ЗАПИСКИ В. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА
Изъ посмертныхъ бумагъ.
ЗАПИСКИ В. М. ЖЕМЧУЖНИКОВА
Изъ посмертныхъ бумагъ.
Левъ Жемчужниковъ.
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
VII.
VIII.
IX.
——
‘Встникъ Европы’, No 2, 1899
Записки В. М. Жемчужникова, Жемчужников Владимир Михайлович, Год: 1889
Время на прочтение: 36 минут(ы)
‘Записки’ брата моего, Владиміра Михайловича, начатыя въ 1850-хъ годахъ, писанныя отрывками и въ разное время, достались мн посл его смерти, послдовавшей въ Ментон въ 1884 году, но, къ сожалнію, он не были имъ окончены, и составитель ихъ не выполнилъ и половины намченной имъ программы, найденной въ его посмертныхъ бумагахъ. Я ршаюсь печатать эти ‘Записки’ въ томъ вид, какъ он написаны, и позволяю себ только сдлать пропуски мстъ, неудобныхъ для печати, или не представляющихъ никакого интереса для публики.
Личныхъ воспоминаній нтъ въ ‘Запискахъ’ В. М. Жемчужникова: онъ не дошелъ до нихъ. Посл краткихъ свдній о род дворянъ Жемчужниковыхъ и характеристики нкоторыхъ изъ своихъ предковъ, онъ боле или мене подробно передаетъ слышанное отъ своего отца, Михаила Николаевича, нердко записываетъ стенографически, съ его словъ, что и придаетъ особенную живость разсказу. Жизнь и дятельность М. Н. Жемчужникова, участника и очевидца военныхъ дйствій на Кавказ въ 1810 году, пребыванія русскихъ войскъ за границей, въ пору борьбы съ Наполеономъ I, взятіе въ плнъ самого М. Н. подъ Реймсомъ и его пребываніе въ Польш въ 1830 году,— все это само по себ, а тмъ боле по времени, богатому историческими событіями, представляетъ безусловный интересъ. Не мене любопытны отношенія М. Н. къ лицамъ, игравшимъ видную роль въ исторіи Россіи, а именно: Аракчееву, Лазареву, Паскевичу, Сперанскому и др.
Не подлежитъ сомннію, что бумаги и переписка М. Н. Жемчужникова, въ виду его продолжительной и разнообразной дятельности {По выход изъ военной службы, М. Н. Жемчужниковъ исполнялъ должность костромского губернатора въ 1832 году, съ 1835 но 1841 былъ петербургскимъ гражданскимъ губернаторомъ, а съ 1841 до своей смерти въ 1865 г.— сенаторомъ, и много лтъ состоялъ первоприсутствующимъ І-го департамента Сената. На ряду съ этимъ М. Н. много трудился для общественной благотворительности и принесъ много пользы и добра въ качеств члена Попечительнаго Совта заведеній общественнаго призрнія въ С.-Петербург и попечителя Волковской раскольничьей богадельни и больницы св. Маріи Магдалины съ 1847 по 1865 годъ.}, могли бы во многомъ дополнить недосказанное въ ‘Запискахъ’ его сына, въ нихъ нашлось бы не мало подробностей и чертъ, важныхъ въ историческомъ и бытовомъ отношеніи. Но, къ сожалнію, бумаги и письма М. Н., хранившіяся посл его смерти въ родовомъ имніи Жемчужниковыхъ, Павловк (орловской губ., елецкаго узда) исчезли безслдно. Неизвстно, кто завладлъ ими, или он были истреблены случайно, какъ истребляется у насъ множество всякихъ цнныхъ бумагъ и документовъ.
Опасеніе, чтобы та же участь не постигла посмертныя ‘Записки’ сына М. Н. Жемчужникова, помимо ихъ значенія,— было одною изъ причинъ, побудившихъ меня заняться ими и приготовить для печати.
Родъ дворянъ Жемчужниковыхъ принадлежалъ всегда къ разряду дворянъ московскихъ. Какъ рано началось его существованіе — мн неизвстно. Въ боярскихъ книгахъ московскаго архива, одинъ изъ Жемчужниковыхъ, Игнатій Аанасьевъ, упоминается подъ 1629 г., когда онъ получилъ званіе или чинъ армейскаго городского дворянина, вс прочіе, упомянутые тамъ Жемчужниковы, были дворянами московскими, изъ нихъ двое состояли въ начальныхъ людяхъ, одинъ былъ стряпчимъ (едоръ Леонтьевъ — 1692 г.), двое стольниками (Павелъ Алексевъ и Андрей Тимоеевъ — стольникъ царицы Натальи Кириловны, оба въ 1692 г.). Въ начал царствованія Петра I, двое изъ Жемчужниковыхъ, именно два упомянутые выше стольника, получили грамоты, за подписью царей Петра и Іоанна, на земли въ ныншней калужской и тульской губерніи за ихъ службу, грамоты эти и теперь хранятся въ нашей орловской деревн. О судьб, длахъ, служб и жизни ближайшихъ предковъ нашихъ, жившихъ въ XVIII ст., я не знаю ничего, кром слдующаго случая. Одинъ изъ нихъ, жившій во второй половин XVIII-го столтія, приходящійся намъ праддушкой, только не по прямой линіи, былъ страстнымъ охотникомъ, какъ и большинство тогдашнихъ помщиковъ. У него была жена очень красивая. Былъ у него пріятель, сосдъ-помщикъ и также охотникъ NN, который былъ влюбленъ въ жену его по уши. Не имя возможности удовлетворить своей страсти и не находя взаимности, NN ршился овладть этой красавицей насильно, противъ ея воли. Предпріятіе смлое, и исполнить его надо было умючи, потому что шутки съ моимъ праддомъ, какъ и со всми тогдашними дворянами, были плохи! Тогда вс помщики были окружены толпами слугъ, дворней, какъ феодальные бароны своими вассалами. Часто дворня превосходила число пахотныхъ крестьянъ. Ее составляли все люди удалые, избалованные, буйные, забіяки и гуляки, люди, готовые стоять грудью за своего помщика, съ которымъ они вмст и охотились, и назжали на сосдей, и бражничали. Словомъ, тогдашніе дворяне, и по жизни, и по своеволію, походили на былыхъ пановъ польскихъ съ ихъ приближенными и челядью, съ тою разницею, что безпутства ихъ не отражались на длахъ государственныхъ: оно, слава Богу, не доходило такъ высоко!
Забравъ себ въ голову такое предпріятіе, NN составилъ цланъ смлый, онъ затялъ охоту, прогулялъ съ праддомъ, разумется, въ сопровожденіи всей своей дворни, нсколько дней и наконецъ пріхалъ къ нему на домъ, чтобы завершить охоту попойкой на славу. Былъ уже вечеръ, смеркалось. Стараясь казаться беззаботнымъ и веселымъ, NN только подзадаривалъ прадда, поилъ и его, и его дворню, но почти не пилъ самъ, и дворн своей веллъ быть умренне. Полагая, что все вокругъ него достаточно пьяно, NN подозвалъ знакомъ своего холопа, шепнулъ ему что-то на ухо, и черезъ нсколько времени дворовые его стали потихоньку одинъ за другимъ выходить изъ дому, а онъ, между тмъ, продолжалъ подпаивать хозяина. Но, у прадда былъ стремянный, малый не промахъ, который тотчасъ же замтилъ, что тутъ кроется какая-то затя, онъ притворился пьянымъ, чтобы не навлечь на себя подозрнія, вышелъ вслдъ за людьми NN и, вернувшись вскор, украдкой шепнулъ прадду на ухо:’—Баринъ, будь осторожне, не пей, NN затялъ недоброе! Онъ нарочно тебя опаиваетъ, веллъ споить и всю дворню, а самъ выслалъ своихъ людей, и они тамъ ходятъ-собираются вокругъ дома, подъ барыниными окошками’. Праддъ также незамтно шепнулъ ему, чтобы онъ подготовилъ потихоньку дворню въ засад, а самъ, по уход стремяннаго, остался съ NN и продолжалъ пить, будто ни въ чемъ не бывало.
Наконецъ уже совсмъ стемнло, настала глубокая ночь. Оба охотника, болтая другъ съ другомъ, вдругъ услышали крики, шумъ, драку съ той стороны двора, на которой находилась комната прабабушки. Самъ же праддъ не показалъ и вида, что слышитъ что-либо, сидлъ хладнокровно и только потихоньку надлъ кистень на руку, еще не зная наврное, изъ-за чего идетъ драка. NN, напротивъ, видимо удивленъ былъ этимъ шумомъ, потому что не ожидалъ никакого сопротивленія. Полагая, что всхъ споилъ, какъ слдуетъ, сначала онъ прислушивался къ крикамъ, потомъ, заключивъ, вроятно, что его дружин пришлось плохо, собирался-было выйти, но въ это самое время въ дверь вошелъ стремянный и объявилъ прадду, что хотятъ увезти его жену. Праддъ вскочилъ, какъ бшеный, взмахнулъ кистенемъ и хлопнулъ имъ въ голову своего противника: NN упалъ мертвый. Убійца былъ сосланъ въ Сибирь, потомъ прощенъ.
Вотъ все, что я знаю замчательнаго о моихъ предкахъ, къ этому прибавлю, что и родной ддъ былъ тоже любитель псовой охоты и чуть ли не разорился на нее.
Черезъ бабушку мою, урожденную Нестерову, мы породнились съ древнимъ родомъ Нестеровыхъ, изъ которыхъ думный дворянинъ Аанасій Ивановичъ, современный царю Алексю, извстенъ исполненіемъ посольскихъ порученій, судя по сохранившимся о немъ иностраннымъ извстіямъ, онъ былъ добродушный простакъ. Родной мой ддъ, женатый на Нестеровой, имлъ слдующихъ дтей: а) сыновья: Павелъ, Александръ, Михаилъ, б) дочери: Екатерина, Марія и Варвара. Павелъ умеръ еще до вступленія на службу. Въ ‘Записки’ мои войдутъ только: дядя Александръ, отецъ мой Михаилъ и старшая изъ моихъ тетокъ — Екатерина {Старшинство сестеръ отца моего указано ошибочно, а именно, старшая была Марія, потомъ Екатерина и за нею Варвара.}.
Александръ былъ человкъ весьма пріятный и по умственнымъ, и по наружнымъ качествамъ, онъ былъ веселаго нрава и въ высшей степени беззаботенъ. Его любили вс: и товарищи, и знакомые, и подчиненные, но особенно расположены были въ нему женщины. Получая по служб жалованья боле отца моего, а отъ родителей столько же, дядя Александръ никогда не имлъ денегъ и часто, растративъ свои, тратилъ деньги брата. Онъ былъ красивъ, сознавалъ свою красоту и любилъ при всякомъ случа — ходя, засыпая, сидя, стоя — красоваться. Играя на билліард, онъ никогда не длалъ шара, не принявъ сначала красиваго положенія, а потому часто проигрывалъ. Играющіе съ нимъ пользовались его слабостью иногда изъ шутки, иногда же изъ разсчета. Другимъ слдствіемъ его увренности въ своей красот была страсть въ волокитству, въ которомъ онъ и дйствительно много успвалъ. Солдаты, ему подчиненные, не только любили, но обожали его. Государь Александръ Павловичъ зналъ его лично и любилъ. Да, я думаю, врядъ ли кто и могъ его не любить, если его не побуждала къ тому зависть.
По служб онъ шелъ хорошо, во французской войн дйствовалъ храбро, заслуживъ и повышеніе, и уваженіе. Назначенный начальникомъ, кажется, перновскаго полка, онъ, по собственной неосторожности и беззаботности, потерплъ большое несчастіе. Принимая полкъ, онъ поддался на предложеніе прежняго полкового командира, обыгравшаго его въ карты, чтобы, вмсто уплаты проигрыша, не показывать огромнаго недочета, оказавшагося въ полковыхъ суммахъ. Какъ ни неблагоразумна такая сдлка, но человкъ съ другимъ характеромъ, умряя полковые расходы, кое-какъ сумлъ бы, можетъ быть, выпутаться изъ бды, но таковъ ли былъ мой дядя? Онъ не могъ или не умлъ соразмрять и своихъ собственныхъ расходовъ съ приходами, такъ куда же ему было сладить съ такой запутанной финансовой операціей?!
Врный себ, онъ жилъ съ беззаботностью по прежнему, нисколько не думая о пополненіи суммы, а дла шли какъ-то сами собою, солдаты терпли нужду во многомъ, даже не имли полной или исправной парадной формы, но, преданные своему начальнику, они скрывали свои нужды. На инспекторскихъ смотрахъ они отвчали, что всмъ очень довольны, и, съ помощью своихъ офицеровъ, даже наружную неисправность умли скрывать такъ искусно, что обманывали самый опытный глазъ. Изъ всхъ парадовъ и смотровъ они выходили благополучно, доставляя еще похвалы и благодарность моему дяд. Наконецъ гроза разразилась!
Это-то, если не ошибаюсь — адъютантъ Аракчеева, провдалъ о длахъ перновскаго полка, и донесъ о нихъ кому слдуетъ. Сдлали смотръ, допрашивали солдатъ: все ли они получаютъ, всмъ ли довольны?— Все! всмъ довольны,— отвчали солдаты. Тогда стали осматривать ихъ одежду и, руководимые доносчикомъ, обратились къ задней шеренг, тутъ нашли, что у однихъ нтъ штиблетовъ, у другихъ портупей и т. д., а вмсто всего этого — Богъ знаетъ, что такое, только издали похожее на штиблеты или портупеи. Завязалось дло, продолжалось оно не мало, и кончилось наконецъ тмъ, что несчастнаго дядю моего, въ душ нисколько не виновнаго, лишили чиновъ и орденовъ и разжаловали въ солдаты {Въ 1847 г. служившій въ пажескомъ корпус офицеръ Шулькавъ говорилъ мн объ А. Н. и какъ его вс любили и жалли.}. Какъ онъ принялъ эту слишкомъ рзкую перемну въ своей судьб — объяснится изъ послдующаго. Пока скажу только, что врядъ ли кто-либо и когда-либо такъ хладнокровно сносилъ хотя бы гораздо меньшее несчастье!
Разжалованный въ солдаты, онъ прослужилъ, не помню въ какомъ полку, до самаго воцаренія Николая Павловича, который, зная его лично, даровалъ ему, вскор по воцареніи, прощеніе и прежній чинъ {Полковника.}. Получивъ помилованіе, онъ отправился въ Петербургъ, и проздомъ постилъ въ деревн моего отца. Пріхалъ онъ подъ вечеръ, разумется, обрадовалъ всхъ въ дом, и господъ, и прислугу, говорилъ, шутилъ, смялся, наконецъ, оставшись наедин съ моимъ отцомъ, онъ сталъ, по его просьб, разсказывать подробности своего несчастія. Какъ онъ говорилъ, я, разумется, не знаю, потому что еще не существовалъ тогда на свт, а сочинять беззаботность его рчи мн бы не хотлось, и потому постараюсь передать его разсказъ попроще.
— Дло мое тянулось,— говорилъ онъ,— и я жилъ по прежнему, и по прежнему меня вс любили и везд принимали: Въ то время я волочился за двицей Д., былъ влюбленъ въ нее по уши, и проводилъ съ нею большую часть дня. Разъ, какъ я собирался идти къ ней въ домъ, входитъ ко мн О.
— Куда это ты идешь?— Къ Д.— Нтъ, сегодня ты ужъ не дойдешь туда!— Пойду.— Ну, хочешь объ закладъ, что не пойдешь, услышавъ ту всть, которую я принесъ?— Пойду непремнно, что бы отъ тебя ни услышалъ!— Ну, что идетъ въ закладъ?— Дв бутылки шампанскаго.— Хорошо. Знаешь, твое дло ршено сегодня?— Нтъ, не знаю, а какъ?— Отгадай самъ.— Что же, велно взыскать съ меня растраченную сумму?
— Нтъ, поболе!— Отставить отъ службы?— Нтъ, еще боле!— Впредь никуда не опредлять?— Нтъ, и того боле!— Неужели въ солдаты?— Да, съ лишеніемъ чиновъ и орденовъ!.. ну, что же, подешь посл этого въ Д.?
— Ахъ ты, чертовство этакое!— сказалъ мой дядя и замолчалъ, опустивъ голову, будто задумался. Отецъ мой тоже молчалъ, полагая, что его братъ молчитъ отъ внутренняго волненія, при воспоминаніи о прошломъ несчастіи, но вдругъ услышалъ сильный храпъ,— смотритъ: братъ его спитъ прекрпко… Оставивъ его въ такомъ положеніи, такъ какъ было уже поздно, отецъ мой пошелъ и самъ спать. Проснувшись на другой день, онъ сталъ требовать отъ брата продолженія разсказа.
— На чемъ, бишь, я остановился?— Да ты сказалъ: ‘ахъ ты, чертовство этакое!’ — и вдругъ заснулъ!— Кому же я это сказалъ!— Должно быть О., когда тотъ передалъ теб ршеніе твоего дла!— Нтъ, я этого ему не говорилъ, а веллъ купить на его счетъ дв бутылки шампанскаго и отправился въ послдній разъ, въ Д.
Пріздъ дяди въ деревню былъ великолпно отпразднованъ отцомъ моимъ. Праздникъ былъ въ рощ, угощеніе крестьянамъ, почти по всей рощ на деревьяхъ висли вензеля дяди.
Изо всего этого событія огорчало моего дядю только слдующее обстоятельство. Получивъ прощеніе онъ, какъ я сказалъ уже, отправился въ Петербургъ. Тамъ онъ представился всмъ, кому нужно, пріхалъ и къ Чернышеву, бывшему своему товарищу и ровеснику по служб. Разговаривая съ дядей, Чернышевъ вдругъ обратилъ вниманіе на его ордена, и сталъ уврять, что онъ не иметъ права носить ихъ, потому что о нихъ — ничего не упомянуто въ указ о его прощеніи. Тщетно мой дядя старался доказать, что когда ему возвратили прежній чинъ, то, само собою разумется, возвратили и прежніе ордена, полученные имъ не на парадахъ, а за личныя заслуги на войн,— его заставили снять ихъ. Это сильно огорчило его, ибо онъ цнилъ ордена выше всего, заслуживъ ихъ своею кровью, а не по очередному производству.— Дядя умеръ во время персидской войны.
Отецъ мой, Михаилъ Николаевичъ Жемчужниковъ, родился въ 1788 г., 9-го ноября, воспитывался въ первомъ кадетскомъ корпус и, если не ошибаюсь, во время извстнаго, нмца-философа, на словахъ либеральнаго, а на дл тирана-деспота, Клингера {Клингеръ, еодоръ или Максимъ Ивановичъ, генералъ-лейтенантъ. Род. во Франкфурт-на-Майн 1753 г., въ 1780 вступилъ въ русск. службу, былъ директоромъ 1-го кадетскаго корпуса, а потомъ кураторомъ дерптскаго университета, гд и умеръ въ 1831 г.}, который, чтобы пересоздать ввренныхъ ему воспитанниковъ въ образовавшійся въ ум его философскій типъ людей, скъ ихъ безпощадно, содержалъ сурово и грубо, называлъ несправедливо и т. п. Если я ошибаюсь относительно времени директора Клингера, то потому, что отецъ мой былъ посл корпуснымъ офицеромъ, и, можетъ быть, зналъ Клингера въ то время, а не за время своего кадетства. Во всякомъ случа можно считать, что Клингеръ — если не основалъ, то усилилъ ту грубость въ кадетскихъ нравахъ, которая существовала въ корпусахъ до послдняго времени, и еще не совсмъ превратилась и въ боле позднее время, несмотря на вс старанія Я. И. Ростовцева.
Занимаясь науками съ успхомъ, отецъ мой былъ въ 1-мъ кадетскомъ корпус фельдфебелемъ, и выпущенъ подпоручикомъ въ 7-й артиллерійскій полкъ, 17 лтъ отъ роду, прямо въ адъютанты въ графу Аракчееву.
Въ этой новой должности отецъ мой, по молодости лтъ, былъ не совсмъ исправенъ и благоразуменъ, и навлекъ на себя гнвъ Аракчеева. Случаи, подавшіе поводъ въ этому гнву, были слдующіе: не успвъ, по разсянности или по неосторожности, поздравить въ должное время графа Аракчеева съ Свтлымъ Христовымъ Воскресеніемъ, отецъ мой счелъ за лучшее не приносить поздравленія вовсе, и не былъ у него до самаго назначенія своего на дежурство, т.-е. чуть ли не до оминой. Первыя олова графа, при встрч съ моимъ отцомъ, были: ‘Христосъ Воскресе!’ — Отецъ мой, полагая, что поздравленія ему ограничивались однимъ расписываніемъ своего имени на лист, отвтилъ:— Я уже имлъ честь въ первый день праздниковъ приносить поздравленіе вашему сіятельству.— Неправда, господинъ подпоручикъ! Я христосовался со всми, кто ко мн прізжалъ, а васъ не было’.
Не помню, что за это было отцу: посаженъ ли онъ былъ подъ арестъ, наряженъ ли на новое дежурство, или просто продежурилъ этотъ день, видя, какъ Аракчеевъ на него дуется, кажется даже, Аракчеевъ хотлъ лишить его званія своего адъютанта, но потомъ, по чьему-то ходатайству, назначилъ его только на новое дежурство. Отецъ мой является дежурить, сидитъ въ комнатахъ графа утро, сидитъ полдень, просидлъ, наконецъ, и время обда,— графъ все не призываетъ его въ себ, и не даетъ ему, по обыкновенію, порученія осмотрть: все ли въ порядк въ какой-нибудь казарм? Порученіе, которое давалось всегда съ тою цлью, чтобы дежурный адъютантъ усплъ, вмст съ исполненіемъ порученія, пообдать. Проморивъ его, такимъ образомъ, голодомъ до самыхъ сумерекъ, Аракчеевъ, наконецъ, призвалъ его и послалъ осмотрть ближайшія артиллерійскія казармы съ тмъ, чтобы онъ вернулся какъ можно скоре (едва ли не къ опредленному времени) и донесъ, если найдетъ какія-либо неправильности.
Обрадованный порученіемъ, отецъ мой поспшилъ куда-то пообдать, и вскор возвратился въ Аракчееву съ донесеніемъ, что нашелъ все въ исправности. Сдлавъ это дло, онъ услся опять на своемъ мст, но черезъ малое время Аракчеевъ призываетъ его къ себ: ‘Куда я васъ посылалъ’?— Въ артиллерійскія казармы.— ‘А вы и не были въ казармахъ! X. X. здилъ, за вами, и видлъ, куда вы зазжали. Завтра опять на дежурство’!
На другой день опять является дежурить, опять сидитъ у графа утро, сидитъ полдень, просидлъ время обда, уже стало смеркаться, а графъ все не зоветъ его и не отпускаетъ съ порученіемъ.
Кабинетъ графа отъ комнаты дежурнаго отдлялся одной комнатой, которая всегда вечеромъ оставалась темна.
Когда нуженъ былъ адъютантъ, то графъ звалъ его по фамиліи или просто кликалъ: ‘Адъютантъ!’ — а когда нуженъ былъ деньщикъ, то графъ обыкновенно кричалъ: ‘Эй!’
Деньщикъ его слылъ между офицерами подъ именемъ синицы, потому что всегда имлъ подъ глазами синяки, отъ кулаковъ графа.
Уже было очень поздно. Отецъ мой проголодался совершенно, и потому былъ въ самомъ скверномъ расположеніи духа. Вдругъ онъ слышитъ крики графа изъ кабинета: ‘Эй, эй, эй!’ Считая, что эти междометія не могутъ относиться къ нему, отецъ мой не трогается съ мста. Наконецъ раздался крикъ: ‘Г. адъютантъ!’ — Отецъ пошелъ въ кабинетъ.— ‘Что вы не шли такъ долго? Вы слышали, что я васъ звалъ?’ — Я полагалъ, что вы зовете синицу,— сказалъ отецъ мой въ разсянности, вроятно потому, что сердился.— ‘Какую синицу?’ — Деньщика вашего, котораго мы прозвали синицей.— ‘Ступайте въ такія-то казармы, осмотрите, все ли въ порядк, и немедленно возвратитесь назадъ съ донесеніемъ, а я пошлю потомъ проврить ваши слова!
Отецъ мой пріхалъ въ казармы, видитъ все въ безпорядк и, не найдя дежурнаго, отправился въ нему на квартиру, какъ къ человку хорошо знакомому,— спросилъ себ чего-либо поскорй пообдать и поспшилъ опять въ Аракчееву, предупредивъ офицера, что посланный отъ графа прідетъ осмотрть казармы, и посовтовавъ ему, поэтому, привести все немедленно въ порядокъ. Они вмст вышли изъ дома, дежурный офицеръ — въ казармы, а отецъ мой — къ Аракчееву, которому и донесъ, что все нашелъ въ исправности.
‘Г. подпоручикъ, вы лжете въ третій разъ! Такой-mo халъ за вами слдомъ, былъ въ казармахъ въ то же время, какъ вы, и донесъ, что въ казармахъ все въ безпорядк, много пьяныхъ солдатъ, нтъ даже дежурнаго офицера!.. ‘
За этотъ третій проступокъ опредлено было отцу моему какое-то новое наказаніе, но онъ, видя, что такая служба не по его характеру и способностямъ, ршился, наконецъ, просить Аракчеева объ увольненіи отъ адъютантской должности, выставляя предлогомъ желаніе служить въ дйствующей арміи, и прося перевода въ одинъ изъ полковъ, назначавшихся въ походу за границу.
‘Вы желаете служить въ дйствующей арміи?’ — спросилъ его Аракчеевъ съ насмшкой.— Точно такъ,— отвчалъ отецъ мой,— я нахожу, что боле способенъ въ дйствительной служб.— ‘Извольте, я исполню вашу просьбу’, и вскор назначилъ его на Кавказъ. Этого отецъ мой никакъ не ожидалъ, но длать нечего — хать надо.
Онъ отправился въ путь, и дорогой захалъ къ своей матушк, въ деревню, находящуюся въ 40 верстахъ отъ Ельца.
Матушка и сестры его, разумется, очень встревожились, что ихъ Мишенька долженъ хать на войну съ черкесами. Он всячески старались удержать его, что было и не трудно, потому что самъ Мишенька, мало еще понимая служебныя обязанности, охотно согласился остаться въ деревн, и прожилъ тамъ мсяцъ, потомъ два, а наконецъ и годъ, разъзжая по сосдямъ, веселясь и отдыхая отъ неначинавшейся еще службы.
Онъ и потолстлъ, и выросъ. Оказалась надобность сбросить форменное платье, уже сдлавшееся короткимъ и узкимъ, и надть статское. На Кавказ, между тмъ, его ждутъ. Аракчеевъ все не получаетъ увдомленія объ его прізд.
Наконецъ, Аракчеевъ посылаетъ за Мишенькой нарочнаго,— чиновника Попова, съ тмъ, чтобы тотъ, взявъ отца моего отъ матушки, доставилъ его на Кавказъ и предалъ тамъ суду.
Дло выходило плохо! Къ счастью, однако, Поповъ по прізд въ Орелъ, не тотчасъ же отправился въ губернатору, съ объявленіемъ о своемъ порученіи, но счелъ за нужное сначала выбриться и вычесаться, съ этою цлью послалъ за цирюльникомъ. Еще къ большему счастью, лучшимъ цырюльникомъ въ город былъ крпостной человкъ богатаго помщика Познякова, нашего сосда по елецкой деревн, аристократа въ околотк.
Расчесывая и бря Попова, цирюльникъ прочелъ изъ любопытства лежавшую передъ Поповымъ бумагу, на имя губернатора, а въ ней было прописано порученіе Попова. Вслдствіе этого цырюльникъ, тотчасъ по окончаніи своей работы, поспшилъ съ встью къ своему барину, жившему тогда въ Орл: — Бда, ваше превосходительство! плохо будетъ Михайлу Николаевичу! Пріхалъ чиновникъ отъ Аракчеева, и проч., и проч.— Позняковъ немедленно отправилъ нарочнаго съ этимъ извстіемъ къ моему отцу въ деревню, совтуя узжать какъ можно скоре и общаясь задержать Попова на день у себя.
Отправившись къ губернатору, Позняковъ встртился тамъ и познакомился съ Поповымъ, зазвалъ его въ себ обдать, продержалъ вечеромъ, и тмъ далъ отцу время ухать. Поповъ уже не засталъ его въ деревн, и не разсудилъ нужнымъ хать за нимъ въ догоню, но счелъ за лучшее возвратиться опять къ Познякову.
Случай этотъ былъ причиною рожденія на свтъ нашей писательницы, извстной подъ именемъ Фанъ-Димъ. Въ дом Познякова воспитывалась двушка — красивой наружности, хорошо образованная и не съ маленькимъ приданымъ. Она приглянулась Попову, вышла за него замужъ, получивъ приданое отъ Познякова, и родила отъ этого брака будущую переводчицу Дантова ‘Ада’ и писательницу, сдлавшуюся извстной въ печати подъ именемъ Фанъ-Димъ, а въ дйствительности носящую по мужу фамилію Кологривовой.
Суда надъ отцомъ моимъ не было, дло уладилось какъ-то благополучно.
Служа на Кавказ съ 1809 г., отецъ мой вскор отличился образованіемъ легкой казачьей артиллеріи. Образованіе этого войска было поручено ему одному, безъ всякихъ помощниковъ, и кончено имъ поразительно скоро,— въ одинъ или два мсяца.
Зная привязанность казаковъ къ иррегулярной служб, легко понять, что такое быстрое преобразованіе ихъ не могло обойтись безъ крутыхъ мръ, он дйствительно были. Встртивъ сильное упорство въ казакахъ и явную ршимость не поддаваться новому ученію, отецъ мой, по пылкости своего характера, не щадилъ ни ихъ, ни себя. Случалось, что казаки, истомленные тягостнымъ и немилосердно продолжительнымъ ученіемъ въ самые жары, падали замертво.
Наконецъ, было сформировано два орудія, и новая артиллерія уже принимала участіе въ одномъ дл. Успхъ перваго участія въ дл, сильне всякихъ принужденій подйствовалъ на казаковъ, и они охотне занялись новаго рода службою.
Вскор представился новый случай, показавшій всю пользу отъ введенія легкой конной артиллеріи на Кавказ. Главнокомандующій Булгаковъ послалъ два отряда противу горцевъ. Эти отряды, въ пылу преслдованія, были завлечены въ густой лсъ, изъ котораго не могли выбраться и въ которомъ неминуемо погибли бы. Начальники отрядовъ (не помню ихъ фамилій, одинъ изъ нихъ, кажется, назывался Багратіонъ) обратились къ отцу моему съ просьбою о помощи. Осмотрвъ мстность, отецъ мой видлъ, что ему трудно будетъ дйствовать въ такомъ густомъ лсу, черезъ который пролегала одна только узенькая тропинка, но онъ объявилъ, что пойдетъ съ двумя орудіями, если прикажетъ Булгаковъ.
Булгакову не хотлось пускать свою юную артиллерію на авось, но, убжденный просьбами начальниковъ отрядовъ и услышавъ отъ отца, что онъ надется какъ-нибудь помочь имъ, онъ наконецъ ршился.
Вступивъ въ лсъ, отецъ мой не зналъ, куда ему идти, гд дйствовать? Неизвстно было, гд находились русскіе, и гд горцы? Т и другіе разсялись по всему лсу. Чтобы собрать нашихъ и узнать положеніе длъ, отецъ мой веллъ дать залпъ холостыми зарядами. За гуломъ залпа послышались радостные криви нашихъ. Услыхавъ выстрлы своей артиллеріи (у черкесовъ тогда еще не было пушекъ), они ободрились, стали кричать ‘ура!’ и такимъ образомъ начали собираться на свои же голоса, во-едино. Положеніе длъ прояснилось. Крики ‘ура!’ становились все чаще и сильне. Было очевидно, что наши соединились, опять погнали непріятеля, который столько же сроблъ отъ неожиданнаго появленія артиллеріи, сколько наши ободрились. Чтобы поддержать удачное начало, отецъ мой веллъ пускать ядра черезъ верхушки деревъ по тому направленію, куда удалялись крики, и самъ сталъ двигаться впередъ. Такъ онъ вышелъ на поляну, наполненную имуществомъ, скотомъ и семействами горцевъ, собранными здсь въ надежд на безопасность. Солдаты, выведенные изъ лса, бросились на грабежъ, оставивъ казачьи орудія безъ всякаго прикрытія. Отцу моему можно было опасаться, чтобы горцы, замтивъ его слабость, не отважились на аттаку, и потому онъ поспшилъ возвратиться той же дорогой, черезъ лсъ. Но горцы уже замтили его слабость, и вскор стали показываться толпами на тропинк, спереди и съ тыла. Это бы еще не бда: останавливаясь на минуту, отецъ мой обращалъ свои орудія въ об стороны, и залпомъ картечью разсялъ сразу об толпы. Предстояла другого рода опасность: горцы естественно должны были вскор догадаться, что ни спереди, ни съ тыла ничего не сдлаютъ, но что, нападая съ боковъ и укрываясь за деревьями, они могутъ перестрлять хотя всю артиллерійскую прислугу. Для предупрежденія этого, отецъ мой послалъ просить, чтобы ему прислали нсколько солдатъ, дабы оградить себя справа и слва. Но этихъ нсколькихъ солдатъ не могли набрать, и артиллерія его гибла. Уже почти вс лошади и почти вся прислуга были переранены. Отецъ мой сбросилъ бурку, остался въ одномъ нижнемъ плать, и самъ сталъ дйствовать банникомъ. Нсколько разъ пытался онъ отослать раненыхъ, чтобы спасти хотя ихъ, но они не хотли уйти: ‘Нтъ, ваше благородіе, не оставимъ тебя! не уйдемъ!’ — отвчали они и работали черезъ силу. ‘Тогда,— говоритъ отецъ мой,— тогда только я понялъ, что это были за люди, и сталъ раскаиваться въ своей жестокости съ ними!— Я ихъ мучилъ, морилъ, а они не хотятъ оставить меня въ такую минуту, когда имъ предстоитъ врная смерть! ‘
Такъ продолжалъ онъ свой походъ черезъ лсъ, на каждомъ шагу останавливаясь для обороны, каждый шагъ запечатлвая кровью и какою-нибудь потерей.
Не слыша боле выстрловъ, но зная отъ возвратившихся солдатъ о затруднительномъ положеніи артиллеріи, и Булгаковъ, и вс въ войск считали ее погибшею и сожалли о ней. Особенно жаллъ Булгаковъ, который, понимая всю пользу казачьей артиллеріи, кром того очень любилъ моего отца, и теперь обвинялъ себя въ его погибели, пеняя и на отрядныхъ начальниковъ, склонившихъ къ посылк артиллеріи.
Между тмъ, одинъ изъ пріятелей отца, кажется Марковъ, усплъ собрать нсколькихъ солдатъ, и съ ними поспшилъ къ нему на помощь. Помощь эта была какъ нельзя боле кстати. Отецъ оградилъ себя пришедшими солдатами съ боковъ, и они, отстрливаясь, дали ему возможность выбраться, наконецъ, изъ лсу. Онъ явился въ виду войска въ то самое время, когда вс считали его погибшимъ, и Булгаковъ плакалъ о немъ, пеняя на себя и другихъ. Завидвъ отца моего, идущаго впереди своихъ орудій въ окровавленной рубашк, съ банникомъ въ рук, Булгаковъ бросился въ нему на встрчу, обнялъ его и сталъ цловать, приговаривая: ‘Алкивіадъ ты мой! Алкивіадъ ты мой!’
Донося потомъ объ этомъ дл начальству и приписывая большую часть успха содйствію артиллеріи моего отца, Булгаковъ просилъ награды ему, какъ за это дло, такъ и за необыкновенно быстрое образованіе казачьей артиллеріи. Награды розданы были всмъ, но отецъ не получилъ ничего: Аракчеевъ не забылъ его, и до сихъ еще поръ былъ дурного о немъ мннія. Изъясняя Булгакову, что заслуги, приписываемыя имъ Жемчужникову, слишкомъ значительны, необыкновенны, и потому требуютъ особаго изслдованія,— Аракчеевъ прислалъ для такого изслдованія генерала Лазарева.
Тотчасъ по прізд, Лазаревъ веллъ отцу моему вывести артиллерію свою на смотръ,— артиллерія выведена, отецъ мой отправился съ рапортомъ къ Лазареву, и они немедленно выхали.
Форма для казачьей артиллеріи еще не была утверждена, именно, еще неизвстно было: останутся ли при казакахъ, согласно желанію ихъ и отца нашего, шашки, или же дадутъ имъ сабли? Чтобы на всякій случай обучить ихъ сабельнымъ пріемамъ, но при томъ не иступить шашекъ, отецъ мой училъ ихъ длать эти пріемы плетками. Такъ, напр., по команд: ‘Сабли вонъ!’, они вынимали изъ-за пояса плетки и выставляли ихъ впередъ, какъ сабли. Разумется, такого рода пріемы во время ученія, были вовсе неумстны на смотру, и потому, предвидя, что урядникъ скомандуетъ, пожалуй, по недогадк: ‘Сабли вонъ!’, отецъ мой изъявилъ Лазареву желаніе лично представить свою артиллерію. ‘Не надо,— отвтилъ — Лазаревъ, оставайтесь при мн’. Длать нечего, онъ остался. Между тмъ, опасенія его сбылись: урядникъ, едва завидлъ ихъ, тотчасъ загорланилъ: ‘Сабли вонъ!’ —и казаки выставили плетки передъ глаза Лазарева. Лазаревъ, разумется, никакъ не ожидалъ такой встрчи, и началъ кричать, сердиться, не захотлъ ничего боле смотрть и ускакалъ домой, объявивъ, что въ тотъ же день подетъ обратно въ Петербургъ, гд и донесетъ, какъ встрчаетъ Жемчужниковъ присланныхъ отъ Аракчеева генераловъ. Никакія объясненія, ходатайства, просьбы не имли силы, Лазаревъ готовился къ отъзду.
Но тутъ опять на помощь отцу является обдъ: Лазаревъ любилъ и пость, и попить, его пригласили сдлать и то и другое, и онъ, нагрузившись порядкомъ, согласился осмотрть казачью артиллерію. Въ этотъ разъ отецъ мой командовалъ самъ, удивилъ Лазарева быстротою и знаніемъ своихъ артиллеристовъ, и привелъ его въ восторгъ: Лазаревъ расхвалилъ отца въ Петербург, и отецъ мой получилъ Владимірскій крестъ 4-й степени съ бантомъ за дйствіе его въ чеченскомъ ущель 25-го мая 1810 г. {Что было въ то время большою рдкостью.}
Но это обстоятельство все-таки не измнило мннія Аракчеева о немъ, и Аракчеевъ хотлъ-было помшать ему перейти корпуснымъ офицеромъ въ 1-й кадетскій корпусъ, говоря: ‘Жемчужниковъ еще слишкомъ молодъ, чтобы смотрть за другими, онъ еще сначала, долженъ выучиться смотрть за собою’.
Отецъ мой пробылъ съ 1810 по 1812 годъ корпуснымъ офицеромъ, а съ открытіемъ французской войны перешелъ въ 11-ю артиллерійскую бригаду дйствующей арміи, гд и получилъ баттарею.
Подробностей объ участіи его въ заграничномъ поход не знаю, разскажу только нсколько анекдотовъ изъ этого времени и взятіе отца моего въ плнъ {Во время этой войны, кром наградъ русскихъ, отецъ получилъ ордена: прусскій pour le mrite и австрійскій virtuti millitari.}.
Извстна смтливость русскаго народа, съ которою онъ отгадываетъ смыслъ рчи на иностранномъ язык. Сознавая въ себ эту смтливость, русскій часто выказываетъ такую самоувренность въ пониманіи чужого ему языка, что нельзя вдоволь насмяться разнымъ происходящимъ отъ того случаямъ. Такъ, напр., однажды отецъ мой вступилъ съ своею баттареей во французское селеніе, пограничное съ Германіей. Вскор по приход его, въ нему явилась заплаканная женщина съ жалобой, что у нея солдаты увели корову, и что старшій изъ солдатъ, находящихся при немъ, прибилъ ее. Увренный въ своихъ артиллеристахъ, отецъ мой не могъ допустить, чтобы они сдлали какую-либо покражу, и тмъ боле, чтобы фельдфебель его, котораго онъ зналъ за отличнаго человка, обидлъ эту женщину. Однако, для изслдованія истины, онъ послалъ за фельдфебелемъ: ‘Какъ теб не стыдно такъ вести себя? Ну, хорошо ли, что ты прибилъ эту женщину?!’ — Виноватъ, ваше благородіе, да она сама напрашивается! У нея увели корову вонъ т, что шли передъ нами, а она все плачется на нашихъ! Я говорю ей, кажись, толково, что наши тутъ ни въ чемъ не виноваты, а она все свое, все твердитъ: ваши, ваши! Ну, гршный человкъ, я и осердился, и ударилъ ее,— что-жъ это, въ самомъ дл, она на насъ клеплетъ!— Отецъ обратился въ женщин,— та опять въ слезы, безпрестанно твердя: ‘une vache, une vache!’ — Ну, слышите, ваше благородіе,— вскричалъ, разсердись, фельдфебель:— что ни говори ей, а она все свое! Я те говорю, что это не наши! Это вонъ т! слышь ты,— т, что шли впереди, а не наши!— ‘Une vache, une vache!’ — Нтъ не наши, врешь ты — не наши! Наши только-что пришли: кабы они взяли, такъ куда же бы имъ дть ее?! Врешь ты, не наши! Да уймите ее, ваше благородіе,— что она клеплетъ на насъ, наши никогда не воруютъ!
Разъ, въ Германіи, нсколько человкъ русскихъ солдатъ хотли перейти черезъ рку, но куда они ни сунутся, везд глубоко, увидвъ на другомъ берегу нмца, они начали кричать: ‘Эй, колбасникъ! колбасникъ, эй, ты!’ Наконецъ тотъ услышалъ и остановился, подойдя въ вод съ противоположной стороны’: ‘Какъ тутъ перейти?’ — спрашиваютъ его солдаты по-русски. Нмецъ не понимаетъ.— ‘Ну, гд тутъ, вотъ черезъ рку перейти можно?’ — продолжаютъ русскіе, стараясь пояснить свой вопросъ знаками. Нмецъ все не понимаетъ. ‘Эва нмецкая голова!’ — сказалъ одинъ солдатъ съ досадой, и, вынувъ изъ-за пазухи хлбъ, показываетъ его нмцу: ‘Ну, вишь ты, вдь это тутъ, въ рк, гд здсь бродъ?’ — Но нмецъ не понялъ вопроса даже и съ такимъ поясненіемъ, несмотря на неоднократное его повтореніе.
По вступленіи русскихъ войскъ въ предлы Франціи, находясь подъ начальствомъ генерала Сенъ-При, отецъ мой участвовалъ съ своею батареей въ занятіи Реймса и въ происходившемъ подъ Реймсомъ сраженіи съ Наполеономъ. Приходъ Наполеона къ Реймсу, какъ извстно, былъ совершенно неожиданъ, Сенъ-При не хотлъ врить, чтобы приближающееся въ городу французское войско было многочисленно, и не принималъ никакихъ мръ. Пруссаки, настигнутые врасплохъ, были разбиты въ пухъ. Сенъ-При выслалъ для отраженія непріятеля незначительныя силы, въ числ которыхъ была и баттарея моего отца, расположенная за городомъ на пригорк. Сборъ русскихъ солдатъ былъ не легокъ, городскіе жители, предувдомленные о нападеніи Наполеона, постарались такъ употчивать нашихъ солдатъ, что т никуда не годились. Напоивъ ихъ допьяна, горожане еще и на дорогу дали имъ по бутылк коньяку. Отецъ мой изо всей баттареи могъ набрать трезвую прислугу только для двухъ орудій, всхъ же пьяныхъ немедленно уложилъ спать. Стоя на пригорк, онъ вскор замтилъ, что изъ-за ближайшей деревни обходятъ его значительная непріятельскія силы, о чемъ и поспшилъ увдомить Сенъ-При.
Генералъ самъ пріхалъ къ его баттаре и отрядилъ въ эту деревню незначительную часть конницы, все еще не довряя непріятельской сил, но вскор, однако, посланный имъ конный отрядъ былъ вытсненъ изъ деревни и, преслдуемый французами, пронесся съ криками: ‘спасайся, спасайся!’ мимо отцовской баттареи къ городу. Слдуя за нимъ по пятамъ, многіе изъ французовъ въхали въ городскія ворота и частью погибли въ уличной рзн, частью поспшили возвратиться къ своимъ.
Вслдъ за этимъ, со стороны той же самой деревни стали показываться густыя тучи непріятельской конницы. Подступая ближе и ближе, оыа собиралась въ аттаку на баттарею моего отца, который веллъ зарядить пушки картечью и, усиливъ себя проспавшимися артиллеристами, запретилъ палить до команды, и спокойно выжидалъ приближенія непріятеля, подпустивъ его почти подъ самыя пушки, онъ скомандовалъ: ‘Пли!’ — и конница, осыпанная градомъ картечи, смшалась и попятилась назадъ. Начальствовавшій ею полковникъ собралъ оробвшихъ и съ крикомъ: ‘en avant!’ — вновь бросился въ аттаку, запальчиво махая саблею и несясь впереди своего войска, которое далеко отъ него отстало. Выждавъ опять время, отецъ мой скомандовалъ: ‘Пли!’ — и снова разсялъ конницу, но съ тою разницею, что теперь, за смертью скакавшаго впереди неосторожнаго полковника, уже некому было останавливать бгущихъ.
Эта конница состояла изъ итальянцевъ. Посл такой дважды неудачной попытки, французы открыли пушечный огонь по баттаре отца, и одно изъ первыхъ непріятельскихъ ядеръ поразило Сенъ-При, только-что подъхавшаго вновь къ баттаре. Отецъ веллъ привязать его на орудіе и отвезти въ городъ. Со смертью Сенъ-При дла пошли хуже, скоро началось общее бгство. Стоя до-нельзя на своемъ посту, наконецъ и отецъ мой принужденъ былъ двинуться къ городу. Послднимъ изъ полковъ, вступившихъ въ городъ, былъ рязанскій, состоявшій подъ начальствомъ Скобелева, принявъ въ свое каре умирающаго Сенъ-При, Скобелевъ отступалъ медленно, стройно и грозно.
Первой заботой моего отца, по вступленіи въ городъ, было отыскать прочія свои орудія. Отыскивая ихъ, онъ увидлъ своего офицера, выслужившагося изъ солдатъ (не помню фамилію), который сидлъ близъ городскихъ воротъ и плакалъ, между тмъ какъ ему перевязывали отрубленную руку.— Что это ты плачешь? А гд же орудія?— Бда!— отвчалъ тотъ со слезами,— остались тамъ, за городомъ!..— Какъ такъ?— Эти скоты, пруссаки, спасаясь отъ француза, отрзали постромки у своихъ орудій, сами ускакали на лошадяхъ, а пушками такъ загородили ворота, что не было ни прохода ни прозда. Я думалъ-было ихъ растаскивать, но какъ наскакали французы, едва-едва и самъ-то усплъ убраться, и еще потерялъ руку, пролзая подъ пушками!..
Потеря орудія было дло нешуточное.— Что же тутъ длать?— сказалъ отецъ мой:— надо ихъ возвратить!— и похалъ шагомъ, раздумывая, какъ бы помочь длу? Въ это время они встртили Бистрома:— Что съ тобой, Жемчужниковъ? съ чего ты нахмурился?— Да бда, братъ, орудіе потерялъ! Помоги какъ нибудь! нельзя ли отбить? Вотъ здсь за воротами!— Да какъ тутъ отобьешь? Плохо, братъ, плохо!.. Попытаемся! Эй, охотники!— Собралось нсколько человкъ охотниковъ, отгребли заваленныя ворота, закричали ‘ура!’ и бросились изъ города. Но французы встртили ихъ такими залпами, что они поспшили воротиться, и ворота вновь закрылись.
Какъ тутъ быть? Длать нечего,— пришлось отказаться отъ своего орудія. Опечаленный этимъ происшествіемъ, отецъ мой, сопровождаемый двумя своими офицерами,— упомянутымъ безрукимъ и нмцемъ Унгернъ-Штернбергомъ,— печально выхалъ изъ города, намреваясь догнать свою баттарею, которая уже ушла съ главнымъ войскомъ. Давно смеркалось, темь была такая, что они не видли лицъ другъ друга, дучи рядомъ, шажкомъ, они разговаривали о своемъ несчастіи и о томъ, тою ли дутъ дорогою, какъ вдругъ имъ показалось, что кто-то несется на встрчу. Полагая, что это прусская конница, они продолжали путь. Мимо нихъ пронесся стрлою всадникъ въ бломъ плащ и вслдъ за нимъ поскакалъ Унгернъ-Штернбергъ, не сказавъ товарищамъ ни слова. Вскор по тому же направленію пролетлъ и другой блый плащъ. Все это сдлалось мигомъ. Блыхъ всадниковъ они сочли за прусскихъ, но удаленія Штернберга никакъ не могли понять. Прохавъ еще нсколько шаговъ. они услышали возгласъ около себя:— Wer da?— Такъ, это пруссаки,— подумалъ отецъ и отвтилъ:— Die Russen!— Едва произнесъ онъ эти слова, какъ нсколько верховыхъ окружили его со спутникомъ и схватили лошадей ихъ подъ уздцы: — Z konia!— раздался повелительный голосъ, и они только теперь догадались, что попали въ руки польскаго разъзда! Сопротивляться было безполезно, бжать невозможно, и они послушно слзли съ коней. Польскій уланъ, взявшій въ плнъ отца моего, потребовалъ денегъ. Отецъ отдалъ ему кошелекъ.— De tu w woreczku?— спросилъ уланъ, взвшивая кошелекъ на ладони.— Сто червонцевъ.— Dobrze!— и повели ихъ на допросъ къ какому-то французскому генералу.
Во время разговора отца моего съ этимъ французскимъ генераломъ, его вызвали въ сни, объявивъ, что съ нимъ желаетъ видться полонившій его уланъ. Отецъ вышелъ:— Что такое?— Ot, masz dwa czerwonych zlotych, zachowaj je dobrze, aby nikt nie widziai, za halsztuk!— и ушелъ. Какъ ни грустенъ былъ мой отецъ, но не могъ не улыбнуться при этомъ странномъ великодушіи поляка, который изъ ста червонцевъ, возвратилъ ему два, заботясь о будущихъ его нуждахъ. Замтивъ улыбку моего отца, французскій генералъ спросилъ у него, зачмъ вызвалъ его уланъ, и, выслушавъ разсказъ, воскликнулъ:— Ah! c’est un brave homme! {Во время своего плна, отецъ терплъ большую нужду во всемъ и совершенно износилъ свое блье и платье, прося однажды пристанища, онъ былъ прогнанъ со словами: ‘Vas-t-en, vagabond’! Нашелся и такой, который не только его принялъ, но приготовилъ ванну, блье, платье. Старое блье отецъ бросилъ въ огонь.}
По взятіи Парижа, отецъ мой былъ освобожденъ изъ плна и обратный походъ въ Россію совершилъ, начальствуя своей баттареей {Въ баттаре встртилъ его деньщикъ его Дій и вручилъ ему большой свертокъ золота, который онъ выигралъ въ банкъ и не усплъ взять по случаю тревоги.}. Проходя черезъ Пруссію, отецъ мой вывезъ оттуда Булгарина. Булгаринъ, извстный писатель, другъ Греча, воспитывался также, какъ и отецъ, въ первомъ кадетскомъ корпус, гд всегда отличался шалостями и ненавистью въ русскимъ. Онъ еще тамъ часто повторялъ, что воспользуется первымъ случаемъ, чтобы ‘пустить русскую кровь’. По выход изъ корпуса, Булгаринъ вскор долженъ былъ оставить полкъ, по вол офицеровъ, и удалился на родину, въ царство польское. Тамъ тогда вербовалось войско для Наполеона, и онъ былъ принятъ рядовымъ. Съ этимъ войскомъ Булгаринъ участвовалъ во всхъ европейскихъ войнахъ Наполеона и въ томъ числ въ испанской. По изгнаніи Наполеона изъ Россіи, Булгаринъ, вмст съ другими поляками, дрался противъ русскихъ. Въ эту кампанію онъ попался въ плнъ въ пруссакамъ и, при возвращеніи русскихъ войскъ изъ-за границы, въ Берлин, увидлъ моего отца, явился въ нему, какъ къ своему бывшему товарищу по корпусу, разсказалъ все откровенно и просилъ вывезти его въ Россію. Отецъ мой исполнилъ его просьбу.
Посл кампаніи за границей, отецъ мой квартировалъ съ своею баттареей въ западной Россіи, переходя изъ города въ городъ, изъ мстечка въ мстечко {Къ сожалнію, немало утеряно изъ черновыхъ записокъ моего брата Владиміра. Въ числ утратъ сохранились нсколько строкъ весьма интересныхъ и характерныхъ. Дло идетъ о смерти кн. Радзивилла. Оставшійся разсказъ оканчивается такъ:
‘За Тучковымъ шелъ братъ Аракчеева, въ отряд котораго былъ отецъ мой. Онъ самъ видлъ, какъ изъ подвала вытаскивали и носили къ Аракчееву серебряныя старинныя корзины, ложки и т. п. Наконецъ, присланные отъ Кутузова запечатали эту бездонную сокровищницу. Кмъ и для кого она расхищена — не знаю. Но знаю то (такъ говорилъ мой отецъ), что ни одинъ изъ расхищавшихъ добро кн. Радзивилла не подумалъ объ его погребеніи. Между тмъ, чтобы пройти въ склепы съ сокровищами кн. Радзивилла, надобно было проходить мимо гроба съ его тломъ’.}.
Въ Слоним отецъ мой желалъ представиться Аракчееву, брату знаменитаго. Ходя по улиц, онъ услышалъ вдали стонъ.— ‘Гд живетъ генералъ Аракчеевъ?’ — ‘Въ дом, что напротивъ, ваше высокородіе’.— Чмъ ближе подходилъ онъ къ указанному дому, тмъ явственне становились стоны. Наконецъ, можно было разобрать умоляющіе возгласы:— ‘Пощадите! Ваше превосходительство! Батюшка! Простите! Пощадите!’ — Вслдъ за этими стонами послышался какой-то дико-злобный, задыхающійся голосъ: — ‘Сдлай милость, не проси! не проси! Пожалуйста, не проси!’ За этими словами и умоленіями послышался какой-то глухой стукъ, довольно частый. ‘Что за странность?!’ — подумалъ отецъ. Сильно любопытствуя узнать, что происходитъ въ дом, онъ вошелъ въ сни и отворилъ дверь въ ту комнату, откуда слышались стоны: Глазамъ его представилась картина временъ Іоанна Грознаго: двое держали одного человка за вытянутыя въ стороны руки, другіе били его палками. Онъ мучился и стоналъ: ‘Пощадите, ваше превосходительство! Батюшка! Простите! Пощадите!’ Передъ этимъ мученикомъ стоялъ на колняхъ человкъ средняго роста, на немъ была шерстяная фуфайка, онъ отвчалъ на жалобные стоны мученика дикими, задыхающимися стонами: ‘Сдлай милость, не проси! не проси! пожалуйста, не проси! дай мн убить тебя! Дай мн замучить тебя! Сдлай милость, не проси! ‘ Въ человк, стоявшемъ на колняхъ, отецъ мой узналъ Аракчеева, и захлопнулъ дверь. Не имя необходимости представляться Аракчееву, онъ пошелъ отыскивать его адъютанта. Адъютантъ сидлъ на гауптвахт. Отецъ мой пришелъ къ нему: ‘Лучше не представляйтесь генералу,— сказалъ адъютантъ:— онъ такой скверный человкъ, такой взбалмошный! Ни съ того, ни съ сего, пожалуй, разсердится на васъ и посадитъ на гауптвахту, какъ меня’.— ‘А за что онъ посадилъ васъ?’ — ‘Ему надо было хать явиться въ Паскевичу, онъ одлся въ мундиръ и уже былъ готовъ. Въ это время, за какую-то бездлицу, разсердился на писаря и началъ его бить. Тотъ долго терплъ, наконецъ, отвернулся и пустился бжать, Аракчеевъ — за нимъ въ парадномъ мундир. А я долженъ былъ бжать за Аракчеевымъ, такъ мы бжали часть города, лазая черезъ заборы, по развалинамъ домовъ, въ глазахъ всхъ жителей. Наконецъ, писарь вскарабкался на печку развалившагося дома. Аракчеевъ нагналъ его въ это время и уже хотлъ самъ лзть на печь за писаремъ, но я, жаля писаря, удержалъ Аракчеева за фалду. Этимъ я спас писаря, который усплъ убжать, и за это я посаженъ на гауптвахту’.— ‘Если такъ,— сказалъ отецъ мой,— то я разскажу вамъ, что я видлъ въ дом Аракчеева. Я уже заходилъ въ нему, но не хотлъ вамъ сказывать прежде’… Отецъ мой разсказалъ ему все имъ виднное. Догадавшись по описанію, что Аракчеевъ билъ того самаго писаря, за которымъ гонялся, адъютантъ вскричалъ: ‘Ну, несчастный! Вдь Аракчеевъ убьетъ его!!…’.
Отецъ мой, стоя въ 1819 году близъ Гомеля въ одномъ изъ имній графа Разумовскаго, познакомился съ графомъ Алексемъ Кириловичемъ Разумовскимъ и дтьми его — Перовскими, особенно съ Алексемъ, впослдствіи бывшимъ попечителемъ харьковскаго учебнаго округа, и съ Ольгой Перовской, на которой женился вскор на выступленіи баттареи изъ имнія графа Разумовскаго.
Посл женитьбы отецъ мой вышелъ въ отставку, и жилъ то жъ Почеп у графа А. К. Разумовскаго, то въ Москв, то въ своей деревн елецкаго узда — Павловк. Въ 1829 году онъ былъ произведенъ въ полковники и затмъ, по предложенію Бенкендорфа, былъ назначенъ императоромъ Николаемъ Павловичемъ генералъ-гевальдигеромъ дйствующей арміи въ 1831 году.
Съ Дибичемъ отецъ мой ладилъ совершенно, съ Толлемъ ссорился нердко, съ Паскевичемъ — изрдка. По мннію отца моего, котораго, впрочемъ, я ни разу отъ него самъ не слышалъ, но вывожу то изъ его разсказовъ, причиною успховъ Паскевича былъ Дибичъ, а причиною скораго окончанія войны — Толль. Дибичъ въ послднее время не могъ предпринять ничего важнаго по недостатку припасовъ, когда же онъ умеръ, а припасы, между тмъ, по распоряженію его же, уже были подвезены, главнокомандующимъ назначили Паскевича. До взятія Варшавы, Пасвевичъ былъ очень нершителенъ, черезчуръ остороженъ (осторожность, по мннію отца моего, составляла главное его достоинство), то подходилъ къ Варшав, то отходилъ отъ нея, не начиная приступа, вопреки желанію войска, настояніямъ графа Толля и желанію большинства начальниковъ. Приступъ былъ совершонъ по плану Толля. Въ день приступа Паскевичъ выхалъ закутанный, сгорбленный, скучный, будто больной, какъ бы съ цлью навести уныніе на войско. Началомъ приступа распоряжался Толль,— имъ сдлано было главное, и тогда Паскевичъ явился бодрый, живой, ибо уже нельзя было опасаться неудачи.
По взятіи Варшавы, отецъ мой назначенъ былъ генералъ-полиціймейстеромъ города, въ первое время Паскевичъ требовалъ отъ отца всего того, что привыкли требовать отъ жандармовъ, т.-е. шпіонства, наушничества, и, не видя этого, нердко высказывалъ неудовольствіе. Наконецъ, слдующій случай доставилъ имъ возможность узнать другъ друга ближе. Замчая эти унизительныя требованія отъ должности генералъ-полиціймейстера, отецъ мой ршился просить увольненія, и съ этою цлью пришелъ въ пріемную залу князя Варшавскаго поутру, во время пріема просителей. Объясниться съ княземъ объ этомъ личномъ своемъ дл въ другое время, напр. ночью, при доклад (князь вс доклады принималъ ночью), казалось отцу моему неумстнымъ. Едва вступивъ въ пріемную, князь тотчасъ же замнилъ моего отца, и попросилъ его выйти, а по окончаніи пріема просителей — послалъ звать его въ себ. Отецъ мой пришелъ, и князь встртилъ его слдующимъ вопросомъ:— Вы зачмъ приходили тогда въ пріемную?’ Отецъ мой отвтилъ ему, что считалъ это время боле удобнымъ для объясненія по своему длу. На это князь сказалъ слдующее: ‘Покорнйше прошу на будущее время не являться во время пріемовъ просителей! Вы думаете, я не знаю, зачмъ вы сюда присланы? Но я не дозволю, чтобы за мною подсматривали и наблюдали!’ и проч., и проч. Зная пылкій нравъ моего отца, я едва могу понять, какъ онъ могъ удержаться отъ какой-нибудь дерзкой выходки, и съумлъ ограничиться только слдующимъ отвтомъ {Я не помню словъ его въ точности, по передаю только ихъ смыслъ. В. Ж.}.— ‘Ваше сіятельство, еслибы вы знали меня хотя немного боле, то никогда бы не позволили себ сказать то, что я сейчасъ принужденъ былъ выслушать! Чтобы исполнять такую обязанность, какую вы мн приписываете, я долженъ былъ бы родиться подлецомъ и глупцомъ, потому что тотъ, разумется, дуракъ, не только подлецъ, кто, имя дтей, согласился бы, ради выгодъ служебныхъ, порочить свое имя. Но что ко мн, нельзя отнести ни того, ни другого, въ этомъ ручается моя жизнь, поручатся вс т, которые знаютъ меня хоть немного боле вашего сіятельства, и, наконецъ, это доказываетъ самая просьба моя объ отставк, съ которой я намренъ былъ обратиться въ вашему сіятельству сегодня поутру’.
Князь Варшавскій — человкъ вспыльчивый, но добрый, тотчасъ же почувствовалъ всю несправедливость причиненной имъ отцу моему обиды,— видимо смшался, отвернулся въ окну, побарабанилъ въ стекло, желая выиграть время, чтобы поуспокоиться, и потомъ обратился къ отцу, разспрашивая его съ участіемъ о положеніи семейныхъ его длъ, числ дтей и достатка и т. п. Съ этихъ поръ они уже не ссорились, потому что поняли другъ друга, но вскор отецъ мой, согласно прошенію, былъ уволенъ отъ своей должности, и, если не ошибаюсь, съ какимъ-то вспомоществованіемъ, по просьб Паскевича {За ревностную службу, отличное мужество и храбрость въ длахъ отецъ, получилъ ордена: св. Анны 2-й ст. съ короною, св. Владиміра 3-й ст. и св. Станислава 2-й ст., что тогда считалось особеннымъ отличіемъ.}.
Еще до своего увольненія, отецъ мой имлъ случай сдлаться героемъ одного обда у фельдмаршала. Разъ, во время обда, фельдмаршалъ, говоря о своихъ подвигахъ въ Малой Азіи, отнесся съ похвалою о казачьей артиллеріи и выразилъ желаніе узнать ея исторію. Тотчасъ же явилось нсколько охотниковъ удовлетворить этому желанію, и каждый изъ нихъ сталъ выводить ея исторію по-своему. Отецъ мой, узнавъ, о чемъ идетъ дло, обстоятельно разсказалъ, какъ эта артиллерія была сформирована, какіе были первые ея подвиги и проч. Вс слушали его со вниманіемъ, а по окончаніи разсказа фельдмаршалъ спросилъ: ‘Но почему же вы знаете это во всхъ подробностяхъ?’ — ‘Потому,— отвчалъ отецъ мой,— что сформировалъ ее я самъ!’ Тогда фельдмаршалъ предложилъ выпить за его здоровье, сказавъ: ‘Если такъ, то позвольте выпить за ваше здоровье, потому что значительною частью моихъ успховъ въ персидской войн я обязанъ превосходному состоянію казачьей артиллеріи!’
Въ 1832 году отецъ мой былъ назначенъ гражданскимъ губернаторомъ въ Кострому. Передъ отъздомъ изъ Петербурга, онъ являлся къ государю Николаю Павловичу. Посл небольшого разговора онъ готовился уйти и уже откланялся, когда государь вернулъ его съ слдующими словами:— ‘Жемчужниковъ, постой! На прощанье я разскажу теб арабскую сказку. Слушай ее со вниманіемъ! При жизни и царствованіи покойнаго моего брата, Александра I, костромской раскольникъ, купецъ Папулинъ, испросилъ позволеніе устроить близъ города Судиславля богадельню на двнадцать человкъ. Богадельня была устроена и, по смерти Папулина, перейдетъ, по собственному его желанію, въ приказъ общественнаго призрнія. По вступленіи моемъ на престолъ, я узналъ, что въ этой богадельн содержится не двнадцать, а нсколько сотъ человкъ, что она устроена въ лсу, въ вид замка, съ подземными ходами, и въ ней скрывается много безпаспортныхъ и бглыхъ. Узналъ я это случайно: многіе изъ причастныхъ къ заговору 14-го декабря направились туда, чтобы скрыться, и были пойманы. Я призвалъ къ себ рано поутру Закревскаго (министра внутреннихъ длъ) и шефа жандармовъ. Мы втроемъ разсуждали въ этой комнат о томъ, какія принять мры, чтобы захватить всхъ бглыхъ, скрывающихся въ этой богадельн, и ршили тмъ, чтобы министръ внутреннихъ длъ и шефъ жандармовъ, сохраня все это дло въ тайн, отправили немедленно, каждый, по одному чиновнику въ Судиславль. Въ 10 часовъ утра они вышли отъ меня — въ 12 часовъ пополудни я уже получилъ отъ нихъ донесеніе, что выбранные ими чиновники выхали изъ Петербурга. Скоре этого ужъ, кажется, и требовать невозможно. Не правда ли? Но участники раскола Папулина успли провдать о моемъ распоряженіи, и чиновники, по прізд въ Судиславль, нашли замокь, пустымъ со свжими слдами недавнихъ жильцовъ и съ глухой и полунмой старухой, которая ничего не могла разсказать, хотя бы и хотла, остальные скрылись, слдовательно, они были извщены о скоромъ прізд чиновниковъ. Съ тхъ поръ прошло около пяти лтъ, но это дло, несмотря на мое личное въ немъ участіе, нисколько не подвинулось. Вотъ арабская сказка, которую я хотлъ теб разсказать на прощанье. Теперь ты дешь въ Кострому губернаторомъ, и я поручаю теб заняться этимъ дломъ и принимать мры, какія теб заблагоразсудятся. Прощай! Дйствуй благоразумно и осторожно!’
По прізд въ Кострому, отецъ мой принималъ чиновниковъ и гражданъ, въ нему являвшихся. Въ числ ихъ былъ и купецъ. Папулинъ — почтенный старикъ съ умными, проницательными глазами. Отецъ мой обошелся съ нимъ сухо и не говорилъ ни слова. Между тмъ, когда поднятъ былъ вопросъ о томъ, какъ поступить съ судиславской богадельней, Папулинъ, чтобы отклонитъ отъ себя всякое подозрніе, самъ испросилъ назначеніе отдльнаго полиціймейстера съ командой солдатъ, для надзора за проживающими въ его богадельн людьми. Отецъ мой призвалъ къ себ бывшаго тогда полиціймейстера Небольсина, и встртилъ его слдующимъ вопросомъ:— Будете ли вы говорить со мной откровенно?— Полиціймейстеръ Небольсинъ молча поклонился.— Представьте себ, что вы говорите не съ губернаторомъ, а съ Михаиломъ Николаевичемъ Жемчужниковымъ: будете ли вы говорить со мной откровенно?— Съ удовольствіемъ.— Если такъ, то скажите мн по правд, сколько человкъ въ настоящее время живетъ въ богадельн, находящейся подъ вашимъ надзоромъ?— Не могу вамъ опредлить число ихъ съ точностью, потому что я въ ней никогда не бывалъ, но будетъ человкъ до трехъ сотъ.— Почему же вы, приставленные именно для надзора за проживающими въ этой богадельн людьми, никогда въ ней не бывали и, зная положеніе, по которому въ этой богадельн. дозволено жить только двнадцати человкамъ, дозволяете проживать въ ней тремъ стамъ человкамъ, совершенно вамъ неизвстнымъ?— Разсудите сами, ваше превосходительство, что мн длать?’ Я человкъ семейный и бдный, получаю отъ Папулина содержаніе и живу въ довольств, пока оставляю его въ поко! Если бы я сталъ исполнять свою обязанность какъ слдуетъ, то подвергся бы той же участи, какая предстоитъ теперь моему предмстнику: онъ добросовстно занялся своею должностью, и за то получилъ отставку, да еще отданъ подъ судъ, дло его будетъ у васъ. Вы сами увидите, что онъ невиненъ, но обвиненія подведены такъ искусно, что, при всемъ желаніи вашемъ спасти его, вы не въ состояніи будете его оправдать и непремнно ршите, чтобы впредь его къ подобнымъ должностямъ не опредлять! Онъ пропалъ наврное, но онъ человкъ безсемейный, а у меня есть семейство. Если я пропаду, то со мной пропадетъ и семья моя. А теперь я счастливъ и спокоенъ!.. Къ тому же,— продолжалъ Небольсинъ,— къ этой раскольничьей сект принадлежатъ не только т, которые живутъ у Папулина въ богадельн, но и многіе изъ вашей канцеляріи, многіе изъ канцеляріи министра внутр. длъ, шефа жандармовъ и другіе. Агентовъ въ Петербург у никъ множество. Прежде чмъ сюда пришла всть о вашемъ назначеніи въ Кострому, Папулинъ уже узналъ о томъ и отправился въ Петербургъ. Тамъ онъ оставался до вашего отъзда и халъ вслдъ за вами. Онъ возвратился изъ Петербурга веселый и говорилъ мн, что при васъ ему будетъ еще лучше, что за него ходатайствуетъ передъ вами одно важное лицо, отъ котораго вы найдете письмо при самомъ прізд вашемъ въ Кострому… (Пріхавъ въ Кострому, отецъ мой дйствительно нашелъ у себя письмо отъ одного весьма важнаго лица). Но посл того, какъ онъ представлялся вамъ, онъ сталъ невеселъ и жалуется на вашъ сухой пріемъ {Впослдствіи дло о бывшемъ полиціймейстер папулинской богадельни дйствительно поступило къ М. Н. Жемчужникову, и предсказаніе Небольсина исполнилось въ точности.}.— Изъ этого вы можете убдиться, что я не принадлежу къ его сект,— сказалъ, шутя, отецъ мой,— и поэтому, надясь на меня, вы должны немедленно приступить къ отправленію своей должности. Разузнайте сначала, кто живетъ у Папулина… Но сколько нужно вамъ времени для этого?— Недли дв, отвтилъ Небольсинъ.— Такъ разузнайте, кто у него живетъ, и потомъ всхъ безпаспортныхъ присылайте ко мн въ острогъ, а остальныхъ вышлите вонъ. Не опасайтесь ничего, я васъ буду защищать и вамъ содйствовать. Прощайте…
Черезъ недлю Небольсинъ началъ уже присылать безпаспортныхъ, острогъ наполнился {Когда началась присылка безпаспортныхъ изъ богадельни, отецъ мой получивъ отъ министра внутреннихъ длъ, гр. Блудова, письмо, въ которомъ онъ просилъ отца моего прекратить дло, ссылаясь на жалобу Папулина, что ‘Жемчужниковъ своими распоряженіями лишаетъ его возможности поддерживать богадельню съ должною опрятностью. Хотя и предписано ему содержать въ ней не боле двнадцати человкъ, но такъ какъ она назначается для немощныхъ и стариковъ, то для ухаживанія за ними и для присмотра за самою богадельней необходимо большое количество прислуги, что безъ этой прислуги заведеніе его, пожертвованное въ приказъ общественнаго призрнія, придетъ въ разстройство’.}. Но въ это время отецъ мой получилъ извстіе о постигшемъ его несчастій — смерти жены! Онъ оставилъ службу и поспшилъ въ свою деревню (въ орловской губерніи), къ осиротвшимъ дтямъ. Нсколько лтъ спустя, когда мой отецъ былъ уже петербургскимъ гражданскимъ губернаторомъ, къ нему является Небольсинъ:— ‘Ну, какъ у васъ идетъ дло Папулина?’ — ‘Съ назначеніемъ новаго губернатора на ваше мсто, оно остановилось, и мн по прежнему хорошо’,— отвтилъ Небольсинъ.
Въ бытность свою губернаторомъ въ Костром, отецъ мой похалъ ревизовать городъ Буй. Это бдный городъ, безъ всякой промышленности.— Чмъ вы, братцы, промышляете?— спросилъ мой отецъ явившихся въ нему гражданъ.— Да ничмъ, батюшка.— Какъ ничмъ? Ну, вотъ эти калачи, вдь, здшніе?— Нтъ, батюшка, изъ Костромы привозимъ.— То же они отвчали и на другіе вопросы.— Чмъ же вы кормитесь? Нельзя же кормиться безъ всякаго промысла!— Лсъ продаемъ.— Стало быть, вы торгуете лсомъ? — Что же, сами ли отвозите въ Кострому, или купцы сюда прізжаютъ? Гд вы рубите лсъ?— Мы не рубимъ его. А вотъ повыше насъ лсъ сплавляютъ по Волг, а какъ вода-то поднимется, его въ намъ и заноситъ, а мы ждемъ только у бережка, да ловимъ его, а потомъ въ Кострому отправляемъ.— Почему же это вы такъ бдно живете, что ни промысловъ нтъ у васъ, ни торговли?— Да ужъ такой мы, батюшка, народъ-то проклятой.— Какъ такъ?— Да еще царь Иванъ Васильевичъ, когда изъ-подъ Казани черезъ нашъ городъ шелъ, то прогнвался на насъ и въ сердцахъ проклялъ Буй,— сказалъ: ‘пусть будетъ на тебя проклятіе мое на вчное время’!— Съ тхъ поръ все пошло не ладно, вс промыслы, всякая торговля у насъ прекратились, и съ тхъ поръ мы такъ вотъ и живемъ: проклятой мы народъ, батюшка…
Въ Бу къ отцу моему явился одинъ дворянинъ. Лицо у него было русское, но отъ зачесанныхъ назадъ волосъ, заплетенныхъ въ косу, оно походило на нмецкое.— Честь имю представиться вашему превосходительству,— сказалъ онъ:— дворянинъ здшняго узда X—ъ.— Вы служили прежде?— Какъ же! Былъ здсь городничимъ въ проздъ государя Павла Петровича изъ Казани.— А! такъ вы, вроятно, не откажетесь разсказать мн нкоторыя подробности о пребываніи здсь государя Павла Петровича?— Извольте, ваше превосходительство. Долго здсь ожидали государя, наконецъ въхали въ нашъ городъ передовые экипажи, и въ числ ихъ телга, наполненная шпагами, отнятыми Павломъ Петровичемъ у городничихъ, имъ арестованныхъ. Признаюсь, такой авангардъ напугалъ меня. Скоро въхалъ въ городъ и самъ государь. Я ожидалъ его у заставы, чтобы представить рапортъ о благополучномъ состояніи города. Но его величество прохалъ черезъ заставу не останавливаясь. Я поспшилъ въ квартир государя, но и тутъ не усплъ. Его величество, не поздоровавшись съ собравшимся народомъ, вбжалъ въ домъ. Что тутъ длать? Я къ Ник. Ив. Панину:— Честь имю явиться вашему сіятельству,— доложилъ я,— городничій здшняго города, не успвъ подать рапортъ его имп. величеству у заставы и при выход изъ экипажа, я желалъ бы теперь явиться его имп. вел.— Я не доложу,— отвтилъ Панинъ.— Его имп. величество, можетъ, гнваться будутъ?— Оттого и не доложу, что желаю васъ спасти отъ гнва его величества.— Странно,— думалъ я, и, выйдя отъ его сіятельства, пошелъ разспрашивать другихъ, говорятъ: государь теперь сердитъ.— Но онъ принимаетъ рапорты отъ городничихъ?— Отъ однихъ принимаетъ, говорятъ, а другихъ арестуетъ.— Что тутъ длать? На что ршиться? Я опять пошелъ въ его сіят. Ник. Ив. Панину, говорю:— Ваше сіятельство! Его величество не будутъ гнваться, если я теперь не явлюсь?— Не знаю.— Такъ я бы ужъ лучше желалъ явиться теперь.— Ступайте, если хотите, а я не доложу!— Я собрался съ духомъ и отправился. У меня была коса длинная, волосы зачесаны назадъ, какъ теперь. Съ тхъ поръ я иначе не чесался.— Я отворилъ дверь и увидлъ передъ собою Пакта Петровича:— Что теб надо? Кто ты?— спросилъ государь, надувая щеки, какъ будто отъ мороза и отдуваясь (это была его привычка).— Городничій, ваше имп. величество, честь имю донести, что въ город Бу все благополучно.— А какая это женщина подавала мн просьбу у заставы?— спросилъ государь.— Я, признаться, и не замтилъ этой женщины, но передъ Павломъ Петровичемъ правды не говорили.— Бдная вдова, ваше имп. величество,— сказалъ я.— Чего же она проситъ?— Врать, такъ ужъ за одно, думаю я, иначе изъ бды не выпутаешься:— Бдная вдова, ваше величество просила вспомоществованія… у нея пятеро дтей… Дв дочери уже невсты, ваше величество!— Приведи ее завтра сюда!— Слушаю, ваше величество!— Ну, думаю, того и гляди, что попадусь! Пошелъ я искать по городу и разспрашивать, какая женщина подавала просьбу у заставы? Ничего не узналъ: народу тснилось много, никто ея не замтилъ. Наконецъ, отыскалъ я какую-то бдную вдову и говорю ей:— Государь хочетъ помочь теб, пойдемъ со мной! Только смотри, какъ придешь, такъ и падай въ ноги, плачь я кричи, только: ‘Государь!.. батюшка!.. спаси!.. дти’!.. Являюсь на другой день въ государю, а онъ не забылъ, сейчасъ же спрашиваетъ:— Гд же, говоритъ, вдова?— Здсь, ваше имп. величество.— Привести ее!— Привели.— На колни!— говорю ей тихонько. Она упала въ ноги государю и кричитъ:— Батюшка!.. Дти!.. дти!..— Государь посмотрлъ на нее и говоритъ:— Дать ей 500 рублей!— Дали ей 500 руб. асс., а меня поблагодарить изволилъ, что доставилъ этотъ случай помочь бдной.— Лошади готовы?..— спросилъ государь:— Готовы, ваше имп. величество!— отвчаю, а кучеру я далъ уже 25-ти-рублевую бумажку. Когда государь выхалъ изъ нашего города, я похалъ за его величествомъ верхомъ. Лошади въ государевомъ экипаж были хорошія, да дорога была плохая: пески такіе, что иначе хать нельзя, какъ шагомъ. Кучеръ безпрестанно тпрукалъ и отваливался назадъ, какъ будто не въ силахъ былъ удержать лошадей. Государь опустилъ переднее стекло:— Что тамъ такое?— спросилъ онъ съ безпокойствомъ.— Лошади больно рзвы, ваше величество, удержать силы нтъ! такъ и рвутся.— Такъ позжай тише! Тише!— кричалъ государь. Кучеръ опять сталъ отваливаться назадъ.— Окно сново опустилось:— Тише! тише! осторожне!..— кричалъ государь. Между тмъ, лошади насилу двигались. Наконецъ дотащились до станціи. Кучеръ въ продолженіе всего этого времени отваливался назадъ и суетился на козлахъ, а государь безпокоился и приказывалъ хать тише. На станціи государь меня опять поблагодарилъ за доставленный ему случай сдлать добро и за хорошихъ лошадей. За все это его величество пожаловалъ мн анненскій крестъ. Съ тхъ поръ, въ память государевой ко мн милости, я постоянно ношу косу.
Когда отецъ мой былъ с.-петербургскимъ губернаторомъ {Съ 1685 по 1840 включительно.}, а Кокошкинъ — оберъ-полиціймейстеромъ, между ними случилось столкновеніе по поводу подчиненія управы благочинія, слдовательно, нкоторымъ образомъ и самого оберъ-полиціймейстера гражданскому губернатору. По этой причин Кокошкинъ составилъ начертаніе (проектъ) закона, устанавливающаго независимость управы благочинія отъ власти гражданскаго губернатора. Начертаніе это представлено было государю, который поручилъ Сперанскому составить комитетъ, по своему выбору, для обсужденія представленія Кокошкина. Сперанскій, не будучи знакомъ съ моимъ отцомъ, чрезъ письмо приглашаетъ его къ себ. По прізд къ нему отца моего, онъ заговорилъ съ нимъ объ отношеніяхъ, довольно неловкихъ, Кокошкина къ моему отцу, который ниже Кокошкина чиномъ и, между тмъ, иметъ надъ нимъ въ нкоторыхъ случаяхъ власть начальственную.— ‘Для устраненія этихъ странныхъ отношеній между вами,— продолжалъ Сперанскій,— государь поручилъ мн разсмотрть представленіе Кокошкина и отдлить совершенно власть оберъ-полиційместера отъ власти гражданскаго губернатора. Съ этой цлью мн приказано составить комитетъ изъ лицъ мною выбранныхъ. Полагая, что вы въ этомъ случа будете полезны и необходимы, ‘избралъ и васъ въ числ другихъ членовъ’.— Мой отецъ отговаривался занятіями и тмъ, что его мннія (совершенно противныя начертанію Кокошкина) будутъ приписывать личностямъ.— ‘Я уже донесъ государю о моемъ выбор’,— отвчалъ Сперанскій.— Извините, ваше сіятельство,— сказалъ ему отецъ мой,— но я не могу не выразить вамъ моего удивленія, что въ то самое время, когда Блудовъ работаетъ здсь же, на Фонтанк, надъ новымъ губернскимъ учрежденіемъ, и когда еще совершенно неизвстно устройство этой огромной, едва начатой, машины, вы уже торопитесь вставить въ нее колесо, которое, можетъ быть, совершенно противно общему механизму! Я, ваше сіятельство, не желалъ бы быть вашимъ подмастерьемъ въ такомъ дл!— Старикъ Сперанскій всталъ, обнялъ моего отца и сказалъ:— ‘Я очень люблю такихъ людей, какъ вы, мн чрезвычайно понравилась ваша откровенность, тмъ боле, что откровенные люди теперь рдки! Ваше замчаніе совершенно справедливо! Я доложу государю, что вы не желаете участвовать въ комитет, но попрошу васъ позволить мн присылать въ вамъ ршенія комитета для просмотра’.— Черезъ нсколько времени отецъ мой получилъ отъ Сперанскаго комитетскія бумаги съ просьбою написать свои замчанія. Замчанія моего отца вылились на бумагу въ выраженіяхъ рзкихъ, но, по многимъ занятіямъ, онъ не смягчилъ ихъ, и послалъ къ Сперанскому въ подлинник, съ извиненіемъ въ рзвости выраженій. Сперанскій прислалъ ему отвтъ чрезвычайно вжливый, который хранится у моего отца, я просилъ его къ себ для дополнительныхъ объясненій. Пріхавъ къ Сперанскому, отецъ мой повторилъ свое извиненіе, уже изложенное въ письм. Сперанскій отвтилъ ему: —‘ Не безпокойтесь! Я очень благодарю васъ за ваши замчанія, которыя я непремнно прочту государю императору. Государю необходимо знать ваши замчанія, онъ долженъ слышать откровенныя мннія, самъ же я слабъ уже и бороться съ другими не въ силахъ. Я вами буду мыть руки’…
Въ разговор, отецъ мой замтилъ Сперанскому, что при его трудахъ тяжела порученная ему безполезная работа:— ‘Какіе это труды,— отвтилъ Сперанскій,— это еще ничего въ сравненіи съ прежними моими трудами! То-то были труды, когда я составлялъ учрежденія министерству и преобразованіе сената! Я, человкъ безъ связей, безъ протекцій, обработавъ такія важныя дла, читалъ мой трудъ по три и по четыре часа покойному государю, а онъ спалъ! Остановиться не могу: покойный государь могъ бы огорчиться, что я замтилъ его невниманіе! Прочту, повышу голосъ, государь проснется, и я долженъ снова объяснять все, что прочелъ!— Хорошо! хорошо!— говоритъ государь (онъ мн доврялъ) и утверждалъ мой докладъ.— Никому не разсказывалъ я этого, а вс знали. По городу говорили: — Это Сперанскій все длаетъ по своей вол! И такое важное дло!.. Учрежденіе министерствъ и преобразованіе сената я долженъ былъ держать только на одной своей отвтственности!.. Вотъ это труды, такъ труды {Здсь прерываются записки моего брата Владиміра, дале слдуютъ безсвязные наброски, рядъ историческихъ общеизвстныхъ анекдотовъ, случайно слышанные разсказы и пр. Считаю нелишнимъ привести только небольшой отрывовъ 1849 г., довольно характерный для русскаго сановника того времени.
‘Графъ Вронченко, бесдуя съ отцомъ по поводу новаго положенія о продаж вина въ привилегированныхъ губерніяхъ (кром остзейскихъ), между прочимъ, сказалъ: ‘Вообразите себ, что хотлъ сдлать государь! Онъ объявилъ, что учреждаетъ въ этихъ губерніяхъ откупа съ условіемъ, чтобы все полученное свыше законной цны при продаж водки раздавалось помщикамъ.— ‘Я хочу, говоритъ государь, остановить пьянство, но не желаю пользоваться выгодами съ откуповъ’… ‘И сколько трудовъ употребилъ я, чтобы отклонить государя отъ его ршенія!— добавилъ Вронченко:— какая же была бы выгода казн!!.. Хорошо заботиться о народной нравственности, если такая забота не требуетъ расходовъ, а прежде всего надо соблюдать выгоды казны!.. Зачмъ же существуютъ откупа, если не для доходовъ’!..}..’