Записки степняка. Очерки и разсказы А. Эртеля. Два тома. C.-Пб. Изданіе О. И. Бакста. 1883 г.
Записки степняка. Очерки и разсказы А. Эртеля. Два тома. C.-Пб. Изданіе О. И. Бакста. 1883 г.
Е. Н.
‘Русская Мысль’, No 9, 1883
Записки степняка. Очерки и раcсказы А. Эртеля. Два тома, Некрасова Екатерина Степановна, Год: 1883
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Съ разсказами г. Эртеля читатели, разумется, сколько-нибудь да знакомы. Вс разсказы, за исключеніемъ перваго и послдняго (‘Мое знакомство съ Батуринымъ’ и ‘Аддіо’), которые прибавлены для округленія ‘Записокъ степняка’,— помщались въ Встник Европы.
Но какая разница читать понемногу: въ мсяцъ по разсказу, или вдругъ вс заразъ: одинъ, два, три… разомъ оба тома! Миражъ и обманъ тутъ разомъ исчезаютъ. Т недостатки, которые при чтеніи ‘понемножку’ не ощущались, при изданіи отдльною книгой выступаютъ неимоврно подавляющими, то, что при чтеніи ‘на разстояніи’ могло даже казаться пріятнымъ, при поднесеніи въ изобиліи иногда обращается въ убійственно-тоскливое, странно-безцльное повтореніе.
Вотъ именно это самое ощущаетъ читатель, принявшись за разсказы г. Эртеля, изданные въ двухъ томахъ подъ названіемъ ‘Записки степняка’. Издать свои разсказы отдльною книгой — непростительная ошибка со стороны г. Эртеля, въ чекъ неминуемо онъ долженъ будетъ и самъ вскор убдиться.
Какъ припомнитъ читатель, отличительная особенность г. Эртеля — это любовь къ природ. Онъ то и дло говоритъ о неб, о тучахъ, о ‘прохладномъ и ясномъ воздух’, о ‘смющемся луч, прихотливо перебгающемъ по деревьямъ, нагоняя улыбку на угрюмые великаны лсовъ’ (т. II, стр. 41), о солнц, которое съ ‘убійственной жгучестью’ палитъ землю, о кустахъ сирени, о ржаномъ пол, которое ‘то замирало въ какой-то чуткой дремот и неподвижно нжилось въ голубомъ воздух’, то и т. д. (т. I, стр. 187), о птухахъ, которые ‘свжій крпкій воздухъ’ (т. I, стр. 159), о щебетаньи малиновки и т. д. и т. д. Читатель можетъ-быть съ удовольствіемъ встрчалъ мстами это любовное описаніе природы, тмъ боле, что въ послднее время ея какъ бы не существовало для нашихъ любимыхъ писателей. Природа какъ бы уходила изъ-подъ ихъ наблюденій, они не замчали ея. Вотъ что говорить насчетъ этого ‘любованья’ природой нашъ лучшій писатель по части бытовой жизни, очутившись весной на Кавказ: ‘О краскахъ, о цвтахъ, о линіяхъ мы тамъ, на свер, забыли, давно забыли, точно ничего, кром урядниковъ, и нтъ на свт. А здсь вотъ цвты! Ахъ, какіе прелестные, и я могу на нихъ смотрть! Просто видть и любоваться и хранить хорошее впечатлніе! Этого давно-давно не случалось со мной, нескончаемо давно. Даже не помню, сколько времени я не видлъ ни цвтовъ, ни воды, ни неба, хотя ходилъ и между цвтами, и подъ небомъ, и у воды. Гнела какая-то каменная тоска‘ (Отеч. Зап. 1883 г., іюнь, стр. 543).
Вотъ почему не замчаютъ природы, не могутъ любоваться ею наши лучшіе писателя. Г. Эртель, напротивъ, и замчаетъ, и любуется. Этого мало: онъ даже прямо совтуетъ читателю (вдь, вкусы и требованія бываютъ разные) просто безъ всякой мысли смотрть на красоты природы, чувствовать, упиваться ими и гнать отъ себя ‘иныя’ мысли. Онъ довольно ясно высказываетъ это въ одномъ изъ своихъ разсказовъ, гд извстное состояніе природы вдругъ какъ-то напоминаетъ ему о современной жизни, о злобахъ дня (правда, это случилось съ нимъ, кажется, одинъ разъ). ‘Намъ, современникамъ,— говоритъ онъ,— приходится лишь констатировать и, заручившись каменнымъ сердцемъ, съ одинаковымъ хладнокровіемъ обнять пакость, возникающую и безъ жалости убитую морозомъ полезность’ (т. II, стр. 42). Въ первомъ том онъ гораздо опредленне и ясне даетъ совтъ читателю: ‘Не отравляйте красоты. Отршитесь отъ мысли, дко разъдающей душу. Раскройте эту душу одной только мирной‘ (стр. 196).
Вотъ именно этого-то только и не могутъ сдлать наши лучшіе современные писатели, потому-то они не чувствуютъ ни воды, ни цвтовъ, ни воздуха, хотя и ходятъ ‘между цвтами, и подъ небомъ, и у воды’.
Но вкусы бываютъ равные, и мы о вкусахъ не споримъ. Мы сказали: весьма возможно, что читатель съ удовольствіемъ, хотя бы для-ради разнообразія, встртятъ описаніе природы въ разсказахъ г. Эртеля, еслибы только не занимали они большой половины вниманія автора, еслибы не поглощали и его самого, и его разсказъ… Обычно каждый разсказъ г. Эртеля и начинается, и оканчивается ‘любованьемъ’ природой. ‘Любованью’, описательной сторон авторъ отдаетъ предпочтеніе передъ самымъ разсказомъ.
Для образчика возьмемъ первый разсказъ изъ Итона: ‘Криворожье’. Беремъ 2-й томъ потому, что тутъ все же хоть одинъ-два отрывка боле приближаются къ форм разсказа, чмъ вс помщенные въ первомъ тон, за исключеніемъ разв ‘Серафимъ Ежиковъ’.
‘Стояла засуха. Недли три, какъ уже не было дождя,— начинается описаніе въ разсказ ‘Криворожье’.— Солнце съ убійственной жгучестью палило землю, на знойномъ неб цлыми днями не показывалось ни одного облачка. Въ раскаленномъ воздух’ и т. д. и т. д. Мы уже не будемъ выписывать, пусть читатель самъ подбираетъ разныя слова насчетъ воздуха. Покончивъ съ солнцемъ и воздухомъ, авторъ останавливаетъ свой взоръ на пол, описываетъ рожь, потомъ съ ‘плавной медлительностью’ переводитъ глаза на стадо,— описываетъ стадо, коровъ, овецъ, пастуха… Потомъ такъ же любовно описываетъ пыль, какъ она вьется около его экипажа, потомъ опять возвращается къ жар, къ воздуху, описываетъ попавшуюся деревню, собакъ, встртившіеся кабаки… Затмъ вдругъ вспоминаетъ, что онъ детъ не одинъ,— съ нимъ въ экипаж сидитъ нкій Семенъ Андреевичъ. И авторъ изъявляетъ желаніе познакомить съ Семеномъ Андреевичемъ своего долготерпливаго читателя. Но, какъ истый художникъ-эстетикъ, сперва онъ знакомитъ съ подбородкомъ своего компаніона,— опять описываетъ… Затмъ передаетъ монологъ Семена Андреевича, какъ онъ всю дорогу ругалъ нмцевъ, восторгался русской народностью, славянскими племенами… Разумется, читатель не можетъ не замтить, что весь этотъ монологъ произносится единственно для него. По вотъ наконецъ пріхали въ Криворожье — цль разсказа. Авторъ и Семенъ Андреевичъ пошли на мельницу… Слдуетъ описаніе мельника, мельничихи и повствованіе о томъ (впрочемъ, повствованіе въ лицахъ), какъ мельникъ надулъ Семена Андреевича. Тутъ же въ лицахъ изображается сцена, какъ въ присутствія пріхавшихъ гостей происходитъ потасовка ‘за святыя’ между мельничихой и ея работницей. И разсказъ опять кончается описаніемъ торжественной тишины полей, озаренныхъ пожаромъ’ (т. I, стр. 39).
Только-что вы покончили съ полями, ‘озаренными пожаромъ’, только-что встртили въ заглавіи слдующаго разсказа названіе: ‘Жолтиковъ’ и думаете: ‘Ну, вотъ, слава Богу, теперь будетъ рчь о людяхъ, теперь ужь больше не будетъ восхищенія воздухомъ, небомъ, водой,— слава Богу’,— какъ вдругъ, къ величайшей тоск читателя, авторъ снова затягиваетъ свою любимую псню, которая уже успла несносно надость и опротивть читателю. ‘Случалось ли вамъ, господа,— начинается названный разсказъ,— быть въ лсу въ пору ранней весны?’ Читатель въ страх: неужели опять природа, небо, воздухъ?… ‘Все напоминаетъ еще о суровомъ зимнемъ царств,— продолжаетъ авторъ,— несмотря на ваше смущеніе.— Глазъ проникаетъ далеко въ глубь лса. Карявыя деревья’… (т. II, стр. 40). И такъ безъ конца буквально до одуренія терпливаго читателя. И дйствительно — на диво терпливаго, такъ какъ все это описаніе не иметъ уже никакого отношенія къ самому разсказу… Наговорившись о красотахъ природы до собственнаго пресыщенія, авторъ наконецъ почувствовалъ, что неловко же въ самомъ дл такъ немилосердно злоупотреблять вниманіемъ къ пустопорожнимъ словамъ, потому оговаривается въ конц своего ‘любованья’, на этотъ разъ растянувшагося на цлыхъ 4 страницы: ‘Простите,— говоритъ онъ,— и перейдемте къ длу’ (т. II, стр. 43).
Но такое сознаніе приходитъ къ автору только на второмъ том, и то очень не надолго. Онъ сейчасъ же снова забывается и безъ всякихъ извиненій и на этотъ разъ безъ всякаго милосердія описываетъ ту же степь, то же небо… А что длаетъ онъ съ читателемъ въ первомъ том, просто до ужаса! Вдругъ, ни съ того, ни съ сего, при начал разсказа, вздумалъ пересчитывать, что онъ любятъ въ природ…
‘Люблю необозримую степную гладь, занесенную сугробами, мутное, низкое небо и т. д. и т. д.
‘Люблю весеній лепетъ тнистой рощи, заботливый гамъ грачей и т. д. и т. д.
‘Люблю теплыя, долгія зори и т. д.
‘И жаркое лто люблю я. Люблю, когда подъ знойнымъ іюльскимъ втеркомъ…’ (т. I, стр. 129).
Посл этого невольно скажешь: ‘Боже! зачмъ такъ много любитъ авторъ? А ужь если любитъ, къ чему же всмъ-то объ этомъ разсказывать? Во-первыхъ, это не скромно, а во-вторыхъ — какое дло читателю до того, что авторъ любитъ и зиму, и лто, и вс времена года?… къ тому же, вдь, вмсто общанныхъ ‘Очерковъ и разсказовъ’, отъ этого получаются одни знаки восклицанія… Или вдругъ, изображая тишину, ему приходитъ фантазія (и, надо замтить, ужасно неделикатная) пересчитывать все, чего нтъ, но что бы могло нарушить тишину. ‘Не прощебечетъ малиновка,— начинаетъ онъ,— не зальется страстнымъ треньканьемъ перепелъ, не разсыпится жаворонокъ серебристыми трелями…’ и т. д. и т. д. (т. I, стр. 130). Вдь, при подобномъ способ описанія можно написать не 2, а цлыхъ 20 томовъ, лишь бы только не смущаться навваемою на читателя убійственной тоской. Мы уврены, что любой любитель природы возненавидитъ посл этого навсегда описаніе ея красотъ, если осипъ хотя колонну перваго тона ‘Записокъ степняка’.
И зачмъ было г. Эртелю издавать свои разсказы отдльною книгой? При чтеніи ихъ ‘на разстояніи’ природа вовсе не длалась той bte noire, которая заслоняла здсь и жизнь, и людей, и ту дйствительную красоту природы, которой любуется всякій, вырываясь изъ-подъ гнета ‘каменной тоски’.
Въ ‘Запискахъ степняка’ природа является bte noire, которая замняетъ для автора нравственный идеалъ. Послдній совсмъ отсутствуетъ у г. Эртеля, а безъ нравственнаго идеала, какъ врно говоритъ въ своихъ статьяхъ г. Красносельскій (От. Зап. май, іюнь), не стоитъ писать, а тмъ боле издавать свои отрывки отдльными книгами.
Все это мы высказываемъ не безъ искренняго сожалнія. Г. Эртель — человкъ молодой, только-что выступающій на литературное поприще, онъ еще можетъ дать въ будущемъ то, чего не даетъ теперь, такъ какъ отрицать въ немъ извстную долю таланта нельзя,— вотъ поэтому-то мы я не можемъ не пожалть: къ чему было издавать свои разсказы отдльною книгой?
Издавши, онъ далъ возможность подмтить, даже не особенно внимательному читателю, пустоту содержанія своихъ разсказовъ,— подмтить настолько, что даже эти самыя описанія, которыми такъ упивается авторъ и которыя такъ музыкально звучатъ дли уха, оказываются пустымъ звукомъ безъ смысла. Читаете одинъ разсказъ — все воздухъ, небо, жаркій лучъ, читаете другой — опять небо, воздухъ, жаркій лучъ… Вы охотно бы бросили книгу, но вы — рецензентъ и потому читайте!… Чтобы не такъ было скучно, вы стараетесь рисовать воображеніемъ вс встрчающіяся описанія. И вотъ во время такого упражненія приходите въ полнйшій ужасъ: вмсто картинъ природы вы видите въ книг одинъ пустой наборъ словъ, нанизанный для-ради красоты слога. Если не врите, продлайте надъ собой этотъ опытъ. Ну, вотъ и рисуйте своимъ воображеніемъ: ‘возвышенность пламенла’ (т. I, стр. 160), ‘роща задрожала свжею дрожью’ (тамъ же), ‘жидко заблеяли овцы’ (тамъ же), ‘прозрачный, жидкій воздухъ’. ‘При малйшемъ дуновеніи втерка запахъ увяданія усиливается, тогда всмъ кажется, что въ прохладномъ воздух вмст съ тихимъ и ласковымъ вяньемъ втра проносятся какія-то изумительно тонкія наркотическія струйки’ (т. I, стр. 129). ‘Въ кустахъ сирени точно ножницы въ проворныхъ рукахъ артиста парикмахера стрекатала какая-то птичка‘ (т. I, стр. 192). Звзды сіяютъ ‘робко и трепетно’, съ какой-то ‘торжественной‘ (т. I, стр. 121). ‘Пахло водою и какой-то пріятною затхлостью’ (тамъ же).
Будетъ, довольно… Посл приведенныхъ мстъ не трудно убдиться, что любовь г. Эртеля къ природ сводится на любовь къ звукамъ, къ красивому набору словъ.
Нельзя не замтить, что г. Эртель сильно подражаетъ не только въ описаніи неба, полей, но даже въ форм, во вншней сторон своихъ разсказовъ, И. С. Тургеневу. Тургеневъ написалъ ‘Записки охотника’, Эртель — ‘Записки степняка’. Тургеневъ здитъ на охоту, встрчаетъ по дорог различные типы,— и степнякъ, соскучившись сидть въ одиночеств на своемъ хутор, здитъ то къ одному, то къ другому изъ своихъ сосдей и по дорог встрчаетъ то ‘пріятную затхлость’, то ‘торжественную ясность’ сіянія звздъ.
Тургеневъ любитъ природу. Со всми деталями воспроизводитъ онъ остановившую его вниманіе картину, онъ длится своимъ наслажденіемъ съ читателемъ, давая я ему возможность испытать нчто подобное. Но, несмотря на свое положеніе охотника, для котораго природа иметъ исключительный преобладающій интересъ, Тургеневъ никогда ей не отдаетъ предпочтеніе предъ человкомъ. Его ‘Записки охотника’ вводятъ читателя въ до тхъ поръ неизвстный, закрытый для него міръ — жизнь мужика. Каждый разсказъ въ ‘Запискахъ охотника’ знакомитъ съ новымъ типомъ.
У г. Эртеля, какъ мы сказали, природа преобладаетъ надъ человкомъ. Человкъ если говоритъ передъ читателемъ, то только затмъ, чтобы передъ нимъ отрекомендоваться. Читатель не застаетъ его врасплохъ среди обычныхъ занятій. Авторъ не вводитъ читателя въ его жизнь, а поступаетъ совершенно обратно: онъ беретъ за ручку своего героя и выводить на эстраду, пріодвши на показъ и вложивши ему въ уста только одни рекомендательныя рчи. Потому разговоръ героевъ г. Эртеля въ большинств случаевъ не иметъ центра я можетъ безконечно тянуться и въ ту, и въ другую сторону, какъ тянется описаніе природы. Потому ни одинъ отрывокъ въ ‘Запискахъ степняка’, за исключеніемъ ‘Офицерши’ и ‘Жолтикова’, не представляетъ чего-нибудь цннаго, законченнаго, достойнаго хотя бы названія разсказа. Врнй было бы назвать содержаніе этихъ двухъ томовъ — фельетонныя корреспонденціи…
Въ большинств случаевъ авторъ придерживается крайне непохвальныхъ привычекъ: наприм., онъ не разъ подслушиваетъ за своими знакомыми (въ разсказахъ: ‘Липяги’, ‘Иностранецъ Липатка’), саркастически улыбается надъ увлеченіями Лебедкина (‘Липяги’) и т. д. Во всякомъ случа увлеченія Лебедкина искренни, они несравненно жизненне упоеній воздухомъ, гд ‘затхлый ароматъ увяданія’ соединяется съ ‘крпительной свжестью воскресающей природы’ (т. II, стр. 41).
Читая эти безконечныя упоенія разными затхлостями, намъ не разъ приходило въ голову: а что, еслибъ авторъ выкинулъ многорчивыя описанія природы и своихъ ощущеній, его два солидныхъ тома непремнно должны бы были похудть до тощей брошюры… И едва ли бы отъ такого сокращенія что потерялъ читатель, тмъ боле, что авторъ и въ своихъ описаніяхъ, и въ ощущеніяхъ нердко повторяется… ‘Вы чувствуете,— говоритъ онъ въ своемъ разсказ ‘Жолтиковъ’,— какъ въ груди вашей, сладостно стсняя дыханіе, ширится что-то невыразимо хорошее…’ И это ‘что-то’ опять встрчаетъ читатель и въ разсказ ‘Аддіо’: ‘И я чувствую,— говоритъ г. Эртель,— какъ что-то странное ширится и растетъ во мн и съ тоскующей болью щемитъ сердце’ (стр. 280).
Охотно повторяемъ за г. Красносельскимъ: нтъ, нтъ, безъ нравственнаго идеала писать не слдуетъ, какъ бы хороши звуки ни выходили изъ подъ-пера, а тмъ боле издавать музыку пустыхъ звуковъ отдльными книгами… Еще въ журнал при нашей современной бдности какъ-нибудь сойдетъ и звукъ за дло, и мысль,— ну, а цлая книга пустыхъ звуковъ не можетъ не разсять заблужденія…