‘Міръ Божій’, No 8, 1897
Зезенгеймская идиллия. Критико-библиографический очерк Н. Дашкевича. Киев, 1897, Дашкевич Николай Павлович, Год: 1897
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Зезенгеймская идиллія. Критико-библіографическій очеркъ Н. Дашкевича. Кіевъ, 1897. Природа обыкновенныхъ смертныхъ, не одаренныхъ никакими особенными талантами и силами, носитъ въ себ зародыши двухъ совершенно противоположныхъ, но одинаково глубокихъ нравственныхъ недуговъ. Оба они берутъ начало въ одномъ источник — въ культ великаго и чрезвычайнаго. Но у однихъ этотъ культъ обращается на собственную личность, тогда недугъ является извстной психіатрамъ mania grandiose, у другихъ предметомъ обожанія становится чужая жизнь и чужая геніальность. Въ этомъ направленіи болзнь не получила медицинскаго опредленія, а между тмъ оно было бы безусловно необходимо, потому что и этотъ недугъ подчасъ нуждается въ серьезномъ лченія.
Въ основ его лежитъ по существу въ высшей степени симпатичная черта — стремленіе принести посильную дань уваженія и научнаго изслдованія великому таланту. Это одновременно и вполн естественное, и безусловно культурное явленіе, безъ него нашъ міръ не заслуживалъ бы никакихъ, такъ называемыхъ, чудесъ искусства и подвиговъ ума, и у самихъ подвижниковъ было бы отнято лучшее и часто единственное утшеніе на ихъ многотрудномъ, нердко одинокомъ пути — надежда на славу и признательности потомства.
Все это неопровержимо, но посмотрите, что изъ добродтели длаетъ человческая страсть! Добродтель рискуетъ утратить все свое достоинство, оказаться смшной и достигнуть совершенно превратныхъ цлей.
Образчиками этого риска изобилуетъ особенно нмецкая наука. Здсь на каждаго Фауста приходится по сотн Вагнеровъ. Они разрываютъ ризы своего идола на безчисленные микроскопическіе лоскутки и подвергаютъ ихъ микроскопическимъ изслдоваваніямъ, часто отдавая на это дло цлыя жизни.
Наука, конечно, должна быть тщательнымъ изслдованіемъ, но только всегда и везд est modus in rebus. Въ послднее время во Франціи стали писать толстыя книги о костюм Наполеона, съ точностью сообщать подробнйшія свднія объ его сапогахъ, о размрахъ ихъ различныхъ частей… Неужели это также научное изслдованіе?
А между тмъ, предлъ для педантическаго фанатизма такъ же трудно указать, какъ вообще для всякаго фанатизма. Гд, напримръ, можетъ остановиться поклонникъ Гёте, Шиллера, Шекспира? Какой у него критерій того, что важно и что неважно относительно личности и таланта изучаемаго имъ писателя? Можетъ быть, по его мннію, безусловно необходимо знать, на какой бумаг, какими чернилами и перьями тотъ или другой поэтъ имлъ обыкновеніе писать? А можетъ быть, даже любопытно опредлить, на чьей фабрик эта бумага была приготовлена и у кого куплена? Вдь сосчитаны же строчки и слова въ произведеніяхъ Шекспира, писались трактаты о дерев, будто бы принадлежавшемъ Шекспиру и даже, можетъ быть, имъ посаженномъ!
Если даже вещи, связанныя съ именемъ великихъ людей, удостоиваются такой чести, чего же тогда ждать относительно людей и эпизодовъ, и притомъ особенно характерныхъ для поэтовъ, т. е. женщинъ и романическихъ приключеній! Здсь прямо неограниченное раздолье для всякаго рода Schnffelei, т. е. вынюхиваніямъ и формальнымъ слдствіямъ. Самый предметъ, даже когда онъ не перешелъ еще въ область преданій, весьма часто изобилуетъ фантастическимъ и просто сплетническимъ содержаніемъ. Сколько же этой благодати должно накопиться, когда какая-нибудь темная исторія прошлаго пройдетъ черезъ десятки слдовательскихъ рукъ!
Одинъ изъ самыхъ яркихъ примровъ у васъ предъ глазами.
Гёте считается первенствующимъ поэтомъ нмецкой литературы, легко представить,— у этого солнца должна была накопиться необозримая бездна спутниковъ. Еще при жизни Гёте сводилъ съ ума подражателей и конкуррентовъ, въ род несчастнаго, хотя и очень талантливаго Ленца, вызывалъ къ дятельности самоотверженныхъ репортеровъ и интервьюверовъ, въ род Эккермана, и вообще игралъ роль солнечнаго луча, производящаго суматоху среди микроскопическихъ обитателей сырого мста.
По смерти культъ могъ только возрасти. Правда, выдалась было полоса, не особенно благопріятная гётеманіи, именно сороковые годы, наполненные шумомъ политическихъ идей. Авторъ Фауста, какъ извстно, по части политики оставался въ зачаточномъ состояніи даже на высшей точк своего олимпійскаго величія и завщалъ своей націи единственное вполн опредленное политико-философское наслдство — идеализацію Наполеона, т. е. самый наивный, чисто-филистерскій бонапартизмъ, не безъ примси, конечно, вдохновенныхъ декламацій. И вотъ идеалисты сороковыхъ годовъ на время будто заслонили національное свтило, но тучи прошли и Gthesschnffelei снова стало расти и множиться подъ покровомъ науки и патріотизма.
Проф. Дашкевичъ даетъ возможность и русской публик познакомиться съ однимъ изъ проявленій этого психоза. Наши читатели, наврное, знакомы съ сущностью ‘Зезенгеймской идилліи’ по превосходной стать проф. Стороженко — Юношеская любовь Гёте. Въ стать эпизодъ передается въ возможно-достоврной исторической форм, безъ чудовищныхъ наслоеній, явившихся результатомъ ученыхъ разнюхиваній.
Эпизодъ очень простой. Гйте, въ періодъ молодого студенчества.въ Страсбург, постилъ мстечко Зезенгеймъ, встртилъ здсь дочь мстнаго пастора, Фридерику Бріонъ, и влюбился въ нее. Увлеченіе не привело ни къ какимъ практическимъ результатамъ: Гйте разстался съ Фридерикой, какъ онъ много разъ разставался раньше и позже съ предметами другихъ своихъ увлеченій. Но Фридерика заняла особенное мсто въ этой пространной галлере, едва обозримой во всхъ подробностяхъ даже для самыхъ яростныхъ разнюхивателей. Чмъ же объясняется эта привилегія?
Весьма несложной психологіей романическихъ чувствъ Гёте. Авторъ Фауста, въ молодости былъ Vhaumme sensible и l’homme naturel, какъ и слдовало усердному читателю и подражателю Руссо, просто даже современнику XVIII вка. Естественность и чувствительность — ихъ отнюдь не слдуетъ смшивать съ непосредственной простотой и естественнымъ чувствомъ — играли большую роль въ творчеств Гйте, они создали Вертера, пропитали почти каждую страницу Правды и поэзіи и до конца вызывали у поэта сладкую хотя и снисходительную мечтательность о ‘страданіяхъ’ молодости. Страданія были весьма умреннаго характера, не переходили предловъ благовоспитаннаго приличія и, надо называть вещи своими именами, мщанскаго благоразумія. Но тмъ больше было у поэта поводовъ разцвчивать правду цвтами поэзіи.
И вотъ Фридерика является благодарнйшей темой для естественныхъ и чувствительныхъ упражненій. Она одновременно и Лотта Вертера, и Гретхенъ Фауста — фигуры, тожественныя если не по исторіи, то по психологіи. Она, какъ Лотта Вертеру, явилась поэту въ рамк идиллическаго пейзажа, во всей прелести двушки-ребенка. ‘Прекрасная мстность’, ‘ясное небо’, народныя ‘псенки’ и преимущественно историко-литературныя воспоминанія о Векфильдскомъ священник играли въ роман первостепенную роль. Это съ самаго начала былъ именно литературный романъ, художественный мотивъ чувствительнаго жанра и вовсе не глубокое личное чувство, даже не юношеское сердечное увлеченіе.
Фридерика явилась просто очень выгодной иллюстраціей, интригующимъ комментаріемъ къ книжному багажу молодого студента и, конечно, къ его поэтическимъ наклонностямъ, въ сильнйшей степени вызваннымъ начитанностью.
Впослдствіи Гёте именно встрчей съ Фридерикой могъ воспользоваться, какъ наиболе удобной канвой для чувствъ и пейзажей въ модномъ стил, и особенно въ своей автобіографіи разукрасить исторію вымысломъ. Вымысломъ — не сказкой, конечно, а тмъ самымъ, что зовется поэтическимъ творчествомъ на почв наблюденной дйствительности, т. е. разсказать собственно не подлинный свой романъ съ дочкой пастора, нарисовать не фотографическій портретъ героини, а дать общее литературное произведеніе съ извстнымъ женскимъ типомъ.
Таковъ, по нашему мннію, дйствительный смыслъ зезенгеймской идилліи и такова ея роль въ жизни и въ поэзіи Гёте.
Но разнюхивателямъ всегда мало дйствительности и простоты фактовъ, имъ нужна тайна, чтобы ее разгадать, а разгадка, чтобы наплодить ученую литературу по вопросу приблизительно такого же жизненнаго значенія, какъ философія Кифы Мокіевича.
Прежде всего, почему Гёте не женился на Фридерик?
Вопросъ, по меньшей мр, забавный и праздный, но въ немъ и заключается исходный пунктъ для ‘разнюхиваній’
Разъ человкъ не женится на двушк, за которой ухаживаетъ въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ, онъ непремнно долженъ имть основательныя нравственныя причины. А таковыми, конечно, можетъ быть только предосудительное поведеніе предмета ухаживаній.
Слдовательно, Фридерика двица, по меньшей мр, подозрительная, вовсе не такое свтлое поэтическое существо, какимъ оно представлено у Гёте въ Правд и поэзіи. Авторъ скрылъ правду, и предъ нами только поэзія. Надо разслдовать дло, навести справки о Фридерик до встрчи съ Гёте, во время встрчи и посл нея, доподлинно узнать, не было ли за ней гршковъ и даже настоящихъ преступленій, не съ нея ли именно списано приключеніе Гретхенъ съ Фаустомъ?
Тема дана, и оставалось только любителямъ проявить талантъ и усердіе по слдственной части.
И посмотрите, до какой виртуозности доходитъ ученый сыскъ! Хорошо, что у Фридерикъ Бріонъ въ настоящее время нтъ родственника и не находится вообще рыцаря безъ страха и упрека: иначе и не исчислить настоящихъ серьезныхъ страданій, какія имъ могла бы причинить удивительная ‘контроверса’, но не поздоровилось бы, вроятно, и самимъ ‘изслдователямъ’.
Совершаются цлыя экскурсіи въ Зезенгеймъ, разспрашиваются старожилы, выкапываются всевозможные документы, толкуется въ нихъ чуть не каждая запятая въ желательномъ смысл. Ршительно ни одинъ больной ревнивецъ не въ состояніи проявить столько по истин ясновидящей проницательности и артистической техники въ сопоставленіи догадокъ и фактовъ, сколько оказалось всего этого у нмецкихъ ищеекъ.
Поднимается, конечно, ожесточенная полемика. Вся она сосредоточивается на уловленіи неуловимыхъ, даже незамтныхъ для обыкновеннаго человческаго глаза микроскопическихъ btes noires, выворачиваются наизнанку фразы и намеки… И при этомъ вы не должны забывать, что азартъ всякаго рода открывателей тайнъ и слдователей темныхъ процессовъ разгорается съ необыкновенной быстротой какъ разъ благодаря таинственности и непроницаемости предмета. Достаточно ‘разнюхивателю’ напасть на одинъ ‘пунктикъ’, уполномочивающій его или только, повидимому, уполномочивающій на искомый выводъ, и этотъ выводъ немедленно становится истиной и подчиняетъ себ деспотически вс данныя, сглаживаетъ вс противорчія и наполняетъ вс проблы.
Прочтите въ изложеніи проф. Дашкевича отчетъ объ изслдованіяхъ въ род Тайны нкоего Барса и цлаго ряда его сподвижниковъ, вы невольно припомните безсмертную характеристику ученыхъ открытій, данную Гоголемъ. Казалось бы, гоголевское изображеніе изслдовательскихъ научныхъ фокусовъ — каррикатура, но, очевидно, дйствительность идетъ иногда даже дальше сатирической фантазіи.
И какой же результатъ всей этой новйшей эпопеи мышей и лягушекъ!
По мннію проф. Дашкевича, репутація Фридерики Бріонъ побдоносно выдержала вс натиски и является въ настоящее время въ еще большемъ ореол для всхъ рыцарственныхъ! чувствительныхъ сердецъ. И пусть является! Мы очень счастливы.
Не благополучно только, по нашему мннію, слишкомъ ужъ почтительное настроеніе, съ какимъ почтенный ученый пересказываетъ гомерическое приключеніе въ области нмецкой учености. Право, даже изъ его пересказа, вполн добросовстнаго и въ высшей степени основательнаго, никакъ нельзя вывести права всхъ этихъ Барсовъ, Фройтугеймовъ, Мюллеровъ на признательность и уваженіе даже у искреннихъ почитателей гётевскаго таланта. Остается только чувство сожалнія, что съ такой легкостью у досужаго книговодства создаются все новые Eselbrcke и тратится на путешествіе по этимъ мостамъ столько страсти, усердія и подчасъ даже таланта и остроумія. Дйствительно, велика истина: обладать талантами еще ничего не значить, умть пользоваться ими — все. Что касается собственно очерка проф. Дашкевича, онъ читается интересно и легко, и чтеніе въ результат не лишено поучительности, хотя и не совсмъ въ томъ смысл, въ какомъ разсчитываетъ самъ авторъ.