Заслуженное счастье, Чарская Лидия Алексеевна, Год: 1914 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 72 минут(ы)

Л.Чарская. Заслуженное счастье — М.: И.Кнебель,1914 — 120с.:ил.А.Вестфален

Лидия Чарская

Заслуженное счастье

Повесть для юношества

Глава I

Вот уже месяц, как Ия аккуратно каждое утро выходит из трамвая y Гостиного двора и быстрой походкой направляется к магазину дамских нарядов, где она служит кассиршей. Магазин открывают ровно в девять часов утра. Заспанные мальчики снуют по отделениям. Хорошенькие с вычурной прической барышни-продавщицы развешивают убранный на ночь товар, в виде воздушных блузок, шелковых, бархатных и шерстяных платьев, тюлевых и кружевных рубашечек, затейливых галстуков, капоров, кушаков, пелеринок, матине и прочих изящных принадлежностей дамского туалета. Приказчики убирают витрины. Вскрывают ящики и картонки со вновь поступившими товарами, накалывают на них билетики с ценой, словом, производят свою обычную повседневную работу. К двенадцати часам в магазин является старик управляющий, он же ж один из хозяев-пайщиков, тоже вложивший капитал в дело, — толстый, с внушительным брюшком и лысиной во всю голову господин, всегда изящно одетый, с крупным бриллиантовым перстнем на пальце, Илья Иванович Донцов.

Он очень предупредителен к Ии. Ему нравится серьезная, строгая и спокойная манера держаться молодой девушки, её исполнительность в работе, удивительная трудоспособность и внимательное отношение к службе. И обращается старик с Ией, как с равной себе по положению, между тем, как с другими барышнями и со служащими в магазине Илья Иванович несколько грубоват. С младшим же персоналом, с мальчиками, разносящими товар и служащими на побегушках, он и вовсе не стесняется. Немало подзатыльников и щипков перепадает на долю этих последних. Целые дни слышится резкий пронзительный фальцет управляющего, разносящийся по всему магазину, то покрикивающий на нерадивых младших служащих-мальчуганов, то делающий замечания взрослым или отдающий приказания, торгующийся, негодующий, уговаривающий публику, смотря по обстоятельствам. Его толстенькая с большим животом фигура перекатывается с одного конца магазина на другой, во все и всюду поспевая, заглядывая во все уголки, запоминая с удивительной точностью малейшие подробности торговли.

A торговля идет здесь весьма бойко и живо. Целая гвардия молоденьких продавщиц носится бесшумной, скользящей походкой между облаками тюля, газа, шелка, кружев и атласа. Они умеют увлечь, заинтересовать покупательниц, умеют показать, как говорится, товар лицом, и умеют и покривить душой, когда надо и не надо, и сорвать, порой, неслыханную цену за самую обыкновенную вещь, уверив доверчивую покупательницу, что это вещь — заграничная и стоит поэтому больших денег. Здесь целый день толчея, как на рынке. Дамы и барышни, старые, пожилые, молодые и совсем юные, приходят, уходят, выбирают, торгуются оживленно и настойчиво. Вороха платьев, юбок, лифов, блузок, шарфов, принадлежностей моды, роскоши и туалета покрывают собой длинные прилавки торгового помещения. Большая часть нарядов висит на металлических прутьях в стенных углублениях, задернутых тафтой, меньшая облегает проволочные фигуры манекенов. Ия из её стеклянной будки, где помещается касса, наблюдает целые сценки, происходящие между покупательницами и продавщицами. Ей слышатся бесконечные споры о цене, торг, упрашиванье с одной и настаиванье с другой стороны. И, щелкая ручкой, поворачивающей колеса автоматического счетчика машины кассы, девушка успевает заметить то, что ускользнуло бы от других, менее внимательных глаз.

Ия видит, как младшие продавщицы ‘запрашивают’ двойную цену за вещи, видит, как более добросовестные, уступая покупателю, навлекают на себя этим негодование со стороны Ильи Ивановича и своих не очень щепетильных в делах чести подруг. Видит, как часто болезненный, и слабенький подросток Яша, самый младший из ‘магазинных мальчиков’, не успевающий исполнить возложенную на его слабые плечи непосильную работу, задыхаясь от кашля, малиновый от усилия, переносит тяжеленные тюки с товарами из кладовой в помещение магазина. Замечает, как продавщица красавица Илочка с модной прической из фальшивых волос цвета желтой соломы танцует перед какой-нибудь не в меру настойчивой покупательницей, не желающей платить шальных денег, картавя своим звонким голоском на весь магазин:

— Тридцать рублей… Я прошу только тридцать, мадам, заметьте. A эта прелесть стоит сорок… Уверяю вас… Не скупитесь же, мадам, набавьте… Что? Только два рубля? Вы предлагаете двадцать два? Но этого ужасно мало, мадам! Ведь эта вещь модельная… Пардон? Вы говорите на один раз? Клянусь вам, моется, как тряпка! Желаете примерить? Пожалуйста… Только дайте настоящую цену. Евлампия Петровна, пожалуйте в примерочную.

И вот, и покупательница с недовольным, обиженным лицом, и сама Илочка своей танцующей походкой, и портниха Евлампия Петровна, бледное, анемичное существо, обремененное большой семьей и больным мужем, проходят в примерочную, маленькую клетушку, заставленную зеркалами во всю стену.

Оттуда покупательница выходит с более просветленным видом и передает Ии чек и деньги через маленькое отверстие кассы. Щелкает автомат счетчика, выскакивает указанная цифра и покупательница отходит от кассы. Её место занимает другая. За ней третья, иногда покупатели, делающие покупки для своих жен, матерей, детей и сестер. Перед Ией проходит целая вереница лиц, и старых и молодых, жизнерадостных и угрюмых. И так ежедневно. С девяти до восьми вечера. Только в восемь закрывается магазин и она обретает, наконец, желанную свободу. Правда, ей полагается час на обед, от двух до трех и за это время в окошечке кассы мелькает рыжеватая головка Илочки. Но Ия предпочитает питаться сухими бутербродами, которые съедает тут же за конторкой, запивая их молоком, и почитать захваченную из дома книжку или газету, нежели уходить из магазина обедать в кухмистерскую, где и берут так дорого за самые скромные блюда. Ехать же обедать домой, в одну из отдаленных линий Васильевского острова, где она снимает y Зинаиды Юрьевны Градовой крошечную комнатку со столом, совсем невозможно. Зато воскресные дни Ия, наработавшаяся до изнеможения за неделю, чувствует себя королевой. В субботу ее задерживают в кассе несколько дольше обыкновенного: происходит еженедельный подсчет кассы в магазине. Управляющий Илья Иванович имеет обыкновение проверять кассу только раз в неделю и производить в ней подробную ревизию по субботним дням. И только в половине десятого попадает Ия в такие дни к себе на остров. Но уже подъезжая да трамвае к дому, она начинает ощущать животрепещущую радость во всем своем существе. Она знает, что Зинаида Юрьевна, в её отсутствие, уже успела съездить в пансион Кубанской и привезти оттуда Катю на воскресный день. Знает, что едва лишь раздастся её звонок в маленькой квартирке, навстречу к ней выскочит младшая сестренка и смеющееся от счастья смуглое личико прильнет к её захолодевшему с воздуха лицу.

Теперь Ия не боится уже ничьего дурного влияния на Катю и смело берет к себе в отпуск младшую сестру. Здесь, в трех крошечных комнатках Зины Градовой, где поселилась Ия с молодой матерью и её детьми-близнецами, с прежней служанкой Дашей, Катя не может научиться ничему худому, ни видеть никаких дурных примеров. Здесь нет Нетти, задумавшей испортить назло ей, Ии, её младшую сестренку.

Нетти Баслановой с её отцом, матерью и мужем давно уже нет в Петербурге. Андрею Аркадьевичу удалось выгодно продать картину и на вырученные от продажи её тысячи он повез за границу всю свою семью. Трогательно и задушевно было его прощанье с сестрами. Ссора Нетти с Ией ни мало не повредила доброму отношению Андрея к старшей сестре. Он звал ехать с собой молодую девушку, но, помимо всего прочего, Ия, не привыкшая жить за чужой счет, решительно отказалась от предложения брата. Ей хорошо жилось теперь y Градовой. Иногда хибарку на Васильевском острове, как называла Зинаида Юрьевна свои три маленькие комнатки, посещал и князь Леонид Вадберский. Его появления здесь были настоящим праздником для всех, особенно же для Журы и Нади. Дядю Леню они любили, пожалуй, настолько же сильно, насколько недолюбливали дядю Валю, который, ко всеобщему удовольствию, не показывался здесь, избегая встречи с Ией после его недостойного поступка с Катей на Рождество.

К Леониду же Вадберскому Ия чувствовала большую признательность. Она хорошо помнила ту злосчастную ночь, когда юноша помог ей в тяжелую минуту исчезновения Кати отыскать девочку, и питала к молодому студенту самое дружеское расположение.

Итак, в ‘хибарке’ жизнь бежала, как поезд по рельсам: гладко, ровно и хорошо. Ия служила в магазине, Зинаида Юрьевна утро и часть дня посвящала своим лекциям в медицинском институте, a по возвращении домой готовила Журу и Надю в подготовительные классы гимназии. К вечернему чаю возвращалась Ия. Она обедала, пока Зина и дети пили чай, и тут же рассказывала разные сценки из своей трудовой жизни. A по праздникам две крошечные семьи с самого утра соединялись вместе. Приезжала Катя, приходил Леонид, живший теперь y родственников, и отправлялись куда-нибудь развлечься: или в музей, или в Эрмитаж, или на выставку, a то и в цирк на скромных началах на утреннее представление, позабавить Катю и близнецов.

Теперь Ия, получая семьдесят пять рублей жалованья ежемесячно, отправляла матери по пятьдесят рублей в Яблоньки каждый месяц, оставляя себе двадцать пять на стол, комнату и мелкие расходы и умудряясь выкроить из этой суммы кое-какие гроши для Кати. Она давала воскресные уроки Журе и Наде и за это имела в семье обед за самую умеренную плату. A её крошечная комнатка стоила ей совсем пустяки. Словом, сейчас все улыбалось Ии и она уже мечтала о том дне, когда, испросив себе двухмесячный отпуск y Ильи Ивановича Донцова, сама повезет Катю на каникулярное время в далекие милые Яблоньки и проведет в обществе старухи-матери несколько светлых, радостных дней…

Глава II

— Вот она принцесса наша! Подумаешь, важности не обобраться!.. Словно мошки мы перед ней какие, идет, даже нас и не примечает вовсе. Головой никогда первая не кивнет. И чего важничает, право! Нищенка такая же, как и мы грешные! Так чего нос-то задирать? Что институт-то окончила, — важность в этом небольшая. Я и сама ученая. В гимназии побывала.

— Ну, Машенька, знаем мы, как вы побывали. Из четвертого класса выскочили, убоявшись книжной премудрости.

И карие глаза Тины, молоденькой продавщицы вскинулись на розовую, свежую, похожую на пухлую булочку Машеньку, с явно насмешливым выражением.

— Ну, уж вы пожалуйста, — обиделась та, — вы-то уж сами хороши! Недавно покупательница ‘Антуанетту’ спрашивает, a вы ей воротничок какой-то невозможный показываете!

— Вот уж неправда! — защищается Тина, — чтобы я ‘Антуанетты’ не знала — ерунда!

— Барышни, взгляните, наша-то царевна неулыба нынче и вовсе разважничалась! — вдруг приблизившись к спорившим, зашептала Илочка, указывая им на Ию, проходившую к себе в кассу. Как всегда, бодрая и спокойная, вошла она в магазин, поклонившись всем одним общим поклоном. Ия не сходилась ни с кем из продавщиц. Ни одна из них не нравилась ей. Пожалуй, единственная Евлампия Петровна пришлась по душе молодой девушке и она очень часто и охотно беседовала с бедной портнихой, всегда озабоченной болезнью мужа и своими многочисленными детьми. Эта бедная женщина покоряла Ию и своей бесхитростной душой, простотой и мягкостью, вызывавшими невольную жалость и участие к себе. Барышни же продавщицы совсем не нравились Баслановой. Не нравилась ей их излишняя развязность, их вульгарные прически из фальшивых волос, сопровождающий их запах дешевых но крикливых духов, не менее крикливые блузки, бившие на шик, a главное их часто недобросовестное запрашивание высоких цен y покупательниц. Но верная себе, Ия всегда была корректна и с ними, она здоровалась и прощалась со своими сослуживцами, всегда с готовностью отвечала на их вопросы, словом ничем не выражала им своего нерасположения. И тем не менее барышни недолюбливали Ию, чувствуя все преимущество над ними глубокой, серьезной натуры. Они завидовали ей, её умению держать себя с достоинством, заставлявшим относиться к ней исключительно вежливо и предупредительно администрацию торгового дома, в лице её представителя Ильи Ивановича Донцова.

И хотя все эти Тины, Машеньки, Илочки и осуждали между собой и скромный наряд Ии, и её гладкую, без завивки и фальшивых локонов и накладок прическу, и её манеры, простые, как у провинциалки, по их мнению, но тем не менее, дорого заплатили бы они сами за то, чтобы олицетворять собой такую же изящную простоту. Они шушукались и злословили на её счет, изобретая целые легенды о частной жизни Ии, в которую никто из них не мог проникнуть, так как молодая девушка не имела обыкновения откровенничать с ними и вводить их в свой интимный маленький кружок.

Сегодня же они почему-то исключительно занимались Ией, но она менее чем когда-либо обращала внимание на них в это утро. На душе девушки было легко и радостно в этот день.

Март был давно на исходе. Подкрадывался веселый и ласковый апрель. Наступала весна, дружная и славная на редкость, Только что закончилась ранняя Пасха, которую Ия провела в общества младшей сестры. В перспективе уже намечалось лето… Короткий отпуск… Отдых в деревне под крылышком y нежной любящей матери… Близкое свидание с ней… Ах, словом, все то, о чем так робко и трепетно мечтала все время своего пребывание в Петербурге молодая девушка.

— Скоро! Скоро уже теперь! — проносилась в её головке радостная мысль, — скоро кончатся переходные экзамены y Кати и мы уедем. Катюша на целое лето, a я хоть на несколько деньков в милые наши Яблоньки. Вот-то обрадуется мамуничка старенькая наша! — и при одной мысли о матери увлажаются строгие глаза Ии, a её энергичное лицо принимает мягкое, детское, непривычное ему выражение.

— Наша-то, наша, смотрите, барышни, о суженом своем, никак, размечталась. Глядите-ка, глаза под лоб закатила и улыбочка до ушей. Картинка да и только! — шепнула Илочка, проносясь мимо сбившихся в кучу, в углу магазина продавщиц, в ожидании появления покупательниц.

— Ха, ха, ха! И правда о суженом, — усмехнулась Машенька.

— Смотрите, смотрите, господа, страшилище какое! Батюшки, не то орангутанг, не то горилла, неужто же человек это? — испуганно зашептала Тина, широко раскрытыми глазами глядя на дверь.

Действительно, то, что увидели перед собой продавщицы-барышни, могло испугать своим видом и далеко не робкую душу. В магазин дамских нарядов входил высокий человек с обильной растительностью на лице, загорелом на редкость в это раннее весеннее время.

Высокий, худой, с длинными руками, с бородой, начинавшей расти y него чуть ли не под самыми глазами, он, действительно, больше походил на огромную обезьяну, нежели на человека. Тяжелая, сделанная мехом вверх шуба-доха покрывала его нескладную фигуру. A на улице было тепло по-весеннему и солнце ласково пригревало землю. Ни шубе, ни дохе, во всяком случае, не было места в эти ясные первые весенние дни.

Господин вошел. Внимательным взором обвел он магазин и остановил взор на отделении капотов и матине, висевших в дальнем углу помещения.

— Мне нужен голубой шлафрок, — произнес он грубоватым голосом, не глядя на продавщиц, a куда то выше, через их мастерски причесанные модные головки.

— Извините, monsieur, — выступая вперед, проговорила бойкая Илочка, — y нас нет шлафроков. Мы не торгуем мужскими костюмами.

— Вот именно, вот именно, — засмеялся, словно чему-то обрадовавшись, незнакомец и при смехе сходство его с обезьяной выступило еще рельефнее. — Вот именно, мне и нужен дамский, a не мужской шлафрок.

— То есть капот? — подсказала Илочка.

— Ну, да, ну да, — замотал он волосатой головой, — вот именно, капот для девочки, который бы мог подходить и мальчику.

Илочка едва удержала готовый сорваться y неё с губ смешок при последних словах незнакомца. Остальные продавщицы уже хихикали, прячась одна за спиной другой. Ии из-за стекла кассы хорошо была видна вся происходившая сцена. Она уже несколько минут следила за иней. Но странный господин, казалось, вовсе не замечал устремленных на него насмешливых взглядов. Он оглядывал самым подробным образом все висевшие да виду костюмы и бормотал что-то, выделывая нелепые движения руками, длинными и худыми, как y скелета.

Вдруг он увидел прелестный, нежно голубой капот, отделанный кружевом по вороту.

— Вот он! — громко выкрикнул оригинальный покупатель и бегом, вприпрыжку понесся к обратившей на себя его внимание вещице.

Тут продавщицы не выдержали и дружно фыркнули.

Волосатый человек смутился на минуту. По его заросшему густой растительностью лицу дополз густой румянец, выступивший темно-багровой краской на лбу, под глазами и да подбородке.

— Гм! Гм! Я бы хотел… Я бы желал… Вот этот самый… — бормотал он несвязно, теребя пальцами нежно-голубой шелк капотика. — Мне нужно на самый маленький рост… На самый маленький… — продолжал лепетать он все так же сконфуженно. Но продавщицы, пряча раскрасневшиеся лица, тряслись от обуревавшего их смеха, не будучи в состоянии сделать шага вперед. Илочка, уткнувшись лицом в висевшее тут же манто, смеялась безудержнее других.

Тогда Ия спокойно поднялась со своего высокого стула из-за конторки и, пользуясь тем, что в магазине кроме оригинального незнакомца, других покупателей в это время не было, быстро прошла к нему яз кассы, сняла облюбованную им вещь с вешалки и раскинула ее перед ним на прилавке.

— Вот этот капот вы желали иметь, monsieur? — без тени улыбки обратилась она к покупателю. Тот взглянул на нее благодарными глазами.

— Вот именно… вот именно, этот самый, мадемуазель, — залепетал он, топчась на одном месте.

В ту же минуту за прилавком очутилась Илочка. Она грубо выхватила капот из рук Ии и, смерив самой Ию уничтожающим взглядом, произнесла сквозь зубы так, чтобы ее де мог услышать стоявший тут же рядом покупатель,

— Прошу вас не вмешиваться в чужие обязанности, m-lle, ваше дело сидеть за кассой, a не продавать. Удивительное нахальство, право, совать свод нос всюду, куда вас не просят,

Последних слов Ия де слышала. Она уже была снова в своей клетке кассе, оскорбленная наглым обращением к ней продавщицы. Ведь она, Ия, менее всего хотела ‘вмешиваться’ в чужие дела! Она имела в виду только выручить барышень и покупателя, a между тем, ее не поняли и сейчас.

Смущенная и опечаленная, опустилась она да свое обычное место. Илочка, стараясь всячески исправить свою оплошность, теперь особенно лебезила перед оригинальным покупателем.

— Вы удачно выбрали, monsieur… — У вас ест вкус… Прелестная вещица, нечего и говорить… Ода стоит еще и не таких денег… Совсем даром отдаю… Поверьте, себе в убыток, monsieur… Для первого знакомства, — лепетала она с умильной улыбочкой и тут же назначила баснословно большую цену, за голубой капотик. Ия вспыхнула до ушей, услышав цифру. Но она сдержалась, сделав неимоверное усилие над собой, чтобы не уличить Илочку.

— Нет, нет, не ко двору я здесь пришлась! — с горечью подумала девушка, — не могу я видеть спокойно, как обсчитывают и обманывают людей.

Но долго ей не пришлось рассуждать на эту тему. Перед окошком её кассы стоял тот же удивительный покупатель и своей длинной обезьяньей рукой протягивал ей кредитную бумажку и чек, выданный ему Илочкой.

Не глядя на него, Ия взяла чек и деньги. Повернула колесо автомата-счетчика и выдала сдачу.

Незнакомец вышел, унося докупку. На его месте очутились какие-то две дамы. Принимая от них деньги и выдавая сдачу, Ия заметила маленькую пеструю бумажку, лежавшую y неё на коленях.

Она быстро подняла ее, поднесла к глазам и едва не вскрикнула от изумления, в её руке был пятисотенный кредитный билет.

— Ага, вас с прибылью можно поздравить, Басланова! — услышала ода в тот же миг сладенький голо сок Илочки, в одно мгновение ока очутившейся около кассы и пронзительным взглядом впившейся в деньги.

— Это не мое… Это не мое… — почти испуганно зашептала Ия, — тот господин, по всей вероятности, обронил, когда платил в кассу, — смущенно закончила ода.

— Ну что ж, тем хуже для него и лучше для вас, если обронил, — понизила голос Илочка, — кто ж виноват, что он рохля… Что с возу упало, то пропало, сами знаете, небось! Подумайте какое вам счастье привалило. Пятьсот рублей — не пять целковых, сами знаете. Это целое богатство, Басланова. Неужели же вы будете такой дурочкой, что захотите вернуть этому разине его деньги? — уже враждебно обратилась она к Ии.

— Разумеется, верну. И вы могли додумать иначе!.. — резко оборвала девушку Ия, и вся залилась ярким румянцем негодования и стыда.

— Яша! Яша! Ступай сюда, — позвала она маленького, худенького мальчика, шмыгавшего с огромными картонками по магазину и, когда мальчик подбежал к ней, приказала ему с нервной, лихорадочной поспешностью : — Сейчас же беги… за тем господином, который только что был здесь… Видел? Такой бородатый… Странный по виду. Догони его, во что бы то ни стало, Яша… Сажи ему, что он y нас деньги обронил… Пусть придет за ними… Только скорее, пожалуйста, поскорее, Яша!

Но Яшу было лишним торопить. Быстрой рысцой кинулся он из магазина, и через минуту-другую, вернулся снова, в сопровождении недавнего посетителя.

— Ваши деньги… Пятьсот рублей… Вы их нечаянно выронили, когда платили до чеку, — спокойно обратилась к последнему Ия, протягивая бумажку незнакомцу. Тот внимательно и зорко взглянул в глаза девушке.

— Благодарю вас… Редкая честность… Благодарю, — буркнул он отрывисто, неуклюже принимая деньги и неловко, изо всей силы встряхивая маленькую ручку девушки. Потом так же быстро и стремительно исчез, как и появился здесь.

Дружное хихиканье барышень-продавщиц сопровождало это исчезновение. Потом все глаза обратились к Ии.

— Редкая честность. Да при чем тут честность, господа? Басланова с успехом могла бы оставить y себя деньги, — хорохорилась Тина.

— Как можно! Дворянская порода не пойдет на компромиссы, — съязвила Машенька.

— Белая косточка, что и говорить! Институтка, — высмеивала Илочка.

— Богата, должно быть, барышня, — шепнула Тина, — ведь по закону третья часть с находки полагается, a она и не заикнулась о том.

— A на меня, доведись, Господи, я бы ни за что, кажется, не отдала денег. Что с воза упало — то пропало, — вмешалась четвертая продавщица Катенька.

— Я бы, положим, отдала, но награду — третью часть потребовала бы обязательно, — решила Илочка.

Поднялся спор. Барышни стрекотали, как сороки, бросая недружелюбные взгляды в сторону Ии. Молодая девушка была рада-радехонька, когда закончился её трудовой день и она стала подсчитывать дневную выручку. Магазин спешно прибирали перед закрытием. Продавщицы с обычным своим веселым хихиканьем и смешками одевались, повязывали вуальки. Там y порога магазина каждую из них ожидал провожатый. Молодые люди фланировали перед окнами магазина еще задолго до времени закрытия его в ожидании продавщиц. Одну Ию не ждал никто. Несколько молодых людей добивались случая быть ей представленными, прося об этом ту или другую из её сослуживиц, но на каждую такую просьбу Ия отвечала решительным отказом, вооружая против себя и потерпевших фиаско поклонников и своих сослуживиц.

— Гордячка! Подумаешь, принцесса какая, брезгует знакомством с нами! — говорили те и другие.

— Ждет сказочного королевича! — ехидничали они. Но Ия далеко не ‘брезговала’ ничьим обществом и уж менее всего думала о ‘сказочном королевиче’. Бедняжка так уставала за день, что только мечтала об одном: поскорее добраться до дому да пообедать и заснуть покрепче, до следующего трудового дня. Она видела, как за порогом магазина сослуживицы её отправлялись с их знакомыми в театры, кинематографы или просто в парк на острова, погулять на лоне природы, но ее не тянуло никуда, кроме дома. Спешной походкой, не обращая внимания на насмешливые взгляды Илочки, Тины, Машеньки и других, направлялась Ия к трамваю, мчавшему ее на далекую окраину города.

Подъезжала на нем чуть ли не к самому дому, выходила и почти бегом поднималась по лестнице крохотного домика особняка.

— Ия Аркадьевна приехала! Ия Аркадьевна, няня Даша, обедать скорее! Скорее! A y нас баранина сегодня! — слышала еще за дверями милые приветливые голоса детей Ия. И Жура наперегонки с Надей летели открывать дверь их общей любимице. Ия целовала детей и проходила, сбросив верхнее платье, в столовую. Здесь ее ждал разогретый поздний обед, суд и жаркое, и приветливая улыбка Зинаиды Юрьевны, сидевшей обычно за лекциями тут же y обеденного стола.

Жура и Надя присаживались около и, чтобы не мешать матери, шепотом вели беседу с Ией, пока та уничтожала с завидным аппетитом перестоявшийся обед. A там, наступало самое приятное время дня молодой девушки. Дети спали. Зинаида Юрьевна занималась. С книгой в руках Ия ложилась на оттоманку и читала, читала без конца, наслаждаясь уютом, отдыхом и тишиной, изредка перебрасываясь короткими фразами со своей подругой. Ии нравилась несколько суровая, сильная, почти мужская натура Градовой. Её непоколебимость в труде, энергия и полнейшее отсутствие сентиментальности. И в самой резкости Зины чувствовалась крупная, недюжинная личность, умеющая постоять за себя и за других. Свое горе — потерю мужа, которого она крепко любила, и не могла забыть, несмотря на годы утекшего времен, она никогда не высказывала никому, как не высказывала и своей тоски, своей временной слабости, тяжести, заботы, обуревавшей временами эту сильную душу. Имея двоих детей на плечах, аккуратно посещая лекции, Зинаида Юрьевна находила еще время бегать по урокам и зарабатывать деньги к той стипендии, которую выдавал ей медицинский институт.

Дети боготворили мать, несмотря на то, что молодая женщина была далеко не щедра на ласки. Но и Надя и Жура не могли не чувствовать всей силы любви к себе, заполнявшей душу этой суровой, и замкнутой по виду женщины. Что же касается до самих детей, то и Надя и Жура чувствовали себя теперь прекрасно в родной обстановке, под крылышком y любящей, заботливой матери, убаюканные заботами няни Даши, без обычных грубых с ними выходок Нетти, без её придирок, пинков и постоянного страха наказания. Мать занималась с ними по будням, Ия по праздникам. Тишина, спокойствие и какой-то душевный уют царили в маленьком семействе, где Ия отдыхала всем сердцем после перенесенных ею невзгод в доме молодых Баслановых.

Глава III

— Ия Аркадьевна! Вас какой-то военный спрашивает. Меня послал сказать. За дверью магазина дожидается.

И Яша, говоря это, таращил на кассиршу удивленные глаза.

Что Ию спрашивал кто-то, да еще то, что спрашивающий был мужчина, да еще военный мужчина, для всех являлось большой новостью, неслыханным до сих пор происшествием. К молодой девушке никто не заходил на службу, никто не вызывал ее в служебные часы из её клетки-кассы и не мудрено поэтому, если все барышни продавщицы смотрели теперь на Ию во все глаза с плохо скрытым удивлением.

Не успела сама Ия опомниться от неожиданности, как, звеня шпорами, в магазин влетел князь Валериан Вадберский.

— Ия Аркадьевна, сколько лет! Сколько зим! — запел он со сладкой улыбочкой, — тысячелетие, целое тысячелетие я не видел вас! Как вы посвежели, похорошели за это время. Parole d’honneur! Не ожидал вас видеть такой отдохнувшей, поздоровевшей! Очевидно, жизнь вне общества моей любезной сестрички приносит вам пользу. Я вижу грозы на ваших щечках! Прелестно! Charmant! Charmant!

Он сыпал целым фейерверком слов и тряс изо всей силы руку Ии. Барышни продавщицы, занятые с покупательницами, поглядывали на молодого, франтоватого юнкера, хихикали и шептались:

— Пальто с иголочки… фуражка по моде… A усики-то как закручены! Воображает о себе, должно быть, ужасно!

Между тем, лицо Ии хранило строгое, суровое выражение. Она холодно протянула руку Валерьяну. Девушка не могла еще забыть поступка молодого Вадберского с Катей. Не могла простить молодому человеку его возмутительной небрежности по отношению к её сестре. И сейчас с ледяной холодностью она ожидала от него пояснения причины его визита.

Со дня отъезда её из дома брата, князь Валерьян не виделся с ней. Больше того, молодой Вадберский как будто умышленно, избегал свиданий с ней и с Катей после неудачной поездки в ночь бала. И вот, теперь, этот неожиданный визит!.. Что он мог означать? Ия, положительно, терялась в догадках.

— Чем я обязана видеть вас, князь? — ледяным тоном спросила она молодого человека.

Юнкер смутился. Глаза его забегали, как пойманные мыши в клетке. Губы сложились в виноватую улыбку.

— Собственно говоря, собственно говоря… — начал было он и, окинув смущенным взглядом наблюдавшие за ними издали посторонние лица, понизил голос до шепота и уже чуть внятно произнес: — Вот видите, Ия Аркадьевна… Я… Я… Собственно говоря, хотел бы поговорить с вами без свидетелей и высказать вам мое горе…

— Горе? — Ия удивленно подняла темные брови. — Какое же может быть однако, y вас горе, Валерьян Юрьевич?

— Mille diables, как говорит мой товарищ Дима Николаев. Не могу же я говорить о моем горе публично! — вспыхнув до корней волос, произнес с досадой молодой человек. — Вот если вы разрешите мне встретить вас нынче после закрытия магазина и проводить до дома, я поделился бы им с вами.

Ия нахмурилась. Она терпеть не могла Валерьяна и перспектива провести в его обществе хотя бы самый короткий срок совсем не улыбалась молодой девушке.

Ho взглянув на смущенное, сейчас взволнованное лицо последнего, поймав его растерянную улыбку, она вдруг почувствовала, что, действительно, какое-то горе или неприятность, по крайней мере, случилась с юношей и, по свойственному её натуре великодушию, пожалев его, дала ему, скрепя сердце, разрешение подождать её выхода из магазина.

Вадберский заметно расцвел при этих словах, лицо его озарилось улыбкой. Он крепко сжал и сильно встряхнул руку Ии и, еще раз рассыпавшись в комплиментах по её адресу, выпорхнул, звеня шпорами, за порог.

— Басланова, кто это?

— С кем вы говорили, Басланова?

— Какой интересный, кто он такой? — градом посыпались вопросы на Ию, лишь только высокая фигура кавалерийского юнкера исчезла за дверью. И чуть ли не все продавщицы модного магазина окружили крошечное помещение кассы.

— Это один мой родственник, — спокойно ответила девушка.

— A правда — он князь? Мы слышали, как он говорил Яше: ‘Доложи m-lle Баслановой, что ее хочет видеть князь Вадберский’.Неужели правда? — выходила из себя от изумления Илочка.

— Ну, да! Князь… Конечно. Что же, однако, следует из этого? — спокойно обратилась к ней в свою очередь с вопросом Ия.

— Ню, Боже мой! Князь, богатый… Знатный… Из аристократической семьи… Из высшего светского общества! Надо дорожить таким поклонником, Басланова. — подхватила Машенька.

Ия вспыхнула:

— Во-первых, он вовсе не мой поклонник, — строго взглянув на говорившую, оборвала она, — a во-вторых, я и не знала, госпожа Иванова, что надо судить о достоинствах людей по их титулу и фамилии.

— A в вас еще прочно сидит классная дама, Басланова. Вы нет-нет начинаете читать нотации, — обиженная замечанием, съязвила Машенька Ию.

— И очень сожалею, что эти нотации не приносят вам пользы, — спокойно и без тени гнева отпарировала её удар Ия.

Машенька забормотала было что-то себе под нос, но Ия занялась в эту минуту новой плательщицей и не обратила никакого внимания на её слова. Когда же в восемь вечера приказчицы веселой гурьбой снова высыпали за порог магазина и ожидавший за этим порогом её, Ию, Валерьян подошел к молодой девушке, Илочка. Машенька, Тина и другие продавщицы проводили их саркастическими улыбками и насмешливыми взглядами.

— Наша-то смиренница поклонника себе нашла! — шептали они.

— В тихом омуте, знаете…

— Это она с виду такой скромницей прикидывается только, a на самом деле эта прелестная Иечка — презлейшая кокетка.

Не смущаясь, спокойно и гордо Ия пошла рядом с Валерьяном. Она отлично сознавала, что служит мишенью насмешек своим сослуживицам, но ни мало не обращала на это внимания.

— Ну, говорите скорее, какое горе стряслось y вас, — обратилась она к своему спутнику, быстрым шагом направляясь знакомой дорогой к трамваю.

— Но куда же мы идем, однако? — изумился Валерьян.

— К трамваю, конечно, — ответила Ия.

— Ho, mon Dieu, я никогда не езжу на этой адски глупой машине, — запротестовал юноша и, вдруг остановившись перед франтоватым лихачом, y Гостиного двора, бросил по его адресу:

— Свободен, братец?

— Так точно, ваше сиятельство.

— Но… — начала было Ия.

— Садитесь, m-lle, он прокатит нас отлично, — засуетился Валерьян, — воля ваша, но в трамвае я не смогу вымолвить и двух слов. Когда все соседи и визави уставятся на нас глазами разварной рыбы и будут ловить каждое слово со вниманием, достойным лучшего применения. Да и потом таким способом передвижения, какой я выбираю, вы достигнете дома значительно быстрее.

Тут Валерьян с манерой истинного джентльмена распахнул кожаный фартук перед девушкой, помог усесться Ии и, снова застегнув фартук, вскочил в пролетку и сел подле девушки, лаконически приказав лихачу: — Трогай, братец!

Легкий экипаж быстро понесся, увлекаемый сытой и бодрой лошадкой. Ии было не по себе, неприятно было ехать рядом с несимпатичным ей человеком, не хотелось уезжать на виду y сослуживиц в таком нарядном экипаже, неприятно было чувствовать на себе их взгляды, горевшие, конечно, насмешкой и завистью.

Стало как-то значительно легче, когда пролетка, миновав Невский, вылетела на Дворцовую набережную.

До этого мгновения молчавший все время Валерьян неожиданно схватил за руку Ию:

— Дорогая сестричка! Спасите меня! — вырвалось y него горячо и искренно и он до боли крепко стиснул пальцы Ии.

— Почему сестричка? И от чего мне надо спасти вас? — спросила удивленная девушка.

— Сестричка, потому что вы родная сестра моего милого AndrИ, моего брата, мужа моей сестры, — зашептал, торопливо бросая слова, юноша. — Да, да, вы моя милая, хорошая, добрая и великодушная сестричка. И вы должны спасти меня или… Я погиб!

— Да в чем же дело, наконец? Почему погибли? Что случилось? Объясните же толком в конце концов! — уже начинала терять терпение Ия. И мельком взглянула на своего спутника.

Самодовольное лицо Валерьяна с его тщательно закрученными усиками теперь казалось очень взволнованным и огорченным.

— Со мной случилось одно очень печальное происшествие, как пишется в дурацких романах, Ия Аркадьевна, — заговорил он несколько дрожащим голосом, — вообразите себе: вчера я, Дима и Пестольский отправились на скачки. Вы знаете, конечно, что там не только любуются скачущими лошадьми, но ставят на них деньги, то есть, mille diables, как говорит мой приятель Дима, играют в тотализаторе. Играл, конечно, один Пестольский, а мы с Димой, как не имеющие права делать этого в качестве представителей молодежи, мы действовали через него, нашего старшего приятеля. То есть присоединяли к его деньгам свои и делали втроем, сообща, наши ставки. Все шло сначала прекрасно. Пестольский ставил, мы выигрывали до тех пор, пока нас не подвела красавица Инфанта, премированная лошадь графа С… Эта-то злодейка и испортила нам дело. Все кругом кричали, что надо ставить на нее. Она всегда прежде приходила первой и вела скачки. И вдруг, на этот раз Инфанта изменила себе и нам. Ее победила в скорости другая лошадь. И мы с Димой и Пестольским потеряли в общей сложности, довольно крупную сумму. Думая, что это случайность и что Инфанта сумеет нас выручить в конце концов, мы повторили на нее ставку. И снова потеряли, тогда поставили на другого коня. Не повезло и тут. Словом, на мою долю пришлась цифра проигрыша в несколько сот рублей. Что было делать, — занял y одного знакомого. Он, знаете, богат, располагает крупными суммами. Тут же да скачках Дима и познакомил нас. Денег он мне дал сразу, как только узнал, что я князь Вадберский. Ну, разумеется, расписку взял… Векселя я, как несовершеннолетний, не могу дать, он не действителен, a расписку дал и честное слово, что заплачу самое позднее завтра. Если же не заплачу — грозит написать отцу за границу. A вы знаете papa? С ним удар может сделаться, если он узнает, что я… Играю на скачках… Беру в долг деньги и тому подобное…

Валерьян замялся. Ия взглянула на него. Лицо юноши казалось еще более растерянным и смущенным в эту минуту.

— Мне очень жаль Юрия Львовича, — произнесла ледяным тоном девушка, — но чем же могу я, помочь вам, однако? И почему вы обратились ко мне, именно, князь? Что я могу сделать теперь для вас?

— О, все, сестричка! Решительно все! — не давая ей опомниться, неожиданно вдохновился Валерьян. — Подумать только: вы служите кассиршей в богатом торговом доме…

— Что вы хотите этим сказать? — подняла на него негодующий взгляд Ия.

— Ma parole (честное слово), нет ничего предосудительного в том, что вы возьмете три сотни рублей временно, на два, на три дня из кассы взаймы и вручите их мне, — ни мало не смущаясь этим негодующим взглядом, продолжал юнкер, — a через три дня я вам их отдам. Ma parole dhonneur, отдам, в пятницу же утром, самое позднее вечером. принесу непременно.

— Что вы говорите, Валерьян Юрьевич? Разве я могу взять без спроса чужие деньги? — И строгие, честные глаза Ии впились в лицо молодого человека.

— Без спросу? Чужие деньги? Mille diables, как говорит мой приятель Дима, зачем эти страшные слова? Во-первых, вы не возьмете этих денег, a только сделаете небольшой оборот с ними. Во-вторых, через три дня я буду иметь большую сумму от одного моего знакомого. Он даст мне ее. Обещал под честным словом и вы положите те деньги снова на место. В-третьих, когда y вас бывает недельная поверка кассы? В субботу? Да? Великолепно! Даю вам слово, честное слово князя Вадберского, что деньги y вас будут накануне этого дня.

Голос юноши звучал с такой силой и убедительностью, так искренне смотрели его печальные в эти мгновения глаза на Ию, что усомниться в чистоте его намерений девушка никоим образом не могла.

Тем не менее, предлагаемая ей Валерьяном комбинация казалась Ии до такой степени чудовищной, что она не на минуту не задумалась над возможностью вынуть из кассы просимую им сумму.

— Ни за что в мире я не сделаю этого! — вырвалось y ней решительно. — Ни за что!

Валерьян стал темнее тучи. Болезненная гримаса страдания проползла по его лицу.

— В таком случае, за все придется ответить моему бедному отцу! — произнес он дрогнувшим голосом.

— Что вы хотите сказать этим? — удивленно подняла на него глаза Ия.

— A то, что моя расписка будет отослана papa. И Бог весть, как подействует на него вся эта история! — И говоря это, Валерьян казался совсем убитым и удрученным.

Что-то дрогнуло в сердце Ии. Огромное чувство жалости и сочувствия к возможному горю старого князя болью оцарапало её. Перед её духовным взором выплыла маститая фигура доброго старика, его открытое, благородное лицо, глубокие, печальные глаза, полные сочувствия к людям. И он всегда был так добр к ней и её брату Андрею! Особенно к Андрюше, который, благодаря исключительным заботам Юрия Львовича, мог достичь в искусстве того, чего достиг сейчас… Ведь не будь старого князя, не видеть бы Италии Андрею! A как дивно относился он к молодому художнику! Как к родному сыну…

И вот, этот чудный, прекрасный человек, этот рыцарь духа, каких немного встречается на белом свете, должен будет перенести отчаянную боль разочарования в сыне, которого он так любит! Нет, не следует заставлять страдать такого человека. Невозможно подвергать его жизнь опасности… Ставить на карту его здоровье, благополучие, все! Надо не иметь достаточно сердца для того, чтобы решиться огорчать его. A между тем, взять чужие деньги без спросу из кассы — могла ли она решиться на это — Ия?

С быстротой смены картин на ленте кинематографа проносились эти мысли в голове девушки. И между ними — одна более или менее счастливая, которую она тут же решила осуществить. Она переговорит с Ильей Ивановичем Донцовым обо всем откровенно и будет просить его помощи, просить разрешить ей на несколько дней взять триста рублей из кассы магазина.

И она тут же поделилась этой своей мыслью с молодым человеком.

Вадберский, однако же, не одобрил её:

— Ах, сестричка, вы а понятия не имеете, что за люди все эти хозяева магазинов и их управляющие, — возмутился юноша. — Они боятся за свои сотни, как скупцы за сокровища. И наверное денег не даст этот ваш Дунайцев или Донцов, как его там… И мой несчастный отец… — закончил Валерьян минорным тоном.

— Вы бы побольше думали о вашем, действительно, несчастном отце прежде, нежели играть на скачках, — холодно остановила юношу Ия.

— Mais mon Dieu… (Ho Бог мой! ) Раз дело сделано… Снявши волосы, по голове не плачут… Или, наоборот, сняв голову по волосам не плачут, — так кажется, — жалобно сыронизировал юнкер. — Теперь же мне остается только молить вас о вашем великодушии, Ия Аркадьевна. Дайте мне эти несчастные три сотни завтра и вы увидите, что не в субботу даже, a в пятницу вечером я верну их вам. Я же клянусь вам всем святым и даю вам еще раз мое честное слово, что мой знакомый обещал мне дать деньги не позднее пятницы утра.

Ия взглянула еще раз на Валерьяна. Он казался искренним.

— Хорошо, — додумав с минуту, произнесла молодая девушка, — хорошо, я постараюсь достать вам эти деньги. Что y нас сегодня? Понедельник? Завтра, может быть, вы получите их, но с условием — в пятницу перед закрытием магазина вы мне принесете их, Валерьян Юрьевич, обратно!

— Но, само собой разумеется, что принесу. Как можете вы сомневаться в этом. Я же дал вам мое честное слово!

— Хорошо. — Завтра приходите в двенадцать часов. Постараюсь, хотя и не наверное помочь вам. A теперь велите остановиться вот y того домика. Мы доехали. Я уже дома.

И Ия, едва пожав руку молодому князю, выпорхнула из пролетки.

— Ия Аркадьевна — вы ангел… Вы — само великодушие… Вы — героиня! — послал ей вдогонку Валерьян.

Но ода уже не слышала ничего. ‘Завтра же попрошу на три-четыре дня y Донцова эти несчастные деньги. И если Илья Иванович разрешит’… — думала Ия.

На этом обрывались её мысли… Надя и Жура, встретившие ее y дверей, уже повисли на её шее, лишая возможности думать о чем-либо ином, что не касалось их. Из столовой спешила Зинаида Юрьевна. Ей Ия не обмолвилась не словом о визите Валерьяна, уважая просьбу последнего сохранить строжайшую тайну об их нынешней встрече.

Теперь да короткие часы домашнего отдыха она забыла все свои заботы и тревоги.

И только ночью, когда Зинаида Юрьевна уже спала с детьми, Ия все еще ворочалась, встревоженная, в своей постели, терзаясь исходом завтрашнего разговора с управляющим и невозможностью спасти от неприятности старого князя.

И только под утро на заре, уснула она в эту ночь.

***

Маленький, толстенький Илья Иванович, тяжело пыхтя и посапывая носом, сидел в кассе перед Ией и глядел с заметным недоумением ей в лицо. A Ия, спокойная, уравновешенная, как всегда без малейшей тени смущения в чуть побледневшем за бессонную ночь лице, говорила своим ровным голосом,

— Я понимаю, что моя просьба дика, чересчур смела и может вам показаться даже дерзкой, но, Илья Иванович, я прошу разрешить мне взять эти деньги на четыре дня только и не ради себя, не из каприза или случайной прихоти, a ради спасения человека, достойного и благородного, которому всем обязана моя семья. Конечно, нужно иметь много доверия ко мне, чтобы позволит мне воспользоваться этой суммой яз кассы. Я это понимаю отлично. Вы же почти не знаете меня. Вы и так оказали мне большое внимание тем, что при зачислении меня на место не взяли даже залога, благодаря протекции Зинаиды Юрьевны и… Я это умею верьте, мне, ценить… Теперь прошу вас увеличить это доверие и помочь мне выручить из беды моего родственника.

Ия замолкла и подняла на управляющего свои честные прямые глаза. Эти глаза никогда не лгали. Они, как нельзя лучше, отражали её светлую и большую душу. Илья Иванович глубоко заглянул в их чистую кристальную глубину: ‘ Вот девушка, — думал од в эту минуту, — которая могла бы, не говоря мне ни слова, взять y меня из кассы несколько сотен рублей и не сделала этого. Она чистосердечно обратилась ко мне с просьбой. Надо такую честность ценить и поощрять. Тем более, что Басланова не чета другим здешним. Она из хорошей, благородной и патриархальной семьи и деньги отдаст наверняка.

И тут же Илья Иванович решил выручить Ию, дав ей разрешение вынуть до субботы необходимую ей сумму и посоветовал при этом девушке не рассказывать никому из сослуживиц о её займе.

— Только уж потрудитесь к субботе, чтобы денежки были на лицо, — произнес он в заключение. — И расписочку мне дайте для всякого случая.

— Конечно, дам расписку, — весело отвечала девушка и стала горячо благодарить старика.

Тяжелое бремя скатилось сейчас с плеч Ии. Теперь старый князь, Юрий Львович, не узнает ни о чем и ничто не нарушит его благополучия и спокойствия.

Передавая конверт с деньгами Валерьяну, Ия взяла с него два слова. Одно — возвратить деньги не позже пятницы вечера. Другое — никогда больше не играть на скачках, ради его старика отца.

И Валерьян поклялся ей тут же исполнить все, что она от него требовала. Попутно рассыпаясь в благодарностях, благословляя Ию, он божился ей в том, что с нынешнего дня не переступит порога тотализатора скачек и так лебезил и заискивал перед девушкой, что окончательно опротивел своей приторностью Ии и та была рада-радехонька, когда непрошенный ‘братец’ исчез из её клетушки-кассы.

Глава IV

Какой пестрой по смене переживаний проходила для Ии эта неделя! Озабоченная, задумчивая возвращалась теперь девушка в их ‘хибарку’ на Васильевском острове. И ни Надя, ни Жура, ни участливые вопросы Зинаиды Юрьевны не могли развлечь ее, ни вызвать на откровенность. Когда Ия брала деньги под расписку y Ильи Ивановича, то ни на минуту не сомневалась в порядочности Валерьяна. Од казался таким искренним и несчастным в те минуты. Девушка не могла не поверить ему. Теперь же, по мере приближения срока отдачи, сердце Ии стало все чаще и чаще сжиматься каким-то неприятным тяжелым предчувствием. A что если он не отдаст? Что если обманет? Ведь если она и знает молодого князя, то с самой нелестной для него, невыгодной стороны. Его поступок с Катей, его льстивое при последней их встрече отношение к самой Ии, все это, вместе взятое, давало довольно отрицательный тип её молодого родственника. И все-таки, в глубине души Ия надеялась на благоприятный исход дела.

— Он отдаст. Не может быть, чтобы не отдал! Ведь он заверял меня своим честным словом! — мысленно успокаивала себя молодая девушка.

В таких сомнениях прошил вторник, среда и четверг. Наступила пятница. Молодая Басланова плохо спала в ту ночь. Со смутным чувством какого-то грядущего бедствия поднялась она неспокойная, с сильной головной болью в пятницу утром. Нехотя проглотила стакан кофе, поданный ей Дашей, исполняющей теперь роль не только няньки, но и кухарки, и домоправительницы, и отказавшись от завтрака, приготовляемого для неё каждое утро, спешно вышла из дома. Убийственно-медленно тянулся весь этот день для Ии. Каждый раз, как отворялась дверь магазина и входили покупатели, она невольно вздрагивала и обращала глаза к входу. — Не Валерьян ли? Но его не было. Впрочем, помня обещание юноши быть y неё вечером, Ия была более или менее спокойна днем. Но чем ближе подходил назначенный час, тем сильнее ,и мучительнее становилась её тревога.

Стрелка на часах показывала половину восьмого вечера, когда дошедшая до последней степени мучительного ожидания, девушка уже не отрывала глаз от дверей. Валерьяна все не было. Пробило восемь. Последние запоздавшие покупательницы торопились уходить со свертками и картонками из магазина. Продавщицы гурьбой направились за перегородку, где они прятали свое верхнее платье. Оттуда доносился их веселый смех и живая, бойкая болтовня.

Но Ия ничего не слышала. Ия была как во сне. Огромная тяжесть лежала y неё теперь на сердце. Мучительно и горько каялась молодая девушка в своей излишней доверчивости и доброте. — И поделом тебе! И поделом! Тряпка, ничтожество, овца, которую может провести мало-мальски ловкий бездельник! Стыдись, Ия! Где твоя сила? Сила твоего характера? Твоя проницательность и благоразумие? — казнила себя молодая девушка в то время, как отчаяние каменной тяжестью наваливалось ей на сердце. Что оставалось делать теперь? Чистосердечно покаяться во всем Илье Ивановичу? Рассказать все? Сознаться в том, что сама она, Ия, благоразумная девушка, по глупости и неопытности сделалась жертвой обмана? Просить его высчитывать y неё из жалованья хотя бы по двадцать пять рублей в месяц, пока не покроется весь ее долг? Но как же тогда она будет жить? На что? Ведь те пятьдесят рублей, посылаемые ею матери — должны быть неприкосновенной для неё суммой, из которой она никогда не позволит себе урвать ни гроша. Как же жить тогда, как жить при долге в триста рублей и при ее более нежели скромной получке?

Ия глубоко задумалась, вся задавленная своими тяжелыми, беспросветными мыслями. И очнулась только тогда, когда кто-то осторожно тронул ее за рукав.

— Барышня. Время закрывать. Домой пора, — услышала она голос Яши, принесшего ей пальто.

Кругом стояла полная тишина. Магазин опустел. Единственный электрический рожок горел еще y входа, остальные были потушены. Барышни-продавщицы разошлись давно, пользуясь своей недолгой свободой. Ия спешно оделась и вышла.

Теплый апрельский вечер дохнул ей в лицо душистой, освежающей бодростью. Синее небо… Чистый воздух, снующие мимо неё автомобили и экипажи, приподнятое по-весеннему настроение толпы, все это так мало гармонировало сейчас с угнетенным настроением девушки. Она шагала по тротуару широкой людной улицы, a с ней вместе неотступно шагали и её мысли, безотрадные мысли совершенно уничтоженного несчастьем, приведенного в полное отчаяние человека: ‘Завтра поверка кассы… — думала Ия, — субботний отчет… Необходимо пополнить недостающую сумму… Но где она возьмет теперь эти деньги, когда так очевидно, что Валерьян обманул ее и не принесет их ей никогда…

И ужас перед завтрашним вечером так плотно и властно охватил душу девушки, такой беспросветной черной тучей накрыл все её существо, что Ия в своем отчаянии и безнадежности даже не находила силы негодовать на поступок молодого Вадберского и возмущаться им. Она автоматически шагала по тротуару, забыв о трамвае, о необходимости возвращения домой, об отдыхе и обеде. И опомнилась лишь очутившись y Александровского сада, совершенно не заметя пройденного ею длинного пути.

— Ну и маршируете же вы, барышня, едва догнал! — услышала позади себя молодая девушка странно знакомый голос и живо обернулась на эти слова.

Перед ней стоял тот самый оригинальный покупатель, над которым несколько дней тому назад потешались её сослуживицы. И на этот раз человек, похожий на обезьяну, остался верен себе и своей оригинальности. Вместо меховой дохи на нем была надета какая-то удивительная крылатка-шинель, какие носились разве лет пятьдесят тому назад нашими предками. На голове его сидела блинообразная старомодная с огромным козырьком фуражка. Сам же он улыбался добродушнейшей улыбкой, так мало подходившей к его дикой внешности, и к обезьяньей физиономии, густо заросшей волосами.

— Рад, очень рад встретить вас, барышня, хоть одно знакомое лицо, a то совеем, признаться, запутался в проклятом этом городе… — говорил он, здороваясь с Ией. — Сажусь в трамвай, еду на Балтийский вокзал, a попадаю к Полицейскому мосту. Гляжу в окошко — вы идете, такая сосредоточенная, серьезная… Обрадовался: думаю, старая знакомая… Соскочил и за вами следом. Наконец-то догнал… Да, что с вами, барышня? Бледны вы чрезмерно что-то! И лицо встревоженное… Случилось что с вами? — и произнося эти слова, незнакомец с большим участием заглянул в глаза Ии. Его маленькие щелочки глаз блестели неподдельной добротой и он так ласково улыбался своим огромным ртом, обросшим целым лесом растительности, что молодая девушка как-то сразу почувствовала доверие к нему. Луч слабой надежды внезапно блеснул в голове Ии. Быстрая мысль промелькнула в её мозгу.

— Что если попросить его? — подумала Басланова. — Попросить этого незнакомого человека выручить меня из беды? И если он согласится оказать мне эту огромную услугу — ведь я тогда спасена! Не сама ли судьба, позаботившись об этом, посылает мне его в такой безысходный, тяжелый момент жизни? И словно какая-то сила подхватила и понесла Ию. Она уже не думала о том, насколько удобно будет для неё прибегнуть к такой помощи y совершенно постороннего человека. Впереди стояла одна цель, — возможность спасения, выхода из весьма некрасивого положения и, не рассуждая ни о чем больше, она заговорила, спеша и волнуясь, с дрожью в голосе и ярким румянцем на щеках:

— Не сочтите меня ради Бога безумной, — заговорила она смущённо и взволнованно, — но в нашей нынешней встрече я вижу перст Божий. Простите меня, не считайте обманщицей, лгуньей… Но я нахожусь сейчас в отчаянном положении… Меня очень подвели, недостойно обманули… Я поручилась в очень большой сумме за одного моего знакомого… С разрешения управляющего магазином взяла эту сумму из кассы до сегодняшнего дня, твердо надеясь, что мне внесут ее в срок и аккуратно… И вот…

Ия не договорила. Её губы дрогнули. Глаза опустились в землю.

Её спутник смерил ее всю долгим проницательным взглядом.

— Бедное дитя, — произнес он после недолгой паузы, с таким мягким выражением, что Ия, невольно пораженная его возгласом, взглянула ему в лицо. На нее смотрели сейчас печальные проникновенные глаза, в то время как сочувствующая улыбка раздвинула добродушные губы незнакомца, — бедное дитя! Верю вам и от души благодарю вас за вашу откровенность,. Постараюсь отплатить вам тем же. Чтобы не показаться вам слишком навязчивым, странным и смешным, я покривил на этот раз перед истиной и перед вами… Не из окна трамвая увидел я вас нынче и далеко не случайной была наша встреча. Я умышленно ожидал вас невдалеке от вашего магазина и, как только вы вышли оттуда, поспешил за вами. Мне необходимо было переговорить с вами. Не вы, a я сам нуждался и нуждаюсь в вашей поддержке, в вашем одолжении…

Он прервал на минуту свою речь, чтобы перевести дыхание, и встретив недоумевающий, удивленный взгляд Ии, подхватил с еще большим оживлением и поспешностью: — Да, да, я нуждаюсь в вашем одолжении, в вашей помощи. В тот день, когда счастливая судьба толкнула меня в двери того магазина, где вы служите, и я увидел вас, ваши честные правдивые глаза, ваше открытое благородное лицо, — то понял, что все еще есть хорошие люди на свете, a ваш прекрасный поступок с возвращением мне оброненных мной денег, заставил меня искать новой встречи с вами, чтобы просить, да, чтобы просить, умолять вас принять у меня место наставницы и сестры милосердия при моем больном сыне… О, нет, не отказывайтесь, — воскликнул он, заметив нерешительность на лице Ии… — Мой бедный мальчик давно приговорен врачами. Он страдает тем недугом, который свел в могилу его мать. У моего единственного сына чахотка. И бедному Славушке ничего не осталось от жизни, как только терпеливо ждать приближения… Приближения конца…

Спутник Ии замолк… Вытащил носовой платок из-под полы своей допотопной бекеши и стал усиленно сморкаться, чтобы скрыть подступившие слезы. Часто попадавшиеся им навстречу прохожие с удивлением оглядывали Ию и её спутника. Его волнение невольно бросалось в глаза, a необычайный вид и внешность чудака-оригинала вызывали на губах встречных невольную улыбку. Но Ии незнакомец отнюдь не казался смешным. Захваченная ужасным человеческим горем, горем отца, готовившегося потерять единственного сына, девушка в эти минуты совершенно забыла о своей личной неприятности и вся ушла в переживание чужого страдания, чужой, куда более нежели y неё, глубокой беды. Ей хотелось утешить, успокоить несчастного отца, помочь ему словом, советом. Но что могла она придумать, какое утешение найти для него, она, такая молодая и неопытная, чем могла она успокоить человека в таком беспросветном горе…

Между тем её спутник немного оправился и продолжал уже более спокойным голосом.

— Да, мой маленький Святослав — приговоренный. Он обречен судьбой с самого нежного возраста на раннюю смерть. Тотчас же, после кончины жены я y знал об этом и, чтобы спасти ребенка, повез его в теплые страны. Где мы только не бывали с ним! И в Каире, и в Ницце, и в Швейцарии, и y нас в Крыму, Я искусственным образом поддерживал слабо мерцающий огонек его жизни. Но мальчик не окреп даже под знойным солнцем и небом Египта. Он таял, как свеча. И вот, мне посоветовали увезти его в Финляндию, в холодную, суровую Финляндию, которая по новому трактованию медицинской мудрости в иных случаях спасает от такого рода недугов вернее солнца и его пекла в южных странах. Мои средства позволили мне приобрести небольшую мызу в самом диком месте Финляндии недалеко от Выборга, в десяти верстах от станции железной дороги. И там мы поселились, я, мой маленький Святослав, доктор, приглашенный к нам после поездки в Швейцарию, наша немногочисленная прислуга. К счастью, доктора правы: климат Финляндии совершил чудо. Славушка окреп, поправился здесь. Но, к сожалению, ни одна гувернантка не хочет ехать в нашу глушь. Были опыты, но все оказались неудачными. Все приглашенные мной воспитательницы (мужскому элементу, воспитателю нечего делать около моего сына, так как ему, повторяю, нужна больше сиделка, нежели воспитательница), прожив не более недели, другой, отказывались от места и оставляли наш дом. Я нарочно приехал теперь в Петербург чтобы пригласить к Славушке новую наставницу. И мой выбор пал на вас… Я понял, что не найду ничего лучшего с первой же минуты, как увидел вас в окошечке кассы. A ваш достойный поступок привел меня к окончательному решению. Умоляю вас, не отказывайте нам! Вы сделаете доброе дело. Вы облегчите страданье приговоренного к смерти ребенка и отчасти успокоите и его отца… Что же касается вознаграждения, то, имея в виду всю тяжесть ухода за больным, я не только вам, но и всем, кто служил y меня до сих пор в качестве наставницы моего сына, предлагаю не менее ста рублей ежемесячно. И авансом сколько хотите. Вы говорите, что вас обманули в денежном отношении. Большую сумму не отдали вам?

— О, огромную! — вырвалось y Ии.

— Несколько тысяч?

— Что? Нет, как можно! Триста рублей!..

Ия невольно вздрогнула от того взрыва смеха которым внезапно и неожиданно разразился её спутник. Переходы от безысходной печали к этому непроизвольному безудержному хохоту были так же неожиданны и странны, как и весь внешний и внутренний образ этого человека. Теперь его маленькие светящиеся глазки были полны слезами, но не печали, a смеха… Ия, смотря на него, и сама улыбнулась невольно. И эта невольная улыбка дала делу совершенно неожиданное направление.

— Ну вот! Ну вот! Вы улыбнулись, значит — согласны. Я рад, что вы согласились. Я знал, что вы ангел по доброте. Благослови вас Бог за ваше великодушие. A уж Славушка-то мой как рад будет. Еще бы! Иметь такую молодую, симпатичную, добрую наставницу. С последней, Марьей Ивановной — кузиной доктора, они не ладили, пришлось ее отпустить. A насчет денег не беспокойтесь, ради Бога, вот вам ваши триста рублей, аванс вашего заработка. Через шесть месяцев мы будем квиты… Вы заслужите их в этот срок, если даже я буду вычитать только половину вашего жалованья… И, порывшись во внутреннем кармане своей старомодной шинели, спутник Ии передал ей несколько скомканных бумажек.

— Кажется, так… Сосчитайте… — произнес он, не глядя на деньги.

— Но…

— Без ‘но’… барышня, милая… Хотите спасти людей — не лишайте своей помощи. И вот еще прошу — поторопиться. Через два дня я должен возвратиться на мызу… Уж будьте готовы, прошу вас… И адресочек ваш оставьте, заеду в понедельник сам за вами. Не позже семи часов. Поезд наш отходит ровно в 8… Да вот еще: боюсь я за вас, не соскучились бы вы в нашей глуши…

— Мне некогда будет скучать! — вырвалось y Ии, которая в глубине души уже давно решила принять столь необходимое для неё предложение: ‘Что делать, — думала попутно молодая девушка, — не придется съездить к маме в родные Яблоньки, повидаться с милой старушкой. Пусть Катя едет туда одна по окончании занятий и экзаменов. Попрошу Зину Градову, пока что, заменить ей меня. Пусть в отпуск ходит к ней Катя по-прежнему, как и при мне, и пускай от Зины же и отправляется на родину.

— Благодарю вас, — уже громко вслух докончила свою мысль Ия. — Я с удовольствием принимаю ваше предложение и особенно благодарю вас за деньги, доверенные мне авансом. Вот визитная карточка, на ней значится и мой адрес. И молодая девушка протянула своему спутнику вынутый из кармана небольшой кусочек картона.

Незнакомец принял ее и в свой очередь передал свой. На толстом четырехугольнике значилось старинной вязью: ‘Алексей Алексеевич Сорин’. И больше ничего.

Глава V

Все последующие события промелькнули с быстротой кинематографических картин для Ии.

Пришел и ушел вечер субботы с подсчетом кассы и заблаговременным приложением недостававшей до этого дня суммы. Нечего и говорить о том, что Валерьян так и не показывался с забранными им y Ии деньгами. Удивление Ильи Ивановича Донцова достигло крайних пределов, когда совсем неожиданно Ия, поблагодарив его за оказанное ей доверие, отказалась от места.

— Да какже это так, вдруг, барышня? С бухты-барахты? Раз, два и готово. И мы вами довольны и вы нами как будто. Служить бы да послуживать, значит, a вы вот как нарочно, покидаете нас. Редко, когда попадется такой хороший, честный человек, как вы, и непременно переманят его на лучшее место, — уже горячился и возмущался старик-управляющий. Чтобы вывести его из заблуждения, Ии невольно пришлось рассказать про происшедшее с ней за эти дни несчастье, не называя фамилии виновника его — Валерьяна, но не забыв упомянуть и о выручившем ее из беды незнакомце, которому решила заплатить добром за добро.

Лишь только Илья Иванович услышал об этом, он весь так и зашелся негодованием.

— Да Бога вы не боитесь, барышня, да неужели же из-за трех сотен каких-то злосчастных нам работницы хорошей лишаться! Да сказали бы вы хоть одно слово мне о том, да я бы ждал отдачи хоть сотню лет…

И он еще долго распространялся на эту тему, все еще, вероятно, надеясь на то, что Ия откажется от своего решения и останется служить у, них.

Совершенно иначе отнеслись к уходу молодой девушки её сослуживицы. Илочка, Тина, Машенька, Катя и другие барышни продавщицы завидовали недавней скромной кассирше, мельком, на ходу услыхав из её разговора с управляющим о том, что она, Ия Басланова, получила очень лестное и выгодное для неё приглашение.

— И везет же таким белоручкам! Небось, теперь наживет денег кучу. Не то, что мы грешные, — шептались они по уголкам отделения.

И вот Ия ушла. Словно во сне произошло с ней все последующее её последние сутки дома, в маленькой хибарке на Васильевском острове, последние проведенные часы с Катей, Зиной, её детьми и Леонидом, прибежавшим проводить ее. Никому из них Ия не рассказала про неблаговидный поступок Валерьяна. Ей самой становилось как-то стыдно за человека, решившегося так бесчестно подвести ее. Все свои заботы и ласки, какие только имелись в душе Ии, отдавала она теперь перед разлукой младшей сестренке:

— Ради Бога, поберегите мне Катю, Зина, — трогательно просила Ия молодую женщину.

— Да ладно уж, ладно, сберегу вам сокровище ваше, — добродушно отмахивалась та, вызывая на свое обычно суровое лицо теплую, ласковую улыбку, — небось не забыла, как вы, словно наседка за цыплят, за моих Журу и Надю заступались.

— A ты, Катя, заботься о маме, когда домой приедешь. Все ей расскажи, нашей милой. Я от себя ей напишу, пока что. Да занимайся хоть немного летом. С книги списывай, задачи решай. A еще скажи мамочке, что я всей душой к ней рвалась хоть на недельку. Не судьба, значит. В письме все ей объясню подробно. Да пиши ты мне почаще, ради Бога, отсюда и из дома. Ну, храни тебя Господь!.. — Это были последние слова Ии, адресованные сестре перед отъездом. Катя горько плакала, обнимая и целуя старшую сестру. Зинаида Градова крепко жала её руку… Жура и Надя рыдали навзрыд. Когда вечером Алексей Алексеевич заехал к Градовым, он не мог не умилиться душой при виде трогательного прощания сестер и друзей.

***

Поезд свистнул и отошел от станции.

Возница финн, куря трубку и флегматично подергивая вожжами, подкатил к крыльцу вокзала на своей тряской таратайке.

— Садитесь, Ия Аркадьевна, вам неудобно? Какая досада, что не телеграфировал на мызу. Выслали бы экипаж за нами. Пожалел людей беспокоить ночью, — хлопоча около своеобразного чухонского экипажа, и усаживая и устраивая в нем Ию, говорил Алексей Алексеевич Сорин.

Полуживая от усталости молодая девушка уселась в тарантас. Глаза её слипались. В голове мелькали вереницы сонных бессвязных мыслей. Долгая тряска в вагоне, позднее ночное время, частая смена впечатлений за этот день, — все это вместе взятое не могло не повлиять на настроение девушки. Она чувствовала себя невероятно уставшей. A кругом неё северная апрельская ночь давно ткала свои причудливые узоры.

Белые сумерки рассвета казались бессолнечным прохладным деньком. Мохнатые огромные сосны, уходя в небо, особенно рельефно выделялись мохнатыми зелеными пушистыми ветвями на этом светлом фоне. Глубокие пески желтели повсюду и молодая едва освободившаяся от снега травка и мох уже мягко зеленели по краям дороги. Но там, подальше, в глубине леса лежали еще набухшие, грязные полосы снега. Где-то вдали уже шумели по весеннему озера. Величаво и сумрачно высились холмы. Таратайка то и дело ныряла в ложбины или поднималась змеей извивающейся на возвышенности дороге. Птицы щебетали предсолнечным щебетанием, шарахаясь в кустах. Алексей Алексеевич заботливо накинул на плечи своей спутницы теплую меховую пелерину.

— Удобно ли вам? — наклоняясь, спросил он Ию.

Девушка едва нашла в себе силы ответить ему что-то спросонья. Туманная греза сильнее с каждой минутой сковывала ее. Она же словно засыпала песком глаза и налила свинцом ослабевшее тело.

Таратайка по-прежнему то мягко вспрыгивала на холм, то быстро и легко соскальзывала с него вниз, гремя колесами. Скоро сладкое забытье совершенно затуманило мозг Ии и она забылась, медленно погрузилась в дремоту.

— Приехали! Ия Аркадьевна, пожалуйте. С Богом входите в мою скромную хату! — услышала девушка спросонья знакомый голос Сорина и открыла глаза. Солнце ярко и весело брызнуло ей в лицо своим утренним потоком. Таратайка стояла перед воротами мызы. Флегматичный финн, доставивший их сюда со станции, тащил её чемодан к калитке и кричал что-то на его непонятном для Ии наречии.

— Что Святослав Алексеевич? Как здоровье? — с плохо скрытой тревогой в голове обратился Сорин к отворившему им калитку человеку.

Человека звали Степаном, он принял y чухонца пожитки барышни и, сунув чемодан другому встречавшему слуге, кинулся к таратайке, где находились картонки, пакеты и корзины хозяина.

— A мы, барин, нынче вас и не ждали. Даже думали телеграфировать станете. Святослав Алексеевич почивают… Они, слава тебе Господи, все время без вас хорошо себя чувствовали. Только скучали малость… Господин Магнецов и то жаловались на барчонка… Сладу сказывали нет. Тосковали, капризничали, папашеньку дожидались, — самым обстоятельным образом докладывал словоохотливый Степан. Другой человек Ефим, служивший кучером, дворником и сторожем на мызе, угрюмого вида человек, молча принял пожитки и понес их в дом.

Последний казался совсем необитаемым и пустынным.

Солнце играло на стеклах небольшого двухэтажного здания, построенного по образцу норвежских домиков. Он стоял в саду. Вокруг домика росли сосны и пихты… Серые зыбучие финские пески ревниво охраняли сад от малейшего признака зеленой травки… Однообразно шли те же песчаные неровные дорожки, змеясь и волнообразно убегая куда-то под густые шатры вечнозеленых хвойных деревьев. И самый дом с его галерейкой второго яруса, с его прямой плоской крышей не понравился Ии. Что-то скучное, суровое сказывалось в его внешнем виде. Это скучное согласовалось как нельзя лучше с однообразной и угрюмой природой. Сердце молодой девушки екнуло. Гнетущая тоска толкнулась в грудь Ии и заполонила её душу.

‘Боже, как здесь будет тоскливо,’ — невольно подумала девушка и тотчас иже отогнала от себя недостойную по её мнению мысль. ‘Какая же может быть тоска, когда ей предстоят такая прекрасная, светлая и благородная работа: воспитывать больного мальчика, утешать его в горьком, безотрадном житье-бытье, заниматься, учить его, — да разве это уже одно не является радостным трудом, могущим дать огромное самоудовлетворение?’

Какой-то рокочущий шум долетел до ушей Ии, пока она входила в сени своего нового жилища.

— Это озеро наше шумит, не извольте беспокоиться, барышня — услышала она голос Степана, указывавшего ей по поручению Алексея Алексеевича дорогу в её комнату.

Рядом небольших, но чрезвычайно чистых и уютно обставленных стильной норвежской мебелью комнат Ия прошла к себе. Её горница находилась в нижнем этаже дома. В верхнем этаже жил сам хозяин с сыном, прислуга и доктор, неотлучно находившийся в доме при маленьком больном Сорине. Внизу же была столовая, гостиная, кухня и её, Иина, угловая комната выходившая огромным окном в самую чащу сада. Эта комната с чистой узкой постелью, с зеркальным карельского дерева белым шкафом, письменным столиком и широким креслом-кушеткой сразу понравилась ей. Выкрашенная масляной краской, чуть сумрачная от карауливших ее y окна зеленых сторожей-сосен, росших по соседству в саду, она, эта просторная, чистенькая и уютная горница невольно располагала к занятиям здесь, под её гостеприимным кровом. Чья-то благодетельная рука позаботилась и об удобствах Ии. В новеньком чрезвычайно простом, но удобном умывальнике была налита студеная вода. На письменном столе расставлены принадлежности для письма, стоял простой, но изящный письменный прибор. На полках, прибитых на стене, прижимались друг к другу томики классиков : Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Некрасова и Гончарова.

Белоснежное полотенце, покрывало и подушки кровати ласкали своей безупречной чистотой глаз. Едва успела налюбоваться всем этим Ия, как услышала стук в дверь. Вошел снова Степан.

— Барин просит вас закусить с дороги. Барчонок спят, почивают крепким сном. До завтрака не придется вам с ним познакомиться. A закусить пожалуйте, барышня.

Но Ия менее всего хотела закусывать теперь, в четыре часа утра. Непреодолимая сонливость и дремота мешали говорить и двигаться.

— Спасибо, Степан. Поблагодарите Алексея Алексеевича, но есть я не хочу. Скажите, что не до еды, спать хочется.

— Ну, доброго сна, барышня, — отвечал словоохотливый Степан и исчез за порогом. Лишь только он вышел, Ия быстро разделась и юркнула в постель. A через несколько минут уже спала крепким сном, сладко убаюканная весенним шумом находившегося здесь же по соседству большого озера.

Глава VI

Ия спала долго и крепко. Она не проснулась даже и тогда, когда, чуть слышно скрипнув дверью, зашла в её комнату плосколицая, рыхлая, старая чухонка Анна-Мария, служившая одновременно и кухаркой и горничной на мызе Сорина, в финской глуши.

— Тавай, парисня, ремя тавать, голюбуська, — произнесла она, участливо рассматривая молодое свежее личико спящей. ‘Вот и привезли новую гувернантку барчонку, — думала Анна-Мария, будя Ию, — a долго ли поживет такая молоденькая да красивая здесь без людей, один Господь знает. Приезжали сюда служить и не такие молоденькие, много постарше, да и те самое дольше больше месяца здесь не оставались. Шутка ли, кругом на пятнадцать верст ни живой души. Ни соседей, ни деревни даже. Одной ей старой Анне-Марии нипочем это, она родилась и выросла на этой мызе, в здешней глуши. Её покойный муж был управителем и сторожем y прежних хозяев. И она, Анна-Мария, перешла вместе с мызой от старого хозяина к новому, купившему это гнездо. Она умеет чисто и вкусно готовить, убирать комнаты, и не мудрено, что ей удалось угодить новому владельцу. Для черной работы здесь держат работницу Иду, тоже финку, которая и ходит за коровами. Остальную более трудную работу исполняют мужчины. Анна-Мария уже год со дня приезда сюда новых хозяев служит им. Водворение Сориных на мызе совпало со днем смерти её мужа, старика Адама. Теперь его обязанности поделили между собой Степан с Ефремом. Анна же знает одно комнатное и кухонное хозяйство. Она любит эту мызу, где родилась, выросла и вышла замуж за своего Адама.. Любит это угрюмое, одинокое, печальное гнездо, затерянное среди песков и вечнозеленых сосен. Она привыкла и к одиночеству и к тишине и к неумолчному плеску большого холодного озера. Никуда ее не тянет старую одинокую женщину. A все же порой в долгие зимние вечера взгрустнется, бывало, и ей, вспоминается умерший муж, вышедшие в далекую сторону замуж дочери. И перемолвиться о них не с кем. Барин сам Алексей Алексеевич Сорин дни и ночи просиживает y себя в кабинете, что-то пишет, что-то читает. Славушка лежит целыми днями, a по вечерам со Степаном, которого очень любит, возится в зале. Приезжие наставницы, сменявшие одна другую, и вовсе не нравились Анне-Марии. Они ни слова не говорили по-фински, она очень, совсем плохо объясняется по-русски. Да и важные они, по-видимому, были барышни… A эта, как будто, на них и не похожа вовсе. Размышляя таким образом, Анна-Мария ниже склоняется над Ией и пристально разглядывает молодое благородное лицо спящей, любуясь её чудесными светлыми волосами, длинными, сомкнутыми ресницами.

— Тавай, парисня, тавай, миляя!.. — лепечет она.

Неожиданно и быстро Ия поднимается и садится на постели.

— Который час? Уже поздно? A вы, верно, Анна-Мария, про которую мне рассказывал дорогой господин Сорин? — задает она вопрос разбудившей ее старухе, и потянувшись вперед крепко сжимает мозолистые загрубевшие в работе руки Анны-Марии. Старуха, непривычная к такому отношению со стороны приезжих гувернанток, улыбается во всю ширь своего плоского лица и кивает головой.

— Добро позяловать! Бог помоць! — коверкая слова, ласково роняет она.

Солнце поднялось высоко на небе, когда Ия, умывшись и причесавшись, совсем уже одетая, выходит в столовую. Там тот же вездесущий Степан хлопочет возле самовара на хозяйском месте. На нем красная сатиновая рубаха с ременным поясом и высокие сапоги. A в большом и удобном кресле Ия видит чудесное, воздушное светлое виденье, крошечную, но кокетливую маленькую фигурку с распущенными по плечам льняными локонами и черными глазами, похожими на спелые черные вишни, обрызганные росой.

На маленькой фигурке надет тот самый голубой воздушный капот-матине с белым кружевным воротом, который она несколько дней тому назад продавала Сорину в магазине дамских нарядов.

— Да ведь это Славушка! — соображает вслух Ия, не сводя глаз с прелестного ребенка.

Очаровательное маленькое создание приподнялось с кресла… Полы капота распахнулись и из-под них мелькнули ноги мальчика, одетые в длинные матросские штаны и желтые ботинки.

— Славушка! — еще раз произнесла Ия и радостным жестом протянула навстречу мальчику обе руки. Красота ребенка ее поразила. Эти черные звезды-глаза при светлых льняных эффектно вьющихся волосах так и напрашивались на картину. A очаровательная улыбка, освещавшая каким-то особенным светом, это прекрасное личико делала его похожим на лица ангелов, изображаемых на картинах.

— Да, я — Славушка Сорин, a вы Ия Аркадьевна. моя новая наставница? — прозвучал удивительно музыкальный и нежный голосок ребенка тоном вполне взрослого человека. Ия молча кивнула головой и впилась глазами в бледное точеное личико, казавшееся фарфоровым в ореоле светло-белокурых кудрей. Эта прозрачная бледность нежной, сквозившей голубыми жилками кожи, яснее и нагляднее всех других видимых причин указывала на присутствие ужасного недуга в тщедушном тельце ребенка. И жуткое до боли чувство жалости змейкой вползло в сердце Ии и сразу расположило в пользу маленького больного. Боже мой, помоги мне раздуть огонек жизни, слабо теплящийся в этом хрупком организме, мысленно вознесла свой мольбу к небу молодая девушка, в то время как её энергичные маленькие руки крепким пожатием приветствовали мальчика.

— Я рад вас видеть. Я ужасно рад вас видеть, — говорил Славушка, вскидывая на Ию черные блестящие глаза. Потом, с видом маленького хозяина он стал радушно угощать находившимся на столе холодным завтраком свой будущую наставницу. Сам он ел мало и неохотно с полным отсутствием аппетита и удовольствия. Ия с нескрываемым сочувствием смотрела на это ангельское личико и усталые лихорадочно блестящие глаза ребенка. Когда же, выпив стакан молока и съев порцию холодного ростбифа, молодая девушка встала из-за стола, Славушка предложил ей пойти посмотреть мызу с её несложным хозяйством.

— Только уж вы простите меня, я очень плохой спутник. И подвигаюсь на столько быстро, на сколько быстро Степан возит мое кресло-колясочку. Ведь мои ноги так слабы, что я вовсе не могу ходить, — с жалкой виноватой улыбкой заключил Славушка.

Слезы жалости обожгли горло Ии. Но она пересилила себя и с веселой улыбкой отвечала мальчику:

— Конечно, конечно, мы совершим чудесную прогулку, Славушка. Вы покажете мне все ваше маленькое хозяйство. Одевайтесь же поскорее. Ведь, надо надеяться, вы не выедете на прогулку в этом голубом капотике, — пошутила она, чтобы придать хоть немного бодрости маленькому человеку.

— Ну, разумеется, нет. Голубой капотик мне привез нынче папа из Петербурга. Он очень любит, когда я делаюсь похожим на девочку. Тогда еще резче выступает мое сходство с покойной мамой, — не без гордости произнес ребенок. — Вы еще не видели, конечно, её портрета, который стоит в кабинете y папочки. Сейчас я не могу вам показать его. Папа занимается в кабинете. Пишет свою большую книгу о передвигающихся растениях. Мой папа ученый ботаник, Ия Аркадьевна, он профессор, читал прежде лекции студентам, теперь же бросил службу из-за меня. Бедный папочка, сколько ему предстоит еще возни со мной! Я очень нездоров, Ия Аркадьевна, очень болен. И папе приходится возиться с моим леченьем, ездить со мной за границу, держать в доме постоянного доктора. Ах, как грустно, если бы вы знали, Ия Аркадьевна, как больно причинять столько забот и волнения папочке… Он такой добрый и я его так люблю. Вы знаете, мне иногда кажется, что ему пожалуй легче было бы, если бы я не мучился, не болел, a лежал как мама в могилке.

Ия не дала договорить ребенку. Она схватила его слабенькие, маленькие ручонки в свои и, осторожно сжимая их, заговорила, стараясь во что бы то ни стало справиться с охватившим ее волнением.

— Нет, нет… Вы совершенно не правы, Славушка. Вы ошибаетесь, мой мальчик. Гораздо легче иметь вас около себя вашему папе, таким слабеньким и хрупким, какой вы есть на самом деле, нежели совсем потерять вас. Ведь вы — все для вашего отца. И жизнь и солнышко и воздух. Подумайте только, что за ужас будет для него лишиться вас!..

— Вы думаете, что ему все-таки легче, что я живу с ним? — произнес нерешительно Славушка и его кроткие глазки поднялись на Ию с трогательным выражением мучительного вопроса.

— Как вы можете еще спрашивать об этом! — горячо и искренно сорвалось с губ последней, — ведь, теряя вас, ваш отец останется совсем-совсем одиноким на свете.

— Да, да, вы правы! Вы так успокоили меня, — как-то задумчиво и не по-детски серьезно произнес мальчик. — Ведь так, как вы говорите, никто еще не говорил со мной. Те, прежние наставницы, которых приглашал ко мне папа, отвечали всегда одно и то же: что я еще слишком молод для таких разговоров, или, что все это глупости и что я люблю воображать то чего нет на самом деле. И только вы, вы одна поняли меня и так хорошо меня успокоили… И… и я не знаю, дорогая Ия Аркадьевна, но я вас сразу полюбил за это. И всегда, всегда буду любить вас и останусь вашим другом.

— Ну вот и отлично, давайте в знак дружбы ваши лапки и будем друзьями раз и навсегда! — весело подхватила мысль малютки Ия.

Тот с важностью взрослого человека протянул ей свой худую слабенькую ручонку и пожал её пальцы. Потом подозвал Степана, хозяйничавшего y самовара, и попросил отвезти его одеваться.

Кресло на колесиках покатилось из столовой с тем, чтобы десятью минутами позже появиться снова в передней с одетым в верхнее платье Славушкой. Ия, совсем готовая к прогулке, ждала его там.

Маленькая, но весьма комфортабельно устроенная мыза Сориных произвела на Ию крайне отрадное впечатление. В конюшне их встретил веселым ржанием гнедой красавиц Лютик и старая Водовозка. В хлеве румяная, веселая Ида приветствовала их бесчисленными книксенами. По-русски она не понимала вовсе, и знакомство их с Ией ограничилось лишь улыбками с обеих сторон. В стойлах стояли четыре коровы, которых Славушка пожелал угостить хлебом, предусмотрительно захваченным из дома Степаном.

Потом пошли на озеро. Огромное, синее, шумливое, оно произвело глубокое впечатление на Ию. Волны бурлили здесь еще по-весеннему. Зеленые сосны и глубокие пески, желтевшие на обрыве крутого, высокого берега, дополняли его дикую красоту, отражаясь в зеркальной поверхности озера.

Отсюда Степан покатил кресло Славушки по направлению леса. Ия шла подле, держась за ручку этого своеобразного экипажа. По просьбе мальчика, она рассказывала ему о своей семье, о милых обитательницах Яблонек, о брате-художнике и о маленьких друзьях Журе и Наде с их светлой энергичной матерью.

Широко раскрытыми глазами смотрел Славушка на свою спутницу. Хотя Ия ни словом не обмолвилась еще о том, что заставило ее уехать из родного гнезда и поступить на место, чуткий мальчик умом преждевременно развившегося маленького человечка понял, что одна только необходимость помогать родной семье заставила молодую девушку искать заработка вдали от близких её сердцу людей.

К обеду спустился из своего кабинета профессор Сорин. Пришел доктор Магнецов, находившийся безотлучно в доме, серьезный, задумчивый человек, со сдержанными манерами и тихой речью. Его познакомили с Ией, и в серьезном, умном взгляде доктора, обращенном на Славу, Ия прочла то же искреннее участие, ту же бесконечную готовность помочь милому маленькому больному. Да и не только самому Алексею Алексеевичу Сорину, обожавшему сына, не только доктору Виктору Павловичу, во и всем окружающим: прислуге, Степану, добродушной Анне-Марии и недалекой Иде, был, по-видимому, дорог и мил этот хрупкий, как цветок, и нежный, как цветок же, маленький больной. Что-то необъяснимое тянуло все сердца к Славушке, что-то будило самое глубокое и нежное сочувствие к нему. Как-то совсем по особенному, трогательно и ласково расплывались улыбки на лицах всех этих людей, обращавшихся с вопросами к Славушке или отвечавших ему. И сама Ия почувствовала, как внезапно дорог стал ей с первой же минуты встречи этот мальчик, такой трогательно-прекрасный и покорный своему недугу.

Обед прошел оживленнее, чем когда-либо. Возбужденный свежим воздухом и прогулкой Славушка кушал нынче с большей охотой, нежели всегда, и аппетит сына самым благоприятным образом отразился на настроении духа самого профессора. Он шутил с мальчиком, с доктором и Ией, добродушно посмеивался над Анной-Марией, пересолившей в честь приезда нового члена семьи молочное блюдо. Рассказывал о своем труде, о будущем своей книги, на которую возлагал большие надежды, делился своими планами с присутствующими, или внимательно слушал Славушку, когда тот своим нежным, слабым голоском рассказывал отцу про сегодняшнюю прогулку.

После обеда Степан покатил в гостиную кресло барчонка. Доктор направился вслед за ними.

— Могу я предложить вам пройти со мной в кабинет, Ия Аркадьевна, — попросил девушку Сорин.

Ta молча последовала за хозяином дома.

В большой светлой комнате второго этажа с огромными шкафами во всю стену, сплошь заставленными книгами, с таким же огромным письменным столом, Ия остановилась пораженная. Прямо перед ней над письменным столом профессора, заваленным бумагами, всевозможными книгами, брошюрами и заставленным стеклянными колбочками и ящиками с сухими растениями, над этим алтарем ученого, высилась на холсте, заключенном в золоченную раму, женщина, прекрасная, как мечта. Каждая черточка её молодого тонкого личика дышала глубокой грустью. Задумчивые черные глаза смотрели таким ласковым, таким нежным, трогательным взором прямо в лицо Ии, что молодая девушка, словно загипнотизированная этим взглядом, не могла уже оторвать от портрета своих глаз. Кроме удивительной ангельской красоты этой женщины, Ию поразило в лице её сходство с другим маленьким ангелом, который находился сейчас там, в гостиной, в обществе доктора и верного слуги.

Те же прекрасные, трогательные глаза раненой серны, та же покорная улыбка обреченного, то же прелестное, томное личико, носящее на себе печать тихой покорности судьбе. Ия все смотрела и смотрела, не отрываясь от милого видения. Она решительно забыла о своем собеседнике-профессоре и словно проснулась от глубокого сна тогда только, когда подле неё раздался голос Алексея Алексеевича, перехваченный сейчас глубоким волнением.

— Смотрите на мою Нину, барышня, — дрожащими нотками сорвалось с губ Сорина, — произвела она на вас впечатление? Не удивительно… Не удивительно, Ия Аркадьевна… Это был ангел, ниспосланный мне Богом и снова вернувшийся в рай… Ах, барышня… Если бы вы могли знать ее! Эту дивную душу, эту неземную кротость и ангельскую доброту! Таким, видно, нельзя жить на земле… Они нужны там, выше, для лучших целей… Я нарочно привел вас сюда, чтобы показать вам мою Нину, a вас ей, и вместе с ней, с моей дорогой покойной просить вас дать последние заботы, уход и радости нашему обреченному сыну… Я и Нина просим вас помочь совершит нашему мальчику последний этап его коротенькой жизни. Дать ему утешение, окружить его женским, чутким, заботливым уходом, на который способна только такая девушка, как вы, с любящим, самоотверженным сердцем, с большой возвышенной душой. Дайте же моему мальчику радостное забвение, усыпите его тревоги, пусть он не думает о конце, пусть, если суждено умереть ему очень рано, пусть этот переход в вечность произойдет без особенной муки для него… Среди цветов, улыбок и доброй заботы и ласки… Вы видите, я, старый засохший над моими книгами и трудами, чудак, я заговорил, как поэт, и плачу, как ребенок! Да, я плачу в эти минуты, Ия Аркадьевна, когда думаю о том, что гибель моего Славы неизбежна, что, несмотря ни на что, мне не спасти его. Дорогая Ия Аркадьевна, знаете ли вы, что я положил в конверт большую сумму денег на имя той, которая примет последний вздох моего Славушки… Но я знаю вас… Вы отвергнете это… Вы будете протестовать… Не отвергайте же моих слез и слез моей покойной Нины и дайте радостные и счастливые дни утешения и заботы нашему обреченному ребенку.

По лицу Сорина текли слезы. Мольбой звучал его дрожащий голос. И весь он — этот большой сильный с обезьяньей внешностью человек, — трепетал и вздрагивал от через силу сдерживаемых рыданий, как лист, как былинка,

Ресницы Ии были мокры от слез. Она была потрясена и взволнована этим чужим горем. Невольно снова устремились её глаза к лицу женщины на портрете и она произнесла громко, как клятву, взволнованным и дрожащим голоском:

— Да… Даю слово… Обещаю и вам, отцу Славушки, и вам, его прекрасная мать, что приложу все старания, все мои силы для борьбы с недугом, захватившим ребенка, a если, если это не удастся мне, то… то… Я помогу бедному милому Славушке встретить бестрепетно и спокойно страшную гостью.

И, закрыв мокрое от слез лицо обеими руками, потрясенная Ия быстрым шагом вышла из кабинета, не слыша выражений благодарности и глухих рыданий профессора, несшихся следом за ней.

Глава VII

Чудесный июньский вечер. Солнце близится к закату. Играют его разноцветными огоньками стекла дома. Старые сосны навевают прохладу зелеными тенистыми навесами мохнатых ветвей.

В гостиной на мызе Сориных все окна раскрыты настежь. За роялем сидит доктор Магнецов и тихо играет Лунную сонату. Как она прекрасна! Славушке, лежащему на диване, кажется, что под звуки этой сонаты, там, за открытыми окнами, под зеленым навесом сосен и елей, кружатся и прыгают маленькие существа. Это — лунные эльфы. И хотя солнце еще не зашло и сумерки только-только что начинают спускаться, голубоватые, нежные северные сумерки суровой холодной страны, — эльфы уже здесь. Эльфы уже танцуют. Они уже водят хороводы под звуки Лунной сонаты и пляшут с крошечными венчиками на головах. Ия сидит подле больного. Она только что кончила читать интересную, захватывающую повесть о маленьком лорде Фаунтлерое. Потом много и долго думала о нем. Как жаль, что Славушка, так похожий на маленького героя Бернетт, не может, в силу своего недуга быть таким же энергичным и сильным мальчиком, как тот!

О чем он думает сейчас этот милый Славушка?.. Какие грезы слетают к нему сквозь открытое окно?

— Славушка, о чем вы задумались? — осторожно осведомилась y мальчика Ия.

— Я думаю об эльфах, Ия Аркадьевна, и мне кажется, что я вижу их там в саду, танцующими под зелеными ветвями сосен. A вы? Вы не видите их?

— Какой вздор, Славушка. Ваша головка полна бредней, должно быть, потому что нынче Иванова ночь. Потому что сегодня ночь волшебных сказочных чудес и выдуманных людьми фантастических переживаний, о которых мы говорили вчера ,и сегодня… Не правда ли? — гладя его локоны, допытывалась Ия.

— Ну да, конечно… Вы правы… Анна-Мария рассказывала мне, что в ночь под Ивана-Купала просыпаются в лесах ведьмы, лешие, лесовики, эльфы и русалки и приходят плясать на поляну. A вы знаете, Ия Аркадьевна, что сегодня финны жгут костры на нашем озере?.. Они сходятся сюда поздно вечером на берег и прикатывают сюда смоляные бочки. Их сжигают y самой воды, а здешний богач-помещик, барон Арнгольд, устраивает мальчикам чудесное угощение. Те весело угощаются, потом пляшут и прыгают через костры… И тут же выбирают короля и королеву праздника. Ах, как все это должно быть интересно, право! В прошлом году мы приехали да на мызу, из-за границы уже много позже праздника, a в этом папа не позволит мне ни за что отправиться на берег, потому что, по всей вероятности, всю ночь меня будет колотить лихорадка… Уж такой я несчастный, право. A между тем, если бы вы знали только, как мне хочется посмотреть вблизи на этот финский праздник, на эти костры и танцы, Ия Аркадьевна!

— Бедный Славушка, не горюйте, мы откроем окна, закутаем вас хорошенько и подвезем ваше кресло поближе к одному из них, чтобы вы могли полюбоваться хотя бы издали всем этим торжеством, — утешала мальчика Ия.

Её нежные руки гладили тонкие пальчики ребенка, a взгляд, обычно серьезных, немного суровых глаз, покоился теперь с бесконечным сочувствием на лице маленького больного.

— Ах, все-таки мне бы так хотелось взглянуть на все это! — шептал в волнении мальчик.

— Доктор! — неожиданно позвала Ия все еще перебиравшего клавишами Магнецова. — Доктор, не можете ли уделить мне минутку…

Рояль затих мгновенно и Виктор Павлович подошел к маленькой группе.

— Что угодно, Ия Аркадьевна? — осведомился он.

— Не находите ли вы возможным доставить маленькую радость нашему больному, — быстро отводя его к окну, тихим чуть слышным шепотом бросила Ия, и тотчас же продолжала еще тише, так, что ни одно её слово уже не долетало до ушей Славушки.

— Почему бы не доставить ему эту маленькую радость?.. Его жизнь так бедна и бледна событиями. И что значит один лишний припадок лихорадки, когда воздаянием за нее ребенок переживет такие светлые радостные впечатления? Ведь он же со слов медиков и вас в том числе — приговорен… A желания тех, кто от нас уходит в лучший мир, должны быть законом. Так не найдете ли вы возможным порадовать Славушку, доктор? И отпустить его посмотреть праздник этой ночи!

Ия впервые, кажется, чувствовала себя сейчас в положении робкой маленькой девочки, которая боится, что ей откажут в её просьбе. Ей так хотелось порадовать её милого воспитанника, к которому привязалась она за эти полтора месяца и которого полюбила, как младшего братишку.

Этот кроткий покорный маленький ангел взял добрую половину её души. Её занятия с ним научными предметами в утренние часы, их совместные прогулки, вечерние чтения и долгие игры и беседы сделали то, что маленький больной мальчик стал для Ии едва ли не таким же бесконечно родным, как младшая сестра Катя. И сегодня ей, во что бы то ни стало, захотелось порадовать этого мальчика, потешить его. Вот почему она с волнением дожидалась ответа доктора. Тот долго обдумывал её просьбу. Затем, поднялся в кабинет хозяина и довольно продолжительное время оставался там.

Когда же Виктор Павлович снова появился на пороге гостиной и навстречу устремленным к нему с немым вопросом глазам Ии, улыбнулось его серьезное лицо, молодая девушка обрадовалась, как ребенок.

— Одевайтесь, Славушка, мы отправимся на озеро. Вы увидите и костры и пляску… Папа разрешил, доктор тоже и что за чудесный вечер вам предстоит нынче, Славушка! — весело говорила Ия, целуя бледный лобик больного.

***

То был, действительно, чудесный вечер… Вернее, чудесная ночь, похожая на какую-то волшебную сказку. Огненной лентой костров разукрасился берег. Потемневшее озеро казалось теперь замкнутым в огненное кольцо. Со всех ближайших и дальних мест съехались и сошлись сюда финны, на это большое озеро, такое празднично-прекрасное в нынешнюю ночь. На расстоянии десяти шагов горели огромными факелами смоляные бочки. Подле них мелькали фигуры нарядных по-праздничному одетых мужчин, женщин и детей, в ярких платках, с венками из полевых цветов на головах, с букетиками таких же цветов, заткнутых в петлицы курток и за ленты шляп y мужчин. Даже старики и старухи приехали сюда вместе с молодежью на своих гремучих таратайках. Богач-мызник барон Арнгольд прислал на берег целую телегу с угощением для соседей-крестьян. Он сам ожидался сюда с минуты на минуту. Шум, хохот, кое-где вспыхивающая и сразу потухающая песнь, несколько заунывная песнь финского народа, треск горящего дерева, шипение смолы, ржание лошадей и снова смех и веселый говор, все это наполняло обычно суровый и тихий берег необычной жизнью и радостью. И замкнутое в огненный свой венец, как коронованная царица, озеро, казалось теперь сказочно, легендарно прекрасным.

Когда Степан прикатил на берег кресло маленького Сорина и Славушка очутился в самом кольце праздника, y мальчика дыхание захватило от восторга в груди.

— Папа! Ия Аркадьевна! Доктор. Смотрите! Ах, как все это красиво!.. Как прекрасно! Боже мои! — лепетал он перехваченным от радостного волнения голоском, хватая за руки окружающих. — Смотрите! — Смотрите! Сколько народу!.. A вон там девушки в белом! Какие они нарядные! И сколько цветов! Сколько цветов!

— Смотрите, Славушка, к нам подходит Ида. Как ее изменил наряд. Она ли это? — удивилась Ия, указывая вперед.

Как раз в эту минуту заиграли скрипки, дрогнул барабан и затренькали балалайки и из-под шатра ближайших зеленых сосен выступил странствующий оркестр, приглашенный бароном Арнгольдом на празднество в эту ночь.

И вмиг хлопотавшие вокруг костров парни и девушки встали в пары. Одновременно целая группа молоденьких девиц и подростков с букетами в руках приблизилась к семье Сориных. Впереди всех выступала их работница Ида в белом с розовыми лентами нарядном платье. Её румяное лицо горело и лоснилось при ярком свете костров, a добродушные губы складывались в широченную улыбку. Она держала два венка в руках. Подойдя к креслу Славушки, Ида отвесила один за другим несколько книксенов и затем быстро, быстро залопотала что-то по-фински.

И сопровождавшие ее другие девушки, тоже говорили что-то, и тоже отвешивали книксены, чрезвычайно потешая этим Славушку, кусавшего себе губы в тщетном усилии удержаться от смеха. A Ида все лепетала и приседала поминутно, отмахивая книксен за книксеном, без счета, без конца. Наконец, Степан, неотлучный спутник Славушкиного кресла, пришел всем на выручку. Он знал немного по-фински и выступил не без доли смущения в качестве переводчика.

— Маленький баринок, — начал он переводить слова Иды и её спутниц, — все эти девушки, парни и дети слышали от нашей работницы, что вы, маленький барин, нездоровы и не можете ни ходить, ни танцевать, a так как они все очень жалеют вас, то и хотят утешить и позабавить вашу милость. Ида говорит, что все молодцы здешние и все девушки выбирают вас нынче королем праздника и передают вам два венка: один для вас, другой для царицы или для королевы, как y них там прозывается. Извольте же взять венки, Святослав Алексеевич, один они просят позволить надеть на вашу головку, a другой уж вы сами найдете кому отдать.

— Как мне? Меня выбрали королем праздника? — дрогнувшим от восторга голосом вскрикнул Славушка и его бледное личико все облилось румянцем удовольствия. — Папа, папа, ты слышишь, чего они хотят? Они меня выбрали королем. Доктор! Ия Аркадьевна! Но что же я буду делать? Я не могу ни танцевать, ни прыгать через костры, — уже со вздохом печали и разочарования произнес мальчик.

— Да они знают, что не можете, — вмешался Степан, — они только просят вас позволить им надеть венок на вашу головку, Святослав Алексеевич, и предлагают полюбоваться их праздником.

— Ах, если так! — И сияющий от удовольствия Славушка быстро сорвал с головки шляпу и подставил свой прелестную кудрявую всю в золотистых локонах головку рукам Иды. Ta почти с благоговением осторожно и ловко надела на нее венок. A сопровождавшие Иду девушки запели в эту минуту какую-то красивую песню, похожую скорее на гимн.

И хор музыкантов грянул торжественный туш, смешавшийся с их пением. Тут только смущенный и счастливый Славушка заметил огромную толпу народа, окружавшую их. Все собравшиеся на праздник финны и финки сконцентрировались теперь вокруг профессора Сорина и его домашних. Они громко кричали приветствие в честь маленького героя праздника.

Когда Славушка, тронутый и польщенный таким участием к нему, откланялся и отблагодарил за честь по указанию отца всех этих добрых людей, мальчику подали другой венок для королевы.

— Ты выберешь достойнейшую, — произнес старый седой финн, дедушка работницы Иды.

Черные глазенки мальчика заискрились, как звезды. Теперь, когда он так был счастлив сам, ему непременно захотелось осчастливить кого-нибудь еще, близкого и родного сердцу. Он взглянул на отца… Как жаль, что его драгоценный папочка не может быть королевой праздника. Ведь, он мужчина! Но зато здесь есть еще кто-то, кто не менее отца с трогательной заботой печется о нем, бедном Славушке. Подле его кресла-колясочки стоит тонкая, стройная девушка. Её рука лежит на его плече. Её милые глаза смотрят на него с таким добрым, таким ласковым выражением! Как должен подойти к ней этот венок из полевых цветов.

Как хороша будет в нем её гордая головка! В ней столько величавого достоинства, в этой милой дорогой Ии Аркадьевне. Она действительно, точно настоящая королева.И никто кроме неё из здешних девушек не сможет быть праздничной королевой сегодня!

— Милый доктор, приподнимите меня! — неожиданно прозвучал нежный Славушкин голосок. И когда Виктор Павлович помог приподняться мальчику, он закинул кверху свои слабенькие ручонки и, прежде чем успела опомниться Ия, окружил гладко причесанную головку девушки венком из полевой ромашки, гвоздики, колокольчиков и васильков.

Не успела сделать движения Ия, как снова грянули туш музыканты и все присутствующие закричали обычное финское приветствие в честь молодой девушки, нынешней королевы.

— Ну вот, я и исполнил ваше желание… Переведи Степан им, что я исполнил их желание и королева праздника выбрана мной, — обратился Славушка к своему импровизированному переводчику.

Тот не замедлил исполнить его приказание.

Старый финн, дедушка Иды, говоривший немного по-русски, нашел возможность связать несколько слов, адресованных Славе.

— Бог тобой… зиви, малюський, ангель, стоби радивать нас… — произнес он, вынимая изо рта свой вечную трубку.

— A теперь надо королеве выбрать на танцы партнеров… — произнес, улыбаясь, Сорин. — Видите, вас уже приглашают издали… Не решаются только подойти поближе! — указывая на нерешительно топтавшихся в стороне парней, заключил он.

— Да, если королева праздника откажется протанцевать с ними, её временные подданные, чего доброго, и обидятся, пожалуй, — присоединил свое мнение доктор.

На минуту Ия смутилась. Ей показалось как-то странно танцевать с этими грубоватыми неуклюжими, хотя и чрезвычайно симпатичными честными людьми, которые час тому назад, может быть, окапывали гряды картофеля или возили навоз для удобрения почвы. Но это было лишь мгновенное замешательство. Моментом позже

Ия уже шла навстречу ближайшему парню в новой куртке с неизменной трубкой во рту, со шляпой, украшенной полевыми цветами.

Он с поклоном принял её руку, обнял ее за талию и под звуки пронзительно пиликающих скрипок и оглушительно рокочущего барабана они понеслись… За ними чинно и бесшумно в ‘немецкой’ польке запрыгали и другие пары, финские девицы с их кавалерами. Пламя костров освещало кружащиеся фигуры, придавая им причудливо-фантастический вид. Финны и финки танцевали чинно и торжественно и перед началом и после окончания каждого танца отвешивали поклоны и книксены. И, тем ни менее, Ии было чрезвычайно весело прыгать и кружиться с этими честными добродушными работниками, гораздо более приятно, нежели на том костюмированном балу, на святках у Нетти, когда кавалерами её были пустые, бесцветные глупо-самодовольные молодые люди в лице князька Валерьяна, Димы Николаева и Пестольского. За первым танцором к Ии подошел второй… За вторым третий… Все желали танцевать с королевой праздника. Даже старый дедушка Иды тряхнул стариной и отплясал с ‘парисьней’ нечто похожее на польку-мазурку, вызывая бурные аплодисменты своим лихим исполнением. Каждую свободную от танцев минутку Ия подбегала к Славе, поделиться с ним впечатлениями, перекинуться словом, двумя…

После танцев водили хороводы, прыгали, взявшись за руки, через костры, бегали в горелки.

Наконец, и старики и молодые уселись на берегу и принялись за угощение. Ия не могла отказаться от стопки крепкого шведского пунша, которую поднес ей, первый танцор окрестностей. Не могла не закусить вино вкусным шведским пряником.

A костры все горели по-прежнему и багровым казалось ночное небо от их жарких огней.

— Вы не устали, Славушка?. — озабоченно спрашивала своего маленького воспитанника Ия, едва урвавшись, наконец, от своих новых друзей финских девушек и их кавалеров.

— Ах, нет же, совсем нет, уверяю вас, Ия Аркадьевна, я никогда не чувствовал себя так хорошо и бодро, как сегодня, — говорил мальчик, убирая за обе щеки пряники и апельсины, принесенные ему Идой и её подругами.

— Уж пусть остается до конца праздник, раз начал дебоширить, — махнув рукой, произнес Алексей Алексеевич, с любовью и нежностью глядя на своего развеселившегося сынишку. — Вот и доктор ничего не имеет против. Уж кутить, так кутить…

— Парисьня, наси люти хоцют за твой сдорофья выпить, — услышала Ия чей-то коверкающий русские слова голос.

Это снова пришла за ней Ида со своим дедом. Через минуту, закутав Славушку теплой шалью, она снова присоединилась к пирующим.

Теперь финны уже не были одни. Пока Ия беседовала с Сориным и доктором, неслышно к месту праздника подкатила коляска. Из неё вышли два господина. Один высокий бритый с энергичным лицом, обвеянным северными ветрами, — сам барон Арнюльд, другой высокий старик в очках с тщательно расчесанными и совершенно белыми, как снег, бакенбардами.

Увидя приближающуюся девушку, они сняли шляпы и почтительно склонили перед ней головы. Их приветствовали самым радушным образом собравшиеся на берегу финны.

Ия хотела было занять свое прежнее место между старым дедом Иды и его внучкой на пне срубленной сосны, но барон Арнгольд предупредил её намерение. Он приблизился к девушке со шляпой в руке и, склонившись перед ней, заговорил тем изысканным несколько вычурным немецким языком, каким, вероятно, когда-то рыцари беседовали с дамами.

— Приветствую прелестную королеву праздника. Я слышал уже, что здешние мызники выбрали на сегодняшний праздник вас. Разрешаю себе смелость представиться вам и представить своего школьного товарища, профессора Императорской клиники в Берлине — ученого доктора — профессора Адольфа Франка, который проездом через Швецию и Финляндию гостит y меня на мызе.

Седой господин с белыми баками, как и барон, почтительно склонился перед Ией в утонченно-рыцарском поклоне. Он только вчера приехал сюда к своему товарищу юности барону Иоганну Арнгольду и был счастлив, что попал на здешний праздник и мог познакомиться здесь с обычаями чужой страны. Сам он, немец по крови, всю свой жизнь провел в Германии, изредка путешествуя по Европе. Барон Арнгольд, швед по отцу и финн по матери, подружился с Франком во время своего пребывания в германской академии. Профессор Франк в свой очередь с улыбкой, адресованной Ии, заявил, что он очень доволен случаем встретить здесь такую изящную, такую симпатичную царицу праздника…

Но Ия едва ли слышала сейчас, что он говорит… В её голове носилась только что произнесенная бароном фамилия гостя…

Франк… Профессор Франк… Да неужели же этот старик в очках с белыми баками и длинными волосами и есть тот знаменитый профессор, тот великий мировой ученый, о котором говорит вся Европа, чьи огромные важнейшие труды и открытия в области медицины разносятся по всему миру. Неужели же это он сам?.. Он, делающий настоящие чудеса в области хирургии?.. Знаменитый доктор, об имени которого кричит весь мир. И, уже не рассуждая больше о том, на сколько уместен её вопрос, она, впиваясь широко раскрывши глазами в старое, морщинистое лицо профессора, спросила его, едва справляясь с овладевшим ею волнением :

— Неужели же вы профессор Франк?.. Тот самый великий профессор, которого знает вся Европа, весь мир?.. Ну, да, весь мир, конечно…

Неуловимая улыбка пробежала по тонким губам профессора и утонула там, в глубине его скрывающихся под очками глаз.

— Вы, по всей вероятности, слышали немного обо мне, фрейлейн, — с подавляющей скромностью ответил старик, — если хотите, то мои труды имели успех и…

Ия не дала договорить профессору. Быстрая, как яркая зарница, мысль пронизала её мозг и, едва разбираясь в волне чувств, нахлынувшей на нее, девушка приблизилась к Франку и быстро, быстро заговорила по-немецки.

— Простите меня, ради Бога, простите мою назойливость, мою дерзость… Ho у, меня, лишь только я услышала ваше имя, загорелась в мозгу одна идея… Неожиданная и быстрая, которую я выскажу сейчас вам. Не знаю, что со мной, но вся я сейчас под впечатлением нашей встречи, неожиданно закипаю надеждой… Вы простите, я, может быть, очень плохо говорю по-немецки… Но я так хочу поделиться с вами, с великим ученым и врачом, тем, что y меня сейчас в мыслях. Вот видите, господин профессор, ту группу людей y четвертого костра от вышки берега… Видите ее? Это здешний помещик Сорин, тоже профессор ботаники, его сын и доктор, лечащий этого сына. Дело в том, что маленький Сорин давно приговорен лучшими докторами Европы к скорой смерти. Он по отзывам всех их должен умереть в самом раннем возрасте. Его мать передала ему свой недуг — чахотку, кажется, и ребенок, обреченный вследствие наследственности на гибель, влачит самое безотрадное существование. А, между тем, он кумир отца, общий любимец и, как луч солнышка, освещает жизнь его окружающих. Этот маленький ангел, созданный для того, чтобы давать людям одну только радость и тепло. И он не должен умереть! Он ни в каком случае не должен умереть, господин профессор, так рано, так убийственно рано!

Голос Ии дрожал и срывался. Никогда еще в жизни не переживала она такого захватывающего волнения. Никогда еще ей не приходилось так плохо владеть собой.

И её неподдельное волнение, весь жар её переживаний, все это не могло не передаться старому ученому, понимавшему лучше всех других, как человеческие телесные недуги, так и еще более глубокие душевные страдания. Он прекрасно видел, старый профессор, что эта красивая гордая девушка, такая серьезная и цельная, по первому взгляду натура, сейчас сильно подхвачена вихрем мыслей о возможности спасти её любимца… И к нему, к старому Франку несется она навстречу, как к последней помощи, как к последнему, якорю спасения для своего маленького больного. Воистину трогательной показалась ему сейчас эта девушка.

— Вы хотите, чтобы я взглянул на вашего воспитанника? В таком случае пойдем к нему, — все также по-немецки спросил профессор и, не дожидаясь ответа Ии, вместе с ней и бароном двинулся по направлению, освещенной костром, маленькой группы.

Быстро, точно в сказке, произошло все остальное.

Когда профессор Франк приблизился к креслу-колясочке больного Славы, мальчик находился в радостном возбуждении, под впечатлением праздника, он весь ушел в созерцание прыжков молодежи через костры. Венок, принесенный Идой, съехал ему на лоб и еще более оттенял сейчас темными, пестрыми цветами матовую прозрачную бледность этого милого личика. Только одни черные глазки ребенка ярко сверкали и говорили о жизни, слабо теплящейся в этом хрупком маленьком теле, казавшемся таким слабым, бледным и жалким.

— Какой изящный, прелестный ребенок! — не мог не сказать профессор Франк, пока Ия знакомила его с присутствующими.

Когда Алексей Алексеевич услышал фамилию знаменитости, произнесенную Арнгольдом, он как-то весь встрепенулся и оживился сразу. И в голове Сорина промелькнула та же мысль, которая пришла на ум Ии в первую минуту её знакомства с Франком, что, может быть, не даром посылает судьба, так случайно и неожиданно сюда к ним знаменитого ученого, который, может статься, пожелает спасти его ненаглядного Славушку… Недаром же сам он, профессор Сорин, так тянулся в Берлин к Франку и был в отчаянии, что все последние годы знаменитый доктор не лечил никого, занимаясь учеными исследованиями. И вот теперь… Такая неожиданность, такая случайная встреча.

Алексей Алексеевич даже ушам своим не поверил, когда знаменитый профессор, поговорив с ним о болезни Славы, сам назначил день и час своего визита на мызу к Сориным.

Что-то дрогнуло в груди отца, и легкая, робкая, маленькая надежда на возможность выздоровления сына загорелась у него в груди.

Решено было, что завтра в два часа дня профессор Франк приедет да мызу осматривать Славу.

Глава VIII

В сам день Ивана Купалы резком неожиданно изменилась погода. Стоявшая весь май и июнь жара, так дисгармонирующая с суровым климатом Финляндии, вдруг неожиданно сменилась хлынувшим сразу проливным дождем. Он затопил потоками землю, затемнили небо мрачно обложившие его серые тучи, мгновенно пропитались влагой глубокие зыбучие пески и зеленая хвоя молчаливых сосен.

Вчерашняя ночь на озере в связи с резкой переменой погоды самым печальным образом отразилась на здоровье Славушки.

Бледный, без кровинки в лице, с горящими лихорадочным огнем глазами, лежал он на своем диванчике, трясясь в ознобе. Напрасно Ия и доктор накрывали мальчика теплыми одеялами и тканями, ничто не помогало. Бедный ребенок трепетал, как птичка. Казалось, внутренний ледяной холод пронизывал его тело. Ия не находила себе покоя, глядя на мальчика. Ее преследовала мысль, что не кто иной, как она сама, виновна в остром переломе его болезни к худшему. Ведь это она устроила ночную прогулку к озеру, да еще сама отправилась веселиться, заставив мальчика дожидаться себя на сыром воздухе. Молодая девушка, положительно, не находила себе покоя от всех этих мыслей. Не находил ни минуты покоя и Алексей Алексеевич, видя страдания сына. Один только доктор Магнецов был, казалось, доволен таким состоянием своего маленького пациента.

— Тем лучше… Тем лучше… По крайней мере, мы имеем, что показать моему знаменитому коллеге, — говорил он. — Ничто так не дает возможности поставить верный диагноз, как острый параксизм болезни, — утешал он Алексея Алексеевича и Ию.

Наконец, теплые ватные одеяла и добрая порция малинового чая сделали свое дело и вызвали испарину на лицо и тело больного.

К двум часам ждали профессора Франка. Славушка весь бледный и влажный лежал, совершенно обессиленный, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой. Только большие черные глаза его, эти всегда трогательно-прекрасные глаза, с кротким смирением смотрели на хлопотавших y его ложа отца, доктора, Ию… Он еще грезил вчерашней ночью, прекрасным темным озером, опоясанным огненной лентой костров, пляской, музыкой и весельем здоровых, сильных людей, которое ему, бедному Славушке, было уже давно недоступно.

Когда послышался звук бича и мягкое шуршание шин кабриолета, вся мыза засуетилась, как один человек. Быстрой, почти юношеской, походкой, так мало соответствующей его почтенному возрасту, профессор Франк миновал дорожку, ведущую от ворот к крыльцу дома, и так же по-юношески — живо и бодро вошел в гостиную, где лежал маленький больной. Поздоровавшись с присутствующими, профессор подошел к мальчику, взял исхудалую ручонку Славушки и долго, слушая пульс, держал ее в своей руке.

Потом, он вежливо попросил удалиться из комнаты самого Сорина и Ию, сказав встревоженному хозяину, что он позовет его тотчас же по осмотру ребенка и поставлении диагноза.

Теперь, в большой жарко натопленной, несмотря на летнюю пору, комнате y ложа больного мальчика остались только двое докторов.

Долго и обстоятельно выстукивал и выслушивал знаменитый профессор Славушку. Подробно осмотрел его, храня глубокое, мертвое молчание, и когда, наконец, усталый и тяжело дышавший от утомления мальчик сомкнул измученные глаза, старый ученый взял под руку молодого доктора и отвел его в соседнюю комнату. Здесь целым рядом латинских терминов и названий мировая знаменитость определила состояние и болезнь ребенка.

— Дитя слабо, почти безнадежно, это ясно, как день, — бросал он по-немецки общими фразами. — Но не от чахотки должен погибнуть мальчик, a от истощения, врожденного наследственного малокровия, которое излечимо разве одним только способом. Но на такой, новейший в науке способ, вряд ли пойдут его близкие. Я говорю об операции переливания крови. Тут доктор снова употребил латинский медицинский термин. — Я вижу в этом его единственное спасение… Если не влить в вены ребенка молодую, здоровую сильную кровь, он засохнет и погибнет как цветок, не долее как через несколько дней, вследствие истощения. Болезнь, очевидно, прогрессирует, как вы сами должны были убедиться в этом, мой молодой коллега, — заключил профессор, обращаясь к доктору Магнецову, глядя ему в лицо сквозь круглые дымчатые очки.

Тот молча кивнул головой. Ему, пользовавшему Славушку, очевиднее, чем кому-либо другому, была эта прогрессирующая к худшему болезнь. Сердце доброго доктора сжалось.

— Итак, ребенок должен неминуемо погибнуть… — начал он глухо.

— Несомненно, если не прибегнуть, повторяю, к операции, о которой я только что говорил и которая, несомненно, принесет ему пользу. Этот способ весьма часто был применяем мной в больницах Берлина и имел почти всегда блестящие результаты.

— Но кто согласится наполнить своей кровью вены ребенка… Что касается меня, то я бы сделал это без малейшего колебания, если бы не знал, как врач, что здоровье мое далеко неудовлетворительно. Я худосочен, мой глубокоуважаемый коллега, и не гожусь для подобной цели, — уныло произнес Магнецов.

— Несомненно. Ни вы, ни отец больного, я полагаю, не годитесь для этого. A вот и он сам, кстати, — и старый профессор-врач пошел навстречу профессору-ботанику, на ходу определяя ему состояние больного.

Ия, последовавшая сюда за отцом своего любимца, жадно вслушивалась в каждое слово, произносимое на немецком языке старым ученым и подробно характеризующим состояние здоровья Славы.

— Мальчик плох… Дело скверно… Дни жизни ребенка уже сочтены, — отрывисто бросал по-немецки знаменитый доктор. — Спасенье может быть только в одном — в операции переливания крови, взятой у здорового человека и перелитой в вены больного, но я не вижу, здесь кого-нибудь, кто бы мог пожертвовать мальчику фунтом, a может быть и двумя и тремя здоровой, молодой свежей крови…

Профессор обвел глазами присутствующих и остановил их на смертельно побледневшем лице Сорина. Страдальческая гримаса пробежала по губам Алексея Алексеевича. Судорожно сдвинулись эти губы… Также судорожно передернулось все его лицо.

— Стало быть, мой Слава погиб… — произнес он глухим убитым голосом, — так как слишком очевидно то, что моя старая кровь не может сослужит ему пользы. Искать же теперь желающего передать свою кровь ребенку было бы безумием, так как, по вашим же словам, господин профессор, часы моего бедного мальчика сочтены.

— Он умрет тихо, заснет от слабости и незаметно перейдет в вечность, — словно желая утешить несчастного отца последним утешением, подтвердил старый ученый.

Другой ученый заскрипел от бессильного отчаяния зубами.

— Что делать! Что делать! — произнес он, ломая хрустнувшие в суставах пальцы.

— Я знаю, что надо делать, — неожиданно покрыл всех молодой бодрый голос, и Ия, о присутствии которой совершенно забыли в эту минуту трое беседовавших здесь мужчин, неожиданно выступила вперед.

— Я знаю, что надо делать, — бодрым, почти веселым голосом повторила молодая девушка, — и вы,не помешаете мне в задуманном мной решении. Господин профессор, вы должны взять мою кровь и отдать ее Славушке… Вы говорите, что вам нужна здоровая, молодая кровь для этой цели… Возьмите же ее y меня… И, право же, вы дадите мне пережить самую большую, самую светлую радость в моей жизни, если я смогу быть хотя отчасти полезной бедному ребенку…

— Отчасти полезной, или вы шутите, фрейлейн? — пожал плечами старый ученый. — Или вы не поняли, что ваша великодушная готовность спасет ребенка от смерти?

— Тем лучше. Я готова пойти на это! — твердо произнесла девушка. Она хотела прибавить еще что-то, но неожиданно высокая, худая фигура Алексея Алексеевича Сорина метнулась к ней, его руки схватили её пальцы и дрогнувший, охрипший мгновенно от волнения голос произнес, с усилием выговаривая слова:

— Дитя мое… Дорогое дитя… Да благословит вас Бог за ваше великодушное решение, за ваш подвиг, Ия Аркадьевна… За спасение Славушки… Спасибо вам.. Спасибо вам!

***

Письмо Ии к матери.

‘Дорогая, ненаглядная моя старушка! Из письма Алексея Алексеевича Сорина вы знаете все, все подробности того, что должно произойти завтра. Родная моя мамочка, мне как-то дико и странно писать вам о самой себе и своем поступке, который люди превозносят почему-то до небес и который — для меня самой — вовсе не играет никакой роли. Голубушка-мама, вы лучше чем кто-либо другой поймете меня, вашу большую благоразумную девочку. Помните, вы называли меня так постоянно с самого нежного возраста, с самого раннего детства? Дело в том, дорогая, что в моем решении нет ничего героического. Я просто безгранично привязалась к моему маленькому воспитаннику и мысль потерять этого кроткого ангела, о котором я вам уже столько раз писала, кажется мне невозможной, чудовищной. И еще я ставлю вас на место его несчастного отца, вас, моя ненаглядная мама… Что было бы с вами, если бы я или Катя очутились бы в положении этого бедного маленького Славушки? A ведь нас двое y вас, мама, тогда как y несчастного отца он этот больной ребенок — единственный сын, единственная отрада и утешение, и если он умрет, этот мальчик, такой трогательный и нежный, с такой чуткой и прекрасной душой и телом, когда мы окружающие его взрослые люди можем спасти его, ведь я не найду себе покоя, поймите, мама! И вот, почему я предложила себя, свои силы, свой кровь для спасения ребенка! Я полюбила его, как моего маленького братишку, и мысль потерять его для меня невыносима. Не думайте, родная, что, предложив себя для спасения Славушки, я не подумала о вас… Я знаю, мамочка, что мне не грозит никакой опасности. Самое большее, что ждет меня после операции, это временная слабость, легкое истощение… Но я буду жива и здорова, я останусь жить для вас, для Кати, которых бесконечно люблю.

Целую ваши милые ручки, обнимаю Катю. Благословите своей любящей рукой вашу Ию и простите ее, что она, не предупредив вас, вызвалась на этот серьезный шаг, но времени осталось так мало и ребенок может погибнуть каждый час. Ия’.

Письмо Алексея Алексеевича Сорина к Юлии Николаевне Баслановой.

‘Милостивая государыня Юлия Николаевна, приношу вам свое глубокое извинение в том, что, не испросив предварительно вашего разрешения, я рискнул принять огромную жертву, принесенную нам вашей дочерью. Но Ия Аркадьевна предупредила меня о том, что вы единомышленны во всем с ней. По крайней мере, она сказала мне вчера так: ‘Я дочь своей матери. И хочу проводить через всю мою жизнь тот принцип, который проводила она: ‘Думать прежде всего о благе других и потом уже о своем собственном’. Так сказала мне эта прекрасная, благородная девушка и добавила тут же, что она чувствует и знает, что вы бы одобрили её поступок, благословили её на него. Из предыдущих писем вашей дочери вы уже знаете, милостивая государыня, о моем бедном, несчастном маленьком сыне и о его ужасном недуге. И вот теперь способ избавить моего мальчика от гибели найден и будет применен, благодаря благородству и великодушию вашей дочери. Ваша прекрасная, чуткая дочь предлагает воспользоваться частью её крови для того, чтобы влить ее в вены моего умирающего мальчика и этим спасти его от смерти. Такой способ лечения весьма распространен теперь в цивилизованных странах света и сам профессор Франк ручается за успех операции и за полную безопасность её для здоровья вашей дочери. Теперь я должен написать вам о том, чего не должна знать до времени Ия Аркадьевна. Вы поймете меня, что нельзя оценивать материальными средствами лучший порыв души. И было бы, кощунством отблагодарить таким образом великодушную девушку за её самопожертвование, за её подвиг. Но тем не менее нужно предусмотреть все. После операции переливания крови дочь ваша может временно ослабеть, утомиться, потерять энергию. Может быть, ей надо будет провести некоторое время на свободе, дома. И вот, поэтому-то, я прошу вас, милостивая государыня, принять от меня десять тысяч рублей, которые я перевожу тотчас же вам. Горячо прошу понять меня и не отвергнуть этой ничтожной для меня суммы, предназначенной для вашей дочери. Её нельзя отклонять. В завещании моего сына, которое осталось бы после его смерти, эта сумма упоминается как ничтожный, маленький подарок Ии Аркадьевне по собственному желанию Славушки. И тогда бы, в случае Славиной смерти, Ия Аркадьевна не решилась бы отказаться от подарка мертвого. Так пусть же она так же великодушно примет этот скромный дар живого. По словам профессора Франка, мой мальчик после операции вернется мне здоровым, бодрым и сильным. И за это мы оба должны благословить вашу дочь.

Не гневайтесь же на меня, сударыня, за то, что я не нашел в себе силы оттолкнуть протянутую мне руку помощи Ией Аркадьевной, и не уничтожайте меня отказом в моей просьбе принять эти ничтожные деньги, которые могут сослужить хотя бы крошечную помощь вашей труженице дочери.

С искренним почтением Алексей Сорин.‘

Глава IX

— Такое прекрасное утро! Ия Аркадьевна, вы не чувствуете разве, что как будто само солнышко и вся природа хотят поддержать и подбодрить нас с вами? Вчера было так пасмурно, так сыро, дождливо и неуютно, a сейчас… Смотрите, смотрите! Как-то особенно зелены и пышны после вчерашнего дождя эти сосны! Какими чистенькими и промытыми кажутся пески!.. — И Славушка устремил свои лихорадочно-горящие глаза в сад через открытое окно комнаты.

Ия в белом полотняном халате лежала на широкой скамейке, покрытой белой же ослепительно-чистой простыней, уже подготовленная к операции. Рядом с ней на такой же скамейке лежал одетый в беленький же халатик Славушка. В соседней комнате возились доктора. Слышался плеск воды и характерный говор профессора Франка, изредка бросавшего немецкими фразами. Алексей Алексеевич Сорин стоял подле сына, держал его крошечную ручонку одной рукой, другой гладил его нежную голову.

Но глаза его смотрели на Ию… И сколько глубокой благодарности читала девушка в этих признательных глазах!..

— Вам не страшно, вам не жутко, Ия Аркадьевна? — спрашивал Алексей Алексеевич девушку, — еще не поздно, подумайте, дорогое дитя.

— Я думаю о том, чтобы как можно скорее произошла эта операция, в сущности такая ничтожная и пустая для меня, что о ней не следует и говорить. Не понимаю, что медлят доктора? — пожала плечами девушка.

— Ия Аркадьевна, пожалуйста, можно я кое-что у вас попрошу, и не сочтите это большой, большой дерзостью с моей стороны, — прозвучал подле неё милый голос мальчика.

— Да, Славушка, да, голубчик, заранее соглашаюсь на все, — произнесла Ия,: поворачивая голову в его сторону.

— Благодарю вас… — подхватил мальчик, — и прошу вас очень, очень называть меня своим маленьким братишкой и говорить мне ‘ты’… Ведь вы же сами сказали, что через несколько минуток мы сделаемся друг другу ‘кровными’, близкими. Точно брат и сестра, так вот если можно…

— Да, да… Я буду говорить тебе ты, Славушка, и называть тебя моим братишкой. Тебе же разрешаю называть меня Ией и сестрой. A теперь протяни мне твой ручонку, Славушка, и будь настоящим, смелым маленьким мужчиной. Ведь ты, надеюсь, не боишься того, что нам сейчас предстоит?

— Когда около меня папа и сестричка Ия, я ничего, ровно ничего и никого не боюсь в целом мире — твердо произнес мальчик и пожал протянутую ему Ией руку.

Сорин наклонился к сыну, нежно коснулся его влажного лобика… Потом перекрестил мальчика и почтительно поднес к губам руку Ии.

— Доктора готовы. Будь мужествен, мой Славушка. Господь с тобой… Храни вас Господь, Ия Аркадьевна, — шепнул он дрогнувшим голосом.

Вошли доктора в белых халатах. В комнате постепенно запахло удушливым запахом эфира… Сорин отошел от сына и Ии… На его месте очутился со своим помощником профессор Франк

***

Никогда за всю свой дальнейшую жизнь не забудет, конечно, Ия того странного ощущения, которое охватило ее, когда, сделав глубокий надрез на её руке чуть пониже локтя и впустив в обнаженную вену наконечник гуттаперчевой трубки, профессор приказал ей считать до ста. Сам он в это время что-то быстро и суетливо делал над рукой Славушки. Другую руку Ии y пульса держал доктор Магнецов…

Ия видела сквозь прикрытое окно гостиной голубое небо, все обрызганное золотом солнечного сияния… Видела пышные зеленые сосны… Видела убегающие вдаль мохнатые холмы…

— Раз… два… три… — считала она вначале спокойно и раздельно, довольно громким голосом.

Потянулись бесконечные минуты, казавшиеся вечностью… И вот, постепенно, с удивительной точностью стала замечать Ия какой-то странный процесс, происходящий в её организме. Точно кто-то беспощадно и настойчиво тянул ей жилу из той руки, в которой находился наконечник каучуковой трубки… И соответственно с этим, какая-то чудовищная слабость охватывала все тело молодой девушки… Мутилась мысль в голове, все слабее и тише выстукивало сердце и зеленые сосны в окне казались сейчас какими-то чудовищными, страшными мохнатыми великанами… И золотое солнце почудилось усталому мозгу каким-то жутко-волшебным, сказочно-страшным чародеем. Вихрем пронзила последняя сознательная мысль мозг Ии и, собрав все силы, она прошептала слабо, чуть слышно:

— Я умираю!.. Я, кажется, умираю! Что же, тем лучше… Славушка спасен… Алексей Алексеевич, не оставьте моей матери…

И полумертвая от слабости Ия, потеряв сознание, точно провалилась в какую-то глубокую темную пропасть…

Глава X

— Все y тебя готово, Катюша?

— Все, мамочка!.. Решительно все…

— И холодных цыплят поставила? И пирожки тоже?

— И цыплят, и пирожки, и коржики, и лепешки с вареньем… Ах да, варенец еще надо сказать Ульяне принести с ледника…

— Сама скажи, Катюша… Меня ноги не слушаются что-то… Ведь подумать только, Катенька!.. Едет она, едет радость наша, солнышко наше… Ведь год не видались, Катюша. целый год. Шутка ли сказать.

— A вы все-таки не плачьте, мамочка… Не волнуйтесь вы ради Бога… Лучше пойдем еще раз и посмотрим, как Ульяна комнату для гостей наших приготовила, понравится ли им она… Если и не особенно с комфортом, пусть не взыщут… Здесь не город, a глушь… Да и сам профессор не избалованный такой, простой, и важности в нем ни чуточки, Ия писала, помните.

— Да, да… Катюша… Мальчуганчика его мне посмотреть ужасно хочется. Веришь ли, Катя, во сне его видела не раз. Ведь Июшкой нашей спасен этот мальчик — поневоле стал он мне дорог, как родной.

— Ну, мамочка, вы не очень, a то я ревновать буду. Довольно Ии и меня y вас. Вы лучше подумайте, как сообщить Ии о тех десяти тысячах, которые презентованы нам профессором. Ведь она и не подозревает даже о них. Я знаю нашу гордую Ию. Воображаю, как она возмутится, начнет протестовать, сердиться, отказываться. Уж увидите…

— A если я скажу ей, Катюша, что грех отказываться от посильного дара тех людей, которым сама она принесла такую огромную, такую неоценимую жертву… Что из-за ложного самолюбия нельзя обижать тех, кто ей предан всей душой… Что, наконец, как писал в своем письме ко мне профессор, она бы не отказалась от этих денег, если бы их завещал ей после своей смерти Славушка, так почему же не принять их от спасенного, благодаря ей, малютки и его отца. А! Что ты на это скажешь, Катюша?

— Уж я не знаю, мамочка, поступайте, как знаете. Уговаривайте, как сумеете, нашу милую гордячку, a я так просто-напросто сказала бы ей: — вот что, Июшка, намыкалась ты по чужим людям, пора тебе и отдохнуть. Я, то есть это вы, мамочка, устаю одна хозяйничать, молодая моя помощница, (а это уже я, как видите, мамочка), должна снова в свой пансион ехать запасаться книжной премудростью… A одна я скучаю и хочу быть с тобой, Июшка. Вот и все, мамочка. Так я скажите… Она же безумно любит вас, наша благоразумная Иечка, растает и останется непременно.

— Останется, ты говоришь, Катюша? Да?

— Всенепременно, мамочка. Это так же верно, как зовут меня Екатериной Аркадьевной Баслановой. A сейчас простите, бегу взглянуть, положила ли Ульяна малину в вазочку…

— Иди, иди, моя стрекоза! Милая! — С любовной улыбкой бросила дочери Юлия Николаевна.

И Катя, удивительно возмужавшая и еще более поздоровевшая за это лето, выпорхнула за дверь на балкон, где был приготовлен исключительно парадный в этот вечер чай и ужин. Тихие, короткие августовские сумерки сгущались над Яблоньками. Солнце давно уже село за деревьями старого чародея леса. И в уютном фруктовом саду Яблонек затихали постепенно последние дневные шорохи и шумы.

Юлия Николаевна подошла к раскрытому окну своего крошечного деревенского домика, да так и замерла подле него, не отрывая жадных глаз с дороги, по которой должна была приехать её старшая дочь вместе с отцом и сыном Сориными, пожелавшими доставить сюда Ию, и кстати нанести еще визит.

Около двух месяцев прошло с того знаменательного дня, когда бесчувственную от потери крови и слабости Ию приводил в себя знаменитый профессор Франк. И в продолжение этих двух месяцев из далекой суровой Финляндии в тихий уголок степного берега Волги то и дело летели депеши и письма о состоянии здоровья обоих больных.

Неожиданная сильная слабость овладела после операции молодой девушкой… Нечего и говорить, что профессор Франк, совместно с доктором Магнецовым приложили все свои старания, применяли все, что было нового в медицине, чтобы восстановить утерянные силы ослабевшей Ии.

И достигли самых лучших результатов, a уход и заботы окружающих дополнили остальное.

В какие-нибудь две-три недели щеки Ии покрылись легким налетом румянца, глаза приобрели прежний яркий блеск. Профессор Франк уехал лишь только тогда, когда убедился окончательно в безвредности операции, произведенной им над Ией, поручив дальнейший уход за девушкой домашнему врачу Сориных.

Что же касается самого виновника всех этих хлопот и волнений — Славушки, то произведенная над ним операция вливания чужой крови в его вены отразилась самым блестящим образом на здоровье малютки.

Меньше чем через неделю ребенка нельзя было узнать. Куда девалась его слабость, анемия, его прозрачная худоба и бледность и периодичная лихорадка с неизбежным спутником её, жаром. Правда, порозовел и окреп Славушка не сразу… Но каждый день можно было наблюдать все улучшавшиеся симптомы возвращающегося к нему здоровья, лихорадки и жар покинули его, a слабость исчезла. Появился желанный аппетит и не позже как через месяц малютка уже ходил по дому и саду, чего не делал за последний год, a еще через некоторое время на диво окрепший и порозовевший Славушка с веселым смехом бегал наперегонки с работницей Идой.

Теперь доктору Магнецову уже нечего было делать в семье Сориных. Признаки чахотки не грозили его маленькому клиенту, и зловещий недуг, так ошибочно принятый за нее, острое малокровие, от которого должен был неминуемо погибнуть малютка, казался теперь давно развеявшимся темным кошмаром. За уехавшим на новое место доктором Магнецовым стали собираться в дальнюю дорогу и Сорины. Алексей Алексеевич вез теперь сына учиться за границу, где давно уже мечтал дать образование Славушке. Он трогательно упрашивал Ию отправиться туда же вместе с ними, чтобы занять место постоянной наставницы мальчика, но молодая девушка отказалась наотрез. Она предпочла искать себе другое место, отлично сознавая, что её роль воспитательницы при больном ребенке уже пришла к концу. Теперь Славушка был здоров и силен и нуждался больше в обществе учителей и товарищей, нежели в заботах наставницы и сиделки. Ия предпочла искать себе другую службу, о которой и решила переговорить с матерью. Все это знала Юлия Николаевна Басланова из писем дочери. Нынче же она увидит и саму, саму Ию и её друзей, решившихся перед заграничной поездкой посетить их медвежий уголок.

Сердце матери начинало биться сильнее от одной мысли о предстоящем свидании со старшей дочерью. Старушка взглянула на часы. Теперь её волнение достигло крайних пределов. По расчету времени они несколько часов назад отъехали от пароходной пристани и должны были быть с минуты на минуту здесь… Чу? Не топот ли лошадей послышался там вдали.

— Так и есть… Они, кажется… Катя! Катюша, никак едут? — взволнованно крикнула по направлению двери Юлия Николаевна.

— Едут, мамочка, едут! — не своим голосом завизжала Катя и опрометью, как пуля, кинулась с крылечка в сад.

***

— Июшка!

Все помутилось, все заволоклось туманом в глазах старушки Баслановой, когда неожиданно быстро выросла перед Ней тонкая высокая фигура её старшей дочери. Ия, похудевшая, слегка осунувшаяся за этот год её трудовой самостоятельной жизни, в дорожном костюме, с сумкой через плечо, бросилась в объятия матери.

— Мамочка! Мамулечка! Старушка ненаглядная моя!

И тесные объятия сжимали теперь небольшую по-старчески согнувшуюся фигуру Юлии Николаевны и град поцелуев сыпался на её лицо. Ия вся преобразилась в эти мгновения. Трудно было бы узнать в этой взволнованной, потрясенной радостью встречи, плачущей девушке прежнюю уравновешенную, спокойно сдержанную молодую особу. Радость свиданья преобразила ее.

— Мамочка, мамулечка моя, — лепетала новая Ия, целуя и обнимая мать и смешивая свои слезы со слезами старушки. — Наконец-то я вас вижу, наконец-то, роднуля моя!

Пока длилась первая радость встречи матери с дочерью, Катя успела поздороваться с Сориными, терпеливо дожидавшимися на пороге своей очереди быть представленными старшей Баслановой.

— Здравствуйте, здравствуйте, добро пожаловать! — тоном настоящей хозяйки приветствовала она гостей. — A и прелесть же какая этот ваш Славушка! Можно мне поцеловать тебя, маленький человек? — Непроизвольно вырвалось y неё, при виде очаровательного крошечного мужчины с его золотистыми локонами и черными звездами вместо глаз, неузнаваемо переменившимися за последнее время.

Слава вскинул на девочку свои лучезарные глазки.

— Разумеется можно, — тоном взрослого человека произнес он, — разумеется можно, так как я — маленький братишка большой сестры Ии, a ведь, вы также её сестра? — И приподнявшись на цыпочки он подставил Кате свой свежую, загорелую, розовую щечку.

A получасом позже хозяева и гости уютно устроились за чайным столом, оживленно и задушевно беседуя.

Алексей Алексеевич Сорин и его маленький Славушка чувствовали себя так просто и хорошо среди этой крошечной, дружной семьи. С завтрашним ранним поездом они должны были пуститься в дальнейший путь ж сейчас оживленный и довольный, как никогда, профессор спешил передать Юлии Николаевне все подробности операции, на которую так самоотверженно решилась её дочь.

Потом Катя, после ужина, подхватила Славушку и помчалась с ним показывать мальчику все несложное крошечное хозяйство их родного гнездышка. Они обошли двор, сад, заглянули в Катин шалашик и понеслись было на опушку, осматривать княжеский дом, пришедший теперь в полное запустение, но Ия решительно запротестовала, указывая на необходимость покоя Славушке перед дальнейшим долгим путем. И веселые оживленные дети снова вернулись к чайному столу.

***

Ночь… Тихая чуть прохладная августовская ночь тихо водворилась над Яблоньками. Черным флером затянулись степи и лес… Жуткими призраками зачернели дальние степные курганы… Месяц выплыл из-за причудливо разорванных облаков и робко скользнул по небу… Еще причудливее стали небесные дворцы, храмы и памятники там высоко-высоко, среди горных холмов и долин, эффектно освещенные лунным сиянием.

В самой лучшей комнате маленького домика, уступленной гостям, уже давно спал профессор Сорин с сыном, уставши с дороги до полусмерти. Спала и Катя, утомившаяся хлопотами по приему дорогих гостей. Единственный огонек светился теперь в окне спальни самой хозяйки.

Юлия Николаевна не спала. Она тихо беседовала с Ией. Девушка подробно и обстоятельно передавала матери все случившееся с ней за этот долгий, богатый событиями год её жизни, проведенной вдали от родного гнезда.

Все эти случаи и события знала из писем дочери старая мать, но теперь, держа в объятиях Ию, Юлия Николаевна все-таки жадно вслушивалась в подробности и детали, передаваемые ей Ией. Когда девушка закончила свою исповедь и прильнула к плечу матери белокурой головкой, тогда заговорила её старая мать.

Нежно-нежно, чутко-чутко коснулась Юлия Николаевна вопроса о подарке Сориных Ии… Вся осторожность, вся деликатность материнского сердца вылилась в немногих словах.

Да, она, Юлия Николаевна Басланова, хочет, чтобы Ия приняла эти деньги. Она хочет, чтобы её дочь, её ненаглядная Июшка победила свой гордость и дала возможность хорошим честным людям дать ей некоторое удовольствие, крошечную радость, которая, конечно же, не сможет покрыть и сотой части той жертвы, которую принесла им в свой очередь Ия…

Деньги… Ни на какие деньги нельзя перевести человеческую жизнь!.. И она, её разумная славная Ия поймет это… Но и в радости даяния нельзя отказывать людям… Это — гордость и ложный стыд. A потом… Она должна знать, Ия, что если примет она этот подарок, сделанный ей, нм не придется уже расставаться… Не придется больше покидать родного гнезда, и лишать старую мать последней радости видеть подле себя свою большую, благоразумную девочку под конец её старой жизни. Ии не надо будет уезжать снова отсюда, чтобы служить. Зарабатывать хлеб…

И еще долго, долго говорила старушка Басланова и слезы текли y неё из глаз, смачивая прильнувшую к её щеке нежную щечку дочери.

Так застал их рассвет, обнявшихся и тихо плачущих в объятиях друг друга…

Эти благодарные слезы решили дело. Что-то дрогнуло и растаяло в гордом благородном сердечке Ин… Огромная любовь к матери, счастливая перспектива не разлучаться с ней, возможность счастья поселиться снова под крылышком её обожаемой старушки, все это показалось таким бесконечно радостным, таким желанным Ии, что молодая девушка уже не могла протестовать.

Быстро соскользнула она с низенького диванчика, на котором просидела ночь, к ногам старой матери, обняла эти милые ноги и с лицом, освещенным сейчас бесконечно детской любовью, прошептала чуть слышно, закрепляя поцелуями свои слова:

— Да… Да… Моя родная… Да, я согласна, я принимаю этот подарок… Потому что он даст мне возможность остаться жить с вами долго-долго… Всегда…

Сканирование, распознавание, вычитка: Telwen, 2010.