Разказы каспиійскаго моряка
Житье-бытье астраханскихъ моряковъ
К. Петриченко.
‘Русскій Встникъ’, No 6, 1857, т. 9
Житье-бытье астраханских моряков, Петриченко Кирилл Никифорович, Год: 1857
Время на прочтение: 31 минут(ы)
На Каспійскомъ мор, въ самомъ далекомъ уголк его, на границ, гд Персіяне вчно враждуютъ съ Трухменами, есть обширный заливъ Астрабадскій и въ немъ небольшой песчаный островокъ, называемый Амуръ-аде. Островъ самъ по себ ничего не значитъ, онъ не великъ и не важенъ, но на немъ находится морская станція, и горсть моряковъ осуждена проводить тамъ и зиму и лто. Въ то время, о которомъ я разказываю, то-есть въ 1852 году, отрядъ военныхъ судовъ, находящійся при станціи, состоялъ изъ двухъ шхунъ, брига, парохода и транспорта, я также со шхуною, которою командовалъ, назначенъ былъ войдти въ составъ отряда.
Нельзя сказать, чтобъ, отправляясь изъ Астрахани въ Астрабадскій заливъ, очень радовался тотъ, на чью долю это выпадало. Не говоря уже о дурномъ климат и разныхъ лишеніяхъ, съ ноября мсяца и до половины апрля сообщеніе между заливомъ и русскими портами было не больше двухъ разъ, а такъ какъ въ Персидскомъ царств почты нтъ, то слдовательно не было никакой возможности получить всточку изъ Россіи.
На пути изъ Астрахани въ Астрабадъ я зашелъ въ городъ Баку, чтобы, какъ говоритъ моряки, освжиться, и потомъ уже пустился по южной части Каспія къ своей станціи. Южная часть Каспійскаго моря отличается продолжительными штилями, которые бываютъ тамъ столь же часто, сколь рдко встрчаются въ сверной и средней части его. Въ штиль кораблю плохо плавать, но шхуна моя имла то рдкое достоинство, что была необыкновенно легка, довольно было малйшаго движенія въ воздух, чтобы ее двинуть. Несмотря однакожь на то, ровно шесть дней плылъ я отъ Баки до Астрабада. Правда, вовсе это время не было ни малйшей качки, погода стояла ясная, море было спокойно какъ зеркало.
На шестой день завидли мы на горизонт синюю полосу Астрабадскихъ горъ, и къ вечеру подошли на видъ трухменскаго берега. Мста все знакомыя, не разъ бывалъ я тутъ, и потому спокойно могъ бы ночью продолжать свои путь и войдти въ заливъ, однако втеръ стихъ совершенно и надобно было стать на якорь. На разсвт подулъ легкій втерокъ съ берега, и мы снова подняли якорь, поставили паруса и пустились въ путь. Горы были покрыты густымъ туманомъ, но вправо къ западу солнце свтило ясно, и въ зрительную трубу можно было разсмотрть на горизонт небольшое темное пятно и около него мачты судовъ. Это была цль моего плаванія, островъ Амуръ-аде.
Подходя ближе и ближе къ острову, я не могъ надивиться, едва узнавая его, въ пять лтъ, которыя я не былъ тамъ, онъ очень измнился. Пустынный и совершенно голый, онъ походилъ тогда на песчаный бугорокъ, выдавшійся изъ моря, на немъ былъ только маленькій домикъ для лазарета, часовня и пекарня, а теперь я видлъ церковь, много домиковъ и даже, что еще удивительне, нсколько деревьевъ.
Островъ Амуръ-аде занятъ былъ для нашей станціи съ 1842 года. Въ это время впервые приказано было отряду военныхъ судовъ находиться въ залив для защиты береговъ Персіи отъ нападенія трухменскихъ разбойниковъ. Моряки, имвшіе во владніи своемъ только одинъ этотъ островокъ, употребили вс средства, чтобы сдлать его сколько нибудь удобнымъ для жительства. На Амуръ-аде былъ только одинъ песокъ, пропитанный морскою солью, а потому стали возить землю съ материка Персіи, на лодкахъ и транспортныхъ судахъ: работа не легкая. Начали сажать разныя растенія, деревья, правда, все это очень худо принималось,— но чего не сдлаетъ твердая воля человка! Въ десять лтъ островъ измнился совершенно, и на немъ есть уже зелень, хотя все еще очень бдная.
Было воскресенье, когда я тихо подходилъ къ Амуръ-аде, обдня еще не начиналась, вс офицеры и команда были на своихъ судахъ. Минута торжественная для командира вновь приходящаго судна: хочется подойдти такъ, чтобы стать на якорь въ самую середину судовъ и сдлать это не задвая никого, что было бы очень не вжливо. Несмотря на тсноту Амурадскаго рейда, маневръ этотъ удался мн совершенно, потому что шхуна была такъ послушна рулю, что съ нею не опасно было пускаться въ самыя узкія мста. Въ ту минуту, когда я отдавалъ якорь, начальникъ станціи, капитанъ-лейтенантъ С., пріхалъ съ берега на пароход, на которомъ поднятъ былъ его брейдвымпелъ, и потому я также похалъ къ нему туда съ рапортомъ.
Командиръ парохода, лейтенантъ Р., былъ мои старый товарищъ, но мы не видались съ нимъ боле трехъ лтъ, и теперь я едва узналъ его: долгое пребываніе въ южномъ климат оставило на немъ слды свои, онъ казался старе шестью годами.
— Павелъ, неужели это ты? какъ же ты постарлъ! вскричалъ я, всходя на палубу парохода.
— Какъ видишь, отвчалъ онъ,— мы живемъ здсь годъ за два, поживи здсь, такъ узнаешь въ чемъ дло.
Я помнилъ Павла, когда-то полнаго жизни и энергіи, огонь горлъ въ глазахъ его, когда онъ говорилъ о чемъ съ одушевленіемъ, теперь передъ мною былъ высокій худощавый мущина съ желтоватымъ цвтомъ лица и съ какою-то вялостію въ движеніяхъ, онъ даже и говорилъ съ какимъ-то усиліемъ.
— Пойдемъ въ каюту! отрядный ждетъ тебя, сказалъ онъ.
Мы спустились внизъ. Отрядный начальникъ, принявши рапортъ, оставилъ тотчасъ видъ начальника, и мы стали дружески бесдовать, вскор съхались на пароходъ и другіе командиры судовъ. Я не могъ довольно надивиться, смотря на ихъ лица: вс имли желтоватый отливъ, вс они и говорили и смялись, но такъ, какъ будто этого отъ нихъ кто-нибудь требовалъ, на лиц каждаго было написано: мн все равно. Такъ однообразіе жизни погружаетъ человка въ совершенную апатію, нтъ горя, нтъ и радостей. День прошелъ, — его не жаль, день наступилъ,— ему не рады: вотъ весь бытъ астрабадскихъ крейсеровъ. Между ними я былъ еще бравымъ молодцомъ.
Наблюдая ближе своихъ сослуживцевъ, я замтилъ между нкоторыми изъ нихъ какую то непріязнь, это сильно встревожило меня. Худо, ежели между горстью людей, отдаленныхъ отъ свта и безпрестанно между собою сталкивающихся, заберется несогласіе, это ржавчина, которая стъ медленно, но врно.
Заблаговстили къ обдн, и мы вс отправились въ церковь. Чудно было слушать мн слова литургіи тамъ, гд я помню еще какъ было пусто и дико. Маленькая церковь наполнилась молельщиками съ суровыми и загорлыми лицами, въ окна видны были съ одной стороны безконечная равнина моря, а съ другой темно-синія Астрабадскія горы.
Изъ церкви мы вс отправились къ начальнику отряда и остались у него на весь день, это обычай астрабадскихъ крейсеровъ. Посл обда — карты, вечеромъ — ужинъ, а потомъ вс отправились по своимъ кораблямъ. Было еще не поздно, я захалъ на пароходъ, впечатлнія всего дня требовали многихъ объясненій, и мн хотлось потолковать съ Павломъ.
Онъ ухалъ прежде меня, и я нашелъ его сидвшимъ въ кают въ любимомъ его положеніи, съ поднятыми кверху по-американски ногами.
— Здравствуй, Павелъ.
— Здравствуй.
— Если ты не хочешь спать, будемъ о чемъ-нибудь толковать, сказалъ я.
— Говори, промолвилъ онъ, нехотя раскрывая губы.
— Говорить мн нечего, я хочу разговаривать, а говорить одинъ я и самъ небольшой охотникъ.
— Какъ хочешь, а я люблю только слушать.
— Но что сдлалось съ тобой, Павелъ? ты никогда не былъ такъ лнивъ, откуда такая апатія?
— Поживи здсь побольше, сказалъ онъ,— ты самъ почувствуешь, какъ понемногу застынетъ въ теб вся энергія души. Ты еще можешь сильно чувствовать, а я нтъ, мн все равно, что бы ни длалось вокругъ меня: для меня это дло стороннее, впечатлнія вншнія не производятъ на меня ровно ничего, а своихъ собственныхъ, которыя являются, когда воображеніе еще пылко, также нтъ.
— Но можно ли жить, не чувствуя, что живешь? спросилъ я.
— Врно можно, поживи здсь, съ тобою то же будетъ, отвчалъ онъ.
— Если это такъ, то почему же я замтилъ между вами какую-то непріязнь? откуда она?
— А я почемъ знаю? отвчалъ онъ: — если мн длаютъ какую-нибудь непріятность, то чтобы въ другой разъ избжать ея, я ни съ кмъ не говорю.
— Теперь поздно, я не хочу съ тобою спорить, но ты самъ виноватъ не меньше другихъ, сказалъ я: — прощай, прізжай завтра ко мн обдать.
— Хорошо, прощай.
Мы разстались.
На другой день, желая сдлать первый опытъ примиренія моихъ товарищей, я позвалъ къ себ на обдъ всхъ командировъ. Они пріхали, но Павла не было, это меня очень раздосадовало, и вечеромъ я похалъ къ нему на пароходъ.
Я нашелъ его по обыкновенію въ любимомъ его положеніи, онъ не сказалъ ни слова, когда я вошелъ въ каюту.
— Ты поступилъ глупо, сказалъ я.
— Можетъ-быть! а мн такъ казалось хорошо, отвчалъ онъ.
— Отчего ты не пріхалъ?
— У тебя былъ К., отвчалъ онъ.
— Что же изъ этого? вдь вчера сидли же вы за однимъ столомъ.
— Тамъ была необходимость, нечего длать, а здсь я воленъ.
— Никто и не отнимаетъ твоей воли,— но для чего же далъ ты мн слово?
— Еслибы не далъ, то ты сталъ бы уговаривать.
Я видлъ, что упрямца еще нельзя скоро свести съ его товарищами и потому все предоставилъ времени.
Въ начал моего разказа говорилъ я, что Астрабадская станція устроена для защиты береговъ персидскихъ отъ нападенія Трухменъ, дикія орды этихъ потомковъ Чингисъ-хана кочуютъ по всему восточному берегу Каспійскаго моря и по степямъ, простирающимся отъ него до Хивы. Земли трухменъ прилежатъ границамъ Персіи и даже многія изъ ихъ племенъ кочуютъ на ея земл, признавая себя данниками шаха, если онъ пришлетъ достаточно войска, чтобы заставить ихъ заплатить подать. Прибрежные Трухмены занимаются рыболовствомъ около своихъ береговъ и рыбу продаютъ русскимъ купцамъ, приходящимъ для этого изъ Астрахани, но такъ какъ рыболовство бываетъ тамъ только съ января мсяца до половины апрля, то въ остальное время года они производятъ мновую торговлю съ Персіянами. У Трухменъ, на остров Челекене и противулежащемъ полуостров Дардже, есть богатые источники нефти и соли, которыя они добываютъ и, привозя на своихъ лодкахъ къ персидскимъ берегамъ, мняютъ жителямъ на пшеницу, ячмень и сарачинское пшено.
Подъ видомъ торговли, свободно расхаживая по всему персидскому прибрежью, Трухмены, разузнавали мстность, и потомъ ночью, небольшими партіями, нападали на персидскія деревни.
Такъ какъ грабить. у Персіянъ нечего, то Трухмены забирали въ плнъ народъ и заставляли выкупаться. Убійства бывали рдко, потому что Персіяне никогда не защищаются: довольно одного крика Трухменъ, чтобъ Персіяне отъ страха потеряли всю бодрость.
Съ тхъ поръ какъ на Амуръ-аде основалась наша станція, морскіе грабежи почти прекратились, а если случается иногда, что Трухмены ночью проберутся въ заливъ и захватятъ нсколько человкъ Персіянъ, то скоро возвращаютъ ихъ по требованію начальника станціи.
Въ это время однакожь, между Трухменами появилось нсколько удальцовъ, которые убждали ихъ не бояться Русскихъ и ходить на разбой. Каждый день, отъ преданныхъ намъ Трухменъ, получались извстія, что партія разбойниковъ отправляется изъ своихъ ауловъ на лодкахъ въ Персію, не всегда ограничиваясь однимъ заливомъ, но заходя и дальше, къ берегамъ Мазандеранской провинціи. Въ подобныхъ случаяхъ заливъ всегда охранялся вооруженными гребными судами, а вн залива безпрестанно крейсеровали шхуны, составлявшія лучшую силу отряда.
На третій же день, посл прибытія моего въ заливъ, я получилъ приказаніе начальника отряда идти въ Ферахабадъ, куда отправился на лодк извстный трухменскій разбойникъ Гетъ-Козыль. Это случилось вечеромъ, я тотчасъ снялся съ якоря и ночью вышелъ изъ залива. Хотя я очень хорошо зналъ, что мн никакъ не поймать Трухменъ,— у разбойниковъ глаза зорки, и они далеко узнаютъ шхуну, думалъ однакожь, что счастливый случай ночью натолкнетъ меня на лодку.
Попутный втерокъ скоро донесъ шхуну до Ферахабада, мстечка Мазандеранской провинціи, гд бываетъ главная погрузка персидскихъ товаровъ, а потому на рейд находится всегда много судовъ. Когда я пришелъ туда, то засталъ тамъ двнадцать купеческихъ судовъ подъ русскими флагами, но хозяева этихъ судовъ и экипажи ихъ были большею частію бакинскіе Персіяне. Когда я проходилъ мимо ихъ, чтобы стать поближе къ берегу, меня очень удивило и даже испугало, что на нихъ не было замтно ршительно никакого движенія, я думалъ не ограблены ли уже они,— легко быть можетъ, что вмсто одной разбойничьей лодки пришло ихъ нсколько, а одного Трухмена достаточно на пятерыхъ Персіянъ, чтобы взять ихъ въ плнъ. Ставши на якорь, я тотчасъ послалъ шлюпку на одно изъ судовъ, чтобы привезти лоцмана, но шлюпка, приставая поочередно къ каждому изъ нихъ, возвратилась, не нашедши никого, однако офицеръ, здившій на ней, сказалъ мн, что не замтилъ нигд никакихъ слдовъ грабежа. Въ это время отъ берега отвалила цлая флотилія лодокъ, я потребовалъ одну изъ нихъ къ себ, и тутъ узналъ въ чемъ дло. Экипажи судовъ, узнавши отъ прибрежныхъ Персіянъ, что Гетъ-Козыль собрался разбойничать въ Мазандеранъ, вс, не исключая лоцмановъ и даже самихъ хозяевъ, съхали на берегъ и спрятались въ лсу, оставивъ свои корабли въ добычу Трухменамъ. Истинно персидская храбрость: у Гетъ-Козыля на лодк только шесть человкъ, а матросовъ на судахъ набралось бы до восьмидесяти, не считая еще жителей мстечка.
Я объявилъ Персіянамъ, что останусь со шхуною нсколько дней на рейд, и это чрезвычайно обрадовало ихъ, они тотчасъ принялись нагружать свои суда, торопясь кончить эту работу до моего ухода.
На другой день явились ко мн нсколько лоцмановъ съ просьбою конвоировать ихъ суда до Астрабадскаго залива: имъ давно надобно было идти туда за грузами, да боятся Трухменъ. Нтъ ничего скучне какъ конвоировать неуклюжіе корабли каспійскихъ мореходовъ! но длать было нечего, и я согласился, назначивъ имъ черезъ три дня быть готовыми идти со мною въ заливъ.
Мстечко Ферахабадъ расположено по обимъ сторонамъ рчки Мазандеранки, она въ устьи мелка, такъ что только одни персидскія плоскодонныя киржимы могутъ проходить по ней съ грузами, но позади этой отмели, нанесенной морскимъ прибоемъ, глубина увеличивается. Въ рк ловится много красной рыбы, и для этого не далеко отъ устья ея построена ватага, ловлю эту персидское правительство отдаетъ на откупъ. Верстахъ въ пяти отъ устья, на берегу этой же рчки, находятся развалины большаго дворца, построеннаго Аббасомъ Великимъ. Немного уцлло въ Персіи отъ построекъ этого государя, потому что преемники его никогда ихъ не поддерживали. Изъ всего уцлвшаго въ развалинахъ ферахабадскаго дворца, особенно замчателенъ куполъ мечети, сдланный изъ тонкаго тесанаго камня, около четырехъ столтій прошло со времени его постройки, но онъ до сихъ поръ невредимъ, ни одинъ камень не отвалился.
Мстечко Ферахабадъ иметъ довольно значительную вывозную торговлю. Неподалеку отъ него находится городъ Бальфрушъ, откуда идетъ много разныхъ персидскихъ товаровъ, преимущественно хлопчатая бумага, сушеные фрукты и сарачинское пшено, которые тамъ грузятся на суда. Рейдъ Ферахабада совершенно открытый, и при сверныхъ втрахъ тамъ бываетъ жестокое волненіе, такъ что иногда суда по нскольку недль не имютъ сообщенія съ берегомъ, у котораго гуляютъ большіе буруны. Такъ какъ вся торговля наша съ Персіею продолжается только въ теченіе зимнихъ мсяцевъ, и купеческія суда никогда ни длаютъ больше одного рейса, стараясь только быть готовыми къ концу марта, когда открывается сообщеніе съ Астраханью, то потерю времени они не ставятъ ни во что, предпочитая грузиться лучше въ Ферахабад и Мешедесер, нежели въ Астрабадскомъ залив, гд хотя и тихо, но за то цны на товары, по случаю дурныхъ дорогъ, нсколько выше.
Простоявъ три дня въ Ферахабад, я отправился къ своей станціи, вмст съ четырьмя купеческими кораблями, плывшими въ Астрабадскій заливъ. Втеръ былъ попутный, хотя тихій, и я все боялся, что онъ перемнится: тогда бы мн пришлось становиться на якорь вмст съ своими спутниками, которые могутъ ходить только при попутномъ втр.
Къ удовольствію моему, къ ночи втеръ сталъ свже. Хотя Персіянамъ очень желалось стать на якорь, такъ какъ они это всегда длаютъ, чтобы слишкомъ не безпокоиться, однако я объявилъ имъ, что покину ихъ тотчасъ, какъ только они остановятся, и они должны были идти всю ночь, да еще и не убавляя парусовъ, чтобы не отстать отъ шхуны. Такимъ образомъ, на другой день къ вечеру, мы были въ залив, хотя переходъ всего восемьдесятъ миль, но по милости тяжелыхъ моихъ спутниковъ я могъ держать только одни самые малые паруса и потому плылъ цлыя сутки.
Въ недлю, которую мы были въ отсутствіи, на Амуръ-аде ничего не перемнилось, все шло по прежнему. Нтъ радости, нтъ и печали. Товарищи мои хотя все еще косо смотрятъ другъ на друга, но ужь по крайней мр не бгаютъ въ разныя стороны, и то хорошо: бывая часто вмст, поневол свыкнешься.
Между разными лицами, входившими въ составъ астрабадской станціи, былъ непослднимъ персидскій секретарь отряда, мирза Садыкъ, онъ опредленъ былъ отъ миссіи для переписки съ персидскими властями. Мирза Садыкъ — очень умный Персіянинъ, хорошо знаетъ свой языкъ и порядочно говоритъ по-русски, а хитеръ на столько, что могъ земляковъ своихъ, иногда и насъ, обманывать очень ловко. Не разъ сокращалъ онъ намъ скуку длинныхъ зимнихъ вечеровъ, разказывая свои похожденія, особенно за то время, какъ онъ находился первымъ ученикомъ у одного персидскаго пророка, съ которымъ прежде обманывалъ своихъ собратій, а потомъ разсорился, за то, что пророкъ обдлилъ его при длеж собранныхъ денегъ.
Я уже сказалъ, какой охотникъ разговаривать былъ мой товарищъ Павелъ, для него мирза Садыкъ самый лучшій собесдникъ, онъ гладитъ бороду и разказываетъ, а Павелъ сидитъ дремлетъ или слушаетъ, что все равно.
— Въ Сари былъ у меня пріятель мулла Меджидъ, разказывалъ Садыкъ,— очень хорошій человкъ, такой хитрый. Онъ мн сказалъ: ‘мирза Садыкъ, пожалуйте помогайте мн, я хочу учить народъ.’ Я сказалъ:— какъ учить? — народъ скажетъ, надобно сдлать какое-нибудь чудо, а мы какъ сдлаемъ? Позвольте, вы не знаете, сказалъ онъ — я вамъ скажу. Такъ мы съ нимъ поговорили, и потомъ я два мсяца ходилъ къ нему, и мы учились какъ намъ говорить съ нимъ знаками, вотъ напримръ: если взять бороду двумя пальцами, значитъ одно слово, а тремя, такъ другое, взяться за носъ, за ухо, и такъ много разныхъ знаковъ, только все такіе, чтобъ нельзя было замтить. Потомъ, когда мы все знали, могли говорить,— я пойду на базаръ, тамъ скажу одному, другому, какой мулла Меджидъ святой человкъ, какъ онъ знаетъ законъ, онъ все знаетъ, что было и что будетъ, народъ и пойдетъ къ нему и проситъ, чтобъ онъ говорилъ имъ. Онъ сидитъ, все молчитъ и четки перебираетъ, а я сяду у самой двери, и когда кто придетъ, я его на ухо спрошу: пожалуста скажи, какъ васъ зовутъ, онъ скажетъ: Юсуфъ, а я сейчасъ знаками и показываю Меджиду, потомъ я спрошу: зачмъ вы пришли? — а онъ скажетъ: пронесъ письмо. Гд же оно? — Оно у меня въ карман, скажите объ этомъ мулл.— Мулла самъ спроситъ, когда время придетъ, онъ знаетъ, за чмъ вы пришли. Потомъ когда мы кончимъ говорить, я начну читать молитву. Немножко погодя, Меджидъ вдругъ скажетъ: братъ Юсуфъ, ты принесъ мн письмо, оно у тебя въ карман, отдай его Садыку. Народъ все смотритъ и дивится, какъ это онъ узналъ.
— Ну, какія же вы еще чудеса длали? спрашивалъ я мирзу.
— Много длали разныхъ, отвчалъ онъ, — одинъ разъ народу пришло много, вс сидятъ. Меджидъ сказалъ: мирза Садыкъ, пожалуйте дайте гостямъ чай. Я сейчасъ поставилъ самоваръ и тихошько положилъ въ него сахару, потомъ принесъ и при всхъ сдлалъ чай. Учитель, я сказалъ, у насъ сахару нтъ. Онъ сказалъ: вотъ тутъ есть сахаръ, возьмите. Я взялъ на блюдечк немножко маленькихъ кусочковъ и говорю: этого мало, гостей много. Онъ разсердился и сказалъ: не ваше дло, сахару довольно. Я сталъ наливать чай, положилъ въ каждую чашку немножко сахару и подалъ, чай былъ очень сладкій. Вс такъ удивлялись.
— Такъ вы только въ Сари длали чудеса? спросилъ я разкащика.
— Нтъ, отвчалъ Садыкъ,— мы много ходили, прежній министръ мирза Хаджи-Агасы насъ въ Тегеранъ призывалъ, мы и тамъ были. Онъ много далъ денегъ Меджиду.
— Какое же тамъ вы сдлали чудо?
— Одинъ разъ, отвчалъ Садыкъ,— мы пошли гулять въ садъ, народу много, все ходитъ за Меджидомъ и проситъ, чтобъ онъ показалъ чудо, въ это время мы подошли къ куч померанцевъ, они лежали на земл, я взялъ тихонько одинъ, сдлалъ на немъ дырочку и воткнулъ въ него дв пшеницы, опять положилъ въ кучу и показалъ знаками Меджиду. Тогда онъ сказалъ народу: вы все просите чуда, а Богъ не велитъ мн длать большого, этимъ играть не хорошо, вотъ здсь лежитъ куча померанцевъ, вы знаете, что въ нихъ есть горькія зерна, скажите, какія хотите, чтобъ они были? — я стоялъ ближе всхъ къ Меджиду и говорю: учитель, когда Адамъ согршилъ, и Богъ его выгналъ изъ рая, то онъ сказалъ, чтобы онъ самъ нашелъ себ хлбъ: пусть въ померанц будетъ пшеница. Тогда Меджидъ наклонился, взялъ тотъ померанецъ, который я положилъ, далъ его одному старику и сказалъ: разржьте его и посмотрите, что тамъ есть. Когда померанецъ разрзали и нашли въ немъ пшеницу, вс очень удивлялись и сказали: это пророкъ.
— Ну, а не было такихъ Персіянъ, которые бы говорили вамъ и говорили другимъ, что вы обманщики? спросилъ я Садыка.
— Былъ, отвчалъ онъ,— въ Баль-Фруш одинъ сеидъ, очень хорошій человкъ, онъ не врилъ намъ и никогда не приходилъ, намъ очень хотлось, чтобъ онъ также врилъ, потому что народъ его очень слушался.
— Какъ же вы переманили его на свою сторону? спросилъ я мирзу.
— Онъ долго не ходилъ и потомъ одинъ разъ пришелъ. Меджидъ сидлъ въ углу, а я, какъ увидлъ, что сеидъ идетъ, легъ и прикинулся спящимъ. Сеидъ пришелъ, слъ возл Меджида и сталъ съ нимъ говорить, а я все такъ вздыхаю, какъ будто во сн мн очень тяжело. Сеидъ говоритъ: мирза Садыкъ не хорошо спитъ, его надобно разбудить. — Нтъ, сказалъ тогда Меджидъ,— оставьте его, ему очень теперь хорошо, онъ очень хорошо видитъ во сн.— Если вы знаете что онъ видитъ, сказалъ сеидъ, такъ скажите.— Подождите, отвчалъ Меджидъ, онъ встанетъ, такъ самъ скажетъ. Тогда сеидъ сталъ его очень просить, чтобъ онъ сказалъ ему мой сонъ.— Мирза Садыкъ, сказалъ тогда Меджидъ потихоньку, теперь видитъ большой садъ, тамъ такъ хорошо, что и сказать нельзя, въ саду на земл сидятъ шесть пророковъ, и тутъ же подальше отъ нихъ стою я, у воротъ сада стоятъ два ангела на часахъ и никого не пускаютъ, вдругъ тамъ сдлался шумъ, одинъ пророкъ спросилъ: отчего это? тогда ангелъ сказалъ: сеидъ пришелъ, онъ говоритъ, ему можно войдти въ садъ, онъ очень хорошо длалъ на земл и исполнялъ законъ. Тогда пророкъ сказалъ: сеидъ хорошо длалъ на земл, ему можно быть здсь,— потомъ онъ взялъ розу, далъ ее мн и сказалъ: возьмите, дайте сеиду и введите его въ садъ, онъ съ вами пройдетъ.
Когда Меджидъ это сказалъ, сеидъ спросилъ: что же, я вошелъ въ садъ? — Больше мирза Садыкъ ничего не видлъ, отвчалъ Меджидъ, сдлался другой нехорошій сонъ, теперь его надобно разбудить. И онъ меня разбудилъ. Я такъ длалъ, точно долго спалъ.— Мирза Садыкъ! сказалъ сеидъ, вы видли сонъ? — нтъ, сказалъ я, ничего не видалъ. Тогда Меджидъ сказалъ: пожалуста, Садыкъ, не лгите! скажите сеиду все, что вы видли. Я пошелъ на дворъ и тамъ разказалъ сеиду все также, какъ говорилъ Меджидъ, мы прежде съ нимъ объ этомъ говорили.
— Ну что же, посл того сеидъ сталъ вамъ врить? спросилъ я.
— Очень поврилъ, отвчалъ Садыкъ,— онъ каждый день приходилъ къ намъ, и всмъ говорилъ, что Меджидъ святой человкъ.
— За что же вы разошлись съ Меджидомъ? спросилъ Павелъ мирзу.
— Мы были въ Астрабад, отвчалъ онъ:— въ рамазанъ губернаторъ прислалъ за нами. Очень намъ было трудно тамъ, днемъ все молились въ мечети, а по пятницамъ такъ всю ночь у себя въ комнат не спимъ, вслухъ читаемъ молитвы, двери отворены, для того чтобы каждый видлъ, что мы молимся. Посл губернаторъ далъ Меджиду пятьдесятъ червонцевъ, а Меджидъ мн ничего не далъ,— говоритъ: вы должны быть счастливы, что находитесь при мн. Такой мошенникъ, онъ себя въ самомъ дл сталъ считать пророкомъ.
— Что же ты не разказалъ посл всхъ вашихъ плутней? спросилъ я.
— Какъ не сказалъ! много говорилъ, да никто не врилъ. Пошли къ Меджиду и говорятъ: Садыкъ вотъ что разказываетъ.
— Что же онъ сказалъ на это?
— Онъ сказалъ такъ: Садыкъ хорошій человкъ, но очень любитъ, чтобъ ему было все очень хорошо на земл, всякія удовольствія, я ему далъ мсто такое, гд ему очень хорошо.
— Какое же мсто?
— А вотъ здсь при отряд, отвчалъ Садыкъ:— такой собака, какъ будто онъ меня опредлилъ! а Персіяне дураки ему повряли.
Такъ-то мы проводили вечера, отчужденные отъ всхъ интересовъ, которые волнуютъ живущихъ на земл. Наступила осень, а съ нею долгіе вечера. То, чего не усплъ я сдлать своими убжденіями, сдлала скука, вс мы понемножку стали собираться другъ у друга, чтобъ какъ-нибудь коротать время. Въ это время общество наше еще увеличилось, къ намъ пришелъ бригъ, назначенный въ число судовъ Астрабадскаго отряда.
Какъ ни старались мы однако разнообразить свое время, все-таки каждый день походилъ на своего предшественника: соберемся вс вмст и начнемъ толковать,— а о чемъ? — каждый изъ насъ видлъ почти все, что видлъ другой, читалъ то же, что и другіе читали, новости изъ Астрахани къ намъ не доходятъ, новости изъ Тегерана насъ не интересуютъ, вс случаи изъ морской жизни каждаго уже разказаны и обсуждены,— посидимъ, помолчимъ да и сядемъ за ералашъ. Нельзя было сказать, чтобы мы скучали, нтъ, это то же ощущеніе, когда чувствуемъ, что чего-то не достаетъ, нтъ, просто жизнь засыпала въ насъ. Это было такое время, когда ‘быть’ и’не быть’ слова однозначащія. Надобенъ былъ какой-нибудь толчокъ, какая-нибудь затя, которая вывела бы всхъ изъ нравственной дремоты.— Къ счастію, это вскор случилось.
Я уже говорилъ, что Трухмены сдлались смле, и стали чаще нападать на своихъ робкихъ сосдей. Наконецъ дерзость ихъ простерлась до того, что они выхали на своихъ лодкахъ изъ аула Гасанъ-гули, въ то время когда мимо него проходилъ бригъ, и стрляли по немъ изъ ружей.— На требованія начальника отряда они не хотли отвчать,— надобно было дать имъ урокъ, и время къ этому наступило.
Черезъ лазутчиковъ, начальникъ отряда провдалъ, что большая шайка трухменскихъ удальцевъ, собирается ограбить Мазандеранскую провинцію, и что для этого нсколько лодокъ готовится у аула Гассанъ-гули. Мы ничего этого не знали, какъ вдругъ, въ одно утро, сигналъ съ парохода извстилъ, что начальникъ отряда проситъ всхъ командировъ судовъ собраться на пароходъ. Мы собрались.
Иванъ Осиповичъ разказалъ намъ прежде причины, вынуждающія его идти противъ трухменскихъ разбойниковъ,— а потомъ спросилъ, по скольку мы можемъ вооружить гребныхъ судовъ и вести ихъ на буксир къ аулу Гассанъ-гули.
Для насъ, уже давно уснувшихъ духомъ, это былъ моментъ пробужденія. Весело взглянули мы другъ на друга, лица всхъ загорлись новою жизнью, идти противъ Трухменъ, можетъ-быть, сражаться, мысль эта пролетла, какъ искра, черезъ наши головы. Когда вс одинаково одушевлены, то споровъ не бываетъ, вс препятствія были устранены, и вотъ на чемъ сразу поршили мы дло.
У насъ не было достаточнаго числа гребныхъ судовъ, на которыя можно бы было поставить фальконеты, и посадить хотя по восьми человкъ матросовъ, а безъ пушекъ плохо идти противъ аула, въ которомъ жителей въ двадцать разъ больше чмъ насъ.
При станціи находилось восемь большихъ лодокъ, отнятыхъ въ разное время у трухменскихъ пиратовъ. Лодки эти ршено исправить, сдлать на нихъ подушки, и уставить по два фальконета, а на нкоторыхъ по четыре. Къ лодкамъ прибавленъ былъ еще баркасъ. На всю эту флотилію предположили мы посадить восемьдесятъ человкъ матросовъ, собранныхъ частями со всхъ судовъ, снабдить ихъ, кром обыкновеннаго ихъ оружія смоляными фитилями, фальшфеерами и порохомъ, для поджиганія разбойничьихъ лодокъ.
Чтобы предпріятіе могло имть успхъ, надобно было спшить, пока Трухмены не узнали о нашемъ намреній и не попрятали лодокъ въ ркахъ и камышахъ, гд ихъ не скоро сыщешь. Для этого наложено было амбарго на вс суда, идущія отъ нашего острова на три дна, надялись въ это время успть приготовиться. Совсмъ не тми людьми похали мы съ парохода, какъ пріхали на него, трое изъ насъ командировъ парохода и двухъ шхунъ назначались въ экспедицію, каждому были даны три лодки, составлявшія дивизіонъ, и каждый изъ насъ поспшилъ устроить какъ можно лучше и скорй свой отрядъ.
Давно не слышно было на остров и на судахъ такихъ веселыхъ псенъ, какія раздавались въ эти три дня. Матросы точили оружіе, мастеровые исправляли лодки, артиллеристы приготовляли зажигательные снаряды.
На третій день утромъ дивизіоны были готовы, вооружены и снабжены какъ слдуетъ, имъ длали ученье по рейду, а вечеромъ, тотчасъ по захожденіи солнца, назначено было идти къ Гассанъ-гули, чтобъ быть тамъ къ разсвту. Первыми снялись съ якоря шхуны, взявъ каждая на буксиръ свой дивизіонъ. Пароходъ снялся позже, и догналъ насъ, когда мы уже вышли изъ залива, онъ пошелъ впередъ съ своими дивизіонами, изрдка обмниваясь съ нами сигналами.
Втеръ былъ тихій, и моя шхуна, бывъ легче, значительно опередила сестру свою, часа въ 3 утра, я считалъ себя, по счисленію, противъ аула Гассанъ-Гули, но сколько ни смотрлъ въ ночную трубу, не видлъ парохода, хотя шелъ по такой малой глубин, что долженъ бы былъ его увидть, еслибъ онъ стоялъ на якор у берега, подать же ему сигналъ я не ршался, опасаясь, что его замтятъ въ аул и откроютъ насъ, а потому продолжалъ идти вдоль берега. Наконецъ, когда стало свтать, вдругъ увидли мы пароходъ, онъ стоялъ на якор у берега, я тотчасъ спустился къ нему, но онъ, сдлавъ мн сигналъ, поворотить обратно, самъ снялся съ якоря и пошелъ къ намъ на встрчу. Когда мы сошлись близко, то я узналъ, что на пароход ошиблись и прошли мимо аула, который остался далеко позади: нечего было длать, и мы печально поворотили назадъ, потому что должны были лавировать съ своими дивизіонами на буксир, противъ тихаго противнаго втра. Такимъ образомъ лавировали мы, едва подвигаясь впередъ, до самаго полдня, пароходъ давно уже былъ на мст, а намъ предстояло еще долго плыть, я усплъ опять обогнать шхуну, которая при поворот назадъ была впереди, какъ вдругъ втеръ совершенно затихъ и сдлался штиль, на пароход былъ поднятъ сигналь: спшить приблизиться, но что сдлаешь безъ втра? Въ такихъ обстоятельствахъ я ршился сдать шхуну старшему офицеру, и вести дивизіонъ на веслахъ, хотя оставалось еще добрыхъ миль пять до парохода.
Дружно гребли матросы, но плохо подвигались неуклюжія лодки, наконецъ часа черезъ два подошли мы къ пароходу, а третій дивизіонъ, тоже на веслахъ, шелъ миляхъ въ двухъ позади. Начальникъ отряда, чтобъ не терять напрасно времени, такъ какъ былъ уже третій часъ за полдень, а Трухмены не давали ршительнаго отвта на его требованія, ршился идти съ двумя дивизіонами. Мы построились въ одну линію и подошли на веслахъ къ берегу, у котораго противъ аула стояло много лодокъ.
Берегъ противъ аула Гассанъ-Гули очень низокъ, и отъ него въ море на далекое разстояніе тянется отмель, такъ что пароходъ, стоявшій на якор на четырехъ футахъ, все-таки былъ верстахъ въ трехъ отъ берега, и потому не могъ своими орудіями доставать до трухменскихъ лодокъ, которыя вс были вытащены на самую мель. Наши лодки, нагруженныя разными снарядами, также не могли подойдти къ непріятельской флотиліи, чтобы облегчить ихъ, матросы выскочили въ воду и стали тащить ихъ по мели: мы старались расположиться такимъ образомъ, чтобы фальконеты наши могли дйствовать между берегомъ и непріятельскими лодками, для того чтобы не допустить Трухменъ напасть на матросовъ, когда они будутъ посланы зажигать, самимъ же матросамъ, по малочисленности, защищаться было бы очень трудно.
Какъ ни старались мы, но не могли дотащить свои суда ближе какъ на навсный выстрлъ, тогда начальникъ отряда приказалъ открыть пальбу, и обстрлявши ближайшія къ намъ лодки, послать партіи зажигать ихъ. Бросивъ по нскольку ядеръ въ трухменскую флотилію и не замчая, чтобы тамъ были спрятаны люди, мы выслали партіи, оставивъ на лодкахъ по пяти человкъ, чтобы дйствовать фальконетами и въ случа надобности перетаскивать лодки съ мста на мсто.
Матросы, какъ мальчишки на праздникъ, бросились къ непріятельскимъ лодкамъ, и четыре изъ нихъ скоро запылали. Мы продолжали стрлять время отъ времени, чтобы не допускать Трухменъ приближаться къ морю. Ихъ собралось на берегу множество, но они укрывались за песчаными холмами, и стрляли оттуда изъ ружей, хотя безъ всякаго вреда намъ, такъ точно, какъ и наши ядра только падали близь ихъ, не задвая никого.
Первыя лодки Трухменъ, стоявшія на якор, на самой отмели, были вс уже зажжены, но въ полверст отъ нихъ, почти на сухомъ мст, вытащено было много лодокъ, разбросанныхъ версты на полторы вдоль берега. Начальникъ отряда приказалъ ихъ также зажечь.
Посылать прямо туда матросовъ было опасно, потому что за лодками Трухменамъ было ловко спрятаться и оттуда стрлять въ насъ, надобно было прежде ядрами выгнать разбойниковъ изъ засады. Для этого мы съ Павломъ Осиповичемъ, собравши своихъ людей, приказали имъ поднять на плеча наши лодки, и тащить ихъ какъ можно ближе къ трухменскимъ. Въ это время на помощь намъ подосплъ третій дивизіонъ, которому приказано было идти и зажигать лодки съ лваго фланга. Отъ выстрловъ нашихъ двухъ дивизіоновъ, Трухмены скоро бросились изъ лодокъ и бжали на берегъ. Тогда мы, подвинувъ свои лодки еще ближе, такимъ образомъ, чтобы ядра ложились между непріятельскими лодками и берегомъ, послали свои партіи зажигателей, они принялись за свое дло спокойно, безъ помхи. Командиръ третьяго дивизіона также послалъ свои партіи и берегъ подъ командою бывшаго у него въ дивизіон мичмана Г., только не обстрлявши предварительно трухменскихъ лодокъ. Мы съ Павломъ были не подалеку одинъ отъ другаго, и какъ трухменскія пули мало безпокоили насъ, то мы закурили папиросы и перебрасывались словами, какъ вдругъ частая перестрлка обратила наше вниманіе въ ту сторону, гд былъ третій дивизіонъ, и мы увидли, что партія его, посланная зажигать, отступаетъ, отстрливаясь отъ Трухменъ, засвшихъ въ своихъ лодкахъ.
Тогда оставивъ по одной изъ своихъ лодокъ, чтобы защищать собственныя свои партіи, остальныя почти по земл потащили мы вдаль берега, чтобы ядрами выгнать Трухменъ изъ засады, потому что съ третьяго дивизіона стрлять было нельзя: непріятельскія лодки были прикрыты отъ его выстрловъ отступавшими матросами.
Какъ только мы подошли на такое разстояніе, что ядра могли доставать, тотчасъ открыли огонь, и такъ удачно, что первыя два ядра попали въ одну изъ лодокъ, Трухмены съ крикомъ выскочили изъ нея и бросились бжать, а товарищи ихъ, видя это, также оставили свою засаду. Такимъ образомъ лодки были совершенно очищены отъ непріятеля, который скрылся за земляною насыпью на берегу. Трухмены стрляли оттуда въ насъ, но пули ихъ были почти на излет и не могли сдлать большаго вреда.
Какъ только Трухмены вышли изъ лодокъ, партіи наши возвратились къ нимъ и стали зажигать ихъ. Тутъ молодой командиръ партіи до того разгорячился, что отправился было на берегъ выгонять Трухменъ изъ засады, но его возвратили, потому-что число матросовъ, было слишкомъ недостаточно, Лодки, напитанныя нефтью, загорлись скоро, он пылали яркимъ пламенемъ. Видя столько огня, матросы не выдержали и закурили свои коротенькія трубочки, побранивая Трухменъ, которые продолжали стрлять изъ-за каждаго песчанаго бугорка.
Солнце садилось, Двадцать шесть лодокъ горли такъ сильно, что еслибъ Трухмены вздумала заливать ихъ, то и тогда не спасли бы ничего. Начальникъ отряда приказалъ намъ собирать своихъ людей и идти къ пароходу. Когда стали собираться наши партіи, мы испугались, увидвъ, что два матроса ведутъ подъ руки нашего молодаго мичмана. Жаль намъ было очень бдняжку, мы полагали, что онъ раненъ въ ноги, потому что едва передвигалъ ихъ, но жалость наша обратилась въ смхъ, когда мы узнали причину. Онъ вздумалъ нарядиться въ охотничьи сапоги, чуть ли не больше его самого величиною, и когда они налились водою, то бдный мичманъ уже потерялъ возможность передвигать свои ноги.
Вечеръ наступилъ тихій, ясный, также какъ и въ начал, мы должны были тащить свои лодки на плечахъ, а потомъ уже, когда вышли на глубину, вс сли на свои мста, построились въ линію и пошли къ пароходу. Счастье наше, что во все время не было втра, а иначе на открытомъ берегу съ моря разгулялись бы такіе буруны, что мы пожалуй и не выбились бы изъ нихъ скоро и безъ потери.
На пароход мы оставались не долго, и лишь только съ наступленіемъ ночи подулъ отъ берега легкій втерокъ, какъ начальникъ отряда приказалъ намъ хать на свои шхуны и, взявши на буксиръ дивизіоны, вести ихъ къ Амуръ-аде. Всю ночь втеръ дулъ такъ тихо, что мы едва-едва ползли, хотя и не сожалли объ этомъ, потому что, пользуясь тишиною, могли спать младенческимъ сномъ. Утромъ, при восход солнца вышедши на палубу, я ахнулъ, взглянувъ на своихъ матросовъ зажигателей, вс физіономіи были до того опалены и закопчены порохомъ, что он походили на угольщиковъ, а брови и усы рдко у кого были цлы. Особенно, стоявшій на рул, матросъ Климовъ былъ очень красивъ: у него были большіе усы, изъ нихъ одинъ остался цлъ, а отъ другаго торчали какіе-то клочочки, половина же лица была черна какъ у арапа.
— Климовъ, гд твой усъ? спросилъ я его.
— Виноватъ, ваше благородіе, я зажигалъ кранецъ, да онъ не горитъ, фальшфеера {Фальшфееръ — бумажная трубка, набитая горючимъ составомъ, онъ горитъ яркимъ блымъ пламенемъ и употребляется моряками для ночныхъ сигналовъ.} у меня не было, такъ я подложилъ порошку.
— И врно подулъ на него?
— Подулъ маненько, да потомъ и отскочилъ, ужь не знаю, какъ опалило.
Около полудня мы были на своемъ рейд и собрались къ начальнику отряда обдать и праздновать благополучное свое возвращеніе.
Вс здоровы, цлы, раненый былъ только одинъ, да и то неопасно, какъ объявилъ бывшій съ нами медикъ. Какого же успха было намъ желать больше?
Съ недлю потолковали обо всемъ случившемся, разобрали по ниточк все какъ было, а потомъ опять стали забывать,— но пробужденная жизнь еще не засыпала, вс смотрли не такими сонными, какъ прежде.
Октябрь былъ уже въ половин, и мы съ часу на часъ ожидали прибытія послдняго почтоваго парохода. Это самый дорогой для Астрабадцевъ пароходъ, на немъ привозятъ послднія письма изъ Россіи и послдніе запасы на всю зиму, горе тому, кто пропустилъ случай и не выписалъ себ чего-нибудь: ему придется тогда, какъ говорится, собирать съ міру по нитк, а амурадейскій міръ очень невеликъ, и каждый боится за себя. Особенно важны для насъ: чай, сахаръ и табакъ, первыхъ двухъ еще можно достать у Персовъ, хотя въ отлично-скверномъ вид, а послдняго не добудешь ни за какія деньги, потому что правоврные курятъ одни кальяны.
Непродолжительный походъ нашъ противъ Трухменъ имлъ самое благодтельное вліяніе на наше маленькое общество, о прежнихъ распряхъ и несогласіяхъ не было и помину, вс были какъ дти одной семьи. Наконецъ пароходъ пришелъ. Къ нашему удовольствію, это былъ одинъ изъ тхъ, на которомъ въ числ прислуги находились люди запасливые, они набрали для насъ много разныхъ вещицъ, которыхъ издали никогда не вспомнишь выписать, а увидишь, такъ непремнно купишь. Мы просили капитана парохода пробыть у насъ одинъ лишній день, чтобъ успть написать побольше писемъ во вс углы обширной Россіи, хочется ничего не забыть, обо всемъ сказать друзьямъ и знакомымъ. Хотя начальникъ отряда и общалъ въ январ мсяц послать шхуну въ Баку, но какъ знать! позволятъ ли неугомонные Трухмены ослабить силы отряда, а если и можно, то почта черезъ Закавказскій край не совсмъ надежна. Не разъ случалось получать извстія, что вс наши письма попали къ горцамъ, которые длаютъ изъ нихъ иллюминацію, или похоронены гд-нибудь подъ снжнымъ обваломъ.
Прошелъ мсяцъ посл нашего дла съ Трухменами, но разбойники мало унимались. Правда, они уже не ршались собираться на грабежъ большимъ числомъ, но въ одиночку, на лодкахъ, успвали пробираться къ берегамъ Персіи, хотя всегда безуспшно, потому что лазутчики вовремя давали намъ знать, и тотчасъ шхуна, несмотря ни на погоду, ни на время, вылетала въ море. Хотя мы не могли поймать разбойничьихъ лодокъ, которыя держались всегда близь берега, но появленіе шхуны заставляло ихъ отлагать свои намренія и возвращаться въ аулъ. Всего непріятне для насъ было то, что приходилось вступать подъ паруса въ самое ненастное время, чуть только погода испортится и начнутся мелкіе осенніе дожди, такъ и жди приказа идти въ крейсерство. Въ сухое время, особенно въ полнолуніе и послднюю четверть, мы были уврены, что насъ не потревожатъ, Трухмены для своихъ нападеній выбираютъ всегда время первой четверти луны, имъ удобне плыть моремъ при лун, а къ утру, когда мсяцъ скроется и сдлается оттого гораздо темне, они какъ разъ и пожалуютъ къ какому-нибудь Персу въ гости, на разсвт же опять уйдутъ.
Изъ числа разбойниковъ надодалъ намъ Гетъ-Козыль особенно. Онъ, какъ нарочно, для своихъ похожденій выбиралъ время, когда мене всего желаемъ оставить дружескій кружокъ и идти на поиски,— непремнно какой-нибудь большой праздникъ.
Такъ случилось въ первый день Рождества. Вечеромъ вс мы собрались въ дом, гд жило семейство отряднаго начальника. Вс были особенно оживлены и веселились, кто какъ умлъ. Часу въ 11 вечера, вдругъ докладываютъ хозяину, что пришелъ отрядный переводчикъ и спрашиваетъ его. Онъ вышелъ, но вскор возвратился.
— Павелъ Осиповичъ, сказалъ онъ командиру парохода, разведите пары и снимайтесь съ якоря. Мн дали знать, что Гетъ-Козыль, съ самыми удалыми восемью разбойниками, пошелъ на лодк въ Мешедесеръ, такъ какъ теперь штиль, и онъ вроятно далеко не ушелъ, то вы идите туда прямо моремъ, а утромъ подойдите какъ можно ближе къ берегу и обойдите его весь. А вы, господа, продолжалъ онъ, обращаясь ко мн и лейтенанту К…. также снимайтесь съ якоря и крейсеруйте до возвращенія парохода, у Трухменскаго берега, чтобы перехватить Гетъ-Козыля, если онъ, увидвши пароходъ, вздумаетъ возвратиться.
Прошелъ часъ, и мы на веслахъ, потому что было совершенно тихо, шли къ выходу изъ залива, пароходъ усплъ развести пары и скоро обогналъ насъ. Отъ всего сердца проклинали мы Гетъ-Козыля, заставившаго насъ промнять пріятную бесду на ночное путешествіе, да еще съ такимъ трудомъ, втра нтъ, а на веслахъ далеко не доведешь шхуну. Къ разсвту, однакожь, мы вышли изъ залива, и какъ только подулъ втерокъ, разошлись по назначеннымъ намъ дистанціямъ.
На другой день къ вечеру товарищъ мой, крейсеровавшій поближе къ заливу, увидлъ, что пароходъ возвращается, онъ тотчасъ далъ мн объ этомъ знать сигналомъ, и мы ночью же воротились съ станціи.
Командиръ парохода донесъ, что онъ обошелъ весь Мазандерлискій берегъ, и оттуда все шелъ вдоль полуострова Міанъ-Кале, уклоняясь иногда въ море, но ршительно нигд не видлъ ни одной лодки и даже, въ Мешедесер, посылалъ на берегъ шлюпку, узнать у жителей, но и т сказали, что ничего не слышно.
Такъ какъ подобные случаи ложныхъ извстій отъ нашихъ лазутчиковъ бывали очень часто, то и этотъ причислили къ нимъ, тмъ боле, что черезъ два дня пришелъ изъ Мазандерана персидскій каржимъ за нефтью къ Трухменамъ, и сказалъ, что у нихъ ничего не слышно о Гетъ-Козыл.
Спустя уже недли дв, мы узнали, что Гетъ-Козыль сыгралъ съ пароходомъ хитрую штуку, и Павелъ Осиповичъ выходилъ изъ себя отъ досады, что его провелъ дикарь.
Гетъ-Козыль точно ходилъ на разбой, но въ штиль ночью онъ не могъ далеко уйдти и былъ только у полуострова Міанъ-Кале, когда мимо его проходилъ пароходъ. Завидвъ его издали, ловкіе разбойники, не зная что длать, потому что некуда было скрыться, подошли какъ можно ближе къ берегу, и затопили свою лодку, оставивъ только необходимую часть носа, который возвышенъ. Сами они также залгли въ воду до самаго подбородка и снявши шапки, бритыми головами прислонились къ торчавшей части лодки. Такимъ образомъ они просидли, покуда пароходъ прошелъ мимо ихъ и скрылся изъ виду, тогда удальцы вылзли изъ холодной ванны, и отливши лодку, поплыли домой, опасаясь идти на разбой, чтобы пароходъ не возвратился. Какъ бы ни смотрли съ парохода, но увидть подъ самымъ берегомъ, на разстояніи версты, кончикъ носа лодки совершенно невозможно, мы вс очень хорошо понимали это, но все-таки Павелъ Осиповичъ никакъ не могъ простить Гетъ-Козылю его выдумку.
Ноябрь, декабрь и половина января — лучшее время на Амуръ-аде. По истин, въ это время года ясное голубое небо надъ заливомъ можетъ поспорить въ чистот съ прославленнымъ небомъ Италіи. Въ эти мсяцы почти не бываетъ сильныхъ втровъ, но каждый день аккуратно съ полудня начинаетъ дуть сверный втеръ, который къ вечеру стихаетъ, а посл солнечнаго заката дуетъ съ юга отъ горъ. Южный втеръ продолжается всю ночь до восхода солнца, потомъ онъ стихаетъ, или переходитъ въ восточный, а въ полдень опять отъ свера. Такіе періодическіе втры всегда означаютъ въ Астрабад ясную, сухую погоду, и ужь какъ только который-нибудь изъ нихъ не подулъ въ свое время, значитъ погода испортится и будетъ ненастье. Это чаще и чаще начинаетъ случаться въ конц января, тогда и лихорадки, оставившія на время жителей Амуръ-аде, возвращаются, чтобы съ новою любовью трясти свои жертвы.
Въ это время, о которомъ я разказываю, лихорадокъ было мало, но появились какіе-то особеннаго рода нарывы, такъ что если у кого заведется такой, то тянется мсяца три: одинъ кончится, другой начинается на томъ же мст. Нашъ отрядный медикъ, Альфредъ Васильевичъ, уврялъ насъ, что это очень хорошо, и долженъ радоваться тотъ, у кого сядетъ подобный нарывъ, мы однакожь не находили въ этомъ особеннаго удовольствія, и хотя отъ чистаго сердца врили Альфреду Васильевичу, но все-таки просили, если къ кому пожалуетъ подобный гость, чтобы онъ прогонялъ его поскоре.
Въ декабр мсяц у Персіянъ бываетъ праздникъ или, лучше сказать, печальное воспоминаніе убіенія имама Гусейна другимъ начальникомъ секты, Моавье. Обрядъ воспоминанія продолжается нсколько дней, въ городахъ существуютъ для этого особыя труппы, которма переходятъ изъ мста въ мдто, и даютъ представленія, разыгрывая сцену убіенія имама. Гд нтъ такой труппы, тамъ обыкновенно кто-нибудь изъ муллъ или стариковъ читаетъ по книг сказанія о смерти Гусейна, а народъ криками и рыданіями изъявляетъ свое сочувствіе. Во всхъ городахъ Персіи, почти въ каждомъ квартал, устроена обширная комната о трехъ стнахъ, и въ ней поставлена каедра, съ которой по вечерамъ разказываютъ эту исторію. Какъ комната, такъ и каедра убираются на время обряда цвтными фонарями и плошками.
Намъ было далеко хать въ Астрабадъ, смотрть обрядъ воспоминанія, который называется тазъе. Мирза Садыкъ, жившій въ деревн Гязь, неподалеку отъ морскаго берега, пригласилъ меня съ Павломъ Осиповичемъ посмотрть деревенское тазье, и мы, конечно, очень охотно приняли это предложеніе.
Отъ своей станціи пошли мы изъ моей шхун къ нашей факторіи, чтобы тамъ нанять лошадей. Къ намъ присоединился еще спутникъ, командиръ стоявшаго на посту у факторіи ботика, мичманъ Г…. и мы, нанявши лошадей, которыя привозили товары въ факторію и возвращались порожними, отправились на нихъ въ деревню.
Прозжая отъ берега до Гязи, я едва узнавалъ мстность, по которой мы хали. Какъ живо рисовалась въ моей памяти эта самая дорога въ 1842 году! узенькая тропинка вела тогда насъ по непроходимому лсу, такъ что мы должны были хать одинъ за другимъ, солнца не было видно, потому что лучи его не проникали сквозь густую зелень листьевъ. Что же теперь? Обширныя поля, засянныя рисомъ, кое-гд осталось только дерево, вмсто величественныхъ дубовъ и орховыхъ деревьевъ, насажены молодые шелковичники.
Прежде Персіяне никогда не ршались пускаться, даже большими партіями, къ берегу, опасаясь Трухменъ, а потому лсъ близь моря оставался нетронутымъ, но теперь они его весь вырубили, сдлали поля и сажаютъ рисъ. Хотя конечно настоящее лучше, жители благоденствуютъ, торговля усиливается, а все-таки мн было жаль прежней двственной природы астрабадской, теперь мы беззаботно хали, шумно перегоняя другъ друга, а тогда какой-то невольный трепетъ проникалъ въ душу и опасеніе раждалось, смотря на эти густыя массы зелени по краямъ тропинки, гд врагу было бы удобно устроить самую тайную засаду: теперь ни у кого изъ насъ вовсе не было оружія, а тогда нельзя было и подумать пуститься въ лсъ безоружному.
Дохавъ до деревни, мы отыскали домъ мирзы Садыка и похали къ нему. Мирза встртилъ насъ на двор и привтствовалъ множествомъ персидскихъ селямовъ. На дверяхъ дома мирзы, намалевана была какая-то картина, работа досужнаго отряднаго художника, и мирза очень гордился этою картиной, передъ своими собратіями, какъ признакомъ своей связи и дружескихъ отношеній съ Русскими. Это была неслыханная роскошь между полудикими жителями деревни.
Мы вошли въ домъ, или лучше сказать въ единственную комнату мирзы, и услись на полу на войлокахъ, впрочемъ, такъ какъ мы съ нимъ не церемонились, то каждый расположился, какъ ему было угодно. Въ комнат была сложена голландская печка, также по низости отрядныхъ мастеровъ, потому что деревенскіе Перси не знаютъ употребленія даже каминовъ, и разводятъ огонь прямо на полу въ особомъ мст выложенномъ глиною, а дымъ идетъ куда самъ знаетъ.
Времени до ночи, когда должно было начаться тазье, оставалось часъ, и мы, чтобы какъ-нибудь провести его, стали разспрашивать мирзу о предстоящемъ празднеств.
— Мирза Садыкъ, сказалъ я,— кто убилъ Гусейна?
Мирза недоврчиво посмотрлъ на Павла Осиповича, а потомъ отвчалъ:
— Если я буду говорить, Павелъ Осипычъ все смяться будетъ.
— Разказывай, мн все равно, сказалъ Павелъ,— я ужь слышалъ это двадцать разъ, такъ ужь еще одинъ ничего не значитъ,— буду слушать.
— Гусейнъ, началъ говорить мирза,— посл Алія былъ выбранъ халифомъ, а другіе выбрали потомка Омара, Моавье. Они стали воевать между собою, и Гусейнъ побдилъ Моавье, и сдлался халифомъ. Потомъ онъ со всмъ семействомъ похалъ въ Мекку молиться, и одинъ разъ, когда было очень жарко, они остановились отдыхать на дорог, а Моавье собралъ войско и напалъ на нихъ. Гусейна онъ убилъ тутъ же, а всхъ женщинъ и дтей взялъ съ собою и потомъ также убилъ.
— А что же ты не говоришь, сказалъ Павелъ,— какъ къ Моавье пришелъ посланникъ отъ французскаго короля и говорилъ ему, чтобъ онъ не убивалъ маленькихъ дтей?
— Вы, Павелъ Осипычъ, скажите, вы знаете, отвчалъ мирза.
— Зачмъ я буду говорить? ты началъ, такъ разказывай.
Мирза подумалъ и продолжилъ разказъ:
— Когда Моавье убилъ Гусейна, то пришелъ въ Багдадъ и сказалъ, что онъ халифъ, потомъ веллъ всхъ женщинъ и дтей Гусеина посадить въ тюрьму и каждый день одному изъ нихъ отрзывать голову. Тогда пришелъ къ нему французскій посланникъ и сказалъ: зачмъ вы длаете, это не хорошо: у насъ такъ не длаютъ, вы убили ихъ отца, а маленькихъ дтей нельзя убивать. Тогда Моавье сказалъ ему: у васъ нельзя, а у насъ можно, а если вы мн не позволяете ихъ убивать, я и вамъ прикажу рзать голову, тогда посланникъ испугался и ушелъ.
Покуда мы толковали съ мирзою, наступила ночь и не вдалек раздались смшанные голоса.
— Сегодня тазье будетъ близко моего дома, сказалъ мирза, — они ужь собрались, если угодно осмотрть, такъ надо идти тихонько.
Мы пошли за мирзою, пробираясь ощупью между деревьями, и расположились наблюдательнымъ постомъ около одного забора, за которымъ собралось тазье.
По средин широкаго двора, были воткнуты одинъ противъ другаго два высокіе шеста, на которыхъ горли чираки {Чираки небольшіе глиняные кувшинчики, у которыхъ съ боку и низу сдлана дудочка, въ нее кладутъ тряпку, а въ кувшинъ наливаютъ нефть, которая напитывается въ нее и горитъ на конц.} и красноватымъ свтомъ своимъ освщали сцену. Вокругъ шестовъ образовался кругъ, человкъ изъ тридцати молодыхъ людей, каждый изъ нихъ держался рукою за поясъ своего товарища съ лвой стороны, а правую руку, которая была обнажена, держалъ на своей груди, также обнаженной. По средин круга стояли два старика, которые по одиночк читали по книг исторію убіенія Гусейна. Во время чтенія, крутъ стоялъ безмолвно и не шевелился, но какъ только оканчивался стихъ, кругъ тотчасъ начиналъ двигаться въ правую сторону, каждый, изъ составлявшихъ кругъ, присдалъ на правую ногу и ударялъ рукою въ грудь съ восклицаніемъ: Гусейнъ, Гусейнъ! пронзнося первый разъ это слово низкимъ голосомъ, а при второмъ, возвышая его. Все это: присданіе, удары въ грудь и восклицанія, длалось всми совершенно въ одно время и въ тактъ.
Посл довольно продолжительнаго чтенія, во время котораго у многихъ показалась уже кровь на груди отъ ударовъ, чтецъ сталъ воодушевляться и, поднявъ вверхъ руки, заплъ: Шири-хадо-йо-Али (о, Али, Божій левъ)! Тогда весь кругъ началъ прискакивать на одной ног, все двигаясь въ правую сторону, вс хоромъ запли эти слова, и удары въ грудь сдлались сильне и чаще.
Многіе изъ ревностныхъ богомольцевъ, во время этихъ обрядовъ, для большаго выраженія своей скорби длаютъ на груди и на лиц нарзки, чтобы шла кровь, а мальчикамъ, всмъ безъ исключенія, разрзываютъ лбы.
Сцена, которую мы видли, выполняется въ каждой деревн, молодежъ, участвующая въ ней, переходитъ изъ мста въ мсто, ее везд хорошо принимаютъ и угощаютъ. Но это актеры втораго разбора, въ городахъ же, какъ я уже говорилъ, есть особыя труппы, которыя въ лицахъ представляютъ всю исторію смерти имама. Даже посланникъ является на сцену и говоритъ по-французски свою рчь къ Моавье.
Темная ночь, зелень деревьевъ, освщенная краснымъ пламенемъ нефти, толпа народу, мущинъ на земл и женщинъ на крышахъ,— все это давало картин особую поэзію, даже и мы, скрываясь за заборомъ, служили какъ бы дополненіемъ къ ней. Хотя съ нами и былъ довольно хорошій живописецъ, нашъ молодой мичманъ, но онъ былъ какъ-то не въ дух, и сцена его не трогала.
— Мирза, что же потомъ будетъ, когда перестанутъ кричать? спросили мы своего хозяина.
— Ничего не будетъ, отвчалъ мирза,— будутъ ужинать.
— Ну это совсмъ не любопытно. Значитъ мы можемъ хать, прикажи сдлать лошадей.
— Какъ можно, сказалъ мирза,— это мн будетъ стыдно. Господа съ отряда были у меня и ушли безъ ужина,— что мои люди скажутъ?
Чтобъ не обидть мирзу, мы остались ждать его ужина, возвратились въ домъ и опять услись на полу, прося его только поскоре давать ужинъ, а то хать, хотя всего верстъ пять, но верхомъ, въ темную ночь, очень непріятно.
Ужинъ мирзы былъ великолпенъ въ персидскомъ вкус: нсколько сортовъ плову и множество разныхъ соусовъ и жаркихъ на блюдечкахъ. Въ надежд на верховую зду, какъ хорошій моціонъ, мы не побоялись на ночь сть жирныя персидскія кушанья, только одна бда: у насъ не было ни капли вина, а пить посл жирной пищи воду, хотя Персы и увряютъ, что здорово, мы нершились, а предпочли лучше эрьянъ, питье, которое длаютъ изъ квашенаго молока, разведеннаго водою.
Безъ особенныхъ приключеніи, ночью мы возвратились на свои корабли, а на другой день были уже у Амуръ-аде.
Наступилъ январь, и трухменскіе разбойники притихли. Въ это время года близь Астрабадскаго залива появляется много красной рыбы, которую Трухмены ловятъ и продаютъ нашимъ купцамъ, приходящимъ для этого изъ Астрахани. Хотя самые отчаянные разбойники не занимаются рыболовствомъ, однако вс они имютъ родственниковъ, которые выходятъ на этотъ промыселъ и могутъ быть задержаны въ случа какого-нибудь грабежа. Вотъ почему время рыболовства всегда есть самое спокойное для насъ, крейсеровъ.
Трухмены ловятъ рыбу орудіемъ, извстнымъ подъ именемъ снасти или крючковъ, которые получаютъ они отъ купцовъ, приходящихъ за покупкою рыбы. Тысячу крючковъ совсмъ обдланныхъ, Трухмены принимаютъ за пятнадцать рублей серебромъ, и каждый ловецъ, получивши нсколько тысячъ, обязывается привозить своему закащику рыбу, икру и клей, за условную цну, которая по большей части есть слдующая: севрюга и осетръ, по 45 коп. сер. за штуку, блуга 90 коп. сер., икра за пудъ 1 руб. 80 коп. сер., клей 4 руб. и 1 руб. 20 коп. сер. за фунтъ. Безъ споровъ не обходится, несмотря на обязательства, ловецъ не задумается отдать рыбу стороннему, если онъ только дастъ за нее большую цну,— и даже передъ глазами собственныхъ своихъ старшинъ онъ правъ. Они говорятъ, что виноватъ тотъ, кто соблазняетъ надбавкою цны, а Трухменъ не виноватъ: если ему больше дали, то онъ долженъ отдать.
Вс споры ршаются обыкновенно начальникомъ отряда. Трухмены повинуются ршеніямъ его безпрекословно, еслибы они даже не согласовались съ ихъ понятіями.
Однажды, одинъ изъ старшинъ трухменскихъ, по имени Кадыръ-ханъ. пришелъ къ начальнику станціи съ жалобою, что русскій купецъ Козловъ перекупилъ у его родственника рыбу, которую онъ долженъ былъ привезти къ нему.
— Зачмъ же онъ продалъ? спросилъ Иванъ Осиповичъ,— если ты ему далъ снасть, такъ онъ долженъ привозить рыбу къ теб.
— Онъ затмъ отдалъ, отвчалъ Кадыръ-ханъ,— что тотъ ему больше далъ. Онъ не виноватъ, всякій отдастъ, когда ему больше заплатятъ, а зачмъ Козловъ далъ больше? онъ виноватъ.
— Хорошо, я прикажу возвратить теб купленную рыбу, а ты возьми у своего родственника деньги, которыя онъ за нее подучилъ и отдай Козлову.
— Зачмъ деньги взять! отвчалъ ханъ,— вы прикажите рыбу отдать, а деньги пускай остаются, онъ не виноватъ, что ему больше дали. У насъ всегда такъ, если больше даютъ, долженъ отдать, хоть товаръ и проданъ,— а зачмъ давать больше?
Вотъ трухменскія понятія! Народъ этотъ не иметъ никакого управленія, онъ длится на три главныя племени, которыя вс опять раздляются на племена боле мелкія, носящія названіе отъ своихъ родоначальниковъ, каждый членъ племени причитаетъ себя какъ-нибудь въ родню родоначальнику.
Управленіе племенъ патріархальное, каждый отецъ семейства есть и судья его, въ большихъ спорахъ обращаются на ршеніе Таганъ-Козы, высшей духовной особы.
Трухмены вс мусульманскаго исповданія, секты сунни, изъ преданности обрядамъ вры далеко уступаютъ Персамъ, послдователямъ Алія. Персіянинъ, гд бы онъ ни былъ, а ужь не пропуститъ времени, назначеннаго для омовенія и молитвы, изъ Трухменъ же, только одни старики заботятся объ этомъ.
О правахъ Трхменъ вообще можно сказать, что они очень смирны и безпрекословно покоряются всякому, если только онъ сильне ихъ. Цль жизни Трухмена — какъ-нибудь, грабежемъ или торговлей, пріобрсть копйку. Персіяне боятся ужасно Трухменъ и считаютъ ихъ своими смертельными врагами, но между тмъ трухмены вовсе не злы на Персовъ, а смотрятъ на нихъ, какъ на овецъ, которыхъ можно всегда стричь и кушать. Они рдко, разв по крайности, ршатся умертвить Персіянина, а ловятъ Персіянъ только для того, чтобы потомъ получить выкупъ, и во время плна не подвергаютъ ихъ никакимъ истязаніямъ.
Одежда Трухменъ общая всмъ кочующимъ народамъ Азіи: короткій полушубокъ изъ бараньяго мха и такая же шапка, сшитая низкимъ усченнымъ конусомъ, мхомъ наружу, для исподняго платья употребляютъ они персидскую и бухарскую бязь, родъ холста изъ хлопчатой бумаги, обуви нтъ никакой, зиму и лто одежда всегда одна и та же. Старшины Трухменъ, и вообще имющіе торговые обороты съ Русскими, получаютъ въ подарки суконные халаты, и кром того длаютъ себ одежды изъ разныхъ персидскихъ матерій.
Ежегодно, за разныя услуги, оказанныя отряду, начальникъ его раздаетъ суконные халаты Трухменамъ, и тогда каждый, получившій подарокъ, считаетъ уже себя ханомъ, онъ начинаетъ носить персидскую обувь, ходитъ важною поступью и между своими земляками принимаетъ всегда покровительствующій видъ.
Нашъ маленькій Амуръ-аде, это источникъ милостей, могущества и богатства для Трухменъ. Бывать на станціи, разговаривать съ Дарья-беги, то-есть начальникомъ ея, и получить отъ него халатъ,— это верхъ благосостоянія для приморскаго Трухмена.
Боле смирное и расположенное къ торговл племя Трухменъ. Юмудовъ, кочуетъ на самомъ морскомъ берегу, начиная отъ границы Персіи. Хотя и въ этомъ племени есть много пиратовъ, которые предпочитаютъ брать самихъ Персовъ, чмъ ихъ произведенія, однакожь большая часть грабежей совершается степными жителями: они ночью похищаютъ лодки у своихъ приморскихъ собратій и пускаются на нихъ на промыселъ къ берегамъ Персіи, а если попадется на дорог и русское судно, то и его ограбятъ.
Возвратившись изъ похода, степные Трухмены не боятся насъ, потому что кибитки ихъ отдалены отъ моря, такъ что наказать ихъ нельзя, а персидскихъ войскъ, стоящихъ на границ, они не опасаются ни мало.
Съ такими-то народами мы встрчаемся каждый день въ продолженіи мсяцевъ, цлыхъ годовъ. Для наблюдателя есть что посмотрть, а все же одна мысль у всхъ, одно желаніе — проститься съ Астрабатомъ, съ его палящимъ солнцемъ, виноградомъ и лихорадкою.