ЗЕМСКІЯ АРАБЕСКИ.
ЗЕМСКІЯ АРАБЕСКИ.
I. Бубенцовское созвздіе.
I. Бубенцовское созвздіе.
II. Прдставитль мужичества.
II. Прдставитль мужичества.
А. Рускинъ.
‘Отечественныя Записки’, No 5, 1882
Земские арабески, Фирсов Николай Николаевич, Год: 1882
Время на прочтение: 17 минут(ы)
Бубенцы былъ такой городишко, что его и не разсмотришь: какъ будто болото пузыриться начало и сейчасъ же сконфузилось. Но зато уздъ бубенцовскій, т. е. уздъ въ смысл общественной и земской дятельности — что это былъ за уздъ! Не уздъ, а гармонія какая-то! Дороги гладкія, школы и того глаже, о недоимкахъ не слышно, объ абсентеизм помщиковъ не слышно, образцовость помщичьихъ хозяйствъ со столбцовъ столичныхъ газетъ по всей Россіи гремла. А люди! Общественные дятели, земскіе дятели тоже не люди, а свтила. Не то чтобы они съ трескомъ фыркали ракетами и шумихами, какъ, напримръ, два заглохловскихъ новатора изъ Трущобска, ослпившихъ-было все губернское земство и затмъ вылетвшихъ изъ него одинъ въ высшія и теплыя сферы, а другой — въ трубу. Нтъ, каждый бубенцовскій дятель свтилъ кротко, какъ лампада, но твердо и безъ колебаній. А въ общей совокупности они составляли яркое созвздіе, наполнявшее своимъ сіяніемъ людьми забытую, но Богомъ спасаемую Заглохловскую губернію. Они сливались въ Бубенцахъ переливчатой радугой въ ореол центральнаго свтила, Ардальона Кирилыча Батырина.
Ардальонъ Кирилычъ Батыринъ, прямой потомокъ Батыя (отъ котораго онъ унаслдовалъ фамилію и красивый кучерской богатырскій типъ, съ срыми, узкими, хитрыми и нсколько злостными глазками), былъ бояринъ, магнатъ, грандъ, и не будь въ Трущобской губерніи князя Шуйскаго, кровнаго русскаго джентльмэна, то Батыринъ, пожалуй, могъ бы казаться лордомъ. И, несмотря на то, что онъ былъ бояринъ, магнатъ и грандъ, онъ первый же стоялъ за сліяніе сословій, и стоялъ безъ всякихъ компромиссовъ. ‘Мы и мужики’ было его девизомъ, а буржуазіи онъ не признавалъ: буржуазія со всми своими аршинами и самоварами должна была погибнуть, стеречься въ сліяніи ‘насъ’ съ мужиками.
Попробуйте заявить въ его присутствіи сомнніе. Попробуйте сказать:
— Ну, сліяніе ‘насъ’ съ мужиками не такъ-то легко…
Ардальонъ Кирилычъ вынетъ изъ-за пазухи своего истинно-народнаго полушубка, подбитаго чернобурой лисицей, цлый пукъ какихъ-то тоненькихъ книжекъ, въ род какъ за-граничные паспорты переплетаются, и помахаетъ ими у самаго носа возражателя. Это все адресы, которые крестьяне разныхъ волостей Бубенцовскаго узда составили и поднесли ему, Батырину, какъ представителю дворянскаго сословія, въ знакъ признательности за благодянія, оказанныя дятелями мировыми, земскими и проч. крестьянству, мужику бубенцовскому.
Попробуйте заявить, что мужикъ неспособенъ къ образованію, пьянъ, лнивъ, грубъ, нищъ духомъ и матеріей, что на земскихъ собраніяхъ мужики либо безгласны, либо вовсе отсутствуютъ — немедленно блые зубы Батырина стиснутъ сигару, а срые татарскіе глазки обдадутъ васъ желчью.
Онъ выслживалъ васъ, чтобы доказать, что вы заблуждаетесь. Т. е. даже не то, что вы заблуждаетесь, а что васъ вводятъ въ заблужденіе враги народности, враги отечества, враги общественной свободы, которые вс, вмст съ тмъ, были и его врагами. Бюрократія! Боже, какъ отъ него доставалось бюрократіи, несмотря на то, что бюрократія и провинціальная, и даже петербургская, очень съ нимъ была обходительна, несмотря на то, что и въ гостинной его супруги, въ большомъ собственномъ дом, когда она прізжала въ столицу, толпились настоящіе, будущіе и бывшіе сановники.
— Я сказалъ, говаривалъ онъ, сердито хлопая себя по ляжкамъ массивнымъ золотымъ портсигаромъ: — я сказалъ, когда меня выбрали, что если меня представятъ къ какой-нибудь наград, я сейчасъ же въ отставку выйду. Я служу царю, народу, обществу, а не бюрократамъ служу, пакостникамъ…
И выкладывалъ пукъ мужицкихъ адресовъ.
— У кого они есть?— ни у кого. Они не мн принадлежатъ, а всмъ нашимъ, бубенцовскимъ. Бубенцовцы молодцы. Это у васъ тамъ, можетъ быть, мужики лнивы, пьяны, грубы! Посмотрите, что ‘у меня’ за школы, что за мальчики! Любо смотрть. Народъ пьянъ!— такъ заводите чайные, вмсто кабаковъ. Посмотрите ‘у меня’ сами приговоры составляютъ объ уничтоженіи кабаковъ. Заставляйте себя уважать — и не будетъ мужикъ грубъ. У меня мужикъ чутьемъ барина знаетъ — за версту шапку долой, руки по швамъ! Да! Длайте для мужиковъ, что имъ нужно — вотъ и все. Лошади отъ сибирки валятся — учите воловъ заводитъ! ‘У меня’ ужъ заведены. Любо смотрть. Случныя конюшни завелъ — у коннозаводства такихъ жеребцовъ выхлопоталъ, что диво. Хлбъ плохо родится — такъ у насъ смена образцовыя разводятся. Вотъ и все.
И онъ указывалъ то мсто въ одномъ изъ мужицкихъ адресовъ, въ которомъ упоминалось, что гряды, засянныя образцовыми сменами, покрылись самыми блестящими упованіями для крестьянъ.
— Удобренія, что ли, мало?— а искуственные туки зачмъ? а отбросы? а заводы костомольные? У насъ все есть, у насъ каждый годъ сельскохозяйственные създы бываютъ, ученые агрономы изъ столицъ прізжаютъ и съ мужиками вмст обсуждаютъ! Мужики все понимаютъ. Конечно, надо наблюдать, поощрять, такъ на это — выставка. А гд у васъ выставки? Трудъ, говорятъ, непроизводителенъ? а посмотрите-ка какія у насъ деревянныя издлія. Я въ послдній разъ, какъ былъ въ Париж, привезъ эти издлія, такъ весь Парижъ ахнулъ. Теперь тамъ для бубенцовскаго узда агентство устроилъ, и въ Петербург, и въ Москв тоже агенты. И никакихъ глупыхъ ассоціацій не нужно. Он только народъ съ толку сбиваютъ, самостоятельность мужика убиваютъ. Скоты!
Ардальонъ Кирилычъ злобно ударялъ себя по ляжк золотымъ портсигаромъ.
— Недоимки, говорятъ, у васъ ростутъ, такъ вдь за ними надо наблюдать. Полиція не наблюдаетъ — вотъ и недоимки. А ‘у меня’ наблюдаютъ — и недоимокъ нтъ.
Для того, чтобы окончательно убдить васъ въ несомннномъ превосходств бубенцовскихъ порядковъ, онъ приглашалъ васъ къ себ въ усадьбу. Ну, и дйствительно, о порядк и образцовомъ веденіи, объ образцовомъ преуспяніи и говорить нечего. Коли начать все описывать, надо написать въ назиданіе всмъ русскимъ сельскимъ хозяйствамъ трактатъ объемисте многотомнаго труда Преображенскаго. И тутъ же прямо било въ глаза неумнье прочихъ, ‘небубенцовскихъ’, дятелей обходиться съ мужикомъ вообще и рабочимъ въ особенности. Какое довольство обоихъ сословій! Что касается до сословія буржуазіи, то оно ниже пояса кланялось милостивцу Ардальону Кирилычу, какъ бы умоляя: помяни насъ во царствіи твоемъ.
Любилъ Ардальонъ Кирилычъ возитъ гостей изъ своей усадьбы въ городъ Бубенцы, когда въ этомъ городишк подъ непремннымъ его предсдательствомъ происходили разныя засданія и даже выставки. Свтомъ такъ со всхъ сторонъ и охватывало. Конечно, на Руси есть много свтилъ и созвздій, и лучей, проникающихъ въ темное царство, но бубенцовскій свтъ сравнительно съ остальными, былъ какъ свтъ электрическій сравнительно со свтомъ керосиновой лампы. Кром всхъ остальныхъ достоинствъ, бубенцовскій свтъ былъ истиннымъ свтомъ гласности. Все длалось на чистоту. Батыринъ возилъ къ себ въ усадьбу и въ Бубенцы не однихъ заглохловскихъ вислоухихъ дятелей, но и петербургскихъ экономистовъ и агрономовъ, а также поэтовъ, публицистовъ, художниковъ реалистовъ, и художниковъ идеалистовъ, сановниковъ и сосланныхъ подъ надзоръ полиціи въ Заглохлово или Бубенцы студентовъ. Онъ всмъ безъ разбору, лишь бы былъ умный, либо бойкій человкъ, и себя, и все свое показывалъ, и даже не показывалъ, а ‘предоставлялъ средства’ все смотрть. И всякому у него было привольно, и ловко, и сытно.
Кто-то изъ петербургскихъ гостей Батырина на обд заявилъ сожалніе, что бубенцовскому благоустройству одного недостаетъ: хорошаго отеля.
— Что вы это, помилуйте! воскликнулъ одинъ изъ мстныхъ дятелей, вліятельнйшій шутникъ:— да у насъ есть отель, какого другого нигд не найдется!
Петербуржецъ нсколько изумился.
— А какъ же, продолжалъ шутникъ:— номера съ роскошнйшей мебелью, постели на парижскихъ пружинахъ, обды лукуловскіе, вино нектаръ, экипажи внскіе.
— Гд же это, помилуйте?
— И все даромъ…
— Ну!
— Т. е., впрочемъ, виноватъ, не совсмъ даромъ, а за пріятную улыбку и доброе слово хозяину. И вы не знаете этого отеля? Ха-ха. Htel Ardalion Batyrine…
При такихъ условіяхъ, гласность дышала всми своими легкими, а при гласности какое могло существовать сомнніе въ свидтельствахъ бубенцовскихъ дятелей о благоденствіи Бубенцовскаго узда. Образцы были на лицо: усадьба Батырина, дятели, кишившіе въ Htel Batyrine и подвизавшіеся на засданіяхъ и выставкахъ. Все это, вмст съ выписаннымъ прямо изъ Франціи шампанскимъ, било въ носъ самымъ заржавленнымъ скептикамъ, самымъ дошлымъ спеціалистамъ, самымъ желчнымъ петербургскимъ сановникамъ, самымъ раздраженнымъ поднадзорнымъ юношамъ.
Кром гостепріимства и гражданственности pur sang, Батыринъ отличался еще щедростью и добросердечіемъ. Онъ покупалъ у гостей художниковъ картины, заказывалъ имъ портреты, пріобрталъ вновь изобртенныя агрономическія орудія и полезныя изданія, доставлялъ молодежи, голодавшей въ Заглохлов, литературную работу, участіе въ первоклассныхъ столичныхъ изданіяхъ, доставлялъ богатые матеріалы редакторамъ крупныхъ изданій.
Гласность давала ему возможность примромъ Бубенцовскаго узда служить на пользу всей родины. Отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды всякій могъ читать о бубенцовскихъ чудесахъ. И попробуй кто усомниться въ ихъ чудодйственности — такъ и посыплются со всхъ сторонъ возраженія и отзывы спеціалистовъ. Газеты только успвай печатать. А не печатать он не могли, потому что Бубенцовскій уздъ была нравственная сила.
Ардальонъ Кирилычъ представлялъ изъ себя нчто феноменальное. Онъ никакого образованія не получилъ, ибо, какъ говорится, нигд не воспитывался и никакого экзамена, кром кавалерійскаго юнкерскаго, не держалъ. Его товарищи по полковой служб нердко восклицали про него:
— Mais grand Dieu! s’il n’affichait seulement pas sa btise.
А въ аристократіи, къ которой онъ принадлежалъ по происхожденію, связямъ и средствамъ, было много почтенныхъ и вліятельныхъ лицъ, которыя иронически улыбались при его имени.
А между тмъ, онъ являлся самымъ очевиднымъ проводителемъ въ общественную и земскую жизнь наипослднихъ выводовъ техническихъ и экономическихъ наукъ. Улыбающійся и подчующій въ Бубенцахъ, косноязычный въ Заглохлов, онъ становился краснорчивъ и убдителенъ до неотразимости въ Петербург. Кабинеты всхъ редакторовъ, всхъ директоровъ, а главное ихъ уши и души, столбцы и бланки были къ его услугамъ. Ибо практичностью, врой, знаніемъ и умомъ отъ него такъ на всхъ и напирало. Упитывая бубенцовскихъ дятелей и иногородныхъ гостей въ своемъ Htel Batyrine, Ардальонъ Кирилычъ самъ весь пропитывался чужимъ умомъ, волнами ходившимъ около него. Память была у него ни съ чмъ несравненная, надо только было ее прямолинейно направить въ данномъ случа, чтобы она сошла за умъ и стну прошибла. Поэтому нетолько по бубенцовскимъ дламъ, но и по земскимъ, дворянскимъ дламъ Заглохлова онъ былъ неоцнимымъ подвижникомъ. Истомится, бывало, собраніе, выслушивая списки ходатайствъ, оставшихся безъ отвта. Руки опускаются, гласные по деревнямъ разъзжаются.
— Ардальонъ Кирилычъ! да вы бы създили въ Петербургъ, похлопотали бы!
Онъ сейчасъ вынималъ изъ кармана свой полуфунтовой хронометръ.
— Теперь половина восьмого, поздъ отходитъ въ десять часовъ 5 минутъ — хорошо! Вы приготовьте что нужно, растолкуйте! говорилъ онъ, и кто-нибудь изъ его бубенцовскихъ сподвижниковъ летлъ въ гостинницу приказать камердинеру уложиться.
Покуда камердинеръ укладывалъ чемоданъ, т, кому надлежало, вооружали барина. Это было не особенно трудно, надо было только собрать въ нкоторую систему все то, что онъ слышалъ ране по данному предмету. Даже памятныхъ записокъ не было нужно: онъ только кивалъ головой, и въ ней образовывалось нчто прямолинейное, упругое, что-то такое, чего коломъ не вышибешь. Онъ даже отдльныя выраженія запоминалъ. Самъ онъ только заострялъ свое оружіе очень ловко имъ самимъ изобртенной фразой: ‘вы господа здсь (т. е. въ столиц) живете и совсмъ не знаете, что у насъ въ провинціи длается’. Передъ этой фразой опшивали обыкновенно самые бойкіе петербургскіе люди: ‘можетъ, и въ самомъ дл не знаемъ’.
Вполн вооруженному эссенціей коллективной премудрости Батырину поддавали жару.
— Вдь помните, Ардальонъ Кирилычъ, вы всегда были того же самаго мннія…
И Батырину становилось ясно, что это мнніе его и только его.
— Вотъ спасибо, что согласились хать. Значитъ устроится.
И Ардальонъ Кирилычъ величаво удалялся широкимъ брюхомъ впередъ, сопровождаемый напутствіями и лестью.
— Ну, теперь дло сдлано, стну лбомъ прошибетъ, а добьется!
— Таранъ! добродушно произносилъ земецъ изъ моряковъ. А старый князь Шуйскій добродушно улыбался, какъ бы говоря: право, я радъ, что этотъ таранъ на что-нибудь годенъ.
Энергія, которую развивалъ въ Петербург Ардальонъ Кирилычъ, была изумительна, и результаты ея были чудодйственны. Не жаля ни себя, ни чужого времени, носился онъ по Петербургу, излавливалъ бюрократовъ, настаивалъ на разсмотрніи, на разршеніи, врывался въ кабинеты редакторовъ и сановниковъ, и выяснялъ. Подъ его напоромъ собирались комиссіи, печатались статьи, неразршимые вопросы разршались и въ Заглохлово летли желанныя телеграммы. Больше всхъ такіе результаты приводили въ смятеніе начальника Заглохловской губерніи, Пуха. Пухъ сознавалъ все величіе, всю внушительность своего оффиціальнаго положенія, Пухъ основательно гордился своей бюрократической опытностью, своей честной, неустанной энергіей, но никогда въ Петербург не доводилось ему достигать и половины того, чего достигалъ Батыринъ.
Правда, Пухъ всю свою силу полагалъ въ бюрократическихъ связяхъ, а Батыринъ былъ человкъ общественный, окружавшій себя гласностью и настаивающій на проведеніи ввренныхъ ему общественныхъ интересовъ не въ однихъ департаментахъ, но и въ редакціяхъ, а если нужно, то и въ ученыхъ и экономическихъ обществахъ. Батыринъ подымалъ облака пыли гласности и пускалъ ее въ глаза всмъ кому было нужно: Пухъ осторожно обходилъ широкія дороги, покрытыя этой пылью и, нердко пробираясь по окольнымъ бюрократическимъ дебрямъ, садился въ чернильную лужу. И только.
Но, впрочемъ, мало ли чего можно было въ то время добиться въ Петербург, при помощи личнаго хожденія, связей, богатства умныхъ рчей. А еще боле, при возможности сказать самоувренно даже самымъ вліятельнымъ бюрократамъ или публицистамъ: вы не знаете провинціи. Самые смлые и сильные столичные люди пугались въ глубин души такихъ словъ, сказанныхъ человкомъ независимымъ, пренебрегавшимъ даже наградами. ‘А ну, какъ мы и въ самомъ дл провинціи не знаемъ’. Вдь они тоже любятъ Россію, вдь и имъ хочется быть полезными. Содйствовать разлитію жолчи въ собственныхъ организмахъ однимъ водотолченіемъ, хоть кому надостъ: они рады свжему человку изъ провинціи.
Пухъ изумлялся результатамъ петербургскихъ странствованій Батырина, но мстная бубенцовская дятельность Батырина просто повергала его въ прахъ.
Онъ самъ былъ опытный, знающій, умлый начальникъ губерніи, и бразды правленія, также какъ и назначеніе правящихъ, было въ его рукахъ. Онъ могъ всякаго сковырнуть, всякаго посадить, всякаго не утвердить, онъ могъ карать и миловать. И между тмъ все у него какъ-то врозь лезло. И помщики плакались, во всхъ уздахъ, кром бубенцовскаго, и мужики бдствовали, и скандалы множились, и исправники и становые не оправдывали возлагаемыхъ на нихъ надеждъ. Лса изводились, а количество недоимщиковъ, содйствовавшихъ своими спинами лсоистребленію, увеличивалось, запасные магазины и денежные продовольственные запасы таяли, а мужики упрямо продолжали голодать.
А у Батырина въ узд… что такое Батыринъ сравнительно съ нимъ, съ Пухомъ! А между тмъ жизнь ровно, гладко катится и даже развивается въ благоденствіе въ Бубенцовскомъ узд! Нтъ лица властнаго ни въ земств, ни въ волости, ни въ сельскомъ обществ, которое было бы избрано противъ воли Батырина, или врне, противъ воли дружнаго созвздія землевладльцевъ, всегда довольныхъ, всегда веселыхъ, всегда увренныхъ. что въ узд все по ихъ желанію сдлается. И все длалось по ихъ желанію, до того по ихъ желанію, что даже должности чиновниковъ, непосредственно зависвшихъ отъ Пуха, начиная съ исправника, онъ замщалъ, слпо руководясь указаніями Батырина, органа всевластнаго Htel Batyrine.
И прекрасно выходило. Несравненно лучше, чмъ во всхъ другихъ уздахъ. Бубенцовскія свтила, окружавшія крупную свтящуюся массу Батырина, давно сознали справедливость выраженія: l’union fait la force. Они никогда не ссорились между собой, никогда не интриговали на выборахъ, у нихъ все длалось по согласію. Они сплотились и ихъ хозяйства процвтали, и въ торговл они уже начинали вытснять буржуазію. Они сплотились, и бюрократія, какъ мы видли была вынуждена de facto передать имъ свои права въ Бубенцахъ. Они сплотились и мужики пошли за ними, и установился союзъ передового сословія съ рабочей силой. И рабочая сила писала интеллигенціи billets doux въ вид адресовъ Батырину. Вотъ что значитъ интеллигентная сила съ крупными корнями въ земл!
— У ‘меня’ батюшка, хвастался въ минуту добраго расположенія духа Ардальонъ Кирилычъ:— такіе есть мужики — невиданные! Сухомятовъ, напримръ! самодовольно взглядывалъ онъ на своихъ бубенецкихъ сподвижниковъ.
— Да… Сухомятовъ! откликались сподвижники.
— У насъ мужики на уздномъ собраніи вмст съ нами работаютъ, мужикъ у насъ и въ управ. Другіе узды мужиковъ въ губернскіе гласные не выбираютъ, а у насъ, изъ семи губернскихъ гласныхъ, трое мужиковъ. Вотъ на собраніи увидите.
Много мы наслышались въ Заглохлов о бубенцовскихъ губернскихъ гласныхъ изъ крестьянъ вообще и о Модест Сухомятов въ особенности. Я даже познакомился съ послднимъ, впрочемъ, объ этомъ посл.
Но вотъ, у Бубенцовъ отняли Ардальона Кирилыча: дянія его стали слишкомъ уже гласными. Пророкъ, съумвшій быть пророкомъ въ своемъ отечеств, не могъ не сдлаться пророкомъ и за его предлами. Ему предлежало боле широкое поприще. Батырина призвали на высокій административный постъ въ губернію, гд необходимо было ввести благоденствіе и гармонію: искоренить пьянство и насадить сытость и довольство. Напрасно онъ негодовалъ и даже ругался, напрасно напоминалъ, что служилъ не изъ-за повышеній и наградъ — ничто не помогло! Madame Batymie сдалась первая, а за супругой капитулировалъ и самъ Ардальонъ Кирилычъ.
Бубенцы плакали, плакали, составляя адресы, плакали, глотая шампанское, плакали, являясь на выборы и на засданія. И какъ имъ было не плакать. Они остались безъ центра тяжести!
Давно хотлось мн видть хваленаго Батуринымъ представителя бубенцовскаго мужичества, Сухомятова.
Наконецъ, привелъ Богъ. Я познакомился съ Модестомъ Ермилычемъ передъ земскимъ собраніемъ, когда онъ пріхалъ въ Заглохлово. И познакомился именно въ буфет дворянскаго собранія. Представьте себ: крестьянинъ, положимъ, губернскій гласный, членъ уздной земской управы, но все-таки же мужикъ — и вдругъ въ буфет дворянскаго собранія! и столбовые дворяне ему руку жмутъ, не гнушаются. Да какъ и гнушаться! на немъ нетолько надтъ фракъ, но фракъ этотъ даже сидитъ очень изрядно, и рубашка блая, съ золотыми запонками, и даже лиловая изъ красна перчатка съ толстыми блыми прошвами на лвой рук.
Толкуй тутъ о розни сословій, о невозможности сліяній!
Буфетчикъ у насъ былъ ловкій, быстро умлъ опоражнивать графинчики, подливая въ рюмки, которыя мы опоражнивали на ходу, сами того словно не замчая. И не хочешь, бывало, да выпьешь. Бутерброды изъ черстваго хлба съ закоробившимися ломтиками сыру, балыка и колбасы такъ и исчезали. Но рюмка, налитая подъ самымъ носомъ Модеста Ермилыча, оставалась нетронутою. А между тмъ онъ, какъ и вс мы гршные, стоялъ у буфета. Полковникъ Куропаткинъ даже какъ будто обидлся за рюмку, за такое къ ней невниманіе.
— Вонъ теб налито, напомнилъ онъ Сухомятову.
— Покорнйше благодаримъ-съ. Не употребляемъ-съ! отодвинувъ рюмку, поклонился Сухомятовъ и даже вспыхнулъ отъ скромности.
Лицо у него было широкое, скуластое, желтое, легонько рябоватое, съ жиденькими баками песочнаго цвта, русые изъ-красна волосы сверху гладко приглажены и немного кудрявились по мужицки на концахъ, срые глаза глядли по телячьи и большею частію внизъ, рдко подымаясь до брюха собесдника.
Движенія были неловкія, но скромныя, какъ и самая рчь. Эта скромность весьма шла къ представителю юнаго въ общественной дятельности сословія. Вообще, видно было, съ одной стороны — сліяніе, съ другой: всякъ сверчокъ знай свой шестокъ. Эту пословицу очевидно Сухомятовъ зналъ.
— Чего ‘не употребляемъ-съ!’ мужикъ, а водки не пьешь! рявкнулъ и глупо расхохотался огромный старикъ, съ лица смахивавшій на Силена, бывшій мировой посредникъ изъ военныхъ, нкогда вводившій уставныя гранаты съ полномъ въ рукахъ.
Когда Модеста Ермилыча обозвали мужикомъ, онъ не то, что обидлся, а какъ-то фракъ на немъ заерзалъ. Впрочемъ, можетъ, и самъ онъ обидлся, только физіономія у него была больно невыразительна.
— Отъ того собственно и не употребляемъ, чуть слышно осмлился возразить онъ.— Пора намъ, мужикамъ, это дло бросить. Не мужицкое это дло…
Силенъ-посредникъ раскатился хохотомъ и опрокинулъ въ себя рюмку очищенной, четвертую съ утра. Остальные опрокидывали и закусывали, не обращая вниманія на Сухомятова. Только чуткій Батыринъ, курившій въ сосдней комнат свою душистую регалію, обратился къ сидвшимъ около него столбовымъ земцамъ и промолвилъ:
— Какая голова — этотъ Сухомятовъ! какое нравоученіе намъ-то! Вонъ мы рюмку за рюмкой, съ утра… мерзость! а мужикъ говоритъ, что пора отстать…
И, положивъ породистую руку на ляжку ближайшаго сосда, дабы тотъ не обратился тоже въ бгство къ буфету, Батыринъ сталъ разсказывать ему зловщимъ полушопотомъ о томъ, какъ, по его иниціатив, въ Бубенцовскомъ узд кабаки постепенно замняются ‘чайными’, какъ мужики даютъ съ радостью приговоры, клонящіеся къ искорененію первыхъ и къ водворенію вторыхъ, и какъ во всемъ этомъ дл, въ качеств правой руки земства и дворянства (замтьте, что Батыринъ не отдлялъ сословій: земство, дворянство, крестьянство для Батырина были только органическія части цлаго организма, сливавшіяся въ немъ, потомк Батыя), блистательно орудуетъ Модестъ Ермилычъ.
— Онъ у меня и школами завдуетъ, продолжалъ шептать Ардальонъ Кирилычъ, причемъ шопотъ его больше и больше начиналъ походить на шипнье.
Собесдникъ, которому Батыринъ вцпился въ ляжку, не принадлежалъ къ Бубенцовскому узду и поэтому заявилъ изумленіе, какимъ образомъ, мужикъ, наврно, едва самъ умющій читать-писать, и вдругъ школами заведуетъ. Батыринъ подозрительно и недобро взглянулъ на иноземнаго пессимиста.
— Мужикъ! отвчалъ Ардальонъ Кирилычъ: — хорошій мужикъ на все годенъ. Вонъ онъ не пьетъ — а посмотрите-ка на нашихъ. Страмъ! магнатъ презрительно покосился на буфетъ.— Въ школахъ — мужицкія дти, онъ лучше насъ понимаетъ, какъ съ ними нужно. Тонъ — отъ насъ, а онъ исполнитель. Онъ лучше насъ это понимаетъ. Въ нашихъ школахъ порядокъ — чудо. Не то что здсь. Мы надняхъ съ Величкинымъ и съ барономъ Бумлеромъ въ здшнюю хваленую учительскую семинарію захали, вдь земство ее основало, по 25,000 въ годъ на нее тратитъ! Входимъ, хоть бы одинъ мальчишка всталъ! Вы понимаете? Губернскіе гласные входятъ, а они сидятъ.
Эпизодъ, на который намекнулъ Батыринъ, имлъ не малое вліяніе на судьбы находившейся тогда въ младенчеств учительской семинаріи. Не встали, непочтительны… семинарія разсадникъ всякой мерзости! Въ пренія собранія эпизодъ не пропускался: на доносъ было бы похоже, но въ земскихъ сферахъ, вн собранія, онъ подтачивалъ репутацію и бюджетъ учительской школы. Напрасно нкоторые доказывали, что ученики не встали только потому, что не видли вошедшихъ изъ задней двери постителей, тотчасъ же свшихъ въ уголк. Бюджетъ былъ подточенъ, жалованье учителямъ уменьшено, вслдствіе чего, пришлось перемнить и начальника и учителей, да и самое непосредственное наблюденіе за семинаріей губернской управой было передано отъ графа Долбина-Изворскаго, страстнаго дилетанта-педагога, Карпу Селифонтовичу, члену управы, представлявшему въ ней аршинъ и самоваръ. Оно и лучше, ибо главное дло — хозяйственное, и, сверхъ того, уважительность. А Карпъ Селифонтовичъ имлъ много медалей и заставлялъ уважать тхъ, передъ которыми онъ самъ выклянчивалъ подряды и медали. А объ хозяйственности его, конечно и говорить нечего.
Впрочемъ, ныньче, т. е. черезъ десять лтъ посл описаннаго нами разговора, Карпъ Селифонтовичъ покоится подъ мраморнымъ памятникомъ въ Крестовоздвиженскомъ монастыр и учительская семинарія, какъ земское учрежденіе, тоже погребена, а наблюденіемъ за земскими школами ужъ не въ одномъ Бубенцовскомъ узд, а во всей губерніи завдуетъ Сухомятовъ, избранный въ члены губернской управы за свою испытанную благонадежность и практичность, взамнъ забалотированнаго за свою неблагонадежность графа Долбина-Изворскаго, выбывшаго за-границу. Впрочемъ, не буду забгать впередъ, и обращусь къ разсказу о моемъ первомъ знакомств съ Сухомятовымъ.
Мы стояли въ одной съ нимъ гостинниц, какъ-то вечеромъ сошлись за однимъ столомъ въ уголку чай пить, никто намъ не мшалъ, на насъ не обращала никакого вниманія перепившаяся компанія, шумвшая въ другомъ конц зала около разорившагося кутилы, когда-то обладателя 2,000 душъ, который выпивалъ бутылку пива за бутылкой, говорилъ сальности, безпрестанно вздымалъ свои опухшія руки съ искривленными подагрой пальцами и кричалъ:
— Видишь, искалчила подагра, думаетъ, боюсь ее. Какъ же не такъ! Перепью я тебя, на, калчь!
И несчастный, за полной денежной невозможностью перепить подагру шампанскимъ, старался перепить ее пивомъ…
Модестъ Ермилычъ съ презрительной гримасой, которой онъ, должно быть, обучился, взирая на Батырина въ Бубенцахъ, поглядывалъ на пьяную дворянскую компанію.
Намъ никто не мшалъ бесдовать, а бесда вдвоемъ за чайкомъ иногда выходитъ очень задушевная, но признаюсь, увлекшись желаніемъ познакомиться съ перломъ мужицкаго представительства, я началъ бесду изрядно глупо.
— Вы сегодня утромъ во фрак были? спросилъ я, потому что фракъ Сухомятова меня дйствительно ужасно озадачилъ.
Сказавъ это, я сей же моментъ понялъ, какъ это глупо. Но Модестъ Ермилычъ даже виду не показалъ, что я сглупилъ. ‘Значитъ мужикъ-то нетолько съ фракомъ, но и съ тактомъ’, мелькнуло у меня въ ум.
— Во фрак-съ, къ его превосходительству являлся.
— Къ губернатору?
— Нтъ-съ, до господина начальника губерніи у насъ собственно на этотъ разъ дла-съ не было, только росписались-съ. Къ чему же утруждать занапрасно такую особу? А въ управ въ губернской порученія изъ Бубенцовъ были, такъ я къ его превосходительству Петру Степанычу Калинину являлся.
— Это предсдатель губернской управы? Да вдь онъ, кажется, штабъ-ротмистръ въ отставк, не генералъ? наивно замтилъ я…
Сухомятовъ осклабилъ зеленоватые широкіе, крпкіе зубы.
— Какъ можно-съ! они, предсдатель земства, генералы-съ.
Оно дйствительно. Конечно, по штату ему титула превосходительства не полагается, но какъ почтенный Петръ Степанычъ, по свойственной русскому человку демократичности, отъ превосходительства ни отбивался, оно къ нему само собой такъ пристало (и просители, и многіе земцы, и вс земскіе подрядчики, и, наконецъ, даже нкоторыя казенныя учрежденія величали его), что онъ, наконецъ, рукой махнулъ.
Нкоторые, самые передовые дворяне, душой предавшіеся земству, даже негодовали, что представитель земской управы, нкоторымъ образомъ представитель надеждъ Россіи, не уравненъ закономъ въ ранг съ губернскимъ предводителемъ — представителемъ, по выраженію передовыхъ дворянъ, только обветшавшихъ иллюзій.
— Вы, кажется, гласный отъ крестьянъ въ Бубенцовскомъ узд? спросилъ я.
— Гласный-съ отъ сельскихъ обществъ, и членомъ Бубенцовской управы состою. Нон вотъ въ губернію выбрали.
— Земледліемъ вы занимаетесь, членомъ сельскаго общества состоите?
— Состоимъ-съ, только отъ земли поотстали. Недосугъ. Родитель нашъ, хоть и преклонныхъ лтъ — они изъ отставныхъ — надлъ держать съ братьями, пристрастіе имютъ. А мы поотстали.
— Что же такъ?
— Да спервоначала по письменной части, въ дтств въ услуженіи у Кирила Кирилыча, у батюшки Ардальона Кирилыча состоялъ, но обучился грамат — супруга Ардальона Кирилыча изволила школу въ своей молодости имть, такъ обучаться было прислуг приказано. Старому барину газеты читалъ. Тамъ, по еманцыпацыи, господинъ посредникъ въ волостные писаря меня изволили приказать мужикамъ выбрать… Ну, ужь тутъ гд же съ землей… И поотстали-съ.
— У васъ, значитъ, теперь, кром земскаго дла другого занятія нтъ?
Сухомятовъ даже снисходительно улыбнулся на такой наивный вопросъ.
— Какъ же можно-съ, чтобы безъ занятія!
— Кром земства?
— И оченно даже-съ.
Онъ отеръ потъ съ рябого лица, нацдилъ изъ чайника чистый, очень жиденькій стаканъ чаю, и какъ-то по купецки отвалился.
— Торговлей занимаетесь?
— Торгуемъ-съ.
— Чмъ же? хлбомъ?
Молчитъ.
— Льномъ?
Тоже молчитъ.
— Желзомъ?
— Нтъ-съ, это все товаръ хлопотный, обманчивый. Когда на немъ наживешь, а когда и изъ сапоговъ въ лапти онъ тебя обуетъ. Страхованіе, перевозка. Нашъ товаръ всегда въ цн. Въ верхъ завсегда поднимается. Только, извстно, надо умючи.
— Какой же это такой товаръ?
— Земля-съ.
— Земля? изумился я. А изумился я потому, что описываемый разговоръ происходилъ не вчера, а лтъ съ десятокъ тому назадъ, когда Колупаевы и Разуваевы изъ своихъ норъ еще едва носы начали показывать.
— Земля? какъ же это? переспросилъ я: — какъ же землей торговать?
— А очинно просто. Кому не надо землю, у того мы ее покупаемъ, кому надо, тому продаемъ. Помщикъ больше ее продавать сталъ, такъ задарма бросаетъ, за подати одн, за недоимки, чтобы, значитъ, отвязаться. А мужикъ покупаетъ. Ну, у мужика силы нтъ сразу внести деньги, такъ мы ему со льготой, съ разсрочкой продаемъ.
— И выгодно?
Модестъ Ермилычъ даже какъ-то глупо удивился моему глупому вопросу, вытаращилъ глаза, налилъ чай на блюдечко, поставилъ блюдечко на растопыренные пальцы и поднесъ было ко рту, но, надо полагать, сжалась надо мной, вздумалъ повременить.
— Очинно выгодно-съ, пояснилъ онъ мн:— теперь сами посудите: мы съ самыми что ни на есть грошами начали, а нон, слава теб Господи!
— Что же?
— Да вотъ изволите видть, начали мы это дло всего два года съ небольшимъ, въ двухъ волостяхъ годокъ побаловались, а нон въ трехъ уздахъ работаемъ, только бы поспть.
— Во вкусъ вошли?
— Теперь мн ни этихъ свидтельствъ торговыхъ не требуется, ни тамъ пошлинъ торговыхъ. Помщику я пользу длаю и мужику, своему брату, добро. А самъ наживаюсь…
— Ну, а какъ примрно?..
Но Модестъ Ермилычъ только зааллъ въ отвтъ. На другой день я узналъ, что онъ, напримръ, у полковника Куропаткина, который его въ клуб водку заставлялъ пить, скупилъ всю занадльную землю, за одн недоимки, десятина по 50 коп. обошлась на кругъ, и тутъ же мужикамъ продалъ по 5 р. десятину, разумется, съ разсрочкой по рублю въ годъ, причемъ первая уплата была совершена при самой продаж. Надо отдать справедливость Сухомятову, что онъ никогда не тснилъ мужиковъ, отъ умлъ ждать и выбирать время.
Модестъ Ермилычъ былъ человкъ съ разсчетомъ, но и душой онъ обладалъ добрйшей, по истин, русскою душой. И слышно было, что мужики его любили, и что между ними онъ пользовался авторитетомъ.
— Ну, а въ земств много вамъ дла?
— То есть, какъ вамъ сказать? дла точно-что много. Иной разъ и взропщешь. Да вдь за то и вознагражденіе для нашего брата весьма значительное. А главное, дружественно дло идетъ.
— Что же это дружественно?
— Да самое это земское дло. Въ управ у насъ въ Бубенцахъ все на ладу. Въ собраніяхъ никакихъ этихъ дрязговъ нтъ. Тоже дружество.
— У васъ, говорятъ, сильная крестьянская партія въ собраніи?
— Какъ есть въ комплект. Гд мужику по закону полагается сидть, тамъ мужикъ и сидитъ. И на собраньи завсегда въ полномъ комплект. И мужикъ у насъ тоже выбирается, не то что оборышъ, какъ по другимъ мстамъ, гд ихъ заневолю выбираютъ, а они прідутъ въ городъ, да побираются, да непріятности заводятъ. У насъ въ Бубенцахъ мужикъ выбирается охочій, степенный. Оттого и наши господа ихъ къ себ допускаютъ хлбъ-соль кушать. Дружественно.
— Въ земскомъ дл съ господами розни нтъ?
— Какая, помилуйте, рознь. Они намъ потрафляютъ и мы имъ. Рука руку моетъ. Хоть бы выборы, къ слову сказать. Мы вдь мужики глупы, думаемъ въ гласные выбираться тягость одна. Ну, а хоша и есть такіе между нами, которымъ но своимъ дламъ — вотъ хоть бы мн — пользительно послужить, такъ мы такихъ не выбираемъ. Либо выберемъ на одно трехлтіе, посидитъ онъ, мы его сейчасъ долой, говоримъ: будетъ съ него, поживился. Онъ съ обидою отходить отъ хорошаго дла, къ которому только, благослови Господи, приставать сталъ. А мужикъ дуракъ: валитъ безъ разума. Вотъ тутъ намъ господа и потрафляютъ. У нихъ мужичество въ послушаніи. Они прикажутъ — кого нужно и выберутъ. Ну, а въ собраніяхъ ужь мы, выбранные, стараемся потрафлять. Коли что надо поддержать, только намъ растолкуй — поддержимъ.
— Стало быть, и господа крестьянскіе интересы поддерживаютъ?
— Уже это само собой. Коли кому изъ крестьянскихъ гласныхъ какая выгода предстоитъ — извстно вс мы пробиваемся разными промыслами да длишками, изъ-за того больше и въ гласные идемъ — коли кому что нужно, только попроси — горой выстоятъ. Дружественно.
— Нтъ, я собственно говорю объ общихъ крестьянскихъ интересахъ.
— Ну, да и я о томъ же самомъ. Что намъ, крестьянамъ, въ земскомъ собраніи выгодно, только поклонись, да перетолкуй съ господами. Врное дло…
Черезъ нсколько дней посл этого разговора, я присутствовалъ на засданіи губернскаго земскаго собранія. Рчь шла объ учрежденіи банковъ для выдачи крестьянскимъ обществамъ ссудъ при покупк земли. Сухомятовъ говорилъ некраснорчиво, но просто, убдительно: ему хорошо извстно, какъ въ этомъ нуждаются мужики.
Вс бубенцовскіе гласные его поддерживали. Даже самъ Ардальонъ Кирилычъ сказалъ что-то не вполн ясное, но очень вское.
— Вотъ изволили видть сегодня? говорилъ мн вечеромъ Модестъ Ермилычъ, бывшій въ особенно хорошемъ расположеніи духа.— Изволили видть, какъ дружественно. Дло-то великое.
— Какое дло?
— А банкъ-то этотъ. Ныньче я, примромъ сказать, мужикамъ землю продамъ, деньги въ разсрочку предоставлю, тамъ жди, да когда еще получишь. А будетъ банкъ, разомъ я съ ними разсчитался. Ни заботъ, ни хлопотъ. И у нихъ земля и у меня на другую операцію деньги. Даже если и бумаги будутъ за мсто денегъ выдавать изъ банка, оно хоть со скидкою, а все ничего, барышъ будетъ.
Черезъ нсколько недль, рчь земскаго отъ крестьянъ Бубенцовскаго узда была пропечатана съ великимъ сочувствіемъ всми столичными газетами.
Проэктъ кредитнаго для сельскихъ обществъ учрежденія, все еще жуется и понын заглохловскимъ земствомъ, но за то оно давно учредило банкъ поземельный вообще и однимъ изъ директоровъ этого банка состоитъ нын Модестъ Ермилычъ Сухомятовъ, онъ же и членъ губернской управы и вообще ‘человкъ свдущій’.