера Свифта совершенно противоположна. Онъ возбуждаетъ смхъ, но никогда не смется самъ. Въ своихъ сочиненіяхъ онъ точно таковъ, какимъ являлся въ обществ. Вся компанія покатывается со смху, между тмъ какъ деканъ, виновникъ всего веселья, сохраняетъ непоколебимо серьзныя, даже угрюмый видъ, и высказываетъ самыя эксцентричныя и забавныя мысли, съ видомъ человка, произносящаго анаему.
Манера Аддисона далека отъ манеры какъ Вольтера, такъ и Свифта. Онъ не хохочетъ подобно Французскому сатирику и не набрасываетъ, смясь въ душ, двойной строгости на лицо, какъ длаетъ прлапдскій, во сохраняетъ свой собственный взглядъ, полный спокойной ясности, которой измняетъ только лукавый блескъ глазъ, почти незамтное возвышеніе брови, почти незамтный изгибъ губъ. Онъ никогда не говоритъ тономъ весельчака или мизантропа. Онъ говоритъ тономъ джентльмена, въ которомъ самое живое чувство смшнаго постоянно умряется добродушіемъ и благовоспитанностью.
Мы сознаемся, что для насъ въ юмор Аддисона боіьше прелести, чмъ въ юмор Вольтера и Свифта. По крайней мр, достоврно, что какъ Свифту, такъ и Вольтеру нашлись удачные подражатели, по еще ни одинъ человкъ не былъ въ состояніи подражать Аддисону. Письмо къ Папсоеу аббата Койе дотого было врно Вольтеру, что долго обманывало парижскихъ академиковъ. Въ сатирическихъ сочиненіяхъ Арьотнота есть мста, которыхъ — мы по крайней мр — не можемъ отличить отъ лучшихъ произведеніи Свифта. Но хотя изъ многихъ замчательныхъ людей, взявшихъ себ за образецъ Аддисона, иные удачно подражало его слогу, никто не могъ уловить тонъ его шутокъ. Въ ‘Свт‘, въ ‘Знаток‘, въ ‘Зеркал‘, въ ‘Ротоз‘ — множество статей, напечатанныхъ съ очевиднымъ подражаніемъ его статьямъ въ ‘Болтун‘ и въ ‘Зрител‘. Большая часть этихъ листковъ не безъ достоинства, многіе очень оживленны и забавны, по нтъ ни одного, который могъ бы пройти за произведеніе Аддисона въ глазахъ критика, одареннаго хотя малйшей долей проницательности.
Но главныя качества, отличающія Аддисона отъ Свифта, Вольтера и почти отъ всхъ другихъ великихъ художниковъ смшнаго, это грація, благородство, нравственная чистота, которыя мы находимъ даже въ самомъ смх его. Строгость, постепенно переходившая въ жестокую и мрачную мизантропію, характеризуетъ творенія Свифта. Природа Вольтера, конечно, не была лишена гуманности, но онъ ничего не почиталъ. Въ образцовыхъ произведеніяхъ искусства, въ чистйшихъ примрахъ добродтели, въ первой великой причин бытія и въ страшной загадк могилы — онъ видлъ только предметъ для шутокъ. Чмъ торжественне и величаве была тема, тмъ боле его гримасы и кривлянія напоминали обезьянъ. Веселость Свифта можно сравнить съ веселостью Мефистофеля, а веселость Вольтера съ веселостью Пука. Еслибъ счастіе серафимовъ и праведниковъ, достигшихъ совершенства, вытекало отчасти изъ чрезвычайно развитаго чувства смшнаго, какъ это рисуетъ намъ причудливое воображеніе Сома Джепинза, ихъ веселость врно походила бы на веселость Аддисона, веселость, совмстную съ нжнымъ состраданіемъ ко всему бренному, и глубокимъ уваженіемъ ко всему высокому. Ничто великое, ничто достойное любви, никакая нравственная обязанность, никакая доктрина естественной или откровенной религіи не соединялись въ его ум съ какой-нибудь оскорбительной идеей. Его гуманность не иметъ себ равной въ литературной исторіи. Обладать безграничной силой и не употреблять ее во зло — служитъ величайшимъ доказательствомъ добродтели. А нтъ силы боле страшной, какъ способность длать людей смшными, способность же Аддисона въ этомъ отношеніи была безгранична. Извстно, какъ грубо злоупотребляли этой способностью и Вольтеръ, и Свифтъ. Во объ Аддисон можно съ увренностью сказать, что онъ не очернилъ ни одного человка, что во всхъ оставленныхъ имъ томахъ было бы трудно, если ne невозможно, найти одну насмшку, которая заслуживала бы названія невеликодушной или недоброй. Однако, онъ имлъ клеветниковъ, которыхъ злоба могла бы, кажется, оправдать такое же жестокое мщеніе, какимъ люди, не будучи выше его по таланту, поразили Беттсворта или Фран-де-Помпиньяна. Онъ былъ политикомъ, былъ лучшимъ писателемъ своей партіи, онъ жилъ во времена пылкаго раздраженіи, когда люди, обладавшіе высокой репутаціей я высокимъ мстомъ въ обществ, унижались до непристойности, на которую теперь способенъ только ничтожнйшій изъ людей. Однако ни раздраженіе, ни примръ не могли заставить его воздать за обиду обидой.
Трудно преувеличить услуги, оказанныя его ‘Опытами’ нравственности. Правда, ‘Болтунъ’ появился когда уже миновало время оскорбительной профанаціи и разврата, слдовавшихъ за Реставраціей, Джерими Колльеръ настолько пристыдилъ театры, что въ нихъ появились пьесы, которыя, сравнительно съ комедіями Вичирли и Этереджа, можно было назвать скромными. Но все-таки въ публик еще’ не исчезло пагубное понятіе, что между геніяльностью и развратомъ, между семейными добродтелями и угрюмой формальностью пуританъ существуетъ связь. Слава Аддисону, что онъ разсялъ это заблужденіе! Онъ показалъ націи, что вра и нравственность Геля и Тиллотсона можетъ соединяться съ остроуміемъ, боле блестящимъ, чмъ остроуміе Конгрива, и юморомъ, боле богатымъ, чмъ юморъ Ванбру. Дйствительно, онъ такъ удачно обратилъ противъ порока насмшки, которыя недавно вызывала добродтель, что съ его времени открытое нарушеніе благопристойности постоянно вчиталось у насъ признакомъ глупости. И не должно забывать, что онъ произвелъ эту революцію, величайшую и полезнйшую, когда-либо совершенную сатирикомъ, не написавши ни одного личнаго пасквиля.
Въ первыхъ статьяхъ Аддисона, помщенныхъ въ ‘Болтун‘, еще не вполн выказалась особенность его дарованія. Но уже съ самаго начала его превосходство надъ остальными сотрудниками было очевидно. Нкоторые же изъ послднихъ номеровъ ‘Болтуна’ равняются по своимъ достоинствамъ, лучшимъ его сочиненіямъ. Между портретои намъ наиболе нравятся Томъ Фоліо, Недъ Софтли и обойщикъ-политикъ. Превосходными образцами того оживленнаго и остроумнаго вымысла, въ которомъ Аддисонъ превосходилъ всхъ людей, служатъ: ‘Процедура суда чести’, ‘Термометръ усердія’, ‘Исторія замерзшихъ словъ’ и ‘Записки шиллинга’, Есть еще лучшая статья въ такомъ же род. Но хотя эта статья, назадъ тому сто-тридцать-три года, была вроятно поучительна не мене проповди Смольриджа, мы не смемъ указать на нее щепетильнымъ читателямъ XIX столтія.
Во время засданій парламента, начавшагося въ ноябр 1709 и достопамятнаго обвинительнымъ актомъ противъ Сачееврелля, Адидисонъ, повидимому жилъ въ Лондон. ‘Болтунъ’ достигъ популярности, какой не достигала ни одна періодическая газета, и всмъ извстно было его участіе въ ней. Впрочемъ, того, что все хорошее въ ‘Болтун‘ принадлежало перу Аддисона, не знали. Дло въ томъ, что пятьдесятъ или шестьдесятъ номеровъ, которыми мы ему обязаны, не только лучшіе, но до такой степени положительно лучшіе, что пять изъ нихъ боле цнны, чмъ вс двсти номеровъ, въ которыхъ онъ не участвовалъ.
Въ эту пору онъ нуждался во всхъ утшеніяхъ, доставляемыхъ ему литературнымъ успхомъ. Королева всегда не любила виговъ. Въ послднее время, она разлюбила и семейство Марльборо. Но, царствуя въ силу оспариваемаго права, она не ршалась стать въ прямую оппозицію большинству обихъ палатъ, и, начавши войну, отъ исхода которой зависла судьба ея короны, она не ршалась подвергнуть опал великаго и побдоноснаго полководца. Наконецъ, въ 1710 г., исчезли причины, мшавшія ей выказать свою ненависть къ партіи низкоцерковниковъ. Судъ надъ Сачевериллемъ произвелъ взрывъ общественнаго мннія, врядъ ли мене сильный, чмъ т, которымъ мы были свидтелями въ 1820 и 1831 годахъ. Сельскіе джентльмены, сельское духовенство, городская чернь, стали вс на одну сторону. Очевидно было, что если общіе выборы послдуютъ, прежде чмъ уляжется раздраженіе, большинство будетъ на сторон торіевъ. Услуги Марльборо были такъ блестящи, что перестали быть необходимыми. Тронъ королевы былъ обезпеченъ отъ всхъ нападеній со стороны Людовика. Въ самомъ дл, скоре можно было ожидать, что англійская и нмецкая арміи раздлятъ между собою расхищенныя сокровища Версаля и Марли, нежели того, что претендентъ воротится въ Сентъ-Джемсъ съ помощью французскаго маршала. Королева, дйствуя по совтамъ Гарли, ршилась уволить своихъ служителей. Въ іюн началась перемна. Первый палъ Сондерландъ. Его паденіе привело въ восторгъ торіевъ. Виги, въ теченіе нсколькихъ недль, старались убдить себя, что ея величество поступила такъ только по личной непріязни къ секретарю, и не иметъ въ виду дальнйшихъ перемнъ. Но, въ начал августа, Годольфина поразило неожиданностью письмо Анны, повелвавшее ему сдать блый жезлъ. Даже посл этого происшествія, нершительность или притворство Гарли, въ продолженіе мсяца, поддерживало надежды виговъ, затмъ послдовало быстрое и жестокое ихъ паденіе. Парламентъ былъ распущенъ. Министры выгнаны. Ихъ мста замнились торіями. Общественное расположеніе въ пользу партіи высокоцерковниковъ быстро возрастало. Эта слабая въ послдней палат общинъ партія сдлалась теперь неодолимой. Торіи пользовались могуществомъ, столь внезапно пріобртеннымъ, со слпой и нелпой жестокостью. Вой, которой подняла цлая свора, требуя добычи и крови, испугала даже того, кто первый поднялъ ее и спустилъ съ цпи. Когда мы теперь спокойно разбираемъ поведеніе уволенныхъ министровъ, мы не можемъ не чувствовать негодованія при мысли о несправедливости, съ какою съ ними обошлись. Ни одно человческое общество не управляло съ большей энергіей, большимъ умньемъ и большей умренностью, и успхъ былъ соразмренъ ихъ мудрости. Они спасли Голландію и Германію. Они унизили Францію. Они, повидимому, почти оторвали Испанію отъ дома Бурбоновъ. Они сдлали Англію первой державой въ мір. Въ дл внутренней политики они соединили Англію съ Шотландіей. Она уважали права совсти и свободу подданныхъ. Удаляясь, они оставили страну на вершин благоденствія и славы. И, тмъ не мене, во время удаленія, ихъ преслдовалъ такой вопль хулы, какой не поднимался ни противъ правительства, потерявшаго тринадцать колоній, ни противъ правительства, отправившаго доблестную армію гибнуть не рвахъ Вальхерена.
Изъ всхъ виговъ, никто не пострадалъ боле Аддисона въ этомъ крушеніи. Когда у него отняли должность секретаря, онъ только-что потерплъ тяжелыя денежныя потери,— въ чемъ именно он состояли, намъ не вполн извстно. Онъ имлъ основаніе думать, что отнимутъ и небольшую ирландскую должность, данную ему патентомъ. Онъ только-что отказался отъ мста общинника въ Магдаленинской коллегіи. Есть причины думать, что онъ осмлился уже поднять взоры на одну знатную леди, которая, по выраженію тогдашнихъ модныхъ романовъ, ‘позволяла ему надяться’, — пока его политическіе друзья было въ сил и его собственное состояніе возрастало. Во м-ръ Аддисонъ, остроумный писатель, и м-ръ Аддисонъ, главный секретарь, были въ глазахъ дамы два совершенно различныя лица. Однако вс, соединенныя вмст, бдствія не могли смутить ясную веселость духа, сознающаго свою невинность и свое внутреннее богатство. Онъ, съ улыбающейся покорностью судьб, сказалъ своимъ друзьямъ, что они должны дивиться его философіи, что онъ потерялъ заразъ богатство, мсто, возлюбленную, долженъ снова взять мсто наставника,— а между тмъ расположеніе духа его такъ же хорошо, какъ прежде.
У него было одно утшеніе. Онъ не имлъ доли въ непопулярности, какую навлекли на себя его друзья. Таково было уваженіе, съ которымъ смотрли на него, что онъ былъ избранъ въ парламентъ почти безпрекословно, тогда какъ принимались самыя жестокія мры, чтобъ навязать торійскихъ членовъ вигскимъ корпораціямъ. Свифтъ, пріхавшій въ Лондонъ и уже ршившійся покинуть виговъ, написалъ къ Стеллъ слдующія замчательныя слова: ‘Торіи имютъ между новыми членами большинство шести противъ одного. Выборы м-ра Аддисона прошли легко, безъ спора, и я полагаю, еслибъ онъ вздумалъ сдлаться королемъ, то врядъ ли подучилъ бы отказъ.’
Доброжелательство, съ какимъ торіи относились къ Аддисону, длаетъ ему тмъ боле чести, что онъ не покупалъ этого доброжелательства никакими уступками со своей стороны. Во время общихъ выборовъ, онъ издавалъ политическій журналъ, подъ названіемъ ‘Тhе Whig Examiner’. Достаточно сказать, что Джонсонъ, не смотря на свои сильныя политическія предубжденія, провозгласилъ, что по уму этотъ журналъ выше всхъ произведеній Свифта въ пользу противной стороны. Когда журналъ этотъ пересталъ появляться, Свифтъ, въ письм къ Стеллъ, высказалъ свою радость по случаю смерти такого могучаго антагониста. ‘Онъ имлъ право радоваться, говоритъ Джонсонъ, смерти того, кого не могъ убить.’ Джонсонъ прибавляетъ: ‘Ни въ какихъ другихъ обстоятельствахъ геніяльность Аддисона не дйствовала энергичне, нигд же выразилось ясне превосходство его дарованій.’
Расположеніемъ къ себ торіевъ Аддисонъ воспользовался, кажется, только дли того, чтобъ спасти отъ общей гибели вигской партіи нкоторыхъ изъ своихъ друзей. Онъ сознавалъ себя въ положеніи, обязывающемъ его ршительно стать на ту или другую сторону. Но положеніе Стиля и Амброза Филиппса было иное. Аддисонъ соглашался даже просить за Филиписа, имлъ ли онъ успхъ — незнаемъ. Стиль имлъ два мста. Онъ былъ редакторомъ газеты и членомъ штемпельной коммиссіи. Первое мсто у него отняла, но позволили сохранить другое, въ штемпельной коммиссіи, съ подразумваемымъ, хотя не высказаннымъ, условіемъ, что онъ не будетъ дйствовать противъ новаго правительства, и по убжденію Аддисона, онъ довольно твердо соблюдалъ это перемиріе, въ теченіе двухъ лтъ съ лишкомъ.
Итакъ, Исаакъ Биккерстасъ пересталъ говорить о политик, и столбцы извстій, занимавшихъ третью часть его газеты, совершенно исчезли. Характеръ ‘Болтуна’ совершенно измнился. Онъ сдлался просто рядомъ статеф о книгахъ, нравственности и обычаяхъ. Поэтому, Стиль ршился прекратить его и начать новое изданіе, по измненному плану. Объявили, что новое изданіе будетъ выходить ежедневно. На это публика смотрла, какъ на смлое или, лучше сказать, опрометчивое предпріятіе, но исходъ его вполн оправдалъ увренность, съ какою Стиль полагался на богатство Аддисонова генія. Втораго января 1711 г. вышелъ послдній номеръ ‘Болтуна’. Въ начал слдующаго марта появилась первая изъ несравненнаго ряда статей, заключавшихъ наблюденія воображаемаго зрителя надъ жизнью и литературой.
Самъ ‘Зритель’ былъ задуманъ и обрисованъ Аддисономъ, и почти несомннно, что этотъ портретъ снятъ въ нкоторыхъ отношеніяхъ съ самаго художника. ‘Зритель’ — джентльменъ, который, проведя юность въ усердныхъ занятіяхъ въ университет, путешествовалъ по классическимъ странамъ и обращалъ большое вниманіе на замчательные пункты древности. Вернувшись, онъ основался въ Лондон, наблюдалъ жизнь этого громаднаго города, во всхъ ея проявленіяхъ, ежедневно выслушивалъ остроты Виллевой кофейни, курилъ съ философами Греческой кофейни, вмшивался въ общество священниковъ въ Чайльд и политиковъ въ Сентъ-Джемс. Поутру, онъ часто прислушивается къ шуму голосовъ на бирж, вечеромъ его лицо постоянно виднется въ партер Дрюриленскаго театра. Но непреодолимая застнчивость мшаетъ ему открыть ротъ, иначе, какъ въ небольшомъ кружк близкихъ друзей.
Эти друзья были сначала очерчены Стилемъ. Четыре члена этого клуба, адвокатъ, священникъ, военный и купецъ были неинтересныя фигуры, годныя только для задняго плана. Но въ двухъ остальныхъ личностяхъ, старомъ деревенскомъ баронет и старомъ городскомъ кутил, не смотря на неочень деликатную обрисовку, замчалось нсколько хорошихъ штриховъ. Аддисонъ взялся за грубые эскизы, ретушировалъ ихъ, раскрасилъ и сдлался истиннымъ творцемъ сэра Роджера де Коверли и Билля Гоникома, съ которыми вс мы хорошо знакомы.
Планъ ‘Зрителя’ можно признать и оригинальнымъ, и удивительно счастливымъ. Каждый хорошій опытъ этого ряда статей можно съ удовольствіемъ прочесть отдльно, между тмъ пятьсотъ или шестьсотъ статей составляютъ одно цлое, и это цлое иметъ весь интересъ романа. Надо вспомнить и то, что тогда еще не появлялось ни одного романа, представлявшаго оживленную и рзкую картину обыденной жизни и обычаевъ англичанъ. Ричардсонъ былъ наборщикомъ въ типографіи. Фильдингъ воровалъ птичьи гнзда. Смоллетъ еще не родился. Слдовательно, разсказъ, связующій статьи ‘Зрителя’, первый познакомилъ нашихъ предковъ съ глубокимъ и неиспытаннымъ дотол удовольствіемъ. Въ этомъ безъискусственномъ разсказ не было никакой натяжки. Происшествія въ немъ самыя простыя, обыденныя. Сэръ Роджеръ прізжаетъ въ городъ посмотрть на Юдженіо — такъ достойный баронетъ постоянно называетъ принца Евгенія, вмст съ Зрителемъ отправляется онъ по рк въ Спрингъ-Гардензъ, гуляетъ среди могилъ въ аббатств, пугается разбойниковъ, но настолько побждаетъ свою робость, что ршается идти въ театръ, смотрть представленіе ‘Бдствующей матери’. Зритель лтомъ отправляется въ гости въ Коверли-Голль, очаровывается старымъ домомъ, старымъ дворецкимъ и старымъ капелланомъ, стъ молодую щуку, пойманную Биллемъ Вимблемъ, детъ въ судъ присяжныхъ и слушаетъ разсужденіе о закон Тома Точи. Наконецъ, въ клуб получается письмо отъ честнаго дворецкаго съ извстіемъ о смерти сэра Роджера. Билль Тоникомъ женится и исправляется въ шестьдесятъ лтъ. Клубъ распускается, и Зритель слагаетъ съ себя свои обязанности. Подобныя происшествія врядъ-ли могутъ составить завязку, но въ разсказ о нихъ столько истины, граціи, остроумія, юмору, паоса, знанія человческаго сердца и знанія свта, что мы плняемся ими, перечитывая въ сотый разъ. Мы нисколько не сомнваемся, что еслибъ Аддисонъ написалъ романъ по боле обширному плаву, этотъ романъ сталъ бы выше всхъ, какими мы обладаемъ. Теперь же, Аддисонъ не только величайшій изъ англійскихъ эссеистовъ, но и предвстникъ великихъ англійскихъ новеллистовъ.
Мы говоримъ это объ одномъ Аддисон, потому что ‘Зритель’ есть Аддисонъ. Около трехъ-седьмыхъ журнала принадлежатъ ему, и безъ всякаго преувеличенія можно сказать, что слабйшій изъ его опытовъ не хуже лучшихъ опытовъ его сотрудниковъ. Его лучшіе опыты близко подходятъ къ абсолютному совершенству, и мы незнаемъ, чему больше удивляться, ихъ превосходству или разнообразію. Его изобртательность, кажется, никогда не слабетъ, и никогда ему не приходится повторяться, или истощаться. Въ его вин нтъ осадка. Онъ угощаетъ насъ подобно тому расточительному набобу, который утверждалъ, что въ бутылк вина только одинъ добрый стаканъ. Едва мы вкусили первую искрометною пну шутки, ее удаляютъ и подносятъ къ нашимъ губамъ свжій нектаръ. Въ понедльникъ намъ предлагаютъ аллегорію, живую и остроумную, какъ аллегоріи Луціана, во вторникъ — восточный апологъ, раскрашенный такъ же роскошно, какъ сказка Шехеразады, въ среду — характеръ, описанный съ искусствомъ Лабрюйера, въ четвергъ — сцену изъ обыденной жизни, равную лучшимъ главамъ ‘Векфильдскаго священника’, въ пятницу — какую-нибудь лукавую гораціевскую шутку по поводу фешьнебльныхъ нелпостей, фижмъ, мушекъ и кукольныхъ комедій, въ субботу — религіозныя размышленія, выдерживающія сравненія съ прекраснйшими страницами Массильона.
Опасно выбирать тамъ, гд столь многое заслуживаетъ величайшей похвалы. Впрочемъ, мы ршаемся высказать, что тому, кто желаетъ составить себ врное понятіе объ обширности и разнообразіи дарованій Аддисона, слдуетъ прочесть за одинъ присстъ слдующіе листки: два посщенія аббатства, посщеніе биржи, дневникъ удалившагося отъ длъ гражданина, видніе мирзы, приключенія мартышки и смерть сэра Роджера де Коверли {NoNo 26, 329, 69, 347, 169, 343, 517. Эти статья заключаются вс въ первыхъ семи томахъ. Восьмой можно считать отдльной книгой.}.
По мннію нашего вка, критическія статьи Аддисона мене цнны, чмъ вс другія его статьи въ ‘Зрител‘. Однако его критическія статьи всегда свтлы и часто остроумны. Если принять въ соображеніе характеръ школы, въ которой онъ былъ воспитанъ, то надо сказать, что и слабйшія изъ нихъ длаютъ ему честь. А лучшія были слишкомъ хороши для его читателей. Въ самомъ дл, онъ не на столько отсталъ отъ нашего поколнія, за сколько опередилъ свое. Не было статей въ ‘Зрител‘, вызвавшихъ столько насмшекъ и порицаній, какъ т, въ которыхъ онъ протестовалъ противъ презрнія, съ какимъ относились къ нашимъ прекраснымъ стариннымъ пснямъ, и доказывалъ насмшникамъ, что то же самое золото, которое, подвергнутое полировк и шлифовк, придаетъ блескъ ‘Энеид‘ и одамъ Горація, примшано къ грубой окалин Чеви-Чеза. {Chevy Chase — названій одной изъ англійскихъ псенъ XV столтія.}
Be мудрено, что успхъ ‘Зрителя’ былъ таковъ, какого не имло ни одно подобное изданіе. Сначала расходилось ежедневно три тысячи экземпляровъ. Это число постепенно увеличивалось и доходило почти до четырехъ тысячъ, когда была установлена штемпельная пошлина. Эта пошлина убила множество журналовъ. Но ‘Зритель’ держался крпко, удвоилъ цну, и не смотря на то, что распродажа уменьшилась, все-таки приносилъ большой доходъ, какъ государству, такъ и авторамъ. Требованіе нкоторыхъ нумеровъ было безмрно. Иныхъ, говорятъ, спрашивалось до двадцати тысячъ экземпляровъ. Но это было не все. Имть каждое утро No ‘Зрителя’ вмст съ чаемъ и булками было роскошью, которую не многіе могли себ позволить. Большинство ожидало, пока выйдетъ достаточное число опытовъ, чтобы составить томъ. Тогда немедленно раскупалось до десяти тысячъ экземпляровъ каждаго тома и требовались новыя изданія. Не должно забывать, что тогда населеніе Англія не составляло, кажется, и третьей части теперешняго. А число англичанъ, имвшихъ привычку читать, вроятно не составляло и шестой части настоящаго числа. Фермеръ или лавочникъ, находившіе какое-нибудь удовольствіе въ литератур, были рдкостью. Мало того: отыскался бы не одинъ представитель шира, въ замк котораго не нашлось бы и десяти книгъ, включая сюда рецептурную книгу и книгу о коновальномъ искусств. При такихъ обстоятельствахъ, продажу ‘Зрителя’ надо считать доказательствомъ такой же популярности, какою пользовались въ наше время удачнйшія произведенія Вальтетъ Скотта и Диккенса.
Въ конц 1712 г. прекратился выходъ ‘Зрителя.’ Вроятно, пробудилось сознаніе, что круглолицый джентльменъ съ своимъ клубомъ достаточно знакомы городу, что пора удалить ихъ и замнить новымъ родомъ личностей. Черезъ нсколько недль вышелъ первый нумеръ ‘Опекуна.’ Но какъ рожденіе, такъ и смерть ‘Опекуна’ были несчастны. Онъ началъ скукой и скончался въ бур партій. Первоначальный планъ былъ плохъ. Аддисонъ началъ участвовать только посл появленія шестидесяти-шести нумеровъ, а тогда уже не было возможности сдлать изъ’Опекуна’ то, чмъ былъ ‘Зритель’, Несторъ Айронсайдзъ и м-съ Лизардзъ были личности, которымъ даже Аддисонъ не могъ придать интереса. Онъ могъ доставить только нсколько превосходныхъ опытовъ, какъ серьзныхъ, такъ и комичныхъ — и это онъ исполнилъ.
Вопросъ, почему Аддисонъ не помогалъ ‘Опекуну’ въ первые два мсяца существованія журнала, затруднялъ его біографовъ и издателей, но для насъ онъ разршается очень легко. Онъ тогда занимался постановкою на сцену своего ‘Катона.’
Первые четыре акта этой драмы лежали въ его конторк со времени возвращенія изъ Италіи. Его скромную и щекотливую натуру страшила возможность публичнаго и постыднаго фьяско, и хотя вс, видвшіе рукопись, громко восхваляли ее, нкоторые предполагали, что публик можетъ наскучить даже очень хорошее краснорчіе и совтовали Аддисону напечатать пьесу, не рискуя на представленіе. Наконецъ, посл многихъ опасеній, поэтъ уступилъ настойчивости своихъ политическихъ друзей, надявшихся, что публика увидитъ нкоторою аналогію между послдователями Цезаря и торіями, между Семпроніемъ и вигами-отступниками, между Катономъ, до конца отстаивающимъ вольности Рима, кучкой патріотовъ, которая твердо стояла вокругъ Галифакса и Вартона.
Аддисонъ отдалъ пьесу директорамъ Дрюриленскаго театра, не выговоривши себ никакой личной выгоды. Поэтому, они сочли долгомъ не жалть вздержекъ на постановку и костюмы. Правда, декораціи не понравились бы только опытному глазу м-ра Макриди. Одежда Юбы блистала золотомъ, фижмы Марціи не погнушалась бы надть любая герцогиня въ день своего рожденія, а на Катон красовался парикъ, стоившій пятьдесятъ гиней. Попъ написалъ прологъ, полный несомнннаго достоинства и ума. Роль героя превосходно исполнилъ Бутъ. Стиль взялся наполнить театръ. Ложи сверкали звздами перовъ, стоявшихъ въ оппозиціи. Въ партер толпились внимательные и дружелюбные слушатели изъ адвокатскихъ корпорацій и литературныхъ кофеенъ. Сэръ Джильвертъ Гиткотъ, директоръ Англійскаго банка, находился во глав сильнаго корпуса союзниковъ изъ Сити, горячихъ людей и искреннихъ виговъ, но лучше извстныхъ въ Джонатиновой и Гарравейской кофейняхъ, чмъ въ кругу умниковъ и критиковъ.
Эти предосторожности были совершенно излишни. Торіи, какъ корпорація, не чувствовали нерасположенія къ Аддисону. И такъ какъ они высказывали глубокое уваженіе къ закону и преданію и ненависть къ народнымъ возмущеніямъ и регулярной арміи, то и не въ ихъ интерес было примнять къ себ упреки, длаемые великому военному вождю и демагогу, который съ помощью легіоновъ и черви, опрокинулъ вс древнія учрежденія своего отечества. Вслдствіе этого вс аплодисменты членовъ китъ-катскаго клуба находили отголосокъ у высокоцерковниковъ — членовъ октябрскаго клуба, и наконецъ занавсъ упалъ среди грома единодушныхъ рукоплесканій.
‘Опекунъ’ описалъ восторгъ и удивленіе города въ такихъ выраженіяхъ, которыя мы могли бы счесть пристрастными, еслибъ то же самое не повторилось въ ‘Испытател‘ орган министерства. Правда, торіи нашли въ поведеніи своихъ противниковъ много предметовъ для насмшки. Стиль, въ этомъ, какъ и во многихъ другихъ случаяхъ, выказалъ больше усердія, чмъ такта и смысла. Честные граждане, выступившіе подъ начальствомъ сэра Джибби, какъ его называли въ шутку, вроятно знали больше толку въ продаж и покупк государственныхъ бумагъ, нмъ относительно того, въ какихъ мстахъ пьесы слдуетъ шикать и въ какихъ хлопать, и навлекли на себя насмшки, сдлавши лицемра Семпронія своимъ фаворитомъ и рукоплеская его неискреннимъ, высокопарнымъ фразамъ усердне, чмъ спокойному краснорчію Катона. Также и Вартонъ, имвшій невроятное безстыдство апплодировать стихамъ, говорящимъ о бгств отъ благоденствующаго порока и отъ власти нечестивыхъ людей и о предпочтеніи положенія частнаго человка, не избжалъ сарказмовъ людей, справедливо полагавшихъ, что самый нечестивый и порочный предметъ, отъ котораго онъ могъ бжать, былъ онъ санъ. Эпилогъ, написанный Гартомъ, ревностнымъ вигомъ, строго и не безъ основанія порицался, какъ неблагородный и неумстный. Но даже самые ярые торійскіе писатели называли Аддисона умнымъ и добродтельнымъ джентльменомъ, дружба котораго осчастливила многихъ людей обихъ партій и имя котораго не слдовало вмшивать въ раздоры этихъ партій.
Изъ всхъ шутокъ, смущавшихъ торжество вигской партіи — самой жестокой и удачной была шутка Болингброка. Онъ пригласилъ во время антракта въ свою ложу Бута, и передъ цлымъ театромъ подарилъ ему кошелекъ съ пятидесятью гинеями, за то, что онъ такъ хорошо защищалъ дло свободы противъ вчнаго диктатора. Это было язвительнымъ намекомъ на Марльборо, который незадолго до своего паденія, пытался получить патентъ, длавшій его пожизненнымъ главнокомандующимъ.
Это происходило въ апрл, а сто тридцать лтъ тому назадъ апрль считался очень поздней порой лондонскаго сезона. Однако, ‘Катонъ’ давался еще въ продолженіе цлаго мсяца, постоянно наполняя театръ и принося ему вдвое больше противъ обычнаго въ весенній сезонъ барыша. Лтомъ, дрюриленская труппа отправилась на актъ въ Оксфордъ, и тамъ трагедія Аддисона давалась нсколько разъ передъ толпою слушателей, сохранившихъ нжное воспоминаніе объ его дарованіяхъ и достоинствахъ. Студенты начинали осаждать театръ съ утра, и къ полудню вс мста были заняты.
Мы полагаемъ, что публика сдлала свое заключеніе о достоинствахъ пьесы, имвшей такой необыкновенный эффектъ. Было бы нелпо сравнить ее съ образцовыми произведеніями искусства аттической сцены, съ великими англійскими драмами временъ Елисаветы даже съ произведеніями Шиллера въ эпоху его возмужалости. Во ея діалоги слогъ превосходны и даютъ ей право на высокое мсто между пьесами, написанными по французскимъ образцамъ. Нельзя ее конечно поставить на ряду съ ‘Аталіей’ или ‘Сауломъ’, но, мы полагаемъ, она не ниже ‘Цинны’, и наврно выше всхъ другихъ англійскихъ трагедій той же школы, выше многихъ пьесъ Корнеля, Вольтера и Альфьери и выше нкоторыхъ пьесъ Расина. Какъ бы то ни было, мы почти не сомнваемся, что ‘Катонъ’ поднялъ славу Аддисона въ глазахъ его современниковъ не мене ‘Болтуна’, ‘Зрителя’ и ‘Фригольдера’, соединенныхъ вмст.
Скромность и добродушіе счастливаго драматурга смирили даже злобу фикціи. Но какъ видно, литературная зависть — страсть боле непримиримая, чмъ духъ партій. Самое жестокое нападеніе на вигскую трагедію было сдлано со стороны ревностнаго вига. Джонъ Деннисъ напечаталъ ‘Замтки о Катон‘, написанныя довольно остро, но очень грубо и жестко. Аддисонъ не защищался и не мстилъ. Онъ могъ бы превосходно защищать нкоторые пункты, а отмстить было бы еще легче, потому что Деннисъ писалъ плохія комедіи, плохія трагедіи и плохія оды, кром того, онъ былъ надленъ экцентричностями и слабостями, возбуждавшими глубокій смхъ, а въ искусств представлять въ смшномъ свт нелпую книгу или нелпаго человка Аддисонъ не имлъ соперниковъ. Однако, спокойно сознавая свое превосходство, онъ съ сожалніемъ смотрлъ на своего противника, нравъ котораго, отъ природы раздражительный и мрачный, сдлался еще боле желчнымъ, вслдствіе нужды, полемики и литературныхъ неудачъ.
Но, между молодыми кандидатами на благорасположеніе Аддисона, былъ одинъ отличавшійся отъ всхъ остальныхъ, сколько своими талантами, столько же, кажется, и злостью и неискренностью. Попу было только двадцать-пять лтъ. Не его дарованія достигли полной зрлости, и его лучшая поэма, ‘Похищеніе локона’, только-что вышла въ свтъ. Аддисонъ всегда громко восхищался его геніемъ. Но Аддисонъ рано замтилъ то, что могли бы замтить и мене проницательные глаза, а именно, что маленькій, уродливый, болзненный юноша горячо желалъ отомстить обществу за неблагосклонность природы, ‘Зритель’ похвалилъ ‘Опытъ о критик‘ съ сердечной теплотою, но кротко замтилъ, что автору такой превосходной поэмы слдовало бы избгать злостныхъ намековъ на личности. Попъ, не смотря на то, что былъ больше оскорбленъ выговоромъ, чмъ обрадованъ похвалой, поблагодарилъ за поученіе и общалъ воспользоваться имъ. Оба писателя продолжали обмниваться любезностями, совтами и небольшими услугами. Аддисонъ публично превозносилъ мелкія пьесы Попа, а Попъ написалъ Аддисону прологъ. Это продолжалось не долго. Попъ ненавидлъ Денниса, котораго самъ же обидлъ безъ всякаго повода. Появленіе ‘Замтою о Катон‘ доставило желчному поэту случай выместить свою злобу подъ предлогомъ дружбы, и подобны! случай не могъ не быть пріятнымъ для натуры, безпощадной въ своей непріязни и всегда предпочитавшей извилистый путь прямому. Поэтому, онъ напечаталъ ‘Разсказъ о бшенств Джона Денниса’. Но Попъ не расчелъ своихъ силъ. Онъ былъ большимъ мастеромъ на брань и сарказмъ, умлъ разобрать характеръ въ изящныхъ и звучныхъ куплетахъ, блестящихъ антитезами, но драматическаго таланта былъ совершенно лишенъ. Напиши онъ на Денниса пасквиль, подобный пасквилю на Аттика или Спора, старый ворчунъ былъ бы разбитъ въ прахъ. Но Попъ, писавшій діалогъ, походилъ, по выраженію и Горація него самого — на волка, который, вмсто того, чтобы кусаться, вздумалъ бы лягаться, или обезьяну, пробующую жалить. Разсказъ совершенно пустъ. Аргументовъ нтъ и тни, а каламбуры такого роду, что даже въ фарс они вызвали бы свистки райка. Деннисъ бснуется по поводу драмы (drama), а сидлка полагаетъ, что онъ требуетъ чарочки (dram). ‘Въ трагедіи,— кричитъ онъ,— нтъ ни перипетій, ни перемнъ судьбы, да и вовсе нтъ никакихъ перемнъ'(change). ‘Пожалуйста, добрый сэръ,— говоритъ старуха,— не сердитесь, я принесу сдачу (change).’ Это не совсмъ похоже на шутки Аддисона.
Нтъ сомннія, что Аддисонъ видлъ насквозь это офиціальное усердіе и былъ глубоко огорченъ имъ. Такой безумный и злой памфлетъ не могъ сдлать ему добра, а еслибъ стали предполагать его участіе въ немъ, то положительно сдлалъ бы вредъ. Одаренный несравненнымъ искусствомъ представлять все въ смшномъ свт, онъ никогда, даже и защищая себя, не забывалъ вжливости и гуманности, и не имлъ желаніи позволить другимъ, подъ прикрытіемъ его славы и интересовъ, наносить оскорбленіи, отъ которыхъ самъ постоянно удерживался. Поэтому, онъ объявилъ, что не принималъ участія въ этомъ дл, что не одобряетъ его, и еслибъ сталъ отвчать на замтки, то отвчалъ бы какъ джентльменъ,— и все это онъ постарался сообщить Деннису. Попъ былъ глубоко оскорбленъ, и этому столкновенію мы готовы приписать ненависть, которую Попъ питалъ съ тхъ поръ къ Аддисону.
Въ сентябр 1713 года ‘Опекунъ’ пересталъ выходить. Стиль помшался на политик. На послднихъ всеобщихъ выборахъ онъ былъ выбранъ членомъ за Стокбриджъ, и расчитывалъ играть первую роль въ парламент. Громадный успхъ ‘Болтуна’ и ‘Зрителя’ вскружилъ ему голову. Онъ былъ издателемъ обихъ газетъ, и не подозрвалъ, что он вполн обязаны своимъ вліяніемъ и популярностью таланту его пріятеля. Тщеславіе, честолюбіе и духъ фикцій довели его запальчивость до такой степени, что онъ ежедневно чмъ-нибудь оскорблялъ здравый смыслъ и тактъ человка. Вс благоразумные и умренные члены его партіи сожалли и порицали его безуміе. ‘Бдный Дикъ,— писалъ Аддисонъ,— причиняетъ мн тысячу безпокойствъ, и я бы желалъ, чтобъ его усердіе къ обществу не повредило ему самому. Но онъ послалъ мн сказать, что ршился продолжать, и что вс мои совты относительно этого не будутъ имть вса’.
Стиль основалъ политическую газету подъ названіемъ ‘Англичанинь’, которая, не будучи поддерживаема статьями Аддисона, совершенно не имла успха. Этимъ журналомъ, нсколькими другими сочиненіями того же рода и своими выходками въ первое засданіе новаго парламента онъ дотого вооружилъ противъ себя торіевъ, что они ршились исключить его. Виги храбро отстаивали, по не могли удержать его. Вс безпристрастные люди считали резолюцію объ исключеніи дломъ тиранніи, злоупотребленіемъ силы большинства. Но запальчивость и сумасбродства Стиля, вовсе не оправдывая ршенія, принятаго его врагами, совершенно оттолкнули его друзей, и онъ не могъ вернуть себ мста, пріобртеннаго имъ сначала въ общественномъ уваженіи.
Около этого времени, Аддисонъ задумалъ прибавить восьмой томъ къ ‘Зрителю’. Въ іюн 1714 г. появился первый No новаго журнала и въ теченіе шести мсяцевъ выходили еженедльно по три номера. Нтъ ничего разительне контраста, между ‘Анничаниномъ’ и восьмымъ томомъ ‘Зрителя’, между Стилемъ безъ Аддисона и Аддисономъ безъ Стиля. ‘Англичанинъ’ забытъ, восьмой томъ ‘Зрителя’ содержитъ, можетъ быть, лучшіе опыты, написанные по-англійски, какъ въ серьзномъ, такъ и въ игривомъ тон.
Не усплъ кончиться этотъ томъ, какъ смерть Анны произвела полную перемну въ управленіи общественными длами. Ударъ палъ неожиданно. Онъ нашелъ партію торіевъ разстроенною внутренними раздорами и неприготовленной ни къ какимъ великимъ усиліямъ. Гарли только что попалъ въ немилость. Полагали, что первымъ министромъ будетъ Болингброкъ. Но до передачи благо жезла королева слегла, и ея послднимъ общественнымъ дломъ на смертномъ одр было слабой рукой вручить жезлъ герцогу Шрусбри. Этотъ непредвиднный случай произвелъ коалицію между всми партіями общественныхъ дятелей, приверженныхъ къ протестантской династіи. Георгъ I былъ провозглашенъ безъ всякой оппозиціи. Совтъ, въ которомъ присутствовали передовые виги, принялъ управленіе длами до прибытія новаго короля. Первымъ актомъ правителей было назначить Аддисона своимъ секретаремъ.
Носился пустой слухъ, что ему поручили приготовить письмо королю, что слогъ этого сочиненія не удавался ему, и что правители призвали клерка, который немедленно написалъ требуемое. Нтъ ничего страннаго, что этотъ анекдотъ, столь лестный для посредственности, пріобрлъ популярность, и намъ жаль лишить невждъ этого утшенія. Но истина прежде всего. Сэръ Джемсъ Макинтошъ, который лучше всхъ зналъ эти времена, справедливо замтилъ, что Аддисонъ никогда, ни въ одномъ оффиціяльномъ документ не высказывалъ поползновенія на остроуміе и краснорчіе, и что вс его депеши, безъ исключенія, замчательны безпритязательной простотой. Всякій, знающій, какъ легко давались Аддисону его лучшіе опыты, не станетъ сомнваться, что еслибъ нужны были хорошо округленныя фразы, онъ съумлъ бы найти ихъ. Впрочемъ, мы склонны поврить, что анекдотъ этотъ не лишенъ основанія. Легко можетъ статься, что Аддисонъ не зналъ, пока не посовтовался съ опытными клерками, помнившими время пребыванія Вильгельма III на континент, въ какой форм должно быть написано письмо отъ правящаго совта къ королю. Мы считаемъ весьма возможнымъ, что способнйшіе политики нашего времени, какъ напримръ, лордъ Джонъ Россель, лордъ Пальмерстонъ, сэръ Робертъ Пиль окажутся въ подобныхъ обстоятельствахъ, столь же несвдующими. Во всякой должности есть свои маленькія тайны, которыя самый туной изъ людей можетъ понять, приложивши немного вниманія, а величайшій изъ людей не можетъ знать по вдохновенію. Одну бумагу долженъ подписать начальникъ департамента, другую его помощникъ. Для третьей необходима собственноручная подпись короля. Одно сообщеніе нужно внести въ резсгръ, другое нтъ. Одинъ приговоръ пишется черными, другой красными чернилами. Способнйшій секретарь ирландскихъ длъ, переведенный въ департаментъ ост-индскихъ длъ, и способнйшій президентъ ост-индскаго департамента, переведенный въ военный департаментъ, могутъ встртить надобность въ объясненіи подобныхъ пунктовъ, и мы не сомнваемся, что то же случилось и съ Аддисономъ, когда онъ сдлался, въ первый разъ, секретаремъ лордовъ-правителей.
Георгъ I вступилъ въ управленіе королевствомъ, не возбудивъ ни чьей оппозиціи. Составилось новое министерство, и созванъ былъ новый парламентъ, благопріятный вигамъ. Сондерландъ былъ назначенъ лордомъ-намстникомъ Ирландіи, и Аддисонъ опять отправился въ Дублинъ, въ качеств главнаго секретаря.
Въ Дублин жилъ Свифтъ. Много было толковъ по поводу отношеній между деканомъ и секретаремъ. Отношенія этихъ замчательныхъ людей составляютъ интересный и пріятный эпизодъ литературной исторіи. Сначала они пристали къ одной и той же политической партіи и имли однихъ и тхъ же покровителей. Пока вигское министерство Анны было въ сил, поздки Свифта въ Лондонъ и фффиціяльное пребываніе Аддисона въ Ирландіи дали имъ возможность знать другъ друга. Оба были самыми острыми наблюдателями этого вка. Наблюденія другъ надъ другомъ повели ихъ къ благопріятнымъ заключеніямъ. Свифтъ отдавалъ полную справедливость рдкому дару слова, таившемуся подъ застнчивымъ видомъ Аддисона. Съ своей стороны послдній высмотрлъ много добродушія подъ строгимъ взглядомъ и манерой Свифта, и дйствительно, Свифтъ 1708 г и Свифтъ 1738 г. были два совершенно различные лица.
Но дороги обоихъ пріятелей широко разошлись. Государственные люди вигской партіи благодтельствовали Аддисону солиднымъ образомъ. Свифта они хвалили, звали его на обдъ и больше ничего для него не длали. Его профессія ставила ихъ въ затрудненіе. Они не могли дать ему свтскаго мста, а давши духовныя высшія мста автору ‘The Tale of the Tub‘, они могли произвести соблазнъ въ публик, не имвшей высокаго мннія объ ихъ правовріи. Свифтъ не умлъ и не хотлъ понять затрудненій, мшавшихъ Сомерзу и Галифаксу служить ему, счелъ себя обиженнымъ, пожертвовалъ честью и послдовательностью ради мщенія, перешелъ къ торіямъ и сдлался самымъ грознымъ поборникомъ этой партіи. Впрочемъ, онъ скоро увидлъ, что старые друзья не такъ виноваты, какъ онъ полагалъ. Непріязнь, питаемая къ нему королевой и главами церкви, была неодолима, и только съ величайшими затрудненіями получилъ онъ второстепенный духовный санъ, съ условіемъ поселиться въ ненавистной ему стран.
Разность въ политическихъ мнніяхъ произвела не ссору, но холодность между Аддисономъ и Свифтомъ. Наконецъ, они совершенно перестали видаться другъ съ другомъ. Однако между ними былъ безмолвный договоръ, подобный тому, какой существовалъ между наслдственными гостями Иліады.
‘Съ копьями нашими будемъ съ тобой и въ толпахъ расходиться.
Множество здсь для меня и Троанъ и союзниковъ славныхъ,
Буду разить, кого Богъ приведетъ и кого я постигну.
Множество здсь для тебя Аргивянъ, поражай кого можешь’.
(Пснь VI, ст. 226—229).
Нтъ ничего страннаго, что Аддисонъ, не клеветавшій и не оскорбившій ни кого, не клеветалъи не оскорблялъ Свифта. Но замчательно, что Свифтъ, для котораго ни геній, ни добродтель не были священны, а который, кажется, находилъ, подобно бблмпей части ренегатовъ, особенное удовольствіе въ нападеніи на прежнихъ друзей, показывалъ такъ много уваженія и привязанности къ Аддисону.
Теперь счастіе перемнилось. Восшествіе на престолъ Ганноверскаго дома обезпечило въ Англіи вольности народа а въ Ирландіи господство протестантской касты. Для этой касты Свифтъ былъ ненавистне всякаго другаго человка. Проходя по дублинскимъ улицамъ. онъ былъ провожаемъ ругательствами, даже швырками, и безъ вооруженныхъ служителей не смлъ длать прогулки верхомъ по морскому берегу. Многіе изъ тхъ, кому онъ прежде былъ полезенъ, теперь поносили и оскорбляли его. Въ это время пріхалъ Аддисонъ. Ему совтовали остерегаться отъ малйшихъ знаковъ вниманія къ декану Св. Патрика. Онъ удивительно умно отвчалъ, что, можетъ быть, для людей, которыхъ ревность къ своей партіи подозрительна, необходимо избгать сношеній съ политическими противниками, но что тотъ, кто былъ стойкимъ вигомъ въ худшія времена, можетъ, когда правое дло восторжествовало, пожать руку старому пріятелю, принадлежавшему къ побжденнымъ торіямъ. Его ласка успокоительно подйствовала на гордый и жестоко оскорбленный духъ Свифта, и два великіе сатирика опять подружились.
Т изъ приверженцевъ Аддисона, которые раздляли его политическія мннія, раздлили и его благосостояніе. Тиккелля онъ увезъ съ собой въ Ирландію. Боджкллю доставилъ выгодное мсто въ томъ же, королевств. Амброза Филиппса помстили въ Англіи. Экцентричность и сумасбродства Стиля такъ повредили ему, что онъ получилъ только самую незначительную часть изъ того, на что считалъ себя вправ. Впрочемъ онъ былъ сдланъ найтомъ, имлъ мсто въ придворномъ штат и впослдствіи получилъ другіе знаки благорасположенія двора.
Аддисонъ не долго оставался въ Ирландіи. Въ 1715 г. онъ перемнилъ мсто секретаря на мсто въ торговомъ департамент. Въ томъ же году его комедія ‘Барабанщикъ’ была поставлена на сцену. Имя автора не было извстно, пьеса была принята холодно, и нкоторые критики выражали сомннія, дйствительно-ли она принадлежала Аддисону. Для насъ и внутреннія и вншнія доказательства длаютъ этотъ вопросъ ршеннымъ. Пьеса не изъ лучшихъ произведеній Аддисона, но она содержитъ многочисленные пассажи, которыхъ не могъ бы написать никто другой изъ извстныхъ намъ писателей. Она давалась вторично посл смерти Аддисона, и зная ея шора, публика громко апплодировала ей.
Къ концу 1715 г., когда возмущеніе еще свирпствовало въ Шотландіи, Аддисонъ издалъ первый нумеръ газеты, по имени ‘Фригольдеръ’. Между его политическими сочиненіями ‘Фригольдеръ’ иметъ право на первое мсто. Даже въ ‘Зрител‘ немного найдется серьзныхъ статей лучше характеристики его пріятеля лорда Сомерза, и конечно ни одной сатирической статьи выше той, въ которой выведенъ тори, охотникъ за лисицами. Этотъ характеръ — прототипъ сквайра Вестерна и обрисованъ со всей силой Фильдинга и съ деликатностью, совершенно чуждой Фильдингу. Какъ ни одно сочиненіе Аддисона не выказываетъ рзче его геніяльности, такъ ни одно не длаетъ боле чести его нравственному характеру. Трудно пріискать выраженія вполн достойныя мягкости и гуманности политическаго писателя, который даже въ возбужденное время гражданской войны никогда не доходитъ до неприличнаго раздраженія. Оксфордъ, какъ извстно, былъ тогда опорой торизма. На High Street неоднократно появлялись штыки для усмиренія недовольныхъ студентовъ, и измнники, преслдуемые посланцами правительства, скрывались на чердакахъ многихъ коллегій. Однако даже въ подобныхъ обстоятельствахъ, увщаніе, сказанное Аддисономъ университету, было удивительно мягко, почтительно и даже нжно. Въ самомъ дл, сердце его не допускало обращаться жестко даже съ вымышленными лицами. Его охотникъ лисицъ, несмотря на невжество, глупость и запальчивость, въ душ добрый малый, я подъ конецъ милосердіе короля обращаетъ его на путь истины. Стиль былъ недоволенъ умренностью своего пріятеля, и сознаваясь, что ‘Фригольдеръ’ превосходенъ, жаловался въ то же время, что министерство играло на лютн, когда нужно трубить въ трубу. Поэтому, онъ ршился съиграть фанфару на свой ладъ, и попытался поднять духъ націи посредствомъ газеты подъ названіемъ ‘Городская молва’, которая теперь настолько же забыта, какъ и его ‘Англичанинъ’, его ‘Кризисъ’, его ‘Письмо къ Бэйлифу Стокбриджа’, его ‘Читатель’ — словомъ все, написанное имъ безъ помощи Аддисона.
Въ томъ же самомъ году, въ которомъ игрался ‘Барабанщикъ’ и появились первые нумера ‘Фригольдера’, между Попомъ и Аддисономъ поселилось полное отчужденіе. Аддисонъ съ самаго начала видлъ, что Попъ фальшивый и злой человкъ. Попъ замтилъ, что Аддисонъ завистливъ. Это открытіе произошло страннымъ образомъ. Попъ написалъ ‘Похищеніе локона’ въ двухъ псняхъ, не примшивая сверхъестественныхъ дятелей. Этимъ двумъ пснямъ громко рукоплескали, и Аддисонъ громче всхъ. Тогда Попъ задумалъ Сильфовъ и Гномовъ, Аріеля, Моментиллу, Крисписсу и Умбріеля, и ршился переплести миологію Розенкрейцеровъ съ прежней завязкой. Онъ обратился къ Аддисону за совтомъ. Послдній сказалъ, что поэма въ ея настоящемъ вид восхитительная вещица, и умолялъ Попа не ршаться поправлять того, что превосходно. Попъ потомъ объявлялъ, что этотъ коварный совтъ впервые открылъ его глаза на низость того, кто далъ его.
Несомннно, что планъ Попа былъ въ высшей степени остроумецъ и впослдствіи онъ весьма искусно и успшно выполнилъ его. Но разв изъ этого необходимо вытекаетъ, что совтъ Аддисона былъ дуренъ? И если совтъ Аддисона былъ дуренъ, то дйствительно ли изъ этого слдуетъ, что онъ былъ данъ изъ дурныхъ видовъ. Если нашъ пріятель спроситъ насъ, посовтуемъ ли мы ему рисковать всмъ состояніемъ въ лоттере, въ которой за него одинъ шансъ изъ десяти, мы всми силами постараемся отклонить его отъ такого рискованнаго намренія. Будь онъ даже такъ счастливъ, что выигралъ тридцать тысячъ ф., и тутъ мы не согласимся, что совтъ нашъ былъ дуренъ, и конечно сочтемъ верхомъ несправедливости съ его стороны обвинять васъ въ томъ, что недоброжелательство внушило совтъ нашъ. Мы находимъ совтъ Аддисона хорошимъ совтомъ. Онъ имлъ своимъ основаніемъ здравый принципъ, результатъ обширной и долгой опытности. Общее правило, что удачное произведеніе воображенія, имвшее успхъ, не слдуетъ передлывать, несомннно. Въ настоящій моментъ мы не можемъ припомнить un одного примра, исключая ‘Похищенія локона’, въ которомъ нарушеніе этого правила сопровождалось бы счастливымъ результатомъ. Тассо передлалъ свой ‘Іерусалимъ’, Акенсайдъ — свои ‘Удовольствія воображенія’ и ‘Посланіе къ Куріону’. Самъ Попъ, ободренный, безъ сомннія, успхомъ, съ какимъ ему удалось расширить и передлать свою поэму, сдлалъ такой же опытъ надъ ‘Дунсіадой’. Вс эти попытки были неудачны. Кто же могъ предвидть, что Попъ, разъ въ жизни, будетъ въ состояніи сдлать то, чего не могъ самъ сдлать вторично и чего никто другое не длалъ?
Совтъ Аддисона былъ хорошъ. Но, будь онъ дуренъ, отчего мы могли бы назвать его безчестнымъ? Скоттъ повствуетъ, что одинъ изъ его лучшихъ пріятелей предсказалъ паденіе Беверли’. Гердеръ заклиналъ Гте не брать такого неблагодарнаго сюжета, какъ ‘Фауста’. Юмъ пытался отклонить Робертсона отъ намренія писать ‘Исторію Карла V‘. Самъ Попъ находился въ числ тхъ, которые предсказывали, что ‘Катонъ’ не будетъ имть успха на сцен, и совтовали Аддисону напечатать его, не рискуя на представленіе. Но Скоттъ, Гте, Робертсонъ и Аддисонъ настолько обладали здравымъ смысломъ и великодушіемъ, что врили добрымъ намреніямъ своихъ совтниковъ. Сердце Попа было не таково.
Въ 1715 г., занятый переводомъ ‘Иліады’, онъ встртилъ Аддисона въ кофейн. Филиппсъ и Боджилль были тамъ, но ихъ властелинъ отдлался отъ нихъ и пригласилъ Попа отобдать съ нимъ вдвоемъ. Посл обда, Аддисонъ объявилъ, что онъ находится въ затрудненіи, которое желаетъ объяснить. ‘Тиккель,— сказалъ онъ,— нсколько времени тому назадъ перевелъ первую книгу ‘Иліады’. Я общалъ просмотрть и исправить ее. Поэтому не могу просить позволенія видть вашъ переводъ, это было бы нечестно.’ Попъ далъ учтивый отвтъ и попросилъ позволенія показать свой переводъ второй книги. Аддисонъ охотно согласился и возвратилъ ее съ горячими похвалами.
Переводъ Тиккелля появился вскор посл этого разговора. Въ предисловіи Тиккелль отклонялъ всякое притязаніе на соперничество. Онъ объявилъ, что не будетъ продолжать перевода ‘Иліады’, что предоставляетъ это предпріятіе дарованіямъ, которыя признавалъ выше своихъ. Единственная цль, заставившая его напечатать этотъ образчикъ, говорилъ онъ, это — предупредить публику въ пользу перевода ‘Одиссеи’, который идетъ довольно успшно.
Аддисонъ и преданные послдователи Аддисона назвали оба перевода хорошими, по утверждали, что переводъ Тиккелля врне. Городъ далъ ршительное предпочтеніе переводу Попа. Мы не думаемъ, чтобъ стоило труда ршать этотъ вопросъ литературнаго первенства. Ни про котораго изъ соперниковъ нельзя сказать, чтобы онъ перевелъ ‘Иліаду’, если не примнить слова ‘переводъ’ въ томъ смысл, какое оно иметъ въ ‘Сн въ лтнюю ночь’. Когда Боттомъ появляется съ головой осла, вмсто своей собственной, Питеръ Квинсъ восклицаетъ: ‘Помилуй Боттомъ, что съ тобою? ты переведенъ.’ Безъ сомннія и читатели, какъ Попа, такъ и Тиккелля, могутъ воскликнуть въ томъ же смысл: ‘Помилуй Гомеръ, ты въ самомъ дл переведенъ.’
Наши читатели, надемся, согласятся съ нами въ томъ, что ни одинъ человкъ, въ положеніи Аддисона, не могъ бы поступить честне и добре какъ относительно Попа, такъ и Тиккеля. Но въ ум Попа возникло гнусное подозрніе. Онъ вообразилъ и вскор твердо убдился, что противъ его славы и удачи составленъ глубокій заговоръ, что хотли унизить цну произведенія, на которомъ онъ полагалъ свою репутацію, что хотли уничтожить подписку, на которой основывалась его надежда на довольство. Съ этою цлью, Аддисонъ сдлалъ другой переводъ. Тиккелль согласился усыновить его, а остроумцы Боттоновой кофейни взялись расхвалить его.
Есть ли какія-нибудь вншнія доказательства для поддержки этого важнаго обвиненія? Отвтъ коротокъ:— ршительно никакихъ.
Есть ли какія-нибудь внутреннія свидтельства, доказывающія, что Аддисонъ авторъ этого перевода? Было ли это сочиненіемъ, котораго Тиккелль не въ состояніи былъ написать? Разумется нтъ. Тиккелль былъ общникъ Оксфордской коллегіи, и вроятно могъ перевести ‘Иліаду’, а какъ версификаторъ, онъ былъ выше своего пріятеля. Мы не слыхали, чтобы Попъ претендовалъ на открытіе особенныхъ выраженій, свойственныхъ Аддисону. Даже и въ случа ихъ открытія, они легко объясняются предположеніемъ, что Аддисонъ поправлялъ строфы своего пріятеля, въ чемъ онъ самъ признавался.
Есть ли что-нибудь въ характер обвиняемыхъ лицъ, длающее это обвиненіе вроятнымъ? Мы съ увренностію отвчаемъ: ничего. Самъ Попъ долго спустя посл этой исторіи описывалъ Тиккеля, какъ очень честнаго и достойнаго человка. Аддисонъ, въ продолженіи многихъ лтъ, постоянно находился на глазахъ публики. Литературные соперники, политическіе противники слдили за нимъ. Но, ни литературная зависть, ни факція, въ момент даже крайняго раздраженія, ни разу не обвиняли его въ уклоненіи отъ законовъ чести и общественной нравственности. Будь онъ, въ самомъ дл, человкомъ, завистливымъ и способнымъ опуститься до подлыхъ и злобныхъ хитростей, съ цлью вредить своимъ соперникамъ,— разв эти пороки могли бы такъ долго скрываться? Онъ писалъ трагедіи: оскорблялъ ли онъ когда-нибудь Роу? Онъ сочинялъ комедіи: не отдавалъ ли онъ полной справедливости Конгриву, и не оказывалъ ли помощи Стилю? Онъ былъ памфлетистъ: разв его добродушіе и великодушіе не были признаны Свифтомъ, его соперникомъ въ слав и противникомъ въ политик?
Чтобы Тиккилль былъ способенъ на подлость, кажется намъ въ высшей степени невроятнымъ. Чтобы Аддисонъ былъ способенъ на подлость, кажется пэмъ въ высшей степени невроятнымъ. По чтобы эти дв личности соединились на нодлость, кажется намъ въ десять разъ боле невроятнымъ. Все, что намъ извстно объ ихъ сношеніяхъ, убждаетъ насъ, что это не были сношенія двухъ сообщниковъ въ преступленіи. Вотъ нсколько строчекъ изъ стихотворенія, въ которомъ Тиккелъ излилъ свою печаль надъ гробомъ Аддисона.
‘Or dost thou warn poor mortals left behind,
A task well suited to thy gentle mind?
Oh, if sometimes thy spotless form descend,
To me thine aid, thou guardian genius, lend.
When rage misguides me, or when fear alarms,
When pain distresses, or when pleasure charms,
In silent whisperings purer thoughts impart,
And turn from ill а frail and feeble heart,
Lead through the paths thy virtue trod before,
Till bliss shall join, nor death can part us more.’ (*)
(*) ‘Или ты предостерегаешь бдныхъ, оставленныхъ за тобою смертныхъ?— дло приличное твоей кроткой душ. О! если иногда твоя непорочная тнь спустится на землю, дай мн твою помощь, мой ангелъ хранитель. Когда ярость направляетъ меня на ложный путь, или тревожитъ страхъ, если сокрушаетъ страданье или удовольствіе плняетъ, тихимъ шепотомъ внуши боле чистыя мысли и отврати отъ зла бренное и слабое сердце, веди по троп, по которой прежде ступала твоя добродтель, пока мы соединимся для блаженства тамъ, гд смерть уже не разлучитъ насъ.’
Желали бы мы знать, въ какихъ словахъ этотъ ангелъ-хранитель приглашалъ своего питомца принять участіе въ план, какой издатель ‘Сатирика’ врядъ ли ршился бы предложить издателю ‘Вка?’ Мы не обвиняемъ Попа въ томъ, что онъ взводилъ на Аддисона обвиненіе, ложность котораго самъ зналъ. Мы нисколько не сомнваемся, что онъ считалъ его истиннымъ и доказательства этого онъ находилъ въ своемъ собственномъ дурномъ сердц. Его жизнь была длиннымъ рядомъ обмановъ, столь низкихъ и злобныхъ, какъ т, въ которыхъ онъ подозрвалъ Аддисона и Тиккилля. Онъ былъ весь кинжаломъ и маской. Всю жизнь онъ имлъ обыкновеніе обижать и оскорблять людей и отдлываться отъ послдствій обиды и оскорбленія ложью и двусмысленностью. Онъ напечаталъ пасквиль на герцога Чандоса, и когда его уличили, онъ отпирался и лгалъ. Онъ написалъ пасквиль на Аарона Гилля, и когда его уличили, онъ отпирался и лгалъ. Онъ напечаталъ еще боле гнусный пасквиль на леди Мери Вортли Монтегью, и когда его уличили, онъ лгалъ съ большимъ противъ обыкновеннаго безстыдствомъ и запальчивостью. Онъ расхваливалъ себя и бранилъ своихъ враговъ подъ чужими именами. Онъ воровалъ у себя свои собственныя письма и потомъ поднималъ крикъ, что его обокрали. Кром обмановъ, совершенныхъ имъ изъ злобы, страха, корысти или тщеславія, были еще обманы, сдланные, кажется, единственно изъ любви къ искусству. Онъ привыкъ къ хитростямъ, и обманывать всхъ, имвшихъ съ нимъ дло, доставляло ему удовольствіе. Каковы бы ни были его цли, онъ всегда предпочиталъ окольные пути прямымъ. Несомннно, что Попъ чувствовалъ настолько любви и уваженія къ Болингброку, насколько это было въ его натур. Однако, едва Попъ усплъ умереть, какъ открылось, что онъ единственно изъ любви къ плутовству, оказался виновнымъ въ грубомъ обман относительно Болингброка.
Нтъ ничего натуральне того, что подобный человкъ приписываетъ другимъ то же, что чувствуетъ самъ. Ему предлагаютъ прямое, правдоподобное, толковое объясненіе. Онъ увренъ, что это все выдумки. Относительно его поступаютъ не только въ высшей степени добросовстно, но даже дружески. Онъ убжденъ, что эти поступки просто прикрываютъ низкую интригу, цль которой обезчестить и раззорить его. Напрасно стали бы требовать у него доказательствъ. Онъ не иметъ и не нуждается ни въ какихъ, кром тхъ, которыя находитъ въ своемъ собственномъ сердц.
Мы не знаемъ достоврно, дйствительно ли нападки Попа заставили Аддисона въ первый и послдній разъ прибгнуть къ мщенію. Мы знаемъ эту исторію только отъ Попа, который разсказываетъ ее такимъ образомъ. Появился памфлетъ, содержавшій въ себ порицанія, живо затронувшія Попа. Какого рода были эти порицанія и имлъ ли онъ право жаловаться на нихъ,— мы не имемъ возможности ршить теперь. Графъ Воррикъ, испорченный и сумасбродный юноша, питавшій къ Аддисону то чувство, какое обыкновенно подобные юноши питаютъ къ своимъ лучшимъ друзьямъ, сказалъ Попу — справедливо ли или нтъ — что этотъ памфлетъ былъ написанъ по указанію Аддисона. Когда мы подумаемъ, какъ преувеличиваются всякія исторіи, переходя даже отъ одного честнаго человка къ другому, и вспомнимъ при этомъ, что ни Попъ, ни графъ Воррикъ не имютъ права на названіе честныхъ людей, то мы не очень расположены придавать большое значеніе этому анекдоту.
Достоврно одно, что Попъ пришелъ въ ярость. Онъ уже сдлалъ очеркъ характера Аттика въ проз. Полный гнва, онъ обратилъ эту прозу въ блестящіе и энергичные стихи, которые каждый знаетъ наизустъ, или долженъ бы знать наизусть, и послалъ ихъ къ Аддисону. Одно обвиненіе, очень искусно выдвинутое Попомъ, было вроятно, не безъ основанія. Мы готовы врить, что Аддисонъ черезчуръ любилъ предсдательствовать въ кружк смиренныхъ друзей. Что касается до другихъ обвиненій, заключавшихся въ этихъ знаменитыхъ стихахъ, то врядъ ли доказана справедливость хотя одного изъ нихъ, а нкоторыя несомннно-ложны. Что Аддисонъ не имлъ обыкновенія ‘губить слабой похвалой’, это видно изъ безчисленныхъ мстъ въ его сочиненіяхъ, а особенно изъ тхъ, гд онъ говоритъ о Попъ. И не только несправедливо, но просто смшно характеризовать человка, устроившаго благосостояніе почти каждаго изъ его близкихъ друзей, ‘столь обязательнымъ, что онъ никогда не обязывалъ.’
Мы не можемъ сомнваться, что Аддисона глубоко уколола сатира Попа. Въ высшей степени вроятно и то, что онъ сознавалъ въ себ одну изъ слабостей, въ которыхъ его упрекали. Но мы твердо вримъ, что въ своемъ сердц онъ нашелъ оправданіе важнйшей часта обвиненія. Онъ остался вренъ себ. Оружіемъ сатирика онъ умлъ владть еще лучше, чмъ Попъ, и за темой тоже не стало бы дло. Уродливое и болзненное тло, одушевляемое еще боле уродливымъ и болзненнымъ духомъ, злость и зависть, слегка прикрытыя благородными доброжелательными чувствами, подобными тмъ, которыми сэръ Питеръ Тизль восхищался въ м-р Джозеф Сореес, слабое, болзненное распутство, гнусная любовь къ грязнымъ и мерзостнымъ образамъ — вотъ свойства, какими геній, мене могучій, чмъ тотъ, которому мы обязаны ‘Зрителемъ’, могъ бы легко возбудить смхъ и ненависть человчества. Сверхъ того, Аддисонъ имлъ въ своемъ распоряженіи другія средства мщенія, которыми дурной человкъ не посовстился бы воспользоваться. Онъ былъ человкомъ власти. Попъ былъ католикъ, а въ эти времена, министру было легко досадить самому невинному католику безчисленными мелкими обидами. Попъ, почти двадцатью годами позже, говорилъ, что ‘только снисходительность правительства позволяла ему жить въ поко’. ‘Примите въ разсчетъ, восклицаетъ онъ, непріятности, которыя человкъ съ всомъ и высокимъ положеніемъ можетъ причинить частному лицу, въ силу уголовныхъ законовъ и другихъ невыгодъ’. Пріятно подумать, что единственное мщеніе Аддисона состояло въ томъ, что онъ написалъ въ ‘Фригольдеръ’ горячую похвалу ‘Иліад‘ и убждалъ всхъ друзей просвщенія вписать свое имя въ листъ подписчиковъ. Судя по изданнымъ уже образцамъ, нельзя сомнваться, говорилъ онъ, что художественная рука Попа сдлаетъ для Гомера то же, что Драйденъ сдлалъ для Виргилія. Съ этого времени и до конца жизни онъ дйствовалъ относительно Попа, по собственному признанію послдняго, съ полной справедливостью. Дружба, разумется, пришла къ концу.
Одною изъ причинъ, побудившихъ графа Воррика разъиграть въ этой исторіи безчестную роль сплетника, могло быть неудовольствіе, возбужденное предстоявшимъ бракомъ между его матерью и Аддисономъ. Вдовствующая графиня, происходившая изъ почтеннаго и стариннаго рода Миддльтоновъ изъ Чэрка, рода, который, во всякой другой стран, кром Англіи, былъ бы названъ аристократичнымъ, жила въ Голландъ-Гаус. Аддисонъ, въ теченіе нсколькихъ лтъ, занималъ въ Чельси маленькій домъ, бывшій прежде жилищемъ Нилли Гвиннъ. Теперь Чельси составляетъ часть Лондона, и Голландъ-Гаусъ можетъ назваться городскимъ домомъ. Но во дни Анны и Георга I молочницы и охотники бродили между зелеными изгородами и по полямъ, покрытымъ маргаритками, который ткнулись отъ Кенсингтона почти до береговъ Темзы. Аддисонъ и лэди Воррикъ были дачными сосдки и и сдлались искренними друзьями. Великій писатель и ученый пытался отвлечь юнаго лорда отъ фешенебльныхъ забавъ, состоявшихъ въ томъ, чтобы колотить городскихъ сторожей, бить окна, скатывать женщинъ въ бочкахъ съ Гольборнъ-Гилля, онъ пытался пріохотить его къ серьзнымъ занятіямъ и добродтельной жизни. Впрочемъ, эти благонамренныя усилія принесла мало пользы и ученику, и учителю. Лордъ Воррикъ сдлался кутилой, а Аддисонъ влюбился. Поэты славили зрлую красоту графини такимъ языкомъ, который заставляетъ насъ думать, что она была прекрасная женщина, даже принимая въ разсчетъ, что въ язык этомъ много лести, а ея знатность, безъ сомннія, усиливала ея прелесть. Сватовство продолжалось долго. Видно по всему, что надежды влюбленнаго поднимались и упадали согласно съ тмъ, какъ шли дла его партіи. Наконецъ, его привязанность сдлалась до того извстной, что, когда онъ въ послдній разъ отправился въ Ирландію, Роу написалъ нсколько утшительныхъ стиховъ Хло въ Голландъ-Гаус. Намъ кажется немного страннымъ, что въ этихъ стихахъ Аддисонъ названъ Лицидомъ, имя, не предвщавшее ничего хорошаго юнош, готовящемуся переплыть каналъ св. Георгія.
Наконецъ Хлся сдалась. Дйствительно, Аддисонъ могъ говорить съ ней, какъ съ равной. Онъ имлъ основаніе разсчитывать на должность еще выше той, которой уже достигъ. Онъ получилъ наслдство отъ брата, умершаго мадрасскимъ губернаторомъ. Онъ купилъ помстье въ Воррикшир, при възд въ которое его привтствовалъ очень сносными стихами одинъ изъ сосднихъ сквайровъ, поэтическій охотникъ за лисицами, Вилліамъ Сомервиль. Въ Август 1716 г. газеты объявляли, что Джозефъ Аддисонъ, эсквайръ, знаменитый авторъ многихъ превосходныхъ сочиненій, въ стихахъ и проз, женился на вдовствующей графин Воррикъ.
Теперь онъ поселился въ Голландъ-Гаус, который можетъ похвалиться большимъ числомъ обитателей, отличавшихся въ политической и литературной исторіи, нежели вс другіе честные дома въ Англіи. Его портретъ и теперь еще виситъ тамъ. Черты пріятны, цвтъ лица замчательно хорошъ, но въ выраженіи мы видимъ скоре кротость характера, чмъ силу и проницательность ума.
Вскор посл брака онъ достигъ крайней степени гражданскаго величія. Въ теченіе нкотораго времени, внутренніе раздоры колебали вигское правительство, Лордъ Таунзгендъ стоялъ въ глав одной партіи, лордъ Сондерландъ во глав другой. Наконецъ, весной 1717 г. Сондерландъ восторжествовалъ. Таунзгендъ, сопровождаемый Вальполемъ и Коуперомъ, удалился отъ длъ. Сондерландъ принялся пересоздавать министерство и Аддисонъ получилъ мсто статсъ-секретаря. Достоврно извстно, что его убждали взять печать, отъ которой онъ отказался. Не трудно было найти людей, въ равной степени свдущихъ въ офиціальномъ длопроизводств, и его сотоварищи знали, что не могутъ разсчитывать на его помощь въ дебатахъ. Возвышеніемъ своей популярности онъ былъ обязанъ своей безукоризненной честности и литературной слав.
Но едва Аддисонъ вступилъ въ кабинетъ, какъ его здоровье стало ослабвать. Отъ перваго серьзнаго приступа болзни онъ оправился осенью, и Винсентъ Борнъ, бывшій тогда въ Троицкой коллегіи Кембриджскаго университета, восплъ его выздоровленіе въ латинскихъ стихахъ, достойныхъ самого Аддисона. Вскор болзнь вернулась, я слдующей весной, сильная одышка помшала Аддисону отправлять свои обязанности по служб. Онъ отказался отъ своего мста, которое перешло къ его пріятелю Краггзу, молодому человку, который своими природными блистательными, хотя мало развитыми воспитаніемъ, дарованіями, пріятной наружностью и привлекательными манерами расположилъ къ себ общество, и еслибъ остался живъ, былъ бы вроятно самымъ грознымъ противникомъ Вальполя.
Джозефа Юма еще не было. Поэтому, министры имли возможность назначить Аддисону пенсіонъ въ тысячу-пятьсотъ ф. с. въ годъ. Біографы не говорятъ, въ какой форм давался этотъ пенсіонъ, а освдомляться объ этомъ нтъ времени. По достоврно то, что Аддисонъ не покидалъ своего мста въ палат общинъ.
Спокойствіе духа и тла повидимому возстановило его здоровье я онъ радостно благодарилъ Бога, освободившаго его разомъ и отъ должностей отъ одышки. Казалось, передъ нимъ было много лтъ, и онъ задумалъ много сочиненій: трагедію на смерть Сократа, переводъ Псалмовъ и трактатъ объ очевидности Христіанства. Отъ послдняго сочиненія остался намъ отрывокъ, безъ котораго мы могли бы легко обойтись.
Но роковой недугъ скоро вернулся и восторжествовалъ надъ всми медицинскими средствами. Грустно думать, что послдніе мсяцы такой жизни были омрачены, какъ семейными такъ и политическими неудовольствіями. Если врить слуху, который скоро распространился, былъ везд принятъ и опровергнуть котораго намъ нечмъ, — жена Аддисона была надменной и властолюбивой женщиной. Говорили, что пока его здоровье было хорошо, онъ съ радостью бжалъ отъ вдовствующей графини и ея великолпной столовой, сверкавшей позолоченными девизами дома Ричей — въ какую-нибудь таверну, гд онъ могъ за бутылкой бордоскаго посмяться и потолковать о Виргиліъ и Буало, съ друзьями счастливйшаго времени. Впрочемъ, и изъ этихъ друзей не вс оставались у него. Различныя причины постепенно отдалили сэра Ричарда Стиля. Онъ считалъ себя за человка, претерпвшаго мученичество за политическіе принципы, и требовалъ, когда партія виговъ восторжествовала, вознагражденія за то, что перенесъ, когда она находилась въ борьб. Вожди виговъ посмотрли на его требованія съ другой точки зрнія. Они полагали, что онъ своей дерзостью и блажью повредилъ какъ имъ, такъ и себ, и хотя не пренебрегали имъ совершенно, но раздавали ему милости довольно скупо. Естественно, что онъ сердился на нихъ, и особенно на Аддисона. Но, кажется, больше всего раздражало сэра Ричарда возвышеніе Тиккклля, котораго на 30-мъ году Аддисонъ сдлалъ товарищемъ статсъ-секретаря, между тмъ какъ онъ, издатель ‘Болтуна’ и ‘Зрителя’, авторъ ‘Кризиса’, членъ за Стокбриджъ, подвергавшійся гоненію за твердую приверженность къ Ганноверскому дому, принужденъ былъ, почти въ пятьдесятъ лтъ, посл долгихъ просьбъ и жалобъ довольствоваться долей въ привилегіи Дрюриленскаго театра. Стиль самъ говоритъ въ знаменитомъ письм къ Конгриву, что Аддисонъ, своимъ предпочтеніемъ къ Тиккеллю ‘возбудивъ глубокую непріязнь джентльменовъ’, и по всему видно, что Стиль былъ однимъ изъ этихъ негодующихъ джентльменовъ.
Пока бдный сэръ Ричардъ стовалъ на то, что онъ называлъ недоброжелательствомъ Аддисона, возникла новая причина ссоры между ними. Новый расколъ раздиралъ партію виговъ, уже раздвоенную между собою. Внесли знаменитый билль, ограничивавшій число перовъ. Гордый герцогъ Сомерсетъ, первый въ раду между тми аристократами, религія которыхъ позволяла имъ засдать въ парламент, былъ номинальнымъ авторомъ этой мры. Но поддерживалъ, и по правд сказать, задумалъ ее первый министръ.
Мы убждены, что билль этотъ былъ въ высшей степени вреденъ, и боимся, что причины, побудившія Сондерланда составить его, не длали ему чести. Но нельзя отрицать, что онъ поддерживался многими изъ лучшихъ и благоразумнйшихъ людей того времени. И тутъ нтъ ничего страннаго. На памяти поколнія, бывшаго тогда въ полной пор возмужалости, королевская прерогатива такъ грубо злоупотреблялась, что на нее все-еще смотрли съ опасеніемъ, можетъ быть и неумреннымъ, принимая въ разсчетъ то особенное положеніе, въ какомъ стоянъ тогда Брауншвейгскій домъ. По мннію виговъ, послднее министерство королевы Анны грубо злоупотребляло особенной прерогативой созданія перовъ, и даже торіи согласились, что ея величество, наполняя, какъ это потомъ называли, верхнюю палату, могла оправдываться только крайностью. По мннію многихъ высокихъ авторитетовъ, теорія англійской конституціи состояла въ томъ, что три независимыя власти, государь, аристократія и общины должны постоянно сдерживать другъ друга. Если эта теорія основательна, то изъ нея, кажется, слдуетъ, что ставить одну изъ этихъ властей подъ полнйшій контроль двухъ другихъ — будетъ нелпостью. По если бы число перовъ было неограниченно, то нельзя отрицать, что верхняя палата была бы подъ контролемъ короны и палаты общинъ и только ихъ умренности была бы обязана той властью, какую удалось бы ей сохранить.
Стиль сталъ на сторону оппозиціи, Аддисонъ — на сторону министерства. Стиль, въ газет, называемой ‘Плебей’, запальчиво нападалъ на билль. Сондерландъ призвалъ на помощь Аддисона, и послдній поспшилъ на призывъ. Онъ отвчалъ въ газет ‘Старый Вигъ‘, и дйствительно опровергнулъ доводы Стиля. Намъ нижется, что первыя посылки обоихъ противниковъ были ложны, что, опираясь на эти посылки, Аддисонъ разсужалъ послдовательно, а Стиль плохо, отчего и произошло, что первый пришелъ къ ложному заключенію, а второй — наткнулся на истину. Въ отношеніи слога, ума и гуманности Аддисонъ сохранилъ свое превосходство, Хотя труды его въ ‘Старомъ Виг‘ вовсе не принадлежатъ къ числу его удачнйшихъ сочиненій.
Сначала оба анонимные оппонента соблюдали законы приличія. Но на конецъ Стиль такъ забылся, что дошелъ до низкаго обвиненія главныхъ членовъ администраціи въ безнравственности. Отвтъ Аддисона былъ строгъ, но по нашему мннію не настолько, насколько заслуживалъ того такой важный проступокъ противъ нравственности и приличіи, и, несмотря на свой справедливый гнвъ, онъ ни на минуту не забылъ законовъ хорошаго вкуса и благовоспитанности. Мы считаемъ своимъ долгомъ изложить одну клевету, которая часто повторялась и до сихъ поръ еще не встрчала противорчія. Въ ‘Biographeа Britannica’ показано, что Аддисонъ называлъ Стиля ‘маленькій Дикки’. Это повторялъ Джонсонъ, которому оно простительно, потому что онъ никогда не видалъ ‘Старого Вига’ повторяетъ и м-съ Эйкинъ, которой это мене простительно, потому что она видла ‘Старого Вига‘. Правда, что слова ‘маленькій Дикки’ попадаются въ ‘Старомъ Виг‘ и что Стиля звали ‘Ричардомъ’. Также справедливо и то, что слова ‘маленькій Исаакъ’ попадаются въ ‘Дуэнь‘ и что Ньютона звали Исаакъ. Но мы съ полной увренностью утверждаемъ, что между ‘маленькимъ Дикки’ Аддисона и Стилемъ такъ же мало общаго, какъ между ‘маленькимъ Исаакомъ’ Шеридана и Ньютономъ. Примняя выраженіе ‘маленькій Дикки’ къ Стилю, мы отнимаемъ у очень оживленной и умной страницы не только всякое остроуміе, но и всякій смыслъ. ‘Маленькій Дикки’ было прозвище Генри Норриса, актера замчательно маленькаго роста, но съ большимъ юморомъ, игравшаго ростовщика Гомеца, весьма популярную роль въ Драйденовомъ ‘Испанскомъ монах‘. {Мы выпишемъ весь параграфъ. Мы не въ состояніи объяснить себ, какимъ образомъ онъ могъ быть ложно понятъ.
‘Но главная забота нашего автора — бдная палата общинъ, которую онъ представляетъ обнаженною а беззащитною, когда корона, теряя эту прерогативу, будетъ имть мене возможности охранять ее противъ самовластія палаты лордовъ. Кто можетъ удержаться отъ смха, когда испанскій монахъ разсказываетъ намъ, какъ маленькій Дикки, въ роли Гомеца, нападаетъ на полковника, который однимъ нахмуривавьемъ бровей могъ напугать его до-смерти? Этотъ Гомецъ, говоритъ онъ, налетлъ на него, какъ драконъ, повалилъ его, такъ какъ дьяволъ былъ силенъ въ немъ, и сыпалъ на него удары за ударами, и падкой, и кулакомъ, а бдный полковникъ, будучи простертъ на земл, переносить все это съ самымъ христіанскимъ терпніемъ. Неправдоподобность факта всегда возбуждаетъ смхъ въ слушателяхъ, и, принимая въ разсчетъ прежнее поведеніе британской палаты общинъ, я ршаюсь ручаться за то, что она не будетъ ни такою смирною, ни такою слабою, какъ предполагаетъ нашъ авторъ’.}
Заслуженный упрекъ, полученный Стилемъ, хотя и былъ смягченъ нсколькими ласковыми и вжливыми выраженіями, чрезвычайно раздражилъ его. Его возраженіе было очень дко, хотя не сильно, отвта не послдовало. Аддисонъ быстро спшилъ къ могил, и надо предполагать, не былъ расположенъ ссориться съ старымъ пріятелемъ. Его болзнь кончилась водяной. Онъ страдалъ долго и мужественно. Но наконецъ, покинулъ всякую надежду, распростился съ своими докторами и спокойно приготовился къ смерти.
Свои сочиненія онъ поручилъ заботамъ Тиккклла, и за очень немного дней до своей смерти поскатилъ ихъКгаггзу въ письм, написанномъ съ мягкимъ и граціознымъ краснорчіемъ субботняго ‘Зрителя’. Въ этомъ послднемъ сочиненіи онъ говорилъ о своей приближающейся смерти въ такихъ мужественныхъ, веселыхъ и нжныхъ выраженіяхъ, что трудно читать ихъ безъ слезъ. Въ то же время онъ усердно поручалъ Тиккилла вниманію Краггза.
Спустя нсколько часовъ посл окончанія имъ этого посвященія, Аддисонъ послалъ просить Гея, существовавшаго тогда своими остротами на счетъ города, придти въ Голландъ-Гаусъ. Гей пришелъ и встртилъ очень ласковый пріемъ. Къ его удивленію, умирающій умолялъ его о прощеніи. Бдный Гей, самое добродушное и простодушное существо, не могъ себ представить, что-такое онъ долженъ прощать. Видно было, что воспоминаніе о какой-то несправедливости, которую онъ очень желалъ загладить, тяготило умъ Аддисона. Онъ находился въ состояніи крайняго изнеможенія, и безъ сомннія, разлука была дружескою съ обихъ сторонъ. Гвй предполагалъ, что при двор былъ составленъ планъ дать ему какое-нибудь выгодное мсто и что планъ этотъ былъ уничтоженъ вліяніемъ Аддисона. Это весьма вроятно. Гві былъ очень преданъ королевской фамиліи. Но въ царствованіе королевы онъ превозносилъ Болингброка и находился въ связи съ многими торіями. Нтъ ничего страннаго, что Аддисонъ, въ жару борьбы, считалъ себя вправ помшать возвышенію человка, котораго принималъ за своего политическаго врага. Нтъ ничего страннаго и въ томъ, что разсматривая всю свою жизнь и тщательно взвшивая вс побужденія своихъ дйствія, онъ подумалъ, что съигралъ недобрую и невеликодушную роль, воспользовавшись своимъ могуществомъ противъ несчастнаго литератора, безвреднаго и безпомощнаго, подобно ребенку.