Н. А. ЛЕЙКИНЪ.
ШУТЫ ГОРОХОВЫЕ
КАРТИНКИ СЪ НАТУРЫ.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія д-ра М. А. Хана, Поварской пер., д. No 2,
1879.
ЖАБА.
ЖАБА.
Жаба, Лейкин Николай Александрович, Год: 1879
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Вечеръ. За воротами одной изъ дачъ Лснаго сидитъ кучеръ съ окладистой бородой и куритъ махорочную папиросу, свернутую изъ трефоваго валета. Мимо по алле проходятъ дв горничныя съ втками сирени въ рукахъ. Кучеръ скашиваетъ глаза и произноситъ:
— Эхъ, кругленькія! Таперича ежели отдать за васъ все серебро и вс мдныя, такъ и то мало будетъ!
— Пожалуйста безъ комплементовъ, отвчаютъ горничныя.
— Тльце нагуливаете, миндальныя?— задаетъ онъ вопросъ.
— Да, гуляемъ, только вотъ комары одолли.
— Нжное на нжное и садится — порядокъ извстный! Милости прошу къ нашему шалашу!
Горничныя садятся рядомъ съ нимъ на скамейку.
— Что это у васъ, махорка? Фу, какую вы гадость курите! Курили-бы лучше цигарки,— говорятъ он и морщатся.
— Цигарки только першатъ, а махорка грудь отъ дряни очищаетъ.
— А въ васъ нешто много дряни?
— Какъ и во всякомъ человк достаточно. Во мн разъ даже жаба сидла.
— Фу, какіе страшные куплеты вы про себя разсказываете! Даже слушать непріятно. Что-жъ вы испорчены были?
— Нтъ, не испорченъ, а надо полагать лягушку невзначай проглотилъ, ну жаба и завелась внутри. Я въ больниц лежалъ. Лкаря смотрли, смотрли да и говорятъ: ‘у тебя, другъ любезный, жаба’. А можно, я говорю, ее, ваше благородіе, согнать? ‘Попробуемъ’, говорятъ. Да вмсто того, чтобы согнать-то, взяли ее да внутро и вогнали. Сначала она мн горло душила, ну а потомъ внутро…
— Ай, страсти какія!— всплескиваютъ руками горничныя.— Ну, и какъ-же вы?
— Выписался я въ т поры изъ больницы и такъ пить сталъ, что даже не удержимо… То-есть не я, а эта самая жаба, потому она внутри сидитъ и винища проситъ. Допрежь того я отъ махонькаго стаканчика морщился, а тутъ только подавай. По штофу въ день цдилъ.
— Что-же, она пищала тамъ?
— Нтъ, не пищала, а какъ-бы гоготаніе какое-то слышно было, а потомъ сосетъ подъ сердцемъ. Просто мочи нтъ! А какъ зальешь ее виномъ — и ничего. На мстахъ меня перестали держать. Въ одинъ годъ по шести мстамъ толкался. Купецъ Ахлебовъ даже къ запойному доктору меня возилъ, дв красненькіе ему пожертвовалъ — ничего не помогло, еще хуже пить сталъ, да простой мужичекъ, скорнякъ, меня за старыя голенищи выпользовалъ.
— Что-же, эта самая жаба наружу вышла?— задаютъ вопросы горничныя.
— Вылзла, подлая, но только во сн. Скорнякъ мн и слдъ ейный на полу показывалъ. И какъ, двушки, она меня только оставила, сейчасъ я и пить пересталъ, сходилъ въ баню и покончилъ. И съ той поры — ни-ни. Пивкомъ балуюсь, а насчетъ вина — Боже избави! заканчиваетъ кучеръ.
Горничныя сидятъ молча и болтаютъ ногами.
— А вы намъ лучше взамнъ жабы, что-нибудь про любовь разскажите!— кокетливо замчаетъ горничная.
За ворота выходитъ молодой лакей.
— Терентій! Ты это что здсь проклажаешься?— говоритъ онъ.— Иди закладывать. Самъ хать надумалъ.
— Врешь?!
— Вотъ т ель бокомъ. Лопни глаза у пня. Что мнешься-то? Иди.
— Экъ его чортъ въ эту пору!.. Вотъ лшій-то!— ругается кучеръ.
Лакей разражается хохотомъ.
— Что? Испугался? Сиди, сиди, птушья твоя голова! Это я такъ, пошутилъ на счетъ барина. Давай-ко лучше женское сословіе забавлять!
Подымается визгъ. На балконъ выходитъ баринъ въ халат.
— Терентій! Никаноръ! Вы это чего развозились? Тише!— кричитъ онъ.
За воротами все умолкаетъ.