Жаждущіе свта. Повсти и разсказы. М. А. Красова. (Л. Е. Оболенскаго). Первая серія. Спб. 1884.
Жаждущіе свта. Повсти и разсказы. М. А. Красова. (Л. Е. Оболенскаго). Первая серія. Спб. 1884.
‘Дло’, No 12, 1883
Жаждущие света. Повести и рассказы. М. А. Красова. (Л. Е. Оболенского). Первая серия. Спб. 1884, Оболенский Леонид Егорович, Год: 1883
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Представьте себ, что вы попали въ съумашедшій домъ и притомъ въ отдленіе такъ называемыхъ ‘неспокойныхъ’. Впечатлніе вы, человкъ непривычный, вынесете наврное самое угнетающее. Эти безсвязныя,рчи, эти мутные глаза, эти странные жесты, эти дикія вскрцкиванья, изможденныя лица, необыкновенные костюмы — все это наведетъ на васъ и страхъ, и жалость, и неумстное, быть можетъ, но непобдимое отвращеніе. Мы не желаемъ сказать ничего непріятнаго г. Красову. Но его ‘Жаждущіе свта’ герои и героини эксцентричностью своего поведенія производятъ впечатлніе психически нездоровыхъ людей. Въ ихъ обществ чувствуешь себя неладно. Жаждутъ-ли они свта — этого не видно, но что вс они нуждаются въ помощи психіатра — это, къ сожалнію, несомннно.
Судите сами. Въ книжк семь разсказовъ. Въ первомъ, ‘Блый и черный’, главнымъ дйствующимъ лицомъ является крестьянинъ, страдающій хроническимъ запоемъ, подъ вліяніемъ котораго ему мерещится ‘блый и черный’ ангелы, и постоянная борьба между ними: ‘блый’ говоритъ ‘не пей’, черный кричитъ ‘пей’. Изложеніе этого блогорячечнаго бреда и составляетъ содержаніе разсказа. Второй разсказъ — ‘Мимоза’. Тутъ безумствуютъ героиня, изящная свтская двушка, и крупный петербургскій чиновникъ. Чиновникъ сдлалъ барышн предложеніе, которое привело ее въ неописанное смятеніе и она стала сначала просить чиновника отказаться отъ нея, потомъ ‘поцловала въ голову’, а потомъ — ни за что не поврите — пошла да и утопилась… Чиновникъ съ своей стороны задается вопросомъ, ‘стоитъ-ли и мн жить’? Понимаете тутъ хоть что нибудь? Третій разсказъ такъ и называется: ‘Изъ дневника съумасшедшаго’, а потому мы и минуемъ его. Четвертый разсказъ — ‘Картина’. Художникъ Петровъ нарисовалъ картину, имвшую огромный успхъ на выставк. Въ разсказ не замчается никакихъ вопіющихъ несообразностей, и вы, напуганные предыдущимъ чтеніемъ, начинаете уже успокоиваться, какъ вдругъ, въ самомъ конц, ваше спокойствіе идетъ прахомъ: герой очевидно свихивается. ‘Весь вечеръ Петровъ былъ счастливымъ семьяниномъ, но за то ночью, во сн, онъ видлъ себя снова на выставк, опять Нахимова (двушка, съ которой онъ только что познакомился) подходила къ нему и крпко сжимала его руку и онъ отвчалъ тмъ-же… Вотъ и онъ и она переносились куда-то въ густую тнистую аллею, съ яркими солнечными просвтами на песчаной дорожк… Они бгутъ впередъ, взявшись за руки, съ какимъ-то испугомъ и отчаяніемъ, а за ними гонится Танечка (жена героя), блдная, плачущая’ (84). Положимъ, это только сонъ: ‘когда-же складны сны бываютъ?’ Но — ‘проснувшись утромъ, Петровъ чувствовалъ страшную пустоту и тоску въ сердц Но вдругъ ему точно шепнулъ кто-то: ‘она сегодня придетъ’! Все лицо его просіяло и онъ быстро, дрожащими руками столъ одваться’ (84). Тутъ и конецъ разсказу. Предоставляемъ читателю самому судить, что произошло съ Петровымъ, что значатъ эти переходы отъ ‘страшной тоски’ къ радости при мысли что ‘она придетъ’ — двушка, которую онъ вчера лишь увидлъ. Если тутъ нтъ ничего неладнаго, то какое-же различіе между больнымъ и здоровымъ состояніемъ ума и воли? Въ пятомъ разсказ, ‘Первая любовь’, ничего ‘такого’ не замчается. Но, однако, читателю все-таки не по себ въ обществ героевъ и этой повсти, потому что и для нихъ смирительная рубашка была-бы временами далеко не излишня. Герой, напр., безбородый мальчишка, поджидая у себя на квартир свою запоздавшую любовницу, пришелъ, наконецъ, въ такое неистовство, что ‘бгалъ, по комнат, ломая руки, разметывая вещи кругомъ себя’. Дале, онъ купилъ водки, ‘которую выливалъ въ себя сразу изъ горлышка, безъ мры, пока не упалъ на кровать’ (129). Очевидно, что и отъ этого субъекта лучше подальше отойдти за добра — ума. Въ шестомъ разсказ, ‘Спаситель человчества’, герои ужь не возбуждаютъ сомнній: они вс точно съ цпи сейчасъ сорвались. Дло происходитъ въ эпоху освобожденія крестьянъ. Герой, нкто Стрлищевъ, ‘представлялъ совершенно невроятное явленіе: юноша красавецъ, замчательный музыкантъ, человкъ только что соскочившій съ ученической скамьи и вдругъ этотъ юноша заявляетъ себя и словомъ и дломъ, наперекоръ всмъ и всему, самымъ ожесточеннымъ крпостникомъ, даже т тайные крпостники, которые въ душ ему сочувствовали, хотя на лиц носили порицаніе (sic!), изрдка приходили въ ужасъ отъ подвиговъ этого херувимо-подобнаго юноши! Многіе считали его съумасшедшимъ’ (139). И было, кажется, основаніе считать! Героиня повсти, красавица крестьянка, отлично образованная, ненавидитъ нашъ народъ, до маньячества, до бшенства, до изступленія. Впрочемъ, по ея заявленію, она ‘одинаково ненавидитъ и дворянство, и народъ’ (173). Та-же правдоподобная барышня крестьянка проповдуетъ — ‘пусть народъ бдствуетъ, пусть все гибнетъ, тьма лучше! Чмъ хуже, тмъ лучше’! (176). Не смотря, однако, на эти выходки, ее все таки не сажаютъ въ съумасшедшій домъ. Персонажъ, отъ лица котораго ведется разсказъ — идіотъ изъ тихихъ, впрочемъ, который только и длаетъ, что сокрушается о своей глупости: ‘откуда такое безсиліе мысли?’ беспрестанно спрашиваетъ онъ себя и отвчаетъ: ‘о, мое дтство! Это ты, ты меня такимъ сдлало’! (177). И дйствительно, боле чмъ вроятно, судя по его поступкамъ, что его въ дтств много и сильно били по голов…
Затмъ, въ повсти фигурируютъ еще нсколько полупомшанныхъ и одинъ совершенно помшанный, но по одиночк мы представлять ихъ уже не станемъ. Какъ видите, чистйшій бедламъ! Наконецъ, въ послднемъ разсказ, ‘Странникъ’, рчь идетъ объ юродивомъ ‘изъ сиволапенькихъ’, какъ онъ самъ себя рекомендовалъ. Такимъ образомъ, длинная процессія всевозможныхъ бсноватыхъ, открываемая блогорячечными, достойно завершается юродивымъ, который бормочетъ: ‘хе-хе-хе! Богъ проститъ! Богъ все проститъ — хе-хе-хе! И мои великіе грхи проститъ, хе-хе-хе! И мои великіе грхи’ (251).
Теперь мы обращаемся къ безпристрастію читателя. Правы мы были или неправы, сравнивши книжку г. Красова съ домомъ умалишенныхъ. Съ чмъ другимъ ее можно сравнить? И зачмъ написалъ ее авторъ? Мы поняли-бы и быть можетъ даже одобрили-бы намренія автора, если-бы его разсказы были прямо психіатрическими очерками, этюдами человческихъ аномалій и т. п. Но вдь г. Красовъ говоритъ о своихъ полоумныхъ герояхъ, какъ о людяхъ правоспособныхъ, говорить серьезно, иногда даже уважительно. Коллекція микроцефаловъ кажется ему собраніемъ людей, удручаемыхъ жаждою свта, тогда какъ тутъ роль ‘свта’ могутъ исполнить только холодные души. Мы останавливаемся въ ршительномъ недоумніи передъ этимъ диковиннымъ литературнымъ явленіемъ. Г. Красовъ, конечно, не литературная звзда, но по крайней мр до сихъ поръ мы не имли основаній тревожиться на счетъ его здоровья.