Заупокойная обдня атеиста.
Заупокойная обдня атеиста.
‘Встникъ Иностранной Литературы’, No 1, 1893
Заупокойная обедня атеиста, Бальзак Оноре, Год: 1836
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Де-Бальзакъ.
Врачъ, которому наука обязана прекрасной физіологической теоріей, еще молодымъ человкомъ ставшій одной изъ знаменитостей парижскаго медицинскаго факультета, центра просвщенія, которому вс европейскіе медики отдаютъ должное почтеніе, докторъ Біаншонъ, прежде чмъ посвятить себя вполн медицин, долгое время занимался хирургіей. Его первыми шагами на научномъ поприщ руководилъ одинъ изъ великихъ французскихъ хирурговъ, знаменитый Деплэнъ, мелькнувшій въ наук, какъ метеоръ. По признанію даже его враговъ, онъ унесъ съ собою въ могилу непередаваемую методу. Какъ вс геніальные люди онъ не оставилъ наслдннеовъ, онъ все носилъ и все унесъ съ собою. Слава хирурговъ похожа на актерскую: она существуетъ только при ихъ жизни, ихъ талантъ посл смерти не поддается оцнк. Актеры и хирурги, равно какъ великіе пвцы, какъ виртуозы, своимъ исполненіемъ удесятеряющіе силу музыки, вс они герои минуты, Деплэнъ представляетъ доказательство одинаковости судьбы этихъ преходящихъ геніевъ. Его имя, вчера столь славное, нынче почти забыто, оно останется извстнымъ только въ предлахъ его спеціальности. Но разв для того, чтобъ имя ученаго изъ области науки перешло во всеобщую исторію человчества, не требуется несіыханныхъ обстоятельствъ? Разв Деплэнъ обладалъ тою универсальностью знаній, которая превращаетъ человка въ слово или образъ цлаго столтія? У Деплэна была изумительная врность глаза, онъ постигалъ больного и его болзнь, благодаря прирожденной или выработанной интуиціи, дозволявшей ему схватывать совокупность отличительныхъ особенностей даннаго лица, точно опредлять часъ и минуту, когда слдуетъ сдлать операцію, принимая во вниманіе атмосферическія условія и особенности темперамента. Но ради того, чтобъ идти такъ въ ладъ съ природой, изучилъ ли онъ непрестанное взаимнодйствіе существъ и первичныхъ веществъ, содержащихся въ атмосфер или доставляемыхъ землею человку, который ихъ поглощаетъ и переработываетъ ради извлеченія изъ нихъ особеннаго выраженія? Обладалъ ли онъ тою силою дедукціи и аналогіи, отчего завислъ геній Кювье? Какъ бы то ни было, этотъ человкъ сталъ такъ сказать, наперстникомъ плоти и, основываясь на ея настоящемъ, схватывалъ ея прошлое и будущее. Но сосредоточивалъ ли онъ въ своемъ лиц всю науку, какъ Иппократъ, Галенъ, Аристотель? Былъ ли онъ руководителемъ цлой школы въ открытіи новыхъ міровъ? Нтъ. Если и нельзя отвергать, что этотъ неутомимый наблюдатель химіи человческаго тла обладалъ древней наукой маговъ, то есть знаніемъ элементовъ въ ихъ смшеніи, причинъ жизни, жизни раньше жизни, того чмъ она будетъ въ силу работы предшествовавшей существованію,— то, ради справедливости, слдуетъ сознаться, что все въ немъ было дломъ личности, при жизни онъ уединялся въ эгоизмъ, и теперь эгоизмъ убиваетъ его славу. На его могил нтъ одаренной голосомъ статуи, которая могла бы передать будущему т тайны, которыя геній отыскиваетъ не щадя себя. Но, быть можетъ, талантъ Деплэна былъ единомышленникомъ съ его врованіями, а слдовательно смертенъ?
Для него земная атмосфера была рождающей утробой, онъ разсматривалъ землю, какъ яйцо въ скорлуп, и не имя возможности ршить, что явилось.раньше — яйцо, или курица, онъ не признавалъ ни птуха, ни яйца. Онъ не врилъ ни въ животнаго предшественника человка, ни въ переживающій его духъ. Деплэнъ не сомнвался, онъ утверждалъ. Его прямой и откровенный атеизмъ походилъ на атеизмъ множества ученыхъ, лучшихъ изъ свтскихъ людей, атеистовъ неисправимыхъ,— такихъ атеистовъ, существованія какихъ не признаютъ религіозные люди. Иное мнніе и не могло сложиться у человка, привывшаго съ юности разсвать существо по преимуществу, во время его жизни и посл смерти, рыться во всхъ его органахъ, не находя въ нихъ той единой души, признаніе которой столь необходимо для религіозныхъ ученій. Признавая въ немъ мозговой центръ, центръ нервный и центръ воздушно-кровеносный, изъ коихъ два первыхъ такъ возмщаютъ другъ друга, что въ два послдніе дня своей жизни Деплэнъ былъ убжденъ, что чувство слуха вовсе не абсолютно необходимо, чтобъ слышать, и чувство зрнія не абсолютно необходимо, чтобъ видть, и что солнечное сплетеніе замщаетъ ихъ, въ чемъ нельзя и сомнваться, Деплэнъ, усматривая въ человк дв души, подкрплялъ свой атеизмъ этимъ фактомъ, хотя онъ ни мало не предршаетъ вопроса о Бог. Этотъ человкъ, какъ говорятъ, умеръ въ полной нераскаянности, какъ въ сожалнію умираетъ много прекрасныхъ геніевъ, которымъ да проститъ Богъ.
Въ жизни этого великаго человка было много мелочности, говоря языкомъ его враговъ, ревнующихъ объ умаленіи его славы, но ее приличне назвать явными противорчіями. Не понимая тхъ ршеній, на основаніи коихъ дйствуютъ выспгіе умы, люди завистливые и глупые пользуются кое-какими поверхностными противорчіями, чтобъ составитъ обвинительный актъ, на основаніи котораго мгновенно осуждаютъ ихъ. Если позже, соображенія, подвергавшіяся нападкамъ, и увнчаются успхомъ, если и обнаружится соотношеніе между приготовительной работой и результами, то все же уцлетъ кое-что изъ предварительной клеветы. Такъ, въ наши дни, Наполеонъ осуждался нашими современниками, когда хотлъ развернуть крылья своего орла надъ Англіей, нуженъ былъ 1822, чтобъ уяснить 1804 и плоскодонныя булонскія суда.
Слава и ученость Деплэна были неуязвимы и его враги ухватились за его странный нравъ, за его характеръ, между тмъ, какъ онъ просто обладалъ тмъ качествомъ, которое англичане зовутъ эксцентричностью. Порою онъ одвался великолпно, какъ трагикъ Кребилльонъ, и вдругъ обнаруживалъ странное равнодушіе на счетъ платья, его видли то въ карет, то пшкомъ. Онъ поочередно былъ вспыльчивъ и добръ, казался жесткимъ и скупымъ, и былъ способенъ предложить все свое состояніе своимъ изгнаннымъ государямъ, которые сдлали ему честь и на нсколько дней приняли его даръ, словомъ, не было человка внушавшаго столь противоположныя мннія. Хотя ради полученія черной ленты онъ былъ способенъ обронить во дворц часословъ изъ кармана, все же, поврьте, про себя онъ смялся надо всмъ, изучивъ людей сверху и снизу, схвативъ ихъ истинное выраженіе посреди самыхъ торжественныхъ и самыхъ ничтожныхъ дяній ихъ жизни, онъ чувствовалъ къ нимъ глубокое презрніе. У великаго человка качества часто солидарны между собою. Если между этими колоссами, у одного больше таланта чмъ ума, то все же умъ его обширне чмъ у того, про кого просто говорятъ: ‘онъ уменъ’. Всякій геній предполагаетъ нравственное воззрніе. Это воззрніе можетъ прилагаться къ какой нибудь спеціальности, но кто видитъ цвтовъ, не можетъ не видть солнца. Тотъ, кто на вопросъ спасеннаго имъ дипломата: — какъ поживаетъ императоръ?— отвчалъ: ‘придворные появились, придутъ и люди’,— такой человкъ не просто хирургъ или медикъ, онъ вдобавокъ удивительно остроуменъ. Поэтому, терпливый и прилежный наблюдатель человчества оправдаетъ чрезмрныя притязанія Деплэна и повритъ, какъ вритъ тому же относительно себя, что Деплэнъ былъ способенъ стать такимъ же великимъ министромъ, какъ былъ хирургомъ.
Между загадками, которыя представляли для многихъ современниковъ жизнь Деплэна, мы выбрали одну изъ самыхъ любопытныхъ, потому что разгадка ея обнаружится въ заключеніи разсказа и оправдаетъ его отъ иныхъ обвиненій.
Изо всхъ учениковъ, которые были при немъ въ госпитал, Деплэнъ больше всхъ привязался къ Орасу Біаншону. До поступленія интерномъ въ Htel—Dieu, Орасъ Біаншонъ былъ студентомъ медицины и жилъ въ латинскомъ квартал въ жалкомъ меблированномъ дом, извстномъ подъ именемъ дома Вокэ. Молодой человкъ испытывалъ тамъ приступы самой суровой нужды,— родъ горнила, откуда великіе таланты должны выйти чистыми и неизмнными, какъ алмазы, которые не ломаются, какимъ бы ударамъ ихъ не подвергали. Въ жестокомъ огн разнузданныхъ страстей, они пріобртаютъ неизмнную честность и въ постоянномъ труд, которымъ они обуздываютъ свои обманутыя желанія, получаютъ привычку въ борьб, ихъ ожидающей. Орасъ былъ прямой молодой человкъ, неспособный вилять въ вопросахъ чести, принимающійся за дло безъ словъ, готовый для своихъ друзей и заложить плащъ, и пожертвовать своимъ временемъ и трудомъ, словомъ, Орасъ былъ изъ тхъ друзей, которые не безпокоятся что получатъ взамнъ того, что даютъ сами, увренные, что въ свою очередь получатъ боле, чмъ дадутъ. Большинство изъ его друзей чувствовали къ нему то душевное уваженіе, какое внушаетъ добродтель безъ эмфазы, и многіе изъ нихъ боялись его осужденія. Но Орасъ обнаруживалъ такія качества безъ педантства. Онъ не былъ ни пуританиномъ, ни проповдникомъ, давая совтъ, онъ охотно бранился, и не отказывался отъ лакомаго кусочка, когда къ тому представлялся случай. Хорошій собесдникъ, степенный не боле кирасира, простосердечный и откровенный, но не какъ морякъ, потому что ныншніе моряки хитрые дипломаты, но какъ честный молодой человкъ, которому нечего скрыватъ, онъ ходилъ съ поднятой головой и веселой думой. Наконецъ, чтобъ выразить все однимъ словомъ, Орасъ былъ Пиладомъ не одного Ореста, принимая ныншнихъ заимодавцевъ за самое полное воплощеніе античныхъ фурій. Онъ переносилъ бдность съ тою веселостью, которая, быть можетъ, составляетъ одну изъ самыхъ главныхъ стихій храбрости, и какъ вс, у кого ничего нтъ, длалъ мало долговъ. Трезвый какъ верблюдъ, подвижной какъ олень, онъ былъ стоекъ въ мысляхъ и поведеніи. Счастливая жизнь для Ораса началась въ день, когда знаменитый хирургъ удостоврился какъ въ его достоинствахъ, такъ и недостаткахъ, которые, какъ т, такъ и другіе, заставляютъ друзей доктора Ораса Біаншона цнить его вдвойн. Когда директоръ клиники принимаетъ на свое лоно молодого человка, то карьера этого молодого человка обезпечена. Деплэнъ постоянно бралъ Біаншона въ качеств ассисента въ богатые дома, гд почти всегда нкоторая благостыня попадала и въ мошну интерна и гд для провинціала незамтно разоблачались тайны парижской жизни, онъ оставлялъ его въ своемъ кабинет во время консультацій, и заставлялъ помогать себ, порою онъ посылалъ его на воды съ какимъ нибудь богатымъ больнымъ, наконец, онъ ему устроилъ практику. Изъ этого слдуетъ, что по истеченіи нкотораго времени у тирана хирургіи оказался сеидъ. Оба они, одинъ на вершин почестей и науки, обладая громаднымъ состояніемъ и такой же славой, другой, скромная омега, безъ состоянія и славы, стали близкими друзьями. Великій Деплэнъ говорилъ все своему интерну, интернъ зналъ, сидла ли извстная женщина въ кресл подл хозяина или-же на славномъ канапе, стоявшемъ въ вабинет и на которомъ спалъ Деплэнъ, Біаншонъ зналъ тайны этого человка съ темпераментомъ льва и быка, благодаря чему бюстъ великаго человка расширился и располнлъ свыше мры, и сталъ причиной его смерти вслдствіе расширенія сердца. Онъ изучилъ странности этой столь занятой жизни, планы этой столь гнусной скупости, надежды политика, скрывавшагося въ ученомъ, онъ могъ предвидть разочарованіе, которое ожидало единственное чувство, уцлвшее въ этомъ не столько бронзовомъ, сколько бронзированномъ сердц.
Однажды Біаншонъ сказалъ Деплэну, что бдный водоносъ изъ квартала святого Іакова страшно заболлъ отъ трудовъ и нужды, несчастный овернецъ во всю суровую зиму 1821 года ничего не лъ, кром картофеля. Деплэнъ бросилъ всхъ больныхъ. Съ опасностью загнать лошадь, онъ полетлъ вмст съ Біаншономъ къ бдняку и веллъ самъ перенести его въ больницу, учрежденную славнымъ Дюбуа въ Сенъ-Денисскомъ предмстьи. Онъ самъ лчилъ водовоза, и когда тотъ выздоровлъ, подарилъ ему денегъ на покупку лошади и бочки. Этотъ овернецъ обратилъ на себя вниманіе слдующей оригинальной выходкой. Одинъ изъ его друзей заболлъ, и онъ немедленно привелъ его къ Деплэну, сказавъ своему благодтелю: ‘Я не допустилъ, чтобъ онъ пошелъ къ другому’. Какъ ни былъ грубъ Деплэнъ, онъ пожалъ руку водовоза и сказалъ ему: — Приводи ихъ всхъ ко мн.
И онъ помстилъ уроженца Канталя въ Htel—Dieu, и заботился о немъ чрезвычайно. Біаншонъ уже нсколько разъ замчалъ у своего учителя особую любовь къ оверицамъ и въ особенности къ водовозамъ, и въ виду того, что Деплэнъ приписывалъ особую важность лченію въ Htel—Dieu не видлъ въ этомъ ничего особенно страннаго.
Однажды, проходя по площади св. Сульпиція, Біаншонъ замтилъ, что около девяти часовъ утра его учитель вошелъ въ церковь. Деплэнъ, здившій въ то время постоянно въ кабріолет, былъ пшкомъ и пробирался по улиц Пти-Ліонъ, точно входилъ въ подозрительный домъ. Интерна, знавшаго мннія своего учителя, и бывшаго вдобавокъ заклятымъ кабанистомъ, естественно взяло любопытство, онъ прокрался въ церковь, и былъ не мало изумленъ, увидвъ, что великій Деплэнъ, этотъ атеистъ, безжалостный къ ангеламъ, не представляющимъ никакой поживы для скальпеля, не страдающимъ ни фистулами, ни гастритами, словомъ этотъ неисправимый невръ покорно стоитъ на колняхъ, и гд же? у алтаря Святой Двы, тамъ онъ прослушалъ обдню, заплатилъ за нея, далъ на бдныхъ, и все это съ серьезнымъ видомъ, точно длалъ операцію.
Біаншонъ, не желая, чтобъ его заподозрли въ шпіонств за первымъ хирургомъ Htel—Dieu, ушелъ. Случайно, въ тотъ же самый день Деплэнъ пригласилъ его обдать не къ себ, а въ ресторанъ. За дессертомъ Біаншонъ, посл искусныхъ подходовъ, заговорилъ наконецъ о месс, называя ея шутовствомъ и фарсомъ.
И тутъ Деплэнъ съ увлеченіемъ предался атеистическому порыву, и то былъ потокъ волтеріанскихъ шутокъ, или точне, отвратительная поддлка подъ Citateur.
— Эге! — подумалъ Біаншонъ,— гд-жъ мой утрешній богомолецъ?
Онъ промолчалъ, онъ усомнился — своего ли учителя онъ видлъ въ церкви св. Сульпиція. Деплэнъ не взялъ бы на себя труда лгать Біаншону, они уже слишкомъ хорошо знали другъ друга, обмнялись мыслями насчетъ столь же важныхъ вопросовъ, спорили о системахъ de natura rerum, испытывая и разская ихъ ножами и скальпелями неврія. Въ томъ же году, однажды одинъ изъ врачей Htel—Dieu при Біаншон взялъ Деплэна подъ руку, точно желая спросить его о чемъ-то.
— Что вы длали въ церкви св. Сульпиція, дорогой учитель? — сказалъ онъ ему.
— Осматривалъ костоду на колн у патера, герцогиня Ангулемская сдлала мн честь, обративъ на него мое вниманіе.
Докторъ удовлетворился этимъ отвтомъ, но не Біаншонъ.
— Гм! онъ въ церкви осматриваетъ больныя колни! Нтъ, онъ опять слушалъ мессу,— подумалъ интернъ.
Біаншонъ далъ себ слово выслдить Деплэна, онъ вспомнилъ день и часъ, когда видлъ, какъ тотъ входилъ въ церковь святого Сульпиція, и ршилъ на слдующій годъ отправиться туда въ тотъ же день и часъ, съ цлію узнать, не явится ли онъ вновь. Въ такомъ случа, періодичность богомолья дастъ право на научное изслдованіе, потому что прямое противорчіе между мыслью и дломъ не должно встрчаться въ такомъ человк. На слдующій годъ, въ сказанные день и часъ, Біаншонъ, который уже не былъ интерномъ Деплэна, увидлъ что кабріолетъ хирурга остановился на углу улицы Турнонъ и Пти-Ліонъ, и его другъ оттуда по-іезуитски сталъ прокрадываться вдоль церковныхъ стнъ, и войдя въ церковь сталъ слушать обдню въ предл Святой Двы. То былъ несомннно Деплэнъ, главный хирургъ, атеистъ in petto, случайный богомолецъ. Интрига запутывалась. Постоянство знаменитаго ученаго усложняло дло. Когда Дюплэнъ вышелъ, Біаншонъ подошелъ къ пономарю, который убиралъ предлъ, и спросилъ его: прихожанинъ ли этотъ господинъ.
— Да вотъ я уже двадцать лтъ здсь,— сказалъ пономарь,— и все это время г. Деплэнъ приходитъ четыре раза въ году слушать эту обдню, онъ сдлалъ для этого вкладъ.
Прошло нкоторое время, а доктору Біаншону, хотя онъ и былъ другомъ Деплэна, все не удавалось поговорить съ нимъ объ этой особенности его жизни. При встрчахъ, на консультаціяхъ или въ свт, трудно было улучить моментъ для откровенной бесды и уединенія, когда съ ногами на каминной ршетк, упершись головой о спинку креселъ, мужчины повряютъ другъ другу свои тайны. Наконецъ, черезъ семь лтъ, посл революціи 1830 г., когда народъ ринулся на Архіеписвопскій дворецъ, когда республиканскіе подговоры внушали ему желаніе разрушать позолоченные кресты, которые, какъ молніи, блестли надъ моремъ домовъ, когда невріе, бокъ-о-бокъ съ бунтомъ, бодро разгуливало по улищамъ, Біаншонъ снова увидлъ, какъ Деплэнъ входитъ въ церковь святого Сульпиція. Докторъ послдовалъ за нимъ, сталъ подл него, причемъ его другъ ни малйшимъ знакомъ не выразилъ ему ни малйшаго удивленія. Оба выслушали обдню.
— Не объясните-ли вы мн, мой милый,— сказалъ Біаншонъ Деплэну, когда они вышли изъ церкви,— причину вашего ханжества? Я уже три раза былъ свидтелемъ, что вы, вы ходите къ обдн! Вы мн разъясните эту тайну, и разршите такое явное противорчіе между вашими мнніями и поведеніемъ. Вы не вруете въ Бога, и ходите къ обдн! Дорогой учитель, вы обязаны отвчать мн.
— Я похожу на многихъ ханжей, на людей повидимому глубоко религіозныхъ, а въ сущности такихъ же атеистовъ, какъ мы съ вами.
И тутъ полился потокъ эпиграммъ на нкоторыхъ политическихъ дятелей, изъ коихъ самый извстный представляетъ въ нашъ вкъ новое изданіе Мольеровсваго Тартюфа.
— Я васъ объ этомъ не спрашиваю,— сказалъ Біаншонъ,— я хочу знать, зачмъ вы сюда являетесь, зачмъ вы сдлали вкладъ на эту обдню.
— Говоря правду, любезный другъ,— сказалъ Деплэнъ,— я уже на краю могилы, а потому могу разсказать вамъ о начал моей жизни.
Въ это время Біаншонъ и великій человкъ шли по улиц Четырехъ Втровъ, одной изъ самыхъ ужасныхъ улицъ въ Париж. Деплэнъ указалъ на шестой этажъ одного изъ домовъ, похожихъ на обелиски, входныя двери которыхъ выходятъ на аллею, въ конц коей начинается извилистая лстница, освщенная окнами, выходящими на сосдній дворъ. То былъ зеленоватый домъ, гд внизу помщалась мебельная лавка, а въ каждомъ изъ дальнйшихъ этажей — различнаго рода нужда. Съ энергическимъ движеніемъ вскинувъ руки вверхъ, Деплэнъ сказалъ Біаншону.
— Я жилъ тутъ на верху два года.
— Я знаю, тутъ жилъ д’Артезъ {См. ‘Погибшія мечтанія’.}, я въ ранней молодости бывалъ тутъ почти каждый день, и мы звали этотъ домъ банкой для храненія великихъ людей. Что-жь дальше?
— Обдня, у которой я былъ, связана съ событіями, которыя произошли тогда, какъ я жилъ на чердак, гд потомъ, по вашимъ словамъ, жилъ д’Артезъ, тамъ, гд у окна надъ горшкомъ съ цвтами, качается веревка съ бльемъ. Начало моей жизни было столь сурово, любезный Біаншонъ, что я могъ бы поспорить съ кмъ угодно насчетъ права получить палъмовую втвь за парижскія мучительства. Я перенесъ все: голодъ, жажду, безденежье, недостатокъ въ одежд, обуви, бль, самую жестокую нужду. Я въ этой банк для храненія великихъ людей, на которую мн хотлось бы взглянуть вмст съ вами,— я дулъ себ въ окоченвшіе пальцы. Я тамъ работалъ цлую зиму, видя, какъ у меня надъ головой стоитъ паръ, замчая свое дыханіе, какъ въ морозные дни мы видемъ дыханіе лошадей. Право не знаю, гд берется опора, чтобъ выносить такую жизнь. Я былъ одинъ, безъ помощи, безъ гроша на покупку книгъ и на плату за медицинскія лекціи, у меня не было друга, мн вредилъ мой раздражительный, мрачный, безпокойный характеръ. Никто въ моей раздражительности не желалъ видть безпокойнаго чувства и труда человка, который со дна общественнаго положенія стремится подняться на поверхность. Но у меня,— я могу сказать это вамъ, передъ кмъ мн не зачмъ притворяться,— у меня всегда былъ запасъ добрыхъ чувствъ и живой чувствительности, которыя всегда будутъ удломъ людей на столько сильныхъ, что они взберутся же, на какую нибудь вершину посл того, какъ имъ долго приходилось барахтаться въ болот нужды. Я не могъ получать отъ семьи и съ родины ничего кром самого ничтожнаго содержанія. Словомъ, въ то время, я по утрамъ питался маленькимъ хлбцемъ, который мн дешевле уступалъ булочнивъ на улиц Пти-Ліонъ, потому что хлбъ былъ вчерашній или третьегоднишній, я крошилъ его въ молоко, такимъ образомъ, завтракъ мн обходился всего два су. Я обдалъ только черезъ день въ пансіон, гд обдъ стоилъ шестнадцать су. Такимъ образомъ я тратилъ всего девять су въ день. Вы отлично также, какъ и я, знаете, какъ трудно мн приходилось насчетъ плауья и обуви. Не знаю, испытываемъ ли мы позже столько горя вслдствіе измны товарища, сколько испытывали мы съ вами, замчая насмшливую гримасу, которую строитъ распоровшійся башмакъ, или слыша, какъ лопается подъ мышкой сюртукъ. Я пилъ только воду, и чувствовалъ великое почтеніе къ кофейнямъ. Зоти казался мн обтованной землей, куда имютъ право входа только Лукулы латинскаго квартала. ‘Буду ли я когда нибудь имть возможность, спрашивалъ я порою самого себя,— выпить тамъ чашку кофе со сливками, или сыграть партію въ домино?’ Словомъ, я работалъ съ яростью, которую мн внушала бдность. Я старался скопить положительныя знанія, чтобъ пріобрсти огромное личное значеніе, и оказаться достойнымъ того мста, котораго достигну, выйдя изъ ничтожества.
Я тратилъ больше на ламповое масло, чмъ на хлбъ. Свтъ, освщавшій мои упорные ночные труды, стоилъ дороже пищи. Борьба была долгая, упорная, безъ утшенія. Я не возбуждалъ къ себ симпатіи. Вдь для того, чтобъ пріобрсти друзей, надо войти въ сношенія съ молодыми людьми, требуется нсколько су, чтобъ пойти пображничать съ ними, бывать тамъ, гд сходятся студенты. A у меня ничего не было, и никто въ Париж не воображаетъ что ничего значитъ ничего. Когда требовалось объяснить, что я нуждаюсь, у меня въ глотк длалось нериное сжатіе, которое заставляетъ больныхъ думать будто у нихъ комокъ изъ пищевода попалъ въ дыхательное горло. Я потомъ встрчалъ господъ, которые родились въ богатств и никогда ни въ чемъ не нуждались, и они не знали слдующей задачи тройного правила: молодой человкъ относится къ преступленію, какъ монета въ сто су относится къ х. Эти позолоченные дураки говорили мн: Зачмъ вы длали долги? зачмъ соглашались на тяжелыя условія? — они напоминаютъ мн принцессу, которая, узнавъ, что народъ мретъ съ голоду, спросила: ‘Отчегожь они не покупаютъ себ бріошей?’ Я желалъ бы увидать одного изъ этихъ богачей, которые жалуются будто я дорого беру за операціи, да я желалъ бы его увидть одинокимъ въ Париж, безъ гроша, безъ друга, безъ кредита и принужденнаго ради пропитанія работать своими руками’ Чтобы онъ сдлалъ? какъ бы утолилъ свой голодъ? Біаншонъ, если вы порою замчали, что я жестокъ и докъ, то знайте, я въ то время вспоминалъ свои первыя огорченія отъ безчувственности и эгоизма, которыхъ тысячи примровъ я видлъ въ высокихъ сферахъ, или же я думалъ о тхъ препятствіяхъ, которыя воздвигали моему успху ненависть, зависть и клевета. Въ Париж, когда извстнаго сорта господа замтятъ, что вы готовы поставить ногу въ стремя, то одни хватаютъ васъ за полы, другіе распускаютъ подпругу, чтобъ вы, упавъ свернули себ шею, тотъ срываетъ у лошади подкову, этотъ воруетъ у васъ хлыстъ, меньше всхъ гадокъ тотъ, кто прямо подходитъ, чтобъ выстрлить вамъ въ упоръ. У васъ есть талантъ, милое мое дитя, и вы вскор узнаете жестокую, неустанную борьбу, которую посредственность ведетъ противъ выдающихся людей. Если вы проиграете двадцать пятъ луидоровъ въ вечеръ, то на завтра про васъ скажутъ, что вы игрокъ, и ваши лучшіе друзья станутъ разглашать, будто вы наканун проиграли двадцать пять тысячъ франковъ. Если у васъ заболитъ голова, вы прослывете за дурака. Если вы будете живы въ обществ, то прослывете за нелюдима. Если ради того, чтобы противостать полчищамъ пигмеевъ, вы соберетесь съ лучшими своими силами, ваши лучшіе друзья заголосятъ, будто вы хотите захватить все, будто вы имете притязаніе властвовать, сдлаться тираномъ. Словомъ, ваши достоинства обратятся въ недостатки, ваши недостатки въ пороки, и ваши добродтели въ преступленія. Если вы спасете кого-нибудь, скажутъ, что вы его уморили, если вашъ больной поправится, будутъ доказывать, что вы его только подлчили на время, насчетъ будущаго здоровья, если онъ не умеръ, то умретъ. Споткнулись,— значитъ упали! Изобртите что-нибудь, объявите на что нибудь свое право,— вы человкъ, подставляющій всмъ ножки, хитрецъ, не дающій хода молодымъ. И такъ, мой милый, если я не врую въ Бога, то еще меньше врю въ человка. Разв вы въ моемъ лиц не знаете Деплэна вовсе не похожаго на того, котораго вс злословятъ? Но не станемъ рыться въ этой куч грязи…
— Итакъ, я жилъ въ этомъ дом, я долженъ былъ работать, чтобы выдержать первый экзаменъ, а у меня не было ни гроша! Вы знаете, я дошелъ до такой крайности, когда про себя говоришь: ‘Я готовъ продать душу черту!’ У меня была надежда. Я ждалъ съ родины цлаго чемодана блья, подарка тхъ старыхъ тетокъ, которыя совсмъ не зная Парижа, заботятся о вашихъ рубашкахъ, воображая, что на тридцать франковъ въ мсяцъ ихъ племянникъ лакомится перепелками. Чемоданъ привезли когда я былъ въ университет, за пересылку взяли сорокъ франковъ, швейцаръ, нмецкій сапожникъ, жившій на антресоляхъ, заплатилъ и оставилъ чемоданъ. Я ходилъ по улиц Сенъ-Жерменскихъ рвовъ, что въ Лугахъ, и по улиц Медицинскаго факультета, и никакъ не могъ придумать хитрости, какимъ бы образомъ мн добыть чемоданъ не платя сорока франковъ, которые, понятно, я заплатилъ бы продавъ блье. Моя глупость заставила меня догадываться, что у меня одно только призваніе — въ хирургіи. Милый мой, души нжныя, силы которыхъ развиваются въ возвышенныхъ сферахъ, не обладаютъ способностью къ интриг, богатой средствами и комбинаціями, ихъ геній — случай, он не ищутъ, а встрчаютъ. Словомъ, я вернулся ночью какъ разъ въ ту минуту, когда возвращался мой сосдъ, водоносъ Буржа, изъ воспитательнаго пріюта святого Флура. Мы знали другъ друга, какъ знаютъ жильцы, у которыхъ комнаты выходятъ на одну и туже лстничную площадку, которые слышатъ, какъ сосдъ спитъ, кашляетъ, одвается, и наконецъ привыкаютъ другъ къ друту. Мой сосдъ объявилъ мн, что домохозяинъ, которому я былъ долженъ уже за три срока, гонитъ меня съ квартиры, завтра мн приходилось убираться. Его самого гнали, благодаря его профессіи. Эта ночь была самой горькой въ моей жизни. Гд взять носильщика, чтобъ перенести мое скудное хозяйство, мои книги? Какъ заплатить носильщику и швейцару? Куда перехать? Со слезами я повторялъ эти вопросы, какъ сумасшедшіе повторяютъ свои припвы. Я заснулъ. За бдность всегда стоитъ божественный сонъ, полный прекрасныхъ видпій. На другое утро, когда я завтракалъ молокомъ съ накрошеннымъ хлбомъ, вошелъ Буржа и сказалъ мн дурнымъ французскимъ языкомъ:
— Господинъ студентъ, я бдный человкъ, подкидышъ изъ госпиталя св. Флура, у меня ни отца, ни матери, и я не настолько богатъ, чтобъ жениться. И у васъ родныхъ тоже немного, и имущества также. Слушайте, у меня внизу стоитъ ручная телжка, которую я взялъ на прокатъ по два су въ часъ, въ ней уложатся вс наши вещи, если вамъ угодно поищемъ вмст квартиру, потому что насъ обоихъ гонятъ. Да не изъ рая же гонятъ!
— Знаю я это отлично,— сказалъ я,— но, славный мой: Буржа, я въ очень затруднительномъ положеніи, у меня внизу чемоданъ, въ которомъ на сто экю блья, продавъ его, я могъ бы заплатить и хозяину и то что долженъ швейцару, да у меня нтъ и ста су.
— Э! у меня найдется нсколько монетокъ,— весело сказалъ Буржа, показывая мн старый засаленный кожавый кошель.— Незачмъ продавать блье.
Буржа заплатилъ за квартиру и за меня, и за себя, и расплатился со швейцаромъ. Затмъ онъ уложилъ нашу мебель и мое блье на телжку, и покатилъ ее вдоль улицъ, останавливаясь передъ домами, гд были вывшены объявленія. Я отправлялся смотрть, подходитъ-ли намъ квартира. Въ полдень мы бродили еще по Латинскому кварталу, не найдя ничего подходящаго. Главнымъ препятствіемъ была цна. Буржа предложилъ мн позавтракать въ погребк, мы оставили телжку у дверей. Подъ вечеръ, я нашелъ во двор Рогана, въ Торговомъ тупик, на верху, подъ крышей, дв комнаты, отдленныя между собою лстницей. Намъ уступили каждую за шестьдесятъ франковъ въ годъ. Вотъ мы и перехали, я и мой покорный другъ. Буржа заработывалъ около пятидесяти су въ день, и у него было около ста экю, онъ могъ въ скорости осуществить свою честолюбивую мечту: купить бочку и лошадь. Узнавъ о моемъ положеніи, потому что онъ вывдалъ мои тайны съ удивительной хитростью и простодушіемъ, воспоминаніе о которыхъ досел заставляетъ биться мое сердце, онъ на нкоторое время отказался отъ честолюбія всей своей жизни. Буржа уже двадцать два года продавалъ воду по ведрамъ, и пожертвовалъ сотней экю ради моей будущности.
Тутъдъ Деплэнъ сильно пожалъ руку Біаншона.
— Онъ далъ мн денегъ, чтобъ заплатить за экзамены! Этотъ человкъ, мой другъ, понялъ, что у меня было призваніе, и что потребности моего разума важне его. Онъ ходилъ за мной, звалъ меня своимъ птенчикомъ, ссужалъ меня деньгами на покупку книгъ, порою потихоньку входилъ, чтобъ посмотрть какъ я работаю, затмъ, онъ матерински заботился, чтобъ замнить недостаточное и плохое питаніе, на которое я былъ осужденъ, здоровой и обильной пищей. Буржа было около сорока лтъ, по обличью онъ походилъ на средневковаго горожанина, у него былъ выпуклый лобъ и такая голова, что живописецъ могъ бы взять ее въ натуру для изображенія Ликурга. Бднякъ искалъ на кого-бы излить любовь, которой было полно его сердце, его никогда никто не любилъ, кром собаченки, недавно передъ тмъ умершей. Этотъ человкъ перенесъ на меня всю свою привязанность, онъ смотрлъ на меня какъ на одинокое и страдающее существо, онъ сталъ для меня самой внимательной матерью, самымъ нжнымъ благодтелемъ, словомъ, идеаломъ той добродтели, которая любовалась на самое себя въ его поступк. Когда я встрчался съ нимъ на улиц, то онъ значительно и съ невыразимымъ благородствомъ взглядывалъ на меня, тогда онъ старался идти такъ, будто ничего не несетъ, онъ, казалось, былъ счастливъ, видя что я здоровъ и хорошо одтъ. То была преданность простого народа, любовь гризетки, перенесенная въ возвышенную сферу. Буржа исполнялъ мои порученія, онъ будилъ меня ночью въ назначенный часъ, чистилъ мою лампу, натиралъ лстничную площадку, онъ былъ и добрымъ слугой, и добрымъ отцомъ, и опрятенъ какъ англійская двушка. Онъ завдывалъ нашимъ хозяйствомъ.
Какъ Филопеменъ, онъ пилилъ дрова, и всмъ своимъ дйствіямъ придавалъ удивительную простоту, сохраняя при томъ свое достоинство, казалось, онъ понималъ, что цль облагораживаетъ все. Когда я разстался съ этимъ славнымъ человкомъ и поступилъ интерномъ въ Htel-Dieu, я испытывалъ ужь и не умю сказать какую мрачную тоску при мысли, что ему нельзя будетъ жить со мною, но онъ утшался мыслью, что накопитъ денегъ, необходимыхъ на издержки по полученію докторской степени, и взялъ съ меня общаніе навщать его въ отпускные дни. Буржа гордился мною, онъ любилъ меня и за меня, и за себя. Если вамъ попадется моя диссертація, то вы увидите, что она посвящена ему. Въ послдній годъ интерната, я заработывалъ столько, что могъ возвратить долгъ этому достойному овернцу, купивъ ему лошадь и бочку, онъ вышелъ изъ себя, узнавъ, что я истратилъ деньги, и тмъ не мене былъ въ восторг, видя, что его желаніе осуществилось, онъ и смялся, и бранилъ меня, смотрлъ на бочку и лошадь, и отирая слезы говорилъ мн: ‘Дурно съ вашей стороны!.. Ахъ, славная бочка! Напрасно вы… а лошадь сильная, точно овернецъ!’ Я не видлъ ничего трогательне этой сцены, Буржа настоялъ на томъ, чтобъ купить мн отдланную серебромъ готовальню съ инструментами, которую вы видли у меня въ кабинет, она для меня дороже всего на свт. Хотя онъ и былъ опЬяненъ моими первыми успхами, но у него никогда не вырвалось ни словечка, ни малйшаго жеста, которые бы говорили: ‘А этотъ человкъ всмъ мн обязанъ’. A безъ него, бдность доканала бы меня. Бднякъ надрывался ради меня, онъ лъ только хлбъ съ чеснокомъ, чтобъ у меня былъ кофе для питья по ночамъ. Онъ заболлъ. Вы понимаете, что я проводилъ ночи у его изголовья, въ первый разъ я его вылчилъ, но черезъ два года болзнь возобновилась, и несмотря на самыя усиленныя старанія, несмотря на вс средства науки, онъ скончался. Никогда о больномъ корол не заботились такъ, какъ о немъ. Да, Біаншонъ, я испытывалъ вещи неслыханныя, чтобъ вырвать его изъ рукъ смерти. Я хотлъ, чтобъ онъ жилъ и видлъ что вышло изъ его созданія, чтобъ вс его желанія осуществились, чтобъ выполнить единственный долгъ благодарности, бывшій у меня на сердц, чтобъ угасить досел сжигающій меня огонь.
— Буржа,— посл молчанія продолжалъ видимо взволнованный Деплэнъ,— мой второй отецъ, умеръ на моихъ рукахъ, оставивъ мн по завщанію, написанному у публичнаго писца въ тотъ годъ, какъ мы поселились во двор Рогана, все что у него было. Этотъ человкъ врилъ слпо, какъ угольщикъ, и любилъ Святую Дву, какъ любилъ бы свою жену. Ревностный католикъ, онъ никогда ни слова не проронилъ о моемъ невріи. Когда онъ опасно заболлъ, то просилъ меня ничего не жалть на то, чтобъ онъ получилъ церковное утшеніе. Я каждый день заказывалъ обдню о его здоровьи. Часто ночью, онъ мн высказывалъ опасенія за свою будущностъ, онъ опасался, что жилъ не довольно свято. Бдняжка! онъ работалъ съ утра до ночи. Кому же и быть въ раю, если только есть рай? Онъ причастился, какъ святой, какимъ онъ и былъ, и его смерть была достойна его жизни. За его гробомъ шелъ только я одинъ. Когда я схоронилъ моего единственнаго благодтеля, я сталъ думать, чмъ бы воздать ему, у него не было ни семьи, ни друзей, ни жены, ни дтей. Но онъ врилъ! у него было религіозное убжденіе,— имлъ-ли я право не признавать его? Онъ робко заговаривалъ со мною о заупокойныхъ обдняхъ, онъ не хотлъ возложить на меня этой обязанности, боясь, что это значило бы требовать платы за свои услуги. Какъ скоро я могъ сдлать вкладъ, я внесъ въ церковь святого Сульпиція требуемую сумму за четыре обдни въ годъ. Въ виду того, что я не могу воздатъ Буржа ничмъ, кром какъ исполненіемъ его благочестивыхъ желаній, я всегда, какъ служится обдня, въ начал каждаго времени года, прихожу сюда во имя его и читаю слдуемыя молитвы. Съ откровенностью сомнвающагося, я говорю: ‘Боже мой! если есть обитель, куда ты принимаешъ посл смерти тхъ, кто былъ совершененъ при жизни, то вспомни о добромъ Буржа, если же ему предстоятъ какія-либо страданія, то пошли мн пострадать за него, дабы онъ вошелъ какъ можно скоре туда, что мы зовемъ раемъ’. Вотъ все, мой милый, что можетъ себ дозволить человкъ моихъ мнній. Богъ долженъ быть добръ, онъ не разсердится на меня. Клянусь вамъ, я отдалъ бы все свое состояніе за то, чтобъ вра Буржа вмстилась въ моемъ мозгу. Біаншонъ, лчившій Деплэна во время его предсмертной болзни, не сметъ утверждать теперь, что знаменитый хирургъ умеръ атеистомъ. Для врующихъ, быть можетъ, пріятна будетъ мысль, что покорный овернецъ откроетъ ему небесныя двери, какъ нкогда открылъ ему двери того храма, на фронтон котораго стоитъ: Великимъ людямъ благодарное отечество.
Парижъ, январь, 1836.