Вотъ уже восемь дней, какъ я не написала ни одной строчки въ моемъ дневник. Путешествіе утомило меня, и не знаю отчего вмсто мыслей являются слезы. Да какъ и не плакать мн, когда подумаю, что созерцаю эту чудную природу только для того, чтобы сказать ей мое послднее прости.
Не лучше-ли будетъ, если я закрою этотъ альбомъ, оставивъ въ немъ блыя нетронутыя страницы? И чмъ наполню я его!— Одними безполезными жалобами! А думала найдти утшеніе въ томъ, что выскажу здсь мысли, приходившія мн въ голову въ послднюю зиму моего существованія на земл. А хотла оставить это на память моему брату, который теперь еще такъ молодъ, что не въ состояніи понимать, что такое жизнь и что смерть,— моему милому Эрнесту, для того чтобы онъ могъ знать свою сестру въ то время, когда близь него не будетъ никого, кто бы могъ сказать о ней хотя одно слово. Но я вижу, что это была глупость. Для чего завщать ему образъ бдной умирающей? Чтобы онъ забылъ меня, прежде чмъ въ памяти его напечатлются т блдныя черты, которыя такъ часто пугали меня въ зеркал.
Вечеръ того же дня.
Я цлые два часа провела у окна, откуда на далекое разстояніе видна прелестная мстность Этсшланда, стны города, аллеи тополей вдоль берега Нассера, за ними луга, орошенные множествомъ маленькихъ ручейковъ, гд стада щиплютъ сочную траву, и наконецъ горы причудливою цпью замыкающія горизонтъ. Въ воздух было такъ тихо, что я могла различить голоса гуляющихъ въ саду Вассорпауера. Дти моего хозяина, портнаго, съ любопытствомъ столпились у моей двери, ожидая остатковъ шоколада, который я раздлила между ними. Съ какою радостію бросились они показывать это своей матери! Восторгъ ихъ развеселилъ меня, и я въ то же время подумала, что напрасно пугаюсь своихъ мыслей, не я ли сама порвала вс связи удерживавшія меня въ родительскомъ дом, для того чтобы насладиться жизнью и свободою? такъ должна ли я выказать себя недостойною этой свободы? Конечно она будетъ кратковременна, но это еще боле заставляетъ меня вкушать радость, не предаваясь отчаянію.
Хозяйка разсказывала мн, что одинъ гражданинъ Мерана, полный силъ и здоровья, умеръ сегодня утромъ скоропостижно. Право, мой жребій завидне его, не лучше-ли видть медленно-приближающуюся смерть, и всматриваясь въ нее пристально, учиться жить,— чмъ быть пораженнымъ ею внезапно, какъ этотъ человкъ? Я не знаю какъ благодарить начисто стараго доктора за то, что не скрылъ отъ меня истины. Онъ сдержалъ общаніе данное имъ моей умирающей матери — быть моимъ преданнымъ другомъ. Это наполняетъ душу мою глубокимъ миромъ,— жаль только бднаго отца, тревожащагося обо мн.
Доброй ночи, мой милый Эрнестъ! Кто-то укладываетъ теперь тебя въ постель и разсказываетъ сказки, чтобы усыпить тебя?
6-го октября.
Сегодня утромъ въ голов моей мелькнуло сомнніе, которое меня очень безпокоитъ. И какъ это раньше не пришло мн на умъ? Я всегда была убждена въ томъ что никому не нужна дома, что каждый неблагосклонный взглядъ брошенный на меня мачихою причинялъ отцу моему живйшую боль, что я ничмъ не могла быть полезною Эрнесту, котораго она распорядилась помстить въ пансіонъ, конечно для того чтобы не заниматься имъ. Отецъ плакалъ провожая меня, но мой отъздъ облегчилъ его сердце. Теперь я спрашиваю себя: если у меня нтъ никакихъ обязанностей, то позволительно ли мн проводить зиму сложа руки, когда я еще способна на что нибудь? Какое я имю право быть счастливе другихъ, которымъ подобно мн угрожаетъ близкая смерть, и которые до послдней минуты должны безъ отдыха бороться съ обстоятельствами?
8-го октября.
Сегодня возвратясь съ моей первой прогулки, усталая и измученная, какъ посл самой тяжелой дневной работы, я напала на отвтъ, котораго третьяго дня не могла дать мн моя больная голова. Нтъ, я ни на что боле не годна какъ только пользоваться тмъ хлбомъ, который даютъ мн изъ милости. И за что тутъ осуждать меня? разв только за то, что я утшаюсь этимъ скоре другихъ.
И такъ, если я никому не могу быть полезною, то никому и не въ тягость. Мое маленькое наслдство посл матери позволяетъ мн жить безъ труда. Да и жить-то мн не долго! А чувствую, что силы оставляютъ меня. Зимовка моя на юг будетъ коротка.
Я никогда не пойду гулять въ здшнюю тополевую аллею, мн тяжело быть вмст съ этими разряженными больными, которые тамъ медленно прохаживаются, кашляютъ и истребляютъ виноградъ, видя въ каждой кисти его лучъ надежды. Несмотря на то, что общее несчастіе должно-бы кажется сблизить насъ, я не чувствую къ нимъ ни малйшей симпатіи,— и даже т, которыхъ лица выражаютъ полнйшее отчаяніе, не привлекаютъ меня къ себ. Ни съ однимъ изъ нихъ я не ршилась бы заговорить о своей твердости, полной упованія и признательности. Они приняли бы меня за безумную.
Да не зачмъ и хотть этого, можетъ-быть я боле боялась бы смерти, если бы боле любила жизнь.
Не многіе могуть понять то тихое и грандіозное впечатлніе, какое производитъ эта роскошная природа на меня — постоянную жительницу маленькаго монотоннаго и полнаго сплетень городка. Теперь такъ много путешествуютъ. Я тоже гораздо ране покинула бы свою печальную резиденцію, если бы не смерть матери, заставившая меня замнить ее Эрнесту. Эта чудная долина кажется мн раемъ, настоящимъ садомъ Божіимъ, и воздухъ который я вдыхаю въ себя — такъ чистъ и живителенъ, что сообщаетъ крылья душ. Жаль что силы мои такъ слабы, что я съ трудомъ могу подниматься но нашей маленькой лстниц. Впрочемъ зачмъ же выходить мн изъ дома — изъ окна моего такой очаровательный видъ.
Хозяева мои очень бдны. Мужъ работаетъ цлыя ночи, жена обременена хлопотами съ дтьми, которыхъ очень много. Жилище ихъ мрачно и неудобно. Когда я въ первый разъ пришла сюда, то видъ темной аллеи, сыраго и грязнаго двора и неопрятныхъ площадокъ,— такъ поразилъ меня, что я тотчасъ же хотла возвратиться назадъ, но увидвъ мою теперешнюю комнату съ ея окномъ, я подумала что здсь должно пройти мое послднее пребываніе на земл. И мебель-то въ ней точь въ точь такая же какъ та что стояла въ комнат моей дорогой матери, то же старое бюро съ латунными скобками и кресло нисколько не выше и не покойне и не мене почернло отъ времени. Взамнъ двухъ дрянныхъ гравюръ, я повсила на стн портреты моихъ родителей, и теперь мн кажется, что я уже нсколько лтъ живу здсь. Отецъ прислалъ мн книги, и мн боле ничего не надобно. Вмст съ книгами, я получила отъ него письню,— какого и ожидала, превосходные совты о примиреніи съ неизбжнымъ, нсколько строчекъ отъ Эрнеста, который очень доволенъ своимъ пансіономъ и новыми товарищами, и наконецъ привты отъ мачихи, по крайней мр на бумаг, отецъ вроятно написалъ ихъ отъ себя, не сказавъ ей о томъ ни слова. Я собираюсь отвчать имъ — и сдлала бы это съ большимъ удовольствіемъ, если бы была уврена что письма мои будутъ доставлены прямо къ отцу.
10-го.
Какіе только право есть странные люди на свт! Я сидла у окна углубясь въ чтеніе и наслаждаясь воздухомъ, который здсь сохраняетъ свою пріятную свжесть еще долго посл того какъ солнце скроется за высокою горою Морлингеръ,— вдругъ слышу стукъ въ двери.— Войдите, сказала я съ нкоторымъ страхомъ, потому что здсь никто не посщаетъ меня. Дверь отворилась, и въ комнату вошла незнакомая мн, маленькая и совершенно круглая дама. Отрекомендовавшись довольно ловко, она съ жаромъ высказала желаніе быть мн полезною, она видла меня въ Вассермауер, гд я ни разу не была посл первой прогулки,— и почувствовала ко мн живйшую симпатію: я показалась ей такою больною и одинокою въ мір, что она дала себ слово остановить меня при первой встрч — съ тмъ чтобы предложить свои услуги.
— Знаете ли, моя милая, говорила она,— мн пятьдесятъ девять лтъ, и я всегда такая, какъ вы меня теперь видите, съ самого моего дтства, я никогда не была больна. Мои три сына и три дочери пользуются такимъ же завиднымъ здоровьемъ, вс они пристроены, сыновья женаты и дочери замужемъ,— я вполн счастлива, и отъ души сочувствую тмъ кого судьба не надлила своими благами, я съ радостью готова придти къ нимъ на помощь. Это положительно моя страсть! Мой достойный мужъ всегда называлъ меня патентованною покровительницею всхъ несчастныхъ. Вы не найдете сидлки лучше меня: мн ничего не значитъ провести десять ночей, не не смыкая глазъ, у постели больнаго. Я также могу присутствовать при самыхъ опасныхъ операціяхъ, не выказавъ ни малйшей слабости: у меня крпкая натура, и въ жизнь мою я никогда не знавала что такое нервы. Я пріхала сюда съ одною изъ своихъ пріятельницъ, которая не подаетъ никакой надежды на выздоровленіе. Когда бдняжка умретъ, у меня будетъ боле свободнаго времени,— и если вамъ нужны въ чемъ нибудь помощь или совтъ, то обратитесь прямо ко мн. Разумется, вы должны понять, что я не позволю вамъ предаваться уединенію, буду навщать васъ, я не церемонюсь съ друзьями. Вы этому не совсмъ-то рады, я буду немножко жестока съ вами, но это для вашей пользы, я не хуже любаго искуснаго врача понимаю нервныя болзни, он требуютъ воздуха движенія и разсянія. Кстати, кто изъ докторовъ пользуетъ васъ?
— Никто! отвчала я,— потому что болзнь моя неизлчима.
Видя что она недоврчиво качаетъ головою, я достала изъ моего бюро листокъ бумаги, на которомъ мой докторъ набросалъ эскизъ моихъ легкихъ. Разсмотрвъ его съ видомъ эксперта, она обратилась ко мн съ слдующими словами: ‘все это моя милая ничего не доказываетъ, доктора больше говорятъ чмъ знаютъ на дл. Держу пари, что у васъ въ груди легкія совсмъ въ другомъ положеніи, чмъ здсь на бумаг!’ И не дожидаясь отвта, она принялась за бглый очеркъ тхъ болзней, которыя вылечила сама въ досаду докторамъ. Чувствуя что скоро упаду въ обморокъ, я ршилась попросить ее умолкнуть. Она встала, подошла ко мн съ намреніемъ обнять меня, и повидимому очень оскорбилась тмъ, что я пожала ей кончики пальцевъ. Затмъ она поспшно вышла, общая навстить меня въ скоромъ времени.
По уход ея, я цлые полчаса оставалась съ закрытыми глазами, желая успокоить лихорадочное состояніе моихъ нервовъ, возбужденное ея присутствіемъ, но благодаря оставленному ею въ комнат запаху эфира, мн и теперь еще видится этотъ другъ человчества со своимъ холодно-добродушнымъ взглядомъ и выраженіемъ самодовольства на полномъ лиц. Одно утшаетъ меня, что по крайней мр сегодня, я избавлена отъ ея посщенія.
Къ чему же служитъ участіе, заявляемое намъ нашими ближними? Сожалніе тхъ которые насъ любятъ — тяжело и невыносимо, потому что мы сами глубоко чувствуемъ причиняемую имъ скорбь. А сожалніе тхъ кто насъ не любитъ — не ведетъ ни къ чему. Я читала у Лессинга, что ‘только одинъ бднякъ можетъ придти на помощь бдняку’,— но разв нищіе въ состояніи подавать милостыню другъ другу?
10-го вечеромъ.
Сегодня я сдлала много. Посл дурной ночи, впродолженіи которой мн слышался медоточивый голосъ благотворительной дамы и грезился ея блокурый парикъ съ двумя тощими буклями, я проснулась въ волненіи, чувствуя сильную слабость. Чтобы ободрить себя, я выпила чашку кофе, который совершенно прогналъ изъ моихъ мыслей эту сестру милосердія. И такъ какъ погода стояла прекрасная, то я отправилась на прогулку.
Въ первый разъ я поняла, что такое солнце. Правду говорятъ, что мы, женщины свера, видимъ у себя только его слабую копію изъ позолоченной бронзы. Здсь же оно изъ чистаго золота и блещетъ яркими лучами, которые выше всякаго сравненія.
Едва переводя дыханіе, я шла медленными шагами по мрачнымъ и сырымъ улицамъ, и очутилась наконецъ на небольшой площади передъ старою церковью. Площадь эта пестрла народомъ, окрестные крестьяне въ своихъ праздничныхъ курткахъ, убранныхъ алымъ сукномъ и въ шляпахъ съ широкими полями, украшенныхъ перьями, съхались сюда по случаю одного изъ своихъ многочисленныхъ праздниковъ.
Столпившись въ группы, они разговаривали между собою,— и натурально, никто не обратилъ вниманія на молодую больную иностранку. Чтобы не попасть въ эту грубую толпу, я обошла церковь тою стороною гд было кладбище. Видъ старыхъ заброшенныхъ могилъ навялъ на меня суровыя думы. Я пошла по маленькому переулку, исчезающему въ долин, и сла на камн находящемся на краю быстро-извивающейся тропинки, по которой взбираются на Кюхельбергъ. Видя себя близь развалинъ замка Зено, построеннаго на утес, возвышающемся надъ долиною, мн захотлось попробовать свои силы и пойдти туда. Дорога къ нимъ широкая, но прескверная, и мн пройдя немного пришлось остановиться и снова ссть. Кругомъ было тихо, слышалось только журчаніе Нассера, который протекалъ у ногъ моихъ, то катясь прозрачными голубыми волнами мимо виноградниковъ, то клокоча и клубясь блою пною подъ сводомъ моста. Нсколько крестьянъ спускалось съ Кюхельберга въ своихъ тележкахъ запряженныхъ волами. Погрузясь въ свои мечты, я впала какъ бы въ забытье, изъ котораго была выведена, почувствовавъ на своей рук что-то влажное,— это была морда огромной собаки, остановившейся передо мною со своимъ хозяиномъ, мужчиною большаго роста, бородатымъ и съ волосами падающими въ безпорядк на лобъ и плечи, онъ опирался на что то въ род аллебарды, а на голов имлъ шляпу на которой разввались перья и лисьи хвосты. Страхъ овладлъ мною, въ голов моей мелькнули разсказы о мертвецахъ, выходящихъ изъ развалинъ стараго замка, и я ни какъ не могла совладть съ собою.
Видя мой испугъ, онъ захохоталъ прибавивъ: ‘не бойтесь, сударыня! я ни кто иной какъ сторожъ при здшнихъ виноградникахъ. Я замтилъ васъ оттуда съ горы и пришелъ попросить крейцеръ на табакъ’. Давъ ему поспшно зильберъ-грошъ, я встала и хотла уйдти, я все еще боялась его. Но видъ серебряной монеты, довольно рдкой въ этомъ краю, такъ расположилъ ко мн сторожа, что онъ вызвался проводить меня и протянулъ мн свою грубую, большую руку. Мн ничего не оставалось какъ только принять эту услугу, она была для меня необходима, иначе я не дошла бы до развалинъ. Мы пошли вмст, дорогою онъ поддерживалъ меня и скоро пріобрлъ мое расположеніе, мн понравилось въ немъ та сдержанность, съ какою онъ длалъ вопросы касающіеся меня, и дышащіе полною откровенностью разсказы о себ и своихъ длахъ. Какая разница между имъ и вчерашнею болтуньею, такъ навязчиво предлагавшею свои услуги, и сколько природный тактъ простаго крестьянина иметъ преимущества предъ жеманною учтивостью большаго свта!
Видъ развалинъ Зено поразителенъ. Отъ замка уцлли только башня и капелла, окруженныя обломками увитыми плющемъ, на которыхъ грются на солнц цлыя семейства ящерицъ. Кустарники всевозможныхъ родовъ висятъ надъ бездною, на дн которой Пассеръ дробится о многочисленные камни.
Проводникъ мой назвалъ мн вс старинные замки и маленькія деревушки Этсшталя, а также и вершины окрестныхъ горъ. Я слушала его сидя на трав, собака лежала подл меня. Вдругъ колокола всхъ церквей зазвонили полдень. Онъ снялъ шляпу, вынулъ трубку изо рта, и перекрестясь началъ тихо шептать молитву. Когда колокола смолкли, онъ опять надлъ шляпу, пустилъ нсколько клубовъ табачнаго дыма, и обратясь ко мн спросилъ: не чувствую ли я голода. Я должна была отвчать ему ‘да’, мн нужно было подкрпить свои силы для возвратнаго пути. Онъ быстро спустился съ горы и скрылся изъ вида.
Черезъ десять минутъ, маленькая двочка принесла мн чашку молока, хлбъ и кусокъ пирога. Сторожъ досталъ это для меня, но не могъ принести самъ, имя дла въ виноградник. По уход ея, я принялась за этотъ скромный полдникъ, который никогда не казался мн такимъ вкуснымъ, я съла все и отнесла хозяевамъ совершенно пустую чашку. Насилу упросила я этихъ добрыхъ людей принять отъ меня что-нибудь. Они не брали ничего, врно сторожъ запретилъ имъ. Что же касается его самого, то я не видала его боле, и даже не знаю его имени.
Не правда-ли, что этотъ случай походитъ на настоящее приключеніе? и не должна ли я отмтить сегоднишній день краснымъ?
12-го.
Хозяйка принесла мн обдъ, но онъ можетъ покойно стынуть. У меня нтъ аппетита, сердце мое сильно бьется отъ гнва и нетерпнія. Я чуть жива и уши мои устали отъ трехчасовой болтовни, которую можно сравнить съ шумомъ спущеннаго колеса водяной мельницы, съ тою только разницею, что послднее все таки приноситъ людямъ пользу.
Въ числ моихъ маленькихъ вчерашнихъ удовольствій, я не послднимъ считала и то, что не видала патентованной покровительницы, мн думается, она можетъ быть поняла, что мн не нужны ея заботы. Но увы! шаги ея по лстниц — вслдъ затмъ она предстала предо мною какъ громовая туча.
— Что я вижу? вы занимаетесь перепискою. Да вы утомляете себя, несчастная! Не я ли говорила вамъ, что для вашихъ нервовъ нужны покой и разсяніе?— И что же слышу, неразумное дитя?— вы ходили вчера на Кюхельбергъ! Я нарочно пришла къ вамъ, что бы запретить подобнаго рода самоубійство. Пойдемъ-те лучше со мною, я покажу вамъ что слдуетъ длать на водахъ. Понимаю, это вамъ не нравится, и вы хотите отдлаться отъ меня. Но это вамъ не удастся,— такую молодую двушку нельзя предоставить самой себ. Отдайтесь безпрекословно моимъ распоряженіямъ, и посл сами будете благодарить меня.
Я машинально взяла свою шляпку, намреваясь повиноваться ей, не смотря на дурное расположеніе духа. Она повела меня въ зимній садъ,— такъ называется часть Вассермауера, защищенная отъ втра высокими монастырскими стнами, гд зеленыя деревья смшиваются съ цвтущими кустами розъ. Дорогою она не умолкала ни на минуту. Когда мы пришли, садъ былъ полонъ, играла музыка. Вс здшніе больные чинно занимали мста на скамейкахъ, и казалось только ожидали моего появленія, потому что вс обратились ко мн,— кто съ любезностью, кто съ вопросомъ, конечно изъ любопытства. Я была зла не только на свою оффиціальную притснительницу, но и на всхъ. Ни одной симпатичной личности! Ни одного теплаго слова! Я сла на скамеечк подл молодой дамы, но она, окинувъ глазами мой немодный туалетъ, отвернулась отъ меня съ видомъ презрнія и плотне завернулась въ свой кашемировый бурнусъ. Потомъ обратясь ко мн начала разсказывать какъ своей давнишней знакомой вс сплетни города. Я не могла смотрть на нее, ея умирающій взглядъ былъ для меня невыносимъ, и сердце мое разрывалось — Эта женщина должна была покинуть мужа и дтей, для того чтобы искать здсь спокойствія и независимости, необходимыхъ для поддержанія ея здоровья. А между тмъ, грустныя мысли, которыя но настоящему должны бы преслдовать ее всюду, не мшаютъ ей заниматься чужими нарядами и сплетнями. Право, мы — люди, подобно автоматамъ или восковымъ фигурамъ, играемъ свою роль до тхъ поръ, пока не остановится двигающая насъ пружина и насъ не уложатъ въ ящикъ.
Для меня было настоящимъ избавленіемъ, когда колокольчикъ зазвонилъ къ обду — и моя покровительница должна была возвратится къ больнымъ. Я такъ была утомлена, что не могла ни слушать, ни говорить, и не помню какъ простилась съ нею. Отличный способъ леченія!— Я вернулась домой едва живая.
13-е.
Я выиграла большую игру, и счастлива какъ нельзя боле. Я твердо ршилась пользоваться своею свободою и продолжать начатое. Вотъ что было со мною, сегодня утромъ, вооружась книгою, я вышла въ зимній садъ, гд и пробыла довольно долго, ни на кого не глядя и никому не кланяясь. Натурально, общая покровительница тоже явилась туда для обычной прогулки, но я сказала ей, что разговоры меня утомляютъ. Она покачала головою и нахмурила брови. Видно было, что это ей не понутру.— Тмъ лучше!
Теперь я буду поступать такъ каждый день, это вполн удовлетворяетъ меня. Когда я, безмолвно углубясь у книгу, сидла среди этой докучливой толпы, сердце мое торжествовало побду,— конечно, она досталась ему цною нсколькихъ, боле обыкновеннаго сильныхъ біеній.— Но надо же наконецъ учиться храбрости.
15-е.
Сегодня первые часы утра я провела за перепискою, и потому пришла въ Вассермауеръ со своею книгою позже обыкновеннаго. Вс скамейки были заняты кром одной, на которой сидлъ молодой человкъ, очень блдный и печальный. Онъ всякій день является сюда, поддерживаемый слугою, и сидитъ на солнышк поставивъ ноги въ прекрасный ящикъ обитый мхомъ. Дамы сидвшія въ тни подъ деревьями и разговаривавшія между собою, конечно могли бы потсниться и дать мсто подл себя моей худенькой особ, никогда не безпокоившей ихъ своимъ кринолиномъ, но я встртила только одни холодныя физіономіи, равнодушные взгляды и презрительно-сжатыя губы. Не подавъ имъ виду, что замтила это, я помстилась на скамейк, гд сидлъ молодой человкъ, въ такомъ приличномъ отдаленіи, что между нимъ и мною могла уссться любая графиня, въ своемъ пышномъ наряд,— и углубилась въ книгу. Мой неподвижный сосдъ по видимому углубился въ свои думы и страданія, и отъ времени и до времени изъ груди его вылетали тяжкіе вздохи. Судя по его костюму и дорожному перстню на рук, онъ долженъ быть богатъ, судя же по его измненнымъ худобою чертамъ — у него должна быть быстро развивающаяся чахотка. Что бы разсять его хотя немного, я думала вступить съ нимъ въ разговоръ, и сообщить ему мысли внушенныя мн чтеніемъ. Но это было бы страшнымъ неприличіемъ въ глазахъ свта,— и я удержалась, проклиная въ душ глупый этикетъ, не дающій воли нашимъ лучшимъ инстинктамъ. Между тмъ, желая сдлать какую-то отмтку въ своей разсчетной записк, онъ уронилъ карандашъ и какъ ни пытался — не могъ поднять его. Видя его тщетныя усилія, я встала и подняла ему. Онъ поблагодарилъ меня съ видомъ удивленія, и въ то же время я услышала шопотъ сидвшихъ за мною дамъ. Безъ сомннія маленькая услуга, оказанная мною больному, показалась имъ большою неблагопристойностью. Очень можетъ быть, что я поступила немного по мщански, но мн все равно, я не хочу казаться не тмъ что я есть.
Когда я встала съ мста, чтобы идти домой, онъ поклонился мн очень вжливо, и я тотчасъ же забыла вс насмшки изящныхъ дамъ, он не отнимутъ у меня аппетита, не смотря на то что ожидающій меня супъ сталъ теперь блдне блокурыхъ буклей моей покровительницы. Я получила письмо отъ своего доктора, онъ желаетъ знать, что я длаю, что испытываю и какъ выношу здшній климатъ. Поздравляя меня съ мужествомъ и твердымъ самоотверженіемъ, онъ кажется не доволенъ тмъ, что сказалъ мн правду и силится пробудить во мн надежду: ‘Не забывайте, милая Марія’ пишетъ онъ, ‘что природа часто производитъ такія чудеса, которыя разомъ уничтожаютъ то, чему научаютъ насъ науки и опытъ’.
Но онъ очень хорошо знаетъ, что для того короткаго времени, которое мн остается жить,— истина самое лучшее утшеніе.
Спустя нсколько дней.
Сегодня утромъ дулъ сильный, холодный втеръ, и я оставалась дома, занимаясь шитьемъ,— платья мои очень нуждались въ этомъ. Посл полудня погода стихла, и я отправилась гулять. Такъ какъ улица Ренвеи была вся загромождена винодлами, ихъ тлежками и быками, то я пошла на ферму, находящуюся въ ста шагахъ отъ города, гд по словамъ моей хозяйки всегда можно достать парное молоко. Не располагая идти дале, я вошла въ садъ, и стала отыскивать себ мсто подальше отъ публики,— правду сказать, не очень многочисленной. Знакомый мн больной, сидвшій въ тни прекраснаго померанцеваго дерева, замтилъ это и подойдя ко мн предложилъ мсто за своимъ столомъ. Въ первый разъ я слышала его голосъ, тонъ котораго важный и меланхолическій, мн чрезвычайно понравился. Я съ благодарностью приняла не только стулъ, но и поставленную передъ нимъ чашку молока.
Мы завели разговоръ, часто прерываемый длинными паузами, онъ изнемогалъ подъ бременемъ своихъ страданій. Мы говорили о вседневной жизни здшнихъ больныхъ и ихъ жалкихъ прогулкахъ въ зимнемъ саду. Я сказала, что это напоминаетъ мн т стеклянные ящики, въ которыхъ мой маленькій братъ воспитывалъ и кормилъ своихъ гусеницъ до времени превращенія ихъ въ бабочекъ.
— Вы сдлали очень лестное сравненіе, сказалъ онъ съ грустною улыбкою.— Не думаете ли вы, что большая часть нашихъ больныхъ собратовъ превратится современемъ въ живыхъ и игривыхъ мотыльковъ. Во всякомъ случа это конечно будетъ не здсь на земл.
Чтобы разгонять эти мрачныя мысли, я стала описывать ему обычаи своего роднаго городка, надъ которымъ тяготетъ патріархальный и вмст съ тмъ узкій и монотонный образъ жизни. Я сказала ему что, узнавъ о неизлечимости болзни моей, я почувствовала на душ такое облегченіе и какъ осужденный, въ ту минуту когда съ него снимаютъ цпи, сознала что такое свобода.
На другой день.
Вчера я было прервана самыми непріятнымъ образомъ на половин фразы. Дверь моей комнаты отворилась, и оффиціозная сестра милосердія, дама безъ нервовъ, вошла ко мн съ важнымъ и торжественнымъ видомъ, не предвщавшимъ ничего хорошаго. Не давъ себ времени перевести духъ, она услась на диван, и безъ всякихъ околичностей начала длинную діатрибу противъ моей неблагодарности, легкомыслія, неизвинительнаго поведенія передъ обществомъ Вассермаура, и моихъ неосторожныхъ и предосудительныхъ сношеній съ молодымъ человкомъ, котораго я совсмъ не знаю, и который стоя одною ногою въ гробу, можетъ для своей забавы скомпрометировать всю будущность молодой двушки.
Я стояла окаменлая передъ этимъ потокомъ обвиненій, сердце мое билось такъ сильно, что я не могла вымолвить ни слова. Когда же она замолчала бросивъ на меня карающій взглядъ, храбрость моя возвратилась,— и поблагодаривъ ее за ея заботливость, внушенную конечно самымъ великодушнымъ намреніемъ, я объяснила ей, что такъ какъ совсть моя до сихъ поръ ни разу не упрекала меня ни въ малйшемъ проступк, и зная, что мн не долго жить, я не считаю себя обязанною обращать вниманіе на клевету и обвиненіе, и что я пріхала въ Меранъ единственно для того, чтобы провести остатокъ дней своихъ боле пріятнымъ и свойственнымъ моей натур образомъ, а не для того чтобы добиваться одобренія чуждаго мн общества. Выслушавъ это, она поднялась съ достоинствомъ, которое сильно противорчило ея широкому лицу и блокурымъ буклямъ, и сказала мн: ‘прощайте, дитя мое. Вы такъ независимы, что я считаю неблагоразуміемъ настаивать на своемъ мнніи’. И разсердясь вышла.
Жалкій свтъ, полный мелочностей и ничтожества! Неужели нигд не найдется уголка, въ которомъ бдное созданіе могло умереть покойно и такъ, какъ ему хочется, или можетъ быть я не настолько разсудительна? но чтобы быть такою, нужно время, а мн нельзя терять его. Можетъ быть гораздо благоразумне будетъ не возставать противъ общественнаго мннія и подчиниться его требованіямъ?— Благоразумне, правда, но очень грустно, и не стоитъ труда добиваться такой жалкой мудрости. И наконецъ, что же ожидаетъ меня въ будущемъ?— Меня забудутъ въ моемъ уединеніи. Тмъ лучше! я и не прошу ничего боле.
Если онъ виновенъ, то тмъ не мене достоинъ сожалнія. Можетъ быть его задумчивость происходитъ оттого, что ему есть въ чемъ упрекнуть себя, тогда какъ мое спокойствіе есть результатъ моей невинности. Мы шли съ нимъ разными дорогами: у меня нтъ ни раскаянія, ни сожалнія, а можетъ быть въ душ его таится и то и другое,— и потому смерть наша не будетъ ли нсколько неодинакова? Такъ зачмъ же ставить мн въ вину то, что я размняюсь съ нимъ нсколькими словами? Люди долго путешествующіе вмст — и соединяются часто узами неразрывной дружбы. И кто осудитъ ихъ за то, что они прежде чмъ ссть въ карету, скажутъ нсколько словъ другъ другу?
22-е.
Молодой больной былъ въ книжной лавк, куда я зашла поискать нкоторыя музыкальныя тетради. Онъ спросилъ меня: ‘отчего я давно не была въ Вассермауер, и не чувствовала ли себя это время хуже?’ — ‘Нтъ, отвчала я покраснвъ, но эти дни я не была расположена выходить изъ дому’. Посл этого разговоръ перешолъ къ музык, до которой онъ страстный охотникъ.
— Былъ у меня когда-то и голосъ, прибавилъ онъ смясь,— но давно потухъ.
Выйдя изъ лавки, мы стали направляться въ ту сторону, гд были гуляющіе. Я хотла проститься и идти домой, но въ то же время устыдилась своей трусости и пошла съ нимъ. Солнце сіяло во всемъ своемъ блеск. Было дотого жарко, что многіе сняли плащи и несли ихъ перекинутыми на рукахъ. Ничто не изобличало осени, только нсколько пожелтлыхъ листьевъ давало знать, что октябрь приходитъ къ концу. Проходя мимо скамеекъ, занятыхъ здшнею публикою, я радовалась, чувствуя себя такою веселою. Шутки мои смшили моего спутника, и это еще боле ободряло меня,— Добрые люди, говорила я имъ мысленно,— какое удовольствіе находите вы въ томъ, что драпируясь въ свои добродтели, насмхаетесь надъ другими. Посмотрите на меня! я счастлива, имя возможность освтить послднимъ лучемъ веселья это блдное лицо, подернутое до половины мрачною тнью смерти.
Мы гуляли цлый часъ, и я не чувствовала ни малйшей усталости. Сегодня я могла хорошо разсмотрть его наружность: черты лица его не особенно правильны и не особенно замчательны, но когда онъ говоритъ, въ глазахъ его есть что-то нжное и мечтательное, которое удивительно идетъ къ нему. Повидимому, ему не боле двадцати шести лтъ, его вжливыя и непринужденныя манеры показываютъ, что онъ всегда былъ въ лучшемъ обществ. Рядомъ съ нимъ мой мщанскій туалетъ и недостатокъ хорошаго тона должны были выступать еще ярче и казаться еще странне. Узнавъ, въ какой гостинниц онъ живетъ, я нарочно просмотрла тамъ списокъ прізжихъ иностранцевъ, надясь найти его имя.— По всему вроятію, онъ долженъ быть Моррисъ изъ Вны.
26-е.
Цлые два дня скуки. Я была точно потерянная, занималась музыкою, чтеніемъ, и пришла къ тому заключенію, что даже самое уединеніе иметъ свои тяжкіе и грустные часы.
Сегодня, чувствуясебя лучше, я пошла въ Вассермауеръ — и первый кого я тамъ встртила, былъ Моррисъ (это дйствительно его имя, при мн одна особа назвала его такъ). Мы долго сидли съ нимъ на скамейк зимняго сада, потому что холодъ не позволялъ гулять въ другомъ мст. Разговоръ нашъ поистинн былъ замчателенъ. Въ первый разъ я поняла, что значитъ мыслить вслухъ,— идеи толпились въ моей голов, и я высказывала ихъ съ такимъ апломбомъ, къ какому никогда не считала себя способною. Во мн какъ будто два совершенно несходныхъ между собою существа: одно храброе и самоувренное, полное добрыхъ намреній, но рдко заявляющее себя, другое простое и робкое, которое остается какъ бы пораженное тупостью и молчитъ передъ другими.
Давъ полную свободу первому, я начала нападать на страх смерти, отпечатокъ котораго постоянно лежитъ на блдномъ лиц моего собесдника. Теперь я забыла, приведенныя мною тогда, казавшіяся мн неопровержимыми доказательства, помню только, что текстомъ моей рчи были слова Гейне ‘Я былъ человкъ,— что значитъ боецъ’.
— И такъ, говорила я,— если мы вс бойцы, несли вс рано или поздно должны пасть подъ своими знаменами, то почему только одни т, которые по обязанности своей носятъ оружіе, должны стыдиться трусости, и почему не презираютъ тхъ, которые боятся смерти при другихъ условіяхъ. Не все ли равно умереть на войн или на постели? Предложите солдату бжать наканун сраженія — онъ съ презрніемъ отвергнетъ ваше предложеніе, и первый во глав своихъ храбрыхъ товарищей пойдетъ на врную смерть. Скажите больному, что онъ долженъ умереть,— онъ съ воплемъ и слезами станетъ просить у смерти день, часъ, минуту отсрочки. И никто не осудитъ его за это, напротивъ, всякій пожалетъ его, а между тмъ, онъ еще боле трусъ и не заслуживаетъ ни какого состраданія.
Но бросивъ взглядъ на раскидывавшійся предъ моими глазами прелестный ландшафтъ, весь залитый лучами солнца, я воскликнула:— Разумется нельзя порицать печаль тхъ, которые, оставляя этотъ прекрасный міръ, не знаютъ, что найдутъ тамъ за предлами гроба. Но, однако, они ничего не теряютъ, радость, которую мы испытывали здсь на земл, счастіе которое вкусили хотя одинъ разъ въ жизни, всегда съ нами. Что общаго иметъ время съ нашею безсмертною душою? Все что она здсь любила, пріобрла или открыла, есть ея достояніе, которое всегда при ней и увеличится въ вчности. И наконецъ, что такое наши земныя радости? Не смшиваются ли он всегда съ душевными тревогами и горькими обманами? И почему не покидать намъ съ улыбкою этотъ міръ, гд самый блестящій свтъ производитъ самыя сильныя тни?
Я долго говорила бы на эту тему, если бы вдругъ въ голов моей не мелькнула мысль о томъ, какое впечатлніе производятъ слова мои на моего безмолвнаго слушателя…. Для меня они благотворное лекарство, но какъ должны они подйствовать на него, если его натура не въ состояніи выносить этого?
— Въ словахъ вашихъ много правды,— и то теплое упованіе, съ какимъ вы идете на встрчу своей судьб, трогаетъ меня до глубины души, тмъ боле что сами вы возбуждаете во мн живой интересъ. Но жребіи людей различны, и потому сдланное вами сравненіе между больнымъ и воиномъ — не врно. Солдатъ, который длаетъ двнадцать миль въ сутки и спитъ зимою въ походной палатк, обладаетъ достаточнымъ запасомъ силы и крови, который поддержитъ его въ день битвы, а опасность удвоитъ въ немъ жаръ, не покидающій его даже въ минуту смерти. Раненый, услышавъ громъ пушекъ и звукъ оружія, онъ приходитъ въ изступленіе и горячка его усиливается. Не то бываетъ съ больнымъ, который разстратилъ свою жизнь на пустыя удовольствія и не исполнилъ ни одной изъ своихъ обязанностей. Смерть заставляетъ его оглянуться на свое прошедшее и пробуждаетъ въ душ его сознаніе неисполненнаго долга, отнимая въ то же время надежду исправленія,— и потому кажется ему новымъ преступленіемъ, боле тяжкимъ, чмъ вс предъидущія.— Глядя на мои измнившіяся черты, вы думаете, что мысль о смерти леденитъ мн кровь и повергаетъ меня въ мрачное отчаяніе. Вы ошибаетесь.— Мн не жаль того безполезнаго существованія, которое я влачилъ до сихъ поръ, и хотя оно не причиняетъ мн угрызеній совсти, но и не заслуживаетъ тхъ стараній, которыя я употребляю для его поддержанія. Мое прошедшее дастъ мн умереть покойно, оно было только призракомъ жизни. Но будущее, которое я понялъ только тогда, когда увидлъ, что силы приближаются къ концу, и о которомъ мечтаю теперь… Вотъ что тревожитъ меня и не даетъ мн смотрть на смерть такими ясными глазами, какими смотрите на нее вы. Молодость моя погибла среди суетныхъ удовольствій,— Отецъ мой, дипломатъ и свтскій человкъ, не находилъ тутъ ничего худаго и не удерживалъ меня. Я понялъ жизнь только въ ту минуту, когда узналъ, что долженъ умереть,— и мн захотлось жить, трудиться, составить себ карьеру, однимъ словомъ сдлаться человкомъ… Но было уже поздно.
Я хотла отвчать ему, но къ намъ подошла старуха, продавщица цвтовъ и стала предлагать букеты изъ розъ. Онъ купилъ одинъ и положилъ на скамейку. Въ эту минуту, одинъ изъ его знакомыхъ, проходя мимо насъ, заговорилъ съ нимъ. Моррисъ всталъ со своего мста, я тоже встала и пошла домой, не взявъ съ собою букета.
Теперь я раскаиваюсь. Бдныя розы! что сдлали он такого, чтобы не позаботиться продлить ихъ существованіе, хотя нсколькими часами доле въ стакан воды.
29-е.
Сегодня день моего рожденія. Въ прежніе годы я не думала объ этой годовщин, и никогда не задавала себ вопроса о томъ — думаютъ ли о ней другіе. Но этотъ годъ, послдній въ моей жизни, я намрена праздновать какъ только могу.
Я вышла изъ дому, не смотря на то что погода была холодная и небо покрыто тучами. На порог я встртила слугу Морриса.— Господинъ его, безпокоясь о томъ, что давно не видалъ меня въ Вассермауер, прислалъ освдомиться о моемъ здоровь. Я очень была рада тому, что нашелся человкъ думающій обо мн. Послдній разъ я была такъ нелюбезна съ нимъ — и мн казалось, что никто не долженъ заботиться ни о моей жизни ни о моей смерти.
Погулявъ немного, я сла подл женщины жарившей каштаны. Холодный втеръ, дувшій съ Кюхельберга, сталъ пробирать меня, я озябла, и чтобы согрться съла нсколько горячихъ каштановъ.
Вотъ и день рожденія! Право, это мн нравится! И какъ можетъ справлять его умирающая!
Теперь я вижу, что онъ правъ.— Принять весело вызовъ на тотъ свтъ, не исполнивъ своихъ земныхъ обязанностей,— значитъ не имть сердца. Но мнніе его насчетъ моего положенія — не врно. Разв у меня не было обязанностей? Мать моя до послдней минуты исполняла свой долгъ. И я не имю никакого права наслаждаться здсь моимъ безполезнымъ уединеніемъ, подобно ребенку бгающему школы.
Но вотъ письмо отъ моего отца.
Вечеръ того же дня.
Показалось солнце — и я опять отправилась въ Вассермауеръ. Моррисъ былъ уже тамъ. Не желая дать ему поводъ думать, что пришла для него, я хотла избгнуть встрчи съ нимъ. Но онъ замтилъ меня и подошолъ ко мн со словами: ‘какъ я радъ что вижу васъ, моя дорогая фрейлейнъ. Вы должны подивиться сдланному вами чуду, слушая васъ послдній разъ, я чувствовалъ, что слова ваши производятъ во мн сильное впечатлніе. Но каждый изъ насъ высказывая свое, хотя и ошибочное, мнніе, старается поддержать его, то же сдлалъ и я. Спустя же нсколько часовъ, я убдился въ томъ, что вы говорили правду, и окончательно перешолъ на вашу сторону, поклявшись никогда не покидать того знамени, которое вы такъ мужественно несете.
— Но что скажете вы? отвчала я ему тихимъ голосомъ,— когда узнаете, что теперь я сама измнила ему?
— Это невозможно, сказалъ онъ смясь, и въ первый разъ я увидла, что онъ смется отъ души.— Въ такомъ случа берегитесь! Я настигну бглеца, не для того чтобы судить его, но чтобы снова вручить ему то знамя, подъ которымъ я хочу жить и умереть.
Между нами завязался интересный споръ, каждый защищалъ то, что осуждалъ прежде. ‘Согласитесь же наконецъ, воскликнулъ онъ, что мой взглядъ, т. е. тотъ, который былъ прежде вашимъ, иметъ покрайней мр то преимущество, что можетъ опереться на опытъ. Съ того времени какъ я усвоилъ его, я подобно вамъ примирился съ міромъ и съ самимъ собою, а между тмъ положеніе мое нисколько не измнилось,— только тотъ срый цвтъ, въ которомъ представлялись мн вс предметы, уступилъ мсто боле живымъ и яркимъ краскамъ. Вы были правы говоря, что въ каждой минут можетъ заключаться цлая жизнь. А у меня еще много такихъ минутъ!… Что я говорю?— часовъ! недль! можетъ мсяцевъ! Ахъ, я не хочу терять ихъ!’
Я сухо припомнила ему т изъ его словъ, которыя сохранились въ моей памяти. Будь мы съ нимъ дв женщины или двое мужчинъ, мы бы протянули другъ другу руки и заключили бы такимъ образомъ союзъ братскій дружбы. Но намъ пришлось ограничиться только взаимными общаніями видться каждый день въ Вассермаур. У насъ еще такъ много неразршенныхъ вопросовъ.
3 Ноября.
Хорошіе дни рдки. Не смотря на наше общаніе, мы видлись всего только два раза. Третьяго дня я напрасно искала его въ зимнемъ саду, его тамъ не было. Мимо меня прошла дама съ крпкими нервами, съ какою-то другою особою, которой она говорила: ‘бдный молодой человкъ платится теперь усталостью за продолжительныя бесды со своею двицею’. Это привело меня въ трепетъ. Я готова была остановить ее и спросить, о комъ говоритъ она. По счастію, сегодня посл обда Моррисъ прислалъ своего слугу съ увдомленіемъ, что докторъ запретилъ ему выходить изъ комнаты, по случаю холоднаго втра, приносящаго съ собою снгъ, который ночью выпалъ на горахъ. Мн тоже надо беречься. Ничего нтъ хуже теперешней погоды, предшественницы зимы.
5-е.
Втеръ перемнился, теперь у насъ сирокко. Облака покрываютъ долину и рзкій, но теплый дождь стучитъ окна. Тополи потеряли свои листья и не скрываютъ боле отъ моихъ глазъ изгибовъ вершины Менделя. Виноградники опустли и стада заперты въ хлвахъ. Все говоритъ о скорой зим, и я въ свою очередь счастлива у огонька. Отецъ пишетъ мн, что у нихъ глубокій снгъ и сильный холодъ. Здсь же напротивъ, южный втеръ приноситъ намъ чисто-италіянскій зной, и подъ окномъ у меня цвтутъ розы, не боясь того, что снгъ можетъ сойдти съ горъ и покрыть все пространство вплоть до Вассермауера.
6-е.
Розы были правы. Солнце появилось сегодня во всемъ своемъ блеск. Природа какъ будто радуется этому и луга зеленютъ точно весною. Я получила записку отъ Морриса, онъ предлагаетъ мн прогулку на сосднія высоты. Въ десять часовъ, онъ явится ко мн съ мулами. Не раздумывая много, я написала, что съ радостью принимаю его предложеніе.
Теперь я спрашиваю себя: хорошо ли это я сдлала?…
Вечоръ того же дня.
По счастію приходъ хозяйки съ извстіемъ, что какой то господинъ ожидаетъ меня внизу и появленіе слуги Морриса, для того чтобы взять мой плащъ и дорожный мшокъ, положили конецъ моему раздумью, надо было торопиться. Сойдя внизъ, я нашла Морриса готовымъ посадить меня на сдло. Радость видть его веселымъ и насколько возможно здоровымъ, чудная и теплая погода, вмст съ пріятною переспективою хорошей прогулки, разсяли разомъ мое дтское сомнніе — и мы весело пустились въ путь.
Мы хали не обращая никакого вниманія на тхъ, кто попадался, на встрчу и на ихъ замчанія. Прохавъ городскія улицы и мостъ, мы взяли влво мимо виноградниковъ. Винодлы оканчивали свои послднія работы. Вино потоками лилось въ бочки, поставленныя на тлежки, запряженныя бычками. Вс спшили дать намъ дорогу. Я хала впереди на своемъ кроткомъ животномъ, которое проводникъ велъ подъ уздцы. Моррисъ, чтобы удобне было длиться впечатлніями, слдовалъ за мною въ близскомъ разстояніи. Слуга его замыкалъ поздъ.
Когда мы поднялись довольно высоко, я быстро опустила поводья и остановилась полюбоваться представившеюся глазамъ моимъ прелестною картиною: внизу подъ нами раскидывался Этсшталь, рка искрилась извиваясь змею между скалъ, горы рисовались отчетливыми линіями на горизонт…. Но не мн описывать то, что можетъ изобразить только одинъ живописецъ. Мы съ Моррисомъ пришли въ совершенный восторгъ и нсколько минутъ оставались безмолвными и неподвижными на сдл. Нетерпливость животныхъ вывела насъ изъ этого экстаза. Мой мулъ, должно быть горюя о глупыхъ существахъ человческой породы, остающихся долгое время на такомъ пространств, гд нтъ пастбищъ, опустилъ голову и уши, и въ своей глубокой мудрости разсудилъ пуститься дале. Прочіе мулы послдовали его примру и бросились за нимъ. Въ полдень остановились отдохнуть въ маленькой деревеньк Шеина, оба мы устали и чувствовали голодъ. Пока Моррисъ разговаривалъ съ хозяиномъ, я прошла въ гостинницу. Въ комнат, въ которую я вошла, у окошка обдали молодой крестьянинъ и крестьянка, и повидимому не обратили на меня никакого вниманія. Чувствуя сильное изнеможеніе, я сла и нсколько времени оставалась съ полузакрытыми глазами. Наконецъ, по мр успокоенія, силы мои стали возвращаться, и къ приходу Морриса, я совершенно оправилась. Мы сли за скромный обдъ. Вдругъ молодой крестьянинъ всталъ со своего мста и приблизился къ намъ со стаканомъ въ рук.
— Ваша милость, сказалъ онъ Моррису,— конечно не найдетъ ничего дурнаго въ томъ, что я съ вашего позволенія предложу барышн чокнуться со мною. Мы съ нею старые знакомые.
Онъ выпилъ и съ добродушнымъ видомъ передалъ мн свой стаканъ, я взяла его со страхомъ. Этотъ пьяный человкъ казался мн совершенно незнакомымъ.
— Да! продолжалъ онъ: — три мсяца тому назадъ огромная шляпа сторожа виноградниковъ и борода не такъ красили меня, какъ мой теперешній нарядъ. И если барышня сегодня не такъ боится меня, то это потому, что съ нею ея братецъ, а можетъ быть и женихъ.
— Перестань, Игнатій, останавливала его крестьянка.— Полно молоть пустяки. Барышня и не думаетъ бояться тебя, но больнымъ запрещено пить вино. Извините, сударыня, сказала она обращаясь ко мн: — онъ думаетъ, что нельзя жить безъ вина. Вотъ и теперь, намъ надо торопиться въ Меранъ по случаю нашего сговора, а я никакъ не могу упросить его, вино здсь хорошее — и онъ готовъ остаться и пить до самаго вечера. Судите сами, какое мнніе будетъ имть о насъ старшина.
— Такъ что же, Лиза! отвчалъ крестьянинъ, въ которомъ я дйствительно узнала моего благодтеля сторожа.— Вдь и господа порядочно таки позамшкались. А хуже всего то, прибавилъ онъ, обращаясь опять къ Моррису,— что женщины только и хлопочутъ о томъ, чтобы взять насъ въ свои руки. Конечно, ваша барышня очень мила, если бы она согласилась, я съ удовольствіемъ помнялся бы съ вами. Но что длать! Каждому своя ноша.
Боясь, чтобы этотъ фамиліарный тонъ не разсердилъ Морриса, я сказала сторожу: ‘Послушай, Игнатій! ты ошибаешься думая, что этотъ господинъ мн братъ или женихъ, мы съ нимъ просто иностранцы, пріхавшіе сюда погулять. Точно такъ же ты не правъ, говоря, что мы вс любимъ командовать мужчинами. Это возможно только сильной и здоровой женщин, а не бдной больной двушк, которой суждено умереть ныншнею весною. А потому будь благоразуменъ, ступай со своею Лизою къ священнику, и пусть никто не будетъ имть права сказать теб, что ты далъ ей свое слово не въ полномъ разум’.
Обрадованная моими словами, молодая крестьянка быстро вскочила со своего мста и подойдя къ Игнатію проворно схватила его за руку, говоря: ‘Ну пойдемъ же, Игнаша! Прощайте, милая барышня, благодарю васъ за помощь! Будьте здоровы и не думайте о смерти! Я два года служила въ Меран и по опыту знаю, что можно считать себя на краю могилы и все-таки выздоровть. Я видла тамъ такихъ больныхъ, которые сначала едва передвигали ноги, а потомъ безъ труда взбирались на вершину Мутта. Воздухъ Мерана такъ благотворенъ, что кажется воскреситъ мертваго. Прощайте, благородные господа! Боже мой, что я буду длать съ Игнатіемъ! Онъ спитъ стоя!’
Парень дйствительно сильно охмллъ и уже не сопротивлялся ей. Сцена эта произвела на меня тяжелое впечатлніе, котораго я никакъ не могла предвидть. Моррисъ казалось тоже былъ недоволенъ ею. Болтовня хозяйки еще боле усилила это дурное настроеніе духа — и намъ ничего не оставалось длать, какъ скоре уйдти изъ этой душной и низкой комнаты, насквозь пропитанной запахомъ кухни. Мы тихо пошли по дорожк, лежащей между красивыми фермами, и только изрдка перебрасывались словами. Но веселость моя не замедлила ко мн возвратиться.
— Вы кажется не совсмъ хорошо чувствуете себя? спросила я Морриса, видя, что онъ опять погрузился въ свои думы.
— Напротивъ, мн было бы очень хорошо, если бы мои мысли дали мн покой, отвчалъ онъ.
— Но можетъ быть вамъ будетъ лучше, когда вы ихъ выскажете?
— А можетъ быть мн тогда будетъ гораздо хуже, потому что он такого рода, что не могутъ вамъ нравиться.
— Но откровенность ваша сама по себ будетъ мн пріятна.
— Даже и тогда, когда я признаюсь вамъ, что боюсь потерять ваше расположеніе.
Я посмотрла на него съ удивленіемъ.
— Вотъ видите, продолжалъ онъ,— я знаю, что вы очень снисходительны ко мн, но вы мало знаете меня, и все-таки знаете съ лучшей стороны, чмъ т, которымъ извстна моя жизнь, а они-то и могутъ разсказать вамъ то, что приведетъ васъ въ ужасъ.
— Да хотя бы весь свтъ! отвчала я,— не думаете ли, что это можетъ нанести ударъ тмъ пріятнымъ отношеніямъ, которыя существуютъ между нами и которымъ такъ близокъ срокъ?
Онъ горько улыбнулся. Мы сидли на камн покрытомъ мохомъ и плющемъ. Дале сквозь втви каштановъ виднлись рка и горы. Поселяне гнали коровъ на водопой, дти шли въ школу. Моррисъ казалось ничего не видлъ и не слышалъ и продолжалъ взволнованнымъ голосомъ: ‘вы не можете представить себ, милая Марія, какое огромное вліяніе иметъ независимость на наши хорошіе и дурные поступки. Тотъ кто считаетъ себя свободнымъ отъ всхъ обязанностей, въ то же время думаетъ, что онъ не долженъ давать никому отчета въ своихъ дйствіяхъ. Такъ было и со мною. Зная, что могу оботись безъ помощи и покровительства другихъ, я полагалъ, что въ свою очередь, не нуждаюсь ни въ чьемъ одобреніи,— и часто говаривалъ, что я самъ значу гораздо боле чмъ моя репутація. Раскажу вамъ въ короткихъ словахъ бывшій со мною случай: я зналъ одну прелестную двушку, которую любилъ первою истинною любовію, она была помолвлена за одного офицера, съ которымъ я бывалъ не совсмъ-то въ хорошей компаніи. Знай я тогда, что люблю ее, я постарался бы прекратить вс сношенія съ нею и никогда не видть ее. Но въ томъ-то и бда, что страсть эта развилась въ моемъ сердц совершенно безъ моего вдома. Братъ ея — мой товарищъ — тоже ничего не подозрвалъ тутъ, и я продолжалъ посщать ихъ домъ. Родители ея были богаты и жили открыто, у нихъ часто бывали балы, музыкальные вечера и домашніе спектакли. Однажды братъ принялъ меня очень холодно и на другой день я получилъ записку, въ которой онъ очень вжливо проситъ меня не показываться боле въ салон его родителей. Мы объяснились, и я узналъ, что женихъ сестры его требовалъ этого, потому что я человкъ безъ правилъ. Я счелъ себя глубоко обиженнымъ — и результатомъ была дуэль. Рана была не опасна, но холодъ зимняго утра и сознаніе горькаго обмана, бывшаго причиною этой исторіи, уложили меня на нсколько недль въ постель. Я выдержалъ жестокую горячку, отъ которой оправился, но грудь моя осталась пораженною тяжкимъ недугомъ и меня послали сюда въ Меранъ. Теперь милая Марія вамъ не трудно понять, что я не могу равнодушно видть васъ близь себя, ваше полное довріе, самоотверженіе пугаетъ меня, и хотя я человкъ безъ правилъ, но всегда былъ далекъ отъ того, чтобы искать себ счастія насчетъ другихъ’.
— Если вы думаете, что вашъ разсказъ можетъ измнить мое о васъ мнніе, то вы очень ошиблись, и не знаете меня. Я еще боле убдилась теперь, что поступила какъ слдуетъ, примнивъ къ вамъ право умирающаго говорить правду, и никогда не соглашусь прервать дорогія сердцу моему сношеніи съ вами. Да и что такое дружба, если въ насъ самихъ нтъ твердости защищать ее отъ нападеній, которымъ она можетъ подвергнуться! Прогоните ваши грустныя мысли и будемте по прежнему добрыми пріятелями.— Не такъ ли, другъ мой?
— До самой смерти, вскричалъ онъ въ волненіи, сжавъ мою руку.
Мн скоро удалось возвратить ему прежнюю веселость, и мы отправились домой.
Приближаясь къ мосту, я замтила, что на скамейк у дороги сидитъ одинъ прізжій полякъ, котораго я встрчала во время своихъ уединенныхъ прогулокъ, и каждый разъ его черные глаза устремлялись на меня съ такимъ выраженіемъ, что я спшила уйдти. По всему вроятію, это больной, которымъ овладло сильное отчаяніе, слды внутренней борьбы видны на его прекрасномъ и благородномъ лиц. Этотъ странный человкъ не давалъ мн покоя, его чорный національный костюмъ, высокіе сапоги и мховая шайка съ чорными и блыми перьями, пугали меня даже и во сн. Онъ тихо сидлъ на скамейк и казалось не замчалъ меня. Такъ какъ здшній мостъ, не настолько широкъ, чтобы два всадника могли прохать рядомъ, то Моррису пришлось хать впереди. Полякъ, повидимому, спалъ на своей скамейк, но когда я поравнялась съ нимъ, онъ быстро вскочилъ со своего мста — и схвативъ за узду моего мула, разразился громкимъ смхомъ. Испуганное животное поднялось на дыбы, и я чуть не упала въ рку. Когда я опомнилась отъ испуга, его уже не было. Проводникъ мой послалъ ему въ слдъ нсколько проклятій, но я приказала молчать, мы настигали Морриса, и мн не хотлось, чтобы онъ зналъ объ этомъ происшествіи. Я лучше сама постараюсь какъ нибудь развдать, не помшанъ ли этотъ полякъ.
8 Ноября.
Вотъ уже второй день, сильный втеръ не позволяетъ намъ больнымъ выходить изъ комнаты. Право, это досадно! Я была такъ рада, что мн есть о чемъ поговорить съ Моррисомъ. Посл того какъ мы заключили съ нимъ союзъ вчной дружбы, въ голов моей явилось такъ много новыхъ идей, а между тмъ я не могу ихъ сообщить ему.— Нечего длать, надо вооружиться терпніемъ. Странно! съ тхъ поръ, какъ я сошлась съ человкомъ съ которымъ могу длиться своими мыслями, уединеніе стало для меня невыносимымъ, ничто не услаждаетъ: ни книги, ни музыка. Каждый день Моррисъ присылаетъ своего слугу освдомиться о моемъ здоровь. Наша экскурсія принесла ему много пользы. Мн же напротивъ,— я до сихъ поръ еще не оправилась посл ея. Сегодня буду писать къ отцу и сообщу ему о Моррис, это его порадуетъ.
11 Ноября.
Наконецъ, наступила тихая южная зима. Вчера я гуляла съ Моррисомъ, съ десяти часовъ утра вплоть до заката солнца. Мы оба были веселы и условились никогда не говорить о нашихъ страданіяхъ. Онъ, кажется, думаетъ, что я поправляюсь, но онъ ошибается, я нисколько не чувствую себя лучше. Разв только то, что я стала теперь веселе, но въ моей болзни веселость врный признакъ близкой кончины. Правда, теперь я дышу свободне, покойне сплю и аппетитъ у меня лучше, но это еще боле доказываетъ, что болзнь уже сдлала свое дло. Что если я сыграю шутку со своимъ старымъ докторомъ, и умру до весны.
14 Ноября.
Я вся въ волненіи, и едва могу держать перо! Неужели этотъ безумемецъ дйствительно говорилъ со мною такимъ языкомъ и пронизывалъ меня насквозь своими страшными взглядыми!
Не надясь найдти Морриса въ Вассермауер, я машинально направила шаги свои къ мосту. Не знаю о чемъ я думала, только вдругъ полякъ выросъ предо мною точно изъ подъ земли и схватилъ меня за руку, я такъ испугалась, что даже не могла вскрикнуть, и только смотрла на него. Онъ тоже смутился и не зналъ что длать, потомъ на какомъ-то ломанномъ нмецкомъ язык, перемшанномъ съ французскими фразами, сталъ извиняться въ своемъ непростительномъ поведеніи нсколько дней тому назадъ, объясняя, что онъ былъ тогда въ припадк ревности и не могъ совладть съ собою, но что теперь онъ готовъ отрубить себ руку, схватившую за узду моего мула. Пока онъ говорилъ, я тщетно старалась придти въ себя. Посмотрла кругомъ — никого! Наконецъ гордость моя и храбрость взяли верхъ, и выхвативъ руку, я спросила его: кто далъ ему право говорить такъ съ незнакомою ему особою. Онъ молчалъ, находясь въ какомъ-то лихорадочномъ волненіи, потомъ снова заговорилъ. Но что говорилъ онъ? я забыла, или лучше сказать: хочу забыть, я слушала его такъ какъ бы слова эти относились не ко мн, только угрозы противъ Морриса привели меня въ страхъ за моего друга. Не знаю, что отвчала я, но слова мои подйствовали, онъ снялъ шапку, сказавъ мн съ кротостью: ‘Простите меня, я, право, потерялъ голову’. И низко поклонясь, пошолъ по тропинк и скрылся за ивами, сквозь втви которыхъ мн долго еще видна была его мрачная фигура.
Теперь мн жаль его, не смотря на то, что онъ оскорбилъ меня. Возможно ли, чтобы умирающій смотрлъ на умирающую иначе чмъ съ грустію и упованіемъ.
Онъ непремнно помшанъ! Не знаю, говорить ли объ Моррису? Да, надо будетъ сказать, этотъ несчастный пожалуй опять встртится со мною, и тогда Богъ знаетъ, буду ли я въ состояніи справиться съ нимъ.
Спустя нсколько дней
Опасенія мои были напрасны, и нтъ никакой надобности говорить Моррису. Бдный полякъ не попадется боле мн на дорог. Сегодня утромъ хозяйка разсказывала, что какой-то молодой человкъ найденъ ночью мертвымъ отъ удара. По описанію, это должно быть онъ.
Теперь я упрекаю себя въ томъ, что такъ сурово говорила съ нимъ, но тогда у меня кром слова не было никакого оружія. И притомъ, я наврное не знала, помшанъ ли онъ.
23-е.
Сегодня у меня былъ поститель, котораго никакъ не ожидала. Здшній бургомистръ принесъ мн письмо отъ одного умершаго здсь господина и завщаніе, которымъ онъ длаетъ меня наслдницей всего своего имнія. Я совершенно остолбенла. Взглянула на письмо — адресъ написанъ но французски, незнакомымъ мн почеркомъ. Это привело меня еще въ большій ужасъ. Бургомистръ, конечно, по своему растолковалъ себ мое смущеніе,— и предполагая, что между мною и покойнымъ существовали какія нибудь интимныя отношенія, боялся, повидимому, раздирающей душу сцены.
— Желаете прочесть это письмо теперь? или прочтете его посл? спросилъ онъ меня. Я сорвала печать. Сердце мое готово было выпрыгнуть, но я старалась по возможности казаться покойною. Письмо заключало въ себ т же самыя выраженія, которыя я слышала изъ устъ несчастнаго поляка. Кажется, самая мысль о близкой смерти не въ силахъ была укротить эти порывы бшеной страсти. Я не могла разобрать этихъ строкъ, написанныхъ дрожащею рукою.
Когда я окончила чтеніе, бургомистръ обратился ко мн съ видомъ полнаго расположенія.
— Обстоятельство это мн еще мене понятно чмъ вамъ, сказала я ему.
Онъ оставилъ мн копію съ завщанія, для того чтобы я прочла ее прежде чмъ ршусь на что нибудь.
— Если вы совершеннолтняя, прибавилъ онъ,— и не имете надобности ни въ чьемъ согласіи, то совтую вамъ подумать хорошенько и не отказываться опрометчиво отъ такого подарка. Я зайду къ вамъ черезъ нсколько дней.
— Нечего и думать, наслдство это должно принадлежать бднымъ города Мерана.
Отъ этихъ листовъ ветъ горячкою. Я не могу оставаться съ ними въ одной комнат, уйду куда нибудь.
25 Ноября.
Все кончено! Послдній ударъ поразилъ, дерево до самаго корня — и не нужно урагана, чтобы вырвать его изъ земли, ребенокъ можетъ повалить его. И кто бы подумалъ, что горе придетъ ко мн именно съ той стороны, откуда я ждала себ помощи и поддержки!
Наконецъ, я встртила Морриса. Они слышалъ про завщаніе и не сомнвался въ моемъ отказ. Мн необходимо было разсказать ему все. Я старалась представить ему, насколько я была равнодушна къ несчастному поляку. Настаивала на томъ ужас, который вселялъ въ меня этотъ человкъ, лишенный разума и, конечно, не понимающій того, что можетъ произойдти отъ его словъ и поступковъ. Ничто не помогло!
— Вы заблуждаетесь, Марія, сказалъ мн Моррисъ,— онъ такой же помшанный какъ и я, съ тою только разницею, что находясь близь васъ я не вселяю въ васъ никакого страха, но за то онъ счастливе меня, его сердце свободно теперь отъ того, что давитъ меня какъ камень.
— Я васъ не понимаю! сказала я ему. Дйствительно, я не могла понять ничего.
— Въ такомъ случа лучше молчать, разговоръ нашъ не поведетъ ни къ чему.
Подумавъ съ минуту, онъ прибавилъ: ‘впрочемъ, къ чему же поведетъ и молчаніе? вы пожалуй вообразите еще что нибудь худшее. Кажется вамъ не жалокъ тотъ несчастный, который на краю могилы видитъ счастіе и не можетъ обладать имъ, потому что уже поздно. По вашему онъ не заслуживаетъ сожалнія и тогда, когда изъ груди его вылетаетъ вопль гнва и отчаянія, потому что прежде чмъ умереть, ему хотлось бы прижать къ груди свою невсту и напечатлть на устахъ ея послдній поцлуй, а это ему невозможно. Вотъ что было съ бднымъ молодымъ человкомъ, который теперь мирно спитъ въ гробу.— И это правда….
Онъ остановился и посмотрлъ на меня. Кругомъ было пусто, онъ схватилъ меня за руку, сказавъ: ‘вы дрожите также и предо мною! Вы врно забыли, что я говорилъ вамъ!’
Я не могла произнести ни слова, и видла только, что отъ меня уходитъ мое послднее счастіе, что я должна отказаться отъ этихъ откровенныхъ разговоровъ, этихъ дружескихъ отношеній, къ которымъ такъ скоро привыкла и возвратиться снова въ уединеніе. ‘Я чувствую себя не совсмъ-то хорошо, сказала я Моррису,— и потому пойду домой. Оставайтесь здсь и наслаждайтесь этимъ прекраснымъ солнцемъ, отъ котораго у меня болитъ голова. Если къ вечеру мн будетъ лучше, я напишу вамъ’
Я пожала ему въ послдній разъ руку и взглядомъ умоляла его не говорить ни слова.— Мы разстались.
Теперь посмотримъ, въ силахъ ли я писать къ нему.
Вечеръ того же дня.
Я послала къ нему письмо, и чувствую себя лучше, разумется физически, душа же болитъ по прежнему. Вотъ что я писала ему.
‘Любезный другъ!
Позвольте сказать вамъ ‘прости’ въ этой жизни и ‘до свиданія’ въ будущей. Послднія слова ваши сразили и уничтожили меня. Дорого дала бы я, чтобы намъ до конца остаться такими искренними друзьями, какими были до сихъ поръ, но если это невозможно, то благодарю васъ за то, что вы когда-то говорили мн объ этомъ. Можетъ быть вамъ тяжело разстаться со мною,— переносите это съ кротостью и постарайтесь снова пріобрсти тотъ душевный покой, съ какимъ мы смотрли съ вами на прошеедшее и будущее.
Конечно, мы еще не разъ встртимся съ вами, будемъ же вести себя такъ, какъ бы мы не принадлежали этому міру. Мн нтъ надобности говорить вамъ, что моя дружба всюду будетъ слдовать за вами, возвратите мн вашу, и минута забвенія померкнетъ.
Прощайте, любезный другъ, не отвчайте на это письмо, и я буду видть, что вы поняли его такъ, какъ диктовало мн сердце.’
10 Ноября.
Мн жаль теперь холодной зимы моей родины, здшнее солнце жжетъ меня. Сегодня я была неожиданно обрадована, увидя кровли и улицы покрытыя снгомъ, но это было не долго, снгъ сошолъ и опять стало сухо, какъ прежде.
Отецъ въ письм своемъ одобряетъ отказъ мой отъ наслдства оставленнаго полякомъ. Я тотчасъ же увдомила бургомистра — и въ отвтъ на это получила письмо, въ которомъ онъ благодаритъ меня отъ лица всхъ бдныхъ города Мерана. Слава Богу, дло это теперь совершеннно окончено.
Я мало пишу это время. Дни мои идутъ скучно и однообразно, какъ жолтые осенніе листья падающіе одинъ за другимъ съ дерева.
11 Декабря.
Сегодня утромъ въ девять часовъ я отправилась къ развалинамъ Зено, по той же самой тропинк,— но увы! не съ тмъ же сердцемъ. Когда я проходила мимо дверей его дома, онъ стоялъ на порог, видлъ меня и оставался неподвижнымъ какъ статуя. Я не смла поднять глазъ, но кинувъ косвенный взглядъ въ его сторону, я замтила, что онъ блдне и серіозне обыкновеннаго. Онъ не поклонился и отошолъ въ амбразуру двери, какъ бы боясь испугать меня. Я продолжала свой путь съ поникшею головою.
Гора показалась мн сегодня еще сурове, чмъ въ первый разъ.— Можетъ быть отъ того, что я ослабла, но все-таки я была гораздо веселе.
На зло всмъ усиліямъ, я не могу взять верхъ надъ собою. Это не сожалніе о немъ и утрат тхъ задушевныхъ разговоровъ, которые такъ дороги мн. Нтъ это сознаніе неисполненнаго долга.
Но что же длать мн? Нельзя въ виду смерти питаться безумною надеждою жизни!
16 декабря.
Утомительный, но пріятный день! Я укладывала сегодня приготовленные мною моимъ роднымъ маленькіе рождественскіе подарки, которые, по совту портного, отнесла на почту. Появись въ первый разъ посл двадцати дней въ Вассермауер, я встртила тамъ Морриса, поклонился мн и внимательно посмотрлъ на меня, очевидно желая узнать, здорова ли я, но не сказалъ ни слова. Онъ исполняетъ мою просьбу. Теперь я представляю себ, что между мною и имъ ничего не было, онъ сталъ для меня героемъ интересующаго меня романа, къ которому я чувствую боле чмъ обыкновенную симпатію.
Вечеръ на Рождество.
Что это значитъ? Съ часъ тому назадъ, мн принесли великолпную рождественскую елку, убранную апельсинами, гранатами, разными гостинцами и множествомъ свчей. Какой-то незнакомый слуга принесъ ее хозяйк для передачи мн, но не сказалъ отъ кого. Я зажгла вс свчи — и кажется напрасно ломаю голову, придумывая кто сдлалъ мн такой пріятный сюрпризъ. Никто не обращается ко мн, даже съ малйшимъ вопросомъ, такъ кто же станетъ думать о томъ, чтобы доставить мн удовольствіе?
Неужели это онъ? Но вдь это противъ условія! Если не позволяютъ говорить, то тмъ боле длать подарки. Эта мысль мучитъ меня, тутъ есть что-то такое, чему не должно быть, и въ чемъ придется горько раскаиваться.
Письма отъ моихъ родныхъ приходятъ поздно. Нужно погасить свчи, втви загораются. Я зажгу свою маленькую лампочку.
Послдняя свча потухла на моемъ послднемъ рождественскомъ дерев. Колокола звонятъ. Я пишу при свт луны.
28 декабря.
Я получила программу концерта, который дается сегодня въ почтовомъ зал какимъ-то прізжимъ артистомъ. Онъ играетъ на гитар, и я непремнно буду, это одинъ изъ моихъ любимыхъ инструментовъ, и притомъ я теперь не бгаю тхъ удовольствій, которыя могутъ хотя нсколько разсять мои грустныя мысли. Когда я пришла туда, концертъ уже начался, вс мста были заняты, оставалось только три кресла въ первомъ ряду около артиста,— оставленныя, повидимому, для почетныхъ постителей. Чтобы имть возможность слдить за игрою и не утратить ни одного изъ звуковъ инструмента, имющаго свойство сдержанности, я сла на одно изъ этихъ креселъ. Сначала я почувствовала нкоторую дурноту, въ зал было жарко и душно отъ натопленной печи и множества публики, къ тому-же она была низка. Но это скоро прошло, талантъ артиста приковалъ мое вниманіе. Вдругъ двери отворились и вошелъ Моррисъ. Видя что зала полна, онъ остановился на порог, не ршаясь идти дале, но кто-то указалъ ему на свободное близь меня мсто. Онъ пробрался сквозь толпу, и слегка поклонясь мн, слъ рядомъ со мною.
Мною овладла какая-то нервная дрожь, и я боялась, чтобы Моррисъ на замтилъ этого, но онъ казался сосредоточеннымъ въ самомъ себ и длалъ видъ, что слушаетъ музыку съ большимъ вниманіемъ. Я тоже скоро оправилась отъ своего волненія, и предалась сладостнымъ мечтамъ, навяннымъ на меня звуками гитары. Мысли мои унеслись въ какой-то заоблачный міръ, гд душа моя вмст съ душею Морриса, свободныя отъ того, что мучило и разлучало ихъ здсь, на земл, сливались въ одну чудную небесную гармонію.
Громкія рукоплесканія и браво насилу вывели меня изъ этого экстаза. Но вотъ музыкантъ оставилъ гитару и заигралъ на какомъ-то новомъ инструмент, похожемъ на деревянную гармонику тирольскихъ крестьянъ, который и назвалъ Кикилири. Крикливые звуки этого кикилири до того рзки и непріятны, что я не могла выносить ихъ, и непремнно ушла бы, если бы не боялась помшать игр. Зная нервную раздражительность Морриса, я взглянула на него, онъ сидлъ съ закрытыми глазами, склонивъ голову на правую руку, какъ бы стараясь не слышать этихъ раздирающихъ душу звуковъ. Вдругъ губы его поблднли, полуоткрытые глаза остановились и голова скатилась на спинку креселъ, съ нимъ сдлался обморокъ. Вс видли это, но ни кто не поспшилъ къ нему на помощь. Кажется, вс ждали, что я брошусь помогать ему и доставлю имъ возможность потшиться надо мною. Я поняла это и почувствовала себя глубоко оскорбленною. Но вмст съ сознаніемъ горькой обиды, ко мн вернулось и присутствіе духа. Я обратилась къ музыканту съ просьбою прекратить игру и подошла къ Моррису, спрыснула ему лицо о-де-колономъ, который всегда ношу съ собою, только одинъ артистъ пришелъ помочь мн, вс же прочіе поднялись со своихъ мстъ единственно для того, чтобы лучше видть. Мы вывели съ нимъ Морриса изъ залы, свжій воздухъ привелъ его въ чувство. Спускаясь съ лстницы, онъ оперся на мою руку, удерживая въ то же время вырывавшійся изъ груди его тяжкій вздохъ, и тихо пошелъ къ подъзду, я проводила его глазами и пошла своею дорогою.
Я вернулась домой совершенно разстроенная. Ночью мн было душно и жарко какъ въ проклятой зал — и сквозь сонъ слышался адскій кикилири.
11 января.
У меня сдлался гриппъ — и цлыя дв недли я не принималась ни за книги, ни за перо, ни за фортепіано. Діэта и сонъ избавили меня отъ этой болзни. Сегодня хочу сдлать первую прогулку, погода очень хороша, несмотря на то что холодно. Все это время я не имла никакихъ извстій о Моррис. Что съ нимъ? Право, не знаю кого спросить объ этомъ.
Посл полудня.
Я встртила его доктора и ршилась остановить его. Почему бы, думала я, мн не спросить его о Моррис? Вдь вс видли, что во время обморока въ концерт, я принимала въ велъ самое живое участіе и даже проводила его домой. Такъ что же удивительнаго, если я желаю знать въ какомъ состояніи находится его здоровье?
Докторъ сказалъ мн, что Моррисъ съ самаго того вечера болвъ сильною нервною горячкою. Онъ былъ очень серіозенъ. Я хотла поговорить съ нимъ и узнать, не опасается ли онъ за жизнь больного. Но къ нему подошелъ одинъ изъ его паціентовъ, и мн пришлось отложить свои вопросы.
И такъ, предчувствія и болзненныя грезы не обманули меня! Онъ боленъ, можетъ быть умираетъ, а я не съ нимъ. Господи, что это! Мн изъ голову не приходило, что я переживу его!
Съ какою грустію сидла я на солнышк! Рка катила передо мною свои волны, быстро отрывая отъ утесовъ зацпившіяся бревна и унося ихъ далеко за собою. Я долго и пристально смотрла на нихъ. Не такъ-ли бываетъ и съ нами? Что наше счастіе? Случай разобьетъ его въ дребезги, а волна жизни унесетъ насъ по своей прихоти.
Цль моя достигнута! Я одержала побду — и радость, которую я испытываю, стоитъ борьбы, выдержанной мною сегодня. Я была у Морриса, пойду къ нему завтра, посл завтра, однимъ словомъ каждый день, пока продолжится его болзнь. Вотъ какъ это случилось:
Утромъ я послала хозяйку освдомиться о томъ, какъ провелъ онъ сегодняшнюю ночь. Возвратясь, она донесла мн, что къ ней вышла какая-то полная, блокурая, среднихъ лтъ дама, которая, узнавъ что она прислана мною, сказала сердитымъ голосомъ: ‘Все такъ же’. А между тмъ изъ сосдней комнаты слышался несвязный бредъ больнаго.
Извстіе это поразило меня еще боле. Я знала мнніе Морриса насчетъ филантропическихъ наклонностей благотворительной дамы, онъ самъ разсказывалъ мн, что стоило ему отдлаться отъ нея. И теперь она сидитъ у его постели и стережетъ его горячечный бредъ. Нтъ, я этого не вынесу!
Я мигомъ собралась и отправилась къ нему, имя въ душ твердое намреніе отбросить въ сторону все, кром заботы о его здоровь и спокойствіи.
Было еще довольно рано, когда я постучалась въ двери его квартиры. Услышавъ голосъ дамы съ крпкими нервами, крикнувшей мн: ‘войдите!’, я невольно оробла, но не надолго. Очутившись съ нею лицомъ къ лицу и встртивъ ея холодный и неблагосклонный взглядъ, я скоро пришла въ себя и довольно покойно сказала ей, что не удовлетворена доставленными мн сегодня моею хозяйкою свдніями, я сама пришла навстить г. Морриса и желаю его видть. Въ это время больной произнесъ мое имя. ‘Слышите-ли! сказала я ей,— онъ зоветъ меня. Я пойду къ нему, онъ не въ бреду.’
— Г. Моррисъ не можетъ теперь принять никого, сказала она мн,— тмъ боле васъ. Посщеніе ваше неприлично.
— Только не у постели умирающаго друга, отвчала я, и услышавъ что онъ снова назвалъ меня: ‘Марія’, я отворила дверь и вошла къ нему въ кабинетъ. Здсь было довольно темно, маленькое окно, выходящее на улицу, до половины было задернуто занавскою. Но этотъ полумракъ не мшалъ мн разглядть блдное и исхудалое лицо Морриса, озаренное радостію при вид меня. Онъ пожалъ мн руку и сдлалъ нсколько усилій приподнять голову съ подушки. ‘Вы пришли, Марія, сказалъ онъ тихимъ голосомъ.— О! какъ мн легко теперь! Вы не уйдете отъ меня?… Я не могу выносить… Мн такъ мало остается времени… Эта дама… Вы знаете… Каждое ея слово мн острый ножъ… Ея присутствіе давитъ меня какъ гора… Но у меня не достаетъ духа сказать ей. Я намекалъ ей объ этомъ, говоря, что хочу остаться одинъ. Больные не должны имть своей воли — сказала она. О Марія! не покидайте меня! Останьтесь со мною! Я хочу видть и слышать только васъ одну. Исполните мою просьбу, и я общаю вамъ не говорить ничего такого, что можетъ огорчить васъ.’
Съ растерзаннымъ сердцемъ, едва удерживая слезы, я нжно пожала ему руку, сказавъ, что исполню его желаніе и буду съ нимъ. Онъ тихо закрылъ глаза, и казалось заснулъ, не выпуская моей руки. Выраженіе лица его было покойно. Я хотла тихонько освободить свою руку, но онъ очнулся и посмотрлъ на меня такими умоляющими глазами, что я не ршилась сдлать этого. Наконецъ, сонъ овладлъ имъ — и я вышла въ другую комнату.
Благотворительная дама сидла на канапе и вязала. Не желая терять времени, я приступила къ длу и очень вжливо объявила ей, что больной, считая себя глубоко обязаннымъ, боится утруждать ее боле хлопотами и заботами о немъ и проситъ оставить его,— и что я, съ помощію слуги, буду ходить за нимъ.
— Кто? вы, моя милая?.. спросила она съ удивленіемъ и грознымъ тономъ.
— Конечно я, отвчала я ей, стараясь казаться какъ можно покойне,— здсь въ город я короче всхъ знакома съ г. Моррисомъ, стало-быть, это моя прямая обязанность. У васъ же и безъ того много другихъ больныхъ, которые боле его имютъ нужду въ вашихъ попеченіяхъ и боле близки вашему сердцу чмъ онъ.
Она глядла на меня пристально и кажется не врила своимъ ушамъ.
— Возможно-ли! вскричала она наконецъ,— неужели вы не хотите понять, что ваша теперешняя выходка нанесетъ послдній ударъ вашей и безъ того уже пошатнувшейся репутаціи. Подумайте хорошенько, вдь вы не такая старуха какъ я, и не можете ставить себя выше того, что говорятъ про васъ! Мн кажется, моя милая, за вами самими нуженъ еще надзоръ.
Я сказала ей, что я очень хорошо знаю что длаю и какую отвтственность беру на себя, но все-таки остаюсь здсь и прошу ее не безпокоиться на счетъ моей репутаціи, я давно уже считаю себя отчужденною отъ міра и не желаю имть надъ собою другаго судьи, кром Бога.
Она встала со своего мста и взяла шляпу, говоря: ‘я вижу, что мн нтъ никакой надобности оставаться съ молодою особою, которой нравственныя начала такъ рзко противорчатъ моимъ правиламъ, и которая не нуждается въ томъ, чтобы мое присутствіе придало хотя нкоторую законность тмъ отношеніямъ, которыя мн самой кажутся предосудительными’.
Мы молча размнялись поклонами, и она ушла. Проводивъ ее, я почувствовала, что съ плечъ моихъ свалилась тяжелая ноша и я теперь свободна. Я отворила балконъ, чтобы прогнать неразлучный съ нею запахъ эфира. Потомъ принялась разсматривать убранство комнаты: дорогая мебель, бюро, книги и наконецъ балконъ, откуда, спустясь съ нсколькихъ ступенекъ, можно очутиться въ прекрасномъ саду. Какой комфортъ, какая обстановка, въ сравненіи съ моею бдною комнаткою! Желая узнать спитъ-ли еще мой больной, я слегка полуотворила дверь и заглянула въ кабинетъ. ‘Марія!’ сказалъ онъ, примтивъ мою голову между дверьми,— я все слышалъ, вы мой ангелъ хранитель, вамъ обязанъ я первою минутою спокойствія, котораго не имлъ въ теченіи двухъ недль.’
— Спите! сказала я ему.— Вамъ вредно говорить. Успокойтесь! и пошли вамъ Богъ пріятный сонъ.
Онъ склонилъ голову и глаза его снова закрылись.
Посл обда пришелъ докторъ и отъ души хохоталъ, слушая какъ я здсь водворилась. Не знаю, говорилъ-ли ему обо мн Моррисъ. Не думаю. Только докторъ былъ очень доволенъ, узнавъ что больной спалъ цлые три часа,— и пульсъ его показался ему лучше чмъ въ предъидущіе дни. А сдлала ему нсколько вопросовъ о ход болзни. ‘Опасность еще не миновалась’, сказалъ онъ, покачавъ головою.
Въ семь часовъ я возвратилась домой. Слуга его остался сидть ночь у его постели. Когда я уходила, Моррисъ спалъ и даже не почувствовалъ, что я коснулась его руки. Мн тоже надо лечь, чтобы завтра проснуться пораньше и явиться на свой постъ. Давно я не была такъ покойна какъ сегодняшній вечеръ. Только бы ничего не случилось съ нами!
13-е.
Онъ проснулся ночью и тотчасъ сталъ звать меня. Слуга насилу уврилъ его, что я приду утромъ. Я нашла его въ какомъ-то возбужденномъ состояніи — и не малаго труда стоило мн убдить его въ томъ, что мн надо чередоваться со слугою. ‘А если я умру ночью?’ сказалъ онъ мн.
— Если вы будете умирать, то за мною придутъ, и я мигомъ буду здсь.
Я должна была ему дать въ томъ мою руку. Онъ страшно худъ и ничего не стъ.
Я все боле и боле утверждаюсь въ томъ мнніи, что присутствіе мое приноситъ ему пользу. Сегодня посл полудня ему было лучше. Я сидла въ другой комнат и читала, прислушиваясь къ его тихому дыханію. Двери были нарочно отворены, для того чтобы онъ могъ видть меня оттуда. Я входила къ нему только тогда, когда нужно было подать питье. ‘Она просто волшебница, сказалъ онъ однажды доктору,— и превращаетъ мн смерть въ веселый праздникъ. Приказывайте только — я съ радостью приму все изъ рукъ этого ангела’.
19-е.
Вчера я была не въ состояніи писать, день былъ очень дуренъ. Моррисъ все въ одномъ положеніи, но для меня мало утшенія видть, что ему не длается хуже. Погода стоитъ холодная: вода въ саду замерзла, а между тмъ въ воздух ни пушинки снга. Это меня очень огорчаетъ, я уврена, что пока будетъ продолжаться холодное время, больной мой не оправится.
Сегодня онъ въ безпамятств и не узнаетъ меня. Въ бреду своемъ онъ говорилъ о какой-то неизвстной мн стран и людяхъ. Какъ мало мы знаемъ другъ друга, и несмотря на это какъ коротко сошлись между собою!— намъ извстны наши нравственныя стороны, а это главное.
19-е пять часовъ утра.
Я возвратилась домой проведя цлыя сутки безъ сна, и теперь еще не могу ршиться лечь спать, мн нужно собраться съ мыслями и писать.
Какъ слпой, пораженный въ минуту разршенія яркимъ лучемъ солнца, я испытываю какую-то жгучую радость, смшанную съ болью и сознаніемъ собственнаго счастія. Но лучше я разскажу все подробно.
Послдніе три дня Моррисъ былъ очень труденъ. Тоска моя возростала съ каждымъ часомъ боле и боле. Вечеромъ пріхалъ докторъ, и чтобы успокоить себя, я обратилась къ нему съ распросами.
— Нужно ускорить кризисъ, сказалъ онъ мн,— а то я не ручаюсь за его жизнь.
Моррисъ лежалъ въ безпамятств, холодные души и чуть теплыя ванны совершенно ослабили его, онъ не могъ говорить, а только стоналъ, пока укладывали его въ постель, докторъ пришелъ ко мн.
— Эту ночь я буду сидть надъ нимъ, присутствіе мое здсь необходимо, сказалъ онъ.— Возвратитесь къ себ домой и успокойтесь, день былъ для васъ слишкомъ тяжелъ.
Я сказала ему, что предпочитаю остаться здсь у больного. Видя мою твердую ршимость, онъ не настаивалъ боле. Я должна сдержать общаніе данное Моррису — быть съ нимъ въ ту минуту когда угрожаетъ ему смерть.
Я услась въ кресл передъ бюро и для вида взяла книгу, читать я не могла, и только прислушивалась къ тому, что длается въ кабинет, гд докторъ, сидя у постели Морриса, самъ перемнялъ ему холодные компрессы, давая отъ времени до времени тихимъ голосомъ нкоторыя приказанія слуг.
Отрывистый бредъ и стоны больнаго разрывали мн душу, ‘Господи! думала я,— это его голосъ, можетъ быть даже послднія слова, а я не могу понять ихъ! Онъ самъ теперь не въ состояніи понять себя! Какое грустное прощаніе!’
Я не стану боле описывать этихъ страшныхъ минутъ. Воспоминаніе о нихъ приводитъ меня въ трепетъ. Часы на башн пробили одиннадцать. Глубокая тишина царствовала въ кабинет. Удерживая дыханіе, я съ безпокойствомъ спрашивала себя, что это значитъ. Хотла встать и пойдти къ дверямъ, но ноги мои были точно парализованныя, и я не могла двинуться съ мста. Можетъ быть у меня не хватило силъ принудить себя идти на встрчу ужасной дйствительности. Странное дло! Я, никогда не робвшая предъ смертью, теперь боялась ея какъ ребенокъ тьмы.
Не знаю, сколько времени пробыла я въ такомъ состояніи. Наконецъ, дверь кабинета отворилась и докторъ тихо вошелъ ко мн со словами: ‘Онъ спасенъ’!
Силы мои измнили мн и я залилась слезами.— Вы плачете, сказалъ онъ, свъ подл меня,— и не врите мн. Слова мои кажутся вамъ горькою ироніею,— вы считали его безнадежнымъ еще до начала кризиса, а кризисъ-то и спасъ его. Природа съиграла съ нимъ смлую шутку, и вышла побдительницею. Въ моей медицинской практик это не первый случай: борьба между нервною и сангвиническою системами сосредоточиваетъ вмст вс жизненныя силы, и проясняетъ старый недугъ, охватившій повидимому весь организмъ. Если это не возобновится, то другъ нашъ скоро поправится — и въ март я пошлю его въ Венецію, гд теплый климатъ окончательно излечитъ его грудь. Не будучи пророкомъ, скажу вамъ, что если съ нимъ не случится ничего особеннаго, то чрезъ нсколько мсяцевъ онъ будетъ такъ бодръ и здоровъ какъ не былъ прежде.
Стукъ въ кабинет вызвалъ его туда. Оставшись одна, я старалась оправиться отъ того смущенія, въ которое привели меня слова его. Къ стыду моему, я должна признаться что была боле, изумлена чмъ обрадована. И такъ, онъ переживетъ меня, говорила я себ, а я думала, что скоро сама послдую за нимъ въ могилу! Но это продолжалось не долго. Мысль что онъ будетъ жить и имть возможность осуществить свои планы и стремленія — наполнила сердце мое радостью и я благодарила Бога, возвратившаго его къ жизни и счастію.
Докторъ опять пришелъ ко мн и на этотъ разъ посовтовалъ лечь спать. ‘Въ кабинет, сказалъ онъ,— вс спятъ: и баринъ, и слуга, не худо-бы и вамъ послдовать ихъ примру и лечь здсь на канапе. Я же веллъ подать себ чаю и проведу остатокъ ночи за чтеніемъ. Вамъ нельзя и подумать о возвращеніи домой ране утра, теперешній ночной холодъ можетъ причинить вамъ столько же вреда, сколько принесло пользы пребываніе въ Меран’.
— Пользы? спросила я съ удивленіемъ.— Вы думаете, что я убаюкиваю себя подобными мечтами! Нтъ, я очень хорошо понимаю свою болзнь и знаю, что единственная польза, на которую я могу расчитывать заключается въ томъ, что жизнь моя можетъ продлиться нсколькими днями или недлями доле.
Онъ засмялся, сказавъ:— Извините меня, я совершенно другаго мннія.
— Вотъ вамъ заключеніе одного изъ вашихъ собратьевъ, человка очень свдущаго въ наук, сказала я вынувъ изъ бьюара (который былъ со мною, потому что я хотла заняться корреспонденціей’ рисунокъ моихъ легкихъ.
Разсмотрвъ его внимательно, онъ сказалъ:— я былъ бы вамъ очень благодаренъ, если бы вы позволили мн разъяснить себ это обстоятельство.
Я согласилась. Освидтельствовавъ меня, онъ слъ на свое мсто и принялся тихонько допивать свой чай. Когда же я спросила его: какого онъ мннія насчетъ врности рисунка, онъ отвчалъ, что не знаетъ что и думать,— если до отъзда сюда мои легкія были въ такомъ состояніи, въ какомъ они представлены на бумаг, то здшній климатъ совершилъ чудо, ‘и это нисколько не удивляетъ меня, прибавилъ онъ,— я видлъ не одинъ такой случай. Но вотъ что странно — это быстрота съ какою совершилось исцленіе. Вашъ докторъ должно быть принадлежитъ къ старой школ и не иметъ понятія о томъ дйствіи, которое производитъ на насъ потрясеніе. Вы считаете себя неизлечимою, хорошо. Мы поговоримъ съ вами объ этомъ въ будущемъ году. Если вы проведете лто на родин, то конечно зимою опять вернетесь къ намъ, это вамъ необходимо’.
Между имъ и мною завязался горячій споръ, я съ жаромъ защищала своего стараго доктора. Не странно-ли въ самомъ дл? больная нападаетъ на врача говорящаго ей о выздоровленіи. Но Богъ знаетъ что принесетъ оно мн, можетъ быть новое рабство посл кратковременной свободы, исчезнувшей какъ сонъ.
Я написала при немъ письмо къ моему доктору, въ которомъ просила его придти ко мн на помощь и защитить меня отъ ярко-блеснувшими предъ моими глазами луча надежды.
Когда начало разсвтать, я пошла домой. Слуга Морриса проснулся, но самъ онъ спалъ еще. Докторъ вышелъ со мною. Дорогою я опустила письмо свое на почту, просила его не говорить объ этомъ никому, пока не получу отвта, даже Моррису. Онъ общалъ смясь и проводилъ меня до самыхъ дверей. Поднимаясь на лстницу, я чувствовала сильную слабость. Врно мн не долго уже ходить по ней.
Тнь лежитъ еще на горахъ, небо покрыто тучами и снгъ начинаетъ падать на землю небольшими хлопьями. Въ комнатк моей очень тепло, маленькая печка отлично исполнила свое дло. Ахъ, еслибы я могла теперь заснуть! Уже и такъ много мн, бдному инвалиду, различныхъ потрясеній!
20-е.
Вчера я оставалась цлый день дома. Я очень опрометчиво общала доктору не выходить безъ его позволенія. Онъ требовалъ во имя науки, чтобы я вполн врила его діагностик. ‘Притомъ же, прибавилъ онъ,— это будетъ лучше для нашего друга.’
Онъ приходилъ ко мн сегодня утромъ, и слава Богу принесъ добрыя всти. Моррису нуженъ теперь только покой и продолжительный сонъ.
Дождь и снгъ длаютъ мою тюрьму довольно сносною, и къ тому же я сама не имю ни малйшаго желанія видть кого бы то ни было, пока не получу отвта на мое письмо. Въ настоящее время я не знаю, какую роль должна я играть передъ людьми: взять ли мн подобно страннику въ руки свой дорожный посохъ и отправиться въ дальній путь или остаться и жить съ ними? Мн кажется, что на меня вс смотрятъ какъ на бродягу, паспортъ котораго въ неисправности, и который самъ не въ состояніи дать врныхъ показаній: откуда онъ и куда идетъ. Это мучитъ меня, а между тмъ мн приходится ждать цлую недлю и оставаться въ неизвстности.
Сегодня надо было бы писать къ отцу, а я не могу взяться за перо. Хуже всего то, что чувства мои въ какомъ, то разлад. Когда я принимаюсь уврять себя въ томъ, что я должна непремнно умереть, кровь, моя какъ бы насмхаясь надо мною, начинаетъ быстро течь въ моихъ жилахъ. Мн, твердо врившей въ неизбжную смерть, снова дается жизнь, но для меня это только перемна физическихъ страданій на продолжительный плнъ, и я не могу смотрть на нее какъ на благодать дарованную мн свыше.
Все еще нтъ писемъ, и все то же мрачное небо и холодная погода. Нужно написать здсь про сдланную мною страшную глупость, я купила себ шелковое платье, матерія очень хороша, не знаю, буду ли я носить его. Когда я высказала свои опасенія старой торговк, она поглядла на меня изумленными глазами и никакъ не хотла врить что я скоро умру.
