Рождество, Ремизов Алексей Михайлович, Год: 1919

Время на прочтение: 5 минут(ы)

Алексей Михайлович Ремизов
Рождество

Из циклаСовременные легенды

Из всех домов в Петербурге Комарова дом это единственный — Комаровка.
От Невского два шага, а зайдешь с Миргородской да глянешь, так думается, не в Петербурге ходишь, а в Костромской Буй попал.
Направо дохлая лошадь валяется, наполовину съеденная собакой, а из уцелевшего забора вывороченная доска так и торчит. А налево вы не ходите, там такие кучи грязи намерзли, что уж наверняка лоб разобьешь.
Просто, как стали, поддайтесь немного правее, тут вам прямо дом Комарова и будет: желтенький стоит, как новорожденный цыпленок, облупленный, окна подвального этажа сплошь залеплены грязью — ребятишки врагам своим мазали! — а вверху над домом шпиль торчит, а на шпиле серебряное яблоко.
И у всякого еще в памяти, когда и окна, и ступеньки, да и самый тротуар блестели, что яблоко, тоже и парадная дверь, это теперь она открыта настежь: входи, милости просим, всякому шурыжнику рады.
На крошечной табуретке перед дверями сидел швейцар Тимофей Иванович Мокеев и, как бывало кто сунется, всякого опросит и не очень-то:
— Куда — зачем — к кому?
Если ответ точен и подозрительного ничего не внушает, учтиво отворит двери:
— Пожалуйте.
А мальчишки так те обходили швейцара через дорогу: наозорничаешь, не обрадуешься, не спустит.
Все побаивались Тимофея Ивановича.
И даже архивариус, который теперь под самим Щего-левым в Сенате сидит, чудак из пятнадцатого номера, в своей бессменной лисичьей шубе, выходя, бывало, на крылечко и забывая, зачем собственно вышел, не забывал приподнять свою халдейскую шапку — каракулевый колпак.
— Здравствуйте, Тимофей Иванович! — здоровался архивариус, точно жуя маковник медовый.
— Как здоровье, Иван Александрович? — отзывался Тимофей Иванович и, обнажив голову, размахивал дверь.
А пройдет дьякон — и духовному лицу уважение.
А кухарке:
— Ступай с заднего крыльца.
Боялись Тимофея Ивановича — взыск, чин, порядок! — но и все уважали — кроме собственной жены Агафьи Петровны, иоанитки.

* * *

Придет такой час, переполнится больная душа, выйдет Агафья Петровна на улицу и запоет.
И поет, ничего не замечая, не слушая, поет жалостные духовные песни о тщете и суете мирской всея земли.
А потом обернется к крылечку, где точно прирос к скамеечке Тимофей Иванович, поблескивая золотым своим картузом позументным, станет против и начнет его вычитывать: много говорит и нехорошо, поминает Лизу племянницу и огородникову жену Татьяну, младенцем в глаза тычет, будто у огородничихи Татьяны Колька две капли Тимофей Иванович, только что суконных штанов не носит.
— Перестань, Агафья, чего срамишься? — тихонько этак и рассудительно уговаривает Тимофей Иванович, тебе срам, не мне. Меня все знают.
И Агафья как будто уступает, но это только так затишье.
— А кому колясочку снес? — вдруг прорвет, и она закричит и уж так кричит, будто не одно, три горла, и одно крикливей другого, — кому деньги носишь?
И точно, был грех: из-за полоумной Агафьи скучал Тимофей Иванович и всякое воскресенье после обедни заходил к огородничихе чай пить. И огородничиха Татьяна всякое воскресенье поджидала кума. Величаво сидели они, как два идола, друг против друга, пили с блюдцев чай, пыхтя и отдуваясь. А за ситцевой занавеской пищал Колька. Напившись чаю, возвращался Тимофей Иванович к своей постоянной обязанности недремного сидения у Комаровской двери.
А насчет Лизы племянницы это совсем неправда: все, как со всеми. Пробежит она мимо, мотая белокурой косой, строго опросит:
— Куда, зачем?
На ходу Лиза ответит, и больше ничего.

* * *

Весной Агафья Петровна в наитии своем безумном, перепев все песни и осрамив мужа, обозвав всех в доме — всю Комаровку — самым непотребным словом, уехала на богомолье.
А Тимофей Иванович в одиночестве сторожевом, от солнечного ли тепла или от брюквенной каши, вдруг ощутил прилив жизненных сил и его маленькие крысиные глазки забегали беспокойно, ощупывая каждое встречное.
Портниха Перова из восемнадцатого номера, сверкая, как сама весна, ярко-красными сапожками, не сдержавшись, фыркнула:
— Какой нахальный мужчина!
С каждым солнечным днем все игривей становилось на сердце, а на душе необъятней, но ни одного слова, и руками, — как скован, молча Тимофей Иванович только смотрел —-
И не Перова, не ее подруга Надя, попала на угольки племянница Лиза.
В октябре тихая вернулась Агафья.
И хотя в Петербурге было еще очень тревожно после недавнего наскока, никакая тревога не завладела ее душою.
Не тревога, ужас —
С ужасом заметила Агафья перемену.
А на все расспросы Лиза начала плести такие небылицы — о брюквенной каше, от которой будто бы полнеют, и супах советских, от которых будто бы отекают, так запутала, так закрутила, что несчастная и сна лишилась.
И вот в бессонные-то ночи точно озарило измученную душу и в горестном ее сердце вестным словом прозвучало откровение:
‘От Лизы родится Спаситель!’
И с этой ночи не узнать стало Агафьи. Дни, недели — прошел Михайлов день, прошло заговенье — все заботы, все думы — Лиза, — и никого больше: ни мужа, ни огородничихи Татьяны, ни ненавистных комаровских жильцов — одна Лиза.
Озабоченная, с благоговением глядя на племянницу, целыми днями возилась с нею Агафья, охраняя и опекая избранную среди избранных.
И когда в сочельник за толстым слоем ватошных оттепельных облаков зажглась звезда и в боковой комнатенке раздался писк новорожденного, Агафья склонилась перед младенцем, как волхвы, как пастухи, как вол и конь, и из ее вспугнутых глаз полились слезы, что опять — на земле опять родился Спаситель мира.
— Слава тебе, даровал нам великую милость!
И, качая младенца, запела.
И эта песня? и эти напевы? откуда брались такие чистые звуки? Обрадованное ли сердце выговаривало, душа ли измученная славословила, что опять на земле родился Спаситель мира.
Бывший дьякон, спец-мощевик, спускавшийся с лестницы, прислушался.
— А и славно поет твоя баба! — баснул дьякон по старинке.
Простите, отец дьякон, полоумная! — и на лице Тимофея Ивановича застыло презрение.
1919 г.

Комментарии
(Обатнина Е. Р.)

Современные легенды

Печатается по: Шумы города. Ревель: Библиофил, 1921. Все рассказы цикла, кроме одного (‘Рождество’), включены в книгу ‘Взвихренная Русь’.
[Искры], (Рука Крестителева], [Святой ковчежец], [Белое сердце], [Звезды], (Четвертый круг]

Рождество

Впервые опубликован: Красный милиционер. 1921. No 1 (15). С. 13—14 (под общим загл. ‘Шум города’, под порядковым номером 5).
Рукописные источники: Фрагмент черновой рукописи и наборная рукопись.
На л. 1 рукой Ремизова: Алексей Ремизов / Комаровка &lt,зчркн.&gt, I Под серебряным яблоком. I. Рождество. Сверху рукой неизвестного: журнал ‘Отечество’ / ‘О’ No 123412/VUI &lt,19&gt,16 — РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 1. No 18. Л. 1—6.
Дата: &lt,1916&gt,-1919.
Сохранившаяся наборная рукопись раскрывает один из творческих замыслов Ремизова, по-видимому, предполагавшего написать цикл рассказов под общим названием ‘Под серебряным яблоком’ (или ‘Комаровка’), построенных на истории жителей одного петроградского дома. Рассказ ‘Рождество’, вошедший в ‘Шумы города’, является вариантом рукописной редакции и соответствует первым шести листам рукописи, имеющей продолжение и повествующей о других героях и их судьбах. Продолжение истории впоследствии оформилось в рассказ, получивший название ‘Майский барин’, о котором, вместе с ‘Рождеством’, упоминает в своем дневнике В. Миролюбов (ИРЛИ. Ф. 185. Оп. 1. No 6. Л. 16, запись от 5 апреля 1919, см. также прим. к рассказу ‘Крестики’). Судя по помете рукой неизвестного, вариант рассказа был написан в 1916 г. и предназначался для харьковского журнала ‘Отечество’. Тем не менее эта публикация не состоялась. В сборнике ‘Шумы города’ дана авторская датировка 1919 г.
…в Петербурге Комарова дом это единственныйКомаровка. — Речь идет о реальном доме (дом арендатора В. В. Комарова) неподалеку от Александро-Невской Лавры, где проживал друг Ремизова — Иван Александрович Рязановский, уроженец Костромы, изображенный в рассказе под собственным именем и в реальном статусе архивариуса. Ср.: ‘И. А. Рязановский — кореня кондового из города Костромы &lt,…&gt, Одни его знали, как великого законника, другие, как некоего дебренского старца Иоанна-блудоборца, а третьи, как страстного археолога, ревнителя старины нашей русской. &lt,…&gt, И вот поле полувекового труда и пустынного жития в дебери костромской, как некогда огненный старец Епифаний, благословившись у Воскресеня Христова, что на Нижней Дебре, снялся Иван Александрович с родимого гнезда. И уж не ищите его нынче на Царе веко и, не спрашивайте, — тут он с нами на углу Золотоношской и Тележной у Комарова в доме: на котором доме шпиль, на шпиле серебряное яблоко и слышно, как куры поют’ (Ремизов А. Крашеные рыла. Театр и книга. Берлин, 1922. С. 128—129).
Костромской Буй — уездный город Костромской губернии, был построен в 1536 г. как крепость от татаро-монгольских нашествий.
…архивариус, который теперь под самим Щеголевым в Сенате сидит… — В 1918 г. П. Е. Щеголев возглавил петроградский Историко-революционный архив, который располагался в здании Сената. Ср. с п. Ремизова к П. Щеголеву от 27 декабря / 9 января 1919: ‘…о Ив. А. Рязановском, прошу за него устройте его в Революционный Музей и положите ему жалование побольше. Пускай себе за работой трудится и Бога благодарит’ (ИРЛИ. Ф. 627. Оп. 4. No 1479—1610. Л. 222).
ионитка — последовательница православно-монархического течения ‘Ионнитов’, которые объединились вокруг протоиерея Андреевского собора в Кронштадте Иоанна Кронштадского и, противопоставив ортодоксальной церкви свою обрядность, активно проповедовали приближение конца света и отказ от брака.
Михайлов день — церковный праздник Архангела Михаила (8 ноября), по народному календарю связывается с оттепелью.
Заговенье — последний день перед Великим постом, когда разрешалось употреблять скоромную пишу.

————————————————————————-

Источник текста: Ремизов А.М. Собрание сочинений. М.: Русская книга, 2000. Том 3. Оказион. С. 361—364.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека