Алексей Михайлович Ремизов
Заветные сказки
Алексей Михайлович Ремизов
Заветные сказки
Из цикла ‘Свет немерцающий’
Комментарии
(Обатнина Е. Р.)
Комментарии
(Обатнина Е. Р.)
Заветные сказки
————————————————————————-
Заветные сказки, Ремизов Алексей Михайлович, Год: 1913
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Был я тогда совсем маленький, лет шесть мне было, не больше, и был у меня приятель кот, такой кот-воркота чудесный, белогорлистая шея, серый хвост, и очень усатый, а курлыкал и мурлыкал, вроде как разговаривал. Не помню, с чего повелось, только ввечеру, перед ужином я укладывался на пол, у горячей печки, и тут же прилаживалась к печке старая наша нянька, и приходил кот мой любимый.
Свет не зажигали в детской, одна лампадка горела Скорбящей — малый огонек, а все видно: старуха-нянька за лампадкой ходила.
Кот запевал песню — где-то теперь мой кот усатый, где его душа витает? — запевал кот ласково песни, тепло ему, приятно было: там под полом тоненько скреблась мышка-теретышка, я ему, усатому, под его белым горлышком шейку почесывал, — и нянька начинала сказку.
Пелась песня, сказывалась сказка — об Иване-царевиче и сером волке, моя любимая сказка.
Я все мечтал обернуться волком, стать самим серым, и все твердил за старухой, как скажу Ивану-царевичу, когда, не узнав меня, примется за меня царевич:
— Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
Я все мечтал, я все хотел пройти ту опасность смертную, что волку выпала. Ведь, волк-то для царевича все сделает, волк из беды царевича выручит, от самой смерти, уж на куски разрезанного, снова вернет к жизни, а царевич смотрит и не узнает волка, не видит, не узнает серого и хочет порешить с ним.
— Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
Так с полным сердцем, готовым к смертной опасности, я слушал любимую сказку и повторял заветные слова серого волка.
Уж по двору дрёма бродила, собирала она наряд себе, расспрашивала, где кто спит и рыбка-соломинка ни хвостика у ней, ни ребрышка, только одна спинка — огненная рыбка плыла у меня в глазах.
Но, бывало, в сумерки… но это уж про другое из тех же первых дней, когда зацветшая крапива да лапушник казались, как кудрявая калина, калина — с горку, гора, как облаки, а облаки-небо, как крыша, чуть что разве повыше нашей крыши, другое я вспоминаю, такое странное — и легкое и грустное, как тонкий сон.
К нам в дом приходила белица — молоденькая монашка из монастыря, белица. И, бывало, в сумерки я любил, когда совсем неслышно, вся в черном, она входила в нашу детскую.
Она примащивалась на полу, и я подле нее свертывался калачиком, я клал голову в ее колени, и она искала у меня вошку — ласково так гладила по голове, перебирала волосок за волоском, раскладывала волосок к волоску, а сама рассказывала. Так не рассказывала нянька-старуха, нет, совсем другим голосом, совсем другими словами, и про другое, не об Иване-царевиче, о лебедях, о кораблях воздушных, о море, о морской царевне рассказывала она сказку.
И я лежал тихонько и слушал, и думал в тонком сне, легком и грустном. И вдруг замолкал голос, обрывалась сказка… и тогда тихонько подымал я голову и с замеревшим сердцем глядел на нее, в глаза ее, а в глазах у нее, как волны, — шла волна за волной.
О лебедях, о кораблях воздушных, о море, о морской царевне — какие это были странные сказки!
Потом она пропала.
— Пропала девка! — раз услышал я, как разговаривали большие: старуха, наша старая нянька, сказала.
И правда, ведь, пропала. И я уж никогда ее не видел — не показывалась она у нас в доме, не приходила в детскую, и я больше нигде ее не встречал, ни в церкви, ни в монастыре, ни на улице, — пропала, как в воду канула.
О лебедях, о кораблях воздушных, о море, о морской царевне… и в глазах, как волны, шла волна за волной… какие это были странные сказки!
И все позабылось, другое вошло в душу, другим занялись мысли. Померла старуха-нянька — царство ей небесное, и где-то теперь ее душа отдыхает? — и нянька не вспоминалась, ни ее сказка.
И вот уж много спустя, однажды ночью, в глухой час проходил я длинными бульварами, летом, и вдруг словно толкнуло меня, и я вспомнил о лебедях, о кораблях воздушных, и было, как в тонком сне, легко и грустно.
И с замеревшим сердцем я засматривал в глаза прохожим — так вот и увижу, мне казалось, так вот и узнаю.
А еще много, много спустя, в смертельной опасности опять, словно толкнуло меня, и я вспомнил о сером волке, я на колени стал и просил Ивана-царевича — он в своей беде не узнавал меня.
— Не губи меня, Иван-царевич, я тебе пригожусь!
1913 г.
Впервые опубликован: Ежемесячный журнал литературы, науки и общественной жизни. 1914. No 1. С. 41 (под общим загл. ‘Весеннее порошье. Рассказы’).
Прижизненные издания: Сполохи (Берлин). 1922. Октябрь. No 12 (под загл. ‘Заветное’).
Дата: 1913.
Использованное в названии рассказа слово ‘заветный’ имеет несколько значений, здесь употреблено как синоним слова ‘тайный’. В русском языке существует и утраченный глагол ‘заветать’ (‘завечать’), обозначающий наложение запрета. В отечественной фольклористике именно такое значение слова ‘заветный’ (введенное В. И. Далем) используется для определения группы фольклорных сказок непристойного, эротического содержания, затруднительного для помещения в печати. Ср. с эротическими сказками Ремизова, собранными под названием ‘Заветные сказы’ (Пг., 1920).
…лет шесть мне было, не больше, и был у меня приятель кот… — Имеется в виду кот Наумка, образ которого был для писателя воплощением домашнего уюта (Подстриженными глазами. С. 29—30, 51).
Источник текста: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000. Том 3. Оказион. С. 140—142.