Записки дурака,, Ноэль Эжен, Год: 1875 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 117 минут(ы)

ЗАПИСКИ ДУРАКА,
СДЕРЖАВШАГО БОЛЬШЕ, ЧМЪ ОНЪ ОБЩАЛЪ,
ВЕДЕНЫ ИМЪ САМИМЪ,
СОБРАНЫ И ДОПОЛНЕНЫ
ЭЖЕНОМЪ НОЭЛЕМЪ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Во французской литератур, даже тенденціозной, нельзя не замтить извстнаго однообразія мотивовъ, особливо въ послднее время. Есть нсколько направленій, давно уже избитыхъ, по которымъ идетъ и публицистика, и философское мышленіе, и художественная литература. Несомннно, что во Франціи и въ настоящее время появляется больше, чмъ въ другихъ западныхъ литературахъ, бойкихъ и замчательныхъ книгъ, брошюръ и статей, но ихъ ‘шаблоны’, какъ у насъ выражаются — почти одни и тже. Тмъ поразительне было встртить въ серьзномъ и суховатомъ философскомъ журнал вещь, написанную на общественно-философскую тэму, въ чисто-беллетристической форм, съ печатью новизны и оригинальности…

Вещь эта называется ‘Записки Дурака’. Помщена она была въ парижскомъ обозрніи, издаваемомъ тамошними послдователями Огюста Конта, въ первую половину 1875 года. Сколько мн извстно, журналъ этотъ въ первый разъ напечаталъ рядъ статей въ проз, имющихъ чисто-беллетристическую форму {Стихотворенія появлялись не разъ, а недавно напечатана и цлая стихотворная комедія, уже извстная читателямъ ‘Отечественныхъ Записокъ’ (‘У Дидро’, ‘Отеч. Зап.’ 1875, No 12).}.

Сначала даже можно было принять это за своего рода фельетонъ, но дальнйшее чтеніе показало, что тутъ мы имемъ дло съ цльнымъ, законченнымъ произведеніемъ. И чмъ дальше идетъ читатель, тмъ больше онъ убждается какъ въ этой цльности, такъ и въ своеобразной манер автора.

Что-же представляютъ собою эти ‘Записки Дурака’? Подъ какой родъ произведеній, уже появлявшихся во французской литератур, можно ихъ подвести? Въ тсномъ смысл — ни подъ какой. Въ послднія двадцать лтъ сложился во Франціи особый видъ литературной публицистики или, лучше сказать, политической сатиры. Популярной сдлалъ ее Лабулэ, авторъ ‘Парижа въ Америк’ и ‘Принца-собачки’. Эти сатиры извстны русскому читателю. Въ нихъ общаго съ ‘Записками Дурака’ есть только одно: проведеніе общественнаго идеала посредствомъ литературныхъ пріемовъ, но и самый идеалъ, и пріемы — различны. Лабулэ — либералъ съ американскими вкусами. Порядокъ второй имперіи вызвалъ въ немъ протестъ, направленный не только на политическія стороны французской жизни, но и вообще на французскіе нравы. Если подойти поближе къ его соціальному идеалу, то не трудно увидать, что онъ — иностраннаго происхожденія и, притомъ, гораздо больше отрицательнаго, чмъ положительнаго характера. Да и самая форма сатиры заимствована у литературы англо-саксонскаго племени. Своеобразной, чисто французской манеры мы не замчаемъ у автора ‘Парижа въ Америк’. Оно и понятно: его лица и подробности обстановки черезъ-чуръ подчинены условіямъ сатирической, формы, особенно въ ‘Принц-Собачк’. Всякій сатирикъ находится въ рукахъ своей манеры и не можетъ никогда достичь той простоты и непосредственности, какія являются только въ искреннемъ изложеніи. Вотъ въ этомъ-то смысл, даже помимо содержанія, ‘Записки Дурака’ занимаютъ совершенно особое мсто. Прежде всего, васъ расположитъ къ себ общій тонъ этой вещи: тонъ наивный, поразительно простой Гдля французскаго произведенія беллетристическаго склада, почти полудтскій. Такъ вообще не пишутъ ни французскіе романисты, ни французскіе легкіе хроникры. Безъискуственность, наивность изложенія была-бы простымъ неумніемъ, еслибы она не являлась продуктомъ художественнаго замысла. Вы не найдете почти ни одной фразы, въ которой бы сказывалась обычная литературная манера французовъ. Такъ могъ дйствительно писать свои ‘Записки’ тотъ человкъ, отъ имени котораго он ведутся. Авторъ совершенно стушевывается, хотя и послдовательно проводитъ чрезъ все произведеніе свою тэму…

Въ чемъ же она заключается? Прежде всего замтимъ, что французскіе критики называютъ такого рода тенденціозные замыслы ‘тезисами’. Понятно, что, не будь въ ‘Запискахъ Дурака’ никакого тезиса, вещь эта не нашла бы себ мста на страницахъ философскаго журнала. Основная мысль произведенія: по’, казать на конкретномъ примр, какъ слдовало-бы очистить и возродить общественный и нравственный бытъ французовъ, посредствомъ простой тихой жизни, среди сельскаго труда, вдали отъ суетности и порчи большихъ центровъ. Какъ читатель видитъ, тезисъ этотъ не особенно новъ, если взять его отвлеченную идею. Можно подумать, пожалуй, что это — опять старомодный натурализмъ Руссо, надлавшій не мало вреда не одной Франціи, а всему Западу, своимъ одностороннимъ идеализмомъ. Извстно, что Руссо призывалъ все цивилизованное человчество къ первобытной жизни на лон природы, возставая противъ всхъ культурныхъ формъ, выработанныхъ прогрессомъ, какъ главныхъ препятствій къ нравственному преуспянію человческой личности. Но его натурализмъ вызвалъ въ западномъ человк весьма пагубную односторонность принциповъ и идеаловъ и на долго задержалъ философско-научную разработку общественнаго прогресса. При чтеніи ‘Записокъ Дурака’ можетъ сначала показаться, что ихъ авторъ не хочетъ ничего ни знать, ни признавать, кром занятій земледльца и деревенскаго хозяина. И дйствительно, онъ выставляетъ этого рода дятельность, какъ залогъ здоровья, физической и нравственной силы, спокойствія духа, простоты и матеріальнаго довольства. Вначал, пишущій записки чудакъ пренебрежительно относится не только къ сует большихъ городовъ вообще, но и въ разнымъ либеральнымъ профессіямъ, всего-же сильне — къ литератур. Его деревенская односторонность не переходитъ, однако-же, въ окончательный и закоренлый, предразсудокъ. Онъ мирится съ литературою. разумя подъ нею настоящее художественное творчество. Весь процессъ умственнаго и бытоваго развитія личности, назвавшей самое себя ‘Дуракомъ’, обработанъ не только съ большой послдовательностью, но и съ колоритомъ естественности. Литературный вымыселъ построенъ изъ самыхъ простыхъ житейскихъ элементахъ, и лишь въ конц разсказа нкоторая преднамренность рзче бросается въ глаза. Въ самомъ дл: ‘ели предположить тихую, небойкую, простую натуру, воспитавшуюся, по удачному стеченію обстоятельствъ, подъ сильными впечатлніями природы и сельской жизни, то ея разростающаяся привязанность въ труду, интересамъ и радостямъ деревенскаго хозяина должна была непремнно повести, вначал, въ. извстнаго рода односторонности. Главный же протестъ, живущій въ тип, созданномъ авторомъ, по нашему мннію — тотъ самый, который не переставалъ проявлять себя въ жизни и произведеніяхъ людей, не утратившихъ въ себ лучшихъ качествъ французскаго простолюдина. Къ такимъ людямъ, прежде всего, принадлежалъ Прудонъ, не перестававшій всю свою жизнь ратовать за простоту и даже суровость нравовъ, за трудъ… Останься Прудонъ въ деревенской обстановк, онъ, конечно бы, прилпился всей душой въ труду и радостямъ хозяина и, быть можетъ, еще съ большей рзкостью отстаивалъ бы свои исключительные идеалы. Поэтому-то и нельзя смотрть на задачу автора, какъ на чистую эксцентричность. Но новизна ея, какъ ужъ сказано выше, въ текущей беллетристик и журнализм — несомннна. И не только замчателенъ въ ней протестъ моралиста, но и общественные-то идеалы являются въ новой, боле простой и реальной форм. Когда читатель дойдетъ до того мста записокъ, гд появляется личность Амедея, ему конечно будетъ ясно, что авторъ хотлъ ввести, въ лиц этого Амедея, самые здоровые элементы политическаго и общественнаго движенія нашей эпохи. Трудовая ассоціація слагается въ обширной семь, разросшейся около нашего ‘Дурака’, путемъ совершенно естественнымъ, а не путемъ регламентацій — вовсе не какъ теоретическая затя. Такъ какъ автору дорогъ принципъ не простаго, случайнаго общежитія, а возможное развтвленіе родственнаго союза, то и ассоціація, вводимая имъ въ разсказъ, носитъ на себ этотъ родовой характеръ. Такой оттнокъ въ постановк вопроса коллективнаго труда тмъ занимательне для насъ русскихъ, что, въ изслдованіяхъ нашего народнаго быта, родовое начало было признаваемо цлой школой, какъ главное ядро нашей экономической, правовой и государственной культуры. Я не стану, конечно, входить здсь въ разбирательство того, что уже было много разъ обсуждаемо въ спеціальныхъ отдлахъ литературы. Я указываю только на этотъ своеобразный оттнокъ въ постановк вопроса, интересный и въ другомъ еще отношеніи. Разсказывая исторію своей семейной или родовой ассоціаціи, авторъ напираетъ на важность физіологической преемственности, передачи здоровья, тлесныхъ и духовныхъ силъ. Въ настоящее время вопросъ наслдственности и благопріятнаго подбора родичей — одинъ изъ самыхъ живыхъ и многообщающихъ для человческой культуры и общественнаго довольства. Авторъ ‘Записокъ’ и желалъ бы сильне всего видть повсюду образованіе семейныхъ и родовыхъ группъ, развившихся въ здоровыхъ условіяхъ природы, труда и нравственности, представляющихъ собою самостоятельныя общественныя и экономическія единицы, сами себя удовлетворяющія. Трудно не согласиться, что такой идеалъ весьма близокъ къ тому порядку, въ которомъ вс лучшія силы человка находятъ себ самое простое, здоровое и ближайшее удовлетвореніе. Если предположить, что, дйствительно, такія семейныя и родовыя группы начнутъ слагаться повсемстно, то большіе центры станутъ постепенно терять свое центральное всепоглощающее значеніе, рабочія силы бутъ оставаться дома и находить себ прямое примненіе, вкусы и потребности получатъ нормальный ходъ. Разумется, все это — сладкія грзы, требующія цлыхъ вковъ для своего осуществленія, но, въ данномъ случа, важно лишь то, за что держится извстный общественный идеалъ. Въ нашемъ автор этотъ идеалъ не насилуетъ никакой нормальной стороны человка и стоитъ на самыхъ твердыхъ основахъ человческаго прогресса: общеніи съ природой, на труд, руководимомъ наукою, на свобод и независимости личности. Два послднихъ принципа проводятся авторомъ съ особой силой и ясностью. Обыкновенно, чмъ гршатъ теоріи соціальнаго благоденствія? Тмъ, что въ нихъ научная правда постоянно извращается или приносится въ жертву апріорнымъ построеніямъ ума, а подъ часъ и порывамъ фантазіи. А еще чаще гршатъ такія теоріи противъ принципа свободы и независимости лица…

Тутъ надо немного оговориться. Обыкновенный, избитый либерализмъ (особливо тотъ, который заслъ въ старую политическую экономію), безъ сомннія, не спасетъ человчества! Прикрываясь принципомъ свободы, можно объяснить и оправдать всякое общественное зло. Теперь, все трудовое человчество ищетъ такихъ формъ совмстной жизни, гд бы свобода была проникнута такихъ же высокихъ, какъ и она, принципомъ правды и справедливости. Вотъ это-то плодотворное сліяніе двухъ идеаловъ и находимъ мы у автора ‘Записокъ Дурака’. Его нравственную физіономію мы уже сравнивали съ другимъ французскихъ простолюдиномъ. Въ немъ, какъ и въ Прудон, требованія справедливости стоятъ на первомъ план, но не заслоняютъ такой же сильной потребности въ свобод. Прудонъ весь свой вкъ искалъ гармоніи въ общественныхъ отправленіяхъ на основ правды и справедливости, никогда не удовлетворялся софизмами либеральныхъ политико-экономовъ и, въ то же время, не переставалъ бороться со всми поборниками теорій, ведущихъ къ соціальному деспотизму, къ суровой регламентаціи, къ приниженію личности, къ казарменному строю общежитія. То же самое, только въ форм вымысла, находимъ мы и въ нашемъ автор, съ прибавкою гораздо большаго сліянія съ результатами точной науки, гораздо большей мягкости, разносторонности, боле широкаго отношенія ко всмъ родамъ человческой дятельности. Подъ конецъ ‘Записокъ’ вы приходите вмст съ ихъ авторомъ къ весьма цльному синтезу, сложившемуся незамтно, шагъ за шагомъ, изъ самыхъ разнородныхъ элементовъ, приведенныхъ силою жизни и руководящихъ принциповъ въ единству, полнот и совокупности.

II.

Въ чемъ же заключается этотъ синтезъ?

Синтезъ этотъ заключается въ соглашеніи между законами природы и соціальными условіями человческаго общежитія. Въ немъ, сказать по правд, гораздо больше широты, чмъ въ формальной доктрин того позитивизма, который исповдуется непосредственными послдователями Огюста Конта. Авторъ и не выступаетъ въ ‘Запискахъ Дурака’, какъ формальный позитивистъ. Сколько мн извстно, онъ и не принадлежитъ кружку, группирующемуся около журнала, гд напечатано его ‘Исповданіе вры’. Какъ мн сообщали, это дйствительно — пожилой человкъ, проведшій свою жизнь вдали отъ Парижа, въ деревн, въ сельской обстановк. Онъ знавалъ когда-то Огюста Конта, но ученикомъ его не былъ. Тмъ знаменательне то міровоззрніе, къ которому пришелъ онъ въ послднихъ главахъ своего опыта, написаннаго на тэму: какъ всего лучше жить и устроиться въ условіяхъ французской дйствительности? Онъ показалъ этимъ, что признаетъ универсальность, всеобъемлемость научнаго принципа, лежащаго въ основ позитивной доктрины, и не видитъ никакихъ препятствій къ установленію лучшихъ формъ соціальнаго общежитія въ своемъ научномъ міросозерцаніи.

Здсь мы касаемся самаго горячаго пункта всхъ записокъ: вопроса объ организаціи общественнаго благоустройства. Не трудно предвидть, что авторъ не можетъ стоять за такіе теоріи и опыты, въ которыхъ апріорически ршаются общественныя задачи. Онъ стоитъ за естественное образованіе новыхъ общежительныхъ формъ, какъ мы это видли выше, слдовательно — остается вренъ здоровому соглашенію научнаго принципа съ идеаломъ нравственной и экономической справедливости. Немудрено также, что, при такомъ основномъ грунт, онъ приходитъ къ извстнаго рода оптимизму, который въ нкоторыхъ мстахъ записокъ можетъ показаться нсколько сладковатымъ. Но этотъ оптимизмъ есть не что иное, какъ естественное стремленіе всякаго неисковерканнаго ума искать и находить положительные идеалы въ жизни, не теряться въ масс ея противорчій, а доискиваться основныхъ законовъ, дйствующихъ вн нашей воли, и соглашать съ ними то, чего мы сами можемъ достичь мыслью, энергіею, трудомъ, нравственной чистотой. Всякій положительный взглядъ на вещи ведетъ неминуемо къ извстнаго рода оптимизму. Но оптимизмъ — оптимизму рознь. Одинъ вытекаетъ изъ односторонняго отношенія къ жизни, изъ недостаточнаго пониманія нуждъ, тягостей и золъ, охватившихъ человчество. Другой держится за неустанное стремленіе найдти въ данныхъ условіяхъ жизни возможно большую норму. Еслибъ это стремленіе не сидло въ человк, не былъ бы мыслимъ никакой прогрессъ. Сознанію человчества невыносимо было-бы помириться съ тмъ, что нельзя ни подъ какимъ видомъ выйдти изъ вчныхъ и роковыхъ аномалій дйствительности. Авторъ силится доказать, что, еслибы люди, или, лучше сказать, французы (такъ какъ объ нихъ идетъ у него рчь) построже держались той связи, которая должна, по его мннію, ставить постоянно человка лицомъ къ лицу съ природою и возможно простыми условіями быта, то они, конечно-бы, не насилуя ни себя, ни своихъ ближнихъ, могли создать въ скоромъ времени общество, живущее всми лучшими побужденіями, интересами и радостями, присущими человческой натур. Тэма автора развивается на такой почв, которая не у него одного ведетъ къ здоровому оптимизму и къ взглядамъ на формы нашей цивилизаціи, проникнутымъ особаго рода радикализмомъ…

За послдніе годы, мы имли и въ нашей періодической литератур два такихъ-же явленія. Это — хозяйственныя статьи г. Энгельгардта и все то, что графъ Л. Толстой писалъ о деревенской жизни. Укажу, главнымъ образомъ, на статьи г. Энгельгардта для сопоставленія ихъ тона съ основной нотой ‘Записокъ Дурака’. Мн кажется, и тотъ, и другой авторъ проникнуты однимъ и тмъ-же чувствомъ необыкновенно яркой и живучей симпатіи въ обработыванію земли, въ простому образу жизни мыслящаго и нравственно развитаго хозяина, къ этой честной форм труда, лежащаго въ основаніи всего экономическаго и битоваго склада данной страны или государства. У г. Энгельгардта чувство это выражается мстами съ еще большей образностью, свжестью и силой, чмъ у французскаго автора. И если мы предположимъ, что такой хозяинъ, какъ г. Энгельгардтъ съ его предварительной подготовкой, прожилъ-бы двадцать, сорокъ лтъ, въ такомъ общеніи съ природой и въ такихъ формахъ труда, онъ неминуемо пошелъ-бы еще дальше въ извстнаго рода исключительности, какая видна въ нсьгь теперь и какой мы, къ счастью, не находимъ у автора ‘Записокъ Дурова’. Эта исключительность носитъ на себ уже чисто-хозяйственный характеръ. Г. Энгельгардтъ, изучивъ наше полеводство и условія эксплуатаціи, призналъ европейскую науку и европейскій опытъ лишними на очень долгое время. Онъ явился въ деревню бывшимъ профессоромъ химіи, а кончилъ тмъ, что распрощался съ книгами и сталъ хозяйничать по-просту, прійдя къ убжденію, что иначе дло не можетъ идти. А въ нашихъ ‘Запискахъ’ мы видимъ человка, съ дтства полюбившаго сель. скую жизнь и природу и получившаго научное образованіе съ тайною цлью примнить вс результаты своего знанія къ труду земледльца и фермера. Но эта существенная разница зависитъ отъ условій культуры, а не отъ намреній двухъ дятелей. Во Франціи и г. Энгельгардтъ не сталъ-бы такъ скоро забрасывать своихъ книжекъ, а, напротивъ, съ каждымъ годомъ все больше и больше призывалъ бы науку на помощь сельскохозяйственному труду. Чувство же у обоихъ одинаковое, только въ различной мр. И тотъ, и другой проникнуты протестомъ противъ искусственности общественной жизни въ большихъ центрахъ во имя идеала боле простой и нормальной жизни. И къ этому чувству присоединяется у французскаго автора послдовательное и постепенное расширеніе формъ этой простой жизни, все большее и большее усвоеніе результатовъ науки, опытовъ, равноправнаго общежитія, продуктовъ художественнаго творчества, т. е. все большее и большее окрашиваніе жизни на земл самыми разумными, здоровыми и плодотворными способами, какіе только возможны въ ныншнихъ условіяхъ западной культуры.

Какъ же не сказать, что такія вещи, какъ ‘Записки Дурака’, помимо своей новизны и оригинальности для французской литературы, являются и у насъ боле чмъ кстати. Въ нихъ каждый развито# читатель находитъ отвтъ, во первыхъ, на т нелпыя и пошлыя нападки, мишенью которыхъ служитъ до сякъ поръ и позитивизмъ въ тсномъ смысл слова, и вообще научное міровоззрніе. И во Франціи, и у насъ не перестаютъ толки о томъ, что новйшее направленіе мысли, основанное на безпощадномъ анализ всхъ явленій природы и жизни, ведетъ неминуемо къ тлетворному скептицизму, къ разрушенію всякихъ основъ, въ потер всевозможныхъ идеаловъ и т. п. И вотъ оказывается, что въ произведеніи, написанномъ на тэму человкомъ несомннно новйшаго мышленія, не только не видно никакого зловреднаго скептицизма, а, напротивъ, ярко выставляется страстная любовь къ первоначальнымъ, кореннымъ элементамъ жизни, не только не разрушаются насильственно какія бы то ни было здоровыя основы общественности, но видно энергическое стремленіе выбрать изъ нихъ самыя лучшія и придти, съ помощью ихъ, въ возможно нормальной жизни безъ всякихъ искуственныхъ потрясеній и регламентацій, не только не проповдуется ненужность какихъ-бы то ни было идеаловъ, но все сводится къ торжеству высшаго идеала, въ которомъ слиты въ одно цлое мысль, трудъ, добро и эстетическое наслажденіе. Перечитайте вы хоть нсколько разъ эти ‘Записки Дурака’ и вы, конечно, не найдете ни одной болзненной ноты, ни одного слова, вылившагося изъ какого нибудь разрушительнаго инстинкта, изъ какого нибудь безнравственнаго или антисоціальнаго побужденія!..

III.

Вещи, въ род ‘Записокъ Дурака’, являются также противовсомъ такимъ умственнымъ явленіямъ, какъ недавнія попытки повалить научный строй мысли посредствомъ новой метафизической пропаганды. Мы знаемъ, что новйшіе русскіе спиритуалисты длаютъ даже диспуты на ученыя степени предлогами къ изобличенію научной философіи, какъ главной виновницы того мертвящаго направленія, которое ведетъ нашу русскую молоджь къ безпрестаннымъ самоубійствамъ! И, какъ бы желая открыть передъ ними скрижаль завта, которая сразу вольетъ въ нихъ возрождающую струю, эти метафизики ставятъ учеными тезисами безсодержательныя разглагольствованія о ‘всеединомъ дух’ и ‘сліяніи научныхъ истинъ съ первобытными откровеніями Востока’. Мы знаемъ также, что извстная доля университетской молоджи оказалась способной поддерживать своими рукоплесканіями подобныя измышленія. Быть можетъ, въ самомъ дл, въ этой молоджи живетъ неудовлетворенное стремленіе въ нравственнымъ и соціальнымъ идеаламъ, и она готова схватиться за первую попавшуюся метафизическую теорію потому только, что въ ней предлагаются такіе-то положительные принципы. Несомннно, что одинъ анализъ и одно отрицаніе уже перестали удовлетворять нашу интеллигенцію. Вс хотятъ къ чему-нибудь примоститься, вс ищутъ руководящаго начала, вс тоскуютъ по идеаламъ. Какое же это направленіе, какъ не позитивное, то-есть полагающее, созидающее, творческое? Оно только возродитъ и поддержитъ здоровое чувство жизни, оно только и въ состояніи бороться съ той скукой, съ тмъ римскимъ недугомъ, которые и наши беллетристы, и наши публицисты поневол избираютъ своей тэмой за послдніе годы все чаще и чаще. Мы не можемъ спорить съ фактами. И въ столицахъ, и въ провинціи самоубійства грозятъ превратиться въ какую-то эпидемію. Люди, только что выступившіе въ жизнь, поканчиваютъ съ нею такъ легко, такъ порывисто, а, стало-быть, и такъ безотрадно и безнадежно, какъ это длалось только въ послднюю эпоху старо-римской цивилизаціи. Доказывать, что вс эти самоубійцы — печальные продукты разъдающаго скептицизма, было бы невозможно. Сколько намъ извстно, большинству этихъ самоубійцъ и некогда было вобрать въ себя что-либо, похожее на настоящій философскій скептицизмъ. Большинство ихъ погибаетъ, напротивъ, оттого, что они не имютъ никакого устоя въ борьб съ тягостями и дрязгами жизни. Въ ихъ нравственномъ организм сразу отсутствуетъ всякое равновсіе, всякій регуляторъ. Ни школа, пройденная въ дтств и отрочеств, ни книжки, попавшіяся имъ въ руки въ юношеской пор, не давали имъ никакого вкуса въ самымъ простымъ формамъ жизни и труда, не связывали ихъ съ природой, не воздерживали ихъ отъ пустой суеты большихъ городовъ, не показывали имъ, что, въ большинств случаевъ, погоня за городской карьерой не можетъ кончиться никакимъ положительнымъ добромъ. Никто, словомъ, не держалъ имъ такихъ рчей: ‘Оглянитесь вокругъ себя, не отрывайте себя отъ настоящей почвы, а, напротивъ, прикрпляйте себя въ ней всячески, она васъ лучше прокормитъ, а если вамъ нтъ возможности сколько-нибудь развить себя на мст, идите временно за наукой, но возвращайтесь поскоре и вкладывайте въ землю, въ свой родной грунтъ все то знаніе, какое вы пріобрли въ большихъ центрахъ’.

У насъ заслышались уже голоса, не только такіе, какъ голосъ г. Энгельгардта, смирившаго свое городское профессорство предъ міромъ крестьянскаго хозяйства, но и другіе, раздающіеся во имя прямыхъ интересовъ нашей молоджи. Зачмъ, въ самомъ дл, стремится она такъ неумренно въ столицы и пополняетъ собою ряды умственною пролетаріата, почему она не останавливается передъ вопросомъ: ‘да полно, найдется ли ей мсто, есть ли, наконецъ, такая прямая надобность въ извстныхъ формахъ умственнаго труда, искуственно скопляющагося въ городахъ, когда земля остается обездоленной, когда никто не возвращается въ ней, никто не желаетъ довольствоваться ея воздлываніемъ’?… Начинаютъ у насъ также говорить и о томъ, что самые простые виды труда могли бы съ гораздо большимъ толкомъ и пользою быть распредлены между такими силами, которыя стремятся попасть непремнно въ ряды умственнаго пролетаріата. А сколько-нибудь здоровое развитіе нашего земскаго быта немыслимо безъ противодйствія централизму столицъ и въ особенности Петербурга. Десятилтняя исторія нашей адвокатуры показала также, что можетъ сдлать приманка легкой наживы изъ цлаго подбора людей, въ которыхъ чувствовалась гораздо большая надобность на другихъ поприщахъ культурной дятельности. Сколько этотъ институтъ поглотилъ и теперь поглощаетъ молодыхъ людей съ университетскими дипломами, сколько лишняго народу привлекаетъ онъ въ юридическимъ факультетамъ единственно потому, что сулитъ за порогомъ университета большіе барыши! А тмъ времененъ мстная земская интеллигенція ничмъ не питается, совсмъ нтъ или очень-очень мало сколько-нибудь образованныхъ людей, довольствующихся ролью воздлывателей и устроителей земли. И по общему образованію контингентъ земцевъ весьма слабый, и по хозяйственному. Замчательно, что въ наши высшія земледльческія школы поступаютъ, главнымъ образомъ, не дти землевладльцевъ, воспитанныя во вкусахъ и привычкахъ хозяйственной сферы, а такіе молодые люди, которымъ некуда больше дваться: имъ трудно было попасть въ университетъ или медицинскую академію, и, не схватись они за агрономію, какъ за послднее средство выбиться на какую-нибудь дорогу, они цликомъ очутились бы въ рядахъ недоучившагося пролетаріата, скопляющагося въ большихъ центрахъ.

Когда читатель дочтетъ до конца ‘Записки Дурака’, онъ увидитъ, что авторъ ихъ хотлъ строго выдержать не только нравственный, но и мыслительный типъ скромнаго воздлывателя земли. Инстинктъ въ лучшихъ его проявленіяхъ и наука въ самыхъ плодотворныхъ ея результатахъ руководили всю жизнь этой человчной и трудовой личностью. Ихъ взаимодйствіе, ихъ совокупность, ихъ синтезъ окрасили его жизнь въ такой ясный колоритъ, придали ей такую прочность, цльность, спокойствіе. Когда наступила минута смерти, семидесятивосьмилтній старецъ простился съ жизнью, врный тому широкому научному міровоззрнію, къ которому онъ пришелъ медленнымъ, такъ сказать, органическимъ путемъ. Послднія его слова не расплываются ни въ какой сладкій идеализмъ. Онъ совершилъ все земное, умеръ легко и, на порог смерти, убжденно высказалъ то, что человческое знаніе, избранное имъ путеводителемъ къ истин, не можетъ давать ему отвтовъ на запросы инстинкта, заходящіе за предлъ земнаго…

IV.

Ко всему, что я сказалъ о ‘Запискахъ Дурака’, какъ о литературномъ произведеніи, слдуетъ прибавить еще вопросъ: чмъ отличается такого рода беллетристика отъ цлаго ряда тенденціозныхъ произведеній, появлявшихся у насъ за послднія десять-пятнадцать лтъ? Наши- тенденціозныя повсти и романы на первый взглядъ покажутся, пожалуй, мене дланными, въ нихъ является обыкновенно какой-нибудь кружокъ или слой общества, дйствительно существующій, а не такой образцовый мірокъ, какой предлагается намъ ‘Записками Дурака’. Но въ боле или мене реальной обстановк нашихъ тенденціозныхъ романовъ и повстей помщены всегда главныя фигуры, на половину или совсмъ выдуманныя, то-есть — такія, которыя не могли бы ни подъ какимъ видомъ сложиться въ обстановк, изображаемой авторомъ. Выходитъ отсюда большая художественная и бытовая фальшь. И дйствительность окрашивается неврно, и главныя дйствующія лица теряютъ всякую почву, кажутъ наивнымъ читателямъ искуственные идеалы, которымъ не будетъ никакой поддержки въ жизни потому, что они построены были на личныхъ, чисто-субъективныхъ идеяхъ и стремленіяхъ. Въ добавокъ, большинство нашихъ тенденціозныхъ романовъ и повстей, когда они не впадаютъ въ напускную и фальшивую идеализацію, окрашены въ темный колоритъ, проникнуты той ‘скукой жизни’, которая такъ несвоевременно начинаетъ парализовать наши молодыя силы, доказываютъ и въ цломъ, и въ подробностяхъ неумлость, слабость, безсодержательность того, что стремится стать на ноги честнымъ трудомъ, проложить и себ, и другимъ новые пути и выходы. Общность впечатлнія большинства этихъ произведеній отрицательная, а не положительная, фиктивная, а не реальная, невоспитывающая вовсе чувства бодрости, довольства, неустанной энергіи, скромныхъ желаній, ведущихъ, въ конц-концовъ, къ самымъ цннымъ результатамъ.

Совсмъ не таковы ‘Записки Дурака’. Авторъ ихъ, какъ писатель, дйствуетъ гораздо пряме, проще, искренне. Онъ не скрываетъ своей тенденціи, онъ знаетъ очень хорошо, что міръ его фермеровъ взятъ не цликомъ изъ дйствительности, а составленъ изъ разныхъ возможностей, но вс элементы, изъ которыхъ онъ создалъ свой идеальный мірокъ, не заключаютъ въ себ ничего вымышленнаго. Они вс на лицо въ современной Франціи. Тамъ крестьянство давнымъ давно самостоятельно, по своимъ политическимъ и гражданскимъ правамъ можетъ достигать самыхъ высшихъ степеней культуры. Любовь его къ родной земл, къ ея пріобртенію и обработк извстна въ цломъ мір. При такой любви, дайте этому крестьянству образованіе, оно боле всякаго другого способно будетъ поработать надъ мстнымъ земскимъ развитіемъ, отстоять себя отъ захватовъ городского централизма. Во Франціи работникъ, оторвавшійся отъ родной почвы, хотя и страдаетъ часто немощьми пролетаріата, но, по прирожденной даровитости, очень часто пріобртаетъ не только хорошіе техническіе навыки, но и научныя познанія. Такіе рабочіе могутъ весьма легко вносить свою относительную развитость въ сферу тхъ воздлывателей земли, съ которыми они не разрывали связей своихъ. Во Франціи, наконецъ, демократическій строй жизни длаетъ то, что изъ самыхъ простыхъ семей выходятъ люди, пріобртающіе впослдствіи высокое положеніе въ государств, литератур, искуств, наук, промышленной сфер: стоитъ только припомнить происхожденіе Прудона и Тьера. Стало-быть, нтъ ничего невозможнаго въ образованіи такой фамильной или родовой ассоціаціи, гд бы деревня и городъ сливались между собою въ своихъ лучшихъ представителяхъ.

Возьмите вы въ отдльности каждое лицо эпопеи, разсказанной авторомъ ‘Записокъ Дурака’. Если вы живали во Франціи, вы должны будете сознаться, что вс эти лица чисто-французскія, хотя многія изъ нихъ очерчены лишь мимоходомъ. Ихъ происхожденіе, карьера, особенности, общій колоритъ — все это отзывается Франціей, а не вычитано изъ иностранныхъ книжекъ. Даже нкоторая сладость общаго тона въ веденіи разсказа нисколько не заимствована: у французовъ извстнаго рода оптимизмъ — въ крови. Кром того, авторъ, задавшись замысломъ, который относитъ его произведеніе къ разряду утилитарныхъ, старался везд и во всемъ держаться пріемовъ художественныхъ, а не чисто-публицистическихъ, только слегка облеченныхъ въ литературную форму. Въ этомъ смысл записки Дурака’ представляютъ нсколько частей: въ нкоторыхъ мстахъ, какъ читатель самъ увидитъ, разсказъ достигаетъ искренности настоящей автобіографіи, проникнутъ тихимъ юморомъ и художественной простотой, въ другихъ ‘тэма’ выступаетъ ясне, но опять-таки всегда на реальной подкладк и въ литературной форм, ненарушающей рзко цльности впечатлнія.

Мн остается отвтить еще на одинъ вопросъ, который весьма легко можетъ подняться въ ум читателя: кто такое авторъ записокъ Дурака’ — псевдонимъ это или настоящее имя, начинающій писатель или старикъ, изложившій въ связи свои собственныя испытанія и идеалы, просто свободный мыслитель или же ревностный послдователь доктрины Конта, принадлежащій въ тсному кружку парижскихъ позитивистовъ? Сколько мн удалось узнать объ этомъ отъ людей, участвующихъ въ изданіи журнала ‘Philosophie positive’, тотъ, кто подписалъ ‘Записки Дурака’, выдавая себя за ихъ редактора — самъ авторъ. Подписалъ онъ ихъ своимъ настоящимъ, а не вымышленнымъ именемъ. Остальное я уже сообщилъ отчасти: онъ — очень пожилой человкъ и провелъ всю свою жизнь въ деревн въ томъ направленіи, какое онъ выставляетъ своимъ идеаломъ. Онъ добровольно отказался отъ приманокъ столицы, хотя и могъ бы, по своему образованію, искать другой карьеры. Онъ былъ когда-то лично знакомъ съ самимъ. Огюстомъ Бонгомъ, но не принадлежалъ къ кружку позитивистовъ въ смысл формальной доктрины. Онъ ничего и не помщалъ теоретическаго въ ихъ журнал вплоть до этихъ записокъ Дурака’, доставленныхъ въ редакцію не прямо авторомъ, а чрезъ его старую знакомую, вдову Огюста Вонга, до сихъ поръ живущую въ Париж.

П. Боборыкинъ.

I.
Въ какомъ обществ явился я на свтъ.

Въ нашемъ семейств всегда было много дтей, у моей матери ихъ было семнадцать до меня, а я еще родился не послднимъ. Еслибъ я сталъ впослдствіи важнымъ лицомъ, біографы не замедлили бы сказать, что, съ самаго моего рожденія, можно было уже предвидть, какъ я проложу себ дорогу въ жизни, ибо я появился на свтъ въ экипаж. Я, въ самомъ дл, родился въ экипаж или, лучше, въ телег, на солом, между бараномъ и теленкомъ. И вотъ въ какихъ обстоятельствахъ: въ двадцати километрахъ отъ города, гд мой отецъ промышлялъ своимъ ремесломъ, у моей матери была хорошенькая ферма, небольшая, но очень доходная. Эта ферма переходила уже боле ста лтъ отъ отца къ сыну, по имени Лагорготь. Лагорготы составляли принадлежность фермы, какъ постройки и деревья, они также пустили свои корни, только гораздо глубже и крпче.

Моя матъ, которой отецъ предоставилъ управлять этимъ имньицемъ, похалъ туда по экстренному длу. Она спокойно возвращалась въ телег фермера, какъ вдругъ боле рзкій толчекъ вызвалъ мое внезапное появленіе.— работа! вскричалъ Лагорготь, но моя мать, нисколько не смутившись, просила его продолжать путь. Лагорготь же не могъ успокоиться и весь дрожалъ. Его первое слово, когда онъ пріхалъ съ поля и увидалъ отца, было опять: вотъ такъ работа! (Quel ouvragel). И отецъ, въ память этого приключенія, прозвалъ меня: Вотъ такъ работа.

Это прозвище оставалось за мной лтъ до восьми-девяти, но тутъ, должно -быть, стало ясно, что нечего мной восторгаться, и меня перестали такъ величать.

Я сказалъ, что въ телег фермера Лагоргота, въ минуту моего рожденія, находились: теленокъ и баранъ. Бдныя животныя сочувственно забляли и, полныя вниманія къ намъ съ матерью, прижались другъ къ другу, чтобы дать намъ побольше мста.

Мать разсказывала это мн сотни разъ, и ея теплый отзывъ о дружелюбныхъ свидтеляхъ моего рожденія внушилъ мн большую любовь къ телятамъ, баранамъ и мужикамъ… Даже теперь, по прошествіи столькихъ лтъ, я не могу смотрть безъ удовольствія на деревенскую телегу со скотиной.

II.
Первые признаки моей неспособности.

Не вс мои братья и сестры остались живы, но, сколько ихъ осталось, и того довольно было, чтобы составилось рдкостное семейство. Когда я родился, уже, дв изъ сестеръ были замужемъ я матерями. У меня были племянники старше меня. Мое самое отдаленное воспоминаніе: потасовка, въ которой эти самые племянники, старше меня нсколькими мсяцами, отлупили меня наилучшимъ образомъ, но, какъ кажется, я самъ былъ очень виноватъ: я длалъ имъ гримасы, когда они называли меня ‘дядюшка’. Это обозначеніе меня ужасно пугало. Я ужъ и тогда имлъ недугъ не выносить никакихъ званій — недугъ, надлавшій мн много вреда въ жизни.

Кром замужнихъ сестеръ, у меня былъ одинъ братъ въ политехнической школ, другой въ школ правовднія, остальные въ коллежахъ экстернами, а самые маленькіе оставались дома.

Вс должны были играть роль въ свт. Администрація, наука, искуства, политика, индустрія, коммерція дали имъ всмъ возможность выдти въ люди. Имя наше, благодаря одному изъ нихъ, стало даже очень извстнымъ. Какъ же это такъ случилось, что я одинъ, одинъ изъ всего семейства, остался непримченнымъ, до такой степени непримченнымъ, что, въ продолженіи долгихъ лтъ, многіе изъ моихъ братьевъ даже и не помнили обо мн? Я иначе этого и объяснить не могу, какъ моей врожденной неспособностью переносить расточительную и шумную жизнь. Не они удалялись отъ меня, а я отъ нихъ. Они искали блеска, шума, лихорадочной дятельности. Парижъ притягивалъ ихъ. Вс или почти вс поселились въ немъ, тогда какъ для меня и провинціальный городъ, въ которомъ мы родились, и то былъ слишкомъ шуменъ. Меня влекло въ другую сторону. Я только и мечталъ, что о домашнихъ животныхъ, и, еслибъ какая нибудь фея (какъ длается въ сказкахъ) явилась и предложила мн выборъ: управлять ли колесницей государства, или телегой дяди Лагоргота, я не замедлилъ бы выбрать послднюю.

III.
Новыя печальныя явленія.

Несмотря на эти сельскіе вкусы, меня отдали, какъ и всхъ моихъ братьевъ, въ коллежъ, гд я ужасно проскучалъ и мало чему выучился. Да, по правд, съ меня многаго и не спрашивали, такъ какъ вскор всхъ поразила моя бездарность. Меня не находили ни злымъ, ни порочнымъ, я просто считался мальчикомъ ‘безъ способностей’.

Но здсь я сдлаю признаніе, которое васъ удивитъ. Еслибъ было въ моей власти пріобрсть безъ усилія, безъ труда, безъ скуки ‘способности’ моихъ братьевъ или товарищей, я бы не захотлъ этого. Еслибъ кто нибудь, во время моего сна, наградилъ меня этими способностями, я бы тотчасъ, по пробужденіи, все сдлалъ, чтобъ освободиться отъ нихъ. Я былъ счастливъ въ ноемъ положеніи, счастливъ тмъ, что былъ лишенъ всякихъ дарованій. Я радлъ о моей бездарности, возращалъ и питалъ ее. И длалъ я это съ тмъ большимъ удовольствіемъ, что оно было тайно.

Домъ, гд мы жили, стоялъ при възд въ городъ, на самой дорог. Въ рыночные дни, утромъ на зар, прозжали мимо оконъ моей комнатки крестьянскія телеги. На колняхъ, на постели, я наслаждался, созерцая ихъ. Весь же остальной день, можно было подумать (и это была правда), что я преспокойно сижу на моей школьной парт, но мысленно я скакалъ и прыгалъ у дяди Лагоргота.

Никогда отецъ не журилъ меня, хоть я и былъ единственный изъ всхъ его дтей, отъ котораго многаго не ожидали.

Время приближалось въ вакаціи и мн шелъ двнадцатый годъ, когда одинъ изъ моихъ братьевъ получилъ первую награду въ коллеж. Радость въ дом была неописанная! Чтобъ почтить торжество побдителя, ршили провести всмъ домомъ недлю въ Париж. Но отецъ очень хорошо замтилъ, что это путешествіе не было моей сладкой мечтой.— Нужно, чтобъ вс остались довольны, сказалъ онъ мн: — что же теб можетъ доставить удовольствіе? Я отвчалъ: — Провести вакаціи у дяди Лагоргота. Желаніе мое исполнили, два дня спустя, я выхалъ изъ города и явился на ферму счастливый-пресчастливый.

Ахъ, какъ же тамъ было хорошо, какъ славно жилось, какъ свободно дышалось въ поляхъ, подъ старыми деревьями, на берегу рки, въ хлбахъ, въ лсахъ! И какъ повсюду было весело, красиво, радостно! Вс чувства были возбуждены звуками, благоуханіями, видами!

Но глубокое впечатлніе уваженія, даже обожанія внушали мн скоре люди, чмъ вещи. Когда каждое утро, на восход солнца, при пніи птуха, я видлъ, какъ Лагорготъ отдавалъ всмъ приказанія, надзиралъ и ускорялъ жнитво, когда я видлъ, какъ работники, по одному мановенію его руки, жали и косили, какъ потомъ все это сносили въ риги, когда я видлъ въ загонахъ, въ коровникахъ, въ конюшняхъ, въ свиныхъ хлвахъ, на птичникахъ, какъ весь этотъ скотъ давалъ ему свою шерсть, молоко, яйца, мясо — дядя Лагорготъ становился, въ моихъ глазахъ, точно владыка всей вселенной!..

Разъ онъ сялъ при мн. Онъ бросалъ зерна съ такой широтой и величіемъ, что я преисполнился умиленія, какого въ жизнь мою не чувствовалъ (да простятъ мн) ни къ одному горожанину.

Къ тому же, этотъ хорошій человкъ былъ вполн достоинъ уваженія: честный, прямой, во всякомъ дл онъ имлъ еще ясность, спокойствіе и врность взгляда, что можно найдти и у другихъ крестьянъ, но чего, какъ мн кажется, я не замчалъ въ такой степени ни у одного горожанина.

Мн сотни разъ приходилось слышать, что деревенскій людъ — невжественъ, но ужъ этого, конечно, никакъ нельзя было сказать про дядю Лагоргота. Онъ умлъ пахать, боронить, засвать землю. Онъ умлъ собирать удобренія, ходить за скотомъ. Онъ умлъ подрзывать, прививать, надрзывать деревья. Я даже замчалъ, что въ житейскихъ случаяхъ онъ былъ хорошій законникъ.

Я находилъ тоже, что его дурной, а въ сущности, очень хорошій крестьянскій языкъ бывалъ забавенъ, а подчасъ и поучителенъ. Самъ онъ былъ оригиналъ, добрый и веселый, и его охотно бы заслушался каждый…

Онъ очень меня полюбилъ: во-первыхъ, отъ того, что я родился на его глазахъ, а, во-вторыхъ — потому, что рано началъ раздлять его вкусы. Я не былъ, быть можетъ, способенъ сдлаться адвокатомъ, докторомъ, конторщикомъ, промышленникомъ или купцомъ, но ‘бда не велика, говаривалъ онъ отцу:— коли изъ меня выйдетъ хорошій землепашецъ’.

Можете судить, какъ я былъ счастливъ, слушая эти слова!

IV.
Мальчишескія глупости, въ ожиданіи лучшаго.

До сихъ поръ я былъ скрытный ребенокъ довольно печальнаго вида. На ферм же я сталъ инымъ, т. е. веселе и шумливе. Веселость моя, какъ всегда у дтей, стала сказываться въ разныхъ шалостяхъ: я не былъ святымъ ни въ дтств, ни въ зрломъ возраст.

Моими товарищами были сперва маленькіе Лагорготы, т. е. Горготенъ — тринадцати лтъ и сестра его, Горготина — девяти.

Кром Горготена и Горготины, изъ малолтнихъ на ферм жилъ еще коровникъ Дезиръ, малый четырнадцати лтъ. Никто лучше его не лазилъ по деревьямъ, не раззорялъ гнздъ, не здилъ верхомъ, не разставлялъ силковъ, не длалъ рикошетовъ камешками, никто лучше его не умлъ удить рыбу, барахтаться въ ручьяхъ, плавать, устраивать плоты, запружать ручьи, прорзывать каналы. И какъ же онъ игралъ на рожк! И какіе онъ давалъ намъ уроки (мн, Горготену и Горготин) по всмъ этимъ искуствамъ!

Дезиръ, сынъ одной бдной и честной крестьянки, еще маленькимъ ребенкомъ былъ пресмышленный. Лагорготъ съ женой призрли его лтъ пяти. Отъ семи до тринадцати посылали его въ школу, а теперь поручили ему присмотръ за коровами и дали справлять разныя маленькія работы, которыя онъ исполнялъ съ большой понятливостью. Честный, любящій, преданный, безукоризненныхъ правилъ и привычекъ, онъ жилъ какъ родной въ семь Лагоргота, но во всемъ остальномъ былъ онъ — мальчишка-мальчишкой.

За нимъ слдовалъ Горготенъ, я говорю за нимъ, потому что Дезиръ былъ нашъ глаза и по лтамъ, и по сил, и по дружб къ намъ, онъ десятки разъ становился нашимъ покровителемъ и защищалъ насъ отъ насмшекъ, придирокъ и даже побоевъ деревенскихъ мальчишекъ.

Вотъ примръ: ттка Лагорготъ подарила ему къ празднику нарядную пару изъ сраго полусукна. Горготенъ и я пошли съ нимъ гулять на деревню. На нашу бду какой-то трубочистъ, весь въ саж, началъ смяться надъ нами. Дезиръ не замедлилъ попотчивать его кулакомъ, и оба наши молодца повалились. Мы успли, однако, съ Горготомъ разнять ихъ. Но въ какомъ вид предстали новыя штаны, жилетка и куртка бднаго Дезира? Горготенъ и я была не чище его. Можете судить, какъ встртила насъ ттка Лагорготъ.

Горготина, конечно, вела себя потише насъ, но иногда мы и ее увлекали въ вихрь нашихъ забавъ, и бдняжка служила намъ послушной и невинной рабой. Ей-то мы всегда и давали самыя нелпыя порученія.

Находилась еще въ дом и мамзель Памела, и я, и Горготенъ, и Дезиръ ненавидли ее. А знаете ли за что? За ея имя — Памела, за ея глупые, вытаращенные глаза, за слишкомъ длинныя руки и слишкомъ короткія ноги, и еще за то, что Горготина постоянно возилась съ ней. И вотъ, мы преступно ршили: бросить въ рку милую двицу.

Мамзель Памела была кукла, за которой Горготина ухаживала, одвала ее и нянчилась съ ней цлый день, какъ съ живымъ и дорогимъ существомъ. Это обезьянство маленькой двочки ужасно меня злило, и я первый задумалъ заговоръ и первый выполнилъ его. Увидавъ Памелу одну, лежащую подъ деревомъ, невдалек отъ дома, я живо схватилъ ее въ охабку, и, дв минуты спустя, она уже купалась въ волнахъ…

Горготина, не видя ея, стала искать, плакать и убиваться. Ей сказали, что, должно быть, Лорьянъ (маленькая собаченка, которая все рвала и портила въ дом) стащилъ и сгрызъ Памелу…

Объ этомъ несчастій ужь и позабыли, какъ разъ недли дв спустя, Горготина, идя по берегу рки, замтила Памелу подъ водой, всю въ лохмотьяхъ и полусгнившую. Она стала звать Дезира на помощь, Дезира не оказалось, и я явился спасителемъ, но какимъ спасителемъ? Я сталъ дйствовать навозными вилами и угодилъ этимъ инструментомъ прямо въ грудь милой утопленниц. Несчастная, вытащенная изъ воды, не имла больше образа человческаго.

Чтобы утшить Горготину, мы предложили устроить ея кукл великолпные похороны. Предложеніе было принято. Разсказать вс глупости, какія мы придумали для этихъ похоронъ — нтъ возможности. Нужно было добыть катафалкъ, достойный усопшей: дв тыквы послужили намъ матеріаломъ. Одна изъ тыквъ, выдолбленная и артистически вырзанная, пошла подъ погребальную колесницу, а изъ кожуры другой — мы смастерили колеса и вс принадлежности. Памелу положили на постель изъ розъ, и Лорьянъ, богато разукрашенный на этотъ случай, тихо повлекъ ее къ послднему жилищу, при звукахъ псенъ. И что это было за пніе! Дезиръ, во глав шествія, меланхолически игралъ на своемъ рожк, Горготина, полуплача, полусмясь, приникала тоже участіе въ церемоніи. Но каковы были ея гнвъ 8 удивленіе, когда на другой день, на тонъ сакомъ мст, гд мы такъ торжественно сложили ея дорогую куклу, она увидала крестъ, носящій слдующую надпись:

Подо крестомъ этимъ лежитъ Памена,

Невинна, прекрасна, мяла!

Вотъ такъ радость намъ —

Видть ее тамъ!!

V.
Возвращеніе въ городъ.

Лагорготъ чуть-было не разсердился, но, при вид четверостишія, разсмялся и успокоился. Такъ это врно, что въ деревняхъ чувствительны къ хорошимъ стихамъ…

Въ несчастію, вакаціи подходили къ концу, и въ одно осеннее утро мы сли съ Лагорготомъ въ телегу изъ-подъ телятъ и возвратились въ городъ,

Еслибъ не сильное желаніе увидать мать, отца и сестеръ, я бы не могъ утшиться, что покинулъ ферму. Что же касается до господъ моихъ братцевъ, я ожидалъ съ нетерпніемъ ихъ разсказовъ о путешествіи, надясь разсказать имъ также и о моемъ и показать имъ, какъ моя поздка была гораздо лучше ихней. Мн и въ голову не приходило, что въ Париж можно было видть что нибудь великолпне фермы Лагоргота.

Но мн очень скоро доказали мою наивность.

Братья возвратились изъ Парижа съ такой самоувренностью, съ такимъ самодовольнымъ видомъ, манеры сдлались у нихъ чрезвычайно вжливыя, я же сталъ такимъ простякомъ, увальнемъ и деревенщиной, что просто не зналъ какъ мн быть.

Они говорили, говорили съ нескончаемыми похвалами о дворцахъ, садахъ, монументахъ и улицахъ. Но восторгъ ихъ дошелъ до послдняго градуса, когда они стали говорить о театрахъ. Они разсказывали вс чудеса, описывали декораціи (виды деревень и богатйшихъ лсовъ). Правда, что они видли въ живописи и въ подражаніи, то я видлъ въ натур, но ни за что въ свт я не осмлился бы заявить имъ мое мнніе. Сестры, полныя умиленія, восхваляли мн концерты. Какъ имъ сказать, о Боже! что я выучился у коровника играть на рожк? Я бы на всю жизнь осрамился!

Еще одинъ фактъ обрекъ меня на совершенное молчаніе: братья познакомились съ сыномъ одного вліятельнаго депутата, который, говорили они, можетъ быть назначенъ и министромъ. Этому мальчику было пятнадцать лтъ, и объ немъ говорили съ такимъ энтузіазмомъ, что я не смлъ и заикнуться о Горготен, Горготин, а тмъ мене о бдномъ Дезир, моемъ учител музыки.

Къ тому же, я видлъ, что вс находили меня, хоть этого и не высказывали, еще глупе, чмъ прежде. Въ этомъ я былъ съ ними совершенно согласенъ, но я уже сказалъ: сознаніе того, что я ниже ихъ, не огорчало меня, и мн жилось, по старому, хорошо.

Я возвратился къ моей тихой жизни въ коллеж. Заведеніе это казалось мн настолько же скучнымъ, какъ и прежде. Мысль — поду ли я на слдующія вакаціи на ферму — стала моей главной заботой. Я готовъ былъ на всякія жертвы, чтобъ только получить позволеніе. Я старался изъ всхъ силъ угодить отцу. Поведеніе мое было хорошо, но я продолжалъ оставаться въ послднихъ по сочиненіямъ. Мозгъ мой не поддавался никакимъ урокамъ. Только въ ариметик были у меня порядочныя отмтки, Деизръ превосходно считалъ, онъ и далъ мн вкусъ къ этой наук, а я не желалъ уступать ему ни въ чемъ. Я про себя ршилъ, къ прізду на ферму, стать ему равнымъ, даже въ искуств игры на рожк.

Обычай учениковъ — раздлять годъ на два торжественныхъ числа: большія вакаціи и пасхальныя.

Передъ вакаціями Пасхи у насъ случилось немаловажное происшествіе.. Я упоминалъ о молодомъ парижанин, съ которымъ познакомились братья. Ну-съ, намъ объявили, что г. Артуръ (такъ его звали) прідетъ къ намъ на всю Святую.

Въ то время, въ провинціи, принимать у, себя парижанина была рдкость. Путешествовали мало, а о желзныхъ дорогахъ еще и не мечтали. Еслибъ кто тогда о нихъ заикнулся, то его сочли бы безумнымъ. Помню смхъ и возгласы недоврія, какими встртили, нсколько лтъ спустя, новость, что кто-то выдумалъ возить кареты силой пара по желзнымъ и деревяннымъ рельсамъ. Вс умные люди ршили, въ одинъ голосъ, что подобное предпріятіе невозможно. Я же, ребенокъ ‘безъ способностей’, такъ сильно захотлъ, чтобъ открытіе это исполнилось, что началъ живо его представлять себ.

Но возвратимся къ нашему молодому Артуру, для котораго, еще за недлю, начались приготовленія. Мать и сестры длали изъ этого прізда 15-ти лтняго мальчугана нчто важное. Правда, мальчуганъ былъ сынъ очень виднаго политическаго оратора, и, къ тому же, какъ я уже сказалъ, парижанъ не каждый день видли въ провинціи и не всякій принималъ ихъ, кто желалъ…

И такъ, молодой Артуръ пожаловалъ къ намъ вечеромъ, въ дилижанс. Слушая о немъ неустанныя похвалы, я воображалъ его молодцомъ, сильнымъ, веселымъ… Явился г. Артуръ — маленькій, блдный, тонкій, тщедушный, близорукій. Лицо его могло бы быть пріятнымъ, но привычка носить лорнетъ заставляла его гримасничать. Что же касается до ума, онъ былъ не глупъ и могъ быть еще умне, еслибъ не его болтовня, хотя и забавная, но заимствованная. Правда, что сквозь все это чувствовался добрый мальчикъ. Однако, разныя стороны его характера оскорбляли меня: отсутствіе простоты, доброй воли и скромности. Я никому ничего не сказалъ о моей оцнк, но въ моемъ уваженіи гораздо выше стояли Дезиръ и Горготенъ, чмъ другъ братьевъ.

Хотя я долженъ былъ пройти чрезъ большой искусъ: Артуръ игралъ на кларнет (онъ игралъ даже съ талантомъ и со вкусомъ, какъ т, кто бралъ хорошіе уроки), не пускаясь ни съ кмъ въ споръ, я, все-таки, продолжалъ находить, что нтъ ничего подобнаго игр на рожк моего друга Дезира. Такъ неизгладимы первыя впечатлнія. Теперь я увренъ, что рожокъ — самый убогій инструментъ, и убдился, что Дезиръ былъ и есть (да проститъ онъ мн) жалкій музыкантъ. Сознаю все это, но ничто не можетъ такъ меня растрогать, какъ звукъ этого милаго инструмента гд-нибудь въ долин, вечеромъ. Въ самомъ мрачномъ изгнаніи рожокъ могъ бы возвратить мн отечество. Кларнетъ же — никогда!

Въ заключеніе этой главы прибавлю, какъ возили повсюду молодого парижанина, какъ братья показывали ему вс достопримчательности нашего города и какъ, сколько помнится, ничто его сильно не интересовало, ибо ничто въ его глазахъ не могло сравниться съ Парижемъ. Онъ даже и небо охотно бы нашелъ въ провинціи мене блестящимъ, чмъ въ Палэ-Роял.

Онъ держалъ себя очень вжливо, но вжливость его была холодная и удаляла меня отъ него. Братья же, напротивъ, очень съ нимъ сошлись.

Гощеніе его, тмъ не мене, имло на меня ршительное вліяніе: оно было причиной того, что я еще больше привязался къ деревн, въ ферм, въ друзьямъ, съ которыми надялся опять свидться на большихъ вакаціяхъ.

VI.
Хорошо понятый урокъ.

Пришли большія вакаціи, но я не увидалъ ни друзей, ни фермы… И вотъ, по какой грустной причин:

Незадолго до раздачи наградъ, одинъ изъ моихъ братьевъ, выйдя изъ класса риторики, заболлъ и умеръ въ нсколько дней.

Эта внезапная смерть мальчика, полнаго жизни, способнаго и трудолюбиваго, повергла отца въ глубокое уныніе, оно меня изумило и тронуло сильне всхъ слезъ матери.

Мы только тогда и можемъ понимать, насколько мы дороги нашимъ родителямъ, когда, въ свою очередь, имемъ дтей. Впрочемъ, я уже и тогда начиналъ понимать, какъ сильна была любовь моего отца къ его дтямъ. Да и меня самого и насъ всхъ смерть эта огорчила. Она-то мн и показала, какъ крпка семейная привязанность. Много уроковъ въ этомъ род проходило мимо моихъ ушей, но этотъ былъ выслушанъ и понятъ.

Дня два-три посл катастрофы, мать наказала намъ не длать никакихъ предположеній къ наступающимъ вакаціямъ. Она стояла на томъ, чтобы мы вс и каждый день собирались вокругъ отца.

VII.
Доброе посщеніе.

Въ теченіи этихъ грустныхъ вакацій у меня выдался радостный день. Какъ-то утромъ пріхалъ къ отцу Лагорготъ. Я узналъ, что на ферм все идетъ хорошо, я распросилъ его и о людяхъ, и о скотин. Но когда онъ сталъ сбираться, вотъ-то было горе, что не могу съ нимъ ухать! Я просилъ его поклонитьтся всей, всей семь. Я проводилъ его до самаго постоялаго двора, гд видлъ, какъ онъ услся въ милую тележку. Я поцаловалъ Коко, маленькую, гндую лошадь, на которой бралъ у Дезира мои первые уроки верховой зды. Я шепталъ милому животному поклониться отъ меня Чернявк и Пестренк, моимъ любимымъ коровамъ.

Это свиданіе съ фермеромъ имло для меня самое хорошее послдствіе: я опять принялся мечтать о деревн и мн стало лучше житься.

Отецъ, съ своей стороны, возвратился къ работ, и мы скоро Начали замчать нкоторую веселость на его лиц.

VIII.
Отцовскій промыселъ.

Сказалъ ли я, чмъ занимался отецъ? Кажется, нтъ, а это не безполезно сообщить.

Сынъ деревенскаго слесаря, онъ пришелъ въ городъ, гд мы потомъ жили, чтобъ продолжать отцовскій промыселъ, тамъ же онъ покончилъ и свое ученіе. Еслибъ онъ удовольствовался по* знаніями ддушки, то никогда бы не овладлъ такъ своимъ ремесломъ. Ддушка, порядочный замочникъ, не способенъ былъ смастерить и вертела.

Отецъ же, напротивъ, сталъ очень искусенъ въ своемъ дл, и хозяинъ, у котораго онъ работалъ, передалъ ему свое заведеніе. Отецъ впослдствіи женился на его единственной дочери.

Это было въ то время, когда только-что начали появляться филатурныя машины. Отца призывали нсколько разъ чинить ихъ. Онъ скоро понялъ ихъ устройство, сдлалъ кое-какія улучшенія и началъ самъ ихъ работать. Постепенно онъ сталъ во глав большого заведенія.

Работа давала ему истинное наслажденіе, въ ней онъ находилъ и спокойствіе, и веселость. Любо было на него смотрть, какъ онъ по кусочку сбиралъ свои машины.

Онъ просто любилъ желзо, стукъ желза, запахъ желза восхищали его. Онъ намъ сдлалъ, на свой ладъ, всю мбель изъ желза. Ко всему-то онъ умлъ приспособить слесарное мастерство! И во всемъ этомъ сколько воображенія, старанія, изящества!, И какая радость посл каждаго новаго успха! Нужно ли еще говорить, что онъ обожалъ свое ремесло? Выдлывать желзо было въ его глазахъ — первымъ искуствомъ. ‘Желзо, говаривалъ онъ:— фундаментъ всего, коли безъ желза и землепашество не могло бы существовать’.

Но какъ же это такъ случилось, что ни одинъ изъ сыновей не пошелъ по его дорог? Право, не знаю. Никто изъ нихъ объ этомъ даже и не думалъ. Братья мои только и мечтали о Париж. Я — о поляхъ.

Я долженъ еще прибавить одну подробность: отецъ, въ качеств механика, любилъ заниматься небеснымъ механизмомъ, и онъ первый занялся съ нами начатками астрономіи. Онъ устроилъ очень хорошенькую машину, съ помощью которой объяснялъ намъ планетную систему. Я уже сказалъ, что имлъ кое-какія наклонности къ математик. Эти первыя познанія въ астрономіи были мн очень полезны: они дали естественный ходъ единственному роду занятій, къ какому я былъ способенъ.

Слдующій годъ выдался самый лучшій по ученію въ коллеж. Намъ начали преподавать первыя начала физики, и я сталъ заниматься съ охотой, такъ что къ концу года получилъ вторую награду.

Съ появленіемъ интереса въ занятіямъ, пропала и моя дикость съ товарищами. Я началъ принимать участіе въ ихъ играхъ, чего до сихъ поръ не длалъ, и скоро сталъ очень силенъ по части игры въ мячъ, въ кобылку, бганья въ запуски, но я, попрежнему, мало разговаривалъ съ ними, потому что въ очень многихъ вещахъ мы не могли сойтись. У нихъ головы были набиты идеями, теоріями, системами. У меня же — скотиной и крестьянами. Въ этомъ я старался скрывать мою отсталость, но въ бганьи въ запуски, въ игру въ мячъ, въ кобылку, въ чехарду, въ дядю Ларильонъ я бралъ верхъ, и мн этого было достаточно.

Въ концу года награда моя по физик сдлала отцу большое удовольствіе, и (представьте мою радость!) меня отпустили на ферму на вс вакаціи.

IX.
Опять въ поляхъ.

Я снова увидалъ мою ненаглядную ферму!. Въ два года все на ней перемнилось, все похорошло! Деревья разрослись, бесдки стали тнисте и, о новость! о чудо!— тлки сдлались теперь коровами, а жеребята лошадьми.

Дезиръ имлъ ужь видъ мужчины: онъ начиналъ косить, а иногда даже здилъ и пахать.

Горготенъ и Горготина тоже очень выросли. И нашъ Горготенъ, о несчастный!— забралъ себ въ голову быть писакой! Лагорготъ долго сопротивлялся его намренію, но, разъ забравши себ мысль въ голову, бдняга оказался такимъ неспособнымъ къ полевымъ работамъ, что его принуждены были помстить въ писари къ деревенскому приставу. Дезиръ тоже попробовалъ-было его усовщевать, но напрасно.

И такъ, Горготена видали на ферм только по утрамъ, по вечерамъ, да въ праздники.

Горготин пошелъ двнадцатый годъ, она помогала матери по хозяйству и съ мальчиками ужъ не водилась. Я тоже замтилъ, не безъ злорадства, что двицу Памелу ни кмъ не замнили. Наша ехидная выходка положила конецъ царствованію куклы.

Теперь, кром Дезира, у меня не было товарища на ферм. Я не разлучался съ нимъ. Мы работали вмст въ поляхъ, на гумн, въ конюшняхъ, въ овчарняхъ — и не безъ успха. къ концу вакацій я бы могъ быть хорошимъ батракомъ и, врьте, я гордился моей способностью. Этотъ сельскій дипломъ, на мой взглядъ, стоитъ другого, а въ то время я, конечно, объявилъ бы вамъ, что предпочитаю его всмъ остальнымъ дипломамъ.

Во многихъ я долженъ былъ возбуждать искреннее удивленіе и сожалніе, но на этотъ счетъ я имлъ рдкостную философію. Я просто ни о чемъ не думалъ, а шелъ прямо, руководимый моимъ инстинктомъ и моими вкусами, или, скоре, я не шелъ, а остановился и приросъ сердцемъ въ мсту, гд обрлъ себ жизнь и пустилъ тоже свои корни на земл Лагорготовъ.

Однако, какъ-то вечеромъ, я и Дезиръ, наигравшись до сыта на рожк, возъимли желаніе не окончательно прироста въ земл, а, напротивъ, взмахнуть крыльями и вдвоемъ пуститься въ путешествіе. Мы никогда не видали моря, хотя ферма и была отъ него всего въ 26 километрахъ (тогда говорили — шесть съ половиною лье). Мы ршили отправиться пшкомъ, въ одно изъ воскресеній, и взять съ собой Горготена, но Лагорготъ, услыхавъ о нашемъ намреніи, посовтовалъ похать въ тележк. ‘На Коко, сказалъ онъ:— въ какихъ-нибудь три часа, вы будете ужь тамъ, успете и погулять, и вернуться засвтло’. Но онъ наказалъ, чтобъ, кром Дезира, никто не правилъ, не кормилъ Коко и не руководилъ нашей экспедиціей и чтобъ въ ночи мы непремнно были дома.

Видитъ ли читатель, какъ это мы втроемъ пустились въ путь, въ тележк, усвшись вс на узенькой дощечк, Дезиръ — направо, съ кнутомъ и возжами въ рукахъ, Горготенъ — по середин, я — налво, шестнадцать, пятнадцать, четырнадцать лтъ, свободные, веселые, улыбающіеся, какъ заря, что освщала насъ? Мы все приготовили еще на разсвт, и, когда солнце стало вставать, мы уже улизнули.

Стояли первыя числа сентября и день занимался безподобный. Вслдъ за холодкомъ, солнце стало потихоньку грть насъ и веселить. Съ удаленіемъ отъ фермы, все возбуждало удивленіе, восторгъ, взаимные разспросы: это что такое? а тамъ что? вотъ такъ народъ! Еще бы немножко, и, право, мы готовы были принять себя за открывателей неизвданныхъ земель.

Маленькій приморскій портъ, цль нашего путешествія, вызвалъ въ насъ еще большее удивленіе. Мы приняли за самодовъ, троглодитовъ, топинанбурговъ и за племена еще боле чудныя первыхъ моряковъ, какіе намъ повстрчались. У нихъ въ ушахъ были серьги! Мы никогда не слыхали, чтобъ мужчины, исключая дикихъ, носили это украшеніе. Мы чуть не расхохотались, но добрыя и открытыя лица моряковъ тотчасъ пробудили въ насъ сочувствіе.

Коли моряки такъ насъ поразили, судите же, каковъ былъ восторгъ при вид моря? Поэтъ, романистъ попробовали бы описать вамъ наше впечатлніе. Я же воздержусь, не находя этого возможнымъ, даже при талант.

Мы могли наслаждаться зрлищемъ расходившагося моря, что, однако, не помшало Дезиру (онъ отлично плавалъ) выкупаться, и мы, хоть умньемъ и пониже его, ршились послдовать доброму примру, къ тому же, на нашихъ глазахъ плавало человкъ двадцать и не старше насъ. Мы въ первый разъ вкусили нгу морскаго купанья!

Мы оставили Коко въ город, въ трактирчик, куда и направились обдать: никогда еще никто изъ насъ не имлъ такого аппетита.

Мы возвратились опять на берегъ. Сбирали часокъ-другой камешки, тросникъ, раковинки, разныя разности, до тхъ поръ неизвстныя, между прочимъ, нашли и морскую крапиву (медузы). Съ нашему великому удивленію, мы никакъ не могли разобрать, что это такое.

Возвращеніе домой совершилось также весело, какъ вся поздка, и не подало повода, вы сами видите, ни къ какимъ особеннымъ приключеніямъ.

Но это путешествіе на море имло на нашу жизнь съ Дезиромъ благодатное вліяніе, и вотъ почему я вамъ его разсказалъ.

Мн оставалось еще три недли прожить на ферм. Я весело продолжалъ мое обученіе у Дезира, но вышло то, чего мы никакъ не ожидали: пока онъ наставлялъ меня такъ успшно въ сельскихъ работахъ, я, съ своей стороны, нисколько объ этомъ и не думая, обучалъ его тоже, но въ другомъ смысл.

Началось это однажды утромъ въ рк, гд мы барахтались. Дезиръ замтилъ, что камень подъ водой кажется мене тяжелымъ, чмъ надъ водой. Я ему объяснилъ, что каждая вещь въ вод настолько длается легче, насколько она вытсняетъ воду.

Въ другой разъ, во время грозы, мои объясненія о гром такъ поразили его умъ, что онъ нсколько вечеровъ къ ряду все меня разспрашивалъ. Я влагалъ въ мои отвты столько послдовательности, ясности, прибавляя равные легкіе опыты (не даромъ же я получилъ награду и былъ по этой части самымъ внимательнымъ и понятливымъ ученикомъ), что результатъ моихъ уроковъ превзошелъ всякія ожиданія.

Дезиръ признавался мн посл, что онъ часто проводилъ цлыя ночи безъ сна, желая лучше запомнить и затвердить все ему сказанное и столь ему новое.

Къ концу вакацій, когда я сталъ сбираться, онъ мн сказалъ: ‘Экой ты счастливецъ — ты дешь въ школу’. А я отвчалъ: ‘Ты счастливецъ — ты остаешься на ферм!’

И, можетъ быть, мы оба были правы.

X.
Экзамены.

Нужно было оставаться еще на два года въ коллеж, чтобы выйти съ дипломомъ баккалавра. Отецъ этого желалъ, и мн удалось получить дипломъ посл двухъ неудавшихся экзаменовъ. Приготовленія къ этимъ несчастнымъ экзаменамъ могли бы меня свести съ ума, но, при моей бездарности, они только слегка увеличили ее.

По многимъ предметамъ я былъ до отчаянія слабъ. Мн бы не пройти ни съ третьяго, ни съ четвертаго раза, да хорошіе отвты по математик и физик и доброе поведеніе расположили ко мн экзаменаторовъ. Изъ словесности, риторики, философіи я такъ отвчалъ, что мои отвты перешли въ пословицы, они, я думаю, еще до сихъ поръ приводятся, какъ черты поразительной глупости.

Между тмъ, въ послдніе два года я еще кое-что прибавилъ къ моимъ научнымъ познаніямъ — то, чего тогда и не входило въ программу баккалавра: я сталъ слушать воскресныя публичныя чтенія химіи одного очень хорошаго профессора.

Но въ голов у меня сидла другая наука, о которой я сейчасъ же и поговорю.

XI.
Продолженіе взаимнаго обученія.

Можетъ, читатель пожелаетъ знать, былъ ли я опять на ферм? Еще бы! И то, что началось въ предъидущія вакаціи, то, о чемъ я уже разсказывалъ, продолжалось и въ остальныя дв. Дезиръ посвящалъ меня въ земледльческія работы, я же училъ его. Теперь я могъ прибавить къ объясненіямъ физическихъ явленій и начатки химіи. Дезиръ прекрасно понялъ, если не подробности, то значеніе наукъ. Онъ, конечно, не могъ бы сдать экзамена, но онъ вынесъ изъ этихъ уроковъ, какъ всякій здоровый умъ, понятіе о законахъ вселенной. Я долженъ также прибавить, что онъ, какъ малый понятливый, съумлъ сдлать изъ своихъ познаній разныя полезныя приспособленія.

Интересъ къ естественнымъ наукамъ, который смутно возбудили во мн впервые животныя на берегу моря, еще усилился подъ вліяніемъ уроковъ Дезира. Онъ былъ отличный пчеловодъ. Нсколько ульевъ приносили ему, на худой конецъ, двсти франковъ въ годъ. Наблюдая и зная превосходно нравы своихъ искусныхъ наскомыхъ, онъ и меня заставилъ наблюдать, растолковывая превращенія яйца и личинки въ полное наскомое.

А что сталось съ Горготеномъ и Горготиной?

Горготену минуло семнадцать лтъ. Онъ продолжалъ работать у своего пристава, свободное время употреблялъ на чтеніе фльетоновъ, разныхъ книжекъ (юношество тогда еще не курило), бесдовалъ о политик, театрахъ — словомъ, сбирался стать однимъ изъ умниковъ мстечка. Бдняга!

Горготина вдругъ преобразовалась, пока братъ ея и я находились въ состояніи личинокъ. Она внезапно перешла въ прехорошенькую пчелку.

Трудолюбивая, расторопная, всегда веселая, скорая на отвты, внимательная по хозяйству, она теперь обращалась съ нами, какъ съ личинками. Мы, хоть годами и были старше ея, но большая была она, а мы — мелкота. Даже Дезиръ съ его усиками казался рядомъ съ ней мальчуганомъ. Намъ хотлось звать ее мамаша, столько было въ ней чего-то мило-материнскаго.

XII.
Выборъ дла.

Отецъ предоставилъ всмъ сыновьямъ, по выход изъ коллежа, самимъ выбирать себ профессію, пришла и моя очередь. Вопросъ шелъ, конечно, о поступленіи въ высшую школу. Я долго и серьзно думалъ. Выводъ моихъ размышленій васъ-таки очень удивитъ.

Я сказалъ, что хочу поступить въ медицинскую академію. Ну, возможно ли это было ожидать отъ меня?..

Боли мое ршеніе поразило семью и друзей, то что же бы они сказали, еслибъ могли проникнуть въ самую суть моего замысла…

Морская крапива, виднная мною въ первый разъ во время нашей прогулки по морскому берегу, о которой я выше разсказывалъ подробно, играла не маловажную роль въ моемъ ршеніи. Эти двойственныя существа, которыхъ не знаешь къ чему причислить (они, вдь, не принадлежатъ прямо ни въ какому царству природы), эти попытки организаціи, гд животное и растеніе и смшаны и являются въ вид набросковъ, не представляющихъ ничего прочнаго — сдлались для меня, со дня вашего путешествія, предметомъ постоянной думы. Мн казалось, что, изучая ихъ съ нашими теперешними средствами изслдованія, мы бы далеко ушли и въ философіи… Дезиръ тоже распрашивалъ меня объ этихъ странныхъ существахъ, и мн ничего такъ сильно не хотлось, какъ удовлетворить его и моему любопытству. Вотъ я и вздумалъ изучать морскую крапиву и вс животно-растенія. Я былъ убжденъ, что въ нихъ-то и выяснится вопросъ о зарожденіяхъ и превращеніяхъ живыхъ существъ…

Но на вопросъ о зарожденіи и развитіи органической жизни въ ея двойномъ проявленіи, въ растительномъ и животномъ, мн не могли дать отвтъ ни математика, ни астрономія, ни физика, ни даже химія, для этой разгадки я долженъ былъ подняться до науки, которая все разршаетъ, дополняетъ, т. е. до науки жизни.

Но науку жизни составляютъ анатомія, физіологія и проч., а эти разностороннія познанія я только и могъ пріобрсть, что въ медицинской академіи, поэтому — я и ршился.

Тамъ разсчитывалъ я научиться лучше знать и ходить за моими милыми животными, законы растительной жизни мн тоже должны были тамъ разсказать.

Вотъ я и ршился подвергнуть себя новой пытк школьнаго ученья, экзаменовъ, столь противныхъ моему неподатливому мозгу и всему моему умственному складу — ‘безъ способностей’. И то сказать, въ этой школ мн не приходилось ничего изучать, кром природы, а для этого рода занятій я не былъ бездаренъ.

Отецъ нашелъ необходимымъ напомнить мн о трудахъ, скук и продолжительномъ времени для выполненія моей задачи. Я стоялъ на своемъ. Кончили тмъ, что отпустили меня въ Парижъ для слушанія лекцій въ медицинской академіи.

XIII.
Дикость.

Не подумайте, что я стану разсказывать мою студенческую жизнь, она интересна была для меня своими занятіями, для васъ же, она совершенно нелюбопытна.

Помимо работъ, прогуловъ и размышленій, въ Париж потянулось сренькое житье. Товарищи принимались раза три, четыре вовлечь меня въ свой вихрь, но я оказался такимъ глупымъ и скучнымъ, что они меня оставили въ поко.

Въ Париж я опять увидлъ Артура, меня представили его отцу, уже министру. Я съ тоски умиралъ въ этомъ офиціальномъ дом. Мой же старшій братъ, теперь инженеръ, не мало извлекъ себ пользы изъ сношеній съ ними. Желали, чтобъ и я послдовалъ его доброму примру, и каждый умный мальчикъ, конечно, сдлалъ бы это, но я не былъ умнымъ мальчикомъ. Я долженъ еще прибавить къ своему собственному обвиненію, что министръ, дома, былъ очень любезенъ. Сынъ его и все семейство приняли меня прекрасно. Со всемъ тмъ, я забивался, обыкновенно, въ уголъ, какъ дуралей. У меня, можетъ, были тоже свои честолюбивые замыслы, но министръ ничего не могъ для нихъ сдлать. Я держалъ себя вжливо, прилично, даже искренно, только всегда избгалъ офиціальныхъ пріемовъ и парадныхъ обдовъ. Къ дикости моей привыкли и терпли ее. Это — одна изъ привлекательныхъ сторонъ Парижской жизни: каждый можетъ себя держать какъ ему угодно.

Я съ любовью принялся за физіологію, но вскор замтилъ, что профессора наши, въ большинств, оказались ниже уровни науки, нкоторые даже не совсмъ ясно понимали ея значеніе. Сожаллъ я и о томъ, что наука на различныхъ курсахъ преподавалась намъ кусочками и что никогда намъ не показывали той связи, которая существуетъ между всми ея частями. Я желалъ уже и тогда, чтобъ научное преподаваніе давали намъ въ его цломъ и длали бы изъ всхъ пріобртенныхъ нами познаній общій выводъ, ибо мн казалось, что наука должна также порождать свою философію. ‘Можетъ быть, говаривалъ я себ:— часъ философскихъ заключеній еще не пробилъ’. И я опять принимался за изученіе подробностей.

Къ тому же, я мало участвовалъ въ философскихъ спорахъ того времени и еще мене вмшивался въ политическую, литературную или художественную борьбу. Разныя доктрины, какія мн приводилось слышать, казались мн непонятными: такъ умъ мой былъ неспособенъ подняться до извстной вы* соты…

Уже шесть лтъ слушалъ я лекціи въ медицинской академіи (не забывая, въ то же время, ни семьи, ни фермы, куда я частенько здилъ), когда подошелъ конецъ срока аренды Лагоргота. Состарвшись, онъ предложилъ отцу и матери искать другого въ фермеры, такъ какъ у него въ семейств никого не было на его мсто. Со стороны казалось, что онъ длаетъ это предположеніе съ большимъ хладнокровіемъ, но въ душ онъ былъ ужасно огорченъ. Отецъ съ матерью не мене его. Имъ никогда и въ голову не приходило, чтобъ Лагорготы могли оставить ферму, а это, однако, должно было случиться. Въ обоихъ семействахъ горе было большое.

Я же очень обрадовался и написалъ отцу письмо. Оно вызвало безконечныя: да какъ, да нтъ, да почему, да зачмъ, отъ которыхъ я васъ избавлю, и скажу только, что на слдующій годъ, на ферм мсто Лагоргота заступилъ я.

И знаете ли, что я еще выкинулъ? Я баккалавръ словесности, баккалавръ наукъ, метившій въ доктора, двадцати шести лтъ, женился на Горготин и прибавлю, хоть вы, пожалуй, и станете смяться, что мы съ Горготиной были счастливы, какъ два дурака! А что вы скажете, если я признаюсь, что, по прошествіи сорока лтъ, мы все также счастливы?

Нсколько недль посл нашей женитьбы, мы отпраздновали и другую свадьбу — Дезирову. Бравый парень и тутъ выказалъ умъ и вкусъ: онъ женился на Туанет, дочери дяди Лаполь, честнйшаго человка изъ всего округа, но бднаго. За Туанетой, кром хорошенькаго приданаго, ничего не дали, тогда, какъ Дезиръ, благодаря своему трудолюбію, своей порядочности и бережливости, скопилъ капитальчикъ.

А сколько парней на его мст, добивались бы непремнно двушекъ съ деньгами! Если Туанета ничего не имла, зато какое у ней было золотое сердце! Какая прямота! Сколько веселости и что за рдкое воспитаніе! Послушайте: въ деревенской школ она выучилась читать, писать, считать. Уроки матери дали ей практическія познанія, и вотъ ихъ полный перечень: Туанета умла шить, мтить, вязать, надвязывать, штопать, вышивать, мыть, гладить, она умла печь хлбъ, длать ватрушки и всевозможныя печенья, она превосходно приготовляла хинное вино, сиропы, настойки, варила варенья, она умла бить и солить масло, изготовлять сыръ, стряпала, доила воровъ. Сверхъ всего этого, она была искусная садовница, ходила за больными (скотомъ или людьми) просто изумительно! По кротости, красот и смышлености, я не знавалъ ей равной, кром моей дорогой Горготины.

Поэтому Туанета и Горготина подружились еще въ дтств, какъ мы съ Дезиромъ.

Об свадьбы были превосходно отпразднованы. Вс сосди захотли участвовать въ нихъ, и подъ вечеръ пришли величать каждую изъ молодыхъ. Мы съ Дезиромъ задали имъ балъ съ музыкой на рожкахъ.

XIV.
Непредвиденное обстоятельство.

Лучше и больше всхъ танцовалъ Лагорготъ. Оба нашихъ брака длали его самымъ счастливымъ человкомъ: мы условились, что онъ будетъ управлять фермой вмст съ нами еще два года. А потомъ мы ему выстроимъ домикъ, рядомъ съ нашимъ, гд онъ поселится съ женой.

Все устроилось какъ нельзя лучше, ибо, несмотря на мои теоретическія познанія, на мои способности къ сельскимъ работамъ, несмотря на мою привычку къ нимъ, я все-таки чувствовалъ, что совты старика-фермера намъ необходимы.

Само собою разумется, что Туанета и Дезиръ оставались съ нами. И такъ, колонія была въ комплект.

Были ли во всемъ этомъ хозяева и слуги?

Для постороннихъ, можетъ быть — да. Для насъ же самихъ, когда мы оставались между собою — нтъ. Дезиръ съ Туанетой получали жалованье, но, кром жалованьи и помимо всякихъ договоровъ, они сознавали, что такъ или иначе, но они будутъ имть должную или, скоре, дружескую часть въ доходахъ фермы.

Нигд такъ мало не говорили объ ассоціаціи, какъ у насъ, и нигд такъ прочно и такъ крпко она не выполнилась. Никакихъ уклоненій, контрактовъ, письменныхъ постановленій. Дружба, взаимная честность, инстинкты труда и согласія: вотъ каково было ея основаніе, но я не думаю, чтобы когда либо одно изъ этихъ словъ было произнесено между нами.

Все, казалось, шло соотвтственно нашимъ желаніямъ. Однако, годъ не кончился безъ катастрофы.

Мы были наканун уборки хлба, урожай выдался богатый, какъ вдругъ мой отецъ умираетъ скоропостижно отъ апоплексическаго удара. Ему было шестьдесятъ восемь лтъ. Онъ возростилъ, воспиталъ и честно пристроилъ четырнадцать человкъ дтей, но у него самого, кром слесарнаго промысла, ничего не было. Проживи онъ дольше, промыселъ далъ бы ему состояніе. Посл смерти отца осталось пятьдесятъ тысячъ франковъ долгу, и распродажа движимаго имущества не могла ихъ покрыть. Мать, не колеблясь ни минуты, объявила, что она продаетъ и ферму. Явились покупщики и предложили 80,000 франковъ. За уплатой долговъ, матери осталось бы отъ 1,500 до 1,600 франковъ годоваго дохода. Четырнадцать человкъ дтей единодушно ршили (это было не такъ трудно) давать ей еще по 200 франковъ въ годъ, но мать, какъ ее ни упрашивали, приняла только 100 франковъ отъ каждаго, что составляло съ ея доходомъ около 8,000 франковъ въ годъ.

— Да на такія деньги, говорила мать:— я стану жить принцессой.

Во всемъ этомъ дл не случилось ни единой неловкости, только одного нотаріуса можно было упрекнуть кое въ чемъ, но вс его счеты были внимательно просмотрны и выврены, благодаря Горготену, который сталъ у него старшимъ писцомъ и я просилъ его наблюдать за продажей.

Отецъ оставилъ по себ репутацію честнаго и прямаго человка, и мы цнили его. Но многіе спрашивали: какъ онъ не сдлался милліонеромъ, подобно другимъ промышленникамъ?

Еслибъ этихъ лицъ пригласили посмотрть приходныя и расходныя книги, которыя велись въ порядк въ родительскомъ дон, они могли бы засвидтельствовать, что милліонъ дйствительно былъ, да вышелъ. Во-первыхъ, они бы увидали 450,000 франковъ, потраченные на воспитаніе и устройство четырнадцати человкъ дтей, за симъ они бы увидли, что, въ продолженіи тридцати лтъ, каждое 1-ое января выдавалось 15,000 франковъ рабочимъ въ вид наградъ. Эта сумма, безъ нароставшихъ процентовъ, составляетъ вторую половину расхода (какъ видите — помщеніе превосходное) въ 450,000 франковъ.

Стало быть отецъ съумлъ добыть изъ своего ремесла милліонъ, даже больше, и нашелъ этому милліону употребленіе, самое разумное, прибыльное и плодотворное.

Кто же купилъ ферму? Я и позабылъ сказать, купилъ ее Лагорготъ. Добрякъ, не говоря ни кому ни слова, ни жен, ни дтямъ, отправился къ нотаріусу въ день распродажи и, покончивъ дло, возвратился домой такъ спокойно, какъ будто пріобрлъ пару быковъ. Никто изъ насъ не гналъ, что Лагорготъ въ состояніи сдлать подобную покупку, а между тмъ, онъ заплатилъ хорошо и денегъ не занималъ.

Въ то же время, онъ купилъ Горготену и контору нотаріуса, у котораго тотъ служилъ помощникомъ. Правда, уплата производилась въ вид ежегоднаго пансіона предшественнику.

Вотъ вс и устроились и примостились. Мать перехала въ Парижъ на хлба къ брату-инженеру. Братъ этотъ женился на дочери фабриканта изъ нашего города. Мать знавала ее еще ребенкомъ и очень ее любила. Жена брата была добрая, кроткая и честная женщина.

Другимъ моимъ братьямъ такъ не посчастливилось въ выбор женъ. Но я пишу записки не братьевъ, а свои собственныя.

Я тоже не стану вторгаться и въ жизнь писарька Горготена, сдлавшагося теперь нотаріусомъ Лагорготъ, да будетъ только извстно, что онъ одинъ изъ всхъ насъ не женился.

Былъ ли онъ отъ этого счастливе? Мы это увидимъ впослдствіи. Мн не разъ придется возвращаться къ нему.

XV.
Ожиданіе весны.

Читатель, можетъ, теперь подумаетъ, что я стану разсказывать вереницу происшествій каждодневныхъ и предвиднныхъ, изъ которыхъ состоитъ жизнь нашего брата землепашца?

Пахота, удобреніе, посвъ, жатва, уходъ за скотиной — вотъ что должно бы было безпрестанно выходить изъ подъ моего пера. Эту ежегодную вереницу земледльческихъ работъ я не стану описывать, хотя наша колонія, благодаря этимъ-то занятіямъ, и полюбила деревенскую жизнь, привязалась въ ней и находила въ ней истинную прелесть.

Но я точно также не могу умолчать о томъ полномъ сознаніи, какое постоянно въ насъ жило, что, занимаясь земледліемъ, мы предаемся первому и величайшему искуству. И ошибались же въ насъ! Насъ считали такими приниженными, и никто не понималъ, что подъ этой оболочкой простоты крылось сильное чувство независимости и гордости.

Но возвратимся въ нашей исторіи. Вскор посл покупки фермы Лагорготомъ, у насъ случилось происшествіе, которое всхъ всполошило: намъ объявили, что, будущей весной, въ конц мая, Туанета и Горготина станутъ матерями.— Волненіе несвазуемое! и страхъ, и радость!.. Милая весна, дорогой май мсяцъ казались намъ такими далекими! Увы! На двор стояла еще только осень!

Осень проползла кое-какъ, но зима, выдалась страшно холодная и длинная-предлинная: три мсяца морозовъ, снга, ужасныхъ дорогъ… казалось, что никогда весна такъ не запаздывала. Кольза и красная дятлина распускались съ необычайной медленностью, мы обвиняли въ нерадніи всю природу. Рожь, пшеница колосились — колосились… хотя мы не могли не сознаться, что хлба, кольза и дятлина общали богатую жатву. Луга и фруктовыя деревья тоже не отставали. Въ саду розы показали свои головки и распустились…

Подошли послднія числа мая, и, къ нашему удивленію, прошелъ весь мсяцъ — Перваго іюня, проснувшись на зар, около трехъ, я отправился въ луга, уже годные для снокоса, какъ вдругъ завидлъ Дезира, бжавшаго во всю прыть. Два, три скачка, и онъ повисъ у меня на ше, онъ смялся, плакалъ, задыхался… Наконецъ я узналъ, что пять минутъ, какъ онъ отецъ. ‘Мальчикъ?’ вскричалъ я.— ‘Двочка, но такая красавица, какихъ еще не видывали’.

Мы бросились въ доктору, въ роднымъ, къ друзьямъ. Горготина прибжала первая въ Туанет. Тутъ были и криви, и возгласы удивленія: мы вс помшались, но какое это было славное безуміе! Хорошо бы въ подобныя минуты никому не избгать такого безумія.

И вотъ я сталъ преспокойно строить разные планы, но мн не дали времени долго помечтать. Вечеромъ, управляясь въ хлвахъ, я снова завидлъ несшагося Дезира, и на этотъ разъ онъ еще боле былъ возбужденъ. Онъ еле могъ выговорить, что Горготина зоветъ меня къ себ скорй-скорй. Я бросился въ домъ. Было въ самый разъ. Дв минуты спустя, я сталъ отцомъ двочки, еще прекраснй, какъ мн казалось, дочки Дезира. Эти дв крошки пожаловали къ намъ перваго іюня, на протяженіи пятнадцати часовъ одна отъ другой. Кавое радостное число, и что за удачная случайность!

Об матери принялись сами кормить своихъ дтей, и все пошло прекрасно. Но волненіе отцовъ чуть не сложило ихъ въ постель. къ счастію, жатва приближалась, и намъ было о чемъ подумать, кром нашихъ волненій. Безподобный и обильный снокосъ этого года укрпилъ и встряхнулъ насъ.

Все пошло какъ по маслу. Лагорготъ уврялъ, что только два раза въ своей жизни онъ видлъ такой урожай хлба, сна и фруктовъ. И намъ казалось, что наши двчурки не мало въ этомъ участвовали.

Въ часы отдыха (хотя ихъ было очень мало), Дезиръ и Туанета заставляли насъ съ Горготиной просто восхищаться ими — такъ они были наивно счастливы своей дочкой, мы были точь въ точь въ такомъ же состояніи наивности съ нашей. Но мы, конечно, этого не сознавали.

Прошло три мсяца безоблачнаго счастія. Въ первыхъ числахъ сентября, Туанета почувствовала себя нехорошо. Она рано встала съ постели и не въ мру утомилась работами. Нездоровье ея быстро перешло въ изнурительную лихорадку. Такимъ образомъ, дочь осталась безъ материнскаго молока, но Горготина не дала почувствовать этого бдняжк. Какъ теперь вижу Горготину (спустя сорокъ лтъ), радостно кормящую обихъ двочекъ. Я сказалъ радостно, но, въ сущности, мы вс были грустны и встревожены…

Въ нашемъ околодк служилъ самый дрянной докторишка изъ подъ-лекарей, Балтазаръ-Помпей Лаберлю. Я пригласилъ изъ города одного изъ своихъ бывшихъ товарищей по академіи, къ тому же, я и самъ не все еще перезабылъ изъ моихъ медицинскихъ наукъ. Дурно ли, хорошо ли мы ее лечили, только она у насъ встала молодцемъ. Однако, понадобилось не мене двухъ мсяцевъ, чтобъ поднять ее на ноги.

Горготина же, какъ и быть должно, продолжала кормить еще полгода обихъ малютокъ. Он прекрасно себя чувствовали, и на ферму мало по малу возвратились надежда и веселость.

XVI.
Шуринъ.

Долженъ я сообщить, что къ нашимъ радостямъ присоединились тоже непріятности, а подъ часъ и горе. Непріятность пришла отъ шурина Горготена. Хотя нотаріусъ Горготенъ составилъ себ въ городк репутацію человка умнаго, но все его достоинство, какъ и многихъ другихъ, заключалось до сихъ поръ только въ разглагольствованіи. Безалаберность, неумлость, высокомрное легкомысліе, бездарность проявлялись какъ въ его рацеяхъ, такъ и во всемъ его поведеніи. Тмъ не мене, онъ положилъ себ задачей — руководить мстнымъ обществомъ. И право, самыя бойкія головы кантона только его и слушались. Онъ выступалъ ораторомъ по всякому ничтожному случаю. Эта мономанія (ибо это была болзнь, нечто иное) доставляла ему кое-какія передряги по служебному занятію, хотя вс и считали его честнымъ и миролюбивымъ, политика уменьшила его практику, но онъ утшался репутаціей, которую пріобрлъ въ мстечк. къ тому же, у него не было ни семьи, ни дома, жизнь текла по трактирамъ и кофейнямъ. Со всмъ этимъ онъ былъ страстный охотникъ до литературы и, какъ я уже сказалъ, сочинялъ псни, собиралъ медали, гербы, старые ларчики, но ни ясной идеи, ни настоящаго знанія, ни труда, ни мышленія, ничего такого въ немъ не значилось.

Чтеніе его составляли романы, газеты, стихи, онъ питалъ большое презрніе къ точнымъ наукамъ. Онъ признавалъ за ними ничтожную пользу, исключая той, говаривалъ онъ, которую наука принесла промышленности, но промышленность, по его мннію, только и касалась однихъ промышленниковъ. Его же спеціальность была политика. Онъ также имлъ наклонность къ метафизик и любилъ, какъ онъ уврялъ, углубляться въ нее. Нужно было его послушать, когда онъ развивалъ вопросъ о соціальной организаціи!

Лагорготъ-отецъ, а иногда и Горготина, длали ему замчанія если ужь не на счетъ его идей, раздляемыхъ многими другими, то, по крайней мр, на счетъ его образа жизни и связей, а он бывали у него довольно печальныя, да еще по сосдству отъ насъ. Но вдь и то сказать: такой человкъ долженъ изучать все на мст и имть связи везд! Если онъ проводитъ время въ кофейняхъ, это затмъ, чтобы наблюдать нравы. Ничто не должно быть чуждымъ такому умному человку!…

Изъ всего этого что-же вышло? То, что мы начали мене уважать несчастнаго Горготена, шуринъ, къ тому же, самъ все рже появлялся на ферм. Вдругъ одно важное обстоятельство измнило наши чувства къ нему. Въ строеніи, гд мы жили, сдлался пожаръ. къ счастію, оно стояло особнякомъ отъ остальныхъ деревенскихъ службъ. Это случилось вечеромъ, около одиннадцати часовъ. Мы вс крпко спали и отъ жара и дыма на половину уже задохлись. Кто-то вдругъ вбгаетъ въ загорвшуюся комнату и, рискуя своей жизнью, кидается сквозь пламя и дымъ къ Горготин, схватываетъ ее и дочь на руки, будитъ и тащитъ меня за собой, концомъ сапога разбиваетъ окно, спускаетъ мать, ребенка и совсмъ одурвшаго отца. Спуститься изъ окна внизъ ничего не значило, но сколько нужно было храбрости, чтобъ броситься на лстницу, охваченную всю пламенемъ — мы могли себ это представить только посл пожара. Какъ же онъ тутъ случился и въ такой часъ? Изъ сосдняго дома, за который ему не мало отъ насъ доставалось, онъ увидалъ опасность… Этому обстоятельству мы были обязаны жизнью. Горготенъ же нашелъ только лишній предлогъ посщать чаще этотъ домъ. Онъ былъ ему суеврно благодаренъ за наше спасеніе отъ огня и хотлъ оправдывать т дурныя знакомства, гд онъ продолжалъ прожигать свою жизнь.

XVII.
Годъ IV.

Четвертый годъ нашего хозяйства начался прекрасной весной, и жатва, какъ и въ предшествующія три лта, общала быть великолпной, но, въ первыхъ числахъ іюля, выдались нестерпимые жары. 5-го утромъ, невозможно было дышать. Легкій туманъ покрывалъ всю долину. Около полудня стали ходить тучи въ противоположныхъ направленіяхъ, сперва медленно, потомъ скоре, а тамъ стали раздаваться и раскаты грома.

Около двухъ часовъ, сильный трескъ поколебалъ землю… Молнія въ одинъ моментъ упала въ пяти мстахъ, разбила деревья, ударила въ домъ, зажгла гумно. Тотчасъ же градъ посыпался съ неба будто каменный дождь. Ни посвы, ни фрукты, ни деревья, ни животныя, ничто не спаслось. У насъ только однихъ, не говоря ужъ о сосдяхъ, убило въ равнин пастуха и восемдесять восемь барановъ.

Картина бдствія и ужаса: точно насталъ конецъ свта и все погибло. Была минута, когда мы думали, что наша деревня ужь не существуетъ. У большинства домовъ крыши провалились. Но что стало съ полями и жатвой? Все было истреблено, сильнйшій дождь полилъ вслдъ за градомъ.. Везд только и видлись, что кучи листьевъ, сучьевъ, зеренъ, земли, песку, каменьевъ. Во многихъ мстахъ даже не видно было почвы. Одинъ бдняга, возвращаясь вечеромъ въ себ, нашелъ безобразную рытвину вмсто избенки и садишка, которыя у него были еще утромъ. Нсколько жнецовъ было убито въ пол, какъ нашъ пастухъ. Представьте себ: сотни растерянныхъ крестьянъ бгутъ осмотрть свои поля и, кром раззоренія, ничего не находятъ. Никогда мн не было такъ горько. Животныя и т одурли. Цлые мсяцы прошли, прежде чмъ кто нибудь у насъ улыбнулся.

Наша колонія, какъ и вс сосди, очень пострадала отъ катастрофы, и не знаю, могли ли бы мы такъ скоро подняться безъ помощи Лагоргота, который за этотъ годъ отсрочилъ нашу арендную плату. Но какая нищета вокругъ насъ! И сколькимъ сосдкамъ Туанета съ Горготиной помогали тайкомъ.

Кто бы могъ поврить, что среди общаго горя у насъ случилась большая радость? Явился второй ребенокъ и, на этотъ разъ — мальчикъ. Старшей дочери было уже два года, съ утра до вечера она вертлась съ своей молочной сестрой около Туаяеты и Горготины, эти дв маленькія съ ихъ крошкой братомъ -еще въ люльк шумли на весь домъ.

Но я не стану вамъ разсказывать здсь о дтяхъ. Меня увдомилъ братъ-инженеръ, что мать наша очень больна и желаетъ меня видть. Я отправился въ Парижъ въ тотъ же день. Мать моя, пораженная ожирніемъ сердца, не показалась мн, однако, опасной, но ясно было, что она останется очень слабаго здоровья, жизнь въ Париж ей нравилась и кажется утомила ее. Я предложилъ увезти ее на ферму, но она пріобрла свои привычки, живя у старшаго брата, и предложенія моего не приняла. Она пообщала пріхать къ намъ провести нсколько дней съ Горготиной и дтьми слдующимъ лтомъ.

Я былъ въ Париж двое сутокъ, и матери, какъ я и предвидлъ, стало уже лучше. Она меня удержала еще на нкоторое время. Я, съ своей стороны, не прочь былъ пожить немного въ этомъ Париж, котораго не видалъ около шести лтъ. Почти вс мои братья тамъ основались, и одинъ изъ нихъ начиналъ играть большую роль. Остальные, хоть и мене на виду, занимали довольно важныя мста, но они такъ были заняты длами, удовольствіями, сборищами у министровъ, депутатовъ, банкировъ, что мн не удалось повстрчаться съ ними со всми. Я тоже желалъ видть Артура, занимавшаго блестящее положеніе, но это оказалось невозможно.

Я похалъ къ нкоторымъ старымъ товарищамъ но медицинской академіи. Я думалъ, въ моей наивности, поговорить съ ними о наукахъ… Однихъ нашелъ а погруженными въ финансовыя операціи, другихъ — въ разсказы о модныхъ танцовщицахъ. Я везд видлъ роскошь, нравы и идеи, въ которыхъ ничего не понималъ. Какъ-то разъ вечеромъ, братъ повезъ меня въ театръ Varits. Я никому не осмлился выразить моего мннія о пьес, публик и ея рукоплесканіяхъ. По моимъ манерамъ, по моему разговору (я это хорошо замтилъ), я всмъ казался какимъ-то чудищемъ. Но что было бы, еслибъ я заикнулся или далъ понять о моихъ личныхъ впечатлніяхъ!… У брата я встрчался съ политическими дятелями дня, съ промышленниками, пользующимися высшими милостями, съ поэтами, съ учеными. Я наблюдалъ ихъ, прислушивался къ ихъ разговорамъ и, въ конц концовъ, не зналъ, что мн длать: смяться или плавать?! И все таки я чувствовалъ, что промышленность, искуства и науки не замедлятъ передлать свтъ, и я сильне и сильне убждался въ томъ, какую важную роль въ прогресс будетъ играть земледліе.

Мн оставалось только одинъ день пробыть въ Париж. Я его весь провелъ съ матерью. Добрая женщина немножко огорчалась, что я вдался такъ въ земледліе и поэтому жилъ жизнью, относительно бдной и неизвстной, тогда какъ ея другія дти съумли составить себ такое блестящее положеніе.

— Коли я счастливъ, матушка? возразилъ я.

— Если счастливъ, другъ мой, такъ я ни о чемъ не сожалю…

Мы поцловались, и я ухалъ, напомнивъ ей ея общаніе побывать на ферм. Мн было такъ отрадно очутиться опять у себя дома, около жены и дтей. Конечно, я былъ радъ видться съ матерью, но я нашелъ ее утомленной, другой, чмъ прежде, и въ сред, совершенно чуждой нашей. Къ радости свиданія примшалась нкоторая грусть. Я тоже долженъ сознаться, что шумная жизнь, которую вели мои братья, произвела на меня томительное впечатлніе. Мать считала ихъ положеніе лучше моего… Мое же мнніе было иное.

Дезиръ, нсколько дней спустя, спросилъ, какія я собралъ новости во время моего путешествія.

— Новостей — нтъ, но сомнній пособиралъ. Мы съ тобой думали, что французы наканун преобразованія, теперь же я сильно сомнваюсь, чтобъ оно могло совершиться. Французы, пока — еще прожорливыя личинки. Заготовимъ пищи для всего этого алчущаго міра. Намъ, въ настоящую минуту, нтъ другой роли, какъ возрощать скотину и длать хлбъ.

— Длать хлбъ! Но разв хлбъ — страдательный продуктъ, который можно, какъ другіе чисто промышленные продукты, удвоивать, утроивать, удесятерять, умножая число машинъ? Для земледльческихъ продуктовъ нужна помощь природы, ея желанія, ея требованія, ея взрывы, ея неправильности… Самое трудное искуство — управлять природою и покорять ее, вс науки, взятыя вмст, математика, астрономія, физика, химія, біологія — недостаточны для этого. Природа, изучаемая во всхъ видахъ, все еще ускользаетъ отъ насъ, и многія ея стороны остаются неизвстными и непокорными. Оглянись: вотъ теперь, напримръ, намъ угрожаетъ плохая жатва, тогда какъ первые годы нашего хозяйства были годы плодородія. Не послдуетъ ли за періодомъ плодородія періодъ голода? Эти колебанія не разъ были доказаны, и я побаиваюсь, что мы наканун новаго, а что длать, чтобъ избжать его?

Опасенія мои были врны. Посл ужасной грозы предшествующаго года, которая раззорила нашъ кантонъ, казалось, все измнилось. И хлба, и сно, и виноградъ, и лнъ, и польза, и скотина — все и вс пострадали.

У насъ, посл жатвы предыдущаго года, окончательно погибшей, въ это лто не уродилось и половины.

— Пожалуй, такъ пойдетъ лтъ на пять, сказалъ Лагорготъ.— Дынная-то Дыра пошаливаетъ.

‘Дымной Дырой’, ‘Чертова Дыра’ тожъ, называлось отверстіе, въ род большой воронки, на одномъ изъ сосднихъ холмовъ. Изъ этого отверстія пробивался иногда легкій паръ, подобно тому, какой подымается надъ колодцами. Я думаю, что дыра эта соединялась съ ложемъ ручья, бжавшаго въ двухъ ль оттуда, называли его ‘Шальной Ручей’, потому что онъ иногда по пяти, шести лтъ не показывался… А Шальной Ручей имлъ тоже репутацію предвстника голодухи. Должно быть испаренія ручья и выходили изъ Дымной Дыры.

Помимо такихъ предзнаменованій, врно было то, что Шальной Ручей показывался только въ сильные дожди и самое сырое время. Въ тотъ годъ, о которомъ я говорю, явленіе это подтвердилось какъ нельзя лучше: у насъ лили девять мсяцевъ непрерывные дожди. Во всемъ округ только и была одна порядочная уборка — наша. Безподобныя запашки (Дезиръ), посвы капусты (Лагорготъ), обильное удобреніе, осушеніе и полка (я) вывели насъ изъ бды: значитъ, годъ, лично для насъ, не былъ ужь такимъ бдственнымъ, наша жатва, при продаж, оказалась среднимъ урожаемъ. Лагорготъ весь блисталъ гордостью: еще бы немножко — и мы бы стали въ его глазахъ, самъ онъ, Дезиръ и я, первыми людьми въ свт.

XVIII.
Посщеніе моей матери.

Гордость задала бднаго Лагоргота, но она уже доставляла ему и счастіе и несомннно поддерживала въ немъ порядочность. Въ его взгляд, пожалуй, была нкоторая доля правды. Жизнь на ферм мн часто казалась результатомъ любви въ спокойствію: а разв это — не начало мудрости?

Неурожай продолжался четыре года. Благодаря хорошей обработк земли, мы, въ нашей колоніи, не сильно его ощущали. Доходъ былъ меньше, но цны держались такъ высоко, что для тхъ, кто могъ продавать, какъ мы, потеря наличными была не очень значительная.

Въ промежутокъ этихъ четырехъ лтъ, у Дезира родился мальчикъ. У насъ тоже родился третій ребенокъ, что составляло всхъ дтей на ферм — пятеро. Мы увидимъ поздне, что явились и еще дти. Не подумайте, чтобъ мы тяготились дтьми. Конечно, и у насъ было не безъ хлопотъ, горя и непріятностей, но добродушіе и веселость брали всегда верхъ. Сколько разъ сами горожане говорили намъ, что они только хорошо и веселятся, что у насъ.

На слдующій годъ посл моей поздки въ Парижъ, у насъ много перебывало горожанъ. Сперва это случилось въ очень грустныхъ обстоятельствахъ. Мать моя своего общанія не забыла. Она провела у насъ на ферм цлый мсяцъ, и мы надялись удержать ее подольше. Видно было, что Горготина понравилась ей и она полюбила ея расторопность, порядокъ и здравый умъ. И какъ же Горготина была счастлива, когда эта прекрасная женщина называла ее: ‘дочь моя!’

Но что больше всего плняло ною мать, такъ это наши дти. Она находила ихъ изъ всей семьи самыми красивыми, здоровыми, смышленными…

Дти наши вскормлены были натуральнымъ питаніемъ — молокомъ матери: Потомъ свжій воздухъ, солнце, вольная жизнь въ поляхъ, въ трав, игры съ настоящими друзьями дтства (да не возмутится читатель), съ животными фермы, въ обществ которыхъ я тоже имлъ счастіе родиться.

И такъ, моей матери жилось съ нами хорошо. Она начинала понимать, что я устроился нехуже другихъ ея сыновей. Стояли послднія числа іюня. Какъ-то вечеромъ, мы съ Горготиной отправились показывать ей наши поля, она прекрасно замтила преимущества нашихъ работъ, но что ее заставляло больше всего восхищаться, посл дтей, это, говорила она — молочная и сыроварня Горготины. Она не предполагала, чтобы можно было вложить въ эти вещи столько искуства, знанія и изящества! Прогулка и бесда продолжались довольно долго. Это было, какъ я уже упомянулъ, въ дни равноденствія, когда въ нашихъ краяхъ ночи нтъ. Все было полно гармоніи, свта, благоуханій… Мы двигались бодрые и очарованные… Мы прошли съ наслажденіемъ маленькій лсокъ. Плъ соловей, мы притихли и долго молчали. Домой возвратились мы лугами, по берегу рки. Мать моя съ радостью прогуляла бы всю ночь: такъ ей было пріятно. Предчувствовала ли она, бдная, что эта ночь будетъ для нея послдней? Я самъ, постоянно наблюдавшій за нею, опасаясь какого нибудь кризиса въ сердц, и то ничего не могъ предвидть опаснаго въ этотъ прелестный вечеръ…

Возвратившись на ферму, она поцловала задремавшихъ дтей, дала мн ихъ поцловать и заснула довольная. Это былъ ея послдній вечеръ. Утромъ, когда Горготина взошла къ ней въ комнату, она умирала. Позвали меня, вс усилія были напрасны — аневризмъ сердца унесъ ее въ могилу.

Въ то время телеграфа не было для частныхъ лицъ, почтовыя сношенія и путешествія длались ужасно медленно. Братья мои явились только на третій день, но они вс пріхали, а нкоторые и съ семействами.

Весь околодокъ былъ на похоронахъ у матери. Братья ухали тотчасъ посл погребенія: ихъ занятія не позволяли имъ оставаться, за то четыре золовки остались погостить.

По уму, нравамъ, вкусамъ, характерамъ, он не походили другъ на друга, но вс четыре были любезны, забавны и красивы. Видно было, что воспитаніемъ ихъ занимались, хотя воспитаніе это длало изъ нихъ нчто въ род тепличныхъ цвтковъ.

Ни одна изъ нихъ не способна была замнить, хоть на одинъ день, Горготины или Туанеты. Он знали только пустыя стороны жизни. Ихъ нельзя бы было заставить разумно понять, что искуство вести хозяйство — есть самое главное изъ искуствъ. Пустота же ихъ, напротивъ, дала намъ понять, что настоящее дло не на ихъ сторон и что истиннымъ законамъ свта слдовали мы, а не он. Эти бдняжки, пріятныя въ гостиной, но положительное ничтожество во всякомъ другомъ мст, несомннно были сами — первыя жертвы необдуманнаго воспитанія, гд пріятные таланты господствуютъ и уничтожаютъ природныя способности. Въ другое бы время ихъ наивность, ихъ незнаніе самыхъ простыхъ вещей, ихъ ребячество заставили бы насъ смяться. Но на этотъ разъ намъ стало только еще грустне. Къ тому же, он недолго у насъ прогостили, мужья ихъ потребовали внезапно и всхъ разомъ.

XIX.
Помощникъ префекта.

Вспыхнула революція… Король, министры, пэры, депутаты, префекты — все разсялось. Сколько новыхъ и вакантныхъ мстъ! Хаосъ невообразимый! Каждый хотлъ получить кусокъ, каждый бжалъ за нимъ. Гонка за наградами, за привилегіями, за мононоліями! Большія финансовыя и промышленныя дла, надежды и сомннія, вожделнія и разочарованія, раззоренія и внезапныя наживы — все это понеслось со всхъ сторонъ!..

Мои братья ловко съумли воспользоваться теченіемъ. Одинъ изъ нихъ — уже извстность въ литератур — вдругъ сталъ политическимъ дятелемъ. Только и слышно было, что о внезапныхъ назначеніяхъ на очень важныя мста людей, еще вчера совсмъ темныхъ. Не было семьи, гд бы не насчитывали префекта, депутата, сенатора, Горготенъ, нашъ шуринъ Горготенъ, и тотъ попалъ въ мэры своего мстечка. И вотъ къ намъ въ помощники префекта назначили одного моего бывшаго товарища по коллежу. Нчего говорить, что во всей этой сумятиц я только посмивался, да продолжалъ ходить за моими быками, но и на мою долю кое-что выпало. Получаю я письмо отъ господина помощника префекта, въ которомъ мн сообщатъ, что желали бы со мной переговорить и просятъ зайдти въ префектуру.

Являюсь и искренно поздравляю господина помощника префекта. Мн говорятъ, что префектъ (тоже — товарищъ по коллежу) былъ бы весьма счастливъ представить мою кандидатуру въ члены земскаго собранія.

— Милый другъ, отвчаю я господину помощнику префекта:— ты забываешь мою неспособность ко всему, что не составляетъ ухода за скотиной, воздлыванія земли и работъ по естественнымъ наукамъ.

— Но разв администрація не принадлежитъ къ естественнымъ наукамъ?

— Э-э! это еще пока не доказано!.. Но что врно и что ты прекрасно знаешь, это — то, что чиновничья карьера мн совсмъ не но нутру, и я всепокорнйше прошу избавить меня отъ нея.

— А разв не надо помогать друзьямъ, которые запрягаютъ себя въ колесницу государства?

— Что бы ни случилось съ моими старыми товарищами, я постараюсь остаться съ ними въ дружескихъ отношеніяхъ. Слдовать же за ними — нтъ! По этой части есть довольно теорій, а я давно ужь объявилъ, что ничего въ нихъ не понимаю и не буду достаточно сметливъ и рьянъ ни для какой партіи. Съ тому же, я имю гордость предполагать, что мы, люди природы, выше всякихъ партій,ибо партія, по моему — плодъ мелочныхъ, пагубныхъ традицій, явившихся въ такое время, когда ничего и не подозрвали о высшемъ назначеніи нашей эпохи. Какую же роль могу я играть въ борьб партій, кром полнаго невмшательства? Для деревень, быть можетъ, также пробьетъ часъ, и тогда, коли я буду живъ, посмотрю: какая роль мн боле подходящая, т. е. чмъ я могу принести пользу, а пока буду заготовлять хлбъ, говядину, широко раскрывать глаза и прислушиваться, что говоритъ природа до тхъ поръ, пока вс ршатся длать тоже — вотъ единственныя вещи, къ какимъ я способенъ, и он меня удовлетворяютъ.

Разговоръ нашъ долго длился и былъ очень оживленъ, мы покончили тмъ, что весело вмст пообдали, помощникъ префекта понялъ, что нечего и думать сдлать изъ меня оффиціальное лицо. Мы разстались вечеромъ довольно поздно.

XX.
Что объ этомъ думаютъ въ семь.

‘Вотъ дуракъ-то нашъ!’ — это, съ вашего позволенія, было восклицаніе одного моего братца, когда самъ префектъ, спустя нсколько дней, сообщилъ ему въ Париж о моемъ отказ сдлаться членомъ земства. Я отказался, когда, всеконечно, за моимъ назначеніемъ послдовали бы для меня депутатство, знаки отличія и разныя тамъ почести, которыя меня подняли бы до уровня нашей семьи! Но я вдь родился дуракомъ и долженъ былъ оставаться таковымъ. Мн это передали, я очень смялся и нашелъ мнніе брата безподобнымъ. Но въ комъ я возбудилъ истинную жалость и кто презрительно пожалъ плечами, узнавъ о моемъ отказ, это — нашъ Горготенъ, приставъ, поэтъ и мэръ. Онъ, помнится, адресовалъ тогда брату патріотическую псню, гд, въ ловкой антитез, сопоставилъ блескъ и славу нашего имени съ моимъ ничтожествомъ, Горготенъ протестовалъ, въ своихъ куплетахъ, противъ моего политическаго равнодушія, но онъ дулся на меня совсмъ за другое: я мало интересовался его пснями. Даже репутація моего брата, репутація европейская, всесвтная не возбуждала во мн никакой гордости, я преспокойно носилъ это славное имя и мечталъ только о томъ, какъ воспитывать свиней и телятъ. Не было даже доказано, чтобъ я очень-то восхищался и славными произведеніями моего брата!..

Но что бы сказалъ приставъ-поэтъ, еслибъ услыхалъ, что этихъ славныхъ произведеній моего брата я никогда и не читалъ?!

Правда, я зналъ изъ разсказовъ самого же автора, какія онъ развивалъ въ нихъ идеи и въ какой форм. Разв этого недостаточно?.. Кстати, я ужь тутъ и признаюсь: со дня нашего устройства на ферм у насъ не побывало въ рукахъ ни единой литературной книжки, даже фельетоны и т не читались. Мы получали земледльческій журналъ, медицинскій сборникъ, да иногда я привозилъ изъ города кое-какія научныя изданія. Что же до поэзіи, романовъ и драмъ, мы предоставляли приставу Горготену питаться ими въ сласть.

Возвратимся къ нашему разсказу. Вскор посл смерти матери, мы потеряли и бднаго Лагоргота. Воспаленіе грудной плевы и оболочки сердца сломило его въ три дня. Безъ него на ферм стало очень пусто, но Туанета съ Горготиной обогатили насъ еще двумя дтьми. Серія плодородныхъ годовъ послдовала за голодными. Нсколько новыхъ желзнодорожныхъ линій поставили насъ въ сношенія съ большимъ количествомъ рынковъ. Цны на наши продукты годъ отъ году все повышались.

Съ другой стороны, мы теперь могли выписывать изъ сосдняго городка прекрасныя удобренія, и нашими полями, лугами, хлвами, загонами восхищались во всемъ околодк, но этотъ успхъ принесъ намъ новыя непріятности!.. Несомннно, что тишина и спокойствіе — не отъ міра сего!

XXI.
Земледльческіе създы.

Въ нашемъ округ составилось земледльческое общество. Оно принесло съ собою для сосдей всевозможныя празднества. Основатель этого общества — онъ, конечно, сталъ и его президентомъ — былъ мн тоже товарищъ дтства. Онъ не сомнвался въ моемъ согласіи принять участіе въ обществ и предложилъ мн въ весьма любезной форм сдлаться членомъ, ‘какъ первому земледльцу въ кантон’, но онъ позабылъ, что этотъ первый земледлецъ кантона былъ ужасный дикарь и что подцпить его на удочку трудно. И, такъ какъ меня нельзя было завербовать въ члены общества, то хотли имть меня, по крайней мр, въ числ отличившихся экспонентовъ. Безспорно, у насъ на ферм былъ самый лучшій скотъ и лучше всхъ обработанныя поля: мы должны бы были забрать на конкурс вс медали. Но мы этого не сочли нужнымъ и не представили въ комитетъ ни единой курицы. Я и носу не показалъ на празднеств. Мы повторили съ Дезиромъ, въ тотъ день, нашу поздку на море, взявъ съ собою Туанету, Горготину и четверыхъ дтей.

Мы опять увидли морскую крапиву. Теперь я могъ объяснить Дезиру страннее превращеніе и, такъ сказать, чередованіе этихъ непостоянныхъ созданій, ихъ переходы изъ растительной жизни въ животную.

Мн не слдъ здсь читать курса научной философіи (до сихъ поръ никто во Франціи и не осмливался этого сдлать), я только долженъ разсказать послдствія моего отказа принять участіе въ земледльческихъ създахъ.

Мелочная злоба закипла. Нелпыя и ехидныя объясненія моего постояннаго нежеланія участвовать въ чемъ либо торжественномъ или оффиціальномъ расходились, и мое поведеніе стало считаться выходками сильнйшей оппозиціи. Ну скажите на милость — какая оппозиція? противъ кого, противъ чего оппозиція? И какъ-бы вы думали, читатель, что изъ этого вышло? То, что оппозиціонная партія, которая довольно рзво заявляла о своемъ существованіи въ нашемъ округ, захотла завербовать меня подъ свое знамя. Она, такъ же, какъ и другія, не хотла допустить, чтобы можно было жить на бломъ свт простымъ землепашцемъ и не мечтать о пріобртеніи палочки констэбля, шарика на шапку мандарина или крестика, или пальмы первенства — однимъ словомъ, жить безъ всякихъ другихъ честолюбивыхъ замысловъ, кром воздлыванія своихъ полей и желанія оставаться мирно въ своей семь. Господа оппозиціонной партіи еще больше на меня вознегодовали, чмъ чиновные господа и господа изъ земледльческаго комитета. Я даже узналъ, что въ ихъ тайномъ засданіи выданъ былъ мн великолпный патентъ на неспособность въ политик, и я подтверждаю здсь, безъ всякой задней мысли, что оный патентъ никогда не былъ боле заслуженъ.

Сколько непріятныхъ исторій доставила мн моя дикое’. Въ чему вс эти вычурныя объясненія по поводу моего поведенія’ когда оно было естественнымъ результатомъ всего моего склада или, выражаясь научно, моего мозговаго организма? Я съ самаго дтства страшно боялся играть роль особы, ибо всегда видлъ въ этой роли нкоторую долю запугиванія, которое было совершенно противно всмъ моимъ инстинктамъ. Братья смотрли на меня съ сожалніемъ, а поэтъ-мэръ-философъ-филантропъ Горготенъ не разъ терялъ терпніе и на волоск былъ отъ излитія на меня своего негодованія, но я успокоивалъ его поэтическій гнвъ однимъ взглядомъ, одной улыбкой. Въ замнъ презрнія шурина и братьевъ, я пользовался одобреніемъ Дезира, Горготины, Туанеты и всхъ у насъ на ферм, этого съ меня было достаточно. И наши поля вспахивались бодро и весело, а ничего такъ въ прокъ полямъ нейдетъ, какъ веселость самого хозяина. Мы продолжали процвтать безъ медалей и безъ премій. Ну, какая-бы медаль могла поспорить на всхъ рынкахъ съ нашими отборными зернами и скотиной, коли первостатейные продукты конкурса, увнчанные всми медалями, и т шли на ярмаркахъ посл нашихъ? И какая намъ нужда въ этихъ школьническихъ наградахъ, раздаваемыхъ господами экспертами? Мы возвращались съ рынковъ съ кошельками, набитыми звенящими медальками. Вотъ эти медальки и есть награда труженнику. Хорошо-бы только, чтобъ всякая работа приносила побольше этакихъ медалекъ!

Длишки шли, стало быть, недурно, ферма сильно улучшилась. По смерти Лагоргота мы расширили ее, прикупивъ на наслдство добрый кусокъ земли. Туанета съ Горготиной составили себ блестящую репутацію своей домашней птицей, фруктами, масломъ, кроликами и, при продаж, всегда умли воспользоваться ею. Мы достигли идеала земледлія. У насъ было три жатвы за разъ въ трехъ разныхъ видахъ: жатва въ кошельк, жатва въ амбарахъ и жатва на корню. Подъ конецъ, эта исторія съ господами политиками, слдуя выраженію Дезира, стала насъ забавлять. Дезиръ тоже иногда говаривалъ: ‘экій отсталый народъ: не видятъ, что политику нужно всю вонъ, а на ея мсто пора хоть немножко нравственности’.

Ахъ, какъ я желалъ-бы выразить то душевное спокойствіе и довольство, какое насъ наполняло при вид нашихъ работъ, нашей скотины, нашихъ дтей (теперь съ Дезировыми ихъ было всхъ семеро)! Старшіе умли ужъ быть полезными: двочки помогали по хозяйству, мальчики въ полевыхъ работахъ, они даже начинали играть на рожкахъ, Дезиръ передалъ имъ свои артистическіе вкусы.

XXII.
Наша роскошь.

Вы уже видли, что владнія фермы расширились прикупкой прекраснаго поля. На слдующій годъ произошло еще приращеніе: Дезиръ съ Туанетой купили на свои экономіи лугъ, гд протекали обильные ручьи. Я снялъ у нихъ этотъ лугъ въ аренду. Такимъ образомъ, Дезиръ съ Туанетой пріобрли право собственности на ферм. Разомъ — владтели и фермеры, мы образовывали, сами того не зная, родъ ассоціаціи и земледльческой артели. И, что лучше всего, это — то, что дло сдлалось само собой, мы никогда о немъ не говорили. Все случилось какъ-то внезапно: обстоятельства привели къ этому, а никакъ не духъ системы.

При продаж, лугъ былъ въ довольно плачевномъ состояніи. Новый владлецъ не замедлилъ преобразовать его. Было истиннымъ удовольствіемъ смотрть, какъ онъ принялся за работу, Онъ распланировалъ вдоль луга высокія и широкія гряды, каждая изъ нихъ имла свой резервуаръ. Изъ этихъ резервуаровъ вода совершенно правильно огибала гряды и стекала въ желобки, которые проходили на метръ ниже грядъ и раздляли ихъ. Дезиръ получалъ съ своего луга три снокоса, тогда какъ, при старомъ хозяин, тамъ еле-еле росли травы, и то самыя дурныя: хвощъ, осока, тростникъ. Вся эта дрянь изчезла въ короткое время. Нужно и то сказать, что, благодаря тремъ ручьямъ, можно было орошать сколько угодно.

Дезиръ захотлъ также обогатить насъ прудомъ, мы тотчасъ-же начали приспособлять къ нему разведеніе рыбъ. Оно удалось намъ, какъ нельзя лучше. Время отъ времени, Горготина съ Туанетой, отправляясь на рынокъ, присоединяли къ своимъ курамъ, уткамъ и яйцамъ нсколько штукъ рыбъ (угрей и форелей), не говоря о томъ, сколько ихъ съдалось на мст.

Уже давно Дезиръ намтилъ этотъ лугъ и прудъ, въ его водахъ мы еще въ дтств такъ прекрасно барахтались. Тамъ я, объясняя ему легкость опущеннаго въ воду тла, далъ первый урокъ физики. На томъ самомъ мст, гд мы теперь разводили форелей и угрей, сколько мы, мальчуганами, переловили піявокъ и жабъ!…

Здсь проходитъ десять лтъ, которыя я разскажу на трехъ-четырехъ страницахъ, въ нашей жизни, они пронеслись духомъ. Десять лтъ полнаго процвтанія. Десять лтъ работы, безпрерывной дятельности и научныхъ занятій. Да, научныхъ занятій, ибо мы поняли, что для земледлія наука необходима.

Вамъ-бы трудно было найдти домъ, гд бы жили скромне и экономне нашего и, въ тоже время, гд было бы столько порядка и такая чистота, какъ у насъ. Повсюду чувствовался глазъ хозяйки, изящной и радушной. Пять дней на семь, единственными поставщиками нашей кухни были огородъ, поля и садъ, но наша капуста, бобы, горохъ подавались на стол, всегда хорошо сервированномъ: чистйшая скатерть (Горготина объ этомъ сильно заботилась), стаканы, кружки, блюда, тарелки, ножи — все блистало! Простота и экономія соблюдались во всемъ. Но и у насъ тоже были своего рода роскошь и мотовство. Мы знавали, братья и я, въ коллеж одного мальчика, сына простого рабочаго. За его воспитаніе платилъ богатый родственникъ. Мальчикъ этотъ былъ Тихій и кроткій. Онъ казался учителямъ и ученикамъ еще тупоумне меня, потому что я, по крайней мр, занималъ въ часы рекреаціи почетное мсто, тогда какъ онъ никогда не игралъ, держался всегда одинъ, въ сторон. Можно было подумать, что онъ погруженъ въ какое-то таинственное созерцаніе.

Поздне я съ нимъ опять встртился въ медицинской академіи, но тутъ вышло иначе: по анатоміи и физіологіи никто изъ насъ не могъ съ нимъ соперничать. Изъ его прежней неспособности только и осталось тупоуміе въ длахъ, равнявшееся его смышлености въ наукахъ. Оно-то и было причиной того, что, несмотря на свои громадныя познанія въ физіологіи, онъ никогда не могъ получить хорошаго мста и заработывалъ такъ мало, что съ трудомъ поддерживалъ свою семью.

Я не прерывалъ съ нимъ сношеній и находилъ, что онъ — единственный почти изъ всхъ ученыхъ нашего вка, сохранившій въ наук свой личный колоритъ. Вс его сочиненія носили отпечатокъ художественнаго чувства, онъ умлъ излагать великія вещи просто, безъ малйшей сухости. Онъ уважалъ природу, онъ уважалъ жизнь міра, изучая ее въ самыхъ разнохарактерныхъ проявленіяхъ. Ее тому же, это былъ умъ энциклопедическій: онъ видлъ и умлъ превосходно показать другимъ ту связь, которая изъ всхъ наукъ составляетъ одно цлое. Какъ-то, лтомъ, онъ пріхалъ съ дтьми къ намъ на ферму, провести вакаціи. Онъ одинъ воспитывалъ своихъ дтей, двухъ мальчиковъ пяти и семи лтъ, у бдняжекъ матери уже не было. Его бесды, въ продолженіи двухъ вакаціонныхъ мсяцевъ, такъ насъ заинтересовали, что мн вдругъ пришла счастливая мысль попросить Эдуарда (это его имя) прізжать къ намъ каждый годъ лтомъ, на мсяцъ, читать намъ и дтямъ курсъ, въ которомъ бы математика, астрономія, физика, химія, біологія были объясняемы въ крупныхъ чертахъ, а въ вечернихъ бесдахъ мы бы подробне разсматривали т отдлы курса, которые для насъ боле необходимы.

Но это ужь становилось работой для Эдуарда, а, такъ какъ всякій трудъ долженъ быть оплаченъ, то и постановили мы, что Эдуардъ будетъ получать за одинъ мсяцъ уроковъ на дому 500 франковъ, а второй мсяцъ будетъ проводить съ своими дтьми на лон природы, среди нашихъ полей, луговъ, лсовъ, вкушая отдыхъ, столь заслуженный посл одиннадцати мсяцевъ непрестаннаго труда. Вы думаете много найдется такихъ фермеровъ, которые позволили бы себ роскошь: взять въ учителя профессора и члена института, какимъ былъ Эдуардъ, и платить ему 500 франковъ въ мсяцъ?

Мебель у насъ въ комнатахъ была изъ простаго дерева, соломенная. Гостиной или парадныхъ покоевъ вовсе не было, но зато у насъ были физическая и химическая лабораторія и анатомическій кабинетъ, со всевозможными аппаратами: электрическія машины, микроскопы и проч. Микроскопъ употреблялся у насъ, какъ каждодневное орудіе: Горготина съ Туанетой безпрестанно обращались къ нему за помощью въ хозяйств. И дйствительно, ни одно плутовство въ състныхъ продуктахъ не можетъ ускользнуть отъ его зоркаго глаза.

Мы съ Эдуардомъ длали часто равные интересные опыты, и даже вн его уроковъ и лекцій, изъ которыхъ нкоторыя были почти публичными, у насъ съ нимъ велись бесды на столько же поучительныя для землепашца, какъ и для человка вообще. Въ промышленности паука — сила. Въ жизни же она — элементъ счастія. Пріздъ Эдуарда на ферму былъ для насъ, каждый годъ, большимъ праздникомъ, но онъ сообщалъ намъ также и письменно разныя новыя открытія въ научномъ мір. Его переписка, нкоторымъ образомъ, держала ферму въ сношеніяхъ съ институтомъ.

Вотъ нкоторыя изъ нашихъ писемъ:

XXIII.
Письмо Эдуарда.

‘Да, моя статья о сокращаемости готова, но она пока еще въ портфл. Я хочу сперва отдать ее на твой просмотръ, а тамъ ужъ и напечатаю: мн нужно знать твое мнніе по многимъ вопросамъ. Я тогда только что-нибудь порядочно и длаю, когда работаю съ тобой. Ты для меня, помимо твоей воли — необходимый сотрудникъ. Правда, говоря я разумю всю ферму со всми ея обитателями, мужскаго и женскаго пола, съ ея животными, съ ея полями, удобреніями, жатвами. Я только въ этой обстановк врно мыслю, вижу и говорю’.

‘Я досталъ для Дезира изъ Jardin des Plantes нсколько смень кормовой травы. Я полагаю, они будутъ превосходны для его луга. Я ихъ берегу’.

‘Madame Горготина не пожелаетъ ли получить для птичника пару-другую яицъ отъ куръ-негритянокъ? Это — престранное животное, очень красивое и очень рдкое. Что въ нихъ странно, въ этихъ негритянкахъ, и что сразу бросается въ глаза, это — необычайная близна перьевъ или, лучше сказать, пуха, которымъ он покрыты. Кожа, напротивъ, самаго густаго чернаго цвта, идущаго вплоть до надкостной плевы. Прежде предполагали, что черный цвтъ плевы происходитъ отъ пищи, которой питались эти куры въ стран, гд он появились, но корми ихъ чмъ хочешь, твои негритянки все останутся черными. У выводковъ плева ужъ окрашена. Просто — настоящіе негры. Я думаю, природа еще не создавала имъ подобныхъ’.

‘Сказалъ ли я теб, что у птуха гребешокъ черный и пять пальцевъ (у куръ тоже пять)? Вотъ, ужь подлинно дьявольская птица, цликомъ взятая изъ средневковья. Должно быть, блая-то курочка, столь любезная сердцу колдуновъ, и была эта самая курица, яйца отъ которой я намреваюсь предложить г-жамъ Горготин и Туанет.

‘Какъ поживаютъ ваши дти? Конечно, хорошо — у нихъ ужь это въ привычк. Вотъ, мои такъ опять похудли и поблднли. Воздуху мало, несмотря на большія прогулки, которыя я заставляю ихъ длать два раза въ недлю, въ сущности, здоровье у нихъ не плохое, и я надюсь, что на вакаціяхъ, воздухъ фермы ихъ опять сильно поправитъ.

‘Благодарю и поздравляю за твои замтки о нкоторыхъ феноменахъ, еще не наблюденныхъ, въ пищевареніи жующихъ жвачку. Я думаю, что твои наблюденія очень врны, посмотрю, что скажутъ объ нихъ въ институт, гд еще осмливаются иногда думать, хоть ты это и отрицаешь. Главное, я буду стараться проврить твои факты. Позволишь ли ты принесть въ жертву одну изъ вашихъ овечекъ?’

‘Если у васъ на дняхъ заснетъ форель съ молоками, пришли мн ихъ. Разсматривая форель въ состояніи зародыша, есть кое какіе шансы ознакомиться съ этимъ животнымъ, которое, повидимому, стоитъ такъ далеко отъ другихъ… Тутъ дло идетъ о важномъ вопрос по научной философіи, О цлой сотн вещей хотлъ бы я теб сообщить и у тебя спросить, но бумага вся исписана, и я поневол кончаю мое письмо. Всегда твой.’

Эдуарду.

‘Къ чорту сокращаемость! Я желалъ бы, чтобы ты занялся чмъ-нибудь другимъ, боле достойнымъ тебя. Не спорю, однакожъ, что сокращаемость иметъ большое значеніе, ибо только эта разница и существуетъ между растительной и животной жизнью и, по твоему, никакой другой разницы нтъ, съ чмъ я готовъ согласиться, къ тому же, мн извстны твои любопытные опыты, я также знаю, что ты по этому поводу напишешь статью, полную интереса, а, главное, полную новыхъ доказательствъ, и она доставитъ теб, при чтеніи въ институт, одобреніе господъ членовъ, коли въ этотъ день институтъ не будетъ только страдать глухотой, слпотой и мозговымъ разслабленіемъ, что иногда случается… Я сказалъ, ибо вышеозначенныя немощи періодически посщаютъ ученую компанію, но я все* таки долженъ сознаться, что это — еще одно изъ лучшихъ государственныхъ учрежденій. Наши политическія собранія имли бы ничтожное значеніе, еслибъ большинство членовъ института понимало свое призваніе и свою силу’.

‘Я желалъ бы, чтобъ ты предоставилъ другимъ спеціальные разработки, а себ задалъ бы цлью показать всему свту итогъ теперешнихъ человческихъ познаній. Я желалъ бы, чтобъ ты, начавъ съ математики, какъ точки отправленія всякой науки (такъ какъ знаніе состоитъ въ счет, въ вс, въ мр вещей, въ вычисленіи разстояній), обозрлъ затмъ астрономію, т. е. туже математику, примненную къ общему составу вселенной, перешелъ за симъ къ физик, которая изучаетъ только вншнія свойства тлъ, между тмъ, какъ химія, слдуя за физикой, дополняетъ ее, изучая внутреннія свойства тлъ, я желалъ бы, чтобъ ты, пройдя вс эти элементарныя науки, особенно занялся высшей наукой, которая продолжаетъ, пополняетъ и исчерпываетъ ихъ вс — т. е. наукой о жизни во всхъ ея отрасляхъ, и чтобъ ты, наконецъ, имлъ смлость сказать: можно ли основать на непоколебимомъ грунт математики, астрономіи, физики, химіи, біологіи — соціальную науку?’

‘Ты видишь: вопросъ идетъ о томъ, чтобъ найдти для дйствительности настоящій устой, а для этого очень стоитъ превратить твои спеціальныя изслдованія. То, что микроскопъ открылъ теб незамченнаго до сихъ поръ въ нсколькихъ физіологическихъ феноменахъ, то другіе, когда бы нибудь, да увидали, но кто увидитъ, кто узнаетъ, кто осмлится показать совокупность нашего научнаго достоянія? Для выполненія подобной задачи я, кром тебя, никого не вижу: во Франціи, по крайней мр, вн Франціи я мене знакомъ съ составомъ ученаго міра. Вотъ было бы несчастіе, еслибъ и въ этомъ насъ опередила Англія, Америка или Германія! Но зато, другъ, какая слава — позволь мн помечтать — какая радость, еслибъ великое слово XIX вка вышло изъ того маленькаго мірка, который мы одни съумли создать съ помощью современной науки, съ помощью нашихъ инстинктовъ, нашего сердца! изъ того маленькаго мірка, гд такъ хорошо слились деревня съ городомъ, земледліе съ наукой, работа съ капиталомъ, владлецъ съ фермеромъ — я чуть было не сказалъ — хозяинъ съ слугой, но кто у насъ хозяинъ, кто слуга? По какимъ признакамъ отличишь ты одного отъ другого, о, классификаторъ?’

‘Ты видишь, я опять впалъ въ то, что когда-то называли моими дурацкими идеями, только, къ несчастію, еще недостаточно доказано, какую роль играютъ дураки въ судьбхъ общества’ Ахъ, хоть бы поскоре отыскалось съ полдюжины геніальныхъ дураковъ, чтобъ направить насъ на нутъ истинный, вмсто всхъ этихъ умниковъ, которые уже столько времени путаютъ, желая руководить нами! Вотъ такъ перевернулся бы свтъ! Какъ ты думаешь? Ужь, конечно, ты раздляешь мое мнніе: вдь ты тоже съ ранняго возраста принадлежалъ въ числу да и въ зрломъ возраст оставался имъ. Знанія не помшали теб сохранить инстинктивную и драгоцнную глупость. Она, въ день твоего рожденія, помогла теб найдти материнскую грудь!…’

‘Какъ высшее знаніе міра должно сливаться съ низшимъ, ничего у него не отнимая, ни въ чемъ ему не противорча, такъ вся наука должна всецло присоединяться въ глупости ребенка, не лишая его врожденныхъ инстинктовъ. Если въ человк ребенокъ уничтоженъ — тмъ хуже для человка! Но зачмъ теб объ этомъ говорить? Ты самъ все прекрасно знаешь и самъ мн сообщалъ объ этомъ несчетное число разъ я какъ хорошо!..’

‘До скораго свиданья, поклонъ теб и твоимъ сыновьямъ, на ферм все обстоитъ благополучно. Жатва безподобная! Въ конц года еще прибудетъ по ребенку отъ Туанеты съ Дездромъ, да отъ Горготины съ твоимъ покорнымъ слугой, итого — девять. Все идетъ хорошо, но пошло бы еще лучше, еслибъ ты далъ намъ научно-человчную философію’.

‘Научную и человчную! Такую философію ты имлъ бы право назвать божественной… Я сказалъ это слово и удерживаю его за собой, слышишь?’

‘Твой старый другъ по глупости и наук’.

Письмо Эдуарда.

‘Тысячу разъ спасибо за твое доброе мнніе обо мн и за то дло, которое ты желалъ бы, чтобы я выполнилъ. Но зачмъ запрещать мн изучать сокращаемость, когда ты самъ занимаешься такъ успшно пищевареніемъ у жующихъ жвачку?’

‘Ты желалъ бы, чтобъ я формулировалъ философію наукъ, но разв ты мене другого способенъ дать намъ такую именно философію? Откуда же въ теб это желаніе держаться всегда за точныя наблюденія и спеціальные опыты? Не правъ ли я былъ, когда на прошлыхъ вакаціяхъ, гуляя какъ-то разъ съ тобою вечеромъ, говорилъ теб: другъ, ты, я и нсколько другихъ, мы чувствуемъ, что минута философскихъ выводовъ приближается, и между собою мы можемъ по долгу разсуждать о нихъ, но бесдовать объ этомъ съ публикой — часъ еще не насталъ, да и есть ли публика для подобныхъ истинъ? Конечно, когда-нибудь, со временемъ, и публика разовьется, но ты напрасно станешь искать слушателей въ теперешней генераціи людей. Въ самомъ дл, кого слушаютъ за послднія двадцать пять лтъ! Несомннно есть личности съ талантомъ, у иныхъ слишкомъ даже много таланта, начиная хоть съ близкаго теб человка, но разумъ, истинное знаніе — найди ихъ мн! Все это теперь меня больше не удивляетъ, и ты также бы смотрлъ, какъ и я, ‘слябъ жилъ среди пустоты и мерзости нашей столицы, еслибъ ты постоянно имлъ предъ глазами картины ужаса, нищеты, ярости, еслибъ ты могъ слдить за страшными драмами, въ которыхъ мы — и актры и зрители, еслибъ ты зналъ, что большинство созданій, суетящихся вокругъ насъ, обезумли отъ горя, тоски или страха, тогда ты понялъ бы, дорогой философъ, что общество, посл столькихъ испытаній, не иметъ ни капли необходимаго спокойствія для воспринятія ясныхъ поученій науки’.

‘Приготовляется кризисъ безумія, всеобщей гистеріи, современнымъ людямъ нужно все то, что опьяняетъ, отуманиваетъ, воспламеняетъ, оглушаетъ… Въ настоящую минуту нтъ слова мудрецамъ. Подождемъ! Оставайся при твоемъ земледліи, при твоихъ этюдахъ надъ жующими жвачку, а я — при моей сокращаемости’.

Эдуарду.

‘Да, я останусь при моемъ земледліи, при моихъ жующихъ жвачку, но, тмъ не мене, я не перестану думать, что великія истины должны быть произносимы въ дни великихъ же кризисовъ, и я прибавляю: великія истины отнын суть т, которыя даются выводами науки’.

Письмо Эдуарда.

‘Умрь свой энтузіазмъ, дорогой философъ! побольше спокойствія. Разумъ безъ спокойствія не есть уже разумъ. Продолжай философствовать въ твоихъ письмахъ, если это доставляетъ теб удовольствіе, но разсказывай же намъ и о ферм, объ ея обитателяхъ: благодаря ферм, ты вдь и сталъ настоящимъ философомъ, тебя она заставляетъ примнять къ длу мудрость, инстинкты и науку. Разсказывай намъ о вашихъ поляхъ, лугахъ, лсахъ, скажи: все также-ль по вечерамъ, при свт пылающаго очага, вы бесдуете съ патріархально-галльской веселостью, вкушая при этомъ безподобное сало, намазанное на тоненькіе ломтики хлба, такъ превосходно приготовляемые Горготиной и Туанетой? Вотъ что меня и сыновей интересуетъ. Мы надемся скоро очутиться среди васъ и провести наши вакаціи на милой ферм, веселой и плодовитой!’

Эдуарду.

‘Ну, что жъ, будемъ галлами, другъ парижанинъ, и, мы постараемся, когда вы прідете, веселить васъ. Къ тому же, на ферм теперь ликованіе: Горготина произвела на свтъ прелестнйшаго галльчика. Ты можешь себ представить, какъ вс въ дом запрыгали отъ радости. Старшіе, въ особенности двчурки, и Дезировы и наши, просто въ восторг. А матери?!.. Жаль, что ты не можешь видть, какъ Горготина съ Туанетой празднуютъ новаго пришельца. Ты подумаешь, пожалуй, что отецъ мене счастливъ? Какъ же ты ошибаешься! Другъ, во всякой благоустроенной жизни, рожденіе ребенка приноситъ съ собой цлыя сокровища молодости, радости, силъ. Тогда отецъ съ матерью разцвтаютъ, становятся вдвое сильне и умственно, и нервно, что, безъ сомннія, наука вскор отмтитъ и опишетъ, а пока я, галльскій патріархъ, довожу сіе до твоего свднія. Это, можетъ быть, очень важное открытіе для физіологовъ, но важное ли это открытіе, или просто глупость, только я теб сообщаю его, смясь отъ души, смясь тмъ самымъ смхомъ, который, я полагаю, нигд не былъ лучше извстенъ и лучше практикованъ, какъ у галловъ’.

‘Вдь, Дезиру стало досадно, что я опередилъ его въ дтовоздлываніи, и онъ намъ сулитъ въ будущей весн маленькаго галльчика. Увидимъ. Знаешь ли, дорогой Эдуардъ, что я считаю теперь первой изъ гражданскихъ обязанностей? Это — имть много дтей. У насъ ихъ всхъ на ферм десять. Слишкомъ мало! Я подъ часъ даже красню. У отца было ихъ девятнадцать, а я, недостойный сынъ, произвелъ только шесть. У Дезира — стыдно сказать — четверо! Несчастный! Я стыжу его каждый день’.

XXIV.
Продолженіе повствованія и вторичное появленіе шурина Горготена.

Я прерываю здсь нашу переписку и возвращаюсь къ разсказу, не на томъ мст, гд остановился, а десять лтъ спустя.

Эти десять лтъ, какъ я уже сказалъ, вс прошли въ работ и занятіямъ. Никакой случай, достойный вниманія, не развлекъ и не встревожилъ насъ. Намъ выпала счастливая доля: не быть смущеными ничмъ неожиданнымъ. Но… по тихоньку да полегоньку, сколько перемнъ на ферм, и вн ея! Многія изъ нашихъ дтей подросли и стали играть роль въ дом. Ужъ поговаривали о свадьб нашей старшей дочери. По крайней мр, сынъ сосдняго землепашца сдлалъ предложеніе. Намъ это казалось съ Горготиной чистымъ сномъ, и сномъ хорошимъ. Молодые люди любили другъ друга. Ихъ родители питали взаимное уваженіе. Что же могло воспрепятствовать браку? Свадьбу и сыграли, да еще какъ весело! Была музыка на рожкахъ, пніе, танцы. Вы, конечно, не удивитесь увидать меня въ будущей глав ддушкой.

Но, пожалуйста, не заключите изъ этого, что я сдлался дряхлымъ старикомъ и ворчуномъ. Мн было, когда я выдавалъ дочь замужъ, пятьдесятъ одинъ годъ, одиннадцать мсяцевъ и двадцать три дня. Это еще какіе годы! Ахъ, какъ мы съ Горготиной были счастливы въ этотъ день!

Но знаете ли, кто постарлъ, истаскался, покончилъ съ жизнью и валялся на кровати обезсиленный атрофіей мускуловъ и разслабленіемъ мозговыхъ органовъ? Горготенъ. Три года уже, какъ несчастный томился въ полусознательномъ состояніи. Память, разсудокъ почти угасли. Онъ былъ истинно жалокъ.

Горготина настаивала, чтобъ онъ переселился на ферму, но та капля воли и сознанія, какая еще у него оставалась, нея сосредоточилась на упорномъ отказ, и это происходило, видимо, отъ доброты, отъ нежеланія огорчать семью. Въ его состояніи полуидіотства, очень легко было замтить, что, несмотря на его неспособность устроить порядочно свою жизнь, помимо его мелкаго тщеславія и низменныхъ вкусовъ, онъ все таки былъ добрый человкъ. Будь онъ суше сердцемъ, онъ, можетъ, лучше бы повелъ себя, а поведи онъ себя порядочно, онъ неотравлялъ бы ни своей жизни, ни жизни другихъ. Ему недоставало, равновсія, и по этому старость — для нкоторыхъ лучшіе годы спокойствія и яснаго пониманія — для него пришла въ вид жестокой и отталкивающей болзни. Что я говорю, старость. Ему было 53 года, ну, какая же эта старость? А, между тмъ, сколько я видлъ подобныхъ преждевременныхъ разрушеній! Случай этотъ чаще встрчается между холостяками. Сперва состояніе Горготена раздражало меня, а теперь мн становилось его положительно жаль.

XXV.
Кошка и собака.

Вотъ я и ддушка! Радость эта рдко описывается въ книгахъ, но вс дды испытывали ее! Какой благодатный даръ природы для стариковъ: видть, какъ ихъ собственная жизнь переходитъ и возрождается. Дти, внуки — истинное очарованіе жизни!

— Какъ, неужели родительскія обязанности никогда вамъ не доставляли горя, заботъ, волненій?

— Да, это случалось съ нами десятки, сотни разъ, но черезъ это то самое наша жизнь и улучшилась, хорошія чувства стали воспріимчиве, брали верхъ и доставляли намъ, среди заботъ и волненій, невыразимыя радости.

Наши дти, воспитанныя на вол и солнц, веселыя, дятельныя, умныя, имли тоже свои недостатки, въ особенности въ склад ума, какъ это часто встрчается во Франціи, но, выросши въ обстановк, гд природа является во всей своей правд, въ своемъ разнообразіи, величіи и плодовитости, они пріобрли довольно равновсія въ разум и чувствахъ.

— Слдовательно, ваши дти были совершенства?

— Далеко нтъ! Я бы отъ нихъ отказался, еслибъ они были безукоризненны.

— Ваши сынки никогда не вызывали въ васъ вспышекъ родительскаго гнва?

— Подчасъ за полверсты сосди слышали, какъ я бушевалъ. Не думайте, чтобъ мы вс на ферм были люди нрава слащаваго и телячьяго, нигд столько не шумли и не спорили, какъ у насъ. Это были постоянные возгласы и смхи, самые простые разговоры, и т сопровождались шумомъ. Громкое проявленіе нашихъ чувствъ происходило отъ ихъ же избытка и силы. Хорошее расположеніе духа вмшивалось во все, и ссора въ дом никогда не длилась боле пяти минутъ. У Дезира завелась, напримръ, собака, у меня — кошка. Животныя иногда ссорились между собою. Когда мы присутствовали — ссора переходила къ намъ. Я защищалъ мою кошку, Дезиръ свою — собаку, и мы произносили пресмшныя проклятія: онъ — надъ кошками, я — надъ собаками. И все это самымъ серьзнымъ и раздраженнымъ тономъ. А тамъ, глядишь, мы опять — въ мир и согласіи.

XXVI.
Что мн сообщили газеты.

Я сказалъ, что мы на ферм никакихъ политическихъ газетъ не читали, что, пожалуй, было не хорошо, иногда, впрочемъ, въ рыночные дни, или на ярмарк, въ трактирахъ, намъ попадались на глаза газеты. И вотъ, такимъ-то образомъ я узналъ о происшествіи, волновавшемъ уже два дня Парижъ и всю Францію: Артуръ-банкиръ обанкрутился. Дефицитъ былъ въ нсколько милліоновъ. А, въ то время, милліоны въ банкрутств простаго банкира казались чмъ-то колоссальнымъ.

Артуръ, испугавшись преслдованія, бжалъ. Говорили будто онъ въ Бельгіи, и это оказалось врно.

Сотни семействъ потеряли свои состоянія въ этомъ банкрутств. Мой братъ, инженеръ, потерялъ въ немъ самую большую часть своего капитала, и, что еще хуже, банкротство Артура скомпрометировало его въ глазахъ многихъ людей.

Къ сожалнію, во всемъ этомъ дл, кром легкомыслія, ничего не было, даже со стороны Артура. Я всегда такъ думалъ, но легкомысліе иногда очень важно. Правда, что я никогда не зналъ подробностей катастрофы. Мой несчастный брать, съ которымъ я свидлся нсколько мсяцевъ спустя, былъ такъ огорченъ, что я боялся его много разспрашивать. Что же до банкрута, то изъ Брюсселя онъ переселился съ женой, дочерью и зятемъ въ Соединенные Штаты, и мы никогда о немъ больше не слыхали.

Брату моему было тогда шестьдесятъ лтъ, на видъ ему казалось восемьдесятъ. Всякая энергія угасла, и онъ воображалъ, что и все окружающее угасло вмст съ нимъ. Общество представлялось ему больнымъ. Ко мн онъ сталъ гораздо тепле. Его единственный сынъ, потерявъ надежду на блестящую каррьеру во Франціи, похалъ въ Испанію, гд ему дали строить линію желзной дороги.

Долженъ ли я прибавить, что не прошло и двухъ мсяцевъ, какъ онъ схватилъ тифъ и умеръ? По крайней мр, горе видть сына умирающимъ миновало отца, его самого не стало за нсколько мсяцевъ до смерти сына. У него сдлался ракъ въ желудк. Жена его, женщина хорошая, осталась совершенно одна. Къ счастію, она могла собрать кое-какіе остатки отъ ихъ состоянія и составить себ крохотный доходецъ, которымъ она умла и уметъ до сихъ поръ довольствоваться. Она теперь — прелестная старушка, и, несмотря на горе и несчастія, сердце ея молодо и тепло. Горготина съ Туанетой — ея лучшіе друзья. Базидое лто она проводитъ нсколько дней на ферм, гд она, по ея словамъ, запасается на всю зиму масломъ, за которое платитъ, и здоровьемъ, которое получаетъ даромъ.

На то, что я разсказалъ изъ жизни брата и его семейства въ нсколькихъ строкахъ, пошли цлые годы. Между бгствомъ Артура и смертью брата разстояніе — въ два года. Въ этотъ промежутокъ времени скончался и шуринъ Горготенъ.

Это, конечно, мало кого удивитъ посл того, что я говорилъ объ его несчастномъ положеніи, но вотъ чего, можетъ быть, никто не ожидалъ: единственной наслдницей Горготена была сестра его Горготина, но онъ потребовалъ въ своемъ духовномъ завщаніи, чтобы его наслдство было раздлено между Горготиной и Туанетой, т. е., въ сущности, между нашими двумя семействами, Дезировымъ и моимъ, такъ какъ мы были, говорилъ онъ въ завщаніи, его настоящими братьями и друзьями, е Понятно, продолжалъ онъ:— что въ моей вол нтъ ничего оскорбляющаго ни для сестры, ни для зятя: она только соотвтствуетъ ихъ же желаніямъ’. Ассоціація нашихъ двухъ семействъ такъ полна и родственна, что должна даже наслдство длить между собою. Въ случа, еслибъ Дезиръ съ Туанотой отказались отъ ихъ части, то все наслдство переходитъ въ постороннему лицу. Волей-неволей, Дезиръ долженъ былъ согласиться. Сознаюсь, что раздлъ братнина наслдства былъ для насъ съ Горготиной большой радостью въ жизни. Горготенъ кончалъ свое завщаніе, прося насъ простить ему то горе, которое онъ намъ причинялъ, не умя совладать съ своей жизнью и сдлать черезъ это и себя, и другихъ счастливыми. Его несчастіе происходило отъ постояннаго стремленія быть умнымъ. Онъ никогда не оставался самимъ собою и вчно насиловалъ свою натуру. ‘Когда я это понялъ, то было уже поздно. Истина озарила меня на минуту, и, какая бы тому ни была причина — я благословляю ее: Это, вроятно — мое послднее дяніе, исполненное въ полномъ разум. Мозгъ мой утомленъ, я это чувствую. Но, въ какомъ бы состояніи ни былъ мой разумъ, врьте друзья, что сердце до послдняго издыханія будетъ принадлежать вахъ’.

‘Чтите же мою послднюю волю’.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Завщаніе было помчено четырьмя годами раньше его смерти.

XXVII.
Странныя размышленія.

Мы получили наслдство отъ Лагоргота, намъ же досталось наслдство Горготена, этими двумя имніями, конечно, пренебрегать было не слдъ, но мы, все-таки, пустились въ разсужденія, и еще въ такія, въ какія большинство наслдниковъ не пускается, но съ лтами мы сдлались ужасными резонрами.

Наслдство, что бы тамъ ни говорили (разсуждали мы), потеряло теперь свою силу. Состоянія имъ не составишь. Богатство все мене и мене жалуется въ вид награды и рдко переходитъ изъ рода въ родъ. Мы еще — самые удачные по части наслдства. А если раздлить теперь то, что мы имемъ, между нашими десятью дтьми, то вдь на долю каждаго придутся пустяки. На что-жь они въ будущемъ могутъ разсчитывать, воли не на свой собственный заработокъ? Слдовательно, въ наше время отцы должны заботиться о томъ, какъ бы дтямъ устроить трудъ полегче и повыгодне, а не печься только о приращеніи наслдствъ. Станемъ же смотрть на дтей, какъ на труженниковъ, а не какъ на собственниковъ.

Дезиръ, у котораго часть состоянія выходила изъ имнія Горготена, ужасно возставалъ противъ наслдственности. Я же, признаюсь, относился къ этому не такъ строго. Я не прочь былъ, чтобы всякій могъ располагать частью того, что онъ пріобрлъ своимъ трудомъ и сберегъ своими экономіями. Но Дезиръ въ прав завщателя видлъ всевозможныя неудобства, нкоторыя изъ нихъ, конечно, не очень то ладны.

Получивъ наслдство Горготена, мы не ограничились только одними умными рчами, мы расширили наше земледльческое дло, умножили число скотины, черезъ скотину увеличились и жатвы. Ахъ, еслибъ дядя Лагорготъ могъ взглянуть на ферму лтъ пятнадцать посл своей смерти, вотъ бы онъ удивился и обрадовался, увидавъ, какъ она украсилась, улучшилась, обогатилась!

— Почему это у васъ, братецъ, сказала мн разъ золовка, меня покойнаго брата-инженера:— въ дом вс такъ веселы, когда повсюду, куда ни оглянешься, жизнь такая печальная?

— Право не знаю. Я довольствовался дйствіемъ, не отыскивая причины.

— А я вамъ скажу почему: вы освободились отъ всякихъ страховъ и опасеній, которые длаютъ людей такими несчастными. Даже смерть не страшна вамъ. Еоли Дезиръ умретъ — вы останетесь отцемъ его дтямъ, а онъ — вашимъ, если вы умрете прежде него.

— Пожалуй, что вы говорите и врно, но можно было бы, какъ мн кажется, вайдти и другія причины.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

XXVIII.
Появленіе на сцену новаго лица.

Здсь начинается новый фазисъ нашей жизни: фазиса этого никто не предвидлъ и не подготовлялъ, онъ, тмъ не мене, былъ естественнымъ результатомъ всего нашего прошедшаго. Колонія начала принимать новый характеръ. Мемуары мои были бы неврны, еслибъ это и на нихъ не отразилось. Во второй части тонъ и смыслъ нашихъ разсказовъ измнился противъ первой части. Теперь это стало еще замтне, но я, все-таки, буду смотрть на все съ моей точки зрнія. Въ тысячи другихъ книжекъ авторы всегда напираютъ на бдствія человческой жизни, на отвращеніе къ ней, на страданія, на борьбу, я же буду стараться описывать хорошія и спокойныя впечатлнія, какія жизнь даетъ.

Жизнь наша на ферм носила отпечатокъ ясности, мира, тишины. размноженія, увренности въ себ, на это именно историкъ и долженъ напирать.

Что же до горя, до борьбы, они тоже были намъ извстны, но мене, чмъ большинству людей. И, къ тому же, я здсь стараюсь сохранить только хорошія воспоминанія. Заявивши это, я возвращаюсь къ моему разсказу.

Какъ вы видли, мы разговаривали съ золовкой. Вдругъ къ намъ постучался кто-то потихоньку въ дверь со двора. Погода стояла ужасная. Горготина пошла отпоретъ. На порог показался молодой человкъ, блдный, еле державшійся на ногахъ, весь мокрый, борода и волосы въ безпорядк… Онъ прямо подошелъ ко мн.

— Дядюшка! вскричалъ онъ, и тутъ же упалъ.

Несчастный былъ истощенъ голодомъ, ходьбой, волненіями.

Его уложили въ постель, дали ему бульона, теплаго вина. Золовка, пристально глядвшая на него, вдругъ вскричала:

— Да вдь это — Амедей, нашъ племянникъ, сынъ брата Урбана!..

Урбанъ, о которомъ я еще ни слова не сказалъ, былъ младшій изъ всхъ братьевъ. Онъ единственный не основался въ Париж, женился въ провинціи на дочери архитектора и поздне, заступилъ его мсто. Мы видались съ нимъ очень рдко. Средства къ жизни у него были самыя маленькія, но это не помшало ему отдать своего единственнаго сына Амедея въ коллежъ. Амедей оставилъ коллежъ, вышедши изъ класса риторики и отказываясь отъ экзаменовъ, которые, при стсненныхъ обстоятельствахъ отца, завели бы его стишкомъ далеко.

Къ тому же, ему сильно опротивло жалкое преподаваніе въ провинціальномъ коллеж. У него была наклонность, даже большія способности въ физик. Одинъ оптикъ, другъ его отца, рекомендовалъ Амедея къ богатому фабриканту электрическихъ машинъ въ Париж.

Онъ опредлился сперва простымъ работникомъ, но его свора замтили, и въ короткое время онъ сталъ очень искуснымъ мастеромъ. Теперь ему было двадцать четыре года.

Вотъ все, что знала о немъ наша золовка. Какъ онъ очутился у насъ въ такомъ ужасномъ состояніи? Мы не могли себ этого объяснить. Амедей продолжалъ лежать въ обморок.

Его первое слово, очнувшись, было опять:

— Дядюшка!

Слезы текли по его щекамъ, онъ продолжалъ:

— Дядюшка, не браните меня…

— Обстоятельства, кажется, и безъ того довольно тебя наказали, но какъ ты попалъ сюда въ такой часъ и въ такомъ положеніи?

— Я и самъ едва могу припомнить, что со мной случилось… Перебывалъ я, въ нсколько недль, кажется въ четырнадцати тюрьмахъ. Меня били, топтали въ грязь, заковывали въ цпи (взгляните на мои руки), какимъ чудомъ я могъ исчезнуть въ минуту моего отправленія въ Баенну? Это — для меня загадка. Я очутился, не знаю какъ, въ провинціи, на тюремномъ двор, въ сторон отъ товарищей. Спокойно направился я къ двери, она была полуотворена, я ее совсмъ отводилъ и вышелъ. Я продолжалъ идти ровнымъ шагомъ, какъ будто отправился по сбоямъ ддахъ. Я вышелъ изъ города, никто на меня я вниманія не обратилъ. Я шелъ полями весь вечеръ, шелъ всю ночь. Но куда идти? Въ Парижъ — невозможно! Къ отцу? Меня могли хватиться каждую минуту. Я долженъ былъ избгать и городовъ, и селъ, сколько нибудь значительныхъ. Какой-то нищій попался мн на дорог. Ему стало жаль меня, и онъ далъ мн кусокъ хлба. Тогда я вспомнилъ, что оттуда, гд я былъ, до васъ только сорокъ ль, я прошелъ ихъ пшкомъ въ три дня, ничего не имя, кром поданнаго нищимъ куска хлба, который длился до сегодняшняго утра. Теперь гд мн укрыться и что длать, пока меня забудутъ? Я прошу вашего совта, дядюшка, ршившись хать туда, куда вы мн укажете…

Я думалъ, что разсказъ кончился, но онъ продолжалъ:

— Что я такое сдлалъ, чтобъ со мной такъ поступали? какое я совершилъ преступленіе? пусть спросятъ у тхъ, кто ночью вошли во мн въ комнату, схватили меня соннаго и потащили за собой. Въ чемъ меня обвиняютъ? Не знаю. Я высказывалъ нкоторое презрніе въ правительству, но вс вокругъ меня раздляютъ его… Шестьдесятъ другихъ честныхъ работниковъ были схвачены въ Париж, въ туже ночь, и такимъ же точно образомъ. Вотъ факты. Теперь скажите, что мн длать, куда идти?

— Оставайся, другъ мой, пока здсь. Никогда никому и въ голову не придетъ, чтобъ мы стали у себя въ дом укрывать кого-нибудь. къ тому же, ты являешься къ намъ какъ нельзя больше кстати: ужь нсколько времени я все думаю: откуда бы мн выписать человка твоей профессіи?… Ты явился — и отлично! Будь, какъ дома.

— Но какая вамъ надобность въ мастер электрическихъ машинъ?

— Ботъ прекрасно! Да у насъ здсь цлыхъ два снаряда, правда, и тотъ, и другой плохо дйствуютъ, но у насъ въ лабораторіи есть всевозможные инструменты они, хоть, и не электрическія машины, но требуютъ твоей поправки и пригонки.

— Разв вы здсь занимаетесь физикой?

— Еще бы! И химіей, и біологіей…

— Я думалъ, дядюшка, что вы весь — въ земледліи!

— Ты и не ошибся, но если ты поживешь немного съ нами, то увидишь, что всякую науку можно приспособить къ земледлію, что, въ нкоторомъ смысл, и составляетъ превосходство этой великой промышленности. Въ самомъ дл, если физика и химія достаточны для другихъ промысловъ, то земледліе-все равно, что медицина — призываетъ къ себ на помощь вс отрасли человческаго знанія. Поэтому, въ тотъ день, когда земледліе поднимется на ту высоту, на какой оно должно стоять, явится и настоящая философія, и настоящая политика и… но согласенъ ли ты исправить наши машины?

— А вы, дядюшка, согласны ли на то, чтобъ я васъ обнялъ?

Я раскрылъ ему объятія.

— Хорошо, продолжалъ онъ:— завтра, рано по утру, сведите меня въ вашу лабораторію.

На другой день, рано утромъ, я постучался къ нему — въ комнат никого! Племянникъ всталъ чуть не на зар и попросилъ, чтобъ ему указали нашу лабораторію, гд я и засталъ его за осмотромъ.

— Вы мн говорили, дядюшка, о физическомъ кабинет, а я попалъ въ музей древностей.

— Какъ древностей?

— Конечно, вс эти снаряды, а, главное, ваши электрическіе столбы — допотопны.

— Правда, имъ будетъ лтъ около двадцати пяти.

— Двадцать пять лтъ, дядюшка, въ наукахъ равняются двадцати пяти вкамъ!

— Что же ты будешь длать?

— Революцію.

— Что хочешь ты этимъ сказать?

— Все передлать заново.

— Гмъ… А наши древніе снаряды?

— Я пущу ихъ въ дло.

— Ха, ха, ха… Это, значитъ, полное преобразованіе?

— Да, дядюшка, преобразованіе.

— Только смотри, не раззори насъ.

— Напротивъ, я надюсь удвоить стоимость вашей научной мебели.

— Ну, такъ за работу!

Амедей началъ съ нашихъ столбовъ, и въ нсколько дней ему удалось утроить ихъ силу.

Видть его за работой было истиннымъ удовольствіемъ. Не только онъ преобразовалъ наши старые снаряды, но еще прекрасно сладилъ намъ новые, о существованіи которыхъ мы, въ нашей глуши, и не предполагали. Такимъ образомъ, лабораторія, къ нашей великой радости, отдлана была заново. Онъ намъ много еще кое-чего устроилъ и переправилъ, привычка къ измрительнымъ инструментамъ показала ему сейчасъ же, что наши вялки дйствовали неправильно, онъ я ихъ проврилъ.

Все, что было на ферм механическаго, прошло чрезъ его руки. Онъ придумалъ кое-какія улучшенія въ нашихъ молотилкахъ, соломорзкахъ, пахальницахъ и проч….

Замтно было, что земледліе ему тоже начинало нравиться, и его помощь въ этомъ дл казалась намъ теперь необходимой. А себя спрашивалъ: какъ это мы будемъ безъ него справляться, ибо я ни минуты не сомнвался, что онъ возвратится въ Парижъ тотчасъ, какъ только ему дозволятъ.

Но я вскор замтилъ, что онъ не такъ спшитъ возвращеніемъ. У Дезира, вы знаете, было нсколько дочерей, старшую звали: Дезире. Это была хорошенькая брюнетка, статная, веселая, какъ ея об матери, Туанета и Горготина, я говорю ея об матери, потому что Горготина, коли припомните, кормила ее. Ну-съ, такъ знаете ли, какое случилось чудо? Дезире и племянникъ полюбились!…

Успокойтесь, друзья мои, въ этомъ дл не было и намка на романъ, вышло лучше: бракъ, доброе расположеніе, взаимная вра. Двчоночка, хорошо снабженная бльемъ, ученая по хозяйству, дятельная, со сноровкой, денежнаго приданаго не имла, она сама составляла приданое, и мн довольно было объясниться съ Урбаномъ, чтобъ онъ прислалъ свое согласіе. Женитьба сына его очень удивила. Свадьбу сыграли на ферм. Описывать вамъ радость Дезира — невозможно. Казалось, будто онъ самъ женится. Посл церемоніи онъ сказалъ мн:

— Это — точно бракъ нашихъ двухъ семействъ. Моя дочь — теб племянница. Твой племянникъ — мн зять, мои внучаты будутъ твоими внучатами. Предвидлъ ли ты это?

Туанета съ Горготиной блистали счастіемъ. Къ тому же, амнистія позволила Амедею оффиціально явиться въ господину мэру.

И вотъ мы, старики, съ наслажденіемъ видли вокругъ себя новое наростающее поколніе, готовое возобновить и продолжить милую колонію. Молодой парижанинъ внесъ къ намъ новый элементъ: промышленный. Онъ пристроилъ въ ферм маленькую мастерскую для земледльческихъ орудій, самъ началъ скоро прекрасно понимать земледліе съ торговой стороны, и въ этомъ смысл сильно помогалъ намъ.

Молодые не прожили и одиннадцати мсяцевъ, какъ у нихъ родился ребенокъ. Въ тоже время, умеръ отецъ Амедея. Имъ досталось маленькое наслдство. Его продали, и, за вычетомъ разныхъ пошлинъ, молодымъ осталась небольшая сумма, на которую они купили хорошенькій лужокъ по сосдству отъ насъ. Еще разъ ферма расширилась и умножилась числомъ обитателей: Амедей не хотлъ съ нами разъзжаться и сдлался третьимъ собственникомъ, общникомъ и товарищемъ.

Видите, читатель, все это стоило разсказать, а я еще не кончилъ, потрудитесь, если разсказъ мой не наскучилъ, продолжать чтеніе. Вы услышите равныя вещи, какихъ и не ожидаете.

XXIX.
Литературный разговоръ.

Вотъ бы глубокую жалость возбудили мои записки въ моемъ брат-романист, еслибъ онъ ихъ прочелъ!

— Дуракъ! сказалъ бы онъ мн самымъ дружескимъ тономъ:— у тебя было матеріалу на десять томовъ. Ваша любовь съ Горготиной составляла цлый романъ или эпоху. Любовь Амедея — другой романъ. Искусно растянутые, эти эпизоды составили бы два тома, у тебя оставалось еще два, каждый въ особомъ род. о твоихъ земледльческихъ работахъ и того — шесть. Въ седьмую и осьмую части ты бы вставилъ твои соображанія о наук и.хлбопашеств, наконецъ, IX и X части заключали бы въ себ прошедшее, настоящее и будущее

Десять волюмовъ, дуралей ты изъ дуралеевъ, десять волюмовъ, и о такихъ важныхъ вопросахъ! Прикрась ихъ фантазіей, интригой, и вотъ ты сразу поставилъ бы себя, какъ писатель, а ты, съ твоимъ-то матеріаломъ на десять томовъ, дурацкимъ образомъ приподнесъ намъ еле-еле одинъ. За что ты берешься, несчастный! оставь, оставь перо ‘божественнымъ артистамъ’, которые знаютъ, какъ его держать, а ты — ступай въ твоей скотин!…

Я бы робко возразилъ брату:

— Ты — литераторъ и разсуждаешь, какъ литераторъ, но ты забываешь, что твоя публика — не моя, твои книжки, несмотря за ихъ славу, врядъ ли читаются въ селахъ, да и мыслимы ли он тамъ? Вы, литераторы, длаете изъ литературы ремесло, правда, иногда очень талантливо, но наивный читатель хочетъ больше простоты. Фраза для насъ, людей трудовыхъ, невыносима, мы любимъ, чтобъ насъ сейчасъ же вели въ цли. Вотъ почему я все вложилъ въ одну книжку, даже въ очень маленькую книжку. Надо, чтобъ всякій держался своей натуры и своей среды. Я — не фразръ и больше факта ничего не умю сказать.

Но, другъ читатель, вс эти разсужденія — чисто вымышленныя, ибо братъ никогда не видалъ моихъ Записокъ. Онъ даже никогда и не подозрвалъ объ ихъ существованіи: онъ умеръ прежде, чмъ я началъ ихъ вести.

XXX.
Сумерки и заря.

Несчастный поэтъ умеръ съ горя, тоски и отчаянія, онъ видлъ, какъ публика, мало-по-малу, его оставляла и бжала къ другимъ знаменитостямъ. Его книжки когда-то такъ расхватывали, а теперь больше не читались. Сдлавшись академикомъ, депутатомъ и даже, увы! министромъ на нсколько мсяцевъ, ему приходилось слышать не разъ горькую правду о своихъ произведеніяхъ, и въ злостной критик примшалась не малая доля клеветы.

Я желалъ бы видть въ талант брата мене напыщенности и побольше простоты, душевными же его качествами я вполн удовлетворялся: его прямота, искренность, великодушіе были мн хорошо извстны. Я часто удивлялся, какъ столько фальши и плохой риторики могло идти рядомъ съ такой честностью. Этотъ человкъ, столь прославленный нкогда, умеръ — покинутый, забытый, нищій.

Нищета!.. не упрекайте его. Она, право, была самая благородная сторона его жизни. Она внушила къ нему гораздо больше уваженія, чмъ вс его литературныя произведенія. Онъ перенесъ ее, не жалуясь и даже стараясь скрыть отъ всхъ свое положеніе…

Въ годъ смерти онъ пріхалъ на мсяцъ къ намъ, на ферму. Продолжая, по старому, звать меня своимъ дорогимъ дуракомъ, онъ со всми нами былъ такъ кротокъ, привлекателенъ и меланхоличенъ… Имть столько поэзіи и не высказывать ея въ своихъ сочиненіяхъ! Должно быть, преднамренность, вліяніе школы и системы тормозили его даръ. Во время гощенія на ферм, братъ, несмотря на свою скорбь, а, можетъ, и вслдствіе скорби, проводилъ почти цлые дни съ маленькими дтьми, именно съ Амедеевыми: старшему было — два года, а младшему — шесть мсяцевъ.

Это заставляетъ насъ вернуться въ юной семь, гд все шло, какъ по маслу. Амедей, смлый и веселый, сталъ, по своей дятельности, въ нкоторомъ смысл душой фермы. Казалось, мы вс отъ него помолодли. Къ тому же, ничто такъ не ободряетъ и не оживляетъ, какъ то, когда въ одной семь находятся вс возрасты. Амедей, давъ нашей земледльческой эксплуатаціи сильный толчекъ въ сторону торговли и промысла, принесъ этимъ еще новое благоденствіе. Никто не умлъ лучше его управлять доходными и научными работами. Изученіе положительныхъ наукъ было для него потребностью. Сверхъ того, онъ интересовался больше нашего политикой, что, пожалуй — не лишнее. Я долженъ прибавить: если онъ любилъ себя развивать, то и другихъ наставлялъ. Вдругъ ему захотлось читать лекціи крестьянамъ о физик. И вы бы не нашли у насъ въ семь ни одного мальчугана, который бы не съумлъ устроить электрическаго телеграфа.

XXXI.
Мой племянникъ и мой зять.

Эти лекціи, можетъ, напомнятъ читателю т, которыя намъ читалъ Эдуардъ во время вакацій, и онъ, конечно, спроситъ: продолжалъ ли ихъ Эдуардъ? Нашего добраго Эдуарда уже два года не существовало.

И такъ, вы видите: трое изъ моихъ братьевъ, инженеръ, поэтъ, и отецъ Амедея, покончили свои жизненныя карьеры, тоже сталось и съ Горготеномъ. Пожалуй, и бывшаго банкира Артура можно было считать покойникомъ. Вдь и то сказать: мы вс — погодки съ ныншнимъ вкомъ, а вкъ нашъ куда ужь какой старый!

Мы съ Дезиромъ были еще бодры, работа, занятія, полная свобода ума поддерживали въ насъ вчную молодость.

Устройство Амедея на ферм еще боле обновило насъ, то дло, которое мы начали инстинктивно, онъ заставилъ его продолжать съ полной сознательностью. Ему не было и тридцати лтъ, намъ — шестьдесятъ. Черезъ него мы узнали, что мы — великіе организаторы и даже, говаривалъ онъ, великіе дятели въ соціальной экономіи. Но мы все это длали, какъ птицы небесныя вьютъ гнзда. А въ будущемъ нужно было перейдти изъ роли птицъ въ роль архитектора. Это была, по крайней мр, цль, которую задалъ себ племянникъ. Она удалась ему наполовину.

Вотъ, какъ это случилось: читатель припомнитъ, что наша старшая дочь, Пчелка (я, кажется, еще не назвалъ ея по имени), вышла замужъ за сосдняго землепашца. Землепашецъ этотъ (который просто прозывался Франсуа и былъ, тмъ не мене, малый толковый), очень подружился съ Амедеемъ, они проводили вмст каждое воскресенье.

Однажды вечеромъ, племянникъ и зять долго бродили по полямъ. Я замтилъ, что племянникъ возвратился домой задумчивымъ. Я былъ въ лабораторіи, онъ подошелъ ко мн и заговорилъ такъ:

— Помните, дядюшка, ту ужасную ночь, когда я, еле живой, постучался къ вамъ? Меня травили, какъ дикаго звря, и довели до состоянія животнаго. Я такимъ къ вамъ и явился. Я бы упалъ въ вашемъ уваженіи, еслибъ признался въ тхъ дурныхъ и жестокихъ чувствахъ, которыя мн не давали покоя… ужасъ, гнвъ, жажда мщенія душили меня, парализовали мой мозгъ. Я больше не разсуждалъ, я не могъ разсуждать. Я былъ, какъ безумный, но добрыя лица, какія я здсь увидалъ, успокоили меня, возвратили мн мою молодость, я сталъ, въ нсколько дней, тмъ, чмъ былъ прежде, вы изъ меня — дикаго звря — сдлали человка… Вы никогда не узнаете, какъ я, въ глубин моей души, благословляю васъ за такое чудо. Къ тому же, я былъ пораженъ, найдя въ васъ и доброту, и ученость, и опытность. Съ тхъ поръ я началъ — простите мое ребячество — смотрть на васъ, какъ на святого. Еще немножко, и я бы принялся васъ обожать… Не смйтесь — я уже отрекся отъ всякаго идолопоклонства. Чтобы отнестись разумно ко всему, что васъ касается, мн только слдовало подвергнуть васъ моральному анализу.

— Что такое моральный анализъ?

— О! я прекрасно себя понимаю, и вы меня тоже сейчасъ поймете. И такъ, я сдлалъ вашъ моральный анализъ и открылъ…

Тутъ племянникъ остановился, а я вскричалъ:

— Скажи же, что ты открылъ?

— Но это будетъ и нелюбезно, и даже невжливо…

— Дло — не въ вжливости, говори скорй, несчастный, что ты открылъ?

— Хорошо-съ! отвтилъ онъ разсмявшись:— я усмотрлъ въ васъ, дядюшка, проблы.

— Ты хочешь сказать, что мн многаго недостаетъ?

— Многаго… нтъ, но…

— Я и безъ тебя давнымъ-давно сдлалъ это открытіе.

— Нтъ! то, чего вамъ недостаетъ, вы и не воображаете и даже не сожалете объ этомъ, а радуетесь.

— Ба?!.

— У васъ превосходные инстинкты, и, нисколько не трудясь ихъ заглушать, какъ это обыкновенно длаютъ, вы, напротивъ, развили ихъ въ сласть. Вы имете, благодаря вашимъ инстинктамъ, все, что нужно, чтобъ быть великимъ артистомъ, вы имъ и были, безсознательно, но вы вложили все ваше искуство въ хорошее житье. И съ этой стороны вы создали великое и прекрасное произведеніе, т. е. вашъ домъ… Теперь я прошу вашего полнаго вниманія.

— Говори, говори: я не пророню ни единаго словечка.

Онъ продолжалъ:

— Изъ всхъ дтей вашего отца, какой вышелъ самый разумный, счастливый и полезный самому себ и другимъ? Кто воздвигну лъ прочное зданіе? Кто оставилъ то, что именно можно назвать семьей, наслдствомъ, потомствомъ? Вс дти погибли. Ихъ семейства, ихъ состоянія — все распалось. Вы одни удержались, и ферма ваша удержится тогда даже, когда васъ боле уже не будетъ. Для того, чтобы создать, поднять и упрочить благосостояніе этого превосходнаго хозяйства, вы, просто-на-просто, слушались голоса вашихъ инстинктовъ. Во-первыхъ, вы почувствовали, что дружба въ жизни можетъ многое скрасить — вы начинаете съ того, что не разстаетесь съ вашими друзьями, какъ ни велика кажущаяся разница между ними и вами. Скотникъ Дезиръ длается вашимъ компаньономъ, а Горготина — женой вашей. Какъ вы смотрите на артельное начало: только какъ на мелочный, денежный интересъ? Нтъ! для васъ артель распространяется на всю жизнь. Я говорю о вашей артели съ Дезиромъ. Ну, скажите, разв это — не чудо: проходитъ тридцать лтъ, и артель не распадается — напротивъ: она процвтаетъ и пополняется еще мной. Посмотрите теперь на результатъ: знавали ли вы когда ферму, которая бы, какъ наша, въ продолженіи тридцати лтъ, стала въ четверо больше по своему объему и въ десятеро по доходу? Такую, гд бы хозяева были счастливе, боле достойны уваженія и вели жизнь столь же разумную? Все это, повторяю, вы сдлали чисто инстинктивно. Между тмъ, вы здсь затронули самую важную задачу, какую придется ршать XIX вку. Но имете ли вы хоть малйшую мысль о томъ, что вы сдлали? Я сильно думаю, что нтъ. Еслибъ вы поступали съ полнымъ сознаніемъ вашего дла, вы не отдали бы кузины Пчелки за Франсуа, не попробовавъ его сперва присоединить къ ферм.

— Коли у него есть своя…

— Своя! Вотъ въ томъ-то и бда, онъ черезъ это всегда останется въ разряд одиночекъ, которые вс погибнутъ передъ артелями.

— Пчела и Франсуа прекрасно ведутъ свое хозяйство.

— Настолько, насколько это возможно, они оба работаютъ бодро, толково, но ихъ старанія плохо вознаграждаются, какъ труды всхъ работающихъ единично или съ личной цлью. Франсуа гадитъ, что годъ отъ году его собственность уменьшается, и уже опасенія и тоска начинаютъ его тревожить.

Я остолбенлъ и ушамъ своимъ не врилъ.

— О! еще ничто не погибло, продолжалъ Амедей: — будьте покойны. Я уже переговорилъ съ Франсуа и Пчелкой. И вотъ, думаю, что для нихъ будетъ самое подходящее: пусть они продадутъ свою ферму, заплатятъ долги и на вырученныя деньги устроятъ у насъ, на общихъ паяхъ и подъ вдніемъ Франсуа — сахарный заводъ. Это было бы прекрасное предпріятіе и для всего околодка. У меня ужъ готовъ весь планъ, согласіе Франсуа и Пчелки я получилъ, теперь только недостаетъ одобренія Дезира и вашего. Подумайте объ этомъ и скажите, какъ ршите. Посл чего, добрйшій дядюшка, мы опять возвратимся въ нашей бесд, и я вамъ укажу другіе ваши проблы!

Сказавъ это, онъ быстро вышелъ изъ лабораторіи и скрылся въ сумерькахъ.

XXXII.
Идея осуществляется.

Я совсмъ растерялся отъ рчей племянника, у меня все перевернулось въ голов, конечно я не призналъ себя побжденнымъ, и реакція не замедляла произойдти, но, тмъ не мене, я поддался (и добровольно) идеямъ племянника: сахарный заводъ ршили устроить единогласно.

Присоединеніе къ ферм этого новаго промышленнаго дла взяло у насъ цлый годъ, даже немного больше, но племянникъ и зять такъ за него хорошо принялись, что, но истеченіи осемьнадцати мсяцевъ, заводъ былъ въ полномъ ходу и, какъ предсказалъ Амедей, онъ всмъ принесъ добро. Франсуа оказался очень способнымъ въ своемъ новомъ ремесл. Мы ему воздлывали столько свеклы, сколько было возможно, и его самого заставляли ее воздлывать, а мякоть отъ свеклы шла на удобреніе фермы. Число лошадей нужно было умножить для работъ на завод, навозу было вдоволь, и вотъ наша земля стала еще плодородне.

Разговоръ въ лабораторіи не выходилъ у меня изъ головы, и я нсколько разъ старался къ нему возвратиться, желая дать отпоръ, но Амедей — постоянно въ хлопотахъ и занятіяхъ — каждый разъ находилъ средство ускользнуть. Къ тому-же дла шли, какъ онъ желалъ, ему этого было довольно. И то правда, что, со всми земледльческими закупками, продажами и работами по мастерской, Амедею немного оставалось времени для философскихъ споровъ.

Наконецъ-то, я могъ его залучить, я у насъ вышелъ слдующій разговоръ.

XXXIII.
Побужденія и мысли.

— Наши проблы, племянничекъ, заключаются, значитъ, въ томъ, что, одаренные хорошими побужденіями, мы — поселяне — убоги идеями?

— Нтъ, это не совсмъ такъ: вы доврчиво относитесь къ побужденіямъ и остерегаетесь идей…

— Мы остерегаемся идей, потому что однихъ идей не достаточно для осуществленія вещей, на которыя идеи наводятъ иногда внезапно. Для полной жизненности этихъ вещей нужна помощь всхъ стихій. Возъимй идею сять маисъ въ Норвегіи и посмотри, исполнима-ли она?.. И, наконецъ, идея не всегда предшествуетъ дйствію, чаще она является посл. Возьмемъ нашу ферму: почему она такъ успшно пошла? Потому, что идея явилась тогда, когда уже обстоятельства благопріятствовали ей. Мы стали хозяйничать вмст съ Дезиромъ, ни разу даже не подумавъ, что такое артель. Совмстное владніе, совмстныя предпріятія явились у насъ тмъ же самымъ образомъ, т. е.— дйствіе прежде мысли. Разв въ самопроизвольныхъ зачатіяхъ идея управляетъ явленіемъ? Нтъ, явленіе есть средняя пропорціональная причинъ, опредляющихъ его. Является зародышъ, развивается, разцвтаетъ, нисколько не слдуя предвзятому заране плану, а только при содйствіи причинъ, которыя постоянно держатъ его подъ своимъ вліяніемъ. Предвзятый-же и неизмнный планъ оказался-бы здсь пагубнымъ… Наша колонія также зародилась и развилась самопроизвольно, подъ вліяніемъ побудительныхъ данныхъ. Никто изъ насъ не мечталъ о ней заране, и съ предвзятой мыслью ничто бы не удалось. Разв мы не видимъ, что ассоціаціи, старательно обдуманныя, не произвели ничего, стоющаго малйшаго вниманія.

— Не вытекаетъ-ли изъ этого, по вашему, что инстинктъ никогда не обманываетъ, а идея зачастую? Тогда вы забываете, любезный дядюшка, что крысы только потому и попадаются въ мышеловку, что слдуютъ своимъ крысьимъ побужденіямъ?

— Нтъ, не забываю и сознаюсь, что, еслибъ крыса могла, какъ инженеръ, вычислять передъ мышеловкой силу пружины и твердость прутиковъ, въ ловушку-бы не попалась. Инстинктъ ведетъ къ ошибкамъ, колебаніямъ, заблужденіямъ и безсилію, я это прекрасно знаю и знаю также, что разумъ непогршимъ въ аксіомахъ и математическихъ выводахъ, знаю, что во всхъ точныхъ наукахъ встрчается одинъ и тотъ-же элементъ увренности, но, тмъ не мене, я убжденъ, что въ большинств случаевъ скоре дйствуетъ внутреннее чуть. Правда, чуть не причемъ въ физик, математик, геометріи и проч., но возможно-ли и должно-ли сопротивляться ему въ житейскихъ длахъ?.. Чтобы хорошо устроить свою жизнь, я опять-таки утверждаю, надо остерегаться предвзятыхъ идей, афоризмовъ, системъ и слишкомъ вычурныхъ разсчетовъ. Все въ жизни идетъ ощупью, многое длается съ закрытыми глазами, и вотъ тутъ-то инстинктъ и господствуетъ… Согласись также и ты, что множество людей погибало и съ идеями.

— Конечно, дядюшка, идея опасна для человка, но она его также и возвышаетъ, въ ней-то и заключается его отвтственность. Поэтому мысль никогда не должна терять своихъ правъ надъ нами. Прекрасно, пускай мысль не заглушаетъ другихъ человческихъ способностей, но и эти способности не должны ни обезсиливать мысли, ни заставлять умолкать разумъ. Что инстинктъ положилъ начало всему, даже нашей артели — съ этимъ я согласенъ, согласитесь и вы также, что разумъ долженъ продолжать начатое. А когда я предложилъ вамъ присоединить въ ферм сахарный заводъ и призвать Франсуа, разв это не было ршеніе разума и справедливости? Значитъ, это была идея! Хорошо, теперь скажите мн, могло-ли бы чуть поступить лучше? Чуть и инстинкты, предоставленные самимъ себ, безъ всякаго контроля, надлали уже столько бдствій, что пора, думаю, дать имъ, наконецъ, въ руководители разумъ. Еслибъ мн пришлось остерегаться одного изъ этихъ великихъ путеводителей, инстинкта или разума, ужъ конечно, не разумъ страшилъ-бы меня. Если нужно уважать инстинктъ у народа только народившагося, то никакъ нельзя имъ довольствоваться у народа прогрессирующаго. И такъ, я убжденъ, что инстинктъ и разумъ имютъ свои права, свою законность, свое значеніе… Ну разв возможно намъ теперь довольствоваться одними побужденіями? Нтъ, тысячу разъ нтъ! Что касается меня, то я увренъ, что отлично сдлалъ, пригласивъ въ нашу артель Франсуа и Пчелку. И, если вы имете во мн какое нибудь довріе, то эта реформа не должна быть послдней, я уже общался указать вамъ ваши проблы и слово свое сдержу… Вы устроили вашу семью наполовину, теперь надо подумать устроить ее вполн. Многія изъ вашихъ дтей ускользнули, взявъ себ другую дорогу — не вашу. По этому поводу я хочу вамъ предложить кое-что новое.

— Опять переворотъ?

— Да, дядюшка: я буду длать перевороты всю мою жизнь, и, когда умру, то другіе будутъ продолжать ихъ. И что такое жизнь, какъ не рядъ постоянныхъ переворотовъ? Этими переворотами и преобразованіями я заставляю васъ жить, думать, чувствовать и двигаться впередъ, впередъ, безъ предла, безъ конца!.. Разв на это можно пенять!’ Добрый дядюшка, домъ вашъ не совсмъ законченъ. И вотъ у меня честолюбивый планъ: закончить нашъ дорогой домъ, придать ему всю его силу, все могущество, собравъ во-едино его разбредшихся жильцовъ… Одинъ изъ вашихъ сыновей — живописецъ, старшій сынъ Дезира — талантливый музыкантъ. Оба даровитые юноши почти изгнаны изъ родительскаго дома за ихъ искуства, они точно и не принадлежатъ больше въ семь… Что вы скажете объ иде, общающей возвратить ихъ въ лоно семейства?

XXXIV.
Музыкантъ и живописецъ.

Намекъ, высказанный Амедеемъ въ предъидущей глав, и его послднія слова требуютъ поясненія, и я долженъ разсказать вамъ о сын Дезира и о моемъ собственномъ. Но здсь мы опять вступаемъ со всей колоніей въ новый фазисъ.

Старшій сынъ Дезира, Ячмень, еще съ дтства такъ хорошо научился отъ отца играть на рожк, что почувствовалъ большую склонность къ музык и отъ убогаго отцовскаго инструмента перешелъ къ кларнету, потомъ въ скрипк, и, волей неволей, его пришлось вести по новой дорог. Я говорю: волей неволей-это не справедливо, оставаясь непоколебимыми въ нашихъ совтахъ дтямъ, мы никогда но препятствовали ихъ призваніямъ, если только призваніе дйствительно проявлялось. Ячмень окончилъ свое музыкальное образованіе въ Париж, гд юнъ, благодаря рекомендаціи Эдуарда, нашелъ очень хорошаго учителя. Нсколько лтъ спустя, у насъ самихъ случилось подобное же явленіе съ однимъ изъ нашихъ сыновей, только страсть мальчика была къ черченію и къ живописи. Мы такъ-же мало желали препятствовать его призванію, а талантъ у него былъ, я очень оригинальный. Долженъ-ли я прибавить, что въ настоящую минуту онъ — одинъ изъ нашихъ пейзажистовъ, обратившихъ на себя всеобщее вниманіе на послдней выставк?

Пшено (таково его имя) отправился тоже въ Парижъ оканчивать свое образованіе. Ячмень, который жилъ тамъ уже нсколько лтъ, былъ ему полезнымъ руководителемъ.

Я ничего еще не говорилъ объ этихъ двухъ мальчикахъ: призваніе поставило ихъ вн нашей колоніи, и мн не случалось вводить ихъ въ мой разсказъ, гд я исключительно занимался фермой. Къ тому-же, для насъ было истиннымъ горемъ видть, какъ они все удалялись отъ семьи. Но, съ другой стороны, ихъ первые успхи доставляли намъ большую радость: намъ казалось, что, какъ тотъ, такъ и другой, пошли по настоящей дорог современнаго искуства. Ферма, деревня, воспоминанія а нашей колоніи навсегда запечатллись въ ихъ памяти и сказывались въ произведеніяхъ. Ландшафты Пшена представляли намъ вс уголки и закоулки нашихъ владній. Изображались даже наши животныя. Какъ-то разъ, ко дню моего рожденія, онъ мн прислалъ картину, полную свта и жизни (она еще до сихъ поръ украшаетъ нашу столовую), и знаете, что онъ въ ней изобразилъ? Священную тешу, т. е. телегу дяди Лагоргота, въ которой я явился на свтъ между теленкомъ и бараномъ.

Ячмень, въ своихъ музыкальныхъ сочиненіяхъ, передавалъ намъ мелодіи и гармоніи, столько разъ слышанныя нами подъ деревьями, окружавшими нашъ домъ. Несмотря на свою молодость, онъ написалъ и поставилъ прехорошенькую оперу въ двухъ дйствіяхъ.

Какая радость была для Дезира, Туанеты, и для всей колоніи услыхать это милое произведеніе — не въ Париж, куда мы не могли хать — а въ нашемъ город, гд, право, очень хороша исполнили оперу, а, главное, превосходно приняли!

Какъ несчастны т отцы, которые разбиваютъ артистическую карьеру своихъ дтей: какой великой радости они лишаютъ себя! Спросите у Дезира: какой день въ его жизни былъ самый лучшій? Онъ вамъ отвтитъ: тотъ, когда онъ услыхалъ произведеніе своего сына и, главное, когда появился на сцен пастухъ и сталъ играть на рожк, при шумныхъ рукоплесканіяхъ и крикахъ: ‘bis’ всей публики.

XXXV.
Актръ и актриса.

Это — не все, и я признаюсь вамъ, о, отцы семейства! еще кое въ чемъ. Композиторъ и живописецъ подружились въ Париж съ однимъ молодымъ актромъ. Его звали Дрозъ. Онъ уже стоялъ на виду во ‘Французской Комедіи’. Это былъ честный, веселый молодой человкъ, пріятный въ сношеніяхъ и съ большимъ умомъ. Объ его талант я ничего не скажу, теперь имя его извстно всмъ. Ячмень и Пшено привезли его съ собой погостить нсколько дней на ферм. Очень проницательный, наблюдательный, весь преданный своему искуству, онъ сдлалъ у насъ открытіе: оказалось, что у всхъ насъ были артистическія лица и что лично я имлъ вс данныя, чтобъ быть драматическимъ актромъ: и голосъ, и жесты, и взглядъ, и игру физіономіи. Однимъ словомъ, я, по его мннію, заглушилъ свое призваніе, но Дрозъ не унывалъ и говорилъ, что еще не все погибло.

— Какъ! Въ шестьдесятъ-то лтъ вы пойдете въ актры!

— Нтъ, читатель, нтъ! Выслушайте спокойно продолженіе. Наша третья дочь — Рпка, такъ названная потому, что она родилась въ томъ мсяц, когда рпа въ полномъ цвту, была, какъ утверждали, мой вылитый портретъ, только въ усовершенствованномъ вид: голосъ ясный, съ прекраснымъ тембромъ, выразительныя жесты, блестящіе, умные и веселые глаза.— Что за прелестную субретку можно изъ нея сдлать! сказалъ Дрозъ Пшену. Онъ попросилъ ее выучить наизусть дв-три маленькихъ рольки и далъ ей нсколько совтовъ. И вотъ, наша Рпка начала говорить стихи съ такимъ умньемъ, съ такой граціей и оживленіемъ, что мы диву дались.

Нужно-ли теперь вамъ разсказывать подробности и вс фазисы ихъ любви? Право, это вышло очень обыкновенно.

Черезъ нсколько мсяцевъ разныхъ прелиминарій, мы отпраздновали свадьбу Рпки и Дроза. Въ настоящую минуту Рпка — достойная жена хорошаго артиста. Нчего мн и прибавлять, что въ милой актрис сохранились наивность и прочныя качества Горготины. Она теперь, безъ ущерба своему таланту — любящая мать двухъ прехорошенькихъ мальчиковъ:— старшему нтъ еще и четырехъ лтъ. Счастливая семья! Въ ней соединились искуство и простота, театръ и деревня, ферма живетъ въ сердц дорогой актрисы.

Всюду восхищались Рпкой, но, можетъ, никогда не указывали, какъ я на этой страниц, откуда происходитъ простота и правдивость ея сценическаго исполненія, которому и вы, добрый читатель, пожалуй, апплодировали.

XXXVI.
Богатая идея.

Разъ, за столомъ, Дрозъ заспорилъ съ Ячменемъ и сказалъ ему:

— Истинный артистъ вкладываетъ страсть въ свои произведенія, а не въ личную жизнь.

Именно въ этомъ-то я и узналъ себя артистомъ на свой ладъ, т. е. артистомъ въ земледліи, въ скотоводств. Въ мои занятія я вложилъ всю страсть: остальное, во мн самомъ и вокругъ меня — все устроилось для спокойствія.

Амедей тоже имлъ страсть къ своему искуству. Его искуство состояло въ преобразованіяхъ, это было постоянное стремленіе въ реформамъ или, какъ онъ любилъ выражаться, къ революціямъ. Онъ пользовался этимъ словомъ, какъ истый парижанинъ.

Я здсь передамъ и другой разговоръ, при которомъ я не участвовалъ, но мн его пересказали.

Пшено и Рпка пріхали вмст провести два дня на ферм. Отправились гулять, и, конечно, начались разговоры.

— Мы любимъ искуство, сказалъ Амедей:— а вы, друзья, не можете не любить деревни, вы въ ней родились, ваши лучшія привязанности въ ней-же, да и колыбель вашего таланта опять била деревня. Съ несчастью, жизнь такъ сложилась, что вы лишились вашей дорогой деревни, а у насъ — отсутствіе искуства. И то и другое — не полно!

— Какъ быть! отвтила Рпка, смясь: — вдь не станутъ-же для васъ ломать французскій театръ, оперу и перевозить ихъ сюда, или вы сами не переселитесь-же, со всей вашей колоніей, въ Jardin des Plantes?

— Ахъ, кузина, нтъ ничего проще того, что я хочу вамъ предложить: Ячмень, Пшено, да и вы сами нтъ-нтъ, да и навстите насъ, только ваши посщенія случайны и зависятъ отъ обстоятельствъ, а обстоятельства не позволяли до сихъ поръ собираться всмъ вмст. Нужно назначить время для вашихъ визитовъ и положить ихъ по два въ годъ, съ условіемъ, чтобы вся семья была въ сбор въ продолженіи пяти дней.

— Согласна! вскричала Рпка, протягивая ему руку:— это — дло ршеное, и я отвчаю за Дроза.

— А я, прибавилъ Пшено:— за Ячменя. Но какія времена года возьмемъ мы для этихъ празднествъ?

— Возьмемъ самое роскошное время, лто: отъ 20-го до 24-го іюня, а на второй визитъ — большіе зимніе вечера — всегда такіе шумные и веселые:— отъ 20-го до 24-го декабря… Этотъ семейный союзъ будетъ празднествомъ искуствъ: музыка…

— Музыка, это — ужъ дло Ячменя! воскликнула Рпка. Потомъ, подумавъ немного, она быстро обернулась въ брату и сказала:

— Ты, вдь, Пшено, не прочь намазать намъ дв, три декораціи? Всякій долженъ будетъ дать что-нибудь, и мы покажемъ, такимъ образомъ, нашимъ славнымъ старичкамъ, что умемъ длать. Вотъ такъ богатая идея!

XXXVII.
Господинъ де Сент-Альбенъ.

Какъ сказано, такъ и сдлано, и вы сейчасъ услышите разсказъ объ этихъ празднествахъ, но сперва я долженъ сказать нсколько словъ о визит, который намъ сдлали вскор посл вышеизложеннаго разговора. Господинъ, украшенный разными орденами, съ очень аристократической вншностью и не* мене аристократическими пріемами, явился въ нашъ городъ и просилъ, чтобъ ему указали на боле выдающіяся по культур фермы, говоря, что онъ желалъ бы ихъ постить. Конечно, мой другъ, помощникъ префекта, указалъ ему на насъ. И разъ, какъ-то утромъ, барскій экипажъ остановился у нашего плетня. Входитъ ливрейный лакей и подаетъ мн карточку, украшенную гербомъ, на которой я читаю: Графъ Морисъ дe-Сент-Альбенъ. Лакей спрашиваетъ, могу ли я принять его барина? Я лично иду съ отвтомъ къ графу, тотъ выходитъ изъ кареты и направляется ко мн на встрчу.

— Позвольте мн, прежде всего, говоритъ онъ:— поздравить васъ съ вашими безподобными запашками и со всмъ, что я усплъ замтить на вашей земл. Я не думаю, чтобы можно встртить во Франціи землю въ боле цвтущемъ состояніи.

— Я польщенъ, графъ, вашимъ любезнымъ отзывомъ, но, можетъ, хорошее впечатлніе уменьшится при ближайшемъ разсмотрніи. Скажу только, что мы прикладываемъ вс наши старанія, чтобы вышло хорошо.

— Я смотрлъ на ваши поля изъ окна кареты и даже раза два-три выходилъ, чтобы лучше ознакомиться съ вашимъ способомъ воздлыванія. Я тотчасъ понялъ, что тутъ земледліе научное, хотя ничто не выходитъ изъ границъ. Я бывалъ у химиковъ-землевладльцевъ, но здсь я у землевладльца-химика… Я нисколько не желаю сказать каламбура, и, надюсь, вы понимаете смыслъ моихъ словъ…

— Совершенно!

— Въ васъ наука привилась къ крестьянину.

— Хотя я родился въ город, но ваши наблюденія, тмъ не мене, врны и справедливы.

— Въ настоящее время, я занимаюсь очень серьзнымъ произведеніемъ, которое будетъ носить заглавіе: Средства къ возстановленію большихъ поземельныхъ владній. Теперь я ищу руководящей идеи у крупныхъ поземельныхъ владльцевъ, между которыми, какъ я вижу, вы занимаете видное мсто, если не но объему вашего имнья, то по его превосходному веденію.

— Я никакъ ужь не могу быть причисленъ въ крупнымъ владльцамъ, на этой земл мн лично принадлежитъ только участокъ ея. Мы здсь составляемъ артель какъ въ пользованіи, такъ и въ эксплуатаціи.

— Не есть ли это попытка: согласить общность владнія съ успхами земледлія?

— Это — немного боле того и немного мене. Я право не знаю, какое дать названіе нашему началу. Одно только могу сказать, что все устроилось само собой, въ силу времени и обстоятельствъ.

Разговаривая такимъ образомъ, мы приблизились къ одной изъ нашихъ деревенскихъ службъ и я понялъ, что г. де-Сент-Альбенъ былъ самъ опытный и образованный агрономъ. Онъ очень одобрилъ постройку сахарнаго завода при ферм и сдлалъ намъ много дльныхъ вопросовъ, на которые мы старались отвчать какъ можно ясне.

Дезиръ, настоящій артистъ во всемъ, что касалось запашекъ, посвовъ и ухода за лошадьми, показался г. Сент-Альбену истиннымъ патріархомъ и царемъ извозниковъ, какъ онъ самъ выразился.

— Мой старый другъ Дезиръ не краснетъ, графъ, отъ названія извозника, ибо онъ тридцать лтъ честно занимался у насъ извозничествомъ. Но Дезиръ не переставалъ быть моимъ компаньономъ и во всемъ остальномъ. Часть нашего заведенія законно принадлежитъ ему. И мы ему помогаемъ въ ея управленіи вмст съ моимъ племянникомъ и зятемъ.

Удивленіе г. де-Сент-Альбена замтно возростало. На кухн онъ увидлъ Горготину и Туанету, прелестные сдые волосы которыхъ одни только намекали на ихъ лта: столько было еще въ нихъ свжести и расторопности. Ихъ учтивость, радушіе, веселость, разумные отвты на самые подробные вопросы о сыроварн, молочной и птичник окончательно его смутили. Такъ что, подъ конецъ, онъ мн сказалъ со вздохомъ и выраженіемъ въ глазахъ, которое я несовсмъ понялъ:

— Еслибъ я не видалъ своими глазами того, что вы мн теперь показывали, я бы никогда не поврилъ и всегда бы отрицалъ возможность существованія большаго поземельнаго владнія, превосходно веденнаго, благодаря только демократическимъ основаніямъ.

— И научнымъ, графъ, поспшилъ я добавить.

— Несомннно! подтвердилъ графъ.

А я продолжалъ:

— Наша колонія основалась на труд и дружескихъ отношеніяхъ, не ищите въ ней системы или предвзятой мысли — ничего подобнаго вы не найдете. Пожалуй, еще любовь въ природ и желаніе изучить ее поближе были нашими первыми двигателями. Все это сложилось очень просто.

— О! нтъ, вскричалъ г. де-Сент-Альбенъ: — далеко не такъ просто! Что я думаю о результатахъ вашего труда, прибавилъ юнъ, узжая:— вы это узнаете изъ книги, въ которой я надюсь подробно изложить состояніе нашего земледлія.

Мы до сихъ поръ еще ждемъ книгу г. де-Сент-Альбена: О средствахъ къ возстановленію большихъ поземельныхъ владній. Если она когда появится, прочтите ее, друзья мои, и просмотрите хорошенько, что онъ говоритъ о насъ.

На другой день я сказалъ Дезиру и Амедею:

— Этотъ г. де-Сент-Альбенъ, конечно, не безъ достоинствъ, я я думаю, что его намренія самыя хорошія, но это — человкъ касты, проникнутый духомъ касты. Поэтому, онъ видитъ вещи совершенно навыворотъ. Онъ — одинъ изъ тхъ, которые очень искренно воображаютъ, что могутъ и должны останавливать ходъ вещей. Эти люди полагаютъ всю свою надежду на деревни. Никогда еще не существовало подобнаго заблужденія. Деревни, напротивъ, призваны лишь дополнять наши преобразованія. Разв науки, сдлавшіяся фундаментомъ современнаго общества, могли бы достичь такъ быстро громаднаго значенія, еслибъ общество, по своей матеріальной необходимости, не нуждалось въ нихъ и еслибъ он не помогали развитію промышленности, которая, благодаря имъ, все увеличивала свою силу? Иначе, кто знаетъ, можетъ, науки совсмъ бы заглохли, вмсто того чтобъ такъ развиться, какъ он развилась! Промышленность, въ ея различныхъ отрасляхъ, опирается только на физику и химію. Эти науки не могутъ доставить полныхъ философскихъ данныхъ. Это же пополнитъ эти философскія данныя? Вотъ здсь-то на сцену и выступаетъ біологія, а какая промышленность восприметъ біологію и сдлаетъ ее популярной? Земледліе. Ибо земледліе не замедлитъ увидать, что физика и химія для него недостаточны, что ему нужна наука высшая, наука объ организованныхъ существахъ. Эта наука, которую считали полезной только для однихъ медиковъ, войдетъ скоро, будьте уврены, въ программу земледльческаго курса. Слдовательно, поля должны дополнить наше моральное преобразованіе, что нисколько не мшаетъ г. де-Сент-Альбену полагать всю свою надежду на деревни для возстановленія стараго порядка вещей и старой поземельной собственности.

— Революція, съ самаго начала, воскликнулъ Амедей: — не переставала показывать подобныя явленія. Правда, ея первыми зачинщиками выступили нсколько благородныхъ натуръ и боле назависимыхъ, чмъ другія, къ тому же, масс не въ моготу ужъ становилось отъ королевскихъ оргій, уничтожавшихъ всякое право, всякую личную гарантію, ей не въ моготу были Бастилія и королевскіе бланки! Нсколько дворянъ стало во глав движенія, дворъ и защитники стараго порядка сперва не особенно сильно испугались этихъ вспышекъ независимости, она черезчуръ полагались на средній классъ, на его вковое повиновеніе, но вотъ средній классъ, противъ всякихъ ожиданій, принялъ и развилъ идею революціи. Сегодня противники новаго порядка опять впадаютъ въ ту же ошибку: они разсчитываютъ на земледльческій элементъ, не замчая того, что земледльческій-то элементъ и будетъ скоро, благодаря наук, настоящимъ революціоннымъ элементомъ. А тутъ еще пишутъ О средствахъ къ возстановленію большихъ поземельныхъ владній!

— Большія поземельныя владнія, подхватилъ Дезиръ: — я могу вамъ поразсказать о нихъ: они были у насъ, во Франція до революціи, тогда крестьяне умирали съ голода въ своихъ норахъ, коли не умирали подъ барскою палкой. Въ то же самое время англійская почва была усяна красивенькими коттэджами, ихъ описанія повторялись везд и приводили всхъ въ телячій восторгъ. Но вотъ чудо! Теперь во Франціи видишь хорошенькіе домики съ милліонами крестьянъ, счастливыхъ, веселыхъ, умныхъ Въ Англіи же коттэджей и слдъ простылъ! Они ровно сгинули, и жильцы ихъ исчезли. Не ищите въ этой стран крестьянина, вы не найдете его. Во время жатвы работники разомъ выходитъ изъ городовъ и отправляются казнить землю. Но гд же потомки владльцевъ красивыхъ коттэджей? Они населяютъ ужасные рабочіе дома. И вотъ это-то развитіе въ дв противоположныя стороны двухъ государствъ и произвело у насъ раздробленіе земель, а въ Англіи — сосредоточеніе владній въ нсколькихъ рукахъ. Вся англійская земля принадлежитъ ста-пятидесяти владльцамъ. Нкоторые изъ нихъ могутъ пройти боле тридцати ль по прямой линіи, не выходя изъ своихъ владній. Половина Шотландіи принадлежитъ двнадцати пашамъ, но у насъ, французовъ, въ поляхъ насчитываютъ, къ нашей чести, два милліона владльцевъ. Что-жь, пускай защитники большихъ поземельныхъ владній радуются тому, что сто-пятьдесятъ ‘маркизовъ Караба‘ могутъ скакать пятнадцать часовъ по одному направленію, оставаясь дома. На здоровье имъ! Но, пока они рисуются, цлый народъ умираетъ съ голода и отчаянія. Подите-ка, посмотрите въ Англіи, какъ тысячи, милліоны бдныхъ — на содержаніи у приходовъ. Вотъ тамъ-то г. де-Сент-Альбенъ и его каста могутъ оцнить результаты большихъ поземельныхъ владній!…

Дезиръ, говоря это, держалъ косу въ рукахъ. Онъ вдругъ сдлалъ ею угрожающій жестъ и быстро пошелъ косить уголъ своего луга.

Другъ читатель, не забывайте этихъ разговоровъ. Для того, чтобы сообщить вамъ ихъ, мн пришла и самая идея писать мои Записки. Идеи эта, коли ужь тутъ есть идея, была мн внушена, опять-таки, нашимъ неугомоннымъ Амедеемъ, или, выражаясь врне, идея-то мн не разъ приходила въ голову, но только, по его настояніямъ, я ршился привести ее въ исполненіе. Амедей помогъ мн изложить главную сторону разсказа, которая, говорилъ онъ, должна была представлять собою исторію фермы, постепенно переходившей къ наук, къ искуству, къ моральному принципу. Странное дло! Онъ началъ меня наэлектризовывать (это — его собственное выраженіе) на писательство вскор посл нашего перваго празднованія семейнаго союза.

Теперь, кажется, самая удобная минута разсказать вамъ, какъ прошелъ нашъ праздникъ, такъ хорошо устроенный Амедеемъ, Пшеномъ, Дрозомъ, Ячменемъ и Рпкой.

XXXVIII.
Маленькое, почти неумстное предисловіе.

Я бы, все-таки, очень желалъ дать здсь еще нсколько поясненій на счетъ моихъ Записокъ, такъ какъ мы теперь пришли именно къ той минут моей жизни, въ которую я началъ ихъ составлять. Никто въ дом не слыхалъ еще ни единаго слова изъ моей книжки. Вся колонія знаетъ только, что я нишу, но даже заглавіе неизвстно, а оно, я думаю, возстановило бы всхъ противъ себя. Я, все-таки, его оставляю: оно съ разу показываетъ, что наша колонія начала сперва жить однимъ инстинктомъ (‘божественной глупостью’, какъ я часто говаривалъ) и потомъ постепенно пришла къ другому руководителю — разуму.

Это — исторія обществъ: инстинктъ былъ ихъ первымъ двигателемъ. Но пришло время, когда! т, которые желаютъ еще жить, должны взять себ въ руководители разумъ и науку.

И все таки я не знаю: одобрила ли бы наша колонія, посл всхъ этихъ объясненій, то званіе, какое я себ выдаю въ заголовк моей странной книжки? А надюсь, что читатель приметъ его, ибо теперь онъ не можетъ въ немъ усмотрть ничего худого.

Было бы, право, курьзно, еслибъ въ этомъ подмтили хоть капельное желаніе порисоваться.

XXXIX.
Первое празднованіе семейнаго союза.

Наконецъ, состоялось празднованіе союза нашей колоніи! Все семейство было на лицо, насъ всхъ насчитывалось до тридцати. Всякъ размстился какъ могъ. Первый день празднества выпалъ въ декабр и въ очень холодное время. Сахарный заводъ оказалъ _# намъ, въ этомъ случа, большую помощь, въ самомъ строеніи завода мы соорудили театральную и концертную залу. Пусть представятъ себ, если это только возможно, радость двухъ патріарховъ, двухъ основателей колоніи, при вид того, какъ каждый изъ ея членовъ и дтей проявлялъ одновременно свое знаніе, свой талантъ, начиная съ самыхъ скромныхъ искуствъ и кончая самыми возвышенными! отъ прекраснаго супа, жаркого, пироговъ Горготины и Туанеты — ихъ появленіе на стол было встрчено рукоплесканіями — вплоть до прелестныхъ мелодій Ячменя, до ландшафтовъ Пшена, до очаровательнаго сценическаго исполненія Дроза и Рпки. На этихъ праздникахъ намъ съ Дезиромъ казалось — да простятъ насъ — что мы какіе-то боги! Это безподобное племя землепашцевъ, артистовъ, ученыхъ, промышленниковъ, искусныхъ и милыхъ хозяекъ — все это было дло нашихъ рукъ! Ужь и чествовали же насъ съ Дезиромъ!

Но что пришло въ голову Дрозу? Онъ, подобно Амедею, неистовый въ своемъ искуств, вдругъ вздумалъ превратить насъ съ Дезиромъ въ актеровъ, и мы, право, очень не плохо выполнили наши комическія роли въ стихахъ. Мн такъ даже это занятіе чрезвычайно понравилось. Рпка своей манерой и игрой придавала нашимъ старымъ классикамъ и нкоторымъ современнымъ авторамъ столько прелести и тонкости въ оттнкахъ, что драматическое искуство стало въ моихъ глазахъ первымъ, великимъ, могучимъ искуствомъ.

— Ахъ, какъ это пріятна’ — хорошіе стихи, сказанные такъ, какъ ты ихъ говоришь! воскликнулъ я, цлуя дорогую актрису.

Все селеніе допускалось на наши музыкальные и драматическіе вечера. Успхъ былъ неслыханный. ‘Ячменю, за его декораціи, рукоплескали не мене другихъ. Пчелка и Франсуа тоже участвовали въ маленькихъ роляхъ. Что же до революціонера Амедея, то онъ прочелъ лекцію и, конечно, сюжетомъ взялъ исторію электричества. Апплодировали вс до единаго слушателя, а ихъ было отъ четырехъ до пяти сотъ. На обды и ужины допускались только одни члены семейства. Какая радость, какое веселье, какіе разговоры, сколько воспоминаній о прошломъ колоніи и съ какимъ любопытствомъ слушали ихъ маленькія дти. Вотъ тогда-то блаженствовали и чествовались ддушки съ бабушками! По правд сказать, въ такія минуты у насъ не разберешь ни старыхъ, ни молодыхъ, мы вс чувствовали себя въ полной сил вковчной жизни, радости, молодости.

На Дроза это празднество произвело особенное впечатлніе. Онъ одинъ изъ всхъ насъ никогда не бывалъ въ деревн зимой, и воображалъ, какъ истый горожанинъ, что природа въ это время года — ‘мерзость запустнія’. Каково же было его удивленіе при вид красотъ инея и снга на большихъ деревьяхъ, великолпія зимнихъ ночей при совершенномъ безмолвіи или величавомъ гул лсовъ.

Нашъ праздникъ, хотя и скромный, но еще невиданный въ деревняхъ, очаровалъ и насъ, и весь околодокъ, который какъ будто преобразился и сталъ еще больше уважать и любить нашу семью.

По этому можете себ представить, какъ при разставаніи вс общались — и сами страстно желали — возобновить въ слдующемъ іюн мсяц празднованіе союза колоніи.

XL.
Дятлина и Медунка.

Теперь, когда все поуспокоилось и каждый взялся за свою каждодневную работу, читатель, пожалуй, соображаетъ и готовится мн сказать слдующее:

— Хорошо, но вы, господинъ патріархъ, уже не молоды и, сколько намъ помнится, Дезиръ двумя годами старше васъ. Ктоже посл васъ будетъ управлять полевой частью фермы? Мы видимъ, что ея промышленнымъ и торговымъ отдломъ успшно завдуютъ Амедей и Франсуа, но васъ-то съ Дезиромъ кто замнитъ?

Ахъ, читатель, сколько разъ мы съ Дезиромъ задавали себ этотъ вопросъ! Но теперь преемникъ найденъ и ужь дйствуетъ, это — нашъ съ Горготиной сынъ, самый младшій. Въ день его рожденія, мы дали ему имя съ хорошимъ предзнаменованіемъ, оно назначало его къ сельскимъ работамъ, мы его назвали Дятлина. И, правда, онъ съ самаго ранняго дтства проявилъ непоколебимое призваніе къ землепашеству. Вс его мысли, желанія, мечты стремились къ нему. Поля, запашка, скотоводствоботъ его первыя страсти. Но это еще не все. Пять лтъ посл его появленія на свтъ, у Дезира родилась дочка, которую Туанета назвала Медункой, въ подражаніе Дятлин. Туанета, давая такое имя дочери, не имла ли еще какой мысли? Я не осмлюсь этого утверждать, только, какъ бы тамъ ни было, но Дятлина и Медунка всегда питали большую дружбу другъ въ другу, и въ тотъ часъ, когда я пишу эти строки, они уже два мсяца какъ женаты.

Свадьбы не праздновали, ибо ршили, что ее отпразднуютъ черезъ шесть недль, вмст съ церемоніей 15-го іюня (въ память нашего союза).

— Нтъ, что ты скажешь? повторялъ мн безпрестанно Дезиръ:— наши внучата будутъ изъ одной семьи, и мои внучата станутъ носить твою фамилію. Вотъ о чемъ я мечталъ цлыхъ тридцать лтъ!

Дятлин и Медунк нечего было устроиваться на ферм, гд они оба постоянно жили. Только пришлось расширить немножко комнату Дятлины, Туанета съ Горготиной взялись прибавить въ ней мебели.

Дятлина — такой работящій, что мы съ Дезиромъ могли бы теперь и отдохнуть, но мы не отдыхаемъ: мы знаемъ, что для насъ трудъ такъ же необходимъ, какъ и воздухъ. И мы трудимся, довольные и счастливые тмъ, что насъ еще не приговорили къ отдыху, т. е. къ скук, къ разжиженію мозга, къ сумасшествію. Медунка также могла бы замнить Туанету и Горготину, но Туанета и Горготина, какъ и ихъ мужья, никому не уступаютъ своего права на трудъ. Впрочемъ, надо быть справедливымъ: расторопность молодыхъ позволяетъ старикамъ имть боле свободнаго времени. Они имъ и пользуются, размышляя, занимаясь науками и читая….

Теперь читатель видитъ, что ферм не угрожаетъ погибель и тогда, когда исчезнутъ т, которые управляли ею до сихъ поръ.

XLI.
Маленькая мукомольная мельница.

Долженъ ли я сейчасъ же разсказывать про іюньское празднество? Какъ же мн быть, друзья мои: празднество это еще не состоялось, и кто знаетъ, разскажу ли я когда про него? У насъ еще только 21-е мая. Ибо теперь, замтьте это, я стану записывать происшествія по мр того, какъ они совершаются. Ужь я не стану больше разсказывать прошлое, а только настоящее. Это, пожалуй, измнитъ характеръ моихъ Записокъ, но что длать? Моя книжка, вы сами видите, не написана въ подражаніе другимъ.

Новая идея засла на-дпяхъ въ голову Амедея: онъ смастерилъ намъ маленькую чугунную мельницу. Она переносится, и вся ея двигательная сила заключается въ одной лошади. Результатъ — наилучшій. Вмсто того, чтобы везти хлбное зерно на рынокъ, мы прямо отправляемъ прекрасную муку, отруби, выбойку, и все это, конечно, не безъ барышей для фермы. Намъ начали длать заказы такихъ-же мельницъ. Амедей, хотя и старается, чтобъ его мастерская не играла слишкомъ важной роли, она все-таки приноситъ большое значеніе колоніи и увеличиваетъ ея доходы.

Нсколько мсяцевъ назадъ, Франсуа пришло желаніе расширить сахарный заводъ, но мы ему ясно дали понять, что было бы неблагоразумно черезчуръ поддаваться промышленному элементу. Амедей тоже утверждалъ, и совершенно основательно, что промышленность, въ нашей земледльческой колоніи, должна быть дломъ второстепеннымъ, и даже, по его мннію, не далеко то время, когда опять вернутся къ маленькимъ мастерскимъ. Вдь невозможно, наконецъ, чтобъ вся Европа и весь Новый Свтъ покрылись громадными фабриками, изъ которыхъ иныя могутъ завалить весь земной шаръ своими продуктами?

Напримръ, когда пряла на весь свтъ одна Англія и пятъ или шесть французскихъ провинцій, тогда громадныя мастерскія со страшнйшими прядильнями были возможны, но теперь, когда прядетъ и Россія, и Пруссія, и Швейцарія, и Италія, и Испанія — думаете ли вы, что подобныя мастерскія возможны повсюду? Или этотъ промыселъ сосредоточится въ одномъ только народ, или же большія мастерскія должны будутъ уменьшить свои размры. Въ настоящую же минуту, втеръ пока еще дуетъ въ сторону расширенія размровъ.

Расширять сахарный заводъ было бы неблагоразумно. Въ земледліи нчего бояться увеличенія продуктовъ, природа здсь служитъ регуляторомъ и слово слишкомъ не существуетъ. Въ промышленности, напротивъ, излишество продуктовъ, а, слдовательно, и заваливаніе рынковъ представляетъ постоянную опасность для фабриканта, возбуждая его жадность и легкомысліе. Землепашецъ же отъ всего этого избавленъ.

Такъ говорилъ Амедей, и я съ нимъ согласенъ.

Вотъ почему мы стараемся положить у себя предлъ промышленному элементу. И, наоборотъ, мы увеличиваемъ, насколько возможно, земледльческую часть. При женитьб Дятлины на Медунк мы дали каждому изъ нихъ по небольшому приданому, которыя и употребили на покупку имъ прекраснаго участка земли. Эта прикупка къ ферм сдлала ее самой обширной во всемъ кантон.

XLII.
Четыре недли чтенія.

На другое утро того дня, въ который я оканчивалъ предъидущую главу, упала мн на ногу борона, и я долженъ былъ не выходить изъ комнаты цлыхъ четыре недли. Впродолженіи этого времени, Амедей исполнялъ заказы: строилъ свои маленькія мельницы. Дятлина съ Медункой, Дезиръ, Горготина и Туанета управляли, наблюдали, помогали въ уборк сна, Франсуа приготовлялся къ торговой поздк насчетъ сахара, а что же длалъ я на моемъ стул?..

Я читалъ, перечитывалъ, просматривалъ сотни томовъ и даже томы стихотвореній. Дрозъ съ Рпкой такъ хорошо произносили стихи, что они наполовину примирили меня съ стихами современныхъ поэтовъ. Я говорю наполовину, т. е. съ формой, ибо въ сути стиховъ я попрежнему нахожу неудовлетворительность, невжественность и преднамренную гадость.

Къ счастію, я имлъ подъ рукой нсколько изданій популярныхъ научныхъ сочиненій и, могу смло сказать, что съ этой стороны успхъ за тридцать лтъ несомннный. Разсказы о путешествіяхъ — нкоторые прекрасно написанные — тоже повсюду умножились, какому же вку, если не нашему, расширять область литературы? Каждый сбирается открывать что-нибудь новое на земномъ шар и нетолько на поверхности его, но и въ самыхъ его сокровенныхъ ндрахъ, морское дно намъ ужь показано, и мы начинаемъ съизнова узнавать морскую флору и несцричаемое царство рыбъ. Теперь дти двнадцати лтъ знаютъ объ этомъ многое множество вещей, чего сорокъ лтъ назадъ не подозрвало большинство людей образованныхъ. Популяризація не остановилась на изученіи того шара, на которомъ мы живемъ: намъ стали описывать и другія планеты. Ученые, на глазахъ публики, разбирали химическій составъ солнца. Мы видли, благодаря телескопамъ, нарождающіяся свтила, рисунки, фотографіи этихъ грандіозныхъ картинъ можно найти теперь везд. Микроскопъ позволилъ намъ схватить строеніе органическихъ существъ въ ихъ первообраз, и въ нихъ мы усмотрли повторенія нкоторыхъ феноменовъ, наблюденныхъ и въ образованіи небесныхъ тлъ.

Сравнительная анатомія, микроскопическая анатомія и физіологія дали намъ понятіе о природ, объ ея хронологіи, объ ея законахъ единства и ея движеніи. Геологическія свидтельства самой глубокой исторической и до-исторической древности сразу освтили намъ наше собственное происхожденіе. Несомннно, что все это придаетъ нашему вку характеръ величія, знанія, силы, къ которому не приближался ни одинъ изъ предъидущихъ вковъ. Отрицать это или не признавать было бы беззаконіемъ.

Не станемъ думать о личностяхъ ничтожныхъ, извращенныхъ или вредныхъ, которыя безумно пробовали управлять міромъ, забудемъ имена собственныя, посмотримъ только на совершившіеся факты: общее освобожденіе умовъ, свобода, равенство, правосудіе, установленное почти у всхъ народовъ, волны свта, пролитыя на всю вселенную, знаніе природы, разработанное какъ никогда, уничтоженіе разстояній, мгновенное сообщеніе всхъ народовъ между собою, возможность для человка перехать материки, моря, горы, степи, безопасне и скоре, чмъ для перелетной птицы.

Можетъ быть, мы называемъ нашъ вкъ ничтожнымъ отъ того, что все это свершилось на нашихъ глазахъ, меньше чмъ на протяженіи человческой жизни?

Нтъ, ничтожество — въ нашихъ собственныхъ привычкахъ, он еще не преобразованы, все еще держатся за старую рутину. Мы во всемъ поступаемъ такъ же, какъ въ вопрос желзныхъ дорогъ: наука дала намъ возможность путешествовать въ домахъ и дворцахъ — и что жь? На новую дорогу поставили кареты, построенныя по образу и подобію нашихъ старыхъ дилижансовъ, и вотъ тридцать лтъ, какъ мы запираемъ себя въ эти ящики. Къ счастію, американцы начинаютъ понимать, что лучше поставить на рельсы что-нибудь другое, чмъ наши старые рыдваны. Зато и стоитъ посмотрть на ихъ теперешніе вагоны.

Неизвстно, сколько времени просидимъ мы еще въ нашихъ старыхъ каретахъ по философіи, политик, администраціи. Наука, въ теченіи восьмидесяти лтъ, успла такъ быстро все передлать, что умъ человческій не могъ слдить за ней, наслдственное тупоуміе стало поперекъ дороги и все испортило. Наши несчастные отцы, при дикомъ воспитаніи, держались еще въ такой узости и въ такомъ мозговомъ бездйствіи, что мы, подчиняясь суровому закону атавизма, не могли вполн переродиться въ людей новаго міра.

Въ настоящее время, личности, народъ, націи, самыя развитыя, стоятъ ниже событій. Прежде, напротивъ, часто случалось, что личности и народъ шли впереди своего времени. Вотъ почему мы, рядомъ съ ними, кажемся ниже. Они царили, направляли, содйствовали успхамъ своихъ современниковъ.

Ныньче эти успхи таковы, что личности и народы ошеломлены, поражены, смущены. Между тмъ, никогда міръ не являлъ собою такого чуднаго зрлища, и безпристрастный созерцатель его не имлъ еще повода, какъ теперь, ощущать столько радости и восторга!..

Я удивляюсь, почему какой нибудь великій комическій поэтъ не воспользуется этимъ зрлищемъ. Разв именно комическаго надо? И не поддаюсь ли я самъ здсь вліяніямъ прошлаго? Комическое чувство отвчаетъ ли на то, чего я хочу? Дйствительно, я желалъ бы не столько веселости въ произведеніи искуства, сколько чувства ясности, прочности и высшей радости…

Веселость пьесъ безспорно занимала и будетъ всегда занимать видное мсто на семъ свт, но я обдумываю въ настоящую минуту нчто иное. Я желалъ бы, чтобъ къ смху, вызванному путаницей, недомолвками, дурачествомъ и нелпостями міра сего, присоединялась радость — спокойная, возвышенная, съ чуткимъ пониманіемъ величія, красоты, гармоніи, высшаго развитія вселенной. На чьемъ лиц блистаетъ ясная улыбка души, которой точныя науки показали, какъ природа божественна? Добрые люди, вы плачете оттого, что наука стремится доказать, что свтъ не созданъ чудомъ, вмсто того, чтобы плакать, радуйтесь, сознавая, что свтъ самъ — чудо. Вы полагаете, что наука противна древнимъ инстинктамъ, а она — продолженіе и дополненіе ихъ. Конечно, въ нкоторыхъ случаяхъ, желая видть лучшее, она смотрла. на вещи иначе, чмъ они. Въ другихъ случаяхъ она подтверждала, развивала начатое ими. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Ну-съ, а о современныхъ нравахъ, что вы намъ скажете господинъ философъ?

— Ничего, разв только то, что на этотъ счетъ мн кажется, ни одинъ вкъ не былъ выше нашего… Эхъ, знаю я вс современные подлости и ужасы, но въ какое время ихъ не бывало и еще не хуже ли?

Никогда не слдуетъ забывать факта очень простаго, но который, по своей цли и новизн, прекрасно характеризуетъ наше современное общество: девятнадцатый вкъ создалъ маяки, предназначенные для спасенія кораблей, безъ различія націй, тогда, Какъ наши отцы зажигали огни на отмеляхъ съ жестокой цлью: привлечь мореплавателя и погубить его. Въ ихъ свод законовъ стояло гнусное право на наслдство чужестранца. Назовите же мн хоть одинъ народъ въ Европ, способный теперь на подобную подлость?

Вотъ къ какимъ размышеніямъ привели меня четыре недли чтенія. Кром поэтовъ (завезенныхъ Дрозомъ и Рпкой), философовъ, полемистовъ, экономистовъ (занесенныхъ Амедеемъ), у меня были томы историковъ. Нкоторые изъ нихъ, сознаюсь, глубоко меня тронули, и я нашелъ новыя причины уважать наше время.

— Какъ, вы восхищаетесь XIX вкомъ?! Ну, а вс эти плуты, мошенники, глупцы, невжды, безобразные льстецы — разв вы ихъ не видите?

— Да, а видлъ ихъ сотнями, тысячами, но мн удалось создать у себя общество честное, умное, образованное. Я вижу, какъ оно благоденствуетъ, постоянно развивается и улучшается. ЭДвъ же я могу жаловаться и покинуть васъ (а вдь мн, друзья мои, семьдесятъ лтъ) съ лицомъ недовольнымъ и сварливымъ?

Совсть не велитъ такъ прощаться.

Вотъ каковы были мои мысли, пока нога моя поправлялась, и я безпрестанно слышалъ бесды Пчелки съ Горготиной о приготовленіяхъ къ іюньскому празднеству, до котораго оставалось нсколько дней. Пришли письма изъ Парижа съ общаніемъ какихъ-то сюрпризцовъ. Семья должна была быть вся налицо.

Къ счастью, я могъ начать ходить за два дня до праздника.

Чтенія, размышленія, какимъ я предавался, надежда увидать чрезъ нсколько часовъ нашихъ дтей, сіяющихъ искуствомъ и талантами, пріятное чувство, какое я испытывалъ оттого, что могъ ходить, наслажденіе первыхъ прогуловъ посл цлаго мсяца бездйствія, видъ нашихъ полей, красивыхъ и роскошныхъ, какъ никогда, все это вмст давало мн высокое чувство блаженства и я…

XLIII.
Марьонетки.

Вотъ это славно! Мы ожидали дтей только посл завтра, а Пшено ужъ прискакалъ, веселый, шумный… Онъ опередилъ другихъ на сорокъ восемь часовъ, чтобы успть поставить новую декорацію, заготовленную имъ въ Париж. Большая радость отъ этой неожиданности! Обдъ прошелъ въ разсказахъ, въ безпрестанныхъ вопросахъ, въ безалаберныхъ возгласахъ и хохот.

Однако, четыре недли чтенія все еще звенли въ ушахъ: я навелъ разговоръ на состояніе умовъ, и мы начали говорить объ искуствахъ, наукахъ, литератур. Пшено, самъ страстный любитель чтенія, но чтенія съ толкомъ, сказалъ мн:

— Отецъ, все готовится къ нашему обновленію, которое научныя изслдованія сдлали неизбжнымъ, приведя насъ къ новому міровоззрнію. Правда, это міровоззрніе возвращаетъ насъ къ старымъ идеямъ, отъ которыхъ не копа освободиться и сама революція. Революція дала свободу умовъ, а вы знаете, нмъ только литература не бредила въ продолженіи пятидесяти лтъ. Это было царство самой сумасбродной фантазіи. Теперь мы возвращаемся къ реальному. Во всякомъ искуств повторяются эти симптомы перерожденія, но все не такъ, какъ въ литератур. Самые знаменитые, популярные и сильные изъ нашихъ фантазровъ, поэтовъ, романистовъ и т теперь оставлены. Кто подальновидне изъ нихъ, тотъ сталъ слдовать теченію, что же до другихъ — посмотрите, какъ они барахтаются! Что касается меня, то я каждый день прихожу въ восторгъ при вид того, какъ они летятъ внизъ головой. Однако, нкоторые изъ старичковъ тридцатыхъ годовъ…

— Спасибо, вскричалъ я:— я вдь самъ принадлежу къ этимъ старичкамъ.

— Ты, отецъ? Полно, да другого такого молодого умомъ и не найдешь. Ты и въ сто лтъ будешь не имъ чета.

— Аминь!.. ну, продолжай же, я очень радъ выслушать то, что ты скажешь.

— И такъ, я сказалъ, что старики тридцатыхъ годовъ кричатъ объ общемъ упадк, не понимая (прямо отъ невжественности), насколько реальность выше, величественне, правдиве, привлекательне всхъ ихъ фантазій и вымысловъ.

— Какъ ты могъ все это такъ хорошо понять?

— Потому что вы насъ вскормили на правд, потому что съ самаго дтства наставниками нашими были природа и разумъ.

Разговоръ длился въ этомъ дух еще съ полчаса, потомъ въ залу ворвались дти Амедея, Франсуа, и надо было заняться ими и начать распаковывать декараціи.

Намъ сулили сюрпризъ. Это былъ театръ марьонетокъ, которыми Пшено преискусно управлялъ. Актеровъ онъ самъ и вырзывалъ и раскрашивалъ, и одвалъ: они изображали въ каррикатур всхъ нашихъ современныхъ знаменитостей. Мы помогли ему вытащить ихъ изъ ящика. Можете себ вообразить восторгъ дтей. Они ни за что не хотли оставить Пшено въ пояс, пока онъ тутъ же не соберетъ своего театра и не сыграетъ какую нибудь сцену въ ожиданіи завтрашняго спектакля. Мы прослушали маленькій діалогъ, который привелъ въ восхищеніе самыхъ юныхъ зрителей и, могу васъ уврить, очень забавилъ самыхъ старыхъ.

Мы провели на этомъ спектакл часть ночи. Дти готовы были провести ее и всю.

Сколько удовольствія и радостей предвкушалось заране!

XLIV.
Подробности праздника.

Въ ту минуту, когда я пишу, уже дв недли прошло, какъ все кончено, но что это былъ за праздникъ! И кто съуметъ описать его веселье, его прелесть, его успхъ? Вс возрасты участвовали на немъ съ одинаковымъ удовольствіемъ и энтузіазмомъ. На этотъ разъ, постороннихъ зрителей набралось полторы тысячи. Іюнь стоялъ безподобный, и большинство нашихъ забавъ было устроено на открытомъ воздух. Амедей прочелъ свою лекцію на берегу рки. Тэмой онъ взялъ: водяную культуру и культуру воды. Подучившись у Дезира, нашего огородника-рыбо-разводителя-воспитателя луговъ, онъ очень хорошо’ владлъ своей тэмой, самое же высшее изъ удовольствій были опять музыка и комедія: вс дйствующія лица превзошли самихъ себя. Никогда никакая труппа, я думаю, не играла съ такимъ одушевленіемъ. Рпка была прелестна умомъ и тонкостью исполненія. Дрозъ тоже усовершенствовался, въ особенности по части жестовъ. Новая декорація Пшена, изображавшая уголокъ стараго Парижа, была истиннымъ чудомъ. Передъначаломъ комедіи, вмсто увертюры, Дрозъ прекрасно исполнилъ на фортепіано (онъ — искусный піанистъ) симфонію Ячменя.

Прибавьте къ этому прогулки верхомъ, пшкомъ, деревенскій: балъ, игры въ мячъ, кегли.

Театръ марьонетокъ далъ четыре представленія, къ великому удовольствію всхъ окружныхъ ребятишекъ, сбжавшихся на праздникъ вмст съ родителями. Угощенія, какъ и въ первый праздникъ, были самыя простыя, необходимо прибавить, что на это мы мало тратили. Ничто такъ дешево не стоитъ, какъ истинныя удовольствія.

Однако, Рпка заставила насъ сдлать непредвиднную затрату: на второй день, за дессертомъ, она произнесла слдующую рчь:

— Всхъ насъ здсь сидитъ около сорока, вс мы сбираемся жить хорошо. Но, какъ знать, что черезъ нсколько лтъ никто изъ насъ не будетъ въ нужд? И такъ, я предлагаю, чтобъ въ каждый праздникъ ставили на столъ копилку будущаго бдняка, въ которую всякій изъ насъ будетъ класть свою лепту, не зная, что, пожалуй, онъ самъ себ помогаетъ въ будущемъ.

— Хорошо, дитя мое! вскричалъ я.

И какъ вы думаете, какую сумму собрали въ этотъ первый разъ? 2,197 франковъ.

Амедей, глубоко тронутый, все повторялъ:

— Прекрасно, кузина! благодаря вамъ, благодаря вашему семейному банку, мы можемъ даже избжать и страха бдности.

— Черезъ пять лтъ, замтилъ Дезиръ:— у насъ будетъ, если мы станемъ такъ продолжать, какъ сегодня начали, больше двадцати тысячъ франковъ.

— Вотъ такъ отлично! подхватилъ Пшено:— такъ что будущій-то бдняга окажется богачомъ?

— Браво! браво! захлопалъ Ячмень.— Семейный банкъ избавляетъ насъ отъ этой гадкой вещи: копить деньги.

— Да, подтвердилъ Амедей:— мы образуемъ общество взаимнаго вспомоществованія. Какая богатая идея!

А я возразилъ ему:

— Какой счастливый инстинктъ у женщинъ!

— Идея или инстинктъ, сказалъ спокойно Дезиръ:— что за дло, ежели суть сама по себ хороша!

XLV.
Послднее представленіе.

Читатель замтитъ, что въ этотъ разъ больше занимались дтьми, чмъ въ тотъ праздникъ. Марьонетки, устроенныя для нихъ, какъ вы уже видли, имли большой успхъ, четыре представленія, каждое по два часа, только еще больше возбуждали любопытство и восторгъ.

Пшено уложилъ своихъ болванчиковъ въ ящикъ, и мы уже не думали ихъ увидать, но, къ нашему великому удивленію, въ послдній день онъ принялся опять устанавливать свой театръ я изъ другого ящика началъ вытаскивать штукъ двадцать новыхъ актровъ, таинственно укутанныхъ. Никому не позволялось взглянуть на нихъ до представленія.

Судите же о нашемъ удивленіи при поднятіи занавса! Декорація изображала дворъ фермы: въ глубин домъ, по бокамъ — гумно, конюшни, хлва. Дверь въ дом отпирается, и мы видимъ, какъ изъ нея выходитъ въ блуз, въ деревянныхъ башмакахъ, въ шерстяномъ колпак, съ лопатой въ рукахъ самъ Лагорготъ и за нимъ Дезиръ. Об куклы были такъ похожи, и Пшено, управлявшій ими подъ сценой, такъ хорошо подражалъ голосу, походк, жестамъ оригиналовъ, что иллюзія была полная. Мы, хоть и смялись, но глубоко были разстроганы. Это неожиданное появленіе Лагоргота насъ всхъ поразило.

Дезиръ, который никакъ не могъ придти въ себя оттого, что его такъ хорошо представляли, сказалъ мн: ‘Ну, не глупо ли это! Я чуть не плачу!’

Подъ конецъ, однако, взрывы смха одержали верхъ, ибо пришла и моя очередь появиться на сцену, потомъ вышли Горготина, Туанета съ ихъ десятью дтьми. Мы вс были такіе уморительные съ нашими деревянными головами, съ привязными ногами и руками, съ неподвижными глазами и шеями, что мы сами себ задавали страху и, конечно, вс смялись до упада.

Это была комедія фермы или, скоре, каррикатура на ферму, которую Пшено придумалъ такъ забавно показать намъ. Никого не забыли, даже бдный Горготенъ и тотъ явился посреди пламени и, схвативъ насъ всхъ подъ мышку, началъ насъ бросать въ окно, головой внизъ, съ нелпымъ восклицаніемъ: ‘Смотрите, друзья мои, шеи себ не свихните!’

Каждое изъ дйствующихъ лицъ называлось своимъ настоящимъ именемъ, исключеніе было сдлано только для меня одного. Пшено возвратилъ мн мое прозвище, которое отецъ далъ мн въ дтств. Прозвище это имло громадный успхъ, когда, при моемъ появленіи въ большой шляп, немного на затылокъ, Лагорготъ, взглянувъ на меня, вскричалъ: ‘Вотъ такъ работа!’

Никогда, ни въ какомъ театр я не слыхалъ такихъ восторженныхъ аплодисментовъ и подобныхъ раскатовъ смха. Но послдняя сцена превзошла все и всхъ: явился Дезиръ и заигралъ на рожк, а вся колонія стала плясать ‘жигу’, подпрыгивая до самыхъ крышъ.

XLVI.
Я продолжаю мою роль.

Эти празднества дали намъ больше репутаціи, чмъ сорокъ лтъ честной и труженической жизни. Эффектъ вышелъ таковъ, что на общихъ выборахъ непремнно захотли назначить меня въ депутаты.

Несмотря на краснорчіе (довольно сухое и болтливое) и настойчивость гг. избирателей, которые пріхали мн предлагать депутатство, я осмлился имъ отказать.

— Ну, такъ мы отъ васъ не удемъ, ршили они посл долгихъ увщаній, пока вы намъ сами не укажете на кого-либо изъ вашей колоніи, кто бы могъ принять полномочіе, вмсто васъ.

Я и отъ этого хотлъ отказаться, не находя еще, чтобы часъ пробилъ для насъ играть политическую роль. Но на этотъ разъ пришлось уступить, и я отвтилъ, что Амедей, кажется, лучше всхъ насъ подготовленъ къ званію депутата.

Выборы состоялись черезъ нсколько дней и Амедея выбрали. Я долженъ прибавить, что прежде чмъ принять кандидатуру, онъ разразился противъ моего постояннаго отказа отъ всякаго оффиціальнаго положенія.

— Теперь я вижу, дядя, до какой степени вы остались человкомъ инстинкта. Наука, опытность — ничто не дйствуетъ. Въ васъ крестьянинъ сидитъ проще всего, роль гражданина васъ пугаетъ, вы желаете, чтобъ вами управляли.

— Вовсе нтъ! Что меня гложетъ, такъ это, напротивъ — желаніе, чтобы нами вовсе не управляли, ни даже господа революціонеры. Слдовательно, я не желаю управлять и другими. Вотъ почему ты меня увидишь тогда только въ числ политическихъ дятелей, когда настанетъ время (для меня слишкомъ отдаленное), когда политика не будетъ заключаться въ управленіи заразъ массами. Совтывать, направлять, защищать интересы маленькой группы людей — я это понимаю, но никакъ не цлой націи. Для народовъ, оставшихся въ состояніи стада, такая система, можетъ, и разумна. Тогда довольно и пастуха. Но у народовъ свободныхъ и истинно просвщенныхъ титулъ выше отца семейства или патріарха колоніи мн кажется неестественнымъ, по крайней мр, я лично не могу признать его таковымъ, поэтому принуждать меня принять его — несправедливо… Прими ты кандидатуру, я теб общаю мой голосъ и даже, если хочешь, я теб буду давать совты въ качеств избирателя и дядюшки#

Какъ я уже сказалъ, Амедея выбрали, и онъ теперь въ Париж. Ему тамъ очень нравится, что видно изъ его слдующаго письма:

‘Любовный дядюшка!

‘Еще нтъ и двухъ мсяцевъ, какъ я оставилъ ферму, и сколькому я ужъ научился! Парижъ, для того, кто желаетъ учиться — безцнная школа. Я не думаю, чтобы въ настоящее время было ему подобное мсто на земномъ шар’.

‘Между молодыми депутатами, моими сотоварищами, я замтилъ нкоторыхъ съ большими достоинствами, вообще же, они вс, кажется, одушевлены хорошими чувствами. Изъ ихъ разговоровъ выходитъ, что Франція — самая развитая страна по своей столиц и самая отсталая своими провинціями. Отнимите у насъ Парижъ, и мы сразу станемъ позади всхъ народовъ’.

‘Чрезмрная централизація произвела эту неправильность. Провинціи, хоть и ловко отстраненны отъ современнаго движенія, хоть и погружены въ невжество, нисколько не потеряли способности учиться. Лишь бы только обстоятельства благопріятствовали ихъ развитію, а он пойдутъ впередъ’.

‘Значитъ, съ этой стороны нечего опасаться, къ тому же, мн кажется, что одного Парижа хватитъ, чтобы пересоздать весь свтъ’.

‘Научный умъ — настоящая сила современныхъ обществъ — нигд не проявлялся съ такимъ могуществомъ и отвагою, какъ здсь. Немудрено, что есть успхи’.

‘Если вы читаете газеты, то должны были замтить, насколько теперешнее законодательное собраніе выше всхъ предъидущихъ, но никакіе отчеты, ни краткіе, ни подробные, не могутъ вполн передать его духа и побужденій (очень хорошихъ). Чтобы вполн оцнить большое собраніе, нужно его видть и слышать вн публичныхъ засданій: въ подготовительныхъ сборищахъ, въ комиссіяхъ, въ разговорахъ но корридорамъ и даже въ буфет’.

‘Итакъ, если вы хоть немножко довольны тмъ, что видите изъ газетъ, то воочію вы бы совсмъ удовлетворились’.

‘P. S. Вчера мы обдали съ Пшеномъ у Дроза и Рпки. У нихъ я встртилъ обоихъ сыновей вашего стараго друга Эдуарда. Они мн очень понравились. Оба они профессорами въ одномъ коллеж и недавно выдержали экзамены на докторовъ наукъ, они сбирались вамъ писать. Посл обда мы отправились во ‘Французскую Комедію’. Вотъ бы вы были счастливы, еслибъ могли слышать аплодисменты Рпк и Дрозу. Мы тоже съ Пшеномъ старались изо всхъ силъ. Талантъ вашихъ дорогихъ дтей день это дня становится выше по художественной правд. Завтра, въ воскресенье, мы идемъ въ Лувръ. А вамъ сообщу мое мнніе. До свиданія. Вложенное письмо — Дезиру.

‘Поклоны, поцлуи, рукопожатія всмъ’.

Я получилъ это письмо нсколько дней назадъ и хотлъ отвчать, какъ вдругъ Франсуа и Дятлина начали кричать точно безумные. Вотъ что было тому причиной: сдлавшись — и тотъ, и другой — съ нкоторыхъ поръ страстными любителями газетъ, они увидали первую рчь Амедея. Я расположился въ библіотек писать письмо, и они прибжали ко мн точно безумные. Дезиръ, Горготина, Туанета, Пчелка, Дезире, Медунка и вс ихъ дти слдовали за ними. Дятлина, сильно жестикулируя, читалъ рчь Амедея. Дло шло о научномъ преподаваніи въ приготовительныхъ школахъ. Рдко приходится политическимъ собраніямъ слышать такія толковыя слова. Вопросу публичнаго преподаванія нашъ электризаторъ придалъ настоящую программу, все это исходило изъ данныхъ историческихъ и философскихъ или, лучше — изъ научныхъ, ибо для Амедея, кром науки, не было другой философіи.

Я оставилъ Дятлину продолжать чтеніе. Вечеромъ, прочитавъ единъ, съ большимъ вниманіемъ, первую рчь Амедея я написалъ ему слдующее:

‘Племянникъ,

‘Вся колонія поздравляетъ тебя и посылаетъ свою благодарность. Такъ слдуетъ говорить мужчин! Никогда я не понималъ съ такой ясностью, въ чемъ именно заключается прогрессъ нашего времени. Вс, до сихъ поръ, жили, какъ ты прекрасно выразился, инстинктомъ, на инстинктахъ построили врованія, цивилизацію, но мы теперь переходимъ отъ инстинкта къ разуму, отъ вдохновенія къ проврк, и этимъ новымъ развитіемъ мы окончательно возвышаемся надъ животностью. Инстинктъ служитъ руководителемъ всмъ живымъ существамъ. Человкъ одинъ долженъ былъ дойдти до науки. И вотъ мы доходимъ’.

‘Но это вступленіе человчества въ новый фазисъ служитъ, Жакъ будто, сигналомъ къ недоразумніямъ, къ жестокой борьб….. Битва началась между цивилизаціей инстинктивной и цивилизаціей научной. Схватка можетъ длиться цлые вка, но исходъ ея все-таки будетъ врный: инстинктъ не пропадетъ, а только подчинится разуму. Ошибочно врить въ его разрушеніе. Высшія дарованія присоединяются къ нашимъ врожденнымъ способностямъ, не истребляя ихъ, какъ химическія свойства, присоединившись къ физическимъ свойствамъ матеріи, не истребили ихъ, допуская даже, что послднія невсегда въ ней я существовали, такъ же, какъ не исчезли, въ свою очередь, химическія свойства, когда матерія, поднявшись на извстную высоту, достигла органической жизни. И такъ, теперь человческій разумъ поднимается надъ инстинктомъ, отъ этого инстинктъ не разрушается, не опускается даже ниже, онъ остается на своемъ мст, только это мсто — уже не первое. Высшая способность дополняетъ его. Къ несчастію, инстинктъ, вмсто того, чтобы признать и привтствовать своего новаго повелителя, отрицаетъ и отталкиваетъ его. Поэтому, въ настоящую минуту инстинктъ и разумъ стараются взаимно уничтожить другъ друга, тогда какъ и тотъ и другой — вковчны’.

‘Я поздравляю тебя съ тмъ, что ты оставилъ за инстинктомъ его значеніе и далъ прекрасно понять, что есть цлыя племена, которыя, пожалуй, и неспособны были бы подняться выше его въ умственномъ отношеніи, что громадное большинство не знаетъ еще высшаго умственнаго состоянія и что даже значительное число несчастныхъ и на этомъ-то уровн не могутъ удержаться и падаютъ одурлые, погибшіе, безъ просвта, безъ поддержки въ жизни’.

‘Но и т, которые возвысятся надъ инстинктомъ, не избгнутъ его законовъ, точно такъ же, какъ и одушевленныя существа, достигнувъ закона высшаго, чмъ физическій и химическій, во всякомъ случа должны подчиняться и физик, и химіи во всемъ, что относится къ ихъ области. Разв птица, поднимаясь въ воздух, избавляется отъ законовъ тяготнія? А полетъ шара разв отрицаетъ ихъ? Напротивъ, все это еще боле подтверждаетъ силу тяготнія’.

‘Стало-быть, инстинктъ не уничтожится, а его только опередятъ. Отнын могущество и величіе человка заключаются въ наук. Наука есть врная характеристика человческаго царства, какъ выразились нкоторые классификаторы изъ трусости, лучше было бы объявить это похрабре’.

‘Нужно еще прибавить въ заслугу инстинкта (которымъ я и все человчество такъ долго жило), что у человка онъ возвышается до чувства справедливости, а иногда и до разума. Еще въ самой глубокой исторической древности великіе мыслители предчувствовали научную эру. Конецъ XIX вка будетъ восходящей зарей этой эры. Слдующій вкъ, вкъ возобновленія, будетъ совершенная противоположность XVIII-му, представлявшему собою крушеніе стараго свта, крушеніе, которое продолжается до сихъ поръ’.

‘Хоть ты этого прямо и не сказалъ въ твоей рчи, и хорошо сдлалъ такъ какъ вопросъ былъ чисто практическій, но ‘люблю читать между строкъ. Я прочелъ, воспользовался и благодарю тебя’.

‘Я прибавлю: что касается до меня лично, то эти два элемента — инстинктъ и наука — боролись въ моемъ мозгу въ продолженіи пятидесяти лтъ, прежде чмъ я могъ отличить ихъ. одинъ отъ другого и отвести каждому свое мсто’.

‘Что же до новой методы научной классификаціи и философіи, вышедшихъ изъ новаго міровоззрнія, мы съ Эдуардомъ когда-то это предчувствовали и почти формулировали въ нашихъ бесдахъ. Но нужно было время, изученіе, событія и та искра’, которую ты зажегъ, чтобы все это освтить и сдлать осязательнымъ для нашей колоніи. Иначе мы бы остались инстинктивно чуждыми публичной жизни, когда, въ сущности, и для насъ пробилъ часъ участвовать въ ней’.

‘Вотъ мы, благодаря теб, и участвуемъ. Съ этой стороны’ значитъ, все хорошо, ибо никто лучше тебя и не могъ представлять насъ въ законодательномъ собраніи. У тебя есть молодость, спокойствіе, бодрость. Браво, браво, племянникъ!’

XLVII.
Другой философъ.

Съ первой почтой я получилъ второе письмо отъ Амедея. Онъ писалъ, что поздравленія колоніи доставили ему большую радость, но что я, желая читать между строкъ, выставлю его боле расположеннымъ къ инстинкту, чмъ онъ есть на самомъ дл: ‘позвольте васъ спросить: изъ чего состоитъ инстинктъ’ откуда онъ происходитъ, какія данныя для врованія въ него и проч.?…’

— Тарратата! вскричалъ Дезиръ, которому я читалъ письмо Амедея.— Оставь ихъ, пускай говорятъ, коли рчисты. Имъ подсказываетъ и управляетъ ими, правда, помимо ихъ самихъ: опять-таки чутье, инстинктъ…. Самый инстинктивный изъ всхъ насъ — не ты, не я, ни даже дтенышъ Медунки, а все тотъ же Амедей. Чутье непонятное, чутье сильное наталкиваетъ его другихъ современныхъ мыслителей на выводъ, самый подходящій къ нашимъ теперешнимъ нуждамъ, на такой выводъ, который всего лучше поведетъ народы къ настоящему длу. Какъ хочешь, такъ и называй это: инстинктомъ ли, разумомъ ли — мн все равно, но я знаю, что въ этомъ-то самая суть теперь, и есть. Еслибъ кто спросилъ моего мннія объ этихъ двухъ способностяхъ, я бы сказалъ, что разумъ есть только орудіе инстинкта, орудіе, усовершенствованное вками, но….

— Знаешь ли, другъ Дезиръ, вдь ты — великій философъ!

— Я такъ это отлично знаю, что никогда ни во что не вмшивался, кром запашки полей.

Дезиръ, занимаясь фермой, сильно работалъ и надъ своимъ развитіемъ. Посредствомъ чтенія? Нтъ. Мало людей мене его жили въ книжкахъ. Развитая среда, отличная память, большое вниманіе во всему, что длается вокругъ него, наблюдательный я проницательный умъ, большое практическое пониманіе сдлали изъ него, въ конц концовъ, человка очень образованнаго ‘на его собственный ладъ), оригинальнаго и подъ часъ слегка парадоксальнаго.

Такъ, онъ нердко мн говаривалъ, что въ обществ, гд бы наука стала вещью самой простой и обыденной, школы были бы почти ненужны.

— Нтъ лучшаго преподаванія, говорилъ онъ:— какъ ученье словомъ и дломъ.

Что за книжку можно было-бы составить изъ собранія мыслей Дезира! Я иногда подумываю объ этомъ… Но у такого человка рчи слабо передаютъ то, что у него на душ. Его самыя сильныя и самыя плодотворныя мысли — не слова, а дла.

Разъ онъ мн говоритъ:

— Я признаю для человка только пять занятій: передавать свою мысль дломъ, словомъ, письмомъ, пніемъ или живописью, во, если умешь длать только первое — такъ и то хорошо.

И достойный этотъ человкъ вложилъ все свое искуство въ дло. Также точно поступили и Горготина, и Туанета, и Франсуа, и Дезире, и Пчелка, и вс остальные.

Дорогіе, великіе, прекрасные вы мои артисты!

XLVIIL
Автора прервали.

Что же до меня, то я сталъ-бы въ середин: если я часто передавалъ мысль дломъ (какъ сказалъ-бы Дезиръ), то я ее довольно выражалъ и словомъ и попробовать въ этихъ запискахъ изложить ее. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здсь манускриптъ остался неоконченнымъ. Нсколькихъ словъ достаточно будетъ, чтобы пополнить его.

Тотъ, кто писалъ эти записки, говаривалъ иногда съ улыбкой, что рожденіе и жизнь его были такіе легкіе, что, конечно, я смерть не будетъ трудна.

Предсказаніе его сбылось: онъ скончался такъ же, какъ скончалась мать его: во сн, посл тихаго и пріятнаго вечера.

Ему пошелъ 78*й годъ. Горготина пережила его однимъ годомъ.

Въ тотъ часъ, когда эти записки печатаются, Дезиръ и Туанета — осьмидесяти-лтніе старики — все еще бодры и крпки.

Земледльческой частью успшно управляютъ Дятлина и Meдунка.

Франсуа постарому завдуетъ сахарнымъ заводомъ и присматриваетъ за мастерской Амедея въ его отсутствіе.

Что-же до послдняго, то онъ сталъ однимъ изъ первыхъ политическихъ дятелей нашего времени, если не по своему краснорчію, то по толковому пониманію вещей. У него слишкомъ много политическаго таланта, чтобъ примнять его только къ однимъ словамъ.

Колонія все также цвтуща и весела.

Праздники семейнаго союза справляются по старому, два раза въ годъ, и каждый тогда счастливъ памятью о тхъ, кого уже нтъ. Воспоминанія эти еще боле всхъ оживляютъ, и кажется тогда, что умершихъ вс слышатъ и видятъ. Марьонетки больше* чмъ когда либо, восхищаютъ дтей.

Наука и искуство сдлались во всемъ округ, благодаря этому очагу, общимъ наслдіемъ, и нигд нельзя найдти боле счастливыхъ жителей.

Одинъ тамошній старикъ говорилъ:

— Хозяева этой фермы росли и цвли подобно деревьямъ, ибо имъ дано было рости и цвсти, и они покорно слушались своей природы.

И въ самомъ дл, у нихъ въ натур было: постоянно развивать знанія, опытность, достатокъ, свободное мышленіе, силу, нравственное довольство… Они слдовали своему закону…

Ихъ назначеніе было: постоянно преуспвать и улучшать — назначеніе ихъ выполнилось. Человчество проявилось въ нихъ въ его настоящей и здоровой сущности.

Но сколько болзней, уклоненій, препятствій къ развитію обезображиваютъ везд человчество, совращаютъ его съ такого легкаго пути! Философы всхъ странъ, видя вокругъ себя столько больныхъ, должны были заключить, что міръ — вещь очень грустная. Здсь-же выводъ ихъ былъ-бы иной. Что станется съ фермой и ея обитателями чрезъ полвка — никто не можетъ этого предвидть. Ну, а разв можно предвидть, что станется съ Франціей и со всей Европой?

По крайней мр, о колоніи останется свтлая и радостная легенда. Въ этой легенд всякій найдетъ, чмъ позаимствоваться, дти и т найдутъ въ ней то, что веселитъ ихъ возрастъ, просвщаетъ и укрпляетъ его.

Быть въ продолженіи нсколькихъ дней свидтелемъ этой патріархальной, трудолюбивой жизни, чуткой ко всякимъ, научнымъ открытіямъ — истиная отрада для души! Тутъ ужъ невольно перестанешь сомнваться и въ природ, и въ человк, и въ ‘то усовершенствованіи, и въ его назначеніи. Даже слышать о такой жизни — и то благодяніе!

Старикъ крестьянинъ, который такъ хорошо выразился о колоніи, сказавъ, что она росла, какъ ростутъ деревья, былъ вполн нравъ: колонія была плодотворна, какъ самыя плодовитыя деревья. Она теперь — слава земледлія! Въ искуств — вы видли вдвое занимаютъ мсто Рпка, Пшено и Ячмень. Что-же до революціонера Амедея, въ настоящую минуту, онъ — надежда Франціи и за предлами Франціи. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Здсь уступаемъ слово опять самому автору Манускриптъ остался неоконченнымъ, но въ его записной книжк прочли слдующія словй, написанныя имъ въ самый день смерти. Они, вроятно, были его послсловіемъ:

‘Инстинктъ, разумъ, вы тревожите меня, вы поочередно, а иногда и оба разомъ, составляли суть моей жизни…. Такъ прошла тихая жизнь, полная мысленной работы, испытаній, думъ и научныхъ трудовъ…. Я чувствую, однакожь: недалекъ тотъ часъ, въ который все это должно будетъ кончиться, если только слово конецъ можно примнить къ чему нибудь въ этомъ безконечномъ мір….’

‘Здсь инстинктъ оставляетъ не много надежды. Наука молчитъ, она и не отрицаетъ, и не утверждаетъ — для нея это недосягаемо, и она говоритъ: дальше я не пойду. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

С. А. Б.

‘Отечественныя Записки’, NoNo 2—4, 1876

ЗАПИСКИ ДУРАКА,СДЕРЖАВШАГО БОЛЬШЕ, ЧМЪ ОНЪ ОБЩАЛЪ,ВЕДЕНЫ ИМЪ САМИМЪ,СОБРАНЫ И ДОПОЛНЕНЫЭЖЕНОМЪ НОЭЛЕМЪ.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

I.Въ какомъ обществ явился я на свтъ.

II.Первые признаки моей неспособности.

III.Новыя печальныя явленія.

IV.Мальчишескія глупости, въ ожиданіи лучшаго.

V.Возвращеніе въ городъ.

VI.Хорошо понятый урокъ.

VII.Доброе посщеніе.

VIII.Отцовскій промыселъ.

IX.Опять въ поляхъ.

X.Экзамены.

XI.Продолженіе взаимнаго обученія.

XII.Выборъ дла.

XIII.Дикость.

XIV.Непредвиденное обстоятельство.

XV.Ожиданіе весны.

XVI.Шуринъ.

XVII.Годъ IV.

XVIII.Посщеніе моей матери.

XIX.Помощникъ префекта.

XX.Что объ этомъ думаютъ въ семь.

XXI.Земледльческіе създы.

XXII.Наша роскошь.

XXIII.Письмо Эдуарда.

XXIV.Продолженіе повствованія и вторичное появленіе шурина Горготена.

XXV.Кошка и собака.

XXVI.Что мн сообщили газеты.

XXVII.Странныя размышленія.

XXVIII.Появленіе на сцену новаго лица.

XXIX.Литературный разговоръ.

XXX.Сумерки и заря.

XXXI.Мой племянникъ и мой зять.

XXXII.Идея осуществляется.

XXXIII.Побужденія и мысли.

XXXIV.Музыкантъ и живописецъ.

XXXV.Актръ и актриса.

XXXVI.Богатая идея.

XXXVII.Господинъ де Сент-Альбенъ.

XXXVIII.Маленькое, почти неумстное предисловіе.

XXXIX.Первое празднованіе семейнаго союза.

XL.Дятлина и Медунка.

XLI.Маленькая мукомольная мельница.

XLII.Четыре недли чтенія.

XLIII.Марьонетки.

XLIV.Подробности праздника.

XLV.Послднее представленіе.

XLVI.Я продолжаю мою роль.

XLVII.Другой философъ.

XLVIILАвтора прервали.

Читайте также:

ЗАПИСКИ ДУРАКА,
СДЕРЖАВШАГО БОЛЬШЕ, ЧМЪ ОНЪ ОБЩАЛЪ,
ВЕДЕНЫ ИМЪ САМИМЪ,
СОБРАНЫ И ДОПОЛНЕНЫ
ЭЖЕНОМЪ НОЭЛЕМЪ.

I.
Въ какомъ обществ явился я на свтъ.

II.
Первые признаки моей неспособности.

III.
Новыя печальныя явленія.

IV.
Мальчишескія глупости, въ ожиданіи лучшаго.

V.
Возвращеніе въ городъ.

VI.
Хорошо понятый урокъ.

VII.
Доброе посщеніе.

VIII.
Отцовскій промыселъ.

IX.
Опять въ поляхъ.

X.
Экзамены.

XI.
Продолженіе взаимнаго обученія.

XII.
Выборъ дла.

XIII.
Дикость.

XIV.
Непредвиденное обстоятельство.

XV.
Ожиданіе весны.

XVI.
Шуринъ.

XVII.
Годъ IV.

XVIII.
Посщеніе моей матери.

XIX.
Помощникъ префекта.

XX.
Что объ этомъ думаютъ въ семь.

XXI.
Земледльческіе създы.

XXII.
Наша роскошь.

XXIII.
Письмо Эдуарда.

XXIV.
Продолженіе повствованія и вторичное появленіе шурина Горготена.

XXV.
Кошка и собака.

XXVI.
Что мн сообщили газеты.

XXVII.
Странныя размышленія.

XXVIII.
Появленіе на сцену новаго лица.

XXIX.
Литературный разговоръ.

XXX.
Сумерки и заря.

XXXI.
Мой племянникъ и мой зять.

XXXII.
Идея осуществляется.

XXXIII.
Побужденія и мысли.

XXXIV.
Музыкантъ и живописецъ.

XXXV.
Актръ и актриса.

XXXVI.
Богатая идея.

XXXVII.
Господинъ де Сент-Альбенъ.

XXXVIII.
Маленькое, почти неумстное предисловіе.

XXXIX.
Первое празднованіе семейнаго союза.

XL.
Дятлина и Медунка.

XLI.
Маленькая мукомольная мельница.

XLII.
Четыре недли чтенія.

XLIII.
Марьонетки.

XLIV.
Подробности праздника.

XLV.
Послднее представленіе.

XLVI.
Я продолжаю мою роль.

XLVII.
Другой философъ.

XLVIIL
Автора прервали.