Женитьба Крутозобова, Мясницкий Иван Ильич, Год: 1895 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 231 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

И. И. Мясницкій.

ЖЕНИТЬБА КРУТОЗОБОВА.

Юмористическое описаніе сватовства и женитьбы замоскворцкаго лавочника
АРХИПА СЕМЕНОВА КРУТОЗОБОВА.

Москва.

Изд. Д. П. Ефремова.

1895.

— Готовы, что ли, мраморныя?— кричала полная женщина, лтъ пятидесяти, входя въ квартиру лавочника Крутозобова, гд изъ комнаты въ комнату бродилъ толстый благообразный хозяинъ безъ сюртука, который былъ бережно раскинутъ на постели.

— Авдоть Савишн нижайшее-съ!— выскочилъ въ переднюю хозяинъ и хлопнулъ пухлою рукой по костлявой рук пришедшей женщины.

— Здравствуй, отецъ родной, съ добрымъ вечеромъ,— поплыла та вслдъ за хозяиномъ въ зальцу.— Аль не готовы?

— Да сама у меня, вонъ, въ спальн канителится!— махнулъ тотъ рукой.— Никакъ себя къ мод не подгонитъ: то широко, то узко… Мать, Гавриловна!— крикнулъ онъ, пріотворяя дверь спальни.— Сваха пріхала!…

— Сичасъ выду, дай ты мн образить себя какъ слдуетъ.

— Торопись, хать пора.

— Поспешь. Не могу же я въ неглиже хать.

— Никто тебя и не гонитъ, поторапливайся только. Авдотья Савишна, садись покеда. Чаю не желаешь-ли?

— А у невсты-то что длать будемъ? Спасибо, мраморный. Раздуетъ тебя на манеръ арбуза и на лстницу не взойдешь. А женишокъ-то нашъ игд?

— Въ лавку пошелъ, сичасъ прибудетъ. Да, такъ ты говоришь, что десять тыщъ дадутъ?— справился хозяинъ, поглаживая свою лысину.

— Дадутъ, ежели женихъ пондравится.

— Пондравится долженъ. Можетъ, особыя какія претензіи заявятъ?

— Никакихъ притензіевъ у ихъ нту. Совсмъ простые люди. Обхожденіе жениховское пондравится — и сичасъ согласье дадутъ.

— Такъ. Люди они денежные, я знаю,

— Откуда-же ты ихъ знаешь, отецъ родной?

— Справочки наводилъ. Будущій сватъ-то мой братьевъ, вишь, долго опекалъ, черезъ это и капиталъ составилъ.

— И дло, по моему, длалъ. Негодяями братья-то вышли и пьяницами горчайшими.

— Извстно, пропили бы все да промотали, а онъ соблюлъ,— согласился хозяинъ и хлопнулъ себя по колнамъ.— А, можетъ, прибавятъ на расходы-то свадебные?

— Ишь у тебя аппетитъ-то какъ разыгрался: десяти тыщъ теб мало ну, кто за твоего Архипа такую прорву дастъ?

— За Архипа? Сколько хочешь!

— Не очень-то сколько хочешь. Нынче какъ на жениха то глядятъ: покажи сперва, что у тебя въ карман есть, а потомъ ужь и съ невсты спрашивай.

— Слава Богу, и у насъ достатокъ есть,— лавка въ два раствора.

— Да долги до сосдняго забора. Знаю, все знаю… А ты благодари меня, что я теб такой кладъ нашла…

— Что-жъ, мы благодарить завсегда можемъ… и даже чувствуемъ, напримръ.

— Чувствуемъ, а на расходы натягиваешь. Акромя приданаго, десять тыщъ отваливаютъ, а ты на свадьбу вызвонить хочешь.

— Да куда имъ деньги-то двать? Одна вдь дочь у ихъ?

— Одна. А вотъ когда имъ Богъ по душу пошлетъ, въ т поры и загребай, а до той поры и не заикайся. Я тебя имъ какъ аттестовала — и богатый то человкъ, и на деньгу не жадный, одного только желаешь, чтобъ сыну своему изъ хорошаго дому счастье навки предоставить.

— Да ужъ ты раскрашивать мастерица. Любую вывску разрисуешь,— усмхнулся хозяинъ, хлопая самодовольно себя по брюшку.— Гавриловна, скоро, что-ль?

— Сичасъ, — донеслось изъ спальни,— авось безъ меня не состаришься, а станешь торопить, ничего у меня хорошаго не выдетъ.

— Подождемъ, ничего. Пудры-то, главное, не жалй, а то у тебя на рож какія-то кочки пошли. За извощиками, я думаю, Авдотья Савишна, послать?

— За извощиками? А еще невсту съ десятью тыщами взять хочешь, нту у тебя сображенія, въ карет надо хать, а не на извощик.

— Да я сроду въ каретахъ не зжалъ.

— Пріучайся.

— Да она что сичасъ стоитъ?

— Три цлковыхъ за весь вечеръ. Да ты не безпокойся, я ужъ заняла на площади.

— Три цлковыхъ еще куда ни шли, за то шику на цлую четвертную. У крыльца карета то?

— У крыльца.

— Поди, весь дворъ теперича на нее глазть собрался.

— Немудрая, каретишка, вс потроха въ ей ходуномъ ходятъ, ну, да вдь на три цлковыхъ бархатную ланду не купишь, и дло къ ночи, видать, что въ карет пріхали, а въ какой карет, можетъ, въ ей давнымъ-давно и покойниковъ перестали возить, ничего неизвстно.

— Да ужъ на площадь хорошій экипажъ не пошлютъ, это врно. Ничего, додемъ… Въ нутр то ободранности нту?

— Сальности есть, а ободранія не видно. Кто-нибудь въ карет закусывалъ, а потомъ взялъ, да руки объ обивку и вытеръ, платка свово жалючи, и снаружи она ровно отъ обжоговъ взволдыряла вся, ну, да кто ночью обжоги-то разглядитъ.

— Неразвалилась бы дорогой то.

— Кучеръ божился, что ежели потихоньку хать, такъ въ полномъ благополучіи додемъ.

— Гнать намъ некуды…

— И опоздаемъ на полчаса, — не бда, другіе нарочно запаздываютъ, чтобъ Форсъ показать, да это ужъ кому какое счастье: иной и въ хорошей карет провалится, а другой и въ ршет сто верстъ безъ перекладвыхъ продетъ. Со мной въ третьемъ году, какая непріятность вышла: послалъ меня одинъ женишокъ къ невст съ предложеніемъ: ‘не могу, говоритъ, я самъ хать, Савишна, потому всми чувствами взволновался и къ тому же непріятно, ежели восъ натянутъ, а ты человкъ посторонній, и черезъ тебя отказъ получить не такъ стыдно будетъ, только ты ступай сичасъ на извощичій дворъ и возьми для полнаго близиру карету’. Хорошо. Прилетла это я на извощичій дворъ и спрашиваю, что возьмете въ карет свозить меня на Арбатъ, а оттуда на Полянку?— Десять цлковыхъ!.. А у меня жадность вдругъ, красную-то я хоша и получила отъ жениха на карету, а денегъ жаль, стала торговаться, не берутъ дешевле, хоть убей ихъ, каторжныхъ.

— Да вамъ, говорятъ, купчиха, чего не жаль?— Трехъ цлковыхъ, говорю не жаль.— Есть, говорятъ, и на эту цну экипажъ, да ужь больно плохъ, вся краска съ него слзла, вотъ до чего оплошалъ.

— Да теперь, говорю, темь, какой рожонъ твою краску увидитъ? Запрягай! Вывели они одровъ, мраморный, одн кости да кожа, голодный татаринъ, и тотъ бы такую дохлятину жрать не сталъ.

— Подохнутъ, говорю, они дорогой!— Он? Вотъ какъ будутъ лупить, не остановишь,— отвчаемъ за это. Садись въ нутро, купчиха, да крпче держись. И точно что, мраморный, какъ взяли они вскачь съ мста, такъ и пошли лупить: и въ горку, и подъ горку, и черезъ рельцы, и черезъ ямы, а я сижу и радуюсь: за три цлковыхъ и вдругъ совсмъ купеческая зда. Только, мраморный, на Пречистенскомъ бульвар трахнулъ кучеръ въ какую то ямку, да такъ трахнулъ, что головой меня объ крышку вдарило, а полкареты, на мостовую провалилось, ухватилась я за какіе то ремешки и бгу въ карет, сломя голову, ору и бгу, бгу и ору, а кучеръ то, за стукомъ, ничего, оглашенный, не слышитъ и лупитъ кнутомъ своихъ клячъ на вс корки, то есть, я теб скажу, отродясь я такъ не бгала, какъ въ карет этой дурацкой, да вдь какое разстояніе отжарила: съ бульвару то вплоть до Смоленскаго рынка съ лошадями равнялась.

— Непріятная исторія-съ.

— Да ужь на что хуже. Калоши потеряла, каблуки у башмаковъ отбила, весь низъ платья изорвала и цльную недлю ногами двинуть не могла. Надорвалась, мраморный… А вотъ и сама выхала,— бросилась сваха на встрчу вышедшей изъ спальни хозяйк и облобызалась съ ней троекратно.

— Хорошо платье то на мн, Савишна?— справилась та у свахи.

— Хорошо. Вотъ только пудры ты безъ мры, мать моя, пересыпала. Всхъ испятнаешь, ежели цловаться станешь.

— Ничего, втеркомъ еще обдуетъ.

— На втерокъ не надйся, лучше платкомъ оботрись. У меня одна невста была, которая такъ же вотъ перепудриваться любила, такъ женихъ чуть не отказался отъ ей, мать моя: поцловать, говоритъ, ее нельзя, сичасъ же объ этомъ всмъ извстно станетъ… Съ носа то, съ носа то, мраморная, муку сыми, больше сымай, а то ты такихъ мороженыхъ пятенъ своимъ носомъ на щекахъ у сватьи наставишь, что самой же опосля непріятно станетъ… Еще сыми, вотъ такъ, ну, теперича я васъ проикзименную и съ богомъ… Да гд-жъ женихъ то?

— Сичасъ придетъ, выручку считаетъ.

— Скажите, какіе милліоны въ выручк завели, никакъ счесть не можетъ!

— Дло мелочное, Савишна.

— А вотъ какъ жените своего Архипушку, такъ, можетъ, и оптовое заведете. Десять тыщъ они, на первый случай даютъ, а тамъ и въ кредитъ къ имъ залзть можно,

— Да ужь на счетъ этого мы уповаемъ.

— Съ умомъ только надо, а то вдь вы не успете какъ слдуетъ породниться, сичасъ и въ карманъ къ имъ ползете… Съ у политикой и въ карманъ то лазить надо, ежели выше себя дерево хотите срубить, съ однимъ топоромъ не ходите, надо и другой струментъ въ запас имть… Ну, а теперича, какъ мы прідемъ, о чемъ вы разговоръ начнете?

— Какъ о чемъ? Извстно, сперва: ‘оченно пріятно познакомиться’, а потомъ — о погод.

— Объ масл съ квасомъ сужетъ завести… Весь вкъ за прилавкомъ простояли, а десять тыщъ за невстой взять хотите.

— Что-жъ, мы, кажется, ничего… о погод разговоръ довольно вжливый!— замтилъ хозяинъ, поглядывая на жену.— Мать, ты какъ скажешь?

— Извстно, разговоръ хорошій,— поддержала та мужа,— опять же сичасъ гроза была съ ливнемъ, такъ что очень даже интересно объ этомъ поговорить.

— Ничего, антиреснаго нту: невидаль какая, подумаешь, погода… Погоду ужь таперича бросать стали, другой сужетъ выискиваютъ…

— А ты учи. Савишна…

— Да ужь безъ ученья не обойдешься: отъ рукъ-то у тебя, керосиномъ не пахнетъ?

— Ну, вотъ! Три раза мыломъ ихъ заграничнымъ мылъ, полтинникъ кусокъ стоитъ…

— Вотъ тоже он у тебя красныя — это не хорошо. Ошпарилъ словно кто..

— Рукъ не перемнишь, какія ужь есть.

— А ты, въ разговор, на подагру упри — есть такая ристократическая болзнь — дескать, отъ подагры краснота пошла…

— Это ничего, можно…

— Безпремнно упри, чтобъ видли они, какая въ теб благородная болзнь сидитъ… Упомнишь болзнь-то?

— Упомню. Какъ ее… агра… агра-номія?

— Да не агрономія, а подагра… затверди, а какъ взойдете и поздороваетесь, сичасъ, первымъ долгомъ, хозяину просьбу: дескать, будьте на столько добры, позвольте нашей карет на дворъ въхать…— Это для чего же на дворъ-то, Савишна? Не великъ баринъ кучеръ, и на улиц постоитъ.

— Безъ тебя знаю, что постоитъ, да почемъ они узнаютъ, что вы въ карет-то пріхали? Ночью, чай, не видать… Сразу надо имъ носъ каретой утеретъ.

— Что жъ, это ничего… утремъ!

— Не забудь только… а тамъ, сядемъ чай пить, можешь и о торговл рчь завести… дескать, какъ сына женю, тотчасъ же торговлю расширю… вадо, дескать, ходъ молодому поколнію дать… понялъ?

— И это можно… ужь будь покойна, такого брандера запущу — въ затылк почешутъ.

— Зря, смотри, не пущай. Перебрандить ничего не стоитъ… врать ври, только чтобы складно было, чтобъ поврить могли… Прошлою зимой одинъ у меня началъ врать, да и заврался: я, говоритъ, перваго января двсти, тыщъ выигралъ… а т справились по газетамъ, хвать, двсти-то тыщъ какой-то секлетарь изъ Могилевской губерніи выигралъ… врать можно, только съ политикой.

— Да ужь не подгажу, будь покойна, разныя даже китайскія слова могу пустить: хинъ-лунъ-го, напримръ, или хинъ хунъ-дзинъ, чайныя собственно слова, а мудреныя.

— Ничего, подпусти китайца. Которые своимъ капиталомъ чванятся, образованность любятъ.

— А то я еще могу на закуску винегръ туалетъ запустить,— разохотился хозяинъ, вспоминая названія своихъ товаровъ, — или этимъ, какъ его, лшаго, віолетъ де пармомъ ошарашить.

— Ну, вотъ видишь, отецъ родной, сколько у тебя словъ для сурьезнаго разговору, а ты о погод… Плюнь на погоду, и стращай ихъ китайскими словами, а ты, мать моя, объ хозяйств можешь распространеніе пустить… Кушанья-то у васъ какія?

— Обнаковенно, щи да каша, картофель жареный.

— А въ праздники?

— Въ праздники — пироги, баранина жареная.

— А еще?

— Кисель когда клюквенный, панпушки съ яблоками.

— И жрать-то, какъ слдуетъ не умете, а за капиталомъ лзете. Измучаешься просто съ вами: ‘панпушки, ватрушки, щи да каша’… Трехсотрублевую вамъ невсту надо, а не десяти тысящную… Ну, кто вамъ на щи съ кашей, да на панпушки съ такимъ капиталомъ дочь отдастъ? Голову вы съ меня снять хотите… Ври!

— Да что же врать-то, Савишна?

— ду ври. Кухарка то у тебя сколько получаетъ?

— Три цлковыхъ.

— Дура! Положимъ щи да кашу переводитъ, а все дура, поломойка, и та за три цалковыхъ жить не станетъ, а у васъ кухарка за эту цнность. Повариха у васъ и десять цлковыхъ получаетъ. Поняла?

— Поняла.

— А ежели спроситъ тебя хозяйка: довольмы ли вы ей?— Скажи: не оченно. Еще супъ потафю можетъ изготовить, а вотъ телятину подъ бешемелью дойти не можетъ. Поняла?

— Поняла. Супъ подфюфю можетъ, а телятину подъ шинелью не можетъ.?

— Подъ бешемелью, а не подъ шинелью. Подъ шинель то всякая куфарка телятину можетъ, потому у кажной кумъ либо изъ пожарныхъ, либо изъ казармовъ.

— Это правильно… Подъ бешинелью значитъ?

— Подъ бишемелью, а ежели вспомнишь какое мудреное кушанье — ври! Только политично ври. А то у меня одна дама разъ такое кушанье сказала, что и сть его нельзя.

— Переврала?

— Не переврала, а безъ политики хватила. Слышала слово, думала, его дятъ, анъ вышло совсмъ, напротивъ. А вотъ и мраморный явился! Здравствуй, отецъ родной, здравствуй!— говорила сваха, здороваясь съ вошедшимъ молодымъ человкомъ съ завитыми кудряшками на лбу и вискахъ.— Ну-ка, вертись. Завился, по моему, безо всякаго антиресу!

— Щипцы не берутъ-съ,— отвтилъ тотъ, вертясь передъ свахой, — парикмахеръ говоритъ, что у меня волосъ жестокій-съ, все одно, что конскій, онъ его щипцами налво, а волосъ сичасъ направо. Природа такая глупая-съ.

— Губы подрумянь, румяныя губы барышни любятъ.

— Сандалилъ уже достаточно-съ, до синяковъ даже, инда опухли вс.

— Перетеръ. Нужно вальготно румянить, а ты съ нажимомъ, ровно полотеръ щеткой натиралъ. Ума нту — у родителей бы спросилъ. За десятитыщною невстой губы тянешь, а нарумянить ихъ подъ натуральный фасонъ не можешь. Руки мылъ?

— Мылъ-съ, я ихъ даже содой для мягкости, а потомъ черемушнымъ мыломъ прополоснулъ.

— А ногти траурные. Кто же это къ невст въ траур здитъ? Вычисти спичкой, отецъ родной, а то невсту испугаешь… Чистишь?

— Чищу-съ, въ одинъ моментъ.

— Поди сюда. А какъ къ невст прідешь, протянетъ она теб ручку, и ты сичасъ ее чмокъ. Понялъ?

— Это невсту-то? Слушаюсъ и даже съ удовольствіемъ, а ежели они вдругъ меня по морд?

— Не невсту, а ручку невстину. Вотъ и сватай имъ десятитысячную… А потомъ разговоръ антиресный заведи.

— Ужь это конечно-съ, барышни чесать языкъ любятъ. Вчера у насъ жулика поймали, такъ я ей про жулика… И ужь и лупили его, страсть!

— Про жулика нельзя. Запугаешь невсту прежде времени, ни за что за тебя не пойдетъ. Ты лучше интересное что-нибудь разскажи.

— А то вотъ намедни у насъ крысу поймали, облили ее керосиномъ, подожгли и пустили, что смху было-съ.

— Дикость это!… Ну, вотъ и сватай имъ десятитысячную! Голову сымутъ! Про чувства разговаривать можешь?

— Могу съ.

— Такъ ты, отецъ родной, про чувства лучше. Сдлай этакій видъ глупый и вздохни. Она сичасъ: что съ вами? А ты… ну, что ты на это долженъ?

— Я-съ? Изжога у меня-съ, маменька нонче столько въ кашу сала навалила…

— Ну, и дуракъ! Тьфу! Подымайтесь ужь, дорогой его научу, какія слова двиц говорить.

Вс встали, покрестились и стали одваться.

— Ну, дай Богъ часъ благополучный,— говорила сваха, выходя на крыльцо.— Садитесь.

Мать съ отцемъ и женихомъ молча ползли въ ‘ноевъ ковчегъ’.

— А ты, осторожне позжай, крикнула сваха кучеру.— Не торопись, а то такая проваленція выдетъ, что безъ протоколу съ тобой не разстанешься. Ступай, отецъ родной!

Сваха вскочила въ карету и хлопнула дверцу. Кучеръ свистнулъ кнутомъ. Одры покачались на мст, фыркнули и подъ хохотъ уличныхъ мальчишекъ вынесли рыдванъ со

II.

У двухъ-этажнаго деревяннаго дома, стоявшаго въ одномъ изъ безчисленныхъ переулковъ Арбата, остановилась извощичья карета, изъ которой сперва вылзла сваха, а потомъ ужь и женихъ съ родителями.

— Вотъ на это крылечко идите!— проговорила сваха и дернула за ручку звонка.

Двери отворились, и пріхавшіе гурьбой ввалились въ крошечную переднюю, съ закоптвшимъ потолкомъ.

— Раздвай гостей-то, милая, — крикнула сваха суетившейся курносой горничной, которая скалила зубы на жениха, растерянно теребившаго пуговицы на пальто,— раздвай, а я сама разднусь… Дома ваши-то?

— Дома-съ, Арина Савишна,— отвтила та, чуть не силкомъ стаскивая пальто съ окаменвшаго жениха.— Пожалуйте-съ.

— Оправьтесь,— шепнула сваха родителямъ и пихнула въ плечо жениха.— А ты что же это на манеръ замерзлой кочерыжки стоишь? Развинтись.

— Отъ кареты у меня очумленіе, — тряхнулъ тотъ головой,— растрясло-съ.

— Растрясло? Да ты рази въ деревенской телг халъ? Отъ экипажу его развезло, чистый судакъ маринованный сталъ… встряхнись… вотъ такъ… еще… прошла чума-то?

— Теперь я въ себя, кажется, взошелъ достаточно, — отвтилъ тотъ и заглянулъ на себя въ маленькое зеркальце, висвшее въ передней.

— Ну, идите за мной… готовы?

— Готовы, отвтила шепотомъ мать жениха,— или впередъ-то, Савишна.

— А ты, меня, не учи, лучше васъ всякіе порядки знаю… Ну, кажется, все у васъ въ порядк,— окинула она инспекторскимъ взглядомъ съежившихся гостей, — улыбку только пошире пустите, а то у васъ такіе патреты, ровно вы за паннихидой стоите… Да помните, какъ я васъ учила.

— Ладно, или ужь, — отвтилъ родитель, приглаживая бороду, — сичасъ первое я на счетъ кареты.

— Вотъ, вотъ… ну, съ Богомъ трогай!

Сваха отворила дверь, ведущую изъ передней въ освщенную зальцу, и вошла, раскланиваясь съ хозяевами, шедшими къ нимъ на встрчу,

— Милости просимъ, пожалуйте, — говорилъ хозяинъ, высокій плотный старикъ, въ наглухо застегнутомъ черномъ сюртук.

— Очень пріятно знакомство имть,— продолжала хозяйка, такая же плотная дама, лтъ сорока пяти съ завитою чолкой.

Гости молча пожали протянутыя руки и направились за хозяевами къ столу, на которомъ пыхтлъ ярко вычищенный ведерный самоваръ.

— Прошу покорно, гости дорогіе,— жестомъ пригласилъ хозяинъ.— Садитесь.

— Садись, Савишна,— обратилась хозяйка къ свах, одергивавшей незамтно у матери жениха платье, которое отъ неизвстныхъ причинъ лзло кверху.

— Сяду, сяду, обо мн не безпокойся, я свой человкъ А гд же лебедушка то наша блая, Настасья Ивановна?

— Одвается, поди,— улыбнулась хозяйка.— Съ платьемъ портниха запоздала, ну, и вышла задержка. Придетъ сейчасъ. Садитесь, гости дорогіе.

Гости, откашливаясь, подсли къ столу. Хозяйка сла разливать чай, а хозяинъ сталъ справляться, кто какъ чай пьетъ. Оказалось, что родители пьютъ въ ‘прикуску’, а женихъ — ‘какъ вамъ угодно, можетъ на всякій манеръ’.

— Такъ я вамъ въ накладку, въ такомъ случа,— замтила хозяйка.

— Совсмъ ты у меня его засластишь, мухи начнутъ липнуть,— отвтила за жениха сваха и потянула къ себ вазочку въ вишневымъ вареньемъ.

— Что-жъ, это ничего: чмъ слаще молодой человкъ, тмъ родителямъ пріятне… Покорнйше прошу.

Наступило молчаніе. Родитель жениха посмотрлъ на потолокъ, затмъ на сваху. Сваха мигнула.

Родитель кашлянулъ и склонилъ голову на сторону хозяина.

— А какая у насъ стоитъ пакостная… — началъ онъ и тутъ же почувствовалъ, какъ его сваха ударила ногой, — ка… карета, — спохватился онъ.

— Карета-съ?— съ недоумніемъ переспросилъ хозяинъ.— Какая карета?

— А въ которой мы пріхали съ къ вамъ.

— Плоха?

— Карета хорошая, вся на ват даже. Я сперва думалъ, пенькой взбодрили, анъ, вытащилъ клокъ изъ дыры — гляжу, вата.

— Вы ужь дозвольте,— перебила его сваха, бросая на него молніеносный взглядъ, — карет на дворъ въхать, а то нонче порядки строгіе, того гляди карету въ участокъ заберутъ.

— Еще какъ заберутъ-то, — замтила мать жениха.— Отъ кучера винищемъ на сажень несетъ. Онъ насъ съ пьяныхъ глазъ часа три по Москв возилъ.

— Врешь, кучеръ трезвый, — моргала ей сваха.— А это тебя потому виннымъ духомъ ошибло, что карету-то спиртовымъ лакомъ крыли… А варенье у васъ, мраморная, чудесное — и скусъ, и ароматъ… Сами варить изволили?

— Нтъ, кухарка у меня мастерица хорошая.

— Повариха?

— Замсто повара.

— Вотъ у ихъ тоже повариха и чудесно стряпаетъ… Съ удовольствіемъ завсегда у ихъ кушаю.

— А вы сколько же своей платите?— спросила хозяйка.

— Три цлковыхъ.

— Двнадцать, мраморная… ишь у тебя какъ каретой память-то отшибло.

— Дйствительно, забыла я… двнадцать платимъ.

— А мы десять. Очень хорошая повариха, ваша наврное лучше.

— Какъ вамъ сказать, не всегда тоже потрафить можетъ. Намедни эту, какъ ее…

— Мнять хотятъ, — вмшалась сваха,— какъ говорятъ, молодую въ домъ возьмемъ, такъ сичасъ новую ей подъ вкусъ, пирожное она еще туда-сюда, а на счетъ соусовъ не всякій удается.

— Солусы она не можетъ отчетливо,— проговорила мать жениха,— намедни такъ пересолила, какъ ее, вермишель… три самовара выдули.

— Какой же это соусъ изъ вермишели? Никогда не случалось дать,— замтила хозяйка.

— Не вермишель, путаетъ она отъ каретнаго путешествія названія.

— Мудреное названіе, нмецкое, поправилась гостья — и на язык вертится, а не вспомнишь.

— Не бешемель ли, мраморная?— подоспла на выручку сваха.

— Бешенель, бешенель, изъ ума просто вонъ.

— А у васъ, бакалейная, кажется, торговля?— спрашивалъ хозяинъ гостя,— Такъ точно-съ. Думаю сейчасъ расширеніе сдлать. Вотъ женю Архипа и расширю. Надо ходъ и Архипу дать. Авось женатому-то въ голову дурь не ползетъ.

— Женатый, какъ можно: у женатаго мысли совсмъ другія,— поддакнулъ хозяинъ.

— Совсмъ особенныя-съ. Сичасъ онъ по глупости съ важнымъ покупателемъ зубы чешетъ, безъ разбору, барыня пришла, али горничная, а женатый — сравненія нтъ. Сичасъ ему жена можетъ по морд за такія женскія приключенія.

— Ну, какія у него могутъ приключенія быть,— вмшалась сваха,— просто отъ скуки ‘ъ лавк себ развлеченіе изыскиваетъ, то газету почитаетъ, то про политику съ чиновникомъ.

— Вы и политикой занимаетесь?— обратился хозяинъ въ жениху.

— Какъ же-съ, иногда-съ, для близиру больше.

— Очень пріятно, я самъ, знаете ли, политику развести люблю. Какъ на вашъ взглядъ сичасъ Германія?

— Германія-съ?— заерзалъ тотъ на стул.— Германія ничего-съ?

— А Франція?

— Франція? Вотъ Франція, такъ та… тоже ничего-съ.

— Синпатіи у ней къ намъ большія.

— Это дйствительно, французскій товаръ въ ходу-съ.

— Я не про товаръ говорю, а про синпатіи.

— И синпатія въ ходу-съ, Французскіе фрукты сичасъ сушеные требуются.

— Австрія, по моему со всмъ плохо.

— Не могу знать-съ, мы изъ Австріи ничего не держимъ-съ. Кильки и то изъ Ревеля-съ. Намедни къ намъ господинъ съ собакой зашелъ, папиросъ купить-съ и при немъ собака-съ, вотъ этакая, махонькая… мразь… такъ она кильки жретъ-съ… удивительная собака!

Въ залу вышла невста, блая, пухлая двица въ розовомъ плать и съ какимъ-то отчаянно яркимъ цвткомъ въ волосахъ.

Вс шумно поднялись съ своихъ мстъ.

— А вотъ и наша единоутробная! улыбнулся хозяинъ.— Прошу любить, да жаловать…

— Очинно пріятно съ…

— Очень рада!— проговорила та, здороваясь съ гостями

— А со мной и поцловаться не грхъ!— впилась въ нее сваха, — здравствуй, лебедь блая, здравствуй, красавица… Блешь ты у меня, да полнешь родителямъ на утшеніе, молодымъ кавалерамъ на зависть.

Невста сла. Вс уставились на нее кром жениха, который смотрлъ на самоваръ.

— Еще чаю прикажете? Чашечку? Стаканчикъ?— упрашивала хозяйка.

— Не могимъ-съ… покорнйше благодаримъ.

— Чашечку?

— Не взойдетъ-съ, сверхъ мры даже пили-съ… премного благодарны и опять же теплынь у васъ, течетъ даже со всего.

— Въ такомъ случа прошу въ гостиную пожаловать.

Родители жениха поднялись и пошли за хозяевами.

— Да что у тебя платье-то, все въ небо лзетъ?— шопотомъ говорила сваха, одергивая платье у матери жениха.

— И ума не приложу, что съ нимъ, каторжнымъ, подялось, а передъ внизъ ползетъ, я подбираю, а онъ ползетъ.

— Тьфу! Да ты юбку-то платья задомъ напередъ надла! Вотъ и сватай имъ десятитыщную!

— Ужли задомъ напередъ? Батюшки, перевернуть бы ее какъ!

— Это въ гостяхъ то? Голову съ меня сымешь… поварих двнадцать цлковыхъ платишь, а платья надть не умешь… Придерживай ужь передъ-то руками, а то наступишь и грохнешься… небель чужую перепортишь и хорошихъ людей въ убытокъ введешь. И ты тоже хорошъ, — перескочила сваха къ родителю жениха,— свое же добро, свой же экипажъ пакостнымъ обозвалъ.

— Да и про погоду началъ.

— Наказывала про погоду не говорить, нтъ-таки ползъ въ барометръ… ведите себя умственне, да политичне, не все говорить можно. А ты это куда?— оглянулась сваха назадъ на жениха, выступавшаго за ними.

— Куда вы-съ, туда и я-съ…

— Вотъ и жени его, дурака, на десятитыщной, ворочайся назадъ.

— Зачмъ-съ?— растопырилъ тотъ руки.

— Нарочно тебя съ невстой оставили, просторъ теб дали, а ты тягу даешь…

— Да что-жь я буду съ ней длать? Она чай пьетъ…

— Тьфу!… длякакого же рожна я тебя привезла сюда, а? Невсту смотрть, аль нтъ?

— Да я ихъ видлъ съ… Ничего, солидныя-съ…

— Иди и разговаривай съ ней, Какъ а тебя въ карет учила… Голову съ меня сымутъ, ей-ей, сымутъ… Женихъ вернулся къ невст, пившей чай, и слъ на кончикъ стула, стоявшаго у противоположнаго конца стола.

— Ахъ, это вы?— спросила невста, выглядывая изъ-за самовара.

— Я-съ… да вы не извольте безпокоиться, пейте-съ…

— Что-жь вы тамъ сли? садитесь ближе…

— Ничего съ… такъ лучше съ… вы пейте-съ…

— Можетъ быть вы выпьете чаю?

— Нтъ, зачмъ-же-съ… то-есть, покорнйше васъ благодарю-съ… пилъ-съ…

— Одинъ стаканъ…

— Не могу-съ, въ лавк цльный день чай дуешь, такъ что… непріятно даже… испареніе начнется…

Наступило молчаніе.

Невста отодвинула самоваръ въ сторону и посмотрла на жениха, глядвшаго на. нее исподлобья.

— А онъ очень недуренъ!— подумала она, опуская глазки.

— Здоровенная двка!— подумалъ женихъ, — тятенька такого сложенія уважаетъ, намедни говоритъ: ты, говоритъ, Архипъ поплотне которую выбирай, чтобъ на два вка хватило… а этой и на три вка хватитъ, ручищи-то какія по полну хорошему.

— Скажите, Архипъ Ивановичъ,— прервала невста молчаніе,— это у васъ волосы отъ природы вьются.

— Такъ точно-съ, охъ парикмахера… природа у меня такая, что даже щипцы не берутъ-съ, у васъ вотъ волосъ тонкій, его куда хочешь повернуть можно, а у меня — мученье, а не волосы, тростникъ-съ.

— Бываютъ такіе жесткіе волосы, говорятъ, у которыхъ жесткіе волосы, у тхъ характеръ непріятный.

— Нтъ, у меня карактеръ ничего-съ, я въ маменьку карактеромъ вышелъ.

— Она у васъ, должно быть, добрая?

— Маменька? Ни одного нищаго не пропуститъ-съ, нарочно ей въ Государственномъ Банк грошей набираю, ужь это такъ всмъ и извстно: гд нищіе, тамъ и маменька.

— А вы добрый?

— Какъ вамъ сказать-съ? Надодаетъ ужь очень нищета. У тебя покупатели, а онъ лзетъ, кому подашь, а кого и въ шею… Вообще-съ я въ маменьку.

— А тіятры вы любите?

— Не знаю-съ… объ масляниц я въ балаганы хожу-съ подъ Двичье. По моему, глупость одна.

— Нтъ, я очень люблю тіятры.

— Да это что же, съ деньгами и тіятры можно любить-съ, а вотъ какъ дадутъ вамъ на гулянку трешникъ, такъ не больно расгуляешься. Извстно, какъ женюсь, такъ другая гулянка пойдетъ-съ. А вы бываете въ тіятрахъ-то?

— Бываю.— А въ ‘Московскомъ’ подъ машиной были?

— Была.

— И я былъ-съ. Ботвинью тамъ хорошую длаютъ… ахъ!

— О чемъ вы вздохнули?

— Я-съ? Отъ чувствъ, чувствую, что въ носу что-то стрекочетъ, чихнуть бы надо для прочистки, а не чихается.

— Это ужасно непріятно.

— Ничего-съ, не извольте безпокоиться, настрекочетъ хорошенько и чихну. Ежели бы въ лавк былъ, сейчасъ бы нюхательнаго табаку порцію запустилъ, а тутъ постойте, сичасъ, кажется, начинается, идетъ, идетъ, а… а… апчхи! а… апчхи! Ловко! А!… апчхи… Виноватъ-съ, я сичасъ!

Женихъ сорвался съ мста и полетлъ въ гостиную, гд за столикомъ, уставленнымъ графинчиками и закуской, сидли старики.

— Тс… Авдотья Савишна!— поманилъ женихъ пальцемъ къ себ сваху.

— Что, тянетъ тебя къ графину-то?— подскочила къ нему сваха.

— Грхъ со мной случился.

— Невсту, что ль, поцаловалъ?

— Какое-съ рази я дозволю такое невжество? Нтъ-ли у васъ платка носоваго!

— Голову съ меня сыметъ, ей-ей сыметъ! Женихъ безъ носоваго платка къ невст детъ, а еще десять тыщъ норовитъ слизнуть!

— Вышлите маменьку, можетъ у маменьки есть. Чихнулъ я, ну, и того-съ, сверхъ ожиданія-съ…

Сваха бросилась къ матери жениха и кивнула ей головой. Та поднялась, сдлала нсколько шаговъ и остановилась.

— Платокъ дай. И дуракъ же онъ у тебя, за невстой десять тыщъ, а онъ безъ платка. Иди къ нему.

— Не могу, Савишна, платье съ меня ползетъ, крючки каторжные, должно, отлетли, сижу и слышу: трыкъ, трыкъ, да трыкъ, думала небель, а это платье.

Сваха даже присла отъ ужаса.

— И дернула меня нелегкая съ мужичьемъ связаться. Повсить тебя мало, детъ невсту смотрть и крючки не ощупаетъ, держись руками-то, а то совсмъ ползетъ, тьфу! Голову съ меня сняли, или въ переднюю, я тамъ зашпилю, да скорй, покеда не замтили…

Сваха, загораживая мать жениха, поплыла за ней въ переднюю…

III.

Было за полдень, когда въ квартиру, занимаемую лавочникомъ Крутозобовымъ, влетла сваха и, увидавъ хозяйку, подметавшую полъ вникомъ, всплеснула руками.

— Ты что же это длаешь?— проговорила она, поднимая платье и перепрыгивая черезъ кучу сора.

— Здравствуй, Савишна, разогнулась хозяйка, потрясая вникомъ,— видишь, чай, полъ мету.

— Вижу, что метешь, да чмъ? Ужли щетку-то половую купить не въ состояніи?

— Все расходъ лишній. А я или отецъ какъ къ баню пойдемъ, такъ по внику съ собой и притащимъ… даровое вдь.

— Ахъ вы, скареды!— покачала головой сваха и чихнула.— Экъ ты, пылищу-то разогнала… чхи…

— Будь здорова, Савишна.

— Покорнйше… чхи… благодаримъ… ну, какъ я за вашего лабардона возьму десятитысящную невсту, ежели у васъ даже половой щетки для благородства нту, а?

— Да долго-ли ее купить? Пойдетъ разнощикъ со щетками, вотъ теб и благородство…

— Нонче же купи, потому вечеромъ къ вамъ отецъ невсты общался пріхать.

— Зачмъ?

— Вотъ-те и здравствуй! Да тебя, мраморная я вижу, отъ вника въ зеленую дурь ударило… нежелаешь, значитъ, чтобъ онъ къ вамъ пріхалъ?

— Очень пріятно будетъ, только мы его авчирась, кажется, въ гости не звали… будни нонче, такъ какіе ужъ это гости…

— А ты по праздникамъ двунадесятымъ привыкла гостей собирать? Ахъ, невжество замоскворцкое!… Да какой же это благородный гость въ праздникъ къ теб въ гости подетъ?

— Ужли не подетъ?— заморгала хозяйка, утирая вспотвшее лицо.

— Въ праздникъ онъ въ кіятры подетъ, въ концерту, а лтомъ въ рощу для прохлады ударится.

— Ты ужь извини, Савишна, не знала я этого.

— А ты на усъ мотай, ежели тебя учатъ.

— Я и то мотаю… замотаешь ты меня совсмъ… Авчирась съ эстамъ платьемъ вдосталь измучилась.

— И какъ тебя угораздило задомъ напередъ надть?

— Спшила и перепутала.— Не замтили они?

— И замтятъ, такъ виду не подадутъ, не такіе они люди, милая… и Архипъ »твой хорошъ: детъ невсту глядть, а платка носоваго не беретъ… въ ладонь было сморкаться вздумалъ!

— Расчихался Савишна, отъ этого и произошло.

— Дуракъ онъ у тебя! Знаетъ, вдь, что платка нту, и чихать не долженъ.

— Забылся по молодости… и… Ну, что, Савишна, отвту отъ ихъ никакого нту?

— Поскоре вамъ деньжищи заграбастать хочется?

— Да оно, конечно, спокойнй, ежели они въ дло пойдутъ.

— По твоему, это какъ въ сказк выходитъ: тяпъ, да ляпъ и вышелъ корабь… не Иванъ-царевичъ твой Архипъ безплатошный, чтобъ ему въ одну монументу и невсту, и деньги дали… Отецъ вотъ прідетъ къ вамъ, поглядитъ, какъ вы живете, ну, я ршитъ въ т поры: отсыпать вамъ десять тыщъ, аль не отсыпать…

— По моему, на нашу жизнь и глядть нечего.

— Какъ нечего? Чай, онъ въ вашъ домъ дочь родную отдаетъ, а не собаку дворную.

— Не про то я… сужденія правильнаго составить не можетъ… Живемъ мы теперича сро, а вотъ какъ женимъ Архипушку и разбельэтажимся.

— Не дуракъ онъ, мать моя, и всякую жизнь понимать можетъ… Что въ скученности вы живете, это не бда, потому не для чего шириться, да топыриться… для молодыхъ расширеніе нужно, а для васъ наплевать… принять его сумйте, лаской да обхожденіемъ обойдите, чтобъ онъ понималъ, какая въ насъ душа христіянская сидитъ и что безъ всякой опаски вручить вамъ свое сокровище можетъ…

— Вечеромъ, говоришь, прідетъ?

— Вечеромъ общался. Я нарочно загодя забжала, чтобъ вы приготовились такого гостя встртить… а то встртила бы его вникомъ, и все дло пропало бы.

— А какъ, Савишна, мы то имъ… пондравились.

— Не знаю. Только и изволилъ самъ сказать мн: ‘Чудные, говоритъ, они у тебя, Савишна!’

— Что же въ насъ чудного онъ нашелъ?

— Въ разговор что-нибудь переврали, либо не доврали.

— Кажется, мы старались въ точку попадать… Просто насъ, Савишна, каретой затрясло.

— Вотъ тоже твой про карету съ большаго ума ляпнулъ. Хорошо, что я все дло поправила, а то большой бы конфузъ вышелъ… а ты, не подумавши, про кучера ляпнула… пьяный вишь онъ… ну, какая ужь это можетъ карета быть, ежели на ней пьяный кучеръ посаженъ? Ишафотъ, а не икипажъ.

— Правду сказала: пьяный, пьяный и есть.

— Нельзя въ этакихъ серьезныхъ случаяхъ, мать моя, правду говорить… врать надо!

— Трудно ужь оченно это… не знаешь, гд соврать, гд правду сказать.

— Соображай. Для чего же у тебя голова на плечахъ мотается? Не для одной гребенки, чай…

— Такъ-то, такъ, Савишна, только ужь про кучера я стерпть не могла, потому по всей Москв возилъ насъ показывать…

— Да кому вы ночью нужны-то? Ну, ежели бы еще днемъ хали, такъ дйствительно для публики развлеченіе, а ночью вс кошки пестры, а кареты черны…

— А чтоб онъ съ нами апосля-то сдлалъ, какъ мы домой со смотринъ похали!…

— Ну? Я вдь на извощик домой отправилась.

— Уврилъ меня самъ, что кучеръ протрезвился, сидя у ихъ на двор, я и успокоилась. Похали… Только отъ тряски, Савишна, да отъ угощенія ихняго мы съ отцомъ и задремли. Архипушка глядлъ, глядлъ на насъ и тоже носомъ заклевалъ, и такъ это мы, милая, вс здорово заснули, что даже удивительно.

— Ничего удивительнаго нту. Навалились на чужую мадеру-то, въ мертвый сонъ и вдарило.

— Я сама такъ думаю, что отъ мадеры такое крпкое успеніе вышло… только вдругъ просыпаюсь я и толкаю самого: ‘едорычъ, говорю, ужли мы не пріхали?’ — ‘А что?’ — ‘Да долго что-то оченно демъ’… А Архипушка проснулся и говоритъ: ‘Маменька, да мы уже больше не демъ, а стоимъ, потому тряски никакой нту’.— ‘И то, говорю, стоимъ, стало быть, пріхали… вылзайте… А темь кругомъ такая, ну, просто глазъ выколи. Куда же это мы пріхали?— самъ спрашиваетъ.— Кучеръ! Эй, ты, гужедъ!…’ Хоть бы кто…— Батюшки, думаю, ужь не провалились-ли мы въ какую нибудь трубу Неглинную?… Архипушка, нащупай ногой-то, игд мы’.— ‘А я, говоритъ, маменька, боюсь: вдругъ въ тартарары полечу!’ Что длать? ‘Спичку бы зажгли — спичекъ нту, потому мои мущины что самъ, что Архипушка, народъ не курящій… Давай мы вс въ разъ орать: кучеръ! кучеръ!… Слышимъ только, игд-то собака лаетъ, и больше ничего. А самъ говоритъ: ‘Я вотъ что, мать, думаю… захалъ нашъ кучеръ съ пьяныхъ глазъ въ лсъ… въ Сокольники, напримръ, покеда мы спали-то^а тутъ напали на насъ жулики, лошадей увели, а въ карету поглядть не догадались’.— ‘Все возможно, говорю, но врне всего, по моему, въ неглинную трубу мы провалились’.— ‘Слышали бы, чай, паденіе свое… безпремнно, либо въ Сокольникахъ мы сидимъ, либо въ Паркахъ…. надо ногой землю обшарить… ты, Архипъ, съ той стороны, а я съ этой’.

— Скажи, какое приключеніе съ испугомъ!— покачала головой сваха.

— И не говори, Савишна, до того я перепугалась, что меня даже ознобомъ прохватило. Вылзъ самъ изъ кареты и говоритъ: ‘Земля, но только деревянная, на манеръ полу’.— ‘Ну, говорю, отецъ, значитъ, безпремнно мы въ трубу вверзились… вода-то не бжитъ по полу?’ — Бжитъ не бжитъ, но только полъ сырой’.— ‘Сырой? Въ Неглинк, ей-Богу, милые, въ Неглинк торчимъ… давайте караулъ орать’.— ‘Погоди, говоритъ, надо сперва обшарить… Архипъ, шарь съ своей стороны, а я съ своей… что нашарилъ?’ — ‘Стнку, тятенька, а вы-съ?’ — ‘А я оглобли’.— ‘Наши оглобли?’ — ‘А чортъ ихъ разберетъ. Нтъ, кажется, отъ другаго икипажу, у нашего дышло было’.— ‘Батюшки, — думаю,— не одни мы, значитъ, гршные, вверзились, и конпаньоны нашлись. Отецъ, Богомъ тебя прошу, кричи ‘караулъ!’ — ‘Караулъ’-то я завсегда поспю. Чудно только, что лошадей нту’.— ‘Да он, можетъ, глубже еще провалились, старая труба-то. Икипажъ застрялъ, а лошади дальше ухали. Архипушка, что нашелъ?’ ‘Синякъ, — говоритъ, — маменька, нашелъ. Наткнулся на какого-то лшаго, инда искры изъ глазъ посыпались’.— ‘Смотри, не на ршотку-ли ты это отъ водосточной трубы. Говорила я теб, отецъ отпусти ты его, пьянаго, въ Богомъ, ну, вотъ теперь и вылзь попробуй на свжій воздухъ. Орите ‘караулъ’, можетъ, Богъ дастъ, насъ и вытащатъ’. Начали мои мущины орать, и они орутъ, и я имъ помогаю. Только слышно, вдругъ, мужской разговоръ: о Это, — говорятъ,— жулики попались. Тащи, Матвй, фонарь скорй!’ И что жь бы ты, думала, Савишна, гд мы очутились?

— Въ труб.

— Просто, въ сара, на извощичьемъ двор.

— Ахъ, матушки! Да какъ же это такъ.

— Кучеръ привезъ. Налилъ глазищи винищемъ-то и забылъ совсмъ, что сдоки въ карет сидятъ. Пріхалъ прямо на дворъ, отпрегъ лошадей, заперъ сарай и ушелъ.

— Экъ, вдь, какимъ вы покойницкимъ сномъ дрыхнете, ничего даже и не слыхали.

— То-есть, какъ есть ничего. Умаешься за день-то, ну, и скончаешься. Да ежели бы я не проснулась, такъ мы бы такъ и ночевали въ сара. Самъ у меня любитъ поспать, ну, и Архипушка тоже охулки на руку не положитъ. Не знаю, какъ теперича его и гостю казать: вотъ какой ананасъ подъ глазомъ ниситъ…

— Вотъ грхъ-то! Арникой бы примочить его получку-то…

— До арники-ли, милая, тутъ было? За жуликовъ насъ извощики приняли и утюжить было принялись… Унеси только Богъ ноги… Въ два часа ночи домой пріхали и съ перепугу спать завалились. Лучше, по моему, Архипушку не показывать гостю.

— По моему, тоже не показывать. Правду разсказать про ваше извощичье приключеніе — осрамить только себя, а соврать, что, дескать, наткнулся на что въ лавк — де поврятъ. Большой су призъ-то у него?

— Весь глазъ закрыло — И нужно же было ему такую живопись подцапать… Къ невст теперь его везти и думать нечего. Двица она нжная и вдругъ такое зврство на рож увидитъ… Скажемъ, гостю, что Архипушка въ тіятръ похалъ.

— Въ какой тіятръ?

— Въ какой хочешь, мн все равно.

— Сказать-то ничего не стоитъ, Савишна, а какъ же апосля-то… вдругъ невста, уви давшись съ Архипушкой, вопросъ задастъ: въ тіятр вы были, которое же представленіе нидли?

— Совретъ.

— Не уметъ онъ у меня врать, милая. Другой и совретъ, да такъ складно подведетъ, что комаръ носу не подточитъ, а мой Архипушка не уметъ… Авчерась спрашиваетъ его невста: ‘Отчего это у васъ сапоги скрипятъ?’ — а онъ для великатности и хвати: ‘Оттого, говоритъ, и скрипятъ, что у Тумахера сшиты’,— а невста то сама обувь у его покупаетъ, ну и видитъ, что вретъ Архипушка.

— А ты учи, на то ты и мать, чтобъ глупое дитя учить… и насчетъ представленія пущай совретъ… дескать очень было хорошее представленіе.

— Ты ужь, Савишна, поучи его.

— Поучу!— проговорила сваха и окинула цензорскимъ взглядомъ комнаты.— Кажется, у васъ все въ порядк… вотъ только двухспальная кровать все благородство портитъ… ну, кто ноньче двухспальную небель обожаетъ?

— По старин у насъ, Савишна.

— Десятитыщную невсту слопать хотите, а такое невжество въ квартир допущаете… На этомъ стол чай то гостю предложите?

— На этомъ.

— Подъ образа не вздумай его посадить… по ноншнимъ временамъ, да по образованности, почетное мсто у порога, а не подъ образами…

— Ужли правда? А не обидится онъ, ежели я его къ двери то на стул припечатаю?

— Ну, вотъ! Слушай ужь меня… гд захочетъ, тамъ и садится, а принужденія не длай… у васъ вдь какой обычай: какъ почетный гость, такъ сичасъ его въ уголъ, ровно имназиста за единицу изъ арихметики… Скажи гостю: милости просимъ, и оставь его безъ всякаго вниманія… не загоняй, какъ лошадь въ стойло…

— Хорошо, Савишна, людей ты настоящихъ видла, оттого всякую образованность понять и можешь, а я гд-жь, акромя лавки да церкви бываю?…

— Неволить чаемъ тоже не смй… предложи разъ отъ усердія, другой для блезиру и отстань… а по вашему какъ длается, переливаете вы въ человка всю воду изъ самовара до той поры, покеда онъ по шву не лопнетъ… Невжество это, мать моя…

— Отъ души мы это, Савишна.

— Надо знать, съ кмъ отъ вашей души дйствовать. Въ сосда, вотъ, вашего, который желзомъ торгуетъ, ежели вы три самовара не вольете, такъ онъ васъ на всхъ перекресткахъ ругать станетъ, а въ моего гостя ежели только полсамовара перельете, такъ онъ къ вамъ до скончанія свта не придетъ… Надо соображать.

— Соображеніе то у насъ темное.

— А за десятью тыщами лзете… ума у васъ на триста цлковыхъ, а вы за капиталомъ тянетесь… Слушать должны, что вамъ говорятъ.

— Да я и то слушаю, Савишна, учи только.

— Учи! А какъ дойдешь до благословенія, такъ вы меня сичасъ по ше… росписку съ васъ надо…

— Чтінжь, ежели не довряешь, мы и росписку дать можемъ.

— Съ роспиской и мн развязка. А то вы, по своему невжеству, завсегда сваху обидть можете… Въ десять тыщъ я вамъ невсту отрыла, такъ должны вы чувствовать… Архипа-то на вечеръ ушли куда нибудь.

— Куда-жь я его ушлю, Савишна? Схоронить могу.

— Схорони… Только чтобъ глаза своимъ харьковымъ не мозолилъ. А, вотъ и самъ пожаловалъ!— привстала сваха и пошла навстрчу вошедшему хозяину.— Хорошъ! хорошъ! И дернула это тебя нелегкая авчерась про карету!

— Про погоду я началъ, ты меня сбила на карету-то!— улыбнулся хозяинъ.— Ну, какъ дла?

— Нон вечеромъ отецъ невсты къ вамъ припожалуетъ… Принимай гостя.

— Что-жь, милости просимъ… А отвту отъ него никакого покедова?

— Можетъ, самъ вечеромъ скажетъ. Спрашивала я невсту-то на счетъ вашего Архипушки, отвту не даетъ, а только фыркаетъ… Надо полагать, въ совсть… Да! куфарку-то свою. уберите, а то какъ увидитъ ее, ни въ жисть не повритъ, что двнадцати-рублевая… мальчишечка у васъ въ лавк есть лишненькій?

— Есть.

— Такъ вы его для услугъ гостю возьмите, а куфаркину рожу подъ двнадцать замковъ заприте… Слышите?

— Слышу, Савишна, слышу… что-жь, это можно… мальченка и самоваръ принесетъ, и все такое…

— И чудесно. Не осрамите мою лекемеидацію-то… За хорошихъ людей я васъ выставляла, и вдругъ полныя свиньи… Угощатьто, гостя чмъ думаете?

— Найдемъ чмъ. Пошаримъ въ лавк и того… Селедки королевскія первый сортъ, колбаса вареная, копченая, копчушки…

— Самъ-то ты копчушка! Десять тыщъ берете, а тестя колбасой, да копчушкой норовите начемоданить. Семгу поставь, омара растревожь…

— Можно. Сардинки Кано первый сортъ есть…

— И сардинку подсыпь… Жирную рыбу ловишь, никакой приманки не жалй… Мадеру онъ пьетъ, только настоящую, не маргариновую… либо левевскую, либо арабажинскую… рассейскую мадеру онъ не вкушаетъ, потому у него отъ рассейской мадеры одинъ разъ голова цльныхъ три мсяца безъ мозговъ была…

— Поставимъ настоящую, будь покойна… для хорошаго гостя жалть не станемъ.

— Ну, вотъ. А къ вечеру я сама къ вамъ забгу и ревизію всего гостепріимства сдлаю, а сичасъ мн некогда… чиновнику одному третью жену сватаю и никакъ его прищучить не могу… Колецкій регистраторъ онъ, ну, и ломаетъ изъ себя тютюлярнаго на всю Якиманку… До пріятнаго!

Сваха чмокнула въ щеку хозяйку, потрясла руку хозяина и стрлой вылетла изъ квартиры.

IV.

Не было еще и пяти часовъ, какъ сваха прилетла къ Прутозобовымъ. Вошла она въ ихъ квартиру, соединенную съ лавкой узенькимъ, темнымъ корридорчикомъ, не со двора, такъ сказать не съ ‘параднаго’ входа, а черезъ лавку и тутъ же распушила мальчишку въ картуз и при бломъ фартук, который, присвъ на корточкахъ на полу, игралъ съ жирнымъ, срымъ котомъ.

— Ты что же это, длаешь?— накинулась она на мальчишку,— ты для чего тутъ находишься: торговать, али животной скотин спину чесать, а?

— Да я… такъ-съ… отъ нечего длать,— сконфузился тотъ.

— А воли нечего длать, стань къ двери и дверь покупателю отворяй, а ты кошачьимъ удовольствіемъ пробавляешься… А ты чего, глядишь?— подошла она къ хозяину, сидвшему за ясеневой конторкой и пившему чай изъ стакана,— мальчишка у тебя во всемъ невжеств, а ты и ухомъ не ведешь…

— Рази за ними углядишь? отвтилъ тотъ, пожимая руку свах.

— Гляди! Вдругъ хорошій человкъ взойдетъ и такое развлеченіе увидитъ… Стань къ двери, крикнула она мальчишк и повернулась къ хозяину, — а ты что-жь это чай то дуешь?

— А что-съ?

— Да вдь гость скоро прідетъ…

— Ничего, и съ гостемъ сызнова потть начнемъ…

— Готово у васъ все?

— Хозяйка тамъ мечется, взгляни, взойди.

— Сичасъ иду. Экъ, у васъ тутъ проходъ то какой ущемительный… Что ежели гость черезъ лавку пойдетъ..

— Бокомъ, напримръ, ежели, такъ въ лучшемъ вид пройдетъ.

— И бокомъ застрянетъ, потому у него бока настоящіе купеческіе: пухлые да крутые… нтъ, ужь ты его черезъ парадную проси, а то, помилуй Богъ, застрянетъ промежъ первачемъ съ грешневой, и большая непріятность произойти можетъ.

— Попрошу въ парадную.

— Попроси. Дескать у меня хотя и есть проходъ чрезъ лавку, но для такого почетнаго гостя его предложить не смю.

Сваха прошмыгнула корридорчикъ и очутилась въ квартир Крутозобовыхъ.

— Мраморная, гд ты?— крикнула сваха, входя въ первую комнату.

— Себя обряживаю — откликнулась та.

— Ну, обряжинай, обряживай… задомъ напередъ только не наднь, по-вчерашнему. Лампадки то передъ всми образами затеплила?

— Передо всми.

— Это хорошо, мой гость благочестіе любитъ. А вотъ скатерть на стол у тебя грязная.

— И недли еще нту, какъ постелили, Савишна.

— Недли нту! Да чтожь она у васъ отъ Рождества до Пасхи служить должна? Чистую стели.

— По моему, еще хороша.

— По вашему все хорошо, а по нашему, коли за десятитыщной невстой лзете, такъ пятачка за стирку скатерти жалть нечего, давай, я постелю!

— Сичасъ. А я думала — сойдетъ.

— Вотъ когда жените своего, мраморнаго, въ т поры и думай, что хочешь, а до того времени команды слушай. А закуску отобрали?

— Да мы ее ужь и нарзали, въ спальн стоитъ.

— Да кто-жь закуску за пять часовъ ржетъ? Ее и въ ротъ не возьмешь.

— Сама же сказывала, приготовь.

— Готовятъ, какъ подавать надо, эхъ, деревня березовая! И потомъ я давича просила, чтобы для услуги всякой въ передней мальченка болтался,— и пальто съ гостя снять и принесть что.

— Сичасъ придетъ онъ, мальченка то, я его въ баню услала.

— Зачмъ?

— Наскрозь масломъ коноплянымъ протушился, мажется онъ имъ, али лопаетъ, шутъ его знаетъ, за сажень коноплей отъ него несетъ.

— Вихры мажетъ.

— Думаю, что вихры, прошляется только, боюсь, долго.

— Я встрчу гостя, это не бда, а онъ тмъ временемъ подойдетъ. Ну, еще здравствуйте!— поднялась сваха и пошлина встрчу вышедшей хозяйк.

— Здравствуй, Савишна, обгляди меня, сдлай милость, все ли у меня въ порядк.

— Кажется, всякая вещь на своемъ мст, да дома все сойдетъ, въ гости, ежели въ вывороченномъ плать здила, такъ дома и вверхъ ногами надть можешь, и никто тебя за это не осудитъ.

— Все таки лучше, ежели, все на своихъ мстахъ прилажено.

— Вотъ лобъ у тебя почему то въ пятнахъ, мраморная.

— Щипцами припекла, завивала букли и прижгла.

— Эки у тебя усердія то сколько, не по разуму даже, до волдырей даже достаралась!

— Щипцы ужь оченно горячіе, Савишна, а я, не привыкши къ поликмахерскому длу.

— А не привыкши не берись! И завила то ты букли въ разныя стороны: одн кверху, другія книзу, ну, кто такъ себя портитъ, скажи пожалуете?

— А мн какъ ловче было, я такъ и завивала, нехорошо, рази?

— Срамота, по моему. Одна сторона ровно горохъ къ солнцу тянется, а другая въ глаза лзетъ.

— Перевиться, значитъ, надо?

— Не трогай ужь лучше, а то начнешь перевивать и либо вс волосы спалишь, либо такое завиве выдетъ, что гостя напугать до смерти можешь… Спроситъ ежели онъ на счетъ твоихъ волосъ, такъ ты на природу свали: отъ природы, молъ, у меня такой волосъ карактерный, который къ потолку, который къ полу ростетъ, примочила бы ты чмъ волдыри то, а то они у тебя на манеръ шишекъ стали,— видала, чай, какъ у телокъ рога роста начинаютъ?

— Видала.

— Такъ и у тебя. Эхъ, публика! Изъ телячьей породы и вдругъ за десятитыщной тянутся, примочи рожки то!

— Пятаками мдными не приложить ли?

— Пятаками синяки облегчаютъ, а не обжоги: холодной водой, по моему, надо.

— Кудели отъ воды разовьются.

— Тьфу! Не трогай въ такомъ случа, и съ обжогами сойдешь.

— А гость вдругъ спроситъ?

— Ну, станетъ такой гость про всякую дрянь спрашивать, не видалъ онъ, чтоль, волдырей… ну-кa, гд закуска то у васъ приготовлена?

— А вотъ на стол, въ спальной, Савишна.

— И поставили же, ироды, одно на другое, и хлбъ нарзали, да его и теперь сть нельзя. Тащи хлбъ въ кухню, а я закуски уставлю. Вотъ это сюда, а это вотъ куда а бутылка на заднюю линію, чтобы вся закуска на виду была, вино то не маргариновое?

— Настоящее вино, Савишна… для такого гостя жалть ужь нечего…

— А пожалешь, себ навредишь… надо такъ принять его, чтобъ по горло довольнымъ остался.

— Да ужь мы его употчуемъ… Самъ у меня гораздъ потчивать то…

— За горло только не брать… честью просить можете, а силкомъ не могите…

— Мы честью… зачмъ же такое невжество, чтобъ за горло…

— Кто васъ знаетъ, всякій, на свой ладъ угощаетъ, есть такія привычки дурацкія, чтобъ гость на четверенькахъ ушелъ безпремнно, а безъ четверенекъ и не выпустятъ.

— У насъ такой слабости въ угощеніи нту.

— И чудесно. Ну кажется, у васъ все тутъ въ порядк… вотъ только небель двухспальная мн поперекъ горла стоитъ…

— Скажу ему, что, молъ, для тепла это и въ дровахъ экономія.

— Мало ли ты что скажешь, мраморная, да не все говорить можно… можетъ и не спроситъ.

— А спроситъ, скажу, что такая небель нашими отцами и ддами заведена..

— Невжество это, ахъ, какое невжество. Самоваръ-то вычищенъ?

— Говорила давича кухарк.

— Посмотри, поди. Осрамишься съ вами ей Богу, да посуду-то чайную хорошенько неремой, а то вдь у васъ на каждой посудин грязи на вершокъ.

— И посуду кухарк велла.

— И самоваръ чисть, и посуду мой — да когда же она у тебя все сдлаетъ? Голову вы съ меня снимите. Поди, посмотри!

Хозяйка пошла въ кухню. Сваха переставила тарелки, одернула скатерть на стол, и, кивнувъ головой, сла на стулъ.

Кто то чихнулъ. Сваха посмотрла по сторонамъ. Никого не было. Гд то снова чихнули и очевидно подъ ‘двухспальною небелью’.

— Должно, мышей у ихъ много,— подумала она, — что двухъ кошекъ въ дом держутъ: одну въ лавк, а другую въ комнатахъ. Ишь расчихалась, каторжная!

— Брысь!— крикнула она, заворачивая одяло.

— Мерси съ!— отвтилъ кто-то изъ подъ кровати.

Сваха взвизгнула не своимъ голосомъ и опрометью бросилась въ кухню.

— Подъ кроватью… подъ кроватью!— едва проговорила она изумленной хозяйк, перетиравшей чашки.

— Что ты, Савишна! Господи Іисусе! Лица на теб нтъ.

— Подъ кроватью… Жуликъ! Разбойники сидятъ, я думала, кошка, а онъ какъ рявкнетъ: ‘убью’… Ахъ! Какъ меня на мст не разразило бги, ступай за самимъ, дворника зови.

— Постой, Савишна… взойди въ себя… Откуда къ намъ жулики… гд же ихъ видла!

— Да подъ вашей кроватью сидятъ, мраморная… Бги скорй за мущинами, уйдетъ вдь…

— Не уйдетъ… и не жуликъ тамъ сидитъ, а Архипушка.

— Какой Архипушка?

— Да сынъ нашъ.

Сваха посмотрла на хозяйку и плюнула.

— Тьфу! Провалиться бы ему сквозь землю, напугалъ меня до смерти… охъ, просто въ себя никакъ не взойду… да что онъ тамъ длаетъ то?

— Лежитъ, гляди.

— Да для какого лшаго его подъ кровать то родительскую занесло?

— Сама же велла его давеча спрятать. Объизъянилъ онъ свой натретъ, никому показаться невозможно.

— Тьфу! Ахъ, дубье нетесаное! Нашла тоже, куда его спрятать, подъ кровать! Ну гд это видано, гд это слыхано, чтобъ роднаго сына подъ такую небель, а?

— Да куда-жь его спрятать то, скажи?

— Ужли некуда?

— Некуда. Дв комнаты у насъ, а третья кухня, въ лавк оставить его невозможно, потому гость можетъ черезъ лавку пройти, а отпустить мн его — никакихъ такихъ мстовъ настоящихъ нту.

— Въ кухн пусть посидитъ, пока гость у васъ пробудетъ.

— Онъ сичасъ съ кухаркой такую возню подыметъ, что вся посуда разлетится. Возиться онъ у насъ ужь оченно гораздъ.

— Страсть, — подтвердила ухмыляясь кухарка,— на щетъ возни здоровенный чертище!

— Не угодно ли, какого дурака выростили,— развела руками сваха:— въ кухню даже не годится, вотъ и сватай имъ благородную десятитыщную невсту. Осрамите вы меня, съ этакимъ дурачищемъ. Тащи, поди, его изъ подъ кровати.

— Пущай лежитъ, Савишна,— говорила хозяйка, идя со свахой въ -комнаты, — никого онъ тамъ не трогаетъ, и его никто не видитъ.

— Нельзя его, въ такомъ опасномъ мст оставить. Эй, ты, мраморный!— нагнулась сваха снова подъ кровать,— красавецъ подпостельный!

— Вы меня-съ?— высунулъ тотъ изъ подъ кровати голову.— Мое почтеніе-съ.

— Тебя. Вылзай!

— Не безпокойтесь, мн тутъ очень хорошо-съ: я подушка, и одяло-съ.

— Вылзай, коли теб говорятъ.

— Маменька, вылзать-съ?

— Вылзь, Архипушка,— разршила хозяйка,— никого еще нту.

— Можетъ, еще онъ не до такихъ градусовъ попорченъ, чтобы прятать… И напугалъ же ты меня, я чуть на мст не умерла.

— Маменька, значитъ, васъ не упредили на счетъ моей квартиры?— вылзъ тотъ изъ подъ кровати.

— И забыла я про тебя совсмъ,— отозвалась хозяйка.

— Ну-ка покажись. Ахъ, батюшки! На какой же ты это рожонъ налетлъ, чтобъ такое украшеніе получить!

— Я такъ полагаю, что на дышло-съ.

— Глаза даже не видать, милые! Ну, что вотъ съ вами, съ идолами, подлаешь? Ему богатую невсту обстряпываешь, а онъ изъ морды битую коклету длаетъ!.. Пропадешь съ вами, мраморные!

— Я не нарочно-съ, въ темнот такая оказія случилась.

— Въ темнот, а вы не дрыхните въ карет! Спальная для васъ, что-ль, карета то? Въ благородномъ икипаж и дрыхнуть, какъ мужики, въ телг.

— Грхъ такой ужь, Савишна, вышелъ, и не желали, анъ вонъ что вышло.

— Съ вами и не то еще произойдетъ, ежели васъ не учить… Домой только безъ себя отпустила, и то дохать въ благополучіи не могли. Примачиваешь чмъ рожу то свою?

— Свинцовой примочкой опухоль гоню-съ, какъ будто лучше чувствую.

— Нтъ, казать его нельзя.

— По-моему тоже, Савишна, нельзя… Главмое — морду раздуло.

— Раздуло не бда, раздуть и здоровье всякую рожу можетъ, а вотъ фонарище этотъ лестрическій надъ глазомъ весь фасонъ портитъ! Нельзя казать… и недли дв казать не станемъ, потому зачмъ же хорошихъ людей такимъ безобразіемъ огорчать. Сдлаемъ его больнымъ на это время.

— Да ужь приходится длать, ничего не подлаешь, и нужно же грху такому быть, скажи, пожалуста?

— Отъ вашего же ума, вся эта порча произошла… Надо спрятать его!

— Такъ я, маменька, опять подъ кровать!

— Постой! Ишь какъ теб нравится подкроватное мстоположеніе, ужли никуда больше нельзя спрятать… Подумай, мать моя?

— Да некуды, сама видишь…

— Тьфу! А спить то онъ у васъ гд?

— Въ зал, на диван.

— Срость дикая! Такому здоровенному парню, жениху настоящему, и вдругъ пріюту нигд нту, за невстой десять тыщъ, а женихъ подъ кроватью спитъ!

— Женимъ его, Савишна, и квартиру новую возьмемъ, у насъ на двор сичасъ квартира хорошая отдается.

— Женимъ! А вотъ при такомъ серьезномъ случа и спрятать его некуда.. Гардеропу у васъ нтъ ли?

— И въ завод не было, а платье все и одежа которая, такъ вся на стнахъ виситъ, простынями закрымши. Да чего ты опасаешь ея, Савишна, пущай Архипушка, подъ кроватью лежитъ…

— Да по мн хоть онъ на гвозд виси, мн все одно,— боюсь я, что онъ карантину не выдержитъ, либо чихнетъ, либо кашлянетъ, на смерть будущаго тестя перепугать можетъ…

— Я чихать не стану-съ, я засну-съ…

— И храпть вдругъ начнешь, еще лучше выйдетъ. Провалиться мн тогда изъ-за вашего невжества прикажете?

— Онъ у насъ, Савишна, во сн не храпитъ, разговаривать, это дйствительно иногда разговариваетъ, а храпть не уметъ.

— Еще того превосходне, сидитъ у тебя тутъ почетный гость, стъ семгу и вдругъ изъ подъ кровати дикія слова… Подавиться съ испугу можно… нтъ, куда хочешь его двай, только изъ подъ кровати вонъ…

— Куды мн его двать, я и ума не приложу…

— Маменька-съ, я къ сосдямъ уйду, къ Агаоновымъ…

— И напьешься съ ними… не пущу!.. Лучше ужь тебя въ кухн оставлю…

— Куда хочешь, двай, только съ глазъ долой!.. Теперь онъ, того гляди, подкатитъ… побгу я въ лавку его встртить, а то вдь вы и встртить то по настоящему не можете… Тьфу! Сердце даже у меня, дубъ стоеросовый, попортилъ, съ роду не билось, а сичасъ ровно маятникъ болтается… помрешь, съ вами, идолами!.. Я въ лавку, мраморная!

Сваха накинула на плечи платокъ и полетла въ лавку.

V.

На углу Косоглазаго переулка остановилась извощичья пролетка. Изъ пролетки вылзъ полный, благообразный купецъ въ цилиндр и, расплатившись съ извощикомъ, обратился съ вопросомъ къ первой попавшейся баб, которая шла въ развалочку съ кулькомъ въ рукахъ.

— Не знаете-ли, голубушка, гд здсь лавка Крутозобова?

— Крутозобова?— переспросила та, — это который сына на богачих женитъ?

— На богачих?— удивленно уставился тотъ на бабу, — а не знаешь, какъ фамилія невсты?

— Не знаю… сказывали, ну, только я на хвамиліи не памятлива… не то Щеткина, не то Метелкина, а можетъ и Телкина, кто ее вдаетъ… но, слыхала, богатйшую невсту сцапать наровятъ…. однхъ платьевъ шелковыхъ дюжина, три шубы, три перины пуховыхъ… пера, сказываютъ, званія нтъ, одинъ пухъ… Счастье же, идоламъ!

— Да ты, матушка, хорошо-ли ихъ знаешь?

— Кого? Крутозобова? Третій годъ у ихъ всякую всячину забираемъ… Вдоль и поперекъ извстны. Женихъ-отъ сичасъ козломъ по лавк скачетъ, потому деньжищъ, у кестя видимо-невидимо и помретъ, вишь, скоро, потому у него, у кестя-то, червякъ въ нутр завелся.

— Какой червякъ?

— Кровопійственный. Какъ кровь всю выпьетъ, такъ кестю и капутъ… Крышка настоящая.

— Глупости ты городишь, голубушка.

— За что купила, господинъ, за то и продаю. Мн что-шь, мн кестя не жалко, потому пьяницъ жалть нечего.

— Такъ пьяница онъ?

— Кестъ-то? Запоемъ пьетъ, оттого женихъ-отъ козломъ и прыгаетъ,— не долговченъ.

— Странно, очень странно!— пробормоталъ купецъ себ подъ носъ.— Должно быть, сваха имъ другую невсту сватаетъ.. Такъ гд ихъ лавка-то, милая?

— А вотъ сичасъ за зеленымъ заборчикомъ первая будетъ… на окн еще арбузъ торчитъ, такъ ты прямо къ арбузу и при.

— Спасибо, голубушка, а что женихъ то самъ… какъ изъ себя?

— Архипъ Семенычъ? Здоровенный парнище… воду на немъ только возить

— Я знаю, что онъ этакій… въ сил вообще… Поведенія какого?

— Поведенія веселаго… ни одну куфарку не пропуститъ, чтобъ зубы не почесать.

— А не пьетъ онъ?

— Этого не замтила, потому родители въ строгости содержатъ. Съ утра до ночи въ лавк торчитъ и никуды безъ себя не пущаютъ.

— И зазнобы у него на сторон никакой нту?

— Такъ думаю, что не обзавелся, потому родители чистые черти лсные, съ глазъ его не спущаютъ… Да теб чего, господинъ, это знать нужно?

— Не для чего особенно, а такъ, сахаръ хочу имъ продать въ долгъ, такъ можно-ли поврить.

— Можно. Люди они срые, но обстоятельные, лишней копйки не проживутъ, а ободрать покупателя — обдерутъ, и чай можешь доврить, не токмо что сахаръ.

— Спасибо за совтъ,— улыбнулся купецъ и, раскланявшись съ бабой съ кулькомъ, направился по указанію.

Спустя дв-три минуты, онъ вошелъ въ лавку и первое лицо, которое онъ встртилъ, была сваха Савишна.

— А, мраморный, очень пріятно васъ встртить!— бросилась она къ вошедшему.— Хозяинъ, принимай дорогаго гостя!— крикнуло она лавочнику, торопливо выходившему изъ-за прилавка.

Гость пожалъ руку свах, хозяину и окинулъ взглядомъ лавку.

— Ну, какъ здоровье мраморныхъ-то?— справилась сваха.

— Покорнйше благодаримъ, вс здравствуютъ, — отвтилъ гость, садясь на стулъ Съ продранною клеенкой,— ваши здоровы-ли?— обратился онъ къ хозяину.

— Благодареніе Создателю-съ, вотъ только Архипушка…— началъ хозяинъ и чуть не слетлъ отъ толчка свахи.

— Въ кіятры ушелъ, мраморный, въ кіятры!— съ широкою улыбкой докончила сваха.— Любитель онъ у ихъ большой до представленіевъ, авчирась еще у матери выпросился, такъ что просилъ извиниться передъ тобой, мраморный, что не можетъ нонче лицезрть тебя…

— Ничего, ничего… Это даже очень хорошо, что молодой человкъ къ развитію стремится, — успокоилъ сваху гость.— Моя дочь тоже тіятры любитъ, такъ что иной разъ и не хочется, а дешь, надо и молодому поколнію удовольствіе доставить.

— Правильное сужденіе, то-есть такое правильное, что всмъ отцамъ примръ.

— Ну, какъ торгуете?— обратился гость къ хозяину.

— Помаленьку-съ, покупатель у насъ ужь очинно мизерный, а то ничего-съ.

— Расширить дло надо.

— Выходитъ, что такъ-съ… Вотъ женю Архипа и того-съ, пущай работаетъ. Милости просимъ къ намъ на квартеру-съ.

— Съ удовольствіемъ!— поднялся гость.— Куда прикажете?

— А вотъ сичасъ мы съ вами отправимся. Егоръ,— крикнулъ онъ мальчишк, стоявшему въ углу,— я ухожу.— Милости прошу, сичасъ изъ лавки направо въ ворота.

— А я здсь пройду,— проговорила сваха и шмыгнула за прилавокъ.

Гость и хозяинъ вышли на улицу и повернули направо къ калитк.

— Прошу-съ!— проговорилъ хозяинъ, отворяя ударомъ кулака дверь.

— Вы прежде-съ, вы хозяинъ.

— Гостю почетъ съ, покорнйше прошу-съ.

— Нтъ, ужь вы-съ, хозяину дорога извстне.

— Дорога у насъ простая-съ, всепокорнйше прошу-съ.

Гость шагнулъ въ калитку и схватился за голову.

— Треснулись?— справился хозяинъ, ловя цилиндръ гостя, катившійся по грязи.— Нагнуться слдовало бы.

— Никакъ я не ожидалъ этого,— пробормоталъ гость, принимая отъ хозяина шляпу и нахлобучивая ее на уши, — что это у васъ собаки, кажется?

— ‘Шарикъ’ съ ‘Нормой’-съ. Вы не бойтесь, он добрыя, не кусающія, он только татаръ трепятъ, а православныхъ не трогаютъ, потому татары ходятъ съ шурумъ-бурумомъ и палками завсегда дразнятъ. ‘Шарикъ!’ ‘Норма!’ — крикнулъ лавочникъ подлетвшимъ собакамъ,— ахъ вы, лшіе!

Лшіе тявкнули и, радостно визжа, прыгнули на гостя одна спереди, а другая съ боку. Прыгнувшая спереди съ аппетитомъ лизнула губы гостя, гость инстинктивно откинулся назадъ и треснулся затылкомъ объ широкій лобъ хозяина.

Цилиндръ снова покатился на землю темнаго двора.

— ‘Шарикъ!’ ‘Норма!’ Я васъ, проклятыхъ!— прикрикнулъ на собакъ лавочникъ и взялъ подъ руку гостя.— Зашибить изволили затылочекъ-съ?

— Ничего, тьфу!— отплевывался тотъ. Этакая скверная собака, прямо въ губы лизнула, тьфу!

— Это ничего-съ, что она, глупая, отъ радости, что хорошій человкъ на дворъ зашелъ, потому у насъ тутъ больше нищета существуетъ… Держите правй-съ!

— Позвольте, моя шляпа упала съ головы отъ собачьей ласки…

— Опять свалилась? Не уважаю я за это шляпы-съ, то-ли дло картузъ, хоть вверхъ ногами тебя повсь, ни за что не свалится… погодите, я пошарю… Нту.

— Да ее собаки не подхватили-ли?— сдлалъ предположеніе гость.— Он возятся тамъ въ углу съ чмъ-то.

— Мудренаго ничего нту,— бросился къ собакамъ лавочникъ, — ‘Шарикъ!’ ‘Норма!’ Иси! Ахъ, лшманы, и то вдь вашей шляпой забавляются! Вотъ я васъ! Всю въ грязи, черти, вывозили! Вы ужь извините, сдлайте милость, песъ не человкъ, моды не понимаетъ.

— Вся мокрая стала.

— Это ничего-съ, мы сичасъ ее въ куфн обсушимъ… Этакіе псы проклятые, что попадетъ въ зубы, сичасъ рвать. Прошу налво-съ, нагните голову-съ. Нагну ли-съ?

— Нагнулъ, только поздно, лбомъ хватился.

— Скажите, какая жалость! У насъ вс квартиры такія: какъ не нагнулся, такъ получай печать. Тутъ дверь-съ.

— Тоже нагибаться надо?— спросилъ гость.

— Покорнйше прошу-съ, потому у васъ ростъ такой, что завсегда шишку получить можно.

Гость и хозяинъ очутились въ передней, въ углу которой, прислонясь къ стн, клевалъ носомъ мальчишка съ намасленою головой.

— Гаврюшка!— крикнулъ хозяинъ мальчугану.— Раздвай гостя!

Мальчуганъ очнулся и бросился опрометью къ гостю, съ сожалніемъ смотрвшему на исковерканный и испачканный цилиндръ.

— Дозвольте вашу шляпу-съ,— съ любезною улыбкой взялъ у гостя хозяинъ шляпу.— Мы ее посушимъ. Гаврюшка, снеси шляпу въ кухню просушить… Милости просимъ!

Гость вошелъ въ комнату и поздоровался съ хозяйкой, позади которой стояла сваха и длала какіе то знаки хозяину.

— Просимъ покорно!— запла хозяйка, раскланиваясь.— Ужь извините, что у насъ такая тснота… вотъ женимъ, Богъ дастъ, Архипушку и въ ширь себя пустимъ…

— Въ тснот, да не въ обид,— отвтилъ гость, подсаживаясь къ столу, на которомъ киплъ самоваръ.

— Правильно, мраморный, — поддакнула сваха.— Не красна, говорятъ, изба углами, а красна пирогами…

— Чайку съ ромкомъ позвольте вамъ предложить?

— Пилъ, но стаканъ, куда ни шло, дозвольте…

Хозяйка придвинула гостю стаканъ и взялась за графинчикъ.

— Прикажите ромку подлить?

— Подлейте, только немного… Достаточно, благодарю васъ!

— Кушайте на здоровье…

— А вы… не употребляете съ ромомъ?— обратился гость къ хозяину.

— Очень рдко-съ… для поту больше его пью-съ… покорнйше прошу-съ… посл бани тоже иногда…

— Странный запахъ у вашего рома!— поднесъ гость стаканъ къ носу.

— Самый лучшій съ…

— Ананасный?

— По всей вроятности, потому первый сортъ-съ.

Гость хлбнулъ изъ стакана и разинулъ ротъ.

— Забористый, должно, ромъ, спросила сваха.— Настоящій ромъ завсегда духъ захватываетъ…

— Ммм…— промычалъ гость, тряся головой.

— Перелила ты. Видишь, у него даже языкъ свело!— проговорила сваха, нагибаясь къ хозяйк.— Замсто словъ одно мычаніе у него происходитъ…

— Фу-у!— отдулся гость, приходя въ себя.— Это не ромъ… Это я ужь и не знаю что такое.

— Настоящій ромъ, только лишнюю порцію теб въ стаканъ вбухали…

— Нтъ-съ, не ромъ… всего точно огнемъ спалило… и пахнетъ-то не ромомъ… вы понюхайте,— предложилъ онъ хозяину.

— Пахнетъ, по моему, отчетливо,— тряхнулъ головой хозяинъ.— Не всякому по душ оный ромъ можетъ быть, но завахъ чувствительный.

— Какъ хотите, но только это не ромъ, не хотите ли изъ моего стакана попробовать?

— Съ удовольствіемъ-съ!

Хозяинъ хлебнулъ и тотчасъ же выплюнулъ.

— По моему, — проговорилъ онъ, болтая языкомъ, — это исенція совсмъ изъ другой оперы Гаврюшка! Гаврюшка!— крикнулъ онъ мальчишк, торчавшему въ дверяхъ,— ты откуда этотъ ромъ досталъ?

— А изъ стекляннаго шкапу, — отвтилъ тотъ. Вы сказали, который съ блымъ ярлыкомъ, я съ блымъ и раскубрилъ.

— Склянку покажь.

— Вотъ она-съ… на окошк.

— Жидкость для вывода пятенъ,— прочиталъ хозяинъ и швырнулъ склянкой въ мальчугана.— Ахъ ты, проклятый! Гд у тебя глаза были, спрашивается? Вы ужь извините, ради Бога, такой совсмъ неожиданный случай.

— Ничего, ничего-съ…

— Какое ничего! Съ такого рома подохнуть ничего не стоитъ… Грамотный, кажется, мальченка, а такую скверность произвелъ, пятновыводною жидкостью угостилъ. Хорошо еще, что онъ жидкость отъ клоповъ не откубрилъ. Дозволите новый стаканъ чаю налить?

— Нтъ благодарю васъ… и пилъ я, и…

— Въ такомъ случа, покорнйше прошу закусить съ… Прошу въ сосднюю комнату-съ.

— Ну, вотъ вамъ и сватай, лшимъ, десятитыщную, прости, Господи!— накинулась сваха на хозяйку.— Чуть было тестя за мсто клопа со свта не вывели.

— Да почемъ же я знаю, Савишна, что мальченка не ту бутылку.,

— А ты смотри, на то ты и хозяйка, чтобъ ромъ отъ клоповника отличить… вы бы гостя еще скипидаромъ угостили… хорошаго онъ объ васъ мннія теперича будетъ…

— Не виноваты мы, Савишна… а перепутать ничего не значитъ.. Я разъ въ гостяхъ, замсто сливочнаго масла, помаду ла и то никакого разстройства въ нервахъ не чувствовала.

— Да то ты, а то гость. Гостя такого, какъ мраморный, надо угостить всякою сндью, а вы его на тотъ свтъ норовите прежде времени… вотъ погодите, жените своего барабана, въ т поры хоть ваксой корми — мн наплевать. Поймать человка надо, а вы отъ себя клоповными жидкостями отпихиваете…. или ужь, угощай его… Закуска то вся настоящая?

— Первый сортъ, Савишна.

— То то, первый сортъ! Голову вы съ меня сымете… Придешь къ нему завтра за отвтомъ, а онъ меня въ три шеи… Тухлятины не ставила?

— Самая свжая закуска. Господи! Ужли, Савишна, я тебя обманывать стану?

— Помни, что онъ не покупатель и насморку у него нту… для десятитыщной невст! можно, кажется, и свжую закуску поставить.

— Все свжее поставила, ужь будь покойна, авось ужь, чай, знаемъ кого и какою закуской угощать…

— То то! Но не осрами ты меня, для васъ же я стараюсь, въ нитку тянусь, только чтобъ сокровище достать.

— Мы это чувствуемъ, Савишна.

— И должна чувствовать. Не какую нибудь теб втряную мельницу сватаю, а ристократку десятитыщную.. Жениха то куда спрятала?

— Велла ему уходить съ глазъ долой… либо въ кухн сидитъ, либо къ сосдямъ ушелъ.

— Ну, ну, а мы ужь съ твоимъ сказали гостю, что онъ въ тіятры пошелъ.

— Мадамы, что-жь вы тамъ прохлаждаетесь?— крикнулъ хозяинъ жен и свах.— Пожалуйте сюда.

‘Мадамы’ вошли въ спальню, гд за столомъ сидлъ гость съ хозяиномъ, и подсли къ собесдникамъ.

— Покорнйше просимъ выкушать,— сказала хозяйка, обращаясь къ гостю,— ужь будьте настолько добрые.

— Съ вами, если позволите.

— И съ нами можно!— отозвалась сваха, хватая рюмку.— За ваше здоровье!

Гость выпилъ рюмку мадеры и проговорилъ, не закусывая:

— Очень пріятно, я люблю, главное, простоту… ежели вы отъ души и я отъ души.

— Мы отъ всхъ душъ къ теб,— поторопилась сваха,— потому видимъ человка политичнаго и ласку его чувствуемъ… Кушай, мраморный!

Наступило молчаніе. Гость намазалъ на ломоть хлба икру, понесъ ее ко рту и остановился. Въ комнат раздался легкій свистъ.

Хозяйка съ хозяиномъ переглянулись и испуганно уставились на гостя. Сваха кашлянула и покосилась подъ кровать.

— У васъ, кажется… птица?— спросилъ гость,— ужь не соловей ли?

— Соловей, соловей, въ колидор у ихъ онъ виситъ и всю ночь свиститъ.

— Ночью? Это очень рдкая птица, которая можетъ ночью пть.

— И у ихъ тоже рдкая… ты бы, еще рюмочку… Хозяинъ, угощай гостя дорогаго!..

— Покорнйше просимъ, не оставьте своей лаской!— говорилъ хозяинъ, наливая рюмки.— Будьте здоровы…

— Мраморная,— нагнулась сваха къ хозяйк,— что же это обозначаетъ, скажи? Вдь это барабанъ твой подбитый… Гд онъ?

— Охъ, Савишна!— отвтила, та, со страхомъ смотря на гостя,— онъ это, онъ, подъ кровать опять забрался, каторжный, и дрыхнетъ.

— Подъ кровать? Голову вы съ меня сняли… Ахъ, лшіе!.. Говорила, вдь убери подальше отъ грха, а онъ подъ самымъ носомъ тестя соловья пустилъ…

Сваха подвинулась со стула и осторожно запустила ногу подъ кровать.

— Оставьте… ну, васъ къ лшему, я спать хочу!— донеслось изъ подъ кровати.:

И хозяева, и сваха превратились въ статуи, а гость чуть не подавился семгой, которую онъ только что отправилъ въ ротъ…

VI.

— Ахъ, кацапы проклятые, сердце мое чуяло, что безъ шкандалу не обойдется…

— Тамъ… подъ кроватью…— проговорилъ гость, приходя въ себя отъ неожиданности и вытирая выступившія на глаза отъ испуга слезы,— есть кто-то.

— Кошка, мраморный, кошка!— поспшила на выручку сваха.— Сибирскій у ихъ этакой котище, ну, извстно, возится.

— Онъ… по человчьи говоритъ…

Котъ-то? Да гд же это ты видлъ, чтобъ этакая тварь и вдругъ на православномъ язык разговаривала?

— Но я слышалъ…

— И я слышала.. такъ это жильцы-сосди разговаривали, перегородки у ихъ тутъ тонкія, ну, все и слышно…

— Да, вотъ оно что! А мн показалось, что изъ-подъ постели вдругъ!— успокоился гость.

— Подъ постелью котъ… А ты выпей еще мадерки-то… хозяйка, что-жь не угощаешь дорогаго гостя?

— Больше не могу-съ.

— Нтъ, ужь вы не обижайте насъ,— заговорила хозяйка, выходя изъ оцпеннія.— Никакъ этого невозможно… Пожалуйте!…

— Хозяинъ, займись съ гостемъ, — поднялась сваха,— а мн съ хозяйкой по хозяйству надо переговорить.

Сваха мигнула лавочниц и вышла въ сосднюю комнату.

— Ты что же это, мать, со мной длаешь, а?— набросилась она на нее,— говорила теб, убери свое подбитое дтище изъ подъ кровати?

— Да я, Савишна, приказала ему въ кухн быть. И когда онъ только опять подъ кровать залзъ, ума не приложу.

— Глядть должна была за имъ… Черти деревенскіе! За десятитыщной невстой лзутъ, а обращенія настоящаго не понимаютъ. Заржете вы меня безъ ножа, ей Богу, заржете!

— Ну, что-жь мн теперича длать, если онъ безъ нашего вдома подъ кровать затесался? Если перенести закуску сюда и гостя перевести…

— Безъ всякаго предлогу нельзя, сичасъ въ подозрніе человка введешь. Ахъ, дуракъ расколоченный! И за какимъ лшимъ его опять подъ кровать занесло?

— Спать захотлось, видно, Савишна, ну и забрался.

— Да вдь сказано ему, чтобы не смлъ. Весь мой духъ, морда фонарная, испортилъ. Я теперь все одно, что на иголкахъ должна сидть. Вдругъ колно выкинетъ.

— Колна, Савишна, не видать будетъ, потому мсто просторное. Двухспальная кровать, чай.

— Да я не про его колнку говорю, а про колно: возьметъ, да и захрапитъ.

— Этой привычки у Архипушки нту.

— На зло мн Захрапитъ. Сроду этого не длывалъ, а тутъ возьметъ, да и распуститъ свой барабанъ. Положимъ, коты тоже храпятъ, на кота можно свалить. *

— Не храпитъ Архипъ, говорю, не бойся этого, а вотъ разговариваетъ онъ иногда во сн, это точно, что случается.

— Еще того хуже! Вотъ идолъ-то! Кажется, вс бы ему волосья обтрепала.

— На сусдей жильцовъ свалить можно.

— Весь вкъ ты прожила, а ума не нажила. Ты думаешь, разъ изъ него дурака сыграли, такъ и во второй надуть можно? Сичасъ онъ, можетъ, изъ вжливости, а, можетъ, и съ перепугу поврилъ, а въ. другой — возьметъ, да подъ кровать и заглянетъ, сраму не оберешься, и сичасъ же Архипу отъ воротъ поворотъ: за подпостельнаго дурака десятитыщныхъ невстъ не выдаютъ.

— Не трогать его, Савишна, по моему.

— Кого? Кота-то вашего?

— Да, можетъ, проспитъ смирнехонько.

— А вдругъ діалехтъ пуститъ? Да еще какія слова сонному взбредутъ. Хорошо, ежели лавочныя слова, а вдругъ приснятся ему извощики, которые васъ въ каретномъ сара заперли, и пуститъ ихнюю словесность, безъ огня сгоришь!

— Онъ извощичьихъ словъ не понимаетъ, Савйшна.

— Не понимаетъ! На грхъ и изъ аршина выстрлишь. У меня сичасъ сердце все одно, что овечій хвостъ дрожитъ: вдругъ пуститъ разговоръ!

— Архипъ больше въ полночь во сн разговариваетъ.

— Сонный время разбирать не станетъ. Вдь, меня они посл на порогъ не пустятъ. Какъ, вдь, просила: убери дурака, нтъ таки!

— И велла уйти, и видла, какъ выходилъ, а какъ сызнова подъ постель забралея,— и ума не приложу.

— Перенести ежели сюда закуску, не придумаешь почему…

— Сказать, что дуетъ отъ окна…

— Ежели бы дуло, гость давно бы объ этомъ сказалъ: онъ страсть, какъ простуды боится. Никакого предлогу нту. Ахъ, идолы! Связала меня съ вами нелегкая!

— Да чмъ же мы виноваты, Савишна?

— Я виновата, что такому дубью настоящую невсту сватаю.

— Ужь и задамъ я завтра Архипу…

— Онъ раньше намъ задастъ жару, вотъ помяни мое слово.

Авось Богъ дастъ въ тишин проспитъ. Господи, помяни царя Давида и всю кротость его, помяни царя…

— А ты думай лучше, нельзя-ли его какъ вытащить оттуда?

— Мудрено, Савишна! Главное, разоспался человкъ. Чуть тронешь, онъ и почнетъ чертыхаться… ежели бы не спалъ, дло десятое… а то спитъ, дурашливый!

— Тьфу! Спровадить бы гостя поскорй, самое лучшее дло было бы, да какъ его спровадить? Насильно не погонишь…

— А ты придумай, Савишна!

— Придумай! Всякую думу у меня твой дуракъ отшибъ! Жениться, дубина стоеросовая. хочетъ, а самъ подъ постель лзетъ…

— На кота ужь, видно, придется. Сибирскій, молъ, ты это хорошо придумала…

— Сибирскій! Да что-жь по твоему, сибирскіе коты во сн чертей поминаютъ? Въ Америк такого кота не найдешь, не токмо что въ Сибири… Нтъ, ужь ты кота оставь въ поко… намъ котъ теперича не поможетъ, надо другое что-нибудь… Какъ ты думаешь, ежели его палкой побудить, въ себя не взойдетъ сразу? Въ чувствительное мсто, напримръ?

— Не взойдетъ, Савишна, ужь больно онъ съ отцомъ дрыхнуть здоровы. Все во сн длаютъ: и ругаются, и дерутся, а до шести утра не проснутся!

— Тьоу! Бжели бы я знала напередъ, ни за что бы моей невст не стала такого покойника сватать… Барышня она деликатная, а женихъ колода дубовая… Людямъ добра желаешь, стараешься, а они тебя же утопить норовятъ… ну, ты такъ и знай.. ежели твой дурачина забормочетъ подъ кроватью, только ты меня и видла… не токмо что десятитыщныхъ невстъ вамъ сватать, безо всякаго гардеропу не стану…

— Господи, да чмъ же я виновата?… Сама же старалась, чтобы лучше было, анъ все хуже, да хуже… Глупъ еще Архипушка, свту не видалъ, оттого это все.

— Такъ показывай ему свтъ, коли за богатою невстой тянешься… щи, да вашу жрутъ, рукавами обтираются, а за пирожнымъ губы тянутъ… Дегтемъ васъ, чертей, за мсто пирожнаго по губамъ помазать…

— Постой, Савишна, не серчай.

— Да какъ тутъ не серчать, мать моя! Ты человка подъ разстрлъ подводишь.

— Погоди горячиться, можетъ, и уладимъ я все.

— И улаживай. Ты его допустила до подпостельной растяжки, ты его и разбуди

— Ротъ ему, по моему, надо завязать.

— Какъ завязать?

— Обнаковенно, платкомъ.

— Да для чего?

— А чтобъ не разговаривалъ. А ежели и будетъ говорить, такъ черезъ платокъ не такъ слышно, какъ будто это за стной.

— Первое умное слово отъ тебя за все наше знакомство слышу.

— Мы съ отцомъ прежде частенько съ Архипушкой такъ длали: какъ онъ болтать примется, мы ему сичасъ ротъ платкомъ…

— Отучали отъ разговору, значитъ?

— Не отучали, а сосдей будилъ.

— Это черезъ стнку-то?

— Черезъ стнку. Начнетъ кричать: ‘Караулъ! Жулики’! Ну, т и проснутся… Мы то ничего, спимъ, а сосди ругаются.

— Чудесно, только какъ же ему ротъ завязать? Самимъ подъ постель лзть нельзя,— гость сидитъ.

— Гаврюшку, Савишна, нешто послать?

— Это мальченку то вашего?

— Да. Гаврюшка, по моему, отлично можетъ скомандовать.

— Какимъ манеромъ?

— А дверь въ куфню то у насъ за кроватью. Я пойду въ куфню быдто за ддомъ и впущу Гаврюшку.

— Увидитъ гость твоего Гаврюшку.

— Ее увидитъ, онъ на четверенькахъ можетъ войти и прямо подъ кровать для операціи.

— Умница! Вотъ поди-жь ты, иногда и дуракамъ хорошая дума въ голову приходитъ.

Гд Гаврюшка то твой?

— Поди, въ передней торчитъ.

Дамы вышли въ переднюю и стали будить ставшаго въ уголку мальчугана.

— И что это у васъ за сонное царство, всякая дрянь спитъ… Очнись, мраморный! Да, ну же, очнись… За уши то его, за уши, мать моя!

Мальчуганъ проснулся и минуты дв хлопалъ глазами.

— Слушай, Гаврюшка, — заговорила хозяйка,— сейчасъ ты пройдешь въ куфню и жди меня, понялъ?

— Слушаю-съ.

— Вотъ теб платокъ, и какъ я пойду изъ куфни, ты сичасъ за мной на четверенькахъ.

— Я и такъ могу-съ.

— А такъ не надо,— замтила сваха,— ты ужь слушай, что теб хозяйка говоритъ.

— На четверенькахъ иди и прямо подъ нашу постель, а подъ постелью сичасъ Архипушка почиваетъ.

— Знаю-съ, онъ давича при мн залзъ.

— Ну, вотъ, только ты тише, смотри не топочи, потому у меня въ спальной гость сидитъ.

— Слушаю съ, я сапоги сыму-съ.

— Сымай, что умно, то умно,— похвалила мальчугана сваха

— Архипушка сичасъ дрыхнетъ, такъ ты, Гаврюшенька, тихимъ манеромъ сложи платокъ вчетверо и завяжи ему ротъ.

— Трудно-съ.

— Ничего, дурачекъ, не трудно… Архипушка завсегда навзничь спитъ, такъ ты продерни ему подъ голову платокъ и завяжи.

— Трудно-съ, потому онъ сичасъ меня за волосья ухватитъ.

— Не ухватитъ… онъ и не услышитъ даже, какъ ему намордникъ наднешь, понялъ?

— Понять то я понялъ, только боязно-съ… голову со сна отвернетъ.

— Не бойся, говорю, держи платокъ и или въ куфню… только смотри, чтобъ безо всякаго шуму.

Мальченка побжалъ кругомъ въ кухню.

Успокоенныя хозяйка со свахой вошли въ гостю и застали его бесдующимъ съ хозяиномъ о торговыхъ длахъ.

Хозяйка присла для приличія на минуту и затмъ, замтивъ подмигиванья свахи, торопливо пошла въ кухню.

Когда она вернулась къ столу, сваха наливала новую рюмку мадеры гостю.

— Такъ вашъ молодой человкъ, говорилъ гость — въ театр, это похвально, развлеченіе для молодаго человка самое настоящее… Въ какой же онъ отправился: въ Большой или Малый?

Хозяйка посмотрла вопросительно на мужа и заерзала на стул.

— Въ средній-съ!— поторопился тотъ отвтить гостю.

— Въ средній?— удивился гость,— да такого театра у насъ и нту… на какой же онъ улиц-съ?

— Къ Корш, мраморный, къ Корш отправился,— поспшила на выручку сваха.

— Ахъ, къ Коршу!

— Такъ точно, потому Коршинъ кіятръ и не махонькій, и не большой, а средственный.

— Моя дочь тоже любитъ театръ. Вкусы, значитъ, у нихъ одинаковы!

— Да ужь будь покоенъ, вкусомъ онъ кажной барышн можетъ потрафить… Просимъ покорно мадерки откушать! Хозяинъ, просите дорогаго гостя!

Хозяинъ принялся упрашивать отнкивавшагося гостя, а сваха нагнулась къ хозяйк и справилась шепотомъ:

— Подполозъ Гаврюшка-то?

— Подполозъ… Не слыхать было?

— Ничуть.. по жульницки подполозъ, только бы твой дуракъ не проснулся во время взнузданія.

— Не проснется, Савишна… ужь я, кажется, свое дите вдоль и поперекъ знаю.

— Смотри, проснется, да сгребетъ за овчину Гаврюшку, а Ганрюшка во всю пасть ‘караулъ’ махнетъ… голову съ насъ сыметъ!

— Будь покойна… хоть свяжи Архипа, и то не услышитъ.

— А что ты наказала мальченк на счетъ обратнаго путешествія?

— Какого путешествія, Савишна?

— Ну, завяжетъ онъ пасть твоему дуралею, а потомъ, что? Велла ему подъ кроватью остаться?

— Батюшки, ничего не сказала!

— Ну, вотъ, я такъ и знала, что ты меня утопишь. Поползетъ твой Гаврюшка назадъ и отворить дверь.

— Ну, что-жь, это ничего.

— Какъ ничего? Отворилась дверь, а ни кого нтъ. Гость сичасъ обратитъ вниманіе.

— Отъ втру дверь можетъ отво… отво…

Хозяйка не договорила и повернула голову назадъ.

Подъ кроватью раздалось пыхтнье, а за. тмъ сперва показалась голова Гаврюшки, а затмъ и весь онъ самъ.

— Завязалъ-съ!— доложилъ онъ, вытягиваясь во весь ростъ.

Гость вскочилъ съ мста и выронилъ изо рта рюмку.

Хозяинъ отъ неожиданности поперхнулся, а хозяйка чуть не упала въ обморокъ.

— Такъ вотъ кто сопитъ у васъ подъ кроватью,— не потерялась сваха.— Ахъ, ты, паршивецъ! Скажи, пожалуйста, куда дрыхнуть забрался! Я на кота все думала, а это онъ тамъ расположился… Дай ка сюда уши! Вотъ теб, вотъ теб! Пошелъ вонъ!— выпихнула она растерявшагося мальчишку.

— Скажите, какая… какой случай!— проговорилъ гость.— Я просто въ себя взойти не могу, страхъ какъ напугалъ. Это лавочный мальчишка?

— Лавочный. Хватилась давича, а его нтъ, думала, въ погребъ ушелъ, а онъ вотъ куда забрался. Глупъ еще, ребенокъ.

— Вы ужь извините, совсмъ непредвиднное, такъ сказать, происшествіе,— кланялся хозяинъ гостю.

— Ничего съ. Мальчишки народъ ужь такой. Однако, пора мн и по домамъ. Милости просимъ къ намъ.

— Я завтра забгу къ теб, мраморный.

— И отлично, очень радъ буду. Мы и кончимъ.

— Посидли-бы.— началъ было хозяинъ, но, почувствовавъ толчокъ отъ жены, добавилъ: — какъ-нибудь…

— Какъ нибудь пріду, а теперь, извините, пора-съ… пора-съ…

Хозяйка бросилась въ кухню и принесла гостю шляпу,

— За шляпу прощенья просимъ. Велла куфарк посушить, а она ее въ печку и сунь… Совсмъ зажарилась…

— Ничего-съ, не безпокойтесь, у меня дома друга есть… Такъ до свиданія… очень пріятно!— говорилъ гость, съ трудомъ напяливая на голову шляпу.

Гостя проводила до воротъ сваха. Вернувшись въ квартиру Крутозобовыхъ, она услыхала неистовый крикъ: хозяинъ, вытащивъ изъ-подъ кровати жениха, пушилъ его на чемъ свтъ стоитъ, а хозяйка такъ и насла на кухарку за изжаренную шляпу.

— Вотъ и сватай такимъ лшимъ десятитыщную!— развела руками сваха и плюнула отъ негодованія.— Въ ковш утопятъ, ей-ей, утопятъ. Тьфу!..

VII.

На другой же день посл описанныхъ событій, по переулку, гд жили Крутозобовы, пошли на счетъ жениха гулять анекдоты. Любопытныя кумушки, эти бродячія газеты Замоскворчья, пронюхавъ про сватовство, бгали нарочно въ лавку посмотрть на жениха и выспросить у глуповатаго лавочнаго мальчишки, Гаврюшки, разныя подробности. Къ тремъ часамъ этого дня вс уже обыватели переулка,— большинство изъ нихъ были покупателями у Крутозобова, — знали вс перипетіи сватовства со всми мельчайшими деталями, хотя и въ фантастической окраск, благодаря пылкой фантазіи досужихъ кумушекъ.

— Видли, милая, женишка-то нашего?— кричала жена чиновника Турухалова, встрчаясь на двор съ такою же чиновницей Трепыхаловой.— Милліонъ беретъ!

— Крутозобовъ?— остановилась та.— Сто тысячъ, я слышала…

— Милліонъ! Марья Андреевна у самого Крутозобова спрашивала… ‘Я, говоритъ, теперь весь переулокъ куплю и въ пять этажей дома построю, чтобы графы да князья жили, а ее такая рвань коричневая’… А? Нтъ, какъ мужикъ, милая, вознестись можетъ, скажите на милость? На копйку луку отпускалъ и чуть не въ поясъ кланялся, а сичасъ ужь мы для его рванью стали.

— Сто тысячъ, я слышала, — стояла на своемъ Трепыхалова.— Да за этакого дурака и сто тысячъ капиталъ громадный, не стоитъ дуракъ такого капиталу.

— И гд глаза у невстиныхъ родителей, милая? За этакаго лшаго дочь отдаютъ, да еще въ придачу деньжищъ прорву.

— Не безъ грха тутъ, я думаю

— Это вы про Крутозобова?— подошла къ чиновницамъ старушка, несшая въ курятникъ кормъ курамъ.

— Про него. Курочекъ своихъ кормить идете?

— Курочекъ. Скажите, какое вдругъ счастье человку, пятьдесятъ тысячъ беретъ!

— Сто, говорятъ.

— Милліонъ, я слышала.

— Пятьдесятъ, — затрясла головой старушка.— Мн Анна Семеновна говорила, а она отъ самой Крутозобихи слышала.

— Крутозобиха и соврать можетъ.

— А что ей врать-то, милая? Денегъ ей въ руки не дадутъ.

— Какъ не дадутъ? Самъ, вишь, весь нереулокъ скупить хочетъ и домами застроить.

— Не дадутъ, да и дать нельзя, потому они въ банку положены графомъ, который съ этою невстой въ пріятныхъ амурахъ время проводилъ.

— Скажите, какая новость! Такъ она въ лтахъ уже?

— Тридцать второй, милыя, съ Евдокеи похалъ… И положилъ графъ эти деньги на ея имя въ банку до смерти. Проценту она бр’ать можетъ, а капиталу тронуть не моги…

— Да этотъ дуракъ, милая, никакого проценту не стоитъ.

— По этому случаю Крутозобовы и прельстились. Ежели и проторгуются, такъ завсегда графскій процентъ есть.

— А билъ-то жениха тесть за что, не слыхали?

— Ужли билъ? Да когда же они успли это, милая… третеводни только смотрины были.

— На смотринахъ и отлупилъ.

— И знаете за что? За невжество!— замтила Турухаева.— едосья Максимовна отъ ихняго мальчишки узнала: сталъ онъ прощаться съ невстой, возьми, да ее и облапь…

— Ахъ, дуракъ!

— Невста ничего, потому къ этому пріучена, а тесть не стерплъ, да и наставилъ ему гостинцевъ… Я нон была въ лавочк и видла его: вся морда обвязана…

— А подъ кровать-то какъ вчера отъ своего тестя спрятался,— слышали?

— Нтъ…

— Какъ же! Насилу вытащили: и мать тащила, и отецъ тащилъ, и мальчишка… ужь сосда позвали для помощи…

— Да съ чего же это онъ схоронился?

— Сдуру.

— А можетъ и со страху, милая. Думалъ, и у нихъ тесть тоже бить будетъ…

— А слышала, какъ они своего свата приняли? Вчера вдь онъ въ гостяхъ у нихъ былъ..

— Былъ. Я нарочно мимо окошка ходила, да ничего не видать было… занавски, знаете, у нихъ такія плотныя, никакихъ подробностей не видать.

— Я тоже ходила… какъ мы не встртились, удивляюсь… Анну Семеновну я видла, Аграфену Петровну, Меланью Ивановну, а васъ нтъ…

— И я весь переулокъ видла, а васъ не встртила… въ темнот, знаете, трудно разглядть… Такъ вы не знаете, чмъ они своего свата угостили?

— Нтъ, милая, это очень любопытно… семгу мы видли и колбасу видли, потому занавска не плотно до подоконника доходила…

— Жареной шляпой, милая…

— Шляпой?

— И его же шляпу зажарили. Такъ вмст съ гусемъ подъ капустой и подали.

— Да какъ же это вышло, милая?

— И сама не понимаю, думаю, что кухарка у нихъ пьяная…

— Скажите, какія новости! Впрочемъ, милыя, что-жь отъ мужиковъ и ждать?

И кумушки разлетлись по переулку распространять новость про жареную шляпу.

Въ этотъ день въ лавк Крутозобова покупателей было больше обыкновеннаго и въ особенности дамъ, которыя лзли прямо къ жениху съ требованіями и съ милою улыбкой разсматривали его физіономію.

Многія любопытствовали у самого, стараясь вывдать отъ него подробности, но самъ на вс вопросы отвчалъ только: ‘Пустяки-съ!… Ничего нтъ-съ!… Женить его еще рано-съ!’…

Дамы поняли, что отъ самого толку добиться трудно, и поэтому налегли на Гаврюшку, который и вралъ имъ, что Богъ на душу пошлетъ.

Женихъ не показывался на улицу, потому что при первомъ его появленіи уличные мальчишки, строя ему носы и корча гримасы, принялись орать хоромъ: ‘Невсту поцаловалъ! Невсту поцаловалъ!’

— Тятенька, — пожаловался онъ отцу, — тамъ мальчишки дразнятся!

— Сиди въ лавк, дуракъ!— крикнулъ тотъ на него.— Что ты свою битую морду на улицу носишь? Нашелъ тоже вывску!…

VIII.

А сваха между тмъ работала. Купивши на другой день два десятка апельсиновъ, она отправилась съ этимъ презентомъ отъ жениха къ невст, гд и пробыла часа три. Къ Крутозобовымъ она пріхала часа въ три. Въ лавку она не заходила во избжаніе встрчъ съ покупателами, а прошла прямо на квартиру, гд и застала старшихъ Крутозобовыхъ за самоваромъ.

Сама, увидавъ сваху, бросилась къ ней навстрчу и, облобызавъ по обычаю ее трое кратно въ губы, которыя сильно отдавали мадерой, справилась шепомъ: ‘Ну, что Богъ далъ, Савишна?’

Савишна ничего не отвчала. Не торопясь сняла она съ себя ‘дипломатъ’, повсила его бережно на гвоздикъ и немедленно сдлала хозяйк выговоръ.

— Вшалку не заведете… десятитыщную невсту вамъ сватаю, а вы будущаго свата на гвоздь вшаете! Въ Муромскихъ лсахъ вы живете аль въ Москв?

— Вшалку точно что надоть, — проговорила хозяйка, — да такъ какъ-то все… то нынче, то завтра… никакъ купить и не соберешься…

— Надоть!— передразнила ее сваха.— Все надоть, а ничего нтъ, лшіе вы муромскіе, вотъ что!

— Купимъ.

— Чтобы завтрашняго же числа вшалка была!— погрозила сваха хозяйк пальцемъ.— Вдругъ сватья прідетъ, на что ты ее, умная голова, повсишь? А?

— Завтра же куплю.

— Терпть не могу этого безпорядку. Ну, сватъ туда-сюда, онъ мужчина и на гвозд повиситъ, а сватья — дама деликатная и вс манты у ей съ вартепруфами бархатныя. Да ты гвоздемъ то ей весь фасонъ испортишь!

— Безпремнно, Савишна, завтра вшалку куплю.

— Не забудь. Ты меня знаешь, я десять разъ одно и то же говорить не люблю.

Сваха передернула накинутый на плечи платокъ, вошла въ комнаты и стала креститься на образа.

Хозяинъ всталъ изъ-за самовара и, смотря то на образа, то на сваху, вздыхалъ съ большимъ умиленіемъ.

— Добрый день, мраморный!— протянула ему сваха руку и, не дожидаясь приглашенія, подвинула стулъ къ столу и спросила себ чаю.

Наступило молчаніе. Сваха подвинула къ себ чашку чаю, попробовала пастилу и проворчала сквозь зубы: ‘Даже свжей поставить не могли, скареды’!

— Что хорошаго? Савишна, слышала?— проговорилъ хозяинъ, пропустивъ мимо ушей замчаніе свахи о пастил.

— Что хорошаго, Чай, читаешь газеты, меня спрашивать нечего…

— Да я не про политику, а вобче… про дла то есть…

— То то дла! Старайся для васъ, а вы вонъ какія штуки выкидываете! То жениха-дурака подъ постель запрятали, то шляпу свату зажарили… двнадцати-рублевая кухарка, а шляпу за телятину приняла… бить васъ надо!

— Что съ дуры возьмешь, — замтилъ самъ.— Приказали и осушить, а она жарить надумала.

— Такъ гляди за дурой, коли берешь десятитыщную. Съ пустымъ гардеропомъ возьмешь — хоть невсту жарь, слова не скажу, а за капиталомъ ежели лзешь, соображеніе въ ум держи… Кланяются вамъ!

— Выла у ихъ, значитъ, Савишна?— съ улыбкой заговорила сама.

— Значитъ, была.

— Ну, что?

— Чего что? Приняли, какъ слдуетъ, потому люди деликатнаго сложенія и всякое обращеніе понимаютъ… столько сортовъ заренья къ чаю наставили, что я всего даже и не перепробовала… а вы пастилу засушеную, точно въ насмшку…

— Да это мы для себя.. не ждали тебя, ну, и… Сходи-ка въ лавку, да принеси свжей,— сказалъ самъ.

— Не надо, я пошутила! остановила хозяйку сваха.— Къ слову пришлось, я и сказала… А женишокъ гд?

— Въ лавк, Савишна.

— Опала у него рожа то?

— Совсмъ, только что желтяки остались, а опуха никакого.

— Такъ. Ну, теперича, я могу васъ поздравить съ окончаніемъ дла: и вы старикамъ пондравились, и дуракъ вашъ по сердцу невст пришелся.

— Ну, слава теб, Господи!— перекрестилась сама набросилась цловать сваху.

— Спасибо, Савишна,— протянулъ руку ей Крутозобовъ.— А ужь я съ тобой разсчитаюсь какъ слдуетъ.

— Это само собой. А ужь и досталось мн уломать ихъ!— качнула головой сваха и, поворотясь къ хозяйк, спросила:— абрикосовсе варенье есть?

— Есть, Савишна.

— Тащи. Съ абрикосовымъ я тамъ пила, такъ не хочу скуса портить.

— Чмъ же мы не угодили, что уламывала ты ихъ?— справился хозяинъ.

— И то, и ее… и квартира у ихъ мала, и за перегородкой разговоры, и мальчонка, который подъ кроватью очутился. Сама ничего, а самъ въ большомъ междометіи находился.

— А ты имъ что?

— Резоны! Квартиру, говорю, для молодыхъ они другую возьмутъ, а ежели мальченка тебя перепугалъ, такъ это не ихняя вина, баловники везд есть, во всякой фамиліи.

— Только, значитъ, противъ этого они?

— Ну, и противъ разнаго другого, срость, говорятъ, въ ихъ дикая сидитъ, обращенія настоящаго не понимаютъ.

— А ты бы имъ сказала, Савищна…

— Что?

— Что, дескать, того, душа, модъ, у ихъ чудесная.

— Да что они къ теб въ душу то лазили? Видятъ ваше обращеніе и сужетъ производятъ. Диша дло темное, другую душу то и со свчкой не разглядишь: не то душа, не то рогожка, а кажный человкъ объ человк по наружности судить. Извстно, ужь я за васъ можетъ разовъ десять вспотла, ну, и уврила.

— Кушай, Савишна,— явилась хозяйка съ банкой варенья

— Спасибо, мраморная.

— Такъ ты что же, Савишна, полное согласіе отъ ихъ получила?

— Совсмъ полное, мать моя. По рукамъ даже ударили, что мать, что отецъ.

— А невста?

— Невста, извстно, краснетъ, какъ IIIонъ. Забралась я къ ей въ спальню и приперла къ стнк: сказывай, въ совсть женихъ, али не въ совсть?

— Что-жь она, Савишна? Архипушка нашъ кажется, парень видный.

— Видомъ только и взялъ! Ежели бы у него умъ перемнить, жениху цны нтъ. Сичасъ бы ему стотыщную высватала.

— Ужь что Богъ далъ!— со вздохомъ замтила хозяйка.

— Извстно, все отъ Бога. Чего за кожей нтъ, къ кош не пришьешь. А съ другой стороны, ежели разсудить, такъ съ дуракомъ мужикомъ въ тыщу разъ легче жить, ничмъ съ умнымъ. Что ни-сдлай умно, все для мужа хорошо, а съ умнымъ поди-ка, не больно то свою дурь распустишь.

— Значить, ндравится ей Архипъ?— перебилъ сваху хозяинъ.

— Ндравится. Ежели-бъ, говоритъ, ему носъ перемнить, подбородокъ подтесать, да глаза къ носу поближе придвинуть, совсмъ бы душка вышелъ, робокъ, говоритъ, онъ только оченно, скажетъ слово и сичасъ кашлянетъ, словно боится, что его за это слово сичасъ по затылку огрютъ.

— Конфузливъ онъ у насъ,— замтила хозяйка.

— И я то же ей говорю. Съ двицами, молъ, мало бывалъ и поэтому обращенія съ ними пужливаго, надсмшекъ боится!

— Что-жь она на это, Савишна?

— Ничего. Извстно, барышня не можетъ высказать всего, что она объ жизни думаетъ…

— Ужь это конечно…

— Ну. только выйти за вашего дурака не прочь..

— Обижаешь ты его, Савишна.— проговорила хозяйка,— все дуракъ, да дуракъ… совсмъ онъ не такой дуракъ…

— Дуракъ! Ты ужь со мной не спорь. Я, можетъ, на своемъ вку паръ пятьсотъ обкрутила, такъ всякихъ, кажется, жениховъ видла… Ну, какой это умный женихъ подъ постель залзетъ, скажи, пожалуста?

— Я ужь его билъ за это, — замтилъ самъ.

— Чуть было всего дла не испортилъ. Ну, узнай гость, что подъ кроватью Архипъ, ни за что бы дочь за него не отдалъ.

— Теперь умне станетъ… учить надо, Савишна. Ни свту, ни жизни не видалъ…

— Учить! Покеда его женишь-то, такъ онъ изъ меня вс жилы вытянетъ… на минуту спокойна не будешь, онъ только ротъ разинетъ, а у тебя сердце на манеръ хвоста овечьяго: вдругъ дурость бухнетъ?.. Изведетъ онъ меня!..

— Не бойся, Савишна. Ежели невст онъ ндравится, такъ та дурость не замтитъ… двицы на этотъ счетъ глупы…

— А отецъ-то съ матерью на что? Дрессировать его надо безъ устали, а то и дло все испортитъ, и мн голову сыметъ.

— Мадерки, Савишна, не выпьешь ли?

— Выпью. За совершеніе дла завсегда выпить слдуетъ. Только вотъ что: невста безпремнно желаетъ, чтобъ онъ завтра вечеромъ къ нимъ запросто пріхалъ…

— Съ битой мордой то? Ты бы сказала, что нездоровъ, молъ…

— Говорила… лихорадитъ, говорю, его, мраморная, а она свое: ‘Это, говоритъ, пустяки, пущай на ночь приметъ трихнину и все какъ рукой сыметъ’…

— Какъ же быть, Савишна? А?

— Не безпокойтесь, я все дорогой обдумала. Перечить невст, по моему, никакъ нельзя, ежели она сичасъ распалилась…

— Да синяки-то у него ужь очинно возмутительные… совсмъ не жениховскіе…

— Да вдь опуху, говоришь, нту?

— Опуху нтъ, сползъ опухъ-то…

— Ну, а синяки мы замажемъ… у моей двоюродной сестры есть художникъ знакомый, который изъ любой хари картину написать можетъ.

— Есть такіе, я слыхивалъ!— подтвердилъ хозяинъ.

— Ну, вотъ мы подемъ съ вашимъ дуракомъ сперва къ художнику, а потомъ къ невст… Согласны?

— Сдлай милость, Савишна. Будь какъ дома… возьми его въ свое распоряженіе.

Ну, вотъ и чудесно! Пошли-ка мн его, я его натретъ освидтельствую.

Хозяйка бросилась въ лапку, а хозяинъ подвинулъ свах бутылку съ мадерой.

IX.

— А ну-ка, поди сюда,— говорила сваха пошедшему жениху,— покажи мн свое зеркало.

Женихъ поклонился свах и подошелъ къ самому ея носу.

— М-м-м!— протянула она,— покачивая головой.— Тьфу! Даже вся политура сошла! Радуга, а не морда

— Опуху то нтъ, Савишна,— замтила, мать жениха.

— По моему, мать моя, въ такомъ раз лучше ужь опухъ бы былъ, на хлюсъ можно своротить: надуло, дескать, и скосоротило, а сичасъ, смотри, какая живопись по всему его зеркалу пущена: не то зебра американская, не то свинья полосатая: полоса желтая, полоса коричневая, полоса черная… И угораздитъ же человка до такихъ колеровъ дойти!

— Налетлъ на дышло, стало быть, съ усердіемъ,— вздохнулъ отецъ жениха.

— Какъ ты черепъ себ не раскроилъ… Ежели тебя сичасъ въ натуральномъ вид невст показать въ обморокъ хлопнется, съ испугу помереть можетъ!

— А разв надо хать къ нимъ-съ?— спросилъ женихъ.

— Требуетъ, чтобъ завтрашняго числа явился. Пондравился ты ей очень.

— Съ такимъ патретомъ неловко-съ.

— Да уже извстно, съ такою коклетой не подешь, видала, чай, она биштексы то.

— А ты къ живописцу, Савишна, хотла съ имъ похать, замтила хозяйка.

— Похать то я поду, только перепишетъ ли онъ его набло — ручаться не могу.

— Ежели хорошій да настоящій художникъ, онъ всякую вывску можетъ,— заговорила хозяйка,— хочешь фрукту, хочешь колбасу — въ натуральности изобразитъ.

— Извстно, къ хорошему подемъ, къ плохому съ такою рожей и соваться нечего: еще хуже напортитъ. Ну, и хорошій то, боюсь, за такую модель не возьмется.

— Синякъ, вдь, Савишна, отчего же и не взяться? Мы за. цной не постоимъ.

— Синякъ синяку розь. У одного синякъ благородный, а у вашего во всю Палестину разъхался. Много возни съ твоей рожей будетъ!

— Ничего-съ, я терпливый, посижу-съ.

— Пораньше намъ надо завтра къ художнику забраться, чтобы не на спхъ тебя отработалъ.

— Да ужь ты, Савишна, за деньгами не стой. Пущай подороже возьметъ, только чтобы изъ Архипушки картина вышла.

— Извстно, въ такихъ случаяхъ лишней зелененькой жалть не слдъ. Намъ главное теперь, чтобъ невста осталась довольна, а потомъ, какъ образомъ ихъ благословимъ, такъ онъ хоть безъ головы приди — не замтитъ.

— Вотъ это такъ, это я и сама, Савшина, такъ думала.

— Много вы думаете, а путнаго у васъ ничего не выходитъ. Вы лучше бы меньше думали, да больше за женихомъ глядли, а то онъ ровно у васъ дитя грудное, то на дышло наскочитъ, то подъ постель при гостяхъ залзетъ.

— А какъ ты полагаешь, Савишна, что возьметъ твой художникъ за перелицовку то?

— Да вдь какой фасонъ выберешь.

— Какой же тутъ фасонъ? Синяки только закрасить и подогнать подъ колеръ.

— Какими красками тушь пустить: про отыми али заграничными? У художниковъ на все своя цна.

— На красненькую пущай ужь его, дурака, мажетъ.

— За красную, думаю, онъ въ лучшемъ вид вашего Архипа перефасонить, а тамъ увидимъ. И поторговаться можно, ежели черезъ чуръ цну заломитъ. Такъ я завтра забгу за нимъ часа въ два, мы и отправимся. А отъ художника прямо къ невст, покеда краски не слиняли. Такъ?

— Такъ, Савишна. Тебя не учить, длай какъ лучше!

И хозяинъ съ хозяйкой поднялись съ своихъ мстъ проводить сваху.

X.

А на другой день, часовъ около трехъ, въ одномъ изъ пустынныхъ переулковъ Замоскворчья, у воротъ небольшого деревяннаго дома, сваха дергала за ручку звонка и ругала дворника, который не шелъ отпирать калитку. Сзади свахи стоялъ женихъ, съ завязанною платкомъ правою стороной лица, и съ любопытствомъ смотрлъ въ окна домика, изъ которыхъ выглядывала женская головка.

— Да что же это за дворникъ здсь?— сердилась сваха, чуть не вися на звонк,— Или дуракъ, или спитъ. Постой, шлепаетъ словно кто то.

— Идутъ-съ — подтвердилъ женихъ.

— Кто тамъ?— крикнула сваха.— Отпирай скорй!

— А вы къ кому?— справился кто то, обладавшій визгливымъ сопрано.

— Къ художнику Палитрину, дома онъ?

— Дома. Писаться пришли?

— Писаться, писаться, отпирай знай.

Загремла щеколда и, минуту спустя, передъ свахой выросла нечесаная баба въ накинутой на плечи кофт.

— А ты чего же это, мать моя, до сей поры не отпирала? Я, можетъ, съ полчаса звонила.

— Стирка нон у меня, тороплюсь, подождутъ, думаю.

— Ты дворничиха?

— Дворничиха, а дворника въ участокъ потребовали.

— Гд же господинъ Палитринъ живетъ?

— А вотъ сейчасъ налво крылечко будетъ. Звонка у нихъ нту, оборвалъ намедни кто то, а мужу новый сдлать недосугъ: то одно дло, то другое. Постучите въ дверь, только со всей силы стучите, потому у нихъ кухарка глухая.

— Вс вы здсь, я вижу, глухіе,— проговорила сваха и юркнула съ женихомъ въ крылечко.

— Стучи, у тебя кулаки то много моихъ ядовите будутъ.

Женихъ размахнулся и забарабанилъ въ дверь.

Откуда то посыпалась штукатурка и полетли куски дерева.

— Тише, идолъ!— остановила его сваха.— Экъ теб кулачище то какой Богъ далъ, весь домъ обрушить можешь.

— Лучше услышатъ-съ.

— За твое лучше то, того гляди, въ участокъ попадешь! Этакимъ тебя нескладнымъ Богъ уродилъ: за что ни возьмешься, въ одну моменту испортишь!

— Щекатурка здсь старая-съ, оттого и сыпется, и при томъ не слышутъ, видите, никого нтъ-съ…

— Съ этакого стуку, кажется, мертвый вскочитъ. Долби еще, только съ деликатностью, чтобы домъ не завалить, вотъ такъ, долбни еще разокъ, припусти, мраморный, вотъ такъ… Что? Идутъ?

— Не слыхать-съ.

— Глуха, стало быть, куфарка до сверхъ всякой степени, и художникъ, должно, тоже глухой. Сторона глухая и жители глухіе, каковъ попъ, таковъ и приходъ. Долби, мраморный.

‘Мраморный’ задолбилъ, и на сей разъ съ успхомъ. Не прошло и пяти минутъ, какъ дверь отворилась и впустила гостей въ узенькую переднюю съ окошкомъ, выходящимъ на дворъ.

— Вамъ кого?— справилась у свахи старая баба въ засаленномъ Фартук и съ засученными рукавами.

— Хозяина твоего.

— Ась? Ты въ ухо мн, милая, въ ухо, а то я, бываетъ, не дослышу иной разъ чего.

— Хозяина твоего!— крикнула та въ ухо бабы.

— Хозяина мово?— удивилась та,— да онъ померъ давно, милая.

— Какъ померъ?— всполошилась сваха,— Слышь, мраморный, ловко насъ подкузьмилъ покойникъ. Что же намъ теперь длать?

— Другого художника искать съ.

— Поди ищи ихъ по Москв, а намъ вечеромъ къ невст надо. Ахъ. ты, несуразный! Ну, чтобы пожить еще маленько! Давно онъ померъ то?— снова крикнула сваха въ ухо бабы.

— Давно, милая, годовъ тридцать тому.

— Тьфу! Вотъ дура то! Да ты про кого говоришь то?

— А про хозяина свово, про Еремя Маркелыча.

— Про мужа, что-ль?

— Про мужа, про мужа.

— Царство ему небесное, но только онъ намъ ни для какой операціи не годится. Намъ хозяинъ твой, художникъ, нуженъ.

— Такъ бы и говорила, что баринъ, молъ, нуженъ, а ты вдругъ хозяина спрашиваешь. Для натуры, что-ль, пришли?

— Для натуры, мраморная, натуру подвести. Докладывай иди… занятъ онъ?

— Ну, какое у его занятіе? Сидитъ, чай, да краски портить. Обождите, я сейчасъ.

Баба скрылась и минуту спустя за затворенными дверями раздался ея скрипучій голосъ.

— Натурщики тамъ къ теб пришли,— докладывала она барину.

Отъ кого?— справился кто-то отстоявшимся басомъ.

— А кто ихъ знаетъ, пришли, я и докладываю.

— Должна была спроситься, можетъ быть, дрянь какая нибудь.

— Гляди самъ. На то у тебя и глаза, чтобы смотрть,

— Сейчасъ выду.

— А сердитый-съ, повидимости!— прошепталъ женихъ свах.

— Пущай. За свои деньги мы тоже сердиться можемъ, мраморный.

За дверями кашлянули и, спустя нсколько секундъ, передъ глазами свахи и жениха выросла неуклюжая фигура нечесаннаго художника.

Онъ окинулъ быстрымъ взглядомъ гостей и издалъ радостное восклицаніе.

— Кто прислалъ?— спросилъ онъ.

— Анна Петровна лекемендовала,— отвтила сваха, раскланиваясь.

— Не знаю такой. Но это все равно. Снимите платокъ,— приказалъ онъ жениху.

Тотъ снялъ и робко посмотрлъ на художника.

— Великолпный типъ!— проговорилъ художникъ, потирая руки.— Какъ разъ для моей картины ‘Посл загула’ подойдетъ.

— Ну, какой у него типъ, просто синячище отъ оглобли,— замтила сваха.

— Великолпный синякъ, матушка.

— Да ужь такихъ я сроду и не видывала… Во всю рожу постарался.

— Это хорошо. Прошу раздться и пожаловать въ мою мастерскую.

— А какъ цна-то будетъ?

— Въ цн, матушка, мы сойдемся. Сынокъ твой?

— Ошаллъ, отецъ родной, да я сроду изъ двицъ не выходила.

— Тоже типъ! Мн положительно все равно, родственникъ онъ теб или нтъ, дло въ томъ, что онъ мн нравится… Раздвайтесь!

— Сейчасъ, мраморный!

Гости раздлись и вошли въ мастерскую, сплошь увшанную разными этюдами и эскизами. На мольберт, стоявшемъ посреди комнаты, красовалось большихъ размровъ загрунтованное полотно.

— Садитесь, молодой человкъ.

— Красокъ-то ты не жалй… хорошія пусти… заграничныя которыя.

— Не безпокойся, матушка, живой у меня выйдетъ!. Покутили, молодой человкъ, а?

— Я-съ?— приподнялся женихъ со стула.

— Вы сидите, сидите… До безчувствія, надо полагать, допились?

— Я-съ? Я… не пью-съ…

— Въ ротъ капли вина не береть, — проговорила сваха.

— Толкуйте!— мотнулъ головой художникъ и схватилъ палитру.— У него такое лицо, какъ будто онъ пилъ мсяца три безъ всякихъ антрактовъ.

‘Цну, мазилка, набить хочетъ!’ — подумала сваха и стала божиться, что Архипушка никакими художествами отродясь не занимался.

— На дышло, вишь, наткнулся, былъ-тако и ночной грхъ, а винища и не пробовалъ.

— Мн, матушка, положительно все равно,— говорилъ художникъ, составляя на палитр нужную краску, — пьетъ-ли онъ, или нтъ, но какъ типъ…

— Типунъ теб на языкъ! Синякъ, говорю, а не типъ, лошадиную болзнь ему навязываетъ!

— Лошадиная болзнь сапъ съ, а не типъ-съ,— замтилъ женихъ свах

— Все одно, и типъ скотская болзнь. Не учи меня, молоко на губахъ не обсохло, а учить лзешь, я и съ полковниками умный разговоръ вела, а на художниковъ наплевать хотла, я больше ихняго въ порченомъ патрет смыслю… Составилъ краску-то?

— Составилъ,— усмхнулся художникъ.

— Ну, и мажь.

— Сейчасъ и стану. Держитесь прямо, молодой человкъ.

— Постой, ты прежде цну объяви, а то ощекатуришь его рыло, да такую апосля цну заломишь, что я всю краску назадъ сотру.

— Какую цну, матушка?— остановился художникъ.

— Какъ какую? Говори прямо, что его морда стоитъ?

— Я обыкновенно плачу по цлковому за сеансъ, но ему, въ вид исключенія, заплачу полтора.

— Какъ-съ!— пробормоталъ женихъ, привставая и смотря на сваху, — Савишна, он намъ-съ хотятъ, а не мы имъ-съ.

— Выпилъ, должно, за обдомъ лишняго разсолу, вотъ и мелетъ несуразное. Ты, мраморный, прямо скажи, что съ насъ возьмешь?

— Съ васъ? За что же?— удивился художникъ.

— А за замазку.

— Какую замазку?

— Выпилъ и есть! Навяжется же этакій женишокъ счастливый, куда съ нимъ ни попадешь — пропадешь. За подмазку патрета что возьмешь?

— Позвольте, — поднялся художникъ, вдь вы — натурщики?

— Натурщики. Синякъ подправить къ теб пришли, подъ натуру подогнать.

— Да вы кто такіе?

— Я — мщанская двица, а онъ сынъ лавочника. Къ невст намъ надо хать, а натретъ у него дышломъ попорченъ, вотъ мн сестра и указала на тебя, что ты тунбу, и ту можешь подъ человка раздлать.

— Да, вотъ оно что!— протянулъ художникъ разочарованно, — а я васъ принялъ за натурщиковъ, за модель для моей картины.

— Это бываетъ, мраморный, я разъ одного хорошаго купца за жулика приняла.

— Ахъ, какая досада!… Послушайте, молодой человкъ, и на кой чортъ вы хотите синякъ замазывать? Да это прелесть что такое! Цны вашей рож нтъ!

— Какъ зачмъ? Къ невст мы съ нимъ демъ.

— Плюньте на невсту… Два-три сеанса, и я васъ увковчу на картин.

— И безъ тебя, отецъ родной, его ужь изувчили. Закрашивай дышловую порчу.

— Вы, матушка, ничего не понимаете….

— Какъ не понимаю? Я ему невсту сватаю… Что возьмешь за колеръ?

— Ничего не возьму и портить такой чудный типъ не стану…

— Тьфу! Съ выпившимъ человкомъ, видно, не скоро сговоришь. Нахалъ онъ на скотскій типъ и никакъ съ него не съдетъ… Замажь, потому съ такимъ безобразіемъ не токмо что отъ невсты,— изъ участка выгонятъ… Можешь, аль нтъ? Не можешь, — къ другому рыльному художнику уйду…

— Извольте, замажу, только съ условіемъ: завтра ко мн придти на часъ, понимаете, матушка, онъ мн для картины нуженъ…

— Это можно… и завтра мы къ невст подемъ, такъ чтобъ и завтра подмазать.

— Отлично! А сейчасъ вамъ часокъ посидть некогда?

— Сичасъ время нту, потому мн его еще надо въ цирульню свезти, да перчатки купить, да за конфетами невст… Завтра ушь мы лучше пораньше къ теб… Рисуй!

Художникъ подслъ къ жениху и принялся замазывать ‘дышловую’ порчу.

— Піны по щек-то пусти, мраморный,— говорила сваха, стоя сзади художника,— чтобы невсту-то въ дрожь бросило.

— Можно. Только и на другой щек нужно розы подрисовать, — смялся художникъ, загрунтовывая синякъ.

— Рисуй, мраморный, не жалй краски. Много, поди, теб такой работы по Замоскворчью-то?

— Въ первый разъ пришлось гримировкой заняться.

— Врешь! Охъ, врешь, мраморный! Ишь какъ натурально выходитъ, Архипушка: узнать тебя даже нельзя… чистый купидонъ!

— Хорошо-съ?

— То-есть такъ чудесно, мраморный, отецъ родной не узнаетъ… а ты пусти баконцу-то.. красноты то-есть… его дло жениховское: пущай пылаетъ…

— Перерумянилъ, кажись.

— Ничего, мраморный, кашу масломъ не испортишь! Ужли совсмъ?

— Готово,— проговорилъ художникъ вставая.— Хорошъ?

— Мраморъ, а не мужчина!— всплеснула руками сваха, любуясь женихомъ, который конфузливо вертлся передъ свахой.— Ежели тебя теперь завить, да духу въ тебя заграничнаго пустить — совсмъ женскихъ сердецъ погубитель выйдешь! Спасибо, то-есть такъ ты моего дурака отполировалъ, что никакому столяру до этого не дойти!

Сваха потянулась къ художнику и чмокнула его отъ всего чувствія въ губы.

— То-есть такого ты мн изъ него купидона обработалъ, что сичасъ любая на него двадцатитыщная невста польстится!— разсыпалась сваха передъ художникомъ, любуясь его произведеніемъ.— Въ Третьяковской галдаре такой красоты нту, сичасъ провалиться!

— Да ужь разукрасилъ на совсть!— смялея художникъ.

— Врно, мраморный, врно. Со стороны даже видно, что у тебя совсть настоящая… Къ свту то стань, Архипъ Семенычъ, къ свту то,— пихнула сваха жениха къ окошку,— хорошъ! То-есть такого акварельнаго мужчины во всей Москв не найдешь… Чистая архитектура, ей-ей!… Носъ только, мраморный, по моему, бльцей тронуть бы надо…

— Зачмъ?

— А для полнаго блеску. Вечеромъ то, при огн, отъ близны сичасъ лучъ пойдетъ, на манеръ лектричества… невста хоть глаза зажмуривай!

— И такъ хорошъ…

— Хорошъ то хорошъ, а все таки съ блымъ носомъ онъ много пронзительне бы сталъ.

— Перекрасишь — замтно будетъ…

— Этого не надо. Такъ носъ, по твоему, и безъ блой краски хорошъ?

— По моему, больше вашего паціента подкрашивать не надо.

— Теб видне, на то ты и художникъ, мраморный, чтобъ всякую красоту въ мру наводить… глаза вотъ тоже, я слышала, подводятъ великолпно… у иного, али у иной въ глаза плюнуть хочется, а какъ подведутъ подъ черное дерево — не налюбуешься…

— Глаза у него и такъ очень хороши.

— Глупые глаза, телячьяго происхожденія. Духу мужчинскаго въ ихъ нту… ты всмотрись внимательно… Архипъ Семенычъ, прицлься лупоглазыми то въ господина художника… Видишь? Такой въ ихъ видъ, какъ быдто его или въ участокъ ведутъ или плетьмы дерутъ.

— Выраженіе глазъ измнить нельзя…

— А, можетъ, такая краска есть: какъ мазнешь, такъ сичасъ теб веселость во всемъ взгляд.

— Краски такой нтъ.

— Жаль, ну, да вдь и двицы разныя бываютъ: кому что ндравится.

— А вы разв съ нимъ въ первый разъ къ невст дете?

— Во второй.

— Такъ для чего же вамъ глаза то мнять? Не нравятся, звучитъ, невст его глаза?

— Ндравятся. Да такъ ужъ, кстати хотла его подъакварелить, чтобъ вся морда была въ полномъ взыграніи… Спасибо, мраморный, за услугу… Архипъ Семенычъ, какъ ты себя съ новою вывской то чувствуешь?— спросила сваха у жениха, переминавшагося съ ноги на ногу — Ничего-съ… слава Богу-съ…

— Знаю, что слава Богу. Эгакую картину не всякому тоже мужчин Богъ даетъ… Не стъ краска то, не щи плеть?

— Щипанія нту-съ и деру этого тоже не чувствую, а только какъ будто кожу стягиваетъ, на манеръ пласіырю…

— Стягиваетъ? Мраморный, видно, ты въ свой баканъ то купоросу подпустилъ?

— Никакого купоросу въ краск нтъ.

— Ой, врешь! Испортишь ты жениха прежде времени, всю мн музыку разстроишь.

— Чмъ?— расхохотался художникъ.

— А тмъ, что возьметъ его морда, да и треснетъ вся по швамъ

— Не безпокойтесь, невредимой останется.

— Не лопнетъ? Ты мн слово дай, а то я за него родителямъ отвчать должна. Они мн доврили свое дите и вдругъ я его мороженымъ поросенкомъ возвращу.

— Будьте покойны, физіономія отъ краски нисколько не испортится.

— Ну, то-то,— въ свою краску какую хочешь дрянь клади, только чтобъ я на счетъ его морды была безъ сумленія. Ну, Архипъ Семенычъ, благодари господина художника за илюминацію и подемъ дальше.

— Подемте-съ… очень вамъ благодаренъ-съ,— протянулъ женихъ руку художнику.

— Не стоитъ. Помните, что завтра вы должны ко мн на часикъ пріхать.

— Пріду-съ.

— Да ужь будь покоенъ, мы на свинство неспособны: ты для насъ и мы для тебя… Теб картина съ его синякомъ нужна, а намъ невста съ десятью тыщами, рисуй его въ какую хочешь позу, только чтобъ опосля къ вечеру дышловое огорченіе замазать.

— Съ удовольствіемъ.

— Ну, прощенья просимъ, дай Богъ теб здоровья.

— Пожалуйста, только рукой краски не размажьте,— предупредилъ онъ сваху.— Краски свжія и засохнутъ не скоро.

— Слышишь, мраморный?— остановила сваха жениха.— Кажную минуту долженъ помнить, что у тебя натретъ не настоящій.

— Слушаю-съ… а какъ же ежели я вдругъ вспотю-съ?

— Не потй… всю акварель, глупый, испортишь.

— Потть можете, только платкомъ не вытирайтесь,— сказалъ художникъ,— а возьмите платокъ и только его приложите къ потному мсту, понимаете?

— Понимаю-съ… я лучше не стану-съ.

— Что? Потть?

— Нтъ-съ, платкомъ прикладывать… пущай такъ сохнетъ-съ.

— Какъ хотите, только не трите закрашенное мсто, старается краска и получится Богъ знаетъ что.

— Я за имъ глядть буду, мраморный,— успокоила художника сваха.— Какъ онъ за платкомъ ползетъ, такъ я его по рук чмъ не попади, чтобъ красоту не маралъ.

— Зачмъ-же-съ, я помню.

— И помни, хорошенько помни… ну, прощай, мраморный, до пріятнаго свиданія.

— Прощайте, прощайте…

Художникъ проводилъ ихъ до передней и захлопнулъ двери. Сваха съ женихомъ одлись, попрощались съ провожавшею ихъ кухаркой художника и вышли на улицу.

XI.

— Ну, теперь мы съ тобой, мраморный, въ паликмахерскую отправимся, чтобы подвиве теб настоящее сдлали.

— Пойдемте-съ… Къ Теодору хорошо бы за Кузнецкій мостъ махнуть, тамъ бы по модному голову обработали.

— За семь верстъ киселя сть. Мода то, поди, во всхъ паликмахерскихъ одна и та же.

— Мудрости особенной, конечно, нту-съ, взялъ щипцы и завивай-съ.

— Я сама такъ думаю. Ну, невсту тамъ чесать,— всякіе фасоны для невстъ есть, а для вашего брага съ короткими волосами и фасону не выдумаешь, завивай бараномъ и дло съ концомъ… Бонъ, направо, кажется, паликмахерская?

— Паликмахерская-съ, потому въ окн болванъ-съ въ парик.

— Ну, вотъ и зайдемъ оболваниться, мраморный… Не стягиваетъ кожу то?

— Стягиваетъ-съ.

— Ничего, терпи. Потянетъ, потянетъ, да и перестанетъ… не привыкъ ты къ щекатурк то, ну, и безпокоишься… А красивъ ты!

— Красивъ-съ?

— Страсть! Всякую невсту на мст убить красотой можешь! Вотъ что значитъ, художникъ настоящій, ученый, изъ любаго полна живой статуй выстругаетъ… Переходи улицу то!

Сваха съ женихомъ перешли дорогу и ввалились въ небольшую парикмахерскую съ двумя, тремя зеркалами, уставленными въ простнкахъ. У окна, положивъ голову на спинку стула, дремалъ парикмахеръ съ усами, завитыми въ убійственныя колечки

Услыхавъ шумъ отворенной двери, онъ вскочилъ со стула и, протеревъ глаза, бросился навстрчу вошедшимъ.

— Подвиве на модный фасонъ можете сдлать, мраморный?— справилась сваха, выступая впередъ.

— Пожалуйте, все что вамъ угодно,— отвтилъ тотъ.— Мальчикъ, приготовь щипцы!

— Раздвайся!— сказала сваха жениху и проворно стянула съ себя тальму.— Не стащутъ у васъ тутъ одянія то наши?

— Будьте покойны, пожалуйте, вотъ къ этому зеркалу.

— Женихъ плюхнулся въ кресло и посмотрлъ на себя въ зеркало.

Сваха помстилась урядомъ и схватила за руку парикмахера.

— Ты для какого это рожна ножницами заигралъ?

— Подравнять-съ.

— Завивать надо, а не ровнять.

— Нехорошо будетъ, смотрите сами, какъ они неровно подстрижены, видите-съ?— перебиралъ тотъ въ рук волосы жениха.

— Ну, ужь ежели не хорошо по твоему, такъ равняй, не испорть только смотри у меня жениха.

— Будьте покойны-съ… Вроятно, невсту смотрть дете?— справился парикмахеръ, звякнувъ ножницами.

— демъ невсту смотрть, потому и долженъ ты стараться, чтобъ его овинъ по мод отшлифовать.

— Можно-съ… Далеко хать изволите?

— На Арбатъ.

— Въ случа ежели невсту причесать, можемъ заслужить…

— А ты сперва на его тыкв отличись, а потомъ ужь и объ невст рчь веди… На жених себя покажи… Постой! Подравнялъ?

— Такъ точно.

— Завивай теперь.

— Сію минуту,— схватилъ тотъ салфетку,— волосы только съ лица сотру.

— Стой!— схватила сваха парикмахера за руку, съ овиномъ его что хочешь длай, а до рыла не касайся… не для тебя его морда сдлана…

— Я только волосы, которые отъ стрижки, смахну-съ…

— Не смй, говорятъ!.. Ну, что ты за дуракъ, мраморный? Тебя отъ морды пихаешь, а ты въ морду все лзешь.

— Я чуть-чуть-съ.

— И чуть-чуть не надо… акварель испортишь…

— Ничего не испорчу-съ… они не стеклянные.

— Хуже даже Стекло ежели потереть салфеткой — чище станетъ, а его рожа сичасъ тускнть начнетъ…

— Не понимаю съ,— пожалъ плечами парикмахеръ,— въ первый разъ отъ роду такое нжное лицо встрчаю.

— Акварель у него, а не лицо… какъ пальцемъ коснехнься, такъ грошъ ему цна… завивай!

— Сію минуту… Не понимаю я только, какъ же это волосы на лиц останутся… вы смотрите, сколько ихъ?

— Равнялъ-бы акуратне, а то размахался ножницами безъ всякаго размру, ну, волосы и разлетлись во вс стороны… сдувай ихъ!

— Какъ сдувать-съ?

— Экой ты дуракъ, а еще усы въ три колеса завертлъ! Духомъ дуй понялъ? Свчку-то тушить умешь?

— Разумется.

— Ну, такъ, вообрази, что замсто его башки свчка горитъ, и дуй… погоди, я теб съ другой стороны подсоблю… зажмурь глаза-то, а то надуешь теб въ нихъ колосьевъ и почнешь ты ихъ у невсты, ровно малый ребенокъ, тереть… Закрылъ?

— Закрылъ-съ… дуйте-съ…

Парикмахеръ, давясь отъ смха, сталъ обдувать жениха съ одной стороны, а сваха съ другой.

— Обдулъ?— справилась сваха.

— Готово-съ.

— Ну, теперь завивай! Открывай глаза, операцію кончили!

Парикмахеръ принялся за завивку.

— Ты не подпали, смотри, ему овчину то. А то прідетъ къ невст, и вдругъ отъ него, какъ отъ паленой свиньи, жженымъ пахнуть начнетъ.

— Не безпокойтесь, не подпалю.

— Не испорть ты мн его прежде времени. Вотъ когда женится, въ ту пору хоть сожги его, мн наплевать, а сичасъ я за него отвчать должна. Платокъ то захватилъ?

— Даже два-съ на всякій случай.

— У васъ всегда такъ: то пусто, то ужь очень густо. Что ты сичасъ чувствуешь?

— Чувствую, что волосы трещатъ-съ.

— Это отъ щипцовъ, но потомъ они обойдутся,— замтилъ парикмахеръ.

— А ты завивай безъ разговору, я съ нимъ говорю. Я тебя не про волосы спрашиваю, а какой ты духъ чувствуешь?

— Духъ-съ? Обнаковенно масляной краски духъ.

— Тьфу! Да не про краску я, дурень безтолковый! Трепету въ теб никакого нту? Жениховскаго?

— Трепету нтъ съ. Вотъ когда прозябнешь, въ ту пору, дйствительно, чувствуешь.

— Бревно ты посл этого! Безъ ученья, видно, въ тебя и трепетъ не вгонишь. Ты долженъ трепетать, потому, къ невст дешь, въ которую ты влюбимшись.

— Я влюбимшись?— повернулся къ свах женихъ и вскрикнулъ:— Ай, ухо! Ухо прижогъ!

— А вы сидите смирно, — посовтовалъ парикмахеръ.— А этакъ я могу и клокъ волосъ выдрать.

— Не вертись юлой! Подъ горячимъ орудіемъ сидишь, а башкой юлишь… Разговаривать со мною и безъ вертуновъ можешь. Такъ не забудь, что ты въ невсту влюбимшись.

— Да я и не усплъ еще-съ.

— Все одно, видъ долженъ показать. А какъ останешься съ невстой, вздохни хорошенько. Вздыхать то умешь?

— Это можно-съ.

— Только не на весь домъ вздыхай то, а съ деликатностью хайло то разинь.

— Хорошо-съ, можно-съ.

— А когда она спроситъ, о чемъ вы вздохнули, скажи: отъ тоски. А когда она спроситъ: отъ какой тоски, скажи: по васъ очинно соскучился. Понялъ?

— Понялъ-съ. Только он наврядъ-ли этому поврятъ.

— А ужь это не твое дло, кажная двица должна поврить, потому это ей лестно. Кончилъ, что-ль, мраморный?

— Готово-съ!— снялъ парикмахеръ салфетку съ плечъ жениха.— Кажется, хорошо-съ?

— По моему, обаранилъ его по настоящему. Ндравится теб, мраморный?

— Очень даже чудесно-съ!— завертлся женихъ передъ зеркаломъ.

— Ну-ка, повернись передо мной… такъ… купидонъ! Умомъ вотъ только тебя Богъ обидлъ, а то бы я сичасъ теб сорокатыщную подцпила. Духи-то у васъ есть?

— Сколько угодно и какихъ угодно.

— Резедой его опрысни хорошенько. Давай сюды пузырекъ. Резеда?

— Резеда-съ.

— Прыскай, не жалючи прыскай, чтобъ невста-то сидмши съ нимъ, въ ошалніе взошла, не то съ женихомъ сидитъ, не то съ клумбой изъ ранжиреи.

— На галстукъ прикажете?

— Чего тутъ на галстукъ, всего съ ногъ до головы въ резеду окуни, невсты хорошій духъ отъ жениха любятъ… вотъ такъ, за жилетку то полей, за шилетку-то, чудесно, теперь на руки ему полей, а то отъ нихъ, того гляди, либо капустой, либо сальной свчкой..

— Никакъ нтъ-съ, я ихъ въ трехъ водахъ съ мыломъ проводилъ.

— Лавочную кожу и щелокъ не возьметъ, а не то что мыло… растирай руками духи-то, вотъ такъ, платокъ подуши,

— Усы можно-съ?

— Души. На первыхъ порахъ жалть духовъ нечего. Ну-ка, подойди ко мн, чудесно! За сажень отъ тебя въ обоняніе ударяетъ, чисто ты вотъ сичасъ изъ Ноевской теплицы выскочилъ! Осталось что въ пузыречк?

— Не много-съ.

— Лей мн на голову, вотъ такъ, а теперь, мраморный, получи съ насъ деньги поскорй, задемъ мы съ тобой за перчатками и прямо къ невст. Да куда ты перчатки длъ, вдь у тебя были, какъ мы въ первый разъ здили?

— Должно быть, въ карет обронилъ-съ, во время приключенія…

— Ну, подемъ, авось нынче то безъ приключеніевь обойдется!

Сваха расплатилась съ парикмахеромъ и, выйдя съ женихомъ на улицу, наняла извощика.

Въ первой же галантерейной лавк они купили перчатки и покатили дальше.

— Не забудь съ правой руки перчатку снять, какъ прідемъ, — учила сваха жениха, — а то ты въ прошлый разъ даже чай пилъ въ перчаткахъ.

— Я думалъ, что такъ благородне.

— Можетъ, и благородне, да виду нту настоящаго, невста еще подумаетъ, что у тебя руки болятъ, да не натягивай ихъ и не распяливай во время разговору, всякій и безъ распяливанья видитъ, что перчатки на теб новыя.

— Хорошо-съ. А ежели жарко станетъ? Руки у меня ужь очинно потливыя съ…

— Сыми, да рукъ-то, смотри, объ скатерть не вытирай.

— Зачмъ же-съ.

— Вытеръ же въ прошлый разъ.

— Я не замтилъ-съ.

— Неблагородно! Десятитыщную берешь, такъ долженъ знать, обо что руки вытирать… Эй, извощикъ, подвертывай налво къ подъзду-то! Ну, вотъ и пріхали! Напусти на себя трепету, мраморный!

Сваха съ женихомъ вылзли изъ пролетки и расплатились съ извощикомъ.

XII.

— А ты вотъ что,— говорила сваха, дергая за ручку звонка.— Станешь перчатку съ лвой руки сымать — не вздумай ее, какъ въ прошлый разъ, зубами стаскивать, зубы кажному человку для того даны, чтобы онъ ими черкасскую говядину жевалъ, а не собачью кожу.

— Рукой мн ни за что не снять-съ,— отвтилъ женихъ,— потому у меня руки потливыя, на манеръ пластырю прилипаетъ.

— И рожа у тебя потливая, и руки тоже. Надъ самоварнымъ паромъ, что-ль, тебя въ малолтств держали? Ну, ужь коли такъ не сымешь, зубомъ стащи, только отвернись въ сторону, чтобъ люди не видали.

— Да не об-ли стащить-съ?

— А что?

— Да, которая сичасъ на правой рук перчатка, въ трехъ мстахъ лопнувшись.

— Экъ у тебя ручищи-то, ровно слоновыя ножки! Собачья конга, и та не выдерживаетъ.

— Гнилыя-съ, я такъ думаю, потому на ладони по цльному мсту треснула.

— Гнилыя! Руки у тебя дубовыя, а не перчатки гнилыя. Ты, врно, руку-то, въ кулакъ сжималъ?

— Сжималъ-съ.

— Ну, и дуракъ! Кто же это, надмши перчатки, въ кулакъ руку собираетъ?

— А я думалъ, что. перчатки лучше растянутся черезъ это-съ.

— Меня-бы спросилъ, коли своей догадки нту? Нжная кожа и вдругъ онъ ее на своемъ обух растягиваетъ! Барабанная кожа, и та на твоихъ кулачищахъ лопнетъ, а не токмо-что перчаточная.

Отворилась дверь и горничная впустила гостей.

— Вс дома?— спросила сваха.

— Вс-съ!— отвтила та, скашивая глаза на жениха,— пожалуйте-съ!

Гости вошли въ переднюю, раздлись при помощи горничной и вошли въ залу, гд за роялью сидла невста и тыкала перстами въ клавиши

— Ахъ, это вы!— вскрикнула она, поднимаясь со стула,— а я думала, совсмъ напротивъ…

— Мы, лебедь моя, мы!— запла сваха, разчмокивая невсту на об щеки, — а для скуки я теб купидона своего привезла…

— Ахъ, очень пріятно!— вспыхнула та, протягивая жениху руку и посматривая на него изподлобья.

Сваха ткнула въ бокъ жениха кулакомъ, отчего тотъ подпрыгнулъ чуть не къ самому носу невсты и чмокнулъ ее въ ручку, прохавшись предварительно всею головой по бюсту двицы.

— Легче!— дернула сваха его за полу сюртука.— Съ ногъ собьешь, дурашливый!

‘Пень, чистый пень, сейчасъ умереть,— думала она, отпихивая въ сторону жениха,— едва на ногахъ двица устояла, какъ онъ ее бараномъ своимъ треснулъ’!

— Пожалуйте, — говорила невста, отступая.

— Гд же папенька-то съ маменькой?

— Въ столовой.

— Чай пьютъ? А ты чтожь это, лебедь блая, отъ скуки на музык прошлась?

— Да… такъ, немножко…

— А вы учены этому предмету?— справился женихъ, разсматривая дыры на лопнувшей перчатк.

— Немного-съ, ходитъ ко мн одна мадамъ и даетъ уроки…

— Очень это пріятно слышать, мраморная, а мой купидонъ до смерти любитъ музыку…

— Я-съ?— съ недоумніемъ уставился женихъ на сваху.

— Ты. Скрывать передъ ней нечего… и пть гораздъ.

— Ахъ, вы поете?— вскрикнула снова невста — я ужасно люблю оперу…

— Ну, онъ, мать моя, по оперному не уметъ, а горло драть можетъ…

— Вы романсы, значитъ, поете?— подняла невста глаза на жениха.

— Я-съ? Кажется, могу-съ.

— Вы споете, конечно, посл чаю?

— Право, не знаю-съ,— безпомощно смотрлъ женихъ на сваху, — главное, я нотъ не знаю и потомъ не въ дух-съ.

— Не въ голос, а не не въ дух. Охрипши онъ, мать моя.

— Это ничего: у васъ какой же голосъ?

— У меня-съ? Голосъ здоровый-съ.

— Теноръ или этотъ, какъ его…

— Контробасъ у него, мраморная! Самый пріятный голосъ, — подхватила сваха, — дай только ему оправиться, онъ теб всякую ноту докажетъ. Въ столовой, говоришь, мраморные то? Пойдемъ въ столовую.

Гости, въ сопровожденіи невсты, прошли въ столовую и поздоровались съ хозяевами, радушно приглашавшими ихъ за самоваръ.

Жениха усадили рядомъ съ невстой и пододвинули имъ чашки съ чаемъ.

‘А совсмъ онъ не тотъ сталъ, что намедни!’ думала невста, мелькомъ взглядывая на жениха.

‘А она ничего, мягкая!— думалъ женихъ, окидывая быстрымъ взглядомъ невсту.— Вотъ только пть подъ музыку заставитъ, большая непріятность выдетъ’!

— Вы какое варенье любите?— справилась у него невста.

— Все равно съ.

— Вотъ малина, кружовникъ, вишня.

— Мерси-съ, я лучше съ сахаромъ.

— А ты долженъ всячески барышню уважить и съ вареньемъ пить, а не съ сахаромъ.

— Можно-съ. Покорнйше васъ благодарю-съ!— проговорилъ быстро женихъ и потянулся было съ ложкой въ вазу, но рука, за которую дернула сваха, описала дугу и ложка, norjm. подъ вазу, опрокинула ее на скатерть

— Пардонъ-съ!— вскочилъ женихъ, растерянно смотря на варенье, катившееся ручейками по скатерти.— Это не я съ, виноватъ-съ.

— Ничего, ничего!— проговорила невста и стала торопливо собирать ложками варенье въ вазу.

— И куда ты лзешь?— шепнула ему сваха.— Долженъ былъ попросить барышню, чтобъ она положила варенье на блюдечко.

‘Мужикъ, чистый мужикъ!— сознавала про себя сваха.— Пропадешь съ нимъ совсмъ! Привыкъ, дурень, дома изъ одной чашки щи хлебать и въ варенье, какъ лшій, ползъ Голову съ меня сыметь, покеда его женишь то, идола болотнаго’.

— Ничего, это пустяки, — успокоилъ хозяинъ оторопвшаго жениха.— У насъ, вроятно, рука дрогнула.

— Отъ волненія это у него случилось,— замтила сваха,— застнчивъ онъ у меня отъ своей скромности. Садись, пень, что ты ровно Пушкинъ на Тверскомъ бульвар вытянулся?— метнула она жениху, дергая его за сюртукъ.

Женихъ слъ и ползъ въ боковой карманъ за платкомъ, но былъ во время остановленъ зорко слдившею за нимъ свахой, которая такъ ущипнула ему руку, что онъ даже вскрикнулъ.

— Что съ вами?— съ испугомъ уставились на него хозяева.

— Ничего съ. такъ-съ… булавка-съ…

— Гд булавка? Вы сли на булавку?— спросила невста

— Ахъ, нтъ-съ, зачмъ же-съ… Это такъ съ. И не булавка, а такъ-съ,— бормоталъ онъ, подвигая къ себ чашку съ чаемъ. ‘И какъ ущипнула здорово, старая — дура, подумалъ женихъ,— ровно иголку запустила’!

‘Всю бы акварель, идолъ, смазалъ’, думала сваха, съ улыбкой посматривая на жениха и невсту — ровно у красной двушки, никакой памяти на счетъ своей морды!’

— Ваши вс здоровы,— спросилъ хозяинъ жениха, торопливо хлебнувшаго изъ чашки глотокъ чаю.

Женихъ въ отвтъ скорчилъ гримасу, выплюнулъ обратно въ чашку чай и заболталъ языкомъ.

— Обожглись?— справилась хозяйка.

— Ужь очинно горячій-съ, — проговорилъ онъ, переводя духъ.

— А ты дуй, и съ налету не хватай, — наставительно проговорила сваха,— такое ужь мущинское сословіе, все у нихъ срыву, да съ наскоку. Обжогъ языкъ-то?

— Ничего-съ, пройдетъ, я себ въ лавк часто ротъ жгу, думаешь, остылъ, хватишь, анъ осъ горячій. Ну, и танцуешь по лавк трепака.

— А вы со сливками лучше, сейчасъ чай охладится. Любочка, налей имъ сливовъ!

— Вы позволите?— спросила невста.

— Какъ вамъ будетъ угодно-съ.

— Замерсить долженъ, мраморный, — шепнула ему снова сваха.

— Мерси-съ. Очень пріятно.

— Довольно или еще подлить?

— Ничего-съ, достаточно-съ. А мои вс здоровы-съ. Кланяться вамъ приказали.

— Я очень жалю, что не видалъ васъ третьяго дня,— проговорилъ хозяинъ.

— Ахъ, да, вдь вы въ театр были?— подхватила невста.

— Я-съ? Въ какомъ тіятр?

— Ну, что ты, какой безпамятный сталъ,— толкнула жениха въ бокъ сваха,— забылъ, что и въ кіятрахъ былъ.

— Ахъ, дйствительно, это точно!

— Ну, вотъ видишь! Застнчивъ ужь онъ оченно,— какъ бы въ вид извиненія говорила сваха хозяевамъ,— ну, и путаетъ все!

— Въ какомъ же вы театр были?

— Въ этомъ-съ… Какъ ихъ фамилія?— схватился тотъ за затылокъ.

— У Корша онъ былъ, — выручила его сваха.

— Ахъ, у Корша! А скажите, какую играли пьесу?

— Пьесу-съ!— посмотрлъ вопросительно женихъ на сваху, но та такъ энергично тряхнула головой, что женихъ даже вспотлъ отъ страха.— Эту-съ… большая такая-съ…

— Да въ чемъ дло-то, вы не помните?— приставала невста.

— Вотъ прилипла-то!— подумалъ онъ и снова потянулся за платкомъ, но былъ своевременно остановленъ свахой — Да дла тамъ никакого не было-съ,— проговорилъ онъ.— Обыкновенно актеры говорятъ-съ и сидятъ — говорятъ, и ходятъ — говорятъ, а публика имъ за это хлопаетъ…

— Застнчивъ онъ, и совсмъ никакой черезъ это памяти!— подхватила сваха.— Да и въ кіятр-то онъ былъ въ разсянности чувствъ… мечтанія въ голов не т, — подморгнула она хозяевамъ на невсту.— Который человкъ въ настоящія чувствы взойдетъ, такъ его хоть на колъ посади, онъ ничего чувствовать не будетъ… Мерси покорно за угощеніе!

— Еще по чашечк…

— Не могу… премного вашей лаской благодарны… а ты-бы, Архипъ Семенычъ, попросилъ бы барышню ихнюю музыку показать…

— Съ удовольствіемъ… то-есть, пожалуете… вы такъ чудесво играете,— передернулся женихъ на стул.

— Ахъ, что вы… я такъ, чуть-чуть,— потупила невста глазки, — совсмъ почти ничего.

— Поди, Любочка, сыграй имъ, а мы тутъ потолкуемъ,— мигнула хозяйка дочери.

Невста сорвалась со стула и бросилась въ залу. Женихъ поднялся тоже и вопросительно посмотрлъ на сваху.

— Иди, мраморный, иди, — проводила его сваха до дверей, — да не забудь, что я теб въ башку твою глупую пичкала,— прошептала она,— да акварель свою помни во вс минуты и секунды… Иди и займись съ барышней!— заключила она громко, повертывая къ столу.

Женихъ отправился въ залу и остановился около рояля, за которымъ сидла невста и перебирала рукой клавиши.

— Садитесь, пожалуйста,— проговорила она.

— Куда-съ?— спросилъ тотъ, оглядываясь кругомъ.

— Возьмите стулъ и подсядьте сюда…

— Слушаю-съ…

Женихъ выбралъ стулъ, подставилъ его къ самой невст и слъ на него бочкомъ.

Невста взглянула на него и улыбнулась.

‘Коли улыбается, значитъ, я ей оченно ндравлюсь, — подумалъ женихъ.— Самое теперича, я думаю, время вздохъ пустить!’

Онъ вытянулъ ноги, откашлялся и вздохнулъ протяжно.

Невста съ испугомъ отъхала отъ него вмст со стуломъ.,

— Что съ вами? Опять булавка?— спросила она.

— Никакъ нтъ-съ. Это я отъ скуки-съ.

— Вамъ скучно?

— Очень даже скучно-съ.

‘Да онъ просто невжа,— мелькнуло у невсты, — такой красавчикъ собой и совсмъ невжа’.

‘Молчитъ,— подумалъ въ то же время женихъ,— значитъ, не во время я вздохъ пустилъ, обождать бы. Везъ свахи все одно, что безъ рукъ’.

— Извините, Архипъ Семенычъ, — заговорила невста, — если у насъ вамъ скучно…

— Да не у васъ скучно, а отъ васъ скучно-съ… и не отъ васъ даже, а черезъ васъ, то-есть не черезъ васъ, а безъ васъ.

— Безъ меня? Да я тугъ сижу.

— Теперь-съ, это врно-съ, а давича мн скучно было.

— Ахъ, вы скучали безъ меня!— вспыхнула та.— Я этому не врю, потому что это совсмъ невроятно. Вы меня только одинъ разъ видли.

— Это ничего не значитъ-съ. Я на этотъ счетъ памятливъ-съ. Я любую покупательницу черезъ годъ вспомню-съ. Вы здсь, а я тамъ-съ, и скучно-съ.

— Ахъ, я не врю!— отмахнулась руками невста.

— Ей Богу-съ!

— Мн тоже безъ васъ скучно стало!— подняла невста глаза на жениха.

— Ну, вотъ, видите, какъ это хорошо… и вамъ скучно, и мн тоже скучно, значитъ… Сыграйте что-нибудь!

— А вы спойте.

— Я бы съ удовольствіемъ,— отвтилъ женихъ, тыча пальцемъ въ клавиши, да нотъ не знаю-съ.

— Вы безъ нотъ что-нибудь, а я подыграю. Вы какіе романсы знаете?

— Разные-съ.

— ‘Я вновь предъ тобою стою очарованъ’ знаете?

— Нтъ-съ, въ первой даже слышу-съ…

— А этотъ… ‘Помнишь-ли ты…’?

— Не помню-съ.

— Ну, этотъ наврно знаете: ‘Пара гндыхъ’, я ихъ въ оперетк слышала.

— Пара гндыхъ-съ? Я лошадиныхъ романцовъ не пою-съ. Вотъ я отличный романцъ знаю: ‘Близко города Славянска, на верху крутой горы-съ’.

— Ахъ, спойте, спойте!

— А вы подмузычьте. А то я еще одинъ чудесный романцъ знаю, только его при дамскомъ сословіи пть нельзя, обижаются съ, а слова хорошія-съ.

— Нтъ, ужь вы лучше ‘Близко города Славянска’.

— Извольте-съ, только вы не смйтесь… Потому что которыя слова я не знаю, такъ т я обойду-съ, мычаньемъ пущу-съ.

— Пойте, пойте, а я подыграю.

Женихъ всталъ, откашлялся, вынулъ платокъ, вытеръ лицо и замеръ.

— Акварель!— вскрикнулъ онъ невольно и посмотрлъ на платокъ.

На платк осталась розовая краска.

— Начинайте,— проговорила невста, проскакавши всми пальцами по клавишамъ.

— Виноватъ-съ… я., сейчасъ-съ… пару словъ только хочу-съ.

— Ахъ, скажите, я такъ люблю хорошія слова!

— Я не вамъ-съ… Савишн мн нужно, вы покеда побарабаньте, а я слетаю-съ.

Женихъ подошелъ къ дверямъ столовой, въ которой мирно бесдовали хозяева со свахой о росписи, и кашлянулъ.

Сваха вздрогнула, быстро поднялась съ мста и покатилась шаромъ къ жениху.

— Меня?— спросила она вполголоса, отводя его въ уголокъ.

— Несчастіе-съ случилось, — доложилъ тотъ свах, — совсмъ даже неожиданно-съ

— Невсту, чтоль, облапилъ, мраморный?

— Что вы-съ? Рази это возможно прежде времени! Акварель-съ, вынулъ платокъ, позабылся и того-съ.

— Ахъ, каторжный!— чуть не вскрикнула сваха,— прежде смерти ты меня уморишь, какъ вдь наказывала: блюди морду, блюди! Тьфу! Покажи, ужли всю живопись слопалъ?

— Не знаю съ, смотрите-съ, ей Богу нечаянно-съ.

— Повернись къ свту! Размазалъ! И до того размазалъ, что маленькая чернота въ одномъ мст выступила. Погоди, я пальцемъ затру.

— Хуже какъ бы не было-съ. Художникъ, такъ тотъ вдь кисточкой.

— Помеломъ тебя слдовало за твою неаккуратность… Стой!.. Тьфу! еще хуже выходитъ… оставить такъ ужь придется… и художникъ тоже лшій порядочный, говорила ему, чтобъ краски не жаллъ, какъ на хлбъ масло намазывалъ бы… нтъ-таки, мазнулъ только близиру ради, мазилка проклятая!..

— Ужь оченно краска-съ не прочная-съ.

— Да тебя, идола, ежели жестью обложить, такъ ты и ту сдерешь, а не токмо что краску… упустила я изъ виду, ни въ жисть себ не прощу, лакомъ-бы твою морду велть покрыть…

— Лакомъ-съ? Для глянцу-съ?

— Для прочности. Вся-бы твоя рожа врод какъ бы подъ стекломъ была… Поди-жь ты вотъ, не пришло въ т поры въ голову.. Не трогай руками!

— Я щупаю только, много-ли я акварели смахнулъ…

— Покеда немного… такъ, чернота махонькая виднется… а ты вотъ что, къ невст правымъ бокомъ все норови, чтобъ она лвую щеку не видала…

— Хорошо-съ…

— Профилеемъ съ ей разговаривай… понимаешь? Профилеемъ!

— Слушаю-съ… Только имъ скучно пожалуй будетъ, ежели я все про филеи буду разговаривать, можетъ, он-съ даже въ филеяхъ то ни уха, ни рыла не смыслятъ.

— Да не про филеи, а профилеемъ къ ней сядь… бокомъ тоись… и разговаривай про что въ твою глупую башку влзетъ.

— Бокомъ я могу съ… А вдругъ я не тмъ бокомъ сяду, которымъ нужно-съ?

— Вотъ дурень то на мою шею навязался, прости, Господи! А ты не садись тмъ бокомъ, который у тебя попорченъ… цльнымъ бокомъ садись.

— Хорошо-съ…

— Помни, хорошенько помни, что ты, во первыхъ, дуракъ, а во вторыхъ, морда у тебя подъ орхъ раздлана… Христа, ради помни, прошу тебя!

— Буду помнить-съ… Я и іо все помнилъ, все помнилъ и вдругъ нечаянность вышла.

— Отдай мн платокъ отъ грха, а то опять у тебя нечаянность выдетъ, и всю ты мою нутренность испортишь… Говорилъ о чемъ съ ей?

— Говорилъ-съ.

— О чемъ?

— Что мн скучно-съ… спервоначалу я вздохъ пустилъ, а потомъ разговоръ пошелъ.

— Ну, она что?

— Говоритъ, что и ей тоже скучно-съ.

— Чудесно, значитъ, дло на ладъ идетъ, все пуще и пуще она въ тебя влюбляется.

— По моему даже здорово-съ… видъ у ей такой… чудной-съ.

— Ну, объ вид ты ея правильно судить не можешь: не доросъ ты до этого, мраморный, а теперь на счетъ браку съ ней разговоръ заведи… сможешь аль нтъ?

— Отчего же-съ.

— Издалека начни. Дескать есть, которыя двицы плнительныя, такъ я жить безъ нихъ не могу… понялъ? И что ежели та двица, которая мое воображеніе распалила, замужъ за меня пойдетъ, такъ я счастливымъ человкомъ на весь вкъ буду.

— Да для чего это имъ сказывать? Все одно, ежели родители согласны, такъ она и безъ разговору пойдетъ.

— А ты слушай, что теб умные люди говорятъ! Родители согласны! А вдругъ она не согласна, на веревк, что-ль, ее къ теб потащутъ? А ты словами ее пройми, чтобъ она безъ веревки шла, а какъ собаченка за кускомъ сахару бжала… Понялъ?

— Понялъ-съ… я пройму-съ.

— Пройми, только морду изъ политики не выпущай… а то забудешься въ чувствахъ-то и всей пятерней по рылу и продешь.

— Слушаю-съ.

— А какъ дастъ она теб согласіе, сичасъ же возьми чмокни ее въ ручку, да и веди за эту ручку къ намъ и прямо въ ноги родителямъ, слышишь?

— Хорошо-съ. Церемонія ужь эта извстная.

— Все теб, пню, извстно, и все у тебя шиворотъ на выворотъ выходитъ. Молебенъ, кажется, отслужу, какъ тебя подъ внецъ подведу! Иди, подъ музыку то легче хорошія слова двиц говорить, да, морду помни. Бокомъ, все бокомъ, профилеемъ!

— А ежели она скажетъ: я подумаю… Чмокнуть ее въ ручку, али погодить?— справился женихъ.

— О чемъ она будетъ думать, ежели ты ей нравишься.

— Изъ вжливости, можетъ…

— Не можетъ. Ежели двица втюрилась, у ней никакой въ т поры вжливости нту. Во всякомъ случа, чмокни въ ручку, лучше перечмокать, чмъ недочмокать. Ласковый теленокъ, говоритъ пословица…

— А ежели скажетъ: мн рано выходить-съ? Что я ей на это долженъ?

— На колнки стать. Не могу, дескать, жить безъ васъ. На колнки то умешь стать?

— Мудренаго ничего-съ, опять же у нихъ полъ чистый-съ.

— Ну, вотъ. Иди, съ Богомъ, а ежели трудная какая минута подойдетъ — меня вызови, найди предлогъ и вызови, слышишь?

— Да ужь, конечно, сичасъ за вами, потому я съ барышнями не умю по благороднему.

— А ты слушай и помни, что теб говорятъ, и всякую двицу покоришь. Ступай, да не проболванься, смотри.

— Хорошо-съ.. я вдь только, Савишна, робокъ, а то я… ничего-съ…

— Не робй. Съ двицами робть, весь вкъ холостымъ просидть… Не догадалась я теб для храбрости наливки влить…

— Я могу и безъ наливки съ… конечно, съ наливкой развязка другая, но можно и такъ-съ… а вы ужь на счетъ росписи тамъ хлопочите.

— Меня учить нечего, я, и не такихъ дураковъ, какъ ты, женила, и никто меня не училъ…

— Я такъ-съ… маменька главное… напомни, говоритъ, ты ей…

— И маменька твоя далеко отъ тебя не ушла. Платье задомъ на передъ надваетъ, а сваху учить лзетъ… иди, и дйствуй… только умло, смотри, не сыми ты съ меня головы!

Сваха шмыгнула въ столовую. Женихъ откашлянулся, пощупалъ краску и плюнулъ.

‘Не шиша не подсохла! Дйствительно лакомъ бы покрыть, дло сурьезне бы вышло… А вотъ теперь не угодно ли къ ней бокомъ потрафить… и сиди бокомъ, и говори бокомъ, и въ ручку чмокай бокомъ… къ настоящему бы художнику похать надо, который вывски намъ на лавку писалъ… тотъ какъ то черезъ огонь дйствуетъ’!

— Архипъ Семенычъ!— окликнула его невста изъ залы.

— Я-съ, иду-съ,— отвтилъ тотъ и подошелъ къ рояли, держа голову на бокъ.

— Я жду васъ, спойте!

— Нтъ расположенія въ голос. Я лучше въ другой разъ, подъ гитару. Пріду къ вамъ съ гитарою и спою-съ.

— Ахъ, это отлично! Вы любите, значитъ, музыку?

— Я-съ? Очень. Къ намъ на дворъ чуть не кажный день то шарманка, то вендерка съ арфой, надоли даже-съ, пятачковъ не наготовишься, но музыку люблю-съ.

— А еще вы что любите?

— Разное-съ, картофель въ сметан.

— Я не про ду, а такъ… природу вы любите?

— До вдь какая природа-съ, вонъ у одного я видлъ глазъ вывороченный-съ.

— Лсъ, поля, цвты. Мы прошлымъ лтомъ на дач жили и очень весело время провели.

— На дач дйствительно природа самая природная, можно сказать.

— А вы, разв, не живете лтомъ на дач?

— Нтъ-съ. Не сподручное дло, въ лавк съ утра до ночи.

— Ахъ, какъ это жаль! Я такъ привыкла къ дач.

— Это ничего, можно-съ. Конечно, для васъ все готово-съ. Въ случа ежели толкъ будетъ, то-есть, если вы и я…

— А вы верхомъ здите? Я очень люблю мужчинъ, которые на манеръ офицеровъ въ галопъ скачутъ.

— Мудренаго ничего-съ, слъ да и похалъ.

— Такъ вы здите верхомъ? И хорошо здите?

— Первый сортъ съ!— отвтилъ женихъ и подумалъ: ‘И для какого чорта я совралъ? На собак верхомъ по двору катался, а на лошади сроду не здилъ, а все сваха: ври да ври’.

— Вы въ манеж, вроятно, уроки брали?

— Въ манеж? Въ какомъ манеж? Ахъ, да-съ! Это который на Моховой?

— И тамъ, значитъ, есть манежъ? А я думала, вы у Чуркина уроки брали.

— У Чуркина, у Чуркина-съ то-есть сперва въ манеж, а потомъ у Чуркина.

— Ахъ, это интересно! Вы въ воскресенье будете у него?

— У кого-съ?

— У Чуркина?

— Не знаю-съ, какъ тятенька съ маменькой, а я что же, я пожалуй, только ежели родители противъ этого ничего, и я ничего-съ.

— Я попрошу ихъ, чтобы они васъ въ воскресенье отпустили, а я пріду съ Савишной смотрть, какъ вы здите, я страсть какъ люблю конницу!

‘Ловко, — подумалъ женихъ,— навралъ на свою шею! И какой это Чуркинъ? И гд онъ живетъ? Вотъ когда втюрился по уши! Ну, что я ей скажу? Савишна меня научила, пущай она и раздлывается какъ знаетъ’.

— Извольте-съ, для васъ я готовъ-съ,— проговорилъ онъ вслухъ.

— Мерси-съ. Что у васъ, вроятно, зубы болятъ?

— Нтъ-съ, слава Богу, а что-съ?

— Да вы все на лвый бокъ какъ то голову гнете.

— Въ шею надуло отчасти-съ отъ форточки, да вы не безпокойтесь, это наплевать, пройдетъ-съ.

Наступило молчаніе. Невста барабанила по клавишамъ, женихъ косился на ея пальцы.

— А я хотлъ вамъ сказать,— началъ онъ, повертываясь къ невст,— да боюсь, обидитесь.

— Ахъ, нтъ, говорите!.. Постойте, у васъ на лиц какъ будто сажа.

— На лвой щек-съ? Ничего-съ, пройдетъ.

— Давайте, я вамъ сотру.

— Не надо-съ, пожалуйста не надо съ, я щекотки боюсь-съ! ‘Увидала таки,— подумалъ онъ,— вотъ тебе и профилей’!

— Такъ вытрите сами, я вамъ покажу гд.

— Ничего-съ, я посл, потому хуже размажешь только, плюньте на это-съ, лучше всего-съ.

— Вы что-то хотли сказать мн.

— Такъ, пустяки-съ, не пустяки собственно, а неловко-съ, потому есть такія барышни, которыя обворожительныя и которыя ежели за меня замужъ пойдутъ…

‘Перепуталъ, дубина,— ругнулъ себя женихъ,— у свахи складно выходило, а у меня ровно топоромъ по бревну’.

— Кто же эти барышни?— спросила невста, зарумяниваясь.

— Разныя-съ, то-есть, не разныя-съ, а такія барышни, которымъ неловко сказать-съ, потому, что боюсь, то-есть не боюсь, а неловко-съ. Конечно, ежели-бъ эти барышни за меня замужъ пошли, такъ я съ удовольствіемъ, на вкъ, кажется, могъ бы жениться…

— Я васъ не понимаю.

— Оттого, что неловко-съ… а то бы поняли…

— Ахъ, это значитъ, вы… про меня?— догадалась во-время невста.

— Такъ точно-съ… только вы не сердитесь, ежели я что глупое… а впрочемъ, какъ вамъ будетъ угодно-съ.

— Я не сержусь… вы мн очень ндравитесь, а если я вамъ ндравлюсь…

— Страсть-съ! Позвольте ручку-съ!

Женихъ чмокнулъ ручку невсты и, не выпуская ее изъ своихъ рукъ, поднялся со стула.

— Пойдемте-съ,— проговорилъ онъ.

— Куда?

— Къ папеньк съ маменькой-съ… для согласія… Я такъ себя чувствую сичасъ, что никакъ не могу сидть безъ родительскаго благословенія., вы ничего противъ этого?

— Я не знаю, какъ папаша съ мамашей,— потупила невста глазки.

— Ничего-съ… они, кажется, добрые.. и нашему союзу препятствовать не станутъ.

‘Какъ по маслу дло пошло,— думалъ онъ, торопливо шагая въ столовую и чуть не волоча за собой невсту, которая летла за нимъ въ припрыжку.— Вотъ только на колнки бухнуться позабылъ отъ растерянности чувствъ, ну, да это ничего, на колнки то я могу и завтрашняго числа, какъ вдвоемъ останемся, такъ я сичасъ бухъ! Пущай видитъ, что и мы можемъ по благородному…’

XIII.

Женихъ втащилъ въ столовую нвесту и такъ громко кашлянулъ, что хозяева вскочили съ испугомъ съ своихъ мстъ и вопросительно уставились на гостя.

И не успла сваха произнести: ‘Да что ты, ошаллъ, что ли, мраморный?’ — какъ женихъ, крикнулъ: ‘Виноватъ-съ, прошу родительскаго благословенія’,— бухнулся въ ноги хозяину.

Разстоянія, впрочемъ, женихъ не разсчиталъ и со всего размаха двинулъ своею головой, какъ тараномъ, по ногамъ своего будущаго тестя.

Хозяинъ взмахнулъ руками, какъ подстрленная ворона крыльями, и въ одну секунду очутился на злосчастномъ жених, который, отъ навалившейся на него тяжести, приложился объ полъ всею своею акварелью.

— Подшибъ таки, идолъ мраморный!— пробормотала сваха, бросаясь поднимать хозяина, въ видахъ самосохраненія, крпко вцпившагося въ мягкія части своего будущаго зятя. Хозяйка съ дочерью отъ неожиданности такого пассажа только рты разинули.

— Нечаянно-съ… ей-Вогу, нечаянно,— заговорилъ сконфуженный женихъ, поднимаясь съ пода, — думалъ по-хорошему, анъ вотъ какое землетрясеніе съ произошло… виноватъ-съ!

— Ничего, ничего… это бываетъ, — говорилъ хозяинъ, растирая ноги, — меня разъ такъ же вотъ розвальнями подшибли, такъ я прохалъ въ нихъ версты три… Ничего съ.

— Пардонъ-съ… не желалъ этого, а такъ ужь вышло-съ!..

— И какъ это ты безъ всякаго размру?— покачала головой сваха.— Сперва прицлиться долженъ, а потомъ ужь и стрлять…

— Ничего, ничего!— замахала на сваху руками хозяйка,— человкъ молодой, сконфузился и переусердилъ черезъ вето…

— Отъ усердія… это дйствительно… прошу благословенія!..

— Маша,— повернулся хозяинъ къ дочери, почесывая ногу, — нравится онъ теб, али нтъ?

— Какъ вамъ-съ, такъ и мн, — отвтила та, потупляя глаза.

— Не намъ жить съ нимъ, а теб…

— Парень съ заслугою,— подлетла сваха къ невст,— вотъ ежели родителя твоего сверзилъ, такъ это ты ему въ счетъ не клади…

— Нтъ, я… зичмъ-же… они мн ндравятся,— проговорила невста.

— Ну, вотъ и чудесно! Да что же вы телегранами стали? Сымайте икону-то!

Хозяйка бросилась къ иконостасу, а хозяинъ, подрыгавши ногой, пожалъ руку жениху и принялъ его въ объятія.

— И голова же у васъ,— проговорилъ онъ, цлуя своего будущаго зятя,— словно изъ подольскаго мрамору сдлана… Какъ ноги не перешибъ, удивляться надо…

— Матеріальный женихъ, мраморная!— похвалила его сваха и подтолкнула невсту къ жениху.

XIV.

Было около полуночи, когда сваха и женихъ вышли изъ дома отца невсты.

— Теперь вы ужь къ намъ-съ ночевать,— обратился женихъ къ свах, у которой шумло въ голов отъ угощенія,— такъ и маменька наказывали-съ…

— Къ вамъ, къ вамъ… я теперь и домъ-то свой не найду: такъ угостили сваху, что лучшаго и требовать нельзя.

— Угощаютъ хорошо съ, — согласился тотъ,— у меня даже одышка отъ осетрины учинилась…

— Навалился на нее безъ толку. Ну, гд это видано, чтобъ женихъ у невсты цльный стягъ осетрины уплелъ? Вдь въ немъ безъ малаго десять фунтовъ было…

— Рыба ужь очень вкусной показалась-съ, не стерплъ-съ…

— На то ты и женихъ, чтобы терпть… Деликатность долженъ свою доказать, а ты ровно голодный волкъ набросился. Невста-то, чай, подумала, что тебя ни манеръ льва въ Зологическомъ цлую недлю не кормили…

— Виноватъ-съ!

— Нанимай извощика-то, видишь, вонъ гайками на всю улицу звенитъ… ‘Виноватъ’! Мн изъ твоихъ глупыхъ пардоновъ не коклету длать. Соблюдать себя важную минуту долженъ, разъ ты на жениховскую линію попалъ.

— Да вдь угощаютъ-съ, и отецъ, и мать, и сама невста: шь да шь!

— Дуракъ, изъ вжливыхъ чувствъ тебя угощаютъ, а ты спроста все убирать и начнешь? Учишь васъ, идоловъ, учишь, а все толку ни шиша. Нанялъ, что-ль, корыто?

— Нанялъ-съ… садитесь съ…

— Меня учить нечего, я завсегда сяду, а ты слушай, что теб старые люди говоритъ. Хорошо, что имъ твоя морда крашеная пондравилась, а то бы сейчасъ отъ воротъ поворотъ показали… Наливки тоже сколько выпилъ? Рази женихи настоящіе столько стрескаютъ?

— Угощаютъ-съ, невста все-съ: пей да пей!

— А ты хлопъ да хлопъ! Вотъ я отцу скажу, онъ тебя за это хлопанье-то прихлопаеть…

— Нтъ, ужъ вы пожалуете тятеньк не говорите-съ… Я лучше въ другой разъ не буду-съ и теперь-бы не сталъ, да ужь оченно она пристала: пейте съ да пейте-съ.

— Да, можетъ, она испытываетъ тебя…

— Каковъ я во хмлю-съ?

— Да не каковъ ты во хмлю, а сколько твоя утроба вобрать въ себя сырости можетъ. Какъ бы ты умнй былъ, такъ сейчасъ-бы сообразилъ мозгами, а съ дурака чего возьмешь… Я и дергала то тебя, и щипать принималась, ровно тумба сидитъ!

— Я думалъ, вы на счетъ платка-съ… чтобы не вытирался, а вы насчетъ осетрины-съ… виноватъ-съ! Роспись-то взяли-съ?

— Взяла, взяла… ты объ этомъ, не безпокойся. Твое дло невст угодить, а наше дло родителямъ сыропу подпустить.

— Я, кажется, ничего-съ, угодилъ-съ.

— Акварелью взялъ. Двки насчетъ мужской рожи глупы… Всякую двицу акуратнымъ патретомъ можно покорить. А теб то она въ совсть?

— Ничего-съ… губы у ей мягкія-съ…

— Вотъ тоже на счетъ поцлуевъ ты дуракъ…

— Чмъ-съ? Кажется, я хорошо-съ…

— Теб-то, можетъ, и хорошо, а со стороны посмотрть — никакой деликатности

— Не понимаю-съ…

— А не понимаешь, долженъ у меня спросить. До чего своей головой не дойдешь, за мою хватайся. Ты цлуешься и на всю комнату чмокаешь, ровно трамблеевскую конфету сосешь… ты по воровски цлуй: самъ чтобъ не слыхалъ, какъ цлуешь, а не токмо что другіе.

— Я отъ души-съ… и потомъ у ей губы пріятныя-съ…

— Вотъ когда женишься, въ т поры хоть на всю Москву цлуйся, мн наплевать, а въ женихахъ веди себя съ субординаціей… и себя страмишь, и невсту въ конфузъ вводишь… другая невста, можетъ, и поцловала-бы тебя лишній разокъ для пріятства, да какъ вспомнитъ, что ты ровно въ бубны на губахъ-то играешь, и апекитъ весь потеряетъ.

— Хорошо-съ… я буду потише-съ… Извстно, ежели-бы насчетъ поцлуевъ практика большая была, дло десятое.

— И безъ практики собразить долженъ: веди себя въ акурат и за умнаго сойдешь… Настоящее благословеніе они черезъ недлю хотятъ… ужли къ тому времени твоя морда не заживетъ?

— Заживетъ-съ… а ежели и останется какой изъянъ, такъ подкрасимъ.

— Нельзя! Вс тебя въ т поры цловать начнутъ и всю краску слижутъ! Ну, да мы посмотримъ, можемъ и оттянуть денька на два, на три… Завтра теб къ невст не хать, значить, можно къ акварелисту и не ходить…

— Ахъ, да-съ… совсмъ изъ башки было вонъ-съ… перевралъ я невст маленечко…

— Ну, вотъ, ни на минуту тебя оставить одного нельзя… что перевралъ?

— Нечаянно вышло-съ… говорили мы на счетъ дачнаго воздуху-съ…

— Ну?

— Ну-съ, и потомъ на счетъ верховой зды-съ… я, говоритъ, очень тхъ мужчинъ уважаю, которые верхомъ здятъ…

— Я сама уважаю… Годовъ двадцать тому назадъ была я въ Петербург, такъ меня кирасиры чуть съ ума не свели… Дамскій полъ конныхъ мужчинъ завсегда обожать можетъ… ну?

— Ну, и вдругъ мн вопросъ: зжу ли я верхомъ?

— А ты что на это?

— Удовольствіе хотлъ ей доставить: ‘зжу’, говорю съ…

— Ужли здишь?

— Какое-съ!.. Просто совралъ изъ деликатности-съ…

— Худого въ этомъ ничего нтъ… красное словцо барышни любятъ!

— Такъ-то такъ-съ… да только… не хорошо-съ…

— Почему не хорошо? Пущай ее думаетъ, что ты любому кирасиру носъ утереть можешь…

— Нехорошо-съ. Она вотъ говоритъ: ‘Вы, говоритъ, у Чуркина въ манеж верховой зд обучались’?— У Чуркина, говорю.

— А это кто же такой Чуркинъ?

— Не знаю-съ… по всей вроятности учитель лошадиный-съ… то-есть, не лошадиный, а конный мужчина-съ.

— Да гд онъ живетъ-то?

— Не знаю-съ.

— Не знаешь, а невст врешь! Надо знать, про что соврать хочешь… ну?

— Ну, и… ‘Я, говорить, желаю васъ посмотрть, какъ вы здите… прізжайте къ Чуркину въ воскресенье гарцовать, а я пріду на васъ любоваться’.

— А ты что?

— Что-жь, я могу-съ… говорю: буду-съ!

— Ахъ, дурень! Ахъ, дурень!… На минуту только оставишь, глядишь, и влопался!

— Ужь вы какъ хотите-съ, выручайте-съ.

— ‘Да какъ выручать-то? здилъ-ли ты хоть разъ когда на лошади верхомъ?

— Сроду не испытывалъ-съ, мальчишкой на собакахъ катался, это дйствительно.

— На собакахъ катаешься, а въ кирасиры лзешь! Ужь совралъ бы что-нибудь полегче, а то ни разу не здимши, на лошадь вдругъ залзъ.

— Изъ деликатности больше-съ.

— Плохая ужь это деликатность прямо въ петлю лзть. Ну, да это ничего, надо только адресъ этого Чуркина достать… отецъ, поди, знаетъ?

— Можетъ быть, что и знаетъ-съ.

— А адресъ узнаемъ и въ кирасиры попадешь. До воскресенья далеко, на какой хочешь лошади можешь обучиться.

— Я самъ думаю, что премудрости не много съ, на собакахъ же каталси-съ.

— Сравнялъ тоже собаку съ лошадью. Съ собаки и свалиться то невозможно, а съ лошади ежели слетишь, такъ прямо на тотъ свтъ угодишь Какая тоже лошадь попадется. Станетъ на дыбки и лети кувыркомъ.

— Я на доброй буду учиться съ.

— Извстно, которая черезъ силу блуждаетъ, для тебя подходяще будетъ. И соврать-то ты невст безъ вреда не можешь.

— Такъ ужь вышло, нечаянно-съ, выручайте-съ!

— Да ужь извстно, безъ моего руководства ты пропадешь, какъ червь земляной. Завтра же утромъ и подемъ къ этому конному, какъ его. Палкинъ, что-ли?

— Чуркинъ-съ.

— Запомни фамилію хорошенько. А невст угодить надо: вс капиталы вдь посл родителей ей достанутся, такъ какъ же ты ее не уважишь конною здой? Пріхали, что-ли?

— Пріхали-съ, пожалуйте слзать-съ.

XV.

Съ сонными хозяевами сваха и разговаривать не стала, а завалилась безъ всякихъ церемоній на диванъ и такой свистъ пустила, что стекла въ окнахъ зазвенли.

На другой день утромъ она проснулась прямо къ утреннему чаю и, уславъ жениха въ лавку, вынула изъ-за пазухи аккуратно сложенный въ четверо листъ.

— Роспись, мраморные, читайте!

— Да что-жь ее читать?— проговорилъ самъ, щелкая по росписи.— Авось ужь не обидятъ… одна, чай, дочь.

— Не обидятъ! У тебя все обида на ум! А ты читай, какое приданое даютъ, теб и во сн такое роскошество не снилось… дв ротонды, дв шубы на модный манеръ, щубейка для лавочки и шубейка для бани… Умственная роспись!

— А платьевъ-то шелковыхъ сколько, Савишна?— полюбопытствовала сама.

— Двнадцать.

— Это хорошо,— одобрилъ самъ.

— Гардероповъ у васъ не хватитъ, вотъ какое приданое даютъ! Шерстяныхъ дв дюжины, а блья два сундука… Не стоите вы такого приданаго, да Богъ ужь съ вами… ваше, видно, счастье, мраморные, не для такого ее пня, какъ вашъ Архипъ, готовили, да времена нонче не жениховскія, нту настоящаго жениха, хоть ты что хочешь, все одно, что грибы, въ одно лто — двать некуда, а въ другое — нтъ ничего, не родится!

— Спасибо, Савишна, ужъ мы такъ чувствуемъ это.

— Чувствовать-то вы чувствуйте, а на счетъ квартиры для молодыхъ сичасъ же стараніе приложите.

— Квартиру хоть сію же минуту взять можно.

— Я такъ и отцу съ матерью сказала, что квартиру они безъ промедленія возьмутъ, а на счетъ неблировки не безпокойтесь, они сами неблируютъ.

— Это хорошо.

— Да для васъ, что ни дай больше, то лучше. У васъ на счетъ этого апетитъ хорошій.

— Нельзя-съ, наше дло торговое, Савишна.

— И лапы загребистыя. Посмотрю я, какъ вы отблагодарите сваху за вс ея старанія.

— Да ужь будь покойна, сроду, кажется, никого не обмазывали.

— А хорошей наливки къ чаю поставить жаль. Жидоморы вы!

— Сію минуту, — вскочила хозяйка — Мы, признаться, насчетъ утренняго угощенія необразованъ!

— А невсту богатую сцапать образовамы? Тащи вишневки скоре, а то мн некогда.

— Куда-жь ты торопишься такъ, Савишна? Авось ужь часикъ посидть можешь.

— Да по вашему же длу тороплюсь. Вашъ

Архипъ съ большаго ума наплелъ невст, что верхомъ здить уметъ.

— Архипъ? Да когда же онъ обучался эвтому?

— Ну, вотъ поди! Десятитыщной невст и вдругъ такую глупость… ну, навралъ бы тамъ, что польку, али кадрель уметъ, а то на-ка поди: въ конницу затесался!

— Это онъ съ испугу, Савишна, — замтила сама, — не привыкъ съ барышнями-то разговаривать, ну, и навралъ на свою шею…

— Онъ-то съ испугу, а тамъ въ сурьезъ приняли… теперь какъ-ни-какъ, а приходится вашего Архипа къ лошадиной зд пріучать… Чуркинскій манежъ лошадиный знаешь?

— Слыхалъ… въ газетахъ даже объявленіе читалъ.

— Ну, вотъ туда я вашего Архипа сичасъ везть и должна.

— Вотъ дуракъ-то, только лишніе расходы длаетъ!

— И не такіе еще расходы съ своимъ умомъ вамъ онъ придумаетъ… Выпиши мн адресъ Чуркина, мраморный, и Архипа ко мн посылай… Рожу то онъ нонче умывалъ?

— Не умывалъ Савишна, — отвтила хозяйка,— ну, только акварель, по моему, вся вдрызгъ попортилась… Мазепа — Мазепой сталъ…

— О подушку размазалъ?

— О подушку… во сн…

— Ну, для лошадинаго обученія и Мазепой можетъ създить… Чуркинъ — не невста, ему акварель не нужна.

— Да ужь извстно учителю наплевать на рожу ученика, главное, чтобъ науку понялъ.

— Именно… присылай съ Архипомъ адресъ то, мы сичасъ и отправимся.

Часъ спустя сваха катила съ женихомъ для ‘лошадиной науки’ въ манежъ Чуркина.

— А ты хорошенечко слушай, что теб Чуркинъ будетъ сказывать,— твердила дорогой сваха жениху, тщательно закрывавшему воротникомъ лицо,— а то ты съ большаго ума и лошадь испортить можешь, и себ шею сломать… на шею-то наплевать, а за порчу деньги заплатишь.

— Слушаю-съ… зачмъ портить-съ… я самъ до смерти лошади боюсь-съ.

— Хорошъ кирасиръ-идолъ! Никакого въ теб коннаго духу нту, а на лошадь верхомъ норовишь!…

— А вонъ-съ и манежъ Чуркина, — прервалъ сваху женихъ, тыкая пальцемъ въ воздухъ, — видите-съ, лошадиная морда на конюшн наакварелена…

— Вижу. Вели извощику-то подкатить хорошенечко!…

Извощикъ подкатилъ къ подъзду манежа и остановился.

Сваха вылзла изъ пролетки и подождала жениха, который расплачивался съ извощикомъ.

— Расплатился, что_:ль? Иди впередъ…

— Нтъ, ужь вы съ… вы лучше-съ…

— Никакого, то-есть въ немъ кирасирскаго духу нтъ,— покачала головой сваха и, отворивъ дверь, очутилась на балкончик съ перилами, вдоль котораго стояли стулья.

За перильцами шелъ громадный манежъ, украшенный лошадиными головами, но правую сторону балкончика помщалась дамская уборная, по лвую — мужская.

Откуда-то выскочилъ берейторъ въ фуражк съ краснымъ околышемъ и справился у свахи, что имъ угодно.

— Чуркинъ самъ не ты будешь,— справилась сваха, оглядывая берейтора съ ногъ до головы.

— Никакъ нтъ… Я вамъ его сейчасъ позову. Потрудитесь приссть.

Берейторъ перескъ спшно манежъ и скрылся въ противополжную дверь.

— Должно здсь обучаютъ-съ,— замтилъ женихъ, осматривая манежъ.

— Надо полагать, что здсь. Видишь, и морды лошадиныя висятъ, и мягкая дорога сдлана, въ случа, ежели затылкомъ грохнешься. такъ чтобы не такъ чувствительно было. А это что за комната?

— Написано: ‘дамская уборная’.

— И дамы у него обучаются… Есть же вдь такія безстрашныя, прости, Господи! Видала я такихъ, фармазонками ихъ кличутъ… Мужчинамъ въ зд не уступаютъ, даже впередъ за-всегда стараются заскакать. Не дрожитъ у тебя внутри то?

— Дрожитъ-съ.

— Калегвардъ лихорадочный! Чувствую, что и здсь меня острамишь.

Противоположная дверь отворилась и къ пріхавшимъ, быстро шагая, направился человкъ среднихъ лтъ въ тужурк, рейтузахъ и съ хлыстомъ въ рукахъ.

— Чуркинъ, къ вашимъ услугамъ-съ, — приподнялъ онъ картузъ, останавливаясь передъ свахой,— чмъ могу служить?

— Оченно пріятно,— запла сваха, поднимаясь со стула,— обучить мн вотъ молодаго человка желательно, по верховой части онъ себя пустить желаетъ.

— Можно-съ. А онъ здилъ когда-нибудь?

— Сроду на лошадь не садился.

— Можно-съ.

— Все можно, невозможнаго ничего на свт нтъ.

— Есть и невозможное-съ.

— Нту. У меня невста одна была: и косая, и хромая, и горбатая, и на голов всего семьдесятъ-три волоска — невозможно, кажется, такую чучелу замужъ выдать, а я выдала, да за какого человка пристроила то, вс диву дались. Положимъ мы его передъ эвтою операціей три недли поили, а все-жь таки… какъ ни пьянъ, а глаза есть, хоть и наливные… И скоро ты мн его обучить можешь?

— Какъ обучить-съ?

— Да мн хорошо ужь чтобъ оченно не надо, только чтобъ съ лошади не сваливался, да караулъ не оралъ.

— Въ три урока можно-съ.

— И цлъ останется?

— Будьте покойны-съ.

— То-то, мраморный, не испорти ты мн его. Женить его хочу и вдругъ у него отъ твоего обученія акварель на спину перевернется. Ты ужь ему лошадку со всми добродтелями дай.

— Самую спокойную-съ, подъ дамскимъ поломъ ходитъ завсегда-съ. Эй, приведите-ка ‘Арабчика’!

Жениха посадили на лошадь и пустили ристать по манежу. Урокъ кончился благополучно, если не считать царапины на носу, которую онъ получилъ, прохавшись физіономіей по мягкому полу манежа.

— Отличный изъ него спортсменъ выйдетъ-съ, — доложилъ Чуркинъ свах, сдавая ей съ рукъ на руки жениха по окончаніи урока.

— Кто выйдетъ?— справилась та.

— Спортсменъ-съ.

— Я и безъ тебя знаю, что изъ него никакого путнаго кирасира не выйдетъ. Ты его мало-мальски обучи, только чтобъ на лошади сидть умлъ.

— Онъ и теперь ужь сидитъ хорошо-съ.

— Ну, какое ужь это хорошество, ежели каждую секунду душу Богу отдать готовится. Ты его хоть малость обломай, чтобы лошади онъ не пугался.

— Обломаю-съ. Я и не такихъ обучалъ-съ.

— Обучи, на то ты и обучитель лошадиный. А, главное, морду его перефасонь.

— Какъ-съ?

— Да что ты оглохъ, что-ли, отъ лошадиныхъ словъ-то? Перефасонь, говорю.

— Не понимаю-съ.

— А на лошадей дураковъ сажаешь. На рожу его обрати вниманіе.

— Я ужь и то обратилъ-съ. Вроятно, ихъ утюжили-съ?

— Это ты про синякъ? Не про синякъ я говорю, синякъ подживетъ, потому, это дло наживное: какъ пришло, такъ и уйдетъ, а ты верховую его морду исправъ. Когда онъ детъ, такъ у него такой видъ, какъ будто его по башк кто оглоблей лупитъ. Во всей рож испуганность, того гляди, ‘караулъ’ хватитъ.

— Это со второго урока пройдетъ. Освоится съ лошадью и испуга не будетъ.

— Ну, то-то, я на тебя надюсь. Мн то, собственно, на его зду наплевать, а невсту зря перепугать можетъ и себя сконфузить. Какой ужь онъ кирасиръ, такъ, уланишка завалящій.

Будьте покойны, отлично здить будетъ-съ,— уврилъ сваху хозяинъ манежа, провожая ихъ до двери.— До свиданія-съ.

— До свиданія. Завтра я его къ теб для повторенія пришлю. Ну, иди, Архипъ Семенычъ, чего ты на манежнаго обучителя уставился? Авось на немъ никакихъ происшествій не написано.

— Я ничего-съ, я иду-съ.

Сваха съ женихомъ вышли изъ манежа и наняли прозжавшаго мимо извощика.

— Никакой ты у себя жилы не попортилъ когда по манежу турманомъ то покатился?— справилась сваха у вздыхавшаго жениха.

— Никакъ нтъ-съ, потому мягко-съ.

— Мягко! Да ты и на перин пуховой ухитришься себя изувчить, такое ужь у тебя счастье… куда только носъ ни сунешь, сичасъ морду въ битокъ со сметаной.

— А ничего я зжу? Вообще на лошади какъ держусь?

— Держишься то ты посл курбету крпко, да виду въ теб иранскаго нту, ты бодрись.

— Слушаю-съ.

— Позабудь, что ты на лошади сидишь, быдто на стул дешь, и сичасъ у тебя черезъ это полное неглиже выдетъ.

— Трудно безъ привычки такое вображеніе имть.

— А ты, главное, не трусь. Манежный хозяинъ сказалъ, что обучитъ тебя но всамдлишному.

— Обучусь-съ, какъ не обучиться, приложить стараніе только надо.

— Ты и прикладывай. Твое дло такое, чтобъ невст всякимъ образованіемъ угодить.

— Угожу-съ, будьте покойны.

— Да мн что безпокоиться, не я женюсь на ней… А невст угодишь, глядишь, тесть сверхъ уговорнаго тыщенокъ пятокъ и подсыпетъ. Эти вдь тести, черти не послдніе. Они въ важномъ жених первымъ дломъ жулика видятъ, который ограбить ихъ хочетъ, ну, и прижимаютъ голенище то, не очень то его на первыхъ порахъ раскошеливаютъ, какъ увидятъ, что женихъ во всхъ отношеніяхъ дочери потрафляетъ, и разсахарятся, въ т поры, мраморный, его голенищу какъ хочешь, такъ и тряси.

— Ничего-съ, мы потрясемъ-съ.

— Да вы съ тятенькой насчетъ чего другого не мудры, а на счетъ деньги — первые охотники на свт.

— Нельзя съ, наше дло торговое-съ.

— Извстно, чмъ кого Богъ убьетъ, тотъ тмъ и живетъ… Пятьсотъ рублей съ васъ, идоловъ, взять надо.

— Это за что же-съ?

— За хлопоты, да за возню съ тобой, нотъ за что.

— Тятенька не обидитъ.

— Обидитъ, сердце мое чуетъ, что обидитъ.

— Тятенька-съ? Ни за что-съ… Ужь ежели они что общали, прямо въ карманъ клади.

— Давай Богъ твоими устами да медъ пить… А ты съ своей стороны подгвозди родителю, видишь, какъ я для тебя стараюсь, ровно нянька, съ тобой путаюсь.

— Это я чувствую-съ, и очень даже вамъ благодаренъ по этому случаю… Да., вотъ еще что, вчера, еще говорилъ объ эвтомъ съ тятенькой,’ они полное разршеніе дали-съ.

— Что такое?

— Насчетъ танцевъ-съ… не умю я-съ.

— Ужли плясать не учился?

— Гд же-съ, все въ лавк, да, въ лавк. Какое ужь можетъ быть обученіе за прилавкомъ…

— Безпремнно обучиться надо… Десятитыщную кралю берешь, а никакой польки не можешь… какое она о теб понятіе настоящее можетъ имть?

— Тмъ боле, что по ихнему разговору он насчетъ танцевъ охотницы.

— Охотница тамъ, али не охотница, мраморный, а важная образованная двица должна всякіе танцы знать.

— Надо захать-съ для перваго уроку, я и адресъ одного учителя изъ газеты вырзалъ.

— А гд онъ живетъ?

— Мимо подемъ-съ — я скажу-съ, только вы ужь поторгуйтесь, а то вдь я не умю-съ.

— Можно. Извстно, со мной важному учителю легче разговаривать, ничмъ съ тобой… Боюсь я только, что обученіе впрокъ не пойдетъ.

— Отчего же-съ, и медвдей плясать обучаютъ.

— Медвдей то, я слышала, на горячемъ полу учатъ, а тебя на плиту не посадишь.

— Мудренаго особеннаго ничего нту, помоему, въ кадрили сичасъ ходи взадъ и впередъ, а въ польк вертись кубаремъ.

— И вертться то надо съ толкомъ, а то такъ завертишься, что и даму затылкомъ объ полъ приложишь.

— Зачмъ же этакъ? Надо осторожно дйствовать. Я какъ то на двор пробовалъ вертться, ничего-съ.

— Вышло?

— Очень даже хорошо вышло, только въ помойную яму попалъ-съ.

— Хорошо вышло, нечего сказать.

— Это я сгоряча-съ, безъ вображенія-съ.

— А на балу еще больше горячиться станешь, глаза то разбгутся и пойдешь барышень затылками прикладывать.

— Ну, ужь нтъ-съ!

— Чего нтъ? Счастье у тебя такое, что ты шагу безъ убоя сдлать не можешь… Смотри, на первыхъ порахъ невсту не приложи — вкъ теб этого невжества не проститъ, лучше другую какую барышню ахни.

— Все зависяще отъ практики-съ.

— Ну, вотъ ты и практикуйся на чужихъ затылкахъ… Изругаютъ — не бда, не слиняешь.

— Извстно, не слиняю-съ, ну, только я такъ думаю, что ваша критика совсмъ зря-съ, почему непремнно я даму долженъ затылкомъ?

— А потому, что счастье твое такое дурацкое. И не хочешь, а приложишь. Да рази только ты одинъ даму изувчить можешь? Многихъ видала! Съ виду какъ будто и ловкій кавалеръ, а какъ пошелъ съ дамой кружить, такъ либо платье ей все оборветъ, либо промежь стульевъ посадитъ… Тараканова знаешь?

— Булочника-съ?

— Почему булочника? Ужь ежели Таракановъ, такъ и булочникъ?… Галантерейщика!

— Нтъ-съ, такого не знаю-съ.

— На своей свадьб тоже отличился не хуже тебя.

— Да я еще и плясать-то не обучался.

— И съ тобой тоже будетъ, я тебя уже знаю!— махнула сваха рукою.— Пошелъ онъ съ тещей танцовать, а она дама грузная…. совсмъ сырая дама… На какихъ хочешь всахъ восемь пудовъ вытянетъ, а онъ-то, Таракановъ, женихъ тоись, совсмъ господинчикъ маньятюрный… Сухаремъ ему быть, а онъ въ люди ползъ… Ну, и пошли кружиться по зал… одного онъ толкнулъ, другого, какой-то барын шлейфъ оборвалъ… Все бы это ничего, только вдругъ у тещи возьми да и закружись голова.

— У дамъ-съ во время танцевъ всегда голова кружится-съ…

— Это кто теб сказалъ?

— А сосдъ… Онъ часто на свадьбахъ пируетъ… И для того собственно у ихъ голова кружится, чтобы къ кавалеру поближе прижаться-съ…

— Скажи ты своему сосду осла съ дуракомъ. У грузныхъ точно что кружится, а у поджарыхъ оченно даже рдко, потому у грузныхъ крови больше, ну, она отъ вертуновъ въ голову и ударяетъ… Понялъ, мраморный?

— Понялъ-съ.

— А сосда не слушай, вретъ онъ теб все… Хорошо. Закружилась у Таракановской тещи голова, она въ забвеніи чувствъ возьми сичасъ, да и навались на зятя… ну, извстно, тотъ не выдержалъ грузу и переломился на двое… Полетлъ со всего размаха на полъ, теща черезъ него на манеръ какъ въ цирк, а тутъ налетли на ихъ танцующіе и такую посреди залы гору устроили, что теща-то чуть было не задохлась… Осторожно надо дйствовать!

— Я буду осторожно-съ…

— А, главное, невсту съ тещей не приложи. Пошелъ ихъ вертть, такъ важную секунду помни, кого вертишь.

— Да ужь это первое дло-съ… А потомъ вдь я ничего-съ… я какой угодно грузъ сдержу-съ…

— Рази вотъ что сила въ теб настоящая есть, а то попадетъ на комара этакая, знаешь, квашня, ну, и катись по полу. Я, разъ, помню, на свадьб одного кавалера такъ дама о печку затылкомъ приложила, что онъ три часа въ безумной меланхоліи сидлъ… глазами хлопаетъ, а говорить не можетъ… Вс, значитъ, ему, дохлому, словесности она отшибла.

— Какъ тоже приложиться-съ.

— Съ налету отъ всякаго печнаго приложенія обалдть можно, а все отчего это? Отъ азарту. Распляшутся танцоры и всякое соображеніе теряютъ… Еще затылкомъ туда-сюда: перевернутся мозги раза два кругомъ, только и всего, а ежели темемъ вдругъ? На смерть уложить себя можно.

— Темемъ трудно-съ, все больше затылкомъ.

— Ничего не трудно… Который человкъ распляшется онъ не разбираетъ, какимъ мстомъ треснуться… ему все одно, потому въ отчаянность взошелъ… на одной свадьб я видла, какъ танцоръ темемъ въ стну летлъ… понимаешь, онъ отъ сильнаго вертуна съ дамой разлетлся въ разныя стороны, отчего это вышло — самъ узнаешь, какъ танцамъ обучишься… Она то полетла рикошетой и распорядителя танцовальнаго подрзала, а онъ, растопыря руки и согнувши голову, прямо въ стну шарахнулся… Я такъ и ахнула, потому только, что его женить собралась, такъ жалко тоже паціента потерять…

— Разбился-съ?

— Нтъ, Богъ спасъ. На его счастье у самой стны глазющій купецъ сидлъ… Знаешь, какъ это на свадьбахъ бываетъ, которые не танцуютъ, такъ т вокругъ зады сидятъ и на танцы глазютъ, а у купца этого брюхо вотъ какое… въ другой бдной лавк сукна на такое брюхо не хватитъ…

— Брюхо — громоотводъ чудесный-съ.

— Именно, громоотводъ спасительный. Такъ онъ, этотъ танцоръ то, какъ двинетъ темемъ купца въ брюхо, я даже глаза съ испугу закрыла. Треснетъ, думаю, купецъ по всмъ швамъ отъ этакого тарана… анъ благополучно все обошлось… танцоръ отъ его брюха, ровно отъ резины, назадъ на сажень отлетлъ и растянулся во всей крас, а купецъ только икнулъ и въ буфетъ пошелъ закусывать… Осторожне надо дйствовать! Ну, хорошо еще, что мужчина у стны сидлъ, а ежели бы дама, такъ вдь она бы ему всю овчину на воздухъ пустила.

— Дамы вообще-съ сердитыя-съ. А вотъ и домъ, гд танцовальный учитель живетъ-съ.

— Гд? налво?

— Направо съ, вывска еще на двери пришита… Извощикъ, подвертывай къ подъзду.

XVI.

Расплатившись съ извощикомъ, женихъ въ сопровожденіи свахи подошелъ къ подъзду и нажалъ пуговку звонка.

— Какъ фамилія то ему?— справилась она у жениха.

— Гротесковъ, Эрастъ Эрастовичъ!

— Нмецъ, поди.

— Не могу знать-съ, да вдь намъ все одно-съ.

— Извстно, наплевать. Еще съ нмцемъ то, по моему, много свободне говорить. Что съ нимъ церемоніи то разводить?.. Коли пріхалъ къ намъ обучать, такъ слушай вашей команды… Звони еще,— оглохшій, должно, нмецъ то твой танцовальный.

Женихъ нажалъ снова пуговку звонка и минуту спустя на крыльцо выскочила франтоватая горничная.

— Вамъ кого-съ?— пропищала она, прищуриваясь на жениха.

— Намъ-съ?.. Этого-съ… Какъ его-съ!..

— Пусти! Ты и съ горничной то, я вижу, путно объясниться не умешь а десятитыщную невсту берешь… Танцовщикъ твой дома?— спросила она у горничной, отстраняя жениха.

— Эрастъ Эрастычъ? дома-съ!— пискнула она, впуская въ переднюю постителей.

— Коли дома, такъ снимай съ насъ пальты и докладывай ему.

— Вы насчетъ обученія, или насчетъ чего другаго?

— Насчетъ обученія. Никого у него изъ обучаемыхъ-то нтъ?

— Никого-съ.

— Это еще лучше, по крайней мр, мой Туркестанъ робть не станетъ.

— Сію минуту доложу-съ.

— Постой, егоза. Ты мн вотъ что скажи первое — нмецъ твой хозяинъ или православный?

— Совсмъ-съ православный!..

— Совсмъ? Обдеретъ, значитъ, за науку. Второе: сердитъ онъ или доброй души человкъ?

— Эрастъ Эрастычъ-съ? Они ничсго-съ… добрые-съ…

— Женатый, али холостой?

— Холостые-съ.

— Холостой? Первый сортъ. И на его руку у меня товаръ есть. Иди и докладывай…

— Сію минуту-съ, а вы пожалуйте въ залу-съ.

Горничная громыхнула платьемъ и исчезла. Женихъ и сваха вошли въ залу, въ которой, кром піанино и нсколькихъ внскихъ стульевъ, ничего не было.

— Садись,— приказала сваха жениху, показывая сама ему примръ.— А вотъ теб и нмецъ,— нагнулась она къ нему — православный!.. А фамилія нмецкая, обманывающая фамилія… обдеретъ!

— Тятенька говорятъ-съ, что четвертную ежели прожертвовать на обученіе, такъ за глаза-съ…

— Много твой тятенька понимаетъ въ кадриляхъ! Кадрель вдь не стеариновыя свчки, а польки не крупичатая мука, и мука мук рознь, а кидрели съ польками и подавно, какимъ полькамъ обучать начнетъ.

— Полька везд одна-съ.

— Ничего ты не смыслишь, а споришь. Ты молчи лучше и слушай Савишну.

Въ залу вошелъ самъ Гротесковъ, мужчина среднихъ лтъ, въ какой то отчаянной тужурк съ петлями отъ венгерки, и граціозно раскланялся съ гостями.

— Здравствуй, мраморный, здравствуй!— протянула сваха руку учителю танцевъ,— какъ пляшешь?

— Какъ-съ?— спросилъ тотъ, косясь на жениха.

— Пляшешь, говорю, какъ?

— То-есть, это вы насчетъ обученія?— попробовалъ догадаться учитель.

— Совсмъ не насчетъ обученія. Экая у тебя голова крпкая насчетъ соображенія. Дда, спрашиваю, какъ?

— Ахъ, вы про дла? Мерси. Учениковъ у меня достаточно.

— Ой, врешь,— погрозила сваха на него пальцемъ,— отъ хорошихъ ддовъ зала пустая не бываетъ.

— Да у меня танцы, сударыня, происходятъ, по вечерамъ больше.

— Вотъ оно что. Ну, садись рядкомъ, потолкуемъ съ тобой ладкомъ.

— Сдлайте одолженіе,— подслъ учитель къ свах.— Сынокъ вашъ, вроятно?— кивнулъ онъ на жениха.

— Типунъ теб на языкъ. Споковъ вка я въ двицахъ состою, такъ откуда я сынка возьму? Знакомый онъ мн хорошій, вотъ я его и завела къ теб въ плясовую науку отдать…

— Молодой человкъ танцуетъ что-нибудь?— вопросительно взглянулъ онъ на жениха.

— Что ты въ ротъ воды то набралъ?— толкнула въ бокъ жениха сваха.— Отвчай, пень, коли тебя спрашиваютъ. Пляшешь какой танецъ, али не пляшешь?

— Нтъ-съ, вообще-съ, не пляшу-съ.

— Вретъ, какой то танецъ произошелъ.

— Что вы съ, что вы-съ,— замахалъ на сваху женихъ съ испугомъ,— да я сроду ни какого колна…

— Постой. Самъ же ты мн дорогой говорилъ, что отъ танцу въ какую то яму вверзился.

— Такъ, вдь, это я такъ-съ, просто волчкомъ вертлся. Не по всамдлишному, а такъ-съ.

— Такъ бы и говорилъ, что для головокруженія вертлся, а я поняла, что ты танецъ проходилъ.

— Значитъ, вы ничего не танцуете?— справился учитель.

— Ничего-съ.

— Ты правду учителю говори, чтобы лишнихъ денегъ ему за обученіе не платить.

— Я правду-съ. Зачмъ же я вдругъ врать стану на свою шею-съ?

— Отлично.

— Впрочемъ-съ, изъ русской пляски я три колна знаю-съ. Видлъ, какъ плясали, и перенялъ.

— Гд видлъ? На свадьб?

— Нтъ, разъ у насъ дворникъ жилъ — за пьянство его прогнали… Такъ онъ, бывало, какъ выпьетъ, такъ и пойдетъ по двору грязь мсить.

— Дворницкія колна перенимать, но моему, совсмъ не слдъ, потому ты не какую-нибудь невсту берешь, а благороднаго происхожденія.

— Ну, какія же он… благородныя-съ?.. Нашъ братъ Исаакій-съ… Только что лощили ихъ больше супротивъ насъ, такъ вдь это отъ капиталу зависитъ-съ.

— А ты, коли чего не понимаешь, лучше молчи… Покажи господину учителю дворницкія колны… мужицкія-то колны, мраморный… Какъ тебя зовутъ-то?

— Меня? Эрастъ Эрастовичъ.

— Православная у тебя личность, а имя нмецкое… Ирасъ Ирасычъ?

— Да-съ.

— Такъ вотъ ты, Ирасъ Ирасычъ, и скажи мн, годны-ли его мужицкія колны… для свадьбы?

— Русская пляска весьма обыкновенна… Ни одна свадьба безъ этой пляски не обходится.

— Знаю, ты ужь меня ее учи, сдлай милость. Я, можетъ, на своемъ вку до тыщи свадьбовъ справила, такъ могу судить обо всемъ правильно… Женатъ?

— Я? Нтъ, холостой.

— Женись. Ну, что ты одинъ-то прыгаешь, никакой польки не выходитъ… Женись!

— Придется и женюсь,— разсмялся учитель.

— На твою вру у меня чудесная невста есть…

— Вы что-же, торгуете невстами-то?— расхохотался учитель.

— А ты какъ бы думалъ? Всякій человкъ своимъ рукомесломъ живетъ. Ты, вотъ, ноги у дураковъ обламываешь, а я брачные союзы обсоюзиваю…’ у всякаго свой товаръ.

— Такъ вы… сваха, вроятно?— догадался тотъ.

— Вроятно, что сваха! А на твою скакальную вру у меня такой браліянтъ есть, что съ руками оторвешь, ежели покажу.

— Я жениться пока не думаю.

— Да вдь кто изъ вашего брата жениться думаетъ? Никто. Вы жену-то на манеръ лютой тигры себ вображаете… Какъ останешься съ ней одинъ на одинъ, такъ она сичасъ теб въ горло вопьется.

— Оно, дйствительно, страховито-съ!— замтилъ женихъ.

— Вображенье ваше дурацкое и больше ничего! Истинно теб говорю, что одно вображеніе, потому вс невсты андилы.

— А потомъ, какъ женишься, и окажутся дьяволами!— продолжалъ смяться учитель.

— А ужь это отъ тебя самого зависяще, что изъ жены сдлать… хочешь, андила — андиломъ будетъ, чорта желаешь — получи… Въ курьезъ теб говорю, подходящій на твою руку сичасъ у меня товаръ есть. Красавица изъ себя, домашняго сложенія и двадцать четыре часа, въ сутки плясать можетъ, то есть такое у ей къ танцу рвеніе, что мать даже отчитывать ее возила, думала, что напущено это на нее.

— Такъ и не отчитали?

— Поди-ка отчитай новйшихъ! Она же посл мать такъ отчитала, что та въ постель ‘легла. Мать ужь и то намедни: ‘Кажется,— говоритъ, Савишна, отдала бы ее за чорта, только за верченаго, потому не верченый назадъ приведетъ’,— а ты цльный вкъ вертишься, теб она совсмъ въ коленкоръ. Женись, большое спасибо мн скажешь.

— Пока не имю ни малйшей охоты.

— Да съ охотой то нонче кто женится? Есть ращетъ, ну, и… женись… а у ей, акромя дома матери, капиталу одного тыщъ до пятнадцати наберется: то ддушка умретъ, то бабушка, то тетенька, то дяденька, они помираютъ, а у ей въ банк билетъ пухнетъ, да пухнетъ..

— Вотъ имъ такъ въ пятнадцать невсту,— проговорилъ тихо женихъ,— а мн такъ въ десять.

— А ты молчи. Ишь у тебя глаза то какіе завидущіе, вы бы съ та генъ кой, коли можно было, на десяти невстахъ сразу женились. Надо знать, что къ чему идетъ: мохъ къ изб, гвоздь къ доск, сила къ кулаку, а таска къ дураку, сортировать надо… И двица умственная, я теб скажу, не то чтобы дурь какая была. Что поговорить насчетъ чего хочешь, что попть романцы, али оперу модную,— на все горазда, вотъ только въ ногахъ у ей зудъ: какъ услыхала музыку, такъ и пошла крушиться. Заверти ее, сдлай милость!

— Мерси за предложеніе, но жениться не имю намренія.

— Ну, чего ты въ холостыхъ то путаешься, мраморный? Нонче танцы, завтра танцы, захочешь и съ бабой посидть.

— У всякаго свои взгляды на женитьбу.

— У васъ у всхъ взгляды то на этотъ счетъ проклятущіе. Иной зубы чешетъ, чешетъ съ барышней, думаешь, попался на крючекъ, анъ, глядишь, онъ уже съ другой канитель тянетъ… Показать танцорку то?

— Совершенно лишнее…

— Зазноба, значитъ, есть?

— И зазнобы нтъ, и…

— Врешь! Который человкъ безъ зазнобы, такъ тотъ скучный, а ты смешься, стало быть, закадредилъ себ на польку. А ежели надумаешь насчетъ союзу, запиши мой адресъ, и не услышишь, какъ обзаконю васъ.

— Совсмъ не думаю. Такъ вы желаете танцевать?

— Погоди! Покажи ему, Архипъ Семенычъ, колны то, которыя умешь, все за ихъ скидка съ его стороны будетъ.

— Колны простыя-съ, первое колно — дробь каблукомъ-съ.

— Дробь я люблю.

— Мн этого совсмъ не нужно знать.— замтилъ учитель.

— Не мшай, дай ему свое знаніе то выложить. Акромя дроби что умешь?

— Потомъ-съ… нога за ногу. Видали, чай, какъ мухи лапку объ лапку трутъ-съ, въ эвтомъ род-съ.

— Назадъ идутъ?

— Какъ назадъ-съ?

— А когда ногу объ ногу то ударяютъ? Саооги отъ этого чище длаются.

— Да-съ… назадъ-съ…

— Уважаю я эту сапожную чистку, мраморный… въ особливости который плясунъ такъ въ это время ногами въ ноль упираетъ, что у него глаза, того гляди, ломъ выскочатъ.

— Позвольте-съ, это вы пустяки,— перебилъ ихъ учитель.

— Пустяки то, точно что пустяки, да денегъ стоютъ. Ты за колна эта съ него не бери.

— Дло не въ колнахъ. Вы хотите выучиться бальнымъ танцамъ?

— Да-съ.. для балу-съ…

— Что именно вы хотите танцовать?

— Извстно, хорошій танецъ!— мшалась сваха — Десять тыщъ за невстой беретъ, такъ можно вообразить, какой ему танецъ выучить.

— Позвольте-съ… легкіе танцы, напримръ.

— Да ему что легче, то лучше. Голова у него не такъ обтесана, чтобы въ трудности ударяться. Что полегче, да подешевле, то и укажи ему.

— Вы не понимаете, въ чемъ дло.

— Я все понимаю. На своемъ вку какихъ-какихъ только танцевъ не перевидала, теб даже и во сн не приснится, что я видла, даромъ что ты по танцовальной вр себя пустилъ.

— Мн вс танцы извстны.

— Ну, не думаю.

— Будьте покойны, и старые, и новые — вс знаю.

— Хвалишься ты, я вижу, для того только, чтобы подороже съ моего пня взять.

— У меня цна для всхъ одинакова, сударыня.

— Прист-курантъ, значитъ, у тебя?

— Какой прейсъ-курантъ?

— Безъ запросу то исть?

— При-фиксъ, вы хотли сказать, вроятно.

— Все одно, какъ ни назови, уступочку сдлаешь. Ты вотъ мн скажи, какъ это танецъ называется, который я разъ видла?

— Какой-съ?

— А шутъ его знаетъ какой. На именинахъ выпимши его затяли. Четыре дамы и четыре кавалера взадъ и впередъ ходятъ.

— Кадриль?

— Не кадрель. Я вс танцы знаю: и кадрель, и ланце, и польку, и вальцъ.

— Ну, взадъ и впередъ ходятъ, а потомъ что?

— А потомъ одинъ кавалеръ возьми, да и стань на колни.

— Ну-съ?

— Ну, а даму за руку держитъ. Она покрутилась вокругъ него, да къ нему на плечо, а онъ ее въ губы чмокъ!

— Танцевъ съ поцлуями нтъ.

— Много ты понимаешь… А потомъ подскочилъ къ этому поцалуйному кавалеру мужъ дамы и со всего размаха его въ ухо…

Учитель танцевъ такъ и покатился.

— Да это просто драка, а не танецъ,— проговорилъ онъ, наконецъ, вытирая выступавшія на глаза слезы.

— А я теб говорю, что танецъ. Не дура я, чай, спросила посл этого: ‘Что это такое?’ — ‘Танецъ, — говорятъ,— только выпившій мужъ все дло испортилъ: не ту фигуру сдлалъ’.

— Танца ни съ поцлуями, ни съ затрещинами нтъ, сударыня. Васъ просто ввели въ заблужденіе… И такъ, молодой человкъ, вы желаете выучиться танцовать бальные танцы?

— Да-съ, полечку-съ, кадрильку, вальцикъ, а ежели недорого будетъ, такъ и лянце-съ.

— Хорошо-съ, пожалуйте сегодня ко мн вечеромъ.

— Только ты его, пораньше отпусти, потому ему къ невст надо. Мучаешь то долго?

— Нтъ. На первый разъ достаточно часа.

— Часъ куды ни шелъ. Главное, до поту его не доводи: линяетъ онъ у меня отъ своей потливости.

— Какъ линяетъ?

— Видалъ, чай, какъ птица линяетъ? Утромъ мучай его сколько влзетъ, слова не скажу, а вечеромъ пожалй.

— Могу-съ и пожалть. Это, впрочемъ, будетъ зависть отъ его понятливости.

— Все у него есть, всмъ взялъ, только вотъ Богъ понятливостью не наградилъ.

— Что вы-съ, что вы-съ, я даже очень понятливъ,— обидлся женихъ.

— Никакого соображенія у человка нту,— не слушая его, продолжала сваха.— Велишь ему правую ногу поднять, а онъ либо лвую, либо об заразъ подниметъ.

— Не безпокойтесь, справимся, и не такихъ непонятливыхъ выучивали.

— Да ужь я на тебя, какъ на каменную стну надюсь, потому я за него передъ родителями въ отвт., ну, и невст тоже угодить хочется. Кажной свах пріятно, ежели невста за жениха благодарность скажетъ… Ты, главное, на его ловкость обрати свое полное вниманіе, медвдь онъ у меня, колода дубовая, а не женихъ…

— Конечно, конечно, будьте покойныя, на все обращу вниманіе… и не такихъ еще я обламывалъ… приведутъ дубину, а выпустимъ тросточку… такъ и гнется во вс стороны, главное, на что я обращаю особенное вниманіе, это чтобъ каждый танцоръ усвоилъ граціозныя движенія…

— Вотъ, вотъ! Вколоти ты въ него грацію настоящую, а то онъ только меня передъ невстой страмитъ… А пуще всего его руки одолваютъ. На другихъ образованныхъ-то жениховъ доглядишь, у ихъ рукъ-то и не видать совсмъ, ровно они безрукими уродились, а у этого идола, какъ не взгляните на него, либо въ носу, либо въ затылк ручищи торчатъ… отполируй его, завсегда за твою услугу хорошимъ товаромъ служить могу!

— Постараюсь!— усмхнулся учитель.

— Постарайся. За обтеску-то что возьмешь? Дорого не запрашивай, потому не мое дите, изъ своихъ за него ни гроша не прибавлю.

— У меня плата обыкновенная: пятьдесятъ рублей.

— Говорила я теб, Архипъ Семенычъ, что обдеретъ., на мое и вышло…

— Вы уступите-съ тятенька говорить, что четвертную за глаза-съ…

— By, пусть вашъ тятенька и учитъ васъ танцовать, а я не могу…

— Уступишь? Для перваго знакомства?

— Ничего не могу… съ нимъ, по крайней мр, недли дв надо биться.

— Уродится же такая дубина, прости, Господи! Во что теперича его образованіе въдетъ? Чуркину пятьдесятъ, теб пятьдесятъ… хорошо еще, подмазка ничего не стоитъ… а тамъ, глядишь, другіе расходы… Положимъ, за невстой десять тысячъ беретъ, а все таки, уступочку сдлай… три колна онъ знаетъ… за колно-то хоть скинь красненькую…

— Не могу-съ… Если угодно, пожалуйте ко мн сегодня вечеромъ, неугодно — какъ угодно…

— Надо дать-съ,— проговорилъ женихъ,— пусть ужь лучше тятенька потаскаетъ, а безъ кадрили никакъ невозможно-съ…

— Ты хоть трешницу на извощика скинь! Авось товару на него немного пойдетъ… Истренишь подошвы, рази, такъ и то одинъ цлковый стоятъ… Нельзя? Ну, что-жь длать?… Пользуйся ужь!… Архипъ Семенычъ, давай православному нмцу задатку!

Спустя четверть часа сваха съ женихомъ вышли отъ учителя танцевъ и наняли извощика.

— Счастье твое такое, — говорила сваха, усаживаясь въ экипажъ.— Куда ты не сунешься, везд съ тебя лупятъ: съ кого рупь, а съ тебя два, кому фонарь, а теб три. Тьфу!

Женихъ только вздохнулъ.

XVII.

Прошло, недли дв, когда, наконецъ, родители невсты назначили день, такъ сказать, оффиціальнаго обрученія, носящаго кличку ‘параднаго сговора’.

У жениха къ этому времени и синяки зажили, и танцевать онъ могъ всякія ‘польку’ и ‘лянце’, хотя и путался, по обыкновенію, въ фигурахъ. На лошади, не смотря на уроки. преподаваемые ему Чуркинымъ, онъ попрежнему сидлъ мокрою вороной. Сальтомортале черезъ голову лошади онъ, впрочемъ, уже не длалъ, ибо въ критическіе моменты приноровился хвататься одною рукой за гриву, а другою за хвоста., и если сваливался въ исключительныхъ случаяхъ, то только на бокъ и безъ всякаго ущерба для своей ‘личности’.

Наканун сговора онъ получилъ отъ невсты въ подарокъ верховую лошадь, которую отчцъ купилъ по случаю у какого то цыгана на Конной за три синенькихъ, вмст съ сдломъ.

Лошадь торжественно была отведена на квартиру жениха и, за неимніемъ конюшни, поставлена была въ амбарушку, гд хранилась всякая рухлядь.

Постановка ея въ импровизованную конюшню не обошлась безъ маленькаго инцидента.

Дло въ томъ, что дверь амбарушки оказалась низкой, а лошадь высокой.

Женихъ просто въ отчаяніе пришелъ.

— Тятенька-съ, какъ же быть-съ?— чуть не плакалъ онъ. ‘Арабчикъ’ въ амбарушку не лзетъ.

— А ты кнутомъ его, дурень,— совтовалъ тотъ, копаясь за прилавкомъ.

— Кровная лошадь и вдругъ я ее кнутомъ-съ, подарокъ Лизы-съ и такое невжество, и притомъ она не пролзетъ никакъ-съ, на колнкахъ еще она проползеть-съ, а такъ сумнительно-съ.

— Такъ поставь ее на колнки.

— Я не могу-съ, за Чуркинымъ ежели създить, попросить ихняго участія-съ

— И красненькую за это, поди, заплатить? И такъ расходовъ съ твоею свадьбой чертова бездна. Квартира сичасъ съ отдлкой во что въхала?

Женихъ не дослушалъ репликъ отца и бросился къ ‘Арабчику’, вокругъ котораго собрались чуть ли не вс жильцы дома, гд они квартировали.

Вс, разумется, ползли къ нему съ совтами: кто совтовалъ разломать верхъ амбарушки, кто — связалъ лошади ноги, повалить ее на землю и втащить общими усиліями въ будущее ея обиталище.

Нкоторые шутники предлагали боле радикальное средство: подрубить скакуну ноги на четверть.

Наконецъ, кому то пришла въ голову мысль притянуть голову лошади къ ног и въ такомъ наклонномъ положеніи втиснуть въ амбарушку.

Совтъ оказался практичнымъ: голову притянули и скакуна, не безъ усилій, конечно, но все таки водворили въ амбарушку, содравъ ему мстахъ въ трехъ на спин шкуру.

Въ день сговора утромъ къ нимъ прилетла сваха и первымъ дломъ обругала жениха.

— Пнемъ ты былъ завсегда, пнемъ, должно, и до окончанія живота останешься!— выпалила она, сбрасывая съ себя тальму и цлуясь съ хозяйкой.

— Что такое, Савишна, случилось?— справилась хозяйка, тревожно посматривая на сына,— аль вчера у невсты что срикошетилъ?

— Хуже! Невста ему, какъ путному, тысячнаго скакуна подарила, а онъ ей только одно ‘мерси’ за, это, да рази такая лошадь одного ‘мерси’ стоить?

— Что-жъ я… я ничего, Савишна побладарилъ-съ!

— Поблагодарилъ! И за чашку чаю ‘мерси’, и за тысячнаго скакуна ‘мерси’… Въ ручку долженъ былъ впиться, дубъ орховый, въ ручку-у, чтобъ она чувствовала всю твою благодарность.

— Все въ ручку, да въ ручку, ничего пріятнаго нту.

— А теб бы все въ губки, да, въ губки? На все свой чередъ придетъ. Вотъ нонче васъ благословитъ приходскій попъ, и цалуй посл въ губы сколько хочешь… Авось бы у тебя губы не отвалились отъ того что лишній разъ къ ручк приложишься… да такую пріятную ручку, какъ у ей, другой бы, на твоемъ мст, образованный да понимающій женихъ, безперечь-бы цловалъ… мн даже за тебя стыдно стало, мраморный. Она ему: ‘вотъ вамъ, говоритъ, отъ меня на память верховую лошадь…’ а онъ, какъ дуракъ, ‘мерси-съ’ и на дворъ бросился подарокъ глядть.

— Какъ же это ты, Архипушка, такъ?— замтила хозяйка,— ужели тебя учитель танцевъ обращенію не училъ?

— Училъ… только вдь онъ, маменька, насчетъ танцевъ, а не насчетъ подарковъ.

— Ну, вотъ возьмите его, дурака,— махнула на него руками сваха.— Теперь какъ прідешь къ невст, сичасъ первымъ дломъ изволь у ней об ручки разцловать: ‘дескать, такъ я вашимъ подаркомъ доволенъ, что не нахожу словъ благодарить’.

— Мн что-жь. я пожалуй… только зачмъ-же об руки?

— Для грандіозности, пень мраморный, для грандіозности! Да другой бы за такой тысячный подарокъ сахаромъ бы весь разсыпался.

— Ну, ужь и тысячный,— проговорилъ женихъ, можетъ, заплатили сто цлковыхъ.

— Въ калигварды лзешь, а толку въ лошадяхъ ни шиша но понимаешь! Сто цлковыхъ! Да нонче за сто цлковыхъ и собаку-то породистую не купишь, а не токма что коня настоящаго.

— У ней вонъ, на двор у насъ говорили и ноги разбиты, и лвый глазъ не видитъ… сто цлковыхъ за такую лошадь напросишься.

— Тьфу! Не хочу я съ тобой больше говорить, потому при мн ‘самъ’ офицеру за эту лошадь тыщу рублей вытащилъ изъ бумажника.

— Рази они у офицера купили? а мн ихній дворникъ сказывалъ, что ни Конной.— Дворникъ тебя на смхъ поднялъ, а ты и поврилъ. И какъ только ты съ такою дурацкою простотой вкъ проживешь — удивляться надо!

— Съ простотою-то, Савишна, много легче прожить, ничмъ съ хитростью, — замтила хозяйка, подвигая свах бутылку съ ромомъ,— съ ромкомъ-то выпей, съ ротикомъ.

— Для цлебности, ромцу въ чай волью. Цлебенъ, ахъ, какъ цлебенъ ромокъ! Я раза два отъ простуды помирать собиралась, да ромомъ смерть отогнала, не любитъ она рому, не выноситъ, какъ услышитъ запахъ, такъ сейчасъ бжать, правильно теб говорю, не для краснаго словца только… Квартиру-то хорошо отдлали?

— По моему, Савишна, даже черезчуръ,— отвтила хозяйка,— вс обои съ золотомъ купила.

— Перезолотили, по моему. Въ спальную-то какой обой пустили?

— Съ золотомъ, Савишна.

— Вотъ и глупо. Совсмъ uo-мужицки распорядились. Нужно было поднебесный цвтъ пустить, и по немъ цвточки алые, чтобъ молодая-го какъ въ раю спала, проснется напримръ, и вдругъ въ глаза пріятность.

— Цвты есть, только они золотомъ наскипидарены. золотомъ-то богаче, Савишна, дороже золота ничего на свт нту.

— Это по вашему, по мужицкому, а по благородному — нжностью надо взять, свту вы настоящаго не видали, а квартеру испортили. Ей сичасъ отецъ спальную мебель какую даетъ?

— Орховую.

— Орховую! Извстно, не дубовую, дубъ, къ столовой идетъ, потому за каждымъ столомъ пьютъ, такъ чтобы мебель была посурьезне… А крыта-то она какой матеріей? Голубой, аль нтъ?

— Ну, что-жъ…

— А тоже, что голубая небель къ золоту не подходитъ. Скусу у васъ дворянскаго нту, а обои покупаете… хоть-бы меня спросили… я на своемъ вку всякихъ обой наглядлась и знаю, какая къ чему идетъ… Ну, да это не суть важное… Главное, лаской надо съ невстой взять Вы на ее теперича должны все одно, что на малое дите смотрть и всякіе ея капризы исполнять.

— Да ужь молодую, извстно, и побалуемъ: то блинковъ ей, то пирожка…

— Нашли тоже баловство! А вы карахтеру ея должны подражать… одного не забывайте, что она одна дочь у стариковъ, а протянутъ старики ноги — все ваше будетъ.

— Да онъ крпкій… повидимости.

— Тесть-то твой? По моему, никакой въ немъ крпости пту… Помнишь, какъ ты свалилъ-то его, такъ онъ три дня поясницу разогнуть не могъ, какая ужь это крпость, свалилъ его раза три, вотъ теб и покойникъ.

— Зачмъ же валять съ… Пускай живутъ-съ,

— Еще бы ты нарочно сталъ его на тотъ свтъ спроваживать. Про слабую крпость его говорю, только и всего… Да! все у васъ нонче къ вечеру то готово?

— Кажется, все, Савишна.

— Смотри, мать, чтобъ намъ не осрамиться: нынче у нихъ родные и знакомые будутъ, такъ чтобы лицомъ въ грязь не ударить. Парадный вечеръ и даже съ топоромъ.

— Съ какимъ топоромъ-съ?

— А вотъ который на фуртупьянк танцы рубитъ. Дернетъ руками и ногами, а ты и пляши.

— Это танеръ-съ.

— Про что же я то говорю? Топоръ, топоръ и есть. Рубитъ по струменту сплеча, а ты выкидывай колна сгоряча. Самаго моднаго наняли, двадцать цлковыхъ заплатили.

— По моему, это дорого съ

— По твоему, шарманку за три цлковыхъ нанять. Они свою дочь за тебя съ помпой выдаютъ, а ты осуждаешь. Не глупе тебя, мраморный, и ежели дв красныхъ топору даютъ, значитъ, его до седьмого поту доведутъ. Къ семи часамъ велно намъ прибыть. Такъ помните, что къ шести я у васъ буду.

— А ты разв не прямо къ нимъ прідешь?— спросила хозяйка.

— Да васъ рази можно съ глазъ спустить? Вы Богъ знаетъ что безъ меня надлаете.

— Я такъ это спросила, съ тобой, извстно, намъ много развязне.

— Карету наняли?

— Нтъ, не нанимали. Отецъ говоритъ, что съ площади взять.

— И опять на каретный дворъ попасть? Покорнйше васъ благодарю. Покеда я твоего пня не женила, этого не будетъ. Женится — въ т поры хоть на козл верхами позжайте, мн плевать. Я сама найму карету и въ ней за вами пріду. Къ шести у меня чтобъ безпремнно быть готовыми… платье-то теб новое портниха принесла?

— Принесла.

— Хорошо?

— Сзади какъ быдто морщитъ, ну, да я булавками заколю.

— А потомъ и пойдешь этими булавками за все цпляться? Вотъ идолы-то!

— Какъ же это я, Савишна, зацплюсь? Назади вдь заколю.

— Прислонишься къ чему, вотъ теб и сцпка. Тыркать тоже булавки зря невозможно. Бу, да я сама увижу твой тувалетъ, а ты, женишекъ, во что замундиришься?

— Я-съ? Я… во фракъ-съ…

— У ясли фракъ сшилъ?

— Сшилъ-съ… Собственно тятенька это… Не стоишь,— говоритъ,— положимъ, ты фрачнаго парату, только изъ уваженія къ невст шью.

— Вотъ это по благородному. Благородне фрака ничего на свт нту, потому его и господа, и лакеи носятъ… въ иномъ мст даже спутаешься: не то баринъ, не то лакей идетъ, не то ему ‘бовжуръ’ сказать, не то бутылку сельтерской заказать… Перчатки купилъ?

— У меня старыя-съ хороши еще.

— Берешь ты десять тыщъ, а никакого о перчаткахъ понятія,— къ фраку блыя перчатки надо надвать.

— Нитяныя-съ?

— Тьфу! Да ты что, за столомъ служить собираешься? Гуттаперчевые надо… тьфу: Не гуттаперчевые.. сбилъ ты меня… эти, какъ ихъ… лайковые… ну, да мы задемъ по дорог и купимъ… Галстукъ блый есть?

— Я красный хотлъ… вчера купилъ, оченно хорошъ… Кровянаго цвту и по немъ зеленый горохъ-съ…

— Да гд же это ты видлъ, чтобы къ фраку зеленый горохъ шелъ, а?

— Нигд не видалъ-съ, а такъ думаю, что это нарядне-съ.

— Ну, вотъ и пусти васъ однихъ. Голову съ меня сымете. Блый галстукъ купи… слышишь?

— Хорошо-съ… шарфикомъ?

— Мн все одно, только чтобы блый былъ… да завейся въ цирульню сходи… да духами себя насдобь, какъ слдуетъ… чтобъ отъ тебя Альфонсъ Ралеемъ на версту несло.

— Хорошо-съ… приброкариться шд завсегда можемъ…

— Фракъ-то хорошо сшитъ?

— Довольно кургузо-съ… такъ думаю, что сукна цлковыхъ на три пошло, а четвертную сдули-съ…

— Это недорого…

— За одинъ-то фракъ недорого? Тятенька говоритъ, что это разбой съ и грабежъ.

— Не за одинъ, чай, фракъ… а жилетка? А панталоны?

— Жилетка у меня черная есть… и пантолоны совсмъ почти свжіе…

Сваха поперхнулась чаемъ и закашлялась.

— Тьфу! Осрамятъ! Сердце мое чувствуетъ, что осрамятъ!… Какая у тебя жилетка?

— Черная-съ… отъ сюртука съ…

— Ахъ, идолы! Да какъ же ты къ этой жилетк фракъ натянешь?

— Она превосходная-съ… сукно хорошее-съ, даже лучше, по моему, ничемъ на фрак-съ.

— Да фасонъ-то, фасонъ-то, дубъ ты мореный, какой у ей?

— Фасонъ хорошъ-съ.

— Тьфу! Наднь, поди и покажись… ахъ, ты батюшки мои, шагу ступить не умютъ!… А панталоны-то какія?

— Съ сренькими полосочками-съ…

— Убили! То-есть -до смерти меня ушибли, черти мраморные!

— Разв не такъ, Савишна?— справилась хозяйка.

— Да какой же это женихъ будетъ, мраморная, просто тутъ гороховый! Фракъ сичасъ открытъ, жилетка по горло застегнута а панталоны срые… да его въ участокъ со сговора отправятъ… Ахъ, идолы! Ну, вотъ, не прізжай я, да не разговорись — всю бы свадьбу своими тувалетами дикими испортили!… Сичасъ же или къ портному и возьми напрокатъ жилетку съ панталонами.

— А дадутъ-съ?

— Извстно, за деньги что хочешь дадутъ… Фракъ шьютъ, а на жилетку съ панталонами денегъ пожалли… десять тыщъ берутъ, а гроши соблюдаютъ на тунб тебя женить апосля этого, а не на образованной двиц!

— Это не я-съ… тятенька все-съ,— оправдывался женихъ.

— А тятеньк твоему я всю плшь расколочу, чтобы не страмилъ онъ настоящую сваху… Шляпа-то у тебя есть?

— Картузъ есть-съ.

— Картузъ къ фраку все одно, что къ коров сдло, мраморный. Какъ вдь говорила: спрашивайте у меня, чего не смыслите, нтъ таки — сшили фракъ съ картузомъ и срыми панталонами. Тьфу!

— Савишна, да мы что-жь… ежели что надо, купить можемъ.

— А ты думалъ, я такъ съ вами и поду, съ ряжеными? Бги сичасъ къ портному, возьми жилетку съ панталонами, а потомъ шляпу купи… какъ она называется, дай Богъ памяти… складная такая шляпа, на пружинахъ.

— Какъ на пружинахъ? На манеръ матрацу?

— Не на манеръ, а врод, мраморный… какъ ее… постой, дай вспомнить… Всю вы память мн отбили своимъ невжествомъ, не то шляпа-кракъ, не то шляпа-трахъ… безпремнно трахъ, потому какъ ее распрямляютъ, такъ она трахаетъ… Такъ и спроси, дайте, молъ, мн складную шляпу-трахъ… слышишь?

— Слышу-съ.

— Бери у отца деньги и бги… Не забудешь, что взять-то?

— Зачмъ же-съ вотъ только я хотлъ васъ на счетъ сапогъ спросить… скрипятъ у меня очинно.

— Тьфу!… Бальные башмаки надо купить понимаешь? Бальные башмаки!

— Дамскіе-съ?

— Да не дамскіе, дерево гнилое, а мужскіе… ну, влзутъ на твою ножищу дамскіе башмаки, ты подумай?…

— Какая тоже дама-съ… у иной дамы ножищи все одно, что у Минина-Пожарскаго.

— Мужскіе купи… бальные… для балу, молъ… понялъ, мраморный?

— Понялъ-съ…

— Ну, и лети, да скорй все орудуй, чтобъ къ шести часамъ у меня во всей крас быть… и бараномъ завейся, и во фракъ залзь… Вотъ идолы-то, на каждомъ шагу свое счастье испортить могутъ!… Ты чего ровно быкъ къ меня уставился? Лети!

Женихъ бросился въ лавку. Сваха плюнула и потянулась за бутылкой рома.

XVIII.

Не было еще и пяти часовъ, когда сваха подкатила въ карет къ лавк Крутозобова. Карета была хотя и не первой молодости, но крпкая, за то лошади были разномастныя: одна караковая, а другая срая, а кучеръ — косой.

Сваха долго ругалась на извощичьемъ двор и за лошадей, и за кучера, просила перемнить и россинантовъ, и возницу, но, въ конц концовъ, сдалась на увщанія хозяина, который разъ десять побожился, крестясь на сосднюю церковь, что лошадки хотя и разной рубашки, но за то спокойны и повезутъ на ‘призъ’, а кучеръ, хотя и коситъ лвымъ глазомъ, но не было еще случая, чтобъ онъ когда-нибудь вывалилъ сдоковъ или въхалъ, благодаря несовершенству зрнія, вмсто воротъ въ калитку. Подъхавъ къ лавк, она забарабанила по стеклу и вылезла изъ кареты.

— Тебя какъ зовутъ, мраморный?— спросила она кучера, смотрвшаго однимъ глазомъ на сваху, а другимъ на кабакъ, помщавшійся на противоположной сторон улицы.

— Се се-се-се…— началъ тотъ, искривляя свою физіономію самымъ невроятнымъ образомъ.

— Тьфу!— плюнула сваха.— За десять то цлковыхъ и косаго, и косноязычнаго всучили, идолы! Ты скоро кончишь то?

— Ли-лифонъ!— докончилъ кучеръ, приводя физіономію въ первобытное состояніе.

— Селифонъ, значитъ?

— Се-се-се…

— Хорошо, не надо… замолчи ужь лучше, мраморный! Се да лифонъ и выходить Селифонъ… Какъ тебя въ кучера взяли, удивляться надо. Покеда ты соберешься крикнуть ‘правй’, али ‘лвй’, теб двадцать оглобель въ карету въдутъ…

— За-за-зачмъ же-съ?

— А затмъ, что заткнешь ты свое ле да ле, а тебя въ эвто время въ бокъ дышлой… И жуликъ же твой хозяинъ, сичасъ умереть! То жъ такой жуликъ, что я и не видывала… на глазу забожился, а языкомъ провелъ… тьфу! Ты водку то пьешь?

— О-о-о-о…

— Очищенную, стало быть?

— О-очень ма-мало…

— Ну, такъ у меня смотри, чтобъ совсмъ мало было… Вотъ когда вернемся съ балу, дадимъ теб на водку, въ т поры хоть облопайся, мн наплевать, а до того время и нюхать не смй…

— Слу-слу…

— И случаемъ пить не моги… у васъ на каждомъ шагу случай.

— Слу-слушаю-съ… гово-го-ворю я, а нене слу-слу…

— До пріятнаго, мраморный, повороти карету и подъзжай къ лавк

— Чаемъ, случаемъ!— договорилъ кучеръ, отъзжая отъ свахи.

— Сваха посмотрла вслдъ карет, мотнула головой и вбжала въ лавку, гд кром хозяина никого не было.

— Савишн, почтеніе-съ!— отвсилъ тотъ поклонъ свах.

— Еще разъ здравствуй, мраморный! А ты что же это не одвался еще?

— Рано еще съ… Долго ли нашему брату одться? Въ секундъ.

— А хозяйка что длаетъ?

— Обмундиривается, поди… Карету наняли-съ?

— Наняла… икипажъ, прямо надо говоритъ, графскій, только кучеръ малость подгулялъ, съ изъяномъ идолы всучили, и коситъ, и заикается… Ну, да вдь и то сказать, за десять то цлковыхъ не съ трухмальныхъ же воротъ теб на козлы то садить.

— Это ничего-съ, главное, чтобъ довезъ благополучно, а то мы напуганы икипажемъ то

— Хозяинъ всми святыми божился, что рдкостный кучеръ, и точно что рдкость: ни зрнія настоящаго, ни языка правильнаго, гляди, еще хромой, али на рук пальцевъ не хватаетъ А женихъ гд?

— Отправился за покупками-съ.

— Ужли не вернулся? Батюшки, мы опоздаемъ.

— Сичасъ долженъ возвратиться, шляпу только купитъ, галстукъ, брюки.

— Вотъ то-то брюки,— впередъ надо было знать, что жениху надо, чуть ни кажный день у васъ бываю, могъ бы, кажется, спросить, ежели самъ не смыслишь.

— Думалъ, что сойдетъ-съ… да вы пожалуйте къ баб-съ.

— Въ такихъ случаяхъ думать невозможно, попугаемъ вдругъ на благословеніе сына вырядить хотлъ.

— Да вы пожалуйте въ комнаты-съ, онъ сейчасъ вернется-съ.

— Ахъ, милый, горе мн съ вами!— хлопнула сваха по бедрамъ.— А вдругъ заканителится? Гд его искать, спрашивается?

— Не сметъ, я ему такую волосянку задамъ, ежели опоздаетъ.

— Волосянку! Утшилъ! Страмъ то кому будетъ, мн, али вамъ? Вы то на другой своего пня жените, а мн отъ воротъ — поворотъ: не желаю я черезъ васъ практику терять.

— Да придетъ, будьте покойны, да вы пожалте въ комнаты-съ… какъ не придти — придетъ-съ, въ паликмахерскую хотлъ еще завернуть, рази скоро-съ вс дла обтяпаешь?

Сваха махнула рукой и побжала въ комнаты.

— Мраморная,— крикнула она изъ передней, — ты гд?

— Ты, Савишна?— откликнулась хозяйка.— А въ спальной я. Чайку выпьешь? Съ ромомъ?

— Не до чаю, мать моя: женихъ меня твой безпокоитъ, до сей поры нту.

— Придетъ, время еще довольно. Поди, посмотри на мн платье.

Сваха вошла къ хозяйк и, не говоря ни слова, повернула ее раза три.

— Хорошо. Мшки на спин есть, ну, да съ тебя что взять: не невста.

— А причесали меня хорошо?

— И причесали чудесно. Вотъ только, по моему, колбасу у тебя кверху высоко пустили.

— Говорила я паликмахтеру, а онъ говоритъ, что это по мод. Шляпку сичасъ на эту колбасу ни за что не надть.

— Да кто же это въ шляпахъ на балы здитъ? Накинь легкій платочекъ, вотъ теб и весь гардеробъ. А я какъ, по твоему взгляду, благочинна?

— Ничего, вотъ только, Савишна, у тебя одна щека красная, а другая блая.

— Да неужели?— кинулась она къ зеркалу.— Забыла на другую румянцу пустить. А все изъ-за васъ: захлопоталась, запыхалась и вн себя полетла за каретой. Дай румянцу, мраморная.

— Вонъ возьми на окошк. Кто тамъ?

— Это я-съ, маменька, — откликнулся женихъ, входя со свертками въ рукахъ.

— Ну, вотъ онъ самъ, а ты безпокоилась.

— А ты гд же это запропалъ?— спросила сваха жениха.

— По магазинамъ путался-съ. Главное, меня шляпа страхъ’ замучила: въ пяти магазинахъ былъ, нигд нту.

— Какъ нтъ? Что ты врешь?

— Право-съ. Какъ спросишь шляпу ‘а-ля трахъ’, такъ сичасъ изумленіе. ‘Такой.— говоритъ,— шляпы не было отродясь’. Ужь я плюнуть хотлъ, да, спасибо, прыкащикъ въ послднемъ магазин догадался. ‘Я,— говоритъ,— знаю, что вамъ нужно: художествегная шляпа вамъ требуется’. Ну, и далъ, а то бы такъ и плюнулъ.

— Показывай художественную. Извстно, ежели на пружинахъ, такъ художественно сдлана.

— Она безъ рружинъ-съ.

— Какъ безъ пружинъ? Я же теб говорила, что на пружинахъ шляпа ‘трахъ’.

— А я, признаться, про пружины то того-съ, забылъ. Все помнилъ, что ‘трахъ’ называется, а пружины изъ головы вонъ.

— Батюшки мои, да что же это за дуракъ такой, прости, Господи! Полчаса ему въ башку пружину вколачивала, и то забылъ.

— Я, главное, ‘трахъ’-съ.

— ‘Трахъ’, ‘трахъ’! Отцу сказать, чтобы онъ тебя за это трахнулъ хорошенько! Наднь шляпу то, покажи, чмъ тебя, идола, наградили?

— Шляпа чудесная-съ, и очень мн къ лицу-съ.

— Пень ты дубовый, не къ лицу надо шляпу покупать, а къ фраку. Говорилъ ты прикащику, что къ фраку, на балъ, молъ, шляпа нужна?

— Нтъ съ, зачмъ же съ, я, главное, трахъ съ!

— Тьфу! Сердце мое чуетъ, что оболвпнили тебя, идола! Надвай скорй!

— Сичасъ, я передъ зеркаломъ-съ, потому передъ зеркаломъ видне, на которую сторону наклонъ сдлать.

Женихъ скрылся съ картономъ въ спальню родителей и минуту спустя явился въ касторовой шляп, напоминавшей собою скоре зонтикъ, чмъ шляпу, такіе зонтики-шляпы можно встртить только у самыхъ отчаянныхъ художниковъ, да у факельщиковъ мелкаго разбора.

Сваха, какъ стояла, такъ и упала на стулъ.

— А вдь хорошо, Савишна!— похвалила хозяйка, любуясь сыномъ,— чистый тальянецъ!

— Очень хорошо!— выговорила, наконецъ, сваха, приходя въ себя отъ изумленія,— вручить ему теперича въ руки, идолу, смоляной факелъ и отправить въ похоронную бюру, сичасъ двадцать цлковыхъ въ мсяцъ жалованья дадутъ!

— Не то-съ?— съ испугомъ спросилъ женихъ.

— Да лшій ты кедровый! Ну, какой же это дуракъ на балъ покойницкія шляпы покупаетъ, а? Что ты невсту-то на Ваганьково, что-ли, провожать собрался, а?

— Я съ что-же-съ, это все прикащикъ-съ.

— Тьфу! Слпой куриц, видно, все пшеница! Глаза-то, глазищи-то твои оловянные гд были, спрашивается?

— Да я почемъ-же знаю-съ.— чуть не шакалъ женихъ, — говорю, дайте трахъ, а они, жулики-съ, ей-Богу жулики-съ, книгу, шляпа мягкая-съ, и на голову годится, и подъ себя положить — не сомнется, значитъ, самая бальная-съ…

— Нтъ, это просто удивляться надо, гд такіе дураки родятся! Голову ты мн срзалъ своимъ трауромъ.

— Я, пожалуй, съзжу… перемнить…

— Да ты гд купилъ-то?

— Не то на Тверской, не то на Петровк-съ…

— Не помнитъ даже гд! А время всего часъ остается, тьфу! Убилъ! До смерти убилъ.

— Какъ-же быть-съ, въ картуз-съ?

— Да, можно, ничего, Савишна и въ этой шляп сойдетъ!— вмшалась хозяйка.

— У васъ, чертей, все сойдетъ. Мой онъ кліентъ, али нтъ? Кто за него отвчаетъ: я, али ты? На смхъ его везти прикажешь? Да онъ однимъ своимъ видомъ невсту въ гробъ уложитъ… Какъ взглянетъ на его похоронную бюру, такъ сичасъ разрывъ сердца пополамъ… Связалъ же меня съ ними лшій на горе!

— Савишна, тутъ у сосда-жильца шляпа есть, только она котелкомъ, ежели попросить, можетъ дастъ.

— Ужь лучше въ котелк хать, чмъ въ сковородк… бги скорй, идолъ, за шляпой… какъ онъ еще пирогомъ шляпу не купилъ, еще бы великолпне вышло! Прямо бы его на козлы… Тьфу! Самъ то что-жь не одвается?

— А онъ, Савишна, въ лавк мундирится, у насъ тутъ гд же, тснота… Перчатки мн сичасъ надть, али когда въ карету сядемъ?

— Для чего-жь ты сичасъ напялишь? Ежели для меня, такъ мн на это наплевать… я тебя во всхъ видахъ видала… Ну, что, раздобылся шляпой?— спросила сваха влетвшаго жениха.

— Далъ съ.. шляпа почти новенькая, только мала немножечко-съ.

— Ну-ка наднь, я погляжу… тьфу! Ровно съ десятилтняго ребенка стащилъ.

— Ничего-съ, я ее растяну-съ…

— Другому доброму вору — все въ пору, а у тебя нту этого счастія! Одвайся ужь скорй, дорогой въ карет шляпу распялишь.

— Сичасъ-съ.

— Все купилъ? И галстукъ, и башмаки, и духовъ?

— Все-съ. Башмаки великолпные-съ… воровать въ нихъ хорошо-съ, не слышно даже шаговъ-съ.

— Бальныя, оттого и хороши, а жилетку съ брюками взялъ на прокатъ?

— Взялъ-съ. Насилу одинъ жидъ далъ-съ… ‘Вы,— говорить, — насажаете на платье разныхъ пятенъ, а потомъ куды я ихъ дну?’ жилетка ничего, въ пору-съ, а вотъ брюки какъ быдто коротеньки.

— Длинне бы взялъ.

— И были у жида, да только ужъ очень длинные-съ, сапогъ даже не видать-съ, словно брюки то изъ земли ростутъ-съ… Жидъ отсовтовалъ: ‘Со стороны,— говоритъ,— видъ глупый, какъ быдто брюки идутъ, а не человкъ’.

— А короче еще хуже.

— Ничего съ, обдерну-съ, и жидъ говоритъ: ‘Вы, говоритъ, ихъ безъ помочей надвайте и все обдергивайте, все обдергивайте…

— Еще супризъ! Ну, какъ тебя не бить, а? Да до того ли теб будетъ, чтобъ ежеминутно брюками заниматься? Ты все вниманіе на невсту долженъ устремить, а не за брюки.

— Ничего-съ, я могу и за то, и на другое.

— Одвайся ужь иди и кажись!— махнула на него сваха.— Молебенъ, кажется, отслужу, только бы мн съ рукъ эту свадьбу сбытъ! Не досыпаю, не додаю изъ-за васъ, лшихъ, прости Господи! Да ежели свадьбу скоро не сыграете я захвораю, истинный Богъ захвораю, потому вс невры вы мн своими невжествами испортили…

— А ты учи, Савишна, — проговорила хозяйка, поднося свах рюмку съ мадерой.— На дорожку хорошо выпить… выкушай!

— Лаской только вы меня своей смягчаете, а то давно бы отъ васъ отказалась!— выпила сваха рюмку и поклонилась хозяйк.— Скоро чтоль, мраморный?

— Готовъ съ… брюки дйствительно съ того-съ… высокопарные-съ…

Женихъ явился совсмъ одтый въ фрачную пару и повернулся для ‘полнаго обозрнія’ налво кругомъ.

— Господи! Уродится же этакое ‘дите’ верстовое! Ни въ город Богданъ, ни въ сел Селифанъ! Ну, на кого ты похожъ въ этихъ брюкахъ? Посмотри, мать родная, полюбуйся на свое дтище кургузое…

— Брюки ничего, коротеньки, такъ это что же?… Ты, Архипушка, одерни ихъ къ низу… еще… еще… да дерни съ Усердіемъ то, авось не разорвешь…

— Нельзя-съ, маменька…

— Одергивай, коли теб мать говоритъ.

— Нельзя съ, потому они, каторжныя, сичасъ изъ подъ жилетки выступятъ… окончаніе имъ въ верху скорое-съ… никакого продолженія нту-съ.

— Ну, вотъ, видишь? Годится онъ въ такомъ вид на обрученіе, али нтъ?

— Коротеньки, коротевьки… Какъ же это ты такъ, Архипушка?

— Да не было больше-съ… то длинные, то короткіе-съ… и жидъ говоритъ, что ростъ у меня совсмъ глупый… Не подъ кадрель жидовскимъ брюкамъ…

— Коротеньки, коротеньки…

— Чего тутъ коротеньки, когда чулки на два вершка видны?… Арлекинъ, а не женихъ, сейчасъ провалиться… брюки черные, башмаки черные и вдругъ блый антрахтъ по ефіопской мод… тьфу!

— Я могу и срые… у меня срые есть-съ…

— Чего срые?

— А чулки-съ… только он шерстяные и съ полосочками…

— Да что ты въ зебры захотлъ для обрученія то? Ахъ, идолъ неотесанный! Нтъ, ты сядь попробуй, сядь, я погляжу, куда твои брюки удутъ…

— Слъ-съ.

— Фокусъ, а не брюки! До колнокъ ухали… тьфу! Сымай, мраморный…

— Да вдь нту другихъ-съ… сренькіе есть…

— Все у тебя, у идола, сренькіе… голову съ меня сняли!

— Савишна, но моему и эти брюки сойдутъ, — замтила хозяйка, — замсто башмаковъ только надо сапоги надть… антрахту то у него видно и не будетъ…

— Надвай ужь сапоги, махнула сваха въ отчаяніи.— Не мучьте меня только, Христа ради. Черти каторжные! Все у нихъ шиворотъ на вывороть, не какъ у людей: то узко, то широко, то длинно, то коротко… тьфу! Одвайтесь скорй, глаза мои на васъ больше не глядятъ!

XIX.

Спустя полчаса, Крутозобовы, крестясь, влзли въ карету въ сопровожденіи свахи и забарабанили по стекламъ. Кучеръ мотнулъ головой и прохался кнутомъ по россинантамъ.

— Давай Богъ путь счастливый!— проговорила сваха, разваливаясь въ карет.— Гршница, люблю я въ каретахъ здить, сидишь себ словно въ комнат и никакого ненастья не чувствуешь: ни снгъ тебя, ни дождь, ни втеръ не проберуіъ.

— На что ужь лучше,— согласилась Крутозобова.— Экипажъ дворянскій.

— По моему, маменька, на лихач лучше прокатиться, — замтилъ женихъ, распяливая руками шляпу.

— Много ты смыслишь, мраморный, ты знай вотъ шляпу то на свой болванъ подгоняй.

— Растягиваю-съ, только, кажется, ни шиша изъ этой операціи не выдетъ съ, мала съ, умный, кажется, господинъ, котораго эта шляна, а голова глупая-съ.

— Не разорви. Архипушка, чужую вещу то.

— Разорвать невозможно-съ… Теперь какъ будто въ пору стала.

— А какъ же ты ее, мраморный, назадъ то отдашь?

— Обнаковенно, съ благодарностью-съ.

— Да вдь она, шляпа то, апосля твоего болвана на носъ ему залзетъ.

— Ничего-съ, я бумажки за кожу подложу, и потомъ она ссть должна, окуну ее въ воду и высушу, въ свой Фасонъ и взойдетъ-съ… Кучеръ то знаетъ, куда хать-съ?

— Сказывала ему, долженъ знать… заикающій онъ, положимъ, и коситъ на дв губерни, но память, кажется, есть… Спросить, впрочемъ, недолго, спрошу сичасъ.

Сваха опустила у дверцы стекло, высунулась наружу и крикнула:

— Эй ты! Кучеръ! Кучеръ!

Кучеръ не откликался и только поминутно подхлестывалъ своихъ россинантовъ, крутившихъ и ушами, и хвостами.

— Тьфу! И глухой притомъ! Селифа-анъ! Кучеръ! Глухарь мраморный!

Глухарь въ отвтъ взмахнулъ кнутомъ и концомъ угодилъ свах по носу.

Сваха взвизгнула и юркнула въ карету.

— Вытянулъ таки, идолъ каменный! Да какъ больно създилъ то… Мраморная, погляди, чай, рубецъ выступилъ.

— Ничего не видать, Савишна, да и съ чего рубцу быть, чуть-чуть задлъ.

— Тебя бы, мать моя, такъ вытянуть, у меня зеленые огни изъ глазъ посыпались… Глухаго, совсмъ глухаго кучера намъ подсунули…

— Да какъ же ты не видала, когда его брала?

— Да что же я докторъ, что ли, чтобъ его свидтельствовать? Не на вкъ, чай, брала, на одинъ вечеръ… Архипъ Семенычъ, у тебя голосъ то помоложе, скричи ему, можетъ, и услышитъ каторжный.

— Сичасъ-съ, вы только пересядьте на мое мсто, а то мн несподручно-съ.

— Да какъ же я пересяду, умная голова? Потолокъ низкій и простору никакого.

— Перекатитесь…

— Катайся самъ, а я стара для твоей имнастики… Кричи кучеру!

— Ужь очень неспособно-съ, между прочимъ, попробую-съ съ маменькиной стороны, чтобъ васъ не безпокоить.

— Хоть съ бабушкиной, только спроси у этого дурака: запомнилъ-ли онъ адресъ?

Женихъ высунулся изъ окна и крикнулъ:

— Кучеръ съ!… Кучеръ-съ!

— А ты погромче, навязали же глухого лшаго намъ на шею. Кричи!

— Кучеръ-съ!— кричалъ тотъ,— гужедъ-съ!

— Да ты высунься подальше, — посовтовала мать,— онъ и услышитъ.

Женихъ ‘высунулся подальше’ и, потерявъ балансъ, похалъ къ низу.

Ноги его, задвъ сапогами физіономію свахи, въ одинъ моментъ очутились у потолка кареты.

— Держите-съ, погибаю!— крикнулъ онъ отчаянно, хватаясь за подножку кареты

Мать съ отцомъ схватили ноги злосчастнаго жениха и пригнули ихъ себ на колни.

— Тьфу!— выругалась сваха, барабаня неистово по переплету переднихъ стеколъ, — шагу онъ не можетъ безъ приключеніевъ… Мраморный, стой! Стой, теб говорятъ, сдокъ наружи болтается!

— Стой! Стой!— кричали въ свою очередь

Крутозобовы, не выпуская изъ рукъ жениховскихъ ногъ.

— Спасите-съ, тятенька! маменька!— оралъ женихъ, тщетно стараясь выпрямиться.

Кучеръ, наконецъ, услыхалъ стукъ и крикъ и остановилъ лошадей.

— Да ты чтожь его, лшій нечесаный, лупишь-то?— выскочила сваха изъ кареты, — теб кричатъ, стучатъ, а ты и въ усъ не дуешь, мраморный?

— Ло… ло… ло…— началъ тотъ.

— Говори, что хочешь, только стой на мст… Мраморный, висишь?— справилась она у жениха, обгая кругомъ кареты.

— Висю-съ…

— И какъ тебя это нечистый угораздилъ перевситься? То ись куды съ тобой ни подешь, безпремнно какой нибудь сужетъ выкинешь. Кучеръ, ты бы слзъ съ козелъ, да подсобилъ мн сдока въ карету впихнуть.

— Ка…ка…ка…кого?

— Ослпъ, что-ль? Видишь, перегнулся пополамъ и на манеръ блья на верейк болтается

— Не…не.. мо-о…гу…ло…ло…ша..

— Ахъ, чтобъ тебя на три части разорвало съ твоимъ языкомъ! Одна ужъ попробую. Давай руки, выпрямляйся теперь, выпрямляйся, вотъ такъ, мраморный, а вы что-жь тамъ спите въ карет-то? Тащите его въ нутро за ноги. Ну? Дергайте, тьфу! Да, дергайте же, лшіе, прости Господи!

— Ничего не выходитъ — отозвался самъ, — застрялъ на желудк.

— Я драмъ чувствую, что застрялъ съ,— жалобно проговорилъ женихъ, держась за сваху.— Окна тоже, черти, длаютъ-съ,— для ущемленія сдоковъ-съ.

— Счастье уже твое такое дурацкое… Куда носъ ни сунешь, везд застрянешь!… Что, не идетъ въ нутро?

— Никакимъ манеромъ, Савишна, — отвтила сама,— нужно же быть грху… Господи!

— Тятенька-съ, ломайте окно-съ… не могуже я весь вкъ въ такомъ положеніи.

— Постой, сломать недолго, да толку изъ этого, акромя убытку, не выйдетъ ничего… пусти мои руки.

— Вы куда-съ? Не пущу-съ!

— Вонъ тамъ, словно, городовой вдали ходитъ, позову его на помощь… И въ переулокъ-то глухой захали, ни одной живой души нту… повиси, мраморный, чуточку, покеда я за нимъ сбгаю.

— Я и такъ до сыта навислся-съ… даже въ голову ударило-съ…

— На дв минуты только… Авось ужь не графъ какой, можешь повисть еще малость.

— Не могу-съ… навислся-съ…

— Тьфу! Городовой! Го-ро-до-во-о-ой!— затянула сваха,— кучеръ, кричи, мраморный, городоваго…

— Го-го-го-го…

— До свта преставленія онъ его не докличется! Мраморная, вылзай изъ кареты и бги за городовымъ… Ну, что еслибъ тебя невста въ такомъ положеніи увидала, ни за чтобы замужъ не пошла… срамота!. Женихъ и вдругъ въ окн кареты завязъ…

— Я не виноватъ-съ… потому окно узенькое съ… тутъ всякій можетъ погибнуть-съ…

— А ты, какъ подешь внчаться, изъ окна не высовывайся, а то никакой свадьбы не выдеть… Постой, городовой сюда бжитъ… Кавалеръ, а кавалеръ!— крикнула она подбжавшему городовому.

— Что прикажете?

— Несчастіе махонькое у насъ случилось, мраморный… Молодой человкъ въ окн завязъ… высунулся изъ него, чтобы кучеру сказать, да съ большаго ума и перевсился — ослобонить теперича его надо.

— Ужь сдлайте милость, кавалеръ, — крикнули изъ кареты Крутозобовы, — ослобоните!

— Сію минуту. Назадъ его прикажете запихать?

— Назадъ онъ не идетъ, каторжный… пихала уже я его.

— Я назадъ не могу-съ, — перешелъ женихъ изъ объятій свахи въ объятія городоваго,— не иду-съ…

— То-то вотъ, каши за обдомъ не надо было сть… Нажрался, вотъ теперь и торчи въ окн въ наказаніе…

— Я его впередъ тащить буду.

— Тащи, мраморный, тащи… Куда хочешь тащи, только ослободи отъ заключенія.

— Разъ… два… идетъ, что-ль?— справился городовой.

— Идетъ, идетъ!— раздались радостно голоса въ карет.— Слава Теб, Господи!

— Я самъ чувствую, какъ иду-съ,— замтилъ женихъ, котораго городовой дернулъ еще разъ и поставилъ на мостовую.

— Спасибо теб, кавалеръ, даже большое французское мерси. Медаль бы теб за спасеніе погибающихъ слдовало за это. Ну, а ты что же ротъ то разинулъ?— крикнула сваха на жениха, — отмерси кавалеру, да и ползай въ карету.

— Со мной несчастіе съ, сичасъ только вспомнилъ-съ, шляпу то, вдь я потерялъ съ.

— Тьфу! Часъ отъ часу не легче! Голову съ меня сымутъ непутевые, ну, бги, ищи скорй, пока кто не поднялъ.

Женихъ бросился вдоль переулка. Сваха потрясла руку ‘спасителю’ и залзла въ карету.

— Шляпу вашъ балбесъ потерялъ,—доложила она родителямъ.

— Да какъ не потерять, Савишна? Минутъ съ десять чай внизъ головой вислъ.

— Ну, а поднялъ ежели кто? Какъ мы его на балъ-то съ непокрытою головой привеземъ? Ну, будь еще онъ женскаго полу — дло десятое, можно и раскрымши, а то женихъ вдь?

— Гд-нибудь по дорог купимъ, теперь магазины еще открыты.

— Когда меня нелегкая только развяжетъ съ вами, всю нутренность мою наизнанку выворотили.

— Случай такой, Савишна, вышелъ.

— У него все случаи! Но найдетъ онъ шляпу, помяните мое слово — не найдетъ.

— А можетъ быть, Богъ дастъ, и найдетъ.

— Рази долго ее поднять? Мужикъ подыметъ — въ кабак пропьетъ, баба найдетъ — кошк для спанья домой снесетъ. Ахъ, и забыла я совсмъ кучера то нашего спросить. Эй, мраморный! Кнутъ дурацкій!— вылзла сваха изъ кареты, — адресъ-то теб извстенъ, куда хать?

— Зна… зна… ю…

— И чудесно, только ты къ шляпному магазину зазжай, какъ увидишь шляпу на окн, такъ и остановись: потерялъ, который повсившій-то…

— Слу… слу… слушаю…

— Ну, вотъ… да ты, мраморный, глухъ, я вижу?

— Н… нтъ… къ по… по… по… го… д за… за… кла… ды… ды…

— А ты не закладывай, вернемся домой, вдребезги напейся, слова не скажу.

— Ва… ваетъ у… уши!— закончилъ кучеръ.

— Уши закладываетъ? Это и со мной, мраморный, часто бываетъ, это ничего, за галстукъ только, сдлай милость, не закладывай.

— Хо… хо… хо… хо…

— Хорошо и чудесно. Не разговаривай много, простудишься, а вонъ и женишокъ мой ошаллый бжитъ. Нашелъ, что-ль, голову-то?

— Нтъ-съ, пропала-съ.

— Я это и безъ тебя знала, садись скорй въ карету, а то опоздаемъ, мраморный!

Женихъ съ свахой влзли въ карету, карета тронулась.

— Не столько шляпы жаль, сколько непріятно, что она чужая,— заговорила сама,— какъ съ хозяиномъ теперича раздлаешься?

— Новую ему купимъ, только и всего,— отвтилъ самъ.— Подыми стекло-то, башку простудишь.

— Ничего тятенька-съ, она у меня здоровая.

— Да ужь на что здорове, весь корпусъ перетянула, свинцомъ она у тебя, я вижу, налита, не голова, а свинчатка.

— Какую ужь Богъ далъ, замтилъ самъ,— и съ этой проживетъ.

— Извстно, перемнить теперь невозможно. А ты нонче какъ можно нжне съ невстой-то будь, чтобъ вс гости видли, какъ ты ее обожаешь.

— Это вы насчетъ улыбки-съ?

— И насчетъ улыбки, и насчетъ хорошихъ словъ. Эхъ, забыла я теб книжку принесть. Великолпная книжка, на Никольской ее за полтинникъ купила, въ ней вс куплименты пропечатаны, которые кавалеръ долженъ двиц говорить.

— Я и безъ книжки-съ ничего-съ.

— То-то вотъ, что ты ничего, а тамъ всякое обращеніе прописано и даже въ которомъ мст вздохнуть указано. Я тебя хорошо знаю, ты сперва вздохнешь, а потомъ невст слово: ‘ахъ, какъ вы мн ндравитесь!’ А въ книжк все по благородному, шиворота навыворотъ, сперва кавалеръ пуститъ: ‘ахъ, какъ я пламеню отъ вашихъ взглядовъ’, а потомъ ужь вздохнетъ, какъ будто ему и всамдл отъ двицы жарко стало…

— Это все равно-съ. Я могу, пожалуй, и апосля вздыхать, для меня никакого разсчету въ этомъ нту-съ.

— Вздохи-то вздохами,— прервалъ ихъ разговоръ самъ, — а только по настоящему, по христіанскому нонче бы половину приданныхъ денегъ получить надо.

— У тебя все деньги, мраморный, на ум! Можетъ, и отдадутъ, а не отдадутъ — подождешь, деньги врныя.

— Такъ-то, такъ, Савишна, а все-таки оно какъ будто спокойне, какъ задатокъ-то получишь, право, много спокойне.

— Да ты что же ихъ за жуликовъ считаешь, а?

— Ни за кого я ихъ не считаю, а порядокъ соблюдаю.

— Ну, ты этотъ свой порядокъ и держи въ своей лавк, а въ чужой монастырь съ своимъ уставомъ не суйся: дадутъ — хорошо, не дадутъ — не проси.

— Я тебя хотлъ просить, чтобъ ты намекнула, дескать, положеніе у ихъ такое… Тебя учить нечего, между прочимъ, сама всякія убдительныя слова знаешь.

— Учить меня дйствительно нечего, потому и пословица говоритъ, что ученаго учить только портить, но только говорить я имъ не стану: неблагородно это, мраморный, какъ будто ты сумлваешься въ ихъ…

— Да ты такъ какъ нибудь, обинякомъ…

— И обинякомъ не могу, потому меня разъ за такой обинякъ съ третьяго этажа сверзили, какъ жива осталась, удивляться надо. Авось сами догадаются, а не догадаются — наканун свадьбы вмст съ приданымъ отдадутъ.

— Я ужь, Савишна, на тебя надюсь…

— Да ужь будь покоенъ, мраморный, знаю, съ кмъ дло имю… Люди благородные, тысячныхъ скакуновъ жениху дарятъ и вдругъ я ихъ словомъ огорчу.

— Тятенька-съ, я могу самъ невст намекнуть-съ на сей предметъ…

— Не смй, все дло испортишь… Она на тебя, какъ на сплый арбузъ будетъ глядть, а ты ей: пожалте деньги!

— Зачмъ же такъ грубо съ?.. Я могу издалека-съ… дескать, у меня одинъ товарищъ былъ, которому не дали на благословеньи половину-съ, онъ и отказаася отъ невсты… но только я не такой-съ, изъ-за такихъ пустяковъ отъ васъ не откажусь-съ.

— Ну, и дуракъ! Ну, и орясина! Да кто-жь такіе анекдоты барышнямъ разсказываетъ? Она пойдетъ сичасъ, да отцу и бухнетъ…

— Не о чемъ бухать-съ…

— Дура, думаешь, не пойметъ, для какого рожна ты ей алигорію запустилъ? Не смй даже и заикаться объ этомъ… и скакуна отберутъ, и меня съ тобой въ три шеи проводятъ… Жди отъ ихъ сигналу, а самъ въ карманъ не лзь…

— Мн все одно-съ, я могу и пропустить оный анекдотъ-съ.

— И умно сдлаешь. А ежели теб невста поднесетъ деньги, — все можетъ случиться, что они ваши обычаи и знаютъ.— такъ ты не вздумай ихъ считать.

— Какъ же безъ счету-съ? Можетъ, даже фальшивыя которыя попадутся: у насъ на двор одинъ женился, такъ ему тесть три четвертныхъ всучилъ, пошелъ онъ къ нему на другой день обмнять, а тотъ: это, говоритъ, не мои, мои вс настоящіе! Жуликъ-съ!

— Ну, вотъ возьмите его, дурака! Голову онъ съ меня сыметъ. Не смй считать, а положи довольно неглиже въ карманъ и невсту въ ручку.

— Тятенька, не считать-съ?

— Ежели Савишна говоритъ не надо, з(точитъ не считай, авось не обочтутъ.

— Да не нарочно, тятенька, а просчитается и замсто десяти-то ‘отельныхъ въ тыщу только девять положитъ-съ?

— Постойте, никакъ мы, наконецъ, на большую улицу выхали? На большую и есть, глядите по сторонамъ, нтъ-ли гд шляпнаго магазина… Экъ вдь лупитъ какъ, глухарь косвоязычный, ровно за пожаръ! Тише, мраморный, тише теб говорятъ, такимъ манеромъ съ тобой и шляпный магазинъ проворонишь

Изъ-за угла большаго дома показался загонъ конки, кучеръ котораго звонилъ, не переставая.

— Мраморные, да онъ, каторжный, насъ подъ вагонъ угодитъ!— всполошилась сваха.— Стой, кучеръ! Стой, теб говорятъ, конка идетъ!… Ахъ. лшій косой! Не видитъ онъ конку-то, ей-Богу не видитъ, потому лвый глазъ у него на правый бокъ сшибленъ. Стой, морда твоя подкаретная!…

Кучеръ потянулъ возжи, но было уже поздно: дышло вагона съ трескомъ въхало въ карету и подняло къ верху крышу.

Сдоки взвизгнули и какъ горохъ высыпались на мостовую.

— Идолъ косоглазый!— вышла изъ себя сваха.— Налетлъ таки на дышлу! Тьфу!

Кучера сцпились ругаться. Собралась толпа, чвился городовой.

— Мраморные, утекайте поскоре,— шепнула сваха Крутозобовымъ, — а то замсто благословенья мы въ участокъ попадемъ.

Потерпвшіе крушеніе вышли изъ толпы и кликнули извощиковъ.

— Тятенька-съ, какъ же я безъ шляпы-съ.— проговорилъ женихъ.

— Платкомъ носовымъ накройся, авось въ бабьемъ парат до магазина-то можешь.

Женихъ накрылся платкомъ и ползъ въ пролетку вслдъ за отцомъ.

— Помрешь съ ними, просто безо всякаго покаянія помрешь!— бормотала сваха, залзая въ другую пролетку и тыча кулакомъ въ спину извощика.— Пошелъ! Разинулъ ротъ на происшествіе-то глупое… Ты не косой?

— Богъ миловалъ,— отвтилъ возница.

— Ну, слава Теб, Господи, авось теперь безъ анекдотовъ додемъ… Пошелъ, мраморный!

Пролетки покатились.

XX.

Не смотря на дорожныя приключенія, Крутозобовы и сваха пріхали на ‘сговоръ’ вовремя.

Балъ прошелъ сравнительно благополучно. Невста сіяла, а женихъ занимался боле брюками, поминутно всползавшими къ верху, чмъ невстой.

Старики, съ общаго совта, ршили назначить свадьбу ровно черезъ недлю.

— И отличное дло,— обрадовалась сваха,— женихъ съ невстой на столько теперича влюбимши другъ въ дружку, что канитель тянуть не къ чему… Обсоюзилъ ихъ и къ сторон: живите, молъ, мраморные!…

Отецъ жениха на другой же день утромъ прислалъ Архипушку за свахой. Сваха только что встала и по случаю вчерашняго ‘сговора’ охала и пила огуречный разсолъ.

Увидавъ жениха, она встревожилась и чуть не подавилась разсоломъ.

— Что случилось?— бросилась она къ нему на встрчу.

— Ничего-съ… особеннаго-съ…

— А неособеннаго то что?

— И неособеннаго ничего съ… вообще слава Богу-съ…

— Тьфу! Такъ какого-же ты рожна меня пугаешь? Я думала, отъ невсты теб какую ни на есть загвоздку прислали… Садись!

— Некогда-съ… тятенька веллъ взять васъ и привезти къ себ-съ.

— Для чего?

— Не знаю-съ… Слышалъ я мелькомъ отъ маменьки, что быдто для совту… Насчетъ то ись свадьбы…

— Понимаю. Я сичасъ! И трудно мн хать, сотому въ голов чистая канализація происходитъ отъ вчерашняго угощенія, а поду…

Спустя часъ она уже входила въ квартиру Крутозобовыхъ и крестилась на иконы. Сама послала за хозяиномъ ‘въ лавку и предложила свах чаю.

— Квасу-бы лучше, потому все нутро посл балу пылаетъ.

— И квасу можно. Да ты садись, Савишна. А мы за тобой для чего послали? Сичасъ посл свадьбы балъ надо устраивать, а какъ его устроить — неизвстно.. Квартера у насъ махонькая.

— Да ты ошалла, мать моя, гд же это у васъ тутъ балы разводить?… Домъ надо снять…

— Вотъ и самъ говорить, что домъ, а я такъ думаю, что это дорого…

— Даромъ для васъ никто ничего не дастъ. Сынъ то одинъ, можно и растрястись для него.

— А я хотла на двор у жильцовъ… Да вотъ и самъ пришелъ, толкуй съ нимъ…

— Савишн почтеніе!— проговорилъ тотъ, здороваясь со свахой.

— Здравствуй, мраморный… Голова-то у тебя посл вчерашняго какъ?

— Затмніе махонькое есть.

— У меня тоже… Угощать умютъ: и не услышишь, какъ голову потеряешь.

— Пройдетъ, — безъ затмнія свадьбы не бываетъ. А я за тобой, Савишна, вотъ зачмъ: предполагалъ я Архипкину свадьбу сыграть скромно, повнчать ихъ, да и отправить куда-нибудь сутокъ на трое.

— Это куды же ты ихъ на трое сутокъ хотлъ? Въ ‘Титы’, что-ль? Такъ и въ т, сказываютъ, нонче мировые меньше какъ на пятеро сутокъ не сажаютъ.

— Ну, вотъ въ ‘Титы’! Въ прогулку хотлъ, до Рязани, что-ль, али до Смоленска. Нонче это у ристократовъ въ мод: перевнчаютъ, да и отправятъ молодыхъ за границу.

— Такъ вдь то за границу, а ты ихъ въ Рязань хочешь сплавить. Чего они въ твоей Рязани не видали, скажи пожалуйста?

— Ну, вотъ и сватъ то же самое говоритъ, и такое у нихъ желаніе, чтобъ я балъ сдлалъ

— Безпремнно балъ. Обожаю я балы и посидишь, и поговоришь, и выпьешь, и закусишь, и, глядишь, новыхъ кліентовъ подцпишь.

— Теб хорошо говорить, а во что эта музыка мн въдетъ, скажи!

— Въ первый и въ послдній разъ, чай, сына то женить.

— Ну, еще это неизвстно. Попадется бабенка дохлая, глядишь, и помретъ

— Да теб чего печалиться? Другую невсту найдемъ, не дадимъ молодому человку зря убиваться

— Другая жена — другіе расходы.

— Другое и приданое, а ты ужь не сквалыжничай, длай балъ на славу, и себя, и меня не страми. я тебя вотъ какъ расписываю: и доброта то у тебя, и тароватость.

— Теб чужихъ денегъ не жаль.

— А ты чего чужихъ жалешь? Не свои, чай, затратишь, а невстины. Они вчера какой вечерь закатили, а ты еще лучше нарови.

— Домъ надо нанимать.

— Тутъ у насъ на Замоскворчьи домовъ сколько хочешь, только я теб самому не совтую сымать, дороже обойдется, а сдай ты всю эту канитель кондитеру, пущай возьметъ почемъ съ персоны и чтобъ все его было: и домъ, и музыка, и ужинъ, и инералъ, и плясунъ.

— Какой инералъ?

— А свадебный, для ифекту, инерада съ прокату берутъ. Какая ужь это свадьба безъ инерала!

— Всамдлишнаго?

— Извстно, не маргариноваго. Маргариновыхъ то я теб десятка два пригоню, да что изъ ихъ толку го? Ни фасону настоящаго, ни аплонбы.

— Плонба то у нихъ для чего же? Заграничные, они, стало быть?

— Не плонба, а аплонба. Коли не понимаешь хорошихъ словъ, такъ молчи лучше. Аплонба это все одно, что видъ. Понялъ?

— Понялъ, пачпортъ, то ись.

— Ну, вотъ и толкуй съ тобой до завтрева! Не пачпоргъ, а видъ изъ себя этакой, устрашающій, въ трепетъ приводящій, понялъ?

— Теперича все понялъ… Ежели кто забуянитъ, али напьется, сверхъ онаго, такъ ему сичасъ инерала для устрашенія… Это ничего, по моему, даже политичне…

— У васъ, чертей, все политично, а какъ зачнете что варганить, ни шиша путнаго не выходить Про плясуна, смотри, не забудь кондитеру на носу зарубить, да чтобъ настоящаго досталъ, который трезвенный и всякое колно завсегда можетъ, артиста всамдлишнаго изъ балету чтобъ предоставилъ, съ ручательствомъ.

— Это изъ какого же балету, Саяишна?— спросила хозяйка.

— А изъ такого, мать моя, котораго ты не понимаешь. Балетъ то въ Большомъ кіятр видала?

— Это которые ногами разговариваютъ? Разъ, гршница, на масляниц видла. Купили мы съ имъ у барышника билеты, думали, что тамъ насчетъ пнія представленіе будетъ, ань вышелъ ножной разговоръ. Ничего, по моему, хорошаго нту, одна предосудительность, она ногой дрыгнетъ, а онъ сичасъ на колнки и руки къ сердцу прижметъ — извстно, дуракъ! Да ежели бы я такъ ногой дрыгнула, такъ меня бы мужъ до полусмерти избилъ!

— Дикіе вы люди и больше ничего!— махнула рукой сваха.— Никакого вы представленія понять не можете. Ты думаешь, она ногой то спроста дрыгаетъ?

— Какое ужь тутъ спроста, чуть было ему, мужчин то, по носу не задла.

— Не понимаешь ты балетнаго разговору, а танцорку осуждаешь. По твоему, она его по носу създила, а по балетному, можетъ, она насчетъ браку законнаго согласилась.

— Это ногой то?

— Да, вдь, въ балет, мать моя, завсегда замсто языка ноги дйствуютъ. Ты языкомъ, а балетчицы ногами, всякій по своему кормится… Изъ балету, скажи, чтобы былъ, а то онъ найметъ какого-нибудь фабричнаго за три цлковыхъ и акромя конфуза никакого удовольствія не выйдетъ.

— Это можно-съ. Извстно, сдать одному подрядъ на все много спокойне.

— Да еще какъ спокойне то, мраморный. Онъ то, кондитеръ, человкъ ко всему привычный и все знаетъ, а ты, глядишь, какое-нибудь обстоятельство изъ виду и упустишь. Правильно?

— Весьма даже правильно-съ.

— Такъ ты его такъ и ряди, чтобъ всякая парадность съ его стороны была, а твои только деньги…

— Сколько же ему давать за это, какъ ты думаешь?

— Рядись съ персоны. Сколько теб на персону денегъ не жалко?

— Да, вдь, какія, Савишна, персоны будутъ на другую персону и двугривеннаго жаль.. Мою тетушку Арину Степановну хотя бы взять ядъ, а не баба… все но ниточк разберетъ и кажнаго ядомъ своимъ зминымъ пропитаетъ… я-бы кнутомъ ее, замсто угощенья. Какая это персона? Просто швабра!

— На свадьб персонъ не разбираютъ. пріятная-ли теб персона пришла, али не пріятная — всхъ принимай съ радушіемъ… такое ужь правило заведено… много-ли у тебя народу будетъ?

— Да съ нашей стороны больше десяти человкъ не будетъ, много пятнадцать, а съ ихней человкъ восемьдесятъ… по крайней мр, вчера такъ сватъ сказалъ — и откуда онъ наберетъ такую прорву?

— Знакомство обширное. У тебя сичасъ какое знакомство: мучникъ да квасникъ, а у ихъ, что ни знакомый, то алистократъ.

— Платить-то за ихъ я почему долженъ?

— Тьфу! То есть такого сквалыги, какъ ты, мраморный, я и не видывала… Надо вдь раскошелиться, али нтъ?

— Да ужь приходится, видно!— развелъ руками хозяинъ,— и не хотлось-бы, да партію такую беремъ.

— Вотъ, то-то и есть… и пословица говоритъ: по одежк протягивай ножки, взялъ хорошую одежку и тяни длинне ножку… не какую нибудь вольнодумную берешь, а десятитыщную!

— Съ этой досятитыщной-то, видно, вс тыщи ухлопаешь,— вздохнулъ тотъ,— гд бы цлковый истратилъ, а тутъ десять… Теб, вотъ, сичасъ шелковое платье подай… а зачмъ теб шелковое, спрашивается? Капрызъ одинъ,

— Какъ зачмъ?

— Совсмъ ни къ чему… у тебя шелковое есть для параду, а помрешь — все одно въ саванъ однутъ, и останется мое платье не надванное.

— Тьфу! типунъ теб на языкъ! Что ты меня хоронишь-то, мраморный?

— Не хороню, а про расходы говорю. Мн плевать, живи сколько влзетъ, а только зря это все… и балы, и домъ, и…

— А теб бы свадьбу то за три цлковыхъ сдлать? Уменъ, ахъ, уменъ, и дуракъ… Ей-Богу дуракъ… Да нонче ца три цлковыхъ и старуху не повнчаешь, а не токмо что десятитыщную.

— Я не говорю этого, а жалко… зря это все… Такъ ты думаешь, Савишна, все кондитеру сдать?

— Все сдавай въ одн руки, большая развязка для тебя будетъ.

— Самъ думаю, что такъ много вроятне будетъ… А у насъ тутъ на двор и кондитеръ живетъ, повидимости, человкъ правильный: жену каждый день бьетъ. Не позвать ли его для статистики?

— Это что же за статистика такая?

— Мужское это слово, Савишна, и женщины его понимать не должны.

— Посылай… Ежели мужчина онъ въ своей современности, такъ мы его сичасъ и законтрактуемъ.

XXI.

Хозяинъ отправилъ сына за кондитеромъ. Кондитеръ былъ дома и не заставилъ себя долго ждать. Не прошло и пяти минутъ, какъ онъ явился къ Крутозобовымъ. Это былъ очень длинный и очень бритый человкъ, лтъ пятидесяти, съ очень жиденькими бачками на манеръ запятыхъ.

Кондитеръ молча протянулъ руку хозяину, хозяйк, свах и затмъ, не дожидаясь приглашеній, слъ на стулъ, придвинулъ его весьма ршительно къ столу и спросилъ, ни къ кому особенно не обращаясь:

— Поминки или свадьба-съ?

— Какія поминки? Свадьба у насъ,— проговорилъ хозяинъ, Аммосъ еодорычь васъ, кажется?…

— еофилакгычъ, но вы на это не обращайте вниманія, потому меня для краткости времени зовутъ едорычемъ. Чмъ могу служить-съ?

Кондитеръ улыбнулся и обвелъ присутствующихъ величавымъ взглядомъ, который такъ и говорилъ: ‘Если я вамъ не заслужу, такъ другаго кондитера во всемъ свт не найдете’.

— А вотъ видишь ли, мраморный, какое у насъ дло, — заговорила сваха, — свадьба сичасъ у насъ.

— Такъ-съ. Дочку выдаете или сынка жените съ?

— Сына женимъ, не моего собственнаго, а вотъ ихняго,— ткнула сваха пальцемъ сперва на хозяина, а потомъ на хозяйку.— И нужно намъ балъ и вечерній столъ, какъ говорится, устроить.

— Пріятно слышать-съ.

— Ну, такъ вотъ ты намъ и скажи, чмъ ты можешь насъ удивить?

Кондитеръ нахмурился, надулъ щеки и затмъ, перекосивъ ротъ, выпустилъ воздухъ изо рта.

— Всмъ могу-съ, — произнесъ онъ, закрывая глаза.— Все зависитъ отъ цны.

— Намъ главное подешевле, — поспшилъ хозяинъ, почесывая въ затылк.— Потому не Богъ знаетъ, какую мечту беремъ, а другое дло, чтобъ не осудили.

— Десятитыщную берутъ!— не утерпла сваха.— Нешто для ихъ этакое приданое!

— Савишна, у всякаго свои понятія на счетъ этого, а господину кондитеру все одно-съ, что мы за невстой десять тыщъ беремъ, что, ничего.

— Все равно-съ,— мотнулъ головой кондитеръ, — хотя вникать въ обстоятельства мы должны завсегда. Обдъ у васъ будетъ или балъ съ ужиномъ?

— Балъ съ ужиномъ.

— Только ты, мраморный, такой балъ завинти, чтобъ всмъ въ носъ бросилось.

— Возможно-съ… ‘Эрмитажу’ можемъ носъ утереть-съ…

— А ты, Савишна, помолчи… Сынъ, который сичасъ для союза обрученъ, нашъ собственный, слдовательно, я ему отецъ и хозяинъ…

— Молчу, молчу…

— Такъ вотъ-съ… Я ужь, ежели дло подойдетъ, все на васъ все ваше-съ…

— Понимаю съ… только вотъ насчетъ дрогъ, вы ужь сами потрудитесь въ Александровскую бюру-съ обратиться…

— Намъ дроги не нужны…

— Виноватъ-съ!… Сбился-съ!… Врите-ли, дв недли важный день то похороны, то поминки, то похороны, то годовщинки… просто разучился внчать-съ!… У меня сичасъ поваръ такъ на покойникахъ руку набилъ, что никакого у него маіонезу не выйдетъ… пардонъ-съ…

— Ничего съ… это бываетъ… все хоронишь, все хоронишь и вдругъ свадьба.

— Врно,— заключила сваха,— я иной на кладбище попаду, начну читать надгробныя надписи и заплачу та двицей умерла, тотъ — холостымъ… Господи, думаю, сколько кліентовъ изъ моихъ рукъ вывернулось!

— Такъ вы желаете, чтобы все мое быпо-съ?— проговорилъ кондитеръ.

— Да-съ. И домъ, и музыка, и инералъ, и плясунъ, и ужинъ… вобче весь комплетъ… Песочкомъ ежели гд посыпать, такъ и песочекъ вашъ…

— Можно-съ, противъ дома Кузина ничего не имете-съ?

— Ничего… это ужь отъ васъ зависяще…

— Отлично-съ, музыку мы сичасъ состряпаемъ изъ шестнадцати музыкантовъ. Достаточно-съ?

— Я, право, не знаю-съ. Въ музык я никакого понятія.

— Подсыпь, троечку, подсыпь для гриму, ифекту черезъ эсто больше, — замтила сваха.

— Подсыпать ничего не значитъ, все дло въ цн-съ, у меня сичасъ музыкантъ все отборный. Чисто свжій грецкій орхъ-съ, и трезвость въ морд, и лепертуаръ самый пупулярный.

— Сволончель хорошую, мраморный, пусти.

— Будьте покойны-съ, ни одного инструмента не упустимъ, для ансамблю-съ мы вс мышиныя норки обшаримъ, а настоящаго артиста достанемъ,— все дло въ цн съ.

— Это врно. Кто чего стоитъ, такъ и потрафляешь.

— Вино ваше будетъ съ? Или мн все сдадите на аккордъ-съ?

— Извстно, на твой хохордъ лучше, ну гд ему съ виномъ путаться?

— Оно, конечно, путаться не стоитъ, — согласился кондитеръ.— На сколько персонъ вы предполагаете балъ устроить-съ?

— На сто, такъ думаю.

— Можно-съ. Количество, собственно говоря, плевое, но можно-съ.

Кондитеръ вздохнулъ почему то и снова закрылъ глаза.

— Чтобъ все на ристократическую ногу было, меньше двухъ красныхъ съ персонъ взять нельзя!— проговорилъ, наконецъ, кондитеръ, обводя хозяевъ веселымъ взглядомъ.

У Крутозобова отъ такой цны даже затылокъ вспыхнулъ заревомъ пожара.

— Тоись это какъ-съ,— спросилъ онъ, испуганно смотря на кондитера,— дв красныхъ?

— Тоись двадцать рублевъ,— отвтилъ тотъ, играя часовою цпочкой.

— Нтъ, ужь это того-съ… черезчуръ даже, по моему взгляду… помилуйте-съ… какая же это персона на два красныхъ билета брюхомъ можетъ угощенія унести? Которые по недл не жрамши, и т на смерть перелопаться могутъ за половину.

— Ну, что ты понимаешь,— замтила сваха,— персона — персон розь… да въ другую персону я теб на парей полдюжины бутылокъ шипучки волью и она все персоной останется…

— Позвольте, Савишна… извстно, вамъ чужихъ денегъ не жаль, но только, по моему взгляду, это черезчуръ-съ… да я вамъ за три цлковыхъ любаго домоваго извощика въ гробъ уложу безъ всякаго дыханія, а вы вдругъ дв красненькихъ…

— Извините, многоуважаемый,— съ ласковою улыбкой подвинулся къ хозяину кондитеръ,— вы все на утробу уповаете, такъ сказать, всю цну на брюхо персоны кладете-съ… а наемъ дома-съ? а музыканты-съ? А имиралъ-съ? А танцоръ-съ? А офиціанты-съ? А мебель-съ? А сервировка-съ?

— Видишь, сколько расходовъ, а ты все на брюхо гостей валишь. Извстно, гость, какого ты ни возьми, на дв красныхъ ни въ жисти не слопаетъ, а ты расходы учти.

— Расходы что же-съ, — неувренно протестовалъ хозяинъ, припертый аргументами кондитера и свахи къ стн,— расходы не ахти что-съ…

— Какъ, не ахти что…

— Савишна, дозвольте лучше господину кондитеру Аммосу едорычу…

— Съ удовольствіемъ-съ… первый разрядъ: домъ… триста цлковыхъ съ освщеніемъ.

— Это за одинъ вечеръ то?

— А теб, мраморный, на годъ бы за эту цну?

— Страсть какія деньги жарятъ.

— Съ васъ даже дороже возьмутъ. Дальше оркестръ музыки, пятнадцать человкъ по синенькой — семьдесятъ пять цлковыхъ, да дилижеру красненькую, итого подъ сотню-съ.

— Подешевле бы какъ,— почесалъ въ затылк Крутозобовъ.

— Можно-съ, только за дешеваго музыканта я не отвчаю-съ, дешевый оркестръ перепьется даже до ужина-съ и вс оперы заразъ портить начнетъ.

— Ты такихъ музыкантовъ бери, чтобъ ос во фракахъ были. Недавно я на свадьб была, такъ вся музыка во фрачномъ одяніи пилила.

— Фракъ что-съ! У важнаго музыканта, дорогой ли онъ, или дешевый, не свой, такъ чужой фракъ есть, а разница въ поведеніи и игр-съ: дорогой музыкантъ и лепертуаръ держитъ модный, и пьетъ въ мру… хватитъ для фантазіи и никакой оперы не испортитъ.

— Придется, видно, отецъ, хорошихъ брать,— замтила хозяйка.

— Безпремнно хорошихъ. На музык экономить не слдъ. Четверную съэкономишь, а на сотенную неудовольствія получишь. Прошлымъ мясодомъ я одну свадебку длалъ, такъ хозяева тоже надумали на музык сэкономить… срамъ одинъ и вышелъ-съ… вс инструменты польку лупятъ, а флейта вдругъ Изъ ‘Демона’… ‘Не плачь, дитя’-съ! Насосалась, значитъ и загрустила. Дилижеръ сичасъ флейту смычкомъ по лбу, а флейта выхватила у сосда фаготъ, да дилижера по затылку… всю польку, черти, испортили!

— И да… надо взять хорошихъ.

— Слушаю-съ. Теперича насчетъ инирала, могу я съ хорошею видимостью меньше двухъ, четверныхъ достать? Какъ вы полагаете?

— Только ты цльнаго инирала достань.

— Извстно, не половинку.

— Не про половинку я теб толкую, а про то, что вашъ братъ тоже свой антиресъ соблюдаетъ…. выгадаешь красный билетъ и привезешь либо въ паралич, либо объ одной ног.

— Зачмъ же-съ, у меня знакомство не такое… у меня иниралъ первый сортъ? Объ одной рук, правда, есть, а чтобы объ одной ног, такого и въ завод нтъ-съ.

— Ну, то-то. мраморный, кажному тоже лестно такого заполучить чтобы весь вечеръ на ногахъ ходилъ и всей публик себя показывалъ.

— Только намъ посмирнй котораго, да повеселй,— замтила хозяйка.

— Можно и такого-съ,— согласился кондитеръ,— что кому требуется, извольте! Инираломъ довольны останетесь, заслужу-съ!

— Заслужи, заслужи, я тебя и на другія свадьбы лекемендовать стану, у меня прахтика обширная, у другаго доктора столько паціенту нту, сколько у меня… такъ ты долженъ меня уважать!

— Мы завсегда уважать можемъ-съ, увидите сами-съ.

— Главное, чтобъ цльный иниралъ былъ, и чтобъ кажная косточка при немъ существовала, а то, намедни, на свадьб у Пережаровыхъ такимъ инираломъ публику угостили, что хозяинъ-то чуть со стыда не провалился, нога въ паралич, языкъ въ паралич и глазъ въ паралич… сидитъ у стола, пьетъ и мычитъ, и не инираломъ апосля оказался, а какимъ-то турецкимъ подданнымъ, его бы въ музей для рдкости, а кондитеръ на свадьбу приволокъ.

— У меня иниралъ живой-съ, а то неугодно-ли графа съ, я графа сичасъ въ моду ввожу, потому иниралъ прілся… антиресу ужь у публики къ нему настоящаго нтъ…

— И графа, хорошо, цльный онъ у тебя?

— Цльный-то онъ цльный, — потрепалъ свои бачки кондитеръ,— только не русскій онъ графъ…

— Ужели турецкій?

— Бендерскій съ… подымайте выше!

— Это откудова шарманка къ намъ идетъ?

— Вроятно, что изъ сихъ мстностей.

— Да настоящій ли онъ, графъ? Можетъ, вретъ, шарманка безпутная?

— А шутъ его знаетъ, говоритъ, что графъ, и отъ другихъ тоже слышалъ, что настоящій графъ, и не простой, будто, а владтельный, только австріякъ у него вс владнія этобралъ.

— Мраморные, а что вы думаете, не пустить ли намъ на свадьбу замсто инирала то графа вендерскаго? А?

— Какъ теб сказать, Савишна, мы люди темные, теб виднй, можетъ, онъ цну заломитъ графскую? Вендерцы, вдь, они народъ какой-съ, жулики-съ.

— Покеда я его въ моду ввожу-съ, онъ у меня дешево ходитъ, можетъ, черезъ годъ и въ сотенную свою морду цнить будетъ, а сичасъ — со смиреніемъ-съ.

— А по нашему то онъ лопочетъ? По вендерски то мы ни рожна не понимаемъ.

— Отлично говорить, только у него разговоры больше все про лошадей.

— Смотри, не цыганъ ли съ Конной твой графъ то вендерскій?

— Какъ это возможно, у цыгана совсмъ ухватка другая, а этотъ себя по благородному держитъ.

— Въ мундир онъ у тебя?

— Въ вендерк-съ, а сапоги длинные съ кисточками.

— Да онъ не изъ хору ли вендерскаго?

— Напрасно вы сомнваетесь, я зря рекомендовать не стану-съ.

— Такъ то такъ, а вдругъ напьется на свадьб, да и запоетъ какую ни на есть вендерскую канитель, весь ифектъ къ лшему на рога полетитъ.

— Онъ не пьетъ.

— Вс вендерцы пьютъ, не ври…

— Да вдь что пить, выпьетъ стаканъ, другой хорошаго вина и довольно.

— Поди, учти его на свобод то… Такъ какъ же ршаете: инирала пригласить, или графа безвладтельнаго?

— Право, Савишна, трудно опредлить. и то, и другое хорошо по нашему.

— Любое выбирайте, вы свадьбу играете, вамъ и ифектъ выбирать.

— Возьмите грифа-съ, — замтилъ кондитеръ.— По крайности новость, на манеръ фрукты банану-съ, и собой не дуренъ, для барышней находка-съ, потому танцевать можетъ пять часовъ къ ряду безъ передышки и безъ всякаго поту, совсмъ сухой кавалеръ-съ.

— Намъ не барышнямъ угождать надо, а всей почтенной публик… чтобъ всхъ проняло.

— Графъ пройметъ, будьте покойны… со стариками онъ про лошадей поговорить, а съ барышнями потанцуетъ.

— Дло не мое, какъ они хотятъ.

— А мы на тебя все упованіе… Главное, объ томъ заботиться надо, чтобы съ эстой Венгріей въ какую-нибудь скверную Австрію не влетть.

— Будьте покойны,— остановилъ кондитеръ Крутозобова.— За маіонезъ не могу ручаться, потому, онъ отъ поварской фантазіи въ зависимости, а за графа головой отвчаю.

— Мраморные, берите графа, Богъ съ нимъ. Пущай вендерецъ русской деньги понюхаетъ. Правду это я, Насосъ едорычъ?

— Аммосъ, а не насосъ. Насосомъ воду качаютъ-съ.

— Приглуховата я маленечко, и притомъ въ святыхъ невжлива, не упомню всхъ. По моему, мраморные, графъ, хоша онъ и шарманочной вры, а все-таки графъ. Всему Замоскворчью носъ утремъ.

— Это дйствительно,— согласился хозяинъ, барабаня пальцами по столу.— Только какъ бы надсмшку не пропустили.

— Какую надсмшку?

— Обнаковенную-съ. Иниралъ все-таки иниралъ, а у вендерца вдь ни лбу не написано, что онъ изъ графскаго достоинства перваго сорту.

— Вотъ дурачье-то, прости меня, Господи! Да что-жь, но твоему, графъ то овощная лавочка, что-ли, чтобы на него вывску вшать? Кричи, что графъ, только и всего, и я буду кричать: ‘обратите, дескать, полное свое вниманіе на вендерскаго графчика’. Пропустимъ слухъ, вс глаза и вытаращатъ. Во хмлю то онъ смиренъ?

— Докладываю вамъ, что акромя благороднаго вина никакого сиводеру не вкушаетъ.

— Да что ты мн все благороднымъ въ носъ тычешь, мраморный? Словно благороднымъ нахлестаться невозможно?

— Нельзя-съ. Кто впился въ благородныя вина, отъ того никакого дебошу ждать невозможно, потому благородныя вина не опьяняютъ человка, а только подкрпляютъ и увеселяютъ.

— А пиво, по твоему, хмльной напитокъ, или нтъ?

— Пиво-съ? Но моему мннію, квасокъ-съ.

— То-то, квасокъ! Я одного нмца женила, и какъ путнаго его спрашивала: пьешь что или нтъ? ‘Акромя пива,— говоритъ,— ничего’. Ну, что такое, думаю, пиво: тотъ же квасъ. Подошелъ день свадьбы, я съ невстою въ церковь пріхала, а его нтъ. Ждемъ-пождемъ — нту. Я къ нему, а онъ, чтобъ ему крапивой за тощакъ подавиться, лежитъ какъ сороковая бочка, два ушата на него воды вылили, вс бока протыкали, можетъ, съ милліонъ ему чертей насулили — спитъ! Такъ и плюнули. Черезъ недлю ужь его, каторжнаго, обсоюзила. Справлялъ мальчишникъ наканун свадьбы и утонулъ въ пив.

— Можетъ быть, выпилъ ведро?

— Ведро! Ведромъ сосиську съ ногъ не свалишь, а не токмо что нмца иностраннаго. Нмецъ, сказываютъ, и родится то на свтъ съ кружкой пива въ рук и цыгаркой въ зубахъ. Ведро! Не видалъ ты моего нмца, а споришь.

— Я не спорю-съ…

— Онъ у меня сичасъ изъ нмецкихъ барабанщиковъ и при такомъ чревобсіи, что ни на ученье, ни на войну казеннаго барабана не бралъ, а на собственномъ брюх всякую германскую зорю палками выбивалъ… такъ сколь много въ такой барабанъ пива можно помстить? Пять ведеръ безъ всякаго штрафу упрячешь, а ты вдругъ ведро!… Стыдно, мраморный! Ему Бисмаркъ, можетъ, не одну медалю за его барабанъ пожаловалъ, а ты пива жалешь… Такъ графа, что-ль?

— Пожалуй, что и графа, Савишна, — согласились Крутозобовы.

— Валяй графа! Удивимъ Иврону шармаищикомъ!…

— Слушаю-съ… Графомъ заслужу-съ… потому, акромя поведенія, при немъ всякія натуральныя достоинства…

— Жарь графа!… Пущай затылки расчешутъ… Плясуна то ты откуда возьмешь?

— Настоящаго возьму-съ, балетнаго-съ. Который сичасъ всякимъ танцамъ обучить можетъ.

— Вы подешевле котораго, это вдь не музыка,— замтилъ хозяинъ,— музыка можетъ всякій танецъ испортить, а плясунъ дло излишнее.

— А ни одна свадьба безъ него, мраморный, не обходится.

— Для конплету больше приглашаютъ.

— Для конплету, али не для конплету, а безъ плясуна все одно, что безъ рукъ. Трезвеннаго только, мраморный, достань, не изъ фабричныхъ.

— Зачмъ изъ фабричныхъ, мы артиста настоящаго пригласимъ.

— Вотъ это такъ, а то я былъ на одной свадьб, гд плясунъ изъ русскихъ былъ, не то рабочій, не то артельщикъ, такъ онъ такое невст мануфактурное слово сказалъ, что съ невстой то судороги сдлались.

— Это случается, надо знать, кого берешь.

— Именно… благороднаго возьмите — благородство наживешь, а невжу возьмешь — пропадешь… Такъ артиста всамдлишняго пригласить?

— Такъ точно-съ… я на этотъ счетъ не скуплюсь…

— Извстно, за чужой счетъ теб скупиться нечего, никакого разсчета нту.

— Я не про это-съ.

— И я про другое. А ты вотъ что, и пвчихъ намъ найми, и карету подвнечную съ гайдуками, знакомые, чай, есть?

— Какъ же-съ, у насъ знакомство кругосвтное-съ, только эта музыка въ нашу цну входить не можетъ-съ.

— А ужь мы сторгуемся. Мы теб говорили, что ты длать долженъ, а объ цн посл разговоръ пойдетъ. Пвчихъ чтобы не меньше сорока человкъ было, а изъ какого хору — намъ все одно, потому нонче вс хоры хороши стали.

— Можно-съ.

— Чтобы мы ничего не знали, сли въ карету, пріхали въ церковь, повнчались, похали на балъ, а потомъ домой на квартиру, а на другой день чтобъ карета была для визиту, понялъ?

— Извольте-съ.

— И чтобъ все это на ристократическую ногу было, чтобъ басы въ хору на манеръ архангельской трубы душу на изнанку выворачивали, а гайдуки у подвнечной кареты въ своемъ вид были.

— Возможно, но…

— Мы бы и сами кареты наняли, да счастія намъ въ эвтомъ икипаж нту, какъ наймемъ, такъ и происшествіе, какъ возьмемъ — такъ анекдотъ… либо кучеръ пьянъ, либо глухой съ заиканіемъ.

— Все отъ цны зависитъ.

— Бери цну настоящую, но чтобъ и икипажъ, и гайдукъ былъ правильный, безъ колебанія.

— Мн такихъ встрчать не приходилось.

— Мало на свт живешь, а мн всякаго разбору видть довелось. Съ тобой была такая практика, чтобы гайдукъ невсту подъ карету посадилъ, а самъ въ карету ввалился?

— Не приходилось видть.

— А я видла. ‘Я, говоритъ, это по близорукости’. Что съ него возьмешь, ежели у него что кабакъ, что близорукости одно и то же? Такъ ты ужь все бери на себя, чтобъ у насъ никакой близорукости не вышло.

— Извольте-съ, хотя это къ моему художеству и не относится, но извольте-съ… я на манеръ похоронной бюры буду дйствовать, ты плачь только, а хоронить буду.

— Вотъ и внчай ты нашего жениха на манеръ бюры, мы будемъ только радоваться, да шипучку пить, а ты внчай.

— Можно-съ.

— Говори теперь свою цну, мраморный.

Кондитеръ сказалъ ‘крайнюю’ цну. Крутозобовы и сваха стали торговаться.

XXII.

Поладивши съ кондитеромъ и отпустивъ его съ миромъ, Крутозобовъ вытеръ вспотвшую отъ переговоровъ лысину и вздохнулъ.

— Ободралъ!— проговорилъ онъ, укоризненно смотря на сваху.

— У васъ все ободралъ! Самъ обдираешь, такъ этого не чувствуешь, а какъ тебя ущипнули, сейчасъ и заахалъ! Сынка чай, женишь, пень древесный.

— Сына то дйствительно, что сына, а все-таки денегъ жаль. Прахомъ уйдутъ. Мн думается, ежели бы съ нимъ еще часикъ поторговаться, онъ бы уступилъ.

— И уступилъ бы, и скверно бы сдлалъ. Страмить себя передъ благородными людьми захотлъ? Такъ я этого не дозволю, у меня тоже на этотъ счетъ своя анбиція есть…

Пришелъ женихъ и подслъ къ столу.

— Наняли, тятенька, кондитера-съ?— справился онъ.

— Нанялъ… да что: ободралъ!— махнулъ тотъ рукой.

— Ничего-съ, Богъ дастъ, обростемъ-съ: торговлю увеличимъ и того-съ… всю свадьбу»’ вернемъ-съ.

— Умное слово отъ тебя слышу, а теперь возьми бумажку съ перомъ и черти…

— Чего-съ?

— Бумажку, говорю, возьми, безтолковщина, и черти.

— Да чего чертить-то-съ?

— А приглашенія-то на свадьбу! Составь черновую, а я билеты закажу.

— Да рази, Савишна, это мы должны?— спросилъ хозяинъ.— Мн кажется, это съ невстиной стороны должно.

— Ты всякую дрянь готовъ на невсту взвалить. Вы сына жените, вы балъ и вечерній столъ устраиваете, вы и приглашенія должны…

— Ежели ужь не невста, такъ кондитеръ долженъ… онъ за все взялся…

— Тьфу! Голова съ вами заболитъ отъ разговоровъ. Брюки еще кондитеръ не долженъ ли сшить жениху? Садись и ниши, не слушай ты своего скареда-родителя…

— Я думаю, билеты подешевле заказать, Савишна…

— Дорого не дамъ и плохихъ не закажу. Пишешь?

— Пишу-съ.

— Читай, что пишешь…

— Приглашеніе на свадьбу-съ…

Знаю, что не на похороны, да что написано-то? Слова-то, слова-то какія?

— Обнаковенно чернильныя съ… приглашеніе-съ…

— Да что написалъ-то, идолъ чернильный?

— Я вамъ говорю что съ: ‘приглашеніе

на свадьбу-съ’.

— Это ты написалъ?

— Написалъ-съ.

— Ну и дуракъ! Гд-жь это ты видалъ, чтобы такую вывску на свадебныхъ билетахъ писали?

— Да вы же сами говорили: пиши приглашеніе, я и написалъ-съ.

— Зачеркни и пиши, что я теб буду сказывать…

— Этакъ лучше будетъ, Савишна,— одобрила сваху хозяйка.— А то Архипъ что можетъ безъ руководства? Счетъ еще онъ напишетъ покупателю.

— Пиши… перо то у тебя хорошее?

— Новое-съ.

— То-то, а то потомъ и самъ не разберешь, что нацарапаешь, со мной разъ была такая оказія, писалъ женихъ сломаннымъ перомъ приглашеніе, я его и отнеси въ типографію: ‘Печатай дв сотни, мраморный!’ Они и отпечатали. А старикъ-то, отецъ жениха, не посмотрвши на билеты и пошелъ ихъ разсылать по роднымъ да знакомымъ, билетовъ, должно, съ полсотни разослалъ, а потомъ какъ заглянулъ въ билетъ и ползъ ко мн драться… А въ типографіи-то, мраморный, знаешь, какую статью пропечатали? Надо было пропечатать: ‘Анкудинъ Савельичъ и Матрена Петровна Блозубовы просятъ за свадьбу’, а они, черти, не разобрамши писанія, и наляпали: ‘Акулина Савельевна и Матрена Петровна Влозубовы въ день бракосочетанія своего сына’… Ужь очень старику обидно стало, что его въ бабу передлали, до шестидесяти лтъ въ мужчинахъ состоялъ и вдругъ подъ конецъ жизни въ бабы перешелъ, чуть не удушилъ меня за Акулину! А чмъ я ниновата, ежели у нихъ перо сломанное было?

— Типографія, по моему, повинна.

— При чемъ тутъ типографія, ежели онъ своимъ помеломъ такое слово вывелъ, что скорй на бабу схоже, ничмъ на мужика?.. Пиши!

— Что прикажете-съ?

— Пиши: ‘Семенъ Прокофьичъ и Авдотья Максимовна Крутозобовы’… Написалъ?

— Сичасъ-съ… а меня не надо-съ?

— Раньше родителей въ петлю не суйся, и до тебя дойдетъ чередъ… ‘Въ день бракосочетанія сына своего Архипа Семеныча’…

— Савишна, мн думается, что тутъ прибавить бы надо,— замтилъ хозяинъ.

— Къ чему прибавить?

— А къ Архипу-то… ‘Въ день бракосочетанія нашего любезнаго сына’… ‘любезнаго’, понимаешь, къ Архипу прибавить, чтобы видли вс, какъ мы, родители, его любимъ…

— Тятенька-съ, я это и такъ чувствую-съ,— заморгалъ глазами сынъ.

— Ты-то чувствуешь, а вотъ которые на нашъ счетъ сть да пить будутъ, этого не почувствуютъ… имъ что? Имъ бы только дессерту въ карманъ напихать… Припустить ‘любезнаго’, по моему, Савишна, хорошо будетъ.

— Нельзя. Никакой ты политики не понимаешь, а меня учить лзешь… Ты своего Архипа то женишь, али хоронишь?

— Извстно, женю.

— Ну, а ‘любезный’, али тамъ ‘дорогой’ только въ похоронныхъ билетахъ пишется…

— Нудно что-то.

— Ничего чудного нтъ, мраморный. Вживъ-то ты его нонче ‘любезный’ прописалъ, а онъ завтрашняго числа, глядишь, либо тебя обворовалъ, либо по ше наклалъ, а мертваго какъ ни называй, все мало будетъ, потому мертвый никакой ужь теб гадости не сдлаетъ… Понялъ?

— Понялъ. Слышишь, Архипъ?

— Слышу, тятенька-съ.

— Такъ ты ужь того… ‘любезнымъ’-то себя не прописывай…

— Слушаю-съ… Я могу и безъ ‘любезнаго’ просуществовать-съ.

— Пиши дальше: ‘съ двицею такою-то’…

— Тятенька-съ, я думаю, много красиве будетъ, ежели я пущу: ‘съ купеческою двицей’…

— Пиши, какъ теб я сказываю, а на тятеньку не надйся… двица, везд двица: что у дворянъ, что у купцовъ, что у мщанъ, и оттого, что ты ее купеческой обзовешь сладости въ ней не прибавится… пиши: ‘покорнйше просятъ пожаловать на балъ и вечерній столъ такого-то числа’… Написалъ?

— Написалъ-съ.

— Теперь пиши: ‘внчаніе будетъ въ такой-то церкви и во столько-то часовъ’… Вотъ и все!

— Словно бы, коротко оченно, Савишна,— замтила хозяйка.

— А теб что-жь за десять цлковыхъ сотня цльный хильетонъ написать, что-ли? Которое писаніе короче, то завсегда вразумительне. У меня всего на все одинъ крестникъ есть, служитъ онъ на желзной дорог, и, какъ молодой человкъ, жалованье получаетъ махонькое. Такъ онъ завсегда мн короткія письма присылаетъ: ‘Милая крестная! Приготовьте пять цлковыхъ, я зайду за ними въ субботу’… Ну, и приготовишь, потому такое вразумительное письмо и читать-то не долго. А пиши онъ мн длинныя письма, и читать бы не стала, и денегъ готовить не подумала бы… Короче-то, много лучше… Написалъ?

— Написалъ-съ.

— Ну-ка, прочти во всеуслышаніе, да только съ чувствомъ читай, чтобъ родителямъ пріятно было, не барабань, мраморный…

Женихъ прочиталъ съ разстановкой приглашеніе и засыпалъ его песочкомъ.

— Чудесно. Давай его сюда, я сейчасъ же и въ типографію для пропечатанія сдамъ.

— Ужь потрудись, пожалуйста, Савишна.

— Да ужь будьте покойны, ни впервой съ эстимъ возиться. Съ алигоріей велть билеты то печатать?

— Съ какой алигоріей?

— Съ голубками цалующими, али съ амурами обнимающими?

— Ничего, пусти съ алигоріей. Архипъ, теб съ которой пустить-то.

— Какъ хотите, тятенька съ.

— Ты женишься, ты и алигорію выбирай… Намъ съ матерью собственно наплевать на эту музыку.

— Въ такомъ случа пріамурьте-съ, потому Лизочка сами сичасъ на амура схожи и имъ пріятно будетъ, ежели ихъ натретъ въ алигоріи.

— Вели, Савишна, съ амурами. Не ободрали бы только за твои амуры-то.

— Не обдерутъ, — мой амуры дешевые… Такъ я сичасъ и отправлюсь въ типографію, а ты брюки-то новые заказалъ?

— Нонче закажу-съ.

— Ну, и чудесно… теперь, кажется, все… Да, чуть было изъ головы вонъ: шаферъ-то у тебя на примт есть?

— Никого-съ.

— А молчишь. Не позаботься объ васъ, ни шиша толку не выдетъ. Ужли знакомыхъ молодыхъ людей никого нту?

— Нту-съ… Живетъ у насъ тутъ на двор одинъ молодой чиновникъ.

— Ну, вотъ ты его и попроси.

— Не пойдетъ-съ… горбатый онъ-съ… для карликовъ еще онъ въ шафера годится, а къ моему росту не подходитъ… на креслы ежели его поставить, и то до самой шершавости не достанетъ.

— Еще кого не вспомнишь ли?

— Право, никого-съ… есть и знакомые, да только все женатые.

— Женатый не годился… Вотъ идолы-то, шафера, и того съ прокату брать приходится!

— Знакомство у насъ не такое, Савишна… простое все больше.

— Какое же это знакомство, ежели ужь такую дрянь, какъ шаферъ, достать не можете?.. Съ прокату берите!

— Ужь ты, Савишна, лучше это обдлаешь, гд намъ его искать?… Такого еще, гляди, подсунутъ, что посл чайныхъ ложекъ не досчитаешься,— говорила хозяйка.

— Постарайся, пожалуйста,— просилъ съ своей стороны хозяинъ.— Ты и выбрать умешь, и обращеніе со всякимъ человкомъ знаешь, а намъ гд же съ такою пустяковиной возиться?

— Для васъ только я это длаю. Идолы вы деревянные, но люди хорошіе. Сичась заду къ крестнику, и либо его въ шафера возьму, либо черезъ него достану.

— Сдлай милость, Савишна, мы ужь на тебя въ полной надежд. Что стоитъ будетъ, мы съ удовольствіемъ.

— Хорошо, хорошо… не подгажу, будьте покойны, такого шафера отрою, всю вашу свадьбу скраситъ… Ироя найду!

— Найди, милая,— кланялась хозяйка,— гд ужь намъ ироевъ-то искать, на такого, пожалуй, наткнешься, что серьги изъ ушей выдернетъ.

— Ужь я отрою, — главное за цной но стойте, благороднаго вамъ могу подъискать, только не скряжничайте, потому у иного благороднаго-то, благородства на тыщу рублевъ, а костюму на два двугривенныхъ…

— Понимаемъ-съ… Это мы, Савишна, все понимаемъ,— согласился хозяинъ.— У насъ сичасъ одинъ маеръ на книжку забираетъ, такъ врите ли, благородный, кажется, человкъ, семь ранъ иметъ, а деньги черезъ мироваго платитъ… Хламидію пущай онъ напрокатъ у жида возьметъ, я съ удовольствіемъ заплачу.

— Да ужь безъ этого, не обойдешься,— потому, субъехтъ! Поняли?

— Это что же за субъехтъ такой? Насчетъ супу, что-ли, онъ?

— Не насчетъ супу, а насчетъ денегъ слабъ: благородныхъ словъ много, а фрака нтъ… поняли?

— Какъ не понять! Мы заплатимъ…

— Да ужь извстно, должны платить… безъ фраку какой же онъ шаферъ? Просто пролетаръ, и больше ничего!… Ну, до свиданія, я сичасъ первымъ дломъ къ крестнику насчетъ шафера, а потомъ въ типографію. Такъ съ амурами билеты-то пустить?

— Съ амурами, Савишна, пущай молодые радуются.

— Можно. Я сама, признаться, къ амурамъ-то большое расположеніе чувствую, потому гд амуры заведутся, тамъ сичасъ и сваха потребуется… Большое эти амуры для нашей сестры подспорье!.. До свиданія, мраморные!

Сваха расцловалась съ хозяйкой, потрясла руку хозяину съ женихомъ и мигомъ очутилась на извощик.

XXIII.

Спустя полчаса, она подъзжала къ довольно грязнымъ меблированнымъ комнатамъ, на стеклянной двери которыхъ была наклеена безграмотная записочка, гласившая, что ссть свободныя нумра’.

Сваха расплатилась съ извощикомъ, юркнула въ дверь, вбжала съ быстротою некормленной козы во второй этажъ и зашагала по корридору. На встрчу ей попалась номерная горничная съ широкими скулами, вздернутымъ носомъ, вылупленными, словно испуганными, глазами и съ самоваромъ въ рукахъ.

Горничная окинула быстрымъ взглядомъ Савишву и фыркула по привычк.

Сваха не обратила на нее никакого вниманія и, поровнявшись съ однимъ изъ номеровъ, остановилась, вытерла выступившій отъ быстрой ходьбы потъ на лиц и осторожно отворила дверь.

— Кто тамъ?— раздался мужской голосъ.

— Я, мраморный, я!— торопливо заговорила сваха, снимая проворно съ себя пальто и вшая его на вколоченный въ деревянную перегородку гвоздь.

— Это я!— появилась она въ зальц,— не ожидалъ?

Съ дивана поднялся лежавшій въ растяжку мужчина лтъ тридцати, съ чудовищными усами и совсмъ карминнымъ румянцемъ, разлитымъ по полному лицу и довольно крупныхъ размровъ носу.

— Пардонъ, — остановилась сваха,— извини, мраморный, кажется я не въ тотъ номеръ со слпу то попала.

— Виноватъ, сударыня!— растерялся тотъ собирая руками въ комокъ воротникъ засаленнаго пиджака,— вы застали меня въ домашнемъ костюм, а я думалъ, что это горничная Катя.

— Вы меня извините, — пятилась назадъ сваха,— вроятно, мой Павлуша въ другой номеръ перехалъ.

— Павлуша Исаевъ? Напротивъ, сударыня, я въ его номеръ перехалъ, то-есть, собственно говоря, пришелъ.

— Такъ, значитъ, здсь мой Павлуша живетъ? Я его крестная съ.

— Очень пріятно познакомиться-съ,— подлетлъ къ ручк свахи усатый господинъ, громко ее чмокая,— а я другъ и товарищъ Павлуши. Валерьянъ Каплевъ, поручикъ въ отставк.

— Ахъ, очень пріятно! Ужли онъ еще не приходилъ со службы?

— Никакъ нтъ-съ. Вроятно, теперь скоро прибудетъ. Прошу, madame, садиться.

— Сяду,— проговорила сваха, оглядвъ съ ногъ до головы отставнаго поручика,— а ты что же, мраморный, тутъ длаешь, — сообразила она моментально,— безъ мста?

— Интриги-съ!— пожалъ тотъ плечами, закуривая папироску.— Пока до новаго мста перебрался къ Павлуш… Много отъ него слышалъ о вашей особ, madame, онъ, то-есть Павлуша, боготворитъ васъ.

— А ты встань, ничмъ языкъ то зря чесать!— приказала сваха.

— Извольте-съ.

— Повернись!

— Повернуться-съ?— въ недоумніи проговорилъ тотъ,— зачмъ-съ?

— Повернись, теб говорятъ, вотъ такъ: въ профилей стань. Танцовать умешь?

— Я? Все, что угодно, madame.

— По Французскому можешь?

— Вуй, madame!

— Фракъ у тебя есть?

— Фракъ? Кажется, нонъ… Нонъ и есть.

— Да ужь по носу твоему вижу, что у тебя во всхъ обстоятельствахъ нонъ французскій. Ну, я тебя обезноню, листократомъ у меня будешь. Садись, мраморный, годишься для моей операціи!

Усатый господинъ сдъ и съ изумленіемъ уставился на крестную своего друга Павлуши.

— Акромя этого домашняго костюму, что на теб сичасъ, никакихъ у тебя данныхъ нтъ?— спросила сваха, вертя большимъ пальцемъ правой руки вокругъ того же пальца лвой, — изъ суконнаго, напримръ, али изъ драповаго?

— Было, но волею судебъ…

— Сплыло?— подхватила сваха,— то-то ты и прозябаешь въ чужомъ номер… Какъ тебя по имени и отчеству величать?

— Валерьянъ Сосипатровичъ, madame!

— Какъ?

— Валерьянъ Сосипатровичъ-съ!— крикнулъ тотъ во все горло.

— А ты не ори, я не глухая.

— Пардонъ! Я предполагалъ, вы не дослышали.

— Отлично все дослышала, только меня твой отецъ смутилъ… Отродясь такого мудренаго имя не слыхала… Изъ нмцевъ родитель-то твой?

— Совсмъ православный, madame!

— Счастье, видно, твое такое горькое: ни фрака порядочнаго, ни отца настоящаго нту…

— Отецъ у меня настоящій,— усмхнулся усачъ.

— Для тебя-то онъ настоящій, а для меня хоть бы и на свт его не было… Сеси… Сеси… дальше-то какъ?

— Не Сеси… а Сосипатрычъ, madame!

— Выбралъ тоже отца, нечего сказать: натощакъ и не выговоришь… Перемнить теб его придется, мраморный.

— Какъ перемнить-съ? Не могу-съ.

— На время только… нуженъ ты мн для одной операціи махонькой, а отчество твое мн не ндравится… Покороче отца возьмешь, да попроще.

— Я не знаю для чего собственно это нужно.

— Узнаешь, Валерьянъ Иванычъ, узнаешь.

— Сосипатровичъ, madame, а не Ивановичъ.

— Ивановичъ, теб говорятъ. Твой отецъ при теб и останется, а у меня ты въ Ивановичахъ пойдешь. Чего лучше и проще, Валерьянъ Иванычъ? И упомнитъ кажный, и выговорить пріятно.

— Мн кажется, что суть не въ именахъ.

— Ну, ты еще мало на свт живешь, мраморный, и понимать этого не можешь… ты, вотъ, поди, попробуй, въ свахи и говори тогда, что суть не въ именахъ.

— То-есть, конечно, какое взять имя-съ.

— Вотъ то-то и есть. Другому родители такое, съ большаго ума, имя заворотятъ, что языкъ высунешь и цльную ночь не заснешь.

— Теперь мудреныя имена рдки-съ… Впрочемъ, у меня былъ пріятель, котораго звали Акакіемъ-съ…

— Какъ, мраморный?

— Акакіемъ… Акакій…

— Женатый?

— Нтъ, холостой.

— И умретъ холостымъ, потому ни одна барышня за твоего Акакія замужъ не пойдетъ. Я съ однимъ Мардаріемъ шесть лтъ билась, такъ и плюнула… Хорошій человкъ, а имя дурацкое… Какъ услышитъ барышня имя Мардарій, такъ сичасъ и на дыбки: ‘лучше,— говоритъ,— я въ монастырь, ничмъ за Мардарія’…

— Имя неблагозвучное-съ.

— Прямо убійственное! Чувствительную двицу въ обморокъ улоягить можетъ! Ужь онъ даже прошеніе подавалъ, чтобъ ему имя измнили, — ничего не вышло, не могутъ, значитъ, измну сдлать… Шляпа трахъ у тебя есть?

— Трахъ-съ?

— Да. Складная такая, на манеръ гармоніи. Для балу, мраморный…

— Выла-съ, — вздохнулъ усачъ, подбирая подъ стулъ ноги.

— И шкиблеты танцовальные тоже были?

— Тоже были-съ.

— Да У тебя какой же сичасъ собственно инвентарь есть?

— Особенно никакого, откровенно вамъ сказать, ибо были въ жизни минуты трудныя.

— А изъ неособеннаго то у тебя что? Тоже ничего?

— Помилуйте-съ, какъ же это можно, madame?… Лишняго, такъ сказать, прихоти нтъ, но необходимое все есть…

— Пальто, напримръ?

— Есть-съ. Собственно говоря, лтнее, но… очень хорошее пальто-съ… на клтчатой подкладк даже… было и ватное, разумется, но въ силу нкоторыхъ обстоятельствъ…

— Улетло? Никакого, я вижу, у тебя инвентаря нтъ, а такъ одно только инвентарное воображеніе… Влзешь ты мн, охъ, въ порядочную сумму влзешь!.. Положимъ, напрокатъ все возьмемъ, а все таки. Какъ же это ты смешь жить на свт безъ ватнаго пальта, а?…

— А что-съ?

— Да то-съ, непорядокъ это — проклятущимъ жить. Ну, хорошо, ты сичасъ у Павлуши въ обогрніи находишься, а вдругъ теб мсто представится, въ чемъ ты пойдешь?

— Я-съ? Въ Павлушиномъ пальто и пойду-съ…

— А Павлуша то въ чемъ пойдетъ?

— А Павлуша дома день посидитъ… по-товарищески.

— Ну, а посл то какъ… дадутъ теб мсто, въ чемъ ты на службу то бгать станешь? Зимой, вдь, въ лтнемъ пальт не побжишь…

— У кого крпкая натура, тому все возможно-съ. И затмъ, madame, нашего брата всегда кредитъ выручаетъ…

— Кредитъ?

— Вуй! Находясь безъ занятій, разумется, мн на пути къ кредиту, такъ сказать, Кремлевская стна поставлена, но разъ я получилъ мсто,— я вполн, если можно такъ выразиться, кредитоспособенъ… другими словами говоря, мн дадутъ въ кредитъ все, начиная съ полфунта чаю и кончая шубой съ бобровымъ воротникомъ…

— Всю жизнь, значитъ, въ долгу, какъ въ шелку живешь?

— Что длать, madame?— пожалъ плечами усачъ.— Таковъ законъ природы!

— Каторжный законъ, мраморный!… Впрочемъ, мн собственно наплевать на это… не для того я тебя икзамипую… на прокатъ ты мн нуженъ для одной операціи.

— Не понимаю-съ, но служить готовъ…

— На одинъ вечеръ. Понимаешь, мраморный, состряпала я одну свадебку, а шафера готоваго у жениха нтъ… можешь ты мн услугу сдлать?

— Въ шафера идти? Avec plaisir, madame!— вскочилъ тотъ со стула, расшаркиваясь.

— А ты сядь лучше, потому весь твой инвентарь въ разныя стороны разъзжается…. Положимъ, я въ такихъ лтахъ, что меня никакимъ инвентаремъ не удивишь, а все таки я двица…

— Слушаю-съ!— плюхнулся тотъ въ кресло, собирая снова въ комочекъ воротничекъ пиджана.

— У тебя и видъ есть внушающій, и обращеніемъ, думаю, въ грязь лицомъ не ударишь…

— О, будьте покойны, — вскочилъ было опять усачъ съ кресла.

— Сиди, безъ волненіевъ… Вотъ только лицо у тебя подозрительное…

— У меня-съ? Кажется, лицо хорошее, — наклонился тотъ въ бокъ, заглядывая въ зеркало.

— Подержаное лицо, мраморный!… Карминцу въ него переложилъ!

— Клянусь честью, съ роду не красился…

— А ты мн зубы-то не заговаривай. Стараго воробья на мякин не проведешь. Не про краску я теб говорю, а про хлбную… хлебаешь много…

— Весьма даже аккуратно, madame…

— Врешь., ты меня не стсняйся, говори, что попу на духу…

— Клянусь честью, умренъ въ высшей степени.

— Отчего-жь у тебя краска по всему зеркалу пущена?

— Природа такая,— развелъ руками усачъ,— ничего не подлаешь. Еще теперь меньше краски въ лиц стало, а если-бъ вы меня видли раньше, въ ужасъ бы пришли… меня и товарищи вс не иначе звали, какъ ракомъ варенымъ.

— Можетъ, и врешь, а, можетъ, и правду брешешь… да это ничего… не вредитъ…

— Я самъ такъ думаю. Напротивъ, я зналъ очень многихъ дамъ, которымъ нравится мужской румянецъ.

— Румянецъ румянцу розь. Одинъ отъ природы, а другой — отъ Петра Смирнова.

— У меня отъ природы-съ.

— А баба, извстно, глупа: рази она станетъ разбирать, какой акварелью у тебя морда росписана? Усы у тебя хороши, гусарскіе усы. Счастіе себ можешь усами составить, только ты ихъ въ колечки завей!

— Обязательно съ! Они у меня сейчасъ отчего повисли-съ? Отъ недостатка-съ, отъ бдности. А имй я рессурсы въ жизни, они всегда бы у меня а la diable завинчены были.

— Какъ, ты говоришь, завинтить ихъ хочешь?

— A la diable!

— Это по-каковски же, мраморный?

— А какъ у чорта, madame!

— Тьфу! У ясли у всхъ чертей усы колечками закручены?

— Говорятъ,— разсмялся усачъ.

— Умная публика. Знаютъ, дьяволы, что бабамъ ндравится! А на твои усы я теб хорошую невсту найду. Есть у меня сорокалтняя вдова. Вдовами то не брезговаешь?

— Зачмъ же-съ?

— Извстно, при.твоей бдности никакою бабою брезговать не приходится,— ни денегъ, ни инвентарю, одни только усы дьявольскіе. Хорошая невста, мраморный, сто тыщъ капиталу, два дома и три лавки. Ты вдь холостой?

— Весьма даже холостой-съ.

— Вотъ и чудесно. А она скучаетъ. Все сны видитъ разные и въ скуку ударяется.

— Понимаю-съ.

— Ничего ты не понимаешь, и понять не можешь, потому она купеческая вдова, а ты пролетарь. У ней понятія сейчасъ, чтобы въ ‘Огрльню’ съ хорошимъ кавалеромъ и бутылку шимпанскаго распить, для пріятности, а у тебя — полбутылки водки выпить и селедкой закусить.

— И мы пили редереръ-съ.

— Вотъ разница и выходитъ: у тебя все ‘пили’ да ‘были’, а у ней этихъ словъ нтъ. Скучаетъ вдова, и потому собственно скучаетъ, что никакъ себ по сердцу мужа найти не можетъ, а ты ее обворожить можешь.

— Вы думаете-съ?

— Думаю, что можешь. Главное, мраморный, ее сны одолли… ‘Вижу, говоритъ, я, Савишна, мужчину все съ черными глазами…’ У тебя глаза то черные?

— Каріе-съ.

— Къ чернымъ подходящіе. Стрлять умешь?

— Изъ ружья? Нсколько призовъ получилъ.

— Не изъ ружья, а глазами?

— Не пробовалъ.

— Практикуйся, бабы эту стрльбу любятъ… ‘Съ черными глазами,— говорятъ,— кавалеръ и усы вотъ какіе, на манеръ возжей, до самыхъ ушей’. Ну, вотъ я тебя ей и представлю, а лучше всего на свадьбу ее приглашу, пускай тебя во всемъ парат увидитъ. Ничего противъ женитьбы то не имешь?

— Кажется, ничего, положимъ, ей сорокъ лтъ, по вашимъ словамъ…

— А можетъ и тридцать девять, я ея пачпортъ не видала.

— Перезрлая, весьма перезрлая особа.

— А теб со ста тыщами то восемнадцатилтнюю, что ль, подать? И за эту то долженъ меня до гроба благодарить… безъ всякаго инвентаря, а, туда же ломается!

— А дтей у нея нтъ?

— Есть одна дочь, да и та давно замужемъ.

— Вотъ видите, даже дочь есть.

— А теб какая забота? Не твоя дочь, чай! Собой она не очень казиста, ну, да вдь и на твоей рож, ежели отъ нея усы отнять, только одни ножи точить можно, а ты старайся: счастливымъ человкомъ быть можешь. Ну, что у тебя — ни кола, ни двора, ни шляпы, ни сапога, и вдругъ сто тыщъ, два дома и три лавки!

— Очень, очень вамъ благодаренъ за ваше вниманіе. Надо ее увидать.

— Увидишь! Такъ ты согласенъ въ шафера къ моему жениху?

— Съ наслажденіемъ.

— Окопировку возьмемъ на прокатъ, но только съ тмъ условіемъ, чтобы на другой день отдать по чести.

— Помилуйте, могу ли я?…

— Бываетъ, мраморный, не впервой это со мной.

— Павлуша за меня поручится.

— А что съ твоего Павлуши взять? Самъ у меня по пятерк беретъ на перехватку.

— Во всякомъ случа, я, какъ благородный человкъ, не допущу себя.

— И благородные меня не разъ надували, мраморный. Статскаго совтника Оболдуева не знаешь?

— Не имю чести.

— Брала я его въ посаженные отцы къ одной сирот. Сирота то, понимаешь, иниральская была, на манеръ какъ бы воспитанницы… благодтелемъ ей былъ до двадцати пяти лтъ, а потомъ вдругъ замужъ пожелалъ отдать, потому узнала про эти благодянія инеральша и пошли у ей съ инераломъ кажнодневныя сраженія, понимаешь?

— Понимаю-съ. Сироты, madame, разныя бываютъ…

— И эта изъ разныхъ. Вотъ инералъ и говоритъ мн, какъ я его сирот жениха предоставила: ‘Достань ты мн отца посаженаго для Настеньки, только чтобы непремнно изъ благородныхъ, потому сирота не какая нибудь, инеральская сирота’.

— Понимаю-съ.

— Ничего ты но понимаешь. Рекомендовали мн вотъ, не хуже тебя, тоже благороднаго и тоже безъ всякаго инвентарю, взяла я ему изъ прокату всю аммуницію и четвертную за отцовскую ролю заплатила. Прізжаю на третій день за обмундировкой, а онъ что же мн вдругъ даетъ?

— Неужели въ шею-съ?

— Въ шею-то я и сама дамъ, не посмотрю, что онъ человкъ благородный… Билеты изъ ссудной кассы даетъ… ‘Заложилъ, говоритъ, нечаянно, можете выкупить!’ Вотъ теб и благородство!

— Я этого себ не позволю.

— А позволишь, я теб и невсту сватать не стану… Сколько возьмешь за прокатъ то?

— За роль шафера?

— Да. Только безъ запросу, потому я, вопервыхъ, много дать не уполномочена, а, вовторыхъ, все вдь ваше: и бальный паратъ, и извощикъ, и угощеніе. На три дня налопаться можешь…

— Это довольно трудно, — расхохотался усачъ.

— Ничего труднаго нту. Брюхо то вдь все одно, что резина: ты шь, а оно растягивается, ты шь, а оно не отказывается, а на купеческихъ свадьбахъ, мраморный, всего въ волю, до того облопаться можно, что три дня никакая пища на умъ не пойдетъ.

— Сколько дадите, я спорить не стану.

— Да по-моему и синенькой довольно, работы не Богъ знаетъ сколько, только внецъ въ церкви подержать, а потомъ одно только для тебя удовольствіе.

— Я спорить не стану-съ, если даже и ничего не заплатите, я обязанъ сдлать вамъ услугу: во-первыхъ, нашъ крестникъ, а мой товарищъ.

— Даромъ я тебя не возьму, не мои деньги и жалть мн ихъ нечего, а пятерка все теб годится на похмлье, только ты на свадьб то не очень на бутылки налегай, мн не жалко, понимаешь, а нехорошо, ежели моя рекомендація и вдругъ до ризположенія.

— До этого я себя не допущу, клянусь честью.

— Смотри, не осрами. Ну, а теперь, господинъ шаферъ, не угодно ли со мной за бальнымъ паратомъ отправиться?

— До прихода Павлуши не могу-съ, ибо въ такомъ вид съ благородной дамой не совсмъ прилично.

— Тьфу! Я и забыла совсмъ, что у тебя такой, инвентарь, что носу съ нимъ на улицу показать нельзя… Ничего, подождемъ Павлушу, мраморный!

Сваха развалилась въ кресл и уставилась на съежившагося усача.

‘Усы, какъ у турка, а пальта теплаго нтъ! Совсмъ глупый человкъ’!— подумала она и вздохнула съ сожалніемъ.

XXIII.

Спустя часъ, сваха въ сопровожденіи шафера подъхала къ одному изъ магазиновъ ‘готоваго платья’, которыхъ за послднее время развелось въ Москв, что моли въ сырой квартир.

— Ну, усы, слзай, пойдемъ икипироваться!— проговорила Савишна, быстро ныряя въ дверь магазина.

Навстрчу къ ней подлетлъ прикащикъ съ обычнымъ вопросомъ: ‘Чмъ могу служить’?

— Хозяинъ то у тебя есть?— спросила она, критически окинувъ фигуру прикащика.

— Какъ-же-съ… прикажете позвать?

— Позови. Скажи мн только сперва на перво, какой у него каракгеръ?

— Обыкновенный… хозяйскій карактеръ-съ.

— Знаю, что не прикащицкій, да состав-то карактера какой?

— Кажется, ничего-съ.

— Да онъ изъ какихъ у тебя будетъ? Изъ русскихъ, али изъ нмецкаго происхожденія?

— Нмецъ.

— Женатый, али холостой?

— Женатый-съ. Даже давно женатый.

— Ну, значитъ, никакого у него для меня карактеру нтъ. Обдеретъ. А зовутъ то его какъ?

— Давыдъ Абрамычъ. Позвать прикажете?

— Позови. Слыхалъ ты, чтобъ нмца Давыдъ Абрамычемъ величали?— отнеслась она къ своему спутнику.

— Не приходилось,— отрицательно мотнулъ тотъ головой,— у нмцевъ все больше Карлы.

— Не настоящій, значитъ, нмецъ, мраморный… помсь какая нибудь… я одну нмку такую знавала… отецъ у ей былъ нмецъ, а мать полька, и вышла она Анна Казиміровна не Филей и не биштексъ, а на манеръ розбифу… потому ежели изъ двухъ блюдъ кушанье составить, завсегда третье выдетъ, которое даже и въ ротъ не возьмешь. Это черноволосый, что идетъ сюда, ужь не самъ ли хозяинъ?

— Похоже на это… манеры у него этакія.

— Хозяйскія манеры, словно онъ сичасъ въ зубы създить норовитъ… и копченый совсмъ, не то грекъ, не то цыганъ…

— Врне всего, что еврей-съ.

— А ты благодари Бога, ежели еврей, потому у еврея все сходне достать можешь.

Къ свах подошелъ хозяинъ магазина, высокій худощавый брюнетъ съ синими отъ бритья щеками и красивыми темными глазами.

— Вы меня желали видть, мадамъ?— любезно поклонился подошедшій къ постителямъ,— весь къ вашимъ услугамъ.

— Весь то ты намъ, мраморный, не нуженъ, а языкъ твой потребуется. Давыдъ Абрамычемъ тебя величаютъ?

— Такъ точно.

— Очинно пріятно… хотя ты и проконченъ весь насквозь на манеръ сига, но повидимости человкъ хорошій, а на хорошихъ я завсегда располагаюсь безъ опаски.

— Мерси, постараюсь оправдать ваше довріе.

— Оправдай, оправдай. Останусь я тобой до во льна — цльный магазинъ покупателей нагоню… а у меня знакомство хорошее, безкостюмные больше… Какъ кого женить, сичасъ къ теб пригоню.

— Очень радъ. Вамъ чмъ теперь могу служить? Вроятно, нуженъ хорошій костюмъ молодому, человку?

— Бальный паратъ ему нуженъ…

— Понимаю, фрачная пара. Есть самыхъ послднихъ фасоновъ. Вроятно, молодой человкъ желаетъ вступить въ законный бракъ?— улыбнулся хозяинъ, игриво посматривая на спутника свахи.

— Желать то онъ желаетъ, да невсту ему еще не приготовили. Апекитъ есть, а нечего сть. Такъ ты, копченый, и дай вамъ по совсти паратъ… Шаферомъ онъ покеда у меня, такъ чтобъ весь костюмъ былъ первый сортъ…

— Пожалуйте налво въ комнату, — пригласилъ ихъ хозяинъ и крикнулъ одному изъ врикащиковъ: — подайте дв — три фрачныхъ пары!

Сваха съ будущимъ шаферомъ вошли въ небольшую комнату, сплошь увшанную готовымъ платьемъ, и съ громадными зеркаламы въ простнк.

— Прошу, мадамъ, садиться.

— Постой. Ты можетъ, думаешь, что мы покупать пришли? Намъ на прокатъ нужно… на одну свадьбу только…

— И это можно. Дайте ходовыя пары.— крикнулъ хозяинъ прикащикамъ.— Вы, мадамъ, выйдите, пока онъ будетъ одваться?

— Никуда не пойду. Должна я видть, что я беру и какъ на немъ сидитъ, или нтъ? Да ты не бойся, я отвернусь для стыдливости…

Прикащикъ принесъ нсколько паръ и положилъ ихъ на столъ.

— Вотъ отличная пара,— схватился хозяинъ за фракъ,— и какъ разъ на ихъ ростъ…

— Постой, покажи… распяль его на рукахъ… вотъ такъ… къ свту то, къ свту то, мраморный, ближе… Модный?

— Самой послдней моды, мадамъ… вроятно, вы сами замтите…

— А пятна то у него на, борту для чего? Тоже для моды?

— Это не пятно-съ… Это такъ, отсвчиваеть… понимаете, отливаетъ сукно съ…

— Ты, я вижу, пули отливаешь, конченый, а не сукно… Валерьянъ Иванычъ, гляди: пятно это или нть?

— Ci-devant!— отвтилъ тотъ, обнюхивая бортъ фрака.

— Не про диванъ я тебя спрашиваю, а про фракъ!— покосилась сваха на диванъ, стоявшій около зеркала.— Не диванъ я на тебя надвать стану.

— Я говорю, что это… бывшее пятно-съ, было когда то. но въ данную минуту затерто самымъ тщательнымъ образомъ.

— Вотъ видишь, мужчина тебя уличаетъ, что пятно есть, а ты божишься. Не хорошо, мраморный, хотя ты и цыганской вры, а не хорошо.

— Позвольте-съ, и они говорятъ, что пятно было.

— Да у него все было, а сейчасъ ничего нтъ. Ты не обращай вниманія на его ничтожныя слова. Свжій паратъ давай.

— И этотъ совсмъ новый, мадамъ, смю васъ уврить Согласитесь сами, что не можетъ же фракъ быть съ иголочки, разъ онъ ходитъ на прокатъ. Вроятно, господинъ, который надвалъ его раньше, залилъ чмъ нибудь жирнымъ бортъ, вслдствіе чего и получилось пятно. Но этого пятна, мадамъ, совсмъ не видно. Вроятно, вы сами это замчаете.

— У тебя, копченый, все вроятно, только фраки одни невроятные. За изъянъ я скину изъ платы. Какъ хочешь, а спущу.

— Я дешево и такъ возьму, просто хочу вамъ угодить. Прикажете помрить?

— Мрь. Усы, сымай Павлушину визитку-то!

— Надо всю ужь пару примрить. Позволите?

— Мрь. Усы, сымай Павлушину жилетку!

— Въ такомъ случа, мадамъ, я попрошу васъ отвернуться.

— Ты длай ужь свое дло, а я завсегда отвернуться могу. Отвернулась. Ты, главное, мн паратомъ уважь, а на остальное мн наплевать, понялъ?

— Будьте покойны, мадамъ.

— Свадьба у меня хорошая, а то бы я не взяла и вниманія тебя просить. Бендерскій графъ на свадьб будетъ, такъ ежели ты мн шаферовскимъ фракомъ подгадишь, я на тебя и глядть не стану. Ты не изъ Кіевской губерніи?

Я? Изъ Минской, мадамъ.

— А дяди у тебя въ Кіев нту?

— Въ Кіев нтъ, ни за то въ Могилев есть.

— И родство то у тебя все въ какихъ то каторжныхъ городахъ, игд я никогда не была. Въ Кіев я была, а въ Могилев не доводилось… А въ Рязани тетки нгу?

— Почему же вы думаете, что непремнно тетка должна быть въ Рязани?

— Вра у васъ такая… иногородняя, въ каждомъ город родня полагается У меня одинъ Шмуль Гаврилычъ знакомый есть, такъ у вето родства, что сахарнаго песку въ магазин, и по всмъ городамъ разсыпано. Онъ куда ни пріхалъ — везд дома, и за харчи, и за квартиру платить не надо, а я къ кіевскимъ чудотворцамъ разъ только създила и то мн эта поздка во сто цлковыхъ обошлась, а почему? Вра у насъ настоящая, понялъ, копченый?

— Какъ не понять, отлично понялъ.

— Только дорого я теб за фрачный прокатъ не дамъ, хоть и минскій ты, а не дамъ.

— Я говорилъ ужь, что самъ дорого не возьму.

— Вотъ за это спасибо… Валерьянъ Иванычъ, подвальный-то этажъ надлъ?

— Какъ-же, надлъ-съ…

— А бель-этажъ?

— Жилетку то есть?

— Да.

— Надлъ-съ.

— Натягивай теперь мезенинъ.

— Все надто, пожалуйте… словно влито, мадамъ! Какъ будто на нихъ шито!— говорилъ хозяинъ, одергивая фракъ на шафер.

— Ну-ка, покажись, — подлетла сваха къ шаферу, вертвшемуся передъ зеркаломъ, — руки протяни… такъ… Копченый, рукава коротки!

— Совсмъ нтъ, мадамъ… рукавъ въ самую пору… я васъ попрошу согнуть руку… Не угодно-ли посмотрть, мадамъ.

— Теперь впору. Ну-ка вытяни!.. Тыну! Опять коротки… да что у тебя рукава-то на резинк, что-ль?

— Вы не понимаете, мадамъ… будьте покойны, фракъ въ самую пору, на заказъ такъ не сошьете, смю уврить васъ, это обманъ зрнія: если сдлать рукава длиннй, манжетъ совсмъ не видно будетъ… вроятно, на молодомъ человк будетъ какое нибудь блье…

— Какой-же онъ безъ блья шаферъ? На голую кожу фракъ не наднешь… очумлъ ты, я вижу, съ споимъ Могилевомъ-то… Повернись, Валерьянъ Иванычъ, не жметъ тебя въ проймахъ-то?

— Положительно нигд… Фракъ весьма покойный…

— Хвосты, по моему, коротки…

— Вы про фалды говорите? Длинне не длаютъ.

— Смотри, не остра мы ты меня. Кому что, а меня ругать начнутъ: вотъ, скажутъ, въ кои-то вки поручили достать шафера, да и того взяла кургузаго. Куцые то шафера нонче въ мод?

— Самая послдняя мода, мадамъ!

— Не надуй, сдлай милость. Отъ хвостовъ, чай, не отвалится, ежели дашь подлинне.

— Не носятъ такихъ и дать вамъ съ длинными фалдами не могу… не все-ли мн равно, скажите, пожалуйста?

— Я и сама такъ думаю, что никакого хеб ращету нту надуть меня, рази только по привычк.

— У меня такой привычки въ завод нтъ.

— И не желаешь, да надуешь, природа ужь у васъ такая коммерческая… Я про себя скажу: иной разъ и не хочется, а врешь… и для чего врешь, и сама не знаешь, и не простъ тебя объ этомъ, а врешь… сколько разъ непріятности черезъ это получала, а отучиться не могла. Мсяцъ тому назадъ, копченый, какая со мной недоразумнія вышла… проситъ одинъ женихъ достать ему невсту блондинку, а у меня чудесная въ ту пору шатенка подъ рукой была. ‘Есть,— говорю,— подемъ смотрть!’ Посмотрли,— демъ назадъ. ‘Какая же,— говоритъ, — это блондинка? Съ которой стороны? Съ затылка, что-ли?’ — ‘У тебя,— говорю,— глаза неправильные: и спереди, и сзади она блондинка!’ Онъ меня, мраморный, на всей зд въ бокъ, я изъ саней кубаремъ, вывихнула руку и недлю въ постели пролежала. А изъ-за чего? Сама знаю, что шатенка, а вру, привычка коммерческая… Усы! повернись! Талія не длинна?

— На своемъ мст. Видите?

— Я — женщина, копченый, и ничего въ вашихъ костюмахъ не понимаю Я изъ-за чего, собственно, тебя извожу: графы, да князья у насъ на свадьб будутъ, такъ чтобы не острамиться моей рекомендаціей. Усы, шаркни ножкой!

— Какъ-съ?

— Ногой шаркни. Хочу посмотрть, какъ у тебя во фрак торжественность выйдетъ.

— Это я сдлаю въ свое время.

— А ежели ты начнешь гордиться, такъ я сичасъ съ тебя и фракъ сыму, и еще покруче твоихъ усовъ для операціи найду. Пройдись, сперва, а потомъ раскланяйся со всею достоинствой.

— Извольте-съ. Конечно, это пустяки.

— Для тебя пустяки, а для меня сурьезъ. Должна я видть, за что деньги плачу. Ты съ перевалочкой, съ перевалочной, вотъ такъ… Король, право, король пиковый. Словно тросточка камышевая гнется и хвосты врозь, на манеръ какъ бы отъ втру колышатся. Теперича шаркни и поклонъ сдлай дам.

— Вамъ-съ?

— Валяй мн, я за даму сойду. Хорошо, съ большою вентиляціей поклоны длаешь.

— Съ граціей, вроятно, — подсказалъ, ухмыляясь хозяинъ магазина.

— Все равно хорошо, что съ граціей, что съ вентиляціей. Вотъ только патретъ у тебя деревянный.

— У меня-съ?

— У тебя. Когда дамамъ ножкой шаркнешь, долженъ перекроить патретъ, нжность въ патретъ пусти и глазами въ дамское сердце стрльни… Стрляй!

— Сичасъ не могу. Надо сдлать репетицію.

— А ты сдлай безъ этой петиціи. Для тебя же я стараюсь, теб же счастіе хочу предоставить, а ты ломаешься. Заводи глаза подъ потолокъ.

— Не умю… и вообще это… посл лучше — Заводи, теб говорятъ, а потомъ устреми на меня и пронзи. Тьфу, что значитъ во фрак то, мужчина: у меня даже сердце застучало… Покоримъ вдову, будь покоенъ. И усы у тебя вельзевуловскіе, и стрлять безъ пороху наскрозь можешь. Конченый, что возьмешь за прокатъ парата? Не ограбь только, мраморный!

Сваха живо сторговалась съ портнымъ, дала ему залогъ и, взявши фрачную пару, отправилась съ будущимъ шаферомъ колесить по Москв.

XXIV.

Захавши мстъ въ пять, шесть, она уже къ вечеру привезла шафера къ Крутозобовымъ ‘познакомиться’.

— Положимъ, тебя они наняли для торжественнаго случаю, а все таки неловко не познакомившись… Жениховскій шаферъ и вдругъ жениха въ глаза не видалъ… еще по ше, пожалуй, для недоразумнія насыпать.

Крутозобовы пили вечерній чай, когда сваха ввалилась къ нимъ въ квартиру.

— Ну, вотъ, я вамъ и шафера привезла!— заявила она, громко чмокая хозяйку.— И даже весь его инвентарь паратный, получайте.

— Очинно пріятно-съ,— заговорилъ хозяинъ, протягивая руку шаферу.— Позвольте узнать имя и отчество.

— Копаевъ Валерьянъ Сосипатровъ.

— Иванычъ, а не Сосипатрычъ… благородный человкъ, а чиномъ полковникъ.

— Я полковникъ?

— Полковникъ, мраморный, всякій по усищамъ твоимъ видитъ, что, изъ полковниковъ, полковникъ. Въ пяти страженіяхъ былъ и въ семи мстахъ рану получилъ. Какъ эта рана называется то, усы? Конфузіей, что-ли?

— Котузіей-съ.

— Вотъ, нотъ! И спереди, и сзади его оконфузили, но человкъ со всхъ сторонъ достойный. Плохаго я и не взяла бы… съ понпой свадьба, значитъ полковника бери… дешевле ни почемъ нельзя.

— Садитесь, пожалуйста… оченно вамъ благодарны… Архипъ, кланяйся господину шаферу… это женихъ-съ.

— Весьма пріятно-съ,— слъ ‘полковникъ’ на стулъ. Кольца заказали?

— Нтъ-съ.

— Мраморные, какъ же это такъ?— всполошилась сваха.— А у меня и изъ ума вонъ, хорошо, что я такіе умные усы подхватила, всякую декорацію понимаетъ… Я сичасъ же поду и закажу.

— Сдлай одолженіе, Савишна… можетъ, до завтра отложить можно?

— И сичасъ успю… только вы ужь тутъ безъ меня полковника ублаготворите,— съ утра вдь не жрамши, все со мной путается.

— Это первымъ долгомъ… будь покойна, Савишна.

— А я поду… пойломъ то его не невольте… взойдетъ въ воинственный духъ и начнетъ у васъ небель ломать… Въ мру угощайте… Ну, до свиданія, мраморные.

Сваха сорвалась съ мста, торопливо одлась и исчезла.

— Чмъ просить прикажете, господинъ полковникъ?— спросилъ Крутозобовъ, подсаживаясь къ гостю и смотря ему подобострастно въ глаза.

‘Полковникъ’ посмотрлъ ласково на хозяевъ, плюнулъ въ уголъ и проговорилъ:

— Водочки и селедочки!

Хозяинъ мигнулъ сыну. Женихъ опрометью бросился въ лавку.

XXV

Въ хлопотахъ и суетахъ Крутозобовы и не замтили, какъ подкатился давно желаемый день свадьбы ихъ родимаго дитятки Архипушки.

Архипъ каждый вечеръ здилъ къ невст, возилъ ей то шоколаду, то мармеладу, а иногда и ‘самыхъ Французистыхъ’, по его мннію, конфектъ отъ Трамбле. Съ ролью жениха онъ, мало-по-малу, освоился вполн, и дня за два до свадьбы сталъ уже самъ лпить поцлуи въ губки невсты, безъ всякихъ просьбъ и понужденій со стороны родныхъ.

— Вамъ это не противно-съ?— спрашивалъ онъ изъ приличія у невсты посл каждаго поцлуя.

— Ахъ, что вы!— вспыхивала она.— Совсмъ напротивъ.

— А то вы скажите-съ… Я покедова-могу и безъ эстого обойтись!

Сваха отъ жениховской смлости въ восторгъ пришла.

— Давно бы такъ скомандовалъ, а то сидитъ возл бутона майскаго и на манеръ статуя глазами хлопаетъ… Въ такомъ раз губами надо хлопать, а не глазами.

— Неловко какъ то и для нихъ конфузно-съ, а то бы я давно приступилъ къ оному, — ежился Архипъ, съ развязностью посматривая на невсту.

— Пріучать двицу къ этакой пріятности надо… Поконфузится, поконфузится, да и броситъ… такое ужь дло наше двичье, мраморный, конфузься не конфузься, а губы жениху подставляй Потачки нашей сестр давать нельзя, а то апосля и сладу не будетъ… Лобызни еще разокъ для конплекту.

Женихъ ‘лобызалъ’ и снова спрашивалъ: ‘вамъ, можетъ, это противно-съ?’

Вечера у невсты проводились однообразно. Родители невсты, встртивъ жениха и напоивъ его чаемъ, удалялись въ свои аппартаменты, дабы не стснять молодежь своимъ присутствіемъ.

Невста садилась за фортепіано, а женихъ, вставши въ позу нечаянно подавившагося костью, оралъ благимъ матомъ ‘Среди долины ровныя’ и тому подобные романсы, наводя своимъ задушевнымъ пніемъ тоску и уныніе на прислугу.

Въ антрактахъ онъ цловался съ невстой и разсказывалъ ей смшные анекдоты врод того, какъ одна чиновница, выходя изъ ихъ лавки, оступилась, упала и переломила себ ногу.

— Бутылку съ деревяннымъ масломъ она несла-съ… бутылка вдрызгъ-съ… она, понимаете, лежитъ и оретъ, а масло подъ нее течетъ… смшно-съ!

Невста на такіе анекдоты очень мило улыбалась и уписывала за об щеки жениховскій мармеладъ или ‘французистыя’ конфекты.

Наканун свадьбы, какъ водится, былъ двичникъ. Въ этотъ день, по изстари заведеннему обычаю, женихъ принимаетъ приданое, а невста, въ кругу своихъ подругъ, прощается съ двичьею жизнью.

Сваха еще наканун предупредила Крутозобовыхъ, что она задетъ за ними часовъ въ пять вечера и просила, чтобъ они были къ этому времени готовы.

— Да ужь будь покойна, Савишна,— говорила сама, прощаясь со свахой.— Все въ точности исполнено будетъ, только ты скажи свать-то, что я по росписи приданое принимать стану.

— Не длай этого,— сама знаю, что съ излишкомъ всего положено… Врь ты мн, никакого ращету нту имъ свою родную дочь надувать… да и люди они, сама видла, какіе… Чистые дворяне благородные.

— Дворянинъ дворянину рознь, Савишна,— замтилъ самъ, выходя на бабій разговоръ.— У меня сичасъ дворянинъ одинъ девять мсяцевъ семнадцать съ полтиной не платитъ, и взять съ его нечего, потому у него одна только втреная движимость есть — картузъ съ кокардой…

— Хоть картузъ да есть…

— Да рази ему семнадцать съ полтиной цна? На толкучк я теб любую кокарду за три гривенника куплю…

— Архипу подари… Подетъ онъ въ немъ верхомъ кататься, вс его за дворянина и примутъ.

— А потомъ въ участокъ за это дворянство заберутъ… Нтъ, ужь Богъ съ ней и съ кокардой… безъ нея много спокойнй… Насчетъ приданныхъ денегъ тоже вотъ… чтобъ вс были готовы.

— Не зажилятъ, не бойся…

— Оттяжку сдлать могутъ, а я на это не согласенъ.

— И чтобъ все приданое развшали, Савишна… посмотрть-то пріятно, когда все оно красуется, ровно въ магазин…

— Я скажу имъ, ну, только, по моему, не надо бы такому обычаю подражать: люди они современные и отъ вашего невжества далеко ушли.

— Мы, вдь, по-просту, Савишна.

— Вы-то по-просту, а имъ можетъ обиднымъ показаться Они же довряютъ вамъ, такую красоту писаную безъ всякой росписки отдаютъ, а вы въ юбкахъ не довряете….

— Для порядку, Савишна… не нами это заведено, не нами и кончится.

— И потомъ, вдь, сами они роспись дали… по росписи и сдавай.

— Благородства въ васъ нту, ей-Богу, ни шиша нтъ. Мн все ровно, но только одно вы завсегда должны помнить, что она одна дочь и что апосля ихъ все ваше-же будетъ.

— Это очинно пріятно, но и унущать своего тоже не слдъ. Сказано: по росписи, по росписи и сдавай, написано: десять тыщъ! Давай ихъ сюда: пересчиталъ, въ карманъ по, пожилъ и крестикъ супротивъ десяти тыщъ поставилъ, дескать, получилъ. Написано: Божіе милосердіе — давай сюда Божіе милосердіе… и сичасъ крестикъ супротивъ.

— Идолы вы и больше ничего! Прямо можно сказать, червь непросвщенная… Вамъ Архипа то на городових женить, а не на образованной двиц… Какихъ объ васъ посл этого понятіевъ они должны быть?

— Кажный, Савишна, по-своему понимаетъ. А главное времена нынче такія: въ лучшемъ вид оплетутъ. Противъ насъ сичасъ Тяпкинъ недавно сына женилъ. Роспись-то на трехъ листахъ была, а домой отъ невсты одинъ только серебрянный самоваръ привезъ, да и тотъ безъ пробы… Облапошить дураковъ по ноншнему времю ничего не стоитъ-съ!

— Это врно, милая,— подтвердила сама,— а намъ доврять никакъ невозможно: мы люди торговые…

— Скажу! Мн, вдь, никакого антиресу нтъ ихнюю руку держать, потому отъ васъ я должна кутражъ получить, а съ невсты взятки гладки.

— Никакого мы теб кутражу, Савишна, не общаемъ… Деньгами — это дйствительно.

— По вашему деньги, а по образованному кутражъ… Коли вы чего не понимаете, мраморные, у Сави швы спросите.. Савишна все вамъ прояснитъ и на умъ наставить. Не слдъ бы, по-моему, охъ, не слдъ по росписи приданное принимать,— себ только напередъ всю кальеру испортите, ну, да ужь это ваше дло… Сказать я имъ скажу съ удовольствіемъ, потому ваши антиресы соблюдаю.

— И чтобъ все до копйки безъ оттяжки приготовили, а то скажутъ: извините, мелкихъ нтъ, ну, и утрись, а эти ‘мелкія’-то, глялишь, тыщи въ три и въдутъ… Требуй, Савишна!

— Да ужь я свое сдлаю. Не такіе они только люди, чтобъ свое рожденіе обсчитать, да на лвую ногу обдлать… До свиданія, мраморные!

На другой день сваха запоздала. Во-первыхъ, ее задержали въ магазин золотыхъ вещей, гд передлывали кольца, оказавшіяся черезчуръ обширными. Сваха изругала прикащиковъ ‘мраморными пнями’ и полетла навстить, на всякій случай, шафера: живъ-ли? Богъ знаетъ! Все живъ, все живъ, а потомъ возьметъ да въ нужную минуту и подложитъ свинью. А Савишна въ ‘усастаго’, по ея словамъ, ‘плохо вровала’.

— Хоть и изъ военнаго онъ званія, а храбрости къ нему не чувствуешь! Ни кавалеръ, ни штатскій!… Просто мыло дурацкое: окуни его въ теплую воду, оно и расползлось!

Несмотря, однако же, на ‘страхи’ Савишны, шаферъ оказался совершенно живымъ и даже пьянымъ.

И его она изругала.

— На богатой вдов жениться хочешь, а нализался! Дуракъ и больше ничего! Я ему и фракъ, я ему и шляпу-трахъ, я ему и вдову, а онъ за сутки надушился! Нтъ теб вдовы, ежели къ завтрашнему числу духъ съ себя не спустишь!

— Madame! Pardon! Milles pardons!— бормоталъ шаферъ, совсмъ не ожидавшій экстренной ‘ревизіи’ свахи.— Совсмъ нечаянно… сосди… милые люди… цвтъ молодежи стали поздравлять съ фрачной парой и… vous comprenez… спрыснули… честное слово, только спрыснули! Нельзя, madame, невозможно… такая блестящая роль… въ нкоторомъ род дебютъ и… вдругъ безъ водки… Я не свинья, madame, я, наконецъ, не скотина… un animal… дебютъ и… voila tout…

— За пьяный дебютъ завсегда бьютъ… и ежели ты мн къ завтрашнему вечеру въ трезвенный курсъ не взойдешь, я тебя чмъ ни попадя изуродую… понялъ? Страмить я себя не дозволю… Пролетарь и свинья… тьфу!

Сваха плюнула отъ негодованія и заперла ‘свинью-пролетара’ на замокъ.

Отдавая ключъ швейцару, чтобы тотъ передалъ его по возвращеніи со службы крестнику, Савишна сунула ему двугривенный и строго-на строго наказала не носить водки ‘усастой свинь’, промочившей, по ея мннію, ‘насквозь свое дворянское достоинство’.

XXVI.

Опоздала она на цлыхъ полчаса и прилетла къ Крутозобовымъ вся въ поту и негодованіи на шафера.

— Что ты, Савишна, аль что стряслось?— встртила ее хозяйка.— Лица на теб нтъ!

— Ничего, мраморные,— плюхнулась та на стулъ.— Пустяки все: то въ одномъ мст задержка, то въ другомъ остановка… Вы готовы?

— Готовы.

— А дроги-то за приданымъ посланы?

— Кондитеръ сказалъ, что къ восьми часамъ у нихъ на двор будутъ.

— Ну, и чудесно… Фу-у! А женихъ гд?

— Здсь-съ, — появился тотъ изъ другой комнаты.— А къ намъ нонче отъ невсты спальная мебель прислана.

— Ну, вотъ, видите, а вы не довряете… Хороша?

— Обнаковеннея,— вздохнула сама.— Я думала и бо-зналь што, ничего такого, — дв кровати…

— А теб что-же, балдахинъ что-ли прислать?

— Не балдахинъ, а подъ обои бы, съ золотомъ, и потомъ дв кровати, ровно разводъ, а не свадьба.

— Нотъ идолы-то, прости Господи! Да теперь все дв кровати пошли.

— Мы вдь по-старин, Савишна.

— Такъ вы-бы и женили своего дурака въ старину, а сичасъ у насъ, люди умные говорятъ. двадцать пятое столтіе похало…

Крутозобовы собрались быстро и покатили за приданымъ въ карет.

Сваха ворчала всю дорогу и обзывала ихъ ‘невжествомъ’.

‘Невжество’ вздыхало и всю дорогу молчало. Только когда карета подкатила къ дому отца невсты, самъ нагнулся къ свах и спросилъ добродушнымъ тономъ:

— Насчетъ десяти тыщъ то имъ говорила?

— Все сполна получишь, не таковскую вамъ невсту сосватала!— съ гордостью отрзала сваха.

Крутозобовъ посмотрлъ съ ласкою на сваху и повернулся къ жениху.

— Архипъ, крестись! Пріхали!— проговорилъ онъ, хватаясь за ручку каретной дверцы.

Гостей хозяева встртили честь-честью въ передней и всхъ по-очереди перецловали.

— Крендель, мраморный, крендель!— шепнула сваха жениху — Не забывай своей позиціи!…

Женихъ свернулъ руку кренделемъ и нагнулся бокомъ къ невст.

Невста подхватила его за крендель и повела въ залу, гд на стол уже киплъ самоваръ.

Чаепитіе совершилось въ обычномъ порядк. Гости пили чай, толкуя о погод и происшествіяхъ, вычитанныхъ изъ газетъ, затмъ опрокидывали вверхъ донышками чашки, привставали съ своихъ мстъ и благодарили хозяевъ за угощеніе.

Хозяева, съ своей стороны, перевертывали чашки донышкомъ внизъ, кланялись гостямъ и просили выпить ихъ ‘еще одну чашечку’.

И гости, и хозяева въ теченіе двухъ-трехъ часовъ только тмъ и занимались, что перевертывали чашки, вытирали катившійся градомъ потъ съ физіономій и кланялись другъ другу чутр не въ поясъ.

— А вотъ тамъ, Архинъ Семенычъ, Лиза супризъ приготовила!— проговорилъ, наконецъ, хозяинъ, одолвшій чуть не двадцатый стаканъ.— Ежели напились чаю, она вамъ покажетъ его!…

Женихъ сорвался со стула и посмотрлъ вопросительно на отца.

— Сочти!— прошепталъ тотъ, нагибаясь къ уху сына.— Для врности!…

Крутозобовъ потеръ руки и съ сладкою улыбкой подвинулъ пустой стаканъ хозяйк.

Женихъ подставилъ снова крендель невст и прошелъ съ ней въ гостиную.

— Вы знаете, какой это сюрпризъ?— спросила его невста на пути.

— Какъ же это знать съ? Вроятно, что-нибудь пріятное-съ?

Женихъ слъ. Невста отлучилась куда то на минуту и затмъ принесла ему коробку изъ-подъ конфектъ.

— Вы мн завсегда конфекты носили, теперь я вамъ хочу поднести.

— Пустая-съ?

— А вы посмотрите.

Женихъ взялъ коробку, открылъ ее и ухмыльнулся.

— Деньги-съ!— проговорилъ онъ и, чмокнувъ въ губы подсвшую къ нему невсту, справился:— Вамъ не противно-съ?

— Ахъ, что вы, что вы!

— Десять тыщъ?

— Право, не знаю, папаша веллъ вамъ отдать, а сколько — мн неизвстно.

— Десять тыщъ, должно!— говорилъ женихъ, развязывая пачки.— Мы сочтемъ-съ, вы, Лизанька, ничего супротивъ не имете-съ?

— Я, что же, мн папаша веллъ.

— Ну, вотъ мы и сочтемъ, покеда они тамъ себя пропариваютъ… между прочимъ, тугъ и серіи, и купоны, и облигаціи… полный шурумъ-бурумъ. Кредитными бы много спокойне-съ, Лизанька.

— Это не я, это папаша.

— Мы понимаемъ, что это папашенькино награжденіе-съ, но только во всякомъ случа кредитными бы много способне.

Невста сконфузилась,

— Я, право, Архипъ Семенычъ…

— Дозвольте поцловать-съ… не противно-съ?

— Напротивъ…

— Кредитными, какъ можно… вотъ сичасъ серіи взять-съ… по какое число они вашимъ родителемъ спущены-съ? Нонче, вдь, серіи ни почемъ-съ… полтора мсяца назадъ скидываютъ-съ… я намедни такъ ловко влетлъ: взялъ за мсяцъ впередъ, а меня тятенька по затылку: съ кого, говоритъ, я сорокъ семь съ половиной копекъ возьму? Съ твоей морды, что ль?

— Если хотите, я позову папашу.

— А мы сперва сочтемъ-съ… Что ихъ понапрасну утруждать?… Можетъ, тутъ и врно все? Конечно, ежели окажется невроятность въ сумм, то я сичасъ тятеньку и вы тятеньку… Купонъ сичасъ посмотрите: не угодноли-съ! Склееный-съ!

— Неужели?

— Склееный-съ, ему полцны — цна, и номера даже разные-съ, видите-съ, цифра шесть на конц-съ, задомъ напередъ написана-съ… Жулики-съ! Наврно папашу отлично надули… мы въ сторонку отложимъ-съ и не станемъ считать… Поцловать ручку дозвольте.

Женихъ влпилъ поцлуй и потянулся за новой пачкой.

— И бумажки-то, Лизанька, у вашего тятеньки все какія-то засаленныя-съ,— говорилъ женихъ, аккуратно и медленно пересчитывая сотенныя кредитки,— словно изъ мясной, али изъ масляной лавки-съ… Положимъ, что которыя просаленныя, т прочне-съ, а все таки виду въ ихъ нту денежнаго: все одно, что оберточная бумага-съ…

— Папаша перемнитъ, если вамъ не нравится…

— Зачмъ тятеньку безпокоить!… У насъ сойдетъ-съ. Главное только, чтобъ фальшивыхъ не было, а съ масломъ, али тамъ съ сальцемъ, это ничего-съ… Вотъ эта сотельная, по моему, фалыпивая-съ,— остановился женихъ на кредитк, разсматривая ее на свтъ,— взгляните, Лизанька-съ…

— Я ничего не понимаю въ бумажкахъ.

— Надо понимать-съ. Деньги — это первое дло-съ, а то завсегда вамъ могутъ фальшь всучить. Фальшивая съ! Тни совсмъ не т-съ… я ее отложу-съ…

— Отложите, папаша перемнитъ.

— Безпремнно надо перемнить, потому это не красненькая и не пятерка, пятерку тамъ, али красненькую еще я могу спустить-съ. Мелкая бумажка завсегда уйти можетъ, а крупную трудно замужъ отдать: того гляди, тебя самого на полиціи женятъ… Дозвольте губки на одну минутку…

— Вамъ, чай, ужь надоло цловаться?— оттопырила невста губки.

— Мн-съ? Богъ съ вами-съ… Я только что во вкусъ вхожу, а вы такія подозрительныя слова. Напротивъ, весьма даже пріятно-съ, потому, главное, любовь-съ…

— А вы… очень меня любите?— потупила та глазки.

— Страсть-съ! Маменьку съ тятенькой такъ не люблю, какъ васъ

— Вотъ ужь ни за что не поврю!

— Ей-Богу-съ! Мн что же врать передъ смертью?.. Завтрашняго числа полный аминь съ: оставь тятеньку съ маменькой, сказано, и прилпись къ жен-съ… Ежели и вамъ стану врать, вы сичасъ увидите это, и никакого на меня взгляду не пустите… Опять же отъ тятеньки съ маменькой я съ малолтства, акромя бранной политики, никакого сочувствія не вижу, а вы сичасъ и поцлуете, и все такое, честь-честью… Какъ же мн васъ не любить посл такого происшествія-съ? А вы меня любить будете-съ?

— Ежели вы мн сочувствіе, такъ и я вамъ…

— За меня не бойтесь: я васъ даже обожать буду, ежели прикажете… Мн эта музыка ничего не стоить… Дозвольте губки на секунду-съ… Мерси-съ… Вотъ только кредитки недоброкачественныя, не изъ перваго сорту, а то бы я… вторая фальшивая-съ!

— Ужель опять?

— Смотрите-съ… радуга слиняла-съ: на одномъ конц радуга, а на другомъ ни шиша-съ… словно этотъ конецъ въ стирку отдавали-съ…

— Отъ времени, можетъ, стерлась… бумажка ужь очень замятая…

— По моему, фальшивая-съ… Положимъ, что отъ времени и человкъ всякую радугу теряетъ, и на манеръ тряпки по свту бродитъ, а все таки сотеньную брать опасно: лучше отложить-съ…

— Отложите. Папаша, вроятно, не откажется перемнить.

— А не перемнитъ, я ее кондитеру спущу-съ… тыщи полторы за наше бракосочетакіе-то сдеретъ, такъ можно и фальшивую на память взять.. Восемь, девять, десять… А люблю я деньги считать-съ… такъ-бы, вотъ, кажется, сидлъ съ утра до ночи и все бы считалъ-съ, а вы любите, Лизанька?

— Совсмъ не люблю.

— Какъ же это можно-съ? Деньги надо любить-съ… безъ денегъ человкъ, говорятъ, бездльникъ…

— Я этого совсмъ не понимаю. По моему, лучше про чувства разговаривать.

— Чувствы что-съ!… Дайте-ка мн денегъ побольше, такъ я вамъ такія чувствы разведу, что вы ахнете-съ!

— И безъ денегъ можно.

— Безъ денегъ скучно-съ… Семь съ половиною кредитныхъ, акромя двухъ фальшивыхъ-съ… такъ-съ?

— Право, не знаю… папаша далъ мн коробку и говоритъ: какъ прідетъ женихъ, такъ ты ее ему и вручи.

— Безъ счету, стало, отъ тятеньки приняли? Нехорошо-съ… деньги счетъ любятъ, а ежели онъ васъ обсчиталъ?

— Что вы, разв это можно?

— Случается-съ… Вдругъ нечаянно, или вдругъ со слпу, бумажка-то красненькая, а онъ безъ очковъ ее за сотенную норовитъ… вотъ теб и прочетъ… Когда мы поженимся, Лизонька, ни отъ кого деньги безъ счету не берите.

— Даже отъ вашего папаши?

— Отъ тятеньки? Да мой тятенька первый обочтетъ, у него ужь привычка такая: то не доглядлъ, то проглядлъ… сколько разъ я отъ него таску получалъ: дастъ свертокъ съ мелочью, да рваными рублевками и пошлетъ въ городъ хоть-бы, къ примру, табаку съ папиросами купить ‘Тутъ, скажетъ, двадцать пять рублей, смотри, не растеряй!’ Начнешь разсчитываться, глядишь — двухъ, али трехъ цлковыхъ и не хватаетъ… ну, и сичасъ таска! Не теряй!

— Мой папаша никогда и никого не общитываетъ.

— Привычки не завелъ. У важнаго родителя, Лизанька, своя привычка… Значитъ, семь тыщь триста мы будемъ класть, такъ-съ?

— Я не знаю… Вы считаете, вамъ видне.

— Семь тыщь триста, будьте покойны. Дозвольте губки передъ купонами-то?

— И такъ ужь, кажется, часто.

— Ничего-съ, кашу масломъ не испортишь. Мерси-съ!… Акція Тьмутараканской желзной дороги въ двсти рублей… Лизанька, по-моему такой дороги и на свт вовсе нтъ-съ.

— Откуда же папаша ее взялъ?

— Акцію то-съ? Напечаталъ, — только всего-съ.

— Какъ напечаталъ?

— А какъ печатаютъ въ литографіяхъ на манеръ свадебныхъ билетовъ, бумага-то съ печатью, можетъ, цлковыхъ полтора стоитъ, а онъ ее за двсти зятю-съ… Я ее не возьму-съ.

— Скажите ему.

— Скажу съ… Да тятенька меня за эту Тьмутараканскую акцію, не говоря худого слова, прямо гнилою шпалой по затылку-съ… И къ чему намъ она, Лизанька? Совсмъ не къ лицу… Богъ съ ней, отлежимъ-съ.

— Отложите.

— И не отложилъ бы изъ уваженія, да ужъ оченно тятенька ядовитъ насчетъ денегъ-съ: акціонеръ, скажетъ, какой нашелся, сроду въ пассажирахъ не былъ и вдругъ акціи завелъ… У тятеньки вашего она уйдетъ, а намъ ни къ чему-съ. Серіи мы будемъ считать по курсу съ. по мсяцу съ ихъ скинемъ-съ.

— Вамъ лучше знать, я ничего въ этомъ не понимаю.

— Вотъ только пожениться намъ, а то я васъ всему научу-съ… Дозвольте передъ серіями-то чуточку лобызнутъ…

— Да вы передъ акціей цловались.

— Передъ акціей, по настоящему, и цловаться не стоило съ… И выкопалъ же вашъ тятенька городъ: Тьматаракановъ! Самое египетское мстоположеніе, по моему Блохокусаевъ городъ много чище-съ.

— Такого города, кажется, и нту вовсе.

— А вы думаете Тьматаракановъ существуетъ на свт-съ? Просто аллигорія для дураковъ. Меня такъ-то махонькаго спросили: ты знаешь, гд городъ Деркушинскъ находится?— Не знаю, говорю.— Показать?— Покажите, сдлайте милость… Ну, и показали… такъ уши надрали, что съ полчаса блугой ревлъ-съ… Аллигорія глупая-съ… Щеты у вашего тятеньки есть-съ?

— Это который съ косточками?

— Они самые-съ… Дозвольте на нкоторое время,— надо купоны съ серіями на ихъ прощелкать съ.

Невста принесла счеты, и женихъ, прикладываясь по временамъ ‘для облеіченія счету’ къ губкамъ невсты, принялся щелкать косточками.

— ‘Истинникъ’, мраморный, считаешь?— сунулась было сваха къ жениху, съ жадностью поглядывая на разбросанныя по столу деньги.

— Я васъ попрошу оставить насъ въ поко-съ,— отрзалъ женихъ, прикрывая руками деньги.— Собьете меня въ счет и никакого черезъ это у насъ пріему приданаго не выйдетъ.

Уйду, уйду, считай, знай!— отмахнулась та, повертывая назадъ оглобли.— Что значитъ человкъ до денегъ-то дорвался, совсмъ другою словесностью заговорилъ… тьфу!

— Глупая женщина, Лизанька,— говорилъ въ это время женихъ невст,— завсегда суетъ свой носъ, гд ее не спрашиваютъ… Вы ее не очень-то принимайте, какъ поженимся: свахи — такая уже прожорливая нація, имъ бы только пожрать, да попить на чужой счетъ… Въ шею-съ!

— Разв это возможно? Она же насъ сосватала.

— За это и вознагражденіе получитъ. Вотъ ежели бы она даромъ старалась дло десятое, а то вдь своего не упуститъ… И тятенька того же мннія: какъ свадьба, говоритъ, кончится, такъ ей полную сичасъ отставку по ше!… Аккуратъ трехъ сотъ и двухъ съ полтиной не хватаетъ… вроятно, у вашего тятеньки прочетъ вышелъ-съ… Два съ полтинкой я скину съ, а три сотенныхъ прикажите получить-съ.

Невста сконфузилась.

— Какъ же это вышло?… Папаша, кажется, врно считали.

— Это бываетъ-съ… Акцію-то тьму таракановскую я въ коробку положу, потому все одно, что у вашего родителя… Вы ему на ушко шепните: дескать, прочетъ, тятенька-съ!… При мн, дескать, считалъ…

Невста ушла и, спустя минутъ пять явилась снова

— Мамаша изъ своихъ дала, папашу мы не хотли безпокоить,— проговорила она, передавая жениху деньги.

— Намъ,— Лизанька, съ вами все равно, лишь бы деньги были настоящія… теперь все сполна-съ!— захлопнулъ онъ коробку.— Дозвольте сперва ручку-съ…

— Зачмъ это?

— Нельзя-съ: десять тыщъ — деньги-съ… а теперь губки-съ… Мерси-съ! А я думалъ, у васъ нонче форменный двишникъ, съ барышнями, два купона было имъ на орхи приготовилъ.

— Папаша не захотлъ, теперь ужь это несовременно.

— Одобряю вполн: и расходъ лишній, и… пользы отъ ихняго пнія никакого.

— Ну-съ, зятекъ, — вошелъ въ гостиную хозяинъ,— су призъ отъ Лизы получилъ?

— Дозвольте ручку съ!— бросился женихъ къ будущему тестю.

— Лучше такъ поцлуемся.

— Покорнйше васъ благодарю-съ… всегда-съ…

— Смотри только, люби ее и береги, аки зницу ока.

— Слушаю-съ! Я могу… отъ души… помилуйте, рази это можно?

— Такой бутонъ да не любить, мраморный?— вынырнула изъ подъ руки хозяина сваха,— да онъ за счастіе долженъ почитать… Архипъ Семенычъ, докажи родителю свою любовь.

— Сичасъ-съ! Лизанька, губки-съ…

— Ну, вотъ, чтобъ весь вкъ такимъ манеромъ прожить,— говорилъ хозяинъ, смотря на цловавшагося жениха, съ невстой, — ое будешь любить, а я тебя вдвое за это…

— Слушаю съ, будьте покойны-съ!— говорилъ женихъ, кланяясь тестю.

— Лобызни, лобызни кестя-то,— толкала его подъ локоть сваха,— ну, кто за такого дурака десять тыщъ отвалитъ?

Хозяинъ принялся съ охотой лобызать зятя и сказалъ вошедшей свать:

— Ну, сватьюшка, вы желали приданое по росписи принять, — пожалуйте въ спальную. Роспись-то захватили?

— Она у меня-съ,— отвтилъ женихъ, вытаскивая изъ кармана вчетверо сложенный листъ бумаги.— Маменька, шепнулъ онъ на ходу матери,— вы принимайте, а я буду крестики ставить.

Вс гурьбой вошли въ спальню, довольно обширную комнату, въ которой и висло, и лежало на всхъ стульяхъ приданое невсты.

— Маменька, кажется, шелковое-съ?— бормоталъ женихъ, ощупывая висвшее на двери платье.

— Смотри, не съ шерстью ли шелкъ-то,— отвтила та.

— А вы смотрите-съ…

— Рази все углядишь! Сичасъ ситцевыя платья пойдутъ, а вдругъ линючія? Застирать бы, по настоящему, платья слдовало…

— А вы на языкъ, маменька-съ… пожуете и узнаете.

— Неловко, какъ быдто.

— Ничего-съ… отвернитесь какъ нибудь въ сторонку и пожуйте, ежели на язык краску почувствуете, значитъ линючая…

— Мраморная, принимай!— подошла къ нимъ сваха.— Только глупо вы это длаете, всего излишнее положено… Платьевъ шелковыхъ сичасъ въ росписи восемь, а ихъ десять…

— Можетъ, ношеныя, Савишна?

— Сами-то вы черти ношеные, прости, Господи! Одна только конфузіи съ вами… Ну, а ты чего, мраморный, тутъ торчишь?— обратилась она къ жениху, — ну, твое-ли здсь дло, въ бабьихъ юбкахъ разбираться?…

— Я для крестиковъ больше…

— Дли какихъ крестиковъ?

— А которые на росписяхъ ставятся. Какъ получилъ, такъ сичасъ и отмтилъ…

— Безъ тебя отмтимъ, предложи невст крендель и уходи къ фортупьяномъ въ залу.

— Маменька, какъ же быть-съ?— нершительно проговорилъ тотъ.

— Пущай, Савишна, онъ крестики ставитъ, я буду доброту смотрть, отецъ считать, а Архипушка отмчать Въ сундуки ужь только ты укладывай.

— Тьфу! Сроду такихъ идоловъ не внчала!… Сичасъ уходи, мраморный!

— Какъ маменька… Мн чтожь!… Главное, чтобъ не обдули.

— Вели ему уйти, мать родная!… Какъ ты полагаешь, пріятно будетъ невст, ежели онъ весь ея туалетъ будетъ разсматривать?

— Мн, Савишна, на тувалеть наплевать,— заявилъ женихъ,— мн, главное, крестики…

— Теб то наплевать, а невст стыдно, дубъ ты маврійскій! Уходи, мраморный, и невсту уводи, видишь она и сичасъ ужь въ конфузію взошла, щеки то ровно жаръ горятъ.

— Иди ужь, Архипушка,— разршила мать,— уважь на послдахъ Савишну.

— Слушаю-съ… Только ежели, маменька, они обошьютъ васъ въ чемъ, я не виноватъ.

— Сватьюшка, пожалуйте сюда!— крикнулъ хозяинъ,— что у васъ тамъ за пренія такія?

Женихъ подошелъ къ невст и свернулъ руку кренделемъ.

— Лизанька, вы желаете здсь быть-съ?

— Ахъ, вовсе не желаю!

— Въ такомъ случа уйдемте-съ, вы сыграете-съ, а и свою-съ.

— Очень даже рада.

— Я такъ думаю, что все въ наличности безъ обману,— говорилъ женихъ, уходя съ невстой изъ спальни.

— Даже больше, чмъ по росписи.

— Неужели?

— Право, больше, въ особенности блья,

— Дозвольте губки-съ для сахару… Мерси! Это хорошо, что больше, а то маменька насчетъ ночныхъ кофточекъ сумнвалась. При такомъ приданомъ и вдругъ только полдюжина. Еще вотъ насчетъ…

— Перестаньте, давайте о другомъ говорить!

— Виноватъ-съ, дозвольте губки… мерси-съ!

Въ спальн въ это время шелъ формальный пріемъ.

— Вотъ Божье милосердіе въ иконостас,— говорилъ хозяинъ,— четыре образа: вынимать не надо, полагаю, потому они вмст съ иконостасомъ къ вамъ пойдутъ?

— Зачмъ вынимать? Совсмъ лишнее,— согласился Крутозобовъ — Растревожишь только.

— Пробу-то, пробу посмотри,— толкала въ бокъ Крутозобова жена.— Сказалъ, серебряный окладъ, а вдругъ мдный.

— Да какъ пробу-то смотрть, дура?— шепнулъ тотъ въ отвть.— Ризу, что-ль, сымать съ образа?

— Ну, смотри, обошьютъ тебя на ризахъ.

— На чемъ другомъ, а на этомъ Богъ не попуститъ… Родная дочь, чай…

— Родная, а подолъ сейчасъ на шелковомъ плать грязный: накупили въ ссудной касс съ укціону и награждаютъ.

— Ничего ты не понимаешь… Главное, деньги заполучили, а на ваши подолы и плюнуть можно.

— Сватъ, — перебилъ его хозяинъ.— Принимай золото: дв пары серегъ брилліантовыхъ…

— Мелки ужь очинно брилліанты,— вырвалось у Крутозобовой.

А крупные мужъ купитъ,— оборвалъ ее отецъ невсты.— Дв брошки съ брилліантамы и сапфирами… Три браслеты…

— И брошки, сватъ, жиденьки… совсмъ жидоватыи браслеты…

— Эти брошки плохи? Да такихъ браслетъ и въ Москв то нту… Въ Питер я ихъ по случаю купилъ.

Начался споръ. Спорили долго и по всякому поводу: то мхъ лисій на ротонд какъ будто съ проплшинами, то простыни заштопаны.

Сваха, какъ угорлая, отирая потъ, летала отъ отца невсты къ отцу жениха и отъ матери жениха къ матери невсты и водворяла компромиссы.

— Мраморные!— кричала она, покрывая голоса ‘сдатчиковь’ и ‘пріемщиковъ’ — изъ-за такихъ пустяковъ и разговоръ вдругъ наканун бракосочетанія? И изъ-за чего, спрашивается? Гд недохватки, а гд и перехватки… По моему, даже перехватки больше, ничмъ недохватки…

— Въ чемъ перехватка-то? Въ чемъ?— причала Крутозобова

— Первое: въ юбкахъ фланелевыхъ, мраморная. Сказано — три, положено — шесть…

— Ты мн, Савишна, юбками носъ не утирай, у меня носовые платки есть, — парировала та.— Ты на шерстяныя платья обрати вниманіе… пополамъ съ бумагой..

— Сватья! Сватья!— остановилъ хозяинъ Крутозобову.— Грхъ! Грхъ! Но лежало даже возл бумаги…

— А простыни? Сказано — голландскаго полотна, а вы — изъ русскаго даете…

— Какое русское, сватья?… Ты думаешь, что голландское, такъ бархатъ?

— Мой Архипушка не согласень… Не можетъ онъ на русскомъ спать…

— Мраморная!— бросилась сваха къ спорщиц, — ну, что твой дуракъ въ Голландіи понимаетъ? Ей-Богу, ни шиша! И на Ярославл за милую душу дрыхнуть станетъ… Плюнь ты на Голландію!

Спорили вообще долго, но въ конц концовъ благодаря компромиссамъ и добавкамъ, приданое было принято, и сваты остались друзьями.

Весь скарбъ невсты уложили въ сундуки, другими словами — ‘укладки’, мать невсты заперла ихъ со звономъ, напоминавшимъ бой старинныхъ англійскихъ часовъ, и поднесла ключи матери жениха.

Вс снова расцловались и, прослезившись для порядка, двинулись откушать хлба-соли.

XXVIII.

— Такъ вы завтра къ семи часамъ карету то пришлите, — говорила невста, прощаясь съ женихомъ.

— Въ аккурат-съ. Съ шаферомъ даже-съ.

— А кто у васъ шаферомъ будетъ?

— Полковникъ, Лизанька-съ… Положимъ, что онъ въ отставк, но усы военные… Усы у ихъ, все одно что знамя-съ… сичасъ видно, котораго полка.

— Конный?

— Кажется, что конный, а можетъ и но пшеходной части… Вы завтрашняго дня поститься будите-съ?

— А какже… а вы?

— Я тоже, на просвирки себя посажу… Маменька мн ужь пять просвирокъ по двугривенному купила, акромя ничего-съ… ло бызните для адью-то-съ!

Распростившись съ невстой и, отправивъ впередъ дроги съ приданымъ женихъ съ родителями и свахой покатилъ во свояси.

— А я, тятенька, дворнику ихнему за пропускъ приданаго то купонъ всучилъ-съ,— доложилъ женихъ родителю, — склееный этакой купонъ, изъ двухъ разныхъ, повидимости.

— Дло,— отвтилъ тотъ.

— Все одно пропьетъ-съ, а въ кабак какой хочешь купонъ уйдетъ, а на приданыхъ деньгахъ я нажилъ акцію-съ и двсти кредитными.

— Обсчиталъ?

— Не обсчиталъ, а со счету сбился съ.

— Это ничего.

— Я думаю, тятенька, что ничего-съ… другой бы на пятьсотъ махнулъ, а я по совсти… Богъ съ ними, по моему соображенію, теща моя дура-съ.

— Ну?

— На слово вритъ… Положимъ, я зять-съ, это врно-съ, а вдругъ я жуликъ-съ?

— Благородная дама.

— Благородная дура-съ, тятенька… Для меня, конечно, это весьма пріятно, но только ежели она ко всмъ такое довріе распускаетъ, отъ ихняго капиталу ни шиша намъ посл ихъ смерти не останется… Надо принять свои преждевременныя мры.

— Умница! Прими, Архипъ, прими! За дурака я тебя считалъ до сей поры, а сичасъ вижу, что у тебя всякія соображенія есть… Умереть могу спокойно.

— Умирайте, тятенька, спокойно, вашего имени не пострамлю-съ, а тещу надо къ рукамъ прибрать.

— Прибери.

— Приберу-съ, мн главное только сочувствіе въ Лизаньк найти, ежели она въ мою дудочку играть начнетъ, мы тещу обсосемъ-съ, обгложемъ даже-съ.

— Обгложи.

— Обгложу-съ… Все одно вдь капиталы прахомъ пойдутъ-съ Ахъ, тятенька, какъ я деньгу возлюбилъ, ежели бы вы только знали,— какъ зачалъ я считать деньги, меня даже въ дрожь ударило…

— Ишь ты, вдь. Моя въ тебя жадность то переселилась! съ завистью проговорилъ Крутозобовъ.— Мать, ты спишь?— толкнулъ онъ въ бокъ жену.

— Съ Савишной шепчусь насчетъ атласнаго одяла., не готово у нихъ оно, такъ можно доврить али нтъ?

— А вы бы, маменька, матеріалъ то взяли,— вмшался въ разговоръ женихъ.

— Взяли. За шитье, боюсь, не отдадутъ…

— Не пропадетъ… Теща у меня, маменька, добрая.

— Анделъ, а не женщина!— замтила сваха,— Архипъ Семенычъ лучше ее произошелъ, ничмъ ты…

— Я получу-съ, будьте покойны… Сторицей даже могу-съ, ежели охота придетъ., она ничего-съ.

— Анделъ, мраморная!

— Вобче дура-съ… я ихъ за это уважаю… — И завсегда уважать долженъ… она для тебя ничего не пожалетъ, коли ты къ ней со всмъ обожаніемъ подойдешь.

— Я подойду-съ, будьте покойны Тятенька, а вы бы сегодня съ Савишной-то за труды ея праведные разсчитались.

— Можно… Это первымъ долгомъ,

— Потому, тятенька теперича ихнее дло кончено совсмъ съ.

— Ну, не совсмъ, а кто васъ въ новую квартиру съ балу привезетъ?— Сваха! Кто васъ утромъ съ постели подыметъ?— Сваха!

— Оно, конечно-съ, это случается, но только я подражать этому не желаю-съ… Я человкъ простой и никакихъ мн горничныхъ не надо съ: и лягу самъ, и встану самъ съ… собственно на этотъ случай вы предметъ лишній.

— Откуда у тебя такіе разговоры взялись, мраморный?— изумилась сваха.

— Все оттуда-съ, откуда и у васъ… А что сичасъ промежду насъ дло покончено, это врно-съ

— Вотъ какъ! И на свадьбу, значитъ, я не гожусь?

— Какъ возможно съ?!.. Оченно даже пріятно васъ будетъ встртить, но только руководству вашему полный аминь выходитъ-съ…

— Завсегда я думала, что изъ тебя чудесный жуликъ выйдетъ…

— Покорнйше благодарю за комплиментъ-съ.

— Не стоитъ, по заслугамъ тебя воздаю. То не зналъ, куда сваху и посадить, а сичасъ плевать на меня началъ… Жуликъ и есть!

— Зачмъ я стану на васъ плевать, для этого плевательницы продаютъ.

— Да. не вс ихъ покупаютъ.

— Вчера-съ дв купилъ… нельзя е,ъ! Тесть прідетъ, или теща… квартира хорошая, а плюнуть некуда… мы благородство не хуже васъ понимаемъ… только плюй, знай!

— На тебя плюнуть за твои слова слдуетъ, а не въ плевательницу… Отъ дурака и вдругъ такія рчи слышу… Да гд это видано, чтобы молодыхъ сваха не подымала? А? Да ты что, социвалистъ, что-ль, али нтъ?

— Мы православные съ. Зачмъ намъ въ чужую вру, коли своя хорошая есть? И обижаться вы не вправ-съ. Желаю я встать безъ свахи, и никто мн въ этомъ препятствовать не можетъ.

— Врешь! Родители не позволятъ!

— А намъ что, Савишна?— поторопился Крутозобовъ.— Онъ теперича самъ семьяниномъ станетъ, значитъ намъ ему указывать нечего.

— Глупая процедура-съ

— Тьфу! Ошалли вы, я вижу, деньгами-то обожрамшись. Да къ матери-то невсты должна я хать, какъ васъ съ постели подыму, али нтъ?

— Незачмъ-съ, мы сами съ визитомъ подемъ, и напрасно вы объ этомъ безпокоитесь.

— Весь свтъ наизнанку выворотили, тьфу! Нога моя опосля этого у васъ не будетъ.

— Какъ угодно-съ только съ нашей стороны никакихъ поводовъ нту-съ.

— Хорошо! Будь по вашему, глядите, какъ бы хуже не было, а ужъ въ т поры я пальцемъ о палецъ не ударю.

— Да теперь, чтоже-съ, дло конченное, завтра повнчаемся и аминь… Тятенька, отпустите съ миромъ Савшину съ.

— Оченно благодарны теб, Савишна, за вс твои труды праведные… конечно, трудовъ не бо-знать сколько было.

— Какъ не бо-знать сколько? Да что же вы меня ограбить желаете? Такъ я васъ въ Окружной, мраморные.

— Ее горячись зря, по царски награжу,— остановилъ ее Крутозобовъ.— Ограбленія твоего никто не желаетъ, а говорятъ только, что труды не ахти какіе были… свела, больше и ничего а за сводку кутражъ получай. Архипъ, какой ей кутражъ-то выдать?

— Хорошій, тятенька-съ, чтобъ помнила, какіе мы жулики-съ… Маклера, которые на бирж, сичасъ четверть процента получаютъ,— по закону-съ тятенька.

— Ну, что же, и мы ей по закону.

— Я не согласенъ… такихъ людей, какъ Савишна, награждать сверхъ закону слдуетъ: она со мной и къ художнику, она и къ паликмахтеру, она и къ Чуркину и къ танцовальщику. нельзя по закону.

— Доброты-то въ теб сколько! И ругаю тебя, и люблю, ей Богу!— умилилась сваха.— Не разберешь тебя даже: не то ты анделъ, не то жуликъ. Думаю такъ, что анделъ.

— Анделъ и есть-съ. Маклера сичасъ по закону четверть проценту кутражу получитъ, а я цльный процентъ жертвую.

— Не много-ли. Архипъ, разошелся ты съ поцлуевъ-го невстиныхъ?

— Богъ съ ней, тятенька-съ… Трудилась тоже-съ, и туда, и сюда, однхъ румянъ, можетъ, сколько истратила, къ невст со мной шлямшись.

— Ну, ужь это ты врешь, съ роду не карминилась.

— Я между прочимъ, вдь, не въ сурьезъ-съ.

— И между прочимъ врать не слдуетъ, а что трудовъ съ тобой я положила нсть числа, это ты врно сказалъ: такого дурака да на десятитыщной невст женить — большіе труды нужны.

Врно-съ,— согласился женихъ, — дайте ей процентъ, тятенька-съ. Богъ съ ней-съ, пущай меня съ Лизанькой до гроба своей жизни добромъ поминаетъ.

— Хорошо. Деньги твои, мн что-жь?— согласился Крутозобовъ.— Ежели ты чувствуешь, что Савишна стоитъ цльнаго проценту, отдадимъ и процентъ.

— Стою, ахъ, какъ стою!— нагнулась къ отцу жениха сваха,— какую кралю то подцпили, ума помраченіе, другая бы за такой амуръ тыщу слупила, а я на совсть дйствую, процентъ, такъ процентъ. Это сколько же, мраморный, на рубли то абкутражится?

— Сто цлковыхъ, Савишна, — доложилъ свах женихъ, пріятно улыбаясь,— денегъ чертова пропасть. Въ банку, чтоль, ихъ потащишь?

— Какъ сто цлковыхъ?— вышла изъ столбняка сваха,— рази процентъ — сто цлковыхъ?

— А вы думали, пятьдесятъ? Ахъ, Савишна, счесть не умете, а десятитыщныхъ невстъ сватаете!

— Да вдь это грабежъ, мраморные!— закипла та, ерзая на своемъ мст.

— Какъ грабежъ? Мы даже сверхъ закону-съ,— цльный процентъ.

— Не согласна я! Триста цлковыхъ подавай, а то и свадьбу врозь.

— Ну, это немножечко вы запоздали,— усмхнулся Крутозобовъ, — а ежели вы кипятиться начнете, такъ мы по закону-съ,— четвертушку-съ.

— Грабители! Просто, жулики. Да какая дура за сто цлкачей столько мукъ приметъ, сколько я съ вашимъ дуракомъ приняла?

— Муки обнакнавенныя-съ, да и пословица говоритъ: ‘взявшись за гужъ, не говори, что не дюжъ’.

— Тьфу! Никакого въ васъ благородства нту. Какъ были мужичьемъ срымъ, такъ имъ и передохнете.

— Куда ужь намъ въ благородные лзть, мы люди простые, а сто цлковыхъ денегъ много-съ, поди-ка, наживи ихъ въ лавк, всми святыми дв недли божиться станешь, а сто цлковыхъ не наживешь, а теб и божиться то даже ни разу не пришлось.

— Мн? Ахъ, черти каторжные! Да чуть не каждый день божилась изъ за вашего дурака.

— Бабьей божб цна совсмъ другая, — авторитетно ршилъ Крутозобовъ, — кто ей нонче повритъ? Никто, изъ вры бабы вышли.

— Да вдь брала я грхъ на душу, али нтъ, идолы мраморные?

— Бабій грхъ по ноншнему времю тоже ни шиша не стоитъ, и черти то даже вашими грхами антиресоваться перестали, — все на одинъ манеръ!

— Да ты, толстобрюхій, теперь что хочешь наговорить можешь. Забралъ деньгу въ лапы и ломаешься, какъ ахтеръ въ кіятр… А я то, дура, имъ на совсть врила, думала, оцнятъ мои труды и старанія и вознаградятъ по присъ-куранту!

— Мы и вознаграждаемъ, даже сверхъ присъ-куранту. На бирж теб, по закону, четвертушка цна, а мы — цльный процентъ даемъ. Поди-ка поищи еще такихъ дураковъ добродтельныхъ!

— Молебенъ за наше здравіе должны отслужить, а не токмо что апеляціи разводить,— добавилъ женихъ.

— А ты, кругломордая дубина, молчи лучше!— крикнула сваха на жениха.— Чуть что не такъ, первымъ дломъ за сваху цплялся, а сичасъ, какъ не нужна стала, такъ и ротъ, ворона дурацкая, развать сталъ. Испорчу я вамъ свадьбу, не я буду, ежели не испорчу!

— А ты не шуми, Савишна,— осадилъ ее Крутозобовъ.— дешь въ карет, а орешь, какъ кухарка на постояломъ двор, другой бы теб и ста цлковыхъ за эту музыку не далъ. Сосдъ вонъ съ двадцатью тыщью невсту взялъ, а свах два ситцевыхъ платья только подарилъ.

— И сосдъ твой жуликъ!

— Я людей никогда не осуждаю, этого грха у меня на душ нту, а теб даю совсмъ по благородному, даже переблагородилъ, по моему мннію.

— Переблагородилъ! За амуръ, пукетъ розовый съ десятитыщнымъ кошелемъ и вдругъ — сто цлковыхъ! Къ мировому судь за такое благородство притягиваютъ, мраморные!

— Иниралъ, что супротивъ насъ живетъ, сына женилъ, такъ замсто благодарности сваху съ третьяго этажа спустилъ, а я тебя и бить не собираюсь, и сто цлковыхъ даю. Можешь, кажется, понимать, съ какими людьмы дло длаешь?

— Прибавь хоть полсотни, напередъ гожусь… Вдругъ, молодая помретъ, за меня же ухватитесь.

— Съ чего ей помирать, двка здоровая.

— Возьметъ и помретъ. Ужли четвертную то не накинешь, въ виду погребенія?

— Ни копйки, тятенька, прибавлять невозможно-съ, вздохнулъ женихъ.— И безъ эстого расходу безъ числа, а потомъ, собственно, сто цлковыхъ за что съ? За языкъ, напримръ… Да я чудеснаго абваката за четвертную найму для болтовни.

— Такъ ты бы и бралъ, дубовый, абваката, а не сваху.

— Абвакатъ намъ зачмъ же-съ? Вотъ ежели я васъ съ лстницы спущу, да вы къ мыровому дойдете, въ ту пору и адвоката найму, а сичасъ ни къ чему-съ,— у насъ все по благородному. Вы для насъ старались, а мы вамъ сверхъ всякихъ сенатскихъ законовъ цльный процентъ за хлопоты… Кажется, должны вы понимать, что ежели мы съ вами по благородному, такъ и вы свиньей не станете?

— Тьфу! А платье?

— Платье? Какое платье?

— Какъ какое? Шелковое платье. Такой уговоръ былъ.

— Архипъ, былъ у насъ договоръ насчетъ шелковой матеріи?

— Не былъ-съ.

— И не слыхивали даже, Савишна… Что это теб во сн что ли, приснилось — сто цлковыхъ берешь, да еще на шелкъ ротъ разваешь?— замтила Крутозобова.

— Вотъ, видишь, Савишна, какая съ твоей стороны ошибка произошла.— замтилъ Крутозобовъ и хлопнулъ сваху по плечу, — ситцу, такъ и быть, изъ уваженія подарю… стану, вотъ, лтомъ своимъ бабамъ покупать на капоты и тебя не забуду… Подарить, Архипъ, а? Уважить Савишну?

— Уважьте, тятенька, Богъ съ ними-съ, мы добрые-съ!

Сваха посмотрла поочередно на плохо освщаемыя уличными фонарями физіономіи Крутозобовыхъ и плюнула въ негодованіи въ окно кареты.

— Жуликами вы были, жуликами и кончину пріимите!— проговорила она, грозя пальцемъ.

— Все отъ Господа Бога зависяще!— вздохнулъ Крутозобовъ.

— Впередъ умне буду, безъ подписки никакого дла длать не стану.

— Записочка самое лучшее-съ, съ записочкой какъ возможно… Только ты понапрасну это: мы вдь по благородному съ тобой. Завтрашняго числа утречкомъ за деньгами пожалуйте.

— Акцію не возьмете ли-съ?— справился женихъ.— Тьматаракановской желзной дороги? Вамъ все равно въ прокъ деньги класть, а акція чудесная, большіе дивиденды даетъ-съ.

— Я тебя завтра такую акацію покажу, что ты и на невсту не взглянешь.

— Не акацію, а акцію-съ… бумага такая-съ.. прочная-съ.

— Я съ вами, съ жуликами, и говорить больше не хочу… Кучеръ, стой! Стой!— закричала сваха, высовываясь въ окно.— Ограбили благородную-женщину и надсмхаются. Стой!

Карета остановилась, сваха выскочила и, захлопнувъ съ сердцемъ дверцы, крикнула въ окно:

— Подавитесь, мраморные, моими деньгами!… Завтра же чтобъ сто цлковыхъ готовы были!

— Прізжай, получишь сполна! Покойной ночи, пріятнаго сна!— крикнулъ Крутозобовъ ей вслдъ.— Осерчала!

— Дура-съ, тятенька!— пожалъ плечами женихъ,— своей пользы не понимеотъ-съ!

XXIX.

Крутозоровы благополучно добрались до своего пепелища и, отпустивъ извощика, насилу дозвонились дворника.

— Привезли приданое?— справились они у заспаннаго дворника, отворившаго имъ калитку.

— Муку привезли давеча.

— Не муку, а приданое, что ты мелешь зря?

— Приданаго не привозили

— Не можетъ быть, мы его часа два тому назадъ отправили.

— Ничего не было. Городовой приходилъ насчетъ, то-ись, очистки, а приданаго не было.

Крутозобовы плюнули и бросились въ квартиру ‘молодыхъ’, гд ихъ ждала дальняя родственница Крутозобовой, старая сморщенная дама въ кружевномъ чепчик и большою бородавкой на носу.

— Михайловна, ужли не привозили приданаго?— спросила сама, быстрымъ взглядомъ окидывая зальцу.

— Ничего, мать моя, не привозили. Я все жду, вотъ привезутъ, вотъ привезутъ, анъ замсто того — ничего!

Крутозобовъ развелъ въ недоумніи руками.

— Тятенька-съ,— чуть не плакалъ женихъ,— какъ же это-съ? Тутъ грабежъ-съ… Маменька! Гд-жь мое приданое-съ?

— Куда приданое могло пропасть, не можетъ этого быть!— растерялся и самъ Крутозобовъ, разводя руками.

— Гд-же оно, тятенька, въ такомъ случа? Въ участокъ, рази, не попало-ли?

— Приданое-то въ участокъ?

— Да вдь городовые, тятенька, не станутъ разбирать, что за багажъ везутъ, заберутъ въ ночевку, только и всего-съ.

— Кучеръ пьяный, стало быть, былъ?

— Это который дрогами то управлялъ? Совсмъ тверезый, тятенька… Я тоже держалъ это въ предмет, но вышло совсмъ напротивъ.

— Чудно! Можетъ, шагомъ детъ… подождемъ полчасика.

Крутозобовы стали ждать. Но прошло больше часа, а приданаго и слдъ простылъ.

— Тятенька, надо искать,— волновался Архипъ.

— Въ два часа ночи-то? Гд же его искать будешь?

— Въ участк надо справиться.

— Въ какомъ? Москва велика и участковъ въ ней нтъ числа.

— По пути-съ…

— Ничего не найдешь.

— По-моему, отецъ, лучше всего на икипажномъ двор справиться, откуда дроги взяты,— замтила Крутозобова.

— Это еще на дло похоже, — согласился Крутозобовъ, — я съзжу сичасъ.

— Създите, тятенька. Какъ же это возможно безъ приданаго? Завтрашняго числа бракосочетаніе, а у насъ никакого бенуара для невсты нту.

— Пенуара, Архипушка…

— Все одно — капотъ-съ, маменька… Не въ внчальномъ же плать Лизочк спать пожиться… страмъ-съ!

— Ну, капотъ-то я ей и свой могу дать.

— Какой ужь это видъ, маменька? Невста и вдругъ въ чужомъ капот… Ужь лучше свадьбу отложить, покеда приданое разыщется.

— А ты не хнычь, я поду и, можетъ, разыщу пропажу. Сроду такой оказіи не слыхивалъ…

— Такой ужь видно, тятенька, я несчастный человкъ: чего другому и во сн не приснится, а со мной на яву случится. Позжайте поскоре-съ, а то, того гляди, разграбятъ все-съ.

— Ну, за это и подъ судъ попасть можно.

— Пока тамъ судъ да дло, а Лизочка безъ бенуара ложись… Отыщите, тятенька!

— Не хнычь, говорю, ну, тебя… заскулилъ прежде времени… можетъ, кучеръ адресъ хорошенько не разслыхалъ и путается съ твоимъ приданымъ по Москв.

— Я ему очень хорошо даже растолковалъ… Чуетъ мое сердце, что пропадетъ приданое-съ!

Крутозобовъ махнулъ рукой и отправился на извощичій дворъ.

Крутозобова поахала, а потомъ и завалилась спать, наказавъ жениху подождать возвращенія отца.

— Подожду, маменька, какъ не подождать!— успокоилъ ее Архипъ, подсаживаясь къ окну.— Такая пропажа и вдругъ я спать завалюсь… А что теперь съ Лизочкой будетъ, какъ узнаетъ она, что все ея имущество пропало? Съ такимъ уксуснымъ патретомъ въ церковь прідетъ, что въ ротъ не возьмешь… Напрасно, маменька, мы сваху прежде времени огорчили, она бы сичасъ гончей во вс концы ударилась.

— А кто же это зналъ, что такое приключеніе выдетъ?

— Конечно, маменька, ежели-бъ зналъ, гд упасть, соломки подостлалъ-бы… Теперича она даже обрадуется, что со мной такое несчастіе совершилось. Накинуть бы ей четвертную для примиренія, а? Маменька, накинуть, что-ль?

Но маменька въ отвтъ пустила такой храпъ, что женихъ только головой покачалъ.

Спустя часъ, возвратился Крутозобовъ и сообщилъ бросившемуся къ нему навстрчу жениху, что приданое нашлось.

— Ну, слава Теб Господи! Гд же оно, тятенька? Въ участк?

— На извощичьемъ двор стоить. Выкупить его надо

— Кто же его заложить усплъ?

— Никто не закладывалъ, а кондитеръ извощику полтораста цлковыхъ долженъ. Ну, хозяинъ и воспользовался случаемъ. ‘Привезите, говоритъ, за него долгъ, и получайте ваше приданое’.

— Ахъ, лысый чортъ-съ!— выругался Архипъ.— Сколько изъ-за него непріятностей! Заплатили вы, тятенька?

— Какъ же я буду платить, глупый человкъ? А кондитеръ скажетъ: ‘я ему и не долженъ вовсе, вольно теб было платить за меня’.

— Какъ же бытъ, тятенька? Не могу же я безъ приданаго подъ внецъ?

— Погодимъ до утра. Утромъ возьму я кондитера и всю его музыку распутаю.

— А до утра извощики и ключъ могутъ къ сундуку подобрать, и вещи которыя повытаскать. Такъ нельзя-съ. Вамъ, конечно, все равно, не вы женитесь, а я долженъ свой интересъ соблюдать?

— Да дурень ты этакой! Что жъ, по-твоему, длать надо? Полтораста цлковыхъ бросить? А, можетъ, кондитеръ-то съ извощикомъ заране согласились насъ на эту сумму намазать? Народъ, дескать, темный, облапошимъ въ лучшемъ вид,

— Зачмъ платить-съ! Это ужь въ крайности можно, а потомъ, при ращет, съ кондитера и вычесть… Я сейчасъ его, лысаго чорта, на ноги подыму.

— Ночью безпокоить, по моему, нескладно.

— А складно, тятенька, его долги моимъ приданымъ обезпечивать? Я пойду-съ.

— Иди, а я спать завалюсь. На всякій случай возьми вотъ деньги для выкупа.

— Ложитесь, тятенька, съ Богомъ. Я безъ васъ все оборудую-съ. Вотъ тоже на какого кондитера налетли, того гляди, завтра безъ балу насъ оставитъ.

— Валъ — что! А вотъ какъ извощикъ кареты завтра не пришлетъ,— одинъ скандаль выдетъ. Ты его, Архипъ, изругай хорошенько!

— Кондитера-съ? Избить даже могу… Помилуйте, бракосочетаніе и вдругъ приданое на извощичьемъ двор Покойной ночи, тятенька-съ!

Женихъ надлъ пальто, надвинулъ на самыя уши картузъ и отправился черезъ дворъ къ кондитеру.

XXX.

‘Черезъ парадную ежели звониться, ни въ жизнь не дозвонишься, — размышлялъ женихъ, шагая по двору,— надо черезъ кухню дубаситься’.

Онъ пробрался ощупью въ темный корридоръ и, нашаривъ въ потьмахъ дверь, принялся въ нее дубасить.

— Послушайте, какъ васъ… куфарка-съ!— говорилъ онъ въ антрактахъ, припадая ухомъ къ двери.— Дрыхнетъ!… И худая совсмъ кухарка, а спитъ, словно ее жиромъ придушило… Послушайте, отворите дверь-съ!…

Отвта не было.

— Черти, а не люди-съ! Ну, кто-жъ такимъ манеромъ спитъ? а вдругъ пожаръ? Живьемъ, вдь, сгорятъ… Послушайте, какъ васъ… Степанида съ!… Проснитесь на минуточку!

Въ отвтъ изъ кухни неслось урчаніе, похожее на полосканіе горла.

— Тьфу-съ! Никакого даже слуху-съ!— дернулъ онъ съ досадою дверь.

Что-то звякнуло и дверь отворилась.

— Крючокъ даже сорвалъ, а она никакого вниманія,— проговорилъ онъ. входя въ кухню.— Степанида-съ… Степанида… это я-съ… хозяина мн вашего побудить… Гд вы-съ?

Изъ угла несся храпъ.

‘Эхъ, спичекъ не захватилъ!— подумалъ молодой Крутозобовъ, пробираясь на ‘храпъ’ въ уголъ: послушайте, Степанида-съ… совсмъ бревно глупое… ну, жулики вдругъ… хорошо это я, а ежели жулики… всю квартиру оберутъ… Степанида-съ! Степа-ни-да-съ!

Степанида и ухомъ не вела. Женихъ пошелъ дальше и наткнулся лбомъ на ручку кострюли, стоявшей на полк.

Крутозобовъ вскрикнулъ отъ боли, кострюля сорвалась отъ толчка съ полки и съ громомъ покатилась по полу.

— Ахъ, дьяволъ! Подсадилъ таки синякъ для бракосочетанія! проговорилъ онъ, растирая лобъ. Кухарка перевернулась на постели и, оборвавши свою музыку, спросила сиплымъ голосомъ:

— Василій, ты?

— Это я-съ, Степанида, — поспшилъ доложить тотъ, идя на голосъ,— сынъ лавочника Крутозобова-съ…

— Ишь тебя черти, полунощника, по чужимъ куфнямъ таскаютъ… уходи!— бормотала кухарка.

— Кухня мн что… мн хозяина вашего взбудите-съ.. очень нужно такое дло вышло… хало приданое и не дохало… а дроги отъ вашего хозяина, потому онъ у насъ все на ахордъ взялъ… Степанида, вы спите-съ?

— Ты не ушелъ, лшай? Завтра же жен нажалуюсь.

— Моей жен? Да я не женатъ… только завтрашняго числа бракосочетаніе.

— Уходи, лодырь,— дома жена, а онъ по чужимъ куфнямъ,— бормотала та, засыпая.

— Не угодно-ли, опять засвистла!— плюнулъ женихъ и, поймавъ кухарку за голову, сталъ ея трясти.— Степанида! Степанида!…

Степанида развела руками и такъ хлястнула непрошеннаго будильщика по носу, что у того чиханье поднялось.

— Чхи! Вотъ дура-то-съ! Чхи! Какъ урзала! И опять дрыхнетъ… Ни за что бы я такую куфарку держать не сталъ… помилуйте, рази долго обворовать?… Да ее сичасъ выпотроши всю, какъ индйку, она и вниманія на это не обратитъ… Степанида!… Нешто самому пойти и безъ нея лысаго чорта побудить? Надо идти, ничего не подлаешь… Эхъ, спичекъ не взялъ съ собою!

Женихъ ощупью добрался до двери, ведшей изъ кухни во внутреннія комнаты, и очутился въ корридор.

‘Вотъ тутъ и ищи кондитера!— подумалъ онъ, размахивая руками во вс стороны.— Главное, я къ нему съ параднаго входа ходилъ и никакого расположенія комнатъ не видалъ… спросонку еще испугается, пожалуй, приметъ за жулика и дерябнетъ караулъ! А мн наплевать-съ… у меня свое оправданіе, тоже ежели за долги важнаго кондитера приданое станутъ въ залогъ оставлять, такъ этакъ и жениться никому нельзя… Стой! Дверочка… да какая скрипучая-съ… Кажется, въ самую опочивальню втюрился?.

Крутозобовъ прислушался и мотнулъ головой.

— Никакого движенія… Амосъ едорычъ! Амосъ едорычъ!… Ни души-съ!…

Онъ шагнулъ въ комнату и помахалъ въ воздух руками.

— Никакой богобоязненности нту, ну, чтобы лампадку передъ образами зажечь?… И богобоязнымъ людямъ пріятно, и мн бы свтло было… морда кондитерская!… Амосъ едорычъ!… А вдругъ его дома нту? И вдругъ его супруга возьметъ проснется, да съ перепугу и помретъ? Чортъ бы его побралъ, лысаго лшмана! Нашелъ тоже кому задолжать: извощику!… Ну, лавочнику тамъ, мяснику, или рыбнику — дло десятое, а то извощику! И нанесла насъ нелегкая на такого кондитера… весь балъ и вечерній столъ испортить можетъ! Амосъ едорычъ! Кхмъ! Кхмъ!… Тьу, не въ ту, значитъ, комнату попалъ… пойду прямо-съ, авось Богъ дастъ и розыщу идола…

Женихъ прикусилъ языкъ, споткнувшись обо что-то, и плюхнулся на какую-то жесткую и скользкую груду. Груда разъхалась моментально и съ трескомъ и звономъ разлетлась на полу.

— Посуда!— пробормоталъ Крутозобовъ, стараясь приподняться съ пола и снова шлепаясь обратно.— Батюшки, это я въ кладовую затесался-съ…

Въ сосдней комнат завозились и до ушей жениха донесся голосъ конДитера:

— Воры! Степанида!… Я ихъ сичасъ изъ револьвера!… Жена, зажигай свчку!

— Убьетъ! Ей-богу, убьетъ!— завопилъ Крутозобовъ, поднимаясь и снова падая на разползавшіяся тарелки.— Тятенька-съ, маменька-съ!… Караулъ-съ!

Въ задней комнат забгалъ огонекъ.

— Какой это жуликъ, едорычъ, слышишь караулъ оретъ!— говорилъ, кто-то.

— Знаю я эти жульницкія уловки, попался въ капканъ, вотъ теперь и притворяется либо пьянымъ, либо полоумнымъ… Убью! Давай свчку!

— Это я-съ, ей Богу, я-съ!— вопилъ Крутозобовъ, сидя на полу.— Не жуликъ совсмъ!

Въ комнату, гд находился злосчастный женихъ, влетлъ кондитеръ со свчей въ одной рук и револьверомъ въ другой, въ самомъ отчаянномъ дезабильэ.

— Не шевелиться, мошенникъ!— крикнулъ кондитеръ, наставляя и револьверъ, и свчу на дрожавшаго Крутозобова.

— Амосъ едорычъ, это я-съ, ей-Богу, не мошенникъ-съ, спрячьте свою… пушку-съ… умру со страха-съ!— пролепеталъ тотъ, закрывая лицо руками.

— Вы-съ?— изумился тотъ, узнавъ гостя.— Какъ же это такъ-съ… ночью?

— Куфарка ваша причина… уберите, ради Христа, самострлъ-то-съ.

— Такъ это вы къ кухарк, — протянулъ тотъ.— То это я смотрю у ней то шаль, то полушалокъ.

— И не къ куфарк, а къ вамъ съ… Будилъ ее — дрыхнетъ… и самъ пошелъ васъ будить, да въ темнот вонъ какое истребленіе вышло.

— Однако, вы у меня посуды рублей на двсти перекрутили, — поставилъ кондитеръ подсвчникъ на столъ.— Для вашей свадьбы сервизъ вынулъ и вы же его въ порошокъ смололи.

— Какъ на двсти?— поднялся женихъ съ пола, почесывая то колнку, то лобъ, то носъ.

— Еще больше-съ, это я со сна плохо сообразилъ… вы мн сервизъ разрознили, а за этотъ сервизъ на сто персонъ я полторы тысячи далъ-съ.

— Я… я ей Богу нечаянно… Главное, темно-съ.

— Я не виноватъ-съ… подкупите къ этому сервизу разбитыя вещи, мн все одно-съ и не подкупите, потому я его по случаю посл княжескаго аукціона купилъ… рублей на триста накрошили-съ.

— Какъ же это… это невозможно… вы, вы виноваты, да-съ! Вы должны извощику, а извощикъ мое приданое къ себ на дворъ поставилъ, вы и платите-съ… Я за приданымъ къ вамъ пришелъ, а вы посуду на полу разставилисъ, это подлость-съ.

— А вы не кричите-съ, вы лучше скажите, какимъ манеромъ въ мою квартиру попали?

— Обнакновено, дернулъ за дверь, а она и отворилась.

— Значитъ, со взломомъ вы ко мн зашли? И дверь сломали, и посуду перебили, и орете-съ? Хотите, я сичасъ за полиціей пошлю и протоколъ составлю-съ?

— Какъ-съ?— разинулъ ротъ женихъ.

— Тикъ-съ вотъ, возьмутъ васъ сичасъ подъ стражу и поведутъ въ Окружный Судъ за взломъ чужаго имущества.

— Я… я нечаянно… собственно куфарка ваша подлая-съ, спитъ, ну, я и… Амосъ едорычъ, да Амосъ едорычъ, а тарелокъ и не замтилъ.

— Меньше трехсотъ рублей я копйки не возьму полтораста извощику заплатите, а полтораста я вамъ въ счетъ поставлю… Помилуйте, самый парадный сервизъ испортили… Это что? Жалость одна-съ… На немъ князья, да графы кушали, а вы сапогами по мужицки… Пятьсотъ рублей за это мало взять!…

— Вы ужь съ тятенькой лучше… потому онъ послалъ васъ будить. Помилуйте, взяли приданое у невсты, увезли и вдругъ не отдаютъ-съ…

— Это ничего заплатите полтораста рублей извощику и все доставятъ, а бить чужіе сервизы, молодой человкъ, никому не дозволятъ Вы, вотъ, женитесь и бейте жену сколько вамъ угодно, а я свою посуду не дозволю-съ… такъ и тятеньк скажите съ… идите, я вамъ посвчу, а то еще что нибудь у меня испортите!…

Женихъ, ошеломленный неудачей, прилетлъ домой и сталъ будить отца.

— Тятенька-съ!.. Грабежъ вышелъ-съ! Разбой-съ!… Тятенька-съ!… Проснитесь для совту… Тьфу! И они на манеръ Степаниды… балка какая-то безчувственная, а, не тятенька родной!… И какъ вамъ не совстно такъ отчаянно спать-съ. Ну, маменька — женщина, он для сна больше и приспособлены, а. вы мужчины-съ… Тятенька съ!— щекоталъ онъ пятки у родителя, — возьмите вотъ его, даже щекоткой не проймешь… одно средство осталось!— проговорилъ онъ и, нагнувшись къ уху Крутозобова, крикнулъ: — Покупатель, тятенька-съ!

— А?— вздрогнулъ тотъ.

— Покупатели пришли…

— Что прикажете-съ!— потянулся тотъ инстинктивно по привычк къ голов за картузомъ.

— Это я-съ… Архипь-съ… Кондитеръ то жуликъ, тятенька съ… посуду по всмъ комнатамъ разставилъ и пятьсотъ рублевъ содрать хочетъ… за что-съ? Ограбить всякій можетъ.

— Отстань, ну тебя, спи!

— А какъ же приданое-съ? Пропадетъ, вдь, тятенька… хать за нимъ, аль нтъ-съ?

— Спи.

— А не пропадетъ изъ сундуковъ то? Вамъ, конечно, не жалко, а мн каково-съ… Тятенька-съ… заснулъ таки, тьфу! Покупатель пришелъ!

— Что прикажете?

— Кондитеръ не платитъ извощику, а ты… говоритъ, заплати… за что-съ? И за посуду я, и извощику я… Тятенька… Совсмъ мертвый!

Женихъ махнулъ рукой, зажегъ свчку и, поглядвши на себя въ зеркало, сталъ раздваться.

— Наканун бракосочетанія и такія непріятности: и рогъ на лбу, и посуду перебилъ, и приданое на извощичьемъ двор ночуетъ… а все сваха-съ: позжай она съ приданымъ и никакихъ бы происшествій не случилось… и приданое привезла бы, и посуда была цла… Какъ можно. барыня-съ! Съ нами въ карет непремнно надо… не дамъ я ей его цлковыхъ, ни за что не дамъ… пятьдесятъ ей, а пятьдесятъ кондитеру за посуду… Ихъ ежели не учить, такъ и жениться совсмъ невозможно-съ… Другой бы и вс вычелъ за такіе поступки, а я половину только… Богъ съ ней! Я добрый!

И женихъ, вздохнувъ отъ души по своей доброт, закрылъ глаза и пустилъ легкій свистъ.

XXXI.

На другой день, утромъ, Крутозобовъ, узнавъ отъ сына подробности его ночныхъ похожденій, вышелъ изъ себя и чуть не приколотилъ жениха.

Затмъ, сбгавъ къ кондитеру и изругавши его на вс фасоны, онъ полетлъ выручать приданое ‘своего дурака’.

— А чмъ я виноватъ, маменька-съ?— плакался Архипъ матери, натиравшей свои обвислыя щеки какою-то косметическою дрянью.— Я, свое-же добро жалючи, пошелъ къ кондитеру. А онъ, лысый чортъ, по всему полу посудину разставилъ, нарочно это онъ, маменька, ей-Богу нарочно, чтобы за старую посуду съ меня денежки содрать.

— Отецъ не отдастъ, не безпокойся…

— Валъ можетъ испортить.

— А отецъ ему шею свернетъ, попробуй только — испорть. Что ты отца~то не знаешь, что-ль?

— Какъ не знать, слава Богу-съ, не первый годъ онъ моимъ родителемъ числится,— вздохнулъ женихъ, почесывая съ ожесточеніемъ затылокъ…— Меня сичасъ за воротъ такъ дернулъ, что въ голов мозги раза три перекувыркнулись Конечно. тятеньк обидно, что черезъ меня посудная дробь вышла, а я же чмъ виноватъ? Говорятъ: иди, ну, я и пошелъ-съ. Еще спасибо долженъ сказать, что меня не подстрлилъ кондитеръ-то,— съ перепугу, маменька, человка не долго испортить… пульнулъ и аминь, никакого-бы бракосочетанія, акромя погребенія, не вышло.

— Отецъ обойдется, Архипушка.

— Конечно, обойдется, слзетъ съ него сердце-то, какъ кожа съ ужа, и смякнетъ-съ, а досадно ужь оченно… я же старался и я же виноватъ… Богъ съ вами… Только вы, маменька, скажите тятеньк, чтобъ онъ меня при жен-то за шиворотъ не вздумалъ.

— Женатыхъ рази учатъ родители? Господь съ тобой… Самъ въ отцы попадешь, такъ какое ужь теб ученье.

— Тятенька ужь оченно забывчивы, маменька… Забудутъ, что я самъ папаша, и зададутъ. трепку. Какого обо мн въ ту пору Лизочка мннія будетъ-съ?

— Не забудетъ… а забудетъ, я напомню.

— Вы впередъ его, маменька, остерегите.А ежели, молъ, ты забудешься, такъ онъ сйчасъ уйдетъ отъ насъ и свою лавочку откроетъ… И открою съ.. Подставлю я ножку тятеньк-съ.

— А ты скажи ему попробуй это, на мст уложить.

— Зачмъ же я съ? Вы скажите.

— Скажу обиняками, а ты посмотри вотъ лучше, хорошо-ли я себя изукрасила?

— По-моему, маменька, переалебастрили.

— Блдна?

— Просто хоть сичасъ въ гробъ клади.

— Краснотцы, значитъ, надо припустить.

— Припустите-съ… только чего это вы колеромъ себя съ ранняго утра утруждаете-съ? Свадьба-то въ семь часовъ-съ.

— А чтобъ окрпла краска-то, гд обсыпется за день, то сичасъ и подправить можно, и теб бы я совтовала въ цирюльню сходить и волосы припалить.

— Разовьется до той поры…. рано-съ.

— Ну, фракъ надть, Архипушка, а я посмотрю на тебя, сколь ты важенъ во фрак-то новомъ.

— Это можно-съ, только, маменька, я жилетку надвать не стану-съ, прямо на рубашку.

— Наднь безъ жилетки, ничего, ужотко ужь во всю форму влзешь, а сичасъ фракомъ меня удиви.

— Возможно-съ,— отвтилъ тотъ, доставая фракъ изъ шкафа и напяливая его на плечи.— Хорошо сидитъ-съ?

— Хорошо, Архипушка! На воробья только немного схожъ, а то первый сортъ паратъ, развязности въ теб настоящей нту, а то совсмъ дворянинъ.

— Какъ нту-съ? Сколько угодно-съ, даже хоть отбавляй-съ.

— Вотъ и врешь, у невсты за все время мокрой курицей сидлъ.

— Нельзя же, маменька, у невсты развязку пустить — осудятъ, я тоже это понимаю. Вотъ нынче на свадьб я развяжусь во всю-съ.

— Развяжись, Архипушка, а то вс на тебя ровно на дурака глядятъ, въ танцахъ, главное, себя покажи.

— Покажу, маменка-съ. Эхъ, жаль, что вы не умете, а то бы, да вотъ что-съ, хотите, я сичасъ васъ польк обучу?

— Ну. тебя! Куда ужь я гожусь.

— Годитесь, маменька, честное слово, годитесь. Вы не взирайте на то, что у васъ талія на прокатъ у капустной кадушки взята-съ,— и совсмъ необъятныя дамы танцуютъ.

— Ты выдумаешь.

— Ей-Богу, маменька, ничего-съ, я васъ въ четверть часа полечк обучу-съ, и такой мы тятеньк супризъ на свадьб вашимъ танцемъ поднесемъ, что онъ ротъ разинетъ.

— Ошалетъ, это врно, — засмялась Крутозобова.

— Въ параличъ вгонимъ-съ. Становитесь, маменька, въ позу-съ.

— Ну, тебя, не выучусь!

— Да чего тутъ учиться-то. Правую ногу впередъ-съ, двигайте, маменька, правой-то, а теперича лвую къ ней. Не такъ-съ, вы ужь впередъ правой-то не зазжайте-съ, не въ горлки играете. Къ правой подносите, вотъ такъ-съ, а теперича, правую отставьте-съ.

— Постой, дай я сама, такъ?

— Да нтъ-съ, дайте я вамъ руками буду ноги направлять.

— Смотри, Архипъ, гардарахнешь ты мать-то объ уголъ.

— А вы держитесь.

— За что держаться-то? Ну, тебя…

— Балансе длайте, балансе-съ, отставляйте правую-съ. Такъ-съ, чудесно-съ, только вы не поднимайте ногу-то, не черезъ канавы, чай, прыгать станете, а по паркету вы шмыгать должны

— Съ вашимъ шмыганьемъ и на вечеръ башмаковъ не хватитъ.

— Сынъ родной женится, а вы башмаковъ жалете. Богъ съ вами, маменька-съ.

— Ну, ну, учи ужь… Такъ?

— Такъ-съ, теперича лвую.. Чудесно-съ. Правую-то откиньте, правую-то, маменька…

— Такъ, что-ль?

— Въ аккурат-съ. Вотъ и вся музыка!

— Ужли вся?

— Вся-съ. А потомъ, какъ кавалеръ начнетъ крутить, вы нотами все и перебирайте, все и перебирайте.

— А вдругъ собьешься?

— Ничего-съ… Главное, чтобы съ кавалеромъ въ тактъ попасть, а тамъ и качай хоть до завтрашняго. Подъ музыку потрафляйте-съ.

— Охъ, не потрафлю, Архипушка!

— Потрафите-съ! Господи! Ужь ежели тятеньк во время потрафляете, такъ музыка для васъ чистые пустяки. Практикуйтесь, маменька, но комнат-то.

— Такъ?

— Такъ, а сичасъ повернитесь. Вотъ такъ-съ У васъ даже легкость есть…

— На тощакъ-то, Архипушка, я ничего, а вотъ какъ намся, ну, ужь тутъ съ меня не взыскивай, смотрть ни на, что не хочется.

— А вы до балу воздержитесь отъ ды-то. За ужиномъ съ процентами за все взыщете.

— Не утерпишь. Разставятъ закуски-то, ну и соблазнишься. До польки то твоей я еще потерплю, а посл ты ужь меня не задерживай. Такъ я ноги то переставляю?— спрашивала Крутозобова.

— Такъ, маменька, только вы не топайте-съ, а шмыгайте.

— Это ужь я ужо шмыгать-то буду, а сичасъ чего ради зря башмаки портить?

— Не научитесь безъ шмыганья-съ. Теперича можете и со мной.. Одной рукой я беру васъ за талію.

— Руки-то у тебя чистыя?

— Недавно умывался, какъ же не чистыя то-съ? А то могу и перчатки напялить-съ.

— Къ вечеру береги, не надо. Ну?…

— Ну, а теперича пожалуйте вашу руку ко мн на плечо-съ.

— На которое? На это?

— Да нтъ-съ, на правое. И не правую руку, а лвую кладите.

— Поняла, Архипушка.

— Тьфу! То-есть ни шиша даже не поняли! Ужли вы не видали, какъ люди танцами себя изнуряютъ?

— Извстно видла, танцуютъ, только и всего.

— А руки-то какъ кладутъ видли?

— Вотъ ужъ этого не замтила. Такъ, кажется?

— Для какого же лшаго вы меня за шею-то ухватили. Чай, не на ‘Арабчик’ верхомъ дете, а съ кавалеромъ польку танцуете. На плечо кладите.

— Тацъ?

— Вотъ-съ это настоящая грація съ. Лвую руку пожалте-съ.

— Тоже теб на плечи?

— Не на плечо, а въ руку-съ, я ее своей рукой держать буду.

— Крпче держаться то, Архипушка?

— Никакъ не держитесь, я самъ ее буду держать, а то могу даже къ своему сердцу прижать.

— Ну, мою то прижимать не для чего, ты невстину ужь прижимай.

— Будьте покойны, прижму-съ. Ну-съ, маменька, теперь качайте-съ! Разъ, два, три.

— Постой, ты не торопи, глупый… не приготовилась я, а ты ужь и зашмыгалъ.

— А вы старайтесь въ такту.

— Ну?

— Разъ, два, три… такъ-съ… разъ, два, три… ловко, маменька-съ!… Теперь вертуна зададимъ… вотъ съ… еще-съ… Стойте-съ!

— А ты шмыгай ужь, видишь, разошлась.

— Во-первыхъ, маменька, вы не прыгайте-съ, а спокойно дйствуйте, а во-вторыхъ, за воротъ кавалера не хватайте-съ.

— Рази я тебя схватила?

— Вотъ видите, до чего вы увлеклись, что даже не замчаете ручнаго дйствія… хорошо я родной кавалеръ и съ васъ не взыщу, а вдь чужаго такимъ манеромъ вы ни за что, ни прочто и удавить можете-съ.

— Ну, ужь ты скажешь!

— Чего тутъ говорить, ежели у меня даже дыханіе сперло, какъ вы воротъ-то захватили… нехорошо, маменька-съ, кавалеръ вамъ удовольствіе доставляетъ, а вы его въ удавленники норовите. вы наблюдайте за своею ручкой, чтобы она. къ чужому горлу не тянулась.

— Да ужь буду… это я такъ, съ непривычки… и удивится же отецъ, Архипушка, какъ увидитъ, въ какую я образованность пустилась.

— По моему взгляду, маменька, онъ съ зашей образованности запить долженъ-съ.

— Типунъ теб на языкъ… славу Богу, третій годъ запою не было.

— А со свадьбы моей, вотъ помяните мое слово, запьетъ.

— Новаго родства постснится.

— Тятенька-съ? Вотъ ужь, кажется, человкъ безъ всякаго стсненія… Ну, маменька, повертимся немного для вашей пользы, да я на свою квартиру побгу поглядть, не привезли-ли приданое.

— Пришли-бы сказать… Я ужь куфарк твоей наказывала: какъ привезутъ, такъ лети сломя голову.

— Баба она словно расторопная, маменька.

— Бойкая бабочка и кушаньемъ хвалится, всякую ближеманжею уметъ.

— Одно только непріятно, маменька, что съ солдатомъ она.

— Солдатъ ничего… онъ въ кульерахъ служитъ и бгать часто не станетъ… безъ пороху, Архипушка, нон ни одной стряпухи не найдешь.

— Народъ ужь очинно обстрлянный, отъ этого-съ… Ну-съ, разъ, два, три…

— Постой, я не приготовилась.

— Подъ музыку легче, маменька… тра тата, тра та-та…. да вы чего же мн въ ротъ глядите? Вы танцуйте-съ.

— Такъ ты для танцевъ это? Сичасъ… постой, не той ногой стала… а кадрель, Архипушка, я могу?

— Не можете-съ… куда ужь вамъ, маменька, въ кадрель лзть… танцуйте больше польку.

— Авось ужь я не безпонятная какая… не глупе другихъ бабъ, что на балахъ-то скачутъ.

— Не глупе, это, точно-съ, но безпамятне: въ кадрели, понимаете, фигурокъ много, такъ что вы съ удовольствіемъ вс перепутаете.

— А можетъ, не перепутаю?

— Перепутаете, маменька… знаю я вашъ карактеръ: не первый годъ, чай, вы мн родительницей приходитесь, пора васъ разобрать… Не хватитъ у васъ ума на кадрель-съ, на польку хватитъ, а на кадрель нтъ.

— Мн почему кадрель нравится, я теб скажу: пропрыгаютъ тамъ положеніе и сичасъ отдыхъ… а кавалеръ сичасъ дам въ ухо всякую пріятность.

— И въ польк кавалеръ все можетъ.

— Гд ужъ кавалеру въ польк, только вертись знай.

— Въ вертунахъ то, маменька, скоре все сойдетъ… что и не такъ ляпнешь, все хорошо, потому головокруженіе-съ, а съ головокруженіемъ я ни за что не отвтствую… Я вонъ когда обучался у учителя танцевъ, такъ какое слово своей дам въ теченіе польки загвоздилъ, самъ чуть со страху не померъ, а она ничего-съ… глухая оказалась, а то прямо бы горсточкой въ морду-съ.

— Какъ же ты это такъ, Архипушка?

— Коньяку съ учителемъ дернули передъ урокомъ, ну и… пустилъ своей дам салютъ-съ.

— А ты матери скверныхъ словъ не говори, во-первыхъ, я не глухая, а потомъ все таки теб мать родная.

— Какія же я вамъ слова, маменька?

— А этотъ… сказалъ что сичасъ.

— Салютъ съ? Такъ это что же-съ?… Это слово хорошее-съ… барышн глухой я совсмъ другое слово-съ… Маменька, начнемъ полечку-съ… Талія у васъ какъ будто для польки несообразная, но плясать можно съ… Главное, твердость по моему вотъ къ этой рук должна быть, потому танцоры назадъ больше падаютъ, такъ надо за руку напередъ тянуть…. а сзади рука никакой подмоги… все равно, что въ фотографіи подпорка, чтобъ не шевелиться зря-съ…

— Боюсь я одного, Архипушка, засалятъ мое платье пальцами танцоры… я только съ тобой лучше спляшу.

— Не засалятъ-съ… Главное, не ходите только съ тмъ кавалеромъ, у котораго перчатокъ нтъ… а у котораго есть, сдлайте милость, никакого вамъ пятна не сдлаютъ.

— А не обидятся.

— Безперчаточные то? А наплевать. Пущай обижаются Всякому свое доброе жаль… ему безперчаточному то, перчатки жаль, а вамъ платья-съ… прямо въ зубысъ, то бишь въ шею-съ… Да вы не безпокойтесь, маменька, не всякій тоже къ вамъ подступитъ… нешто ужь который выпимшій.

— Да что-жь я вдьма, что-ль, съ Лысой горы?

— Не вдьма-съ… Зачмъ такія кіевскія слова?… А ужь очень вы, маменька, устрашительны на счетъ вмстимости-съ.

— Ужли я такая толстая?

— Да какъ вамъ сказать, по совсти, маменька? Овощная лавка въ васъ не влзетъ, но табачная лавченка со всей Гаванной влзетъ безъ остатку-съ.

— Тьфу! Тьфу теб! Сглазишь еще, пожалуй!

— У меня глазъ хорошій… Лизочка вчера и то говоритъ: ужли, говоритъ, я такъ же расползусь, какъ ваша маменька?

— Расползется, Архипушка, будь покоенъ! У ей вс къ эвтому расположенія есть.

— Надюсь, что Богъ не безъ милости, маменька… а то это что же-съ!… въ спокойной жизни и вдругъ на манеръ шведской спички.. Коробка цльная — дло десятое, а спичка одна — не хорошо-съ… вс даже осудатъ-съ… скажутъ, мужъ либо ее кормитъ, либо бьетъ… вы ужь, маменька, на счетъ Лизочкиной полноты то постарайтесь.

— Ты старайся, а я то что-жь? Пирогами ее корми, думъ чтобъ у ей въ голов никакихъ не было.

— Я думы изгоню-съ… Какія у женщины думы должны быть? шь, ней, спи и мужа ублажай… Правильно, маменька?

— Да ужъ наше бабье-дло такое… хозяйственное, Архипушка.

— Именно, маменька, хозяйственное… вы въ такомъ дух и Лизочку поставьте-съ, а то у ей сичасъ какія мечты: верхомъ въ амазонкахъ прогуляться… въ кіатры для наслажденія… а мн въ шесть часовъ, въ магазинъ надо-съ… вы наставьте!

— Наставлю. Въ нашихъ рукамъ будетъ.

— Только вы, маменька, помягче-съ, чтобы безъ слезъ-съ, а то пустятъ он эту Ніагару, платковъ не наготовишься.

— И поплачетъ — не бда… Я тоже смолоду то не однажды плакивала.

— Ну, вотъ видите, маменька, стало быть, вы можете правильно ее на путь наставить, Кладите ручку на плечо… такъ-съ… ножку впередъ-съ… такъ-съ… ручка въ ручку-съ… безподобно-съ… Теперича слушайте команды… разъ-два, три, разъ, два-три… турманомъ, маменька, турманомъ.

Крутозобова завертлась съ сыномъ по комнат и, сдлавши нсколько ‘турмановъ’ навалилась всею тяжестью на Архипа.

Женихъ не спохватился во-время и, сдлавъ невольную подножку матери, рухнулся на этажерку, увлекая за собою Крутозобову, оравшую неистовымъ голосомъ: ‘Архипушка, держи… убьюсь до смерти!’

Этажерка зашаталась, какъ пьяная, и сбросила съ себя чайную посуду прямо на неудачныхъ танцоровъ.

По полу полетли черепки.

— Второй севризъ въ одни сутки!— пробормоталъ женихъ, пыхтя подъ навалившеюся на него родительницей, — двадцати тыщъ не хватитъ!

На порог стояла сваха, разиня ротъ и всплескивая руками.

XXXII.

— Да вы никакъ ошалли, мраморные!— напутствовала сваха валявшихся на полу жениха съ матерью.,— ни свтъ, ни заря въ танецъ сокрушительный пустились.

— Савишна! Дай руку!— проговорила сама, сбрасывая съ себя черепки посуды,— не встану никакъ… Ахъ, дуракъ! Вотъ дуракъ-то, мои милые! Видитъ, мать женщина грузная и вдругъ ее всею запряжкой объ этажерку…

— Маменька-съ… я не виноватъ-съ!— бормоталъ женихъ, собирая черепки.— Вы отъ танцовальнаго волненія на меня навалились, а я посклизнулся и полетлъ-съ… Вы этакъ всякаго кавалера испортить можете… рази можно въ танцахъ кавалера грузить-съ? Не вагонъ онъ, чай, а тоже человкъ-съ. Ужь ежели меня съ позиціи сбили, такъ другого то вы на смерть задавить можете-съ… не хорошо, маменька… коли танцуете, такъ должны соблюдать баланцъ.

— И не наваливалась я на тебя, все ты врешь.

— Ей-Богу навалились. Съ мста не сойти, провалиться скрозь землю!— божился женихъ, крестясь на образа.— Конечно, ежели бы я зналъ, что съ вашей стороны такое свинство произойдетъ, осторожность бы имлъ… уперся бы во-время, на манеръ контрафорсу.

— Это что еще за слово такое?

— А это столбы, маменька, откосы собственно, которыми ненадежныя стны подпираютъ-съ… Такъ нельзя-съ… и себ нутро можете отъ паденія повредить, и кавалера либо на смерть, либо въ чахотку вгоните-съ.. вдь въ васъ восемь пудовъ тридцать два фунта-съ.

— Ничего это не значитъ, коли у меня нога легка.

— А нога легка, остерегайтесь чужихъ народовъ давить-съ… Вы сообразите, маменька, ежели вы на трехпудоваго танцора навалитесь отъ души-съ, безо всякаго стсненія, такъ вдь отъ него одинъ фракъ останется, а живности никакой.

— Не стану, коли такъ, я на твоей свадьб польку производить.

— Отчего же-съ? Только вы съ опаской маленько, безъ ущербу чужому тлу-съ.

— И Куда теб плясать,— замтила сваха, садясь.— Ни лта, ни тлосложеніе этого не дозволяютъ.

— Да все онъ, Савишна,— оправдывалась сама, подбирая тоже черепки, — выучись, маменька, да выучись.

— Ему что, онъ человкъ молодой, ему всякое тлодвиженіе на пользу, а мы съ тобой куда годимся?

— Ну, вотъ! Не перестарокъ я какой!

— Сынъ женится, а ты въ танцы лзешь. На кладбище намъ съ гобой собираться пора, а не въ танцы.

— Ну, ты скажешь тоже, Савишна… у тебя всякое лыко въ строку.

— А ты козой прыгаешь при такихъ лтахъ, да при девяти пудахъ… не хорошо!

— Нтъ, отчего же?— замтилъ женихъ, со вздохомъ посматривая на собранные въ кучу черепки.— Танцы — занятіе пріятное-съ. Хотите, я васъ обучу?

— Ну, тебя. Нуженъ ты мн очень съ своими польками да кадрилями!— отпихнулась отъ жениха сваха.— И ты, себя не по порядку ведешь. Женихъ, а дуракъ.

— Это въ чемъ же дло-съ?

— А въ томъ, что никакого у тебя страху передъ брачнымъ торжествомъ нту.

— Да чего же мн страшиться то? Невста не медвдь, шкуру съ меня не сдеретъ.

— Въ страх этотъ день долженъ проводить, а не въ танцахъ да въ гулянкахъ. Другіе женихи то какъ себя содержатъ въ такой монументъ? Въ пост да въ молитв. За обдню сходятъ, просфору скушаютъ и въ сладостный трепетъ погружаются, а у тебя трепетъ то былъ ли?

— Какой ужь тутъ трепетъ, прямо встряску по поводу паденія получилъ-съ. Это даже хуже трепету, а на счетъ ды я себя соблюдаю. Чай пилъ, это точно-съ, а что касается до благо хлба, али тамъ булки какой — никакого даже притяженія не чувствую-съ.

— Такъ и соблюдай себя до внца, а перевнчаешься, въ ту пору насыщайся сколько влзетъ.

— Потерплю-съ.

— Потерпи. Не ты первый женишься, не ты послдній, а вс терпятъ. На то и бракъ

установленъ, чтобъ женихъ терплъ. А ты съ чего это съ утра то разводы по всей акварели пустила?

— Для просушки, Савишна. Которая часть ежели обвалится, такъ подправить можно.

— Да она у тебя до вечера то окаменетъ совсмъ. Сотри!

— Не желаю. Я и то часа два мучилась, подъ колеръ то себя подгонямши.

— Тьфу! Васъ, вдь, чертей, не переучишь. Идолами были, идолами и остались. Самъ то дома?

— Самого нту. Приданое выручать ухалъ.

— Какое приданое?

— Ахъ, Савишна, да ты вдь не знаешь, какое происшествіе съ нами случилось. Задержали у насъ приданое то.

— Кто смлъ задержать? Да я сичасъ къ поляціймейстеру.

— Извощикъ, который его перевозилъ. Понимаешь, мы взяли все отъ кондитера, при теб вдь эта музыка была?

— При мн, точно, ну?

— Ну, а кондитеръ то, понимаешь, долженъ извощику полтораста цлковыхъ.

— Ну?

— Ну, а извощикъ то возьми да наше приданое къ себ на дворъ. Заплатите, говоритъ, кондитерскій долгъ и берите приданое.

— Ахъ, мошенникъ!— всплеснула руками сваха.

— Кто, Савишна? Извощикъ?

— Вс мошенники: и извощикъ, и кондитеръ, и… такъ и не отдали приданое?

— Самъ похалъ выручать.

— А все вы виноваты, Савишна,— упрекнулъ сваху женихъ, — ежели бы вы похали съ приданымъ, никакой бы задержки не вышло, а то черезъ это меня чуть не подстрлили, какъ зайца. Ползъ я къ кондитеру ночью, а онъ меня за жулика принялъ и хотлъ изъ револьвера смерти придать, посуды у него рублей на двсти со страху переколотилъ. Какъ хочешь, а съ тебя пять красныхъ я вычту.

— Да я то причемъ тутъ? Что ты блены обълся, а ли отъ маменькинаго придавленія съ ума спятилъ?

— Вы должны были съ приданымъ хать-съ

— А вы мн говорили, али нтъ? Я, вдь, мраморный, не посмотрю, что ты женихъ, и за такія слова чмъ ни попадя всю твою физіономію испорчу. Скажите, какія депеши откалываетъ: я, вишь, виновата! Ахъ, черти костромскіе! Связалъ меня сатана съ вами на мое несчастіе!

— Какъ угодно-съ, а только я одинъ терпть убытокъ не намренъ-съ.

— Возьмите его, идола!— вскочила сваха,— да я съ тобой, искаріотомъ, и говорить больше не желаю! Да ты домъ весь разнесешь и я съ тобой въ долю пойду? Тьфу!

— Домъ зачмъ-же-съ, домъ одному невозможно, а насчетъ посуды,— изъ-за васъ все, доставили бы приданое и никакого бы сервировочнаго раздробленія не произошло-съ. Между прочимъ, все отъ тятеньки зависящее-съ, мн что-же-съ, какъ они, такъ и я.

— Я съ тобой, съ балбесомъ, больше и разговаривать не стану. А ежели вы не разсчитаетесь со мной по совсти, я васъ подведу. Съ мста не сойти, подведу. На свиней я сама свинья, съ благородными людьми я сама благородна…

— Да будетъ теб, Савишна, по чести разсчитаемся, — успокоила сваху сама, — не обращай ты на Архипа вниманія, съ огорченія это онъ бормочетъ: и приданого нтъ, и кондитеръ обремизилъ, и мать съ ногъ свалилъ.

— Да этакая дубина и невсту въ церкви свалитъ! Ростили вы, ростили дурака, а разумомъ не напихали. Положимъ, его и вамъ взять не изъ чего, а все-таки отполировать для будущей жизни то должны были.

— Тятенька-съ!— крикнулъ женихъ, выбгая въ переднюю.— Привезли приданое-съ?

— Привезъ. Выкупилъ.

— Ну, слава Теб, Господи! Замки вс цлы-съ?

— Вс. Они у извощика то подъ замкомъ тоже стояли. Парень не дуракъ.

— Я побгу-съ разгружать.

— Бги.

Женихъ убжалъ. Самъ покосился на жену и раскланялся со свахой.

— Какая исторія то вышла!— заговорила сваха, подавая руку самому.

— Нда-съ, исторія непріятная-съ, положимъ, что я съ кондитера вычту, а все таки. Что сичасъ на двор скажутъ, какъ узнаютъ, что приданое у извощика ночевало?

— А кому какое дло, что кума у кума сидла? На пустую брехню и вниманія обращать не подобаетъ.

— Такъ-то такъ, а все таки, — вздохнулъ самъ и ползъ за пазуху за бумажникомъ.— Модели-то настоящей и нтъ!

— И безъ модели вкъ проживешь!— улыбнулась сваха, съ лаской смотря на засаленный бумажникъ Крутозобова.

— На, получи сотельную!— вынулъ тотъ изъ бумажника деньги.— Десять краевыхъ, хоть не считай, такъ врно будетъ.

— Спасибо, мраморный!— расплылась въ улыбку сваха, комкая красненькія и запихивая ихъ проворно въ карманъ. А платье за тобой.

— Да ужь на счетъ платья будь спокойна, какъ своимъ бабамъ стану покупать, такъ первымъ долгомъ тебя вспомню. Поцлуемся, Савишна, — привсталъ Крутозобовъ.— Дай Богъ, чтобъ молодые въ лучшемъ вид жили.

— Дай Богъ, — поцловалась троекратно сваха съ хозяиномъ,— ахъ, только и жулики же вы, ахъ какіе жулики, сулили триста и вдругъ на сто съхали!

— А ты знаешь, Савишна, пословицу: не сули журавля въ неб, дай синицу въ руки, а я теб замсто журавля-то не токмо-что синицу, а перепела даже.

— Покорно благодаримъ,— поклонилась въ поясъ сваха Крутозобову,— конечно, трудовъ не мало было и какъ быдто обидно такое вознагражденіе, ну, да ужь Богъ съ вами, авось еще на что потребуюсь, али рекомендацію дадите.

— Во вс концы рекомендовать стану… ужь на этотъ счетъ будь покойна.

— Хоть и обкургузили вы меня, прохались на моей простот, а дло съ вами имть пріятно… хоть сотню, да наличными отдали.

— Вотъ то-то и есть, Савишна! Сгоряча, извстно, всякаго человка обругать можно, а ты подумай хорошенько и выйдетъ, что мы по благородному… другой бы и сотни за это не далъ, а еслибъ и далъ, такъ трешниками лтъ десять уплачивалъ, а я на чистоганъ… получи, Савишна, и прославляй!

— И буду. Хоть и жулики вы, но довольно благородные жулики. А такихъ я уважаю. Что хотлъ, то и далъ, а другіе…

— А другіе и хотятъ, да не отдадутъ.

— Со мной и это бывало. Съ одного хлбника я три года свой кутражъ отрубями да ведряной мукой получала. Нту, говоритъ, денегъ: бери либо ведряную, либо отруби! Просто хоть коровъ да хлбопекарни заводи!

— Жуликовате, стало быть, насъ на свт есть.

— Да какой дряни на свт нтъ, мраморный, всякая есть… а меня, словно на грхъ, на такую дрянь сплошь да рядомъ и наноситъ!

— Счастье, значитъ, твое такое, Савишна,— вздохнула сама..

— Никому я такого счастья не желаю. И хлопотъ, и непріятностей, и синяковъ, реберъ даже не жалешь, а въ благодарность, либо мякина, либо отруби… Кондитера-то нонче видлъ? Все ли у него готово?

— Не видалъ еще.

— Смотри, посадитъ онъ тебя на мель. Ужь ежели приданое извощикъ изъ-за него продержалъ, большую непріятность онъ можетъ теб преподнести. Сходи!

— Сейчасъ схожу.

— Главное, чтобъ экипажами не задержалъ. Ежели онъ у этого извощика экипажъ взялъ, ни за что не пришлетъ. Придется невст на простомъ извощик хать…

— Ну, какъ же это такъ!

— Очень просто. Необстоятельнаго кондитера взялъ. Возьми настоящаго, съ совстью, и всякое теб удовольствіе доставитъ… Карету-то внчальную золотую договаривался?

— Золотую.

— Ну, вотъ, увидишь, подсунетъ онъ теб маргариновую.

— Сейчасъ поду, а то и всамдл острамитъ!— встревожился Крутозобовъ.

— Иди, да накажи, чтобъ къ пяти чадамъ у тебя и внчальные, и всякіе другіе экипажи были. Слышишь?

— Да ужь это, конечно, чтобъ пораньше.

— Къ пяти часамъ и шаферъ къ намъ прідетъ.

— Смотри, надежный-ли шаферъ-то, Савишна?— усомнилась Крутозобова.— Невроятный онъ какой-то…

— Ну, вотъ!— махнула рукой сваха авторитетно,— а я то на что? Да я изъ него всю душу вытрясу, ежели онъ супротивъ меня что нибудь дозволитъ… Деньги ему заплачены, одяніе взято — какого ему еще рожна, прости, Господи!

— Такъ-то такъ, а сумнителенъ онъ.

— Жизни неаккуратной, оттого въ глаза и бросается. Да я его сама приведу въ чистот. Можетъ, подъ конецъ балу и испортится до червя, а для церемоній годится вполн.

Крутозобовъ отправился къ кондитеру и полчаса спустя вернулся обратно.

— Говоритъ все произойдетъ въ аккурат,— доложилъ онъ жен и свах, — и балъ, и экипажи во-время.

Смотри, не оченно такому человку довряй.

— Говоритъ: на счетъ экипажевъ я спокоенъ,— у другого взялъ.

— У другаго? Ну, значитъ, Пришлетъ.

— Какъ не прислать! Который не ученый — завсегда пришлетъ.

— А оркестръ какой взялъ? Не спрашивалъ?

— Шестнадцать человкъ, говоритъ, пріобрлъ, изъ коихъ четырнадцать жидовъ. Ты какъ, Зарядье-то одобряешь?

— Жиды, ничего. Жидъ въ музык, по моему, даже лучше, ничмъ православный, потому вашъ сичасъ первымъ дломъ замсто воты водку своимъ проклятущимъ беззубымъ смычкомъ потянетъ, а жидъ антрахту знаетъ. Какъ антрахта, такъ онъ и клюнетъ… и жиду хорошо, и музыка черезъ вето правильне.

— А я было ругать его за эти зарядскіе романцы началъ.

— Напрасно. Чего не понимаешь, меня спроси. Вотъ ежели жида въ распорядители танцевъ пустить — сопротивленіе оказывай, потому такой распорядитель всю залу и даже барышневъ можетъ насквозь чеснокомъ пропитать, а за музыканта спасибо скажи,— съ жидомъ балъ дотянешь, а съ православнымъ ни за что.

— Такъ, значитъ, я напрасно кондитера-то распушилъ?

— Совсмъ напрасно, мраморный.

— Ну, впередъ ему зачтется. Что не такъ на балу сварганитъ, спущу.

— Спусти. А то обозлишь человка, возьметъ, да теб и напакоститъ… Ну, а вы вс пріуготовлены къ торжеству-то?

— Да что-жь намъ? Надну я сюртукъ и готовъ… Архипъ фракъ напялитъ, а жена, вонъ, гляди, съ утра себя подъ малиновый цвтъ подогнала.

— И чудесно. Такъ вы къ пяти часамъ будьте готовы, а я заду сичасъ на минутку къ невст, обгляжу ихнія обстоятельства, и домой для парату. Припаратюсь, заду за шаферомъ своимъ каторжнымъ и прямо къ вамъ.

— Вотъ, вотъ! А мы сичасъ у молодыхъ хозяйство покеда устроимъ.

— Устраивайте, это дло доброе. Архипъ вашъ хоть парень и добрый, но дуракъ. Игд ему все сообразить и въ надлежащую картину привести? Онъ безъ руководства такого лшаго нагородитъ, что невсту въ слезы введетъ… Ну, до свиданія! Хоть и обидли вы меня, но я на васъ не сержусь.

— И мы на тебя не сердимся, Савишна,— проговорили Крутозобовы, провожая сваху,— Богъ съ тобой.

— И съ вами Богъ, мраморные!

— Вотъ за это спасибо! Намъ безъ Бога никакъ невозможно! Такъ въ пять часовъ, стало быть? До пріятнаго-съ!

Сваха сунула руку хозяевамъ и, качнувъ головой, исчезла.

Крутозобовы посмотрли другъ на друга и усмхнулись.

— Глупая женщина!— проговорила сама.

— Баба!— философски замтилъ Крутозобовъ, надвигая на уши картузъ,— что съ нее взыщешь-то? Ничего!… Пойдемъ къ Архипу.

Старики вздохнули еще разъ и отправились въ квартиру своего сына.

XXXIII.

Савишна первымъ дломъ залетла къ невст и застала всхъ въ сбор за самоваромъ.

— Здравствуйте, мраморные, мельнъ лтъ вамъ здравствовать!— чмокнула она на ходу хозяйку, потрясла руку хозяина и впилась въ пухлыя щеки невсты, кушавшей просфору.— Здравствуй, красавица моя блоснжная, здравствуй… ну, какъ послднюю ночку подъ родительскимъ крылышкомъ почивала?

— Какой ужь сонъ, Савишна!— заморгала та вками.

— А ты не раздражай ужь ея сердца-то,— остановила сваху хозяйка, вытирая красные глаза, — и такъ мы съ ней съ семи часовъ утра плачемъ.

— Глупость одна!— махнулъ на бабъ отецъ невсты,— плачутъ, сами не зная для чего, Я Лизу не неволилъ, сама идетъ…

— Да вдь тяжко, чай, съ роднымъ гнздомъ разставаться, ты пойми…

— Ну, что такого особеннаго?— резонировалъ хозяинъ.— Передетъ съ одного мста на другое — только и всего.

— Да ужь это ты точно опредлилъ, — поддержала хозяина сваха, замтивъ, что невста, глядя на мать, начинаетъ кукситься,— разницы большой нту… не вкъ же и въ двкахъ сидть, пора и законъ исполнить.

— Грустно все таки, Савишна… все жила съ родителями и вдругъ съ му-му-ужемъ, — всхлипнула невста.

— Съ мужемъ-то много пріятне, мраморная! Мужъ-то теб всякую ласку предоставитъ, а родители что?

— Какой тоже мужъ попадется.

— Архипъ Семенычъ — парень доброты необыкновеннйшей… онъ и сичасъ мн,— отъ нихъ я прямо, — онъ и сичасъ взялъ меня вотъ этакъ за руку и говоритъ: ‘Кланяйся, говоритъ, Савишна, Лизочк, андилочку моему драгоцнному, и скажи ей чтобы не оченно пужалась, потому я ее до гроба любить намренъ’.

— Такъ и сказалъ, Савишна?— улыбнулась невста, отирая глаза.

— Съ мста не сойти, коли вру! Рехнулся даже отъ любови къ теб… Замсто своей квартиры-то зашелъ къ кондитеру и всю посуду у него перебилъ… ‘Въ затмніи, говоритъ, чувствъ былъ, Савишна’… Радоваться должна, что за такого молодца идешь, а ты плачешь… ну, что хорошаго? И сердце свое растревожишь, и глаза наволдыряешь… хорошіе гости на балу будутъ И вдругъ у тебя подъ глазами волдыри.

— Да я такъ это, Савишна, грустно тоже. Цльный вкъ жила, жила у папаши съ маніей.

— Ну, какой это вкъ? Съ мужемъ такъ это точно придется вкъ жить, а у батюшки съ матушкой всегда двки въ гостяхъ гостятъ.

— Садись, Савишна, — предложила хозяйка,— извини, совсмъ изъ головы вонъ.

— Э, мраморная, нашла тоже время извиняться! Сама понимаю, что не легко съ дочкой разставаться, да ау! Ничего не подлаешь, двки товаръ такой ходовой: кажинный покупатель на него глаза пялитъ… Ну, у васъ все готово?

— Кажется, все,— отвтилъ хозяинъ,— а у жениха нашего какъ?

— Все въ порядк. Свою квартиру обставляетъ, говорю посиди! Куда! ‘Надо, говоритъ, Савишна, такъ, все устроить, чтобъ Лизочк пондравилось…’

— Онъ парень добрый,— подтвердилъ хозяинъ,— робокъ только какъ будто, не развязенъ, ну, да это пройдетъ… Женится и развернется.

— Развернется! Сичасъ онъ вдь изъ рукъ родителей глядитъ, а какъ женится — совсмъ другой узоръ пойдетъ… Ну, я похала!

— Постой, Савишна, посиди, выпей чайку.

— До зарзу дловъ!— махнула себя по горлу пальцемъ сваха,— нешто съ вишневымъ чашечку?

— Съ вишневымъ выпей.

— Рази ужь только одну! Уговорили, мраморные? И откуда у васъ только слова находятся? Уговорятъ и уговорятъ! А ты, красавица, просвпрочку вкушаешь?

— Нельзя, Савишна, день такой, — отвтила за невсту мать, — пятую она сичасъ кушаетъ…

— Что вы, мамаша? Четвертую только…

— А ты кушай безъ счету во спасеніе… просвира не хлбъ, грха въ ней никакого нтъ… Женихъ тоже нонче говетъ… даже съ лица какъ будто бы спалъ,

— Савишна, карету-то онъ за мной пришлетъ?

— А какъ же, красавица, съ шаферомъ зашлетъ… возьметъ тебя шаферъ и отвезетъ подъ законъ.

— Хорошій у него шаферъ-то, Савишна?

— Полковникъ изъ антилеріи. Изъ какого хочешь орудія палить можетъ. Изъ царь-пушки, и то выпалитъ.

— Въ мундир?

— Палилъ-то въ мундир, а на балъ во фрак прідетъ.

— Ахъ, какая досада! Въ мундир гораздо красиве…

— Не можетъ онъ въ мундир, потому мундиръ военный духъ въ себ содержитъ, а свадьба у насъ сичасъ гражданская… не подъ кадрель… да онъ, красавица, и безъ мундиру довольно устрашителенъ: усищи — вотъ! Глазищи — вотъ! Носище что твой банникъ, хоть сичасъ имъ пушку заряжай…

— Ухъ, какой страшный!

— Не страшный, а устрашительный… который ежели изъ гостей на балу до скандалу долижется, такъ онъ его однимъ взглядомъ въ землю закопаетъ.

— Еще чашечку, Савишна.

— Съ абрикосовымъ нешто? Гршница, люблю я абрикосовое…

— А Архипъ Семенычъ не опоздаетъ въ церковь? Ты бы, Савишна, ему сказала, чтобъ онъ аккуратно пріхалъ къ назначенному времени.

— Да ужь будь покойна, не опоздаетъ… раньше за часъ прилетитъ, потому онъ теперь въ большомъ обожаніи находится, только вотъ что еще я хотла теб сказать, мраморная: не зови ты его по имю и отчеству. съ нжностью апосля внчанія зови, онъ и то мн сколько разъ говорилъ: ‘Что это, говоритъ, Савишна, за мода у Лизочки такая? Я ее все Лизочка, да Лизочка, а она меня все Архипъ Семенычъ, да ‘Архипъ Семенычъ’.

— Обижается разв?

— Извстно обижается. Человкъ къ теб со всею любовью лзетъ, а ты его вдругъ по батюшк…

— Да какъ же его звать-то, я право не знаю.

— Какъ! Зови Архипушкой, вотъ теб и вся недолга.

— Архипушка! Это очень некрасиво!

— Покрасивй выдумай. Двки на прозвища мастерицы: зови Хихочкой или Хипушей.

— Ужасно некрасиво… что такое Хипуша? Что то врод Хрипуши… Я лучше его Пухочкой стану звать…

— Пухочкой, такъ Пухочкой Онъ и похожъ даже на Пухочку, потому пухлый этакій, да сдобный, это хорошо ты придумала… Пухочка, поцлуй меня, мраморный!’

— Вотъ ужь этого я никогда не скажу.

— Скажешь, ахъ, какъ скажешь! Извстно, при чужихъ такую сладость не скажешь, а съ глазу на глазъ безъ всякой церемоніи пустишь… Ну, теперь я похала!

— Еще чашечку одну.

— Не могу. Мелінъ дловъ, а время нту… и не держите вы меня, и не соблазняйте… До пріятнаго свиданія!

— Прощай, Савишна,— поднялись хозяева.

— Давай Богъ часъ добрый! Карета-то къ семи прідетъ?

— Безпремнно, мраморные.

— А парикмахеръ когда?— справилась невста.

— Паликмахеръ? Отцы мои!— опустилась сваха на стулъ,— Паликмахера-то мы изъ головы упустили! Ахъ, я дура!

— Они сами, вроятно, распорядятся прислать.

— Гд имъ догадаться, и въ лобъ этимъ лшимъ паликмахеръ не влетитъ… Я сичасъ къ и имъ поду.

— Да что-жь теб безпокоиться-то, Савишна?

— Какъ не безпокоиться? Ахъ, я дура полоумная! Завертли они меня и изъ ума вонъ чесателя выпустила… Я сичасъ къ нимъ… До пріятнаго…

Сваха выскочила какъ угорлая отъ невсты и полетла къ Крутозобовымъ.

— Ахъ, идолы! Никакого у нихъ понятія объ паликмахер!— ругалась сваха, торопя извощика.— Все на Савишну взвалили: и туда Савишна, и сюда Савишна, во вс концы Савишна… Да что я лошадь, что-ли, почтовая? Тьфу!

Крутозобовы еще возились на квартир молодого, когда къ нимъ влетла сваха.

— Савишна!— удивился самъ.— Аль что случилось?

— А паликмахера-то вы и забыли къ невст послать, а?— накинулась та на нихъ.

— Какого паликмахера? Да что они адреса, что ль, паликмахерскаго не знаютъ?

— Да вдь отъ васъ долженъ паликмахеръ быть, аль нтъ?

— Это, то-есть, почему же съ?— справился женихъ, вытирая потный лобъ ладонью.— Контракту у насъ насчетъ паликмахеру не было-съ.

— А ты молчи, съ тобой я не говорю, съ отцомъ твоимъ слова теряю. Споконъ вку заведено, чтобы невсту чесать женихъ паликмахера посылалъ.

— Да я что же-съ, я, тятенька, пошлю-съ, но только деньги пущай они платятъ.

— Тьфу! Да дуракъ ты этакій, гд-же это видано, чтобы невста паликмахеру платила? Женихъ платить обязанъ.

— Уговору не было-съ. Мало-ли что они тамъ захотятъ, за все я и плати?

— Тьфу! Мн плевать на васъ, черти! Не мало я изъ-за вашего идола муки приняла, а сичасъ и знать васъ не хочу…

— Постой, Савишна, чего ты горячишься?— остановилъ сваху хозяинъ.— Ращетъ тутъ, мать, по-моему, небольшой.

— Извстно, не ахти что, — согласилась сама,— Рупь возьмутъ съ удовольствіемъ.

— Что-о? Да какой же это дуракъ подетъ вамъ за рупь невсту съ матерью чесать?

— Какъ? и тещу въ томъ числ-съ? Тятенька, я тещу не намренъ-съ… Ну, Лизочку, еще туда-сюда, и не желаю я Лизочку огорчить… А тещу вдругъ за что-же я долженъ чесать-съ?

— Не ты чесать станешь, а паликмахеръ.

— Отлично я это все понимаю-съ, а платить кто паликмахеру станетъ? Все я же-съ?

— Никакого тутъ ращету нтъ, пойми ты, идолъ чумазый! Везд такая музыка заведена. Коли ты женишься, такъ долженъ не токмо что невст, а всей ея родн уваженіе доказать.

— Было-бы за что-съ… Хорошо, коли они завтрашняго числа намъ за визитъ серебряный самоваръ поднесутъ, а вдругъ мдный-съ…

— Чумичку теб деревянную слдуетъ подарить апосля твоихъ словъ… Тьфу!

— Надо послать, коли такая прокламація заведена,— проговорилъ самъ.— Ничего не подлаешь

— Тятенька-съ, вы тамъ какъ хотите, а теща пойдетъ на вашъ счетъ съ… У ей и волосъ-то настоящихъ нту, такъ можете себ вообразить, что паликмахеръ слупить за мученіе-съ?

— Жадность-то у идола какая!— всплеснула руками сваха.— Ну, коли бы я знала, да вдала, какъ ушей своихъ не видать бы теб этой невсты.

— Погоди, Савишна!…

— Мн какъ хотите… пущай вашъ дуракъ на нечесаной невст женится. Ему срамота, а не мн.

— Отлично-съ… до этого мы себя не допустимъ… Я васъ покорнйше прошу захать сичасъ къ паликмахеру и отрядить его для операцій.

— Заду. Хоть бы ты у отца вжливости научился.

— Да тятеньк что же? Имъ чужихъ денегъ не жалко,— пробормоталъ женихъ, принимаясь за передвиганье мебели.

— Позжай, Савишна, и все устрой, — хлопнулъ Крутозобовъ сваху по плечу.

— Да ужь будь покоенъ, Савишна ни одного дла не испортитъ… Ну, до свиданія, мраморный! Къ пяти часамъ я буду… гляди, чтобъ экипажи не запоздали.

— Сказалъ, чтобъ къ пяти безпремнно божился даже.

— Я въ кондитерскую божбу не врю… илюмивацію онъ теб въ глаза пущаетъ, только всего.

— Ну, вотъ! Какъ же онъ можетъ, ежели онъ у меня въ рукахъ?

— Его надуютъ… Коли ужъ приданое задержали, стало быть, человкъ необстоятельный… ну, авось Богъ дастъ все благополучно кончится… До свиданія, мраморный!… Не держите меня. Мелінъ дловъ въ голов, просто до зарзу некогда… вотъ!

Сваха снова черкнула себя по горлу пальцемъ и полетла къ парикмахеру.

XXXV.

Отправивъ при себ ‘чесателя’ къ невст и причесавшись сама за тотъ же счетъ, она похала домой, гд ее ожидалъ непріятный сюрпризъ.

— А давича,— доложила ей кривая и кривобокая кухарка, отпирая дверь, — какъ ты ухала, письмо къ теб принесли.

У Савишны екнуло сердце.

— Письмо? Отъ кого, мраморная?

— Да отъ крестника твоего, изъ номеровъ… на стол оно лежитъ.

Савишна такъ и сла.

— Это насчетъ шаферу, — простонала она.— Ахъ, мошенникъ!

Сваха бросилась къ столу и развернула письмо дрожавшими отъ волненія руками.

‘Милая крестная,— писалъ ей крестникъ.— Спшу васъ увдомить, что Валерка не ночевалъ дома и до сихъ поръ не являлся. Боюсь, какъ бы онъ вамъ не надлалъ непріятностей. Иду сейчасъ на, службу. Можетъ быть, и вернется, но во всякомъ случа счелъ долгомъ васъ объ этомъ извстить. Цлую ваши ручки и остаюсь любящимъ крестникомъ Павломъ’.

— Разбойникъ! Душегубъ несчастный! Мраморные, да что же это теперь со мной будетъ? Ахъ, иродъ! Ахъ, усы дурацкіе! Батюшки мои, гд жь я сичасъ шафера куплю? Осрамилъ, пропивущій, на все Замоскворчье осрамилъ! Всю мою депутацію испортилъ! Ну, попадись онъ мн теперь, вс усы ему оборву!… И думала я запереть его въ чуланъ до бракосочетанія и кормить изъ рукъ, какъ блудливую кошку, чувствовала, что подведетъ онъ меня, и подвелъ, усачъ проклятущій!… Куда мн теперь за шаферомъ кинуться и не придумаю. Павлушку взять? Ростомъ къ фраку не подойдетъ… панталоны-то еще подшить можно, потому длинны, а фракъ не напялитъ, охъ, не напялитъ, на двадцать частей, каторжный, разлетится!… Надо искать усача… Вотъ не было печали, такъ черти накачали! И дернула меня нечистая сила за шаферскую поставку взяться, пущай бы сами брали, какъ хотли, нтъ, нужно было влзть, показать мужикамъ, что Савишна лучше ихняго все оборудуетъ, вотъ теб и оборудовала! Хоть сама надъ энтими балбесами внецъ держи! Тьфу!

Сваха быстро ‘припаратилась’ и полетла въ номера, гд жилъ ея крестникъ съ шаферомъ.

— Мраморный,— бросилась она къ швейцару, — Павлуша еще не возвращался со службы?

— Никакъ нтъ-съ,— раскланялся тотъ со свахой

— А сожитель его, съ усищами этакими?

— Господинъ Каплевъ-съ? Часа два тому назадъ пришелъ-съ.

— Пришелъ? Слава теб Господи!— вскрикнула сваха отъ радости.— Явился таки, губка грецкая!

Сваха полетла въ номеръ крестника, распихивая въ разныя стороны попадавшихся ей на встрчу жильцовъ.

‘Господинъ’ Каплевъ, развалившись на диван въ самой ухарской поз, храплъ, какъ говорится, во вс носовыя завертки. Такимъ крпкимъ сномъ, вроятно, спятъ великіе полководцы наканун серьезнаго сраженія.

Сваха подкатилась къ почивавшему полководцу и безъ дальнихъ церемоній такъ его встряхнула за плечи, что голова его какъ маятникъ заболталась во вс стороны.

Каплевъ открылъ глаза, посмотрлъ серьезно на сваху и сплюнулъ.

— Тьфу! Ахъ, морда мраморная, прямо въ бантъ угодилъ!— закипла сваха и дернула усача за руку.— Вставай, идолъ! Слышишь?

— Assez, Assez!— бормоталъ тотъ,— je vous prie!

— Ну, вотъ я тебя, мраморный, сичасъ съ дивана и попру!— приговарила сваха въ отвтъ и сдернула за ноги шафера на полъ.

Средство оказалось дйствительнымъ. Шаферъ, треснувшись о полъ, мигомъ вскочилъ на ноги и, уставившись съ испугомъ на Савишну, стыдливо потупилъ красные, запухшіе глаза.

— Ахъ, madame… c’est vous… milles pardons… я, кажется, безъ галстука!

— Пятерку взялъ, фракъ взялъ, а морда шаферская гд? Подай мн натуральную рожу, коли ты благородный человкъ, — наступала на него сваха.

Злосчастный шаферъ попятился и полетлъ на диванъ.

— Гд твоя натуральная морда, я теб спрашиваю? А?— съ пной у рта лзла Савишна на злосчастнаго шафера.— Пропилъ морду?

Pardon, madame!— отпихивался отъ нея тотъ и руками, и ногами.— Это такъ неожиданно.

— Да пойми ты, антилерія растрепанная, кокъ я тебя съ такою рожей на свадьбу повезу? Вдь съ такою фотографіей, только на каторгу ссылаютъ… Тьфу, свинья ты сахалинская!

— Вы насчетъ рожера? Пустяки… уно моменто и я въ натур… тазъ холодной воды и красавецъ.

— Бочку вылей на свои мордасы проклятыя, только чтобъ публика тебя не страшилась Да гд! Синяковъ-то, синяковъ-то… мраморные мои! Зебра, а не шаферъ!

— Синяковъ никакихъ… это… меня ваксой… купецъ одинъ… пьяный, конечно… и voila tout!

— Врешь?

— Честное, благородное слово! Неужели я дозволю, въ виду торжества, такой грандіозный пассажъ? Купецъ пьяный, но добрый. Я пилъ, а онъ… мазалъ.. Конечно, глупъ… но на извощика десять цлковыхъ далъ… Я тутъ квитъ, мадамъ… уно моменто!

— Полощись скорй, сердце у меня не на мст…

— Въ мгновеніе ока… Синяки! Просто вакса! Неужели я позволю въ морду наканун свадьбы? Жаме! Меня въ морду, и я въ морду!

— Полощись, говорю теб!

— Сію минуту!

— А не пьянъ?

— Я?

— Ты. Прямо говори, сичасъ за зельтерской пошлю…

— Былъ, но въ данный моментъ трезвъ, какъ новорожденный младенецъ.

— Не могъ таки вытерпть, вакса купеческая! Поговлъ-бы до бала, а тамъ трескай, сколько влзетъ… Ну, какъ я тебя съ похмльною рожей на свадьбу повезу, а? Пять цлковыхъ съ меня взялъ, а совсти ни на грошъ… Полощись!

— Немедленно-съ!

Шаферъ повернулся на каблучкахъ и исчезъ за перегородкой, откуда и явился, минуты дв спустя, съ полотенцемъ въ рукахъ.

— Никакихъ синяковъ, madame.

— А ты три рожу-то, три, теперь показывай!

— Извольте-съ.

— Синяковъ нту, но на лбу царапина.

— Это пустяки… у парикмахера задлаютъ вс трещины-съ.

— И напугалъ же ты меня, мраморный,— успокоилась сваха,— присылаетъ вдругъ Павлушка письмо, что тебя дома нтъ,— у меня даже ноги подкосились.

— Съ благородными людьми дла не имли, оттого и сомнваетесь,— гордо замтилъ шаферъ, тараща глаза въ зеркало.

— Да какое ужь у пьющаго человка благородство можетъ быть? Свинство одно.

— Я не такой-съ… Я, madame…

— А ты, мусью, одвайся лучше попроворне. Завезу я тебя къ паликмахеру раздлать подъ орхъ, а потомъ къ жениху прямо.

— Слушаю-съ. Значитъ, надвать фрачную пару и marchons!

— Никакихъ маршоновъ твоихъ надвать не надо. Бальную сорочку наднь съ перчатками, да фракъ съ шкиблетами.

— Вы меня не поняли.

— Оттого и не поймешь, что голова еще у тебя купца никакъ забыть не можетъ… Парадься!

Шаферъ исчезъ снова за перегородку и, четверть часа спустя, вышелъ оттуда такимъ франтомъ, что сваха даже руками всплеснула.

— Чистый ты графъ, ей-Богу! Да еще ежели паликмахеръ морду съ башкой обдлаетъ по столичному — всю женскую націю на балу покоришь.

— Хорошо-съ?— повернулся тотъ передъ зеркаломъ.

— Отъ каблуковъ до головы хорошъ.

— Голову обработаютъ…

— Главное, насчетъ усовъ накажи, чтобъ убивцами ихъ паликмахеръ сдлалъ.

— Усы и такъ великолпны.

— Мятые, ничего хорошаго нту… Подмочилъ ихъ анчерашняго числа, а не проутюжилъ, вотъ ихъ всхъ, ровно бль, которое высохши, и покоробило.

— Подовьемъ-съ. Невста-то, madame, хорошенькая?

— Амуръ! Да теб какое дло до невсты?

— Такъ-съ… вообще.

— Жуликъ ты, я вижу, вобче, но только ты долженъ вдову смущать, а не невсту. Невста не для тебя писана.

— Я ничего-съ… Я изъ любопытства спросилъ… Жениха я видлъ, а невсту нтъ.

— И невсту увидишь… А вдова, про которую я теб говорила, на балу будетъ и очинно тобой интересуется… Какъ стала я ей про твои качествъ! докладывать, такъ у ей по всему лицу-то вдругъ пятна пошли.

— Это хорошо-съ!

— Да ужь чего лучше, коли за глаза твой патретъ въ трепетъ приводитъ!

— Очень хорошо-съ.

— Стрляй только въ нее глазами почаще… вогнись этакъ въ разговор, закрути усищи, да прямо въ нее и пуляй… сразу въ полонъ возьмешь, съ мста не сойти!

— Вы думаете, madame?

— Коли-бъ не знала, такъ и не говорила. Я сроду голоднаго человка хлбомъ не дразнила,— грхъ большой! Понялъ?

— Понялъ-съ. Но при этомъ я долженъ вамъ замтить, что если она не дастъ мн капиталъ въ руки, я не женюсь съ.

— Да какой теб капиталъ въ руки то дать? Ничего ты въ капитал не смыслишь, а руки протягиваешь… Одвать тебя, какъ картинку станетъ, кормить на убой, всякія удовольствія предоставитъ… Какого теб еще рожна, оголтлому?

— Все изъ чужихъ рукъ смотрть, — это несогласно съ моими взглядами.

— А за взгляды она теб по праздникамъ су призы начнетъ презентовать: то синенькую, то красную, а то, гляди, и четвертную отсыпетъ, коли взглядомъ угодишь… Она добрая… ахъ, добрая, мраморный! Я сичасъ къ ей приду, такъ не знаетъ, куда посадить, чмъ угоститъ… Разорваться на триста частей для хорошаго человка готова… А ты ей угодишь, чувствую, что угодишь, потому, во-первыхъ, дуракъ…

— То-есть какъ это-съ?

— Да такъ, дуракъ, и больше, ничего! Ежели бы ты умный человкъ былъ, такъ изъ прокату себя въ шафера бы не пущалъ, а самъ бы для такой операціи другихъ нанималъ. Ты и не ейорь: дуракъ, дуракъ и есть, а хорошій дуракъ моей вдов завсегда угодить можетъ, потому у тебя, хоша въ голов замсто мозговъ одна наливка, но почтительность къ дамскому полу есть.

— Я дамъ уважаю-съ.

— А ежели бы ты былъ безъ уваженія, такъ я бы теб и вдову сватать не стала. Уваженіемъ да лаской ты изъ нея какія хочешь веревки вить можешь. Разнжится она, а ты сичасъ къ ей въ карманъ… Наша сестра, вдь, глупа за кажную ласку готова зашему брату,— жулику, сторицею заплатить… Ты ей пустилъ ‘андила’, да чмокнулъ при такомъ слов для крпости а она сичасъ въ карманъ, глядь, и ползла: ‘Денегъ, дескать теб, Валерьяша, не надо ли?’

— Мн-съ? Очень даже-съ… если бы вы были такъ любезны, madame, и дали бы взаймы нкоторую сумму…

— Нкоторый шишъ я теб дамъ. Я про вдову теб говорю, а ты вдругъ на меня расположился. Дуракъ, дуракъ и есть…

— Pardon! Это у меня еще отъ вчерашняго вс мысли въ разброд.

— А за деньгой лзешь. Вотъ, какъ у васъ дло со вдовой сладится, въ т поры, мраморный, я тебя одолжить могу… Подъ вексель только, потому вашъ братъ меня не разъ тоже надувалъ… Пиля тоже много кровь-то.

— Я? Никогда!… За рубль два… мало — три заплачу.

— И пять отдашь, коли такую богачку подцпишь!

— Для васъ и пяти не пожалю… Конечно, если капиталъ въ руки.

— Капиталу не дастъ, а долги за тебя заплатитъ. Она мн не разъ говорила,— ежели, говоритъ, и прохвостъ попадется, да мн въ совсть, это всхъ его тюремныхъ непріятностевъ освобожу.

— Долговъ у меня нтъ… и сдлалъ бы, да никто не вритъ… Ужасные люди, madame!

— Ну, я тебя научу, какъ сдлать, только это не теперь, а посл, а сичасъ намъ отправляться пора… Все на себя надлъ? Ничего не забылъ?

— Кажется, все-съ.

— То-то, смотри, какъ бы какую нужную вещу не забыть. У меня разъ женихъ пріхалъ въ церковь внчаться безъ галстука, а другой въ разной обуви,— одна нога въ лаковой штиблет, а другая въ сапог… Затормошишься и не замтишь въ себ изъяну… Платокъ взялъ?

— Во фрак-съ.

— Душоный?

— У Паши духи заимствовалъ.

— Мн все одно, хотя у Маши, только чтобъ въ порядк всякая статья была… Галстукъ на теб есть… цпочка вотъ часовая не казиста.

— У швейцара взялъ…

— Ты-бы у Павлуши попросилъ… все у него цпочка лучше, ничмъ швейцаровская.

— Нельзя-съ.

— Почему нельзя? Я, чай, съ тобой ду, могъ-бы, кажется крестной-то доврить.

— Доврять то нечего съ: давно заложена съ.

— Тьфу! Безперечь у меня подкрпленія беретъ и все закладываетъ… непутевый вы народецъ! А часы у кого взялъ?

— Часы? Зачмъ-же часы съ? Это совершенно лишній багажъ… цпочка болтается на виду, а часы… вообще инкогнито.

— Пришилъ, стало быть, цпочку къ карману-то?

— Пришилъ съ… вы не бойтесь, madame, пришилъ крючокъ, не выскочитъ.

— То-то, смотри, не острами ты меня. Выдаю я тебя за полковника и вдругъ замсто часовъ блыя нитки.

— О, будьте покойны!

— Мн, главное, чтобъ ты передъ вдовой не оконфузился… придетъ ей фантазія спросить у тебя, который часъ, ну и… справляйся у сосда.

— Зачмъ? Я не такъ еще глупъ, какъ вы воображаете, madame! Скажу ей: ‘счастливые часовъ не наблюдаютъ’, ну, она и отстанетъ.

— То-то, ты ужь словъ не жалй, лишь бы въ просакъ не попасть… Все на теб? И движимое, и недвижимое?

— Все-съ.

— Надвай попону и подемъ… Уфъ, отъ сердца отлегло! А то просто хоть ложись, да помирай… Шляпу то раздвижную наднь.

— Готово-съ!

— Повернись! Чистый болдыханъ китайскій! Подемъ!

Сваха, подхвативъ для ‘крпости’ шафера подъ ручку, дабы не сбжалъ дорогой, вышла изъ номеровъ и покатила къ парикмахеру.

XXXVI.

Въ парикмахерской шафера дйствительно раздлали подъ орхъ. Когда онъ вышелъ къ свах, дожидавшейся его на извощик, Савишна отъ удовольствія даже сплюнула.

— Любому иниралу своей мордой носъ можешь утереть!— похвалила она своего протеже и толкнула въ спину извощика.— Лупи, желтоглазый!

У жениха все было готово, когда сваха съ шаферомъ ввалилась въ квартиру Крутозобовыхъ. И женихъ, и родители были уже въ полномъ ‘парат’ и ждали только сваху и экипажей. Женихъ вертлся передъ, зеркаломъ и жаловался родительниц на сорочку, которая, по его мннію, въ ворот стсняла ему дыханіе.

— А ты распяль, растяни, — совтовала та, сидя въ креслахъ на подобіе мраморной статуи безъ малйшаго движенія.

— Растягивалъ-съ, а все-таки стсняетъ. Маменька-съ, вы бы сами попробовали.

— Не могу, Архипушка, я застыла. Какъ повернешься, какая нибудь штука въ тувалет и испортится.

— А меня душитъ-съ… Это что-съ? Даже краснота въ лицо прошибла.

— Терпи. (Ж краснотой-го, Архипушка, человкъ много красиве… всякій въ церкви скажетъ: женихъ-то — кровь съ молокомъ.

— Какое ужь тутъ молоко, ежели, никакого дыханія-съ… Фу-у! Говорилъ я магазинщику, что воротъ малъ, забожился даже, что въ пору будетъ… вотъ теб и въ пору… удавитъ меня рубашка до внчанія и выйдетъ карамель.

— А ты вытягивай шею кверху и давить не станетъ.

— И то на манеръ гуся тяну, а душитъ-съ… Примрить бы надо, а я сдуру на его слова расположился.

— Терпи. Я сама терплю… Такъ меня корсетищемъ всее ущемило, что того гляди душа вонъ выскочитъ… Какъ я сть то на балу стану?

— Корсетъ, маменька, что, пріхали на балъ и сняли его… вы пожилыя особы-съ, васъ никто не осудить.

— И ты, какъ прідешь на балъ, сорочку сыми.

— Очень хорошо-съ. Какъ же это я безъ рубашки то вдругъ?

— Другую возьми съ собой.

— Не годятся мои подъ фрачный паратъ-съ… Фу!… И какъ вдь божился-то, подлая душа. Душитъ-съ горло-то, словно кто руками для задушенія ухватился.

— Пуговицу не переставить-ли?

— Да куда ее переставить, маменька-съ, когда, можетъ, шея вершка на два воротника шире?… Тятенька-съ, какъ же быть?

— Терпи, — отозвался тотъ, расчесывая бородку.— Кто виноватъ? Самъ покупалъ, ну, самъ теперича и казнись… Гд же теперь другую взять, сичасъ хать къ внцу надо… Всегда вы вотъ съ матерью такъ: то не додлаете, то передлаете… Черти!

— Ну, вотъ и мы, мраморные!— доложила въ это время сваха, входя.— Готовы?

— Какъ слдуетъ-съ.

— Встрчай полковника-то,— пихнула она хозяина въ переднюю, гд съ шафера мальчишка стягивалъ пальто.

— Оченно пріятно съ милости просимъ,— бросился хозяинъ къ шаферу.

Шаферъ вошелъ, поздоровался съ хозяевами и хлопнулъ по плечу жениха.

— Ну, какъ, Архипъ Семенычъ, себя чувствуете? И въ жаръ, и въ ознобъ, я думаю, бросаетъ.

— Въ жаръ больше съ, — отвтилъ тотъ, растягивая воротъ сорочки, — потому душитъ-съ!

— А экипажевъ то, нту?— справилась сваха.

— Не прізжали еще.

— Смотри, надуютъ! Подете вы съ невстой на извощик… Справился бы лучше у кондитера-то своего.

— Ужъ я и то хотлъ, да онъ ухалъ въ домъ, гд балъ нашъ будетъ…

— Самъ-бы дослалъ кого до извощика.

— Не знаю, у кого онъ икипажи нанялъ-съ.

— Ну, вотъ! Осрамите вы меня, ей-Богу, осрамите! Какъ же это такъ не знать, у какого извощика взяли? Ахъ, идолы! То-ись минуты покою съ вами не вижу.

— Авось подъдутъ.

— Ну, вотъ и подешь ты на авоськ сына женить… Тьфу!

— Я самъ думаю, тятенька, что не прідутъ-съ, замтилъ женихъ,— потому на кондитера положиться нельзя-съ: жуликъ-съ . посуду вдругъ на полу разставилъ… для чего-съ?

— Подождемъ немного,— ршилъ самъ,— а тамъ увидимъ.

— Ой, не прідутъ! Что-жь въ такомъ случа длать-то, а?

— Что-же-съ? Возьмемъ съ перваго двора кареты, только и всего… Господинъ полковникъ, покеда въ ожиданіи-то не выкушате-ли чего… мадерки, напримръ?

— Avec plaisir!— шаркнулъ тотъ.

— Не портъ ты моего полковника до вечера… и такъ поскучаетъ!

— Одною рюмкой военнаго человка не испортишь, Савишна.

— Какой военный! Онъ и отъ войны-то давно отвыкъ, а ты его мадерой неволишь… А вонъ и экипажи пріхали! Слава теб Господи… благословляйте покеда своего дурака-то, а я съ шаферомъ къ невст ударюсь.

— Да рази ты не съ нами подешь, Савишна?

— И похала-бы, да… шаферъ у меня, человкъ иногородній и дороги, пожалуй, не найдетъ, запутается.

— Не безпокойтесь, найду-съ, — проговорилъ шаферъ.

— Хоть и найдешь, а безъ моего конвою въ церковь не попадешь… Ну вы, какъ кончите все, такъ въ церковь, а мы за невстой… полковникъ присядь!

— Я ничего… постою-съ…

— Присядь! Тьфу! Порядковъ не знаетъ, а въ шафера идетъ.. ну, теперь вставай… сдлай всмъ ручкой бонжуръ и тащись за мной. До свиданія, мраморные!

Сваха выскочила съ шаферомъ на улицу и, приказавъ парадной карет слдовать за собой, впрыгнула въ коляску, таща за руку шафера. Экипажи покатились. Сваха крестилась на вс четыре стороны.

XXXVII.

Невста еще ‘чесалась’, когда пріхала сваха съ шаферомъ.

— Поскоре, мраморные,— заторопила она отца невсты, встртившаго ихъ въ передней, — женихъ сичасъ какъ облупленое яичко готовъ, а вы все чешетесь… Вдь онъ обопретъ весь въ церкви, невсту-то ждамши.

— Фасонъ, стало быть, такой продолжительный,— отвтилъ тотъ, здороваясь съ шаферомъ,— невсту тоже зря, кое-какъ причесать нельзя…

— Это точно, но подогнать паликмахера все таки слдуетъ, чтобъ онъ не очинно ужь щипцами-то своими финтилъ… подгони!

— Подогвать отчего-же, это завсегда можно.

— А сама-то чесалась?

— Лиза мать на пробу пустила: ‘Я, говоритъ, посмотрю сперва, какъ онъ мамашу прифасонитъ’…

— Умница! И пословица говорится: впередъ родителей въ петлю не суйся… Гд же она?

— Да или къ ней въ спальню, она тамъ, гляди, одвается.

— Иду, а шафера своего я на твое иждивеніе покеда оставлю.

— Хорошо. А ты иди и сама ихъ подгони.

Савишна скрылась. Хозяинъ поклонился вертвшему передъ нимъ шляпу шаферу и проговорилъ:

— Покорнйше прошу пройти въ столовую… вы ужь извините, что у насъ сичасъ безпорядокъ такой.

— Помилуйте,— пробормоталъ тотъ, — напротивъ… мн кажется… вообще все прекрасно!

— Моментъ такой торжественный… Гостили, ростили дочку и вдругъ пробилъ часъ разлуки Полве въ дверь-съ… вотъ-съ…

Шаферъ съ хозяиномъ вошли въ столовую. На стол стояло нсколько бутылокъ съ виномъ и тарелки съ разными закусками.

— Прошу приссть. А въ ожиданіи не откажите поздравить меня.

— Avec plaisir, monsieur!— поторопился тотъ и оглянулся на дверь.

— Чмъ угощать прикажете? Мадера, хересъ, коньякъ.

— Что вамъ угодно.

— Я выпью рюмочку мадеры. Врите ли, съ утра ранняго на ногахъ… усталъ.

— Я тоже-съ… Какъ всталъ, такъ и попрошу коньяку!

— Для фундаменту? Вы изъ военныхъ, видно?

— Да-съ, изъ военныхъ… Положимъ, давно ужь въ отставк.

— Но жилу военную сохранили. Ваше здоровье-съ!

Хозяинъ съ шаферомъ выпили. Шаферъ понюхалъ кусочекъ лимона и похвалилъ коньякъ.

— Да вы вторую, безъ церемоніи.

— Можно-съ!— отвтилъ тотъ и снова понюхалъ лимонъ.

— Вы чмъ-же сичасъ изволите заниматься?— спросилъ у него хозяинъ.

— Я-съ? Да… всмъ-съ…

— Всмъ.

— Всмъ! Я все могу… Въ стуколку играете?

— Нтъ, не играю.

— Напрасно, а то бы мы съ вами сейчасъ перекинулись… a propos, я выпью-съ!

— Покорнйше прошу-съ… будьте какъ дома… я очень даже радъ…

— И я-въ… вы мн нравитесь.. parole d’honneur! И лицо у васъ, и… домъ… и все такое… votre sant!

Шаферъ выпилъ, лизнулъ лимонъ и уставился на хозяина.

— Какая досада! Заторопился я къ жениху и забылъ дома деньги.

— День такой,— согласился съ нимъ хозяинъ,— я тоже давича…

— Да вы что! Нтъ, каково мн… глупое положеніе… Могу у васъ просить до завтра нкоторую сумму?

— Съ удовольствіемъ-съ. Сколько прикажете-съ?

— Дайте какіе-нибудь пустяки, рублей пятьдесятъ, что-ли, или шестьдесятъ.

— Сію минуту,— ползъ тотъ за бумажникомъ.

— Мерси!… Такой глупый случай, а приходится поневол одолжаться. Только я васъ попрошу ничего не говорить свах… Грубая, невжественная женщина… наговоритъ колкостей, а согласитесь сами, каково ихъ выслушивать благородному человку?

— Зачмъ-же говорить… Пожалуйте

— Mille remerciments!— вскочилъ тотъ со стула и съ жаромъ пожалъ руку хозяину.— Завтра, или посл завтра, вообще на дняхъ, сочту своимъ священнымъ долгомъ возвратить съ благодарностью.

— Такіе пустяки… не стоитъ благодарности.

— Да-съ… это со мной часто… то-есть рдко бываетъ… ду, понимаете, хлопъ по карману — ничего! Глупое положеніе! Положимъ, можетъ быть, и не понадобятся деньги, а вдругъ… ужасное положеніе! Благородный человкъ и ни копйки въ карман! Вы выпьете?

— Съ вами рюмку мадеры пожалуй.

— Пожалуйста, не стсняйтесь… а я коньячку… коньякъ великолпенъ, прямо вамъ говорю! Вы куда-же?

— А посмотрть, скоро-ли кончитъ парикмахеръ Лизу чесать.

— Оставьте… Помните правило: не совать свой носъ туда, гд тебя не спрашиваютъ! Пускай парикмахеръ длаетъ свое дло, а мы… Выпьемъ!.. У парикмахера свое дло, у насъ свое… Папаша, вы мн нравитесь, клянусь Марсомъ!

— Очень радъ-съ… я люблю благородныхъ людей… но только все-таки поторопить надо… Женихъ, поди, дожидается ужь въ церкви.

— Женихъ? Чортъ съ нимъ, папаша! На то онъ и женихъ, чтобъ ждать… Клянусь честью! Онъ подождетъ, а мы выпьемъ… За здоровье вашей прелестной дочери, mon cher papa!

— Премного благодаренъ съ… Такъ не надо, вы думаете, торопить?

— Жамэ! Всю прическу можете испортить. Я выпью, папаша!

Пріхали позжане, все больше родственники невсты, и хозяинъ пошелъ ихъ встрчать. Шаферъ остался одинъ.

— Благородный человкъ!— проговорилъ онъ, наливая рюмку.— Это совсмъ не то, что женихъ… лавочникъ! Пейзанъ! За здоровье благородныхъ людей!

— Да ты что же это, щучья твоя голова, тутъ длаешь?— появилась неожиданно сваха въ столовой.

Шаферъ поперхнулся коньякомъ и вскочилъ со стула.

— Madame! Pardon!

— Я тебя спрашиваю, али нтъ? Кто теб безъ время дозволилъ носъ-то сандалить, а?

— Хозяинъ… гостепріимство… радушіе… благородный человкъ!— бормоталъ тотъ, запихивая въ ротъ кусокъ лимона.

— И хозяинъ дуракъ, и ты тоже! Пройдись!

— Какъ-съ?

— Пройдись, насосъ, по комнат.

— Но, madame… пуркуа?

— Тьфу! Иди, теб говорятъ… Въ уголъ иди… въ уголъ, дуракъ мраморный!

— Странная фантазія… Извольте-съ . чтобъ сдлать удовольствіе, я готовъ съ удовольствіемъ…

— Пьянъ!— всплеснула сваха руками,— сичасъ провалиться, назюзился! Въ одну монументу себя испортилъ…

— Я пьянъ? Жамэ!

— Ей-ей пьянъ! Батюшки мои, да что-же это за идолъ такой навязался на меня? На минуту и одного оставить нельзя… Пройдись еще… въ уголъ иди, морда пунцовая!

— Извольте… если вамъ нравится моя походка, извольте…

— Шатается! Пей воду… сичасъ пей!

— Но я никакой жажды, madame, не чувствую… я воду при жажд…

— Пей, а то я весь графинъ въ твою глотку опрокину, со стекломъ у меня проглотишь….

— Могу.

— Еще пей! Осрамишь, право, осрамишь! И дернула меня нелегкая его хозяину препоручить… Пей еще!

— Третій стаканъ? Assez, madame!

— Я теб такую осу покажу, вкъ не забудешь… пей… чтобы весь графинъ у меня вылокать… Я теб покажу, какъ передъ внчаньемъ шафера портить… пей!

— Пью-съ, пью-съ… зачмъ кричать… вообще это неблагородно… Хорошій коньякъ и вдругъ водой разбавлять… это фальсификація…

— И фальшификацію пей! Теперь пройдись!

— Не могу, помилуйте, цлый графинъ воды. Одуло-съ!

— Иди, а то я вотъ этимъ графиномъ всю прическу сомну. Иди!

— Извольте-съ. Странный у васъ взглядъ на… коньякъ…

— Фу! Какъ будто лучше походка стала. Иди теперь въ залу.

— Я здсь останусь. Хозяинъ сказалъ: сиди!

— А я теб говорю: иди! Ахъ, проклятые, не догляди только, живую тебя въ землю закопаютъ!

— Сваха выпроводила шаўедва въ залу, гд, въ ожиданіи появленія невсты, сидли позжане, а сама бросилась къ невст, которой парикмахеръ прикалывалъ вуаль.

— Скоро, что-ли, мраморные? Проманежите вы моего жениха.

— Сейчасъ, сейчасъ, Савишна, — отозвалась хозяйка, хлопотавшая около дочери.— Ну, теперь, кажется, все, иди, Лизочка, въ залу… Постой, оборочка не на мст.

— Отнущайте вы ее скорй, — торопила сваха.— Женихъ мозоли въ церкви настоитъ, а вы съ оборочками путаетесь. Батюшки, какъ бы мой идолъ-то опять въ столовую не улизнулъ!

— Сваха побжала въ залу, куда вслдъ за ней вышла и невста съ родителями.

Шатеръ подлетлъ къ невст и предстаю вился ей, а также и шаферамъ невсты.

Невста плакала.

Спустя пять минутъ вс плакали, а во время благословенія поднялся такой вой, что шафера жениха невольно потянуло въ столовую. У самой двери, впрочемъ, онъ былъ пойманъ свахой и водворенъ на стулъ.

— Ну, мраморные, пора,— говорила сваха.— Поплакали и будетъ. Исполнили свою обязанность и достаточно. Идемъ въ церковь, у жениха, чай, слезы текутъ отъ вашего прохлажденія.

Наконецъ, церемонія отпуска невсты кончилась. Первою вышла на крыльцо невста, за нею поспшили остальные, и потянулся свадебный поздъ по улиц, имя во глав коляску съ шаферомъ жениха.

Невсту въ церкви встртилъ хоръ пвчихъ концертомъ.

Когда сваха одна изъ послднихъ вошла въ церковь, къ ней подбжалъ шаферъ невсты и сообщилъ, что жениха нтъ.

— Какъ нтъ?— остолбенла та.

— Да такъ вотъ нтъ и кончено, — отвтилъ тотъ съ неудовольствіемъ.— Это свинство съ его стороны, заставлять невсту ждать себя.

— Не можетъ быть, онъ давно долженъ быть здсь.

— Смотрите, гд онъ? Видите, никого, обыщите-съ.

— Отцы мои, чему же это приписать? Что-нибудь, да съ нимъ, дуракомъ, приключилось, не можетъ онъ шагу ступить безъ приключеніевъ.

— Вамъ лучше знать, но только невста и недовольна, и безпокоится.

— Да я сама, можетъ, въ тыщу разъ больше ея безпокоюсь. Ахъ, бревно дурацкое! До послдней минуты изъ меня душу выматываетъ, вс жилы вытягиваетъ.

— Это ужь до меня не касается.

— Извстно, теб, кургузому, наплевать, а мн каково… Безпремнно, его, дубину стоеросовую, либо лошади вывалили, либо икипажемъ перехали.

— Какъ же быть? Не създить-ли вамъ лучше за нимъ?— посовтовалъ шаферъ.

— Голова у меня отъ твоихъ словъ закружилась… Куда я поду-то?

— Къ жениху на квартиру,— странный вопросъ.

— Для тебя странный, потому, можетъ, ты сроду ни въ какихъ передлкахъ не бывалъ, а я ужь учена достаточно… А почемъ ты знаешь, можетъ онъ сичасъ либо въ участк сидитъ, либо въ больниц ему ногу сращиваютъ?

— То-есть какъ же это такъ?

— Очинно просто,— не знаешь ты моего жениха, а глупыя слова произносишь, онъ у меня такой ужь уродился, что во всякое время до Окружнаго Суда дойти можетъ.

Шаферъ пожалъ плечами и побжалъ къ невст.

Хоръ проплъ концертъ и замолчалъ. Невсту со всхъ сторонъ обступила толпа звакъ, преимущественно женскаго пола.

Сваха вышла на паперть и столкнулась съ отцемъ невсты, который, очевидно, искалъ ее.

— Стой! вотъ она!— ухватился онъ за плечо Савишны, — ты что-жь это, куриная душа, съ нами длаешь? Гд женихъ?

— Прибудетъ, сичасъ умереть — прибудетъ!— присла та.

— Какъ прибудетъ? Онъ раньше невсты долженъ быть здсь. Ты что же это, срамить насъ вздумала?

— Мраморный! Пусти плечо, у меня на немъ бородавка неврическая! Прибудетъ, сію минутую прибудетъ! Задержались, ну и того. Это бываетъ, то одно забыто, то другое.

— Смотри, Савишна, я добръ, но ежели женихъ не прибудетъ, я изъ тебя калачъ сдлаю.

— Господи! Да какой же мн ращетъ теб врать? Задержались, охъ, задержались… Я сичасъ за ними духомъ слетаю.

— Нтъ, ужь извини, я тебя не выпущу, пошли шафера, а ты у меня въ отвт…

— Да я то причемъ? Господи! Можетъ, съ имъ холера вдругъ? За что-жь я за такую пакость отвчать-то стану?

— Иди въ церковь и стой… глазъ я съ тебя не спущу… срамъ просто! Невста давно въ церкви, а жениха нтъ.

— Ума не приложу, что съ имъ, съ каторжнымъ, случилось? Либо холера взяла, либо подъ конку попалъ.

— Съ каретой-то?

— Да онъ съ десятью каретами попадетъ, счастье у него такое проклятущее: какъ куда пошелъ, либо безъ ноги, либо безъ головы домой.

— А ты мн зубы не заговаривай… срамить я себя никому не дозволю.

— И въ ум у меня этой музыки не было, а что шалый женихъ попался, въ этомъ родители его виноваты, а сваха ни причемъ.

— Ты сама или впередъ!

— Я пойду, я что-жь… Ахъ ты, батюшки, всего ничего и осталось -то, а подвелъ таки, морда татарская… Только бы внцами накрыть, а тамъ плевать я на нихъ на всхъ хотла, — бормотала сваха, идя ни жениховскую сторону.

— Ну, что какъ да онъ не прідетъ! Вдь отецъ невсты то меня замсто языка къ колоколу подвситъ, да и начнетъ башкой то трезвонъ выбивать… Что-нибудь, да попритчилось ему, лупоглазому: или изъ кареты вывалился, или изъ парату что по шву треснуло, зашивать вернулся… А будетъ мн нонче утюжка, охъ, сердце чувствуетъ, что будетъ!

Стоявшій въ церкви народъ заволновался.

— Женихъ! Женихъ пріхалъ!— раздался шепотъ.

— Пріхалъ!— встрепенулась пригорюнившаяся сваха.— Ахъ, рожа пудреная, чуть было меня подъ разстрлъ не подвелъ!

Хоръ грянулъ концертъ.

Сваха бросилась къ пріхавшему жениху и схватила его за руки.

— Да ты что-жь это со мной длаешь, а? Невста тебя тутъ цльный часъ ждетъ, а ты гд хороводишься?

— Я-съ?— забормоталъ женихъ, отпихивая отъ себя сваху — сорочка-съ, рубашка то-ись…

— Какая рубашка? Меня невстина сторона повсить изъ за тебя, каторжнаго, хотла!

— Рубашка-съ… душитъ-съ… на вершокъ уже шеи-съ.

— Ну?

— Ну и… ду-съ… вдругъ удушеніе… ‘Тятенька, говорю, не могу-съ… замсто свадьбы, похороны Александрова выдутъ-съ’.

— Ну?

— Ну и… захали со всмъ поздомъ въ галантерейную лавку… рубашку новую купить-съ, пока мрили… Пока передвался… Жулики-съ.

— Тьфу!… Внчайся ужь, статуй деревянный, не клади ты меня въ могилу… Когда я только развяжусь съ имъ для спокойствія!

Началось внчаніе.

Всхъ усердне, кажется, молилась сваха. Когда она очнулась, позжане уже поздравляли молодыхъ съ законнымъ бракомъ.

Сваха такъ и не долзла до молодыхъ, которые выходили изъ церкви, окруженные родственниками.

Послднею вышла изъ церкви Савишна. Она остановилась на паперти, набожно перекрестилась нсколько разъ на висвшую надъ дверями икону и, проговоривъ: ‘Ну, вотъ, женила таки дубину! Кончились мои мытарствія!’ — ловко прыгнула въ коляску и крикнула кучеру:

— А теперь вези насъ пировать, мраморный! Обсоюзила и конецъ! Надо душ и праздникъ дать… Подхлесни лвую-то, подхлесни, хомутовая душа!

Коляска покатилась.

XXX VIII.

Лошади, везшія сваху, оказались не изъ ретивыхъ. Такихъ клячъ извощики обыкновенно пускаютъ больше подъ похоронныя процессіи, не требующія отъ коней, какъ всмъ извстно, ни прыти, ни игривости. Именно такіе похоронные россинанты и везли сваху на свадьбу и привезли ее къ дому, въ которомъ долженъ былъ происходить балъ, когда вс уже гости были въ сбор.

Сваха всю дорогу ругала кучера, клячъ и ихъ хозяина ‘мошенниками’, сулила имъ на томъ свт милліонъ самыхъ страшныхъ чертей, грозила полиціей, прокуроромъ и кончила тмъ, что плюнула на вс четыре стороны и подъхала къ цли своего путешествія въ полномъ огорченіи

У открытаго подъзда стоялъ громадный швейцаръ съ булавой и апатично смотрлъ на улицу.

Экипажъ остановился. Сваха посмотрла на швейцара и замахала ему руками.

— Эй, ты, верзило!— крикнула она ему,— да ты что же это балбесомъ истуканнымъ стоишь? Гвоздями, чтоль, тебя къ порогу то приколотили, а? Вынимай почетную особу!

Швейцаръ выхватилъ изъ экипажа сваху и поставилъ ее на ноги.

— Давно бы такъ! А то стоитъ на манеръ каменнаго быка и на гостей никакого вниманія настоящаго. Чину на теб никакого нтъ, а въ статуи лзешь!

Сваха, ворча, раздлась и вошла въ залу, гд офиціанты уже разносили чай.

— Савишна, гд ты запропала?— встртилъ ее отецъ жениха,— или скорй и жениха съ невстой шинпанскимъ проздравь.

— Погоди… дай вздохъ пустить…

— Да шинпанское-то унесутъ… и лакеи допьютъ… проворонишь.

— Свжаго подадутъ.

— Разсчитывай! Кондитеръ-то выжигой оказался… на всхъ гостей только полдюжины купилъ… больше, говоритъ, невозможно, себ убытокъ.

— Рядился бы какъ слдуетъ, а то: все твое, а что ‘все твое’ — неизвстно, и лимонною водой заставитъ молодыхъ поздравлять, и поздравишь, потому все ‘его’, чмъ хочетъ, тмъ тебя и накачаетъ… Гд молодые-то?

— Въ гостиной, Савишна.

— Пойдемъ проздравить для порядку… а шаферъ мой игд?

— Вроятно, въ буфет.

— Дорвался, аспидъ,— проворчала сваха,— не усплъ ввалиться, какъ забуфечивать началъ… Ну, какъ я ему вдову настоящую сватать стану? Сразу отъ себя буфетнымъ духомъ отшибетъ.

Сваха съ отцомъ-жениха поплыла въ гостиную, гд на диван, передъ маленькимъ круглымъ столикомъ, сидли, окруженные родственницами, молодые и пили чай.

— Ну, мраморные,— подошла къ новоженамъ сваха, — съ законнымъ васъ бракомъ имю честь поздравить. Дай Богъ вамъ совтъ да любовь.

— Очень благодаренъ-съ,— отвтилъ молодой, привставая,— Лизочка, кивните ей головкой съ.

— Постой! Гд же шимпанея то? Хозяинъ!— повернулась сваха къ отцу жениха, который шептался съ офиціантомъ, — гд же примочка къ поздравленію?

— Поздравляй ужь на сухую, — отвтилъ тотъ,— всю примочку слизали. Чайку лучше выпей.

— Чаю-то я выпью, но и кондитеру твоему дураку скажу,— бухнулась сваха съ негодованіемъ въ кресло, — самое почетное лицо на свадьб и вдругъ даже понюхать шимпанскаго не дали, тьфу!

Женихъ засмялся, сваха приняла его смхъ на свой счетъ и, побагроввъ отъ злости, пошла въ буфетъ, гд мужчины уже дйствовали во всю.

— Madame! je vous prie!— подлетлъ къ ней шаферъ, подставляя руку калачемъ.

— Лизнулъ ужь аспидъ, не утерплъ?

— Рюмочку только и са-а-амую маленькую, клянусь честью! Совтую апробовать полынную, — и горчитъ, и мягчитъ, и боли сердца утоляетъ. Но закуска дрянь.

— И вс здсь, мраморный, дрянь.

— Закуски? Вуй! Представьте, взялъ рыбу, красная такая, воняетъ трупомъ. Клянусь честью… На свадьб и вдругъ трупная закуска, числомъ поболе, цною подешевле… моветонъ! Я ужь и не закусываю.

— Такъ пьешь?

— Такъ. Это гораздо безопасне для здоровья… Madame, прошу! Ради будущихъ благъ! Вдову вашу видлъ и познакомился.

— Врешь?

— Клянусь честью. Она спрашиваетъ: ‘Вы шаферъ жениха?’ — ‘Я, говорю, сударыня, клянусь честью’.— ‘Такъ это вы, говоритъ, полковникъ?’ — Ну, конечно, я сейчасъ ‘вуй мадамъ’, и рукотрясеніе.

— Прытокъ, охъ, прытокъ!

— Мн, говоритъ, про васъ Савишна говорила, очень одобряла, даже со всхъ сторонъ. Ну, понятно, я сейчасъ поклонъ и mille remercim&egrave,nts.

— Покоришь, ей Богу покоришь.

— Между прочимъ, морда… положимъ, крашеная, но тмъ не мене мордадьонъ безъ всякаго снисхожденія.

— Это вдова-то морда? Это тебя съ полыновки такъ разогорчило… да этакой красоты писаной не скоро встртишь. Что ростъ, что полнота, что обхожденіе.

— Дама съ всомъ, но… трезвому очень трудно… такую хариту.

— Такъ выпьемъ, смле будешь!

Сваха, почуявъ новое выгодное дльце, клюнула съ шаферомъ и побжала отыскивать вдову.

Музыканты, между тмъ, лупили вальсъ.

Сваха подлетла къ молодому, бродившему съ новобрачной по зал, и толкнула его въ бокъ.

— Начинай, балъ, мраморный!

— Какъ начинать-съ? Онъ давно ужь начался-съ?

— Тьфу! Танцы начинай… Пройдись съ женой по зал то, а за тобой и другіе поскачутъ.

— Нтъ, я лучше подожду-съ… Куда ужь мн, я погляжу, какъ другіе.

— Ахъ, дерево! Да вдь ты хозяинъ то тутъ, али кто другой?

— Пускай лучше полковникъ открываетъ.

— Полковнику сичасъ некогда, у него сурьезный разговоръ въ буфет происходитъ.

— Да, я, право, не знаю… Лизочка, какъ вы-съ?

— Какъ вы-съ, Архипъ Семенычъ, такъ я я-съ.— отвтила та, обмахиваясь веромъ.

— Да мн что же… мн наплевать-съ… ежели прикажете, такъ я того-съ… покажу всмъ дорогу.

— Танцуй, мраморный, танцуй, не стсняй ты публику то… видишь, у всхъ ноги чешутся, а впередъ тебя не дерзаютъ… скачи въ добрый часъ.

— Лучше, по-моему, полковникъ-съ.

— Да плюнь ты на полковника… Полковнику не до танцевъ, говорю, у него сичасъ сурьезы въ башк.. Оркестръ то хорошо гудитъ?

— Какъ будто торопится-съ.

— Такъ я сичасъ дилижеру скажу, чтобы не гналъ своихъ мохнатыхъ трубадуровъ.

— Нтъ, ужь вы лучше ничего не говорите, можетъ, такъ и надо-съ.

— А коли надо — балъ открывай. Танцамъ обученъ, такъ какого теб еще рожна?… Обхваты свою кралю въ охапку и верти до сыта,

— Лизочка, какъ вы располагаете-съ?— справился молодой у жены.

— Ежели вы ничего противъ не имете, такъ начнемъ, а то я могу и съ шаферомъ.

— Ну, ужь это дудки-съ… У шафера для васъ руки коротки… Становитесь, Лизочка, въ позу-съ.

Молодые начали, а слдомъ за ними завертлись и другіе танцоры.

— Любо дорого смотрть на молодежь, — говорила, восторгаясь, сваха отцу жениха, — а закуску твой кондитеръ такую поставилъ, что сть нельзя…

— Попали мы на кондитера, Савишна,— вздохнулъ самъ,— ежели и ужиномъ такимъ угоститъ, осрамитъ совсмъ…

— Ишь какъ вертятся,— любовалась сваха на танцоровъ,— поту то одного сколько съ себя сгонятъ… да гд же мой полковникъ тонконогій? Ужли все буфетитъ?

Сваха вытащила шафера изъ буфета и подтолкнула его къ вдов.

— Говори только съ ней осторожне, а то опротивешь ей своею полынью.

— Въ серьезъ, значитъ, заводить разговоръ?

— Извстно, въ сурьезъ, она у меня женщина богобоязненная и окромя законнаго браку ни на какія прельщенія не пойдетъ.

— Значитъ, надо сперва выпить.

— Тьфу! Да вдь ты ужь пилъ.

— Мало-съ! Для такой хариты нужно большое забвеніе… Бразильскихъ мартышекъ видали-съ?

— Это что же за мартышка такая? Мартына Мартыныча я одного знавала, изъ армянской породы онъ.

— А разговариваете! Безъ питья никакой иллюзіи не выдетъ, клянусь честью!

Сваха махнула рукой на шафера и подбжала къ молодымъ, которые, кончивъ вальсъ, прохаживались по комнатамъ.

— Вы что же это длаете?

— А что-жъ? Мы простуживаемся… страсть какъ запотли съ въ танц.

— Провтривайтесь, коли запотли, это настоящее дло, а ты о чемъ, мраморный, съ женой говорилъ-то?

— Мы-съ? Да про разное-съ… они вотъ очень мороженое любятъ-съ, а я не совтую, потому глотку простудить ничего не стоитъ.

— Ахъ, дуракъ, ахъ, дуракъ! Ну, какой сичасъ разговоръ про мороженое можетъ быть, коли вы объ любви должны? На морожениц тебя женить надо было, а не на розан китайскомъ… про любовь ей напвай.

— Да он на счетъ любви неграмотны-съ.

— Тьфу! Рано теб, я вижу, жениться было.

— Вы о чемъ, тамъ, Савишня, шепчетесь?— справилась невста.

— Объ домашнихъ длахъ… уму-разуму его учу… Кумплименты-то ей запускалъ?

— Запускалъ-съ.

— Какіе?

— Разные-съ.

— Ну, и что-жь она?

— Да ничего-съ… дура-съ!

— Это ты дуракъ-то, мраморный, а не она! И кумплиментъ-то, чай, загибалъ безъ разбору.

— Какіе на языкъ попадались-съ. Мн рази жалко-съ? У ней сичасъ сережки хороши, такъ я насчетъ серегъ.

— А она бы теб насчетъ галстука, али цпочки… хорошіе кумилименты, нечего сказать, а ты въ чувствительность ударься, чтобъ ей сердце наскрозь пронзило, понялъ?

— Понимаю-съ… въ губы, значитъ, примо… только она при народ не согласна-съ.

— Не въ губы, а куплименты хорошіе двинь дескать, какіе у васъ глазки небесные.

— Небесные-то, чай, голубаго цвту, а у ей срые-съ.

— Ну, съ тобой, значить, мн больше толковать нечего… авось тебя мать научитъ, какъ съ з^геной обращаться, а я тебя вразумить не способна. Говори ужь про сережки, коли про любовь не умешь.

Валъ продолжался своимъ чередомъ. Кавалеры танцовали, а въ антрактахъ подкрпляли свои силы въ буфет.

Венгерскимъ графомъ кондитеръ тоже надулъ.

Сваха не выдержала и, узнавъ отъ отца жениха, что графа схватила холера, полетла въ кухню и прищучила кондитера къ стн.

— Да ты, что же это!— орала она на всю кухню,— осрамить нашу свадьбу хочешь? Мы тебя, идола, съ графомъ рядили, а ты имъ только по губамъ насъ помазалъ? Подавай сюда Венгрію, а не то я всю твою плшь соусами вымажу!

— Боленъ-съ… Я не виноватъ,— бормоталъ кондитеръ. Главное, климатъ нашъ этакій нездоровый.

— А ты, поросячья башка мн климатомъ-то зубы не заговаривай! Я всякіе климаты лучше тебя знаю, меня ими не проймешь… подавай Венгрію, кастрюлька нелуженая!

— Ей-Богу-съ, радъ бы душой… Господи! Да по мн хоть Австрію, али тамъ Болгарію. захворалъ, ланшпигомъ ему подавиться! Да вы не безпокойтесь, онъ хотлъ пріятеля прислать… барона итальянскаго-съ… по-моему

Италія даже прочне-съ… и пьетъ только сандалъ, и на ду не жаденъ: пожуетъ макарошку и сытъ.

— Мн хоть испанскаго инквизитора, да подай… уговоръ былъ, ну, и долженъ его исполнить… По красненькой съ морды взялъ, а понпы нту… По какой такой полной прав, а? Меня сичасъ въ какой икипажъ засадилъ,— вспомнила сваха кстати, — изъ церкви трое сутокъ везли…. спрашиваю кучера, почему его лошади пшкомъ идутъ, а онъ въ отвтъ: прямо съ похоронъ, купца Чернозубова хоронили, такъ подъ вдовой замучились.. Гд же твой баронъ итальянскій, давай его сюда! Валъ давно начался, а понпы никакой нтъ… три цлковыхъ съ рыла велю за венгерскаго графа скостить.

— Да прідетъ-съ ей-Богу, прідетъ… сейчасъ посылалъ-съ… рожу бретъ.

— Тьфу! Хорошъ, тоже баронъ, на цирульника двухъ двугривенныхъ нту.

Итальянскій баронъ такъ и не пріхалъ, свадьба отъ этого, впрочемъ, ровно ничего не потеряла, веселились на ней отъ души, а пили отъ всего сердца.

Шаферъ жениха кричалъ ‘вивъ ли Франсъ’ и пытался качать сваху.

Качать она себя не дозволила, потому, по ея словамъ, женскій полъ къ такой чести своими костюмами не приспособленъ, но русскую съ нимъ прошлась.

Шаферъ оказался отъявленнымъ плясуномъ русской и выдлывалъ такія колна, какія и въ умъ не могли придти нанятому плясуну. Подвыпившіе гости пришли въ восторгъ и

<Пропуск 378-379>

— Царство ему небесное! Вези ты теперь Савишну домой… Савишна свое дло сдлала, а тамъ и безъ нея управятся… Стало быть, прощайте… Волоки Савишнины кости на покой, мраморный!

На подъздъ выходили гости и звали своихъ кучеровъ.

КОНЕЦЪ.

И. И. Мясницкій.

ЖЕНИТЬБА КРУТОЗОБОВА.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIII.

XXIV.

XXV

XXVI.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

XXXIII.

XXXV.

XXXVI.

XXXVII.

XXX VIII.

Читайте также: