Записки Барри Линдона, эсквайра, Теккерей Уильям Мейкпис, Год: 1844 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 352 минут(ы)

ЗАПИСКИ БАРРИ ЛИНДОНА, ЭСКВАЙРА

РОМАНЪ
B. М. ТЕККЕРЕЯ

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
1857

ГЛАВА I.
Моя родословная и мои родные.— Я испытываю вліяніе нжной страсти.

Со временъ праотца Адама едва ли случалось какое нибудь зло, виною котораго не была женщина. Съ тхъ поръ, какъ существуетъ наша фамилія (а начало этого существованія смло можно отнести ко временамъ Адама:— такова древность, такова знатность и такова знаменитость фамиліи Барри!— это всмъ извстно), женщины постоянно играли роковую роль въ судьбахъ нашего рода.

Смю думать, что въ Европ нтъ порядочнаго человка, который бы не слышалъ о дом Барри, изъ округа Барріёгъ, въ Ирландіи, дом, знамените котораго не отъищете вы въ Книг перовъ Гвиллима, или д’Озьера, и хотя, какъ человкъ, извдавшій жизнь и вполн современный, я научился душевно презирать притязанія нкоторыхъ джентльменовъ на высокое происхожденіе,— презирать притязанія этихъ людей, имющихъ такую же родословную, какъ и лакей, который чиститъ мн сапоги, — хотя я отъ души смюсь надъ многими изъ моихъ соотечественниковъ, которые называютъ своими предками ирландскихъ королей, и хвалятся своими помстьями, едва достаточными для прокормленія поросенка, какъ будто какими нибудь княжествами,— но истина заставляетъ меня сказать откровенно, что моя фамилія благороднйшая, не только во всей Британіи, но, можетъ статься, и въ цломъ мір. Владнія моихъ предковъ, теперь незначительныя (значительнйшая часть ихъ отнята у насъ войною, предательствомъ и расточительною жизнью) были обширны и занимали многіе округи, въ то время, когда Ирландія была боле благоденствующимъ краемъ, чмъ теперь. Я бы помстилъ надъ щитомъ моего герба ирландскую корону, еслибъ не было такого множества безразсудныхъ претендентовъ на это отличіе, которое чрезъ ихъ хвастовство теряетъ свою цну.

Почемъ знать,— еслибъ не женщина, я, быть можетъ, теперь самъ носилъ бы эту корону. Васъ изумляетъ такое невроятное предположеніе. Я опять-таки скажу: почемъ знать? Еслибъ мои соотечественники имли храбраго предводителя, они, вмсто того, чтобъ, какъ низкіе рабы, преклонить колна предъ англичанами, могли бы быть совершенно независимыми, еслибъ нашелся полководецъ, который ршился бы стать лицомъ къ лицу противъ этого безчеловчнаго злодя, Оливера Кромвеля, мы навсегда, быть можетъ, сбросили бы съ себя англійское иго. Но въ то время, на пол битвы не было Барри, который одинъ могъ бы положить предлъ успхамъ похитителя законной власти.

Во времена Оливера было уже слишкомъ поздно моему предку Барри поднимать бранный крикъ противъ пивовара лишеннаго человческихъ чувствъ. Въ то время мы уже больше не были властелинами, за цлое столтіе до этого, нашъ несчастный родъ лишился всхъ своихъ владній, и лишился нх чрезъ самую позорную измну. Это я передаю, какъ достоврнйшій фактъ. Моя мать часто мн его разсказывала, и, въ-добавокъ, вышила разноцвтными шерстями эту печальную сцену, въ дополненіе къ нашей родословной, висвшей въ желтомъ зал, въ Барривилл, гд мы проживали.

Т помстья, которыми въ настоящее время владютъ въ Ирландіи Линдоны, были нкогда собственностію нашего рода. Рори Барри, изъ Барріёга, пріобрлъ это владніе въ царствованіе Елизаветы. Въ то время фамилія Барри постоянно находилась во вражд съ фамиліей о’Магони, и случилось такъ, что какой-то англійскій полковникъ проходилъ чрезъ помстья Барри съ вооруженнымъ отрядомъ, въ тотъ самый день, когда о’Магони вторгнулся въ наши владнія и угналъ отъ насъ безчисленныя стада овецъ и рогатаго скота.

Барри весьма радушно принялъ молодаго англичанина, по имени Линдона, Линдена или Линдэйна, и, узнавъ, что онъ намренъ сдлать нападеніе на помстья о’Магони, предложилъ ему собственныя свои услуги и своихъ ратниковъ, и дрался такъ храбро, что Магони, совершенно побжденные, возвратили Барри отнятую землю, и съ ней вмст, какъ гласитъ старинная лтопись, вдвое больше пожитковъ, овецъ и рогатаго скота, чмъ было похищено.

Это было въ самомъ начал зимней поры, и молодой воинъ, по убдительной просьб Барри, остался въ нашемъ замк Барріёг на нсколько мсяцовъ.— Барри размстилъ его солдатъ съ своими ратниками въ сосднихъ хижинахъ. Солдаты, по принятому между ними обыкновенію, обходились съ ирландцами невыносимо нагло, такъ что драки и убійства совершались безпрестанно, мстные жители поклялись уничтожить дерзкихъ пришельцевъ.

Сынъ Барри (отъ котораго я происхожу) питалъ, подобно всмъ своимъ соотечественникамъ, враждебныя чувства къ англичанамъ, не выходя изъ границъ благоразумія, онъ и его друзья, посл нкоторыхъ совщаній, ршились перерзать англичанъ всхъ до одного.

Въ заговоръ свой они допустили женщину, и эта женщина была дочь Барри. Влюбленная въ полковника Линдона, она открыла ему всю тайну, — а этотъ негодный англичанинъ предупредилъ рзню нападеніемъ на ирландцевъ, и убилъ при этомъ Фодрига Барри, моего предка, и множество его подданныхъ. Крестъ въ Баррикросс, близъ Корриньядіюла, указываетъ мсто, гд происходило это гнусное измнническое кровопролитіе.

Линдонъ женился на дочери Фодрига Барри и объявилъ права свои на имніе. Хотя потомки Фодрига были еще живы, — отъ одного изъ нихъ произошелъ и я {Такъ какъ мы никогда ne имли возможности отъискать свидтельство о бракосочетаніи моего предка Фодрига, то я нисколько не сомнваюсь, что Лондонъ, уничтоживъ этотъ документъ, убилъ пастора и свидтелей бракосочетанія. Б. Л.} — и хотя они обращались въ суды за правосудіемъ, но имніе было передано англичанину, какъ это и всегда случалось во всхъ тяжбахъ между ирландцами и англичанами.

Такимъ образомъ, еслибъ не слабость женщины, я бы владлъ по праву наслдства тми самыми помстьями, которыя впослдствіи достались мн за заслуги, какъ вы объ этомъ услышите. Теперь мы будемъ продолжать мою фамильную исторію.

Отецъ мой хорошо былъ извстенъ въ лучшихъ кружкахъ общества, какъ Англіи, такъ и Ирландіи, подъ именемъ Гарри Барри Отчаяннаго. Онъ, подобно многимъ сыновьямъ благородныхъ фамилій, предназначенъ былъ сдлаться адвокатомъ. Съ этой цлью его отдали на попеченіе знаменитаго юрисконсульта въ улиц Саквиль, находящейся, подобно многимъ другин улицамъ, въ город Дублин. По его великому уму и прилежанію, надо было надяться, что онъ станетъ играть на своемъ поприщ немаловажную роль, но его свтскія наклонности, любовь къ охот всякаго рода, необыкновенная грація и изящность манеръ, обозначили въ немъ человка, способнаго занять мсто въ боле высокой сфер. Еще будучи конторщикомъ стряпчаго, онъ держалъ при себ семь призовыхъ лошадей, регулярно здилъ на охоту съ записными охотниками, перескакалъ капитана Понтера на сромъ своемъ жеребц Эндиміон, въ томъ славномъ состязаніи, которое до сихъ поръ живетъ въ памяти любителей конскихъ скачекъ (эту сцену я веллъ изобразить на великолпной картин, которую повсилъ надъ каминомъ столовой, въ замк Линдонъ). Спустя годъ, онъ имлъ счастіе красоваться на томъ же самомъ жеребц передъ его величествомъ покойнымъ королемъ Георгомъ II на эпсомскихъ скачкахъ, выигралъ тамъ блюдо и обратилъ на себя вниманіе августйшаго государя.

Несмотря на то, что отецъ мой былъ вторымъ сыномъ въ нашемъ семейств, онъ, однакоже, сдлался наслдникомъ нашего помстья (къ несчастію уменьшившагося въ своемъ объем до такой степени, что оно давало только 400 фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода), — это случилось потому, что старшій сынъ моего ддушки, Корнелій Барри (названный кавалеромъ Борне, за рану, полученную имъ въ Германіи), оставался врнымъ старой религіи, въ которой наше семейство было воспитано, и не только съ честію служилъ за границей, но и сражался за потомка Стюартовъ, противъ священной особы Георга II, въ несчастномъ шотландскомъ возмущеніи 1745 года. Впрочемъ, мы еще услышимъ впослдствіи о кавалер Борне.

За обращеніе моего отца въ англиканскую вру, я долженъ благодарить мою неоцненную матушку, миссъ Белль Брэди, дочь Улисса Брэди, эсквайра, изъ замка Брэди, въ округ Керри. По красот, она была первйшею женщиною въ Дублин: ее не иначе звали тамъ, какъ очаровательное существо. Отецъ мой, увидвъ ее въ собраніи, страстно влюбился въ нее, — но миссъ Броди вовсе не имла намренія вытти за мужъ за паписта и тмъ 0оле за человка, служившаго конторщикомъ у стряпчаго. Въ ту пору еще не были отмнены старинные законы, передававшіе наслдство посл католика тому изъ его сыновей, который принималъ англиканскую вру, и мой добрый отецъ, подъ вліяніемъ чувства страстной любви, снялъ, какъ говорится, туфли съ моего дядюшки Корнелія и надлъ ихъ на себя,— иначе сказать, получилъ въ наслдство фамильное помстье.— Кром чарующей силы свтлыхъ глазъ моей матери, этому счастливому обращенію способствовали многія особы изъ самого благороднйшаго общества. Я часто слышалъ, какъ мать моя насмшливо разсказывала исторію отреченія моего отца, которое онъ торжественно произнесъ въ таверн, передъ лицомъ сэра Дикка Рингвуда, лорда Багвига, капитана Понтера и двухъ — трехъ другихъ замчательныхъ повсъ. Гарри Отчаянный въ тотъ же вечеръ выигралъ въ банкъ триста совереновъ, ина слдующее же утро увдомилъ обо всемъ брата. Его обращеніе въ англиканскую вру послужило поводомъ къ холодности между нимъ и дядей Корнеліемъ, который вслдствіе того присоединился къ партіи мятежниковъ.

Устранивъ это великое затрудненіе бракосочетанію, милордъ Багвигъ предложилъ моему отцу свою собственную яхту, стоявшую тогда на якор въ Пиджонгауз, и уговорилъ прекрасную Белль Брэди бжать съ моимъ отцомъ въ Англію, не обращая при этомъ ни малйшаго вниманія на то обстоятельство, что родители миссъ Брэди возставали противъ этой партіи, и что у ней было безчисленное множество обожателей (какъ говорила она мн десятки тысячъ разъ), принадлежавшихъ къ богатйшимъ фамиліямъ въ ирландскомъ королевств. Гарри Барри и миссъ Брэди повнчались въ Савоіи, и посл смерти моего дда, случившейся въ весьма непродолжительномъ времени, Гарри Барри, эсквайръ, вступилъ во владніе отцовскимъ имніемъ, и съ честію поддерживалъ въ Лондон наше знаменитое имя. Онъ закололъ на дуэли (происходившей близъ Монтагю) извстнаго графа Тіерселина,— былъ членомъ клуба Вайтъ и постояннымъ постителемъ всхъ лучшихъ ресторановъ, въ тоже время и матъ моя играла не маловажную роль въ лучшемъ обществ. Наконецъ, посл торжественнаго дня, въ который Гарри былъ представленъ ко Двору, счастіе его было, повидимому, совершенно.упрочено, потому что милостивый монархъ общалъ ему свое покровительство.— Но, увы! его принялъ подъ свое покровительство и совершенно имъ овладлъ другой монархъ, воля котораго не знаетъ ни отлагательства, ни отказа — именно смерть, которая постигла моего отца на честерскихъ скачкахъ, оставивъ меня безпомощнымъ сиротою. Миръ праху его! Какъ человкъ, онъ былъ не безпороченъ, онъ промоталъ все наше фамильное достояніе, зато онъ былъ храбрый малый, не имлъ равныхъ себ въ дружеской бесд за круговою чашей и разъзжалъ въ карет шестерней, какъ подобаетъ человку высшаго общества.

Не знаю, сильно ли былъ его величество огорченъ внезапной смертью моего родителя? Хотя матушка моя я говоритъ, что король пролилъ слезы по случаю этого печальнаго событія, но мн что-то не врится: эти слезы не оказали намъ существенной пользы. Все, что оставилъ покойный посл себя для жены и кредиторовъ, заключалось въ кошельк съ девяносто гинеями, которыя, весьма естественно, взяла моя мать вмст съ фамильнымъ серебромъ, съ гардеробомъ моего отца и своимъ собственнымъ, и, уложивъ все это въ нашу огромную карету, примчала въ Голигедъ, а оттуда перехала на корабл въ Ирландію. Тло моего отца шествовало вслдъ за нами на катафалк, со всею возможною торжественностью. Несмотря на безпрерывныя ссоры между мужемъ и женой, со смертію моего отца, его великодушная вдова забыла вс раздоры, сдлала такія пышныя похороны, какихъ давно уже не видли въ Ирландіи, и надъ могилой его соорудила монументъ (за который я заплатилъ впослдствіи), съ надписью, что подъ этимъ памятникомъ покоится прахъ знаменитаго джентльмена безукоризненной жизни и нжнаго супруга.

На отданіе этого послдняго долга покойному мужу вдова истратила все, что имла, до послдней гинея, — истратила бы еще боле, еслибъ заплатила треть того, чего стоила вся печальная церемонія. Люда, жившіе около стариннаго замка Барріега, хотя и потеряли любовь къ моему отцу за его перемну вры, но въ этотъ моментъ были преданы ему и уплатили суммы, которыя значились въ счетахъ, присланныхъ мистеромъ Плюмеромъ изъ Лондона, вмст съ оплакиваемымъ прахомъ. Монументъ и склепъ составляли поэтому, увы! все, что осталось отъ моихъ огромныхъ владній: мой отецъ продалъ все, до послдней пылинки, нкоему Нотли, стряпчему, который оказалъ намъ холодный пріемъ въ своемъ дом, представлявшемъ собою старое унылое зданіе {Въ другомъ мст своихъ записокъ мистеръ Барри описываетъ свой домъ, какъ великолпнйшій изъ европейскихъ дворцовъ, впрочемъ, это обыкновеніе весьма свойственно его націи. Примчаніе издателя.}.

Великолпіе похоронъ послужило къ увеличенію репутаціи вдовы Барри, какъ женщины благородной и женщины свтской, и когда она написала брату своему, Микелю Брэди,— этотъ почтенный джентльменъ не замедлилъ пріхать къ ней, броситься въ ея объятія и пригласить насъ отъ имени своей жены въ замокъ Брэди.

Микельи Барри ссорились, что нердко случается между мужчинами, и, втеченіе сватовства Барри на миссъ Белль, обмнивались крупною бранью. Когда Барри женился, Брэди въ душ поклялся, что никогда не проститъ ни Барри, ни Белль, но пріхавъ въ Лондонъ въ 1746 году, онъ снова сошелся съ Гарри Отчаяннымъ, жилъ въ его прекрасномъ дом, въ улиц Клэрджесъ, проигралъ ему нсколько совереновъ и при помощи его разбилъ голову двумъ-тремъ полицейскимъ стражамъ,— вс эти воспоминанія длали Белль и ея сына дорогими для добродушнаго джентльмена, который въ своемъ дом принялъ насъ съ распростертыми объятіями. Мистриссъ Барри, быть можетъ, поступила весьма благоразумно, неоткрывъ съ самого начала друзьямъ своимъ положенія, въ которомъ она находилась, напротивъ, пріхавъ въ огромной раззолоченной карет, съ огромными гербами, она была принята своей невсткой и другими членами округа за особу богатую и очень важную.

При этой обстановк, мистриссъ Барри могла присвоить себ на нкоторое время полное право повелвать въ замк Брэди. Она командовала прислугою, которую пріучила къ лондонской опрятности, въ чемъ прежде замтенъ былъ большой недостатокъ. Съ ‘англичаниномъ Редмондомъ’, такъ меня называли, обходились какъ съ маленькимъ лордомъ, къ нему были приставлены служанка и лакей, добрый Микель платилъ имъ жалованье, окладъ котораго далеко превосходилъ оклады жалованья его собственной прислуги, словомъ сказать, онъ длалъ все, что было въ его силахъ, лишь бы только успокоить и развлечь свою сестрицу въ ея горестномъ положеніи. Въ свою очередь, мама ршилась, когда дла ея устроятся, сдлать доброму брату приличное вознагражденіе за такое вниманіе къ ней и къ ея сыну, она общала привезть мебель изъ нашей лондонской квартиры въ улиц Клэрджесъ, для украшенія замтно обветшалыхъ комнатъ замка Брэди.

Этому общанію не суждено было исполниться. Негодный домовладлецъ квартиры въ улиц Клэрджесъ прибралъ къ своимъ рукамъ все до послдняго стула, до послдняго стола, хотя мебель эта принадлежала вдов, по праву наслдства. Помстье, котораго я былъ законнымъ наслдникомъ, находилось въ рукахъ жадныхъ кредиторовъ, такъ что единственнымъ средствомъ къ нашему существованію оставались пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, ежегодно уплачиваемые намъ милордомъ Багвигомъ, имвшимъ съ покойнымъ братомъ моимъ коммерческія сдлки. Поэтому, великодушныя и щедрыя намренія моей матери относительно ея брата никогда не могли осуществиться.

Надобно признаться, къ величайшему стыду мистриссъ Брэди, что когда нищета ея невстки обнаружилась, она забыла все уваженіе, которое привыкла оказывать ей, тотчасъ же прогнала моего лакея и служанку, и при этомъ сказалд мистриссъ Барри, что чмъ скоре послдуетъ она за ними, тмъ лучше. Мистриссъ Микель Брэди была низкаго происхожденія, и имла низкую наклонность къ скупости. По истеченіи двухъ лтъ, мистриссъ Барри уступила желаніямъ мистриссъ Брэди. Въ тоже время, предавшись справедливому, хотя до той поры благоразумно скрываемому гнву, матушка поклялась, что нога ея не будетъ въ замк Брэди, пока въ немъ будетъ жить хозяйка дома.

Она устроила свое новое жилище съ большой экономіей и замчательнымъ вкусомъ, и никогда, при всей своей бдности, не забывала поддерживать достоинство, которое такъ шло къ ней, и которое признавали въ ней вс сосди. Да и то сказать, могли ли они отказать въ уваженій лэди, которая жила въ Лондон, обращалась тамъ въ самомъ фешенебельномъ обществ, и представлялась (какъ она торжественно объявляла) ко Двору? Эти преимущества давали ей право смотрть съ пренебреженіемъ на всхъ лицъ, неимвшихъ случая оставлять отечество и проживать, хотя не долго, въ Англіи. Такимъ образомъ, каждый разъ, когда мадамъ Брэди являлась въ общество въ новомъ плать, ея невстка постоянно говорила: ‘Бдняжка! она одта безъ вкуса! да и возможно ли ожидать, чтобъ она имла какое нибудь понятіе о мод?’ Хотя мистриссъ Барри и нравилось, что ее называли хорошенькой вдовой, но ей несравненно боле нравилось, когда ее называли вдовой-англичанкой.

Мистриссъ Брэди, съ своей стороны, не оставалась въ долгу. Она говорила, что покойный Барри былъ банкротъ и нищій, а что касается до фешенебельнаго общества, которое онъ видлъ, то видлъ его только за столомъ милорда Багвига, у котораго онъ былъ (по словамъ этой злоязычницы) льстецомъ и блюдолизомъ. О его супруг, мистриссъ Барри, моей матушк, мистриссъ Брэди отзывалась въ выраженіяхъ еще боле оскорбительныхъ. Впрочемъ, къ чему приводить эти клеветы и знакомить читателей съ ничтожной перебранкой, бывшей полстолтія тому назадъ?— Вышеприведенныя особы жили и враждовали въ царствованіе Георга II, были ли они добры или злы, хороши собою или безобразны, къ чему говорить объ этомъ теперь, когда они сдлались равными во всхъ отношеніяхъ? къ тому же, разв воскресныя газеты и судебныя слдствія не доставляютъ намъ случая слышать каждую недлю боле новое и-интересное злословіе?

Во всякомъ случа, смло можно сказать, что мистриссъ Барри, посл смерти мужа поселившись въ своемъ уединеніи, вела такую жизнь, которая отклоняла всякое злословіе и клрвету. Въ свое время она была первою красавицею во всемъ Вексфордскомъ округ, видла у ногъ своихъ множество обожателей, надляла каждаго изъ нихъ улыбками и раздувала въ сердцахъ ихъ пламя нжной страсти, вышедши за моего отца, приняла на себя видъ холоднаго достоинства, доходившаго до надменности, и была неприступна, какъ квакера. Многіе джентльмены, пораженные ея прелестями, когда она была еще двицей, возобновили свои домогательства, когда она овдовла, но мистриссъ Барри отклонила отъ себя вс брачныя предложенія, объявивъ, что она посвятила теперь всю свою жизнь единственно воспитанію сына и памяти покойнаго праведника — своего мужа.

— Хорошъ праведникъ, нечего сказать! говорила недоброжелательная мистриссъ Брэди: — Гарри Барри былъ такой закоснлый негодяй, какого еще свтъ не производилъ. Если она отказываетъ женихамъ теперь, то поврьте, что она, хитрая женщина, уже иметъ въ виду мужа, и ждетъ, когда лордъ Багвигь овдоветъ.

Положимъ, что она дйствительно ждала такого случая, — что жь изъ этого слдуетъ? Разв вдова Барри не достойна была сдлаться женою какого угодно англійскаго лорда? разв не существовало издревле въ нашемъ род фамильное преданіе, что поправить разстроенное состояніе Барри суждено женщин? Если моя мать воображала, что она была этой женщиной,— то, мн кажется, такое убжденіе съ ея стороны нимало не заслуживаетъ порицанія, притомъ, графъ Багвигь (мой крестный отецъ) дйствительно оказывалъ ей особенное вниманіе, и до тхъ поръ, пока не состоялась женитьба милорда въ 1757 году на миссъ Гольдморъ, богатой дочери индйскаго набоба, я никогда не зналъ, какъ глубоко таилась въ душ моей матери мысль о доставленіи мн существенныхъ выгодъ въ жизни.

Между тмъ, мы. продолжая жить въ Барривилл, несмотря на ограниченность средствъ, поддерживали свое достоинство. Изъ полудюжины семействъ, составлявшихъ лучшее общество въ город Брэди, не было ни одной особы, которой наружность была бы респектабельне наружности моей матери. Вдова Барри, несмотря на то, что одвалась въ трауръ изъ уваженія къ памяти покойнаго мужа, всегда старалась длать платья свои какъ можно щеголевате, отчего ея хорошенькая особа много выигрывала. И дйствительно, я помню, она ежедневно употребляла шесть часовъ на выкраиванье, отдлку и передлку своихъ платьевъ, согласно требованіямъ моды. У нея были огромнйшія фижмы и самыя пышныя фалбалы. Разъ въ мсяцъ къ ней приходило, по обязательной любезности милорда Багвига, письмо, содержавшее самыя свжія новости о столичныхъ модахъ. Цвтъ ея лица былъ до такой степени свжъ, что, несмотря на тогдашнее обыкновеніе, она не имла надобности прибгать къ румянамъ. Напротивъ, по ея словамъ (а по этимъ словамъ читатель можетъ представить себ, какъ сильно дв нвстки ненавидли одна другую), блила и румяна она оставила мистриссъ Брэди, желтый цвтъ лица которой не могли закрасить никакія притиранья. Короче, матушка была такая элегантная красавица, что вс женщины въ округ брали ее за образецъ, а молодые люди, за десять миль въ окружности, нарочно прізжали въ церковь замка БрэдиЖ чтобъ взглянуть на нее.

Но если (подобно всмъ другимъ женщинамъ, которыхъ я когда либо видлъ или о которыхъ когда либо читалъ) она гордилась своей красотой, то, надобно отдать ей полную справедливость, еще боле гордилась своимъ сыномъ, и тысячу разъ говорила мн, что я былъ прекраснйшимъ молодымъ человкомъ въ мір. Человкъ шестидесяти лтъ безъ всякаго тщеславія можетъ говорить, какимъ онъ былъ въ четырнадцать лтъ, и потому я долженъ сказать, что мнніе моей матери не лишено было основательности. Она находила особенное удовольствіе одвать меня, въ воскресные и праздничные дни, меня, какъ какого нибудь лорда, наряжали въ бархатный кафтанъ, прившивали къ боку шпагу съ серебрянымъ эфесомъ и надвали золотыя подвязки. Моя мать сшила для меня множество великолпныхъ камзоловъ, постоянно украшала мои маншетки дорогими кружевами и вплетала мн въ волосы новую лепту, такъ что, когда отправлялись мы въ церковь, то даже завистливая мистриссъ Брэди соглашалась, что матери и сына миле насъ не найти во всемъ королевств.

Само собою разумется, мистриссъ Брэди не забывала въ то же время и насмхаться надъ нами, потому что, при этихъ случаяхъ, нкто Тимъ, называвшійся моимъ лакеемъ, провожалъ меня и матушку въ церковь, неся огромный молитвенникъ и трость. Онъ одвался при этихъ случаяхъ въ ливрею одного изъ великолпныхъ лакеевъ, которыхъ мы держали, когда жили въ улиц Клэрджесъ, но эта ливрея была не совсмъ ему впору: она осталась отъ рослаго лакея, а Тимъ былъ кривоногій, приземистый малый. При всей нашей бдности, мы держали себя благородно и ничего не находили смшнаго въ соблюденіи условій, требуемыхъ нашимъ именемъ. Мы входили въ церковь и садились на мсто такъ величественно, какъ жена и сынъ намстника Ирландіи. Въ церкви моя мать отвчала на возгласы пастора громкимъ и степеннымъ тономъ, слышать который было восхитительно, кром того, она имла прекрасный, звучный голосъ, и усовершенствовалась въ пніи въ Деддон, подъ руководствомъ моднаго учителя. Этимъ талантомъ она пользовалась такъ хорошо, что, во время пнія псалмовъ маленькою конгрегаціею, ея голосъ покрывалъ вс другіе голоса. Въ самомъ дл, матушка имла великіе таланты во всхъ искусствахъ и считала себя прекраснйшею и образованнйшею лэди въ мір. Часто говорила она мн и сосдямъ о своемъ смиреніи и благочестіи, высказывая эти чувства такъ убдительно, что, мн кажется, ей бы поврили самые недоврчивые люди.

Оставивъ замокъ Брэди, мы наняли въ город Брэди домъ, который мама назвала Барривиллемъ. Признаюсь, помщеніе было небольшое, но мы устроились въ немъ какъ можно было лучше. Я уже упомянулъ о фамильной родословной, висвшей въ гостиной, которую мама называла желтымъ заломъ, моя спальня называлась розовымъ заломъ, а спальня мама — темнооранжевымъ заломъ (какъ свжо сохранилось все это въ моей памяти!), въ извстный часъ Тимъ звонилъ въ колоколъ, давая знать, что поданъ обдъ, за столомъ предъ нами ставили серебряные стаканы, и матушка безъ всякаго преувеличенія говорила съ гордостью, что я имлъ за обдомъ бутылку такого славнаго бургонскаго, какой не найдется у инаго сквайра. Дйствительно, я имлъ передъ собой бутылку, но, по моимъ юнымъ лтамъ, мн не позволялось пить вино, которое чрезъ это обстоятельство пріобртало значительную старость, не только въ бутылк, но даже въ графин.

Дядя Брэди открылъ этотъ фактъ, однажды захавъ, несмотря на фамильную вражду, въ Барривилль во время обда и, къ несчастію, отвдавъ этой влаги. Нужно было видть, какъ онъ плюнулъ и какую сдлалъ гримасу! Впрочемъ, добрый джентльменъ не былъ слишкомъ разборчивъ ни относительно вина, ни относительно общества, въ которомъ пилъ его. Онъ готовъ былъ пить и съ протестантскимъ пасторомъ и съ католическимъ патеромъ, пируя съ послднимъ, конечно, онъ опасался одного только — прогнвить мою мать, которая, какъ истинная протестантка, душевно ненавидла послдователей католической вры, и ни подъ какимъ видомъ не согласилась бы сидть въ одной комнат съ омраченнымъ папистомъ. Сквайръ не имлъ такой разборчивости, это былъ одинъ изъ лнивйшихъ и добрйшихъ людей, который нердко проводилъ по нскольку часовъ съ одинокой вдовой, когда мистриссъ Брэди надодала ему дома. По его словамъ, онъ любилъ меня, какъ роднаго сына, и наконецъ, посл двухлтнихъ отказовъ, мама согласилась отпустить меня въ замокъ, что же касается лично до нея, она твердо держалась клятвы, которую дала себ относительно своей невстки.

Можно сказать, что съ первымъ днемъ моего возвращенія въ замокъ Брэди, начались мои испытанія, Мой кузенъ, мистеръ Микель, девятнадцати-лтній олухъ (ненавидвшій меня, за что, вы можете быть уврены, пользовался съ моей стороны точно такимъ же расположеніемъ) упрекнулъ меня за обдомъ бдностью моей матери, и выходкой своей разсмшилъ всхъ молоденькихъ двушекъ, сидвшихъ за столомъ. Поэтому, когда мы отправились въ конюшню, куда Микель постоянно ходилъ курить трубку, я высказалъ ему, что чувствую себя оскорбленнымъ. Между нами завязалась драка, продолжавшаяся минутъ десять, втеченіе которыхъ я стоялъ храбро, какъ взрослый мужчина, и въ результат подбилъ Микку лвый глазъ, несмотря на то, что въ ту пору мн было не боле двнадцати лтъ. Конечно, и онъ поколотилъ меня, но удары кулака производятъ весьма слабое впечатлніе на юношу столь нжнаго возраста, это я испыталъ множество разъ въ битвахъ съ оборванными мальчишками города Брэди, гд между моими ровесниками не встрчалъ ни одного соперника. Моя храбрость очень понравилась дяд, кузина Нора принесла срой бумаги и уксусу для моего подбитаго носа, и я отправился домой въ тотъ вечеръ съ бутылкой бургонскаго въ карман, не мало гордясь, позвольте сказать, своею продолжительною стойкостію противъ огромнаго Микка.

Хотя Миккъ и продолжалъ обходиться со мной дурно и не забывалъ, при каждой нашей встрч, надлять меня ударами своей трости, несмотря на то, я былъ очень доволенъ обществомъ, которое находилъ въ замк Брэди, доволенъ моими кузинами и расположеніемъ дяди, я сдлался его фаворитомъ. Онъ купилъ мн жеребенка и выучилъ меня здить верхомъ, бралъ меня съ собой на конскія скачки и на охоту и выучилъ стрлять птицу въ-летъ. Къ довершенію моего счастія, возвращеніе мастера Уликка изъ Коллегіума положило конецъ преслдованіямъ Микка. Уликкъ, питая ненависть къ старшему брату, какъ это случается въ семействахъ моднаго свта, взялъ меня подъ свое покровительство, и съ того времени, такъ какъ Уликкъ былъ несравненно выше и сильне Микка, — я, англичанинъ Редмондъ, оставленъ былъ въ поко, кром только тхъ случаевъ, когда Уликку приходила въ голову благая мысль поколотить меня, а это бывало нердко.

Не было оставлено безъ вниманія и обученіе меня предметамъ, служащимъ украшеніемъ жизни. У меня были необыкновенныя природныя способности, такъ что я очень скоро превзошелъ въ познаніяхъ большую часть лицъ, меня окружавшихъ. Я имлъ тонкій слухъ и прекрасный голосъ, который моя мать обработала по мр силъ своихъ и возможности, — она выучила меня танцовать менуэтъ ловко и граціозно, и, такимъ образомъ, положила основаніе моимъ будущимъ успхамъ въ жизни. Обыкновенные танцы я изучилъ, — не слдовало бы, правда, признаваться въ этомъ, — въ людской, гд постоянно находился музыкантъ и гд всми было признано, что я не имлъ соперника ни въ джиг, ни въ матлот.

По части наукъ, я имлъ необыкновенное расположеніе къ чтенію комедій и романовъ, близкое знакомство съ которыми составляло въ то время лучшую сторону свтскаго образованія. Страсть къ чтенію развита была во мн до такой степени, что я не пропускалъ ни одного букиниста мимо нашего дома, не купивъ у чего нсколько балладъ. Что же касается до грамматики, до греческаго и латинскаго языковъ и тому подобной дряни, то я ненавидлъ ихъ съ самыхъ раннихъ лтъ моей жизни, и всегда говорилъ очень справедливо, что ровно ничего въ нихъ не смыслилъ.

Это я доказалъ довольно ясно на тринадцатилтнемъ возраст, когда моя мать получила въ наслдство сто фунтовъ стерлинговъ отъ тетушки моей Бидди Брэди, которая совтовала употребить эту сумму на мое воспитаніе и послать меня въ знаменитый пансіонъ доктора Тобія Тикклера въ Балливаккет. Спустя шесть недль посл того, какъ меня поручили попеченіямъ ученаго мужа, я совершенно неожиданно снова явился в замк Брэди, пройдя пшкомъ сорокъ миль отъ ненавистнаго пансіона и оставивъ доктора въ состояніи, близкомъ къ апоплексіи. Дло въ томъ, что во всхъ играхъ и шалостяхъ я всегда былъ первымъ изъ первыхъ, за то въ школьныхъ занятіяхъ изъ послднихъ я былъ самымъ послднимъ. Когда семь разъ повторенное наказаніе розгами не оказало ожидаемаго дйствія на мои успхи въ латинскомъ язык, я ршительно отказался перенесть (находя это совершенно безполезнымъ) восьмое примненіе розогъ.

— Попробуйте, сэръ, другое какое нибудь средство, сназалъ я, когда Тобія Тикклеръ намревался высчь меня еще разъ, но онъ меня и слушать не хотлъ.

Защищая свою особу, я швырнулъ въ него аспидной доской, и сшибъ съ ногъ оловянной чернильницей шотландца гувернера. При этомъ подвиг вс ученики прокричали громкое ‘ура!’ Кто-то изъ прислуги хотлъ было остановить меня, но я, вынувъ изъ кармана складной ножикъ, который Нора подарила мн, побожился, что всажу его въ бокъ первому, кто только осмлится коснуться меня, и меня не задержали. Наступившую ночь я провелъ въ двадцати миляхъ отъ Балливаккета, въ дом крестьянина, который накормилъ меня картофелемъ и молокомъ, я которому я подарилъ впослдствіи сто гиней, когда прізжалъ въ Ирландію въ дни моего величія. Я очень сожаллъ, что у меня не было денегъ въ то время. Но не о чемъ было тогда горевать. Впослдствіи мн случалось имть боле жесткое ложе, чмъ то, на которомъ провелъ я эту ночь, и боле скудную трапезу, чмъ та, которую предложилъ мн добрый Филль-Мурфи въ вечеръ моего побга изъ школы. Итакъ, мое ученье продолжалось всего шесть недль. Я говорю это съ тою цлью, чтобъ дать родителямъ возможность узнать цну подобнаго ученія. Я и встрчалъ въ мір многихъ ученыхъ, и между ними огромнаго, неуклюжаго, съ больными глазами стараго доктора, котораго называли Джонсономъ и который жилъ въ какомъ-то подворьи, близь улицы Флитъ, въ Лондон, и я довольно скоро заставилъ его замолчать, высказавъ ему свои многостороннія познанія (это было въ кофейной Буттона) и въ поэзіи и въ томъ, что я называю натуральной философіей, въ наук жизни, въ верховой зд, въ музык, гимнастик и фехтованьи, въ знаніи лошадей, въ выбор боевыхъ птуховъ, въ умньи держать себя образованнымъ джентльменомъ и свтскимъ человкомъ, — словомъ, могу сказать безъ хвастовства, что Редмондъ Барри рдко находилъ себ равнаго.

— Сэръ, сказалъ я мистеру Джонсону, при той встрч съ нимъ, о которой я упомянулъ,— при немъ находился шотландецъ Босвеллъ, а меня представилъ въ клубъ мистеръ Гольдсмитъ, мой землякъ:— сэръ, сказалъ я, въ отвтъ на длинную и громкую греческую цитату:— вы воображаете, что познанія ваши несравненно обширне моихъ, потому только, что умете цитировать Еристотёля и Плутона, но можете ли вы сказать мн, какая лошадь выиграетъ на будущей недл призъ на эпсомсжихъ скачкахъ? Можете ли вы проскакать шесть миль не переводя духа? Можете ли вы попасть въ туза десять разъ сряду?— Если такъ, то вы можете говорить мн объ Еристотёл и о Плутон.

— Знаете ли, съ кмъ вы говорите? проревлъ шотландскій джентльменъ, мистеръ Босвеллъ.

— Замолчите, мистеръ Босвеллъ, сказалъ ученый мужъ.— Я не имлъ права хвастаться греческимъ языкомъ передъ этимъ джентльменомъ, и онъ отвчалъ мн превосходно.

— Докторъ, сказалъ я шутливымъ тономъ:— знаете ли вы риму на слово Еристотель?

— Эль, я полагаю, сказалъ Гольдсмить, захохотавъ.

И мы дружески опорожнили шесть бутылокъ римъ на слово Еристотель. Это обратилось впослдствіи въ настоящую поговорку. Въ клубахъ Ваитъ и Кокосъ какой нибудь повса не иначе спрашивалъ себ бутылку элю, какъ слдующими словами:

— Лакей, подай мн риму капитана Барри на слово Еристотель!

Однажды, когда я находился въ кругу весельчаковъ, молодой Диккъ Шериданъ назвалъ меня великимъ Стагиритомъ, названія этого я никогда не понималъ. Однако, я удаляюсь отъ моей исторіи: надобно снова воротиться домой, въ милую старую Ирландію.

Я познакомился съ многими аристократическими фамиліями и, какъ уже сказано было, мои манеры были таковы, что я ничмъ не отличался отъ молодыхъ людей, получившихъ лучшее свтское образованіе. Быть можетъ, вамъ покажется удивительно, какимъ образомъ деревенскій мальчикъ, воспитанный среди ирландскихъ сквайровъ и ихъ прислуги, безвыходно жившій на конюшняхъ и фермахъ, пріобрлъ такія элегантныя манеры, какія неоспоримо я имлъ. Надобно вамъ сказать, что я имлъ драгоцннаго наставника въ старомъ лсничемъ, который сражался за французскаго короля при Фонтенуа, и который выучилъ меня танцамъ, передалъ мн французскія манеры и выучилъ меня было говорить по французски, а также владть шпагой и саблей. Будучи еще мальчикомъ, я длалъ съ ними безконечно длинныя прогулки. Во время этихъ прогулокъ, онъ разсказывалъ мн удивительныя исторіи офранцузскомъ корол, объ ирландской бригад, о маршал де-Саксъ и актрисахъ,— онъ зналъ дядю моего, кавалера Борне, и имлъ бездну другихъ свдній, которыя сообщалъ мн тайкомъ. Въ жизнь мою я не знавалъ человка, который бы лучше его умлъ точить кости и метать ими, выбрать лошадь, выздить ее и вылечить, онъ выучилъ меня всмъ родамъ охоты, словомъ, Филля Пурселля я всегда буду считать лучшимъ учителемъ, котораго я только могъ имть. Недостатокъ его состоялъ въ горячей приверженности къ горячительнымъ напиткамъ, но я смотрлъ сквозь пальцы на этотъ недостатокъ, кром того, онъ смертельно ненавидлъ моего кузена Микка, но я и въ этомъ извинялъ его.

Подъ руководствомъ Филля, я на пятнадцатомъ году опередилъ далеко на поприщ образованія обоихъ моихъ кузеновъ,— да и сама природа была очень добра ко мн, одаривъ мою личность замчательной красотою. Нкоторыя изъ двицъ въ замк Брэди, какъ это вы очень скоро услышите, обожали меня. На ярмаркахъ и конскихъ скачкахъ многія хорошенькія двушки заглядывались на меня, и говорили, чти имъ пріятно было бы имть меня своимъ кавалеромъ, но надобно признаться, несмотря на вс эти преимущества, я не пользовался популярностью.

Во-первыхъ, извстно было всмъ, что я былъ страшно бденъ,— и быть можетъ,— страшно гордъ, въ чемъ я виню мою добрую матушку. Я имлъ привычку хвастаться въ обществ моимъ происхожденіемъ, блескомъ моихъ экипажей, садами, погребами и прислугой, — хвастаться передъ людьми, превосходно знавшими дйствительное положеніе моихъ обстоятельствъ.— Если это были мальчики, и если они осмливались насмхаться надо мной, я дрался съ ними до полусмерти, и сколько разъ случалось, что меня приносили домой полу-живаго! При этихъ случаяхъ, на вопросы матери я обыкновенно отвчалъ, что поводомъ къ драк была ‘фамильная ссора.’

— Поддерживай честь твоего имени, не щадя жизни, Редди,говаривала она со слезами на глазахъ, и нердко сама показывала въ этомъ примръ не только голосомъ, но также зубами и ногтями.

Такимъ образомъ, на шестнадцатомъ году моей жизни,едва ли могъ найтись миль на шесть въ окружности двадцатилтній юноша, съ которымъ бы я не дрался по тому или другому поводу. У пастора замка Брэди было два сына,— весьма естественно, я не могъ находиться въ дружескихъ отношеніяхъ съ такими ничтожными молодыми людьми, и потому между нами происходило множество битвъ: — у городскаго кузнеца былъ сынъ Патъ Лорганъ, который четыре раза бралъ верхъ надо мной, но въ одномъ генеральномъ сраженіи я разбилъ его окончательно. Можно бы привести множество доказательствъ моей ловкости въ этомъ отношеніи, но описаніе кулачныхъ стычекъ покажется скучной матеріей, особливо благовоспитаннымъ джентльменамъ и лэди.

Впрочемъ, у меня есть другой предметъ, о которомъ я долженъ побесдовать, и который никогда не покажется скучнымъ. День и ночь вы не соскучитесь слушать его, старые и малые мечтаютъ или вспоминаютъ о немъ. Предметъ этотъ одинаково близокъ сердцу всхъ. Я полагаю, вы безъ особеннаго труда угадываете мою загадку. Я говорю про Любовь! Это слово, кажется, нарочно составлено изъ самыхъ мягкихъ и нжныхъ гласныхъ и согласныхъ, и тотъ и эта, которыхъ не интересуютъ разсказы объ этомъ предмет, въ моихъ понятіяхъ, не заслуживаютъ ни малйшаго уваженія.

Семейство моего дяди состояло изъ десятерыхъ дтей, которыя, по существующему въ такихъ большихъ семействахъ обычаю, раздлялись на два лагеря, или на дв партіи: одна партія держала сторону своей мама, другая — сторону дяди во всхъ безчисленныхъ ссорахъ, возникавшихъ между этимъ джентльменомъ и его супругой.— Партіею мистриссъ Брэди управлялъ Миккъ, старшій сынъ, страшно ненавидвшій меня, и не любившій отца, который не позволялъ ему распоряжаться своимъ состояніемъ, между тмъ какъ Уликкъ, второй братъ, былъ любимымъ сыномъ отца. Не считаю за нужное называть имена дочерей,— Богу одному извстно, сколько горестей перенесъ я чрезъ нихъ въ послдующей жизни, одна изъ этихъ дочерей была отравою самыхъ раннихъ моихъ дней: — это была красавица въ семейств, миссъ Гонорія Брэди по имени.

По ея словамъ, ей было въ то время только девятнадцать лтъ, но мн удалось прочитать на бломъ листк, вклеенномъ въ начал библіи (библія была одною изъ трехъ книгъ, составлявшихъ библіотеку моего дяди), что Гонорія родилась въ 1737 году, что ее крестилъ докторъ Свифтъ, деканъ церкви Св. Патрикія, въ Дублин, а изъ этого слдуетъ, что въ то время, когда мы такъ часто встрчались съ нею, ей было двадцать три года.

Припоминая ее теперь, я все боле и боле убждаюсь, что она вовсе не была красавицей: при тучномъ тлосложеніи, она имла чрезвычайно большой ротъ, ея лицо испещрено было веснушками, какъ яйцо куропатки, цвтъ ея волосъ похожъ былъ, употребляя самое мягкое выраженіе, на цвтъ картофеля лучшаго сорта. Часто, очень часто моя мать длала эти же самыя замчанія, но въ ту пору я не врилъ имъ, и даже имлъ расположеніе считать Гонорію за неземное существо, стоявшее выше всхъ другихъ прелестныхъ существъ ея пола.

Всмъ извстно, что лэди, которая прекрасно танцуетъ или поетъ, не могла усовершенствовать себя въ этихъ двухъ отрасляхъ свтскаго образованія безъ уединенныхъ и часто повторяемыхъ упражненій, и что романсъ или менуетъ, которыя исполняются съ такой граціозной легкостью въ обществ, усвоиваются не иначе, какъ дома и то съ великимъ трудомъ и терпніемъ, такъ точно прелестныя созданія усвоиваютъ и искусство кокетства. Гонорія, напримръ, постоянно упражнялась дома въ пніи и танцахъ, а предметами своихъ приготовительныхъ упражненій и репетицій въ кокетств избирала или меня, или сборщика акциза, когда онъ въ извстное время года прізжалъ въ замокъ Брэди, или дворецкаго, или бднаго пастора, или молодаго аптекарскаго ученика изъ города Брэди, котораго я, помню, приколотилъ однажды собственно по этой причин. Если онъ еще живъ, я отъ чистаго сердца прошу у него извиненія. Бдняжка! какъ будто онъ виноватъ былъ, что долженъ былъ сдлаться жертвою хитростей женщины, которая была, несмотря на ея деревенское воспитаніе, одной изъ величайшихъ кокетокъ въ свт.

Если говорить правду, — впрочемъ, каждое слово въ этомъ описаніи моей жизни есть уже само по себ священнйшая истина, — если говорить правду, то моя любовь къ Нор началась весьма пошло и отнюдь не романтично. Я не спасъ ей жизни,— напротивъ, однажды чуть не убилъ ее, какъ вы услышите объ этомъ вскор. Я не видлъ ее при лунномъ свт, играющею на арф, не былъ освободителемъ ея изъ рукъ разбойниковъ, какъ Альфонсъ освободилъ, въ какомъ-то роман, Линдамиру,— ничего этого не бывало, но въ одинъ прекрасный лтній день, я отправился посл обда въ садъ, съ тмъ, чтобъ нарвать себ на дессертъ крыжовнику, и, клянусь честью, думая объ одномъ только крыжовник, неожиданно встртилъ въ кустахъ Нору одну изъ ея сестрицъ, съ которой въ то время она была въ дружб,— об он углублены были въ то же самое занятіе, къ которому я только что хотлъ приступить.

— Редмондъ! какъ по латыни крыжовникъ? сказала Нора.

Она никогда не упускала случая блеснуть своимъ остроуміемъ.

— Крыжовникъ, не знаю какъ, а знаю, какъ по латыни клубника, отвчалъ я.

— Какже это, скажите намъ пожалуйста? подхватила бойкая миссъ Мизія.

— Ухъ! вскрикнулъ я, полагая ихъ испугать, — я всегда былъ находчивъ на смшныя штуки.

Мы приступили къ работ въ кустахъ, смялись и болтали какъ счастливйшіе люди въ мір. Втеченіе нашего пріятнаго препровожденія времени, Нора нечаянно оцарапала руку, показалась кровь и Нора вскрикнула. Я перевязалъ платкомъ оцарапанное мсто и за это получилъ позволеніе поцаловать ея пальчики, рука у Норы, какъ теперь вспоминаю, была огромная и неуклюжая, но тогда милость, которой я удостоился, показалась мн восхитительною, и я воротился домой въ восторг.

Я былъ слишкомъ простъ и откровененъ, чтобъ скрывать чувства, которыя мн приводилось испытывать въ т дни, вс восемь сестрицъ очень скоро узнали о моей страсти, — шутили и поздравляли Нору съ новымъ поклонникомъ.

Мученія ревности, которыя жестокая кокетка заставила меня переносить, были ужасны. Иногда она со мною поступала, какъ съ ребенкомъ, иногда, какъ съ мужчиной. Каждый разъ, когда являлось въ дом новое лицо, она бросала меня и занималась имъ.

— Надобно вамъ правду сказать, Редмондъ, говорила она: — вамъ только пятнадцать лтъ, и, къ тому же, у васъ гинея нтъ за душой.

При этихъ словахъ, я божился, что сдлаюсь такимъ великимъ героемъ, какого не видла еще Ирландія, и уврялъ, что прежде, чмъ исполнится мн двадцать лтъ, я буду въ состояніи купить помстье въ шесть разъ больше замка Брэди. Вс эти пустыя общанія, разумется, я не выполнилъ, но я не сомнваюсь, что они имли вліяніе на меня въ весьма ранній періодъ моей жизни, и побуждали меня совершать т великіе подвиги, которыми я ознаменовалъ себя, и которые вслдъ за симъ будутъ разсказаны въ надлежащемъ порядк.

Объ одномъ изъ нихъ я долженъ разсказать сейчасъ же. Онъ покажетъ моимъ милымъ молодымъ читательницамъ, какого рода человкъ былъ Редмондъ Барри, какою храбростью обладалъ и какою непреклонною страстью былъ одержимъ онъ. Желательно знать, сдлалъ ли бы кто изъ ныншнихъ юношей половину того въ минуту опасности, что сдлалъ я.

Сколько, теперь могу сообразить, около этого времени соединенное королевство находилось въ страшномъ волненіи, вслдствіе всеобщей увренности въ нашествіи французовъ. Носилась молва, что претендентъ Карлъ Стюартъ пользовался величайшимъ расположеніемъ при Версальскомъ Двор, въ Ирландіи ожидали высадки французскихъ войскъ, нобльмены и богатые люди въ нашей и во всхъ частяхъ королевства выражали свои врноподданническія чувства наборомъ пшихъ и кавалерійскихъ войскъ для сопротивленія врагамъ. Городъ Брэди выставилъ отъ себя отрядъ, причисленный къ Кильванганскому полку, капитаномъ этого отряда былъ мистеръ Миккъ, отъ мистера Уликка мы получили письмо, увдомлявшее насъ, что ихъ университетъ также собралъ полкъ, въ которомъ онъ иметъ честь быть капраломъ. О, какъ завидовалъ я имъ обоимъ! особенно этому отвратительному Микку, когда увидлъ его въ малиновомъ мундир, съ лентой на шляп, марширующимъ впереди своей команды. Онъ, это жалкое, бездушное созданіе, былъ капитаномъ, а я — ничмъ, я, чувствовавшій себя храбре герцога Кумберландскаго, чувствовавшій также, что красный мундиръ шелъ мн къ лицу, какъ нельзя боле! Моя мать говорила, что я былъ слишкомъ молодъ, чтобъ поступить въ новый полкъ, но въ сущности-то задержка была въ томъ, что она сама была слишкомъ бдна для этого: издержки на обмундировку поглотили бы половину ея годоваго дохода, и, пожалвъ денегъ, не захотла она, чтобъ сынъ ея показался прилично своему званію, здилъ на славныхъ скакунахъ, щегольски одвался и находился въ высшемъ обществ.

Итакъ, вся страна была оживлена военными тревогами, во всхъ трехъ королевствахъ гремла военная музыка и каждый достаточный человкъ приносилъ дань Беллок, тогда какъ мы, бдняки, принуждены были сидть дома въ бумазейныхъ курткахъ и вздыхать потихоньку о слав. Мистеръ Миккъ переходилъ съ своимъ полкомъ съ одного мста на другое и водилъ съ собою множество своихъ товарищей. Ихъ мундиръ, ихъ молодецкій видъ печалилъ меня, а постоянное вниманіе къ нимъ миссъ Норы приводило меня въ бшенство. Никто, однакожь, не думалъ вмнять эту грусть въ вину молоденькой лэди, напротивъ, ее скоре приписывали моимъ обманутымъ ожиданіямъ относительно поступленія въ военную службу.

Однажды, милиціонные офицеры давали въ Кильванган балъ, на который, само собою разумется, были приглашены вс лэди замка Брэди. Я зналъ заране, какимъ пыткамъ подвергнетъ меня эта несносная втреница Нора своимъ адскимъ кокетствомъ, и потому долго отказывался принять участіе въ этомъ бал. Нора, однакожь, хотла одержать надо мной ршительную побду, противъ которой всякое сопротивленіе было бы напрасно. Она клялась, что хать въ экипаж было бы для нея вредно, что она всегда чувствуетъ себя дурно, когда садится въ экипажъ.

— И могу ли я хать на балъ, сказала она: — если вы не посадите меня на дамское сдло, позади себя на вашу Дэйзи?

Дэйзи была добрая, кровная кобыла моего дяди, на такое предложеніе, при всемъ моемъ желаніи отказаться, я не могъ отвчать отказомъ, поэтому мы преспокойно отправились въ Кильванганъ, и, признаюсь, я считалъ себя счастливйшимъ человкомъ въ мір, когда Нора дала общаніе танцовать со мной первый кадриль.

Когда кончились танцы, неблагодарная кокетка объявила мн, что совсмъ забыла о своемъ общаніи, и потому танцовала весь вечеръ съ какимъ-то англичаниномъ! Въ жизни моей я перенесъ много огорченій, но подобнаго мученія не знавалъ никогда. Нора не обращала вниманія на свой проступокъ, но я не могъ его простить ей. Нкоторыя изъ хорошенькихъ двушекъ хотли развлечь меня, потому что я былъ лучшимъ танцоромъ на балу. Я было сдлалъ попытку развеселиться, но, несмотря на вс усилія, оказался слишкомъ разстроеннымъ, чтобы принять участіе въ танцахъ, и потому во весь вечеръ оставался одинокимъ, стараясь подавить въ душ моей мучительную пытку. Я бы сталъ искать забвенія въ игр, но у меня не было денегъ, кром единственной гинеи, которую мать моя приказала постоянно держать въ кошельк, такъ какъ это требовалось отъ каждаго джентльмена. Пить вино я не умлъ еще, и не зналъ гибельнаго утшенія, которое находили въ немъ другіе, я думалъ только о томъ, что надобно мн убить и себя и Нору, и, разумется, уничтожить капитана Квина.

Наконецъ, ужьна разсвт, балъ кончился. Вс наши дамы отправились домой въ громадномъ, скрипучемъ, старомъ экипаж. Мн подали Дэйзи, и Нора сла позади меня, что я предоставилъ ей сдлать, не сказавъ ни слова. Не прохали мы и полмили отъ города, какъ она принялась за нжности и ласки, стараясь разсять во мн мрачное настроеніе духа.

— Какая холодная ночь, милый Редмондъ! Вы бы завязали платкомъ шею, а то, пожалуй, простудитесь.

На это симпатичное замчаніе всадникъ не отвчалъ ни слова.

— Надюсь, Редмондъ, вы и миссъ Клэнси пріятно провели время? Я замтила, вы не отходили отъ нея втеченіе цлаго вечера.

Всадникъ, вмсто отвта, проскрежеталъ зубами и ударилъ Дэйзи.

— Ахъ, пожалуйста, не бейте Дэйзи! Она, того и гляди, что встанетъ на дыбы и сброситъ меня! Не стыдно ли вамъ, Редмондъ, вдь вы знаете, какъ я боюсь всего!

Съ этими словами Нора крпко обхватила станъ всадника и нжно прижалась къ нему.

— Вамъ извстно, что я ненавижу миссъ Клэнси, отвчаетъ всадникъ: — я танцовалъ съ ней только потому…. потому…. что особ, съ которой мн въ тысячу разъ пріятне было бы танцовать, вздумалось быть ангажированною другимъ кавалеромъ на цлый вечеръ.

— Почему же вы не танцовали съ моими сестрами?— вдь он тоже были на балу, сказала Нора и залилась громкимъ смхомъ, вполн сознавая свое превосходство надъ сестрами въ моемъ сердц: — а что касается до меня, милый Редмондъ, то не проходило и пяти минутъ посл одного танца, какъ меня приглашали на другой.

— Неужели же вы были обязаны танцовать непремнно только съ однимъ капитаномъ Квиномъ? спросилъ я.— О, дивная, чарующая сила кокетства!— я увренъ, двадцати-трехъ-лтняя миссъ Брэди приходила въ невыразимый восторгъ при мысли, что имла такую сильную власть надъ безхитростнымъ пятнадцатилтнимъ юношей.

Разумется, жъ оправданіе свое, Нора отвчала, что она и думать не хотла о капитан Квин, что онъ, правда, очень мило танцуетъ, что онъ очень пріятный кавалеръ, что въ военномъ мундир кажется очень милъ, и наконецъ, что если ему угодно было ангажировать ее, то могла ли она отказать ему.

— Однакожъ, мн вы отказали, Нора?

— О, вы совсмъ другое дло, съ вами я могу танцовать во всякое время, отвчала она, покачавъ головой: — къ тому же, танцовать на балу съ кузиной было бы неловко для васъ, какъ будто вы не могли найти себ дамы. Кром того, продолжала она, и это было съ ея стороны жестокимъ, безчеловчнымъ замчаніемъ, вполн доказывавшимъ, какую власть имла она надо мною, и какъ безпощадно злоупотребляла ею: — кром того, Редмондъ, вдь капитанъ Квинъ мужчина, а вы только мальчикъ!

— Если я встрчусь съ нимъ еще разъ, проревлъ я съ проклятіемъ: — вы увидите тогда, кто изъ насъ мужчина. Я буду драться съ нимъ на шпагахъ или пистолетахъ, — нужды нтъ, что онъ капитанъ. Мужчина! Я вызову его на дуэль… я буду драться съ кмъ угодно. Разв я не отдлалъ Микка Брэди, когда мн было одиннадцать лтъ? Разв я не приколотилъ Тома Сулливана, громаднаго девятнадцатилтняго осла? Разв я не проучилъ французскаго учителя? Ахъ, Нора! гршно и жестоко насмхаться надо мной.

Но въ этотъ вечеръ Нора находилась въ насмшливомъ надстроеніи духа: она продолжала свои сарказмы, замтила, что капитанъ Квинъ уже извстенъ, какъ храбрый воинъ и какъ свтскій образованный человкъ, что Редмондъ можетъ хвастаться своими побдами и драться, сколько душ его угодно, съ школьниками и уличными мальчишками, но драться съ англичаниномъ — совсмъ иное дло.

Посл того она начала говорить о нашествіи непріятеля, о военныхъ длахъ вообще, о корол Фридрих (котораго въ то время называли протестантскимъ героемъ), объ адмирал Тюро и его флот, объ адмирал Конфланс и его эскадр, о Минорк, о томъ, какъ атаковали этотъ островъ и гд онъ находится, оба мы соглашались, что онъ въ Америк, и что французовъ наколотятъ тамъ отличнымъ образомъ.

Между тмъ, вздохъ за вздохомъ вылеталъ изъ груди моей (я началъ таять) и, наконецъ, я выразилъ страстное желаніе быть воиномъ, при этомъ Нора прибгла къ своему неизмнному выраженію:

— Ахъ! неужели вы покинете меня? Впрочемъ, вы такъ молоды и малы, что годитесь быть разв только маленькимъ барабанщикомъ!

Я возразилъ на это съ клятвеннымъ подтвержденіемъ, что непремнно буду солдатомъ и даже генераломъ.

Продолжая вести разговоръ въ этомъ простомъ род, мы подъхали къ мсту, которое и по сіе время носитъ названіе Редмондова Прыжка. Тутъ былъ старый, высокій мостъ надъ рчкой значительной глубины, съ скалистыми берегами, и въ то время, когда Дэйзи переходила съ двойной ношей черезъ этотъ мостъ, миссъ Нора, давъ полную свободу своему воображенію, и все еще развивая разговоръ на военную тему (готовъ держать пари, что она думала о капитан Квин), сказала мн:

— Чтобы вы сдлали, Редмондъ, вы, воображающій себя такимъ героемъ, — что бы вы сдлали, еслибъ, перезжая этотъ мостъ, увидли на другой сторон непріятели?

— Я бы обнажилъ мечь и сквозь ряды непріятеля проложилъ бы себ дорогу.

— Какъ! со мной вмст? Ахъ, боже мой! (Нора безпрестанно, кстати и не кстати, употребляла это восклицаніе) неужели бы вы захотли погубить меня?

— Хорошо, я бы тогда вотъ что сдлалъ. Я бы заставилъ Дэйзи скакнуть въ рчку, и приплылъ бы къ такому мсту, куда непріятель не ршился бы погнаться за нами.

— Скакнуть съ двадцати футъ высоты! Да вы бы никогда не осмлились сдлать подобный скачекъ на Дэйзи. Дло другое, на капитанской лошади, на Черномъ Джордж…. я слышала, какъ капитанъ Кви….

Нора не успла кончить этого слова: взбшенный безпрестанными упоминаніями объ отвратительномъ имени капитана, я крикнулъ ей: ‘держитесь крпче!’ далъ шпоры Дэйзи и въ одинъ моментъ перескочилъ съ Норой черезъ перила моста въ глубину рки. До сихъ поръ не знаю, хотлъ ли я утопить себя и Нору, или совершить подвигъ, на который не ршился бы и самъ капитанъ Квинъ, или мн показалось, что впереди насъ дйствительно былъ непріятель, — ршительно не знаю, знаю только, что я сдлалъ отчаянный прыжокъ. Лошадь ушла въ воду съ головой, Нора пронзительно вскрикнула, опускаясь въ воду, и также пронзительно, поднявшись на ея поверхность. Я высадилъ Нору почти безчувственную на берегъ, гд вскор нашли насъ люди моего дяди, прибжавшіе на крикъ ея. Я пріхалъ домой и со мной тотчасъ же сдлалась горячка, которая продержала меня въ постели шесть недль, значительно увеличила мой ростъ и еще значительне — мою любовь.

При начал болзни, миссъ Нора почти безъотходно сидла у моей постели, забывая для меня вражду между моей матерью и ея родными, забыть которую угодно было даже и моей матери. А это обстоятельство, позвольте вамъ замтить, представлялось довольно важной чертою великодушія въ женщин съ ея надменнымъ характеромъ, въ женщин, которая поставила себ правиломъ никогда и никого не прощать. Но для меня готова она была забыть нерасположеніе свое къ миссъ Брэди и обращаться съ нею благосклонно и ласково. Она сдлала это потому, что во время болзни, я только и бредилъ одной Норой, безпрестанно о ней спрашивалъ, кром Норы, ни отъ кого не хотлъ принимать лекарства и угрюмо смотрлъ на добрую мать, любившую меня больше всего на свт, и, для моего счастія, жертвовавшую своимъ любимымъ принципомъ, благородною и врожденною гордостью.

Начиная выздоравливать, я замтилъ, что посщенія Норы становились рже и рже. ‘Почему нейдетъ она?’ плаксиво спрашивалъ я на день разъ по двадцати. На этотъ вопросъ мать моя должна была придумывать разныя извиненія Нор: иногда говорила она, что Нора вывихнула ногу, иногда увряла, что он поссорились, словомъ, стараясь успокоить меня, представляла основательныя причины отсутствію Норы. Часто, очень часто она оставляла меня, уходила въ свою комнату поплакать, и возвращалась съ улыбающимся лицомъ, и все это длала для того, чтобъ я не узналъ ея горести. Я, впрочемъ, и не старался узнавать ее, да меня не слишкомъ бы тронуло, еслибъ я и узналъ, потому что переходная эпоха отъ дтства къ юности, мн кажется, составляетъ періодъ нашего величайшаго себялюбія. У насъ является такое непомрное желаніе имть крылья и улетть изъ родительскаго крова, что ни слезы, ни мольбы, ни чувства сыновняго долга и любви, не въ состояніи преодолть это необузданное стремленіе къ независимости. Въ тотъ періодъ моей жизни, бдная матушка моя — да будетъ милостиво къ ней Небо!— должно быть, много страдала. Часто говорила она, какъ больно было ея сердцу видть, что вс ея многолтнія заботы и любовь была забыты,— и забыты для бездушной кокетки, которая только играла мною, когда не имла другаго поклонника. Дло въ томъ, что въ послднія четыре недли моего недуга, капитанъ Квинъ проживалъ въ замк Брэди и формальнымъ образомъ ухаживалъ за миссъ Норой. Матушка не смла сообщить мн эту новость, а что касается до Норы, то, разумется, она держала ее въ тайн. Я узналъ объ этомъ случайно.

Разсказывать ли вамъ, какимъ образомъ узналъ я это? Безстыдная, безсовстная Нора пріхала однажды навстить меня. Я сидлъ въ постели почти здоровый. Нора была въ такомъ одушевленіи, такъ внимательна, мила и благосклонна ко мн, что сердце мое черезъ край наполнилось счастіемъ и радостью, въ то утро я даже сказалъ бдной моей матери нсколько ласковыхъ словъ и поцаловалъ ее. Я чувствовалъ себя такъ хорошо, что сълъ цлаго цыпленка, и далъ общаніе дяд, который пріхалъ навстить меня, сдлать ему, по обыкновенію, компанію въ предстоявшей охот на срыхъ куропатокъ.

Черезъ день слдовало быть воскресенью, и на этотъ день у меня составленъ былъ планъ, который я ршился осуществить наперекоръ всмъ докторамъ и увщаніямъ матери ни подъ какимъ видомъ не выходить изъ дому, потому что свжій воздухъ могъ оказать на меня пагубное дйствіе.

Прекрасно, я лежалъ чрезвычайно спокойно, сочиняя стихи въ первый разъ въ жизни. Хотя эти стихи и не были такъ гладки и изящны, какъ мои другія лирическія произведенія, прославившія меня впослдствіи, но все же для пятнадцатилтняго мальчика могли назваться весьма, весьма удовлетворительными.

Въ наступившее воскресенье, лишь только матушка отправилась въ церковь, я кликнулъ своего камердинера, Филля, приказалъ подать мн лучшее платье, надлъ его (нтъ нужды, что во время болзни я страшно вытянулся и прежнее платье было до уродливости коротко мн) и, съ стихотвореніемъ въ рук, побжалъ къ замку Брэди, сгорая нетерпніемъ увидть предметъ моей страсти. Воздухъ былъ такъ свжъ и чистъ, и птички такъ громко распвали въ зелени деревъ, что я никогда еще не ощущалъ такого восторга, какъ въ эти минуты, и, подъ вліяніемъ радостнаго чувства, пробжалъ главную аллею (которую мимоходомъ сказать, дядя мой всю вырубилъ, не оставивъ ни сучка), пробжалъ быстре молодаго оленя. Сердце сильно стучало въ груди моей, когда я поднялся по заросшимъ травой ступенькамъ террасы и чрезъ ветхую дверь вошелъ въ пріемный залъ. Хозяинъ и хозяйка дома были въ церкви, какъ сказалъ мистеръ Скрью, дворецкій, отступивъ назадъ при вид моей измнившейся наружности, при вид моей сухой и тощей фигуры, не мене его изумлены были и шесть молоденькихъ лэди.

— Что, миссъ Нора одна? спросилъ я.

— Нтъ, миссъ Нора не одна, отвчалъ мистеръ Скрью, приходя въ какое-то замшательство и съ тмъ вмст принимая на себя видъ многозначительный.

— Гд же она?

Дворецкій отвчалъ на этотъ вопросъ, или, врне, съ свойственнымъ ирландцу остроуміемъ сказалъ, что быть можетъ она ухала въ Кильванганъ съ братомъ на одной лошади, или ушла прогуляться съ сестрой своей, или сидла больная въ своей комнат, — пока я разъяснялъ себ, гд же въ самомъ дл находилась Нора, мистеръ Скрью безъ всякой церемоніи оставилъ меня одного.

Наконецъ, я выбжалъ изъ задана задній дворъ, гд расположены были конюшни замка Брэди, и тамъ нашелъ драгуна, который, чистя кавалерійскую лошадь, насвистывалъ псню: ‘Ростбифъ старой Англіи’.

— Чья это лошадь, пріятель? вскричалъ я.

— Вотъ еще какой пріятель!— отвчалъ англичанинъ:— лошадь принадлежитъ моему капитану, онъ-то и есть мой пріятель, а ужь никакъ не ты.

Мн было не до того, чтобы заняться переломкою ему ребра, что непремнно я сдлалъ бы при другомъ случа: — въ голов моей мелькнуло страшное подозрніе, и я опрометью бросился въ садъ.

Я предчувствовалъ, что тамъ увижу. И, дйствительно, я увидлъ въ алле капитана Квина и Нору. Они шли подъ руку, отвратительный Квинъ жалъ руку Норы, лежавшую на его подлой груди. Въ недальнемъ разстояніи отъ нихъ виднлся Фэйганъ, капитанъ Кильванганскаго полка, ухаживавшій за сестрой Норы, Мизіей.

Я не боюсь ни живыхъ ни мертвыхъ, но, при вид этой сцены, колни подо мной задрожали, мн сдлалось такъ дурно, что противъ воли опустился на траву у дерева, къ которому прислонился, и минуты на дв почти потерялъ всякое сознаніе. Наконецъ, собравшись съ силами и приблизясь къ гуляющей чет, я обнажилъ кортикъ, который всегда носилъ при себ, и которымъ ршился пронзить преступниковъ, проколоть ихъ насквозь, какъ пару голубей, обреченныхъ на жаркое. Не умю выразить, какое бшенство волновало мою душу, не говорю, какъ горько было мое разочарованіе, до какого безумнаго дикаго отчаянія доходилъ я. Казалось, самая земля колебалась подо мною. Нтъ никакого сомннія, что читатель мой самъ, и можетъ быть не разъ, испыталъ коварство женщинъ, и потому предлагаю ему припомнить свои ощущенія, когда ударъ подобнаго рода въ-первые надъ нимъ разразился.

— Нтъ, Норелія, говорилъ капитанъ (въ то время существовала у любовниковъ мода называть другъ друга самыми романтичными именами): — только къ теб, и прежде тебя только еще къ четыремъ другомъ, клянусь, мое сердце пылало пламенемъ нжной страсти!

— Ахъ! вы мужчины, мужчины, Юджиніо!— сказала Нора (настоящее имя этого чудовища было Джонъ): — ваша страсть никогда не можетъ равняться нашей. Мы похожи…. похожи на одно растеніе, о которомъ я читала…. мы приносимъ одинъ только цвтокъ, и потомъ — увядаемъ!

— Не хотите ли вы сказать, что никогда не любили другаго? сказалъ капитанъ Квинъ.

— Никогда, мой Юджиніо, кром тебя — никого!— Дай какъ ты можешь предлагать застнчивой нимф подобный вопросъ?

— Прелестная Норелія! воскликнулъ Квинъ, поднося къ губамъ своимъ ея руку.

Я имлъ бантъ изъ розовыхъ лентъ, который Нора подарила мн съ своей груди и который я почему-то постоянно носилъ при себ. Я оторвалъ его отъ груди, швырнулъ въ лицо капитана Квина, и, бросаясь на него съ обнаженнымъ кортикомъ, вскричалъ:

— Она лжетъ…. лжетъ, капитанъ Квинъ!— Вынимайте вашу саблю, сэръ, и защищайтесь, если только вы мужчина.

Съ этими словами я схватилъ его за воротъ, между тмъ какъ Нора начала оглашать воздухъ пронзительнымъ крикомъ. На звуки этого крика прибжалъ другой капитанъ и Мизія.

Хотя болзнь и вытянула меня, какъ тростникъ, и хотя ростъ мой въ это время чуть ли не превышалъ шести футъ, несмотря на то, передъ громаднымъ англійскимъ капитаномъ, который мускулистостью не уступилъ бы иному носильщику въ Бат,— я казался сухой щепкой. Онъ раскраснлся, потомъ поблднлъ, отступилъ немного назадъ и схватился за саблю, между тмъ какъ Нора, бросившись въ припадк ужаса къ нему на шею, кричала:

— Юджиніо! капитанъ Квинъ! ради самого Неба, пощадите этого ребенка!… вдь онъ ребенокъ!

— Котораго слдуетъ высчь розгами, сказалъ капитанъ: — но не бойтесь, миссъ Брэди, я его не трону,— вашъ фаворитъ для меня неприкосновененъ.

Сказавъ это, онъ нагнулся, поднялъ бантъ, которымъ я швырнулъ въ него, и, подавая его Нор, сказалъ саркастическимъ тономъ:

— Когда лэди длаютъ подарки джентльменамъ, — то другимъ джентльменамъ, неудостоившимся этой чести, должно удалиться.

— Праведное Небо!— Что вы длаете, Квинъ!— вскричала Нора.— Разв вы не видите, что это мальчикъ?

— Я вовсе не мальчикъ, — проревлъ я:— я мужчина, и докажу это на дл!

— Для меня онъ все равно, что мой попугай или моя болонка. Неужели я не могу подарить обрывка ленты моему кузену?

— Можете, миссъ, продолжалъ капитанъ: — можете дарить ленты не тоіько обрывками, но цлыми ярдами.

— Чудовище! воскликнула Нора. Твой отецъ быль портной и у тебя на ум одна только лавка. Но я отмщу теб, непремнно отмщу! Редди, неужели ты можешь видть, какъ.меня оскорбляютъ?

— Нтъ, миссъ Нора, сказалъ я: — жажду его крови: это такъ врно, какъ врно то, что меня зовутъ Редмондомъ.

— Я пришлю твоего учителя высчь тебя, мальчишка, сказалъ капитанъ, возвративъ свое самообладаніе: — а что касается до васъ, миссъ, то имю честь пожелать вамъ добраго дня.

Онъ съ величайшей церемонностью снялъ шляпу, сдлалъ низкій поклонъ, и хотлъ удалиться, какъ вдругъ явился Миккъ, мой кузенъ, до слуха котораго также долетли крикя Норы.

— Ба-ба! Джэкъ Квинъ, что это значитъ? спросилъ Миккъ: — Нора въ слезахъ, призракъ Редмонда стоитъ съ обнаженнымъ мечемъ, и вы раскланиваетесь?

— Это вотъ что значитъ, мистеръ Брэди, отвчалъ англичанинъ:— мн наскучила миссъ Нора и ваши ирландскіе обычаи. Я непривыкъ къ нимъ, сэръ.

— Ну хорошо, хорошо, скажите мн, въ чемъ дло, сказалъ Миккъ довольно любезно (потому что, какъ оказалось впослдствіи, онъ долженъ былъ Квину большую сумму денегъ): — мы постараемся или пріучить васъ къ нашимъ обычаямъ или сами примемъ англійскіе.

— У англійскихъ лэди вовсе не въ обыча имть двухъ любовниковъ, и потому, мистеръ Брэди, отказываясь отъ всякимъ притязаній на вашу сестру, я прошу васъ заплатить мн долгъ. Если ей нравятся школьники, то пусть она и остается съ ними.

— Переставьте, Квинъ: вы шутите, сказалъ Миккъ.

— Я въ жизнь свою не говорилъ такъ серьёзно, какъ теперь.

— Въ такомъ случа, клянусь Небомъ, я тебя убью, проревлъ Миккъ.— Наглый обольститель! низкій обманщикъ!— Ты пришелъ и опуталъ своими стями эту страдалицу, этого ангела… ты похитилъ ея сердце и хочешь ее бросить… неужели ты воображалъ, что ея братъ не защититъ ее?— Вынимай твою саблю, негодяй, — я выржу изъ груди твое сердце!

— Да это настоящее убійство, сказалъ Квинъ, отступая назадъ: — двое противъ одного. Фэйганъ, ты не позволишь такъ убить меня!

— Зачмъ же мн вмшиваться? отвчалъ Фэйганъ, котораго чрезвычайно забавляла эта сцена:— ты можешь раздлаться съ обоими безъ моего пособія.— И, подошедши ко мн, онъ прошепталъ: наступайте же на него, юноша.

— Если мистеръ Квинъ отказывается отъ своихъ притязаній, сказалъ я:— то мн, безъ всякаго сомннія, не зачмъ вмшиваться.

— Я отказываюсь, сэръ… совершенно отказываюсь, сказалъ мистеръ Квинъ, боле и боле приходившій въ замшательство.

— Защищайся же, мерзавецъ! снова вскричалъ Миккъ.— Мизія, уведи отсюда эту несчастную жертву… Редмондъ и Фэйганъ, вы будете нашими секундантами.

— Скажите, пожалуйста…. я ничего…. дайте мн время…. я поставленъ въ крайнее замшательство…, я…. не знаю, что мн длать.

— Попался, какъ лиса въ капканъ, сухо сказалъ мистеръ Фейганъ: — погоди, они теб взмылятъ бока.

ГЛАВА II.
ВЪ КОТОРОЙ Я ОКАЗЫВАЮ СЕБЯ ЧЕЛОВКОМЪ НЕУСТРАШИМЫМЪ.

Во время этой ссоры, моя кузина Нора поступила наилучшимъ образомъ, какой только возможенъ для благородной лэди при подобныхъ обстоятельствахъ,— она правильнымъ образомъ упала въ обморокъ. Въ минуту ея паденія, я занятъ былъ горячей перебранкою съ Миккомъ, въ противномъ случа, я непремнно бросился бы къ ней на помощь,— къ тому же и капитанъ Фэйганъ (холодный человкъ былъ этотъ Фэйганъ) остановилъ меня.

— Совтую вамъ, мистеръ Редмондъ, сказалъ онъ: — предоставить эту лэди самой себ: поврьте, безъ вашихъ хлопотъ она скоре придетъ въ чувство.

И дйствительно, посл двухъ-трехъ минутъ лежанья на скамейк, чувства возвратились къ ней. Это обстоятельство показывало, что Фэйганъ превосходно зналъ свтъ и женщинъ, впослдствіи я видлъ весьма многихъ лэди, которыя совершенно также посл обморока приходили въ чувства. Квинъ не бросился помочь Нор, напротивъ, воспользовавшись диверсіею, произведенной ея крикомъ, коварный любовникъ тайкомъ удалился со сцены.

— Кто же изъ насъ будетъ драться съ капитаномъ Квиномъ? сказалъ я, обращаясь къ Микку, это былъ первый мой вызовъ, и я гордился имъ, какъ парой бархатнаго платья въ золотыми галунами.— Вы, кузенъ Миккъ, или я, будемъ имть честь наказать этого наглаго англичанина?

Говоря это, я протянулъ руку, въ эту торжестнную минуту я готовъ былъ броситься на шею къ моему кузену.

Но Миккъ грубо оттолкнулъ отъ себя дружески протянутую руку.

— Ты…. ты!… вскричалъ онъ въ величайшемъ гнв: — убирайся ты къ чорту, мальчишка!— ты суешься везд, гд тебя не спрашиваютъ. Очень нужно теб было притти сюда и ссориться съ джентльменомъ, у котораго полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода!

— Я умру, умру! произнесла Нора умирающимъ голосомъ, съ каменной скамейки: — я чувствую, что я умру. Мн уже не встать съ этого мста.

— Капитанъ еще не ухалъ, прошепталъ Фэйганъ.

Нора бросила на него негодующій взглядъ, вскочила со скамейки и твердымъ шагомъ пошла по направленію къ дому.

— И опять, продолжалъ Миккъ:— какъ ты осмлился, бездльникъ, вмшиваться въ дла моей сестры?

— Ты самъ бездльникъ! проревлъ я:— осмлься только еще разъ назвать меня подобнымъ именемъ, и я всажу этотъ кортикъ въ твою грудь. Не забудь, я колотилъ тебя, когда мн было одиннадцать лтъ, теперь я и подавно управлюсь съ тобой. Разсерди только меня, и, чортъ возьми, я тебя такъ отдлаю, какъ…. какъ постоянно отдлывалъ тебя младшій твой брать.

Эти слова сдлали свое дло, я попалъ мтко: Миккъ побагровлъ отъ бшенства.

— Перестаньте, джентльмены, сказалъ Фэйганъ примирительнымъ тономъ: — Такою ссорою вы рекомендуете себя весьма невыгодно.

— Да, помилуйте! моя сестра годится ему въ матери, проворчалъ Ммккъ.

— Это не твое дло, отвчалъ я: — я одно только скажу теб, Миккъ Брэди (и, при этомъ я произнесъ такую страшную клятву, которую невозможно упомянуть въ этихъ запискахъ), тотъ, кто вздумаетъ жениться на Нор Брэди, долженъ сначала, убить меня…. понимаешь ли ты это?

— Убить тебя! сказалъ Миккъ: — ты врно хочешь сказать: высчь тебя розгами! Сейчасъ я пришлю сюда Никка, егеря, который теперь же доставитъ теб это удовольствіе.

Вслдъ за этимъ ко мн подошелъ капитанъ Фэйганъ, и, ласково взявъ меня за руку, сказалъ, что я храбрый юноша, и что ему нравится моя юношеская пылкость.

— Впрочемъ, продолжалъ онъ: — въ словахъ Брэди есть много истины, трудно давать совты молодому человку, который думаетъ о себ такъ много, но, поврьте мн, я знаю свтъ, и если вы меня послушаетесь, то не будете сожалть объ этомъ. Нора Брэди не иметъ пенни за собой, а вы ни на волосъ не богаче ея. Вамъ всего пятнадцать лтъ, а ей двадцать четыре. Черезъ десять лтъ, когда для васъ только что наступитъ пора жениться, Нора будетъ старухой, и къ тому же, бдный мой юноша, неужели вы не видите…. впрочемъ, для васъ трудно и видть…. что она кокетка, и вы ли будете ея мужемъ или Квинъ, для нея это ршительно все равно.

Но какой влюбленный станетъ слушать совты?— По крайней мр я этого никогда не длалъ. Я напрямикъ сказалъ Фэйгану, что пусть Нора любитъ меня или нтъ, — это какъ ей угодно, но Квинъ, прежде, чмъ женится на ней, долженъ драться со мной…. въ этомъ я далъ себ клятву.

— Вотъ какъ! сказалъ Фэйганъ: — и я увренъ, что вы останетесь вренъ своей клятв.

Сказавъ это, Фэйганъ пристально посмотрлъ на меня, и потомъ, въ свою очередь, удалился, напвая какую-то арію. Я видлъ, что, проходя чрезъ старыя ворота, ведущія въ садъ, онъ нсколько разъ оглянулся. Я бросился на скамейку, гд Нора упала въ притворный обморокъ и оставила носовой платокъ. Я взялъ этотъ платокъ, приложилъ къ глазамъ, и залился такими горькими слезами, какихъ не видывалъ свтъ. Измятый бантъ, которымъ я бросилъ въ капитана Квина, лежалъ на дорожк, и я просидлъ надъ нимъ нсколько часовъ, считая себя несчастнйшимъ человкомъ въ цлой Ирландіи. Въ мір, впрочемъ, нтъ ничего постояннаго! Когда мы поразмыслимъ о томъ, въ какихъ огромныхъ размрахъ представляемъ себ воображеніемъ наши бдствія, и какъ, въ сущности, они ничтожны, о томъ, какъ часто бываетъ, что вотъ кажется сейчасъ же и умрешь съ печали, а между тмъ скоро объ ней и забываешь,— когда мы подумаемъ объ этомъ, намъ невольно становится стыдно за самихъ себя и за наше малодушіе. Время всегда доставляетъ намъ утшеніе. Втеченіе всхъ моихъ многоразличныхъ приключеній, втеченіе всей моей опытности, я не встрчался съ женщиной, которая бы нравилась мн теперь, какъ во время увлеченія, по прошествіи нкотораго времени, я забывалъ обожаемое мною существо, но, мн кажется, еслибъ я попалъ на женщину, которая соотвтствовала бы моему характеру, я, полюбивъ ее, сталъ бы любить до конца моей жизни.

Должно быть я просидлъ на каменной скамейк нсколько часовъ, оплакивая свою судьбу и свое положеніе. Было утро, когда я пришелъ, или, врне, прибжалъ въ замокъ Брэди, а теперь звонъ обденнаго колокола пробудилъ меня изъ глубокой задумчивости. Въ одинъ моментъ я схватилъ платокъ Норы и поднялъ розовый бантъ. Проходя мимо конюшни, я увидлъ, что сдло капитана все еще висло на конюшенной двери,— увидлъ, что его краснокафтанный негодяй слуга о чемъ-то ораторствовалъ въ кругу поваровъ и судомоекъ.

— Англичанинъ все еще здсь, мистеръ Редмондъ, сказала мн одна изъ служанокъ (сантиментальная смуглянка, находившаяся при барышняхъ въ качеств горничной). Онъ тамъ, въ столовой, войдите пожалуйста, и пожалуйста, мистеръ Редмондъ, проучите его хорошенько.

Я вошелъ, и, по обыкновенію, занялъ мсто въ конц длиннаго стола, — пріятель мой, дворецкій, немедленно поставилъ мн приборъ.

— Вотъ какъ, Редди! воскликнулъ мой дядя: — наконецъ-то поправился! это прекрасно!

— Было бы лучше, еслибъ онъ оставался дома съ своей матерью,— сказала мистриссъ Брэди.

— Оставь ее въ поко, возразилъ дядя Брэди:— она насъ не трогаетъ. Выпейте-ка лучше, мистриссъ Брэди, за здоровье Редмонда.

Ясно было, что дядя мой ничего не зналъ о случившемся, Миккъ и Уликкъ казались чрезвычайно угрюмыми, а капитанъ Квинъ сидлъ, какъ дуракъ, миссъ Нора снова сидла подл него, и чуть не плакала. Капитанъ Фэйганъ улыбался, а я казался холоднымъ, какъ камень. Я полагалъ, что обдъ задушитъ меня, но я ршился во что бы то ни стало казаться веселымъ,— и, когда сняли скатерть, то вмст съ другими налилъ свою рюмку. Какъ слдуетъ джентльменамъ, мы выпили за здоровье короля и благоденствіе церкви. Дядя мой находился въ необыкновенно веселомъ расположеніи духа и безпрестанно подшучивалъ надъ Норой и капитаномъ Квиномъ:

‘Нора, ты разломила бы съ капитаномъ дужку, и узнала, кто изъ васъ раньше обвнчается.— Джэнъ Квинъ, мой другъ, напрасно вы безпокоитесь о чистой рюмк для бургонскаго, въ замк Брэди нтъ лишняго хрусталя, — все равно, возьмите рюмку Норы: вино отъ этого не будетъ хуже, и такъ дале. Словомъ сказать, онъ былъ веселъ какъ нельзя боле и я не знаю почему. Неужели между коварной Норой и ея любовникомъ состоялось примиреніе по приход ихъ въ домъ?

Я очень скоро узналъ истину. По обыкновенію, при третьемъ тост, дамы должны были удалиться, но на этотъ разъ, наперекоръ просьбамъ Норы, дядя приказалъ имъ остаться.

— Нтъ, нтъ, мистриссъ Брэди, потрудитесь остаться, — подобнаго рода тостъ не можетъ часто повторяться въ моемъ семейств, и я прошу васъ отдать ему полныя почести. За здоровье капитана и мистриссъ Джонъ Квинъ, дай Богъ имъ многія лта!— Что же ты, Джонъ, поцалуй свою невсту,— ты пріобртаешь въ ней сокровище.

— Онъ получилъ…, вскрикнулъ я, прискочивъ на стул.

— Молчать, дуракъ…. молчать, сказалъ Уликкъ, сидвшій подл меня, но я не хотлъ его слушать.

— Этотъ капитанъ Квинъ получилъ пощечину сегодня поутру, — этого капитана Квина назвали трусомъ, — и вы хотите, чтобъ я пилъ за его здоровье. Вотъ, что я сдлаю за ваше здоровье, капитанъ Кванъ!— и съ этимъ вмст я швырнулъ ему въ лицо рюмку съ бургонскимъ. Не знаю, до какой степени измнилась его физіономія посл моихъ словъ потому что спустя какой нибудь моментъ я уже былъ подъ столомъ, куда спровадилъ меня Уликкъ, сильнымъ ударомъ въ затылокъ, пинки, толчки и крупная брань сыпались на меня со всхъ сторонъ, не давая мн ни малйшей возможности слышать общіе крики и страшную суматоху. Я только и могъ слышать голосъ Уликка. ‘Глупецъ! кричалъ онъ:— безумецъ, мальчишка, нищій — замолчи!’

Разумется, я не обращалъ вниманія на удары Уликка, потому что онъ постоянно былъ моимъ другомъ, и имлъ привычку колотить меня, когда считалъ это нужнымъ.

Въ столовой не было уже ни одной дамы. когда я выбрался изъ-подъ стола, а при этомъ съ удовольствіемъ увидлъ, что лобъ капитана обагренъ былъ кровью,— рюмка попала въ самую переносицу и навсегда обезобразила Квина. Уликкъ, преодолвъ свой гнвъ, спокойно опустился на стулъ, налилъ свой стаканъ, и, передавъ мн бутылку, сказалъ.

— Возьми-ка, осленокъ, да пососи, это будетъ лучше: по крайней мр перестанешь орать.

— Именемъ Неба, что значитъ вся эта суматоха? сказалъ мой дядя.— Неужели въ немъ возобновилась горячка!

— А всему виной вы, сказалъ Миккъ угрюмымъ голосомъ:— вы и еще т, которые ввели его въ нашъ домъ.

— Замолчи лучше, Миккъ! сказалъ Уликкъ, обращаясь къ брату:— не смй отзываться невжливо объ отц и обо мн, — не заставь меня поучить тебя правиламъ благопристойности.

— Конечно, вы виноваты, повторилъ Миккъ.— Ну къ чему здсь этотъ бродяга?— Имй я волю, я бы выскъ его и потомъ выгналъ вонъ.

— Это слдовало бы сдлать теперь же, сказалъ капитанъ Квинъ.

— Пожалуйста, Квинъ, не домогайтесь этого, сказалъ Уликкъ, всегдашній мой защитникъ — Дло вотъ въ чемъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ отцу: — эта молодая обезьяна влюбилась въ Нору, и, увидвъ ее сегодня въ саду въ нжныхъ объясненіяхъ съ Квиномъ, вздумала было убить нашего будущаго зятя.

— Вотъ какъ! раненько, раненько! сказалъ дядя мой, не теряя веселаго расположенія духа:— знаете ли, Фэйганъ, этотъ мальчикъ будетъ вылитый Брэди.

— А я вамъ вотъ что скажу, мистеръ Брэди, вскричалъ Квинъ, ощетинившись:— меня крайне оскорбили въ этомъ дом. Мн вовсе не нравятся ваши привычки. Я англичанинъ, я человкъ съ состояніемъ…. я…. я….

— Если васъ оскорбили, Квинъ, и если вы не получили надлежащаго удовлетворенія, то помните, что васъ двое, и каждый готовъ быть вашимъ секундантомъ, — сердито сказалъ Уликкъ.

При этомъ замчаніи, Квинъ началъ обмывать носъ холодной водой, не сказавъ ни слова въ отвтъ.

— Мистеръ Квинъ, сказалъ я, стараясь поддержать свое достоинство:— можетъ получить удовлетвореніе когда ему угодно,— стоитъ только захать къ Редмонду Барри, эсквайру, изъ Барривилля.

Торжественный тонъ, которымъ произнесъ я эти слова, заставилъ дядю моего разразиться громкимъ смхомъ, но всего удивительне и обидне было для меня то обстоятельство, что къ неумстному, по моимъ понятіямъ, смху дяди присоединился и капитанъ Фэйганъ. Не теряя, однакожь, присутствія духа, я бойко обратился къ Фейгану и далъ ему замтить, что я могу еще переносить грубое обхожденіе отъ кузева Уликка, котораго считаю своимъ единственнымъ другомъ, но, что даже и онъ становится для меня несноснымъ, — всякій же другой человкъ, который осмлится оскорбить меня, встртитъ во мн мужчину, способнаго поддержать свое достоинство.

— Мистеръ Квинъ, прибавилъ я:— превосходно знаетъ этотъ фактъ, и если только онъ мужчина, то, безъ сомннія, захочетъ узнать, гд найти меня.

Въ это время дядя мой замтилъ, что становится поздно, и что моя мать будетъ обо мн безпокоиться.

— Не мшало бы кому нибудь изъ васъ проводить его, сказалъ онъ, обращаясь къ сыновьямъ:— а то, пожалуй, онъ снова надлаетъ проказъ.

— Мы условились проводить Квина, сказалъ Уликкъ, кивнувъ головой своему брату.

— Вы можетъ быть думаете, что я боюсь разбойниковъ изъ шайки Фрини, возразилъ капитанъ, съ тщетной попыткой засмяться: — человкъ мой прекрасно вооруженъ, и я тоже.

— Мы знаемъ, Квинъ, что вы отлично умете владть оружіемъ, сказалъ Уликкъ: — и никто не можетъ сомнваться въ вашей храбрости, но все же намъ хочется проводить васъ до дому.

— Но теперь такъ поздно, дти, сказалъ дядя: — что вамъ не вернуться до утра. Кильванганъ въ добрыхъ десяти миляхъ отсюда.

— Мы переночуемъ у Квина, отвчалъ Уликкъ:— мы хотимъ провести у него цлую недлю.

— Благодарю васъ, сказалъ Квинъ боязливымъ голосомъ:— это очень любезно съ вашей стороны.

— Вдь безъ насъ вамъ будетъ скучно.

— О да, очень скучно!— отвчалъ Квинъ.

— А потомъ, на слдующей недл, сказалъ Уликкъ, и при этомъ началъ шептать капитану на ухо, я поймалъ два слова: свадьба и пасторъ, и почувствовалъ, что бшенство снова возвращалось ко мн.

— Какъ вамъ угодно, простоналъ капитанъ.

Между тмъ подали лошадей и три джентльмена ухали.

Фэйганъ остался въ замк, и, по просьб дяди, проводилъ меня чрезъ старый вырубленный паркъ. Дядя сказалъ, что посл сцены за обдомъ, дамы, по его мннію, едва ли захотятъ видться со мной въ этотъ вечеръ, съ этимъ мнніемъ я соглашался вполн, и мы разошлись, не сказавъ другъ другу прощальнаго привта.

— Надлали же вы сегодня суматохи, мистеръ Редмондъ, сказалъ Фейганъ. Какъ это можно!— вы, другъ дома Брэди, и въ-добавокъ зная, что дядя вашъ не иметъ ни пенни денегъ, вы хотли разорвать партію, которая должна доставить семейству полторы тысячи фунтовъ стерлинговъ дохода. Квинъ общалъ дать четыре тысячи фунтовъ, въ которыхъ такъ нуждается вашъ дядя. Квинъ беретъ двушку безъ всякаго состоянія, — двушку, которая также безобразна, вонъ какъ та корова. Пожалуйста не выходите изъ себя, не глядите такъ свирпо,— пожалуй, я скажу, что она красавица — о вкусахъ спорить нельзя.— Квинъ беретъ двушку, которая втеченіе десяти лтъ вшалась на шею каждаго прізжаго, и все-таки не могла повиснуть.— А вы, бдный какъ и она, пятнадцатилтній мальчикъ — шестнадцатилтній, если вы этого хотите,— и мальчикъ, который долженъ быть привязавъ къ дяд, какъ къ отцу….

— Я и привязанъ къ нему, какъ къ отцу,— сказалъ я.

— И чмъ же вы платите ему за его добродушіе? Не онъ ли пріютилъ васъ въ своемъ дом въ то время, когда вы остались сиротой? не онъ ли отдалъ вамъ прекрасный домъ Барривилль, не требуя за него арендной платы? А теперь, когда обстоятельства его могутъ поправиться, когда представляется случай успокоиться ему на старости лтъ, вы вмшиваетесь въ его семейныя дла и хотите разстроить его планы?— Вы изъ цлаго міра именно то существо, которое боле всего ему, обязано. Это жестоко, неблагодарно, безчеловчно. Отъ молодаго человка съ вашимъ характеромъ, я ожидаю боле благоразумія, твердости духа, и истинной храбрости.

— Я не боюсь никого на свт, воскликнулъ я (послднее замчаніе капитана Фэйгана поколебало меня, и я желалъ перемнить разговоръ, какъ пожелалъ бы это сдлать всякій человкъ, когда соперникъ его слишкомъ силенъ):— къ тому же, капитанъ Фэйганъ, я считаю себя въ высшей степени оскорбленнымъ. Съ тхъ поръ, какъ существуетъ міръ, ни съ кмъ еще не обходились такъ обидно. Взгляните сюда…. взгляните на этотъ бантъ. Я носилъ его на моей груди втеченіе шести мсяцевъ. Кто, какъ не Нора сняла его съ своей груди и подарила мн? Не она ли называла меня милымъ, ненагляднымъ Редмондомъ?

— Что жъ изъ этого слдуетъ: она упражнялась и больше ничего, сказалъ мистеръ Фейганъ съ саркастическою усмшкой.— Поврьте, сэръ, я знаю, что такое женщина. Дайте имъ время и запретите видться съ мужчинами, которые являются въ ихъ домъ, он заведутъ связи съ трубочистами. Въ Фермо я знавалъ одну молоденькую двушку….

— Въ род Норы, я полагаю, проревлъ я (на самомъ-то дл я употребилъ боле горячее слово).— Замтьте, однакожъ, каковы бы не были послдствія, но я далъ себ клятву выйти на дуэль съ человкомъ, который захочетъ овладть рукою Норы Брэди. При крайнемъ случа, я послдую за нимъ въ церковь и встрчусь съ нимъ тамъ. Я жажду его крови, его кровью я окроплю вотъ этотъ бантъ. Да! и если убью его, я пришпилю этотъ бантъ къ его груди, и тогда пусть Нора возьметъ обратно свой подарокъ.

Я говорилъ въ такомъ тон потому, что сильно былъ взволнованъ, и потому еще, что не даромъ же читалъ романы и театральныя пьесы романтическаго содержанія.

— Длать нечего, сказалъ Фейганъ посл непродолжительнаго молчанія: — ужь если этому должно быть, то пусть оно и будетъ. Несмотря на молодость, вы такой кровожадный человкъ, какихъ я невидывалъ. Но и Квинъ, тоже, человкъ ршительный.

— Не возьмете ли вы на себя передать ему мой вызовъ? сказалъ я чрезвычайно серьёзно.

— Тс! произнесъ Фэйганъ: — ваша матушка можетъ услышать васъ. Замтьте, вдь мы подл Барривилля.

— Смотрите же, ни слова моей матери! сказалъ я.

Мысль, что я послалъ вызовъ англичанину, котораго ненавидлъ, возбуждала во мн гордость и восторгъ. Съ этимь чувствомъ я вошелъ въ домъ.

Тимъ, мой камердинеръ, по возвращеніи матери моей изъ церкви, ходилъ изъ Барривилля въ замокъ, потому что отсутствіе мое сильно встревожило мать и она съ нетерпніемъ ждала моего возвращенія. Онъ видлъ, какъ я, по приглашенію черноглазой горничной, отправлялся къ обду, и, обмнявшись новостями въ кухн, въ которой запасъ всякаго рода свдній былъ гораздо обильне, чмъ въ нашей, воротился домой сообщить своей госпож, гд я находился, и, безъ всякаго сомннія, разсказалъ ей, по своему, о всемъ случившемся въ замк Брэди. Судя по объятіямъ, которыми мистриссъ Барри встртила меня, и по пріему, который она оказала капитану Фейгану, я подозрвалъ, что ей все было извстно, вопреки желанію моему сохранить это въ тайн. Встревоженная и озабоченная мать бросала отъ времени до времени суровый взглядъ на капитана, но не говорила ни слова насчетъ ссоры: она имла твердый духъ и благородный характеръ, и, за отступленіе отъ долга чести, сама отдала бы на казнь любаго своего родственника. Куда двались въ настоящее время эти благородныя чувства? Лтъ шестьдесятъ тому назадъ, мужчину въ старой Ирландіи смло можно было назвать мужчиной, и шпага, которую онъ носил при бедр, всегда готова была вонзиться въ сердце джентльмена за малйшее оскорбленіе. Но старинныя времена и старинные обычаи быстро исчезаютъ. Рдко, очень рдко услышишь теперь о дуэли, употребленіе пистолетовъ, этого оружія трусовъ, вмсто почетнаго и благороднаго оружія джентльменовъ, ввело въ дуэли родъ какого-то обмана, который нельзя не оплакивать.

По возвращеніи домой, я чувствовалъ себя вполн мужчиной, радушно принялъ капитана Фэйгана, величественно и съ выраженіемъ своего достоинства отрекомендовалъ его моей матери, и, сказавъ, что посл прогулки, у капитана должна явиться жажда, приказалъ Тиму немедленно подать бутылку бордосскаго за желтой печатью, пирожное и рюмки.

Тимъ посмотрлъ на свою госпожу съ величайшимъ изумленіемъ. Дло въ томъ, что, за шесть часовъ передъ этимъ, я бы скоре ршился сжечь домъ, чмъ приказать подать бутылку вина, но теперь я чувствовалъ себя мужчиной, и потому имлъ право повелвать. Моя мать понимала мои чувства, обратившись къ Тиму, она рзко сказала ему:

— Разв ты не слышишь, бездльникъ, что приказываетъ теб твой господинъ! Поди и сейчасъ же подай вино, пирожное и рюмки.

Спустя нсколько минуть (вы догадываетесь, что матушка моя не довряла Тиму ключей отъ нашего маленькаго погреба), она вышла и сама достала вино. Тимъ принесъ его на серебряномъ поднос. Добрая матушка наполнила рюмку и пожелала здоровья капитану Фэйгану, но я замтилъ, что руки ея дрожали, когда она исполняла этотъ долгъ приличія, и что бутылка стучала о рюмку. Отвдавъ вина, она сказала, что у нея болитъ голова и что ей нужно лечь въ постель. Поэтому я, какъ слдуетъ почтительному сыну, попросилъ ея благословенія (нынче брошены прекрасные обычаи и церемоніи, выражавшіе почтительность, — обычаи, которые въ мое время отличали джентльмена), и она оставила меня и капитана Фэйгана разсуждать о нашемъ важномъ дл.

— Да, сказалъ Фейгапъ:— я не вижу другаго способа выйти изъ этого затруднительнаго положенія, кром дуэли. Теперь во всемъ замк идутъ толки объ вашемъ оскорбленіи Квину во время обда, къ тому же, и Квинъ поклялся изрубить васъ на куски: одн только слезы и мольбы миссъ Гоноріи смягчили его нсколько, и то противъ его воли. Дло это зашло слишкомъ далеко. Не знаю, какой офицеръ въ служб его величества позволилъ бы разбить себ носъ брошенной въ него рюмкой, не отмстивъ за такое оскорбленіе, — а вино ваше, мимоходомъ сказать, очень хорошо, и, съ вашего позволенія, мы позвонимъ лакея и потребуемъ еще бутылочку. Да, да, дуэль неизбжна, а Квинъ, какъ вамъ извстно, мужчина громадный и сильный.

— Тмъ для меня врне будетъ цль, сказалъ я.— Я его нисколько не боюсь.

— Конечно, сказалъ Фэйганъ: — я врю, что вы не боитесь, въ жизнь мою не видлъ я такого неустрашимаго юноши, какъ вы.

— Посмотрите на эту шпагу, сэръ, сказалъ я, указывая на прекрасную, въ блыхъ шагреневыхъ ножнахъ, съ изящно отдланнымъ серебрянымъ эфесомъ шпагу, висвшую надъ каминомъ, подъ портретомъ моего отца, Гарри Барри.— Это та самая шпага, сэръ, которою мой отецъ поразилъ негодяя о’Дрисколя, въ Дублин въ 1740 году, этой шпагой онъ дрался на дуэли съ Гудльстономъ Фудльстономъ, Гемпширскимъ баронетомъ, и пропустилъ ее сквозь шею баронета. Они дрались верхами, на шпагахъ и пистолетахъ, вроятно, это вамъ не безъизвстно,— вотъ и пистолеты (они висли по об стороны портрета), которые употреблялъ храбрый Барри. Правда, онъ былъ кругомъ виноватъ, оскорбивъ лэди Фудльстонъ въ Брентфордскомъ собраніи, но, какъ джентльменъ, онъ не хотлъ извиниться. Сэръ Гудльстонъ получилъ пулю въ шляпу, прежде чмъ началась дуэль на шпагахъ. Я сынъ Гарри Барри, сэръ, и намренъ дйствовать прилично моему имени и моему достоинству.

— Поцалуй меня, неоцненный мой юноша, сказалъ Фэйганъ со слезами на глазахъ. Ты пришелся мн по душ. Пока Джэкъ Фейганъ существуетъ на бломъ свт, у тебя всегда будетъ и другъ и секундантъ.

Бдный Фэйганъ! Спустя шесть мсяцевъ, его убили на дорог въ Минденъ, куда онъ посланъ былъ съ приказаніями къ лорду Саквиллю, и такимъ образомъ я лишился добраго друга. Но, не зная, что ожидало насъ впереди, мы провели вечеръ весьма весело. Мы выпили вторую и третью бутылку (я слышалъ, какъ матушка спускалась съ лстницы за той и другой, но не входила въ комнату, а присылала намъ вино съ нашимъ дворецкимъ, мистеромъ Тимомъ). Наконецъ, мы разстались. Фэйганъ взялъ на себя въ тотъ же вечеръ устроить все, что нужно, съ секундантомъ мистера Квина, и рано поутру привезти мн извстіе касательно мста дуэли. Часто думалъ я впослдствіи о томъ, какъ различна была бы судьба моя, еслибъ я не влюбился въ Нору въ тотъ ранній періодъ моей жизни, еслибъ я не швырнулъ рюмкой въ лицо Квина и не вышелъ бы съ нимъ на дуэль! Еслибъ не эти обстоятельства, я бы могъ на всю свою жизнь поселиться въ Ирландіи (потому что въ двадцати миляхъ отъ насъ находилась миссъ Квинланъ, богатая наслдница, и потомъ другая двица, дочь Питера Бурка, изъ Кильвангана, который оставилъ своей дочери Джюди семьсотъ фунтовъ годоваго дохода, я бы могъ взять за себя ту или другую, еслибъ подождалъ нсколько лтъ). Но, врно, мн ужь суждено было быть скитальцемъ. Дуэль съ Квиномъ отправила меня странствовать въ ранніе годы, какъ вы сейчасъ объ этомъ услышите.

Въ жизнь мою не спалъ я такъ крпко, какъ въ эту ночь, но проснулся я немного ране обыкновеннаго, и, разумется, первой моей мыслью была мысль о роковой битв, къ которой я совершенно приготовился. Въ комнат моей находились чернила и перо — и нужно же было мн, жалкому, но любящему глупцу, писать наканун стихи къ Нор!— Теперь, я слъ и написалъ два письма, ‘быть можетъ, думалъ я, послднія въ моей жизни.’ Одно изъ нихъ, къ матери, было слдующаго содержанія:

‘Неоцненная матушка! Это письмо будетъ отдано вамъ въ такомъ случа, если я паду отъ руки капитана Квина, съ которымъ встрчусь сегодня на пол чести, съ пистолетами и шпагою въ рукахъ. Если мн суждено умереть, я умру добрымъ христіаниномъ и джентльменомъ — да и могло ли быть иначе, когда я получилъ воспитаніе отъ такой матери, какъ вы? Прощаю всмъ моимъ врагамъ, и, какъ почтительный сынъ, прошу вашего благословенія. Желаю, чтобы моя кобыла Нора, которую подарилъ мн дядя, и которую я назвалъ по имени вроломнйшей въ мір женщины, была возвращена въ замокъ Брэди, а мой кортикъ съ серебрянымъ эфесомъ прошу васъ отдать Филлю Пурселлю, лсничему. Засвидтельствуйте мое почтеніе дядюшк, Уликку и всмъ нашимъ знакомымъ. Остаюсь преданный вамъ сынъ

Редмондъ Барри.’

Къ Нор я писалъ слдующее:

‘Это письмо будетъ найдено на моей груди, вмст съ вашимъ подаркомъ. Подарокъ этотъ будетъ облитъ моей кровью (если не кровью капитана Квина, котораго я ненавижу, но прощаю), и будетъ служить для васъ пріятнымъ украшеніемъ въ день вашей свадьбы. Носите его и вспоминайте о бдномъ юнош, которому вы нкогда его дали и который умеръ (какъ онъ всегда готовъ былъ умереть) за васъ.

Редмондъ.’

Окончивъ эти письма и запечатавъ ихъ большой серебряной отцовской печатью съ фамильнымъ гербомъ Барри, я спустился внизъ къ завтраку, гд конечно ждала меня мать. Мы не сказали ни слова о предстоявшей дуэли, напротивъ, говорили совсмъ о другихъ предметахъ, о томъ, кто наканун былъ въ церкви, и о томъ, что я выросъ изъ стараго платья и необходимо мн новое. ‘На зиму надо будетъ сдлать что нибудь теплое,сказала она, если…. если только позволятъ наши средства.’ Она вздохнула при слов ‘если’ — да благословитъ ее Небо! Я зналъ, что было у ней на душ. Посл этого, она начала мн разсказывать о черномъ поросенк, котораго нужно было зарзать, о томъ, что ей удалось отъискать поутру гнздо курицы, которая несла любимыя мною пестрыя яйца, и вообще о пустякахъ подобнаго рода. Нсколько штукъ этихъ яйцъ было подано къ завтраку и я сълъ ихъ съ большимъ аппетитомъ.

Наконецъ, когда сердце ея переполнилось, она вышла изъ комнаты. Да, матери могутъ имть свои недостатки, но едва ли можно найти женщинъ имъ подобныхъ!

Корда она ушла, я снялъ шпагу, съ которою мой отецъ одержалъ побду надъ Гампширскимъ баронетомъ, и, поврите ли, неустрашимая женщина навязала на эфес новую ленту: въ мистриссъ Барри, смло можно сказать, было мужество львицы. Посл того, я снялъ пистолеты, которые постоянно содержалъ въ порядк, вставилъ новые кремни, прибралъ пули и вообще приготовилъ все необходимое до прізда Фэйгана. На буфет, въ ожиданіи Фэйгана, стояла бутылка вина, холодная дичь и фляжка старой водки съ парою маленькихъ рюмокъ на серебряномъ поднос съ фамильнымъ гербомъ Барри. Въ дни моего счастія и роскоши, я уплатилъ за этотъ самый подносъ тридцать пять гиней первоначальнаго займа, съ наросшими процентами, лондонскому золотыхъ длъ мастеру. Впослдствіи бездльникъ ростовщикъ далъ мн за него только шестнадцать гиней — вотъ какъ мало можно полагаться на честность торгашей!

Въ одиннадцать часовъ пріхалъ капитанъ Фэйганъ, сопровождаемый драгуномъ. Отдавъ должную честь закуск, которую матушка моя позаботилась для него приготовить, онъ сказалъ:

— Ну, Редмондъ, мой другъ, — дло твое скверно, Нора хочетъ непремнно выйти замужъ за Квина, замчай мои слова, — а такъ какъ она ршилась на это, ты долженъ ее забыть. Ты, по ея словамъ, ни больше, ни меньше, какъ мальчикъ. Квинъ охотно соглашается считать тебя мальчикомъ. Дублинъ славный городъ, и если ты намренъ създить туда и провести тамъ мсяцъ, то вотъ двадцать гиней къ твоимъ услугамъ. Попроси извиненія у Квина, и отправляйся.

— Благородный человкъ, мистеръ Фэйганъ, скоре согласится умереть, чмъ попросить извиненія, сказалъ я.— Прежде чмъ сдлать это, я хотлъ бы видть Квина на вислиц.

— Значитъ, дуэль неизбжна.

— Кобыла моя осдлана и готова, скажите, гд будетъ дуэль и кто секундантъ капитана Квина?

— Съ его стороны будутъ ваши кузены, отвчалъ мистеръ Фэйганъ.

— Теперь вы отдохнули, по этому я прикажу моему груму подать мн лошадь.

Тимъ подалъ Нору, и я похалъ, даже не простясь съ мистриссъ Барри. Занавски ея спальни были опущены, он не поднялись и въ то время, когда мы сли на коцей и поскакали…. Но, спустя два часа, надо было видть, какъ она бжала съ лстницы, надо было слышать ея восклицаніе, когда сынъ ея бросился въ ея объятія, живой и даже невредимый.

Вотъ какъ случилось это: когда мы прибыли на мсто дуэли, Уликкъ, Миккъ и капитанъ Квинъ были уже тамъ. Квинъ въ полной форм, съ раскраснвшимся лицомъ, стоялъ, какъ громадное чудовище. Они смялись и шутили другъ съ другомъ, но смхъ и шутки казались мн совсмъ неумстными для моихъ кузеновъ, которые пріхали на это мсто, быть можетъ, для того, чтобъ быть свидтелями смерти близкаго родственника.

— Надюсь, веселье ихъ скоро прекратится, сказалъ я, обращаясь къ капитану Фэйгану съ чувствомъ величайшаго негодованія: — надюсь увидть мою шпагу въ груди этого громаднаго урода.

— Ахъ, да! я и забылъ сказать, что вы будете драться на пистолетахъ, возразилъ мистеръ Фэйганъ. По твоему росту, теб нельзя драться съ Квиномъ на шпагахъ.

— Неправда, не только съ Квиномъ, но съ кмъ угодно я могу драться на этомъ оружіи.

— Только не сегодня, капитанъ Квинъ едва держится на ногахъ: онъ…. онъ расшибъ себ ногу. Вчера, возвращаясь домой, онъ задлъ колномъ за полотно въ воротахъ, при вызд изъ парка, и теперь не въ состояніи пошевелить ногой.

— Но ужь никакъ не при вызд изъ замка Брэди, сказалъ я:— десять лтъ, какъ полотна этихъ воротъ сняты съ петель.

На это замчаніе Фэйганъ сказалъ, что можетъ быть Квинъ задлъ за какія нибудь другія ворота, и все, сказанное мн, повторилъ мистеру Квину и моимъ кузенамъ, когда мы сошли съ коней я присоединились къ этимъ джентльменамъ и раскланялись.

— Да, да, Квинъ ршительно едва держится на ногахъ, сказавъ Уликкъ, взявъ меня за руку, въ это время Квинъ снялъ свою шляпу и раскраснлся еще больше.— Это твое особенное счастье, Редмондъ, мой другъ, продолжалъ Уликкъ: — ты бы непремнно былъ убитъ, потому что онъ фехтуетъ чертовски — не правда ли, Фэйганъ?

— Онъ фехтуетъ какъ турокъ, отвчалъ Фэйганъ.— Я не знавалъ человка, который бы устоялъ противъ шпаги капитала Квина.

— Бросьте вы эту ссору! сказалъ Уликкъ:— она мн очень непріятна. Я стыжусь ея. Извинись, Редмондъ: вдь теб не трудно сказать нсколько словъ.

— Если молодой человкъ отправится въ Дублинъ, какъ предполагалось… началъ было мистеръ Квинъ.

— Я не хочу извиняться я скоре отправлюсь къ чорту, чмъ въ Дублинъ! вскричалъ я, топнувъ ногой.

— Значитъ, больше ничего не остается длать, какъ только отмрять разстояніе, смясь сказалъ Уликкъ капитану Фэйгану.

— Сколько же?— двнадцать шаговъ, я думаю?

— Десять, сэръ, вскричалъ Квинъ громовымъ голосомъ:— да поменьше длайте шаги, — слышишь ли, Фэйганъ?

— Не горячитесь, мистеръ Квинъ, сказалъ Уликкъ угрюмо: — вотъ пистолеты. Господь да сохранитъ тебя, прибавилъ онъ, обращаясь ко мн, съ нкоторымъ волненіемъ,— когда я скажу три — стрляй!

Мистеръ Фэйганъ вручилъ мн пистолетъ, но не мой (мои пистолеты оставлены были на случай втораго выстрла), а одинъ изъ пистолетовъ Уликка.

— Готово, сказалъ онъ.— Не робй, Редмондъ: стрляй прямо въ шею — прямо въ горло. Видишь, какъ онъ выставилъ его.

Миккъ, ни слова не сказавшій во все время, Уликкъ и Фэйганъ отошли въ сторону. Уликкъ считалъ: ‘разъ…. два…. три!’ Онъ длалъ это очень медленно, такъ что я имлъ время прицлиться въ моего противника. Я видлъ, какъ Квинъ мнялся въ лиц и дрожалъ. Со словомъ три, выстрлы наши раздались. Я слышалъ, какъ что-то просвистало мимо ушей моихъ, а мой противникъ, испустивъ ужасный стонъ, пошатнулся и упалъ.

— Онъ падаетъ…. онъ упалъ! вскричали секунданты’ подбгая къ нему.

Уликкъ приподнялъ его, Миккъ поддерживалъ голову раненнаго.

— Пуля попала ему вотъ сюда, въ шею, сказалъ Миккъ, и когда разстегнулъ кафтанъ Квина, изъ самого того мста, въ которое я цлилъ, хлынула кровь.

— Что вы чувствуете? Неужели онъ и въ самомъ дл попалъ? спросилъ Уликкъ, устремивъ на Квина пристальный взглядъ.

Несчастный Квинъ не отвчалъ, и когда Уликкъ пересталъ его поддерживать, онъ простоналъ еще разъ и снова повалился на спину.

— Молодой человкъ началъ хорошо, сказалъ Миккъ, нахмуривъ брови.— Совтую вамъ, сэръ, убираться отсюда, пока не нагрянула полиція. Она уже знала объ этой дуэли еще до нашего вызда изъ Кильвангана.

— Неужели онъ убитъ наповалъ? спросилъ я.

— Наповалъ, отвчалъ Миккъ.

— Въ такомъ случа свтъ избавится отъ одного негодяя и труса, сказалъ Фэйганъ, съ презрніемъ толкнувъ ногой огромный распростертый трупъ.

— Каковъ бы онъ ни былъ, Фэйганъ, по крайней мр, мы не трусы, грубо сказалъ Уликкъ.— Надобно теперь какъ можно скоре позаботиться о спасеніи Редмонда. Вашъ драгунъ отправится за телгой, и увезетъ тло этого несчастнаго джентльмена. Редмондъ Барри, вы сегодняшній день сдлали большой вредъ нашему семейству: вы отняли у насъ полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода.

— Вините въ этомъ не меня, а Нору, сказалъ я, и вынувъ изъ камзола бантъ, подаренный мн Норой, и письмо, бросилъ ихъ на трупъ капитана Квина.— Вотъ, сказалъ я:— возьмите и отдайте ей эту ленту. Она знаетъ ее, два человка любили ее и обоихъ она погубила.

Несмотря на молодость лтъ моихъ, я не чувствовалъ ни ужаса, ни страха, при вид распростертаго передо мной непріятеля: я зналъ, что встртился съ нимъ лицомъ къ лицу благородно и убилъ его, рискуя своей жизнью, словомъ, поступилъ такъ, какъ долженъ былъ поступить человкъ моего имени и происхожденія.

— Ради Бога, увезите отсюда Редмонда, сказалъ Миккъ.

Уликкъ вызвался проводить меня, и мы помчались во весь духъ, не уменьшая шагу до самого дома моей матери. Уликкъ приказалъ Тиму поскоре задать корму моей кобыл, сказавъ ему, что мн предстоитъ еще дальняя дорога, а я, между тмъ, бросился въ объятія моей бдной матери.

Не считаю за нужное говорить, какъ велики были гордость ея и восторгъ, когда она услышала отъ Уликка о томъ, какъ я держалъ себя на дуэли. Онъ объяснилъ при этомъ, что на нкоторое время я долженъ удалиться куда нибудь въ безопасное мсто. Мы условились, что я оставлю имя Барри и, принявъ имя Редмонда, отправлюсь въ Дублинъ, и тамъ буду ждать, пока дло мое не затихнетъ. Это распоряженіе не обошлось безъ нкотораго спора. ‘Почему же мн не безопасно оставаться въ Барривилл? говорила моя мать:— вдь остаются же мои кузены, Миккъ и Уликкъ, въ замк Брэди?’ Но Уликкъ утверждалъ, что мн необходимо удалиться, не теряя времени, съ этимъ, надобно признаться, я соглашался вполн, какъ согласился бы всякій молодой человкъ, желавшій посмотрть свтъ. Уликкъ представлялъ на видъ моей матери, что въ нашемъ небольшомъ дом, въ средин деревни, и при нашей прислуг, состоявшей всего изъ двухъ человкъ, укрываться мн было невозможно. Добрая матушка принуждена была согласиться съ доводами моего кузена, уврявшаго ее, что дло это будетъ окончено въ непродолжительномъ времени и, съ тмъ вмст, я буду возвращенъ ей. О, не зналъ онъ, какое счастіе ожидало меня впереди!

Я полагаю, моя дорогая матушка предчувствовала, что разлука наша будетъ продолжительна. Она говорила мн, что всю ночь совтовалась съ картами касательно исхода дуэли, и что все предвщало разлуку. Вынувъ изъ бюро чулокъ, въ которомъ скрывались двадцать-пять гиней, она положила изъ нихъ въ мой кошелекъ двадцать и, отьискавъ небольшой чемоданъ, уложила въ него мое платье, блье и серебряный туалетъ моего отца.— Въ заключеніе всего она приказала мн взять съ собой пистолеты и шпагу, умнье владть которыми я доказалъ на дл. Теперь она сама торопила меня отъздомъ, хотя сердце ея, конечно, разрывалось отъ разлуки, и черезъ полчаса посл прізда домой, я снова пустился въ путь, какъ говорится, на вс четыре стороны. Не считаю за нужное говорить о томъ, какъ плакали Тимъ и наша кухарка, провожая меня, и о томъ, какъ у меня самого выступили на глаза дв-три слезинки, впрочемъ, много ли можетъ печалиться шестнадцати-лтній юноша, который въ первый разъ получаетъ полную волю надъ собой, у котораго въ карман двадцать гиней? Я халъ по дорог, размышляя, признаюсь, не столько объ одиночеств доброй матери и родномъ кров, сколько о завтрашнемъ дн, о приключеніяхъ и удовольствіяхъ, которыя онъ долженъ принести съ собой.

ГЛАВА III.
Я ВСТУПАЮ ВЪ СВТЪ НЕУДАЧНЫМЪ ОБРАЗОМЪ.

Втеченіе дня я дохалъ до Карлоу, гд остановился на ночлегъ въ лучшей гостинниц. Когда, содержатель гостинницы спросилъ мое имя, я, согласно наставленіямъ кузена Уликка, назвавъ себя мистеромъ Редмондомъ, сказалъ ему, что принадлежу къ фамиліи Редмондовъ изъ Ватерфордскаго округа, и ду въ Дублинскій Университетъ учиться. Моя прекрасная наружность, серебряный эфесъ у шпаги и туго набитый чемоданъ внущили содержателю гостинницы мысль, не спросивъ моего желанія, прислать мн кружку бургонскаго, и, разумется, подать поутру огромнйшій счетъ. Въ т добрыя старыя времена, ни одинъ джентльменъ не ложился спать, не выпивъ порядочной порціи вина. Теперь, вступая въ свтъ, я долженъ былъ играть роль джентльмена, и разъигралъ ее превосходно. Волненія прошлаго дня,— разлука съ матерью и домомъ, дуэль съ капитаномъ Квиномъ,— всего этого было слишкомъ достаточно, чтобъ вскружить мн голову и безъ помощи бургонскаго, которое окончательно довершило мое опьяненіе. Смерть Квина меня не безпокоила: тамъ, гд дло касалось чести, я никогда не испытывалъ угрызеній совсти, я былъ такого мннія объ этомъ предмет, что если джентльменъ рискуетъ собственною своею жизнью въ благородномъ поединк, то глупо было бы съ его стороны стыдиться своей побды надъ врагомъ. Я провелъ въ Карлоу самую спокойную ночь, выпилъ за завтракомъ кружку легкаго пива, сълъ бутербродъ, и, при уплат счета, размнялъ первую гинею, не позабывъ щедро надлить лакеевъ, какъ слдовало джентльмену. Такъ начался первый день моей жизни, такъ продолжались и другіе дни. Никто еще, быть можетъ, не бывалъ въ боле затруднительныхъ положеніяхъ, чмъ я, никто, быть можетъ, не знавалъ такой нищеты и такихъ лишеній, какія знавалъ я, но и никто не можетъ сказать, чтобы, когда у меня заводилась гинея, я припрятывалъ ее, и не тратилъ, какъ будто какой нибудь лордъ.

О будущемъ я нисколько не безпокоился, я воображалъ, что человкъ моей наружности, моихъ способностей и моей храбрости, можетъ проложить себ дорогу везд и во всякое время. Кром того, въ карман у меня было двадцать гиней, сумма, достаточная для меня, по моему разсчету (весьма, впрочемъ, ошибочному), мсяца на четыре, втеченіе которыхъ я надялся сдлать что нибудь къ обезпеченію моего благосостоянія. Поэтому, я продолжалъ свой путь, напвая псни, или разговаривая съ прохожими и прозжими. Что касается до Норы и замка Брэди, мн казалось, что сегодня отдлялось отъ вчера промежуткомъ изъ нсколькихъ десятковъ лтъ. Я далъ себ слово не показываться въ замк Брэди, пока не буду значительнымъ человкомъ, и я сдержалъ это слово, какъ вы въ свое время услышите.

Въ т дни по дорогамъ было гораздо боле жизни и шуму, чмъ теперь, съ учрежденіемъ дилижансовъ. Богатые люди здили верхомъ или въ собственныхъ экипажахъ и тратили трое сутокъ на дорогу, которую прозжаютъ нынче въ десять часовъ, такъ, что въ то время, для человка, хавшаго по дублинской дорог, не было недостатка въ попутчикахъ. Часть пути отъ Карлоу до Нааса я сдлалъ съ хорошо-вооруженнымъ джентльменомъ изъ Килькенни, въ зеленомъ кафтан, съ золотымъ поясомъ, съ подвязаннымъ глазомъ и на сильномъ кон. Онъ предложилъ мн нсколько обыкновенныхъ вопросовъ, и, между прочимъ, о томъ, куда я ду и неужели моя мать не боялась разбойниковъ, отпустивъ меня, такого неопытнаго юношу одного въ дорогу? Я отвчалъ ему, что имю при себ пару добрыхъ пистолетовъ, которые недавно были въ дл, и дйствовать которыми готовъ во всякое время. Выслушавъ такой ршительный отвтъ, незнакомецъ далъ шпоры и ускакалъ. Мн не стоило гнаться за нимъ, во-первыхъ потому, что его лошадь была сильне моей, а во-вторыхъ потому, что, желая въхать въ Дублинъ въ приличномъ вид, я не хотлъ пылиться и утомлять мою лошадь.

Подъзжая къ Килькенни, я увидлъ толпу крестьянъ, окружившихъ небольшую карету, и въ полу-мил отъ кареты моего пріятеля въ зеленомъ кафтан, скакавшаго во весь опоръ по косогору. Лакей, сопровождавшій карету, кричалъ во все горло ‘держите вора! держите!’ но крестьяне явно смялись надъ его отчаяніемъ, и говорили различныя шутки по поводу приключенія, свидтелями котораго были.

— Теб его хорошенько пугнуть бы изъ своего мушкетона!— говорилъ одинъ изъ нихъ.

— Ахъ ты трусъ, трусъ! дался капитану поколотить себя, да еще какому капитану-то, одноглазому! восклицалъ другой.

— Въ другой разъ, милэди, отправляясь въ дорогу, лучше сдлаетъ, если оставитъ тебя дома! говорилъ третій.

— Что тутъ за шумъ, пріятели? сказалъ я, подъхавъ къ толп и, увидвъ въ карет лэди весьма блдную и испуганную, хлопнулъ бичомъ, и приказалъ босоногимъ грубіянамъ разойтись.

— Что случилось съ вами, милэди? что могло васъ испугать и огорчить?— сказалъ я, приподнявъ шляпу и прыгая на своей кобыл передъ окномъ кареты.

Лэди объяснила, въ чемъ дло. Она была жена капитана Физсимонса, и спшила къ нему въ Дублинъ. Карету ея остановилъ разбойникъ. Ея лакей, величайшій въ свт олухъ, не смотря на свое вооруженіе, упалъ передъ разбойникомъ на колни, и хотя въ это же самое время, на сосднемъ пол работали до тридцати крестьянъ, но ни одинъ изъ нихъ не хотлъ помочь ей, напротивъ, вс желали успха капитану — такъ называли они разбойника.

— Разумется! сказалъ одинъ крестьянинъ: — онъ другъ бдныхъ и дай Богъ ему всегда успха!— Да наше ли дло останавливать его? спросилъ другой.— А третій объяснилъ, что разбойникъ былъ тотъ самый знаменитый капитанъ Фрини, который подкупилъ, два дня тому назадъ, судей, пріхавшихъ въ Килькенни для уголовныхъ слдствій, слъ на коня у тюремныхъ дверей, и на другой же день ограбилъ двухъ присяжныхъ, совершавшихъ судебный объздъ.

Я приказалъ шайк негодяевъ итти къ своей работ, грозя, въ противномъ случа, отдлать ихъ бичомъ, и началъ, какъ умлъ, утшать мистриссъ Физсимонсъ въ ея несчастій.

‘Что отнялъ у васъ разбойникъ?’ спрашивалъ я.— Все: кошелекъ, содержавшій въ себ боле ста гиней, брилльянты, табакерки, часы и брилльянтовыя пряжки отъ башмаковъ капитана Физсимонса.— Я отъ чистаго сердца сожаллъ о ея несчастіи, и, замтивъ, по ея произношенію, что она англичанка, началъ оплакивать несогласіе, которое существуетъ между ирландскою и англійскою націями, а въ заключеніе сказалъ, что въ нашемъ государств (подразумвая Англію) такіе гнусные поступки неизвстны.

— Ахъ! такъ значитъ, вы тоже англичанинъ? сказала она съ нкоторымъ изумленіемъ.

Я отвчалъ, что горжусь этимъ названіемъ, и отвчалъ непритворно: — я не знавалъ ни одного ирландскаго джентльмена, принадлежавшаго къ партіи торіевъ, который бы не позавидовалъ возможности сказать тоже самое.

Я халъ подл кареты мистриссъ Физсимонсъ до самого Нааса, и такъ какъ у нея отняли кошелекъ, то я попросилъ позволеніе одолжить ей дв гинеи на расходы въ гостинниц. Она согласилась принять эту сумму, и была такъ добра, что предложила мн раздлить съ ней обдъ. На ея вопросы относительно моего происхожденія, я отвчалъ, называя себя молодымъ джентльменомъ богатой (это была неправда, но, по ирландской пословиц, какая польза выставлять свои недостатки? Неоцненная матушка еще въ ранніе годы моей жизни вкоренила во мн это благоразумное правило) и весьма хорошей фамиліи въ Ватерфордскомъ округ. Я прибавилъ, что ду въ Дублинъ для окончанія моего образованія, и что мать назначила мн на расходы пять-сотъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Мистриссъ Физсимонсъ, въ свою очередь, была не мене сообщительна. Я узналъ, что она была дочь генерала Грэнби Сомерсета, изъ Ворстершэйра, о которомъ я, какъ она полагала, безъ всякаго сомннія, слышалъ (хотя я ровно ничего не слышалъ о немъ, но моя благовоспитанность требовала утвердительнаго отвта), она призналась мн, что бжала отъ родителей и вышла замужъ за прапорщика Физджеральда Физсимонса.— Не бывалъ ли я въ Донгол?— Нтъ!— Какая жалость! Отецъ капитана владетъ тамъ сотнею тысячъ акровъ обработанной земли, и замокъ Физсимонсбургъ считается прекраснйшимъ въ Ирландіи. Капитанъ Физсимонсъ — старшій сынъ въ семейств, и хотя онъ теперь въ ссор съ отцомъ, но современемъ получитъ въ наслдство огромное имніе. Посл этого, она начала разсказывать о дублинскихъ балахъ, о банкетахъ лорда намстника, о конскихъ скачкахъ въ парк Фениксъ, о различныхъ собраніяхъ и раутахъ, такъ что слова ея возбуждали во мн сильное желаніе принять участіе въ этихъ удовольствіяхъ. Мн досадно было подумать о томъ, что обстоятельства вмняли мн въ необходимость скрывать мое истинное имя и отнимали возможность представиться ко Двору вице-короля самымъ элегантнымъ украшеніемъ котораго были Физсимонсы.— Какая разница между жибымъ разговоромъ лэди Физсимонсъ и разговоромъ необразованныхъ, не свтскихъ дамъ, которыхъ я видлъ въ кильванганскихъ собраніяхъ! По всему было видно, что она должна хорошо говорить по французски и по итальянски! а что касается до ея англійскаго произношенія, то я хотя и неотличный знатокь этого дла, но все-таки по чистой совсти могу сказать, что лэди Физсимонсъ была первая виднная мною настоящая англичанка, какой до того времени я нигд и никогда не встрчалъ. Она совтовала мн быть какъ можно осторожне въ выбор общества, потому что Дублинъ славится обиліемъ негодяевъ и авантюристовъ, стекающихся изъ всхъ государствъ. Но трудно представить себ мой восторгъ и мою признательность, когда, во время десерта, за которымъ бесда наша сдлалась ешіе откровенне, она великодушно вызвалась помстить меня на квартир въ своемъ собственномъ дом, гд мужъ ея, Физсимонсъ, конечно со всмъ радушіемъ и удовольствіемъ приметъ ея избавителя.

— Помилуйте, милэди, сказалъ я: — могу ли я называться вашимъ избавителемъ.

И дйствительно, я подъхалъ слишкомъ поздно, такъ что ужь не усплъ помшать разбойнику отнять у ней деньги и драгоцнности.

— Да много ли у васъ и было-то?— сказалъ откровенный Сулливанъ, тотъ самый лакей, который такъ сильно струсилъ при нападеніи Фрини, и который теперь прислуживалъ за столомъ: — Вдь онъ самъ вамъ отдалъ назадъ ваши тринадцать мдныхъ пенсовъ и томпаковые часы.

Мистриссъ Физсимонсъ назвала его грубіяномъ и сейчасъ же выгнала изъ комнаты, сказавъ мн, что глупецъ этотъ не иметъ понятія объ ассигнаціи въ сто фунтовъ стерлинговъ, лежавшей въ бумажник, который достался въ руки Фрини.

Еслибъ я былъ немного поопытне въ длахъ свта, а вроятно увидлъ бы, что милэди Физсимонсъ отнюдь не была женщиной, принадлежавшей къ большому свту. Но вс ея слова и принималъ за чистйшую истину, и, когда содержатель гостинницы подалъ счетъ за обдъ, я разсчитался съ нимъ принявъ осанку богатаго лорда. Спутница моя не сдлала ни малйшаго движенія, чтобъ вынуть дв гинеи, которыми я ссудилъ ее.— Мы шагомъ продолжали свой путь въ Дублинъ и въхали въ него при наступленіи ночи. Стукъ и блескъ экипажей, яркій свтъ, бросаемый по улиц факельщиками, огромность и великолпіе зданій,— все это вмст приводило меня въ невольное изумленіе, хотя я всячески старался скрыть это чувство, согласно наставленіямъ неоцненной матушки, неоднократно говорившей мн, что главное отличіе свтскаго человка отъ простыхъ людей заключается въ томъ, чтобъ никогда и ничему не удивляться, никогда не выражать мннія, что домъ, экипажъ или общество, которые онъ видитъ, великолпне, роскошне или изящне тхъ, которые онъ привыкъ всегда видть и имть.

Мы остановились наконецъ у дома весьма грязной наружности, и вошли въ корридоръ, далеко уступавшій въ чистот даже барривилльскому корридору: здсь сильно пахло и ужиномъ и пуншемъ. Изъ внутреннихъ покоевъ вышелъ тучный, краснолицый мужчина, безъ парика, въ довольно изношенномъ халат и колпак, и обнялъ супругу свою (это былъ капитанъ Физсимонсъ) съ неизъяснимымъ радушіемъ и непритворной радостью. Объятія его сдлались еще крпче и еще восторженне, когда онъ увидлъ, что супругу его провожалъ совершенно незнакомый молодой человкъ.— Рекомендуя меня мужу, несмотря на вс мои противорчія называла она меня своимъ избавителемъ, и вмсто того, чтобъ сказать, что я подосплъ къ ней на помощь, когда грабительство кончилось, она превозносила мою храбрость, какъ будто я убилъ самого Фрини. Капитанъ сказалъ, что знаетъ ватерфордскихъ Редмондовъ весьма близко, это признаніе встревожило меня, потому что самъ я ровно ничего не зналъ о нихъ, не зналъ даже, существуетъ ли фамилія, членомъ которой я выдавалъ себя. Однако же, вопросомъ: кого именно изъ Редмондовъ онъ зналъ?— я ршительно поставилъ капитана, въ тупикъ, и еще боле сконфузилъ его, когда прибавилъ, что въ нашемъ семейств я ни разу не слышалъ его имени.

— Я знаю Редмондовъ изъ Редмондстауна,— отвчалъ онъ.

— О! сказалъ я:— это совсмъ другая фамилія! Я принадлежу къ фамиліи Редмондовъ изъ замка Редмондъ, и такимъ образомъ я, какъ говорится, сбилъ его съ толку.

Посл этого объясненія, я сходилъ въ конюшню сосдняго дома, поставилъ тамъ свою лошадь, условившись въ плат за прокормъ, и воротился къ радушнымъ хозяевамъ.

Въ столовой, на обломанномъ блюд, оставалось нсколько объдковъ бараньихъ котлетъ съ жаренымъ лукомъ.

— Ну, мой другъ, сказалъ капитанъ’ при моемъ появленіи: — жаль, что я не могъ предусмотрть вашего прізда. Я и Бобъ Моріарти только что кончили превосходный пастетъ, который милордъ намстникъ прислалъ намъ вмст съ бутылкой сильери изъ своего собственнаго погреба. Вы, конечно, знаете, мой другъ, каково это винцо? Но, прошедшаго не воротить, помочь этому горю нельзя, а что вы скажете, напримръ, насчетъ славнаго омара и бутылки такого бургонскаго, какого не найти во всей Ирландіи?— Бетти, убери это все, и накрой столъ для своей госпожи и для нашего молодаго друга.

Не имя мелочи, мистеръ Физсимонсъ безъ церемоніи попросилъ меня одолжить ему шиллингъ, чтобъ купить блюдо омаровъ, но при этомъ жена его, вынувъ изъ кармана одну изъ моихъ гиней, приказала служанк размнять ее и подать скоре ужинъ. Бетти исполнила это немедленно, и вручивъ госпож нсколько шиллинговъ сдачи, сказала, что лавочникъ удержалъ остальное въ уплату какого-то стараго долга.

— За чмъ же ты пошла къ нему съ золотой монетой? проревлъ мистеръ Физсимонсъ.— Я, право, невидывалъ еще такой ужаснйшей дуры, такой глупйшей и безтолковйшей бабы, какъ эта Бетти.

Нсколько сотенъ гиней, по словамъ капитана, было переплачено имъ этому лавочнику втеченіе года.

Ужинъ нашъ отличался, если не особенною изысканностью блюдъ, то, по крайней мр, обильнымъ запасомъ анекдотовъ о замчательнйшихъ лицахъ города, съ которыми капитанъ, судя по его словамъ, находился въ самыхъ близкихъ отношеніяхъ. Не желая отстать отъ него, я говорилъ о своихъ помстьяхъ и доходахъ, какъ будто былъ не бдне какого нибудь герцога. Я разсказалъ вс исторіи объ аристократическихъ знакомствахъ, которыя когда либо слышалъ отъ матери, съ прибавкою нкоторыхъ собственнаго изобртенія.— Мн бы можно было догадаться, что хозяинъ мой величайшій хвастунъ и лжецъ, догадаться уже изъ того, что онъ не замчалъ моего собственнаго хвастовства и лжи. Но юность всегда бываетъ слишкомъ доврчива. Только впослдствіи узналъ я, до какой степени было предосудительно знакомство мое съ капитаномъ Физсимонсомъ и его супругой, теперь же я ложился спать, поздравляя себя съ удивительнымъ счастіемъ въ пріобртеніи такого отличнаго знакомства, при саномъ начал моего поприща.

Видъ комнаты, которую я занялъ, невольнымъ образомъ заставлялъ меня думать, что наслдникъ замка Физсимонсбургъ, изъ округа Донголъ, не совсмъ еще примирился съ своими родителями, и, еслибъ только я былъ англичаниномъ, недовріе и подозрніе пробудились бы во мн немедленно. Читателю небезъизвстно, что мы, ирландцы, относительно вншнихъ приличій убранства, не до такой степени разборчивы, какъ англичане. Возьмемъ для примра хотя замокъ Брэди — это великолпное жилище моего дяди. Найдется ли въ немъ хоть одно окно, въ которомъ нтъ разбитаго стекла, заткнутаго какими нибудь тряпками? Найдется ли тамъ хоть одинъ замокъ у дверей, который могъ бы запираться? Такъ точно и здсь: моя спальня имла вс обыкновенные ирландскіе недостатки, въ очень значительной степени: мое одяло очевидно было сдлано изъ засаленнаго атласнаго платья мистриссъ Физсимонсъ, и разбитый туалетъ не стоилъ больше полукроны, но я привыкъ къ подобнымъ вещамъ въ ирландскихъ домахъ. У коммода не было замковъ, его ящики были наполнены банками изъ-подъ румянъ, башмаками, снуровками и тряпьемъ, такъ что я счелъ за лучшее оставить свой гардеробъ въ чемодан, вынулъ только изъ него серебряный насессеръ и поставилъ на комод на дырявую скатерть, гд онъ красовался весьма прилично.

Утромъ, когда явился ко мн Сулливанъ, я спросилъ его о моей лошади. Получивъ отвтъ, что она находится въ добромъ здоровьи, я громкимъ и повелительнымъ тономъ приказалъ подать мн горячей воды для бритья.

— Горячей воды для бритья! повторилъ онъ, и разразился громкимъ смхомъ (и, признаюсь, не безъ причины). Ужьне вы ли намрены бриться? сказалъ онъ. Или, можетъ статься, вмст съ водой прикажете принести вамъ и кошку, которую желаете выбрить?

Въ отвтъ на эту дерзость я пустилъ сапогомъ въ грубіяна, и черезъ нсколько минутъ сидлъ уже съ моими друзьями за завтракомъ. Завтракъ былъ превосходенъ, только на стол лежала таже самая скатерть, которая служила наканун: я замтилъ это по чернымъ пятнамъ отъ ирландскаго соуса и пролитаго портера.

Хозяинъ дома встртилъ меня съ величайшимъ радушіемъ, мистриссъ Физсимонсъ сказала, что въ Феникс я буду всми замченъ и дйствительно, безъ тщеславія могу сказать о себ, что въ Дублин едва ли нашелся бы молодой человкъ красиве меня. Тогда у меня не было еще ни мощной груди, ни рзко обозначающихся мускуловъ, они развились во мн впослдствіи (и для чего?— увы!— для того чтобъ страдать ревматизмомъ и подагрой, впрочемъ, это въ обыкновенномъ порядк вещей), но за то я ужь имлъ шесть футовъ роста, черные волосы мои вились густыми локонами, и въ кружевномъ жабо съ такими же нарукавниками, въ малиновомъ атласномъ жилет, съ золотой оторочкой, я казался джентльменомъ, въ строгомъ смысл этого слова. Изъ своего кафтана съ металлическими пуговицами я уже выросъ, и вполн соглашался съ капитаномъ Физсимонсомъ, что мн необходимо сдлать визитъ его портному и пріобрсть у него кафтанъ, который бы соотвтствовалъ моему росту.

— Не считаю за нужное спрашивать, покойна ли была ваша постель, сказалъ капитанъ.— Молодой Фредъ Пимильтонъ (вторый сынъ лорда Пимильтона) спалъ въ ней семь мсяцовъ, которые ему угодно было провести въ моемъ дом, и если ему она показалась покойною, то ужь не знаю, кто не останется ею доволенъ.

Посл завтрака мы вошли осматривать городъ. По дорог мистеръ Физсимонсъ рекомендовалъ меня многимъ изъ своихъ знакомыхъ, называя меня своимъ молодымъ другомъ, мистеромъ Редмондомъ, изъ Ватерфордскаго округа, — онъ меня также рекомендовалъ своему шляпнику и портному, какъ джентльмена съ большимъ состояніемъ, и хотя я говорилъ послднему, что въ настоящее время могу заплатить только за одинъ кафтанъ, но онъ такъ убдительно просилъ меня взять нсколько паръ платья, что я не могъ отказать ему въ этомъ удовольствіи. И капитанъ, нуждавшійся въ возобновленіи своего наряда, тоже приказалъ прислать къ нему выбранный имъ щегольской военный мундиръ.

Домой мы возвращались уже вмст съ мистриссъ Физсимонсъ, которая каталась въ карет по парку Феникса, гд былъ военный смотръ и гд окружило ее множество молодыхъ небльменовъ, — изъ нихъ каждому она представила меня, какъ своего избавителя. Она отзывалась обо мн въ столь лестныхъ выраженіяхъ, что вс меня принимали за молодаго джентльмена аристократической фамиліи, состоящей въ родственныхъ отношеніяхъ съ лучшемъ дворянствомъ, я считался кузеномъ капитана Физсимонса и наслдникомъ десяти тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода. Физсимонсъ говорилъ, что ему извстенъ каждый акръ моего помстья, я давалъ ему полную свободу говорить за меня, — тмъ боле, что мн, какъ юнош, чрезвычайно нравилось разъагрывать важную особу. Тогда мн и въ голову не приходило, что я попалъ въ шайку обманщиковъ, что капитанъ Физсимонсъ былъ не боле какъ авантюристъ, а его жена — женщина очень сомнительнаго образа жизни. Ошибки подобнаго рода неизбжны для юноши, но да послужитъ мой примръ предостереженіемъ молодымъ людямъ.

Въ этомъ період моей жизни, событія большею частію печальны, не имютъ ни для кого, кром меня, особеннаго интереса, и знакомства мои вовсе не соотвтствовали моему происхожденію,— потому я и не буду говорить о нихъ много. Дйствительно, молодому человку рдко случается попадать въ столь дурныя руки, какъ мн по прізд въ Дублинъ. Я былъ впослдствіи въ Донгол, но не видлъ тамъ знаменитаго замка Физсимонсбурга,— замка, существованіе котораго не было извстно старожиламъ того округа, не боле того извстенъ былъ и генералъ Грэнби Сомерсетъ въ Гемпшир. Благородная чета, въ руки которой я попался, принадлежала къ разряду людей, какихъ въ ныншнее время не всегда можно встртить, потому что въ послднее время офицерскіе патенты перестали даваться лакеямъ нобльменовъ. Еслибъ я зналъ настоящее происхожденіе капитана Физсимонса, я бы, разумется, согласился скоре умереть, чмъ войти въ дружбу съ нимъ, — но въ доврчивые дни юности, я принималъ всякую его сказку за истину, и считалъ себя счастливйшимъ существомъ, познакомившись съ такимъ семействомъ при первомъ моемъ вступленіи въ свтъ. Увы!— судьба играетъ всми нами. Припоминая, изъ какихъ ничтожныхъ обстоятельствъ истекали вс важнйшія событія моей жизни, я вижу, что былъ игрушкою въ рукахъ судьбы, которая забавлялась надо мною самымъ причудливымъ образомъ.

Капитанъ Физсимонсъ былъ джентльменомъ джентльмена, или, врне, лакеемъ, а званіе его жены было нисколько не выше. Общество этой достойной четы состояло изъ людей, посщавшихъ общій столъ, который держали Физсимонсы и за который друзья ихъ всегда принимались радушно за весьма умренную плату. Посл обда подавали карты, и т, которые садились играть, играли не для одного только препровожденіи времени. Въ эти собранія являлись люди всякаго рода: молодые люди изъ военныхъ командъ, составлявшихъ гарнизонъ Дублина, молодые конторщики изъ торговой части города, любители конскихъ скачекъ, шумныхъ попоекъ, буйныхъ прогулокъ, короче, такіе люди, какихъ въ то время обрталось въ Дублин гораздо боле, чмъ во всякомъ другомъ изъ городовъ, виднныхъ мною въ моихъ странствованіяхъ. Сколько здсь, въ Дублин, я видлъ молодыхъ людей, которые, при ограниченныхъ средствахъ, жили чрезвычайно роскошно! Сколько здсь я видлъ молодыхъ джентльменовъ, одаренныхъ удивительной способностью вести безпечную и лнивую жизнь: — тогда какъ англичанинъ съ пятидесятью гинеями въ годъ долженъ голодать и трудиться съ утра до ночи, — молодой ирландскій повса, на туже самую сумму, будетъ держать лошадей, пить отличное вино и жить беззаботно, какъ лордъ. Въ числ знакомыхъ Физсимонса былъ, напримръ, докторъ, неимвшій ни одного паціента, былъ адвокатъ, неимвшій ни одного кліента, ни тотъ ни другой не имли ни гинеи въ карман, — а между тмъ оба держали лошадей и щегольски одвались. Весельчакъ пасторъ безъ мста, нсколько молодыхъ виноторговцевъ, которые сами выпивали вина гораздо боле, чмъ имли въ своихъ погребахъ или продавали, — люди подобнаго рода составляли общества тхъ обманщиковъ, въ квартиру которыхъ я, по несчастію, былъ заброшенъ судьбою. Связь съ этими людьми ничего не общала, кром несчастія, и скоро, очень скоро я сдлался ихъ жертвою (я не говорю о дамахъ, входившихъ въ составъ общества, он, можно сказать, были нисколько не лучше мужчинъ).

Что касается моихъ несчастныхъ двадцати гиней, то черезъ три дня я къ ужасу моему замтилъ, что он сократились да восьми: театры и таверны произвели въ моемъ кошельк страшное опустошеніе. Правду надобно сказать, я также проигралъ въ карты дв гинеи, но замтивъ, что вс окружавшіе меня играли на честное слово и выдавали векселя, я, разумется, предпочелъ этотъ способъ разсчета уплат наличными деньгами.

Точно такимъ же образомъ поступалъ я съ портными, сдельниками и прочими торговцами. Рекомендація мистера Физсимонса послужила мн въ пользу. Вс магазинщики врили ему на слово относительно моего состоянія (я узналъ впослдствіи, что этотъ негодяй ощипалъ уже многихъ богатыхъ юношей) и нкоторое время снабжали меня всякими товарами. Наконецъ касса моя уменьшилась до такой степени, что я принужденъ былъ заложить нсколько паръ платья, изъ гардероба, доставленнаго мн портнымъ. Съ лошадью, на которой каждый день здилъ я гулять въ парк, и которой дорожилъ, какъ подаркомъ уважаемаго дяди, мн не хотлось разставаться. Я пріобрлъ нсколько денегъ за бездлушки, купленныя отъ ювелира, который насильно навязался мн съ своимъ кредитомъ, — и, такимъ образомъ, я могъ поддержать свое достоинство еще на нсколько дней.

Во время моего пребыванія въ Дублин, я не разъ справлялся на почт о письмахъ на имя мистера Редмонда, но писемъ не было. При отрицательномъ отвт, мн становилось какъ-то легче на душ,— я крайне безпокоился о томъ, чтобъ матушка не узнала о моемъ расточительномъ образ жизни. Впрочемъ, этотъ образъ жизни не могъ быть продолжителенъ. Когда деньги мои совершенно истощились, и когда я пришелъ къ портному заказать новое платье, онъ что то проворчалъ себ подъ носъ, и имлъ дерзость потребовать уплату за прежніе заказы,— дерзость эта была непростительна. Я сказалему, что не хочу имть съ нимъ никакого дла и ушелъ. Отказъ повторился и въ другомъ мст. Ювелиръ (жидъ и плутъ!) не хотлъ отпустить золотой цпочки, которая мн понравилась, и я только теперь почувствовалъ всю затруднительность моего положенія. Въ довершеніе всего, одинъ изъ молодыхъ джентльменовъ, посщавшихъ мистера Физсимонса, получилъ отъ меня во время игры вексель на восьмнадцать фунтовъ стерлинговъ и, самъ будучи въ долгу у мистера Курбина, содержателя конюшни, въ которой находилась, между прочими, и моя лошадь, онъ передалъ ему этотъ вексель въ уплату своего долга. Представьте же мой гнвъ и изумленіе, когда мистеръ Курбинъ ршительно сказалъ, что не выпуститъ изъ конюшни лошадь мою, пока я не уплачу ему по своему письменному обязательству! Напрасно предлагалъ нему четыре векселя, которые имлъ въ карман — одинъ отъ Физсимонса въ двадцать фунтовъ, другой отъ адвоката Муллигана и т. д.— содержатель конюшни только съ усмшкой качалъ головой надъ каждымъ изъ нихъ, и въ заключеніе сказалъ:

— Я вамъ вотъ что скажу, міктеръ Редмондъ, вы молодой человкъ хорошей фамиліи и человкъ съ состояніемъ,— позвольте шепнуть вамъ по ухо, что вы попали въ весьма дурную компанію: это, я вамъ скажу, настоящая шайка мошенниковъ, джентльмену вашего званія не слдовало бы находиться въ обществ этихъ людей. Отправляйтесь лучше домой: соберитесь въ дорогу, заплатите мн эту бездлицу, потомъ садитесь на вашу лошадь и позжайте къ родителямъ: лучше этого, вы ничего не можете сдлать.

И, дйствительно, я чисто на чисто попалъ въ гнздо бездльниковъ!— казалось, что вс несчастія обрушились на меня съ разу. Возвратившись домой и вошедши въ мою спальню, я засталъ тамъ капитана и его жену. Чемоданъ мой былъ раскрытъ, платье и блье валялось на полу, — мои ключи брянчали въ рукахъ отвратительнаго Физсимонса.

— Позвольте узнать, кого я пріютилъ въ моемъ дом? проревлъ онъ, лишь только я показался. Говори,— бездльникъ, кто ты такой?

— Бездльникъ!… вскричалъ я.— Я честностью и благородствомъ не уступлю ни одному джентльмену въ Ирландія,

— Вы лжецъ, молодой человкъ, вы самозванецъ и обманщикъ!

— Повторите еще разъ эти слова, и я проколю васъ насквозь отъ этой шпагой.

— Тише, тише! я не хуже вашего умю владть этимъ оружіемъ, мистеръ Редмондъ Барри. А, что? вы блднете…. ваша тайна открыта, не правда ли? вы какъ вампиръ проникаете въ ндра невинныхъ семействъ, выдаете себя за наслдника моихъ друзей Редмондовъ изъ замка Редмонда, я рекомендую васъ благороднйшимъ лицамъ этой столицы, я рекомендую васъ здшнимъ торговцамъ, которые открываютъ вамъ кредитъ, и что же узнаю я? Вы отдаете подъ закладъ товары, которые помрены вамъ въ долгъ!

— Я даль, сэръ, письменныя обязательства купцамъ, у которыхъ взялъ вещи, сказалъ я, сохраняя свое достоинство.

— Подъ чьимъ именемъ, несчастный юноша…. подъ чьимъ именемъ давали вы эти роспуски? закричала мистриссъ Физсимонсъ.

Только теперь я вспомнилъ, что я подписывалъ векселя, вмсто Редмонда Барри, именемъ Барри Редмонда. Но могъ ли я поступать иначе? Посл изступленной тирады, направленной противъ меня, тирады, говорившей о роковомъ открытіи моего настоящаго имени на моемъ бль, о неумстномъ довріи, объ обманутой привязанность ко мн, о стыд, съ которымъ онъ принужденъ при встрч съ своими фешенебельными друзьями сознаться, что его пріятель былъ обманщикъ,— посл этой ужасной тирады, капитанъ Физсимонсъ собралъ мое блье, серебренныя туалетныя вещицы и сказалъ, что не медля ни минуты отправится за полицейскими чиновниками и предастъ меня справедливому мщенію закона.

Втеченіе первой половины его рчи, мысль о положеніи, въ которое запутали меня обстоятельства, держала меня въ такомъ смущеніи и замшательств, что я стоялъ передъ капитаномъ какъ нмой. Однакожь, сознаніе опасности пробудило во мн энергію воли.

— Послушайте, мистеръ Физсимонсъ, сказалъ я: — я скажу вамъ причину, которая заставила меня перемнить мое имя. Мое настоящее имя Барри, одно изъ благороднйшихъ именъ въ Ирландіи, я замнилъ его другимъ потому, что наканун прізда въ Дублинъ, убилъ на дуэли человка — убилъ англичанина, сэръ, капитана службы его величества, и если вы вздумаете выдать или задержать меня, то та рука, которая стерлась лица земли этого человка, накажетъ и васъ: клянусь Небомъ, кто нибудь изъ насъ простится съ своею жизнью въ этой самой комнат, теперь же.

Сказавъ это, я съ быстротою молніи обнажилъ шпагу, и приставилъ конецъ ея почти къ самой груди Физсимонса, который откинулся назадъ и поблднлъ, какъ полотію, жена его съ пронзительнымъ визгомъ бросилась и стала между нами.

— Милый Редмондъ! вскричала она: — успокойтесь! Физсимонсъ, неужели ты прольешь кровь ребенка? Отпусти его… именемъ Неба умоляю тебя, отпусти его!

— Пусть его идетъ, сказалъ Физсимонсъ угрюмо:— и чмъ скоре, тмъ лучше, теперь того и смотри, что явятся сюда ювелиръ и портной. Мозесъ, который принимаетъ въ закладъ вещи, предостерегъ меня.— Изъ этихъ словъ я заключаю, что мистеръ Физсимонсъ тогда отнесъ къ Мозесу новое платье, пріобртенное имъ отъ портнаго въ тотъ день, когда портной впервые открылъ мн кредитъ.

Гд теперь могъ искать себ пріюта потомокъ знаменитыхъ Барри? Несчастная дуэль закрыла для меня двери родительскаго дома. Мое собственное безразсудство навлекло на меня преслдованіе закона, принуждавшее бжать изъ Дублина. Но куда?— я не имлъ времени на размышленіе. Я не зналъ, куда мн бжать изъ Дублина. Физсимонсъ, сдлавъ мн выговоръ, оставилъ комнату съ неудовольствіемъ, но безъ враждебнаго чувства, его жена настояла на томъ, чтобъ мы пожали руки другъ другу и онъ общалъ не задерживать меня. Да и то сказать, я ничего не былъ долженъ этому человку, напротивъ, имлъ въ карман вексель на двадцать фунтовъ, которые онъ проигралъ мн въ карты. Что касается моего друга, мистриссъ Физсимонсъ, она сла на постель и залилась горькими слезами. При всхъ недостаткахъ своихъ, она имла доброе сердце, — и хотя за душой у ней было всего три шиллинга и четыре пенса, но она заставила принять ихъ въ подарокъ, прежде чмъ я покинулъ ее, чтобъ хать — но куда? Впрочемъ, я недолго думалъ надъ составленіемъ плана. Въ Дублин находилось нсколько агентовъ, вербовавшихъ рекрутовъ для нашихъ войскъ, сражавшихся въ Америк и Германіи. Я зналъ одного изъ этихъ людей, съ которымъ встртился на смотру въ парк Фениксъ, и котораго я угостилъ виномъ.

Подаривъ одинъ шиллингъ Сулливану, дворецкому Физсимонса, я поспшилъ въ портерную лавочку, гд квартировалъ мой знакомецъ, и черезъ десять минутъ былъ уже въ служб его величества. Я откровенно сказалъ вербовщику, что я джентлеменъ и нахожусь въ самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ, что я убилъ на дуэли офицера, и долженъ бжать изъ отечества. Впрочемъ, не было надобности пускаться въ длинныя объясненія: король Георгъ нуждался тогда въ людяхъ и безъ всякаго разбору принималъ всхъ желавшихъ поступить въ военную службу, а моя наружность и мой ростъ увряли, какъ говорилъ сержантъ, что я буду хорошимъ воиномъ.— Я выбралъ самое удобное время для поступленія въ военную службу, говорилъ онъ. Въ Донлири стоялъ на якор, въ ожиданіи попутнаго втра, транспортъ, назначенный для перевозки рекрутъ, и на этомъ транспорт, куда я доставленъ былъ въ тотъ же вечеръ, я сдлалъ изумительныя открытія, которыя будутъ разсказаны въ слдующей глав.

ГЛАВА IV.
ВЪ КОТОРОЙ БАРРИ СМОТРИТЪ НА ВОЕННУЮ СЛАВУ СЪ БЛИЖАЙШЕЙ ТОЧКИ ЗРНІЯ.

Я всегда имлъ влеченіе къ порядочному обществу, описанія жизни грубыхъ и низкихъ сословій никогда мн не нравились. Поэтому, разсказъ мой объ обществ, въ которомъ я очутился такъ внезапно, по необходимости долженъ быть кратокъ, тмъ боле, что для меня ничего нтъ непріятне воспоминанія объ этомъ обществ. Да, воспоминаніе объ этой мрачной, грязной конур, въ которую посадили насъ, новобранцевъ, о жалкихъ созданіяхъ, съ которыми я долженъ былъ теперь имть близкія сношенія, — о простыхъ поденщикахъ, браконьерахъ и мошенникахъ, бжавшихъ отъ нищеты и отъ закона, какъ бжалъ я самъ, — мысль, что я долженъ былъ сблизиться съ людьми подобнаго рода, заставляетъ даже теперь краснть мои старыя щеки. Я дошелъ бы до отчаянія, еслибъ, къ счастію, нкоторыя событія не ободрили меня и не доставили мн утшеній въ моемъ бдственномъ положеніи.

Первое изъ этихъ утшеній заключалось въ ссор, которую вмлъ я на слдующій день, посл перезда на транспортный корабль, съ огромнымъ рыжимъ чудовищемъ, бжавшимъ отъ жены, взявшей надъ нимъ верхъ, несмотря на то, что онъ былъ отличнымъ кулачнымъ бойцомъ. Лишь только этотъ зврь — Туль, сколько мн помнится, по имени — освободился отъ вліянія прачки, своей супруги, къ нему сейчасъ же возвратилось его врожденное буйство и храбрость, и онъ сдлался тираномъ всхъ, кто окружалъ его. Новобранцы, въ особенности, испытывали на себ лютость и неистовство этого звря.

Я, какъ уже было сказано, вовсе не имлъ денегъ, и потому въ весьма уныломъ расположеніи духа сидлъ за блюдомъ тухлой ветчины и заплесневлыхъ сухарей, которые дали намъ къ обду. До меня дошла очередь выпить водки, и мн, какъ и прочимъ, подали ее въ глиняномъ кувшин, заключавшемъ въ себ немного боле полкружки рому, пополамъ съ водой. Кувшинъ до такой степени былъ грязенъ, что я невольнымъ образомъ обратился къ ближайшему сосду и сказалъ:

— Другъ мой, пожалуйста достань мн стаканъ!

При этихъ словахъ, вс окружавшіе меня разразились громкимъ смхомъ, и громче всхъ былъ смхъ, само собою разумется, мистера Туля.

— Потрудитесь подать джентльмену салфетку и тарелку черепаховаго супу, проревло это чудовище, сидвшее, скорчившись, противъ меня на палуб, и, прореввъ, выхватило изъ рукъ моихъ кувшинъ и осушило его, среди вторичнаго взрыва хохота и рукоплесканій.

— Если хотите разсердить его, то спросите только у него о жен, — о прачк, которая колотила его, шепнулъ мн на ухо одинъ изъ новобранцевъ, бывшій факельщикъ, который, соскучивъ своимъ ремесломъ, вздумалъ поискать счастія на военномъ поприщ.

— Не ту ли салфетку, которую стирала ваша жена, мистеръ Туль?— сказалъ я.— Говорятъ, будто салфетками она часто утирала вамъ носъ.

— Спросите его, почему онъ не хотлъ видться съ ней вчера, когда она пріхала на корабль?— продолжалъ бывшій факельщикъ.

И я отпустилъ еще нсколько глупыхъ шутокъ на счетъ мыльной воды, любезностей его жены и утюговъ.— Эти шутки привели въ бшенство моего товарища и послужили поводомъ къ ссор. Мы сейчасъ же вцпились бы другъ въ друга, еслибъ не двое часовыхъ, стоявшихъ у нашихъ дверей, изъ опасенія, чтобъ мы не раскаялись въ принятіи шиллинга и не вздумали бжать,— еслибы, говорю я, не стали между нами эти два солдата съ примкнутыми штыками и еслибъ на нашъ шумъ не спустился сверху сержантъ, и не сказалъ намъ, что для нашего поединка самое лучшее оружіе — кулаки, и самое лучшее мсто — верхняя палуба. Но въ то время кулаки еще не были введены въ употребленіе въ Ирландіи, и мы условились выйти другъ противъ друга съ палками. При этомъ вооруженіи я кончилъ дло съ моимъ противникомъ въ четыре минуты, ударивъ по его безмозглой голов такъ сильно, что онъ замертво упалъ на палубу.

Побда надъ этимъ дерзкимъ забіякой доставила мн уваженіе негодяевъ, къ числу которыхъ принадлежалъ я самъ, она ободрила меня, въ противномъ случа, я совсмъ упалъ бы духомъ. Въ-добавокъ къ тому мое положеніе значительно улучшилось прибытіемъ на нашъ корабль моего стараго друга. Это былъ не кто иной, какъ мой секундантъ въ роковой дуэли, которая такъ рано отправила меня странствовать по блому свту,— капитанъ Фэйганъ. Одинъ молодой нобльменъ, предпочитая удовольствіямъ разгульной жизни — опасности военной компаніи, поступилъ въ нашъ полкъ, и этимъ представилъ Фэйгану случай повыситься. Въ то время, когда ротный сержантъ училъ насъ на палуб военному артикулу, къ кораблю подъхала шлюбка и привезла съ собой нашего начальника. Мн было стыдно, когда онъ увидлъ меня — меня, потомка знаменитыхъ Барри,— въ такомъ унизительномъ положеніи, но, даю честное слово, что появленіе Фейгана было для меня величайшей радостью, увренность въ близкомъ присутствіи моего друга одушевляла меня. До этой поры, я до такой степени былъ печаленъ, что непремнно убжалъ бы, еслибъ только представилась къ тому возможность, и еслибъ не было морскихъ солдатъ, которымъ строго было наказано предупреждать попытки подобнаго рода. Фэйганъ сейчасъ же узналъ меня, но не показалъ и виду, что мы знаемъ другъ друга, только спустя два дня, когда мы прощались съ старушкой Ирландіей и отправлялись въ море, онъ позвалъ меня и, дружески пожавъ мн руку, сообщилъ извстія о матушк, въ которыхъ я очень нуждался.

— Я слышалъ о теб въ Дублин, сказалъ онъ:— ты-таки раненько началъ итти по стопамъ родителя,— мн кажется, я бы не съумлъ распорядиться по твоему. Скажи пожалуйста, почему ты не писалъ домой къ бдной твоей матери? Она послала теб въ Дублинъ нсколько писемъ.

Я отвчалъ, что справлялся на почт ежедневно, но на имя Редмонда не было ни одного письма. Я не хотлъ прибавить, что посл первой недли моего отсутствія, мн было стыдно писать о себ и о моемъ образ жизни.

— Мы напишемъ къ ней теперь же, сказалъ онъ:— и пошлемъ письмо съ лоцманомъ, который черезъ два часа съзжаетъ на берегъ. Ты можешь сказать ей, что живъ и здоровъ, и женился на своей судьб.

При слов ‘женился’, изъ груди моей вырвался невольный вздохъ. Фэйганъ засмялся.

— Врно ты думаешь теперь объ извстной двиц въ замк Брэди?— сказалъ онъ.

— Здорова ли миссъ Брэди? спросилъ я,— дйствительно, въ ту минуту я думалъ о ней. Въ шумныхъ развлеченіяхъ дублинской жизни я было совсмъ забылъ ее, но несчастіе, какъ я замтилъ, всегда смягчаетъ человка и какъ-то особенно располагаетъ къ любви.

— Теперь осталось въ замк только семь миссъ Брэди, отвчалъ Фэйганъ торжественнымъ голосомъ:— бдная Нора….

— Праведное Небо!— жива ли она?

Я подумалъ, что печаль убила ее.

— Отъздъ твой до такой степени убивалъ ее, что для утшенія она принуждена была вытти за-мужъ. Теперь она мистриссъ Джонъ Квинъ.

— Мистриссъ Джонъ Квинъ!— Да разв былъ другой мистеръ Джонъ Квинъ? спросилъ я, пораженный ужасомъ.

— Нтъ,— тотъ же самый. Онъ совсмъ оправился отъ раны. Пуля, которую ты влпилъ ему въ шею, не могла нанести смертельной раны. Это былъ одинъ только пыжъ. Неужели ты думаешь, что Брэди позволили бы теб убить человка, приносившаго ихъ семейству полторы тысячи фунтовъ годоваго дохода?

И Фэйганъ разсказалъ мн, что планъ этой дуэли былъ составленъ собственно для того, чтобъ удалить меня отъ труса англичанина, который, изъ боязни меня, ни за что въ мір не ршился бы жениться на Нор.

— Впрочемъ, Редмондъ, ты мтко попалъ въ Квина, пыжъ былъ крпокъ какъ камень, и Квинъ такъ перепугался, что цлый часъ лежалъ безъ памяти. Спустя нсколько времени, мы разсказали эту исторію твоей матери, она страшно разсердилась, и письмо за письмомъ посылала въ Дублинъ, предлагая теб воротиться домой, но, я полагаю, она адресовала ихъ на твое настоящее имя: а этого теб, вроятно, и въ голову не приходило.

— Трусъ!— сказалъ я (хотя, признаюсь, мн стало легче на душ при мысли, что я не убилъ моего противника). Не понимаю, какимъ образомъ братья Брэди ршились принять такого низкаго негодяя въ одну изъ самыхъ старинныхъ и благороднйшихъ фамилій въ свт?

— Очень просто. Квинъ заплатилъ долги твоего дяди, сказалъ Фэйганъ:— подарилъ Нор карету и шестерку лошадей, хочетъ оставить военную службу, и уже Уликкъ Брэди покупаетъ у него патентъ, Да, нечего сказать, они обдлали это дло превосходно.

И, продолжая смяться, Фэйганъ разсказалъ, какъ Миккъ и Уликкъ боялись упустить изъ виду Квина, который только и думалъ о томъ, какъ бы убжать ему въ Англію, и слдили за каждымъ его шагомъ, пока не состоялась свадьба, и пока счастливая чета не отправилась въ Дублинъ.

— Не нужно ли денегъ теб? спросилъ добродушный капитанъ.— Сдлай одолженіе, возьми. Я на свою долю получилъ отъ мистера Квина двсти гиней, и пока он ведутся, ты не будешь нуждаться.

Посл этихъ словъ, онъ приказалъ мн ссть и написать письмо къ моей матери. Я написалъ его въ искреннихъ выраженіяхъ, раскаявался въ моемъ безразсудств и расточительности, говорилъ, что до этой минуты я ршительно не зналъ, въ какомъ заблужденіи находился, и, въ заключеніе, объявилъ, что ду въ Германію въ качеств волонтера. Едва только кончилъ я, какъ лоцманъ прокричалъ, что детъ на берегъ, и вскор увезъ съ собой наши прощальные привты къ нашимъ друзьямъ и къ старушк Ирландіи.

Хотя я назывался капитаномъ Барри втеченіе многихъ лтъ моей жизни, и былъ извстенъ подъ этимъ названіемъ первйшимъ людямъ въ Европ, но, говоря по чистой совсти, я никогда не имлъ права на этотъ чинъ, не имлъ права носить эполетъ или какое нибудь другое воинское украшеніе, кром шерстяной витушки сержанта. Во время нашего морскаго перезда, Фэйганъ произвелъ меня въ капралы, — и въ этомъ чин я былъ утвержденъ по прибытіи на материкъ. Мн общали дать офицерскій чинъ, если отличусь на войн, — но судьб не угодно было, чтобъ я оставался долго англійскимъ воиномъ, какъ это вы скоро увидите. Перездъ нашъ былъ весьма благопріятный, во время его, Фэйганъ разсказалъ мои приключенія своимъ товарищамъ, и они обходились со мной благосклонно, моя побда надъ огромнымъ забіякой доставила мн уваженіе моихъ товарищей на палуб. Ободряемый и увщеваемый Фэйганомъ, я усердно исполнялъ мои обязанности, но, несмотря на веселость моего нрава и расположеніе находиться въ обществ, я съ самого начала не позволялъ себ сблизиться и никогда не сближался съ моими товарищами, людьми низкаго происхожденія, и за это получилъ отъ нихъ названіе ‘милорда’. Надобно полагать, что этимъ титуломъ наградилъ меня факельщикъ, большой охотникъ пошутить, но я чувствовалъ, что могъ бы на самомъ дл быть представителемъ этого званія не хуже всякаго пера въ королевств.

Предоставляю лучшему философу и историку, чмъ я, объяснить причины знаменитой Семилтней войны, въ которой принимала участіе вся Европа. Начало ея всегда казалось мн до такой степени запутаннымъ, и книги, написанныя по поводу этой войны, до такой степени неудобопонятными, что и столько понималъ сущность дла при конц главы, на сколько и при начал, потому я не стану затруднять читателя собственными моими изслдованіями этого предмета. Знаю только одно, что посл того, какъ привязанность его величества къ своимъ ганноверскимъ владніямъ лишила его популярности въ Англіи, мистеръ Питтъ, стоявшій въ глав антигерманской воинственной партіи, вдругъ сдлался министромъ, и государство въ той же степени начало превозносить войну, въ какой до этого ее ненавидло. Деттингенская и Крефельдская побды были на устахъ каждаго, и вскор посл нашего намренія заключить союзъ съ австрійской императрицей и объявить войну ‘Протестантскому герою’ (такъ называли мы безбожнаго стараго Фридриха) мы стали его поклонниками. Какія бы ни были причины, только теперь мы были на сторон Фридриха. Австрійцы, французы, шведы и русскіе заключили противъ насъ союзъ, и я помню, когда извстіе о битв при Лисс дошло и въ нашу отдаленную часть Ирландіи, мы считали ее торжествомъ протестантскаго дла, и, по этому случаю, длали иллюминацію, сжигали фейерверки, пли въ церквахъ торжественные гимны и праздновали день рожденія прусскаго короля, причемъ дядя мой напился пьянымъ, что, впрочемъ, длалъ онъ при всякомъ благопріятномъ и приличномъ случа. Большая часть воиновъ, въ томъ числ и я, были католики, но подъ предводительствомъ Фридриха мы дрались за протестантскую вру. Фридрихъ поражалъ безъ всякаго разбора протестантскія войска — шведовъ и саксонцевъ, православныя войска русскихъ и католическія войска — австрійскаго императора и французскаго короля. Противъ послднихъ былъ употребленъ англійскій вспомогательный корпусъ, а вдь извстно всмъ, что англичанинъ и французъ всегда будутъ охотно драться другъ съ другомъ, не обращая вниманія на причины ихъ вражды мы вышли на берегъ въ Куксгавен, и посл мсячнаго же его пребыванія въ курфиршеств, я преобразовался въ высокаго и статнаго молодаго солдата, а имя природныя способности къ военной служб, я очень скоро изучилъ воинскій уставъ и зналъ его не хуже самого стараго сержанта въ полку. Хорошо мечтать о блистательныхъ подвигахъ, но только сидя въ покойною креслу хорошо и отправляться на нее, только офицеромъ и съ отрадной надеждой отличиться и получить слдующій чинъ. Но эти случаи рдко представляются бднякамъ съ шерстяной витушкой вмсто эполета, я стыдился своего краснаго кафтана изъ грубаго сукна, когда мимо меня проходилъ офицеръ, я содрогался, когда до слуха моего долетали изъ-за общаго стола офицеровъ ихъ веселые голоса, чувство гордости возмущалось во мн, когда меня принуждали примазывать волоса свчнымъ салонъ и посыпать обыкновенной мукой, вмсто помады и пудры, которую употребляли джентльмены. Да, я всегда имлъ утонченный вкусъ, и всегда презиралъ низкое общество, въ которое судьба меня забросила. Представлялись ли хоть какіе нибудь шансы къ моему повышенію?— никакихъ. Никто изъ моихъ родственниковъ не имлъ столько денегъ, чтобъ купить мн патентъ, и и скоро до такой степени упалъ духомъ, что началъ желать генеральнаго сраженія, въ которомъ пуля ршила бы мою участь, въ противномъ же случа, я далъ себ клятву дезертировать.

Когда я припомню, что какой-то мальчишка, только что выпущенный изъ Итонской школы, грозилъ поставить меня въ палки, — меня, потомка ирландскихъ королей, когда я припомню, что онъ предлагалъ мн быть его лакеемъ, я удивляюсь самому себ, какъ случилось, что я тогда же не убилъ его! При первомъ случа, я залился слезами, — я нисколько не стсняюсь, признаваясь въ этомъ,— и не на шутку задумался о самоубійств, до такой степени было убійственно это оскорбленіе. Но добрый другъ мой, Фейганъ, явился на помощь въ этомъ обстоятельств и во время доставилъ мн это утшеніе.

— Бдный другъ мой, сказалъ онъ: — не зачмъ принимать подобныя вещи такъ близко къ сердцу. Палки — вдь это позоръ, можно сказать, относительный. Не дальше мсяца назадъ, какъ молодаго прапорщика Фэкенама самого скли въ Итонской школ. Готовъ держать пари, что у него еще не зажили рубцы отъ розогъ. Успокойся, мой другъ, и развеселись, исполняй свою обязанность, будь джентльменомъ, и, поврь, никто тебя не обидитъ.

Спустя нсколько времени, я услышалъ, что защитникъ мой сдлалъ мистеру Фэкенаму за эту угрозу самый строгій выговоръ, и сказалъ, что на будущее время онъ приметъ подобнаго рода поступокъ за личное оскорбленіе, посл этого, Фэкенамъ обходился со мною на нкоторое время очень вжливо. Что касается до сержантовъ, то я сказалъ одному изъ нихъ, что если кто ршится ударить меня, то кто бы онъ ни былъ, и какое бы наказаніе ни ожидало меня, но я убью его непремнно. Изъ самомъ дл, я говорилъ съ такимъ чистосердечіемъ, что вс они убдились въ справедливости моего общанія, и, пока я состоялъ въ англійской служб, ничья рука не дотронулась до плечъ Редмонда Барри. Я находился въ какомъ то бшенномъ, мрачномъ настроеніи духа, я сдлался равнодушенъ къ моей жизни: для меня было все равно — жить ли на свт или услышать за гробомъ моимъ погребальный маршъ. Когда меня сдлали капраломъ, нкоторыя изъ моихъ бдствій значительно уменьшились. Въ вид особенной милости, мн позволено было обдать вмст съ сержантами, за это я часто угощалъ ихъ виномъ и проигрывалъ деньги, которыми пунктуально снабжалъ меня мой добрый другъ мистеръ Фейганъ.

Полкъ нашъ, квартировавшій около Штада и Люнебурга, вдругъ получилъ приказаніе немедленно двинуться на югъ, къ Рейну, потому что великій полководецъ принцъ Фердинандъ Брауншвейгскій потерплъ пораженіе, — или, врне, во время нападенія на французовъ, подъ начальствомъ герцога Брогліо, при Берген, близъ Франкфурта на Майн, въ войскахъ Фердинанда произошло смятеніе и онъ принужденъ былъ отступить. Вмст съ отступленіемъ союзниковъ, французы длали наступательныя движенія, и, смло вступивъ въ ганноверскія владнія нашего государя, грозили занять ихъ, какъ заняли прежде, когда Д’Естре разбитъ Куллоденскаго героя, герцога Кумберландскаго и заставилъ его подписать капитуляцію въ монастыр Зевенъ. Наступательныя движенія на Ганноверъ всегда производили сильное волненіе въ царственной груди короля Англіи, къ вамъ немедленно были отправлены свжія подкрпленія, нашимъ войскамъ и войскамъ нашего союзника, прусскаго короля, прислали прибавочное жалованье, не смотря на вс эти подкрпленія, армія подъ начальствомъ принца Фердинанда была несравненно-слабе непріятельской арміи, за то мы имли преимущество предъ ней въ обиліи запасовъ. На нашей сторон былъ одинъ изъ величайшихъ полководцевъ въ мір, и доказанная на дл британская храбрость, впрочемъ, чмъ меньше будетъ сказано объ этомъ, тмъ лучше. Милорду Джорджу Саквиллю не удалось при Минден вполн увнчать себя лаврами,— еслибъ не маленькая опрометчивость съ его стороны, онги выигралъ бы одну изъ величайшихъ побдъ новйшихъ временъ.

Ставъ между французами и внутренними землями курфиршества, принцъ Фердинандъ весьма благоразумно занялъ вольный городъ Бременъ, въ которомъ учредилъ складочные магазины и вокругъ котораго собралъ вс свои войска, приготовляясь вступить въ знаменитую Минденскую битву.

Если бы эти записки не отличались истиной, еслибъ я ршился произнесть хотя одно слово, за справедливость котораго не ручался бы личной своей опытностью, я бы легко могъ выставить себя героемъ какихъ нибудь славныхъ и дивныхъ приключеній, и, по принятому между сочинителями романовъ обычаю, познакомить моихъ читателей съ великими людьми и знаменитостями того замчательнаго времени. Эти господа, — я говорю о романистахъ,— взявъ, напримръ, за героя какого нибудь барабанщика или мусорщика, непремнно постараются привести его въ столкновеніе съ величайшими и замчательнйшими людьми, но я ручаюсь, что при описаніи Минденской битвы, ни одинъ бы изъ нихъ не въ состояніи былъ сблизиться съ принцемъ Фердинандомъ, съ лордомъ Саквиллемъ и лордомъ Гранби. Мн не стоило бы ни малйшаго труда сказать, что я былъ свидтелемъ, когда привезено было приказаніе лорду Джорджу сдлать кавалерійскую атаку и довершить пораженіе французовъ, былъ свидтелемъ, когда онъ отказался исполнить это приказаніе и чрезъ то проигралъ большую побду. Но я не могу этого сказать, потому что находился въ двухъ миляхъ отъ кавалеріи, когда состоялся роковой отказъ милорда, да и никто изъ рядовыхъ не зналъ о случившемся до самого вечера, когда мы собрались поговорить о битв за нашими котлами и отдохнуть посл тяжелаго и кровопролитнаго дня. Въ тотъ день я не видлъ никого изъ главныхъ начальниковъ, кром полковника и двухъ-трехъ субалтернъ-офицеровъ, разъзжавшихъ подл насъ въ дыму. Бднаго капрала (какимъ я тогда имлъ несчастіе быть) не приглашали въ общество командировъ и генераловъ, но за те я видлъ, увряю васъ, множество французскихъ офицеровъ, видлъ потому, что ихъ полки,— лотарингскій и королевскихъ кроатовъ, нападали на насъ втеченіе цлаго дня, и въ этихъ нападеніяхъ об стороны дрались съ равнымъ ожесточеніемъ. Не люблю я хвастаться, но не могу не сказать, что во время стычекъ я коротко познакомился съ полковникомъ кроатовъ, всадилъ въ него штыкъ по самое дуло, и отправилъ на тотъ свтъ несчастнаго прапорщика, такого молодаго, хилаго и маленькаго, что вмсто ружейной пули, сразившей его, достаточно, мн кажется, было бы удара косичкой моего парика. Я убилъ, кром того, еще четырехъ офицеровъ и солдатъ, и въ карман бдняжки прапорщика нашелъ кошелекъ съ четырнадцатью луидорами и серебряную коробочку съ конфектами, изъ этихъ двухъ сюрпризовъ, первый былъ для меня несравненно пріятне. Еслибъ исторіи о битвахъ сообщались въ этомъ простомъ род, то, мн кажется, истина чрезъ это нисколько бы не страдала. О Минденской битв я разсказалъ здсь все, чего самъ былъ очевидцемъ. Серебряная бонбоньерка молодаго прапорщика, и его кошелекъ съ золотыми монетами, его мертвенно-блдное лицо, когда онъ упалъ, громкія восклицанія моихъ товарищей, когда я пробжалъ подъ градомъ пуль и обобралъ несчастнаго юношу, ихъ крики и проклятія во время рукопашнаго боя съ французами, — все это воспоминанія, которыя не заслуживаютъ, чтобъ о никъ распространяться. Когда непріятельская пуля поразила моего добраго друга Фэйгана, то его собрать капитанъ, и также задушевный его другъ, обратился къ поручику Росону, и сказалъ:

— Фэйганъ убитъ, его отрядъ передается вамъ, Росонъ.

Въ этихъ немногихъ словахъ заключалась вся эпитафія, которой удостоился мой храбрый покровитель.

— Еслибъ вчерашняя игра въ Фаро была немного посчастливе, я бы оставилъ теб, Редмондъ, сто гиней.

Это были послднія слова, которыя я отъ него слышалъ. Слабо сжимая мн руку, онъ хотлъ еще что-то сказать, но въ это время скомандовали движеніе впередъ и я его оставилъ. Когда мы воротились на старую позицію, что сдлалось весьма быстро, Файганъ лежалъ на томъ же мст, но уже мертвый. Нкоторые изъ нашихъ солдатъ успли сорвать съ него эполеты, обшарить карманы. О, какими негодяями и разбойниками длаются люди на войн! Конечно, хорошо джентльменамъ говорить о вк рыцарства, но при этомъ не мшаетъ также вспомнить объ алчныхъ звряхъ, которые находились подъ предводительствомъ рыцарей,— о людяхъ, взросшихъ въ нищет, совершенно невжественныхъ, гордившихся своею кровожадностью, — о людяхъ, которые находили удовольствіе преимущественно въ пьянств, разврат и грабеж. Съ этими-то чудовищными орудіями великіе полководцы и государи совершали дла великія, но стоившія безчисленнаго множества жертвъ. Многіе, напримръ, восхищаются Фридрихомъ Великимъ, его философіей и его военнымъ геніемъ, но я, который служилъ подъ его начальствомъ, такъ сказать, находился за кулисами, составлявшими декорацію этого великаго спектакля, не могу смотрть на все это безъ ужаса. Много нужно совершить преступленій, многихъ раззорить и поработить, чтобъ пріобрсть такое могущество. Я и теперь еще помню одинъ день, недли три спустя посл Минденской битвы, помню ферму, въ которою вошло насъ нсколько человкъ,— помню съ какимъ страхомъ угощала насъ виномъ старушка, хозяйка дома, и ея дочери, и какъ потомъ мы изъ благодарности за радушіе и гостепріимство сожгли этотъ домъ: такихъ злодевъ да постигнетъ бдствіе, когда они воротятся въ отечество взглянуть на домъ свой и семью!

ГЛАВА V.
ВЪ КОТОРОЙ БАРРИ ДЛАЕТЪ І1ОПЫТКУ БЖАТЬ ОТЪ ВОЕННОЙ СЛАВЫ, КАКЪ МОЖНО ДАЛЬШЕ.

Вынужденнымъ нахожусь признаться, что посл смерти моего покровителя, капитана Фэйгана, я началъ вести самый неодобрительный образъ жизни и присоединился къ обществу людей весьма недобропорядочныхъ. Будучи самъ грубымъ солдатомъ, котораго Фортуна выдвинула впередъ и возвысила, Фэйганъ не пользовался расположеніемъ офицеровъ своего полка. Какъ англичане, они презирали ирландцевъ, часто осмивали грубый выговоръ Фэйгана, его угловатыя, простыя манеры. Двумъ или тремъ изъ нихъ, я надлалъ дерзостей и только вмшательство Фэйгана избавило меня отъ наказанія. Въ особенности не жаловалъ меня мистеръ Росонъ, принявшій команду Фэйгана, онъ доказалъ это тмъ, что посл Минденской битвы на открывшуся въ его рот вакансію сержанта назначилъ не меня, но другаго. Эта несправедливость длала службу мою въ высшей степени непріятною, и, вмсто того, чтобъ стараться заслужить расположеніе начальниковъ хорошимъ поведеніемъ, я искалъ только средства забыть свое положеніе и предавался всмъ возможнымъ удовольствіямъ. Въ чужой земл, въ виду непріятеля, при контрибуціяхъ, безпрестанно налагаемыхъ на жителей съ той и другой стороны, въ войскахъ допускались безчисленные безпорядки, ни подъ какимъ видомъ не дозволяемые, въ мирное время. Я постепенно сближался съ сержантами, и раздлялъ съ ними вс ихъ удовольствія: пьянство и азартныя игры были, я долженъ къ сожалнію сказать, нашимъ главнымъ препровожденіемъ времени. Я такъ охотно предавался порокамъ, что, несмотря на свою молодость, несмотря на то, что былъ семнадцати лтнимъ юношей, превзошелъ многихъ, которые далеко были опытне меня въ разврат всякаго рода. Я непремнно былъ бы разстрленъ, еслибъ пробылъ въ арміи нсколько дольше, но случай исключилъ меня изъ англійской службы весьма замчательнымъ образомъ.

Въ годъ кончины Георга II, нашъ полкъ имлъ честь участвовать въ битв при Варбург, гд маркизъ Гранби и его конница вполн сняли безславіе, лежавшее на кавалеріи со для Минденской битвы, и гд принцъ Фердинандъ совершенно разбилъ французовъ. Во время дйствія, мой поручикъ, мистеръ Фэйкенамъ изъ Фэйкенама, джентльменъ, грозившій, если вамъ угодно припомнить, поставить меня въ палки, былъ раненъ пулею въ бокъ. Тамъ, гд приходилось дйствовать противъ французовъ Фэйкенамъ не показывалъ недостатка храбрости, но это была его первая рана, и молодой джентльменъ чрезвычайно испугался. Онъ предложилъ тому, кто отнесетъ его въ городъ, лежавшій въ весьма близкомъ разстояніе, пять гиней. Предложеніе показалось мн выгоднымъ, я и мои товарищъ положили Фэйкенама на плащъ, спокойно перенесли его въ домъ приличной наружности, куда вслдъ за нами прибылъ и молодой докторъ, который ничего больше не желалъ, какъ только уйти отъ ружейнаго огня по возможности дальше.

Чтобъ попасть въ домъ, о которомъ я сказалъ, мы принуждены были выстрлить изъ нашихъ ружей въ замокъ,— на этотъ призывъ къ намъ явилась хорошенькая черноглазая молоденькая женщина, жившая тутъ съ старымъ полу-слпымъ отцомъ, отставнымъ ягдмейстеромъ герцога Кассельскаго. Во время пребыванія французовъ въ город, домъ старика пострадалъ не мене сосднихъ домовъ, и потому съ самого начала отставной ягдмейстеръ ршительно не хотлъ впустить къ себ незваныхъ гостей. Но первый выстрлъ въ дверь произвелъ желаемое дйствіе, при второмъ — дверь отворилась, и мистеръ Фэйкенамъ, вынувъ изъ туго набитаго кошелька дв гинеи, тотчасъ убдилъ домовладльцевъ, что они будутъ имть дло съ человкомъ благороднымъ.

Оставивъ доктора, который радъ былъ этому случаю, съ паціентомъ, который выдалъ мн общанную плату, и сказавъ нсколько комплиментовъ на моемъ нмецкомъ жаргон черноглазой красотк, я возвращался въ полкъ, размышляя о томъ, какъ пріятно было бы квартировать въ такомъ мст, какъ вдругъ, товарищъ мой рзко прервалъ нить моихъ размышленій, напомнивъ о раздл пяти гиней, выданныхъ Фэйкенамомъ.

— Вотъ твоя доля, сказалъ я, отдавая ему гинею, которой, по моему мннію, было весьма достаточно, такъ какъ я считалъ себя начальникомъ этой экспедиціи. Но онъ съ страннымъ проклятіемъ потребовалъ половины, и когда я посовтовалъ ему убраться къ чорту, онъ размахнулъ прикладомъ своего ружья и такъ сильно ударилъ меня по голов, что я замертво повалился на землю. Очнувшись, я увидлъ себя истекающимъ кровью отъ огромной раны на затылк, едва едва добрелъ я до дома, въ которомъ оставилъ Фэйкенама, у дверей котораго со мной снова сдлался обморокъ.

Надобно полагать, что меня нашелъ здсь докторъ, выходя изъ дому, потому что когда чувства мои во второй разъ воротились ко мн, я находился уже въ комнат нижняго этажа, гд черноглазая хозяйка дома поддерживала меня, между тмъ какъ докторъ длалъ изъ руки моей обильное кровопусканіе. Въ комнат, гд лежалъ раненный поручикъ, стояла другая кровать, принадлежавшая Гретели, служанк,— Лизхенъ, такъ звали мою красавицу, спала до этого на диван въ той же комнат.

— Кого вы кладете на эту кровать? спросилъ Фэйкенамъ по нмецки чрезвычайно слабымъ и болзненнымъ голосомъ, потому что пуля была вынута у него съ величайшей болью и потерею крови.

Ему сказали, что того самого капрала, который принесъ его.

— Капрала? вскричалъ онъ по англійски: — чтобъ его духу здсь не было!

Можете судитъ, какъ лестно и пріятно было для меня такое привтствіе. Я промолчалъ. Впрочемъ, мы оба были слишкомъ слабы, чтобъ мняться привтствіями или бранью, меня бережно уложили въ постель. Во время раздванья я имлъ случай убдиться, что англійскій солдатъ, ошеломивъ меня прикладомъ, обшарилъ и очистилъ вс мои карманы. Но я не сожаллъ объ этомъ, я попалъ въ хорошія руки, молоденькая женщина, пріютившая меня, принесла освжающее питье. Сдлавъ нсколько глотковъ, я не могъ удержаться, чтобъ не пожать руки, которая мн подавала это питье, такое выраженіе моей благодарности было принято, какъ я замтилъ, довольно благосклонно.

Эта благосклонность нисколько не уменьшалась при дальнйшемъ знакомств. Я нашелъ что Лизхенъ была нжнйшее существо. Каждый разъ, когда для раненаго поручика приготовлялось какое нибудь лакомое блюдо, часть блюда всегда являлась у моей постели, къ немалой досад этого алчнаго человка. Его болзнь была продолжительна. На второй день посл операціи открылась горячка, втеченіе нсколькихъ ночей онъ находился въ сильномъ бреду, и я помню, что когда какой-то начальникъ осматривалъ нашъ домъ, весьма вроятно съ намреніемъ помститься въ немъ, надъ нимъ раздался такой вопль и такія безумныя слова, что онъ удалился въ величайшемъ испуг. Въ это время я спокойно сидлъ въ нижней комнат, потому что рана моя оказалась не опасною и начинала подживать, но когда вошедшія начальникъ спросилъ меня грубымъ голосомъ, почему не отправляюсь я въ полкъ, я снова началъ думать объ удобств и спокойствіи моего положенія, и находилъ, что проводить время здсь въ тысячу разъ было лучше, чмъ валяться въ отвратительной палатк, въ кругу пьяныхъ солдатъ, ходить въ ночной дозоръ или вставать на ученье задолго до восхода солнца.

Бредь мистера Фэйкенама сообщилъ мн счастливую мысль, и я ршился притвориться съумасшедшимъ. Въ нашемъ город былъ одинъ бднякъ, котораго звали полоумнымъ Биллемъ. Будучи еще мальчикомъ, я часто передразнивалъ его, и теперь снова употребилъ въ дло его съумасбродныя выходки. Въ тотъ же вечеръ я сдлалъ попытку надъ Лизхенъ: страшный вопль и гримаса, которыми я ее встртилъ, перепугали бдную Лизхенъ до смерти, и съ этой минуты, когда кто нибудь подходилъ ко мн, я бсновался, какъ настоящій съумасшедшій. Я хотлъ доказать, что ударъ въ голову разстроилъ мой мозгъ, и докторъ готовъ былъ подтвердить этотъ фактъ. Однажды вечеромъ я объявилъ ему, что я Юлій Цезарь, а онъ моя нарченная жена, царица Клеопатра,— это обстоятельство окончательно убдило его въ моемъ съумасшествіи. И въ самомъ дл, если Клеопатра была похожа на моего эскулапа, то у нея должна бы быть рыжая борода, — а это въ Египт невозможная вещь.

Движеніе со стороны французовъ заставило наши войска выступить впередъ. Городъ былъ очищенъ отъ войскъ, за исключеніемъ небольшаго прусскаго отряда, докторамъ котораго порученъ былъ присмотръ за ранеными и отправленіе ихъ въ полки, по выздоровленіи. Я съ своей стороцы ршился никогда не возвращаться въ полкъ. Я намревался, во что бы то ни стало, пробраться въ Голландію, единственное въ то время нейтральное государство во всей Европ, оттуда перехать Англію и наконецъ въ милый городъ Брэди.

Если мистеръ Фэйкенамъ существуетъ еще на бломъ свт, то я чистосердечно прошу у него прощенія за мой поступокъ. Онъ былъ очень богатъ, и обходился со мной весьма дурно. Я прогналъ его лакея, который посл Варбургской битвы пришелъ ухаживать за нимъ, и съ того времени самъ прислуживалъ паціенту, который всегда принималъ мои услуги съ пренебреженіемъ, но я удалилъ его слугу не безъ цли, и потому переносилъ его грубости съ величайшей вжливостью и кротостью, и въ тоже время замышлялъ приличное возмездіе за вс его милости. Онъ гонялъ Лизхенъ повсюду, навязывался ей съ своей отвратительной любовью, бранилъ ее за бульонъ, ссорился за яичницу и небережливость денегъ, которыя выдавалъ на свое содержаніе, такъ что молоденькая женщина на столько ненавидла его, на сколько, могу сказать безъ тщеславія, любила меня.

Говоря по чистой совсти, во время стоянки моей подъ ея кровлею, я страстно влюбился въ нее, какъ влюблялся въ подобныхъ обстоятельствахъ во всхъ женщинъ, не обращая вниманія ни на лта, ни на степень красоты. Для человка, который долженъ проложить себ дорогу въ свт, эти милыя созданія могутъ быть всегда полезны въ томъ или другомъ отношеніи, нужды нтъ, если он отвергаютъ вашу любовь,— признаніемъ въ ней вы нисколько ихъ не оскорбите, узнавъ ваше несчастіе, он будутъ смотрть на васъ благосклонно. Что касается до Лизхенъ, то я разсказалъ ей такую патетическую исторію моей жизни (повсть, исполненную романтизма безпредльно боле, чмъ эти записки, потому что въ ней я не стснялся отступленіемъ отъ истины, — чего не смю сдлать теперь), что одержалъ ршительную побду надъ сердцемъ бдной двушки и, кром того, подъ ея руководствомъ сдлалъ значительные успхи въ нмецкомъ язык. Не сочтите меня за человка жестокаго и бездушнаго: сердце Лизхенъ, подобно сердцамъ многихъ молоденькихъ женщинъ города, въ которомъ она обитала, прежде, чмъ я имъ овладлъ, нсколько разъ подчинялось послдствіямъ удачныхъ приступовъ, оно то поднимало трехцвтное французское знамя, — то зеленое съ желтымъ, саксонское, — то блое съ чернымъ, прусское, смотря по обстоятельствамъ. Женщина, которой нравится военный мундиръ, должна приготовиться къ довольно быстрой перемн любовниковъ, въ противномъ случа жизнь будетъ для нея несносна.

Нмецкій докторъ, который, посл ухода англійскихъ войскъ, наблюдалъ за нами, только два раза удостоилъ своимъ посщеніемъ нашъ домъ во время моего пребыванія, и въ эти два раза я позаботился, по причинамъ, мн одному извстнымъ, принять его въ полуосвщенной комнат. Мистеръ Фэйкенамъ сердился на это, но я говорилъ, что съ тхъ поръ, какъ получилъ ударъ въ голову, яркій свтъ сдлался для меня невыносимъ, и, чтобы выдержать свою роль при посщеніи доктора, я прятался подъ одяло, называлъ себя египетской муміей, и, вообще, говорилъ ему безсмыслицу и вздоръ.

— Къ чему это ты изволишь называть себя египетской муміей? спросилъ меня мистеръ Фэйкенамъ презрительнымъ тономъ.

— Вы узнаете объ этомъ, сэръ, въ весьма непродолжительномъ времени, отвчалъ я.

Въ слдующій визитъ доктора, вмсто того, чтобъ принять его въ полуосвщенной комназ и закутаться въ одяло, я надлъ камзолъ Фэйкенама и нкоторыя другія вещи изъ его гардероба, которыя какъ нельзя боле шли къ моей наружности, спустился внизъ, и передъ самымъ его приходомъ слъ играть съ Лизхенъ въ карты.

— Здравствуйте, капралъ! довольно грубо сказалъ докторъ въ отвтъ на мои улыбки и привтствія.

— Капралъ! Извините, докторъ, я поручикъ, отвчалъ я, лукаво посмотрвъ на Лизхенъ, которой не усплъ еще сообщить мои замыслы.

— Какъ, поручикъ? спросилъ докторъ. Я полагалъ, что поручикъ….

— Благодарю васъ покорно, докторъ, вотъ это прекрасно! сказалъ я, захохотавъ. Вы приняли меня за съумасшедшаго капрала, который теперь на верху. Онъ только тмъ и бредитъ, что онъ офицеръ, моя добрая хозяюшка можетъ уврить васъ, кому изъ насъ принадлежитъ это званіе.

— Не дальше, какъ вчера, онъ выдавалъ себя за принца Фердинанда, сказала Лизхенъ:— а въ тотъ день, когда вы были у насъ, онъ называлъ себя египетской муміей.

— Называлъ, дйствительно, сказалъ докторъ: — теперь я помню. Ха! Ха! еслибъ вы знали, поручикъ, какую ошибку сдлалъ я въ моемъ журнал о васъ и сержант.

— Пожалуйста, не говорите о его помшательств. Слава Богу, что теперь онъ успокоился.

Лизхенъ и я отъ души смялись надъ этой ошибкой, какъ надъ забавнйшей въ свт, и когда докторъ отправлялся на верхъ посмотрть паціента, я предостерегъ его не говорить больному о предмет его помшательства, такъ какъ онъ все еще находился въ сильномъ душевномъ и умственномъ разстройств.

Изъ вышеприведеннаго разговора, читатель безъ всякаго затрудненія можетъ угадать сущность моего плана. Я ршился бжать, и бжать непремнно подъ именемъ и званіемъ Фэйкенама, по праву сильнаго, какъ говорится, отнявъ у него и то, и другое. Этотъ поступокъ можно, если хотите, назвать подлогомъ и грабительствомъ, потому что, вмст съ документами, я отнялъ у него вс его деньги и платья — признаюсь въ этомъ, не красня, но мое положеніе поставляло меня въ необходимость совершить этотъ поступокъ: я зналъ, что, безъ его имени, побгъ мой былъ невозможенъ.

Я нисколько не задумывался надть офицерское платье я былъ увренъ, что Фэйкенамъ не увидитъ своего капрала и зналъ по отобраннымъ отъ доктора свдніямъ, что въ город нтъ никого такого, кто бы могъ узнать меня. Въ этомъ плать я предпринималъ прогулки съ m-lle Лизхенъ, навелъ справки насчетъ коня, котораго хотлъ купить, явился къ мстному коменданту подъ именемъ оставшагося въ город за раною поручика англійскаго пхотнаго полка Фэйкенама, и получилъ приглашеніе отъ офицеровъ прусскаго полка отобдать съ ними за ихъ жалкимъ общимъ столомъ. Воображаю, въ какое бшенство пришелъ бы Фэйкенамъ, узнавъ, какъ нагло воспользовался я его именемъ!

Каждый разъ, когда онъ спрашивалъ о своей одежд, и сопровождалъ эти вопросы бранью и угрозами поставить меня въ палки, по возвращеніи въ полкъ, за мое невниманіе, я съ почтительнйшимъ видомъ докладывалъ ему, что платье его находится внизу въ надлежащемъ порядк и сохранности, и, дйствительно, оно тщательно было упаковано и приготовлено къ моему отъзду. Документы и свои деньги, онъ, однакожь, держалъ у себя подъ подушкой, а такъ какъ я приторговалъ коня, то необходимо нужно было заплатить за него.

Поэтому я приказалъ привести его въ часъ, назначенный мною для отъзда. Не стану описывать моего прощанья съ добрыми хозяевами, скажу только, что оно было плачевно, въ строгомъ смысл этого слова. Наконецъ съ наступленіемъ минуты, въ которую мн предстояло совершить великій подвигъ, я вошелъ къ Фэйкенаму въ комнату, въ его полномъ мундир, и набекренивъ на лвый бокъ его треуголку.

— Ахъ ты бездльникъ! вскричалъ онъ, съ прибавкою множества ругательствъ: — ахъ, ты собака! да какъ ты смлъ надть мой мундиръ? Постой! Дай только воротиться мн въ полкъ, я изъ тебя всю душу вытяну. Это врно, какъ то, что меня зовутъ Фэйкенамомъ.

— Я произведенъ въ поручики, сказалъ я, съ усмшкой:— и пришелъ проститься съ вами.— Потомъ, подошедъ къ его постели, прибавилъ: я намренъ овладть вашими документами и кошелькомъ.

Съ этими словами я запустилъ руку подъ подушку. Фэйкенамъ испустилъ такой громкій и пронзительный крикъ, что, мн кажется, имъ можно было бы поднять на ноги весь гарнизонъ.

— Послушайте, сэръ, сказалъ я:— замолчите, иначе вы погибли! и взявъ свой носовой платокъ, завязалъ ему ротъ такъ крпко, что, мн кажется, онъ задыхался, рукавами сорочки связалъ ему руки, и въ этомъ положеніи оставилъ его, отобравъ, разумется, документы и деньги, и весьма вжливо пожелавъ ему добраго дня.

— Это кричитъ съумасшедшій капралъ, сказалъ я народу, привлеченному въ сни крикомъ Фэйкенама. Простившись еще разъ съ старымъ слпымъ ягдмейстеромъ, и крпко прижавъ къ груди прекрасную Лизхенъ, я слъ на новаго коня, и въ то время, когда военные часовые отдавали мн честь, я почувствовалъ себя еще разъ въ настоящей своей сфер и ршился никогда не разставаться съ званіемъ джентльмена.

Варбургскій комендантъ поручилъ мн доставить въ главную квартиру нашей арміи нкоторыя бумаги и письма, поэтому я выхалъ изъ города по дорог въ Бременъ, гд стояла наша армія, но лишь только я скрылся изъ виду аванпостныхъ часовыхъ, какъ сейчасъ же перемнилъ направленіе и пустился въ Гессенъ-Кассельскія владнія, которыя, къ счастью, находились недалеко отъ Варбурга, и вскор обрадовался, увидвъ на флагахъ голубыя и красныя полосы, которыя показывали мн, что я былъ уже за предлами государства, занимаемаго моими соотечественниками. Я пріхалъ въ Гофъ, а на другой день въ Кассель, выдавая себя за курьера съ депешами къ принцу Генриху, стоявшему тогда на Нижнемъ Рейн, я помстился въ лучшей гостинниц, гд офицеры дйствующихъ войскъ имли общій столъ. Этихъ джентльменовъ я угощалъ лучшими винами, какія только нашлись въ гостинниц: мн непремнно хотлось выдержать роль англійскаго джентльмена, и я говорилъ имъ о моихъ англійскихъ помстьяхъ такъ бойко и такъ красно, что самъ началъ врить въ сказки собственнаго своего изобртенія. Меня даже пригласили на балъ въ Вильгельмсгоге, дворецъ курфирста, гд я танцовалъ менуэтъ съ хорошенькой дочерью гофмаршала, и проигралъ нсколько гиней его превосходительству, оберъ-егермейстеру его высочества.

Въ гостинниц, за общимъ столомъ, я встртилъ прусскаго офицера, который обходился со мной чрезвычайно вжливо, и предлагалъ мн тысячи вопросовъ на счетъ Англіи, на которые я отвчалъ по возможности удовлетворительно. Но, надобно сознаться, отвты мои были отнюдь не такъ удовлетворительны, какъ я воображалъ,— я ровно ничего не зналъ ни объ Англіи, ни объ Сенъ-Джемскомъ Двор и англійской аристократіи,— но, увлекаемый тщеславіемъ юности (и способностью, которою обладалъ въ ранніе годы моей жизни, но которую давно уже оставилъ, именно: хвастаться и говорить несообразно ни съ чмъ вообще, и съ истиной въ особенности), я изобрталъ тысячи анекдотовъ и исторій, которыя и разсказывалъ ему,— описалъ ему короля и министровъ, сказалъ, что британскій посланникъ въ Берлин мой родной дядя, и въ заключеніе общалъ дать ему рекомендательное письмо къ этому дяд. Когда офицеръ спросилъ имя моего дяди, я не зналъ, какъ назвать его, но, незадумавшись ни на секунду, назвалъ его о’Грэди, — это была такая же благородная фамилія, какихъ не много въ мір, — по крайней мр я такъ слышалъ. Что касается до анекдотовъ насчетъ моего полка, то, безъ всякаго сомннія, я не имлъ въ нихъ недостатка. Я бы желалъ, чтобы вс другія мои исторіи были точно также достоврны, какъ эти анекдоты.

На другое утро, въ то самое время, какъ я собирался выхать изъ Касселя, ко мн, съ открытымъ и улыбающимся лицомъ, явился пріятель мой пруссакъ, и объявилъ, что онъ тоже получилъ приказанье хать въ Дюссельдорфъ, куда, какъ я сказалъ ему наканун, лежитъ и моя дорога, и такимъ образомъ, мы сли на коней и поскакали. Опустошеніе и нищета, которыя представлялись намъ на каждомъ шагу, выше всякаго описанія. Государь, во владніяхъ котораго мы находились, считался во всей Германіи самымъ безжалостнымъ продавцомъ людей. Онъ продавалъ своихъ подданныхъ съ аукціона, и, втеченіе первыхъ пяти лтъ Семилтней войны, до такой степени истощилъ въ своихъ владніяхъ населеніе мужскаго пола, что вс поля оставались невоздланными нсколько лтъ сряду. Онъ продавалъ даже двнадцатилтнихъ дтей, и я видлъ своими глазами цлыя стада этихъ несчастныхъ, ихъ гнали на войну подъ конвоемъ нсколькихъ солдатъ, которыми командовалъ или красно-кафтанный ганноверскій сержантъ, или прусскій офицеръ. Съ нкоторыми изъ этихъ начальниковъ товарищъ мой мнялся поклонами.

— Мн унизительно, сказалъ онъ:— имть сношенія съ злодями подобнаго рода, постоянная нужда въ рекрутахъ составляетъ жестокое и необходимое условіе войны, по этому-то вербовщики, которыхъ вы видли, и торгуютъ человческимъ мясомъ. Они получаютъ отъ нашего правительства по двадцати пяти талеровъ за каждаго человка, котораго представятъ. За мужчинъ видныхъ — за такихъ, какъ вы, прибавилъ онъ со смхомъ: — цна доходитъ иногда и до ста талеровъ. Мы бы дали за васъ тысячу талеровъ при старомъ корол, когда онъ содержалъ гигантскій полкъ, который ныншній король расформировалъ.

— Я знавалъ одного изъ этихъ гигантовъ, сказалъ я: — мы обыкновенно звали его Морганъ-пруссакъ.

— Въ самомъ дл!— кто же былъ этотъ Морганъ-пруссакъ?

— Огромнйшаго роста гренадеръ нашей арміи. Я удивляюсь, какимъ образомъ этотъ громаднйшій мужчина попалъ въ Гановер въ руки вашихъ вербовщиковъ.

— Бездльники!— сказалъ мой пріятель:— да какъ они осмлились взять англичанина?

— Нтъ, онъ былъ ирландецъ, и славно же онъ самъ ихъ провелъ, какъ вы это сейчасъ услышите. Моргана взяли и отправили въ гигантскій полкъ, гд между всми великанами онъ былъ величайшимъ. Многія изъ этихъ чудовищъ жаловались на свою жизнь,— напалки, на продолжительныя ученья, на маленькое жалованье, но Морганъ не присоединялся къ числу недовольныхъ. ‘Гораздо лучше, говорилъ онъ: — жирть здсь въ Берлин, чмъ ходить въ лохмотьяхъ и голодать въ Типперэри!’

— Гд же этотъ Типперари? спросилъ мой спутникъ.

— Этотъ самый вопросъ предложили Моргану и его товарищи. Это красивйшій округъ во всей Ирландіи, главный городъ котораго, Клопмель, въ великолпіи уступитъ разв только Дублину и Лондону, — подобнаго ему не найти на всемъ континент. И такъ, Морганъ объявилъ, что его родина близь этого города, и что единственная вещь, отравлявшая его счастіе въ его новомъ положеній, была мысль, что его братья голодаютъ дома, тогда какъ для нихъ въ тысячу разъ было бы лучше поступить въ королевскую службу.

‘—Да, говорилъ Морганъ сержанту, котораго познакомилъ съ мстомъ своей родины: — мой братъ Бенъ былъ бы украшеніемъ нашего полка.

‘— А разв Бенъ также высокъ, какъ и ты? спросилъ сержантъ.

‘— Высокъ ли онъ-то? Гм!— Да я ниже всхъ въ нашей семь, — а насъ семеро, и Бенъ выше всхъ. Ужь такъ высокъ, что и сказать не умю. Семь футовъ безъ сапоговъ, — это такъ врно, какъ врно и то, что мое имя Морганъ!

‘— Нельзя ли намъ послать за твоими братьями, и привести ихъ сюда?

‘— Можно, да только не вамъ. Съ тхъ поръ, какъ ваша братья подцпила меня, они до смерти ненавидятъ всхъ сержантовъ, отвчалъ Морганъ: — а жаль, право жаль, что они у насъ не служатъ. Ухъ! какимъ бы великаномъ показался Бенъ въ гренадерской шапк!

‘— На этотъ разъ Морганъ ничего больше не сказалъ насчетъ своихъ братьевъ, онъ только вздыхалъ, какъ будто оплакивалъ горькую ихъ участь. Сержантъ разсказалъ эту исторію офицерамъ, а офицеры самому королю, которымъ овладло такое любопытство, что онъ согласился отпустить Моргана на родину, съ тмъ, чтобы онъ привелъ съ собой великановъ-братьевъ.

— Неужели они въ самомъ дл были такъ высоки, какъ говорилъ Морганъ? спросилъ мой пріятель.

При такомъ простодушномъ вопрос, я не могъ удержаться отъ смха.

— Неужели вы думаете, вскричалъ я: — что Морганъ воротился? Ничуть не бывало! Очутившись на свобод, онъ былъ слишкомъ уменъ, чтобы сдлать подобную глупость. На деньги, которыя выдали ему для покупки братьевъ, онъ купилъ въ Типперари хорошенькую ферму и живетъ припваючи. Я думаю, ни одинъ сержантъ не кончилъ своей службы выгодне Моргана.

Прусскій капитанъ отъ души хохоталъ надъ этой исторіей, говорилъ, что англичане умнйшій народъ въ мір, и, когда я поправилъ его, то согласился, что ирландцы еще умне. Такимъ образомъ, мы хали весьма довольные другъ другомъ. Онъ разсказалъ мн тысячу исторій о битвахъ, объ искусств и храбрости Фридриха, объ ошибкахъ его, побдахъ и пораженіяхъ, не мене славныхъ, чмъ самыя побды. Какъ джентльменъ и офицеръ, я слушалъ разсказы его съ восхищеніемъ. Мнніе, высказанное мною въ предъидущей глав, было господствующимъ въ моихъ понятіяхъ три недли тому назадъ.

— Да, скажите пожалуйста, къ кому вы везете деньги? спросилъ капитанъ.

Это былъ нелпый вопросъ, на который я ршился отвчать на-обумъ.,

— Генералу Рольсу, отвчалъ я.

Я видлъ этого генерала съ годъ тому назадъ, его имя первымъ пришло мн на память, и я его назвалъ. Этотъ отвтъ вполн удовлетворилъ моего пріятеля, и мы продолжали хать до самого вечера, когда лошади наши замтно устали, и мы согласились остановиться на ночлегъ.

— А вотъ кстати и хорошая гостинница, сказалъ капитанъ, когда мы подъхали къ какому-то весьма одинокому мсту.

— Можетъ быть, хороша для нмцевъ, сказалъ я: — но отнюдь не для ирландцевъ. Карбахъ отъ насъ въ какой нибудь мил, такъ лучше подемте въ Карбахъ.

— А не хотите ли увидть красавицу, какихъ немного въ Европ? сказалъ капитанъ.— О, злодй!— вижу какое вліяніе производитъ на васъ одно слово — красавица.

Откровенно признаюсь, такое предложеніе во всякое время было мн по душ.

— Здсь живетъ зажиточный фермеръ и съ тмъ вмст содержатель отличной гостинницы, продолжалъ капитанъ.

И дйствительно, домъ, къ которому мы приближались, скоре похожъ былъ на ферму, чмъ на гостинницу. Чрезъ большіе ворота мы въхали на дворъ, обнесенный со всхъ сторонъ каменной стной, въ отдаленномъ конц его находилось строеніе весьма грязной и мрачной наружности, по средин двора стояли дв крытыя фуры, нсколько поодаль, подъ досчатымъ навсомъ, кормились лошади, принадлежавшія къ фурамъ:— въ разныхъ мстахъ виднлись люди и, между ними, два сержанта въ прусской форм, которые оба отдали честь моему другу капитану. Въ этомъ военномъ привтствіи я не видлъ ничего необыкновеннаго, но общій видъ двора и гостинницы имлъ въ себ что-то непріятное, отталкивающее, къ тому же я замтилъ, что вслдъ за нашимъ въздомъ на дворъ ворота немедленно были заперты. Въ здшнемъ краю, сказалъ капитанъ, безпрестанно разъзжаютъ шайки французскихъ мародеровъ, и потому не мшаетъ брать предосторожности противъ такихъ негодяевъ.

Сержанты взяли нашихъ лошадей и мы отправились ужинать, — одному изъ нихъ капитанъ приказалъ снести мой чемоданъ въ мою спальню, и я за эти труды общалъ поднести ему рюмку хорошаго шнапсу.

Вмсто красавицы, которую я надялся увидть, къ намъ явилась какая-то старая, отвратительной наружности женщина, которой капитанъ приказалъ подать яичницу съ ветчиной.

— Нашъ ужинъ будетъ довольно скудный, сказалъ капитанъ, смясь: — но военному человку не рдко случается оставаться и совсмъ безъ ужина.

Съ этими словами онъ весьма церемонно снялъ шляпу, саблю, перчатки, и слъ за столъ. Я не хотлъ показаться передъ нимъ невждою, тоже снялъ саблю и положилъ ее на коммодъ подл его сабли.

Отвратительная старуха принесла намъ кружку кислаго вина, которое, вмст съ ея безобразіемъ, производило на меня весьма непріятное впечатлніе.

— Гд же красавица, которую вы общали мн? спросилъ я, лишь только старая корга вышла изъ комнаты.

— Ахъ да! сказалъ онъ, засмясь, и устремивъ на меня пристальный взглядъ: — вдь я шутилъ. Я ужасно усталъ, и мн не хотлось хать дальше. Лучше этой старухи здсь нтъ ни души. Если она вамъ не нравится, мой другъ, то длать нечего, надобно повременить.

Этотъ отвтъ увеличилъ мое неудовольствіе и досаду.

— Клянусь честью, сэръ, сказалъ я, угрюмо: — вы поступили не совсмъ благоразумно.

— Я поступилъ, какъ мн вздумалось! возразилъ капитанъ.

— Милостивый государь, сказалъ я: — не забудьте, я британскій офицеръ!

— Это ложь! проревлъ капитанъ. Вы дезертиръ! Вы самозванецъ, сэръ: я узналъ это втеченіе послднихъ трехъ часовъ. Вы еще вчера показались мн подозрительнымъ человкомъ. Мои люди слышали, что изъ Варбурга бжалъ солдатъ, и я принялъ васъ за этого бглеца. Ваша ложь и ваше безразсудство подтверждали справедливость моихъ подозрній. Вы сказали, что везете депеши къ генералу, котораго уже десять мсяцевъ какъ нтъ на свт, у васъ есть дядя посланникъ, имя котораго вы совсмъ не знаете. Теперь выбирайте любое: или поступить въ нашу службу, сэръ, или мы передадимъ васъ вашему начальнику, какъ бглеца и измнника!

— Не хочу ни того, ни другаго, сказалъ я, бросаясь на него, какъ тигръ.

Но, несмотря на мое проворство и ловкость, капитанъ приготовился встртить мое нападеніе. Выхвативъ изъ кармана два пистолета, онъ выстрлилъ изъ одного въ воздухъ, а другой навелъ на меня.

— Пошевелитесь только, и этотъ зарядъ будетъ въ вашей голов, сказалъ онъ съ противоположнаго конца стола, откуда слдилъ за малйшимъ моимъ движеніемъ.

Черезъ минуту дверь растворилась и въ комнату вошли два сержанта, вооруженные ружьями съ примкнутыми штыками.

Ясно было, что я попалъ въ западню. Я швырнулъ на полъ ножъ, которымъ вооружился, ибо старая вдьма, поставивъ намъ вино, унесла мою саблю.

— Я соглашаюсь поступить въ вашу службу, — сказалъ я.

— Давно бы такъ, любезный! Подъ какимъ же именемъ записать тебя въ мой списокъ?

— Пишите Редмондъ Барри, изъ Балли Барри, сказалъ я надменно:— потомокъ ирландскихъ королей.

— Когда-то я самъ служилъ въ ирландской бригад генерала Роча, — замтилъ вербовщикъ, съ язвительной усмшкой: — служилъ, чтобы переманивать въ нашу службу нкоторыхъ изъ моихъ соотечественниковъ, поступившихъ въ ту бригаду, и знаю, что въ ней изъ туземцевъ не было почти ни одного рядоваго, который бы не называлъ себя потомкомъ ирландскихъ королей.

— Сэръ, сказалъ я, — оставимъ въ сторон эту генеалогію, но все же я джентльменъ, какъ вы это сами можете видть.

— О! такихъ джентльменовъ въ нашихъ войскахъ очень много, — отвчалъ капитанъ, продолжая поддерживать насмшливый тонъ: — позвольте намъ узнать, кто вы такой. Подайте мн ваши документы, господинъ джентльменъ.

Въ бумажник моемъ находилось нсколько ассигнацій и документы мистера Фэйкенама: поэтому мн не хотлось разстаться съ моею собственностью, я весьма справедливо подозрвалъ, что капитанъ имлъ намреніе воспользоваться ею для своихъ собственныхъ выгодъ.

— Я записался въ вашу службу подъ именемъ Редмонда Барри, слдовательно въ моихъ документахъ вамъ нтъ никакой необходимости.

— Отдай ихъ сію же минуту, негодяй! вскрикнулъ капитанъ, схвативъ въ руки трость.

— Не отдамъ!— отвчалъ я.

— Чортъ возьми! да ты еще и бунтовщикъ! закричалъ онъ, и въ тоже время ударилъ меня палкой по лицу, эта дерзость вывела меня изъ терпнія. Я бросился на него съ зврскимъ ожесточеніемъ, но два сержанта накинулись на меня, одинъ изъ ихъ ударовъ попалъ по прежней ран, и я безъ чувствъ упалъ на полъ. Когда я очнулся, изъ раны моей ручьемъ лилась кровь, мундиръ, обшитый золотымъ галуномъ, сорванъ былъ съ моихъ плечъ,— кошелекъ съ деньгами, бумажникъ и документы исчезли, и я лежалъ связанный.

Великій и славный Фридрихъ имлъ десятки этихъ торговцевъ блыми невольниками на всхъ границахъ своего государства, они переманивали и ловили солдатъ изъ иностранныхъ войскъ, похищали крестьянъ и готовы были на всякое преступленіе, лишь бы только снабдить его блистательные полки пищею для пороха. Не могу не разсказать здсь, съ нкоторымъ удовольствіемъ, о судьб, выпавшей на долю отъявленнаго бездушнаго негодяя, который, въ нарушеніе всхъ правъ дружбы и добраго товарищества, заманилъ меня въ свою западню. Этотъ человкъ принадлежалъ къ хорошей фамиліи, одаренъ былъ талантами и храбростью, но имлъ наклонность къ азартнымъ играмъ и расточительности и находилъ, что ремесло вербовщика несравненно выгодне жалованья линейнаго капитана. Имя его Гальгештейнъ,— онъ былъ однимъ изъ полезнйшихъ и дятельнйшихъ подвижниковъ на этомъ отвратительномъ поприщ. Онъ говорилъ на всхъ языкахъ, зналъ всю. Европу, какъ свое отечество, потому ему не трудно было отъискивать и ловить такихъ простофилей, какъ я.

Около 1765г ода Гальгенштейнъ получилъ, наконецъ, за свои подвиги достодолжное возмездіе. Въ это время, проживая въ Кел, противъ Страсбурга, онъ любилъ прогуливаться по тамошнему мосту, вступалъ въ разговоръ съ французскими часовыми передовой линіи, и, какъ говорится, сулилъ горы золота тому, кто согласился бы перейти въ прусскую службу. Однажды, постъ часоваго занималъ видный гренадеръ. Гальгенштейнъ задумалъ овладть имъ во что бы то ни стало, и, на первый случай, общалъ дать ему офицерскій чинъ, лишь только онъ поступитъ подъ знамена Фридриха.

— Спросите объ этомъ у моего камрада, сказалъ гренадеръ:— безъ него я ничего не могу сдлать. Мы родились и выросли вмст, служимъ въ одной рот, спимъ въ одной комнат, и ходимъ въ штыки другъ подл друга. Если онъ согласится, и если вы ему дадите офицерскій чинъ, то я отъ него не отстану.

— Приходи-ка, дружище, съ твоимъ пріятелемъ въ Кель, сказалъ Гальгенштейнъ, приведенный въ восторгъ словами гренадера.— Я угощу васъ отличнымъ обдомъ, потомъ поговоримъ объ этомъ дл и условимся.

— Не лучше ли вамъ самимъ переговорить съ нимъ здсь, на мосту? сказалъ гренадеръ.— Я не смю оставить мой постъ, но вы можете пройти и теперь же ршить это дло.

Гальгенштейнъ, сказавъ еще нсколько словъ, прошелъ мимо часоваго, какъ вдругъ имъ овладлъ паническій страхъ, и онъ хотлъ было воротиться. Но гренадеръ приставилъ штыкъ къ груди пруссака и объявилъ его своимъ плнникомъ.

Замтивъ опасное, и даже гибельное, свое положеніе, Гальгенштейнъ, въ мгновеніе ока, бросился въ Рейнъ, но не дремалъ и часовой: отбросивъ въ сторону ружье, онъ пустился за своей добычей. Плавая лучше вербовщика, гренадеръ настигъ его, притащилъ на страсбургскій берегъ, и передалъ начальнику.

— За самовольное оставленіе поста и оружія тебя слдуетъ разстрлять, сказалъ генералъ гренадеру:— по твой отважный подвигъ заслуживаетъ награды. Королю угодно помиловать тебя и наградить.

И гренадеръ получилъ деньги и чинъ.

Что же касается до Гальгенштейна, то онъ объявилъ себя дворяниномъ и капитаномъ прусской арміи. Объявленіе это отправили въ Берлинъ, для удостовренія. Король, хотя и держалъ людей подобнаго рода (т. е. держалъ офицеровъ, обязанность которыхъ состояла въ томъ, чтобъ переманивать въ свои войска солдатъ его союзниковъ), но не согласился принять на себя этого позора. Изъ Берлина былъ присланъ отвтъ, что фамилія Гальгенштейнъ дйствительно существуетъ въ королевств, но что человкъ, который называетъ себя Гальгенштейномъ, долженъ быть самозванецъ, потому что вс офицеры этого имени находятся при своихъ полкахъ и на своихъ мстахъ. Отвтъ этотъ былъ смертнымъ приговоромъ: Гальгенштейна повсили въ Страсбург, какъ лазутчика.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— Положить въ фуру вмст съ другими, сказалъ капитанъ, когда я очнулся отъ безпамятства.

ГЛАВА VI.
ФУРА ВЕРБОВЩИКОВЪ. ВОЕННЫЕ ЭПИЗОДЫ.

Крытая фура, въ которую приказано было отнести меня, стояла, какъ я уже сказалъ, на двор фермы, рядомъ съ другою такою же фурою. Об он биткомъ набиты были людьми, которыхъ гнусный вербовщикъ, измнническимъ образомъ овладвшій мною, навербовалъ подъ знамена знаменитаго Фридриха. При свт фонарей въ рукахъ часовыхъ, я увидлъ, когда они тискали меня въ солому, до дюжины темныхъ человческихъ фигуръ, въ безпорядк сидвшихъ въ этой ужасной подвижной темниц. Стонъ и проклятія со стороны моего ближайшаго сосда, показали мн, что онъ былъ раненъ, какъ и я. Втеченіе всей этой бдственной ночи, стоны и вздохи несчастныхъ плнниковъ составляли несмолкаемый плачевный хоръ, не дававшій мн никакой возможности искать во сн облегченія отъ душевныхъ и тлесныхъ недуговъ. Въ полночь (сколько я могу судить) запрягли фуры, и скрипучія, громадныя, тяжелыя машины тронулись съ мста. Двое солдатъ, вооруженные съ головы до ногъ, сидли снаружи впереди, ихъ угрюмыя лица отъ времени до времени заглядывали подъ парусинную покрышку, вроятно для того, чтобъ поврить счетъ своихъ жертвъ. Эти полупьяные зври распвали вакхическія и военныя псни, какъ-то: ‘О Gretchen, mein Tabchen, meinllerzenstrompet, mein Kanon, mein Heerpauk und meine Musket’, ‘Prinz Eugen der edle Ritter’, и т. п., ихъ дикіе припвы производили плачевный диссонансъ съ стенаніями плнниковъ внутри телги. Впослдствіи, я много разъ слышалъ эти самыя псни на поход, въ казармахъ и вокругъ бивачныхъ огней.

Наперекоръ всему, въ ныншній разъ я не былъ такъ сильно опечаленъ, какъ въ то время, когда завербовали меня въ Ирландіи. По крайней мр, думалъ я, если я и униженъ до званія простаго солдата, то вблизи меня нтъ ни души знакомыхъ, которые могли бы быть свидтелями моего позора. Эта мысль утшала меня, и этимъ обстоятельствомъ я дорожилъ боле всего на свт. Никто нескажетъ, думалъ я:— вонъ молодой Редмондъ Барри, потомокъ знаменитыхъ Барри, дублинскій фешенёбльный молодой человкъ! Онъ чиститъ свою перевязь, онъ простой солдатъ!— Еслибъ не этотъ ложный взглядъ на предметы, еслибъ не это предубжденіе свтскихъ людей, которые требуютъ, чтобъ каждый благородный человкъ находился съ ними въ одинакихъ отношеніяхъ, я всегда былъ бы доволенъ самой скромной участью. Теперь, я такъ далекъ бы ль отъ свта, какъ Робинзонъ Крузе на своемъ остров. Я разсуждалъ самъ съ собой такимъ образомъ:

— Ты попалъ въ ловушку,— чтожь длать! раскаяніе теперь безполезно. Надобно примириться съ своимъ положеніемъ и извлекать изъ него вс удовольствія, которыя оно въ состояніи доставить. Солдату въ военное время представляются тысячи случаевъ для грабежа и проч., изъ нихъ онъ можетъ извлекать и удовольствія и прибыль: пользуйся этими случаями — и будешь счастливъ. Кром того, ты чрезвычайно храбръ, хорошъ собою и уменъ: по чемъ знать? можетъ быть, въ новой служб ты скоре отличишься и что нибудь выслужишь.

Съ этой философской точки зрнія я смотрлъ на мои несчастія, ршившись не предаваться унынію, переносилъ свое горе и поддерживалъ разбитую голову съ неподражаемымъ рвеніемъ. Правда, головная боль, втеченіе нкотораго времени, была для меня такимъ бдствіемъ, что перенести его требовались не малыя силы, толчки фуры были ужасны, и каждый толчокъ отзывался въ мозгу моемъ такъ мучительно невыносимо, что я думалъ, черепъ мой разлетится на части. Съ разсвтомъ я увидлъ, что человкъ, лежавшій подл меня, худощавое, желтоволосое существо, имлъ подъ головой подушку изъ соломы.

— Разв ты раненый, товарищъ? спросилъ я.

— Благодареніе и хвала Господу Богу! отвчалъ онъ: — я убитъ духомъ, тло мое избито во многихъ мстахъ, но я не раненъ. А ты, бдный юноша?

— Я раненъ въ голову, сказалъ я: — и мн нужна твоя подушка, подай ее мн…. въ карман у меня складной ножикъ!

И съ этими словами я такъ грозно взглянулъ на него, какъ будто хотлъ сказать.ему: если ты не доставишь мн этого удобства, то я попотчую тебя своимъ складнымъ ножомъ.

— Другъ мой, я бы ее отдалъ теб безъ всякой угрозы, кротко сказалъ желтоволосый сосдъ, и передалъ мн маленькій мшокъ соломы.

Посл эіого онъ прислонился спиной къ фур и началъ повторять: ‘Ein’ feste Burg ist unser Gott’, изъ этого я заключилъ, что нахожусь въ обществ пастора. Толчки фуры и путевыя неудобства безпрестанно вызывали различныя восклицанія пассажировъ, показывавшія, какъ разнообразно было наше общество. Пруссакъ отъ времени до времени заливался слезами, французъ восклицалъ: ‘О, mon Dieu, mon Dieu!’ другіе земляки его скороговоркой говорили о чемъ-то, примшивая къ разговору крупную брань, нкоторыя отрывистыя слова со стороны массивной фигуры, лежавшей въ отдаленномъ углу, ясно говорили мн. что въ нашей команд былъ и англичанинъ.

Но въ скоромъ времени я избавился отъ скуки и безпокойства нашего пути. Несмотря на подушку пастора, моя голова, разрывавшаяся отъ боли на части, при одномъ сильномъ толчк стукнулась объ фуру, кровь полилась изъ раны, и я снова пришелъ въ безпамятство. Помню только, что раза два или три насъ поили водой, и что разъ останавливались въ укрпленномъ город, гд насъ пересчиталъ какой-то офицеръ: остальную часть дороги я провелъ въ безчувственномъ оцпенніи, и когда пришелъ въ память, то увидлъ себя въ госпитальной кровати, передо мной стояла монахиня подъ блымъ покрываломъ.

— Они обртаются въ духовномъ мрак, сказалъ голосъ съ сосдней кровати, когда монахиня исполнила свою обязанность и удалилась:— они блуждаютъ во мрак, но, несмотря на то, въ этихъ бдныхъ созданіяхъ проглядываетъ свтъ истинной вры.

Эти слова произнесъ мой товарищъ въ фур вербовщика, его большое, широкое лицо частію выглядывало изъ-подъ благо колпака, частію прикрывалось одяломъ.

— Какъ! и вы здсь, герръ пасторъ? сказалъ я.

— Только еще кандидатъ въ пасторы, сэръ, отвчалъ блый колпакъ.— Но, хвала Всевышнему! вы наконецъ пришли въ чувство. Вы долго находились въ сильномъ бреду. Вы говорили по англійски (съ этимъ языкомъ я знакомъ) объ Ирландіи, о какой-то молодой лэди, о Микк, о какой-то другой лэди, о пожар и британскихъ гренадерахъ, пли разныя баллады, и, вообще, говорили о множеств предметовъ, касающихся, безъ сомннія, вашей личной исторіи.

— Да, моя исторія весьма странная, сказалъ я: — быть можетъ, въ цломъ мір нтъ человка одного со мной происхожденія, несчастія котораго могли бы сравниться съ моими.

Признаюсь чистосердечно, я всегда любилъ похвастаться своимъ происхожденіемъ и другими личными качествами, я находилъ, что если человкъ незамолвитъ за себя добраго словца, то друзья его никогда для него не сдлаютъ этой услуги.

— Я увренъ, что ваша исторія довольно странная, сказалъ мой товарищъ: — и впослдствіи я съ удовольствіемъ ее выслушаю, но въ настоящее время, вамъ нельзя говорить много, — продолжительная горячка истощила вс ваши силы.

— Но скажите, гд мы? спросилъ я.

Кандидатъ сообщилъ мн, что мы находимся въ город Фульд, занимаемомъ войсками принца Генриха Близь этого города происходила съ французами стычка, вовремя которой, залетвшая въ фуру пуля ранила бднаго кандидата въ пасторы.

Такъ какъ читателю уже извстна моя исторія, то я не считаю за нужное ни повторять ее здсь, ни сообщать прибавленій, которыми я удостоилъ моего товарища въ несчастіи. Я разсказалъ ему, что наша фамилія и наши помстья считаются первйшими въ Ирландіи, что мы имемъ несмтныя богатства, что мы вродств со всми перами въ Соединенныхъ Королевствахъ, что мы происходимъ отъ древнихъ королей и проч., и проч., и, къ моему особенному удивленію, я увидлъ, что мой собесдникъ зналъ объ Ирландіи гораздо больше, чмъ я. Напримръ, когда я завелъ рчь о моихъ предкахъ-короляхъ….

— Отъ какой же линіи королей вы происходите? сказалъ онъ.

— О! отвчалъ я (память моя никогда не удерживала того, что относилось до исторіи): — отъ самыхъ древнихъ королей.

— Какъ такъ! Неужели вы можете прослдить вашу родословную до сыновъ Іафета? сказалъ онъ.

— Конечно, могу, отвчалъ я: — и даже дальше…. до Навуходоносора, если хотите.

— Я вижу, сказалъ кандидатъ, улыбаясь: — вы сами смотрите на эти легенды съ недовріемъ. Вс пароланы и пемедійцы, о которыхъ такъ охотно распространяются ваши историки, ни боле, ни мене, какъ миы. Вс историческіе разсказы объ нихъ не имютъ никакого основанія, какъ не имютъ его вс легенды о корол Брут, которыя, два столтія тому назадъ, имли такой огромный успхъ во всей Британіи.

И посл этого онъ прочиталъ цлую диссертацію о финикіянахъ, скиахъ, готахъ, Тацит и корол Макъ-Нейл, все это, говоря по чистой совсти, я слышалъ теперь въ первый разъ. Что касается до англійскаго языка, то онъ говорилъ на немъ не хуже моего, и сверхъ того владлъ еще семью языками, а когда я произнесъ ему единственную латинскую цитату, которую заучилъ изъ Гомера, и которая начинается слдующими словами:

‘As in praesentiperfectum fumat in avi,’

онъ заговорилъ со мной на римскомъ язык, но я сказалъ ему, что у насъ, въ Ирландіи, произношеніе латинскаго языка совсмъ другое, и этимъ прекратилъ разговоръ.

Исторія моего добраго друга довольно любопытна. Не лишнимъ считаю разсказать ее, чтобъ показать, изъ какихъ элементовъ состояли паши войска:

‘Я, говорилъ онъ: — саксонецъ родомъ. Мой отецъ былъ пасторомъ въ селеніи Пфанкухенъ, гд впервые пробудилась во мн жажда къ пріобртенію познаній. Изучивъ на семнадцатомъ году (теперь мн двадцать-три) языки греческій и латинскій, вмст съ французскимъ, англійскимъ, арабскимъ и еврейскимъ, и получивъ, по духовному завщанію, сто рейхсталеровъ, сумму, весьма достаточную на университетское образованіе, я отправился въ знаменитый Гёттингенскій университетъ, и тамъ посвятилъ четыре года на изученіе наукъ и богословія. По мр средствъ своихъ, я не пренебрегъ и свтскимъ образованіемъ, я учился танцовать по грошу за урокъ, учился фехтовать у французскаго авантюриста, и бралъ уроки верховой зды въ гипподром отъ извстнаго въ то время вольтижера. Я такого мннія, что мужчина долженъ знать и испытать все, если только позволяютъ обстоятельства и средства, что одна наука или одно познаніе нкоторымъ образомъ составляетъ необходимую принадлежность другой, словомъ, что мужчин слдуетъ познакомиться со всмъ. Во многихъ, впрочемъ, отрасляхъ физическаго образованія я, признаюсь, оказался неспособнымъ. Съ богемскимъ артистомъ, который явился въ нашу академію, я пробовалъ плясать на канат, но попытка эта ршительно не удалась, я упалъ и плачевнйшимъ образомъ разбилъ себ носъ. Пробовалъ я, въ подражаніе одному англичанину студенту, герръ-графу-лорду-фонъ-Мартингэйлю, править четверкой лошадей. Но и въ этомъ испыталъ неудачу: подл самыхъ Берлинскихъ воротъ я опрокинулъ коляску вмст съ подругой милорда, фрейлейнъ миссъ Китти Коддлинсъ. До этого приключенія, я училъ молодаго лорда нмецкому языку, но за мою неловкость получилъ отставку. Средства не позволяли мн продолжать изученіе этого curriculum (извините за выраженіе), иначе я былъ бы въ состояніи, въ томъ нтъ ни малйшаго сомннія, занять первое мсто во всякомъ гипподром и держать въ рукахъ ленты (такъ высокородный лордъ изволилъ называть простыя возжи) какъ нельзя лучше.

‘Въ университет я разршилъ задачу объ отъисканіи квадратуры круга, задачу, которая, я увренъ, покажется для васъ интересною, и держалъ диспутъ на арабскомъ язык съ профессоромъ Штрумпфомъ, въ этомъ диспут я одержалъ блистательную побду. Само собою разумется, я изучилъ вс языки южной Европы, а для того, кто основательно знаетъ санскритскій языкъ, нарчія сверныхъ народовъ не представляютъ ни малйшей трудности. Еслибъ вы вздумали изучать русскій языкъ, вы бы увидли, что это чистая дтская игрушка, — я сожаллъ, и буду сожалть, что не усплъ научиться говорить по китайски, для устраненія этой неудачи, я намревался оставить Англію и на одномъ изъ остъ-индскихъ кораблей отправиться въ Кантонъ.

‘Я не принадлежалъ къ числу людей бережливыхъ, а потому сотня талеровъ, которая благоразумнаго человка могла бы поддержать втеченіе нсколькихъ десятковъ лтъ, едва достаточно была на мой пятилтній курсъ. Въ этотъ промежутокъ времени, я полюбилъ (при этомъ кандидатъ слегка вздохнулъ) особу, хотя и весьма не привлекательной наружности, и, къ тому же, сорока лтъ отъ роду, но вполн сочувствующую моему положенію. Мсяцъ тому назадъ, мой великодушный другъ и покровитель, мой университетскій наставникъ, докторъ Назеибруммъ, извстивъ меня о смерти римпельницкаго пастора, спросилъ, не намренъ ли я записаться въ число кандидатовъ и прочитать пробную проповдь?— Пріобртеніе этого мста благопріятствовало моему союзу съ Амаліей, а потому я съ радостію принялъ предложеніе и приготовилъ проповдь,

‘Не хотите ли, я прочитаю ее вамъ…. Нтъ?— и хорошо, На поход я прочитаю вамъ нкоторые отрывки, а теперь будемъ продолжать очеркъ моей біографіи, который весьма близокъ къ концу, или, врне сказать, близокъ къ настоящему періоду времени. Я прочиталъ въ Румпельвиц проповдь въ присутствіи барона, его благороднаго семейства и офицеровъ, гостившихъ въ его замк. Въ числ другихъ конкуррентовъ на это мсто, былъ докторъ богословія, мистеръ Мозеръ. Несмотря на его обширную ученость и на высокія мысли въ проповди, которую онъ говорилъ въ тотъ же день вечеромъ, его проповдь не произвела такого впечатлнія, какъ моя, и румпельвицкіе жители не были отъ нея въ такомъ восторг, какъ отъ моей. Посл этой проповди вс кандидаты отправились изъ церкви ужинать въ трактиръ ‘Синяго Оленя’.

‘Во время ужина вошелъ лакей и доложилъ, что какой-то человкъ желаетъ поговорить съ ‘самымъ высокимъ’ изъ высокопочтенныхъ кандидатовъ. Это приглашеніе относилось прямо ко мн, потому что я головой и плечами былъ выше всхъ другихъ джентльменовъ. Я вышелъ къ человку, желавшему говорить со мной, и безъ всякаго затрудненія узналъ въ немъ особу іудейскаго исповданія.

‘— Сэръ, сказалъ еврей:— пріятель мой былъ сегодня у васъ въ церкви, и разсказалъ мн содержаніе вашей удивительной, превосходной проповди. Она произвела на меня глубокое, весьма глубокое впечатлніе. Въ двухъ только пунктахъ я нсколько сомнваюсь, и если вы удостоите меня объясненіемъ ихъ, то, мн кажется…. мн кажется, ваше краснорчіе будетъ виною обращенія Соломона Гирша въ христіанскую вру.

‘— Какіе же эти два пункта, мой добрый другъ? спросилъ я, и, прочитавъ ему перечень двадцати-четырехъ частей, на которыя раздлялась проповдь, спросилъ, въ которой изъ нихъ онъ сомнвается?

‘— При начал нашей бесды мы ходили взадъ и впередъ передъ гостинницей, но такъ какъ окна ея были открыты, то товарищи мои, уже слышавшіе мое поученіе утромъ, съ нкоторой досадой попросили меня не возобновлять этого предмета и не нарушать ихъ веселья. Исполняя просьбу, я удалился съ моимъ ученикомъ, и, по требованію его, началъ проповдь сначала. Я имю такую превосходную память, что, прочитавъ три раза какую нибудь книгу, могу повторить все, что въ ней написано изъ слова въ слово.

‘И такъ, въ тихую ночь и при лунномъ освщеніи, я прочиталъ проповдь, которую говорилъ при ослпительномъ блеск полуденнаго солнца. Мой израильтянинъ отъ времени до времени прерывалъ меня восклицаніями, выражавшими удивленіе, согласіе, восхищеніе и возрастающее убжденіе. ‘Чудесно! превосходно!— wunderschn!’ — восклицалъ онъ при каждомъ краснорчивомъ період, словомъ, онъ истощалъ вс похвалы, какія существуютъ на нашемъ язык, — а, скажите, кому не лестны похвалы?— Мн кажется, мы прошли мили дв, когда я приступилъ къ третьей части проповди, и когда мой спутникъ попросилъ меня войти въ домъ, къ которому мы подошли, и выпить бутылку пива, отъ котораго я никогда не отказывался.

‘Этотъ домъ, сэръ, была та самая гостинница, въ которой, если я не ошибаюсь, вы сами попали въ западню. Лишь только я вошелъ въ комнату, какъ три вербовщика бросились на меня, сказали, что я дезертиръ и ихъ плнникъ, и потребовали отъ меня деньги и бумаги. Само собою разумется, я торжественно протестовалъ противъ этого насилія, называлъ себя особой духовной, и въ доказательство представилъ рукопись моей проповди и рекомендательное письмо проректора Назенбрумма, денегъ при мн было всего три гроша и четыре пфеннига. Я пробылъ въ фур уже двадцать часовъ, когда вы въхали во дворъ. Французскій офицеръ, который лежитъ напротивъ васъ,— тотъ самый, который закричалъ еще, когда вы наступили ему на ногу,— былъ посаженъ въ фуру за нсколько часовъ до вашего прибытія. Его взяли въ полномъ мундир и при орденахъ, онъ былъ одинъ (я полагаю, что любовная интрига съ нкоторой гессенской лэди заставила его явиться въ здшнія владнія безъ провожатыхъ), а такъ какъ лица, въ руки которыхъ онъ попалъ, имли въ виду получить гораздо больше выгоды представивъ его не какъ плнника, а какъ новобранца, то ему предстоитъ раздлить съ нами одинаковую участь. Впрочемъ, не онъ первый, не онъ послдній: множество десятковъ подобныхъ ему лицъ испытали уже на себ такое низкое насиліе. Въ нашей партіи находятся: одинъ изъ поваровъ мосьё де-Субиза, три актера изъ труппы при французскомъ лагер, нсколько дезертировъ изъ англійскихъ войскъ (людей завлеченныхъ увреніемъ, что розги и палки въ прусской служб не въ употребленіи) и три голландца.’

— И вы, сказалъ я: — вы, имвшій въ виду получить такое выгодное мсто, — неужели вы, при вашей учености, можете безъ негодованія смотрть на такое оскорбленіе?

— Я саксонецъ, сказалъ кандидатъ: — негодованіе не въ моемъ характер. Наше правительство вотъ уже пять лтъ какъ находится подъ стопами Фридриха,— слдовательно, искать защиты у него, было бы тоже самое, что просить митости у великаго Могола. Впрочемъ, по правд вамъ сказать, я нисколько не стую на мою судьбу. Втеченіе многихъ лтъ я жилъ почти милостыней, а потому солдатскіе раціоны будутъ для меня роскошью. Лишніе удары палками для меня ничего не значатъ, — это зло временное, преходящее, слдственно, оно выносимо. Если угодно будетъ Богу, я не убью ни одного человка въ сраженіи, а между тмъ, мн бы хотлось испытать на самомъ себ дйствіе военной страсти, производившей такое огромное вліяніе на человческій родъ. Я хотлъ жениться на Амаліи потому собственно, что человкъ до тхъ поръ не можетъ называться вполн человкомъ, пока не будетъ отцомъ семейства, а быть отцомъ семейства составляетъ условіе его жизни и цль его воспитанія. Амалія должна подождать: будучи ключницей фрау протекторши Назенбруммъ, супруги моего благороднаго патрона, она ни въ чемъ не нуждается. Я имю при себ одну или дв книги, которыхъ никто, вроятно, не отниметъ отъ меня, и самая лучшая изъ этихъ книгъ та, которая хранится въ моемъ сердц. Если Небу угодно прекратить мое существованіе здсь, въ этомъ лазарет, если мн не суждено продолжать моихъ занятій, то о чемъ же сожалть мн? Я молю Бога не уклонить меня съ пути истины, я не обижалъ ближняго и не сдлалъ смертнаго грха. А еслибъ и сдлалъ его, то знаю, гд искать прощенія, и если умру, какъ я уже сказалъ, не удовлетворивъ жажды познанія, не изучивъ всего, что я желалъ бы изучить, то разв тогда я не буду находиться въ положеніи человка, имющаго возможность изучить все, сдлаться всевдущимъ, — а чего же больше можетъ желать и просить смертный?

— Простите меня за столь частое повтореніе я въ моемъ разговор, сказалъ кандидатъ: — но замтьте, что когда человкъ говоритъ о самомъ себ, то это слово становится необходимымъ для кратчайшаго и простйшаго способа объясненія.

Хотя я и ненавижу эгоизмъ, но въ этомъ отношеніи, мн кажется, пріятель мой былъ правъ. Хотя онъ и выдавалъ себя за человка малодушнаго, у котораго все честолюбіе заключалось въ томъ, чтобъ знать содержаніе нсколькихъ заплсневлыхъ книгъ, но все же, мн казалось, что въ немъ было много хорошаго, особенно ршимость, съ которою онъ переносилъ свои несчастія. Намъ не рдко случается встрчать людей съ твердой волей и сильнымъ умомъ, которые приходятъ въ отчаяніе отъ дурнаго обда, или падаютъ духомъ, увидвъ прорху на локт своего кафтана. Мое правило таково: переносить все, довольствоваться водой, если нтъ бургонскаго, и, за неимніемъ бархата, одваться во фризъ. Но, само собою разумется, бургонское и бархатъ — вещи превосходныя, и глупо было бы не воспользоваться ими, если представляется къ тому возможность.

Проповди, которую мой другъ богословъ общался разсказать на поход, мн, однакожъ, не удалось услышать. Посл выхода изъ лазарета, его отправили въ полкъ, квартировавшій въ самой отдаленнйшей стран отъ его отечества, и именно, въ Помераніи, между тмъ какъ я поступилъ въ полкъ Бюлова, главная квартира котораго находилась въ Берлин. Прусскіе полки не то что наши, — они рдко перемняютъ мста своихъ стоянокъ: это длается для предупрежденія побговъ, которые повторяются такъ часто, что сдлалось необходимостью знать личность каждаго солдата, такъ что, въ мирное время, многіе изъ солдатъ проводили всю свою жизнь и умирали въ одномъ и томъ же город. Это обстоятельство, однакожь, вовсе не представляетъ солдатскую жизнь въ выгодномъ свт. Я съ тою цлію описываю почти вс подробности лишеній и страданій, которыя мы, рядовые, переносили, чтобъ на будущее время молодаго джентльмена, подобнаго мн, не прельстила военная каррьера, и особенно каррьера рядоваго.

Немедленно посл нашего выздоровленія, насъ освободили отъ присмотра и попеченія монахинь и перевели въ городскую тюрьму въ Фульд, гд насъ держали какъ невольниковъ и преступниковъ. У тюремнаго входа и входа въ нашу спальню, гд заключалось до сотни человкъ, стояли орудія и при нихъ артиллеристы съ зажженными фитилями. Предосторожность эта продолжалась до тхъ поръ, пока не разослали насъ по разнымъ мстамъ. Изъ обхожденія съ нами сейчасъ же стало видно, кто изъ насъ были старые солдаты, и кто новобранцы. Пока мы находились въ заточеніи, первымъ допускалось свободы немного больше, чмъ намъ, за нами присматривали гораздо строже, чмъ за упавшими духомъ простофилями, завлеченными въ службу съ помощію обмана или лести. Для описанія лицъ, собравшихся въ нашемъ лазарет, нужна кисть даровитаго художника. Тутъ были люди всхъ націй и званій. Англичане ругались и дрались, французы играли въ карты, плясали, фехтовали, унылые нмцы курили трубки и пили пиво, если имли возможность достать его за деньги. Т, которые могли рисковать чмъ нибудь, играли на деньги, — въ этой игр я былъ довольно счастливъ, потому что, не имя пенни за душой, когда поступилъ въ депо (негодяи вербовщики отняли у меня все до послдняго фартинга), я съ перваго раза выигралъ талеръ у одного француза, который и не подумалъ спросить меня, имю ли я деньги на проигрышъ. Вотъ какъ выгодно имть наружность джентльмена, — это обстоятельство выводило меня множество разъ изъ затруднительнаго положенія: я пользовался довріемъ и въ то время, когда счастье въ игр совершенно меня покидало и когда въ карманахъ у меня становилось совершенно пусто.

Въ числ французовъ былъ видный и красивый мужчина, настоящее имя котораго мы никогда не знали, по дальнйшая исторія котораго произвела глубокое впечатлніе, когда сдлалась извстною въ прусской арміи. Если красота и храбрость служатъ доказательствомъ благороднаго происхожденія (хотя мн часто случалось видть безобразнйшихъ людей и величайшихъ трусовъ въ сред дворянства), то этотъ французъ долженъ былъ принадлежать къ одной изъ лучшихъ аристократическихъ фамилій Франціи, — такъ грандіозны и благородны были его манеры, такъ величественна его наружность. Ростъ онъ имлъ не выше моего, былъ блокуръ, тогда какъ я имлъ темные волосы, въ плечахъ я былъ нсколько шире его. По умнью владть рапирой, это былъ единственный человкъ, съ которымъ я когда либо встрчался, что же касается до сабли, я бы могъ изрубить его на мелкіе куски, кром того, я длалъ скачки отважне и дальше его, и могъ носить количество тяжести больше, чмъ онъ. Впрочемъ, это уже чистый эгоизмъ. Француза этого, съ которымъ я сошелся очень близко, потому что во всемъ депо мы только двое и были, какъ говорится, порядочные люди, и ни тотъ ни другой изъ насъ не питалъ въ душ своей чувства низкой ревности,— француза этого, говорю я, мы назвали, за недостаткомъ настоящаго имени, Блондиномъ, сообразно съ цвтомъ его лица и волосъ. Онъ не былъ дезертиръ, но пріхалъ изъ областей Нижняго Рейна, гд, какъ мн кажется, счастіе въ игр измнило ему, и средства къ жизни сдлались крайне стсненными. Я подозрваю, что его ожидала Бастилія, еслибъ онъ вздумалъ воротиться въ отечество.

Онъ страстно любилъ азартныя игры и горячительные напитки, такимъ образомъ мы во многомъ сочувствовали другъ другу, когда кто нибудь выводилъ насъ изъ себя, мы становились ужасны. Я, съ своей стороны, могу хладнокровно переносить неудачи въ игр и слдствія попоекъ, — и въ этомъ отношеніи имлъ предъ нимъ значительное преимущество. Хладнокровіе мое давало мн возможность выигрывать у него деньги, которыя служили къ облегченію моего положенія. За стнами тюрьмы онъ имлъ жену, которая, я увренъ, была виновницей его несчастій и разлуки съ семействомъ. Раза два-три въ недлю она приходила видться съ нимъ, и никогда съ пустыми руками. Это было маленькое, смуглое, черноглазое созданіе, взоры котораго производили сильное впечатлніе на всхъ, съ кмъ встрчались.

Француза нашего отправили въ полкъ, квартировавшій въ Нейсс, въ Силезіи, въ весьма недальнемъ разстояніи отъ австрійской границы. Предпріимчивый духъ и желаніе повелвать никогда его не покидали, — онъ считался главою тайной республики въ полку. Онъ, какъ я уже сказалъ, былъ славный солдатъ, но надменный, развратный человкъ и въ добавокъ пьяница. Человкъ подобныхъ качествъ, если только не съуметъ понравиться своимъ начальникамъ (какъ это умлъ сдлать я), безъ всякаго сомннія, вооружитъ ихъ противъ себя. Капитанъ Блондина былъ его смертельнымъ врагомъ: онъ наказывалъ его часто и жестоко.

Жена Блондина и другія полковыя женщины (это было посл заключенія мира) занимались на австрійской границ контрабандой, но не въ обширныхъ размрахъ. На эту торговлю съ той и другой стороны смотрли сквозь пальцы. Но дло въ томъ, что мистриссъ Блондинъ, исполняя волю супруга, обязана была, посл каждаго изъ своихъ предпріятій, доставить мужу извстное количество пороху и пуль,— припасы, недоступные для прусскаго солдата, а на этотъ разъ составлявшіе для Блондина предметъ особенной необходимости и тайны. Необходимость эта обнаружилась, и даже очень скоро.

Блондинъ составилъ обширный и необыкновенный заговоръ. Намъ неизвстно какъ далеко распространялся онъ и сколько сотъ тысячъ человкъ принимали въ немъ участіе, но между нами, рядовыми, на счетъ этого заговора носились странныя исторіи, молва о немъ перелетала отъ одного гарнизона къ другому, о немъ говорила цлая армія, наперекоръ всмъ усиліямъ правительства подавить его. Но легко ли было это сдлать! Я самъ былъ участникомъ заговора, я видлъ ирландское возмущеніе и знаю, что такое масонское общество бднаго класса людей.

Блондинъ поставилъ себя въ глав заговора. Тутъ не было ни бумагъ, ни переписки. Никто изъ заговорщиковъ не имлъ никакихъ совщаній другъ съ другомъ, они знали одного только француза, онъ одинъ отдавалъ всмъ приказанія. По его распоряженію, въ двнадцать часовъ извстнаго дня, назначено было возстаніе всего гарнизона, — отдльные отряды должны были завладть гауптвахтами, перерзать часовыхъ и…. кто знаетъ, какія были бы послдствія? Нкоторые изъ нашихъ говорили, что заговоръ распространенъ былъ по всей Силезіи, и что Блондинъ долженъ сдлаться австрійскимъ генераломъ.

Около двнадцати часовъ, противъ гауптвахты при Богемскихъ воротахъ, собралось человкъ до тридцати солдатъ въ полуформ. Французъ подошелъ къ часовому и началъ оттачивать на камн остріе топора. Съ первымъ ударомъ колокола, онъ вскочилъ на ноги, однимъ ударомъ разбилъ часовому голову, въ тотъ же моментъ тридцать человкъ бросились въ гауптвахту, овладли оружіемъ и смло пошли въ ворота. Стоявшій у воротъ часовой хотлъ было опустить шлагбаумъ, но французъ подбжалъ къ нему и другимъ размахомъ топора отрубилъ правую руку, державшую цпь шлагбаума. Увидвъ толпу вооруженныхъ людей, вншній караулъ вытянулся въ цпь черезъ дорогу, но отрядъ француза, сдлавъ залпъ, бросился въ штыки, и караулъ разсялся. Граница находилась всего въ одной мили отъ Нейсса, а потому мятежники двинулись туда форсированнымъ маршемъ.

Между тмъ городъ встревожился, его спасло отъ гибели только то обстоятельство, что часы, по которымъ французъ приступилъ къ своимъ дйствіямъ, были пятнадцатью минутами впереди всхъ другихъ часовъ въ город. Ударили сборъ, войска должны были встать подъ ружье, и такимъ образомъ люди, которымъ предстояло напасть на гауптвахты, принуждены были встать на свои мста, и планъ ихъ разрушился. Несмотря на эту мру, открытіе заговорщиковъ оказалось невозможнымъ, потому что никто не хотлъ измнить своимъ товарищамъ, равно какъ никто не хотлъ выдать себя за преступника.

Въ погоню за французомъ и тридцатью бглецами, находившимися въ это время далеко на пути къ Богемской границ, послали отрядъ кавалеріи. Когда отрядъ нагналъ ихъ, они повернулись, сдлали залпъ, ударили въ штыки, и кавалерія была опрокинута. Пограничные австрійцы смотрли на эту стычку съ напряженнымъ вниманіемъ. Женщины, слдившія за неустрашимыми бглецами, доставили имъ еще пороха и пуль, и нсколько разъ повторяемое нападеніе драгунъ было съ успхомъ отражаемо. Но въ этихъ отчаянныхъ и безполезныхъ стычкахъ пропало много времени, такъ что на помощь кавалеріи подосплъ батальонъ пхоты, окружилъ горсть храбрецовъ, и участь несчастныхъ была ршена. Они дрались съ бшенствомъ, возбуждаемымъ отчаяніемъ, — ни одинъ изъ нихъ не просилъ пощады. Съ истощеніемъ зарядовъ, они вступили въ рукопашный бой, и были перестрлены и переколоты на мст. Французъ былъ послднимъ изъ раненыхъ. Получивъ пулю въ ногу, онъ упалъ и въ этомъ положеніи былъ обезоруженъ, но прежде чмъ сдаться, онъ убилъ офицера, который первый бросился овладть имъ.

Его и весьма немногихъ изъ его товарищей, оставшихся въ живыхъ, привезли обратно въ Нейссъ, и, какъ зачинщика, его немедленно представили въ военный судъ. При допрос онъ ршительно отказался объявить свое настоящее имя и происхожденіе.

— Къ чему вамъ знать, кто я? сказалъ онъ: — я теперь въ вашихъ рукахъ и вы можете разстрлять меня. Имя мое, какъ бы оно ни было славно, не спасетъ меня.

Точно также отказался онъ отъ признаній относительно заговора.

— Этому длу одинъ я виновникъ, говорилъ онъ:— вс участники въ немъ знали одного меня, и никого изъ своихъ товарищей. Тайна принадлежитъ мн одному, и она умретъ вмст со мной.— Когда офицеры спросили его, какая причина побудила его ршиться на такое страшное преступленіе?— Ваше адское зврство и тиранство, отвчалъ онъ. Вы настоящіе зври, кровопійцы, и если васъ до сихъ поръ не перерзали, то вы жизнью обязаны единственно трусости вашихъ подчиненныхъ

При этихъ словахъ его, капитанъ разразился бранью противъ раненаго человка, и, кинувшись на него, далъ ему пощечину. Но Блондинъ, несмотря на то, что былъ раненъ, съ быстротою мысли выхватилъ штыкъ у одного изъ солдатъ, поддерживавшихъ его, и вонзилъ его въ грудь офицера.

— Негодяй и чудовище! вскричалъ онъ:— отправленіе тебя на тотъ свтъ я считаю предсмертнымъ своимъ утшеніемъ.

Его въ тотъ же день разстрляли. Онъ хотлъ писать къ королю, съ такимъ, однакожъ, условіемъ, еслибъ кто нибудь изъ офицеровъ согласился передать письмо нераспечатаннымъ въ руки почтмейстера, но вс отказались отъ этого, вроятно, изъ опасенія, что въ немъ будутъ заключаться весьма невыгодныя для нихъ объясненія. Говорятъ, что Фридрихъ, на первомъ парад, обошелся съ ними весьма сурово, и сдлалъ строгій выговоръ за то, что они отказали французу въ его послднемъ желаніи. Какъ бы-то ни было, Фридрихъ, для личныхъ своихъ выгодъ, счелъ за лучшее замять это дло, и оно, какъ я уже сказалъ, было замято, но такъ, что сотни тысячъ солдатъ знали о немъ, и многіе изъ насъ пили въ память француза, погибшаго за правое дло. Нтъ никакого сомннія, что многіе изъ читателей возстанутъ противъ этого, назовутъ меня вольнодумцемъ и скажутъ, что я одобряю неповиновеніе властямъ и защищаю убійство. Въ оправданіе свое скажу, что еслибъ эти люди служили рядовыми въ прусской арміи съ 1760 по 1765 годъ, они бы вполн согласились съ моими доводами. Блондинъ, домогаясь свободы, уничтожилъ только двухъ часовыхъ, а, позвольте васъ спросить, сколько сотъ тысячъ своихъ и австрійскихъ подданныхъ уничтожилъ Фридрихъ изъ одного только желанія овладть Силезіей?

Я могъ бы разсказать множество исторій о нашей арміи, но какъ отъ рядоваго солдата нельзя ожидать, чтобъ его разсказы имли особенный интересъ, поэтому, считаю за лучшее не распространяться въ моихъ описаніяхъ и осужденіяхъ. Но представьте мое изумленіе, когда въ нашемъ депо я услышалъ знакомый голосъ, кортавое произношеніе и, съ тмъ вмст, увидлъ сухопараго молодаго джентльмена, котораго привели два солдата, и которому одинъ изъ нихъ нанесъ нсколько ударовъ по спин,— представьте мое изумленіе, когда этотъ джентльменъ, въ порыв неистоваго гнва, прокричалъ по англійски:

— Ахъ! и ты здсь, бездльникъ! Подожди же, я расквитаюсь. Я напишу англійскому посланнику,— это такъ врно, какъ врно и то, что мое имя Фэйкенамъ изъ Фэйкенама.

Я разразился громкимъ смхомъ. Я увидлъ предъ собой стараго знакомаго въ моемъ капральскомъ мундир. Лизхенъ поклялась, что Фэйкенамъ былъ простой рядовой, и бдный молодой человкъ подчинился одной съ нами участи. Но я не злопамятенъ, возбудивъ задушевный смхъ во всемъ нашемъ обществ разсказомъ о моей продлк съ этимъ бднякомъ, я подалъ совтъ, доставившій ему свободу.

— Отправьтесь къ нашему инспектору, сказалъ я:— и помните, что лишь только попадете вы въ Пруссію, вы никогда изъ нея не уйдете. Сію же минуту отправляйтесь къ начальнику, общайте ему сто…. пятьсотъ гиней, только бы онъ освободилъ васъ, скажите, что вс ваши документы и портфель въ рукахъ вербовщиковъ (и это была истина), докажите ему, что вы имете средства заплатить общанныя деньги, и я увренъ, что освобожденіе ваше несомннно.

Онъ послушалъ моего совта, и когда мы приготовились выступить въ походъ, мистеръ Фэйкенамъ нашелъ средство поступить въ госпиталь и тамъ устроить свое освобожденіе. Но и тутъ чуть-чуть онъ не испортилъ все дло своимъ скряжничествомъ, дай впослдствіи никогда не оказывалъ признательности мн, его благодтелю.

Я не намренъ описывать Семилтнюю войну въ романтичномъ вид. Къ концу ея, прусская армія, прославившаяся дисциплиною и храбростью, командовалась, правда, офицерами и уетеръ-офицерами изъ природныхъ пруссаковъ, но была составлена по большей части изъ людей наемныхъ или краденыхъ почти изъ всхъ европейскихъ націй. Побги были безпрестанны и многочисленны. Въ одномъ полку Бюлова, въ которомъ я служилъ, передъ войной считалось не меньше шести-сотъ французовъ, и когда они выступили изъ Берлина въ походъ, одинъ изъ солдатъ имлъ старую скрипку, на которой наигрывалъ французскую псню, между тмъ какъ его товарищи не шли за нимъ, а скоре плясали, напвая: ‘Nous allons en France’. Два года спустя, когда они возвращались въ Берлинъ, изъ шести-сотъ человкъ осталось только шесть, остальные разбжались или были убиты въ сраженіяхъ. Жизнь, которую велъ рядовой, покажется ужасною для всхъ, кром людей желзнаго терпнія и непоколебимости. На каждыхъ трехъ рядовыхъ былъ одинъ капралъ, который шелъ позади ихъ и безпощадно дйствовалъ своею палкою, говорили, что вовремя сраженія, передняя шеренга состояла изъ солдатъ, а вторая изъ капраловъ и сержантовъ, которые гнали впередъ первую. Подъ вліяніемъ этихъ непрерывныхъ понужденій и истязаній, многіе предавались самому ужасному отчаянію, и въ весьма многихъ полкахъ совершались страшныя преступленія, которыя на нкоторое время служили для правительства источникомъ величайшаго безпокойства. Это варварство породило странное, чудовищное обыкновеніе убивать младенцевъ. Солдаты говорили, что ихъ жизнь не выносима, и чтобъ покончить съ ней, и навсегда избавиться отъ мучительнаго положенія, въ которомъ находились, они придумали планъ убивать дтей невинныхъ и слдовательно близкихъ къ Небу, и потомъ отдаваться въ руки правосудія. Самъ Фридрихъ, герой, мудрецъ и философъ,— король, который безпрестанно твердилъ о великодушіи, и съ отвращеніемъ слышалъ о жестокихъ наказаніяхъ, ужаснулся при этомъ неслыханномъ протест со стороны завербованныхъ злодевъ противъ его чудовищнаго тиранства, и, какъ единственное средство къ поправленію такого зла, строго воспретилъ допускать священниковъ къ преступникамъ подобнаго рода, и отказывать имъ во всякомъ религіозномъ утшеніи.

Наказанія были безпрерывны. Каждый офицеръ имлъ полное право наказывать солдатъ, — и въ мирное время жесточе, чмъ въ военное. Съ наступленіемъ мира, Фридрихъ удалилъ отъ службы всхъ офицеровъ неблагороднаго происхожденія, какъ бы ни были они полезны для службы. Онъ вызывалъ какого нибудь капитана и передъ цлымъ фронтомъ говорилъ:— въ отставку его! онъ неблагородный! Мы страшились его, смирялись и повиновались, какъ обитатели звринца передъ своимъ хозяиномъ. Я видлъ, какъ отъ палочныхъ ударовъ плакали храбрйшіе солдаты, видлъ молоденькаго прапорщика, который, вызвавъ гренадера лтъ пятидесяти, бывавшаго въ сотн сраженіяхъ, наносилъ удары своей тростью по рукамъ и спин несчастнаго, и подъ этими ударами гренадеръ, готовый въ сраженіи броситься на жерла непріятельскихъ орудій, ревлъ какъ ребенокъ. Въ день битвы, такой человкъ готовъ былъ на все. Наднь онъ тогда мундиръ хоть на выворотъ, никто не тронетъ его, — но чтобъ заставить этого звря драться, они снова палками вбивали въ него субординацію. Мы вс находились подъ вліяніемъ какой-то чарующей силы — и никто не осмливался освободить себя отъ этого вліянія. Французскій офицеръ, котораго завербовали въ одно время со мною, находился въ одной со мной рот, его, какъ собаку, били палками. Двадцать лтъ спустя я встртилъ его въ Версал, и когда заговорилъ съ нимъ о старин, онъ поблднлъ и задрожалъ, какъ въ лихорадк.

— Ради Бога, сказалъ онъ:— не напоминайте мн объ этомъ времени, — я считаю это за страшный сонъ, просыпаясь отъ котораго, дрожу и плачу даже теперь.

Что касается до меня, то посл непродолжительнаго времени,— втеченіе котораго, надобно сознаться, я, какъ и мои товарищи, попробовалъ палки — и посл того какъ мн представились случаи показать себя ловкимъ и храбрымъ солдатомъ, я прибгнулъ къ тмъ самымъ средствамъ, которые употребилъ въ англійской арміи, чтобъ разъ и навсегда отстранить отъ себя личное униженіе. Я носилъ въ рукав пулю на снурк, которую не старался скрывать, и говорилъ, что влплю ее въ того солдата или офицера, который вздумаетъ наказать меня. Въ моемъ характер было что-то особенное, заставлявшее старшихъ моихъ врить мн, эта самая пуля помогла мн убить австрійскаго полковника, но я, нисколько не задумываясь, пустилъ бы ее и въ прусскаго. Потому что какое мн было дло до ихъ кровопролитной вражды?— ‘Никто не можетъ придраться къ моей служб, и слдовательно, никто не наложитъ на меня своей руки.’ Я держался этого правила во все время моего пребыванія въ служб.

Я не намренъ описывать исторію битвъ въ прусской, а тмъ мене въ англійской служб. Я исполнялъ въ нихъ свой долгъ, подобно всмъ другимъ, иногда усы мои достигли значительной длины, а это случилось когда мн исполнилось двадцать лтъ отъ роду, во всей прусской арміи, скажу безъ хвастовства, не было такого храбраго, ловкаго, умнаго, красиваго, и, надобно признаться, такого разгульнаго солдата, какимъ былъ я. Я выдлалъ изъ себя боеваго звря, если можно такъ выразиться,— въ день битвы я приходилъ въ какое-то бшенство и чувствовалъ себя счастливйшимъ существомъ въ мір,— вн поля сраженія я предавался всмъ удовольствіямъ, какія только могъ пріобрсть, и, разумется, не былъ особенно разборчивъ ни относительно свойства этихъ удовольствій, ни относительно способа пріобртенія ихъ. Впрочемъ, надобно правду сказать, общество нашихъ солдатъ было въ тысячу разъ скромне и деликатне неуклюжихъ, неповоротливыхъ олуховъ въ англійской служб, и наша служба, вообще говоря, была до такой степени стснена строгими уставами, что мы совсмъ почти не имли времени на какія нибудь противозаконныя шалости. По смуглому и загорлому лицу моему, товарищи назвали меня ‘чернымъ англичаниномъ’ Schwartzer Englnder, или англійскимъ чортомъ. Серьёзное или требующее особенной отваги и ловкости предпріятіе всегда возлагалось на меня. Я часто получалъ денежныя награды, но слдующаго чина мн не давали. Въ тотъ день, когда я убилъ австрійскаго полковника (громаднйшаго уланскаго офицера, съ которымъ я сошелся одинъ на одинъ и, притомъ, не на кон), генералъ Бюловъ, командиръ моего полка, подарилъ мн передъ фронтомъ два фридрихсдора, и сказалъ:

— Теперь я тебя награждаю, но кажется, что рано или поздно, а мн придется тебя повсить.

Въ тотъ же вечеръ я промоталъ съ моими товарищами, какъ эти деньги, такъ и деньги, которыя перешли ко мн изъ кармана убитаго полковника,— впрочемъ, во все продолженіе войны, я никогда не оставался безъ талера въ кошельк.

ГЛАВА VII.
БАРРИ ВЕДЕТЪ ГАРНИЗОННУЮ ЖИЗНЬ, И НАХОДИТЪ МНОГИХЪ ДРУЗЕЙ.

Посл войны нашъ полкъ стоялъ гарнизономъ въ Берлин, город, можетъ статься, наимене скучномъ изъ всхъ прусскихъ городовъ,— однакожъ и онъ не могъ похвалиться особенной веселостью. Служба наша, постоянно тяжелая, предоставляла намъ втеченіе дня нсколько часовъ свободныхъ, въ которые мы могли бы предаваться удовольствіямъ, еслибъ имли на это средства. Многіе изъ нашей роты ходили на вольную работу, но я, какъ неспособный къ ней, и какъ джентльменъ, которому честь воспрещала занятія подобнаго рода, смотрлъ на этотъ способъ пріобртенія денегъ съ отвращеніемъ. Нашего жалованья едва достаточно было, чтобъ сохранить насъ отъ голодной смерти, а такъ какъ я всегда любилъ удовольствія, и какъ положеніе, въ которомъ мы находились теперь, не позволяло намъ прибгать къ контрибуціямъ, столь удобнымъ, выгоднымъ и позволительнымъ въ военное время, то я принужденъ былъ обратиться къ единственному средству, которое давало возможность покрывать мои расходы, и, именно, сдлаться безсмннымъ ординарцемъ, или довреннымъ военнымъ джентльменомъ моего капитана. Нсколько лтъ тому назадъ я презиралъ эту обязанность, когда въ англійской служб ее хотли насильно навязать на меня, — но въ чужой земл совсмъ другое дло, да къ тому же, по правд сказать, посл пятилтней службы солдатомъ, гордость каждаго человка подчинится, по необходимости, множеству непріятностей, которыя показались бы ему невыносимыми въ независимомъ состояніи.

Капитанъ былъ молодой человкъ, онъ отличился во время войны, и иначе ни подъ какимъ видомъ не получилъ бы капитанскаго чина такъ рано. Кром того, онъ былъ племянникъ и единственный наслдникъ министра полиціи, мсьё де-Поцдорфа, — родство это безъ всякаго сомннія много способствовало ускоренію производства молодаго джентльмена. На плацъ-парад и въ казармахъ, капитанъ Поцдорфъ былъ весьма строгъ, но дома легко поддавался хитрости и лести. Съ самого начала я обратилъ на себя вниманіе косичкой, которую никто не умлъ завязывать и убирать такъ мастерски, какъ я, а впослдствіи я пріобрлъ его расположеніе и довріе тысячами небольшихъ услугъ и угожденій, которыя я, будучи самъ джентльменомъ, умлъ пустить въ дло. Онъ любилъ удовольствія и предавался имъ вольне, чмъ большая часть военныхъ при суровомъ Двор короля: онъ щедро и безпечно распоряжался своимъ кошелькомъ, любилъ хорошій рейнвейнъ. Во всхъ его качествахъ и наклонностяхъ я искренно ему сочувствовалъ, и, разумется, извлекалъ изъ нихъ пользу. Въ полку его не любили: вс полагали, что, по близкому родству съ министромъ полиціи, онъ сообщалъ ему полковыя новости.

Я скоро вошелъ въ милость моего начальника, и зналъ почти вс его дла. Чрезъ то я былъ избавленъ отъ многихъ ученій и парадовъ, которые, въ противномъ случа, выпали бы на мою долю, имлъ значительные посторонніе доходы, дававшіемн возможность джентльменнымъ образомъ поддерживать наружность и являться съ нкоторымъ clat въ извстномъ, хоть, надобно признаться, и весьма скромномъ обществ въ Берлин. У дамъ я былъ всегда особеннымъ фаворитомъ, мое обращеніе съ ними до такой степени было деликатно, что он не могли понять, почему я получилъ въ полку прозваніе Чернаго Чорта.

— Не такъ черенъ чортъ, какъ его рисуютъ, отвчалъ я на это со смхомъ. Большая часть дамъ соглашалась, что рядовой былъ воспитанъ не хуже, нежели какъ и его капитанъ, да и могло ли быть иначе, если принять въ соображеніе мое воспитаніе и происхожденіе?

Уврившись въ расположеніи капитана, я попросилъ позволенія послать письмо въ Ирландію къ бдной матери, которой не давалъ знать о себ втеченіе многихъ лтъ, не давалъ о себ знать потому, что письма иностранныхъ солдатъ не принимали на почт, изъ опасенія жалобъ и требованій со стороны ихъ родителей. Капитанъ согласился найти средства отправить мое письмо, а какъ мн извстно было, что онъ непремнно прочитаетъ его, то я остерегся подать его запечатаннымъ, и такимъ образомъ выразилъ мое къ нему довріе. Впрочемъ, письмо было написано такъ, что писавшій его нисколько бы не пострадалъ, еслибъ оно было перехвачено. Я просилъ у матери прощенія за мой побгъ: говорилъ, что моя расточительность и безразсудство сдлали возвращеніе мое домой невозможнымъ, но ей, вроятно, все таки пріятно будетъ узнать по крайней мр, что я здоровъ и счастливъ въ служб величайшаго монарха въ свт, и что солдатская жизнь мн очень нравится. Я присовокупилъ, что нашелъ добраго защитника и покровителя, который, по моимъ надеждамъ, со временемъ сдлаетъ для меня многое, что совершенно въ его власти. Посылалъ поклоны всмъ двицамъ въ замк Брэди, называлъ ихъ по имени, начиная отъ Бидди и кончая самой младшей, Бекки, и въ конц письма подписался признательнымъ сыномъ, какимъ я и дйствительно былъ, Редмондомъ Барри, служащимъ въ Бюловскомъ пхотномъ полку, въ рот капитана Поцдорфа. Между прочимъ, я разсказалъ ей забавный анекдотъ о томъ, какъ Фридрихъ выпроводилъ изъ дворца одного канцлера и трехъ судей, въ тотъ день, когда я стоялъ на часахъ у подъзда, и сверхъ того я выразилъ надежду на скорое открытіе военныхъ дйствій, которые доставятъ мн случай вытти въ офицеры. Однимъ словомъ, изъ этого письма вы могли бы заключить безъ всякаго сомннія, что я былъ счастливйшимъ человкомъ въ мір, и въ этомъ отношеніи я нисколько не сожаллъ, что вводилъ въ заблужденіе мою добрую матушку.

Я увренъ, что письмо мое было прочитано, потому что капитанъ Поцдорфъ, спустя нсколько дней, началъ распрашивать меня о моей фамиліи, и я разсказалъ ему вс обстоятельства, отступивъ нсколько отъ истины, изъ своихъ собственныхъ видовъ. Я говорилъ, что былъ младшій сынъ въ семейств, что мать моя осталась почти безъ всякихъ средствъ къ содержанію восьми дочерей, которыхъ я назвалъ по имени. Меня отправили въ Дублинъ изучать законы, гд я вошелъ въ долги, попалъ въ дурное общество, убилъ на дуэли человка, сильные родственники котораго непремнно заключили бы меня въ тюрьму, а судъ приговорилъ бы къ вислиц, еслибъ я не бжалъ изъ отечества. Я пошелъ въ англійскую службу, это былъ единственный путь спастись отъ бды, и потому я не могъ не воспользоваться имъ, въ заключеніе я разсказалъ исторію о мистер Фэйкенам изъ Фэйкенама, и разсказалъ такимъ образомъ, что покровитель мой едва не умеръ отъ смха. Черезъ нсколько дней онъ объявилъ мн, что повторилъ эту исторію на балу у М-me де Камекъ, гд вс присутствовавшіе единодушно изъявили желаніе видть молодаго англичанина.

— Не былъ ли тамъ британскій посланникъ? спросилъ я, съ величайшимъ безпокойствомъ:— ради самого Неба умоляю васъ, сэръ, не открывайте ему моего настоящаго имени, въ противномъ случа онъ будетъ просить моего освобожденія, а мн бы, право, не хотлось, чтобы меня повсили въ моемъ отечеств.

Поцдорфъ расхохотался и сказалъ, что онъ вмняетъ себ въ непремнную обязанность удержать меня на моемъ мст, за что я поклялся быть вчно ему благодарнымъ.

Спустя нсколько дней, онъ обратился ко мн съ довольно серьёзнымъ лицомъ и сказалъ:

— Редмондъ, я говорилъ о теб съ нашимъ генераломъ, и когда выразилъ ему удивленіе, что человкъ твоей храбрости и твоихъ способностей не получилъ никакого отличія втеченіе войны, онъ сказалъ, что постоянно имлъ тебя въ виду, что ты дйствительно храбрый солдатъ и, по его мннію, происходишь изъ хорошей фамиліи, но что въ цломъ полку, какъ нтъ человка дятельне тебя и умне, такъ точно нтъ человка, который бы меньше, чмъ ты, заслуживалъ отличіе. Генералъ говоритъ, что ты безпокоенъ, развратенъ и безпутенъ, что ты испортилъ многихъ солдатъ, и что твои способности и храбрость ни къ чему хорошему не служатъ.

— Сэръ! сказалъ я, крайне изумленный тмъ, что кто нибудь изъ смертныхъ могъ составить такое обо мн понятіе:— надюсь, что генералъ Бюловъ очень ошибается относительно моего характера. Что я связался съ дурнымъ обществомъ, это совершенная истина, но въ этомъ отношеніи я только поступилъ, какъ поступили бы на моемъ мст другіе, и, кром того, у меня не было ни великодушнаго друга, ни покровителя, которому бы можно было доказать, что я достоинъ лучшей участи. Генералъ можетъ говорить, что я негодяй, что я погибшій молодой человкъ, онъ можетъ отправить меня къ чорту, — и, поврьте, я готовъ отправиться туда, но только съ тмъ, чтобъ сдлать вамъ угодное.

Этотъ отвтъ чрезвычайно поправился моему патрону, моя откровенность и услужливость пріобрли искреннее его ко мн расположеніе. Въ одинъ прекрасный день, или, врне, однажды вечеромъ, когда онъ находился съ одной лэди tte—tte…. впрочемъ, безполезно разсказывать продлки, которыя никого не касаются, и до которыхъ ни кому нтъ дла.

Мсяца четыре спустя посл отправленія письма къ матушк, я получилъ, на имя моего капитана, отвтъ, который пробудилъ во мн тоску по родин, произвелъ на меня какое-то грустное впечатлніе, описать которое я не въ состояніи. Я не получалъ ни строки отъ доброй, уважаемой мною матери, втеченіе пяти лтъ. Вс минувшіе дни, свжій, радостный блескъ зеленыхъ полей Ирландіи, любовь матери и моего дяди, Филь Пурсель, вс мои приключенія и надежды, все, все, что я длалъ и о чемъ думалъ, воскресло передо мною при чтеніи этого письма, и когда я остался одинъ, я плакалъ надъ нимъ, чего не случалось со мной съ той поры, какъ Нора играла моимъ сердцемъ. Я постарался не обнаруживать своихъ чувствъ ни своимъ сослуживцамъ, ни капитану, но въ тотъ вечеръ не имлъ на столько твердости духа, чтобъ отправиться въ загородный садъ пить чай съ Лотхенъ, горничной госпожи фонъ-Дозъ, я извинился и отправился въ казармы, изъ которыхъ уходилъ и возвращался въ нихъ, когда хотлъ, — легъ въ постель и провелъ длинную ночь въ слезахъ и воспоминаніяхъ о милой Ирландіи.

На другой день я нсколько развеселился, размнялъ присланный матерью вексель въ десять гиней и задалъ нкоторымъ изъ моихъ знакомыхъ хорошую пирушку. Письмо бдной матушки орошено было слезами, наполнено текстами, и написано чрезвычайно сбивчиво и несвязно. Она выражала свою радость, что я нахожусь въ войскахъ протестантскаго государя, и съ тмъ вмст боялась, что государь этотъ находился не на прямомъ пути истины, этотъ прямой путь, она говорила, ей указываетъ пасторъ замка Брэди, высокопочтеннйшій Джосія Джоульсъ, котораго называла драгоцннымъ избраннымъ сосудомъ, цлительнымъ бальзамомъ, индйскимъ нардомъ, — словомъ, употребляла множество фразъ, которыхъ я не понималъ. Одно только было очевидно изъ всего этого набора словъ, что добрая мать по прежнему любила своего сына, вспоминала и молилась день и ночь о своемъ непослушномъ Редмонд. Кому изъ многихъ несчастливцевъ, подобныхъ мн, во время одинокаго ночнаго караула, въ минуты печали, въ болзни или въ плну, не приходило на мысль, что, въ ту самую минуту, весьма вроятно, его мать молилась о немъ? Я часто имлъ эти мысли, и, разумется, он никогда не бываютъ веселаго свойства, не приходятъ он къ вамъ и въ то время, когда вы находитесь въ обществ,— что сталось бы съ кружкомъ веселыхъ товарищей, еслибъ такія мысли постили ихъ въ бесд?— они сдлались бы безмолвными, какъ факельщики на похоронахъ. Въ тотъ вечеръ я пилъ за здоровье матери и, пока велись деньги, жилъ какъ джентльменъ. Посылая мн деньги, она, какъ говорила мн впослдствіи, лишила себя необходимаго, и получила строгій выговоръ отъ мистера Джоульса.

Присланныя деньги были истрачены весьма скоро, — но я не нуждался, и, будучи фаворитомъ капитана и его друзей, имлъ сотни случаевъ пріобртать доходы, безъ всякаго труда. То мадамъ фонъ-Дозъ дарила мн гинею, когда я приносилъ ей букетъ или письмо отъ капитана, то, напротивъ, старый тайный совтникъ Дозъ угощалъ меня рейнвейномъ и при этомъ всовывалъ мн въ руку талеръ или два, съ тмъ, чтобъ я сообщилъ ему нкоторыя свднія относительно сношеній между моимъ капитаномъ и его женой. Хотя я и не былъ такимъ простофилей, чтобъ отказаться отъ денегъ, но въ тоже время не былъ и до такой степени низкимъ человкомъ, чтобъ измнить моему благодтелю, и такимъ образомъ старикъ вывдывалъ отъ меня весьма немногое. Когда капитанъ разошелся съ мадамъ фонъ-Дозъ, и началъ ухаживать за богатой дочерью голландскаго посланника, тогда, я ужь и не знаю, какое множество писемъ и гиней несчастная фонъ-Дозъ передавала мн, упрашивая возвратить ей прежняго любовника. Но подобнаго возврата въ любви не существуетъ: на вс обветшалые вздохи и мольбы, капитанъ отвчалъ однимъ смхомъ. Въ дом мэйнгеръ Ванъ-Гульденсака меня такъ полюбили вс, отъ хозяина дома и до послдней служанки, что я сдлался тамъ своимъ человкомъ. Благодаря такому расположенію, я узналъ дв-три государственныя тайны, которыя чрезвычайно изумили моего капитана и понравились ему. Эти тайны онъ незамедлилъ сообщить своему дядюшк, министру полиціи, который, безъ всякаго сомннія, умлъ ими воспользоваться. Съ этой поры, я началъ пользоваться особымъ довріемъ семейства Поцдорфа, и былъ солдатомъ по одному только названію, получилъ позволеніе носить партикулярное платье (которое, могу васъ уврить, отличалось изысканнымъ щегольствомъ), и, къ величайшей зависти моихъ сослуживцевъ, не отказывалъ себ ни въ какихъ удовольствіяхъ. Что касается до сержантовъ, то они обходились со мной вжливо, какъ съ офицеромъ, зная, что, за оскорбленіе любимца племянника министра, они рисковали галунами. Въ нашей рот служилъ молодой человкъ, котораго звали Курцъ, несмотря на то что онъ былъ шести-футоваго роста, и котораго жизнь я нсколько разъ спасалъ въ сраженіяхъ. Какъ вы думаете, что сдлалъ этотъ товарищъ, когда я разсказалъ ему одно изъ моихъ приключеній? Онъ назвалъ меня шпіономъ и доносчикомъ, и попросилъ не говорить съ нимъ больше на ты, какъ это водилось между молодыми людьми въ пріятельскихъ отношеніяхъ. Мн больше ничего не оставалось длать, какъ только вызвать его на дуэль, церемониться съ нимъ я не видлъ необходимости. Обезоруживъ его въ мгновеніе ока, я швырнулъ его шпагу ему черезъ голову.

— Курцъ, сказалъ я: — человкъ низкихъ правилъ поступилъ ли бы съ тобой такъ, какъ я поступаю теперь?

Этимъ подвигомъ я заставилъ замолчать другихъ недовольныхъ, надо мной посл этого никто уже не смлъ смяться.

Нельзя допустить, что для особы моего воспитанія, обращавшейся въ прихожихъ, разговоръ лакеевъ и блюдолизовъ былъ пріятенъ. Но во всякомъ случа, онъ не былъ до такой степени саленъ, какъ разговоръ въ казармахъ, къ которому я питалъ величайшее отвращеніе. Я выказывалъ притворное расположеніе къ военной служб собственно потому, что хотлъ пустить пыль въ глаза моего покровителя. Я томился въ невол, и выжидалъ случая выйти изъ этого положенія. Я чувствовалъ, что родился разъигрывать въ свт не послднюю роль. Еслибъ я принадлежалъ къ гарнизону въ Нейсс, то, вмст съ храбрымъ французомъ, прорубилъ бы себ путь къ свобод, но здсь, чтобъ пріобрсть свободу, я долженъ былъ прибгнуть къ хитрости, я думаю, въ этомъ меня никто не станетъ упрекать. Мой планъ былъ слдующаго рода: сдлаться до такой степени необходимымъ для мсьё де-Поцдорфа, чтобы онъ выхлопоталъ мн отставку. Получивъ свободу, при моей наружности и моемъ происхожденіи, я бы сдлалъ то, что длали десятки тысячъ ирландскихъ джентльменовъ: я бы женился на порядочной женщин, съ хорошимъ состояніемъ. Доказательствомъ тому, что я былъ, если не безкорыстенъ, то по крайней мр дйствовалъ по внушенію благородной амбиціи, служитъ слдующее обстоятельство. Въ Берлин проживала вдова одного продавца колоніальныхъ товаровъ, съ шестьюстами талеровъ годоваго дохода и хорошей торговлей, она дала мн понять, что выкупитъ меня изъ службы, если я женюсь на ней, но я объявилъ ей на-отрзъ, что не намренъ сдлаться лавочникомъ и, такимъ образомъ, добровольно отклонилъ отъ себя возможность быть свободнымъ.

Что касается моихъ благотворителей, я былъ признателенъ имъ больше, чмъ они мн. Капитанъ находился въ долгу и имлъ различныя сдлки съ евреями, которымъ давалъ собственноручныя обязательства уплатить долги по смерти дяди. Старикъ фонъ-Поцдорфъ, замчая довріе, которое имлъ ко мн его племянникъ, хотлъ было подкупить меня и вывдать дйствительное положеніе длъ молодаго человка, но какъ вы думаете, что я сдлалъ? Я сообщилъ объ этомъ факт мсьё Георгу фонъ-Поцдорфу, и мы вмст составили списокъ небольшихъ долговъ, до такой степени незначительныхъ, что они, вмсто того, чтобъ прогнвить старика, успокоили его, и онъ заплатилъ ихъ, радуясь, что такъ дешево отдлался.

Хорошо же меня и наградили за эту преданность. Однажды утромъ, когда старый джентльменъ заперся съ своимъ племянникомъ въ кабинет (онъ любилъ собирать свднія о томъ, что длаютъ молодые офицеры, кто изъ нихъ играетъ въ карты, кто ведетъ любовныя интриги и съ кмъ, кто посщаетъ Ридотто, кто длаетъ долги и т. п., потому что Фридриху любопытно было знать, чмъ занимается и какъ проводитъ время каждый изъ офицеровъ его арміи), я былъ посланъ съ письмомъ къ маркизу д’Ажансъ (тому самому, который впослдствіи женился на актрис Кошуа), и встртивъ маркиза на улиц, въ нсколькихъ шагахъ отъ дома, отдалъ письмо и воротился въ квартиру капитана. Онъ и его почтенный дядюшка имли предметомъ своего разговора мою ничтожную особу.

— Онъ изъ благородныхъ, говорилъ капитанъ.

— Ха, ха! отвчалъ дядя (котораго я готовъ былъ задушить за такую наглость).— Всякій нищій-ирландецъ въ нашей арміи поетъ ту же самую псню.

— Его завербовалъ Гальгенштейнъ, продолжалъ капитанъ.

— Да, его завербовали, какъ дезертира, сказалъ старикъ Поцдорфъ.

— Положимъ, что такъ, но я общалъ выхлопотать молодому человку отставку, и увренъ, что онъ будетъ для васъ человкомъ полезнымъ.

— И ты хочешь хлопотать объ его отставк! воскликнулъ старикъ, захохотавъ.— Bon Dieu! Да ты образецъ простодушія! Нтъ, Георгъ, если ты будешь такъ дйствовать, то, поврь, никогда не получишь моего мста. Извлекай себ пользу чрезъ этого человка, сколько душ твоей угодно. У него хорошія манеры и откровенное лицо. Онъ уметъ лгать съ неподражаемой увренностью, и драться, какъ ты говоришь, изъ-за бездлицы. Въ негодя этомъ много хорошихъ качествъ, но онъ тщеславенъ, мотъ и болтунъ. Пока военная дисциплина держитъ его въ узд, ты можешь длать съ нимъ, что теб угодно. Дай ему волю, и онъ тебя же оставитъ въ дуракахъ. Поддерживай его усердіе общаніями: общай ему хоть генеральскій чинъ. Я не нуждаюсь въ немъ: въ Берлин и безъ него можно имть много лазутчиковъ.

Такъ цнилъ неблагодарный старикъ заслуги, оказанныя мною мсьё де-Поцдорфу. Я тайкомъ ушелъ изъ комнаты, крайне взволнованный мыслью, что любимыя мечты мои разсяны, и что мои надежды отдлаться отъ службы услугами капитану были совершенно напрасны. Отчаяніе мое втеченіе нкотораго времени было такъ велико, что я ршался жениться на вдов, но — женитьба рядовымъ не дозволялась, безъ особаго разршенія короля, а сомнительно было, чтобъ его величество позволилъ молодому, двадцати-двухлтнему, красивйшему человку въ его арміи, жениться на шестидесятилтней вдов, съ угреватымъ лицомъ, на старух, которая вышла уже изъ тхъ лтъ, чтобъ увеличивать число подданныхъ его величества. Слдовательно, эта надежда на свободу была тщетна, не могъ я и купить свое освобожденіе, не имя въ виду существа, которое ссудило бы мн значитеіыіую сумму денегъ, хотя я и получалъ много денегъ, какъ я уже сказалъ, но втеченіе всей своей жизни, я имлъ неисправимый порокъ мотать ихъ и поэтому постоянно былъ въ долгу.

Мой капитанъ,— хитрое созданіе!— совсмъ въ другомъ вид передалъ мн сущность совщанія съ своимъ дядей.

— Редмондъ, сказалъ онъ, улыбаясь: — я говорилъ министру о твоихъ заслугахъ {Заслуги, о которыхъ говоритъ здсь Барри, и говоритъ, какъ мы подозрваемъ, съ умысломъ, описаны имъ въ весьма сомнительныхъ выраженіяхъ. Надобно полагать, что его заставляли прислуживать за столомъ прізжающихъ въ Берлинъ иностранцевъ, и доставлять министру полиціи свднія, не лишенныя интереса для правительства. Великій Фридрихъ не иначе принималъ гостей, какъ съ этими предосторожностями. А что касается до дуэлей мистера Барри, то можно ли позволить намъ усомниться въ многочисленности состязаній подобнаго рода? Надобно замтить, что въ нкоторыхъ мстахъ его исторіи, когда онъ находится въ неловкомъ положеніи, или, когда длаетъ такія вещи, которыя въ свт не пользуются уваженіемъ, то непремнно возникаетъ дуэль, изъ которой онъ всегда выходитъ побдителемъ, это обстоятельство доказываетъ, что Барри былъ человкъ несомнннаго благородства и честности.} и твое счастье обезпечено. Мы исключимъ тебя изъ арміи и опредлимъ въ полицію въ качеств инспектора тайной полиціи, короче, мы доставимъ теб возможность обращаться въ сфер, несравненно лучшей, нежели та, въ которую поставила тебя Фортуна.

Хотя я ни на волосъ не поврилъ этимъ словамъ, но показалъ видъ, что они меня тронули, и при этомъ, разумется, выразилъ вчную признательность капитану, за такое великодушное вниманіе съ его стороны къ бдному ирландскому изгнаннику.

— Твои услуги въ дом голландскаго посланника мн очень понравились. Теперь предстоитъ другой случай, въ которомъ ты можешь оказать намъ нкоторую пользу, и если успешь въ этомъ, то, поврь, что награда будетъ выше всякихъ ожиданій.

— Въ чемъ же заключается эта услуга, сэръ? сказалъ я: — я радъ стараться для такого добраго господина.

— Въ Берлинъ, отвчалъ капитанъ: — недавно пріхалъ джентльменъ, службы ея величества императрицы Австрійской, который называетъ себя кавалеромъ Балибари и носитъ красную ленту и звзду папскаго ордена. Онъ говорить по французски и по итальянски, но мы имемъ нкоторые причины полагать, что онъ уроженецъ Ирландіи. Не слышалъ ли ты въ твоемъ отечеств фамиліи Балибари?

— Балибари! Балиб….? Въ этотъ моментъ въ голов моей блеснула свтлая мысль.— Нтъ, сэръ, отвчалъ я:— я никогда не слыхалъ подобной фамиліи.

— Ты долженъ поступить къ нему въ услуженіе. Само собою разумется, ты не будешь знать ни слова по англійски, и если кавалеръ Балибари спроситъ о твоемъ происхожденіи, скажи, что ты венгерецъ. Слуга, который съ нимъ пріхалъ, сегодня же будетъ выгнанъ, и особа, къ которой кавалеръ долженъ обратиться за врнымъ слугой, отрекомендуетъ тебя. Помни же, что ты венгерецъ, ты служилъ во время Семилтней Войны. Ты вышелъ въ отставку по слабости здоровья. Ты служилъ два года мсьё де-Квелленбергу, который теперь съ арміей въ Силезіи, но у тебя есть подписанное имъ свидтельство. Впослдствіи ты жилъ у доктора Мопсіуса, который, въ случа надобности, дастъ теб аттестатъ, содержатель гостинницы ‘Звзда’ отрекомендуетъ тебя, какъ самого честнаго человка, впрочемъ, дло обойдется и безъ его рекомендаціи. Что же касается до остальной части твоей исторіи, то можешь сочинить ее, какъ теб угодно, можешь придать ей чувствительный или забавный видъ, смотря потому, какъ укажетъ теб твое воображеніе. Старайся, однакожъ, пріобрсть довріе кавалера, возбудить въ немъ расположеніе къ себ. Онъ играетъ въ карты и выигрываетъ. Хорошо ли ты умешь играть въ карты?

— Умю, но очень не много…. на сколько это доступно солдату.

— Я считалъ тебя опытне. Ты долженъ замтить, плутуетъ ли кавалеръ въ игр или нтъ,— если плутуетъ, то онъ въ нашихъ рукахъ. Онъ часто видится съ англійскимъ и австрійскимъ посланниками, — молодые люди изъ этихъ двухъ посольствъ почти постоянно ужинаютъ въ его дом. Узнай, о чемъ они говорятъ, кто сколько проигрываетъ, и особенно, кто изъ нихъ играетъ на честное слово. Если попадется теб въ руки письмо на его имя, то, безъ сомннія, ты его прочитаешь, на счетъ писемъ, которыя будутъ поступать къ нему черезъ почту, теб нечего безпокоиться, этотъ трудъ мы беремъ на себя. Но никогда не дозволяй ему написать записку, не узнавъ къ какому лицу, какимъ путемъ и чрезъ чьи руки пойдетъ она къ мсту своего назначенія. Онъ спитъ съ ключами на ше отъ своей шкатулки съ перепиской. Двадцать фридрихсдоровъ, если ты достанешь съ нихъ восковые оттиски. Само собою разумется, ты будешь ходить въ партикулярномъ плать. Совтую теб счесать пудру съ волосъ, и завязать ихъ просто ленточкой,— усы, конечно, ты долженъ сбрить.

Съ этой инструкціей и небольшой суммой денегъ, капитанъ оставилъ меня. Когда я снова увидлъ его, онъ изумился перемн въ моей наружности. Не безъ нкотораго огорченія сбрилъ я усы (они были у меня черны какъ смоль, и щегольски завивались), смылъ съ волосъ отвратительное сало и муку, которыя всегда ненавидлъ, надлъ скромный французскій срый кафтанъ, черные атласные панталоны, черный бархатный камзолъ, и шляпу безъ кокарды. Я казался такимъ кроткимъ и смиреннымъ, какимъ только можетъ казаться лакей, неимющій мста, я увренъ, что никто изъ моего полка, находившагося въ то время на смотру въ Потсдам, не узналъ бы меня. Перерядившись такимъ образомъ, я пришелъ въ гостинницу ‘Звзда’, гд квартировалъ прізжій иностранецъ. Сердце мое билось подъ вліяніемъ какого-то тревожнаго ожиданія, и нкоторымъ образомъ говорило мн, что кавалеръ де-Балибари былъ никто иной, какъ Барри, изъ Баллибарри, старшій братъ моего отца, который, сохранивъ католическую вру, лишился всего состоянія. Прежде, чмъ войти и представиться ему, я взглянулъ на его карету. Не было ли на ней гербовъ Барри? Дйствительно они были тамъ: серебряные, на красномъ пол, съ четвернымъ раздленіемъ щита,— древній гербъ нашего дома. Они занимали мсто величиною съ мою шляпу, на щегольской карет, прекрасно вызолоченной, съ графской короной на верху, поддерживаемой восемью купидонами, съ рогами изобилія, изъ которыхъ сыпались цвты. Это онъ! непремнно долженъ быть онъ! У меня потемнло въ глазахъ, когда я поднялся на лстницу. Я долженъ былъ представиться родному дяд въ качеств лакея!

— Вы врно тотъ молодой человкъ, котораго рекомендовалъ мосьё Зеебахъ?

Я поклонился и подалъ письмо, которымъ капитанъ озаботился снабдить меня. Пока онъ прочитывалъ письмо, я имлъ достаточно времени разсмотрть его. Дядя мой былъ мужчина лтъ шестидесяти, въ великолпномъ бархатномъ кафтан и брюкахъ абрикосоваго цвта, въ бломъ атласномъ жилет, съ золотымъ бордюромъ, какъ и на кафтан. Черезъ плечо надта была пунцовая лента папскаго ордена, на груди сіяла огромная звзда. На всхъ пальцахъ были кольца, въ обоихъ карманахъ жилета — золотые часы, богатый солитеръ на ше, на черной лент, концы которой завязывали мшокъ его косички, пышные манжеты изъ роскошныхъ кружевъ. Малиновые чулки обтягивали ноги и охватывались у колнъ золотыми подвязками, башмаки съ красными каблуками украшались огромными брильянтовыми пряжками. Шпага, оправленная въ золото, и въ блыхъ ножнахъ изъ рыбьей кожи,— шляпа съ золотыми галунами и блымъ плюмажемъ, лежавшія на стол подл него, дополняли костюмъ великолпнаго джентльмена. Ростомъ онъ былъ не выше меня, то есть, шести футъ съ полдюймомъ, черты его лица имли близкое сходство съ моими и отличались благороднымъ выраженіемъ. Онъ немного блился и румянился, что, въ ту нору, считалось украшеніемъ весьма обыкновеннымъ,— усы, спускаясь черезъ губу. прикрывали ротъ, который, какъ я впослдствіи увидлъ, имлъ довольно непріятное выраженіе. Верхніе зубы его выдавались нсколько впередъ, его лицо постоянно удерживало улыбку, холодную, неподвижную, отнюдь непривлекательную.

Увидвъ наружный его блескъ и благородныя манеры, мн стало совстно поддерживать свое inconnu, и когда онъ сказалъ:— а! такъ вы венгерецъ!— я не могъ дальше выдержать.

— Сэръ, сказалъ я: — я ирландецъ, и въ добавокъ мое имя Редмондъ Барри, изъ Баллибарри!

Говоря это, я залился слезами, почему?— и самъ не знаю, вроятно потому, что не видлъ никого изъ родныхъ втеченіе цлыхъ шести лтъ, и потому что я пламенно желалъ увидть изъ нихъ кого нибудь.

ГЛАВА VIII.
БАРРИ ПРОЩАЕТСЯ СЪ ВОЕННОЙ ПРОФЕССІЕЙ.

Кто никогда не узжалъ изъ своего отечества, тотъ совсмъ не знаетъ, что значитъ услышать на чужбин знакомый дружескій голосъ, многіе не поймутъ порыва чувствъ, который взволновалъ меня при вид моего дяди. Мсьё де-Балибари и не подумалъ усомниться въ истин моихъ словъ.

— Матерь Божія! воскликнулъ онъ:— это сынъ моего брата Гарри!

Мн показалось, что онъ обрадовался не меньше моего,— онъ, тоже, былъ изгнанникомъ, и потому знакомый голосъ и знакомое лицо снова привели ему на память и отчизну и дни его дтства.

— Я бы отдалъ пять лтъ моей жизни, чтобъ еще разъ увидть ихъ,— сказалъ онъ посл нжнаго объятія.

— Кого же это ихъ? спросилъ я.

— Зеленыя поля, отвчалъ онъ:— и рку, и старую круглую башню, и кладбище въ Баллибарри. Гршно твоему отцу и стыдно, что онъ разстался съ помстьемъ, которое такъ долго принадлежало нашей фамиліи.

Посл этого онъ началъ распрашивать о моемъ положеніи, и я разсказалъ свою исторію со всми подробностями. Во время моего разсказа, почтенный джентльменъ нсколько разъ принимался хохотать и безпрестанно повторялъ, что я Барри и душой и тломъ. Въ средин исторіи онъ остановилъ меня, чтобъ стать спиной къ спин, и помриться ростомъ. Тутъ я узналъ, что ростъ нашъ одинаковъ, что дядя мой прихрамывалъ на одно колно, отчего и походка его отличалась отъ моей.

Не малаго труда стоило мн разсказать ему послднюю часть моей исторіи, то есть, что я приставленъ къ нему наблюдать за его дйствіями, и доносить о нихъ кому слдуетъ. Когда, посл величайшей нершимости, я сообщилъ ему этотъ фактъ, онъ разразился смхомъ: мра, принятая противъ него, чрезвычайно его забавляла.

— Негодяи! сказалъ онъ:— такъ они думаютъ поймать меня? Они считаютъ меня, Богъ знаетъ за кого! Игра въ банкъ, вотъ мое главное преступленіе. Впрочемъ, король такъ недоврчивъ, что въ каждомъ иностранц, который прізжаетъ въ его жалкую столицу среди песчаной степи, онъ видитъ шпіона. Ахъ, Редмондъ!— я долженъ показать теб Парижъ и Вну.

Я сказалъ, что ничего такъ не желаю, какъ только ухать изъ Берлина и распроститься навсегда съ военной службой. По его блестящей наружности, по богатому убранству комнатъ, по цннымъ вещицамъ на столахъ, наконецъ по золоченой карет, я полагалъ, что дядя мой имлъ такое огромное состояніе, что легко могъ выкупить дюжину, даже цлый полкъ рекрутовъ, съ тмъ, чтобъ возвратить мн свободу.

Но я ошибся въ своихъ разсчетахъ, какъ это вскор показала мн его исторія.

— Я странствовалъ по блому свту, говорилъ онъ:— съ 1742 года, когда мой братъ, а твой отецъ, — да простить его Небо!— сдлавшись протестантомъ для того, чтобъ жениться на твоей матери, отнялъ у меня родовое помстье. Но, прошедшее пусть и останется прошедшимъ. Вроятно, мн было суждено терпть нужду, которую иначе терплъ бы твой отецъ, и начать годами двумя позже жизнь, которую веду съ тхъ поръ, какъ принужденъ былъ оставить Ирландію. Другъ мой, я перебывалъ во всхъ службахъ, и, между нами, долженъ значительныя суммы денегъ во всхъ европейскихъ столицахъ. Я сдлалъ дв компаніи съ венгерцами подъ начальствомъ Тренка, былъ капитаномъ папской гвардіи, сдлалъ компанію въ Шотландію съ принцомъ Валлійскимъ — нехорошій онъ человкъ, мимоходомъ сказать: больше заботился о своей любовниц, да о бутылк рому, чмъ о коронахъ трехъ королевствъ. Я служилъ въ Испаніи и Піемонт, — и во все это время, былъ катающимся камнемъ, который, какъ теб извстно, никогда не обростаетъ мохомъ. Игра…. игра погубила меня! игра и женщины (при этомъ на лиц его показалась улыбка, въ высшей степени непріятная, кром того слезы, которыя онъ пролилъ обнимая меня, смшались съ румянами и покрыли его щеки какимъ-то неопредленнымъ цвтомъ). Да, милый мой Редмондъ, женщины всегда длали изъ меня дурака. Я отъ природы имю мягкое сердце, и въ эту минуту, на шестьдесятъ-третьемъ году моей жизни, на столько же умю владть собой, какъ и на шестнадцатомъ году, когда Пегги о’Дойеръ длала изъ меня, что хотла.

— Въ самомъ дл, сэръ, сказалъ я, захохотавъ:— я полагаю, это несчастіе наслдственное въ нашей фамиліи!

И я описалъ ему, къ величайшему его удовольствію, романтичную мою любовь къ кузин Нор Брэди.

— Карты, продолжалъ мой дядя: — составляютъ теперь единственный источникъ моего существованія. Иногда играю я счастливо,— и выигрышъ употребляю вотъ на эти бездлушки. Замть, Редмондъ, эти вещи т же деньги, и лучшій способъ имть ихъ при себ. Когда счастіе идетъ противъ меня, брильянты мои отправляются къ ростовщику, и, вмсто настоящихъ, я ношу тогда поддльные. Пріятель мой Мозесъ, здшній ювелиръ, не позже какъ сегодня пожалуетъ ко мн съ визитомъ, потому что на прошлой недл вс шансы въ игр были противъ меня, и я долженъ занять денегъ на сегодняшній банкъ. Умешь ли ты играть въ карты?

Я отвчалъ, что умю, но не очень искусно,— какъ вообще играютъ солдаты.

— Мы попрактикуемся немного, сказалъ онъ:— я покажу теб нсколько пріемовъ, достойныхъ замчанія.

Разумется, я радъ былъ случаю пріобрсть это познаніе, и выразилъ восторгъ, что дядя будетъ моимъ наставникомъ.

Разсказъ кавалера Балибари подйствовалъ на меня довольно непріятно. По его словамъ, все его богатство было у него на плечахъ. Его золоченая карета составляла часть капитала, который онъ пускалъ въ оборотъ. Онъ имлъ родъ порученія отъ Австрійскаго Двора: узнать, дйствительно ли извстное количество поддльныхъ австрійскихъ червонцевъ выпущено изъ королевской казны. Но прямая цль прізда мсьё де-Балибари была игра. Между членами англійскаго посольства былъ молодой человкъ, милордъ Дюсэйсъ, впослдствіи виконтъ и графъ Крабсъ, который игралъ въ большую игру. Дядя мой, услышавъ о страсти молодаго нобльмена, ршился оставить Прагу и пріхать на состязаніе съ нимъ въ Берлинъ. Въ то время между игроками существовало какое-то рыцарство:— слава замчательнйшихъ изъ нихъ гремла по всей Европ. Я, напримръ, знавалъ кавалера де-Казанову, для котораго ничего не значило прохать изъ Парижа въ Туринъ собственно для того, чтобъ встртиться съ мистеромъ Чарльзомъ Фоксомъ, единственнымъ сыномъ милорда Голланда, впослдствіи знаменитйшимъ въ Европ ораторомъ и государственнымъ мужемъ.

Мы условились, что я буду разъигрывать роль лакея, что въ присутствіи иностранцевъ я не долженъ показывать виду, что знаю по англійски, и что, подавая шампанское или пуншъ, долженъ внимательно высматривать, у кого какія карты. Имя отъ природы замчательно хорошее зрніе и необычайную ловкость, я могъ оказывать дяд величайшую помощь противъ его оппонентовъ за зеленымъ столомъ. Люди строгой нравственности могутъ негодовать на чистосердечіе такихъ признаній, но — да помилуетъ ихъ Небо! Неужьли вы думаете, что тотъ, кто можетъ проиграть или выиграть сто тысячъ фунтовъ, не захочетъ воспользоваться выгодами и преимуществами, которыя на сторон его сосда? Эти выгоды и преимущества одни и т же на той и другой сторон. Тотъ въ высшей степени поступаетъ безразсудно, кто играетъ не чисто, кто прибгаетъ къ низкимъ средствамъ — къ поддлк костей и подрзк картъ. Такой человкъ, рано или поздно, но попадется, къ тому же онъ не можетъ и неспособенъ играть въ обществ джентльменовъ, и я совтую, когда кто поймаетъ такого негодяя за его продлками, сейчасъ же проучить его, и никогда потомъ не имть съ нимъ никакого дла. Играть должно благородно,— не теряя своего достоинства. Не должно унывать при проигрыш, какъ это длаютъ низкія души. При всемъ искусств игрока, при всемъ его счастіи, выигрышъ этотъ часто бываетъ игрою случая. Я видлъ людей, которые столько же смыслили въ игр, сколько и въ еврейскомъ язык, а между тмъ выигрывали у васъ по пяти тысячъ въ нсколько талій. Я видлъ джентльмена, знатока своего дла, который игралъ съ другимъ джентльменомъ и такимъ же знатокомъ. Въ подобныхъ случаяхъ тотъ и другой рискуетъ проиграть: а если принять въ соображеніе время, труды, томительное выжидающее состояніе, талантливость, издержки, выигрыши, какъ говорится, на мелокъ (безчестные негодяи встрчаются и за карточнымъ столомъ, какъ и везд, гд только встрчаются люди),— принимая все это въ соображеніе, я, съ своей стороны, скажу, что ремесло это весьма неприбыльное: рдко, рдко вы найдете человка, который, окончивъ подобное поприще, могъ бы сказать, что онъ остался въ выигрыш, или пріобрлъ какую нибудь пользу. Я пишу теперь съ опытностью человка, знакомаго съ жизнью. Въ то время, къ которому относятся событія настоящей исторіи, я былъ молодой неопытный человкъ, ослпленный идеей о богатств, и уважавшій, конечно, слишкомъ много, почтенные лта моего дяди и его положеніе въ обществ.

Нтъ никакой надобности описывать здсь подробности нашихъ распоряженій и условій относительно игры. Я увренъ, что игроки ныншняго времени не нуждаются въ наставленіяхъ, а публик эти наставленія не покажутся интересными. Простота въ дйствіяхъ была нашей тайной. Чмъ проще планъ составленъ, тмъ удачне и врне его исполненіе. Если, напримръ, я стиралъ салфеткой пыль со стула, это означало, что противникъ нашъ имлъ сильную игру въ бубнахъ, если я подвигалъ этотъ стулъ впередъ, то въ бубнахъ былъ тузъ или король, если я говорилъ: ‘пуншу прикажете, милордъ, или вина?’ это означало черви, а если вина или пуншу, то трефы. Если я сморкался, это значило, что противникъ имлъ сообщника, и тогда…. о! тогда-то только и можно было видть и цнить искусство игроковъ. Милордъ Дюсэйсъ, несмотря на то, что былъ молодъ, отлично зналъ и разъигрывалъ вс игры. Еслибъ Франкъ Понтеръ, который пріхалъ съ нимъ, не звнулъ три раза, чтобъ показать, что на рукахъ у Балибари тузъ козырей, я бы, право, ни за что не догадался, что въ этой игр, какъ говорится, нашла коса на камень.

Роль свою я разъигрывалъ превосходно. Мсьё де Поцдорфъ отъ души хохоталъ, когда я приносилъ ему небольшія донесенія въ загородный садъ, гд мн назначены было свиданія. Эти донесенія, само собою разумется, предварительно составлялись мною вмст съ моимъ дядей, который предоставилъ мн право говорить правду на сколько можно было, чтобъ только не попасть въ-просакъ. Когда, напримръ, капитанъ спрашивалъ меня:

— Какъ проводитъ время кавалеръ де Балибари?

— Ходитъ регулярно каждое утро въ церковь, отвчалъ я (онъ былъ весьма набоженъ): — и, отслушавъ обдню, возвращается домой завтракать. Посл завтрака онъ отправляется въ карет на прогулку, и гуляетъ до обда, который подаютъ ему въ полдень. Посл обда онъ пишетъ письма, если это нужно, впрочемъ, этимъ онъ очень мало занимается. Онъ ведетъ переписку съ австрійскимъ посланникомъ, который, между тмъ, показываетъ видъ, какъ будто совсмъ его не знаетъ, а такъ какъ письма кавалера пишутся по англійски, то я не упускаю случая прочитывать ихъ. Въ письмахъ своихъ онъ обыкновенно проситъ денегъ. Говоритъ, что ему нужно подкупить секретарей государственнаго казначейства, чтобъ узнать отъ нихъ, дйствительно ли оттуда выпущены фальшивые червонцы, но, въ самомъ-то дл, онъ проситъ денегъ для того, чтобъ имть возможность поддерживать игру. Вечеромъ къ нему прізжаютъ Кальзабиги, директоръ публичной лотереи, члены русскаго и англійскаго посольствъ, милорды Дюсэйсъ и Понтеръ, которые играютъ въ очень большую, и еще нсколько человкъ. То же самое общество собирается за ужиномъ. Дамы бываютъ рдко, да и та большею частію француженки, изъ corps de ballet. Кавалеръ Балибари выигрываетъ часто, но не всегда. Лордъ Дюсэйсъ играетъ отлично. Иногда прізжаетъ кавалеръ Элліотъ, англійскій посланникъ. При этихъ случаяхъ секретари посольства не играютъ. Мосьё де Балибари нердко обдаетъ у посланниковъ, но только за-просто, en petite comit, а не въ пріемные дни. Кальзабиги, мн кажется, играетъ съ нимъ заодно. Въ послднее время онъ выигрывалъ, но на прошедшей недл принужденъ былъ заложить солитеръ за четыреста червонцевъ.

— Говоритъ ли онъ съ секретарями англійскаго посольеіва по англійски?

— Говоритъ. Вчера, напримръ, онъ разговаривалъ больше полчаса о новой танцовщиц и объ американскихъ длахъ, — преимущественно же о новой танцовщиц.

Изъ всего этого можно видть, что донесеніе мое было довольно подробно и аккуратно, хотя и не весьма важно. Но несмотря на незначительность, оно немедленно доведено было до свднія знаменитаго героя и воина-философа въ Сан-Суси: ни одинъ иностранецъ не прізжалъ въ Берлинъ безъ того, чтобъ его дйствія не подвергались тайному надзору и не сообщались Фридриху Великому.

Пока въ игр у Балибари принимали участіе одни только молодые люди различныхъ посольствъ, его величество не принималъ никакихъ мръ къ ея прекращенію, напротивъ, онъ поощрялъ игру во всхъ посольствахъ, зная вполн, что человка въ затруднительныхъ обстоятельствахъ скоре всего можно вызвать на откровенность, и что во-время выданный свертокъ червонцевъ часто доставлялъ ему тайны, стоившія многихъ тысячъ. Этимъ способомъ онъ получилъ нкоторые документы изъ французскаго посольства, и я нисколько не сомнваюсь, что милордъ Дюсэйсъ оказалъ бы ему точно такую же услугу, еслибъ англійскій посланникъ не зналъ отлично хорошо характеръ этого молодаго нобльмэна, и еслибъ дла посольства не производились наемными людьми (какъ это обыкновенно длалось въ то время), между тмъ, какъ молодые люди блистательныхъ аристократическихъ фамилій, составлявшіе свиту посольства, красовались въ великолпныхъ мундирахъ на балахъ, или щеголяли мехельнскими кружевами за зелеными столами. Я видлъ десятки этихъ молодыхъ выскочекъ, и, mon Dieu! какіе же они глупцы! Какіе пустые, тупоумные, пустоголовые, легкомысленные фанфароны! Какимъ образомъ можно допустить, что дипломація профессія чрезвычайно серьёзная, если для нея набираютъ молоденькихъ смазливенькихъ мальчиковъ, только что оставившихъ школьную скамейку, не имющихъ никакихъ достоинствъ, кром важности своей мамаши, и способныхъ, по большей части, судить только о кабріолет, о новомъ танц или о лакированномъ сапог?

Когда всть объ игр въ дом Балибари распространилась между офицерами берлинскаго гарнизона, они всячески старались принять въ ней участіе. Мой дядя, наперекоръ моимъ просьбамъ не принимать ихъ къ себ, съ особеннымъ удовольствіемъ допустилъ ихъ къ зеленому столу и раза два очистилъ ихъ кошельки на значительную сумму. Тщетно говорилъ я ему, что долженъ сообщить объ этомъ моему капитану, которому не замедлятъ сообщить его же товарищи, и который такимъ образомъ узнаетъ обо всемъ раньше моего донесенія.

— Ну, что жь, разскажи ему, сказалъ мой дядя.

— Но вдь васъ вышлютъ отсюда, сказалъ я: — и тогда что будетъ со мною?

— Успокойся, мой другъ, замтилъ дядя съ улыбкою:— ты не останешься здсь, даю теб честное слово. Ступай, взгляни въ послдній разъ на казармы, будь спокоенъ и простись съ твоими берлинскими подругами. Бдняжки! воображаю, какъ он будутъ плакать, когда узнаютъ, что ты навсегда ихъ покинулъ, а что ты покинешь ихъ навсегда, это врне того, что мое имя Барри.

— Но какимъ же образомъ, сэръ? спросилъ я.

— А ты помнишь мистера Фэйкенама изъ Фэйкенама? сказалъ онъ выразительно.— Ты самъ подалъ мн блестящую мысль. Принеси мн одинъ изъ моихъ париковъ. Открой вонъ ту шкатулку, гд хранятся величайшія тайны австрійской тайной канцеляріи, зачеши волосы назадъ, наднь парикъ, налпи вонъ эту мушку и эти усы, и теперь взгляни въ зеркало.

— Кавалеръ де Балибари! воскликнулъ я, заливаясь громкимъ смхомъ, и началъ ходить по комнат, прихрамывая на одно колно.

На другой день, когда я пришелъ съ донесеніемъ къ мосьё де-Поцдорфу, я сообщилъ ему о молодыхъ прусскихъ офицерахъ, принимавшихъ наканун участіе въ игр. Капитанъ отвчалъ, какъ я и ожидалъ, что король ршился выслать Балибари за границу.

— Онъ ужаснйшій скряга, сказалъ я: — втеченіе двухъ мсяцевъ я получилъ отъ него всего только три фридрихсдора: надюсь, сэръ, вы не забудете общанія — повысить меня?

— Что жь…. трехъ фридрихсдоровъ весьма достаточно за твои донесенія, сказалъ капитанъ съ язвительною усмшкой.

— Не моя вина, если не о чемъ было доносить, отвчалъ я.

— Когда же онъ долженъ ухать, сэръ?

— Посл завтра. Ты говоришь, что посл завтрака и передъ обдомъ онъ здитъ гулять. Когда онъ сядетъ въ карету, два жандарма явятся ему въ провожатые и дадутъ приказаніе кучеру, куда нужно хать.

— А его имущество? сказалъ я.

— Оно будетъ отправлено вслдъ за нимъ. Мн очень хочется заглянуть въ красную шкатулку, въ которой, какъ ты говоришь, заключаются его бумаги, для этого, въ полдень, посл парада, я буду въ гостинниц. Смотри же, объ этомъ никому ни слова, дожидайся въ квартир Балибари моего прибытія. Придется взломать эту шкатулку. Ты чрезвычайно неловокъ, какъ я замчаю, иначе у насъ давно бы были ключи.

Попросивъ еще разъ капитана не забыть обо мн, я раскланялся. Съ наступленіемъ вечера я положилъ въ карету дяди пару пистолетовъ, и, мн кажется, приключенія слдующаго дня вполн заслуживаютъ отдльной главы.

ГЛАВА IX.
Я ПРИНИМАЮ НА СЕБЯ ВИДЪ, ПРИЛИЧНЫЙ ЗВАНІЮ МОЕМУ И ПРОИСХОЖДЕНІЮ.

Счастіе, улыбавшееся мсьё де Балибари при его отъзд, доставило ему возможность выиграть въ банкъ весьма порядочную сумму денегъ.

На другой день, въ десять часовъ утра, карета кавалера де Балибари подъзжала, по обыкновенію, къ дверямъ его отеля, и кавалеръ, стоявшій въ это время у окна, увидвъ карету, спустился съ лстницы величавой поступью.

— Гд мой негодяй Амброзъ? сказалъ онъ, оглядываясь кругомъ и не видя слуги, который долженъ былъ открыть ему дверцы.

— Позвольте мн спустить для васъ ступеньки, сказалъ жандармъ, стоявшій подл кареты, и лишь только кавалеръ вошелъ въ карету, какъ вслдъ за нимъ вошелъ и жандармъ, другой вскочилъ на козла, и карета помчалась.

— Праведное Небо! вскричалъ кавалеръ: — что это значитъ?

— Вы отправляетесь за границу, сказалъ жандармъ, дотронувшись до шляпы.

— Это безстыдно, неблагородно, нагло! Я требую, чтобъ вы представили меня въ домъ австрійскаго посланника.

— Я имю приказаніе завязать вамъ ротъ, если станете кричать, сказалъ жандармъ.

— О! объ этомъ низкомъ поступк узнаетъ вся Европа! сказалъ кавалеръ, выходя изъ себя.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ офицеръ, и оба углубились въ молчаніе.

Молчаніе это не нарушалось до открытой равнины между Берлиномъ и Потсдамомъ, гд король длалъ смотръ своей гвардіи и полкамъ Бюлова, Цитвица и Генкель де Доннеремарка. Въ то время, какъ кавалеръ прозжалъ мимо короля, его величество приподнялъ шляпу и сказалъ:

— Qu’il ne descende pas, je lui souhaite un bon voyage.

Кавалеръ де Балибари отвчалъ на это привтствіе низкимъ поклономъ.

Карета прохала уже довольно далеко за Потсдамъ, какъ вдругъ раздались пушечные выстрлы, возвщавшіе тревогу.

— Это значитъ, кто нибудь бжалъ изъ войска! сказалъ жандармъ.

— Неужели! возразилъ кавалеръ, и снова откинулся къ стнк кареты.

Услышавъ выстрлы, простой народъ выбгалъ на дорогу съ ружьями и вилами, въ надежд поймать дезертира. Жандармы тоже, съ какимъ-то нетерпніемъ и смутнымъ ожиданіемъ посматривали во вс стороны. За поимку бглеца назначалось закономъ пятьдесятъ червонцевъ награды.

— Признайтесь, сэръ, сказалъ кавалеръ сидвшему съ нимъ въ карет жандармскому офицеру: — вамъ хочется освободиться отъ меня, который никакой выгоды вамъ не доставитъ, и пуститься на поиски дезертира, который принесетъ пятьдесятъ червонцевъ?… Почему вы не прикрикнете на кучера?… Вы можете выпустить меня на границ и скоре воротиться на эту охоту.

Офицеръ послушалъ этого совта, но дорога показалась кавалеру невыносимо длинною. Раза два ему слышался топотъ погони, казалось, что лошади его не длали въ часъ и двухъ миль, а между тмъ, он длали больше. Наконецъ, почти подл самого Брюкка, открылись пограничные столбы, блые съ чернымъ, прусскіе, и противъ нихъ зеленые съ желтымъ — саксонскіе. Саксонскіе таможенные офицеры вышли насъ встртить.

— При мн нтъ ничего, сказалъ кавалеръ.

— У этого жандарма нтъ контрабанды, сказали прусскіе офицеры, улыбаясь, и весьма почтительно простились съ своимъ плнникомъ.

Кавалеръ Балибари подарилъ имъ по фридрихсдору.

— Джентльмены, сказалъ онъ: — желаю вамъ счастливаго пути. Пожалуйста, заверните въ домъ, изъ котораго мы выхали поутру, и скажите моему человку, чтобъ онъ переслалъ мое имущество въ Дрезденъ, въ гостинницу ‘Трехъ Коронъ’.

Сказавъ это, кавалеръ потребовалъ свжихъ лошадей и ускакалъ въ столицу Саксоніи. Нужно ли говорить моимъ читателямъ, что кавалеръ этотъ былъ я.

Отъ Chevalier de Balibary къ Редмонду Барри, эсквайру, Gentilhomme Anglais.

A l’Htel de 3 Coronnes, Dresde, en Saxe.

‘Любезный мой племянникъ, Редмондъ! Письмо это ты получаешь изъ врныхъ рукъ, и именно отъ мистера Ломпита, изъ англійскаго посольства, которому извстна, какъ извстна будетъ скоро цлому Берлину, наша удивительная исторія. Жители здшней столицы знаютъ только половину всего происшествія, знаютъ только, что дезертиръ убжалъ въ моемъ плать, и вс въ восхищеніи отъ твоей смтливости, находчивости и смлости.

‘Признаюсь откровенно, что втеченіе двухъ часовъ посл твоего отъзда, я пролежалъ въ постели въ лихорадочномъ состояніи, размышляя о томъ, не вздумается ли его величеству отправить меня въ Шпандау за продлку, въ которой мы оба виновны. Впрочемъ, въ этомъ отношеніи я принялъ свои предосторожности: я написалъ письмо къ моему начальнику, австрійскому посланнику, въ которомъ изложилъ полную и справедливую исторію о томъ, какъ тебя приставили ко мн въ качеств шпіона, какъ оказался ты моимъ ближайшимъ родственникомъ, какъ завербованъ ты былъ въ прусскую службу, и какъ мы вмст придумали планъ твоего освобожденія. Все это ставило короля въ такомъ невыгодномъ свт, навлекало на него такое посмяніе, что онъ не ршился бы дотронуться до меня Что бы сказалъ Вольтеръ, услышавъ о такомъ насиліи?

‘Ты выбралъ счастливый день! все исполнилось по моему желанію. Въ то время, какъ я лежалъ въ постели, спустя часа два съ половиной посл твоего отъзда, въ квартиру мою вошелъ капитанъ Поцдорфъ. ‘Редмондъ! вскрикнулъ онъ повелительнымъ тономъ: — ты здсь?…’ Молчаніе…. ‘Негодяй! врно, ушелъ?…’ и съ этими словами прямо отправился къ моей красной шкатулк, въ которой хранились любовныя письма, лорнетка, любимыя счастливыя кости, которыми въ Праг я бросалъ тринадцать лтъ сряду, два прибора вставныхъ парижскихъ зубовъ и нкоторые другіе предметы, теб хорошо извстные.

‘Сначала онъ перепробовалъ связку ключей, но ни одинъ изъ нихъ не подходилъ къ маленькому замочку англійской работы. Потомъ мой джентльменъ вынулъ изъ кармана долото и молотокъ, и приступилъ къ работ, какъ опытный воръ.

‘Теперь наступила моя очередь дйствовать. Я отправился къ нему, вооруженный огромнымъ кувшиномъ съ водою, подошедши къ нему на цыпочкахъ въ то время, когда онъ разломалъ шкатулку, я, что было силы, далъ ему такой ударъ по голов, что кувшинъ разлетлся въ дребезги, и капитанъ съ глухимъ стономъ повалился на полъ. Я думалъ, что убилъ его.

‘Сдлавъ это, я началъ звонить во вс колокольчики, кричать, браниться, топать ногами: ‘воры!… воры!… хозяинъ!… грабежъ!… разбой!…’ кричалъ я до тхъ поръ, пока ко мн въ комнату не вбжалъ весь домашній людъ.— Гд мой слуга? ревлъ я.— Кто сметъ грабить меня среди благо дня? Посмотрите на бездльника, котораго я поймалъ ломающимъ мою шкатулку! Пошлите за полиціей, пошлите за его превосходительствомъ, австрійскимъ посланникомъ! вся Европа должна узнать объ этомъ оскорбленіи!

‘— Господи помилуй! сказалъ содержатель гостинницы: — мы сами видли, какъ три часа тому назадъ вы изволили ухать.

‘— Я! воскликнулъ я.— Съ чего вы взяли?… я цлое утро пролежалъ въ постели. Я нездоровъ…. я принималъ лекарство…. я и не думалъ вызжать сегодня изъ дому. Гд этотъ бездльникъ Амброзъ?… Но, позвольте! гд мое платье и парикъ?… я стоялъ въ это время передъ собравшимся народомъ въ шлафрок, чулкахъ и ночномъ колпак.

‘— Понимаю…. понимаю! вскричала маленькая горничная: — Амброзъ ухалъ въ плать вашей милости.

‘— А гд мои деньги…. деньги мои гд? сказалъ я: — гд мой кошелекъ съ сорока-восемью фридрихсдорами?… Впрочемъ, ничего — одинъ изъ бездльниковъ въ нашихъ рукахъ!… Господа офицеры! свяжите его!

‘— Да это молодой герръ-фонъ-Поцдорфъ! сказалъ содержатель гостинницы, боле и боле приходившій въ изумленіе.

‘— Какъ! джентльменъ взламываетъ сундуки, съ молоткомъ и долотомъ въ рукахъ!… это невозможно!

‘Въ это время герръ-фонъ-Поцдорфъ пришелъ въ чувство. Его голова распухла какъ котелъ, полицейскіе офицеры увели его, судья составилъ актъ, съ котораго я потребовалъ копію и отправилъ ее къ моему посланнику.

‘Я оставался въ моей комнат подъ арестомъ до другаго дня, судья, военный генералъ, множество адвокатовъ, офицеровъ и чиновниковъ явились ко мн, чтобъ застращать, сбить меня съ толку при допрос, и наконецъ умаслить ласками. Я сказалъ имъ, что ты дйствительно говорилъ, что тебя завербовали въ службу, что я считалъ тебя отставнымъ, и что имлъ о теб превосходныя рекомендаціи. Я обратился къ своему посланнику, который принужденъ былъ явиться ко мн на помощь, — короче, бдный Поцдорфъ теперь на пути въ Шпандау,— а его дядя, старшій Поцдорфъ, привезъ мн пятьсотъ луидоровъ, съ покорнйшей просьбой, чтобъ я оставилъ Берлинъ, и прекратилъ это прискорбное дло.

‘Я увижусь съ тобой черезъ день посл полученія этого письма. Проси мистера Ломпита обдать. Не жалй твоихъ денегъ… помни, что я считаю тебя моимъ сыномъ. Въ Дрезден вс знаютъ твоего любящаго дядю,

Кавалера де-Балибари.’

Благодаря этимъ удивительнымъ обстоятельствамъ, я снова былъ на свобод и теперь далъ себ клятву не попадать больше въ руки вербовщиковъ, но быть отнын и навсегда джентльменомъ.

Съ порядочною суммой денегъ и счастіемъ въ игр, мы имли возможность разыгрывать въ обществ немаловажную роль. Дядя мой очень скоро пріхалъ въ Дрезденъ, гд я, подъ предлогомъ разстроеннаго здоровья, не выходилъ изъ комнаты до его прізда. Такъ какъ кавалеръ де-Балибари пользовался особеннымъ благоволеніемъ при Дрезденскомъ Двор (гд покойный курфирстъ, король польскій, самый безнравственный и съ тмъ вмст самый милый изъ европейскихъ государей, оказывалъ дружеское къ нему расположеніе), то я въ скоромъ времени очутился въ лучшемъ обществ саксонской столицы, гд, безъ всякаго преувеличенія могу сказать, моя наружность, мои манеры, и замчательность приключеній, въ которыхъ я былъ героемъ, длали меня особенно пріятнымъ гостемъ во всякомъ дом. Не было ни одного собранія въ аристократическомъ кругу, на который джентльмены Балибари не получили бы приглашенія. Я имлъ счастіе представиться къ Двору, и, бывъ милостиво принятъ курфирстомъ, отправилъ къ матушк такое пламенное описаніе моего благоденствія, что добрая душа хотла было пуститься ко мн въ Германію,— но путешествія въ т дни были сопряжены съ величайшими затрудненіями, и потому мы избавились отъ прізда доброй лэди.

Я думаю, что душа Гарри Барри, моего родителя, который всегда держалъ себя на высокой ног, радовалась при вид положенія, занимаемаго мною въ обществ. Женщины, одна передъ другой, старались оказать мн вниманіе, — мужчины приходили отъ этого въ бшенство. Я чокался рюмками за ужиномъ съ герцогами и графами, танцовалъ менуэты съ высокоблагородными баронессами (какъ он нелпо величаютъ себя въ Германіи), съ миленькими превосходительствами, мало того, съ высочествами и свтлостями…. посл этого, кто же могъ сравниться съ элегантнымъ молодымъ ирландскимъ нобльменомъ? Кто бы подумалъ, что семь недль тому назадъ я былъ простымъ…. Фи!— мн стыдно подумать объ этомъ! Однимъ изъ пріятнйшихъ часовъ моей жизни былъ тотъ, когда я находился на пышномъ придворномъ балу, гд имлъ счастіе пройти полонезъ съ маркграфиней, родной сестрой стараго Фрица,— стараго Фрица, у котораго я носилъ синій байковый мундиръ, натиралъ мломъ перевязь, и втеченіе пяти лтъ получалъ отвратительные раціоны кислаго пива, кислой капусты и затхлыхъ сухарей.

Выигравъ въ банкъ у одного итальянца англійскую карету, мой дядя приказалъ нарисовать на дверцахъ ея нашъ гербъ роскошне, чмъ когда нибудь, и увнчать его (такъ какъ мы происходили отъ древнихъ ирландскихъ королей) ирландской короной великолпнйшихъ размровъ и ослпительнаго блеска. Я вырзалъ эту корону на огромномъ аметист въ моемъ перстн, и, нисколько не стсняясь признаюсь, что любилъ уврять любопытныхъ, что этотъ драгоцнный камень хранился въ нашей фамиліи втеченіе нсколькихъ тысячъ лтъ и первоначально принадлежалъ моему прямому предку, его высочеству королю Брайанъ-Бору или Барри. Я увренъ, что другія легенды геральдическія не заслуживаютъ такого вроятія, какъ мои.

Съ самого начала, англійскій посланникъ и джентльмены въ англійскомъ отел какъ-то чуждались насъ, двухъ ирландскихъ нобльменовъ, имъ хотлось знать во всей точности наше происхожденіе,— посланникъ былъ сынъ лорда, это правда, но въ тоже время онъ былъ и внукъ мелочнаго лавочника: — объ этомъ обстоятельств я напомнилъ ему на маскарад графа Лобковича. Дядя мой, будучи самъ нобльменомъ, зналъ родословную всхъ значительныхъ фамилій Европы. Онъ говорилъ, что это составляетъ единственное знаніе, приличное и необходимое каждому джентльмену, такъ что, когда мы не играли въ карты, то проводили время за чтеніемъ Гвиллима или Д’Озье, разсматривали въ этихъ авторахъ родословныя, изучали геральдику и знакомились съ родственными отношеніями нашего сословія. Увы! эта благородная наука перестала пользоваться нын должнымъ уваженіемъ, точно также и карты, я не могу представить себ, какимъ образомъ порядочный человкъ можетъ существовать теперь безъ этого занятія и препровожденія времени.

Первый мой подвигъ въ защиту чести противъ человка, принадлежавшаго къ модному свту, былъ слдствіемъ спора на счетъ моего благородства съ молодымъ сэромъ Румфордомъ Брифордомъ изъ англійскаго посольства, въ то же время дядя мой послалъ вызовъ самому посланнику, но тотъ его не принялъ. Я прострлилъ Румфорду ногу, и вызвалъ слезы радости на глаза моего дяди, который присутствовалъ при дуэли. Посл этого могу васъ уврить, никто изъ молодыхъ джентльменовъ не осмливался спрашивать доказательствъ моей родословной, или подсмиваться надъ ирландской короной, украшавшей мой гербъ.

Какую восхитительную жизнь вели мы теперь! Я зналъ, что былъ природный джентльменъ, потому, что дйствительно умлъ держать себя джентльменомъ. Хотя для другихъ это дло и кажется удовольствіемъ, но могу уврить всякаго труженика, которому приведется читать эти строки, что мы, люди высокаго происхожденія, тоже какъ и онъ имемъ свои занятія, правда, для нихъ я не встаю раньше полудня, но за то и не ложусь въ постель раньше утра. Часто, часто возвращались мы домой въ то время, когда войска отправлялись на парадъ, о, съ какимъ радостнымъ чувствомъ слушалъ я военную музыку и барабанный бой, или смотрлъ на полки, выступающіе на ученье, и въ тоже время думалъ, что уже боле не подчиненъ строгой дисциплин, но возвращенъ въ свое первобытное состояніе!

Я вступилъ въ это состояніе сразу, какъ будто во всю свою жизнь не мнялъ его. Мн прислуживалъ джентльменъ, французъ парикмахеръ убиралъ мн голову каждое утро, я узналъ вкусъ шеколада, и, пробывъ недлю въ моемъ новомъ положеніи, могъ различать настоящій испанскій отъ французскаго. На всхъ моихъ пальцахъ были перстни и кольца, въ обоихъ карманахъ жилета — часы, у меня были трости, драгоцнныя вещи, табакерки всхъ родовъ, и каждая изъ нихъ отличалась изяществомъ отдлки, я имлъ отличный природный вкусъ въ кружевахъ и китайскомъ фарфор. Я могъ судить о достоинствахъ и качествахъ лошадей лучше всякаго жида-барышника въ цлой Германіи, въ стрльб и атлетическихъ упражненіяхъ не было мн равнаго, не умлъ я правильно писать, это правда, но за то свободно и умно объяснялся по нмецки и по французски, — у меня было по крайней мр двнадцать перемнъ платья, изъ нихъ три великолпно вышитыя золотомъ, дв — серебромъ, гранатоваго бархата шуба, отороченная соболемъ, — другая изъ французскаго дымчатаго бархата, съ серебрянымъ шитьемъ и шеншилловой выпушкой. Я бралъ уроки на гитар, и восхитительно плъ французскіе романсы. Словомъ, такого благовоспитаннаго джентльмена, какъ Редмондъ де-Балибари, не отыскать бы въ цломъ мір.

Роскошь, приличная моему положенію, не могла, само собою разумется, пріобртаться безъ кредита и денегъ, доставать которыя, при разстроенномъ состояніи нашихъ предковъ, при нерасположеніи купцовъ длать одолженія и при сомнительныхъ шансахъ нашего ремесла, дядя мой могъ только держа у себя фаро — банкъ. Мы вступили въ товарищество съ однимъ флорентинцомъ, хорошо извстнымъ при всхъ европейскихъ Дворахъ, графомъ Алессандро Пиппи, такимъ искуснымъ игрокомъ, какого мы еще не видли, но впослдствіи онъ оказался низкимъ человкомъ, и къ тому же я сдлалъ открытіе, что онъ былъ графъ-самозванецъ. Дядя мой, какъ я уже сказалъ, былъ человкъ увчный, а Пиппи, подобно всмъ самозванцамъ, — величайшій трусъ, одно только мое неподражаемое умнье владть шпагой и готовность прибгать къ ней во всякое время, поддерживали, такъ сказать, репутацію нашей фирмы и заставляли молчать многихъ робкихъ игроковъ, которые ршались было не платить проигранныхъ денегъ. Мы играли на честное слово со всми,— то есть, со всми благородными и честными людьми. Настойчиво мы никогда не требовали немедленной уплаты нашихъ выигрышей, никогда не отказывались принимать письменныя обязательства, вмсто золота. Но горе тому, кто не платилъ съ наступленіемъ срока своего обязательства! Редмондъ самъ являлся съ векселемъ, впрочемъ, можно сказать, что такихъ должниковъ у насъ было немного, — джентльмены были признательны за наше терпніе, и наша честь оставалась безукоризненною. Впослдствіи, грубое простонародное предубжденіе набросило пятно на личность благородныхъ людей, занимавшихся игрой, но я говорю о доброй старин въ Европ, о томъ времени, пока еще трусость французской аристократіи не произвела недоврія кь нашему сословію и не погубила его. Теперь презираютъ игроковъ, но желалъ бы я знать, на сколько ныншній образъ жизни былъ честне нашего. Биржевой маклеръ, который спекулируетъ облигаціями, покупаетъ ихъ и продаетъ, и даетъ деньги на проценты, — разв онъ не игрокъ? Купецъ, торгующій чаемъ и саломъ, разв онъ не такой же игрокъ? Тюки грязнаго индиго — это его кости, его карты тасуются каждый годъ, вмсто каждыхъ десяти минутъ, — Океанъ — это его зеленый столъ. Профессію законовднія вы называете благородною, тогда какъ адвокатъ продастъ свою совсть тому, кто больше дастъ, пускаетъ по-міру одного кліента, чтобъ извлечь выгоды изъ богатства другаго, длаетъ правымъ виноватаго. Вы называете доктора честнымъ человкомъ,— тогда какъ этотъ человкъ чистйшій шарлатанъ, онъ не вритъ въ рецепты, которые самъ же прописываетъ, и беретъ гинею за то, что прошепчетъ вамъ на ухо, что сегодня прекрасное утро. Почему же ныншній моральный свтъ возстаетъ противъ благороднаго человка, который садится за зеленый столъ и приглашаетъ желающихъ поставить ихъ деньги противъ его, состязаться своимъ счастіемъ съ его счастіемъ? Это, мн кажется, просто заговоръ простолюдиновъ противъ джентльменовъ — это ни больше ни меньше, какъ выходка какого нибудь лавочника, которая въ прежнія времена не имла никакой силы. Игра — это учрежденіе рыцарей, потерявшее свое значеніе вмст съ другими привиллегіями людей благороднаго происхожденія. Когда Зейнгальтъ держалъ какого нибудь игрока тридцать-шесть часовъ, не выходя изъ-за стола, то неужели вы думаете, что въ это время онъ не оказалъ нисколько храбрости? О, какъ часто нашъ столъ окружали замчательнйшіе аристократы Европы, и съ замираніемъ сердца смотрли, какъ я и дядя мой держали банкъ противъ какого нибудь страшнаго игрока, который рисковалъ нсколькими тысячами изъ своихъ мильоновъ, желая пріобрсть все наше достояніе, лежавшее передъ нимъ на стол. Однажды, я помню, игралъ съ нами смлый Алексисъ Кослофски и съ одного разу проигралъ семь тысячъ луидоровъ, еслибъ мы проиграли, то на другой день сдлались бы нищими, для него же этотъ проигрышъ ничего не значилъ: ему только пришлось заложить деревню, да нсколько сотъ душъ крестьянъ. Помню еще одно обстоятельство, это было въ Теплиц…. Когда герцогъ Курляндскій привелъ съ собой двнадцать лакеевъ, у каждаго изъ которыхъ было по четыре мшка флориновъ, и предложилъ нашему банку выиграть запечатанные мшки, — какъ вы думаете, какой вопросъ мы ему предложили?— Сэръ,— сказали мы: у насъ въ банк только восемьдесятъ тысячъ флориновъ,— если въ мшкахъ вашего сіятельства не больше этой суммы, то мы согласны играть. Мы сли играть и посл двнадцати часовъ игры, втеченіе которыхъ нашъ банкъ въ одно время уменьшился до двухъ-сотъ-восьми червоицевъ, выиграли у герцога семнадцать тысячъ флориновъ. Не видна ли тутъ отвага? Не требуетъ ли эта профессія особеннаго искусства, терпнія, и присутствія духа? На эту игру смотрли четыре коронованныя особы, и когда я вскрылъ туза червей и сдлалъ пароли, одна изъ принцессъ заплакала. Въ то время, на всемъ европейскомъ материк, ни одинъ человкъ не занималъ такого высокаго положенія въ обществ, какъ Редмондъ Барри, и когда герцогъ Курляндскій проигралъ, то ему угодно было сказать, что мы играли благородно: — и дйствительно это правда, зато мы благородно же и тратили то, что выигрывали.

Въ этотъ періодъ, мой дядя, постоянно ходившій къ обдн, опускалъ въ церковную кружку не меньше десяти флориновъ. Содержатели отелей принимали насъ почтительне, чмъ принцовъ. Остатки отъ нашихъ обдовъ и ужиновъ, мы обыкновенно отдавали нищимъ, которые благословляли насъ. Человкъ, чистившій мн сапоги, или державшій мою лошадь, получалъ за труды червонецъ. Я, можно сказать, былъ виновникомъ общаго нашего счастія, поддерживая въ нашей игр терпніе и смлость. Пиппи былъ малодушенъ: начиная выигрывать, онъ съ тмъ вмст начиналъ и трусить. Мой дядя (я не иначе могу говорить о немъ, какъ съ особеннымъ уваженіемъ) былъ человкъ слишкомъ набожный, и въ игр всегда церемонился. Его мужество было неоспоримо, — но въ немъ не доставало смлости. Оба эти старшины признали меня своимъ старшиной: — и отсюда источникъ роскоши, мною описанной.

Я упомянулъ о ея высочеств принцесс Фредерик Амаліи, которая была тронута моимъ успхомъ, и всегда съ признательностію буду вспоминать о покровительств, которымъ эта высокая лэди удостоила мою особу. Она страстно любила игру, какъ любили ее въ т дни женщины почти при всхъ европейскихъ Дворахъ, — а черезъ эту любовь возникали у насъ весьма не маловажныя затрудненія, потому что, надобно правду сказать, на сколько дамы любили играть, на столько же не любили и платить. Долгъ чести прекраснымъ поломъ еще не постигнутъ. Во время нашихъ странствованій по различнымъ государствамъ сверной Европы, для насъ всегда было дломъ величайшей трудности не допускать ихъ къ нашему столу, получать съ нихъ проигрышъ, или, получивъ, отнимать у нихъ возможность мстить намъ самымъ изступленнымъ и необычайнымъ образомъ. Въ т славные дни нашего счастія и выигрышей подобнаго рода, мы насчитали у себя въ долгу на дамахъ не меньше пятнадцати тысячъ луидоровъ. Одна принцесса герцогскаго дома отдала намъ, посл торжественной клятвы, поддльные брильянты, а не настоящіе, другая, утаивъ коронные брильянты, вздумала обвинить насъ въ покраж, одна только осторожность Пиппи, который приберегъ собственноручную записку ея свтлости, и отправилъ ее къ своему посланнику, сохранила намъ наши головы. Третья лэди, тоже высокаго званія, посл того, какъ я выигралъ у нея на значительную сумму брильянтовъ и жемчуга, подослала своего фаворита съ шайкой головорзовъ заколоть меня, и только одно мое необыкновенное присутствіе духа, умнье владть шпагой и доброе счастіе, спасли меня отъ этихъ негодяевъ, я получилъ рану, но за то главнаго изъ нихъ положилъ на мст мертвымъ. Моя шпага вонзилась въ его глазъ и тамъ переломилась, сообщники его, лишившись предводителя, разбжались. Они бы легко могли покончить со мной, потому что мн не чмъ было защищаться.

Изъ всего этого можно видть, что наша жизнь, при всемъ ея великолпіи, сопряжена была съ величайшими опасностями и затрудненіями, и требовала большаго ума и храбрости для достиженія цли. Часто случалось, что когда мы вполн увнчавались успхомъ, намъ вдругъ предлагали удалиться вслдствіе какой нибудь прихоти владтельнаго принца, какой нибудь интриги разочарованной фаворитки или какой нибудь ссоры съ министромъ полиціи. Если послдній не получалъ отъ насъ значительныхъ подарковъ, то мы получали отъ него приказаніе немедленно выхать, и такимъ образомъ, противъ воли и желаній, мы, перезжая съ мста на мсто, вели жизнь скитальческую.

Хотя матеріальныя пріобртенія въ жизни подобнаго рода, какъ я уже сказалъ, весьма велики, но зато и издержки у насъ были громадныя. Нашъ наружный блескъ и наша свита казались малодушному Пиппи слишкомъ великолпными. Онъ постоянно жаловался на мою расточительность, и съ тмъ вмст сознавался, что чрезъ свою бережливость, доходившую до скупости, онъ никогда не выигрывалъ тхъ побдъ, какія выигрывалъ я, съ помощію моей щедрости и расточительности. При всемъ успх, капиталъ нашъ былъ не очень великъ. Рчь, которую мы произнесли герцогу Курляндскому, была съ нашей стороны чистйшимъ хвастовствомъ. Тогда мы не имли ни кредита, ни денегъ, кром тхъ, которыя лежали на стол, такъ что намъ пришлось бы бжать, еслибъ его свтлость выигралъ и принялъ наши векселя. Иногда мы находились въ самыхъ критическихъ обстоятельствахъ. Вдь и то сказать, не всегда же и выигрывать: счастье такъ перемнчиво, что на него нельзя полагаться.

Одна изъ неудачъ на нашемъ поприщ случилась съ нами во владніяхъ герцога Баденскаго, въ Мангейм. Пиппи, въ обязанность которому вмнялось отъискивать благопріятные случаи, заложилъ банкъ въ гостинниц, гд мы остановились, и гд ужинали офицеры кирасирскаго полка его высочества, завязалась небольшая игра: нсколько талеровъ и луидоровъ перешли изъ рукъ въ руки, и перешли, какъ мн помнится, въ руки этихъ джентльменовъ, бднйшихъ изъ всхъ джентльменовъ въ мір.

Но, по пословиц, ‘одна бда родитъ другую.’ Два студента изъ ближайшаго университета въ Гейдельберг, пріхавшіе въ Мангэймъ къ роднымъ за деньгами на свое содержаніе, и слдовательно имвшіе при себ нсколько сотъ талеровъ, были допущены къ столу, и, никогда не играя до этого, начали (какъ это всегда случается) выигрывать. Надобно же быть такому несчастно, что они были немного на-весел, а я замтилъ, что счастіе въ игр, какъ будто нарочно, переходитъ на сторону людей нетрезвыхъ. Они играли безъ всякаго разсчета, и несмотря на то, постоянно выигрывали. Ни одна ихъ карта не падала на правую сторону. Въ десять минутъ они выиграли сто луидоровъ. Замтивъ, что Пиппи началъ горячиться, и что счастіе не на нашей сторон, я хотлъ было прекратить игру, сказавъ, что она началась для шутки, и что на этотъ вечеръ довольно. Но Пиппи, который ссорился со мной втеченіе дня, ршился продолжать, и слдствіемъ его ршимости было то, что студенты продолжали играть и выигрывать, потомъ снабдили деньгами офицеровъ, которые тоже начали выигрывать, и такимъ образомъ въ этой безславной игр, въ таверн, наполненной табачнымъ дымомъ, на досчатомъ стол, залитомъ пивомъ и водкой, мы, три искуснйшіе и извстнйшіе игрока въ Европ, проиграли тысячу-семьсотъ луидоровъ двумъ безбородымъ студентамъ и толп бдняковъ — офицеровъ. Я красню, вспоминая объ этомъ, и представляю себ Карла XII или Ричарда Львиное Сердце, падающихъ передъ ничтожной крпостцой и отъ руки человка неизвстнаго (какъ пишетъ пріятель мой мистеръ Джонсонъ). Да! пораженіе наше было въ высшей степени постыдно

Этимъ еще не кончилось. Когда наши побдители удалились, не зная, чему приписать такое расположеніе Фортуны, бросившей имъ въ руки неожиданное сокровище (одинъ изъ этихъ студентовъ былъ баронъ Клоць, быть можетъ тотъ самый, который, впослдствіи, лишился головы въ Париж), Пиппи возобновилъ утреннюю ссору, и мы обмнялись весьма крупными словами. Между прочимъ, я помню, что стуломъ сбилъ его съ ногъ, и хотлъ выбросить въ окно, но дядя мой, будучи хладнокровне, вмшался въ нашъ раздоръ, и водворилъ между нами тишину и спокойствіе. Пиппи, извиняясь, признался, что былъ кругомъ виноватъ.

Я, однакожь, сомнвался въ чистосердечіи вроломнаго итальянца. Не довряя ему до этого ни на полслова, не знаю почему теперь я былъ глупъ до такой степени, что поврилъ всмъ его словамъ, и отправился спать, оставивъ у него ключи отъ нашей кассы. въ ней, за исключеніемъ проигрыша кирасирамъ, оставалось до восьми тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Пиппи настоялъ, чтобъ наше примиреніе заключилось пуншевою чашею, и я нисколько не сомнваюсь, что въ стаканы наши онъ подсыпалъ соннаго порошка, потому что дядя мой и я проспали до поздняго утра и проснулись съ головною болью и въ лихорадочномъ состояніи. Мы не могли встать съ постели раньше полдня. Пиппи исчезъ изъ дому двнадцатью часами раньше, опустошивъ наше казначейство, и оставивъ что-то въ род разсчета, въ которомъ старался доказать, что взятыя имъ деньги составляли его долю изъ общихъ нашихъ пріобртеній, и что вс потери происходили безъ его вдома и согласія.

Такимъ образомъ, посл восьмнадцати мсяцевъ безбдной жизни, намъ пришлось начинать съ начала. Но на вопросъ: упалъ ли я духомъ при этомъ обстоятельств? Я отвчаю: Нтъ. Нашъ гардеробъ стоилъ весьма значительной суммы денегъ, потому что въ т дни джентльмены одвались слишкомъ затйливо: мужчина хорошаго тона надвалъ на себя такія платья и такія украшенія, которыя могли бы обезпечить будущность инаго купца, и потому, ни на минуту не предаваясь унынію, и не сказавъ ни одного гнвнаго слова (характеръ моего дяди въ этомъ отношеніи былъ удивительный), не допустивъ даже распространиться молв о нашей потер, мы заложили три четверти нашихъ брильянтовъ Мозесу Лёве, банкиру, такимъ образомъ, вмст съ карманными деньгами, у насъ образовалась сумма до восьми сотъ фунтовъ стерлинговъ, и мы снова вступили на наше поприще.

ГЛАВА X.
СЧАСТІЕ СНОВА НАМЪ УЛЫБАЕТСЯ.

Я не намренъ занимать читателей описаніемъ моей каррьеры въ качеств игрока, какъ не намренъ былъ занимать его эпизодами изъ моей военной жизни. Я бы могъ наполнить цлые томы разсказами подобнаго рода, еслибъ имлъ къ тому расположеніе, мое повствованіе обнимаетъ десятки лтъ, — и кто знаетъ, удалось ли бы мн докончить разсказъ? У меня теперь подагра, ревматизмъ, каменная болзнь и разстроенное состояніе печени. У меня дв или три раны, которыя отъ времени до времени раскрываются, и производятъ мучительную боль, и кром того во мн сотни другихъ признаковъ разрушенія. Таково вліяніе времени, недуговъ и веселой жизни на одинъ изъ самыхъ крпкихъ, красивйшихъ организмовъ, которые свтъ когда либо видлъ. Да, — въ 1766 году я не знавалъ этихъ болзней — въ то время, мн кажется, въ цлой Европ не было человка боле веселаго духомъ, боле блистательнаго, благовоспитаннаго, элегантнаго, чмъ Редмондъ Барри.

До измны негодяя Пиппи, я постилъ многіе лучшіе европейскіе Дворы, особенно мелкіе, гд игра пользовалась покровительствомъ, и профессоры этой науки всегда принимались радушно. Особенно хорошо насъ принимали на Рейн. Я не знавалъ изящне и веселе Дворовъ какъ курфирстовъ Трирскаго и Кёльнскаго, гд блеска, роскоши и развлеченій было несравненно больше, чмъ въ Вн, въ тысячу разъ больше, чмъ въ жалкомъ казарменномъ Берлин. Дворъ эрцгерцогини Нидерландской былъ, тоже, отличнымъ мстомъ для насъ, рыцарей зеленаго стола и доблестныхъ преслдователей Фортуны, между тмъ какъ въ скупой голландской или нищенской швейцарской республикахъ, для джентльмена не было возможности пріобртать средства къ существованію безъ усиленныхъ трудовъ.

Посл нашей неудачи въ Мангейм, я и дядя мой отправились въ герцогство X…. Читатель довольно легко можетъ отъискать это мсто, но мн не хочется печатать вполн имена нкоторыхъ блистательныхъ особъ, въ общество которыхъ судьба забросила меня, и между которыми я былъ участникомъ въ весьма странномъ и трагическомъ происшествіи.

Во всей Европ не было Двора, при которомъ иностранцевъ принимали бы радушне, чмъ у благороднаго герцога X…. не было Двора, гд бы такъ ревностно искали удовольствій, и наслаждались ими съ такой жадностью. Герцогъ не жилъ въ столиц. Подражая во всхъ отношеніяхъ Версальскому Двору, онъ построилъ себ великолпный дворецъ въ нсколькихъ миляхъ отъ главнаго города своего государства, и окружилъ его пышнымъ аристократическимъ городомъ, населеннымъ исключительно дворянами и офицерами его великолпной гвардіи. Для поддержанія этой роскоши, подданные его обложены были тяжелыми налогами, — владнія его высочества были не большія, и потому онъ заблагоразсудилъ жить въ уединеніи, рдко показывая лицо свое въ столиц, и не видя другихъ лицъ, кром врныхъ своихъ слугъ и офицеровъ. Его дворецъ Лудингслюстъ и при немъ сады были устроены по французскому образцу. Два раза въ недлю назначены были пріемные дни и два раза въ мсяцъ пышные придворные балы. Тамъ была прекрасная французская опера и балетъ, неимвшій по блеску своему ничего подобнаго, его высочество, большой любитель музыки и танцевъ, тратилъ на эти удовольствія огромныя суммы. Я никогда не видывалъ (потому, быть можетъ, что былъ молодь тогда) такого блеска и красоты, какіе являлись на сцен придворнаго театра, въ великолпныхъ миологическихъ балетахъ, которые были тогда въ мод, и въ которыхъ мы видли Марса въ бальныхъ башмакахъ съ красными каблуками, Венеру съ мушками на лиц и въ фижмахъ. Говорятъ, будто костюмъ этотъ не вренъ, но я не видлъ Венеры прелестне Корделіи, первой танцовщицы, и не находилъ ни малйшихъ недостатковъ въ нимфахъ съ ихъ шлейфами, фалбалами и пудрой. Театральныя представленія были два раза въ недлю, посл спектакля, кто нибудь изъ придворныхъ давалъ вечеръ и великолпный ужинъ, — игральныя кости стучали на сголахъ, въ игр вс принимали участіе. Въ огромной галлере Лудингслюста я находилъ семьдесять ломберныхъ столовъ для однихъ костей, кром столовъ для банка, къ которымъ подходилъ самъ герцогъ, — садился за нихъ, игралъ.— выигрывалъ и проигрывалъ съ истинно царской щедростью.

Сюда-то мы и пріхали посл мангеймскаго несчастія. Придворные были такъ любезны, что говорили, что наша слава предшествовала намъ, и два ирландскіе джентльмена были приняты радушно. Въ первый же вечеръ при Двор мы изъ восьми сотъ луидоровъ проиграли семьсотъ-сорок]: на слдующій вечеръ, за столомъ гофмаршала, я воротилъ ихъ назадъ, и сверхъ того выигралъ еще тысячу-триста. Можете быть уврены, что мы и виду не подали, какъ близко были къ раззоренію въ первый вечеръ, напротивъ, я привязалъ къ себ всхъ своимъ хладнокровіемъ и веселымъ расположеніемъ духа, съ которымъ проигрывалъ деньги,— самъ министръ финансовъ выдалъ мн четыреста червонцевъ подъ вексель на имя управляющаго замкомъ Балибари въ Ирландіи, вексель этотъ я на другой же день выигралъ у его превосходительства вмст съ значительной суммой наличными деньгами. При этомъ благородномъ Двор вс были игроки. Лакеи въ герцогскихъ пріемныхъ проводили время за грязными колодами картъ, кучера и конюхи играли на двор, между тмъ какъ ихъ господа занимались тмъ же въ пышныхъ салонахъ, даже повара и поваренки, кухарки и судомойки играли въ банкъ, — чмъ одинъ итальянецъ-конфетчикъ составилъ себ порядочное состояніе. Впослдствіи онъ купилъ титулъ римскаго маркиза, и его сынъ былъ принятъ въ высшемъ лондонскомъ обществ, какъ одинъ изъ первыхъ аристократовъ Европы. Солдаты постоянно проигрывали свое жалованье, которое получали, впрочемъ, весьма рдко, во всей гвардіи не было такого офицера, который бы не вмнялъ себ въ обязанность носить при себ вмст съ саблей колоду картъ и игральныя кости. Эти люди не совстились прибгать въ игр къ непозволительнымъ средствамъ. Джентльмены Балибари были бы чистйшими глупцами, еслибъ вели себя какъ голуби въ этомъ ястребиномъ гнзд. Только люди храбрые и геніальные могутъ жить и длать успхи въ обществ людей отважныхъ и умныхъ, — поэтому-то дядя мой и я дйствовали съ величайшей осторожностью и разсчетливостью.

Его высочество, герцогъ, былъ вдовецъ, или, врне, посл смерти герцогини, вступилъ въ морганатическій бракъ съ одной дамой, которую онъ возвелъ въ дворянское достоинство и которая принимала за особенный комплиментъ, когда ее величали сіятельствомъ. Онъ женился въ немолодыхъ лтахъ, и его сынъ, наслдный принцъ, можно сказать, одинъ управлялъ политическими длами государства, потому что родитель его больше любилъ удовольствія, чмъ политику,— любилъ чаще разсуждать съ своимъ егермейстеромъ и директоромъ театра, чмъ съ министрами и посланниками.

Наслдный принцъ, котораго я назову принцемъ Викторомъ, былъ совсмъ другой человкъ. Онъ съ успхомъ и пользой служилъ въ арміи императрицы во время войны, за наслдство и Семилтней, имлъ суровый характеръ, рдко показывался при Двор, и жилъ въ отдаленномъ флигел, гд прилежно занимался науками — онъ былъ величайшій астрономъ и химикъ. Онъ помшанъ былъ, — помшательство это было весьма обыкновенно тогда, — на отъисканіи философскаго камня. Дядя мой часто сожаллъ, что не учился химіи, подобно Бальзамо (который называлъ себя Каліостро), Сен-Жермену и другимъ лицамъ, которыя получали отъ герцога Виктора большія суммы денегъ, помогая ему отъискивать величайшую тайну. Развлеченія его состояли въ охот и военныхъ маневрахъ, если бы не онъ, то армія играла бы въ карты съ утра до вечера.

Принцу Виктору было пятьдесятъ лтъ, а его супруг, герцогин Оливіи — двадцать-три. Они были въ супружеств семь лтъ, и въ первые годы брачной ихъ жизни герцогиня родила сына и дочь. Строгая нравственность и холодное обращеніе, угрюмая и непривлекательная наружность мужа не слишкомъ нравилась блистательной и очаровательной молоденькой женщин, которая выросла на юг, провела два года въ Париж, въ обществ дочерей христіаннйшаго короля, была душою общества при двор X…. милымъ и веселымъ созданіемъ, идеаломъ ея августйшаго тестя и всего Двора. Она не была красавица, но была очаровательна, не слишкомъ остроумна, но тоже очаровательна. Она была чрезвычайно расточительна и до такой степени лукава, что довряться ей ни подъ какимъ видомъ наслдовало, впрочемъ, ея слабости были привлекательне добродтелей въ другихъ женщинахъ, ея самолюбіе было восхитительне великодушія. Я не знавалъ женщины, недостатки которой длали бы ее привлекательне. Она раззоряла своихъ подданныхъ, а между тмъ, они ее любили. Дядя замтилъ, какъ она однажды обманула его въ игр, и, несмотря на то, позволилъ ей выиграть четыреста червонцевъ. Ея капризы съ офицерами и фрейлинами своего Двора были безчисленны, а между тмъ, они ее обожали. Она была единственнымъ существомъ въ герцогской фамиліи, которое подданные боготворили. Каждый разъ, какъ она появлялась на улицахъ, за ея каретой бжала толпа съ громкими криками и восклицаніями, и, чтобъ показать свое расположеніе къ бднымъ фрейлинамъ, она отнимала у нихъ, разумется, заимообразно, послднюю копйку. Въ ранніе дни супружества, ея мужъ очарованъ былъ ею, какъ были очарованы вс, но ея капризы послужили поводомъ къ страшнымъ взрывамъ его суроваго нрава, и размолвка между ними, хотя и прерываемая порывами нжной страсти, была почти постоянною. Я говорю о ея герцогскомъ высочеств съ совершеннымъ чистосердечіемъ и любовію, хотя и было бы извинительно съ моей стороны судить о ней нсколько строже, принимая въ соображеніе ея мнніе о моей особ. Она выразилась, что старшій мсьё де-Балибари быль джентльменъ во всхъ отношеніяхъ, а младшій имлъ манеры курьера. Свтъ совсмъ не такъ судилъ обо мн, потому-то я и упоминаю объ этомъ осужденіи, составлявшемъ единственное исключеніе. Впрочемъ, она имла причину не жаловать меня, какъ это вы скоро узнаете.

Пятилтняя служба въ арміи, совершенное знаніе свта, разсяли во мн романтичныя понятія о любви, съ которыми началась моя жизнь, и я ршился, какъ слдуетъ джентльмену (одни только люди простаго сословія женятся по любви) обезпечить мое состояніе выгодной женитьбой. Во время нашихъ странствованій, дядя мой и я нсколько разъ думали привести этотъ планъ въ исполненіе, но намъ представлялись многочисленныя затрудненія, о которыхъ не считаю за нужное упоминать, и которыя не позволяли мн до этой поры вступить въ бракъ, вполн соотвтствующій человку моего происхожденія, моихъ способностей и наружности. На материк нтъ обыкновенія между прекраснымъ поломъ убгать изъ-подъ родительскаго крова, — обыкновенія, которое существуетъ въ Англіи, родители, опекуны, церковные обряды и всякаго рода затрудненія помшали его развитію, истинной любви не позволяютъ здсь принять свое прямое направленіе, и прекрасный полъ не иметъ права дарить свои нжныя сердца молодымъ людямъ, безъ всякаго разбора. То требовались невыполнимыя условія, то моя родословная и мое состояніе оказывались недостаточными, хотя планъ и инвентарій помстій Балибари и родословная нашей фамиліи отъ короля Брайанъ Бару, или Барри, были у насъ начерчены отличнйшимъ образомъ, то у молоденькой барышни, готовой броситься въ мои объятія, вдругъ являлось желаніе поступить въ монастырь, или, какъ однажды это было, когда молодая вдовушка намревалась отдать мн вмст съ своимъ сердцемъ и богатое помстье во Фландріи, вдругъ получено было приказаніе полиціи, въ силу котораго я долженъ былъ черезъ часъ выхать изъ Брюсселя, а молодая вдовушка — отправиться на постоянное жительство въ свой замокъ. Но въ X… я имлъ возможность вести большую игру, и кончилъ бы ее отличнымъ образомъ, еслибъ ужасная катастрофа не измнила моего счастія.

Въ свит наслдной принцессы находилась девятнадцатилтняя двушка, богатйшая наслдница во всемъ герцогств. Графиня Ида, такъ ее звали, была дочь покойнаго министра и любимца ихъ высочествъ герцога и герцогини X….. которые были ея воспріемниками, и которые, по смерти отца, приняли ее подъ свое августйшее попеченіе и покровительство. На семнадцатомъ году ее привезли изъ замка, въ которомъ она воспитывалась, и назначили фрейлиной къ принцесс Оливіи.

Тетка графини Иды, управлявшая всми длами графики во время ея малолтства, поступила весьма безразсудно, позволивъ своей воспитанниц сблизиться съ ея кузеномъ, бднйшимъ офицеромъ въ одномъ изъ пхотныхъ полковъ герцога. Хотя этотъ молодой человкъ и былъ безсмысленный идіотъ, но пользуясь возможностью постоянно видться съ кузиной, не имя соперниковъ, и родственнымъ довріемъ, онъ могъ бы легко, чрезъ тайный бракъ, овладть и молодой графиней и ея богатствомъ. Онъ повелъ, однакожь, дла свои такъ глупо, что позволилъ ей оставить мсто ея уединенія, провести годъ при Двор, принять званіе фрейлины, и потомъ, какъ бы вы думали, что изволилъ сдлать этотъ джентльменъ? Съ закоптлымъ эполетомъ на истасканномъ мундир, онъ явился къ его высочеству и формально объявилъ свое притязаніе на руку богатйшей наслдницы въ его владніяхъ!

Слабость добродушнаго государя была такова, что при согласіи графики Иды вытти замужъ за кузена, быть можетъ, онъ согласился бы на этотъ бракъ, еслибъ не вмшалась принцесса Оливія и не испросила у герцога запрещеніе, разрушавшее вс надежды молодаго человка. Такъ какъ никто не зналъ объ этомъ отказ, то никто и не ршался искать руки богатой невсты. Кузенъ и кузина продолжали вести переписку, въ надежд, что время произведетъ перемну въ приговор его высочества, какъ вдругъ молодой человкъ получилъ назначеніе въ одинъ изъ полковъ, переданныхъ въ распоряженіе одной изъ воюющихъ державъ (эта военная коммерція была въ ту пору дломъ весьма обыкновеннымъ, и составляла источникъ доходовъ, какъ его высочества, такъ и другихъ государей) и такимъ образомъ сношенія ихъ были прерваны самымъ неожиданнымъ образомъ.

Странно было, что принцесса Оливія вздумала дйствовать противъ молоденькой лэди, своей фаворитки. При тхъ романтичныхъ и сантиментальныхъ понятіяхъ, которыхъ не лишены вс женщины, она сначала одобряла любовь между графиніей Идой и ея безсостоятельнымъ обожателемъ, а теперь вдругъ возстала противъ нихъ и стала ненавидть графиню, въ которой до этого не слышала души, стала ненавидть со всмъ ожесточеніемъ, къ которому способны одн только женщины: пыткамъ, которымъ она подвергала молоденькую лэди, ядовитости ея языка, язвительности ея насмшекъ и пренебреженія, не было конца. Когда я впервые показался при двор X…. молодые люди называли ее dumme Grafinn, глупой графиней. Она была молчалива, хороша собою, но блдна, задумчива, съ безсмысленнымъ выраженіемъ въ лиц, и если являлась въ обществ, то представляла собою черепъ мертвеца, который, какъ говорятъ, римляне, во время пировъ, ставили на столъ.

Носилась молва, что молодой джентльменъ французскаго происхожденія, кавалеръ де-Маньи, шталмейстеръ Двора его высочества, имлъ виды на богатую графиню Иду, но оффиціальнаго объявленія въ этомъ род еще не было, и кром того поговаривали тайно о какой-то мрачной интриг, которая впослдствіи получила ужасное подтвержденіе.

Этотъ кавалеръ де-Маньи былъ внукъ стараго генерала въ служб герцога, барона де-Маньи. Отецъ барона покинулъ Францію во время гоненія протестантовъ, посл отмны Нантскаго эдикта, и поступилъ на службу въ герцогств X…. гд и умеръ. Наслдникомъ его былъ сынъ, неимвшій ни малйшаго сходства съ большинствомъ французовъ, которыхъ я знавалъ. Это былъ угрюмый и холодный кальвинистъ, строгій въ исполненіи своихъ обязанностей, отталкивавшій отъ себя своимъ обращеніемъ,— чуждавшійся Двора, и задушевный другъ и любимецъ герцога Виктора, съ которымъ имлъ близкое сходство по характеру.

Кавалеръ де-Маньи, внукъ генерала, былъ истый французъ. Онъ родился во Франціи, гд его отецъ занималъ дипломатическую должность въ служб герцога. Онъ обращался въ прекрасномъ обществ блистательнйшаго Двора въ свт, и имлъ нескончаемый запасъ анекдотовъ о petites maisons, о тайнахъ Parc aux Cerfs и шумныхъ пирушкахъ Ришелье и его товарищей. Онъ, подобно своему отцу, раззорился въ игр. Находясь вдали отъ вліянія стараго барона, какъ сынъ, такъ и внукъ, вели жизнь самую разгульную. Онъ воротился изъ Парижа, исполнивъ порученіе, данное ему по случаю замужества принцессы, сурово былъ принятъ старикомъ Ацомъ, который, однакожь, заплативъ еще разъ вс его долги, доставилъ ему мсто при Двор стараго герцога. Кавалеръ де-Маньи сдлался большимъ любимцемъ своего августйшаго господина:— онъ вывезъ изъ Парижа знаніе новйшихъ удовольствій, мастерски устроивалъ маскарады и балы, выбиралъ балетныхъ танцовщицъ, и вообще считался при Двор блистательнымъ и великолпнымъ молодымъ джентльменомъ.

Посл нсколькихъ недль, проведенныхъ нами въ Людвигслюст, старый баронъ де-Маньи старался удалить насъ изъ герцогства, но его голосъ не былъ до такой степени силенъ, чтобъ взять перевесъ надъ голосомъ всей публики, къ тому же, когда вопросъ этотъ предложенъ былъ на общее обсужденіе, на нашей сторон стояли кавалеръ де-Маньи и его высочество герцогъ. Любовь къ игр не покидала молодаго человка. Онъ былъ постояннымъ понтеромъ нашего банка, гд игралъ нкоторое время довольно счастливо, и когда проигрывалъ, разсчитывался съ аккуратностью, изумительною для всхъ, кто только зналъ ограниченность его средствъ.

Ея высочество, принцесса Оливія, тоже страстно любила игру. При шести случаяхъ, когда мы держали банкъ во дворц. я замтилъ въ ней эту страсть. Я замтилъ, или, врне, мой хладнокровный дядя замтилъ еще боле. Очевидно было, что мсьё де-Маньи и эта высокая лэди находились другъ къ другу въ близкихъ отношеніяхъ.

— Пусть я ослпну, если ея высочество не влюблена въ этого французика, замтилъ мой дядя однажды вечеромъ посл игры.

— Чтожь изъ этого слдуетъ, сэръ?— сказалъ я.

— Что изъ этого слдуетъ? повторилъ дядя, пристально глядя мн въ лицо. Или ты до такой степени неопытенъ, что не можешь догадаться, что изъ этого слдуетъ? Ты составишь себ счастіе, если только захочешь воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, — года черезъ два мы могли бы выкупить наши помстья.

— Какимъ же это образомъ?— спросилъ я, теряясь въ недоумніи.

— Очень просто, сухо отвтилъ дядя.— Завлекай Маньи въ игру, не требуй отъ него уплаты наличными деньгами, а бери только его собственноручныя росписки. Чмъ больше онъ задолжаетъ теб, тмъ лучше, но, главное, заставляй его играть.

— Онъ не въ состояніи заплатить шиллинга, отвчалъ я. Евреи не возьмутъ его росписокъ даромъ.

— Тмъ лучше. Ты увидишь, какую пользу мы извлечемъ изъ нихъ, отвчалъ старый джентльменъ.

И надобно сознаться, что планъ, который онъ изложилъ, быль планъ отважный, умный и прекрасный.

Мн надобно было завлекать Маньи въ игру,— въ этомъ не представлялось большаго затрудненія. Мы находились въ пріятельскихъ отношеніяхъ, потому что Маньи былъ такой же отличный охотникъ, какъ и я, между нами образовалась дружба, и если ему попадались на глаза игральныя кости, онъ не могъ удержаться, чтобъ не взять ихъ въ руки: онъ бросался на нихъ, какъ дитя на лакомство.

Сначала Маньи выигрывалъ, потомъ началъ проигрывать деньги, потомъ я выигралъ у него нсколько брильянтовъ,— фамильныхъ бездлушекъ, какъ онъ говорилъ,— а между тмъ это были весьма цнныя вещи. Онъ просилъ меня, однакожь, не продавать ихъ въ предлахъ герцогства, и я далъ честное слово исполнить его просьбу. Отъ брильянтовъ онъ перешелъ къ векселямъ и такъ какъ за придворными столами, и вообще въ публик, не позволялось играть на кредитъ, то Маньи былъ душевно радъ случаю удовлетворять свою любимую страсть безъ денегъ. Въ моемъ павильон (который я отдлалъ въ восточномъ вкус) кости стучали на стол безпрерывно, пока не наступало время отправляться во дворецъ, въ этомъ занятіи у насъ проходили дни за днями. Маньи приносилъ мн еще брильянтовъ, жемчужное ожерелье, драгоцнный изумрудъ и другія цнныя вещицы. Надобно, впрочемъ, сказать, что онъ не всегда проигрывалъ, но спустя около недли, счастіе покинуло его и онъ задолжалъ мн огромную сумму. Не считаю за нужное назвать цифру этой суммы, — достаточно сказать, что она была такъ велика, что, по моему мннію, молодой человкъ никогда бы не имлъ возможности уплатить ее.

Зачмъ же, если такъ, я игралъ съ нимъ? зачмъ тратилъ дни въ безполезной игр съ человкомъ, у котораго не было гроша за душой, игралъ съ нимъ въ то время, когда могъ бы заняться дломъ боле выгоднымъ?— Я имлъ цль, — въ этомъ смло признаюсь. Я хотлъ выиграть у мсьё де-Магни не деньги, но его нареченную невсту, графиню Иду. Кто можетъ сказать, что я въ дл любви не имлъ права прибгнуть къ хитрости? Впрочемъ, къ чему употреблять слово любовь? Я просто хотлъ пріобрсть деньги графини, я любилъ ее на столько, на сколько любилъ ее Маньи. Въ этомъ отношеніи, ршившись женитьбой поправить свое состояніе, я слдовалъ только обычаю свта.

Я заставлялъ Маньи, посл каждаго проигрыша, давать записку слдующаго содержанія:

‘Любезный мосьё де-Балибари! Удостовряю этой запиской, что я проигралъ вамъ въ ланскнехтъ (или пикетъ, или банкъ, смотря по игр: я во всхъ играхъ былъ отличный знатокъ своего дла) триста червонцевъ, и буду считать за величайшее съ вашей стороны одолженіе, если позволите мн остаться вашимъ должникомъ на нкоторое время, по истеченіи котораго вы получите вс деньги отъ вашего признательнаго и покорнаго слуги.’

Относительно брильянтовъ, я бралъ туже самую предосторожность (впрочемъ, эта идея принадлежитъ моему дяд, и она весьма умна): я бралъ отъ него родъ закладной и письмо, въ которомъ онъ просилъ меня принять эти вещи въ уплату суммы денегъ, которую онъ долженъ.

Поставивъ его въ положеніе, но моему мннію выгодное для моихъ намреній, я заговорилъ съ нимъ откровенно и безъ всякой церемоніи, какъ долженъ одинъ свтскій человкъ говорить другому:

— Не хочу, мой добрый другъ, сказалъ я:— оскорбить васъ моимъ замчаніемъ, что вы, какъ кажется, намрены продолжать игру въ этомъ род, и думаете, что я останусь доволенъ пріобртеніемъ нсколькихъ лоскутковъ бумаги за вашей подписью, — кучею векселей, заплатить по которымъ, я знаю, вы никогда не можете. Не глядите на меня такъ гнвно и свирпо: помните, что Редмондъ Барри въ дл дуэли можетъ быть вашимъ учителемъ: — къ тому же, я не такой еще дуракъ, чтобъ драться съ человкомъ, который долженъ мн огромную сумму. Совтую вамъ лучше хладнокровно выслушать мое предложеніе. Втеченіе послдняго мсяца нашей дружбы, вы были со мной очень откровенны, и вполн познакомили меня съ длами, касающимися вашей личности. Вы дали вашему дду честное слово никогда не играть въ долгъ, — а вамъ извстно, какъ хорошо вы держали свое слово, извстно также и то, что онъ лишитъ васъ наслдства, если узнаетъ истину. Кром того, положимъ, что завтра онъ умретъ, — его состоянія будетъ недостаточно на уплату суммы, которую вы мн должны, и еслибъ вы согласились отдать мн состояніе вашего дда, то останетесь совершенно нищимъ.— Ея высочество, принцесса Оливія, ни въ чемъ вамъ не отказываетъ. Я не буду спрашивать, почему, но. позвольте сказать, этотъ фактъ мн былъ извстенъ при начал нашей игр.

— Не хотите ли вы сдлаться барономъ…. камергеромъ, — не хотите ли получить какой нибудь орденъ? произнесъ бдный молодой человкъ, задыхаясь.— Принцесса все для васъ можетъ выпросить отъ герцога.

— Я не прочь, сказалъ я:— отъ ранжевой ленты и золотаго ключа, хотя джентльменъ дома Балибари вовсе не гонится за титулами нмецкаго дворянства. Я не этого хочу. Любезный мой другъ, вы отъ меня ничего не скрывали, вы говорили мн, какого труда стоило вамъ убдить принцессу Оливію согласиться на предполагаемый бракъ вашъ съ графиней Идой, которую вы не любите. Я знаю, кого вы любите отъ чистаго сердца.

— Мсьё де-Балибари! сказалъ пораженный Магни.

Объясненіе мое становилось для него невыносимо. Истина начала озарять его.

— Вы начинаете понимать меня, продолжалъ я. Ея величество, принцесса (я сказалъ это саркастическимъ тономъ), не будетъ гнваться, поврьте, если вы откажетесь отъ притязаній на глупенькую графиню. Я не больше вашего влюбленъ въ эту двушку: мн нужно ея состояніе. Я игралъ съ вами на это состояніе и выигралъ его, въ день свадьбы, я отдамъ вамъ вс ваши векселя, и вдобавокъ пять тысячъ червонцевъ.

— Въ день женидьбы моей на графин, возразилъ мсьё де-Маньи, я буду въ состояніи занять сумму въ десять разъ больше той, которую вамъ долженъ (онъ говорилъ правду, потому что состояніе графини стоило боле полмильона фунтовъ стерлинговъ), и тогда мы разсчитаемся. Между тмъ, если вы станете надодать мн вашими угрозами, или оскорблять меня, какъ оскорбляете теперь, я употреблю вліяніе, которымъ, по вашимъ словамъ, обладаю, чтобъ удалить васъ изъ герцогства, какъ въ прошломъ году удалили васъ изъ Нидерландовъ.

Я спокойно позвонилъ въ колокольчикъ.

— Заморъ! сказалъ я вошедшему высокому негру въ турецкомъ костюм: — когда я позвоню вторично, ты отнесешь этотъ конвертъ къ гофмаршалу, этотъ къ его превосходительству генералу де-Маньи, а этотъ ты отдашь въ руки одного изъ шталмейстеровъ его высочества, наслднаго принца. Подожди въ пріемной, и не уходи съ конвертами, пока я не позвоню.

Когда негръ удалился, я обратился къ мсьё де-Маньи, и сказалъ:

— Мсьё де-Маньи! въ первомъ конверт заключается ваше письмо, въ которомъ вы изъясняете ваши виды на богатства молодой графини, изъ которыхъ общаете заплатить мн долгъ, къ нему приложенъ документъ собственно отъ меня, въ которомъ я по долгу благороднаго человка прошу, чтобъ письмо ваше было представлено его высочеству. Второй конвертъ адресованъ на имя вашего дда: тамъ находится письмо, въ которомъ вы называете себя наслдникомъ вашего дда, и я представляю на его соображеніе этотъ и нкоторые другіе документы. Третій пакетъ на имя его высочества, наслднаго принца, прибавилъ я, грозно посмотрвъ на свою жертву: — въ него вложенъ изумрудъ Густава Адольфа, который онъ подарилъ принцесс, и который вы отдали мн, назвавъ его собственностью вашей фамиліи. Надобно полагать, что вы имете весьма сильное вліяніе на ея высочество, заключилъ я: — если могли получить отъ нея такую драгоцнность, и могли принудить ее, собственно для уплаты своихъ долговъ по картамъ, пожертвовать тайной, отъ которой зависитъ участь вашихъ головъ!

— Подлецъ! вскричалъ французъ, теряя самообладаніе отъ бшенства и ужаса: — неужели ты хочешь вмшать въ это дло и принцессу?

— Мсьё де-Маньи, отвчалъ я, съ усмшкой: — вы ошибаетесь…. я хочу только сказать, что вы украли драгоцнный изумрудъ.

Я былъ увренъ въ этомъ, какъ былъ увренъ, что несчастная и ослпленная принцесса долго не знала о покраж Мы узнали исторію этого изумруда очень просто. Однажды мы до такой степени нуждались въ деньгахъ (мои занятія съ Маньи значительно разстроили нашъ банкъ), что дядя мой принужденъ былъ отправиться въ Мангеймъ и заложить нкоторыя изъ бездлушекъ Маньи. Еврей, дававшій деньги подъ залогъ, зналъ исторію изумруда, и когда онъ спросилъ, какимъ образомъ ея высочество ршилась съ нимъ разстаться, дядя мой придумалъ весьма умную исторію. Онъ сказалъ, что принцесса любила играть, что ей не всегда удобно было платить деньги, и что поэтому изумрудъ попалъ въ наши руки. Дядя поступилъ благоразумно, не заложивъ его, что же касается до другихъ драгоцнностей, которыя мсьё де-Маньи проигралъ, то он не имли особенной важности, объ нихъ и по сіе время не было помину, а тогда я вовсе не зналъ, что он принадлежали ея высочеству: я только теперь убжденъ въ этомъ, и то еще, можно сказать, по однмъ догадкамъ.

Когда я обвинилъ молодаго человка въ краж, онъ не имлъ на столько твердости духа, чтобъ взять пару пистолетовъ, которые случайно лежали подл него, и отправить на тотъ свтъ своего обвинителя и свою жалкую погибшую особу. При такомъ неблагоразуміи и ужасной безпечности съ его стороны, и со стороны несчастной лэди, которая забыла себя для такого негодяя, онъ долженъ бы знать, что открытіе тайны неизбжно.— Этому ужасному предопредленію врно ужь суждено было исполниться, вмсто того, чтобъ кончить все разомъ, какъ слдовало бы благородному человку, онъ дрожалъ передо мной, какъ совершенно потерянный, потомъ бросился на софу и залился слезами….

Я видлъ, что мн нечего бояться, и потому, позвавъ Замора, сказалъ, что самъ намренъ отнести пакеты, положилъ ихъ въ бюро, и, такимъ образомъ, достигнувъ своей цли, я поступилъ, какъ и всегда, весьма великодушно, сказавъ, что изъ одной лишь предосторожности вышлю изумрудъ за границы герцогства, но при этомъ повторилъ свое общаніе возвратить его графин безъ всякаго возмездія, въ тотъ день, когда она исходатайствуетъ согласіе на мой бракъ съ графиней Идою.

Полагаю, что вс эти дйствія какъ нельзя ясне показываютъ игру, которую я ршился разъигрывать, и хотя строгій моралистъ будетъ возставать противъ нея, но въ оправданіе свое скажу, что въ дл любви всякій поступокъ извинителенъ, и что такіе бдняки, какъ я, не могутъ быть слишкомъ разборчивы относительно средствъ къ преуспянію вжизни, знатныхъ и богатыхъ везд примутъ съ сладкими улыбками, для нихъ всегда открытъ входъ въ большой свтъ, имъ помогутъ взойти на лстницу, которая ведетъ къ почестямъ, но бднякъ долженъ карабкаться по этой лстниц, или войти съ задняго крыльца, или пройти сквозь вс закоулки, какъ бы ни были они грязны и узки, лишь бы ему добраться до вершины. Празднолюбецъ, человкъ безъ всякаго честолюбія, будетъ говорить, что возвышеніе вещь пустая, онъ станетъ уклоняться отъ всякой борьбы, и называть себя философомъ. По моимъ понятіямъ, такіе люди ни больше ни меньше, какъ низкіе трусы. Что же хорошаго въ жизни, если честь остается для нея дломъ совершенно постороннимъ? Она такъ необходима, что слдуетъ пріобртать ее, не смотря ни на какія пожертвованія.

Планъ отреченія мсьё де Маньи былъ составленъ самимъ мною, и при томъ такъ, чтобъ не оскорбить ни его, ни ея. Я заставилъ Маньи отвесть графиню Иду въ сторону и сказать ей:

— Мадамъ, хотя я не выказывалъ изъ себя вашего обожателя, но представилъ вамъ достаточныя доказательства моего къ вамъ уваженія, мое домогательство вашей руки, я знаю, будетъ поддержано его высочествомъ, вашимъ августйшимъ покровителемъ. Я знаю, что милостивое желаніе герцога заключается въ томъ, чтобъ мое предложеніе было принято благосклонно, но, такъ какъ время, повидимому, не измнило вашей прежней привязанности, и какъ у меня еще есть слишкомъ много благородной гордости, чтобъ принудить лэди вашего имени и происхожденія вступить со мной въ бракъ противъ вашего желанія, то считаю за лучше сдлать вамъ, для одной только формы, предложеніе безъ вдома и согласія его высочества, и получить отвтъ, которому, къ сожалнію, научитъ васъ ваше сердце,— отвтъ отрицательный, — тогда я формальнымъ образомъ откажусь отъ всякихъ видовъ на васъ, и скажу, что посл вашего отказа, ничто, даже воля самого герцога, не принудитъ меня продолжать мое домогательство.

Графиня Ида, чуть-чуть не заплакала, услышавъ эти слова отъ мсьё де Маньи.— Въ то время, когда графиня взяла меня за руку, говорилъ Маньи:— и поблагодарила за такое благородное объясненіе, на ея глазахъ навернулись слезы.— Не знала она, что французъ не былъ бы самъ способенъ на благородство подобнаго рода, и что объявленіе Маньи было моего изобртенія.

Лишь только онъ сдлалъ ретираду, какъ наступила моя очередь выступить впередъ, по выступить осторожно и тихо, чтобъ не встревожить богатую невсту, и при томъ твердо, чтобъ убдить ее въ безнадежности ея намренія выйти за мужъ за оборваннаго обожателя, субалтернъ-офицера. Принцесса Оливія была такъ добра, что приняла на себя исполненіе самой важной части плана, составленнаго въ мою пользу, и торжественнымъ образомъ дала понять графин Ид, что хотя мсьё де Маньи отказался отъ ея руки, но все же его высочество, покровитель ея, выдастъ ее за мужъ за кого ему вздумается, и что она должна навсегда забыть своего оборваннаго обожателя. И въ самомъ дл, я не могу представить себ, какимъ образомъ такой бднякъ осмлился бы сдлать ей предложеніе:— правда, онъ былъ хорошаго происхожденія, но какія у него были другія достоинства?

Посл отказа мсьё де-Маньи, само собою разумется, явились другіе претенденты, и, между ними, вашъ покорнйшій слуга, потомокъ рода Баллибарри. Въ это время, въ подражаніе древнему обычаю рыцарей, была назначена карусель или что-то въ род турнира, въ которомъ люди благороднаго происхожденія сбивали съ сделъ другъ друга, или нанизывали на копье повшенныя кольца. При этомъ случа, я одлся въ великолпный костюмъ римлянина (т. е. надлъ на себя серебряный шлемъ, съ пышными перьями, панцырь изъ золоченой кожи съ богатымъ шитьемъ, свтло-голубаго бархата плащъ и малиновые сафьянные полусапожки), и въ этомъ одяніи явился на арену на вороной моей лошади, сорвалъ три кольца, и одинъ изъ всей свиты герцога и всего дворянства, пріхавшаго на этотъ праздникъ изъ сосднихъ государствъ, выигралъ призъ. Побдителю назначался золоченый лавровый внокъ, который должна возложить на него лэди по его выбору, Я подъхалъ къ балкону, гд сидла графиня Ида, позади наслдственной принцессы, громко, но граціозно назвавъ ее по имени, попросилъ ее увнчать меня и, такимъ образомъ, провозгласилъ себя передъ лицемъ всей Германіи претендентомъ на ея руку и сердце. Графиня Ида поблднла, а принцесса, сколько могъ я замтить, покраснла, не смотря на то, Ида кончила тмъ, что надла на меня лавровый внокъ, посл чего, давъ шпоры коню, я началъ скакать вокругъ барьера, отдавая честь герцогу въ противоположной лож, и выдлывая удивительные скачки.

Побда моя, какъ вы можете себ представить, не увеличила однакожь моей популярности между молодыми людьми въ свит герцога. Они называли меня авантюристомъ, буяномъ, игрокомъ, самозванцемъ и сотнею другихъ милыхъ именъ: но у меня одно было средство заставлять молчать этихъ господчиковъ. Встртясь съ графомъ Шметтерлингомъ, богатйшимъ и храбрйшимъ молодымъ человкомъ, который, повидимому, имлъ виды на графиню Иду, я публично швырнулъ ему въ лицо колодой картъ. На другой день я ухалъ за тридцать-дв мили, во владніе курфистра Б….. вышелъ на дуэль съ мсьё де-Шметтерлингомъ, два раза насквозь прокололъ его шпагой, — воротился назадъ съ моимъ секундантомъ, мсьё де Маньи, и вечеромъ явился на вистъ къ ея высочеству, наслдственной принцесс. Маньи не хотлъ было сопровождать меня, но я заставилъ его быть свидтелемъ нашей дуэли. Раскланявшись ея высочеству, я тотчасъ же подошелъ къ графин Ид, и, сдлавъ низкій и вжливый поклонъ, смотрлъ ей пристально въ лицо до тхъ поръ, пока она не вспыхнула, точно также пристально посмотрлъ я на каждаго изъ мужчинъ, составлявшихъ ея кружокъ. Я поручилъ Маньи распускать молву, что графиня Ида влюблена въ меня до безумія, это порученіе, вмст съ многими другими, несчастный молодой человкъ принужденъ былъ исполнить. Онъ представлялъ собою жалкую фигуру, дйствуя для меня въ качеств агента, выхваляя меня повсюду и сопровождая меня везд,— и все это длалъ тотъ, который, до моего прибытія, былъ красою общества, — который воображалъ, что родословная бдныхъ бароновъ Маньи была превосходне родословной моихъ предковъ, великихъ ирландскихъ королей,— который тысячу разъ называлъ меня головорзомъ, дезертиромъ, ирландскимъ выскочкой. За все это я мстилъ ему теперь, и мстилъ жестоко.

Въ самыхъ аристократическихъ обществахъ я называлъ его просто, по имени:

— Bonjour, Maxime, comment vas tu? говорилъ я, нарочно, чтобъ услышала принцесса, и при этомъ любовался, какъ онъ кусалъ губы отъ бшенства и злости. Онъ и принцесса были у меня въ рукахъ — у меня, простаго солдата Бюлова полка. Это обстоятельство можетъ служить доказательствомъ тому, что въ состояніи сдлать геній и терпніе, — это можетъ служить предостереженіемъ великимъ земли, никогда не имть тайнъ, если это возможно.

Я зналъ, что принцесса ненавидла меня, но не обращалъ на это вниманія. Она знала, что мн все было извстно, и, мн кажется, ея предубжденіе къ моей особ до такой степени было сильно, что она считала меня за низкаго негодяя, способнаго открыть ея тайну, но на такую низость я никогда не ршался,— она боялась меня, какъ ребенокъ боится своего школьнаго учителя. Въ пріемные дни она не упускала случая подшутить и подсмяться надо мной, спрашивала меня о моемъ ирландскомъ дворц, объ ирландскихъ короляхъ, моихъ предкахъ, и о томъ, принимали ли мои царственные родственники мры къ моему освобожденію, когда я былъ рядовымъ въ полку Бюлова, — хорошо ли въ томъ полку наказываютъ палками,— вообще говорила вещи, оскорбительныя для меня въ высшей степени. Впрочемъ, и я не молчалъ: я смялся ей прямо въ лицо. Между тмъ какъ шутки ея и выходки производили свое дйствіе въ собраніи, я находилъ особенное удовольствіе смотрть на бднаго Маньи и замчать, какъ онъ ихъ принималъ. Несчастный трепеталъ отъ страха, что сарказмы принцессы выведутъ меня изъ терпнія и я разскажу все, — но я мстилъ совсмъ иначе: когда принцесса нападала на меня, я обращался къ Маньи и говорилъ ему что нибудь обидное. Мое поведеніе было невыносимо для ея высочества. Она обижалась, когда я нападалъ на Маньи, какъ будто я говорилъ что нибудь грубое ея особ. Впрочемъ, хотя она и ненавидла меня, но наедин просила у меня прощенія, иногда она и могла бы выказать всю свою волю, гордость и власть, но благоразуміе заставляло эту великолпную принцессу подчиняться вліянію ничтожнаго ирландца и уничтожаться передъ нимъ.

Какъ скоро Маньи формально отказался отъ графини Иды, принцесса снова стала удостоивать ее своими милостями и показывать видъ нжнаго къ ней расположенія. По чистой совсти, я не знаю, которая изъ нихъ ненавидла меня больше,— принцесса ли, которая была вся жизнь, огонь и кокетство, или графиня, которая была вся величіе и гордость. Послдняя особенно оказывала отвращеніе ко мн, а между тмъ, какъ красивйшій мужчина въ Европ, я, конечно, долженъ былъ нравиться ей лучше всхъ мужчинъ изъ свиты герцога. Ни одинъ придворный гайдукъ не могъ помриться со мной ни грудью, ни ростомъ. Я не обращалъ вниманія на ея предубжденіе противъ меня и ршился, во чтобы то ни стало, понравиться ей и овладть ея сердцемъ. Но, вопросъ: нравились ли мн ея личныя прелести и ея душевныя качества? Нтъ. Она была блдна, тонка, близорука, высока,— а мой вкусъ былъ совершенно въ другомъ род, что же касается до ея души, то нтъ ничего удивительнаго, что она, бдное созданіе, полюбившее жалкаго бдняка офицера, не могла оцнить меня. Я влюбленъ былъ въ ея помстья и богатства, а что до нея, то признаться, что она мн нравилась, было бы тоже самое, что сказать, что я человкъ безъ всякаго вкуса.

ГЛАВА XI.
ВЪ КОТОРОЙ СЧАСТІЕ ПОКИДАЕТЪ БАРРИ.

Мои надежды получить руку одной изъ богатйшихъ наслдницъ въ Германіи были,— на сколько могутъ быть врны человческіе разсчеты, и насколько мои собственныя достоинства и благоразуміе могли обезпечить мое счастіе,— близки къ исполненію. Меня во всякое время допускали въ апартаменты принцессы, и я имлъ возможность видть тамъ графиню Иду такъ часто, какъ было мн угодно. Не могу сказать, что она принимала меня съ особенной благосклонностью, сердечная привязанность глупенькаго созданія имла, какъ я уже сказалъ, совсмъ другое направленіе, и какъ ни плнительны были моя наружность и мои манеры, но нельзя было ожидать, чтобъ она вдругъ забыла своего обожателя и промняла его на молодаго ирландскаго джентльмена. Впрочемъ, эти неласковые пріемы не уменьшили моей надежды на достиженіе цли. На моей сторон были весьма сильные друзья, которые со всею готовностью помогали мн въ великомъ предпріятіи, я зналъ, что рано или поздно, но побда останется за мною. Дйствительно, я выжидалъ только времени, чтобъ сдлать предложеніе. Но кто бы могъ предсказать ужасное несчастіе, которое висло надъ моей высокой покровительницей, и которое должно было сдлать меня нкоторымъ образомъ виновникомъ ея погибели?

Нкоторое время все, повидимому, благопріятствовало моимъ намреніямъ, и наперекоръ нерасположенію графини Иды, ее въ Германіи гораздо легче можно бы было образумить, чмъ въ глупомъ конституціонномъ государств, какъ Англія, гд еще нужно пріучать людей къ тмъ здравымъ понятіямъ о повиновеніи законной власти, которыя считались уже весьма обыкновенными въ Европ въ то время, когда я былъ молодымъ человкомъ.

Я уже сказалъ, какимъ образомъ, чрезъ посредство Маньи, принцесса, какъ говорится, была въ моихъ рукахъ. Ея высочеству оставалось только подйствовать на стараго герцога, надъ которымъ вліяніе ея было безгранично, и получить согласіе графини Лиліенгартенъ (романтичный титулъ морганатической супруги или, просто, фаворитки его высочества), и тогда сговорчивый старикъ далъ бы на этотъ бракъ приказаніе, которому графиня Ида должна была повиноваться. Графиня Лиліенгартенъ, по своему положенію, старалась оказывать услуги принцесс Оливіи, которая, со временемъ, должна возсдать на трон. Старый герцогъ былъ слабъ, подверженъ апоплексіи, и чрезмрно любилъ хорошую жизнь. Въ случа его смерти, его вдова, вроятно, пожелала бы пользоваться покровительствомъ принцессы Оливіи, покровительствомъ, для нея весьма необходимымъ. Отсюда-то и взаимное согласіе между этими двумя лэди. Въ обществ носилась даже молва, будто наслдственная принцесса была уже обязана графин Лиліенгартенъ содйствіемъ при различныхъ случаяхъ. Ея высочество пріобртала чрезъ графиню значительныя денежныя ссуды, на уплату многочисленныхъ долговъ, и теперь вызвалась употребить свое милостивое вліяніе на мадамъ де Лиліенгартенъ для достиженія цли, столь близкой моему сердцу. Разумется, нельзя допустить, чтобъ достиженіе этой цли не было затрудняемо капризами и противодйствіями со стороны Маньи, — но я стремился къ ней ршительно, и имлъ въ рукахъ средства, преодолвавшія всякія противодйствія этого малодушнаго молодаго человка. Ко всему этому я могу сказать, безъ всякаго тщеславія, что если высокая и могущественная принцесса презирала меня, то графиня (не смотря на то, что была чрезвычайно низкаго происхожденія) имла лучшій вкусъ и восхищалась мною. Она не рдко принимала участіе въ нашемъ банк и называла меня прекраснйшимъ молодымъ человкомъ въ герцогств. Мн было крайне необходимо пріобрсть доказательство моего дворянства, и я получилъ въ Вн такую родословную, которая удовлетворила бы самыхъ требовательныхъ. Да и то сказать, неужели потомокъ знаменитыхъ Барри и Брэди не имлъ никакого преимущества предъ нмецкими фонами!— Между прочимъ, чтобъ дать боле прочное основаніе этому длу, я общалъ мадамъ де Лиліенгартенъ подарить девять тысяч луидоровъ въ день моей свадьбы, а она знала, что я, какъ игрокъ, сдержу свое слово, и, клянусь честью, сдержалъ бы его даже и въ такомъ случа, еслибъ мн пришлось заплатить на эту сумму пятьдесятъ процентовъ.

Такимъ образомъ, благодаря своимъ способностямъ, прямодушію и дальновидности, я, бдный, беззащитный изгнанникъ, пріобрлъ себ весьма сильныхъ защитниковъ. Даже его высочество, герцогъ Викторъ, удостоилъ меня благосклоннымъ вниманіемъ, когда я вылечилъ ему отъ головокруженія любимую лошадь, давъ ей пилюлю, которую дядя мой Брэди часто давалъ своимъ лошадямъ, — съ этой поры, его высочеству угодно было оказывать мн постоянное расположеніе. Онъ приглашалъ меня на охоту, гд я показалъ себя отличнымъ охотникамъ, раза два онъ изволилъ говорить о моихъ видахъ въ жизни и, при этомъ, сожаллъ о моей привязанности къ игр и о томъ, что я не выбралъ лучшей дороги къ почестямъ.

— Сэръ, сказалъ я:— если позволите говоритъ откровенно съ вашимъ высочествомъ, то игра послужила мн путемъ къ благополучію. Не прибгая къ ней, гд и чмъ бы былъ я теперь? Ни больше, ни меньше, какъ рядовымъ гренадеромъ короля Фридриха. Я принадлежу къ фамиліи, которая давала государей моему отечеству, но преслдованія лишили ихъ огромнйшихъ владній. Мой дядя, за приверженность къ католической вр, принужденъ былъ бжать изъ отечества. Я, съ своей стороны, ршился искать отличій въ военной служб,— но грубое, оскорбительное обхожденіе, которое испыталъ я въ англійскихъ полкахъ, невыносимо для джентльмена высокаго происхожденія, и я бжалъ изъ этой службы, и бжалъ для того, чтобъ попасть подъ другое иго, боле тяжкое и безвыходное, — какъ вдругъ, добрая звзда, подъ которой я родился, послала мн избавителя, въ лиц моего дядя.— Присутствіе духа и отвага доставили мн возможность воспользоваться придуманными средствами къ моему избавленію. Съ тхъ поръ мы жили, я не скрываю этого, игрой, но, желалъ бы я знать, кто можетъ сказать, что мы кого нибудь обидли? Разумется, еслибъ я занялъ почетное мсто, доставляющее хорошія средства къ жизни, я бы не коснулся картъ, разв только для развлеченія. Умоляю ваше высочество освдомиться чрезъ вашего посланника въ Берлин, не дйствовалъ ли я при различныхъ обстоятельствахъ въ жизни, какъ честный и храбрый воинъ. Чувствую, что у меня есть высокія способности, и я гордился бы случаемъ, который бы доставилъ мн возможность употребить ихъ въ дло.

Чистосердечіе такого признанія сильно поразило его высочество и произвело на него выгодное для меня впечатлніе. Ему угодно было сказать, что онъ врить мн, и что ему пріятно будетъ сдлать для меня что нибудь полезное.

Имя такимъ образомъ на моей сторон двухъ герцоговъ, герцогиню и фаворитку герцога, я боле и боле убждался въ возможности овладнія богатымъ призомъ. Въ это время, я, по всмъ моимъ вычисленіямъ, былъ бы владтельнымъ принцемъ, еслибъ несчастная судьба не вмшала меня въ дло, въ которомъ я вовсе не былъ виновенъ — въ дло несчастной привязанности принцессы къ этому малодушному, глупому трусу-французу. Горько было видть развитіе этой любви, — страшно подумать объ ея исход. Принцесса не скрывала ее. Бывало Маньи скажетъ слово какой нибудь дам изъ свиты принцессы, и она сейчасъ же начинала ревновать, и нападала со всею язвительностью своего языка на несчастнаго молодаго человка. Она посылала ему по шести записокъ втеченіе дня,— при его появленіи въ собраніе, лицо принцессы озарялось радостной улыбкой, такъ что эта радость была очень замтна. Удивительно, какимъ образомъ ея супругъ не замчалъ такъ долго ея неврности. Впрочемъ, принцъ Викторъ былъ такой высокой души и такой строгой нравственности, что не могъ и подумать, чтобъ она ршилась унизить себя до такой степени и забыть долгъ жены и матери,— я даже слышалъ, что когда ему намекали о явномъ пристрастіи принцессы къ шталмейстеру, — его отвтъ заключался въ строгомъ повелніи никогда не безпокоить его нелпостями подобнаго рода. ‘Принцесса легкомысленна, сказалъ онъ:— она воспитывалась при Двор, отличающимся свободой обращенія, но ея легкомысліе не зайдетъ дальше кокетства,— преступленіе невозможно, у нея для охраненія своей чести есть свое происхожденіе, мое имя и дти.’ И онъ отправлялся на цлыя недли инспектировать войска, или удалялся на свою половину и запирался на нсколько дней въ кабинетъ, оставляя его только для того, чтобъ показаться въ собраніяхъ ея высочества, или пройти съ ней подъ-руку на придворныхъ балахъ, на которые долженъ былъ являться для церемоніи. Онъ имлъ простые привычки, я своими глазами видлъ, какъ онъ, въ отдльномъ дтскомъ саду, при своей высокой, непривлекательной фигур, бгалъ въ-запуски или игралъ въ мячъ съ маленькимъ сыномъ и дочерью, навщать которыхъ на дню по нсколько разъ онъ имлъ множество предлоговъ. Хорошенькихъ дтей принцессы приносили къ матери каждое утро во время ея туалета, но она принимала ихъ весьма равнодушно, исключая одного случая, когда молодой герцогъ Людвигъ, получивъ гусарскій полкъ въ подарокъ отъ крестнаго отца, императора Леопольда, представился въ миньятюрномъ мундир гусарскаго полковника. Дня два принцесса Оливія была очарована мальчикомъ, потомъ онъ наскучилъ ей, какъ игрушка ребенку. Помню, однажды, во время утренняго собранія, малютка рукавомъ благо мундира нечаянно стеръ со щеки принцессы нсколько румянъ, — принцесса ударила ребенка по лицу, ребенокъ расплакался и его вывели изъ гостиной. О, какимъ горемъ въ этомъ мір надляютъ насъ женщины! Бдствія, нкоторыя впадаютъ люди такъ легко и съ улыбающимися лицами, часто проистекаютъ не отъ одного только ослпленія страсти, но отъ глупости, тщеславія и хвастовства! Мужчины играютъ этимъ страшнымъ обоюдо-острымъ оружіемъ, какъ будто имъ нельзя и уколоться. Я, который видлъ жизнь боле другихъ людей, еслибъ я имлъ сына, то упалъ бы передъ нимъ на колна и сталъ бы умолять его убгать женщинъ, которыя опасне яду. Образовалась интрига,— и вся ваша жизнь въ опасности, вы никогда не будете въ состояніи знать о бдствіи, которое можетъ на васъ обрушиться,— горесть цлыхъ семействъ и гибель невинныхъ и милыхъ сердцу существъ бываютъ причиною минутнаго заблужденія!

Увидвъ, до какой степени близокъ былъ къ погибели несчастный мсьё де-Маньи, я началъ, несмотря на огромную сумму, которую онъ долженъ былъ мн, уговаривать его бжать изъ герцогства. Онъ имлъ квартиру во дворц, въ самомъ верху, надъ покоями принцессы (зданіе было громадное, и помщало въ себ почти цлый городъ свиты), но ослпленный молодой человкъ не хотлъ и слышать о побг, хотя его ни что не привязывало, его не удерживала даже и любовь.

— Какъ она косится и кривляется! говорилъ онъ о принцесс.— Она воображаетъ, что никто не замчаетъ ея безобразія. Пишетъ мн стихи изъ Грессе или Кребильона, и думаетъ, что я принимаю ихъ за ея сочиненіе!… Ха, ха! въ этихъ посланіяхъ столько же ея собственныхъ мыслей, сколько у нея на голов собственныхъ волосъ!

Несчастный Маньи игралъ надъ пропастью, зіявшей подъ его ногами. Я полагаю, что главное его удовольствіе въ любви къ принцесс заключалось въ томъ, что онъ могъ писать о своихъ побдахъ къ парижскимъ друзьямъ, между которыми считался остроумцемъ и побдителемъ женскихъ сердецъ.

Замчая безпечность молодаго человка и опасность его положенія, я приступилъ къ приведенію къ концу моего маленькаго плана, и потому настойчиво началъ требовать отъ него исполненія его обязательствъ.

Требованія мои, по свойству отношеній нашихъ, имли довольно хорошій успхъ, и вообще, бдный молодой человкъ ни въ чемъ не могъ мн отказать, такъ говорилъ я ему нердко, къ величайшему его неудовольствію. Впрочемъ, я не прибгалъ ни къ угрозамъ, ни къ законному вліянію, которое имлъ надъ нимъ. Я дйствовалъ деликатно и великодушно, доказательствомъ можетъ служить и то обстоятельство, что я общалъ возвратить принцесс фамильный изумрудъ, который выигралъ отъ ея безнравственнаго обожателя.

Это было сдлано съ согласія моего дяди, я слдовалъ одному изъ благоразумныхъ и дальновидныхъ плановъ, отличавшихъ этого умнаго человка.

— Пора приступать къ длу, мой другъ, Редмондъ, говорилъ онъ.— Связь между ея высочествомъ и Маньи должна кончиться весьма нехорошо и, притомъ, скоро, а съ тмъ вмст, кончатся и всякіе шансы на обладаніе графиней. Теперь же кончай свое дло! Черезъ мсяцъ мы можемъ закрыть дйствія нашего банка и жить побльменами въ Швабскомъ замк. Да, кстати, развяжись ужь и съ этимъ изумрудомъ, прибавилъ онъ: — залогъ такого рода можетъ надлать намъ большихъ хлопотъ.

Эти слова заставили меня, противъ моего желанія, разстаться съ бездлушкой. И слава Богу, что я это сдлалъ: вы сейчасъ увидите, что я поступилъ превосходно.

Приступая къ Маньи, я, между тмъ, убдительно просилъ графиню Лиліенгартенъ, она общала представить герцогу мое желаніе и просить за меня, въ то же время мсьё де-Магни получилъ приказаніе заставить принцессу Оливію обратиться къ герцогу съ той же самой просьбой. Какъ сказано, такъ и сдлано. Об лэди приступили къ герцогу. У его высочества, за ужиномъ (изъ устрицъ и шампанскаго), вынудили наконецъ согласіе, и ея высочество, наслдственная принцесса, лично объявила графин Ид волю государя, вслдствіе которой она должна была вытти замужъ за молодаго ирландскаго нобльмена, кавалера Редмонда де-Баллибарри. Объявленіе это было сдлано въ моемъ присутствіи, и, хотя молодая графиня сказала: ‘никогда не выйду за него!’ и въ обморок упала къ ногамъ принцессы, но, въ полной увренности, что графиня будетъ моею, я и вниманія не обратилъ на эту приторную чувствительность.

Въ тотъ же вечеръ я отдалъ мсьё де-Маньи изумрудъ, и онъ общалъ возвратить его принцесс. Единственное затрудненіе, представлявшееся мн къ окончательному достиженію цли, заключалось въ наслдственномъ принц, котораго боялись въ равной степени и его отецъ, и жена, и фаворитка стараго герцога. Онъ, вроятне всего, не позволилъ бы, хотя и благородному, но небогатому иностранцу увезти изъ герцогства богатйшую наслдницу. Чтобъ объявить объ этомъ принцу Виктору, необходимо нужно было продождать нсколько времени. Принцесса хотла воспользоваться минутой его хорошаго расположенія духа. Выпадали дни, въ которые онъ самъ приходилъ въ какое-то ослпленіе, и тогда ни въ чемъ не отказывалъ своей жен. Мы положили дожидаться этихъ дней, или другаго благопріятнаго случая.

Но року угодно было, чтобъ принцесса больше не видла принца у ногъ своихъ. Судьба приготовляла страшный конецъ безразсудству принцессы и конецъ моимъ надеждамъ. Несмотря на торжественное общаніе, Маньи не возвратилъ изумруда принцесс Оливіи.

Изъ разговоровъ со мной, онъ узналъ, что дядя мой и я были у Мозеса Лёве, гейдельбергскаго банкира, который выдалъ за наши драгоцнности хорошую сумму. Безразудный молодой человкъ отправился туда же, и отдалъ въ залогъ изумрудъ. Мозесъ сразу узналъ этотъ камень, выдалъ Маньи требуемую сумму, которую послдній проигралъ въ тотъ же вечеръ, не объясняя намъ, само собою разумется, средства, чрезъ которое сдлался обладателемъ столь большаго капитала. По привычк, мы полагали, что онъ взялъ деньги у своего банкира, принцессы. Свертки червонцевъ перешли въ нашъ банкъ частью на придворныхъ балахъ, частью у насъ на квартир и частью въ апартаментахъ графини Лиліенгартенъ, которая, при этихъ случаяхъ, играла съ нами въ половин.

Такимъ образомъ, деньги у Маньи исчезли весьма скоро. Еврей хотя и выдалъ за драгоцнный камень только треть суммы, которой онъ стоилъ, но не довольствовался этимъ барышомъ, и хотлъ получить еще что нибудь отъ несчастнаго должника, котораго, какъ говорится, вполн прибралъ къ рукамъ своимъ, и котораго избралъ орудіемъ для удовлетворенія своего корыстолюбія. Знакомые ему евреи въ X….. биржевые маклеры, банкиры, барышники, имвшіе сношенія съ Дворомъ, вроятно, разсказали своему единоврцу, въ какихъ отношеніяхъ Маньи находился къ принцесс, и негодяй ршился извлечь всевозможныя выгоды изъ этихъ отношеній. Между тмъ, дядя и я блаженствовали, въ полномъ смысл этого слова, — игра въ карты шла съ успхомъ, игра на составленіе брачнаго союза — еще успшне, мы вовсе не думали, что туча сбирается надъ нашими головами.

Не прошло и мсяца, какъ жидъ началъ надодать Маньи Онъ явился въ X…. и потребовалъ проценты, объясняя, что въ противномъ случа, крайняя нужда въ деньгахъ заставитъ его продать изумрудъ. Маньи досталъ денегъ. Принцесса снова выручила своего неблагодарнаго, низкаго фаворита. Успхъ перваго требованія подалъ еврею поводъ къ другому, боле значительному. Ужь я и не знаю, сколько денегъ было брошено на этотъ несчастный изумрудъ, знаю только, что онъ былъ причиною гибели всхъ насъ.

——

Однажды вечеромъ, мы держали банкъ у графини Лиліенгартенъ. Маньи былъ при деньгахъ, свертокъ за сверткомъ онъ вынималъ изъ кармана, и игралъ, по обыкновенію, несчастливо. Въ средин игры ему подали записку, прочитавъ которую, онъ поблднлъ, какъ полотно. Счастіе въ игр было противъ него. Выждавъ нсколько талій, и, какъ надобно полагать, проигравъ послдній свертокъ, онъ, съ бшенымъ ругательствомъ, изумившимъ все общество, вскочилъ со стула и выбжалъ изъ комнаты. Вслдъ за тмъ, на улиц послышался топотъ лошадей, но мы слишкомъ были заняты, чтобъ обратить вниманіе на этотъ шумъ, и продолжали игру.

Спустя нсколько минутъ, кто-то вошелъ въ нашу комнату, и сказалъ:

— Странная исторія. Въ Кайзервальд убили какого-то жида. Маньи арестовали въ ту самую минуту, какъ онъ показался на улиц.

Эта новость поразила всхъ гостей и мы кончили игру. Маньи сидлъ подл меня (дядя металъ карты, а я принималъ выигрыши и выдавалъ проигрыши), подъ стуломъ, гд онъ сидлъ, лежала измятая бумажка, я поднялъ ее и прочиталъ. Это была записка на имя Маньи, слдующаго содержанія:

‘Если это сдлалъ ты, то бери надежнаго коня, который привезъ теб записку. Это лучшій конь на моей конюшн. Въ каждой чушк у сдла ты найдешь по сотн луидоровъ…. пистолеты заряжены. Вс дороги для тебя открыты…. ты понимаешь, что я хочу этимъ сказать. Черезъ четверть часа я хочу узнать нашу участь: или мн суждено будетъ принять позорь и пережить тебя, или ты преступникъ и трусъ, или ты все еще достоинъ имени М….’

Записка эта была писана рукою стараго генерала Маньи. Дядя мой и я, когда возвратились домой, раздливъ сначала съ графиней Лиліенгартенъ незначительный выигрышъ того вечера, почувствовали, прочитавъ это письмо, что наше торжество было преждевременно.

— Неужели Маньи ограбилъ еврея? спрашивали мы другъ друга: — неужели его интрига открыта?

Во всякомъ случа, мысль о моемъ бракосочетаніи съ графинею Идою должна быть отложена, и я началъ уже думать, что моя ‘большая карта’ была съиграна, и, можетъ быть, проиграна.

Да, она дйствительно была проиграна, но, даже и теперь, я говорю, что она была съиграна умно и смло. Посл ужина (за который мы, изъ опасенія послдствій, никогда не садились, не кончивъ игры) я былъ до такой степени взволнованъ, что ршился около полночи сходить въ городъ и узнать дйствительную причину ареста Маньи. У нашихъ дверей стоялъ часовой, который весьма выразительно далъ мн знать, что я и дядя мой тоже подъ арестомъ.

Мы находились втеченіе шести недль подъ такимъ строгимъ карауломъ, что побгъ, еслибъ мы и ршились на него, былъ невозможенъ. Но, какъ невинные люди, мы ничего не боялись. Образъ жизни нашей былъ извстенъ всмъ, и мы требовали суда. Втеченіе этихъ шести недль произошли великія и трагическія событія, о которыхъ мы, какъ и вся Европа, услышали только часть истины, даже и посл нашего освобожденія мы далеко не понимали всхъ подробностей этихъ событій, и узнали ихъ уже много лтъ спустя. Вотъ они, въ томъ самомъ вид, въ какомъ я получилъ отъ одной лэди, которая, въ цломъ свт, быть можетъ, одна знала ихъ совершенно. Впрочемъ, описаніе ихъ заслуживаетъ слдующей главы.

ГЛАВА XII.
ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБ ТРАГИЧЕСКУЮ ИСТОРІЮ ПРИНЦЕССЫ X….

Спустя боле двадцати лтъ посл событій, описанныхъ въ предшествовавшихъ главахъ, я прогуливался съ лэди Линдонъ въ ротонд Рэнелэй. Это было въ 1790 году, эмиграція изъ Франціи уже началась, старые графы и маркизы толпами спшили къ гостепріимнымъ берегамъ Англіи, не голодные и жалкіе, какими видли мы ихъ еще нсколько лтъ спустя, но довольные и веселые, какъ всегда, и въ добавокъ съ нкоторыми признаками національной роскоши. Лэди Линдонъ, ревнивая женщина, находившая удовольствіе постоянно огорчать меня, замтила какую-то иностранку, обратившую на меня вниманіе, и, разумется, спросила, кто такая эта отвратительная голландка, посмотрвшая на меня такъ пристально?— Я ршительно не зналъ ее. Правда, гд-то я видлъ лицо этой лэди (заплывшее жиромъ, по замчанію лэди Линдонъ), но никакъ не узналъ въ немъ лица той, которая принадлежала, въ свое время, къ числу хорошенькихъ женщинъ въ Германіи.

Это была никто другая, какъ мадамъ Лиліенгартенъ, фаворитка, или, какъ нкоторые называли ее, морганатическая жена стараго герцога X…. отца герцога Виктора. Она оставила X…. спустя нсколько мсяцовъ посл кончины герцога, перехала въ Парижъ, гд, какъ я слышалъ, какой-то безнравственный авантюристъ женился на ея деньгахъ, но, какъ бы-то ни было, она постоянно сохраняла quasi-королевскій титулъ, и изъявляла, къ величайшему смху парижанъ, посщавшихъ ея домъ, большія претензіи на почести и церемоніи, принадлежащія вдов государя. Въ парадной гостиной она устроила тронъ, вс слуги и т лица, которыя желали сказать ей пріятный комплиментъ или занять денегъ у нее, величали ее ‘высочествомъ.’ Носилась молва, что она порядочно попивала,— и дйствительно, ея лицо носило вс признаки этой привычки: оно потеряло цвтущую свжесть, открытое и доброе выраженіе, которое очаровывало покойнаго герцога.

Въ ротонд Рэнелэй, она не ршилась подойти ко мн. Въ то время я пользовался такою же извстностью, какъ и принцъ Валлійскій, и потому, ей не трудно было узнать, что я живу въ Беркели сквер, куда на другое же утро явилась безграмотная французская записка слдующаго содержанія:

‘Старый другъ г.-на де Балибари нетерпливо желаетъ видться съ нимъ и побесдовать о минувшихъ, но счастливыхъ дняхъ. Розина Лиліенгартенъ — не можетъ быть, чтобъ Редмондъ Балибари забылъ ее?— будетъ цлое утро въ своемъ дом, въ Лэйстерскихъ Поляхъ, ждать того, котораго не видла больше двадцати лтъ.’

Розина Лиліенгартенъ сдлалась такой зрлой Розиной, какихъ я рдко видывалъ. Она занимала довольно приличную квартиру въ первомъ этаж (финансовыя обстоятельства бдной m-me Лиліенгартенъ значительно разстроились въ послднее время). Я засталъ ее за чаемъ, отъ котораго, не знаю почему, сильно отзывало ромомъ. Посл обычныхъ привтствій, которыя скучне описывать, чмъ выполнять на самомъ дл, посл несвязнаго вступленія въ разговоръ, она разсказала мн въ короткихъ словахъ событіе въ X…. которое позвольте мн назвать ‘трагической кончиной принцессы.’

——

‘Вы, вроятно, помните мсьё Гельдерна, министра полиціи. Онъ былъ голландецъ родомъ, и, что всего важне, принадлежалъ къ фамиліи голландскихъ евреевъ. Всмъ извстно было это темное пятно въ его великолпномъ герб, но онъ страшно сердился, когда угадывали его происхожденіе, и старался загладить грхи своихъ отцовъ строгимъ соблюденіемъ религіозныхъ обрядовъ и необыкновенной набожностью. Онъ ходилъ въ церковь каждое утро, исповдывался разъ въ недлю, и ненавидлъ евреевъ и протестантовъ, какъ инквизиторъ. Онъ никогда не терялъ случая доказать искренность своихъ убжденій гоненіями на тхъ и другихъ при малйшей возможности.

‘Принцессу онъ ненавидлъ смертельно, ненавидлъ за то, что ея высочество однажды подшутила надъ его происхожденіемъ, приказавъ взять со стола стоявшее передъ нимъ блюдо ветчины, не мене была его ненависть и къ старому барону де-Маньи, во-первыхъ потому, что Маньи былъ протестантъ, а во вторыхъ потому, что однажды Маньи, желая показать сознаніе своего достоинства, публично отвернулся отъ него, какъ отъ шпіона и доносчика. Между ними возникали безпрерывныя несогласія и споры въ совт, гд одно только присутствіе августйшихъ особъ удерживало отъ выраженія явнаго презрнія, которое баронъ питалъ въ душ своей къ начальнику полиціи.

‘Желаніе погубить принцессу возбуждалось въ Гельдерн съ одной стороны ненавистью, а съ другой, — и сильне всего — корыстолюбіемъ. Вдь вы помните, на комъ женился принцъ, посл смерти своей первой жены?— на принцесс изъ дома Ф… Спустя два года посл этой женитьбы, Гельдернъ выстроилъ себ прекрасный дворецъ на деньги, какъ я убждена, которыя заплатило ему семейство Ф. за содйствіе въ этомъ дл.

‘Отправиться къ принцу Виктору и донести его высочеству о томъ, что было извстно каждому, Гельдернъ не ршился бы ни подъ какимъ видомъ. Онъ зналъ, что за такое страшное донесеніе, потерялъ бы навсегда расположеніе принца. Его цль, поэтому, состояла въ томъ, чтобъ не касаться этого дла, пока оно не откроется принцу само собою, безъ его посредничества, но за то когда подходило къ тому время, онъ не жаллъ никакихъ средствъ къ достиженію своей цли. Онъ окружилъ шпіонами старшаго и младшаго Маньи,— впрочемъ, вамъ, по вашему знанію континентальныхъ привычекъ, это должно быть извстно. Мы вс имли другъ у друга шпіоновъ. Вашъ негръ (Заморъ, такъ, кажется, его звали) являлся ко мн съ донесеніями каждое утро, и я любила развлекать стараго герцога разсказами о вашихъ утреннихъ занятіяхъ, о вашихъ ссорахъ и интригахъ. Точно также для развлеченія добраго старика, собирались свднія о всхъ замчательныхъ лицахъ въ X…. Лакей барона Маньи доставлялъ свднія какъ мн, такъ и Гельдерну.

‘Я знала, что изумрудъ былъ заложенъ, бдная принцесса у меня и деньги занимала для отвратительнаго еврея, для недостойнаго молодаго человка. Какимъ образомъ она могла ввриться послднему, это свыше моихъ понятій, — впрочемъ, влюбленная женщина нердко доходитъ до ослпленія, и, замтье, мсьё де-Балибари, выборъ нашъ въ дл любви чаще всего падаетъ на дурнаго человка.

— Но не всегда, сударыня, возразилъ я: — вашъ покорнйшій слуга можетъ служить первымъ исключеніемъ.

— Это исключеніе все-таки не измняетъ истины моего замчанія, сухо сказала старая лэди и продолжала свое повствованіе.

‘Жидъ, у котораго хранился изумрудъ, посл множества сдлокъ съ принцессой, получилъ наконецъ предложеніе на такой громадный выкупъ, что ршился отдать драгоцнность. При этомъ случа, онъ поступилъ въ высшей степени неблагоразумно: пріхавъ въ X… вмст съ изумрудомъ, онъ представился къ Маньи, который получилъ отъ принцессы деньги на выкупъ, и приготовился къ разсчету.

‘Свиданіе ихъ происходило въ собственныхъ покояхъ Маньи, гд лакей подслушалъ каждое слово ихъ разговора. Молодой человкъ, всегда щедрый на деньги, когда имлъ ихъ въ рукахъ, такъ свободно распоряжался ими на этотъ разъ, что Лёве началъ упрямиться и имлъ на столько совсти, что потребовалъ сумму вдвое больше той, за которую уговорился выдать изумрудъ.

‘Маньи потерялъ терпніе, вышелъ изъ себя, бросился на негодяя и непремнно убилъ бы его, еслибъ въ этотъ моментъ не вбжалъ въ комнату лакей и не спасъ алчнаго жида. Маньи, запальчивый, но не жестокій, приказалъ лакею выгнать жида и пересталъ о немъ думать.

‘Можетъ статься, онъ не сожаллъ, что дло кончилось ничмъ. Имя при себ огромную сумму, четыре тысячи червонцевъ, онъ могъ еще разь попытать счастья на зеленомъ стол. Это онъ и сдлалъ въ тотъ же вечеръ за вашимъ банкомъ.

— Вы играли съ нами въ половин, сказалъ я: — и знаете, какъ незначителенъ былъ выигрышъ.

‘Лакей Маньи выпроводилъ трепетавшаго израильтянина, и лишь только увидлъ, что Лёве вошелъ въ домъ одного изъ своихъ единоврцевъ, какъ въ туже минуту побжалъ въ канцелярію министра полиціи и передалъ его превосходительству весь разговоръ между евреемъ и своимъ господиномъ.

‘Гельдернъ изъявилъ шпіону особенную благодарность за его благоразуміе и врность, подарилъ ему кошелекъ съ двадцатью червонцами и вдобавокъ общалъ доставить хорошее мсто, какъ и всегда большіе люди общаютъ избраннымъ своимъ орудіямъ, но вы, мсьё де-Балибари, знаете, какъ рдко выполняются эти общанія. ‘Поди же теперь и узнай, сказалъ Гельдернъ:— въ какое время еврей намренъ возвращаться домой, не передумалъ ли онъ, и не хочетъ ли взять деньги?’

‘Между тмъ, чтобъ врне дйствовать, Гельдернъ устроилъ игорный вечеръ въ моемъ дом, пригласилъ васъ (вроятно, вы это помните) и въ тоже время далъ знать Маньи, что у m-me Лиліенгартенъ будутъ играть въ банкъ.

Я припоминалъ событіе, и слушалъ разсказъ съ напряженнымъ вниманіемъ, хитрость министра полиціи меня занимала.

‘Черезъ нсколько времени лакей возвратился, и объявилъ, что по словамъ прислуги, Гейдельбергскій банкиръ намренъ выхать изъ X… въ тотъ же вечеръ, что онъ отправлялся одинъ, безъ провожатаго, на старой лошаденк, чрезвычайно бдно осдланной, какъ это всегда длается между евреями.

— Іоганнъ, сказалъ Гельдернъ, и, въ порыв удовольствія, ударилъ шпіона по плечу: — я боле и боле становлюсь доволенъ тобой. Съ тхъ поръ, какъ ты ушелъ отъ меня, я думалъ о твоихъ способностяхъ и усердіи, и, поврь, я скоро найду случай доставить теб мсто, достойное твоихъ заслугъ. Какой дорогой подетъ еврей?

‘— Онъ детъ на ночь въ Р…

‘— Значитъ, долженъ прозжать мимо Кайзервальда. Достаточно ли ты храбръ, Іоганнъ Кернеръ?

‘— Неугодно ли вашему превосходительству испытать меня? сказалъ лакей, и глаза его засверкали.— Я служилъ втеченіе всей Семилтней Войны, и ни разу не показалъ себя трусомъ.

‘— Такъ, слушай же. Изумрудъ нужно отнять у еврея, онъ уже учинилъ величайшее преступленіе тмъ, что принялъ эту драгоцнность. Тому, кто принесетъ мн этотъ изумрудъ, я клянусь подарить пять-сотъ луидоровъ. Ты понимаешь, почему необходимо возвращеніе его ея высочеству. Мн не нужно говорить теб больше.

‘— Вы получите его въ эту же ночь, сказалъ лакей.— Безъ сомннія, ваше превосходительство защитите меня въ случа какого нибудь несчастія.

‘— Какой вздоръ, отвчалъ Гельдернъ: — я заплачу теб половину денегъ впередъ: вотъ до какой степени я увренъ въ теб. Несчастіе тутъ невозможно, если ты примешь надлежащія предосторожности. По дорог въ Р… мили на четыре тянется лсъ, еврей подетъ тихо. Будетъ уже ночь, когда онъ подъдетъ, какъ бы теб сказать, — да не дальше, какъ къ Пороховому заводу въ лсу. Что же, напримръ, помшаетъ теб протянуть черезъ дорогу веревку и потомъ распорядиться съ нимъ какъ теб угодно. Возвращайся же сегодня, къ ужину. Да на всякій случай, если встртишь патруль, то скажи: лисицы разбжались, — это пароль на сегодняшнюю ночь. Патруль пропуститъ тебя безъ дальнйшихъ распросовъ.

‘Шпіонъ удалился очарованный такимъ порученіемъ, и въ то время, когда Маньи проигрывалъ деньги за нашимъ столомъ, его лакей ставилъ ловушку еврею, близь такъ называемаго Пороховаго завода, въ Кайзервальд. Лошадь еврея споткнулась на веревку, протянутую черезъ дорогу и лишь только здокъ съ глухимъ стономъ повалился на землю, какъ Іоганнъ Кернеръ бросился на него съ маской на лиц и съ пистолетомъ въ рук, и потребовалъ деньги. Я думаю, онъ не имлъ намренія убить еврея, особливо если сопротивленіе со стороны послдняго не заставитъ его прибгнуть къ этой крайней мр.

‘Впрочемъ, ему и не удалось совершить убійства. Во то время, когда еврей вопилъ о помилованіи, и когда его противникъ грозилъ ему пистолетомъ, подошелъ патруль и схватилъ, какъ разбойника, такъ и его несчастную жертву.

‘Кернеръ произнесъ нсколько проклятій. Со всмъ некстати вы пришли сюда, сказалъ онъ сержанту полиціи: лисицы разбжались. А вотъ, одну изъ нихъ и поймали! сказалъ сержантъ весьма хладнокровно, и съ этимъ вмст связалъ руки негодяю, той самой веревкой, которая была протянута черезъ дорогу, для поимки еврея. Его посадили на лошадь позади одного полисмена, еврея позади другаго и такимъ образомъ партія, съ наступленіемъ ночи, возвратилась въ городъ.

‘Ихъ привезли прямо въ полицію, а такъ какъ тамъ присутствовалъ самъ Гельдернъ, то онъ лично сдлалъ обыскъ. Отъ еврея отобрали бумаги и футляры, изумрудъ отъискался въ потайномъ карман. Что касается до шпіона, то Гельдернъ, окинувъ его грознымъ взглядомъ, вскрикнулъ:— какъ!— это лакей кавалера де-Маньи — одного изъ шталмейстеровъ ея высочества! И, не выслушавъ ни слова отъ несчастнаго испуганнаго негодяя, приказалъ посадить его подъ строгій караулъ.

‘Сдлавъ это и свъ на коня, Гельдернъ отправился къ принцу и потребовалъ немедленной аудіенціи. Получивъ дозволеніе, онъ представилъ изумрудъ.

‘— Эта драгоцнность, сказалъ онъ: — взята отъ Гейдельбергскаго еврея, который въ послднее время неоднократно прізжалъ сюда и имлъ частыя совщанія съ шталмейстеромъ ея высочества, кавалеромъ де-Маньи. Сегодня вечеромъ слуга кавалера вышелъ изъ квартиры своего господина, вмст съ евреемъ, освдомлялся, какъ слышали, насчетъ дороги, по которой еврей намренъ былъ хать домой, похалъ въ слдъ за нимъ, или, врне, опередилъ его, и былъ пойманъ, когда хотлъ ограбить свою жертву, моимъ патрулемъ близь Кайзервальда. Этотъ человкъ ни въ чемъ не хочетъ сознаваться, но, по обыск, при немъ оказалась значительная сумма денегъ золотомъ, и хотя прискорбно допустить идею объ участіи въ этомъ дл джентльмена такого извстнаго имени, какъ мсьё де-Маньи, но, по долгу обязанности своей, я долженъ отобрать отъ него показанія и сдлать обыскъ. А такъ какъ мсьё де-Маньи состоитъ при особ ея высочества, и пользуется, какъ носятся слухи, особеннымъ ея расположеніемъ, то я не осмлился арестовать его безъ позволенія вашего высочества.

‘Рейтмейстеръ принца, другъ стараго барона Маньи, находившійся въ кабинет принца во время этого разговора, услышавъ такое странное извстіе, въ ту же минуту поспшилъ къ старому генералу съ ужасной новостью, что внука его обвиняютъ въ преступленіи. Быть можетъ его высочеству угодно было, чтобъ его старый другъ и его учитель военнаго дла имлъ возможность спасти свое семейство отъ позора, во всякомъ случа, рентмейстеру Генгсту позволено было хать къ барону безъ всякаго препятствія, и сообщить обвиненіе, падавшее на его несчастнаго внука.

‘Весьма вроятно, старый баронъ давно ожидалъ какой-то ужасной катастрофы, потому что, выслушавъ Генгста, онъ только и сказалъ: да будетъ воля Божія! Втеченіе нкотораго времени онъ ни за что не хотлъ принять участіе въ судьб сына, и только посл убдительныхъ увщаній со стороны своего друга ршился написать записку, которую молодой Маньи получилъ за банкомъ.

‘Пока Маньи проигрывалъ деньги принцессы, полиція сдлала обыскъ въ его квартир, и открыла сотни уликъ не относительно грабительства еврея, но относительно его преступной связи съ принцессой:— это были различныя сувениры и любовныя письма отъ принцессы и копіи съ писемъ Маньи къ его друзьямъ въ Париж. Всю эту переписку Гельдернъ прочиталъ, тщательно сложилъ, запечаталъ и представилъ его высочеству, принцу Виктору. Гельдернъ, хотя и прочиталъ каждое письмо, но, несмотря на то, вручая ихъ принцу, сказалъ:— во исполненіе воли вашего высочества я собралъ переписку Маньи, но, по долгу совсти и чести, не осмлился разсмотрть ее. Его раздоръ съ семействомъ Мньни былъ извстенъ, а потому онъ просилъ принца Виктора назначить другое лицо для изслдованія подозрнія, падающаго на молодаго Маньи.

‘Все это происходило въ то время, когда Маньи игралъ въ карты. Счастіе — въ т дни, мсьё де-Балибари, вы играли очень счастливо — было противъ него. Онъ проигралъ четыре тысячи червонцевъ, но страсть этого несчастнаго игрока была такъ сильна, что, получивъ письмо дяди, онъ вышелъ на дворъ, гд дожидала его лошадь, вынулъ деньги, положенныя въ чушки старикомъ, поднялся на верхъ, началъ играть и проигралъ, и когда вышелъ изъ комнаты, чтобъ бжалъ, то было уже поздно: — его взяли подъ стражу, лишь только онъ спустился съ лстницы.

‘Когда онъ явился подъ конвоемъ солдатъ на гауптвахту, старый генералъ, ожидавшій его тамъ, обрадовался, увидвъ его, бросился въ объятія молодаго человка, и прижалъ его къ груди своей въ первый разъ, какъ говорили, втеченіе многихъ лтъ.

‘— Онъ здсь. Онъ не хотлъ бжать, рыдая, говорилъ старикъ.— Слава Богу! онъ невиненъ въ гнусномъ преступленіи!

‘Сказавъ это, онъ опустился на стулъ въ сильномъ волненіи, которое больно было видть въ такомъ храбромъ и, какъ вс полагали, въ такомъ холодномъ и суровомъ человк.

‘—Меня обвиняютъ въ разбо! сказалъ молодой человкъ:— клянусь Небомъ — я невиненъ въ этомъ преступленіи.

‘Наступила трогательная сцена примиренія, посл которой молодаго Маньи увели въ тюрьму, которой ему не суждено было оставить.

‘Въ тотъ вечеръ наслдственный принцъ разсматривалъ письма, которыя представилъ Гельдернъ. Нтъ никакого сомннія, что онъ приказалъ арестовать васъ при самомъ начал этого чтенія,— васъ взяли въ полночь, Маньи въ десять часовъ, а посл этого времени старый Маньи видлся съ его высочествомъ, защищалъ невинность своего внука, и былъ принятъ принцемъ ласково и милостиво. Его высочество говорилъ, что молодой человкъ, безъ всякаго сомннія, былъ невиненъ, что его имя, его происхожденіе длали такое преступленіе невозможнымъ, но подозрніе сильно говорило противъ него: въ тотъ день онъ говорилъ въ своемъ кабинет съ евреемъ, онъ имлъ при себ весьма значительную сумму денегъ, которую въ тотъ же вечеръ проигралъ, и которою, безъ всякаго сомннія, снабдилъ его еврей, онъ посылалъ слдить за евреемъ своего лакея, который узналъ часъ отъзда еврея, поджидалъ его на дорог и, наконецъ, хотлъ ограбить. Подозрнія падали на молодаго Маньи такъ сильно, что судъ потребовалъ его ареста, въ которомъ, говорилъ принцъ, ему будетъ оказано всякое вниманіе и уваженіе, на которыя даютъ ему право его имя и заслуги его почтеннаго дда. Съ этимъ увреніемъ и крпкимъ пожатіемъ руки, принцъ простился съ старымъ генераломъ Маньи, и ветеранъ отправился на покой, успокоенный и вполн увренный въ немедленномъ и справедливомъ освобожденіи внука.

‘Но поутру, еще до восхода солнца, принцъ, всю ночь читавшій письма, гнвно кликнулъ пажа, спавшаго въ сосдней комнат, приказалъ ему подать лошадей, стоявшихъ въ конюшн въ готовности, и, швырнувъ въ шкатулку пачку писемъ, веллъ пажу взять ее и слдовать за нимъ. Молодой человкъ (мсьё де-Вейсенборнъ) разсказалъ все это молоденькой лэди, которая въ то время принадлежала къ моей свит, а теперь она жена мсьё Вейсенборна и мать многочисленнаго семейства.

‘Вейсенборнъ разсказывалъ, что онъ еще въ жизнь свою не видлъ такой страшной перемны въ лиц своего августйшаго господина. Его глаза налились кровью, — его лицо сдлалось багровымъ, его платье повисло на немъ, человкъ, который никогда не отступалъ ни на волосъ отъ формы, мчался на кон по опустлымъ улицамъ, на разсвт дня, безъ шляпы, и съ распущенными волосами, какъ съумасшедшій.

‘Пажъ съ шкатулкой писемъ скакалъ за своимъ господиномъ, едва поспвая. Изъ дворца они пріхали въ городъ, и тамъ въ квартиру генерала. Часовые изумились, увидвъ странную фигуру, которая, соскочивъ съ коня, бросилась къ подъзду генерала, скрестивъ штыки, они загородили входъ. ‘—Дураки, сказалъ Вейсенборнъ:— вдь это принцъ!’ Дернувъ звонокъ съ такимъ нетерпніемъ и силой, какъ будто весь домъ былъ въ огн, и дождавшись, когда швейцаръ отворилъ дверь, его высочество поднялся на лстницу и побжалъ прямо къ спальни генерала, сопровождаемый пажомъ.

‘— Маньи…. Маньи! проревлъ онъ, стуча въ дверь изо всей силы:— проспитесь…. вставайте! И на вопросы старика: кто тамъ?— отвчалъ: это я…. Викторъ…. принцъ!… встаньте сейчасъ же!

‘Генералъ отворилъ дверь и принцъ вошелъ. Пажъ подалъ шкатулку и получилъ приказаніе дожидаться въ пріемной, но изъ спальни мсьё де-Маньи выходили въ пріемную дв двери: одна большая и другая поменьше, имвшая сообщеніе съ кабинетомъ, подл самой спальни. Эта дверь была отворена и Вейсенборнъ, противъ воли своей, слышалъ все, что происходило въ спальн.

‘Встревоженный генералъ спросилъ причину столь ранняго посщенія его высочества, вмсто отвта, принцъ бросилъ на старика безумный взглядъ и началъ ходить по комнат взадъ и впередъ.

‘— Причина моего посщенія заключается вотъ здсь! сказалъ онъ, ударивъ кулакомъ по шкатулк. Но онъ забылъ ключъ отъ нея. Можетъ статься, онъ у Вейсенборна,— сказалъ принцъ, и направляясь къ дверямъ, чтобъ спросить Вейсенборна, увидлъ надъ каминомъ охотничій ножъ. Не нужно, сказалъ онъ:— этотъ ножъ замнитъ всякій ключъ,— и съ этимъ вмст началъ взламывать шкатулку. При первомъ пріем конецъ ножа сломился. Принцъ разсердился, но продолжалъ работать и наконецъ усплъ сломать крышку.

‘— Вотъ причина моего посщенія, сказалъ онъ, захохотавъ. Вотъ причина…. Читайте это!… вотъ еще причина…. читайте это!… вотъ и еще…. нтъ, впрочемъ, позвольте…. это, чей-то чужой портретъ…. а вотъ и ея! Маньи, узнаёшь ли ты его? Это портретъ моей жены, принцессы! Скажи, зачмъ ты и твой проклятый родъ переселился сюда изъ Франціи?— неужели для того, чтобъ поселять адскій развратъ и раздоръ въ домахъ, въ которые вступаетъ нога твоя, неужели для того, чтобъ нарушать семейное счастіе, и доводить до гибели честныя нмецкія семейства? Что мы сдлали теб? Не мы ли оказывали теб полное свое довріе и расположеніе? Не мы ли дали пріютъ теб, когда ты не имлъ его? И вотъ благодарность за все наше добро!

‘Съ этимъ вмст, онъ швырнулъ къ ногамъ стараго генерала пачку писемъ. Маньи съ разу узналъ истину…. вроятно, онъ давно зналъ ее и, закрывъ лицо, опустился въ кресло.

‘Взволнованный принцъ ходилъ по комнат.

‘— Маньи, сказалъ онъ посл непродолжительнаго молчанія:— еслибъ кто нибудь оскорбилъ тебя, какъ оскорбили меня, ты бы врно умлъ отмстить за себя. Ты бы, врно, убилъ его! Да,— убилъ бы его непремнно. Но могу ли я сдлать тоже самое? Нтъ. Я имю дло не съ равнымъ себ. Я не могу вызвать на дуэль низкаго француза, — не могу потребовать отъ него удовлетворенія, не могу убить его.

‘— Кровь Максима Маньи, съ гордостію сказалъ джентльменъ:— также благородна, какъ и кровь всякаго принца въ Европ.

‘— Но могу ли я пролить ее? вскричалъ принцъ. Ты знаешь, что нтъ. Я не имю права, дарованнаго всякому благородному человку. Что же мн длать? Послушай, Маньи: я пріхалъ сюда, какъ съумасшедшій…. я ршительно не знаю, что длать. Ты служилъ мн тридцать лтъ…. ты дважды спасъ мою жизнь, мой бдный отецъ окруженъ людьми низкими, продажными…. между ними нтъ ни одного честнаго мужчины, ни одной честной женщины…. одинъ только ты отличался отъ нихъ своимъ благородствомъ…. ты спасъ мн жизнь: скажи же мн теперь, что я долженъ длать?

‘Оскорбивъ стараго Маньи, несчастный принцъ началъ умолять его, и, наконецъ, бросился на стулъ и зарыдалъ.

‘Старикъ Маньи, человкъ непоколебимой храбрости и хладнокровный при всякихъ другихъ случаяхъ, увидвъ отчаяніе принца, тоже расплакался. Всегда холодный и суровый, онъ вдругъ сдлался мягкимъ и нжнымъ, какъ ребенокъ. Онъ потерялъ всякое сознаніе о своемъ достоинств, упалъ передъ принцемъ на колни и началъ утшать его въ несвязныхъ, лишенныхъ всякаго смысла выраженіяхъ. Вейсенборнъ не могъ видть этой сцены, онъ отвернулся отъ нея растроганный.

‘По событіямъ нсколькихъ послдующихъ дней, нетрудно было угадать слдствія этого внезапнаго и продолжительнаго свиданія. Принцъ Викторъ, узжая отъ стараго слуги, забылъ роковую шкатулку, и послалъ за ней пажа. Когда молодой человкъ вошелъ въ спальню, генералъ стоялъ на колняхъ и молился, и только сдлалъ легкое движеніе, и безсмысленно взглянулъ на Вейсенборна, когда пажъ взялъ шкатулку. Принцъ ухалъ за три мили отъ X…. въ павильонъ, служившій мстомъ отдыха во время охоты, а спустя три дня, Максимъ Маньи умеръ въ тюрьм, признавшись передъ смертью, что онъ дйствительно участвовалъ въ попытк ограбить еврея, и что, стыдясь позора, ожидавшаго его, ршился прекратить свою жизнь.

‘Неизвстно еще, впрочемъ, почти никому, что генералъ самъ предложилъ ядъ своему внуку, — правда, носилась молва, будто онъ застрлилъ его въ тюрьм, но эта молва не заслуживаетъ ни малйшаго вроятія. Представивъ сначала несчастному юнош, что судьба его неизбжна, что позоръ его будетъ публичный, если только онъ не захочетъ предупредить его, генералъ Маньи поднесъ внуку своему питье, которое должно было отправить молодаго человка на тотъ свтъ. Во всякомъ случа, несчастный молодой человкъ прекратилъ свою жизнь не по собственному желанію, и не прежде, какъ употребивъ вс средства къ побгу, какъ вы объ этомъ услышите.

‘Что касается до генерала Маньи, то, вскор посл смерти внука, и смерти незабвеннаго герцога, онъ впалъ въ старческое изнеможеніе. Однажды его высочество принцъ Викторъ, прогуливаясь въ англійскомъ парк съ новобрачной супругой своей, принцессой Маріею Ф…. встртился съ Маньи, который, посл паралича, часто катался въ кресл по солнечнымъ аллеямъ.

‘— Рекомендую теб, Маньи, мою жену, сказалъ принцъ, дружески пожавъ руку ветерана, и обратясь къ принцесс прибавилъ:— генералъ Маньи спасъ мн жизнь во время Семилтней войны.

‘— Такъ вы помирились съ ней? сказалъ старикъ. Что же вы не отдаете мн моего внука?

‘Старикъ совсмъ забылъ о смерти принцессы Оливіи. Принцъ нахмурилъ брови и удалился.

— Теперь, сказала мадамъ Лиліенгартенъ: — мн остается разсказать вамъ мрачную исторію — исторію смерти принцессы Оливіи. Эта исторія ужасне той, которую я разсказала.

Съ этимъ вступленіемъ, старая лэди стала продолжать свое повствованіе.

‘Участь доброй, но слабой принцессы была ускорена малодушіемъ Маньи. Онъ нашелъ средства вести съ ней переписку изъ тюрьмы, и ея высочество, не подвергнутая еще явному позору (герцогъ, длясохраненія чести своей фамиліи, обвинялъ Маньи только въ грабеж), длала отчаянныя усилія освободить его и старалась подкупить тюремщиковъ, чтобъ они доставили Маньи возможность къ побгу. Въ придумываніи средствъ къ освобожденію его она теряла всякое терпніе и благоразуміе, тмъ боле, что герцогъ былъ неумолимъ: онъ приказалъ имть надъ преступникомъ усиленный надзоръ. Оливія хотла было заложить придворному банкиру фамильные брильянты, но банкиръ, безъ всякаго сомннія, долженъ былъ отказаться отъ этой сдлки. Она на колняхъ умоляла Гельдерна и предлагала ему громадную взятку. Въ заключеніе всего, она съ отчаяніемъ явилась къ моему бдному милому герцогу, который, при своей старости, болзняхъ и доброй душ, не способенъ былъ къ сценамъ подобнаго рода, и съ которымъ, вслдствіе сильнаго волненія, произведеннаго въ его августйшей груди безумнымъ отчаяніемъ и горестью Оливіи, сдлался припадокъ, грозившій потерею его драгоцнной жизни. Я нисколько не сомнваюсь, что эти происшествія имли пагубное вліяніе на его жизнь. Страсбургскій пирогъ, отъ котораго, говорятъ, будто бы онъ умеръ, не столько повредилъ его нжному сердцу, сколько необыкновенныя событія, въ которыхъ онъ принужденъ быль принимать участіе.

‘Принцъ Викторъ тщательно, хотя и неявно, наблюдалъ за всми дйствіями своей жены. Онъ ршительно и довольно строго объявилъ отцу, что если его высочество осмлится помогать принцесс въ освобожденіи Маньи, то онъ, принцъ Викторъ, долженъ будетъ объявить принцессу и ея любовника государственными преступниками, и просить Сеймъ о низведеніи съ престола отца своего, какъ неспособнаго управлять государствомъ. По этому, всякое посредничество съ нашей стороны было тщетно, и Маньи предоставленъ былъ своей участи.

‘Участь его, какъ вамъ уже извстно, ршилась весьма скоро и неожиданно. Спустя два дня посл того, какъ ддъ Маньи оставилъ въ тюрьм склянку съ ядомъ, къ молодому человку явились Гельдернъ, Генгстъ и полковникъ королевской гвардіи, при этомъ Гельдернъ замтилъ, что если Маньи не прибгнетъ къ лавро-вишневой вод, которую доставилъ ему ддъ, то придется испытать боле жестокую смерть, и что отрядъ гренадеровъ уже стоитъ на двор, готовый къ исполненію весьма непріятнаго долга. Убдясь въ истин словъ министра полиціи, Маньи, терзаемый отчаяніемъ и ужасомъ, съ величайшимъ униженіемъ началъ ползать по комнат на колняхъ отъ одного офицера къ другому, умоляя ихъ о пощад, наконецъ выпилъ ядъ, и черезъ нсколько минутъ обратился въ трупъ. Такъ кончилась жизнь этого несчастнаго молодаго человка.

‘Спустя два дня, о его кончин была напечатана статья въ ‘Придворной газет.’ Въ ней говорилось, что мсьё де-М…… убитый совстью вслдствіе покушенія на жизнь еврея, самъ лишилъ себя жизни, принявъ яду. Въ заключеніе статьи прибавлено было предостереженіе молодымъ нобльменамъ герцогства избгать страшнаго порока — игры, которая была причиною гибели молодаго человка, и покрыла позоромъ сдины одного изъ благороднйшихъ и честнйшихъ слугъ герцога.

‘На похоронахъ молодаго человка присутствовалъ одинъ только генералъ де-Маньи. Посл похоронъ къ подъзду генерала подъзжали кареты обоихъ герцоговъ и всхъ первыхъ придворныхъ особъ. На другой день, онъ, по обыкновенію, участвовалъ въ парад на арсенальной площади, и герцогъ Викторъ, осматривавшій зданіе, вышелъ оттуда, опираясь на руку храбраго ветерана. Онъ былъ особенно милостивъ къ старику, и разсказалъ офицерамъ часто повторяемую исторію о томъ, какъ при Росбах, когда войска герцога сражались съ войсками несчастнаго Субиза, генералъ бросился на французскаго драгуна, нападавшаго на его высочество, принялъ ударъ, предназначаемый его высочеству, и убилъ противника. Онъ намекнулъ на фамильный девизъ: ‘Magny sans tache’, и сказалъ, что его храбрый другъ и учитель военнаго дла всегда былъ вренъ этому девизу. Эта рчь сильно тронула всхъ присутствовавшихъ, кром стараго генерала, который только кланялся и молчалъ, но, возвращаясь домой, онъ безпрестанно бормоталъ: Magny sans tache, Magny sans tache, и въ ту же ночь съ нимъ сдлался ударъ, отъ котораго онъ никогда вполн не оправился.

‘Извстіе о смерти молодаго Маньи старались скрыть отъ принцессы, такъ, что изъ экземпляра газеты, для нее предназначеннаго, нарочно была выпущена статья, содержащая въ себ описаніе его самоубійства, наконецъ, ужь я и сама не знаю, какъ случилось, что она узнала объ этомъ. Услышавъ объ ужасной кончин молодаго Маньи, она взвизгнула и упала на полъ замертво, ее посадили на стулъ, гд она металась и кричала, какъ съумасшедшая, посл того ее снесли въ постель, гд за ней началъ ухаживать докторъ, и съ ней сдлалась сильная горячка. Во все это время принцъ Викторъ безпрестанно посылалъ освдомляться о ея здоровь, а между тмъ приказалъ приготовить и меблировать замокъ Шлангенфельсъ, вроятно, съ тмъ намреніемъ, чтобъ отправить ее туда въ заточеніе, какъ это было сдлано съ сестрой его британскаго величества, въ Целле.

‘Оливія нсколько разъ просила свиданія съ принцемъ, но его высочество каждый разъ отказывалъ ей, говоря, что онъ только тогда согласится на это, когда здоровье ея высочества совершенно поправится. Въ отвтъ на одно изъ ея страстныхъ писемъ, онъ прислалъ конвертъ, содержавшій въ себ изумрудъ, который былъ причиной открытія всей этой страшной интриги.

‘При этомъ отвт ея высочество выходила изъ себя: она клялась въ присутствіи всей своей свиты, что локонъ волосъ неоцненнаго Маньи былъ бы для нее драгоцнне всхъ изумрудовъ въ свт, приказывала подать карету, и говорила, что хочетъ създить на кладбище и поцаловать его могилу, защищала невинность несчастнаго молодаго человка и молила Небо низпослать наказаніе на его убійцу. Принцъ Викторъ, услышавъ эти рчи (он, разумется, передавались ему аккуратно) принялъ грозный видъ и сказалъ: всему этому надо положить конецъ.

‘Этотъ и слдующій день принцесса Оливія провела въ диктовк самыхъ патетическихъ писемъ къ своему отцу, къ королямъ французскому, неаполитанскому и испанскому, умоляя ихъ защитить ее отъ тирана и убійцы, ея мужа, нападая на его личность въ безумныхъ выраженіяхъ, и въ то же время признаваясь въ пламенной любви своей къ убитому Маньи. Тщетно преданныя дамы доказывали ей безполезность этой мры, и опасное безразсудство длаемыхъ ею признаній, она приказывала писать ихъ и отдавала гардеробмейстерш, француженк (ея высочество постоянно оказывала расположеніе къ лицамъ этой націи), которой довряла вс свои тайны и которая передавала какъ тайны, такъ и письма Гельдерну.

‘Вс церемоніи при ея Двор, за исключеніемъ пріемныхъ дней, соблюдались по прежнему. Придворнымъ дамамъ позволено было находиться при особ принцессы и исполнять свои обязанности. Изъ мужчинъ допускались одни только служители, докторъ и капелланъ. Однажды, когда она пожелала вытти въ садъ, гайдукъ, стоявшій у дверей на часахъ, объявилъ ея высочеству, что, по приказанію принца, она должна оставаться въ своихъ аппартаментахъ.

‘Эти аппартаменты, какъ вы помните, примыкали къ мраморной лстниц замка X….. противъ входа на половину принца Виктора. Довольно обширная площадка на лстниц была заставлена диванами и скамейками, такъ что джентльмены и офицеры, составлявшіе свиту принца, обратили ее въ родъ пріемной, и собирались на ней къ одиннадцати часамъ, когда его высочество отправлялся на парадъ. Въ это время гайдуки у дверей принцессы оставляли свой постъ и представлялись принцу,— та же самая церемонія исполнялась со стороны гайдуковъ, стоявшихъ у его дверей, они тоже отправлялись къ принцу въ то время, когда пажи выходили на площадку и возвщали приближеніе его высочества. Пажи обыкновенно говорили: принцъ, джентльмены!— съ этимъ вмст въ зал начинали бить барабаны, и джентльмены, занимавшіе скамейки вокругъ балюстрады, вставали.

‘Судьба, какъ будто нарочно, влекла принцессу къ гибели. Однажды, когда часовые удалились, и когда принцъ, по обыкновенію, стоялъ на площадк и разговаривалъ съ офицерами (въ былые дни онъ переходилъ въ комнаты принцессы и цаловалъ ея руку), принцесса, находясь все утро въ какомъ-то томительномъ состояніи, жалуясь на жаръ, настаивая, чтобъ вс двери были отперты, и обнаруживая признаки помшательства, которое теперь было очевидно, стремглавъ бросилась изъ спальни, и прежде, чмъ можно было сказать слово, прежде, чмъ находившіяся при ней дамы побжали за ней, она уже была передъ принцемъ Викторомъ, и, ставъ между нимъ и ступеньками лстницы, начала упрекать его въ безумныхъ выраженіяхъ.

‘— Замтьте, джентльмены! кричала она:— этотъ человкъ убійца и лжецъ, онъ составляетъ заговоры противъ благородныхъ людей, и убиваетъ ихъ въ заточеніи. Замтьте, что я тоже въ заточеніи, и страшусь той же самой участи, тотъ же самый убійца, который отнялъ жизнь у молодаго Маньи, можетъ притти ко мн ночью, и вонзить ножъ въ мою грудь. Я взываю къ вамъ и ко всмъ европейскимъ государямъ, моимъ царственнымъ родственникамъ. Я требую, чтобъ меня освободили отъ этого тирана и негодяя, этого лжеца и измнника! Я умоляю васъ всхъ, какъ людей благородныхъ, доставить эти письма моимъ роднымъ, и сказать, отъ кого вы ихъ получили!

‘Сказавъ это, несчастная леди начала швырять письма въ изумленную толпу.

‘— Никто не смй дотронуться до нихъ! вскричалъ принцъ громовымъ голосомъ. Мадамъ Глуанъ, вы должны строже смотрть за больной. Позовите доктора принцессы, ея высочество совсмъ лишилась разсудка. Господа, прошу васъ удалиться.

‘Когда джентльмены спустились съ лстницы, принцъ обратился къ часовому и сказалъ свирпымъ тономъ:

‘— Если она тронется съ мста, то убей ее!

‘При этомъ приказаніи часовой приставилъ къ груди принцессы лезвіе алебарды, принцесса испугалась, отступила назадъ и удалилась въ покои.

‘— Теперь, мсьё Вейсенборнъ, подбери вс эти письма, сказалъ принцъ, и вслдъ за пажомъ отправился въ свой кабинетъ, и оставался въ немъ, пока письма не были сожжены.

‘На другой день въ придворной газет появился бюллетень, подписанный тремя докторами. Въ немъ говорилось, что ‘у ея высочества, наслдственной принцессы открылось воспаленіе въ мозгу, и она провела безпокойную ночь.’

‘Подобнаго рода извстія появлялись въ газет ежедневно. Вс придворныя дамы, кром двухъ, были удалены отъ принцессы. Внутри и снаружи входа были поставлены часовые, окна заперты, такъ что побгъ былъ невозможенъ. Вамъ извстно, что случилось спустя десять дней посл этого происшествія. Церковные колокола звонили всю ночь, и подданные стекались въ храмы возсылать молитвы объ успокоеніи души усопшей. Газета появилась поутру съ траурной каймой и объявила, что великая и могущественная принцесса Оливія-Марія-Фердинанда, супруга его высочества Виктора-Людовика-Эммануеля, наслдственнаго принца X….. скончалась вечеромъ 24 января 1769 года.

‘Но знаете ли вы, какъ она скончалась? Это тоже тайна. Пажъ Вейсенборнъ участвовалъ въ этой мрачной трагедіи, и тайна была такъ ужасна, что онъ не ршался открыть ее лян до смерти принца Виктора.

‘Посл роковаго позорнаго и шумнаго происшествія, виновницей котораго была принцесса, принцъ Викторъ позвалъ Вейсенборна, и взявъ съ него клятву хранить тайну (Вейсенборнъ открылъ ее жен своей, и то уже спустя много лтъ: впрочемъ, нтъ въ мір тайны, которой бы не узнала женщина, если только захочетъ), сдлалъ ему слдующее таинственное порученіе.

‘— Противъ Страсбурга, сказалъ принцъ:— по ту сторону рки, живетъ человкъ, домъ котораго ты найдешь безъ всякаго затрудненія по имени этого человка. Его зовутъ мсьё Страсбургъ. Освдомленіе о немъ ты долженъ длать какъ можно осторожне, чтобъ не навлечь подозрнія, для этого лучше всего совтую теб отправиться въ Страсбургъ, гд особа эта очень хорошо извстна. Ты долженъ выбрать время, когда мсьё Страсбургъ будетъ одинъ, или въ кругу своего семейства (я самъ случайно постилъ этого человка, возвращаясь пять лтъ тому назадъ изъ Парижа, и теперь, въ моемъ положеніи, считаю за нужное послать за нимъ). Ты подъдешь къ дому его въ карет, ночью, и войдешь къ нему съ товарищемъ своимъ подъ масками, дашь ему кошелекъ съ сотней луидоровъ, и общаешь сумму вдвое этой, по возвращеніи его изъ поздки. Если онъ станетъ отказываться, вы должны употребить силу, и непремнно привезти его, грозя убить его на мст, если онъ не согласится слдовать за вами. Вы посадите его въ карету съ опущенными сторами, во всю дорогу вы должны слдить за его движеніями и грозить смертью, если онъ вздумаетъ открыть себя или крикнуть изъ кареты. Вы привезете его сюда въ старую башню, гд для него будетъ приготовлена комната, когда онъ кончитъ свое дло, то отвезете его домой съ той же быстротой и тайной, съ которой привезете.

‘Таковы были таинственныя приказанія принца Виктора своему пажу. Вейсенборнъ, избравъ себ въ товарищи поручика Бартенштейна, отправился въ загадочное путешествіе.

‘Между тмъ, во дворц господствовала тишина и уныніе, какъ будто на него наложенъ былъ глубокій трауръ. Бюллетени объявляли, что болзнь принцессы усиливалась, и хотя при ней находились весьма немногія лица, но странные носились слухи, относительно развитія ея болзни. Она была совершенно безумная, покушалась на жизнь свою и принимала на себя тысячи ролей. Къ ея роднымъ отправили эстафеты съ извщеніемъ о ея положеніи, въ Вну и Парижъ послали за докторами, искусными въ леченіи болзней мозга. Но все это безпокойство было притворное: заране было ршено, что принцесса не должна выздоровть.

‘Въ тотъ день, когда Вейсенборнъ и Бартенштейнъ воротились изъ экспедиціи, было объявлено, что ея высочеству принцесс гораздо хуже, вечеромъ разнесся по городу слухъ, что она умираетъ, между тмъ какъ въ тотъ вечеръ несчастная длала попытку бжать.

‘Она имла безграничное довріе къ француженк, которая ухаживала за ней, и между ними составленъ былъ планъ побга. Принцесса уложила въ шкатулку вс брильянты, для нея открыта была потаенная дверь, выходившая изъ комнатъ ея къ вншнимъ воротамъ, въ заключеніе всего ей доставили письмо, будто бы отъ стараго герцога, въ которомъ онъ извщалъ, что ее будутъ ждать карета и лошади, которыя отвезутъ ее въ Б…., откуда легко можетъ она перехать къ роднымъ, у которыхъ будетъ вн всякой опасности.

‘Несчастная лэди, доврясь француженк, ршилась бжать. Корридоры, проходившіе въ дворцовыхъ стнахъ новйшей постройки, примыкали къ такъ называемой Старой Башн, впослдствіи башню эту срыли, и прекрасно сдлали.

‘Въ назначенномъ мст свча, которую несла француженка, вдругъ погасла. Принцесса вскрикнула отъ ужаса, но въ ту самую минуту ее кто-то схватилъ за руку, и чей-то голосъ сказалъ: ‘молчать!’ Вслдъ за тмъ, на нее бросился мужчина въ маск (это былъ самъ герцогъ), завязалъ ей ротъ платкомъ, связалъ руки и ноги, изъ этомъ положеніи принесъ ее, лишенную чувствъ, въ мрачную комнату съ тяжелыми сводами, гд ожидавшій мужчина привязалъ ее къ креслу. Таже самая маска, которая завязала ей ротъ, подошла и обнажила ей шею.

‘— Мн кажется, лучше теперь покончить съ ней, пока она въ безпамятств.

‘Быть можетъ это было бы дйствительно лучше, потому чта когда она пришла въ чувства, и когда подошелъ къ ней духовникъ и хотлъ приготовить ее къ страшной минут, къ состоянію, въ которое она должна была перейти, когда принцесса, говорю я, пришла въ чувства, она пронзительно вскрикнула, начала называть принца Виктора тираномъ и убійцей, и призывала на помощь Маньи, милаго Маньи.

‘— Богъ да проститъ ея гршную душу! сказалъ принцъ. Онъ, духовникъ и Гельдернъ, присутствовавшіе при этой сцен, опустились на колни, и въ то время, какъ принцъ махнулъ платкомъ, Вейсенборнъ упалъ въ обморокъ, между тмъ какъ мсьё Страсбургъ, взявъ косу въ руки, отдлилъ голову Оливіи отъ ея несчастнаго, многогршнаго тла. Да помилуетъ ее Небо и простить ей вс прегршенія.’

Вотъ исторія, которую разсказала мн мадамъ Лиліенгартенъ, и читатель безъ всякаго труда можетъ извлечь изъ нея ту часть, которая касалась меня и моего дяди. Посл шестинедльнаго ареста насъ освободили, но съ приказаніемъ немедленно выхать изъ герцогства, мало того, насъ проводили до самой границы. Имущество, которое мы имли, намъ позволено было продать, и обратить въ наличныя деньги, но никто не заплатилъ намъ долговъ по картамъ. Такимъ образомъ, вс мои надежды на графиню Иду исчезли.

По восшествіи герцога Виктора на престолъ (а это случилось шесть мсяцевъ спустя посл смерти Оливіи — апоплексическій ударъ переселилъ стараго герцога въ вчность), вс добрые старые обычаи измнились: игра была воспрещена, оперныя и балетныя труппы были распущены, полки, которыми старый герцогъ торговалъ, возвратились въ отечество, съ ними вмст воротился бднякъ кузенъ графини Иды, и женился на ней. Не знаю, были ли они счастливы въ семейной жизни или нтъ. Извстно только то, что женщина съ такой черствой душой не въ состояніи наслаждаться счастьемъ.

Герцогъ Викторъ самъ женился спустя четыре года посл смерти первой жены. Гельдернъ, уже боле не министръ полиціи. Онъ выстроилъ великолпный домъ, о которомъ говорила m-me Лиліенгартенъ. Что сдлалось съ другими мене значительными лицами этой мрачной трагедіи, Богъ всть! Мсьё Страсбургъ возвратился къ отправленію своей обязанности. О евре, о француженк, ничего не знаю. Эти острыя орудія, которыя великіе люди приспособляютъ къ своимъ дйствіямъ, притупляются отъ употребленія, я еще не слышалъ, чтобъ т, которымъ они служатъ, сожалли объ ихъ уничтоженіи.

ГЛАВА XIII.
Я ПРОДОЛЖАЮ МОЮ КАРЬЕРУ ВЪ КАЧЕСТВ МУЖЧИНЫ МОДНАГО СВТА.

Я вижу, что написалъ уже множество страницъ, а между тмъ ‘самая большая и самая интересная часть моей исторіи остается не разсказанною, то есть, та часть, въ которой заключаются мои похожденія въ Англіи и Ирландіи, и замчательная роль, которую я разыгрывалъ тамъ, обращаясь въ блестящемъ кругу. Чтобъ отдать должную справедливость этой части моихъ записокъ, части, которая несравненно важне моихъ приключеній въ чужеземныхъ краяхъ (хотя я могъ бы представить интереснйшія описанія послднихъ), я считаю долгомъ прекратить повствованія о странствованіяхъ по Европ и успхахъ при континентальныхъ Дворахъ, собственно съ тою цлію, чтобъ поговорить о приключеніяхъ въ отечеств. Достаточнымъ считаю сказать, что не было въ Европ столицы, за исключеніемъ нищенскаго Берлина, гд бы кавалеръ Балибари не былъ извстенъ, и гд бы имъ не восхищались. Я выигралъ въ Петербург отъ П… всемьдесятъ тысячъ рублей и не получилъ ихъ, я имлъ честь видть его королевское высочество Чарльса Эдварда въ такомъ нетрезвомъ вид, въ какомъ можно видть носильщика въ Рим, дядя мой игралъ нсколько партій на бильярд съ знаменитымъ лордомъ К… въ Спа, и, могу васъ уврить, вышелъ изъ этой игры побдителемъ. Съ помощію нкоторой хитрости съ нашей стороны, мы подшутили надъ милордомъ, и пріобрли существенныя выгоды. Милордъ не зналъ, до какой степени было изощрено слабое зрніе моего дяди, и потому, когда дядя мой въ шутку сказалъ ему, что выиграетъ партію съ закрытымъ глазомъ, благородный лордъ, воображая поддть насъ на удочку (онъ считался искуснйшимъ игрокомъ), предложилъ пари, дядя принялъ его вызовъ, и мы выиграли значительную сумму.

Не считаю также за нужное говорить о моихъ успхахъ у прекраснаго пола. Благовоспитанный, высокій, статный джентльменъ, красивйшій мужчина въ цлой Европ (такимъ считался тогда я) не могъ не производить впечатлнія на нжныя сердца, и умлъ воспользоваться этимъ впечатлніемъ. Очаровательная Ш….. черноглазая Чотарская, смуглая Вальдёсъ, нжная Гегенгеймъ, роскошная Ланжакъ! Вы, нжныя сердца которыхъ умли биться для пылкаго, страстнаго молодаго ирландца, гд вы теперь? Хотя волоса мои покрылись сдиной, хотя взоры мои сдлались тусклы, и сердце мое охладло подъ вліяніемъ времени, огорченій, разочарованія и измны друзей, но я часто откидываюсь къ спинк моего кресла, и углубляюсь въ воспоминанія, и передо мной изъ минувшаго возникаютъ плнительные образы, съ ихъ улыбками, съ ихъ нжностью и свтлыми взорами! Въ настоящее время нтъ ни одной женщины, которая бы имла съ ними сходство. Можно ли сравнить ныншнихъ женщинъ, затянутыхъ въ узкія блыя атласныя платья, съ граціозными фигурами женщинъ стараго времени? Когда я танцовалъ съ Кораліей Ланжакъ въ день рожденія перваго дофина въ Версали, то фижмы ея платья имли восемнадцать футъ въ окружности, а каблучки ея миленькихъ ботинокъ возвышались отъ полу на три дюйма, кружева моего жабо стоила тысячу кронъ, за одн пуговицы къ моему жилету, изъ малиноваго бархата, я заплатилъ восемь тысячъ ливровъ. Посмотрите же, какая разница теперь! Джентльмены одваются, какъ кулачные бойцы, какъ квакеры, или извощики, а лэди почти совсмъ не одваются. Нынче нтъ той изящности и утонченности вкуса, которыми отличался старый модный свтъ, частицу котораго составлялъ я. Стыдно подумать, что въ глав лондонскаго моднаго свта стоитъ какой-то Бруммель, сынъ неизвстныхъ родителей, низкое созданіе, человкъ, который столь же уметъ танцовать менуетъ, какъ я — говорить по-чирокезски, который не уметъ откупорить бутылку, какъ подобаетъ джентльмену, который никогда не показывалъ себя мужчиной, съ шпагой въ рук, какъ мы, для доказательства своего благородства, длывали въ старину, передъ тмъ, какъ выскочка корсиканецъ повернулъ вверхъ ногами дворянство всего свта! Оградно было бы и восхитительно увидть сеньору Вальдесъ еще разъ, какъ я видлъ ее въ тотъ день, когда впервые встртился съ ней, въ ея парадной прогулк на мулахъ, окруженную свитой джентльменовъ, на берегу мутной рки Мансанареса, увидть Фрейлейнъ Гегенгеймъ, летящею въ золоченыхъ саночкахъ по саксонскому снгу. Какъ ни коварна была Ш…. но, по мн, лучше подчиняться ея кокетству, чмъ быть обожаемымъ всякой другой женщиной. Я не иначе вспоминаю о нихъ, какъ съ восторгомъ и нжностью. Въ моемъ маленькомъ музеум сувенировъ и теперь еще сохраняются локоны ихъ волосъ. Сохраняете ли вы мои локоны, вы, неоцненныя, прелестныя созданія, если только пережили житейскія треволненія, въ періодъ почти полстолтія? Цвтъ волосъ моихъ перемнился, съ тхъ поръ, какъ Чотарская въ вид снурочка носила ихъ на ше, посл дуэли моей съ полковникомъ Бжернацкимъ, въ Варшав.

Въ т счастливые дни я никогда не велъ расчетовъ. Долговъ у меня не было. Я платилъ поцарски за все, и бралъ все, что хотлъ. Доходы мои, какъ вспоминаю, были очень велики. Мои балы и экипажи сдлали бы честь джентльмену высшаго круга. Да не подумаетъ кто либо изъ читателей, что я обольстилъ милэди Линдонъ, на которой потомъ женился (какъ это вслдъ за симъ будетъ изложено, — да не назовутъ меня авантюристомъ, не скажутъ, что я нищій, или сдлалъ неровную партію. Нищій!— я имлъ въ моемъ распоряженіи вс богатства Европы. Авантюристъ!— по этому каждый заслуженный адвокатъ, каждый храбрый воинъ, каждый человкъ, который старается составить свое счастіе — тоже авантюристъ. Моей профессіей была игра, въ которой я не имлъ соперника. Ни одинъ человкъ не могъ равняться мн на этомъ поприщ, доходы мои были также врны (разумется, въ цвтущій періодъ моей жизни и карьеры), какъ у человка, положившаго свои капиталы въ англійскій банкъ, какъ у жирнаго сквайра, акры земли котораго доставляютъ ему извстный доходъ. На урожай нельзя еще такъ врно разсчитывать, какъ на искусство, онъ зависитъ отъ обстоятельствъ, между тмъ какъ выигрышъ — отъ умнья владть картами, случись засуха, морозъ, градъ и доходъ потерянъ,— вообще можно сказать, что тамъ, гд дло касается пріобртенія, каждый человкъ авантюристъ.

Вызывая въ воспоминаніяхъ подобнаго рода прекрасные образы прекрасныхъ созданій, я испытываю безпредльное удовольствіе. Но теперь мн слдуетъ разсказать довольно многое о другой лэди, которая отнын будетъ разъигрывать значительную роль въ драм моей жизни,— я хочу говорить о графин Линдонъ, роковое знакомство съ которой я образовалъ въ Спа, весьма скоро посл событій, описанныхъ въ предъидущей глав и принудившихъ меня оставить Германію.

Гонорія, графиня Линдонъ, англійская виконтесса Буллингтонь, баронесса замка Линдонъ въ Ирландіи, была такъ хорошо извстна въ свое время большому свту, что мн не представляется особенной необходимости входить въ подробности ея фамильной исторіи, тмъ боле, что ее можно прочитать во всякой ‘Книг перовъ’, которая попадется въ руки читателя. Она была графиня и баронесса по происхожденію. Ея помстья считались обширнйшими въ Девоншэйр и Корнвалис, ея владнія въ Ирландія — не мене обширными: о нихъ уже было упомянуто, при самомъ начал этихъ записокъ, какъ о смежныхъ съ помстьями моихъ предковъ. Несправедливыя конфискаціи во времена Елизаветы и ея родителя значительно уменьшили пространство нашихъ земель, присоединеніемъ ихъ къ помстьямъ фамиліи Линдонъ.

Графиня, когда я впервые увидлъ ее на минеральныхъ водахъ въ Спа, была женою кузена своего сэръ Чарльза Реджинальда Линдона, кавалера ордена Бани и посланника Георга II и Георга III при различныхъ второстепенныхъ Дворахъ Европы. Сэръ Чарльзъ былъ знаменитый остроумецъ и bon vivant, — онъ умлъ писать любовныя стихи къ Ганбири Вильямсъ и подшучивать надъ Джорджемъ Сельвиномъ, онъ былъ человкъ добродтельный, подобно Гарри Вальполю, съ которымъ, равно какъ и съ мистеромъ Греемъ, совершилъ путешествіе по Европ и прослылъ въ большомъ свт за элегантнйшаго и даровитйшаго человка своего времени.

По обыкновенію, я познакомился съ этимъ человкомъ за карточнымъ столомъ, котораго онъ былъ большимъ любителемъ. Нельзя было не любоваться одушевленіемъ и веселостью, съ которыми сэръ Чарльзъ предавался любимому развлеченію, — его, изнуреннаго подагрой и миріадами болзней, калку, передвигающагося съ мста на мсто въ кресл, одержимаго мучительными страданіями, всегда можно было видть и утромъ и вечеромъ за очаровательнымъ зеленымъ сукномъ. Если руки его значительно ослабвали, а это случалось нердко, и не могли держать коробочку съ костями, онъ обращался къ посторонней помощи, и тогда кости бросалъ за него или камердинеръ или одинъ изъ пріятелей. Мн нравится въ человк это терпніе и непреклонная воля: съ ними онъ можетъ достигать величайшихъ цлей въ жизни.

Въ это время я былъ уже извстнйшимъ человкомъ въ Европ, слава моихъ подвиговъ, моихъ дуэлей и присутствіе духа въ игр, собирали вокругъ меня толпы, гд бы я ни появлялся. Въ доказательство, что желаніе познакомиться со мной не ограничивалось одними только джентльменами, я могъ бы представить кипу душистыхъ записочекъ, но я не хочу этого сдлать, потому что не люблю хвалиться, и потому что говорю о себ не боле того, какъ на сколько это касается моихъ приключеній, замчательне которыхъ не бывало ни съ однимъ человкомъ въ Европ. Итакъ, первое знакомство сэра Чарльза со мною ознаменовалось тмъ, что высокопочтеннйшій кавалеръ ордена Бани выигралъ у меня семьсотъ червонцевъ, и, надобно сказать, я встртилъ въ немъ достойнаго соперника, я проигралъ ихъ, не выходя изъ пріятнаго расположенія духа, и заплатилъ сполна весьма аккуратно. Безъ хвастовства скажу, что я никогда не сердился, проигрывая деньги, напротивъ, встртивъ превосходнаго игрока, сознавалъ его превосходство и охотно ему покорялся.

Линдонъ гордился побдой надъ такой знаменитой особой, и между нами образовалась пріязнь, не заходившая на нкоторое время дале обыкновенныхъ учтивостей и разговоровъ за ужиномъ, и то посл игры, но постепенно эта пріязнь увеличивалась и наконецъ обратилась въ тсную дружбу. Сэръ Чарльзъ не любиль стсняться въ выраженіяхъ, и часто говорилъ мн надменнымъ (въ ту пору нобльмены были надмнне ныншнихъ) и безцеремоннымъ тономъ: ‘Чортъ возьми, мистеръ Барри, вдь вы ни больше ни меньше, какъ цирюльникъ, мои негръ несравненно благовоспитанне васъ, но вы славный малый, въ васъ много отваги и оригинальности, и вы мн нравитесь, сэръ, потому что, ршились, какъ кажется, итти въ адъ веселою дорогою.’

Я отъ души благодарилъ его за этотъ комплиментъ, и отвчалъ, что такъ какъ онъ отправится туда гораздо раньше моего, то крайне обязалъ бы меня, пріискавъ тамъ для меня удобную квартиру. Его чрезвычайно занимали мои разсказы о несмтныхъ богатствахъ моей фамиліи и великолпіи замка Брэди, онъ никогда не уставалъ ни слушать эти разсказы, ни смяться надъ ними.

— Держись лучше картъ, дружище, говорилъ онъ, когда я разсказалъ ему мои неудачи въ попытк образовать брачный союзъ, и о томъ, какъ близокъ быль въ Германіи къ величайшему счастію. Длай, что теб угодно, но только не женись, мой простодушный ирландскій мужичокъ (онъ давалъ мн множество странныхъ и смшныхъ названій). Развивай свои обширные таланты за зеленымъ столомъ, и никогда не забывай, что женщина возьметъ верхъ надъ тобой.

Я возражалъ на это, представляя нсколько случаевъ, въ которыхъ былъ побдителемъ самыхъ неукротимыхъ характеровъ между прекраснымъ поломъ.

— Подожди еще, любезный мой Типперарскій Алкивіадъ, дойдетъ и до тебя очередь, — рано или поздно, но он съ тобой расквитаются. Даю теб честное слово, что ты побжденъ, лишь только женишься. Посмотри на меня. Я женился на кузин, благороднйшей и богатйшей наслдниц въ Англіи, — женился, почти противъ ея желанія (при этомъ по лицу сэра Чарльза Линдона пробжала тнь неудовольствія). Она женщина безсильная. Вы увидите, сэръ, до какой степени она безсильна, а между тмъ она господствуетъ надо мною. Она наполнила горечью, отравила всю мою жизнь. Она глупа, но уметъ показать себя умне самой умной головы въ Европ. Она страшно богата, но яникогда не быль такъ бденъ, какъ съ тхъ поръ, когда на ней женился. Я старался примириться съ моимъ положеніемъ, но она длала меня несчастнымъ и терзала меня. Точно также она будетъ поступать и съ моимъ преемникомъ.

— А какъ велики доходы вашей супруги? спросилъ я.

При этомъ сэръ Чарльзъ разразился громкимъ смхомъ и заставилъ меня покраснть: неумстность вопроса моего была очевидна. Видя положеніе, въ которомъ я находился, мн не слдовало бы такъ явно обнаруживать виды на его вдову.

— Ничего, ничего, сказалъ онъ смясь: — Я одно только скажу вамъ, мистеръ Барри: если вы дорожите спокойствіемъ души своей, то не занимайте моего мста, когда оно сдлается вакантнымъ. Къ тому же, я не думаю, чтобъ милэди Линдонъ ршилась выйти за мужъ за….

— Договаривайте, сэръ, договаривайте, сказалъ я въ бшенств.

— Это ни къ чему не поведетъ, — я хочу сказать, что, кто пріобртетъ ея расположеніе, тотъ долженъ распроститься на всегда съ душевнымъ спокойствіемъ. Поврьте въ этомъ мн какъ благородному человку. Еслибъ не честолюбіе моего отца и мое собственное (отецъ мой былъ ея дядей и опекуномъ, и ему не хотлось упустить изъ нашей фамиліи такой богатый призъ), еслибъ не наше честолюбіе, я бы умеръ спокойно, по крайней мр, спокойно унесъ бы съ собой въ могилу мою подагру, жилъ бы въ скромномъ моемъ дом въ квартал Май-Фаръ, каждый домъ въ Англіи былъ бы открыть для меня, а теперь…. теперь у меня шесть собственныхъ домовъ, и каждый изъ нихъ для меня настоящій адъ. Остерегайтесь величія, мистеръ Барри, послушайте моего совта: моя жизнь можетъ служить вамъ предостереженіемъ. Съ тхъ поръ, какъ я женился и сдлался богачомъ, я самый жалкій человкъ въ мір. Послушайте меня, капитанъ Барри, и лучше держитесь картъ.

Хотя дружба моя съ кавалеромъ ордена Бани была значительно тсна, но втеченіе довольно продолжительнаго времени я не проникалъ въ другіе апартаменты его отеля, кром тхъ, которые занималъ онъ самъ. Его лэди жила отъ него совершенно отдльно, — для меня даже удивительно было, какимъ образомъ они путешествовали вмст. Она была крестная дочь старой Мэри Вортли Монтагю, и, подобно этой знаменитой старух прошедшаго столтія, имла чрезмрныя претензіи на ученость и остроуміе. Лэди Линдонъ писала поэмы на англійскомъ и итальянскомъ языкахъ, любопытные и теперь могутъ прочитать эти поэмы въ періодическихъ журналахъ того времени. Она вела переписку съ европейскими учеными объ исторіи, наукахъ, древнихъ языкахъ и особенно о богословіи. Ея любимое удовольствіе состояло въ диспутахъ съ аббатами и епископами. Льстецы увряли ее, что въ учености она превзошла даже m-me Дасье. Всякій авантюристъ, сдлавшія какое нибудь открытіе въ химіи, отъискавшій какую нибудь новую античную статую, или составившій новый планъ для отъисканія философскаго камня, находилъ въ ней покровительницу. Она имла безсчетное множество книгъ, посвященныхъ ея имени,— безсчетное множество сонатъ, отъ всхъ римосплетательницъ въ Европ, и посланій къ Линдонир или Калист. Ея комнаты были наполнены китайскимъ фарфоромъ и различными рдкостями.

Ни одна женщина не хвалилась такъ своими строгими правилами и не позволяла такъ охотно влюбляться въ себя, какъ лэди Линдонъ. Въ то время, между джентльменами большаго свта существовало обыкновеніе влюбляться и волочиться, — обыкновеніе, мало понимаемое и цнимое въ ныншнее, черствое, обветшалое время. Въ то время молодые и старые люди изливали такіе обильные потоки любезностей въ письмахъ и мадригалахъ, которые заставили бы ныншнюю лэди выпучить глаза отъ удивленія…. Да, этотъ благородный рыцарскій обычай минувшаго столтія совсмъ вышелъ изъ употребленія.

Лэди Линдонъ имла, можно сказать, свой собственный небольшой Дворъ. Она путешествовала въ шести каретахъ. Одну, изъ этихъ каретъ занимала она сама съ своей компаньонкой (какой нибудь обднвшей лэди большаго свта), съ своими птичками, болонками, и ученымъ мужемъ, заслужившимъ ея расположеніе. Въ другой — помщались письмоводительница и камеръ-юнгферы. не смотря на заботливость которыхъ, милэди Линдонъ постоянно казалось неряхой. Сэръ Чарльзъ Линдонъ занималъ третью карету, остальные экипажи отдавались въ распоряженіе дворни.

Не мшаетъ упомянуть еще объ одномъ экипаж, въ которомъ халъ духовникъ милэди, мистеръ Рунтъ, находившійся въ свит въ качеств гувернера ея сына, маленькаго виконта Буллингдона, меланхолическаго, заброшеннаго мальчика, къ которому отецъ былъ боле, чмъ равнодушенъ,— а мать почти никогда его не видла,— иногда только она допускала его, и то минуты на дв въ свои собранія, предлагала нсколько вопросовъ изъ исторіи или латинской грамматики, и потомъ сдавала на руки гувернера, такъ что мальчикъ оставался съ нимъ по цлымь днямъ, не видя вблизи себя человка, который бы сочувствовалъ его положенію.

Мысль о такой Минерв, какъ лэди Линдонъ, которую отъ времени до времени я видлъ въ публичныхъ собраніяхъ, окруженную роемъ льстецовъ, аббатовъ и ученыхъ, страшила меня, и я не имлъ ни малйшаго расположенія познакомиться съ ея особой. Я не имлъ желанія поступить въ число нищенствующихъ поклонниковъ, составлявшихъ свиту этой большой лэди, — я не хотлъ сдлаться ея домашнимъ человкомъ, полу-другомъ, полу-лакеемъ, въ обязанность котораго вмнялось сочинять стихи, писать письма, бгать по ея порученіямъ и въ награду за это довольствоваться позволеніемъ лэди сидть иногда въ ея лож, во время представленія какой нибудь комедіи, или за столомъ ея во время обда.

— Не бойтесь, мои другъ, говаривалъ сэръ Чарльзъ, находившій удовольствіе выставлять свою жену въ невыгодномъ свт:— моя Линдорина соскучится съ вами. Она любить тосканскій выговоръ, — а отнюдь не вашъ ирландскій. Она говоритъ, что отъ васъ такъ сильно пахнетъ лошадинымъ стойломъ, что васъ невозможно допустить въ порядочное общество, а тмъ боле въ общество образованной лэди. Въ прошлое воскресенье, удостоивъ меня нсколькими словами, она, между прочимъ, сказала:— я удивляюсь, сэръ Чарльзъ, какимъ образомъ джентльменъ, который былъ посланникомъ его величества короля британскаго, можетъ унизить себя до того, чтобъ сближаться съ грязными ирландскими игроками-плутами?— Пожалуйста не выходите изъ себя, — вдь я калка, — и къ тому же это сказала Линдорина, а не я.

Слова сэра Чарльза подстрекнули меня, и я ршился познакомиться съ лэди Линдонъ только для того, чтобы доказать ея превосходительству, что потомокъ тхъ Барри, помстья которыхъ несправедливо перешли въ ея владніе, могъ быть достойнымъ другомъ всякой лэди, какъ бы ни было высоко ея положеніе въ обществ. Къ тому же, сэръ Чарльзъ умиралъ, и его вдова была бы богатйшимъ призомъ въ трехъ соединенныхъ королевствахъ. Почему бы мн не выиграть этотъ призъ, а вмст съ нимъ и возможность разъиграть въ свт роль, соотвтствующую моему происхожденію и наклонностямъ? По происхожденію и воспитанію, я считалъ себя равнымъ всякому Линдону, и потому ршился поубавить спси у надменной лэди Линдонъ. А для меня ршиться на что нибудь, тоже самое, что сдлать.

Я совтовался по этому длу съ дядей и мы положили открыть прямо наступательныя дйствія противъ величественной лэди Линдонъ. Мистеръ Рунтъ, гувернеръ молодаго лорда Буллингдона, находилъ удовольствіе выпить въ лтній вечеръ въ загородныхъ увеселительныхъ садахъ рюмку рейнвейну, и бросить кости, когда представлялся къ этому случай. Позаботился сблизиться съ этимъ человкомъ, который, будучи репетиторомъ университета, готовь быль ползать на колняхъ передъ тмъ, кто имлъ хотя малйшее сходство съ человкомъ моднаго свта. Онъ видлъ мой домъ, мои кареты и коляски, моихъ лакеевъ, моихъ лошадей, моего курьера въ золот, бархат и соболяхъ, видлъ, что я здоровался съ величайшими людьми въ Европ, мои успхи въ свт ослпили Рунта и онъ предался мн душой и тломъ. Никогда не забуду удивленія этого жалкаго бдняка, когда я приглашалъ его къ обду вмст съ двумя графами, въ маленькую комнату въ казино, и когда мы обдали на золот, — онъ казался счастливйшимъ смертнымъ, получивъ позволеніе выиграть нсколько червонцевъ, напился пьянъ, плъ псни Кембриджскаго университета, забавлялъ насъ анекдотами на французскомъ язык, съ ужаснымъ йоркшейрскимъ акцентомъ, анекдотами о всхъ лордахъ, которые воспитывались въ университет. Я просилъ его чаще навщать меня, и приводить маленькаго виконта, для котораго, не смотря на его ненависть ко мн, я держалъ порядочный запасъ лакомствъ, игрушекъ и книжекъ съ картинками.

Посл этого, я началъ вступать съ мистеромъ Рунтомъ въ диспуты, сообщилъ ему свои сомннія относительно нкоторыхъ религіозныхъ вопросовъ, и выразилъ самое искреннее расположеніе присоединиться къ католической вр. Я подговорилъ знакомаго аббата написать нсколько писемъ о католицизм, на которыя простодушный репетиторъ ршительно не зналъ, что отвтить, я увренъ, что эти письма цликомъ были переданы милэди Линдонъ. Я увренъ въ этомъ потому, что вскор получилъ позволеніе присутствовать во время англійской литургіи, на дому милэди, куда по этому случаю собиралось отборнйшее общество англичанъ, проживавшихъ въ Спа. При этомъ я замтилъ въ лэди Линдонъ нкоторое расположеніе ко мн, — такъ что на второе воскресенье она удостоила меня взглядомъ, на третье — ей угодно было отвтить на низкій мой поклонъ книксеномъ, а на слдующій день посл этого я былъ уже спутникомъ ея въ прогулк, короче, не прошло шести недль, какъ между мной и лэди Линдонъ завязалась нескончаемая переписка религіознаго содержанія. Не считаю за нужное входить въ подробности послдовательнаго развитія этой маленькой интриги. Я нисколько не сомнваюсь, что каждый изъ моихъ читателей прибгалъ къ подобнымъ хитростямъ, когда дло касалось хорошенькой лэди.

Не забуду я никогда изумленія сэра Чарльза Линдона, когда въ одинъ прекрасный лтній вечеръ, отправляясь, по обыкновенію, къ игорному столу въ своемъ кресл, онъ увидлъ коляску милэди съ лакеями въ ливре фамиліи Линдонъ, и въ этой коляск, подл милэди Линдонъ, ‘грубаго, необразованнаго ирландскаго авантюриста’, какъ ей нкогда угодно было называть Редмонда Барри, эсквайра.

Онъ очень вжливо раскланялся, усмхнулся и махнулъ шляпой такъ граціозно, какъ только позволяла подагра, — мы, то есть, милэди и я, отвчали на его привтствіе съ изысканной учтивостью.

Само собою разумется, на время нашего сближенія я долженъ былъ оставить игру, — религіозные споры мои съ лэди Линдонъ продолжались иногда часа по четыре, и въ этихъ спорахъ, само собою разумется, она была побдительницей, между тмъ, какъ ея подруга, миссъ Флинтъ Скиннеръ, — обыкновенно засыпала, но когда, наконецъ, я увидлся съ сэромъ Чарльзомъ въ казино, онъ встртилъ меня громкимъ смхомъ и представилъ всему обществу, какъ интереснаго молодаго прозелита лэди Линдонъ. Такова была его манера. Онъ смялся надъ всмъ. Онъ смялся даже во время пароксизмовъ болзни, смялся, когда выигрывалъ или проигрывалъ, его смхъ, однакожъ, не выражалъ радости или удовольствія, но скоре былъ болзненный и сардоническій.

— Джентльмены, сказалъ онъ мистеру Понтеру, полковнику Лодеру, графу Карро, и другимъ веселымъ товарищамъ, съ которыми посл игры любилъ побесдовать за бутылкой шампанскаго и блюдомъ рейнской Форели:— посмотрите на этого милаго юношу! Его встревожили религіозныя недоумнія, и онъ, для разъясненія ихъ, обратился къ моему капеллану, мистеру Рунту, а тотъ — къ моей жен, милэди Линдонъ. И вотъ, эти два лица, взяли на себя обязанность утвердить въ вр моего простосердечнаго друга. Случалось ли вамъ слышать о такихъ учителяхъ и такомъ ученик?

— Позвольте вамъ замтить, сэръ, сказалъ я: — если я хочу изучить добрыя правила, то скоре долженъ обратиться за этимъ къ вашей жен и вашему капеллану, нежели къ вамъ!

— По всему видно, что онъ хочетъ быть моимъ преемникомъ! продолжалъ сэръ Чарльзъ.

— Не я одинъ, но всякій благоразумный человкъ поставитъ себ въ особенное счастіе наслдовать отъ васъ все, кром подагры, отвчалъ я.

Отвтъ мой видимо не понравился сэру Чарльзу, и онъ продолжалъ трунить надо мной съ чувствомъ оскорбленнаго самолюбія. Въ минуты веселаго расположенія духа, за бутылкой вина онъ всегда былъ откровененъ, и, говоря по правд, прибгалъ къ бутылк вина чаще, чмъ позволяли доктора.

— Джентльмены, сказалъ онъ: — я достигаю окончательнаго назначенія человческой жизни, согласитесь, что видть въ моемъ дом такое счастіе, составляетъ источникъ чистаго блаженства. Моя жена такъ нжно меня любитъ, что даже при жизни моей заботится о назначеніи преемника. Я не указываю прямо на васъ, мистеръ Барри, вы ищете только случая, какъ ищутъ его десятки другихъ, которыхъ я могу пересчитать по пальцамъ. Но мн утшительно видть въ Леди Линдонъ, какъ въ умной и предусмотрительной хозяйк дома, заботливость о томъ, чтобъ со смертію мужа, все было готово къ его замн.

— Надюсь, сэръ Чарльзъ, вы еще не скоро оставите насъ, сказалъ я отъ чистаго сердца, потому что любилъ его, какъ добраго товарища.

— Разумется, не такъ скоро, мой другъ, какъ вы, можетъ быть, воображаете, продолжалъ онъ.— Любезный мой Барри, втеченіе послднихъ четырехъ лтъ я готовился умереть нсколько разъ, и каждый разъ на мое мсто являлось по нскольку кандидатовъ. Богъ всть, долго ли я продержу васъ въ томительномъ ожиданіи.

И дйствительно, онъ продержалъ меня въ этомъ положеніи дольше, чмъ можно было предполагать по всмъ вроятіямъ.

По обычаю своему, я высказался довольно открыто, а такъ какъ писатели вмнили себ въ обязанность описывать личность тхъ дамъ, въ которыхъ влюбляются герои ихъ романовъ, то, соображаясь съ этой обязанностью, я, быть можетъ, долженъ сказать нсколько словъ касательно личныхъ достоинствъ милэди Линдонъ. Хотя я восхвалялъ ихъ во множеств стихотвореній моего собственнаго и чужаго сочиненія, хотя я покрылъ нсколько стопъ бумаги страстными выраженіями и похвалами ея очаровательной красот, хотя я сравнивалъ ее съ каждымъ цвткомъ и называлъ богиней красоты, но въ ней ничего не было божественнаго. Она имла прекрасный стань, черные волосы, добрый, по чрезвычайно бглый взглядъ, любила пть, но пла, какъ и многія лэди, фальшиво и непріятно, говорила на всхъ новйшихъ языкахъ, и, какъ я уже сказалъ, была посвящена въ тайны множества наукъ, которыхъ я не зналъ даже названія. Она хвалилась знаніемъ греческаго и латинскаго языковъ, но, по правд сказать, мистеръ Рунтъ снабжалъ ее множествомъ цитатъ изъ древнихъ классиковъ, которыя она вводила въ свою обширную переписку. Она любила, чтобъ ей восхищались, сильнаго, щекотливаго тщеславія и малодушія, въ ней было не меньше, нежели почти во всхъ женщинахъ, которыхъ я когда либо знавалъ. Это объясняется тмъ, что когда ея сынъ, лордъ Буллингдонъ, по случаю раздора со мной, убжалъ…. впрочемъ, объ этомъ обстоятельств будетъ сказано въ свое время и въ надлежащемъ мст. Наконецъ, милэди Линдонъ была годомъ старше меня, хотя, безъ сомннія, готова была сказать подъ присягой, что моложе меня тремя годами.

Немного найдется такихъ прямодушныхъ людей, какъ я, потому что немногіе ршатся высказать побудительныя причины своихъ дйствій, тогда какъ я нисколько не стсняюсь признаваться въ причинахъ моихъ собственныхъ поступковъ. Въ словахъ сэра Чарльза Линдона заключалось много истины. Я познакомился съ лэди Линдонъ не безъ видовъ.

— Сэръ, сказалъ я ему, встртясь съ нимъ безъ постороннихъ лицъ, посл описанной сцены и посл шутокъ, высказанныхъ на мой счетъ: — вы сметесь надо мной, но, кажется, безъ всякаго основанія. Нсколько дней тому назадъ, вы находили удовольствіе шутить надо мной и надъ моими видами на вашу супругу. Если и въ самомъ дл вы угадываете эти виды, если я и въ самомъ дл имю желаніе сдлаться вашимъ преемникомъ, то, что же изъ этого слдуетъ? Поврьте, сэръ, мои намренія вполн согласуются съ вашими. Я даю клятву уважать милэди Линдонъ, какъ уважали ее вы, и если я сдлаюсь ея обладателемъ, посл вашего переселенія въ вчность, то неужели вы думаете, что призракъ вашъ будетъ ужасать меня?

Линдонъ, по обыкновенію, засмялся, но неискренно, я высказался откровенно, и имлъ столько же права искать себ счастія, сколько имлъ его онъ.

— Если вы женитесь на такой женщин, какъ милэди Линдонъ, то, не забудьте моихъ словъ, будете сожалть объ этомъ. Вы будете сожалть о свобод, которой, наслаждаетесь. Клянусь Георгомъ! капитанъ Барри, прибавилъ онъ съ глубокимъ вздохомъ: — единственная вещь, о которой я сожалю въ жизни, — сожалю, быть можетъ потому, что я старъ, дряхлъ и умираю,— заключается въ томъ, что не знавалъ еще искренней и нжной любви.

— Ха, ха! вамъ нужна олицетворенная невинность — дочь молочницы! воскликнулъ я, захохотавъ надъ такимъ нелпымъ признаніемъ.

— Почему же и не такъ, любезный мой Барри? въ юности я былъ влюбленъ, какъ это бываетъ съ многими джентльменами, въ дочь моего учителя, Елену, въ полненькую, круглолицую двочку, разумется, старше меня (при этомъ я вспомнилъ мою собственную страсть къ Нор Брэди), и знаете ли, сэръ, я отъ души сожалю, что не женился на ней. Увряю васъ, сэръ, имть въ дом добрую, любящую жену, я считаю за истинное счастіе. Это придаетъ жизни какую-то особенную прелесть. Ни одинъ благоразумный человкъ не согласится изъ-за жены стснять себя или отказывать себ въ любимомъ удовольствіи, но кто ршается жениться, тотъ надется видть въ жен своей существо, которое не только не станетъ лишать его удовольствій, но будетъ служить ему утшеніемъ въ скорбныя минуты жизни. Напримръ, у меня подагра,— кто же за мной ухаживаетъ? Наемный лакей, который обкрадываетъ меня при всякой возможности. Жена моя не подходитъ ко мн. При моемъ положеніи въ обществ, при моей обстановк, я долженъ бы, кажется, имть множество друзей, но имю ли я ихъ? Ни одного въ цломъ мір. Люди свтскіе, какъ вы и я, не ищемъ друзей, и чрезъ это сами же страдаемъ. Сыщите себ друга, сэръ, но, пусть другомъ вашимъ будетъ женщина, добрая, трудолюбивая хозяйка дома, любящая васъ искренно. Это самый драгоцнный родъ дружбы, и тмъ драгоцнне, что наградить ею зависитъ отъ женщины. Въ этомъ отношеніи съ мужчины ничего не требуется. Если онъ дуренъ, жена будетъ называть его ангеломъ, если онъ зврь, она еще сильне будетъ любить его за зврское обращеніе. Замтьте, сэръ, женщинамъ это нравится. Он рождены для того, чтобъ служить намъ отрадой и утшеніемъ, для людей вашего образа жизни, поврьте мн, такое существо неоцненно. Я говорю все это для вашего спокойствія. О, зачмъ, зачмъ не женился я на бдной Елен Флауеръ, на дочери бднаго священника!

Я принималъ эти слова за замчанія хилаго, обманутаго въ ожиданіяхъ человка, хотя, посл того, имлъ основательную причину находить истину въ признаніяхъ сэра Чарльса Линдона. Я убдился, что мы часто покупаемъ деньги за весьма дорогую цну. Купить нсколько тысячъ фунтовъ стерлинговъ за свободу, покидаемую въ жертву отвратительной женщин, весьма плохой экономическій разсчетъ со стороны человка молодаго, образованнаго, умнаго и энергическаго. Бывали минуты въ моей жизни, когда среди величайшей роскоши и довольства, когда на балы мои стекалось множество лордовъ, когда я имлъ прекрасныхъ лошадей на конюшн и жилъ въ великолпномъ дворц, пользовался неограниченнымъ кредитомъ у банкировъ, и, вдобавокъ, правами мужа надъ горделивою лэди Линдонъ, у меня, не смотря на все это, являлось желаніе возвратиться на мсто рядоваго въ полку Бюлова, или сдлаться кмъ бы то ни было, лишь бы только отъ нея отдлаться. Но, возвратимся къ моей исторіи. Сэръ Чарльзъ, подъ вліяніемъ множества скопившихся недуговъ, умиралъ предъ нашими глазами по часамъ, и я нисколько не сомнваюсь, что ему непріятно было видть прекраснаго молодаго человка страстнымъ поклонникомъ его жены. Посл перваго религіознаго диспута, мн представилось много другихъ случаевъ образовать тсную дружбу, по праву которой, я почти безвыходно находился въ дом милэди Линдонъ. Въ свт судили, рядили и шумли, но я не обращалъ на то вниманія. Мужчины съ пренебреженіемъ называли меня ирландскимъ авантюристомъ, но у меня былъ способъ заставлять молчать завистниковъ, и моя шпага въ это время пріобрла такую извстность въ Европ, что немногіе ршались испытать надъ собой ея дйствіе. Занимая какое нибудь мсто, я становился на него твердой ногой, и не скоро оставлялъ его. Во многихъ знакомыхъ домахъ мужчины бгали меня.— Фи! низкій ирландецъ! говорили одни.— Невжда-авантюристъ! восклицали другіе. Лучше уйти отъ этого шулера и негодяя! и т. д. Эта ненависть оказывала мн значительную услугу въ моихъ свтскихъ длахъ. Когда я успвалъ привязать къ себ кого нибудь, ничто не мшало усиленію этой привязанности, меня предоставляли моему упрямству, и я былъ доволенъ. Я тогда же говорилъ лэди Линдонъ, и говорилъ съ совершеннымъ чистосердечіемъ:

‘Калиста (въ переписк я всегда называлъ ее Калистой) — Калиста, клянусь теб безпорочностью твоей души, блескомъ твоихъ чарующихъ глазъ, всмъ, что есть чистаго и цломудреннаго въ неб и въ твоемъ сердц, я никогда не оставлю тебя! Я могу переносить пренебреженіе, и уже переносилъ его отъ тебя. Равнодушіе я могу преодолть, оно для меня все равно, что скала, на которую я поднимусь съ помощію моей энергіи, все равно, что магнитъ, который притягиваетъ непреклонное желзо моего сердца!’ И это была истина: я бы ни за что не отсталъ отъ нея — не отсталъ бы даже и тогда, еслибъ меня выталкивали ежедневно съ ея лстницы.

Вотъ способъ, который я употреблялъ къ очарованію женщинъ. Человку, желающему составить счастіе въ жизни, совтую помнить это правило. Весь секреть заключается въ постоянномъ преслдованіи и нападеніи. Будьте смлы — и свтъ покорится вамъ, если и случится потерпть пораженіе, то снова вооружитесь терпніемъ, и побда за вами. Въ то время, я до такой степени былъ отваженъ и дерзокъ, что если бъ вздумалъ жениться на принцесс, то непремнно бы женился.

Я разсказалъ Калист мою исторію, отступивъ весьма, весьма немного отъ истины. Цлью моей при этомъ случа было устрашить ее, показать ей, что я отваживался на все, чего хотлъ, и если отваживался на что нибудь, то непремнно достигалъ того. Въ моей исторіи много было поразительныхъ эпизодовъ, убждавшихъ ее въ моей желзной вол и неизмнной храбрости.

— Не надйтесь, милэди, отдлаться отъ меня, говаривалъ я:— вздумайте только выйти замужъ за другаго, и онъ умретъ на этой шпаг, не встрчавшей еще равной себ. Если вы вздумаете бжать отъ меня, я буду преслдовать васъ, хотя бы до преддверія царства тней.

Могу васъ уврить, что такого языка она никогда не слышала отъ своихъ поклонниковъ. Можете представить себ, какъ скоро разогналъ я этихъ поклонниковъ, и какъ сильно напугалъ ихъ!

Когда я говорилъ въ этомъ энергическомъ род, что послдую за лэди Линдонъ даже за Стиксъ, если это понадобится, то, разумется, намревался выполнить это на самомъ дл, лишь бы не представилось что нибудь боле выгодное. Еслибъ Линдонъ не умиралъ, то какая польза была бы преслдовать его жену? Къ концу сезона въ Спа, лордъ Линдонъ снова обратился ко мн съ замчаніемъ, къ величайшей досад моей, тмъ боле, что въ этомъ замчаніи проглядывала оскорбительная насмшка.

— Мн васъ очень жаль, капитанъ Барри, сказахъ онъ, смясь по обыкновенію.— Мн досадно, что я заставляю васъ ждать. Не лучше ли было бы съ вашей стороны сговориться съ моимъ докторомъ, или подкупить повара, чтобъ онъ подсыпалъ мышьяку въ мою яичницу? Какъ жаль, джентльмены, прибавилъ онъ, что мн не придется увидть капитана Барри на вислиц — мн не дожить до этой минуты.

И дйствительно, доктора поддержали жизнь его еще на годъ.

— Это ужь мое особенное счастіе, говорилъ я дяд, моему довренному и превосходному совтнику въ сердечныхъ длахъ:— я тщетно расточалъ любовь свою на эту бездушную графиню Линдонъ: мужъ ея выздоровлъ, и проживетъ, быть можетъ, дольше нашего!

Какъ будто къ увеличенію моей досады и огорченія, около этого времени пріхала въ Спа богатая наслдница, дочь англійскаго свчнаго фабриканта, и мадамъ Корну, вдова нормандскаго гуртовщика и фермера съ водянкой въ груди, и съ двумя стами тысячъ ливровъ годоваго дохода въ карман.

— Какая же польза ухаживать за лэди Линдонъ, если мужъ ея не скоро умретъ? сказалъ я.

— Перестань ухаживать за ней, мой милый, простодушный юноша, отвчалъ дядя.— Тебъ должно остановиться пока на этомъ, и обратить вниманіе на новыхъ прізжихъ.

— Да, и на всегда потерять Калисту, а съ ней вмст и величайшее помстье въ Англіи.

— Какой вздоръ! Вы, юноши, легко воспламеняетесь, и еще легче предаетесь унынію. Поддерживай переписку съ лэди Линдонъ. Теб извстно, что для нея это будетъ чистымъ наслажденіемъ. Здсь есть ирландскій аббатъ, который будетъ сочинять теб самыя очаровательныя письма, за полкроны каждое. Пусть ее узжаетъ: ты только пиши къ ней письма, а между тмъ присматривай себ другую невсту. Почемъ знать? Ты можешь жениться на нормандской вдов, похоронить ее, взявъ ея деньги, и быть готовымъ жениться на милэди Линдонъ со смертью ея мужа.

И такимъ образомъ, съ клятвами сохранить глубокую и почтительную любовь, подаривъ двадцать луидоровъ горничной лэди Линдонъ₎ за локонъ волосъ милэди (объ этомъ подарк служанка, вроятно, не замедлила сообщить своей госпож), я простился съ милэди, давъ общаніе послдовать за ней немедленно посл окончанія одной дуэли, которая была неизбжна.

Я пройду молчаніемъ событія цлаго года, протекшаго со дня нашей разлуки. Согласно общанію, она сначала писала мн довольно часто, но потомъ рже и рже. Между тмъ дла мои на зеленомъ стол шли весьма успшно, и я уже ршался жениться на вдов Корну (въ это время мы находились въ Брюссел, и бдняжка была влюблена въ меня до безумія), какъ вдругъ мн попалась въ руки Лондонская газета, и я прочиталъ въ ней слдующее объявленіе:

‘Скончался въ замк Линдонъ, въ королевств Ирландіи, высокопочтеннйшій сэръ Чарльзъ Линдонъ, кавалеръ ордена Бани, членъ Парламента, и втеченіе многихъ лтъ представитель его величества при различныхъ европейскихъ Дворахъ. Онъ оставилъ посл себя имя, дорогое для его друзей по его добродтелямъ и талантамъ, славу, справедливо пріобртенную въ служб его величества, и неутшную вдову, непритворно оплакивающую его потерю. Милэди Линдонъ находилась въ Бат, когда ужасная всть о кончин супруга дошла до ея, и она поспшила въ Ирландію отдать послдній долгъ возлюбленному праху.’

Въ тотъ же вечеръ я приказалъ нанять почтовую карету въ Остенде, оттуда перехалъ въ Доверъ, быстро прибылъ въ Бристоль, оттуда на пакетбот въ Ватерфордъ, и наконецъ, посл одиннадцатилтняго отсутствія, очутился въ моей милой отчизн.

ГЛАВА XIV.
Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ВЪ ИРЛАНДІЮ И ПОКАЗЫВАЮ ТАМЪ СВОЮ РОСКОШЬ И ЩЕДРОСТЬ.

Какую перемну произвело во мн время! Я оставилъ отечество бднымъ мальчикомъ, поступивъ въ жалкій пхотный полкъ, а возвратился мужчиной, съ состояніемъ до пяти тысячъ гиней, съ великолпнымъ гардеробомъ, съ запасомъ брильянтовъ, боле чмъ на дв тысячи гиней, перебывавъ на всхъ сценахъ жизни актеромъ, испытавъ счастіе въ войн и любви, и сдлавъ, съ помощію моего ума и энергіи, переходъ отъ нищеты и неизвстности, къ богатству и слав. Въ то время, когда я смотрлъ изъ оконъ кареты, катившейся по пустымъ, безлюднымъ дорогамъ, мимо жалкихъ хижинъ крестьянъ, выходившихъ въ лохмотьяхъ посмотрть на великолпный экипажъ, на блистательнаго незнакомца внутри экипажа, на огромную фигуру Фрица, съ огромными усами и длинной косичкой, въ зеленой ливре съ серебрянымъ галуномъ, покачивавшагося съ боку на бокъ позади кареты, я не могъ не думать о своей особ съ значительнымъ самодовольствіемъ, и благодарилъ созвздіе, подъ которымъ родился, за множество прекрасныхъ качествъ, которыми оно меня одарило. Безъ этихъ качествъ, я былъ бы ничтожнымъ ирландскимъ сквайромъ, какихъ видлъ множество, прозжая мимо ничтожныхъ городовъ по дорог въ Дублинъ. Можетъ статься, я бы женился на Нор Брэди (и хотя, благодаря Бога, я не сдлалъ такой глупости, но всегда съ любовью вспоминаю объ этой двушк, и сожалю о томъ, что потерялъ ее, боле, чмъ о всхъ другихъ непріятныхъ событіяхъ моей жизни), можетъ статься, въ это время я былъ бы отцомъ дюжины дтей, или управляющимъ какого нибудь сквайра, или таможеннымъ чиновникомъ, или стряпчимъ, а теперь я считался однимъ изъ замчательнйшихъ джентльменовъ въ Европ! Я приказалъ Фрицу держать при себ мшокъ съ мдными деньгами и швырять ихъ въ толпу, во время перемны лошадей, за это, могу васъ уврить, меня провожали съ такими восклицаніями, какъ будто прозжалъ самъ намстникъ Ирландіи, лордъ Тоунсгэндъ.

На второй день моего путешествія по Ирландіи, при дурномъ состояніи дорогъ и при ужасно медленномъ движеніи кареты моей, я прибылъ въ Карлоу, гд остановился въ той самой гостинниц, которую занималъ одиннадцать лтъ тому назадъ, когда бжалъ изъ отечества, посл мнимаго убійства Квина на дуэли. Какъ врно припоминалъ я каждый моментъ этой сцены! Прежній содержатель гостинницы уступилъ свое мсто другому, самая гостинница, по тогдашнимъ моимъ понятіямъ чрезвычайно удобная, казалась теперь бдною и безпріютною, но бургонское было также хорошо, какъ и прежде, я выпилъ бутылку вмст съ содержателемъ гостинницы, и зато услышалъ отъ него вс новости.

Онъ былъ такъ сообщителенъ, какъ бываютъ вообще вс содержатели гостинницъ. Онъ разсказалъ мн въ подробности объ урожаяхъ и цнахъ на скотину на дермотской ярмарк, о послднемъ анекдот на счетъ викарія и послдней острот Гогана, и о томъ, какъ недовольные сожгли ригу сквайра Скавлана, и о томъ, какъ разбойники были отбиты въ ихъ нападеніи на домъ сэра Томаса, о томъ, кто будетъ охотиться въ наступающій сезонъ, и объ удивительныхъ конскихъ скачкахъ въ минувшемъ март, и о томъ, какія войска занимали городъ, и какъ миссъ Бидди Туль убжала съ прапорщикомъ Муллинсомъ, новости объ охот и судебныхъ засданіяхъ были разсказаны со всми подробностями этимъ почтеннымъ джентльменомъ, выражавшемъ удивленіе, что я ничего этого не слышалъ ни въ Англіи, ни въ чужихъ краяхъ, гд, по его мннію, интересовались событіями въ Килькенни и Карлоу не меньше его… Я слушалъ его съ величайшимъ удовольствіемъ, потому что отъ времени до времени въ разговоръ входили имена, которыя знакомы были мн въ старину, и съ которыми соединялись многія воспоминанія.

Изъ писемъ отъ матери, я зналъ вс перемны въ фамиліи Бреди.— Дядя мой умеръ, и Микъ, старшій его, сынъ, послдовалъ за нимъ въ могилу.— Двицы Брэди разсялись изъ подъ родительскаго крова, лишь только Уликкъ сдлался первенствующимъ лицомъ между ними. Одн вышли замужъ, другія переселились къ старух-матери въ какое-то захолустье, гд, между прочимъ, находились морскія купальни. Уликкъ, хотя и остался законнымъ наслдникомъ, но долженъ былъ объявить себя банкрутомъ, и въ замк Брэди обитали теперъ крысы и совы, да старый лсничій. Моя матушка, мистриссъ Барри, перехала въ Брэй, чтобъ слушать своего проповдника мистера Джоульза, получившаго тамъ мсто. Въ заключеніе всего, содержатель гостинницы сказалъ мн, что сынъ мистриссъ Барри ухалъ въ чужія земли, поступилъ въ прусскую службу и тамъ былъ разстрлянъ за побгъ.

Нужно ли говорить, что посл обда, я взялъ отъ содержателя гостинницы добраго коня, и уже въ сумерки пустился за двадцать миль, къ мсту моей родины,— я сгоралъ нетерпніемъ увидть его Надъ дверями Барривилля красовалась вывска, изображавшая пестикъ и ступку съ надписью ‘Хранилище Эскулапа’ — доктора Маншэйна, рыжеволосый молодой человкъ намазывалъ пластырь въ старой гостинной, маленькое окно моей комнаты, нкогда такое чистое и свтлое, было разбито во многихъ мстахъ и заткнуто тряпками, съ опрятныхъ куртинъ исчезли цвты, за которыми добрая матушка ухаживала съ такою заботливостью. На кладбищ, надъ фамильнымъ склепомъ Брэди, прибавилось еще два имени: — имя моего кузена, къ которому я не имлъ большаго уваженія, и имя дяди, котораго я всегда любилъ. Я попросилъ моего бывшаго пріятеля кузнеца, такъ часто въ старину колотившаго меня, поставить лошадь на конюшню и дать ей корму: онъ теперь былъ изнуренный человкъ, съ дюжиною грязныхъ, оборванныхъ дтей, игравшихъ около кузницы, онъ не узналъ стоявшаго передъ нимъ прекраснаго джентльмена. Я не хотлъ открыть ему себя до другаго, дня, когда я положилъ ему въ руку десять гиней и приказалъ выпить за здоровье англичанина Редмонда.

Что касается до замка Брэди, то ворота парка все еще стояли тамъ, но старая аллея была вырублена. Мстами встрчались остатки засохшихъ деревьевъ, которые бросали при лунномъ свт длинныя тни на заброшенную, поросшую травой старую дорогу. На лугу паслось нсколько коровъ. Садовыя ворота были сняты, и самый садъ представлялъ сабою картицу печальнаго запустнія. Я опустился на старую скамью, на которой, сидлъ въ тотъ день, когда Нора измнила мн, и я увренъ, что чувства мои были также сильны въ груди моей, какъ, и одиннадцать лтъ тому назадъ, когда я быль мальчикомъ, я едва удерживался отъ слезъ, вспоминая Нору Брэди. Человкъ ничего не забываетъ. Одинъ цвтокъ, одно знакомое слово, пробуждаютъ чувства и воспоминанія, остававшіяся усыиленными втеченіе десятковъ лтъ. Когда я вошелъ въ домъ на улиц Кларджесъ, гд я родился (тутъ былъ игорный домъ, когда я впервые пріхалъ въ Лондонъ), вспоминаніе о дтств пробудились во мн внезапно. Я вспомнилъ отца, вспомнилъ минуты, когда онъ, въ зеленомъ кафтан съ золотымъ шитьемъ, бралъ меня на руки и подносилъ къ окну, чтобъ показать золоченую карету у подъзда, вспомнилъ мать въ великолпномъ плать и съ мушками на лиц. Бываютъ минуты, когда вс дйствія, впечатлнія, мысли и слова отдаленнаго періода приходятъ на память сами собою. Такъ точно и теперь я сидлъ на скамейк у замка Брэди, и сцены изъ прошедшей жизни проходили мимо меня, какъ въ панорам.

Дверь въ пріемную замка была отворена, впрочемъ, и прежде она всегда стояла настежь: луна играла на длинныхъ старинныхъ окнахъ, бросая прозрачныя полосы свта и тни на полы опустлыхъ комнатъ, съ другой стороны, звзды заглядывали въ синеву огромнаго окна надъ парадной лстницей. Надъ конюшнями высилась башня съ часами, на которыхъ время еще не сгладило золоченыхъ цыфръ. Въ этихъ конюшняхъ стояли нкогда бойкія лошади, я живо представлялъ себ доброе лицо моего дяди, его разговоръ съ собаками, которыя прыгали, бгали и лаяли вокругъ него въ свтлое зимнее утро. Тамъ мы садились на коней, отправляясь на охоту, между тмъ, какъ изъ окна пріемнаго зала на насъ смотрли группы двицъ, у этого окна стоялъ теперь я, и смотрлъ на унылое, опустлое мсто. На одномъ углу зданія, сквозь разщелину дверей, вырвалась яркая полоса свта, вслдъ за тмъ съ громкимъ лаемъ выбжала собака, за ней, прихрамывая, вышелъ мужчина съ ружьемъ.

— Кто тамъ? спросилъ старикъ.

— Филь Пурселлъ! неужели ты не узнаешь меня? вскричалъ я: — я Редмондъ Барри.

Мн показалось, что старикъ хотлъ выстрлить въ меня, потому что навелъ ружье на окно, но я крикнулъ ему остановиться, спустился внизъ и обнялъ его….

Не считаю за нужное описывать сцену нашего свиданія: Филь и я провели всю ночь въ бесд и воспоминаніяхъ о тысяч предметовъ, не имющихъ ни малйшаго интереса для читателей: найдется ли изъ нихъ хоть одинъ, который бы принималъ участіе въ Барри Линдон?

Пріхавъ въ Дублинъ, я положилъ въ банкъ сто гиней на имя Филя Пурселля, и кром того назначилъ пенсію, дававшую ему возможность провести старость спокойно.

Бдный Филь Пурселль игралъ въ засаленныя карты съ моимъ старымъ знакомцемъ, Тимомъ, котораго я нкогда называлъ своимъ лакеемъ, и который, если припомнятъ читатели, одвался въ полинялую ливрею нашей фамиліи. Ливрея эта висла на немъ, какъ на вшалк, закрывала руки и опускалась до пятъ.

Тимъ, хотя и утверждалъ, что когда я удалился изъ дому, то съ горя, онъ чуть не лишилъ себя жизни, но, вроятно, говорилъ это такъ себ, для краснаго словца, потому что въ мое отсутствіе страшно растолстлъ. Онъ одтъ былъ въ платье пастора замка Брэди, у котораго служилъ въ качеств клирика. Я бы снова взялъ его къ себ въ услуженіе, еслибъ не чудовищная толщина, длавшая его неспособнымъ быть лакеемъ у порядочнаго джентльмена, въ замнъ того, я сдлалъ ему подарокъ, и общалъ быть крестнымъ отцомъ слдующаго его ребенка, одинадцатаго посл моего отъзда. Нтъ ни одной страны въ мір, гд размноженіе рода человческаго производилось бы такъ успшно, какъ на моемъ родномъ остров. Мистеръ Тимъ женился на дочери горничной, на двушк, пользовавшейся въ ранніе годы моей жизни моимъ особеннымъ расположеніемъ, я на другой же день отправился взглянуть на бдную Молли, и нашелъ ее неопрятной бабенкой, въ грязномъ чепц, съ толпой ребятишекъ, такихъ же оборванныхъ замарашекъ, какъ и ребятишки моего пріятеля кузнеца.

Отъ Тима и Филя Пурселля я узналъ самыя свжія новости о родныхъ. Матушка моя была здорова.

— Да, сказалъ Тимъ:— вы пріхали очень кстати, чтобъ помшать приращенію вашего семейства.

— Что!? воскликнулъ я, съ видомъ грознаго негодованія.

— Приращеніе, въ образ тестя, сказалъ Тимъ: — ваша матушка намрена вытти замужъ за мистера Джоульза, проповдника.

— Бдная Нора, прибавилъ онъ: — значительно увеличила знаменитый родъ Квина.

Кузенъ мой Уликкъ находился въ Дублин и проживалъ тамъ остатки имущества, которое добрый дядя оставилъ посл своей смерти.

Я видлъ, что мн предстояло поддерживать довольно большое семейство. Въ заключеніе вечера, Филь, Тимъ и я, выпили бутылку ускибаха, вкусъ котораго я помнилъ втеченіе одиннадцати лтъ. Я разстался съ друзьями, горячо выразивъ имъ мое расположеніе, когда солнце было уже высоко на неб. Я чрезвычайно ласковъ, сообщителенъ и склоненъ къ дружелюбію: это всегда было отличительной чертой моего характера. Я не имлъ ложной гордости, чему подвержены многіе изъ людей высокаго происхожденія, и, въ случа недостатка общества, готовъ проводить время и пировать съ крестьяниномъ или простымъ солдатомъ также охотно, какъ и съ первымъ вельможей въ государств.

Я возвратился въ деревню поутру и подъ предлогомъ покупки лекарствъ нашелъ случай заглянуть въ Барривилль. Крючки, на которыхъ висла моя серебреная шпага, все еще торчали въ стн. Небольшая полочка, на которой обыкновенно лежала книга моей матери — ‘Обязанности христіанина’, по прежнему висли на своемъ мст, но мн досадно было, что отвратительный докторъ Маншэйнъ сейчасъ же узналъ, кто такой я (мои земляки узнаютъ людей съ-разу) и, увиваясь около меня, спрашивалъ, какъ я разстался съ Прусскимъ королемъ и въ такой ли степени императоръ Іосифъ любимъ народомъ, какъ была любима императрица Марія Терезія. Звонари зазвонили бы для меня во вс колокола, но въ наличности изъ нихъ оказался одинъ только Томъ, который былъ слишкомъ толстъ для этой обязанности, къ тому же я выхалъ изъ селенія прежде, чмъ пасторъ, докторъ Вольтеръ, усплъ выйти изъ дому и засвидтельствовать мн свое почтеніе. Уличные мальчишки, окруживъ меня, провожали далеко за селеніе съ громкими криками: ура! мистеръ Редмондъ!

По возвращеніи въ Карлоу, я замтилъ, что отсутствіе мое произвело величайшее безпокойство. Содержатель гостинницы думалъ, ужь не попалъ ли я въ руки разбойниковъ. Во время моего отсутствія, Фрицъ объявилъ, кто я такой, при этомъ онъ не скупился на похвалы своему господину и разсказалъ множество великолпныхъ исторій относительно моей особы. Онъ говорилъ, что я находился въ дружескихъ отношеніяхъ съ большей частью европейскихъ государей, и былъ первымъ ихъ любимцемъ. Слова его подтверждались тмъ, что папскій орденъ, пожалованный дяд, сдлался моею принадлежностью по праву родства, и я путешествовалъ подъ именемъ кавалера Барри, камергера герцога Гогенцоллернъ-зигмарингенскаго.

Для поздки въ Дублинъ, мн дали лучшихъ лошадей, и крпкую упряжь, такъ, что мы скоро и благополучно дохали до мста, не встртивъ разбойниковъ и не тронувъ пистолетовъ, которыми вооружены были Фрицъ и я. Ночевали мы въ Килькуллен. На другой день я въхалъ въ Дублинъ въ карет четверней, съ пятью тысячами гиней въ кошельк, и съ блистательнйшей репутаціей въ Европ, тогда какъ одиннадцать лтъ тому назадъ выхалъ изъ этого самого города мальчишкой, въ карман у котораго не было пенни.

Граждане Дублина имютъ такую же сильную и похвальную привычку разузнавать о длахъ ближняго, какъ и ихъ провинціальные соплеменники. Джентльмену, какъ бы ни были ограничены его средства и скромны желанія, нельзя въхать въ столицу Ирландіи безъ того, чтобъ имя его не было напечатано во всхъ столичныхъ газетахъ и упомянуто во множеств обществъ. Мое имя и мой титулъ разнеслись по всему городу на другой же день. Многія изъ вжливыхъ особъ оказали мн честь посщеніемъ моей квартиры, лишь только я нашелъ ее, а найти порядочную квартиру стоило не малаго труда, потому что гостинницы представляли собою грязныя конуры, неудобныя и не приличныя для помщенія нобльмена съ моими элегантными привычками. Мн сообщили объ этомъ путешественники по Европ, и потому, ршившись прямо занять квартиру, не останавливаясь въ гостинниц, я приказалъ моей карет какъ можно тише разъзжать по улицамъ до тхъ поръ, пока не отъищется домъ, соотвтственный моему званію. Этотъ поступокъ и странные распросы моего нмца Фрица, которому приказано было освдомляться въ различныхъ домахъ, привлекли къ моей карет толпу народа, и когда поиски квартиры кончились, меня можно было принять за вице-короля Ирландіи: — такъ многочисленно было стеченіе народа.

Наконецъ я остановился на премиленькой квартир, расплатился съ почтальонами, написавшими мн огромный счетъ, и, перебравшись на мсто новаго жительства съ багажомъ и Фрицемъ, приказалъ хозяину дома нанять для меня другаго лакея, двухъ сильныхъ и честныхъ носильщиковъ, извозчика съ видными лошадями для моей кареты и пріискать для покупки, по выгодной цн, четверку статныхъ лошадей. Я далъ ему въ задатокъ порядочную сумму и, конечно, слдствіемъ моего заказа было то, что на другой день моя передняя была биткомъ набита народомъ, безчисленное число грумовъ, лакеевъ, камердинеровъ и метрдотелей предлагали мн свои услуги, предложеній на покупку лошадей было такъ много, что можно было бы ремонтировать цлый полкъ. Сэръ Лолеръ Гролеръ самъ явился съ предложеніемъ купить у него гндую кобылу, какой еще не видывалъ свтъ, милордъ Дундудль предлагалъ четверку лошадей, которыхъ не стыдно было бы запречь въ карету англійскаго короля, маркизъ Баллираггетъ прислалъ своего каммердинера засвидтельствовать мн почтеніе, и сказать, что если мн угодно заглянуть въ его конюшни, или если я удостою его чести своимъ посщеніемъ къ завтраку, то онъ покажетъ мн двухъ срыхъ жеребцовъ, лучшихъ въ цлой Европ. Я принялъ приглашеніе Дундудля и Баллираггета, но ршился купить лошадей у барышниковъ. Это я считалъ выгоднйшимъ. Кром того, тогда, въ Ирландіи, если джентльменъ ручался за лошадь свою, а она логомъ оказывалась съ пороками, и если возникалъ чрезъ это споръ, то для ршенія его было одно средство — дуэль. Я игралъ въ эту игру слишкомъ много, глазъ мой и рука слишкомъ врно направляла пулю въ назначенную точку, поэтому я старался избгать подобныхъ столкновеній, впрочемъ, къ чести своей долженъ сказать, что я никогда не длалъ вызова, не имя къ тому справедливой и основательной причины.

Простодушіе ирландскаго дворянства всегда забавляло меня и въ тоже время удивляло. Если они лгали больше прямодушныхъ сосдей своихъ по ту сторону Ирландскаго моря, то съ другой стороны они были доврчиве. Втеченіе какой нибудь недли, я составилъ о себ въ Дублин такую репутацію, на пріобртеніе которой въ Лондон нужно употребить по крайней мр десять лтъ времени и огромную сумму денегъ. Я говорилъ, что выигрывалъ по пяти тысячъ фунговъ стерлинговъ въ вечеръ, что пользовался милостивымъ вниманіемъ австрійскаго императора, что былъ довреннымъ агентомъ Фридриха, короля прусскаго, что m-me дю-Барри, фаворитка французскаго короля, была мн кузина, — говорилъ тысячи вещей подобнаго рода, — и вс сказки мои принимались за истину.

Посл роскоши цивилизованнныхъ обществъ за границей, видъ Дублина въ 1771 году, когда я прибылъ въ него, произвелъ на меня непріятное впечатлніе. Онъ былъ совершенно дикъ. Народъ казался оборванне всхъ племенъ, которыя случалось мн видть, за исключеніемъ только цыганскихъ орду на берегахъ Дуная. Въ город не было, какъ я уже сказалъ, ни одной порядочной гостинницы, въ которой можно бы остановиться джентльмену. Бдняки, не имвшіе средствъ держать карету, рисковали ночью попасть на ножи бездльниковъ, поджидавшихъ жертвъ за углами, — на ножи разбойниковъ, не знавшихъ употребленія ни башмаковъ, ни бритвы, когда джентльменъ, отправляясь на балъ или въ театръ, садился въ карету или портшезъ, факелы провожатыхъ освщали такое множество дикихъ, зврски-улыбающихся разбойническихъ лицъ, что особа съ слабыми нервами могла бы испугаться. Къ счастію, у меня не было этого недостатка: я одаренъ отъ природы нервами крпкими, и, къ тому же, издавна знакомъ съ моими соотечественниками.

Я знаю, что описаніе это вызоветъ гнвъ со стороны ирландскихъ патріотовъ, которымъ крайне не нравится, когда націю нашу выставляютъ на судъ публики во всей ея нагот, и которые сердятся, когда говорятъ объ этой націи истину. Но что же длать?— Дублинъ, дйствительно, былъ въ то время, о которомъ идетъ рчь, не лучше бднаго провинціальнаго мстечка, такъ что многія третьекласныя резиденціи въ Германіи были несравненно обширне и превосходне его во всхъ отношеніяхъ. Правда, въ ту пору въ немъ проживало до трехъ сотъ лордовъ, тамъ былъ Парламентъ, былъ лордъ-мэръ съ его корпораціей, былъ шумный и буйный университетъ, студенты котораго длали ночныя тревоги, покровительствовали тюрьмамъ, казнили нкоторыхъ типографщиковъ и торговцевъ и законодательствовали въ Театр Кроу-стритъ. Но меня не могла соблазнить эта шумная отрасль ирландскаго дворянства, я видлъ самое отборное общество въ Европ, и считалъ за униженіе своего достоинства всякое вмшательство въ диспуты и политику лорда мэра и его альдерменовъ. Въ ирландскомъ Парламент было нсколько истинно прекрасныхъ людей. Въ англійскомъ Парламент я никогда не слышалъ такихъ спичей, какіе говорили Флудъ и Дэли, изъ Гальвея, и Дикъ Шериданъ, человкъ, хотя и не совсмъ благовоспитанный, по славный, веселый и умный малый, въ англійскомъ Парламент я часто засыпалъ во время нескончаемыхъ рчей мистера Эдмунда Бурка, хотя мн и говорили довольно свдущіе люди, что мистеръ Буркъ человкъ замчательныхъ способностей и пользуется репутаціей превосходнаго оратора.

Я скоро и вполн предался всмъ удовольствіямъ, которыя могло доставить это жалкое мсто и которыя были доступны джентльмену. Ранслэй и Ридотто, мистеръ Моссопъ въ улиц Кроу, балы ирландскаго намстника, гд слишкомъ много было вина, слишкомъ мало картъ для развлеченія особы съ моими утонченными привычками, кофейный домъ Дэли и вообще вс дома нобльменовъ были для меня открыты. Я замтилъ, къ величайшему удивленію, въ высшихъ слояхъ общества (какъ замтилъ это въ низшихъ при первомъ моемъ неудачномъ посщеніи Дублина), чрезвычайный недостатокъ въ деньгахъ и нелпое распространеніе письменныхъ обязательствъ, противъ которыхъ у меня вовсе не было расположенія ставить гинеи. Дублинскія дамы до страсти любили игру и въ такой же степени не любили тратить деньги. Такимъ образомъ, когда старая графиня Трумпингтонъ проиграла мн десять гиней, то вмсто денегъ дала мн собственноручный вексель на имя ея агента въ Гальве, этотъ вексель я съ величайшей учтивостью сжегъ въ то же время на свчк. Но когда графиня вторично предложила мн съиграться, я сказалъ, что когда ея сіятельство получитъ деньги отъ галгейскаго агента, то я во всякое время сдлаю для нея это удовольствіе, а до тхъ поръ просилъ считать меня покорнйшимъ слугою. Эту ршимость и эту роль я поддерживалъ во всхъ обществахъ Дублина: я вызывался въ клуб Дэли играть съ каждымъ на какую угодно сумму и въ какую угодно игру, драться на рапирахъ, гоняться верхомъ на лошадяхъ, стрлять на лету или въ цль. Въ послднемъ упражненіи, особенно если цлью служило живое существо, ирландскіе джентльмены того времени имли необыкновенное искусство.

Само собою разумется, я отправилъ ливрейнаго гонца въ замокъ Линдонъ къмистеру Рунту съ письмомъ, въ которомъ просилъ его сообщить мн въ подробности о состояніи здоровья милэди Линдонъ, въ письмо Рунта я вложилъ трогательное и краснорчивое письмо къ лэди Линдонъ, которое перевязалъ волосомъ изъ локона, и въ которомъ, умоляя ее вспомнить былые дни, говорилъ, что Сильвандеръ вренъ своей клятв и не забылъ свою Калисту. Отвтъ отъ милэди быль чрезвычайно неопредлителенъ, отвтъ отъ мистера Рунта былъ весьма опредлителемъ, но въ то же время и весьма непріятенъ. Милордъ Джорджъ Пойнингсъ, младшій сынъ маркиза Типтоффа, родственникъ фамиліи Линдонъ, вызванный къ ирландской родственниц по духовному завщанію сэра Чарльза Линдона, ухаживалъ за богатой вдовой.

Въ это время въ Ирландіи существовалъ родъ національной грубой, но быстрой расправы, весьма удобной для лицъ, желавшихъ имть немедленное правосудіе, случаевъ этой расправы въ тогдашнихъ газетахъ упоминается множество. Нсколько человкъ, подъ названіями капитана Файрболля, лейтенанта Буфкота и прапорщика Стиля безпрестанно присылали помщикамъ различнаго рода требованія и убивали ихъ, если требованія оставались безъ вниманія. Знаменитый капитанъ Тундеръ господствовалъ въ южныхъ провинціяхъ, между прочимъ, его занятіемъ было доставлять женъ джентльменамъ, не имвшимъ достаточныхъ средствъ, чтобы понравиться родителямъ молоденькихъ лэди, или времени для продолжительнаго ухаживанья за невстой.

Въ Дублин я отъискалъ кузена Уликка, онъ былъ весьма толстъ и весьма бденъ. Евреи и кредиторы преслдовали его. Онъ жилъ то въ одномъ захолусть, то въ другомъ, и съ наступленіемъ сумерекъ выходилъ изъ своей берлоги и въ какой нибудь таверн садился съ друзьями своими за карточный столъ. Онъ, по прежнему, былъ славный малый. Я сообщилъ ему о моей страстной любви къ лэди Линдонъ.

— Ты хочешь жениться на графин Линдонъ? сказалъ бдный Уликкъ: — вотъ это славно! Я самъ страшно былъ влюбленъ въ одну молоденькую лэди изъ Кильджойзъ-Боллигакка, у которой десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и которая, вдобавокъ, находится подъ опекой лэди Линдонъ, но могъ ли посвататься на такой богатой наслдниц бднякъ, у котораго нтъ порядочнаго платья на плечахъ? Я бы самъ сдлалъ графин предложеніе.

— Нтъ, ужь лучше ты этого не длай, сказалъ я, смясь: — кто ршится на это, рискуетъ отправиться на тотъ свтъ.

И я изложилъ ему мои намренія относительно лэди Линдонъ. Добрый Уликкъ, уваженіе котораго ко мн было безпредльно, особенно когда онъ увидлъ мой блескъ, услышалъ мои удивительныя похожденія и убдился въ моей опытности,— честный Уликкъ, говорю я, терялся въ восторг отъ моей смлости и энергіи, когда я сообщалъ ему мое намреніе жениться на богатйшей вдов въ Англіи.

Я приказалъ Уликку выхать изъ города подъ какимъ бы то ни было предлогомъ и подать на почту, вблизи замка Линдона, письмо, которое я приготовилъ подъ чужую руку и въ которомъ торжественно повелвалъ лорду Джорджу Пойнингсу удалиться изъ Ирландіи, говоря, что призъ, которымъ онъ хотлъ овладть, назначался совсмъ не для него, что въ Англіи множество богатыхъ наслдницъ, и потому не слдуетъ похищать одну изъ нихъ изъ владній капитана Файрболля. Письмо было написано на грязномъ лоскутк бумаги, безграмотнйшимъ слогомъ. Оно пришло къ лорду черезъ почту, и, разумется, какъ молодой человкъ не робкаго десятка, онъ расхохотался.

Но, къ несчастію, вскор посл этого письма, молодой лордъ явился въ Дублинъ, былъ отрекомендованъ кавалеру Редмонду Барри за обдомъ намстника, отправился вмст съ нимъ и другими джентльменами въ клубъ Дэли, и тамъ, во время спора насчетъ породы одной лошади, — во время спора, въ которомъ вс признавали справедливость моихъ доводовъ, мы обмнялись оскорбительными словами, и слдствіемъ этого была дуэль. Со времени прізда моего въ Дублинъ, то была первая дуэль, и вс съ нетерпніемъ желали видть, справедливо ли я заслуживалъ громкую репутацію. Я не хвалился подвигами подобнаго рода, но совершалъ ихъ, когда наступало время. Бдный лордъ Джоржъ, довольно бойко владвшій шпагой, но воспитанный въ англійской школ, дйствовалъ неповоротливо, предоставляя мн возможность выбрать лучшую цль.

Моя шпага вонзилась подъ мышку милорда и высунулась на спин. Раненный противникъ, падая на землю, протянулъ мн руку и добродушно сказалъ: мистеръ Барри, я былъ не правъ!

Это признаніе крайне не понравилось мн, потому что спорь былъ затянъ мною съ умысломъ, и, говоря по чистой совсти, я непремнно хотлъ, чтобъ онъ кончился дуэлью.

Милордъ пролежалъ въ постели четыре мсяца, и таже самая почта, которая доставила лэди Линдонъ извстіе о дуэли, привезла ей записку отъ капитана Файрболля, слдующаго коротенькаго содержанія:

‘Это нумеръ первый!’

— А ты Уликкъ, сказалъ я:— будешь нумеромъ вторымъ.

— О нтъ! довольно будетъ и перваго, отвчалъ кузенъ.

Впрочемъ, относительно его, у меня уже составленъ былъ планъ, и я ршился облагодтельствовать его, а съ тмъ вмст и ускорить женитьбу мою на графин Линдонъ.

ГЛАВА XV.
Я ДЛАЮ ВИЗИТЪ МИЛЭДИ ЛИНДОНЪ.

Такъ какъ изгнаніе моего дяди изъ отечества, за участіе въ длахъ Карла Стюарта въ 1745 году, не было еще отмнено, то для него неудобно было бы сопровождать племянника въ его отечество, гд ожидало добраго стараго джентльмена, если не вислица, то по крайней мр тяжкое заточеніе и весьма сомнительное помилованіе. Во всхъ боле или мене важныхъ кризисахъ моей жизни, его совтъ всегда былъ важенъ для меня, и я не замедлилъ обратиться къ нему за совтомъ относительно преслдованія богатой вдовы. Я описалъ ему состояніе ея сердца, успхи, которые молодой Пойнингсъ совершилъ въ дл любви, ея забвеніе прежняго обожателя, и получилъ въ отвтъ превосходныя наставленія, которыми, само собою разумется, поспшилъ воспользоваться.

Благородный кавалеръ, между прочимъ, извщалъ меня, что онъ поступилъ въ Брюссельскій Францисканскій монастырь, будучи намренъ навсегда удалиться отъ свта и посвятить себя служенію Богу. Въ тоже время онъ писалъ съ особенной почтительностью къ любезной вдовушк. Ничего нтъ удивительнаго, что особа ея громаднаго богатства и довольно пріятной наружности имла у себя множество поклонниковъ, и что мое вниманіе къ ея достоинствамъ было для нея пріятно, а изъ этого я долженъ заключить, что не я былъ первымъ, котораго она удостоивала своею благосклонностью, и не я послднимъ.

‘Я бы желалъ, милый мой племянникъ, писалъ мой дядя:— чтобъ моя ршимость удалиться отъ свта, исполненнаго грха и тщеславія, не мшала мн лично явиться къ теб на помощь въ столь щекотливомъ положеніи твоихъ длъ. Для приведенія ихъ къ хорошему окончанію, требуется не только храбрость, дерзость и смлость, которыми ты обладаешь боле всякаго молодаго человка (что касается до ‘дерзости’, то я отвергаю это in toto: я всегда былъ въ высшей степени скромнымъ молодымъ человкомъ),— проницательность и дальновидность въ составленіи плановъ также необходимы для достиженія цли, — нужно непоколебимое терпніе при трудномъ и постепенномъ выполненіи этихъ плановъ. Могла ли притти тебвъ голову мысль относительно женитьбы на графин Ид, безъ совта и опытности бднаго старика, который кончаетъ теперь свои разсчеты съ свтомъ, и намренъ навсегда удалиться отъ него?

‘Касательно овладнія графинею Линдонъ, я не могу посовтовать теб ничего опредлительнаго, не могу руководить твоими дйствіями изо дня въ день, сообразно съ возникающими обстоятельствами. Но общій планъ твоихъ дйствій долженъ быть слдующій. Сколько я помню ея письма, которыя ты получалъ во время переписки съ этой легкомысленной женщиной, то образъ выраженіи въ нихъ былъ весьма высокопарный,— она вдь ученая, и любитъ писать,— постоянною темою ея переписки была печаль о горестной потер мужа. Между тмъ, я помню нсколько періодовъ, гд она горько оплакивала участь свою, соединившую ее съ человкомъ, ея недостойнымъ.

‘Я увренъ, что въ масс ея писемъ находится множество такихъ несообразностей. Пересмотри ихъ внимательно, — замть подобныя мста, и дай ей понять, что этимъ самымъ ты можешь поставить ее въ невыгодное положеніе. Пиши съ перваго раза не допускающимъ ни малйшаго сомннія тономъ любовника, который иметъ право на полученіе ея руки. Потомъ, если она будетъ молчать, можешь прибгнуть къ упрекамъ, можно указать на ея прежнія общанія, представить доказательства ея прежняго къ теб вниманія, выразить отчаяніе, намекнуть на убійство, на мщеніе, если она окажется неврною. Напугай ее, изуми ее какимъ нибудь отчаяннымъ поступкомъ, который бы показалъ ей твою непреклонную ршимость: — сдлать это для тебя не будетъ трудно. Твоя шпага пользуется европейской извстностью, въ теб много отваги и смлости, а ужь одно это заставитъ милэди Линдонъ обратить на тебя вниманіе. Сдлай такъ, чтобъ предметомъ разговора во всхъ слояхъ дублинскаго общества была твоя особа. Старайся окружить себя блескомъ, будь храбръ и страшенъ какъ только можно. О, какъ бы я желалъ находиться теперь при теб! Теб не придумать той роли, которую я могъ бы изобрсть, но, зачмъ говорить объ этомъ… неужели я еще мало видлъ и свтъ его тщеславіе?’

Въ этомъ совт было много здраваго смысла, проглядывало много практичности. Руководствуясь имъ, я написалъ къ лэди Линдонъ письмо, въ которомъ спрашивалъ, когда будетъ позволено одному изъ ея почтительнйшихъ поклонниковъ нарушить минуты, ею посвященныя горести?— Потомъ, не получая отвта, я спросилъ, неужели она забыла прошлое время, и того человка, котораго нкогда удостоивала своимъ особеннымъ расположеніемъ? Неужели Калиста забыла Евгенія? При этомъ письм я послалъ маленькую шпагу въ подарокъ лорду Буллингтону и особую записку его гувернеру, вмст съ собственноручной его роспиской, не помню на какую именно сумму, — помню только, что этой суммы бднякъ не хотлъ, да и не могъ заплатить. На это письмо я получилъ отвть отъ секретаря милэди, который объяснялъ, что лэди Линдонъ до такой степени поражена недавнимъ ужаснымъ бдствіемъ, что кром ближайшихъ родственниковъ никого не можетъ видть, къ этому извщенію пріятель мой, гувернеръ милорда Буллингдона, присовокуплялъ, что родственникъ милэди, лордъ Джоржъ Пойннигсъ былъ единственнымъ лицомъ, которому дозволено было принять на себя успокоеніе и развлеченіе неутшной вдовы.

Отвтъ этотъ послужилъ поводомъ къ ссор между мною и молодымъ нобльменомъ, котораго я заставилъ вытти на дуэль, первую по моемъ прізд въ Дублинъ.

Когда всть о дуэли достигла замка вдовы Линдонъ (такъ писалъ мн повренный въ моихъ сердечныхъ длахъ), лэди Линдонъ взвизгнула, швырнула газету, и сказала: ‘Ужасное чудовище!… Онъ, какъ видно, до сихъ поръ не бросилъ привычки убивать людей!’ — маленькій лордъ Буллингдонъ обнажилъ свою шпагу,— ту самую шпагу, которую я подарилъ, и — негодный!— клялся, что убьетъ того человка, который оскорбилъ его кузена Джорджа. Когда мистеръ Рунтъ напомнилъ ему, что шпагу подарилъ ему тотъ, кто вышелъ на дуалъ съ милордомъ, маленькій повса продолжалъ махать по воздуху и говоритъ, что все равно, онъ убьетъ меня! Не смотря на вс мои ласки, этотъ мальчикъ постоянно ненавидлъ меня.

Милэди Линдонъ ежедневно посылала гонцовъ освдомляться о здоровь лорда Джюржа. Полагая, что извстіе объ опасности его положенія заставитъ ее пріхать въ Дублинъ, я распорядился сообщить ей, что раненый безнадеженъ, что ему съ каждымъ днемъ становится все хуже и хуже, и что вслдствіе этого Редмондъ Барри бжалъ изъ Дублина за границу. О побг моемъ, также по моему распоряженію, было объявлено въ газет ‘Меркурій’, но я скрывался не дальше, какъ въ город Грэй, гд проживала моя мать, и гд даже при самыхъ затруднительныхъ обстоятельствахъ я могъ разсчитывать на радушный пріемъ.

Читатель, питающій въ душ своей чувство сыновняго долга, вроятно. изумляется, что я до сихъ поръ не сказалъ ни слова о свиданіи съ матерью, жертвы которой, приносимыя ради меня, во дни моей юности, были весьма значительны, и къ которой человкъ, съ моими теплыми чувствами, не могъ не имть постояннаго и искренняго уваженія.

Обращаясь въ большомъ кругу общества, я долженъ былъ исполнить требованія этого общества прежде всхъ обязанностей, возлагаемыхъ на меня родственными связями, и потому, по прізд въ Дублинъ, я отправилъ нарочнаго къ мистриссъ Барри съ извстіемъ о моемъ прибытіи, съ изъявленіемъ сыновняго почтенія, и общаніемъ выразить все это лично, лишь только дла мои въ Дублин немного поустроятся.

Не считаю за нужное говорить, что длъ этихъ было множество. Я долженъ былъ купить лошадей, устроить помщеніе, и ознакомиться съ порядочнымъ обществомъ. Намреніе мое купить лошадей и жить на большую ногу вызвало такое множество визитовъ со стороны знатныхъ особъ и дворянства, такое множество приглашеній на обды и ужины, что втеченіе нсколькихъ дней, мн чрезвычайно было трудно найти время, для нетерпливо желаемаго свиданія съ мистриссъ Барри.

Эта добрая душа приготовила пиръ, лишь только услышала о моемъ прізд, и пригласила на него всхъ своихъ знакомыхъ, но въ назначенный день я былъ приглашенъ къ милорду Баллираггету и, само собою разумется, принужденъ былъ нарушить общаніе присутствовать на скромномъ пиру мистриссъ Барри.

Я постарался усладить ея обманутыя ожиданія посылкою на платье атласа и бархата, которые купилъ въ лучшихъ магазинахъ Дублина, а матушк сказалъ, что нарочно для нея привезъ изъ Парижа, но посланный, съ которымъ я отправилъ подарки, привезъ ихъ назадъ, кусокъ атласа былъ разорвавъ пополамъ. Это обстоятельство ясно доказывало, что мистриссъ Барри обидлась: она вышла къ посланному, начала бранить его и, наврное, прибила бы, еслибъ отъ этого не удержалъ ее джентльменъ въ черной мантіи, который, какъ я справедливо заключалъ, былъ ея другъ, мистеръ Джоульзъ.

Такой пріемъ моихъ подарковъ заставлялъ меня скоре бояться, чмъ надяться на свиданіе съ мистриссъ Барри, и я отложилъ его еще на нсколько дней. Я написалъ ей почтительное и успокоительное письмо, въ которомъ, между прочимъ, упомянулъ, что по дорог въ Дублинъ я постилъ Барривилль и мста, гд проведена была моя юность.

Признаюсь чистосердечно, мать моя была единственнымъ существомъ, съ которымъ я боялся встртиться. Припоминая порывы ея гнва и минуты примиренія, тяжеле и прискорбне, чмъ самый гнвъ, я, вмсто того, чтобъ отправиться самому, послалъ моего полномочнаго, Уликка Брэди, который, по возвращеніи, сказалъ, что встртилъ такой пріемъ, какой не согласился бы перенести за двадцать гиней, что его выгнали изъ дома и приказали объявить мн, что моя мать не признаетъ меня своимъ сыномъ. Этотъ родительскій гнвъ сильно огорчалъ меня, тмъ боле, что я постоянно былъ почтительнйшимъ сыномъ, чтобъ исправить все это, я ршился какъ можно скоре отправиться къ ней, и перенесть упреки и гнвъ, за которыми, весьма вроятно, послдовало бы немедленное примиреніе.

Однажды я давалъ балъ избраннйшимъ вельможамъ Дублина, и провожая съ лстницы съ восковыми свчами въ рукахъ милорда маркиза, увидлъ на крыльц женщину въ сромъ плащ. Принявъ ее за нищую, я подалъ ей монету, и пожелалъ спокойной ночи друзьямъ моимъ, которые подъ вліяніемъ вина, выпитаго за ужиномъ въ значительномъ количеств, начали шутить и смяться надъ старухой, лишь только дверь затворилась за ними.

Представьте же себ мое изумленіе и досаду, когда, впослдствіи, я узналъ, что женщина въ плащ была никто иная, какъ моя мать. По гордости своей, она дала себ клятву никогда не входить въ мои двери, но съ другой стороны чувство материнской любви возбудило въ ней желаніе увидть еще разъ лицо своего сына: потому-то она и сла, переодтая, на крыльцо моего дома. Я убдился на опыт, что матери суть единственныя женщины, которыя никогда не обманываютъ мужчину, и любовь которыхъ остается постоянною при всхъ испытаніяхъ. Больно подумать о часахъ, которые эта добрая душа провела на улиц, одинокая, прислушиваясь къ шумной пирушк внутри моихъ комнатъ, къ брянчанью рюмокъ, къ неистовому смху, къ пснямъ и веселью.

Посл дуэли съ лордомъ Джорджемъ, я долженъ былъ, по причинамъ выше изложеннымъ, удалиться изъ Дублина и примириться съ доброй матушкой, я зналъ, что она не откажетъ мн въ пріют на время моего изгнанія, и потому, пославъ извстіе, что я ду, что я имлъ дуэль, поставившую меня въ затруднительное положеніе, и заставлявшую укрываться отъ закона до нкотораго времени, я послдовалъ за посланнымъ спустя полчаса, и, могу уврить васъ, былъ принять какъ нельзя радушне. Лишь только босоногая служанка ввела меня въ пустую комнату, какъ сосдняя дверь отворилась, и изъ нея бросилась въ мои объятія матушка, съ восклицаніями радости, которыя я не берусь описывать: они понятны будутъ только тмъ женщинамъ, которымъ случалось держать въ объятіяхъ своихъ единственное дтище посл двнадцатилтней съ нимъ разлуки.

Во время моего укрывательства, двери дома мистриссъ Барри отворялись для одного только мистера Джоульза. Онъ приготовлялъ себ пуншъ, который, повидимому, имлъ привычку выпивать каждый разъ за здоровье хозяйки дома, тяжело вздыхалъ, и потомъ начиналъ читать наставленія насчетъ грховности моей прошедшей жизни, и особливо насчетъ недавняго моего ужаснаго преступленія.

— Гм! грховность, сказала матушка, воодушевляясь каждый разъ, когда на сына ея длали нападенія: — вдь мы вс гршники, мистеръ Джоульзъ, вы же сами растолковалимн это. Но скажите, какъ бы, по вашему мннію, долженъ былъ поступить мой сынъ?

— По моему мннію, джентльменъ долженъ удаляться пьянства и ссоры, а тмъ боле всякаго повода къ дуэли, отвчалъ мистеръ Джоульзъ.

Но мистриссъ Барри съ-разу обрзала его, сказавъ, что поступокъ подобнаго рода во всхъ отношеніяхъ, приличенъ особ моего происхожденія. И дйствительно, она приходила въ восторгъ отъ мысли, что я одержалъ побду въ дуэли надъ сыномъ англійскаго маркиза, къ утшенію ея, я разсказалъ десятки подобныхъ дуэлей, въ которыхъ побда оставалась на мною, и о которыхъ уже давно извстно читателю.

Такъ какъ противникъ мой вовсе не былъ въ такой опасности, какъ гласила молва, мною же распущенная, то не было никакой необходимости укрываться отъ преслдованія закона. Мать моя не знала объ этомъ факт, и потому приказала окружить свой домъ неприступными баррикадами, и Бекки, босоногая служанка, находилась на безсмнной страж, чтобъ дать сигналъ, когда покажутся съищики.

Единственное лицо, котораго я поджидалъ къ себ, былъ мой кузенъ Уликкъ. Онъ долженъ былъ привезти благопріятныя извстія о прізд милэди Линдонъ, и признаюсь, посл двухдневнаго заточенія, втеченіе котораго я разсказалъ мистриссъ Барри вс мои приключенія, и усплъ уговорить ее принять матеріи на плаіья, отъ которыхъ сначала она отказалась, и сверхъ того значительное приращеніе къ ея доходамъ,— посл этого промежутка времени, я крайне обрадовался, когда увидлъ, что негодяй Уликкъ Брэди, — такъ называла его матушка, подъхалъ въ моей карет съ отраднымъ для мистриссъ Барри извстіемъ, что молодой лордъ вн всякой опасности, и въ тысячу разъ отраднйшимъ для меня, что графиня Линдонъ пріхала въ Дублинъ.

— Ахъ, Редмондъ! я бы желала, чтобъ опасное положеніе этого джентльмена продлилось еще на нкоторое время, сказала мистриссъ Барри, съ глазами, полными слезъ:— ты бы тогда остался у бдной твоей матери еще на нсколько дней.

Я осушилъ эти слезы горячимъ поцалуемъ, и общаніемъ видться съ ней какъ можно чаще, но при этомъ намекнулъ, что, можетъ статься, буду имть свой собственный домъ, въ которомъ благородная невстка будетъ принимать ее съ радушіемъ.

— Кто же она, Редмондъ? скажи пожалуйста! подхватила

— Одна изъ благороднйшихъ и богатйшихъ женщинъ въ государств, отвчалъ я. Уликкъ Брэди, ни слова объ этомъ!— прибавилъ я, захохотавъ, и оставилъ мистриссъ Брэди съ этими надеждами въ самомъ пріятномъ расположеніи духа.

Мн кажется, не было въ мір человка мягкосердечне меня, особенно, когда то нужно было для какой нибудь цли: я становился тогда самымъ кроткимъ и дружелюбнымъ созданіемъ. Прежде, чмъ необходимость заставила меня бжать изъ Дублина, я пробылъ въ немъ боле недли. Въ это время я совершенно примирился съ моимъ противникомъ, безпрестанно навщалъ его, и вскор сдлался его задушевнымъ пріятелемъ. Онъ имлъ при себ джентльмена, съ которымъ я старался сблизиться, и которому люди мои, по особенному отъ меня приказанію, оказывали особенное вниманіе: мн хотлось узнать дйствительныя отношенія милорда Джорджа къ лэди Линдонъ,— узнать, являлись ли къ ней другіе поклонники, и какъ перенесла она всть о нанесенной ему ран.

Молодой джентльменъ разъяснилъ мн нсколько предметовъ, для меня крайне интересныхъ.

— Кавалеръ, сказалъ онъ мн однажды утромъ, когда я захалъ къ нему съ визитомъ: я нахожу, что вы старый знакомый моей родственницы, графини Линдонъ. Вотъ въ этомъ письм она страшно нападаетъ на васъ и бранитъ, странно для меня только одно обстоятельство, что однажды, когда въ замк Линдонъ зашла рчь о васъ, о великолпномъ экипаж, въ которомъ вы разъзжали по Дублину, прекрасная вдовушка божилась, что въ первый разъ слышитъ ваше имя.

‘— Какъ же, мама, разв вы его не знаете? сказалъ маленькій Буллингдонъ: — это тотъ самый высокій смуглый мужчина, который бывалъ у насъ въ Спа, и напаивалъ до пьяна моего гувернера… онъ прислалъ мн шпагу: его зовутъ мистеръ Барри.’

‘При этомъ замчаніи, милэди приказала вывести мальчика изъ комнаты, и продолжала утверждать, что совсмъ васъ не знаетъ.

— Скажите, милордъ, неужели вы дйствительно родственникъ милэди Линдонъ? сказалъ я тономъ величайшаго изумленія.

— Да, дйствительно, отвчалъ молодой джентльменъ. Я оставилъ ея домъ какъ будто нарочно для того, чтобъ получить эту чудовищную рану, и надобно сказать, я получилъ ее совсмъ не во время.

— Почему же не во время?

— Потому, что вдова, какъ мн кажется, неравнодушна ко мн. Мн кажется, ее можно бы принудить сдлать нашу связь еще тсне, правда, она старше меня, но за то считается богатйшею невстой въ Англіи.

— Милордъ Джорджъ, позвольте вамъ сдлать странный, но откровенный вопросъ: не можете ли вы показать мн письма лэди Линдонъ?

— Извините, я не сдлаю подобной глупости, гнвно отвчалъ милордъ.

— Не сердитесь, пожалуйста. Но если я покажу вамъ письма лэди Линдонъ ко мн, сдлаете ли вы тоже самое?

— Мистеръ Барри, именемъ Неба спрашиваю васъ, что вы хотите этимъ сказать? спросилъ молодой нобльменъ.

— Я хочу сказать, что я страстно любилъ лэди Линдонъ. Я хочу сказать, что и она ко мн была неравнодушна. Я хочу сказать, что люблю ее до безумія въ настоящую минуту, и готовъ умертвить себя, или убить того, кто захочетъ владть ею прежде меня.

— Не думаете ли вы жениться на богатйшей наслдниц, на женщин благороднйшей крови въ Англіи? сказалъ лордъ Джорджъ надменнымъ тономъ.

— Въ Европ, я вамъ скажу, нтъ крови благородне моей, отвчалъ я: — теперь, не знаю можно ли мн. надяться или нтъ. Бывали, впрочемъ, дни, въ которые, не смотря на бдность мою, богатйшая наслдница смотрла на мою нищету безъ пренебреженія, къ этому могу прибавить, что кто намренъ жениться на ней, тотъ долженъ перейти сначала черезъ мой трупъ. Вы счастливы, прибавилъ я съ мрачнымъ видомъ,— счастливы тмъ, что во время дуэли, я не зналъ вашихъ видовъ на милэди Линдонъ. Бдный мой юноша! въ васъ много храбрости и я люблю васъ. Шпага моя первая въ Европ, и вы, быть можетъ, лежали бы теперь въ боле узкой постели.

— Вы называете меня юношей, сказалъ лордъ Джорджъ: — но я только четырьмя годами моложе васъ.

— Относительно опытности, вы моложе меня сорока годами. Я прошелъ вс ступени жизни. Собственнымъ моимъ умомъ и отвагой, я составилъ себ счастье. Я былъ рядовымъ въ четырнадцати кровопролитныхъ сраженіяхъ, двадцать-три раза я дрался на дуэли, но раненъ я быль одинъ только разъ, саблей французскаго полковника, котораго я положилъ тутъ же на мст. На восемнадцатомъ году я вступилъ въ свтъ совершеннымъ нищимъ, и теперь, на двадцать осьмомъ году, имю двадцать тысячъ гиней. Неужели вы полагаете, что человкъ съ моимъ предпріимчивымъ духомъ и энергіей не въ состоянія пріобрсть того, что пожелаетъ, и, имя право на вдову, не воспользуется имъ?

Эти слова не вполн согласовывались съ истиной (я преувеличилъ число кровопролитныхъ сраженій, дуэлей и гиней), но я видлъ, что она произвели желаемое дйствіе на молодаго джентльмена, слушавшаго мое признаніе очень серьёзно и внимательно.

Спустя дня два, я снова зашелъ навстить его, и принесъ съ собой небольшую часть переписки моей съ лэди Линдонъ.

— Неугодно ли, сказалъ я:— взглянуть на локонъ волосъ милэди, на письма, подписанныя Калистой, и адресованныя на, имя Евгенія. Вотъ поэма: ‘Когда солнце озаряетъ луга, и блдная Цинтія проливаетъ холодные лучи’ — поэма, посвященная ея сіятельствомъ вашему покорному слуг,

— Калиста! Евгеній! Солнце озаряетъ луга! вскричалъ молодой лордъ.— Ужели я вижу это во сн? Знаете ли, любезный Барри, она прислала мн эту же самую поэму, и вотъ отрывокъ изъ нея: ‘Солнечный свтъ пробуждаетъ отраду, вечерній сумракъ располагаетъ къ мечтаньямъ.’

Я не могъ удержаться отъ смха, когда милордъ произнесъ эту цитату. Это были совершенно тже самыя слова, съ которыми Калиста обращалась ко мн. Сличивъ наши письма, мы нашли, что въ нихъ вставлены были одни и т же краснорчивые періоды. Вотъ, что значитъ быть ученой, и имть страсть писать письма!

Молодой человкъ сложилъ письма въ величайшемъ волненіи.

— Слава Богу! сказалъ онъ посл непродолжительнаго молчанія: — слава Богу, что я такъ легко отдлался. Ахъ, мистеръ Барри, на какой женщин женился бы я, если бъ эти письма не попали мн въ руки! Я думалъ, что у лэди Линдонъ есть сердце, хотя и не горячее, я думалъ, что ей можно доврить свою честь! Мн кажется, лучше взять жену съ улицы, чмъ жениться на женщин, подобной лэди Линдонъ.

— Милордъ Джорджъ, сказалъ я, вы еще мало знаете свтъ. Вспомните, какого дурного мужа имла лэди Линдонъ, и не удивляйтесь, что она, съ своей стороны, поступаетъ въ длахъ сердца весьма равнодушно и безразсудно. Я готовъ держать пари, что она не выходила изъ границъ невиннаго кокетства, и преступленія ея заключаются не боле какъ въ сочиненіи пустыхъ стишковъ и любовныхъ записочекъ.

— Моя жена, сказалъ лордъ:— не должна писать ни стиховъ, ни любовныхъ писемъ, и я душевно радъ, что узналъ во время, какъ бездушна женщина, въ которую считалъ себя влюбленнымъ.

Оскорбленный молодой нобльменъ, какъ я уже сказалъ, былъ слишкомъ молодъ и неопытенъ въ длахъ свта — ибо нелпо было бы допустить мысль, что можно отказаться отъ сорока тысячъ фунтовъ годоваго дохода, собственно изъ-за того, что лэди, на которой предполагалось жениться, написала нсколько сантиментальныхъ писемъ къ молодому джентльмену,— или, какъ я имю расположеніе думать, онъ радъ былъ отказаться отъ своего намренія изъ опасенія вторично встртиться съ побдоносной шпагой Редмонда Барри.

Когда идея объ опасномъ положеніи Пойнингса, а можетъ быть и упреки съ его стороны, касательно моей особы, вызвали малодушную и легкомысленную лэди Линдонъ въ Дублинъ, и когда Уликкъ извстилъ меня о ея прибытіи, я оставилъ добрую мать, которая совершенно примирилась со мной (этимъ примиреніемъ, между прочимъ, я обязанъ дуэли), и узналъ, что неутшная Калиста безпрестанно навщала раненнаго лорда, къ величайшей досад этого нобльмена, какъ говорили его слуги.— Англичане бываютъ часто до нелпости горды и высокомрны, узнавъ о поведеніи своей родственницы, лордъ Пойннигсъ далъ себ клятву не имть съ ней никакого дла.

Все это сообщилъ мн камердинеръ милорда, съ которымъ я озаботился сблизиться, равно какъ и съ швейцаромъ, который никогда не отказывалъ мн въ свиданіи съ лордомъ.

Весьма вроятно, лэди Линдонъ, какъ и я, подкупила это, то человка, потому что двери для нея всегда отворялись. Однажды, подкарауливъ, когда она вошла въ домъ лорда Пойнингса, я послдовалъ за ней. Я ршился подождать ее въ пріемной, чтобъ встртиться съ ней и, если окажется нужнымъ, упрекнуть ее въ неврности, но обстоятельства благопріятствовали мн: меня провели въ комнату, сосднюю съ кабинетомъ милорда, дверь котораго была нсколько отворена, и я слышалъ каждое слово моей Калисты. Обращаясь къ раненому, лежавшему въ постели, она плакала и говорила самымъ страстнымъ тономъ:

— Что могло заставить тебя, Джорджъ, сомнваться въ моей врности? Я удивляюсь, какъ ты можешь сокрушать мое сердце, отталкивая меня отъ себя такимъ чудовищнымъ образомъ? Неужели ты хочешь вогнать въ могилу твою бдную Калисту? Впрочемъ, тамъ я снова соединюсь съ милымъ моимъ ангеломъ,

— Который вотъ уже три мсяца, какъ отлетлъ отъ васъ, сказалъ лордъ Джорджъ съ усмшкой. Удивительно, что вы такъ долго остаетесь въ нашемъ мір.

— Ради Бога, Антоніо! не поступай такъ жестоко съ твоей бдной, несчастной Калистой! воскликнула вдова.

— Рана моя еще очень опасна, сказалъ лордъ Джорджъ. Доктора запретили мн говорить. Вашъ Антоніо очень утомленъ. Не можете ли вы пріискать себ другаго утшителя?

— Праведное Небо! Лордъ Джорджъ! Антоніо!

— Я совтую вамъ обратиться за утшеніемъ къ Евгенію, съ горечью сказалъ молодой джентльменъ, позвонилъ въ колокольчикъ, и приказалъ лакею, явившемуся на этотъ звонъ, проводить милэди съ лстницы.

Лэди Линдонъ вышла изъ кабинета въ величайшемъ гнв. Она была въ глубокомъ траур, и изъ подъ плотной ткани вуаля не могла узнать джентльмена, ожидавшаго ее въ сосдней комнат. Въ то время, какъ она спускалась съ лстницы, я шелъ за ней почти на ципочкахъ, и когда кучеръ открылъ дверцы кареты, я выскочилъ впередъ и подалъ руку, чтобъ помочь ей подняться.

— Неоцненная милэди, сказалъ я:— лордъ Джорджъ говорилъ справедливо. Ищите утшенія въ Евгеніи.

Лэди Линдонъ вскрикнула отъ неожиданной встрчи, въ этотъ моментъ кучеръ тронулъ лошадей и карета помчала. Она остановилась у подъзда дома милэди, и, конечно, я снова очутился у дверецъ, чтобъ помочь милэди выпи.

— Чудовище! вскричала она. Я вамъ приказываю оставитъ меня.

— Милэди, это было бы нарушеніемъ моей клятвы, возразилъ я: — вспомните клятву, данную Калист Евгеніемъ.

— Если вы не оставите меня, я позову людей, и прикажу васъ выгнать.

— Какъ! вы хотите меня выгнать, когда я вхожу въ домъ вашъ съ письмами моей Калисты въ карман? Вы можете сердиться, милэди, но не можете испугать Редмонда Барри.

— Чего вы отъ меня хотите, сэръ? сказала вдова въ сильномъ волненіи.

— Позвольте мн войти въ ваши комнаты, и тогда я отвчу на этотъ вопросъ, отвчалъ я.

Лэди Линдонъ подала мн руку, и позволила проводить себя отъ кареты въ гостиную.

Когда мы остались одни, я откровенно высказался ей.

— Неоцненная милэди, говорилъ я:— не заставьте отвертутаго въ отчаяніе вашего раба прибгнуть къ роковымъ мрамъ. Я обожаю васъ. Въ былые дни вы позволяли вн выражать страсти души моей, въ настоящее время вы гоните меня изъ вашего дома, оставляете моя письма, безъ отвта и предпочитаете мн другаго. Я не могу переносить подобныхъ поступковъ, посмотрите на наказаніе, которое я принужденъ былъ сдлать,— страшитесь того наказанія, которое я могу сдлать всякому-несчастному молодому человку: за одно только помышленіе жениться на васъ, онъ долженъ поплатиться своей жизнью.

— Какое вы имете право предписывать законы графин Линдонъ? сказала вдова.— Я ршительно не понимаю вашихъ угрозъ, и не хочу обращать на нихъ вниманія. Неужели то, что происходило между мной и ирландскимъ авантюристомъ, можетъ вамъ давать право на подобную дерзость?

— Мн даютъ право на это письма Калисты къ Евгенію, отвчалъ я.— Быть можетъ, они очень невинны, но повритъ ли этому свтъ? Быть можетъ, вы намревались только поиграть сердцемъ бднаго безхитростнаго ирландскаго джентльмена, который обожалъ васъ и былъ увренъ въ чистот вашихъ намреній, но кто повритъ оправданіямъ вашимъ, противъ которыхъ будутъ говорить ваши же собственноручныя письма? Кто повритъ, что вы писали ихъ по одной лишь прихоти, по легкомыслію, а не подъ вліяніемъ страстной любви.

— Низкій человкъ, вскричала лэди Линдонъ.— Какъ вы смете придавать такое значеніе пустымъ запискамъ, писаннымъ для препровожденія времени?

— Я придамъ имъ всякое знаменіе, сказалъ я:— смотря по тому, какъ укажетъ мн страсть, которая кипитъ въ груди моей. По клятв, которую я далъ себ, вы должны быть и будете моею! Никто еще не можетъ указать ни на одинъ случай, гд бы я, давъ общаніе, не исполнилъ его!— Скажете, милэди, откровенно, — что вы избираете лучше: любовь, какой до этого ни одна женщина не знавала въ мужчин, или ненависть, которой нтъ предла?

— Женщина моего званія и положенія въ обществ не можетъ бояться нанависти такого наглеца, какъ вы, отвчала лэди Линдонъ, принимая величавый видъ.

— А неужели Пойнингсъ равенъ вамъ по званію?— Вы причиной раны этого молодаго человка, и если вы не смягчите своей безумной жестокости, то будете виновницей его смерти: — да, вы будете его убійцей, неврность жены вооружаетъ мужа къ наказанію обольстителя. Я смотрю на васъ, Гонорія Линдонъ, какъ на жену мою.

— Какъ на жену!— сэръ! вскричала вдова, изумленная до крайности.

— Да, — какъ, на жену. Я не причисляю себя къ тмъ слабодушнымъ созданіямъ, которыми кокетки, могутъ играть, и которыхъ он, впослдствіи, бросаютъ. Вы хотли забыть о томъ, что происходило между нами въ Спа, Калиста хотла забыть Евгенія, но я не позволю вамъ забыть меня. Вы хотли играть моимъ сердцемъ, не правда ли? Нтъ, Гонорія, сердце мое, разъ пробужденное, не перестанетъ биться до послдней минуты моей жизни. Я люблю васъ… любилъ также страстно, какъ теперь и тогда, когда страсть моя была безнадежна,— а теперь, когда представляется возможность овладть вами, неужели вы думаете, что я отдамъ васъ другому? Жестокая Калиста! вы еще мало знаете силу вашихъ прелестей, если полагаете, что вліяніе ихъ легко изгладить,— вы еще мало знаете постоянство моего чистаго и благороднаго сердца, если думаете, что, полюбивъ однажды, оно не станетъ любить васъ вчно. Нтъ! Клянусь вашей жестокостью, что я отмщу за нее, — клянусь удивительной вашей красотой, что я овладю ею. Милая, очаровательная, вроломная, жестокая женщина! клянусь, вы будете моею! Ваше богатство велико, но разв во мн нтъ на столько благородства, чтобъ достойнымъ образовъ пользоваться имъ?— Ваше званіе высоко, но не выше моего честолюбія! Вы хотли отдаться холодному и бездушному обольстителю, Гонорія,— отдайтесь же лучше человку, который еще боле возвыситъ высокое ваше достоинство и докажетъ, что онъ достоинъ вашего выбора.

Говоря изумленной лэди въ этомъ тон, я пристально смотрть на нее, впивался въ нее моимъ взглядомъ, видлъ, какъ лицо ея измнялось отъ боязни и удивленія, видлъ, что похвалы мои ея прелестямъ и выраженія моей страсти были для нея пріятны, а съ торжествующимъ спокойствіемъ замчалъ господствованіе, которое пріобрталъ надъ ней. Ужасъ служитъ не маловажнымъ признакомъ любви. Тотъ, кто хочетъ насильно овладть сердцемъ слабой и своенравной женщины, ничмъ не долженъ пренебрегать.

— Ужасный человкъ! сказала лэди Линдонъ, отступая отъ меня, лишь только я кончилъ свою рчь: — оставьте меня.

Я видлъ, что слова мои произвели на нее нкоторое впечатлніе. ‘Если завтра, подумалъ я, она приметъ меня, то будетъ моею.’

Спустившись съ лстницы, я вложилъ въ руку швейцара десять гиней, и такимъ щедрымъ подаркомъ изумилъ его.

— Это за то, что ты отворилъ мн дверь, сказалъ я:— теб придется часто отворять ее.

ГЛАВА XVI.
Я ПОМОГАЮ МОИМЪ РОДСТВЕННИКАМЪ И ДОСТИГАЮ ВЫСОТЫ МОЕГО (ПРИЗРАЧНАГО) СЧАСТІЯ.

На другой день опасенія мои оправдались: дверь дома лэди Линдонъ для меня не отворилась, милэди не было дома. Я зналъ, что это ложь, потому что цлое утро сторожилъ эту дверь изъ квартиры, которую нанялъ въ противоположномъ дом.

— Ваша лэди не вызжала сегодня, сказалъ я швейцару. Она велла отказать мн, и, разумется, я не могу силой ворваться въ ея домъ. Но, послушай: вдь ты англичанинъ?

— Конечно, отвчалъ швейцаръ съ величайшей важностью. Вы можете замтить это по моему акценту.

Я замтилъ это, и, потому, могъ предложить ему взятку. Оборванный лакей — ирландецъ, хотя бы ему не платили жалованья, швырнулъ бы этой взяткой въ лицо предлагавшаго ее.

— Послушай же, сказалъ я:— письма лэди Линдонъ проходятъ чрезъ твои руки, — не правда ли? Крону за каждое, если ты доставишь мн возможность прочитать. Въ сосдней улиц есть пивная лавочка, приноси ихъ туда, когда захочешь выпить, и спроси тамъ Дермота.— Я не защищаю обыкновенія въ жизни частныхъ людей вскрывать письма, это можно допустить только въ крайнихъ случаяхъ. Письмамъ лэди Линдонъ, чрезъ ихъ вскрытіе, ничего худаго не длалось, за то почерпаемыя мною свднія изъ многочисленныхъ ея посланій доставляли мн возможность короче познакомиться съ разнообразными чертами ея характера и пріобрсть надъ ней власть, воспользоваться которою я не замедлилъ. Съ помощію этихъ писемъ и моего англичанина — друга, котораго я всегда угощалъ лучшимъ портеромъ и длалъ ему приличные денежные подарки (для встрчи съ нимъ я обыкновенно надвалъ ливрею и рыжій парикъ, подъ прикрытіемъ которыхъ невозможно было узнать блистательнаго и элегантнаго Редмонда Барри), мн до такой степени извстны были вс намренія вдовы, что она изумлялась. Я зналъ заране, въ какое публичное собраніе предполагала милэди явиться, правда, по случаю траура, это удовольствіе было для нея весьма ограниченно, — но являлась ли она въ церковь, или въ паркъ, я всегда былъ готовъ къ ея услугамъ и предлагалъ ей или молитвенникъ, или скакалъ верхомъ подл ея кареты, смотря по мсту встрчи.

Многія изъ писемъ милэди наполнены были причудами и странностями. Это была женщина, которая пріобртала и бросала такое множество друзей и притомъ такъ скоро, что я еще не видывалъ подобной ей.— Нкоторымъ изъ подругъ она писала о моей недостойной особ. Къ безпредльному моему удовольствію я узналъ наконецъ, что она начинала страшиться меня, называла меня своимъ мрачнымъ геніемъ, свирпымъ обожателемъ, и тысячами другихъ названій, обличавшихъ ея чрезмрный страхъ и безпокойство. Она говорила: ‘негодяй скакалъ опять подл кареты моей по всему парку’, или ‘злой геній мой провожалъ меня до церкви’, или ‘мой безотвязный поклонникъ подалъ мн руку при выход изъ кареты у моднаго магазина’ и пр. пр. Я старался усилить въ ней чувство этой боязни и убдить ее, что я такой человкъ, избгнуть котораго не было никакой возможности.

На этотъ конецъ, я подкупилъ ворожею, къ которой она, подобно многимъ другимъ безразсуднымъ и съ тмъ вмст замчательнымъ женщинъ въ Дублин, обратилась, чтобы узнать свою будущность, и которая, несмотря на то, что милэди явилась къ ней въ плать своей горничной, узнала ея званіе, и описала портретъ ея суженаго по чертамъ лица ея безотвязнаго поклонника Редмонда Барри, эсквайра, это обстоятельство сильно ее встревожило. Она писала о немъ своимъ подругамъ въ выраженіяхъ. недоумнія и ужаса. ‘Неужели это чудовище и въ самомъ дл выполнить то, чмъ хвалится, и подчинить мою судьбу своей вол?’—неужели онъ женится на мн, которая ненавидитъ его отъ глубины сердца? неужели заставитъ меня упасть къ его ногамъ?— Страшный взглядъ его черныхъ, зминыхъ глазъ, чаруетъ меня и страшитъ, мн кажется, онъ преслдуетъ меня повсюду, даже въ то время, когда я засыпаю, его страшный взглядъ проницаетъ мои вежды, постанавливается на мн тихо и неподвижно.’

Когда женщина начинаетъ отзываться о мужчин въ этомъ род, то онъ чистйшій глупецъ, если не съуметь овладть ею,— съ моей стороны, я преслдовалъ ее повсюду, принималъ величественную позу и, говоря ея словами, ‘очаровывалъ ее моимъ взглядомъ.’ Лордъ Джоржъ Пойнингсъ, ея прежній поклонникъ, не выходилъ еще изъ комнаты и, повидимому, положилъ отказаться отъ всхъ правъ на ея благосклонное вниманіе: онъ отказывалъ ей отъ дому, не отвчалъ на ея посланія, и извинялся запрещеніемъ доктора принимать постителей и писать письма. Такимъ образомъ, вмст съ тмъ, какъ онъ удалялся на задній планъ, я выдвигался впередъ, и старался, чтобъ никто изъ соперниковъ не мшалъ моимъ дйствіямъ. Лишь только являлся новый поклонникъ лэди Линдонъ, я заводилъ съ нимъ ссору и чрезъ это шпага моя имла еще дв жертвы, кром лорда Пойнингса. Предлогомъ къ ссор мн не служило вниманіе лэди Линдонъ, такъ что дуэли наши не подавали ни малйшаго повода къ скандалу, отъ котораго страдало бы достоинство милэди,— но она очень хорошо знала дйствительную причину этихъ дуэлей. Молодые люди въ Дублин начали догадываться, что богатую наслдницу охранялъ какой-то драконъ, и что, прежде, чмъ овладть ея богатствами, должно уничтожитъ это чудовище. Посл трехъ жертвъ, не многіе осмливались ухаживать за милэди, и я часто смялся про себя надъ молодыми дублинскими франтами, которые разсыпалися во вс стороны отъ кареты милэди, завидвъ моего гндаго коня и зеленую ливрею моихъ лакеевъ.

Я хотлъ произвесть на лэди Линдонъ впечатлніе замчательнымъ и страшнымъ примромъ моего могущества, и на этотъ конецъ ршился облагодтельствовать добраго моего кузена Уликка. Я ршился похитить для него прелестный предметъ его нжной страсти, миссъ Кильджой, увезть ее изъ подъ самыхъ глазъ опекунши и подруги, лэди Линдонъ, оторвать отъ братьевъ, которые проводили сезонъ въ Лондон и хвастались десятью тысячами фунтовъ стерлинговъ, принадлежавшихъ ихъ сестриц. Мистеръ Брэди нравился двушк, это обстоятельство только доказываетъ, какъ малодушны бываютъ нкоторые мужчины, и какія трудности можетъ преодолть иногда свтлый умъ,— трудности, на взглядъ умовъ обыкновенныхъ, непреодолимыя. Мистеру Брэди и въ голову не приходило увезть свою невсту, тогда какъ я сдлалъ это съ-разу и смло. Миссъ Кильджой, до совершеннолтія, находилась подъ опекой Верховнаго Суда (до этого періода, трудно было бы и мн осуществить задуманный планъ), теперь, хотя она и могла по своей вол вытти за мужъ за кого угодно, но она, боязливое созданіе, страшилась своихъ братьевъ и родственниковъ, несмотря на то, что была отъ нихъ совершенно независима. Они имли въ виду своего пріятеля, и съ пренебреженіемъ отвергли предложеніе Уликка Брэди, раззореннаго джентльмена, совершенно недостойнаго, по ихъ деревенскимъ понятіямъ, руки такой богатой невсты, какъ ихъ сестра.

Увидвъ себя одинокою въ огромномъ дом въ Дублин, графиня Линдонъ пригласила подругу свою, миссъ Амелію, промести съ ней въ Дублин сезонъ, и, въ припадк материнской нжности, послала въ тоже время за сыномъ, и за моимъ старымъ знакомымъ, гувернеромъ лорда Буллингдона, мистеромъ Рунтомъ. Фамильная карета привезла изъ замка Линдонъ молодую наслдницу, молодаго лорда и его гувернера, и я ждалъ только перваго случая привести мой планъ въ исполненіе.

Случая этого мн не пришлось долго ждать. Въ предшествовавшей глав, я уже сказывалъ, что въ мое время въ Ирландіи существовали шайки бандитовъ, подъ различными названіями и подъ управленіемъ различныхъ атамановъ, они убивали сборщиковъ податей, жгли риги, уводили рогатый скотъ, и прибрали къ рукамъ своимъ будтобы законную власть. Одна изъ этихъ шаекъ, а можетъ статься, и многія, хорошенько не знаю, находилась подъ командой таинственной особы, капитана Тундера, который, повидимому, принялъ на себя обязанность сочетать бракомъ молодыхъ людей безъ ихъ собственнаго согласія, или безъ согласія ихъ родителей.— ‘Дублинскія газеты’ и ‘Меркурій’ того времени (1772 г.) изобиловали прокламаціями ирландскаго намстника, въ которыхъ предлагались награды за поимку ужаснаго капитана Тундера и его шайки и описывались различные подвиги этого дикаго помощника Гименея. Я ршился воспользоваться, если не услугами, то, по крайней мр, именемъ капитана Тундера, и доставить Уликку возможность овладть своей невстой и ея десятью тысячами фунтовъ. Она не была большая красавица, да и то сказать, Уликку не столько нравилась она, сколько ея деньги.

По случаю вдовства, лэди Линдонъ не могла еще посщать баловъ и раутовъ, которые гостепріимное дворянство Дублина имло обыкновеніе давать довольно часто, — подруга же ея, миссъ Кильджой, не имла ни какой причины къ уединенію, и съ радостію принимала вс приглашенія. Я подарилъ Уликку превосходную бархатную пару платья, и, по вліянію своему, доставлялъ ему доступъ въ самыя элегантныя собранія. Но онъ не имлъ ни моихъ достоинствъ, ни опытности въ свтскомъ обращеніи и манерахъ, въ обращеніи съ дамами, онъ былъ пугливъ, какъ молодой жеребецъ, и танцовалъ менуетъ неразвязне медвдя. Въ свтскомъ отношеніи онъ очень мало выигрывалъ въ сердц своей невсты. Я замчалъ, что она предпочитала ему другихъ молодыхъ людей, боле любезныхъ, но Уликкъ первый произвелъ на нее впечатлніе, и первый пробудилъ въ ней чувство любви, въ дом ея отца, въ Болликильджо, гд обыкновенно здилъ на охоту съ старыми джентльменами и принималъ участіе въ ихъ попойкахъ.

— Да, говорилъ Уликкъ съ тяжелымъ вздохомъ: — еслибъ вмсто танцевъ были конскія скачки и разливалось вино, то въ цлой Ирландіи не нашлось бы человка, боле меня достойнаго руки Амеліи.

— Не отчаивайся, Уликкъ, отвчалъ я:— ты получишь свою Амелію, это врне того, что меня зовутъ Редмондомъ Барри.

Милордъ Шарльмонъ, одинъ изъ благороднйшихъ и блистательнйшихъ нобльменовъ въ Ирландіи, замчательный умомъ и остроуміемъ, джентльменъ, много путешествовавшій за границей, гд я имлъ честь познакомиться съ нимъ, давалъ великолпный маскарадъ въ своей вилл Марино, въ. нсколькихъ миляхъ отъ Дублина, по Донберійской дорог. При этомъ-то маскарад я и ршился осчастливить Уликка на всю его жизнь. Миссъ Кильджой тоже получила приглашеніе, вмст съ маленькимъ Буллингдономъ, съ нетерпніемъ желавшимъ видть великолпный маскарадъ. Положено было, что они прідутъ на балъ подъ присмотромъ гувернера, моего стараго друга, мистера Рунта. Я узналъ, какого рода будетъ экипажъ, въ которомъ прідутъ молодые люди и, сообразно съ этими свдніями, принялъ надлежащія мры.

Уликкъ Брэди не былъ приглашенъ, — его состояніе и положеніе въ обществ были слишкомъ недостаточны, чтобъ доставить участіе въ такомъ блистательномъ собраніи, и къ тому же я, еще за три дня до бала, распустилъ молву, что за долги его взяли подъ арестъ: молва эта нисколько не показалась удивительною для тхъ, кто его зналъ.

Въ тотъ вечеръ я принялъ на себя знакомую мн роль. Къ костюму прусскаго солдата я надлъ смшную маску съ громаднымъ носомъ и усами, говорилъ на ломанномъ англійскомъ язык, въ которомъ преобладалъ нмецкій выговоръ. Окружавшая меня толпа отъ души смялась надъ моими выходками: мои приключенія въ служб прусскаго короля возбуждали любопытство въ весьма многихъ. Миссъ Кильджой была въ костюм принцессы древнихъ временъ, маленькій Буллингдонъ одтъ былъ пажомъ временъ рыцарства, его волосы были напудрены, въ колет изъ малиноваго бархата, съ серебрянымъ шитьемъ, и при шпаг, которую я подарилъ ему, онъ казался статнымъ и прекраснымъ юношей. Что касается до мистера Рунта, то онъ преважно расхаживалъ въ домино, безпрестанно заглядывалъ въ буфетъ, лъ холодную дичь, и запивалъ ее пуншемъ и шампанскимъ.

Наконецъ пріхалъ намстникъ Ирландіи и балъ открылся, балъ великолпный во всхъ отношеніяхъ. Миссъ Кильджой не имла недостатка въ кавалерахъ, въ числ ихъ былъ и вашъ покорнйшій слуга. Я протанцовалъ съ ней менуэтъ, и, пользуясь такимъ удобнымъ случаемъ, высказалъ страсть свою къ милэди Линдонъ, и просилъ подругу ея принять участіе въ моемъ положеніи.

Было уже три часа за полночь, когда интересныя для насъ особы собрались ухать. Маленькій Линдонъ давно уже спалъ въ одномъ изъ кабинетовъ лэди Шарльмонъ. Мистеръ Рунтъ говорилъ чрезвычайно хриплымъ голосомъ, и былъ не очень твердъ на ногахъ. Молодая лэди ныншняго времени ужаснулась бы, увидвъ джентльмена въ такомъ состояніи, но въ счастливую, веселую старину, это было явленіемъ весьма обыкновеннымъ, въ ту пору, молодой джентльменъ считался за молокососа, если не напивался пьянымъ при каждомъ удобномъ случа. Я, съ многими другими джентльменами, проводилъ миссъ Кильджой до кареты, и, протолкавшись сквозь толпу факельщиковъ, кучеровъ, нищихъ, пьяныхъ мужчинъ и женщинъ, постоянно сбиравшихся къ дверямъ знатныхъ особъ, во время баловъ, увидлъ, какъ карета лэди Линдонъ тронулась съ мста, сопровождаемая громкимъ ‘ура!’ со стороны черни, и немедленно воротился въ столовую, гд говорилъ по нмецки, угощалъ виномъ любителей вина, и длалъ нападенія на блюда съ величайшей ршимостью.

— Скажите, пожалуйста, какъ вы можете пить вино съ такимъ чудовищнымъ носомъ? сказалъ одинъ джентльменъ.

— Убирайтесь къ черту! отвчалъ я, по нмецки, обращаясь снова къ бутылк, при э.тоэгь вс расхохотались и я, молча, продолжалъ мой ужинъ.

Въ числ джентльменовъ, провожавшихъ карету лэди Линдонъ, былъ одинъ, съ которымъ я держалъ пари и проигралъ его, на другой день я захалъ къ нему и расплатился. Читателю покажется страннымъ, что я описываю такія мелочи, но дло въ томъ, что, проводивъ карету лэди Линдонъ, — въ столовую воротился не я, а мой лакей Фрицъ, который имлъ одинъ со мной ростъ, такъ что въ маск и моемъ костюм его нельзя было не принять за меня. Мы перемнились платьями въ наемной карет, которая помчалась вслдъ за экипажемъ лэди Линдонъ и очень быстро настигла его.

Экипажъ, въ которомъ находился предметъ любви Уликка Брэди, отъхалъ не весьма далеко, какъ вдругъ, среди глубокихъ рытвинъ въ дорог, получилъ сильный толчокъ. Лакей, соскочивъ съ запятокъ, крикнулъ кучеру остановиться, сказалъ ему, что соскочило колесо, и что продолжать дорогу на трехъ колесахъ будетъ опасно. Въ ту пору еще не были въ употребленіи колесныя втулки, а какимъ образомъ чека выскочила изъ оси, я не умю сказать, весьма вроятно, ее вытащилъ кто нибудь изъ негодяевъ, толпившихся у подъзда лорда Шарлемона.

Миссъ Кильджой высунулась изъ окна, и, какъ слабое существо, начала кричать и плакать, мистеръ Рунтъ проснулся, и снова заснулъ, маленькій Буллингдонъ вскочилъ на ноги и, обнаживъ маленькую шпагу, говорилъ: ‘не бойтесь, миссъ Амелія: если здсь есть разбойники, то я вооруженъ’.

Молодой повса имлъ львиную неустрашимость, въ этомъ я долженъ отдать ему полную справедливость, несмотря на вс мои ссоры съ нимъ.

Въ это время подъхала наемная карета. Извощикъ, замтивъ бдственное положеніе экипажа лэди Линдонъ, спустился съ козелъ, и весьма учтиво предложилъ молоденькой лэди занять его карету, чистую и удобную, какая можетъ понравиться самой разборчивой особ. Предложеніе это, посл минутной нершимости, было принято: извощикъ общалъ доставить новыхъ пассажировъ въ Дублинъ ‘немедленно’. Тади, лакей, вызвался проводить молодаго лорда и молодую лэди, а извощикъ, у котораго на козлахъ сидлъ пьяный пріятель, съ усмшкой попросилъ Тади встать на запятки. Но такъ какъ запятки покрыты были острыми спицами, для отстраненія уличныхъ мальчишекъ, которые любятъ прокатиться даромъ, то, несмотря на всю свою преданность, Тади не ршился занять предлагаемое мсто и долженъ былъ остаться при увчной карет, для которой, съ помощью кучера, выдлалъ чеку изъ сосдняго забора.

Между тмъ, хотя извощикъ и гналъ лошадей, но его пассажирамъ казалось, что приближеніе къ Дублину совершалось весьма медленно, и можете представить себ изумленіе миссъ Кинджой, когда, выглянувъ изъ окна, она увидла вокругъ себя обширную равнину безъ малйшихъ признаковъ зданій или города. Она стала кричать извощику, чтобъ тотъ остановился, но, чмъ громче кричала она, тмъ шибче извощикъ погонялъ лошадь, я, упрашивая милэди успокоиться, представлялъ, въ свое оправданіе, что сбился съ дороги и сдлалъ маленькій кругъ.

Миссъ Кильджой продолжала кричать, но извощикъ погонялъ лошадей, лошади неслись во весь опоръ, какъ вдругъ изъ-за забора показались трое мужчинъ, у которыхъ прекрасная миссъ стала просить помощи, а молодой Буллингдонъ, открывъ дверцы кареты, сдлалъ отважный прыжокъ, перевернулся вверхъ ногами, но тотчасъ же оправился, обнажилъ свою шпагу, и, бросившись къ карет, воскликнулъ:

— Сюда, джентльмены! остановите этого бездльника!

— Стой! вскричали мужчины.

При этомъ восклицаніи извощикъ осадилъ лошадей. Рунтъ все еще дремалъ въ карет въ полупьяномъ вид, и только въ половину сознавалъ то, что вокругъ него происходило.

Появившіеся защитники женскаго отчаянія начали держать совщаніе, въ которомъ безпрестанно взглядывали на молодаго лорда и отъ души хохотали.

— Не бойтесь, милэди, сказалъ одинъ изъ нихъ, подходя къ дверцамъ кареты: — одинъ изъ насъ сядетъ на козлы подл этого негодяя, а я и мой товарищъ, съ вашего позволенія, войдемъ въ карету и доставимъ васъ домой. Мы вс хорошо вооружены и, въ случа опасности, можемъ защищаться.

Вмст съ этимъ, и, безъ дальнйшихъ объясненій, незнакомецъ вскочилъ въ карету, за нимъ послдовалъ его товарищъ.

— Знай свое мсто, невжда! съ негодованіемъ воскликнулъ маленькій Буллингдонъ: — дай мсто лорду виконту Буллингдону!

Сказавъ это, онъ всталъ впереди громадной фигуры новаго пришельца, который только что хотлъ войти въ карету.

— Посторонитесь, милордъ, сказалъ незнакомецъ грубымъ голосомъ, и оттолкнулъ его въ сторону.

— Воры! разбойники! вскричалъ Буллингдонъ, и, снова обнаживъ свою шпагу, бросился на незнакомца, и ранилъ бы его (потому что маленькая шпага ранитъ также, какъ и большая), но его противникъ, вооруженный длинной тростью, выбилъ оружіе изъ руки милорда. Шпага перелетла черезъ голову и милордъ остался на мст изумленный и взбшенный.

Громадный незнакомецъ снялъ шляпу, сдлалъ его сіятельству низкій поклонъ и вошелъ въ карету, дверцы которой были захлопнуты за нимъ его сообщникомъ, занявшимъ мсто на козлахъ. Миссъ Кильджой хотла было кричать, но крики ея были прерваны видомъ огромнаго пистолета, которымъ вооруженъ былъ одинъ изъ ея защитниковъ.

— Съ вами ничего дурнаго не намрены сдлать, сказалъ онъ: — въ настоящее время мы требуемъ отъ васъ одного молчанія.

И миссъ Кильджой сдлалась безмолвною, какъ рыба.

Вс эти событія совершились въ одну минуту, и когда трое незнакомцевъ овладли каретой, когда бдный маленькій Буллингдонъ остался на открытомъ пол въ величайшемъ недоумнія и замшательств, одинъ изъ нихъ высунулъ голову и сказалъ:

— Милордъ, позвольте вамъ сказать нсколько словъ?

— Что такое? сказалъ мальчикъ, начиная плакать.

Ему было всего одиннадцать лтъ, и до этой минуты онъ превосходно поддерживалъ присутствіе духа.

— Вы всего въ двухъ миляхъ отъ Марино. Идите назадъ все прямо до большаго камня подл дороги, тутъ вы повернете на право и опять идите прямо до большой дороги, тамъ уже не трудно будетъ добраться до мста. Когда увидите милэди, вашу мама, то засвидтельствуйте ей почтеніе отъ капитана Тундера и скажите, что миссъ Амелія Кильджой отправилась внчаться.

— Ахъ, Боже мой! вскрикнула миссъ Кильджой.

Карета покатила, и бдный маленькій нобльменъ остался одинъ одинешенекъ на пустомъ открытомъ пространств. Утро только что занималось. Онъ былъ страшно испуганъ, и не удивительно. Онъ хотлъ было бжать за каретой, но его храбрость и маленькія ножки измняли ему, по этому онъ слъ на камень и отъ досады заплакалъ.

Въ этомъ род Уликкъ Брэди сыгралъ свадьбу, которую я не иначе могу назвать, какъ подражаніемъ похищенію сабинянокъ. Когда онъ остановился съ своими двумя грумами въ предварительно приготовленномъ коттедж, гд должно было совершиться бракосочетаніе, мистеръ Рунтъ отказался было совершать этотъ обрядъ. Но пистолетъ, приставленный къ голов несчастнаго наставника, и сопровождаемое ужасными клятвами общаніе размозжить ему голову, принудили его согласиться. Прекрасной Амеліи, вроятно, тоже были сдланы увщанія подобнаго рода, но объ этомъ я ничего не знаю, знаю только, что я отправился домой въ той же наемной карет, лишь только кончился обрядъ бракосочетанія, и съ удовольствіемъ узналъ, что Фрицъ еще до моего прізда воротился домой, оставивъ маскарадъ, не будучи узнаннымъ, и исполнивъ въ точности вс мои приказанія.

Бдный Рунтъ воротился на другой день въ самомъ жалкомъ положеніи, сохраняя глубокое молчаніе о событіяхъ минувшаго вечера. Онъ разсказалъ печальную исторію о томъ, что былъ пьянъ, что разбойники связали его и оставили на дорог, и что мызникъ, хавшій въ Дублинъ съ провизіей, сжалился надъ его безпомощнымъ состояніемъ и посадилъ на телгу. Судя по его словамъ, невозможно было и подумать, что онъ участвовалъ въ заговор. Маленькій Буллингдонъ тоже добрался до дому, ни мало не подозрвая во мн похитителя миссъ Кильджой. Но лэди Линдонъ догадалась, что я былъ главнымъ участникомъ въ этомъ дл, я встртилъ милэди на другой же день: она опрометью мчала въ свой замокъ. Весь городъ находился въ страшномъ волненіи. При встрч съ ея сіятельствомъ, я поклонился ей съ такой демонской улыбкой, что она должна была отгадать мое участіе въ отважномъ и мастерски устроенномъ предпріятіи.

Такимъ образомъ я усплъ отплатить Уликку Брэди за его добродушіе ко мн въ дни моей юности, и имлъ удовольствіе возстановить разстроенное состояніе благородной отрасли моей фамиліи. Уликкъ увезъ молодую жену въ Викло, гд жилъ въ самомъ строгомъ уединенія, пока родные миссъ Кильджой непрекратили тщетныхъ усилій открыть мсто его убжища. Они даже нкоторое время совершенно не знали, кто былъ счастливецъ, похитившій богатую наслдницу, не знали до тхъ поръ, пока молодая не написала, недль шесть спустя посл брака, письма, съ подписью ‘Амелія Брэди’. Въ этомъ письм она выражала совершенное счастіе, которое испытывала въ новомъ своемъ положеніи, и объявила, что ее обвнчалъ капелланъ лэди Линдонъ, мистеръ Рунтъ. Истина открылась, и почтенный мой другъ долженъ былъ признаться во всемъ. Такъ какъ его добродушная госпожа не отказала ему отъ мста за такой поступокъ, то вс полагали, что бдная лэди Линдонъ сама участвовала въ этомъ заговор, и молва о страстной любви ея сіятельства ко мн съ каждымъ днемъ становилась боле и боле вроятною.

Само собою разумется, я съ своей стороны употреблялъ вс позволительныя средства къ распространенію благопріятныхъ для меня слуховъ. Вс полагали, что я принималъ участіе въ женитьб Брэди, но никто этого не могъ доказать. Вс полагали, что я находился въ весьма хорошихъ отношеніяхъ съ вдовствующей графиней, но никто не могъ сослаться на меня, что самъ я сознавался въ этомъ. Я обыкновенно шутилъ и смялся, такъ кстати, что меня начали поздравлять съ скорымъ обогащеніемъ, и смотрть на меня, какъ на нареченнаго мужа женщины, богатйшей во всей Ирландіи. Наконецъ и газеты подхватили эту молву, знакомые лэди Линдонъ и ея подруги увщевали ее покинуть свое намреніе относительно брака со мною. Даже англійскіе журналы и газеты, отличавшіеся въ то время особеннымъ злословіемъ, заговорили объ этомъ предмет, и распустили всть, что прекрасная и образованная вдова, съ титуломъ и огромнйшими помстьями въ Ирландіи и Англіи, намрена отдать свою руку молодому джентльмену, хорошаго происхожденія, отличившемуся въ служб его величества короля прусскаго. Не хочу говорить, кто былъ авторомъ этихъ объявленій, и какимъ образомъ два портрета, одинъ моей особы съ надписью ‘прусскій ирландецъ’, а другой — лэди Линдонъ съ надписью ‘графиня эфесская’, появились въ журнал Town and Country Magazine, издававшемся въ Лондон, и заключавшемъ въ себ вс новости, относившіяся до большаго свта.

Лэди Линдонъ до такой степени была смущена и устрашена этимъ преслдованіемъ, что ршилась оставить отечество. И она дйствительно оставила его, но какъ вы думаете, кто первый встртилъ ее въ Голигэд?— Разумется, вашъ покорнйшій слуга, Редмондъ Барри, эсквайръ. Къ довершенію всего, ‘Дублинскій Меркурій’, сообщившій объ отъзд милэди, сообщилъ и о моемъ, но только днемъ раньше. Въ Дублин не было ни одного человка, который бы не думалъ, что лэди Линдонъ послдовала за мной въ Англію, между тмъ какъ она только бжала отъ меня. Тщетная надежда!— отъ человка съ моей ршимостью убжать не легко. Еслибъ она отправилась къ антиподамъ, я бы и тамъ встртилъ ее первымъ: я бы послдовалъ за ней даже въ Аидъ, какъ Орфей послдовалъ за Эвридикой!

Ея сіятельство имла въ Лондон, на Берклей-сквер, домъ, великолпне дублинскаго, и, я, зная заране, что она остановится въ немъ, похалъ впередъ, и нанялъ хорошенькую квартиру въ улиц Гилль, подл самого дома милэди. Въ Лондон я получалъ вс свднія изъ ея дома, тмъ же путемъ, какъ и въ Дублин. Тотъ же самый врный швейцаръ доставлялъ мн вс необходимыя извстія. Я общалъ утроить его жалованье, какъ только совершится желаемое событіе. Подаркомъ ста гиней, и общаніемъ двухъ тысячъ, когда женюсь, я привлекъ на свою сторону компаньонку лэди Линдонъ, и тмъ же самымъ способомъ пріобрлъ расположеніе ея любимой горничной. Моя репутація такъ быстро предшествовала мн, что, по прізд въ Лондонъ, множество замчательныхъ особъ большаго свта нетерпливо желали видть меня на ихъ раутахъ. Въ скучномъ ныншнемъ вк, мы не имемъ ни малйшей идеи о томъ, какимъ веселымъ и великолпнымъ городомъ былъ Лондонъ въ ту пору,— какая страсть къ игр существовала тогда между молодыми и старыми, между мужчинами и женщинами, какія тысячи выигрывались и проигрывались втеченіе вечера, какія красавицы жили въ то время — блистательныя, веселыя, очаровательныя! Съ любовію предавались вс удовольствіямъ. Герцоги глостерскій и кумберлэндскій подавала примръ, аристократія неуклонно послдовала этому примру. Увезти хорошенькую женщину и обвнчаться съ ней было тогда въ мод… да! счастливое было время! и счастливъ былъ тотъ, кто имлъ огонь и молодость, и деньги, и возможность жить въ то время! У меня все это было, и старые постители клубовъ Вайта, Ватьера и Густри могутъ разсказать цлыя исторіи о благородств, великодушіи и великосвтскости капитана Барри.

Впрочемъ, подробности любовной исторіи кажутся скучными всмъ, кром участвовавшихъ въ ней, и потому я оставляю темы подобнаго рода писателямъ романовъ, и молоденькимъ пансіонеркамъ, для которыхъ романы пишутся. Я не имю намреніи слдить съ точностью за всми мелочами моего преслдованія лэди Линдонъ, или разсказывать вс затрудненія, съ которыми мн предстояло бороться, и наконецъ подробности моего торжества при одержаніи надъ ними побды. Достаточнымъ считаю сказать, что я преодоллъ вс эти затрудненія. Я совершенно согласенъ съ мнніемъ моего даровитаго друга, покойнаго мистера Вилькса, что для предпріимчиваго человка не существуетъ затрудненій, и что отъ него зависитъ обратить равнодушіе и даже отвращеніе въ горячую любовь, если только онъ въ достаточной степени обладаетъ предусмотрительностью и терпніемъ. Съ теченіемъ времени миновалъ срокъ траура графини, и я нашелъ средство быть принятымъ въ ея дом. Я заставилъ приближенныхъ къ ней лицъ говорить въ мою пользу, превозносить мои качества, напоминать какъ можно чаще о моемъ поведеніи, и хвалить мои успхи и громкую репутацію въ фешенебельномъ свт. Моими лучшими помощниками къ достиженію цли были родственники графини, которые вовсе не подозрвали услуги, которую оказывали мн. Я приношу имъ искреннюю благодарность за порицанія, которыми они обременяли меня въ то время, и въ тоже время изъявляю чистосердечное презрніе за клевету и ненависть, направленныя противъ меня впослдствіи.

Главнйшею изъ этихъ особъ была маркиза Типтоффъ, мать молодаго джентльмена, смлость котораго была наказана мною. Эта старая вдьма, въ первые дни прізда графини Линдонъ въ Лондонъ, явилась къ ней и осыпала ее такимъ градомъ упрековъ относительно меня, что ускорила ходъ моего дла на столько, на сколько не могли бы сдлать шесть мсяцевъ моего ревностнаго ухаживанья, втеченіе которыхъ я усплъ бы проколоть не мене шести соперниковъ. Тщетно бдная лэди Линдонъ старалась доказать свою совершенную невинность, тщетно приводила въ свидтели Небо, что никогда не поощряла моего искательства ея руки.

— Никогда не поощряли его! восклицала старая Фурія: — не вы ли подавали этому негодяю надежды въ Спа, еще при жизни сэра Чарльза? Не вы ли выдали миссъ Кильджой за одного изъ нищихъ кузеновъ этого развратнаго человка? Когда онъ отправился въ Англію, не вы ли бросились за нимъ, какъ съумасшедшая, на другой же день? Не онъ ли нанялъ квартиру подл самыхъ дверей вашего дома?— и вы это не называете поощреніемъ! Стыдитесь, милэди, стыдитесь! Вы бы могли вытти за моего сына, — за моего милаго и благороднаго Джоржа, но сынъ не хотлъ мшать развитію вашей позорной страсти къ нищему выскочк, которому вы приказали убить несчастнаго Джоржа. Единственный совтъ, который я могу вамъ подать, заключается въ слдующемъ: вы должны узаконить бракомъ вашу преступную связь съ этимъ наглымъ, безстыднымъ авантюристомъ, и избавить вашихъ родныхъ и вашего сына отъ позора, который падаетъ на нихъ чрезъ вашъ настоящій образъ жизни.

Сказавъ это, старая фурія убжала изъ дому, оставивъ лэди Линдонъ въ слезахъ. Вс подробности этого разговора мн сообщила компаньонка милэди, и предсказывала прекрасныя его послдствія.

Такимъ образомъ, чрезъ мудрое вліяніе милэди Типтоффъ, близкіе родные и друзья графини Линдонъ стали избгать ея общества. Мало того, когда лэди Линдонъ явилась ко Двору, августйшая Лэди приняла ее съ такой замтной холодностью, что несчастная вдова, пріхавъ домой, слегла въ постель отъ огорченія. Да, даже сама королева сдлалась нкоторымъ образомъ агентомъ къ ускоренію моей женитьбы, и къ исполненію плановъ бднаго ирландскаго солдата. Судьба сама посылаетъ къ устройству нашихъ длъ посредниковъ великихъ и малыхъ, сильныхъ и слабыхъ, чрезъ этихъ посредниковъ, на которыхъ мы не имемъ никакого вліянія, совершаются предопредленія судьбы.

Поведеніе мистриссъ Бриджетъ (любимой горничной графини Линдонъ) я всегда буду считать умнымъ до совершенства. Я имлъ такое мнніе о ея дипломатическихъ способностяхъ, что въ тотъ самый день, какъ сдлался полнымъ господиномъ Линдонскихъ помстій, и заплатилъ ей общанную сумму (какъ человкъ благородный, а тмъ боле, чтобъ сдержать свое слово, данное женщин, я занялъ деньги у евреевъ за огромные проценты), — лишь только, говорю я, цль моя была достигнута, я взялъ мистриссъ Бриджетъ за руку и сказалъ:

— Сударыня, вы оказали такую безпримрную преданность въ моемъ дл, что вмняю себ въ особенное удовольствіе наградить васъ, согласно моему общанію, вмст съ тмъ, вы представили доказательства столь необыкновеннаго ума и оборотливости, что я долгомъ считаю удалять васъ изъ дома лэди Линдонъ, и попросить васъ оставить его не позже сегодня.

Она исполнила это, присоединилась къ партіи маркизы Типтоффъ, и, разумется, относилась обо мн весьма невыгодно.

Я долженъ, однако же, разсказать вамъ, въ чемъ заключалось полезнйшее проявленіе ея тонкаго ума. Когда лэди Линдонъ оплакивала свою судьбу и мое, какъ ей угодно было называть, безсовстное обхожденіе съ ней, мистриссъ Бриджетъ сказала.

— Почему вы, ваше сіятельство, не напишете нсколько словъ этому молодому джентльмену о горести, которую онъ вамъ причиняетъ? Обратитесь къ его чувствамъ (я слышала, что онъ очень добрый человкъ, весь городъ говорить о его благородств и великодушіи), и попросите его оставить преслдованіе, которое служитъ вамъ источникомъ несчастія. Пожалуйста, милэди, напишите: я знаю, вы пишете такъ превосходно и трогательно, что съ своей стороны я много разъ заливалась слезами, читая ваши очаровательныя письма, и, поврьте, мистеръ Барри пожертвуетъ всмъ, лишь бы только успокоить ваши чувства.

— Ты такъ думаешь, Бриджетъ? сказала милэди.

И ея сіятельство написала мн плнительное письмецо слдующаго содержанія:

‘Скажите, сэръ, зачмъ вы преслдуете меня? зачмъ вы опутываете меня паутиной интриги до того страшной, что я падаю духомъ, не видя возможности, не имя надежды избавиться отъ вашей чудовищной, демонской хитрости? Говорятъ, что вы поступаете великодушно съ другими, будьте же великодушны и ко мн. Я знаю вашу храбрость слишкомъ хорошо, показывайте же ее мужчинамъ, которые могутъ встртиться съ вашей шпагой, но не слабой женщин, которая не въ силахъ вамъ сопротивляться. Вспомните дружбу, которую нкогда оказывали мн. И теперь я прошу, я умоляю васъ, доказать ее. Опровергните всю клевету, которую вы распространили на мой счетъ, и устраните, если только это можно, и если въ васъ осталась еще хоть искра благородства, бдствія, которыя вы надлали сокрушенной сердцемъ

Г. Линдонъ’.

Не долженъ ли я былъ отвчать на это письмо? Моя драгоцнная союзница сказала мн, гд легче всего встртить леди Линдонъ. Я послушалъ совта, и засталъ ее въ Пантеон. Я напомнилъ ей событія въ Дублин, и доказалъ ей, какъ далеко простиралось мое могущество, доказалъ, что, несмотря на скромное мое положеніе въ обществ, моя энергія не ослабвала.

— Но, прибавилъ я я столько же способенъ длать добро, сколько и зло, я могу быть такимъ же любящимъ и преданнымъ другомъ, какъ и грознымъ врагомъ. Я готовъ сдлать все, что вы отъ меня потребуете, кром запрещенія любить васъ. Это не въ моей власти, и пока бьется мое сердце, я не покину васъ. Моя участь должна быть вашей участью. Перестаньте бороться съ судьбой, и будьте моею. Прелестнйшая изъ женщинъ, только съ жизнью моей можетъ охладть любовь моя къ вамъ! Я готовъ даже умереть, повинуясь вашему приказанію. Но неужели вы захотите моей смерти?

Лэди Линдонъ засмялась (она имла милый и веселый характеръ) и сказала, что вовсе не желаетъ, чтобъ я сдлался самоубійцей. Съ этой минуты я былъ увренъ, что она будетъ принадлежать мн.

Спустя годъ посл этой встрчи, и именно 15 мая 1773 года, я имлъ честь и счастіе вести къ брачному алтарю Гонорію графиню Линдонъ, вдову покойнаго сэра Чарльза Линдона, кавалера ордена Бани. Обрядъ бракосочетанія былъ совершенъ высокопочтеннйшимъ Самуэлемъ Рунтомъ, капелланомъ ея сіятельства.— Въ нашемъ дом на Берклей-сквер былъ данъ великолпный балъ съ ужиномъ, на другое утро явились поздравлять меня герцогъ, четыре графа, три генерала и сотни другихъ замчательнйшихъ особъ въ Лондон. Вальполь написалъ пасквиль на нашу свадьбу, а Сельвинъ говорилъ дкія остроты въ клуб Кокосоваго дерева. Старая лэди Типтоффъ, хотя и совтовала лэди Линдонъ обвнчаться, но отъ досады была готова откусить себ пальцы, а что касается до молодаго Буллингдона, изъ котораго выросъ высокій четырнадцати-лтній юноша, то когда графиня предложила ему обнять своего папа, онъ погрозилъ мн кулакомъ и сказалъ:

— Онъ мн отецъ! Да я скоре назову своимъ папа одного изъ лакеевъ вашего сіятельства.

Но я привыкъ уже смяться надъ гнвомъ этого мальчика и старухи, его тетки, и надъ шутками остроумцевъ Сентъ-Джемскаго клуба. Я послалъ матушк и дяд радостное извстіе о вашемъ брак, и теперь, достигнувъ высоты благоденствія и, на тридцатомъ году жизни, съ помощію моихъ талантовъ и энергіи, возвысивъ себя до одного изъ высочайшихъ положеній въ обществ, я ршился наслаждаться своимъ счастіемъ до конца моей жизни.

Посл поздравленія со стороны нашихъ лондонскихъ друзей, я и Гонорія отправились постить наши помстья на запад Англіи, гд я никогда еще не былъ. Мы выхали изъ Лондона въ трехъ каретахъ. Мой дядя съ удовольствіемъ могъ бы увидть на дверцахъ этихъ каретъ ирландскую корону и подъ ней древній гербъ Барри, подл благороднаго герба благородной фамиліи Линдонъ.

Еще до вызда изъ Лондона, я получилъ милостивое позволеніе его величества присоединить имя моей возлюбленной супруги къ моему имени и съ той поры всегда называю себя Барри Линдонъ, какъ назвалъ себя и въ заглавіи этой автобіографіи.

ГЛАВА XVII.
Я СТАНОВЛЮСЬ УКРАШЕНІЕМЪ АНГЛІЙСКАГО ОБЩЕСТВА.

Весь путь до замка Хактонъ, громаднйшаго и стариннйшаго изъ загородныхъ зданій въ Девоншэйр, мы совершили медленно и степенно, какъ слдуетъ людямъ высшаго сословія въ государств. здовой въ моей ливре скакалъ отъ города къ другому, и заказывалъ для насъ удобное помщеніе. Такимъ образомъ мы останавливались въ Андовер, Ильминстер и Экстер,— и на четвертый вечеръ пріхали, къ ужину, въ баронскій замокъ, надъ готическими воротами котораго мистеръ Вальполь посмялся бы отъ чистаго сердца.

Первые дни супружества обыкновенно сопровождаются нкоторыми испытаніями и пожертвованіями съ той или другой стороны. Я знавалъ четы, которыя втеченіе медоваго мсяца только что не царапали глаза другъ другу и, потомъ, жили до конца своей жизни какъ нжные голуби. Этой обшей участи не избгнулъ и я. Во время поздки нашей на западъ, лэди Линдонъ неоднократно ссорилась со мной, собственно изъ-за того, что я набивалъ трубку и выкуривалъ ее въ карет (привычки этой, усвоенной въ Германіи, я никогда не могъ оставить), кром того, ея сіятельство изволила сердиться на меня въ Ильминстер и Андовер за то, что я приглашалъ содержателей гостинницъ, въ которыхъ мы останавливались, распить со мной бутылку вина. Лэди Линдонъ была женщина надменная, а я ненавижу гордость, и, могу васъ уврить, усплъ уничтожить въ ней этотъ порокъ. На третій день нашего пути, она уже собственноручно раскуривала трубку мою, и подавала мн ее со слезами на глазахъ, въ Экстер, въ гостинниц Лебедь, я до такой степени подчинилъ ее себ, что она смиренно спросила: не угодно ли мн, чтобъ содержатель гостинницы обдалъ у насъ вмст съ женой? Отказаться отъ такого предложенія мн бы не слдовало, потому что мистриссъ Баннифэйсъ была весьма миловидная женщина, но такъ какъ мы ожидали визита отъ милорда епископа, родственника лэди Линдонъ, то приличіе не позволяло исполнить такое милое желаніе моей жены. Чтобъ за свидтельствовать почтеніе нашему высокопочтеннйшену кузену, я отправился съ милэди Линдонъ къ вечерн, гд она пожертвовала двадцать-пять, а я сто гиней, на новый органъ, устроиваемый для собора. Это пожертвованіе, при самомъ начал нашей поздки, доставило мн значительную популярность, мстный каноникъ, раздливъ со мной вечернюю трапезу, посл шестой бутылки, отправился домой, весьма несвязно выражая желанія всякаго благополучія такому набожному джентльмену.

По дорог къ замку Хактонъ, намъ предстояло прохать миль десять по нашему помстью. На всемъ этомъ протяженіи, везд встрчали насъ жители, везд звонили въ колокола, фермеры въ лучшихъ своихъ платьяхъ выходили на дорогу, ребятишки и рабочій классъ народа провожалъ насъ громкими ‘ура!’ Я бросалъ пригоршни денегъ послднимъ, останавливался поздороваться и поговорить съ пасторомъ и фермерами, и если находилъ, что миловидне девонширскихъ двушекъ нтъ въ королевств, то полагаю, что въ этомъ меня никто не обвинить. Это замчаніе въ особенности не нравилось лэди Линдонъ, и, мн кажется, она гораздо боле сердилась на меня за мое восхищеніе красными щечками миссъ Бетси Кваррнигдонъ, изъ Клинтона, чмъ за вс грубыя слова и поступки при начал нашего путешествія. ‘Такъ вы ревнивы, сударыня! Этого я не подозрвалъ!’ подумалъ я, и вспомнилъ, не безъ глубокаго сожалнія, какъ легкомысленно поступала лэди Линдонъ при жизни своего перваго мужа, и пра этомъ сдлалъ заключеніе, что то женщины особенно ревнивы, которыя сами подаютъ поводъ ревновать ихъ.

Пріемъ въ селеніи Хактонъ отличался необычайнымъ радушіемъ и веселіемъ. Изъ Плимута нарочно былъ привезенъ хоръ музыкантовъ, передъ въздомъ въ селеніе сооружены были тріумфальныя ворота, везд разввались разноцвтные флаги, особливо передъ домами адвоката и доктора, которые оба получали отъ насъ содержаніе. У караульнаго дома, примыкавшаго къ парку, собрались сотни народа. Отъ этого дома, почти на три мили тянется, или, врне, тянулась аллея изъ благородныхъ тополей до самыхъ башенъ стариннаго замка. Въ 1770 году, вырубая эту аллею, я отъ души сожаллъ, что она была тополевая, а не дубовая: тогда она стоила бы втрое дороже. Не могу постичь ничмъ неоправдываемую безпечность нашихъ предковъ, разводившихъ въ помстьяхъ своихъ деревья, не имющіе никакой цнности, тогда какъ вмсто ихъ они могли бы развести дубовые лса. Я всегда говорилъ, что роялистъ Линдонъ Хактонъ, посадившій эти тополи во времена Карла II, отнялъ у меня десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Первые дни посл нашего прізда проведены были въ пріемахъ сосднихъ помщиковъ, приносившихъ поздравленіе новобрачной чет, и, какъ говорится въ сказк о Синей Бород, въ осмотр сокровищъ, мебели и безчисленнаго множества комнатъ. Сооруженіе этого громаднаго зданія относится къ временамъ Генриха V. Во время революціи, приверженцы Кромвелла осаждали его и частію разгромили, но Линдонъ возобновилъ его въ старинномъ вкус, предоставивъ длать въ немъ измненія посл своей смерти, брату своему, человку превосходныхъ правилъ и истинному роялисту, но погубившему себя чрезъ пьянство, игру и развратную жизнь. Замокъ окруженъ былъ живописной мстностью. Не могу не признаться, что я испытывалъ безпредльное удовольствіе, когда въ лтніе вечера сидлъ въ такъ называемой дубовой комнат съ открытыми окнами, окруженный со всхъ сторонъ блескомъ серебра и золота, которыми отягчены были буфеты, среди дюжины весельчаковъ за круглымъ столомъ, когда смотрлъ изъ окна на широко-раскинувшійся паркъ, и на колеблющіяся деревья, любовался захожденіемъ солнца надъ озеромъ, и слушалъ перекличку оленей, гулявшихъ въ парк на свобод.

Наружность замка, когда я прибылъ въ него, представляла собою странное соединеніе всхъ родовъ архитектуры. Тутъ были башни феодальныхъ временъ, шпили временъ королевы Елисаветы, грубыя задлки въ стнахъ, обличавшія вредъ, нанесенный пушками Кромвелля, но я не считаю за нужное входить въ подробности этого описанія, потому что вскор посл прізда зданіе приняло совсмъ другой видъ, я передлалъ его по образцу новйшей архитектуры, сохранивъ, впрочемъ, въ фасад французско-греческій и классическій стиль. Тутъ были рвы, подъемные мосты и вншнія стны, все это я сравнялъ и обратилъ въ террасы и цвтники по планамъ мсьё Корнишона, знаменитйшаго парижскаго архитектора, который нарочно былъ мною выписанъ въ Англію.

Поднявшись на площадку террасы, вы входили въ античный залъ обширныхъ размровъ, отдланный чернымъ рзнымъ дубомъ и украшенный портретами нашихъ предковъ, съ различными принадлежностями — отъ окладистой бороды Брукъ Линдона, знаменитаго адвоката временъ Елисаветы, до роскошной шали и такихъ же локоновъ лэди Захаризы Линдонъ, портретъ съ которой писалъ Вандикъ въ то время, когда она состояла фрейлиной при королев Генріетт-Маріи, и, наконецъ, до сэръ Чарльза Линдона, съ его лентой ордена Бани, — въ числ прочихъ находился и портретъ моей супруги, работы Гудсона,— въ бломъ атласномъ плать и фамильныхъ брильянтахъ,— въ томъ самомъ наряд, въ которомъ представлялась она старому королю Георгу III. Эти брильянты были, по истин, отличные. Въ первый разъ заложилъ я ихъ Бэмеру, когда мы представлялись вмст съ женой ихъ величествамъ въ Версал, и наконецъ пріобрлъ за нихъ еще восьмнадцать тысячъ, посл адскаго несчастія въ клуб Густри, когда Джемми Твитчеръ (такъ называли мы лорда Сандвича), Карлэйль и Чарли Фоксъ играли въ ломберъ втеченіе сорока четырехъ часовъ, sans desemparer. Луки и копья, оленьи головы огромныхъ размровъ, охотничьи снаряды и оружія, ржавые приборы стариннаго вооруженія, составлявшіе принадлежность оруженосцевъ, быть можетъ, въ дни великаго Могола, служили украшеніемъ этого огромнаго апартамента, и были развшаны около камина, въ которомъ безъ всякаго затрудненія могла бы завернуться карета въ шестерню. Въ этомъ поко я по возможности старался соблюсти условіе античности, и наврное соблюлъ бы его, еслибъ старинное вооруженіе совершенно случайнымъ образомъ не было отправлено въ кладовыя, и замнено уродливыми фигурками изъ китайскаго фарфора и мраморными статуями, у которыхъ отбитые носы и руки, придававшія имъ особенное безобразіе, неоспоримо доказывали древнее ихъ происхожденіе, и которыя были куплены для меня агентомъ моимъ въ Рим. Но ужь таковъ былъ вкусъ тогдашняго времени (а, можетъ быть, и мошенничество моего агента), что тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, отданныхъ за эти драгоцнныя произведенія искусства, пошли за триста гиней, когда встртилась необходимость продать всю коллекцію.

Отъ этого, такъ сказать главнаго, зала по ту и другую сторону тянулся длинный рядъ парадныхъ комнатъ, меблированныхъ стульями съ высокими спинками, и длинными, страннаго размра венеціанскими зеркалами, но впослдствіи я передлалъ ихъ, украсивъ стны золотистой ліонской камкой, и великолпными гобеленовыми шпалерами, которыя выигралъ отъ Ришелье. Тутъ было тридцать шесть спаленъ, изъ нихъ я оставилъ въ прежнемъ вид только три: комнату, посщаемую призраками, гд въ царствованіе Іакова II совершено было убійство и спальню, въ которой спалъ Вильгельмъ, по вступленіи на берегъ въ Торбэ, и парадную комнату королевы Елисаветы. Вс прочіе апартаменты были отдланы Корнишономъ въ самомъ модномъ вкус, къ немалому соблазну степенныхъ старыхъ вдовъ, потому собственно, что въ главныхъ комнатахъ я приказалъ повсить картины Буше и Ванло, въ которыхъ купидоны и венеры изображены были такъ натурально, что старая графиня Фрумпингтонъ закуталась въ занавси, и услала дочь свою, лэди Бланшь Вэйльбонъ, спать вмст съ горничной, не позволивъ ей ни минуты оставаться въ зеркальной комнат, устроенной по образцу такой же комнаты въ Версали.

За многія изъ этихъ украшеній я не столько подлежу отвтственности, сколько Корнишонъ, котораго уступилъ мн Лорже, и который управлялъ всми работами по перестройк замка, во время моего отсутствія. Я далъ ему полную свободу дйствовать по своему усмотрнію, и когда во время перестройки старой капеллы въ театр, онъ упалъ и сломилъ себ ногу, то вс сосди приписывали такое несчастіе наказанію Неба. Въ ревностномъ порыв къ улучшеніямъ и нововведеніямъ, онъ дйствовалъ весьма ршительно и смло. Безъ моего приказанія онъ вырубилъ старинную рощу, вершины которой покрыты были гнздами грачей, которая считалась у мстныхъ жителей священною, и съ которой соединилось предсказаніе, что вмст съ паденіемъ ея, падетъ и Хактонъ-Голль. Грачи улетли и поселились въ рощахъ Типтоффа, на мст же вырубленной рощи Корнишонъ построилъ храмъ Венер, и окружилъ его прекрасными фонтанами. Венеры и купидоны служили этому негодяю источниками вдохновенія. Онъ хотлъ было снять старинное готическое украшеніе надъ нашимъ сидньемъ въ церкви, и вмсто его налпить купидоновъ, но старый докторъ Гуффъ, ректоръ церкви, явился къ архитектору съ большой дубовой тростью. и обратился къ нему съ рчью на латинскомъ язык, изъ которой Корнишонъ понялъ только одно, что если онъ коснется хоть пальцемъ до священнаго зданія, то этой же тростью ему будутъ переломаны вс кости. Корнишонъ жаловался мн на ‘аббата Гуффа’ такъ называлъ онъ его (et quel abb, grand Dieu! присовокуплялъ онъ, въ страшномъ недоумніи, un abb avec douze enfans!), несмотря, однакоже, на вс его доводы, я приказалъ оставить церковь въ поко, и примнять свои способности и таланты только къ однмъ передлкамъ въ замк.

Въ замк находился великолпный сервизъ изъ стариннаго серебра, которому я придалъ боле роскошный видъ, согласно съ требованіями новйшаго времени, былъ погребъ, хотя и хоошо наполненный, но требовавшій постояннаго пополненія, и наконецъ кухня, которую я тоже преобразовалъ во всхъ отношеніяхъ. Другъ мой, Джэкъ Вильксъ, прислалъ мн повара изъ собственнаго своего отеля, для англійской стряпни по части приготовленія черепахи и дичи, кром того, у меня былъ главный поваръ съ двумя поваренками, изъ Парижа, и итальянскій конфектчикъ, которые вмст составляли то, что я называю officiers de bouche. Вс эти необходимыя принадлежности моднаго человка, отвратительный, грязный, старый Типтоффъ выставлялъ на видъ съ какимъ-то ужасомъ, и распускалъ по всему околотку молву, что кушанья для меня стряпали паписты, что любимое блюдо мое приготовляютъ изъ лягушекъ, и что я, въ чемъ онъ совершенно былъ увренъ, приказывалъ длать фрикассе изъ мяса маленькихъ дтей.

Несмотря на то, сквайры съ усердіемъ уничтожали мои обды, и самъ докторъ Гуффъ принужденъ былъ допустить, что мои дичь и черепаха были отличнйшаго свойства. Первыхъ джентльменовъ я зналъ какъ привлечь на свою сторону и привязать къ себ. Во всемъ округ существовала только одна свора гончихъ собакъ на краснаго звря, и нсколько шелудивыхъ псовъ — на зайцевъ, съ которыми старый Типтоффъ рыскалъ по полямъ, я же выстроилъ псарню и конюшни, которыя стоили тридцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ, и наполнилъ ихъ собаками, такъ что заведеніе подобнаго рода сдлало бы честь моимъ предкамъ, ирландскимъ королямъ. У меня были дв стаи гончихъ, и во время сезона псовой охоты, я отправлялся въ отъзжія поля четыре раза въ недлю, съ тремя джентльменами, въ моей охотничьей форм, и открывалъ домъ мой въ Хактон для всхъ любителей охоты.

Вс эти передлки и этотъ образъ жизни требовали, въ чемъ вы можете сами согласиться, не малыхъ издержекъ, и, признаюсь, не въ моемъ характер было соблюдать экономію, которою многіе такъ восхищаются. Напримръ, старый Типтоффъ копилъ себ деньги, чтобъ поправить расточительность своего отца и очистить отъ долговъ свои помстья, большую часть денегъ, назначенныхъ на улучшеніе моихъ имній, агентъ мой занималъ у старика, съ большими процентами. Надобно сказать, что я могъ пользоваться достояніемъ лэди Линдонъ только втеченіе жизни ея, по врожденному характеру, я не любилъ затрудняться лъ сдлкахъ съ ростовщиками и щедро платилъ за застрахованіе жизни милэди Линдонъ.

Къ концу перваго года моей супружеской жизни, лэди Линдонъ подарила меня сыномъ, я назвалъ его Брайанъ Линдонъ, въ честь моего царственнаго предка, да и то сказать, могъ ли я оставить ему что нибудь боле, кром благороднаго имени? Все наслдство лэди Линдонъ принадлежало отвратительному маленькому турку, лорду Буллингдону, который мимоходомъ сказать, хотя и жилъ въ Хактон, но былъ порученъ новому гувернеру. Непокорность этого мальчика была ужасна. Онъ читалъ своей матери цлыя тирады изъ ‘Гамлета’, этимъ чтеніемъ приводилъ ее въ бшенство. Однажды, когда а взялъ бичъ, чтобы проучить его, онъ схватилъ ножъ и хотлъ было вонзить его въ меня, но при этомъ, я вспомнилъ мою собственную юность, которая имла съ его юностью чрезвычайное сходство, протянувъ ему руку, я расхохотался и предложимъ быть на будущее время друзьями. На этотъ разъ мы примирились и поддерживали доброе согласіе на долгое время, но искренней привязанности другъ къ другу между нами не существовало, и его ненависть ко мн, повидимому, росла вмст съ его лтами.

Я ршился, однакожъ, оставить сыну моему хотя небольшое состояніе, и съ этою цлію въ Йоркшэйрскихъ и ирландскихъ помстьяхъ лэди Линдонъ я вырубилъ на двнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ строеваго лсу. Разумется, опекунъ Буллингдона, Типтоффъ, не замедлилъ прокричать на весь округъ, что я не имлъ права дотронуться ни до одного прутика въ этихъ лсахъ, но я продолжалъ рубить ихъ, вырубилъ, и въ заключеніе поручилъ моей матери откупить старинныя земли Баллибарри и Баррійога, составлявшія нкогда обширнйшія владнія нашей фамиліи. Она купила ихъ съ неподражаемымъ благоразуміемъ и чрезвычайной радостью: ея сердце торжествовало при одной мысли, что у меня родился преемникъ моего имени, и что я обладаю несмтными богатствами.

Говоря по чистой совсти, я съ своей стороны боялся за нее, теперь, когда жилъ совсмъ не въ той сфер, въ которой она привыкла обращаться, я боялся, что она явится ко мн съ визитомъ и изумитъ моихъ англійскихъ друзей своими грубыми манерами, своими румяными щеками, своими фижмами и фалбалами, — словомъ, своимъ нарядомъ временъ Георга II, въ которомъ она красовалась въ молодости, и который, по ея мннію, все еще оставался самымъ моднымъ. Поэтому я писалъ ей, стараясь отсрочить визитъ на неопредленное время: я просилъ ее постить насъ, когда отстроится лвое крыло замка, или конюшни, или что нибудь другое. Впрочемъ, въ предосторожности подобнаго рода не настояло особенной надобности.

‘Для меня, Редмондъ, довольно одного намека,— писала старушка.— Я не пріду стснять тебя въ кругу твоихъ знатныхъ англійскихъ друзей, своими старомодными ирландскими привычками. Я ужь и то считаю за особенное благословенье Неба, что милый сынъ мой занялъ въ обществ мсто, которое, по всей справедливости, принадлежало ему, и для занятія котораго я старалась дать ему воспитаніе, часто отказывая себ въ предметахъ первйшей необходимости. Пожалуйста, привези ко мн когда нибудь маленькаго Брайана, и доставь бабушк удовольствіе поцаловать его. Засвидтельствуй мое почтеніе ея сіятельству, матери этого малютки. Скажи ей, что она пріобрла сокровище въ своемъ муж,— сокровище, котораго не нашла бы даже и тогда, еслибъ вышла замужъ за герцога, скажи, что Брэди, хотя и не имютъ громкихъ титуловъ, за то въ жилахъ ихъ течетъ благороднйшая кровь. Я не буду спокойна, пока не увижу тебя графомъ Баллибарри, а внука моего виконтомъ Баррійогскимъ.’

Замчательно, что одн и т же идеи занимали умъ какъ мой, такъ и умъ моей матери. Даже самые титулы, которые она назначала мн и моему сыну, были выбраны (что, впрочемъ, весьма естественно) мною, и я, не красня, признаюсь, что измаралъ нсколько листовъ бумаги, подписываясь именами Баллибарри и Баррийога, и ршился, съ обычной пылкостью достичь своей цли. Матушка моя перехала на время въ Баллибарри до сооруженія удобнаго зданія въ помсть, и писала письма ‘изъ замка Баллибарри’, котораму я приписывалъ не маловажную значительность. Въ кабинет моемъ, какъ въ Хактон, такъ и въ Беркелей-сквер, у меня постоянно были подъ рукой планы распространенія и возвышенія замка Баллибарри, съ проектированными улучшеніями, въ которыхъ размры его равнялись размрамъ Виндзорскаго замка, съ весьма значительною прибавкою въ архитектурныхъ орнаментахъ. Я прикупилъ восемьсотъ акровъ сосдняго болота, по три фунта стерлинговъ за акръ, и такимъ образомъ помстье мое казалось на карт весьма значительнымъ {Чтобы вполн упрочить за собою это имніе и доказать, что на немъ не лежитъ долговъ, мистеръ Барри Линдонъ въ 1786 году занялъ 17,000 фунтовъ стерлинговъ отъ капитана Пиджона, сына богатаго негоціанта, только что получавшаго наслдство отъ батюшки. Что касается до помстья и копей Пулвелланъ, ‘Источника нескончаемой тяжбы’, надобно сказать, что герой нашъ дйствительно купилъ ихъ, но вмсто договорной суммы заплатилъ только 5.000 фунтовъ стерлинговъ. Отсюда-то и берегъ начало ‘источникъ нескочаемой тяжбы’, на который онъ жалуется, отсюда же знаменитый искъ ‘Трекотинка на Линдон’, въ которомъ знаменитый адвокатъ мистеръ Джонъ сумлъ отличиться превосходнйшимъ образомъ. Примчаніе издателя ‘Записокъ’.}. Въ томъ же году я распорядился купить Пульвелланъ и копи каменнаго угля отъ сэра Джона Трекотинка въ Корнваллис, за 70,000 фунтовъ стерлинговъ — покупка въ высшей степени неблагоразумная, послужившая впослдствіи источникомъ нескончаемой тяжбы. Хлопоты по имнію, мошенничество управляющихъ и агентовъ, крючкотворство адвокатовъ и судей, были безпрерывны и невыносимы. Часто и часто въ дна моего благополучія, я вздыхалъ о минувшихъ дняхъ скромной моей жизни, и завидовалъ моимъ собесдникамъ, которые, если и носили порядочное платье, то потому, что я доставлялъ имъ къ этому возможность, если и имли при себ гинею, то непремнно изъ моего кармана, но никто изъ нихъ не зналъ ни заботъ, ни отвтственности, — этихъ неизбжныхъ спутниковъ людей высокаго званія и большаго состоянія.

Въ Ирландіи я сдлалъ боле, чмъ можно ожидать отъ человка, который долженъ былъ явиться и принять во владніе свое помстье: я щедро наградилъ всхъ, кто были добры и внимательны ко мн во время моего злополучія, и занялъ почетное мсто въ кругу тамошней аристократіи. Но, говоря по совсти, я не могъ остаться тамъ на долгое время, отвдавъ уже боле благородныя и утонченныя удовольствія англійской и континентальной жизни. Пока отстроивался замокъ Хактонъ и приводился въ новйшій и изящный видъ, я и моя жена проводили лтнее время въ Букстон, Бат и Гаррогэт, на остальную часть года перезжали въ Лондонъ и жили въ Беркелей-сквер.

Удивительно, какъ обладаніе богатствомъ развиваетъ добродтели человка, оно дйствуетъ на нихъ какъ лакъ или лоскъ, я обнаруживаетъ ихъ блескъ и цвтъ, совершенно неизвстные человку въ то время, когда онъ находился въ холодной, мрачной атмосфер нищеты. Увряю васъ, прошло весьма немного времени, со времени моей женитьбы, и я сдлался славнымъ малымъ перваго разряда, произвелъ сильное впечатлніе въ кофейныхъ домахъ въ Пилль-Молл, а впослдствіи и въ знаменитйшихъ клуахъ. Образъ моей жизни, мои экипажи и изящные пиры были на устахъ каждаго и описывались во всхъ утреннихъ газетахъ, бдные родственники лэди Линдонъ, оскорбленные невыносимою надменностью стараго Типтоффа, начали являться на наши рауты и ассамблеи, а что касается до моихъ родственниковъ, то я находилъ ихъ въ Лондон, какъ и въ Ирландіи, боле, чмъ воображалъ, особенно кузеновъ, съ притязаніями на родство со мною. Между ними, разумется, были уроженцы моего отечества (которое я не очень-то жаловалъ), я получилъ визиты отъ трехъ или четырехъ хвастливыхъ, оборванныхъ, съ обшмыганными галунами и типперарійскимъ выговоромъ студентовъ, пробивавшихъ себ путь въ сонмъ лондонскихъ адвокатовъ, получилъ визиты, отъ нкоторыхъ игроковъ-авантюристовъ, съ которыми встрчался въ приморскихъ городахъ, и которымъ я очень скоро указалъ надлежащее ихъ мсто, получилъ визиты отъ другихъ, боле извстныхъ лицъ. Между прочимъ, отъ кузена моего, лорда Кильбарри, который, по причин родства, занялъ у меня тридцать гиней на расплату съ хозяйкой дома, и котораго я, по своимъ собственнымъ причинамъ, позволялъ себ поддерживать и врить нашей родственной связи, на которую Королевская Герольдія не даровала никакого права. Кильбарри имлъ приборъ за моимъ столомъ, игралъ въ карты, платилъ деньги когда вздумается, что случалось, впрочемъ, очень рдко, сблизился съ моимъ портнымъ, задолжалъ ему значительную сумму и повсюду хвалился кузеномъ своимъ, знаменитымъ Барри Линдономъ.

Милэди и я жили нкоторое время раздльно. Она предпочитала спокойствіе, или, говоря по правд, предпочиталъ его я, какъ люблтель скромнаго, спокойнаго поведенія въ женщин и домашнихъ удовольствій. Для развлеченія я совтовалъ ей обдать дома съ капелланомъ и немногими ея друзьями, отъ времени до времени дозволялъ тремъ-четыремъ порядочнымъ и скромнымъ особамъ провожать ее въ оперу или театръ и отклонялъ частые визиты со стороны ея друзей и родственниковъ, предпочитая принимать ихъ только два или три раза во время сезона въ нарочно назначенные для того парадные пріемные дни. Къ тому же, она была мать, одвать, воспитывать и баловать нашего маленькаго Брайана было для нея величайшимъ удовольствіемъ, для него она должна была отказаться отъ удовольствій свта, предоставивъ мн исполнять долгъ, требуемый отъ каждаго благороднаго семейства. Надобно сказать правду, лэди Линдонъ при своей наружности не могла уже производить пріятнаго впечатлнія въ модномъ свт. Она сильно растолстла, сдлалась близорука, блдна, небрежна въ одежд, неразвязна въ обращеніи, ея разговоръ со мной отличался нелпымъ отчаяніемъ или глупымъ усиліемъ казаться веселой, чрезъ это бесды наши были весьма непродолжительны и, притомъ, самого пустаго содержанія, мое желаніе вывозить ее въ свтъ или проводить время въ ея обществ — чрезвычайно уменьшились. Дома она терзала мой характеръ тысячами способовъ. Когда я требовалъ (что случалось часто и довольно настойчиво) занять общество разговоромъ, остроуміемъ, ученою бесдою или музыкой, она начинала плакать и оставляла гостинную. Черезъ это обстоятельство меня считали тираномъ, тогда какъ я былъ только строгимъ и заботливымъ мужемъ этой глупой, своенравной и слабодушной женщины.

Къ счастію, она нжно любила младшаго сына. Чрезъ него я имлъ на нее благотворное вліяніе. Каждый разъ, когда являлись у нея капризы или возвращались припадки надменности (эта женщина была невыразимо горда, и съ самого начала неоднократно осмливалась упрекать меня моей нищетою и низкимъ происхожденіемъ),— каждый разъ, говорю я, когда въ нашихъ диспутахъ она намревалась взять верхъ надо мною, показать свою власть, отказаться отъ подписанія такихъ документовъ, какіе, по моему мннію, необходимы были для упроченія нашего огромнаго и сложнаго состоянія, я увозилъ мистера Брайана дня на два въ Чизвикъ, посл этого милэди не могла уже сопротивляться и соглашалась на вс мои предложенія. Я озаботился, чтобы слуги, окружавшіе ее, были на моемъ жаловань, особливо главная нянюшка при Брайан находилась въ полномъ моемъ распоряженіи. Хорошенькая, румяненькая и бойкая женщина была эта нянюшка, она нердко заставляла меня длаться величайшимъ глупцомъ. Эта женщина, можно сказать, была госпожею въ дом, которымъ владла милэди. Она предписывала законы слугамъ, и если я оказывалъ особенное вниманіе какой нибудь лэди, посщавшей насъ, эта плутовка, не задумываясь, выражала свою ревность и находила средства удалять ихъ. Всмъ извстно, что нкоторыя женщины одарены удивительнымъ умньемъ воспользоваться великодушіемъ человка и сдлать изъ него глупца, такъ точно и эта женщина имла на меня такое вліяніе, что могла вертть меня вокругъ пальца {По этимъ любопытнымъ признаніямъ не трудно заключить, что мистеръ Линдомъ обходился съ женой своей весьма дурно, что онъ убгалъ ея общества, заставлялъ подписывать документы къ ущербу ея состоянія, моталъ ея деньги въ игр и тавернахъ, не соблюдалъ супружеской врности, и, когда леди Линдонъ возставала противъ его неблаговидныхъ поступковъ, онъ удалялъ отъ нея дтей. Но неужели его можно назвать единственнымъ мужемъ, который поступалъ такъ, и, несмотря на то, слылъ за ‘врага самому себ’, за веселаго, добраго товарища. Такихъ мужей существуетъ въ мір множество, и если мы ршились издать эту автобіографію, то собственно потому, чтобъ выставить на видъ подобныхъ людей. Это только не герой какого нибудь романа, — одинъ изъ тхъ героическихъ юношей, которые рисуются въ романахъ Скотта и Джемса, — не было бы никакой надобности представлять читателю особу такъ часто и такъ плнительно изображаемую. Мистеръ Барри, мы повторяемъ, не принадлежитъ къ числу обыкновенныхъ героевъ, впрочемъ, пусть читатель оглянется кругомъ и спроситъ самого себя: кто скоре длаетъ успхи въ жизни — такіе ли пролазы, или люди благородные и честные?— глупцы, или люди съ талантами? И не справедливо ли, что жизнь людей этого класса должна быть описываема изслдователемъ человческой натуры также подробно и также занимательно, какъ и дянія тхъ сказочныхъ принцевъ, тхъ совершенно несбыточныхъ героевъ, которыхъ наши писатели любятъ описывать? Въ устарлой манер составлять романы, гд принцъ Преттимэнъ, къ концу своихъ приключеній наслаждается совершеннйшимъ благоденствіемъ, есть что-то черезчуръ наивное и приторное, какъ будто онъ отъ природы одаренъ былъ всми умственными и тлесными совершенствами въ превосходной степени. Романистъ полагаетъ, что для его любимаго героя, больше ужь ничего нельзя и сдлать, какъ только произвесть его въ лорды. Не жалкое ли это опредленіе того, что называемъ мы существеннымъ благомъ? Величайшее благо въ жизни не заключается въ томъ, чтобъ быть лордомъ, и, можетъ статься, не въ томъ, чтобъ быть счастливымъ. Нищета, болзнь, уродливость, точно также могутъ служить замною условіемъ блага, какъ и свтскія достоинства, которымъ мы безусловно поклоняемся. Впрочемъ, предметъ этотъ относится къ области философіи, а отнюдь не къ повствованію, и потому будемъ слдить за откровеннымъ и безъискусственнымъ описаніемъ мистера Линдона, его добродтелей и пороковъ.}.

Ея адскій характеръ (имя этой нянюшки было мистриссъ Стайнеръ) и мрачное уныніе моей жены, нисколько не придавали моему дому привлекательности, поэтому большую часть времени я проводилъ за его стнами, а такъ какъ игра въ то время была еще въ мод въ каждомъ клуб, таверн и собраніи, то я, само собою разумется, принужденъ былъ прибгнуть къ моей старой привычк, и, въ качеств аматера, начать т игры, въ которыхъ никогда не имлъ себ равнаго въ цлой Европ. Отъ того ли, что спокойная и исполненная всякаго довольствія жизнь измняетъ характеръ человка, или отъ того, что искусство покидаетъ его, когда онъ лишается сообщника, и, слдя за игрой, уже боле не по профессіи занимается ею, для одного только провожденія времени, я не знаю, — знаю только то, что въ сезоны 1774 и 1775 года я проигралъ множество денегъ, и, для покрытія проигрышей, принужденъ былъ сдлать займы насчетъ доходовъ жены. Условія, на которыхъ я длалъ эти займы, и необходимые расходы на перестройки и улучшенія замка были, безъ всякаго сомннія, весьма тяжелы, они значительно убавляли наше состояніе, особенно по векселямъ, которые милэди Линдонъ (женщина скупая и боязливая) иногда не хотла подписывать и о которыхъ я уже говорилъ.

Не лишнимъ считаю упомянуть о моихъ подвигахъ на конскихъ скачкахъ, имющихъ тсную связь съ моей исторіей, впрочемъ, говоря по чистой совсти, воспоминанія о моихъ ньюмаркетскихъ дяніяхъ не доставляютъ мн особеннаго удовольствія. Меня объигрывали и обманывали почти въ каждомъ предпріятіи, и, хотя я здилъ верхомъ не хуже знаменитйшаго англичанина, но не могъ такъ хорошо вызжать лошадей, какъ англійскіе нобльмены. Пятнадцать лтъ тосл того, какъ мои скакунъ, гндой Бюловъ, проигралъ пари въ Ньюмаркет, я узналъ, что одинъ благородный графъ, имя котораго не хочу упоминать, наканун бга заперъ его въ конюшню, слдствіемъ такого поступка было то, что лошадь, стоявшая на открытомъ воздух, выиграла призъ, а вашъ покорнйшій слуга долженъ былъ отдать за это пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Въ ту пору новичкамъ на этомъ поприщ нельзя было ожидать хорошаго успха. Хотя человкъ, ослпленный роскошью и блескомъ собранія и окруженный знаменитйшими особами въ государств (тутъ собирались царственные герцоги, съ ихъ супругами, въ великолпныхъ экипажахъ, тутъ былъ старый Крафтонъ, съ его веселой и многочисленной компаніей, и такіе люди, какъ напримръ, Анкастеръ, Сандвичъ, Лорнъ), хотя, говорю я, при этой обстановк, кажется, и можно было бы разсчитывать на врный выигрышъ, но, увряю васъ, въ цлой Европ не найдется такихъ людей, которые умли бы такъ тонко заманить обмануть, подкупить жокея испортить лошадь и наконецъ выиграть огромное пари. Даже я не могъ состязаться съ этими даровитыми игроками изъ высочайшихъ фамилій въ Европ. Не знаю, что могло быть причиной тому: недостатокъ ли такта въ моихъ дйствіяхъ, или уже счастіе, стало совершенно измнять мн? Теперь, когда честолюбіе удовлетворено было вполн, — искусство и удача во всемъ, повидимому, покидали меня. За что бы я ни брался, все падало изъ рукъ моихъ, спекуляціи неудавались, — агенты, которымъ я доврялъ, обманывали меня. Могу сказать, что я одинъ изъ тхъ людей, которые родятся на свтъ для того, чтобъ составить себ богатство и не умть удержать его за собой. Качества и энергія, которыя ведутъ человка къ совершенію перваго подвига, часто бываютъ главнйшими причинами его раззоренія и гибели. Что касается до меня, то я не знаю никакой другой причины несчастій, окончательно меня постившихъ {Записки, кажется, были писаны около 1814 года, въ томъ тихомъ убжищ, которое фортуна выбрала для автора при конц его жизни.}.

Я постоянно имлъ расположеніе къ литераторамъ, и, если говорить правду, любилъ разъигрывать между людьми, славившимися умомъ, роль щедраго джентльмена и покровителя. Люди этого сословія большею частію бдняки, простаго происхожденія, одарены бываютъ какимъ-то инстинктивнымъ влеченіемъ и любовію къ джентльмену въ великолпномъ кафтан, это, вроятно, замтили вс, посщавшіе ихъ общество. Мистеръ Рейнольдъ, впослдствіи пожалованный орденомъ, и, дйствительно, превосходнйшій живописецъ своего времени, былъ при Двор весьма ловкимъ и умнымъ представителемъ этого племени. Чрезъ этого-то джентльмена, писавшаго портреты съ меня, съ лэди Линдонъ и маленькаго Брайана, которыми еще такъ восхищались на выставк (я представленъ былъ разстающимся съ моею женою, въ майорскомъ милиціонномъ мундир, — маленькій Брайанъ, какъ сынъ Гектора, о которомъ я читалъ въ Иліад мистера Попа, съ удивленіемъ смотрлъ на мой шлемъ), — чрезъ мистера Рейнольдса я познакомился съ десятками этихъ джентльменовъ и съ ихъ великимъ вождемъ, мистеромъ Джонсономъ. Послдняго я всегда считалъ за великаго медвдя. Раза три онъ пилъ чай въ моемъ дом, велъ себя такъ грубо, какъ только можете себ представить, принималъ мои мннія, какъ мннія какого нибудь школьника, и при этомъ совтовалъ заниматься моими лошадями и портными, а литературу оставить въ поко. Его шотландскій пріятель, мистеръ Босвель, представлялъ собою отличнйшую цль для шутокъ. Я никогда не забуду выходки, которую сдлалъ этотъ человкъ на одномъ изъ вечеровъ мистриссъ Корнели, въ квартал Сохо, въ дом Карлэйля. Впрочемъ, происшествія, случавшіяся въ этомъ дом, облечены весьма невыгоднымъ свтомъ, а то я могъ бы разсказать диковинныя вещи.— Въ этомъ дом собирались вс столичные demi-vertu высокаго и низкаго происхожденія,— отъ его свтлости Анкастера до моего соотечественника, бднаго мистера Оливера Гольдсмита, поэта, отъ герцогини Кингстонъ до райской птички, или Китти Фишеръ. Здсь я встрчался съ весьма странными лицами, карьера которыхъ кончалась еще боле страннымъ образомъ, я познакомился здсь съ несчастнымъ Гакманомъ, который впослдствіи убилъ миссъ Рей, познакомился съ высокопочтеннйшимъ докторомъ Симони, и пр. и пр.

Веселымъ мстомъ считался Лондонъ въ то время, и считался весьма справедливо. Я пишу теперь обремененный лтами и подагрой: люди сдлались гораздо скромне и степенне, чмъ въ конц прошедшаго столтія, когда какъ я, такъ и свтъ были еще молоды. Въ то время существовало различіе между джентльменомъ и простымъ человкомъ. Мы одвались въ шелкъ, съ блестящимъ золотымъ шитьемъ. Теперь вс носятъ фраки съ коротенькими фалдами и отложными воротниками, нтъ никакого наружнаго различія между милордомъ и его грумомъ. Въ ту пору, свтскій кавалеръ посвящалъ часа два своему туалету, и относительно его, умлъ показать вкусъ свой и свою изобртательность. Какимъ ослпительнымъ блескомъ отличались гостиныя и опера! Какія огромныя суммы проигрывались и выигрывались за очаровательнымъ ломбернымъ столомъ! Мои золоченыя кареты и жокеи, въ зеленыхъ курточкахъ, залитыхъ золотомъ, не имли ни малйшаго сходства съ ныншними каретами, и провожающими ихъ тощими грумами. А какъ пили въ то время…. Впрочемъ, не считаю за нужное распространяться на эту тему. Джентльмены моего времени почти вс оставили земное поприще. Моды въ ныншнее время берутъ съ солдатъ и моряковъ, мн становится и досадно и грустно, когда начинаю вспоминать о счастливой пор, въ которой я жилъ тридцать лтъ тому назадъ.

Эта глава посвящена воспоминаніямъ о самомъ счастливомъ и блистательномъ період моей жизни, хотя и не замчательномъ относительно приключеній, которыми должна бы изобиловать счастливая и безпечная жизнь. Нелпо было бы съ моей стороны наполнять страницы описаніями обыденныхъ занятій свтскаго человка, — распространяться о хорошенькихъ лэди, которыя улыбались ему, — о нарядахъ, которые он носили, о партіяхъ, которыя составляли, выигрывали и проигрывали. Въ настоящій періодъ времени, молодые люди ржутъ французовъ въ Испаніи и Франціи, проводятъ время на бивакахъ и питаются коммиссаріатскими сухарями и мясомъ, слдовательно имъ не до того, чтобъ узнавать, какую жизнь вели ихъ предки, и потому я окончу дальнйшее описаніе удовольствій того времени, когда еще Чарльзъ Фоксъ былъ неизвстнымъ человкомъ, а Наполеонъ Бонапарте — мальчикомъ на своемъ родномъ остров.

Пока производились передлки и возобновленія въ моихъ помстьяхъ,— пока мой загородный домъ изъ древняго Норманскаго замка обращался въ изящный греческій храмъ, или дворецъ, — пока сады мои теряли сельскій характеръ и принимали легкій и пріятный видъ, пока выросталъ мой малютка на колняхъ матери и пока увеличивалось мое вліяніе въ округ, — не должно воображать, что я оставался все время въ Девоншэйр, и не длалъ визитовъ ни Лондону, ни моимъ различнымъ помстьямъ въ Англіи и Ирландіи.

Я здилъ въ помстье Трикотинъ и въ Пульвелланскія копи, гд, вмсто ожидаемыхъ выгодъ, встртилъ одно лишь крючкотворство и ябеды, — въ Ирландію я прізжалъ торжественно и пышно и угощалъ тамошнее дворянство такъ великолпно, какъ не могъ угощать самъ намстникъ Ирландіи, предписывалъ Дублину законы моды (дйствительно, это былъ нищенствующій, дикій городъ въ т дни, и я не могу надивиться похваламъ ему и старому порядку вещей,— похваламъ, которыя изобртали ирландскіе патріоты), — я предписывалъ Дублину законы моды, и за это навлекъ на себя негодованіе. Да, — чтобы ни говорили мои соотечественники патріоты, но я опять повторяю, что это былъ бдный, жалкій городишко.

Въ предъидущей глав я уже описывалъ его. Это было нчто въ род грязнаго жидовскаго городка, съ блистательною, раззореною, полуобразованною аристократіею, господствовавшею надъ полудикимъ народомъ. Я называю его полудикимъ не безъ основанія. Небритые и оборванные граждане, которыхъ вы встрчали на улицахъ, обгали васъ, дичились. Съ наступленіемъ ночи, большая часть общественныхъ мстъ находилась не вн опасности. Коллегія, публичныя зданія и громадные дома людей, считавшихся аристократами, были громадны (послдніе большею частію недостроенные), — но среднее и низшее сословіе городскихъ обывателей находилось въ самомъ грубомъ, невжественномъ состояніи, — имъ только въ половину дозволялось отправлять обряды своей религіи, духовенство ихъ, противъ желанія и воли, получало образованіе вн государства, — аристократія не имла съ ними ни малйшаго соприкосновенія. Тамъ было протестантское дворянство, и въ городахъ, жалкія и грубыя корпораціи, съ нищенскимъ штатомъ меровъ, альдерменовъ и муниципальныхъ сановниковъ, изъ которыхъ вс участвовали въ адресахъ и имли общественный голосъ, — но между высшимъ и низшимъ слоемъ Ирландскаго населенія не было ни малйшаго сочувствія, ни связи. Тому, кто такъ долго жилъ за границей, какъ я, различіе между католиками и протестантами было вдвойн поразительно, и хотя я былъ твердъ, какъ скала, въ основаніяхъ вры своей, но не могъ не вспоминать, что ддъ мой держался другой вры, не могъ надивиться тому, что между этими двумя религіозными партіями существовало такое политическое различіе. Между моими соотечественниками я прослылъ за опаснаго пришлеца, за что?— за то, что я держался своихъ собственныхъ мнній и открыто выражалъ ихъ, за то, въ особенности, что я приглашалъ приходскаго пастора къ обду въ замокъ Линдонъ. Это былъ джентльменъ, получившій образованіе въ Саламанк, и, по моимъ понятіямъ, во всхъ отношеніяхъ стоявшій выше своего сослуживца-ректора, конгрегація котораго ограничивалась не боле какъ десятью протестантами, который, само собою разумется, былъ сынъ какого-то лорда, едва умлъ объяснять самые обыкновенныя вещи, любилъ отъзжія поля и бой птуховъ.

Я не распространялъ и не украшалъ замка Линдонъ, какъ это сдлалъ съ другими нашими помстьями, но ограничился случайными посщеніями его, жилъ въ немъ открыто и оказывалъ почти царское гостепріимство. Во время отсутствія я давалъ моей тетк, вдов Брэди съ шестью незамужними дочерями (хотя вс он ненавидли меня) позволеніе располагать замкомъ, какъ своею собственностію, мать моя предпочитала этому мсту мой новый домъ въ Баррийог.

Милордъ Буллингдонъ сдлался къ этому времени чрезвычайно высокъ ростомъ и въ та кой же степени безпокоенъ характеровъ, но этому я ршилъ поручить его другому гувернеру, и оставить въ Ирландіи на попеченіе мистриссъ Брэди и ея шести взрослыхъ дочерей, предоставивъ ему при этомъ полную свободу влюбляться во всхъ старыхъ барышень, и слдовательно подражать своему отчиму. Въ случа, еслибъ милорду отказалось скучно въ замк Линдонъ, то онъ могъ хать въ Баррийогь и жить съ моей матерью, — но между ней и имъ не существовало ни любви, ни даже пріязни, напротивъ, я увренъ, что она, изъ-за внука своего Брайана, ненавидла его, какъ и я, отъ чистаго сердца.

Округъ Девонъ не такъ обширенъ, какъ сосдній съ нимъ округъ Корнвалль, и не иметъ того права принимать участіе въ выбор депутатовъ, какимъ пользуется послдній. Здсь я зналъ небогатаго джентльмена съ нсколькими сотнями фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, — этотъ джентльменъ утроивалъ доходъ свой чрезъ выборъ трехъ или четырехъ депутатовъ, и чрезъ вліяніе на министровъ, которое доставляли ему избранные депутаты. Втеченіе несовершеннолтія моей жены и во время болзненнаго состоянія графа ея отца, участіе въ парламентскихъ выборахъ со стороны дома Линдонъ оставалось въ величайшемъ небреженіи, или, говоря врне, оно было оттянуто отъ фамиліи Линдонъ хитрымъ старымъ лицемромъ, владтелемъ замка Типтоффъ, который въ качеств опекуна поступалъ съ своими родственниками, какъ поступаетъ большая часть опекуновъ, то есть, обиралъ ихъ. Маркизъ Типтоффъ посылалъ въ Парламентъ четырехъ депутатовъ, двухъ отъ своего мстечка, и двухъ отъ мстечка Типльтонъ, которое, какъ извстно всему свту, примыкаетъ къ нашему помстью Хактонъ, а съ другой стороны ограничивается паркомъ Типтоффъ. Со временъ незапамятныхъ, мы посылали депутатовъ отъ этого мстечка, пока Типтоффъ не воспользовался старостію и безсиліемъ графа, и не прибралъ право это къ своимъ рукамъ. Когда старшій сынъ его достигъ совершеннолтія, то разумется маркизъ не замедлилъ послать его въ Парламентъ депутатомъ отъ Типльтона, а когда Ригби (набобъ, составившій свое богатство въ Индіи, подъ начальствомъ Клэйва) умеръ, то маркизъ хотлъ посадить въ Парламентъ своего втораго сына, лорда Джорджа Пойнингса (съ которымъ я уже познакомилъ читателя) и ршилъ, что при своемъ высокомъ могуществ, онъ будетъ распоряжаться оппозиціей, какъ ему угодно,— тмъ боле, что оппозиція состояла изъ старыхъ виговъ, съ которыми до этой оры онъ дйствовалъ за одно.

Ригби передъ смертью своей хворалъ нсколько времени, и это обстоятельство не ускользнуло отъ вниманія провинціальныхъ джентльменовъ, людей, большею частію понимавшихъ администрацію государства, и ненавидвшихъ правила маркиза Типтоффъ, какъ опасныя и гибельныя.

— Мы искали человка, который бы могъ одержать верхъ надъ маркизомъ, говорили мн сквайры. Въ лиц вашемъ, мистеръ Линдонъ, мы нашли этого человка, и при слдующихъ выборахъ внесемъ васъ въ списокъ депутатовъ.

Я до такой степени ненавидлъ Типтоффа, что готовъ былъ принять всякія предложенія, лишь бы повредить ему. Они не только не хотли постить насъ въ Хактон, но не принимали къ себ тхъ, кто посщалъ насъ, они уговаривали провинціальныхъ лэди не принимать мою жену, — они изобрли дикія исторіи о моей развратной и расточительной жизни, они говорили, что я принудилъ лэди Линдонъ вытти за меня замужъ, и что она погибшая женщина, они распустили молву, что жизнь лорда Буллингдона въ моемъ дом находится въ опасности, что я обхожусь съ нимъ чудовищнымъ образомъ, хочу извести его, съ тмъ, чтобъ доставить все его наслдство моему сыну Брайану. Являлся ли кто изъ моихъ пріятелей въ Хактонъ, — они уже повсюду говорили, сколько за столомъ мы выпили вина, увеличивъ при этомъ количество опорожненныхъ бутылокъ вчетверо. Они пронюхивали мои сдлки съ агентами и адвокатами. Если кто нибудь изъ моихъ кредиторовъ не получалъ уплаты, въ Типтоффъ-Галл извстны были вс подробности его векселя,— взглянулъ ли я на дочь фермера, какъ уже всюду говорили, что я погубилъ ее. Недостатковъ во мн много, я признаюсь, и, какъ женатый человкъ, немогу похвастаться регулярностью въ образ моей жизни, или ровностью характера, — но лэди Линдонъ и я ссорились не много, покрайней мр не боле того, какъ это бываетъ у людей большаго свта, и, на первой пор, мы прекращали ссоры наши очень скоро. Правда, во мн много пороковъ, — но все же я не былъ такимъ демономъ, какимъ представляли меня эти отвратительные клеветники Типтоффы. Втеченіе первыхъ трехъ лтъ, я только тогда билъ мою жену, когда былъ въ нетрезвомъ вид. Я былъ пьянъ, когда швырнулъ ножемъ въ Буллингдона, что засвидтельствуютъ вс присутствовавшіе, но чтобъ я систематически строилъ козни на пагубу этого бднаго юноши, то могу торжественно объявить, что кром ненависти къ нему (а кто, скажите, воленъ въ своихъ чувствахъ?), боле ни въ чемъ предъ нимъ не виновенъ.

И такъ, я имлъ весьма уважительныя причины питать враждебныя чувства къ Типтоффамъ, и, какъ человкъ, не могъ позволить себ, чтобъ эти чувства оставалась въ бездйствіи. Хотя и вигъ, а, можетъ статься, и потому, что вигъ, маркизъ былъ однимъ изъ надменнйшихъ людей въ свт, и обращался съ людьми обыкновенными, съ простолюдинами, какъ обращался съ ними ro идолъ, намстникъ Ирландіи, — какъ обращаются многіе низкіе вассалы, которые вмняютъ себ въ особенное счастіе, если ихъ патронъ позволитъ имъ поцаловать пряжки своихъ башмаковъ. Когда Типпльтонскій мэръ и корпорація являлись къ нему, онъ принималъ ихъ, не снимая шляпы, никогда не предлагалъ мэру стула: удалялся, когда подавали завтракъ, или приказывалъ подать его въ комнату буфетчика. Эти простодушные британцы не возмущались противъ такого обхожденія, пока мой патріотизмъ не пробудилъ въ нихъ чувства сознанія своего достоинства, пока я не открылъ имъ глаза, и они увидли свое униженіе.

Я пригласилъ Мэра въ Хактонъ, и посадилъ жену его (очень бойкую, хорошенькую дочь продавца колоніальныхъ товаровъ) подл моей жены, и отвезъ ихъ обоихъ на конскія скачки въ своей карет. Лэди Линдонъ сильно возставала противъ такого снисхожденія, но я умлъ съ ней справиться: она была своенравна, но въ этомъ отношеніи и я не уступалъ ей. Своенравна…. гм! Дикая кошка тоже иметъ свой нравъ, но содержатель звринца знаетъ, какъ укротить его, а что касается до меня, то едва ли найдется въ мір женщина, которую бы я не могъ подчинить своей власти.

И такъ, я оказывалъ всевозможное вниманіе мэру и корпораціи,— посылалъ имъ дичь къ обду, приглашалъ на свои обды, прізжалъ въ ихъ собраніе, танцовалъ съ ихъ женами и дочерями, короче, длалъ съ своей стороны все, что требуется въ подобныхъ случаяхъ отъ джентльмена, заискивающаго ихъ расположеніе. Старый Типтоффъ видлъ вс мои дйствія, но голова его до такой степени была омрачена, что онъ ни подъ какимъ видокъ не хотлъ допустить идей, что династія его можетъ ниспровергнуться, и продолжалъ издавать повелнія, какъ будто бы онъ былъ Великій Моголъ, а типпльтонцы — рабы его самовластія.

Каждая почта, привозившая извстіе объ усиленіи болзни Ригби, служила для меня предлогомъ дать хорошій обдъ моимъ избирателямъ, такъ что пріятели моя, съ которыми я постоянно здилъ на охоту, смялись надъ этимъ и говорили:

— Ригби хуже, — значитъ корпораціи будетъ обдъ въ Хастон.

Я поступилъ въ Парламентъ въ 1776 году, въ то самое время, когда возгорлась война съ Америкой. Милордъ Чатамъ, мудрость котораго называли сверхчеловческою, возвышалъ свой вщій голосъ въ Палат Перовъ противъ борьбы съ американцами, а мой соотечественникъ, мистеръ Буркъ, великій философъ, но невыносимо скучный ораторъ, былъ поборникомъ мятежной партіи въ Палат Депутатовъ, гд, однако же, благодаря британскому патріотизму, весьма немногіе ршились поддерживать его. Старый Типтоффъ до такой степени былъ преданъ своему патрону, что по его приказанію, готовъ былъ черное называть блымъ и на оборотъ, въ угожденіе милорду Питту, который скоре соглашался вытти въ отставку, чмъ драться съ своими американскими собратіями, Типтоффъ приказалъ сыну своему оставить гвардію.

Но этотъ патріотизмъ чрезвычайно мало нравился англійской націи, которая, съ открытіемъ непріязненныхъ дйствій, отъ души возненавидла американцевъ, и когда услышала о пораженіи при Лессингтон, и о знаменитой Бункергилльской побд, то ненависти ея не было предловъ. Наконецъ, когда увеличили таксу съ поземельныхъ владній, дворянство стало выражать явно свое неудовольствіе, но партія моя противъ Типтоффа была все еще сильна, и я ршился во что бы то ни стало выиграть поле сраженія.

Старый маркизъ пренебрегалъ всми благоразумными предосторожностями, необходимыми въ парламентской войн. Онъ изъявилъ корпораціи и сквайрамъ намреніе представить сына своего, лорда Джорджа, и выразилъ желаніе, чтобы послдній былъ выбранъ депутатомъ Типпльтона, но при этомъ, для возбужденія преданности въ своихъ приверженцахъ, не далъ имъ даже стакана пива, тогда какъ (нужно ли говорить?) вс таверны Типпльтона были къ услугамъ моей партіи.

Нтъ никакой необходимости повторять двадцать разъ разсказанную исторію выборовъ. Я вырвалъ Типпльтонъ изъ рукъ Типтоффа и его сына, лорда Джорджа. Я испытывалъ какое-то дикое удовольствіе, заставивъ жену мою, чрезвычайно оскорбленную ея родственникомъ, принять участіе въ войн противъ него, носить и раздавать мои флаги въ день выбора. Въ этоіъ день я торжественно объявилъ моей партіи, что побдилъ лорда Джорджа въ любви, побдилъ его на дуэли и буду побдителемъ въ предстоящемъ дл, такъ оно и случилось: къ невыразимому гнву маркиза, Барри Линдонъ, эсквайръ, былъ избранъ представителемъ мстечка Типпльтона въ Парламент, вмсто умершаго Джона Ригби, эсквайра. Погрозивъ маркизу отнять при будущихъ выборахъ право избирательства другаго депутата, я отправился исполнять мои обязанности въ Парламент.

Въ это время я серьёзно ршился пріобрсть титулъ ирландскаго пера, чтобъ передать его моему возлюбленному сыну и наслднику.

ГЛАВА XVIII.
ВЪ КОТОРОЙ МОЕ СЧАСТІЕ И БЛАГОДЕНСТВІЕ НАЧИНАЕТЪ КОЛЕБАТЬСЯ.

Если кто нибудь изъ моихъ читателей иметъ расположеніе считать мою исторію безнравственною (я говорю это потому, что до меня дошли слухи, будто бы я вовсе незаслуживалъ счастія, выпавшаго на мою долю), если у кого нибудь есть подобное расположеніе, то я прошу такихъ недоброжелателей прочитать исторію моихъ приключеній до конца. Они увидятъ тогда, что призъ, которымъ я овладлъ, не такъ былъ завиднъ, какъ они полагаютъ, что богатство, блескъ, тридцать тысячъ годоваго дохода, и мсто въ Парламент часто покупаются за слишкомъ дорогую цну, — часто покупаются цною личной свободы и обязанностью носить тягостное бремя въ лиц докучливой, въ высшей степени несносной жены.

Да:— по истин можно сказать, что несносныя жены — наказаніе въ жизни. Не испытавъ, никто не знаетъ, какъ тяжело и мучительно это бремя, какъ возрастаетъ оно и усиливается съ каждымъ годомъ и какъ слабютъ ваши силы и твердость духа, чтобы нести это бремя,— бремя, казавшееся въ первый годъ легкимъ и пріятнымъ, становится невыносимымъ десять дть спустя. Я читалъ гд-то объ одномъ замчательномъ чудак, который ежедневно таскалъ на гору теленка и продолжалъ это длать тхъ поръ, пока теленокъ не обратился въ быка, онъ и его также легко таскалъ на плечахъ своихъ, какъ и теленка: но поврьте мн, жена въ тысячу разъ тяжеле самой величайшей коровы на Смитфильдскомъ рынк, и если я въ состояніи убдить хоть одного молодаго человка не жениться, то ‘Записки Барро Линдона, Эсквайра’, написаны не тщетно. Нельзя сказать, что жена моя была вздорная, сварливая женщина, какъ бываютъ многія жены,— недостатокъ этотъ я бы могъ искоренить въ ней, напротивъ, она имла трусливый, плаксивый, меланхоличный, глупый характеръ, который былъ для меня еще несносне, — никакія ласки, никакія нжности не могли вызвать на лицо ея улыбку удовольствія. Вскор посл женитьбы, я началъ оставлять ее дома одну, и искать развлеченій и друзей вн лома. Ко всмъ ея недостаткамъ присоединялось еще чувство ревности. Когда я оказывалъ самое обыкновенное вниманіе какой нибудь лэди, жена моя начинала плакать, ломала себ руки, грозила лишать себя жизни, и Богъ знаетъ, что длала.

Ея смерть не была бы для меня утшеніемъ. Этотъ негодяй, молодой Буллингдонъ, изъ котораго сдлался теперь высокій, неуклюжій, смуглый юноша, — который былъ для меня источникомъ величайшихъ горестей,— молодой Буллингдонъ, говорю я, получилъ бы въ наслдство все состояніе лэди Линдонъ до послдняго пенни, и я остался бы значительно бдне того, чмъ былъ до женитьбы,— потому что, поддерживая наше достоинство, я истратилъ небольшое свое собственное состояніе, вмст съ доходами милэди, да и къ тому же я былъ слишкомъ благороденъ и щедръ, чтобъ длать изъ этихъ доходовъ сбереженія. Пусть эти слова служатъ укоромъ моимъ клеветникамъ, которые говорятъ, что я никогда бы не разстроилъ имніе лэди Линдонъ, еслибъ мене заботился объ улучшеніи своего состоянія, которые полагаютъ даже и теперь, при моемъ горестномъ положеніи, что у меня скрыты гд нибудь груды золота, и что я во всякое время могу показать себя Крезомъ. Я не воспользовался ни однимъ шиллингомъ изъ состоянія лэди Линдонъ, но, признаюсь, разстроилъ его своими безразсудными распоряженіями.

Хотя я описалъ совершенное пренебреженіе, скоро развившееся въ груди моей относительно лэди Линдонъ, и хотя я не прилагалъ особенныхъ усилій (я могу назвать себя олицетвореніемъ откровенности и чистосердечія) скрывать свои чувства вообще, но она была такая женщина, что на мое равнодушіе отвчала привязанностью, и отъ ласковаго слова съ моей стороны приходила въ величайшій восторгъ. Дло въ томъ, что въ то время я былъ однимъ изъ прекраснйшихъ молодыхъ людей въ Англіи, и что милэди была влюблена въ меня до безумія, она принадлежала къ числу многихъ женщинъ изъ большаго лондонскаго свта, съ весьма благопріятнымъ мнніемъ о скромномъ ирландскомъ авантюрист. Какими странными, загадочными созданіями казались мн женщины! Я видлъ, что самыя элегантныя изъ нихъ влюблялись до безумія въ грубыхъ и необразованныхъ мужчинъ, — самыя умныя изъ нихъ души не слышали въ себ отъ самыхъ безграмотныхъ изъ нашего пола. Противоположностямъ въ этихъ легкомысленныхъ существахъ нтъ конца. Я не намекаю этимъ на свое собственное невжество или низкое происхожденіе (я снялъ бы голову тому, кто бы осмлился сказать, хотя слово, противъ моего происхожденія и воспитанія), я только показалъ, что лэди Линдонъ имла достаточно здраваго разсудка, чтобъ разлюбить меня, еслибъ пожежала, но ею, какъ и многими другими изъ ея пола, управляла страсть, а не разсудокъ. Она бывала въ восторг, если, въ замнъ ея любви, я отвчалъ ей хоть однимъ ласковымъ словомъ.

— Ахъ, Редмондъ, — говорила она въ минуты проявленія во мн нжности: — еслибъ ты навсегда остался такимъ!

Въ подобные припадки нжной страсти она становилась самымъ доврчивымъ созданіемъ, ее какъ нельзя легче можно было убдить въ чемъ угодно, она была готова отказать мн все имніе, еслибъ это было возможно. И надобно признаться, мн небольшаго труда стоило привести ее въ пріятное расположеніе духа. Прогуляться съ ней по бульвару Полль-Молль, или въ Ранелей, проводить въ церковь въ квартал Сентъ-Джемсъ, — купить маленькій подарокъ или какую нибудь галантерейную вещицу, было весьма достаточно, чтобъ успокоить ее и приласкать. На другой же день — таково непостоянство женщины!— она называла меня мистеромъ Барри, и при этомъ оплакивала горькую судьбу свою, соединившую ее съ такимъ чудовищемъ. Да, именно такъ угодно ей было называть одного изъ блистательнйшихъ мужчинъ въ трехъ соединенныхъ королевствахъ, между тмъ какъ другія лэди были обо мн боле лестнаго мннія….

Въ такія минуты она грозила бросить меня, но я имлъ средство удерживать ее. Средство это заключалось въ особ нашего сына, котораго она страстно любила, почему?— не знаю, знаю только, что она пренебрегала Буллингдономъ, не обращая ни малйшаго вниманія на его здоровье, благополучіе или воспитаніе.

И такъ, малютка нашъ служилъ неразрывною связью между мной и ея сіятельствомъ, не было ни одного изъ честолюбивыхъ плановъ, въ которомъ бы она не приняла участіе на пользу нашего сына, она не жалла никакихъ издержекъ, когда дло касалось его возвышенія. Для достиженія этой цли не упущено было изъ виду и могущественное оружіе — взятки, которыя были принимаемы въ самыхъ высокихъ мстахъ,— и такими близкими людьми къ августйшей особ его величества, короля, что вы изумились бы, еслибъ я назвалъ имена особъ, удостоивавшихъ принятія наши денежныя предложенія. Получивъ отъ англійскихъ и ирландскихъ герольдмейстеровъ описаніе и подробную родословную бароновъ Баррийогъ, я обратился къ королю съ почтительнйшею просьбою о предоставленіи мн титуловъ моихъ предковъ, и титула виконта Баллибарри.

— Эта голова будетъ носить графскую корону, говаривала иногда моя жена, въ минуты нжности, пропуская сквозь пальцы пряди моихъ волосъ.

И въ самомъ дл, я заслуживалъ эти титулы по всей справедливости. Въ Книг Перовъ немного нашлось бы людей съ моими дарованіями духа и храбростью, съ моей родословной и моими личными заслугами.

Желаніе сдлаться перомъ Ирландіи я считаю заодно изъ несчастнйшихъ между всми моими несчастными дяніями въ тотъ періодъ времени. Я длалъ неслыханныя жертвы, чтобъ привести этотъ планъ въ исполненіе. Въ одномъ мст я сыпалъ деньги, въ другомъ брильянты. Я покупалъ земли въ десять разъ дороже того, что он стоили, покупалъ картины и рдкости по цнамъ раззорительнымъ, давалъ пиры и балы тмъ лицамъ, которыя, находясь вблизи особы короля, легко могли содйствовать мн въ моемъ намреніи, проигрывалъ герцогамъ, братьямъ короля, огромные пари…. но лучше помолчать объ этомъ. Воспоминанія объ этомъ період моей жизни слишкомъ непріятны.

Единственнымъ лицомъ въ моемъ предпріятіи относительно титуловъ, лицомъ, которое я назову открыто, былъ старый негодяй, плутъ и обманщикъ Густавъ-Адольфъ, тринадцатый графъ фамиліи Крэбсъ. Этотъ нобльменъ занималъ должность въ собственномъ кабинет его величества и былъ единственнымъ джентльменомъ, котораго король удостоивалъ своимъ особеннымъ расположеніемъ. Еще во времена стараго короля между нмми образовался родъ дружбы. Вотъ это какъ было: однажды его королевское высочество, играя въ воланъ съ молодымъ лордомъ на обширной площадк огромной лстницы въ Кью, разсердился на своего товарища и толкнулъ его съ лстницы, колодой Крэбсъ упалъ и сломалъ себ ногу. Раскаяніе принца въ своей жестокости заставило его сблизиться съ юношей, котораго такъ жестоко обидлъ, и когда восшелъ на престолъ, то не было ни одного человка, которому бы графъ Бють завидовалъ столько, сколько милорду Крэбсу. Послдній былъ бденъ и расточителенъ, и Бють, чтобы очистить дорогу себ, отправилъ его въ Европу членомъ одного посольства, но Крэбсъ не долго оставался на материк, и, по возвращеніи въ Англію, немедленно получилъ назначеніе состоять при особ его величества.

Вотъ съ этимъ-то безславнымъ нобльменомъ я и образовалъ несчастную дружбу, когда, неопытный еще и доврчивый, я впервые поселился въ Лондон, посл женитьбы на лэди Линдонъ. Крэбсъ былъ, дйствительно, однимъ изъ самыхъ занимательныхъ людей въ мір, и находиться въ его обществ я вмнялъ себ въ величайшее удовольствіе. Кром того, я старался сблизиться съ человкомъ, который самъ былъ такъ близокъ къ высочайшей особ въ государств.

Слушая этого человка, вы бы подумали, что никакое назначеніе высокихъ должностей не длалось безъ его непосредственнаго участія. Онъ говорилъ мн, напримръ, объ устраненіи Чарльза Фокса наканун того дня, когда фактъ этотъ сдлался извстнымъ самому бдному Чарли. Онъ говорилъ когда Гоу долженъ воротиться изъ Америки, и кто былъ назначенъ, на его мсто. Не увеличивая числа такихъ примровъ, скажу короче, что на этомъ человк я основывалъ вс мои надежды къ утвержденію правь моихъ на титулы барона Баррнйогъ и виконта Баллибарри.

Одна изъ главнйшихъ причинъ издержекъ, въ которыя вовлекло меня мое необузданное честолюбіе, заключалось въ томъ, что я набралъ и вооружилъ отрядъ пхоты изъ помстій замка Линдонъ и Хактона, и предложилъ моему всемилостивйшему государю на открывшуюся компанію противъ американскихъ мятежниковъ. Этотъ отрядъ, превосходно экипированный и вооруженный, былъ посаженъ на корабли въ Портсмут, въ 1778 году, и патріотизмъ джентльмена, сдлавшаго такое пожертвованіе на пользу общую, былъ принятъ при Двор съ такимъ одобреніемъ, что когда лордъ Нортъ представилъ меня, его величество соизволилъ обратить на меня милостивое вниманіе, и сказать:

— Вашъ поступокъ, мистеръ Линдонъ, заслуживаетъ похвалы: соберите еще такой отрядъ, и въ глав его позжайте въ Америку.

Это предложеніе, какъ читатель можетъ догадаться, ни подъ какимъ видомъ не согласовалось съ образомъ моихъ понятій. Человку, при тридцати тысячахъ фунтовъ годоваго дохода, глупо было бы рисковать своею жизнью, какъ это длаютъ обыкновенно бдняки. Я всегда восхищался поступкомъ моего пріятеля Джека Вольтера. Онъ былъ самымъ храбрымъ корнетомъ, и, очертя голову, бросался во всякую горячую схватку, выпадавшую на его долю. Какъ вдругъ, передъ самымъ Минденскимъ сраженіемъ, Вольтеръ получилъ извстіе, что дядя его, главный поставщикъ арміи, умеръ, оставивъ ему пять тысячъ годоваго дохода. Джекъ въ ту же минуту подалъ въ отставку, а такъ какъ наканун генеральнаго сраженія, прошеніе его не приняли, то онъ отправился въ бой, и посл того ни разу не бралъ въ руки пистолета, кром, впрочемъ, дуэли съ однимъ офицеромъ, который сомнвался въ его храбрости, и котораго онъ прострлилъ съ хладнокровіемъ и неустрашимостью, служившими яснымъ доказательствомъ, что онъ оставилъ военную профессію не изъ трусости, но изъ благоразумія и желанія пользоваться богатствомъ.

Когда образовался отрядъ хактонскихъ волонтеровъ, пасынокъ мой, которому въ это время исполнилось шестнадцать лтъ, страстно желалъ присоединиться къ нему, и я охотно соглашался на это. въ надежд отдлаться навсегда отъ непріятнаго для меня молодаго человка, но его опекунъ, лордъ Типтоффъ, длавшій все наперекоръ моимъ желаніямъ, отказалъ въ своемъ позволеніи, и такимъ образомъ, воинственнымъ наклонностямъ молодаго нобльмена не дано было свободы развиться. Еслибъ онъ отправился въ эту экспедицію и еслибъ непріятельская пуля сразила его, мн кажется, говоря по чистой совсти, я бы не сталъ много печалиться, и имлъ бы удовольствіе видть въ моемъ сын наслдника имнія, пріобртеніе котораго стоило его отцу великихъ усилій и трудовъ.

Воспитаніе этого молодаго нобльмена было чрезвычайно слабое и, быть можетъ, я самъ виноватъ въ этомъ, не обращая надлежащаго вниманія. Онъ имлъ такой буйный, дикій и необузданный характеръ, что я никогда не могъ питать къ нему расположенія, передо мной и передъ матерью своей онъ всегда былъ такимъ угрюмымъ и молчаливымъ, что я не могъ не видть въ этомъ настроеніи духа постороннее вліяніе, и потому предоставлялъ ему дйствовать по своему усмотрнію. Втеченіе двухъ лтъ онъ оставался въ Ирландіи, а когда прізжалъ оттуда въ Англію, то мы держали его преимущественно въ Хактон, стараясь устранять этого грубаго и непривлекательнаго молодаго человка, отъ джентльменскаго общества, въ которомъ мы обращались. Мой же сынъ, напротивъ, былъ милый очаровательный ребенокъ, мы находили безпредльное удовольствіе баловать и лелять его. Когда ему исполнилось пять лтъ, онъ представлялъ собою образецъ моды, красоты и благовоспитанности.

Впрочемъ, и не могло быть иначе, при тхъ заботахъ и попеченіяхъ, которыми окружали его родители, при томъ вниманія, которое оказывали ему со всхъ сторонъ. На пятомъ году его возраста, я поссорился съ англійской нянюшкой, къ которой жена моя сильно ревновала меня, и нанялъ для него французскую гувернантку, которая жила въ аристократическихъ семействахъ въ Париж, и которую милэди Линдонъ не замедлила приревновать ко мн. Подъ руководствомъ этой молоденькой женщины, мой маленькій шалунъ научился плнительно лепетать по французски. Вы бы отъ души нахохотались, услышавъ, какъ этотъ милый плутишка произносилъ: Mort de ma vie! или когда, топнувъ ножкой, посылалъ manans и canaille нашей прислуги къ trente mille diables. Его можно назвать скоросплкой во всхъ отношеніяхъ, въ самомъ раннемъ возраст, онъ умлъ передразнить кого угодно, на шестомъ году, онъ сидлъ уже за нашимъ столомъ и пилъ шампанское не хуже взрослаго, гувернантка выучила его пть новйшія миленькія псенки Вадё и Каллара, и т изъ слушателей, которые понимали по французски, помирали со смху, слушая его, когда онъ плъ или передразнивалъ старушекъ, составлявшихъ небольшое общество милэди Линдонъ. Признаюсь, я не уважалъ этихъ старушекъ, — этихъ сплетницъ, завистливыхъ и недальняго ума, всегда поселяющихъ раздоръ между мужемъ и женой. Каждый разъ, когда важныя особы ихъ въ фижмахъ и на высокихъ каблукахъ являлись въ Хактонъ или въ Беркелей-скверъ, я находилъ удовольствіе наводить на нихъ ужасы я заставлялъ маленькаго Брайана пть, танцовать, играть diable quatre, и помогалъ ему самъ, чтобъ только выпроводить вонъ сварливыхъ старухъ. Никогда не забуду я торжественныхъ увщаній стараго ректора въ Хактон, который нсколько разъ длалъ попытки пріохотить Брайана къ латинскому языку, и съ многочисленными дтями котораго я позволялъ моему сыну имть отъ времени до времени сношенія. Они выучили отъ Брайана французскія псенки, пть которыя матушка ихъ, гораздо больше смыслившая въ соленьяхъ и вареньяхъ, чмъ во французскомъ язык, всегда поощряла, но когда услышалъ ихъ старикъ-отецъ, то посадилъ миссъ Сару въ спальню на цлую недлю на хлбъ и воду, и торжественно выскъ мастера Джакоба, въ присутствіи всхъ его братьевъ и сестеръ, и Брайана, которому видъ такого наказанія долженъ былъ послужить предостереженіемъ. При начал наказанія, маленькій шалунъ мой кричалъ, бросался на ректора, безпрестанно повторялъ: ‘corbleu, morbleu, ventrebleu’, и все для того, чтобъ не трогали его молодаго друга Джакоба. Посл этой сцены ректоръ отказалъ Брайану отъ своего дома, а я съ своей стороны, далъ клятву, что старшій его сынъ, готовившійся вступить на духовное поприще, никогда не получитъ въ наслдство ректорскаго мста въ Хактон, — мста, которое я намревался дать ему. Старикъ-отецъ, съ лицемрнымъ видомъ сказалъ на это, что во всемъ да будетъ воля Божія!— что онъ изъ-за мста для сына, не позволитъ выйдти дтямъ своимъ изъ повиновенія родителямъ, не позволить имъ сдлаться людьми безнравственными, въ заключеніе всего, онъ написалъ мн высокопарное, торжественное, наполненное латинскими цитатами, письмо, въ которомъ прощался со мной и моимъ домомъ. ‘Я длаю это съ чувствомъ глубочайшаго сожалнія, присовокуплялъ старый джентльменъ: — потому что я получалъ много милостей отъ жактовской фамиліи. Воспоминаніе объ этихъ милостяхъ и лишеніе ихъ наполняетъ мое сердце горестью. Чрезъ мое отчужденіе отъ васъ, я боюсь, пострадаютъ одни только бдные моего прихода, потому что отнын я не буду въ состояніи приносить вамъ извстія о нищет и бдствіи ближняго, о тхъ нуждахъ, которыя, я долженъ отдать вамъ въ этомъ полную справедливость, ваше великодушіе и ваша щедрость всегда старались облегчить и всегда облегчали.’

Можетъ статься, въ этихъ словахъ было много справедливаго, потому что старикъ безпрестанно надодалъ мн просьбами о пособіи бднымъ, и я знаю за достоврное, что по своему человколюбію, онъ часто самъ оставался безъ шиллинга въ карман, съ другой стороны, въ его сожалніи, относительно нашей размолвки, не маловажную роль играли мои обды въ Хактон, да и жен его не легко было прекратить знакомство съ гувернанткой Брайана, которой извстны были вс новйшія французскія моды, и которая никогда не посщала ректорскій домъ, не оказавъ тамъ какой нибудь услуги. Это доказывалось тмъ, что въ каждое слдующее воскресенье посл ея визита, дочери ректора являлись въ церковь или въ платьяхъ по послдней мод, или въ мантильяхъ.

Чтобъ наказать старика, я по воскресеньямъ, во время его проповди, начиналъ громко храпть, и когда Брайанъ вошелъ въ такія лта, что нужно было устранить его отъ надзора и общества женщинъ, я взялъ для него гувернера и возложилъ на него обязанность быть моимъ духовникомъ. Англичанку-няню Брайана я выдалъ замужъ за нашего главнаго садовника, съ хорошимъ приданымъ, а француженку-гувернантку — за врнаго Фрица, послдніе, благодаря моей щедрости, открыли table-d’hte въ квартал Сохо, и полагаю, что теперь, когда пишу я эти записки, они пользуются всми благами жизни и живутъ богаче своего великодушнаго и щедраго господина.

Для Брайана я выписалъ изъ Оксфорда молодаго джентльмена, высокопочтеннаго Эдмунда Лавендера, которому поручено было преподавать латинскій языкъ, когда мальчикъ былъ въ расположеніи учиться ему, исторію, грамматику и другіе предметы, необходимые для джентльмена. Лавендеръ былъ драгоцннымъ прибавленіемъ къ нашему обществу въ Хактон. Онъ имлъ особенную способность одушевлять наши бесды. Будучи постоянно предметомъ нашихъ шутокъ, онъ переносилъ ихъ съ удивительнымъ, можно сказать, съ мученическимъ терпніемъ. Онъ принадлежалъ къ разряду тхъ людей, которые согласны получить хорошій толчекъ отъ большаго господина, лишь бы только этотъ господинъ обратилъ на нихъ свое вниманіе, я часто бросалъ въ каминъ его парикъ, передъ цлой компаніей, и Лавендеръ хохоталъ надъ этой выходкой на равн съ другими. Забавно было видть, когда его сажали верхомъ на бойкаго коня и посылали мчаться вслдъ за гончими, блдный какъ смерть и вцпившись въ гриву лошади обими руками, онъ кричалъ и именемъ неба умолялъ насъ остановиться. Какимъ образомъ этотъ человкъ не сломилъ себ шеи, я не понимаю, пословица: ‘кому быть на вислиц, тотъ не утонетъ’, въ этомъ случа оказывается вполн справедливою. Въ наши поздки на охоту, съ нимъ не случалось никакого несчастія. За обдомъ, онъ постоянно занималъ мсто въ конц стола, безпрестанно пилъ грогъ, такъ что его не рдко выводили пьянаго и укладывали спать до наступленія вечера. При этихъ случаяхъ я и Брайанъ много разъ натирали ему сажей лицо, укладывали спать въ комнату, посщаемую мертвецами, пускали на его постель стаю крысъ и мышей, наполнивъ водой его сапоги, кричали: ‘пожаръ!’, подпиливали ножки его стула и вс листки въ его любимой книг пересыпали табакомъ. Бдный Лавендеръ переносилъ все это съ терпніемъ, за то во время собраній въ Хактон или въ Лондон, онъ вполн вознаграждался дозволеніемъ сидть въ кругу людей большаго свта и воображать себя членомъ нашего общества.

Теперь я долженъ поговорить о другомъ моемъ сын, или врне о сын лэди Линдонъ, то есть о виконт Буллингдон. Втеченіе нсколькихъ лтъ я держалъ его въ Ирландіи, подъ ближайшимъ надзоромъ моей матушки. Я отдалъ ей въ полное распоряженіе замокъ Линдонъ, владя которымъ временно, эта добрая женщина не упускала ни одного сличая показать себя особой весьма немаловажной. При всхъ ея странностяхъ и причудахъ, ни одно изъ нашихъ помстій не было такъ хорошо управляемо, какъ замокъ Линдонъ, поземельные доходы платились превосходно, расходовъ было несравненно меньше, чмъ подъ управленіемъ какого нибудь повреннаго. Ограниченность расходовъ на ея собственное содержаніе всегда удивляла меня, хотя, по ея словамъ, она должна была поддерживать достоинство двухъ фамилій. Для молодаго лорда она держала особую прислугу, вызжала изъ дому не иначе, какъ въ золоченой карет шестерней, замокъ содержался чисто и опрятно, мебель и сады сохранялись превосходно, такъ что во время нашего посщенія Ирландіи мы не встрчали ни одного дома, котооый бы находился въ такомъ отличномъ состояніи, какъ замокъ Линдонъ. Тамъ состояло до двадцати бойкихъ служанокъ въ половину противъ этого числа расторопныхъ лакеевъ, въ немъ все было въ такомъ превосходномъ порядк, какъ только можно ожидать отъ хорошей домоправительницы. И все это длала она, не требуя отъ насъ ни малйшаго вспомоществованія. Въ паркахъ она откармливала овецъ и рогатый скотъ, и получала большія выгоды, отправляя ихъ на рынокъ въ Баллинасло, она снабжала, ужь я и постичь не могу какимъ образомъ, множество городовъ масломъ и окороками. Плоды и овощи изъ садовъ и огородовъ замка Линдонъ пользовались на дублинскомъ рынк отличной репутаціей. Въ кухн ея, какъ и въ кухняхъ болыпей части ирландскихъ домовъ, не было особенной роскоши, погреба истощались весьма медленно, или, врне, совсмъ не истощались, потому что старушка лэди пила одну только воду, и почти никого къ себ не принимала. Все ея общество состояло изъ двухъ — трехъ двицъ, и предмета моей прежней страсти, Норы Брэди, въ настоящее время мистриссъ Квинъ, которая прожила съ мужемъ все свое состояніе, и однажды пріхала въ Линдонъ повидаться со мной. Она постарла, растолстла, была безъ вкуса одта, и имла при себ двухъ грязныхъ ребятишекъ. Увидвъ меня, она горько заплакала, называла меня ‘сэръ’ и ‘мистеръ Линдонъ’, просила помочь ея мужу, что я и сдлалъ, доставивъ ему, чрезъ друга моего лорда Крэбса, мсто въ Акцизномъ Ирландскомъ суд, и заплативъ за перездъ его семейства и его самого въ Ирландію. Я нашелъ его грязнымъ, потеряннымъ, жалкимъ пьяницей. Глядя на бдную Нору, я не могъ не удивляться при воспоминаніи тхъ дней, когда считалъ ее за божество. Впрочемъ, полюбивъ однажды какую бы то ни было женщину, я оставался постояннымъ ея другомъ втеченіе всей моей жизни: я могъ бы представить тысячу примровъ моего великодушія и преданности.

Молодой Буллингдонъ былъ единственнымъ лицомъ, съ которымъ матушка моя, какъ говорится, не могла справиться. Извстія о немъ съ самого начала были таковы, что не могли не¹наполнять горестью родительское сердце. Онъ не признавалънадъ собой никакой власти. Отправляясь на охоту или въ другія экспедиціи, милордъ не являлся домой по цлымъ недлямъ. Дома онъ былъ угрюмъ и молчаливъ, отказывалъ моей матушк въ невинномъ удовольствіи поиграть съ ней вечеромъ въ карты, углублялся въ старыя ветхія книги, наполняя ими свою пустую голову, любилъ шутить и бесдовать съ лакеями и служанками въ людской, а не съ порядочными людьми въ гостинной, насмхался надъ мистриссъ Барри, словомъ, велъ жизнь, исполненную непокорности и скандала. Къ довершенію всего, молодой повса познакомился съ приходскимъ католическимъ священникомъ — страшнымъ бднякомъ, кончившимъ курсъ въ какой-то французской или испанской семинаріи, и совершенно бросилъ пастора замка Линдонъ, который, получивъ образованіе въ Оксфордскомъ университет, держалъ гончихъ, и выпивалъ ежедневно по дв бутылки вина.

Обращая вниманіе на развитіе религіозныхъ понятій и убжденій въ молодомъ Буллингдон, я принужденъ былъ ускорить образъ моихъ дйствій въ отношеніи къ нему. Если я имлъ какое нибудь правило, руководившее меня въ жизни, то оно заключалось въ уваженіи къ господствующей церкви, и въ искреннемъ нерасположеніи ко всмъ другимъ вроисповданіямъ. Вслдствіе этого, въ 17— году я отправилъ въ Дублинъ моего француза камердинера съ порученіемъ привезти ко мн молодаго негодяя. Камердинеръ сообщилъ мн, что Буллингдонъ наканун отъзда провелъ всю ночь у своего друга-католика, что передъ самымъ отъздомъ онъ имлъ сильную ссору съ моей матерью, цаловалъ Бидди и Дози, своихъ маленькихъ племянницъ, которыя крайне сожалли о его отъзд, и что когда его просили зайти къ пастору замка Линдонъ, и проститься съ нимъ, онъ ршительно отказался, сказавъ, что не хочетъ видть стараго фарисея, и что его нога не будетъ въ дом этого лицемра. Пасторъ написалъ письмо, съ совтомъ, принять надлежащія мры къ исправленію этого бсенка, такъ называлъ онъ молодаго Буллингдона. Несмотря на то, что Буллингдона не жаловали порядочные люди въ округ, онъ пользовался огромной популярностью между простымъ сословіемъ. Въ то время, когда карета увозила его изъ замка, его со слезами провожали толпы народа. Десятки невжественныхъ, полудикихъ негодяевъ бжали подл кареты нсколько миль, нкоторые изъ нихъ, ухавъ впередъ, встртили Буллингдона въ Дублин, въ Пиджонъ-гауз, чтобъ проститься съ нимъ въ послдній разъ. Большаго труда стоило взять мры, чтобъ безумные энтузіасты не спрятались на корабл, и не пустились провожать молодаго лорда въ Англію.

Отдавая полную справедливость молодому человку, я долженъ сказать, что по прізд его къ намъ, онъ имлъ мужественную и благородную осанку, вс его манеры и наружность отличали благородную кровь, отъ которой онъ происходилъ. Онъ представлялъ собою живой портретъ нкоторыхъ изъ смуглыхъ членовъ фамиліи Линдонъ, портреты которыхъ висли въ хактонской галлере, въ которой молодой человкъ любилъ проводить большую часть свободнаго времени, углубляясь въ старыя пыльныя книги, которыя вынималъ изъ шкаповъ библіотеки, и видъ которыхъ приводилъ меня въ негодованіе. Передо мной онъ постоянно соблюдалъ суровое молчаніе, его надменный и презрительный видъ не нравился мн тмъ боле, что въ его поведеніи я не могъ найти недостатковъ, хотя вс его поступки отличались величайшей дерзостью и гордостью. При первомъ свиданіи съ нимъ, его мать была сильно взволнована, быть можетъ и онъ въ душ своей тоже испытывалъ волненіе въ такой же степени, но не хотлъ обнаружить его. Поцаловавъ ей руку, онъ сдлалъ низкій, формальный поклонъ, и когда я протянулъ ему руку, онъ заложилъ свои за спину, устремилъ на меня пристальный взглядъ, и, слегка наклонивъ голову, сказалъ:— ‘Кажется, это мистеръ Барри Линдонъ’, повернулся въ сторону, и началъ говорить съ матерью о состояніи погоды, безпрестанно повторяя ‘ваше сіятельство’. Милэди Линдонъ крайне не понравилась такая холодная встрча, оставшись съ нимъ наедин, она строго замтила ему, почему онъ не пожалъ руки своему отцу.

— Моему отцу? сказалъ онъ:— вроятно, ваше сіятельство, вы ошибаетесь. Мой отецъ былъ сэръ Чарльзъ Линдонъ. Если другіе забыли его, то, покрайней мр, я еще помню.

Я понялъ, что это было объявленіемъ войны, тогда какъ я душевно радовался прізду мальчика, и приготовился жить съ нимъ дружелюбно. Но у меня ужь было въ характер, за добро платить добромъ, за зло — зломъ. И кто можетъ винить меня за ссоры съ этимъ молодымъ повсой, кто станетъ обрушившееся на меня впослдствіи тяжелое бдствіе приписывать моему суровому обхожденію съ нимъ? Не я, а онъ положилъ начало нашей ссор — непріятныхъ послдствій которой не я, а онъ, былъ виновникомъ.

Я думаю, всмъ извстно правило, что всякое зло уничтожать должно въ самомъ начал, и что отецъ семейства для исправленія недостатковъ въ своихъ дтяхъ долженъ немедленно употреблять свою власть. Согласно этому правилу, я воспользовался первымъ случаемъ сдлать доброе наставленіе мистеру Буллингдону, и на другой же день посл его прізда, когда онъ отказался исполнить мое приказаніе, не помню какое именно, я привелъ его въ кабинетъ и жестоко наказалъ его. Этотъ процессъ, признаюсь, сильно взволновалъ меня, потому что никогда еще я не ршался бить лорда бичемъ, но я скоро привыкъ къ этому, спина лорда Буллингдона и мой бичъ такъ хорошо познакомились другъ съ другомъ, что приступъ къ сближенію ихъ совершился безъ всякихъ церемоній.

Если исчислять вс примры неповиновенія и дерзкихъ поступковъ молодаго лорда, то я наведу на читателя скуку. Его упрямство, мн кажется, было сильне моего желанія исправить его, да и то сказать, какъ бы отецъ строго ни исполнялъ свои обязанности, нельзя же ему наказывать дтей своихъ цлый день, и за каждую шалость. Правда, я очень сурово обходился съ нимъ, но чаще щадилъ его, чмъ наказывалъ. Къ тому же, втеченіе восьми мсяцевъ, когда я оставался въ Лондон для отправленія моихъ обязанностей въ Парламент и при Двор моего государя, Буллингдонъ совершенно освобождался отъ моего вліянія.

Во время моего отсутствія я позволялъ ему заниматься латинскимъ и греческимъ языками у стараго ректора, который крестилъ этого своенравнаго мальчика, и имлъ на него сильное вліяніе. Посл каждой сцены между нами, мой пасынокъ убгалъ въ ректорскій домъ искать тамъ убжища и совта, такъ что ректоръ былъ всегдашнимъ посредникомъ въ нашихъ раздорахъ. Однажды онъ привелъ негодяя въ Хактонъ, и, хотя далъ клятву не переступать порога моего дома, лично представилъ его мн, и сказалъ:

— Я привелъ его къ вамъ, чтобъ онъ сознался въ своей шалости, и чтобъ вы наказали его по вашему усмотрнію.

Въ присутствіи двухъ-трехъ друзей, которые въ это время пили вино со мной, я наказалъ его, и къ похвал его будь сказано, онъ перенесъ наказаніе, ни разу не вскрикнувъ, не сказавъ ни слова. Это съ одной стороны доказываетъ, что я наказалъ мальчика не очень жестоко, хотя и имлъ разршеніе священника наказать его по моему усмотрнію.

Раза два или три, Лавендеръ, гувернеръ Брайана, покушался наказать милорда Буллингдона, но встртилъ съ его стороны сильное сопротивленіе. Молодой повса пустилъ стуломъ въ оксфордскаго джентльмена, къ величайшему восхищенію маленькаго Брайана, который кричалъ при этомъ:

— Браво, Булли! тузи его, тузи!

И Булли, дйствительно, оттузилъ его такъ, что посл того мистеръ Лавендеръ не ршался возобновлять подобныхъ попытокъ, и довольствовался тмъ, что о шалостяхъ милорда доносилъ мн, законному защитнику и покровителю милорда.

Странно, что съ моимъ сыномъ Буллингдонъ обходился весьма ласково. Онъ любилъ маленькаго Брайана, — какъ любили вс, кто только зналъ его — любилъ его тмъ боле, что онъ былъ ‘въ половину Линдонъ’. Да и нельзя было не любить его: но просьб этого милаго ангела: ‘папа, не ските сегодня бднаго Булли!’ — я удерживался отъ гнва, и избавлялъ милорда отъ наказанія, которое онъ вполн заслуживалъ.

Съ матерью своей, онъ, съ самого начала, не хотлъ имть никакого сношенія, говоря, что она ужь боле не принадлежитъ къ фамиліи Линдонъ, и зачмъ ему любить ее, если она никогда не была ему матерью? Эти слова дадутъ читателю хорошее понятіе объ упрямств я угрюмомъ характер мальчика. На меня жалуются, что я не хотлъ дать ему воспитанія, приличнаго джентльмену, не хотлъ послать его въ коллегію или школу, но дло, въ томъ, что онъ самъ не хотлъ этого. Я неоднократно длалъ ему предложенія, но онъ никогда не принималъ ихъ, и прошло много времени, прежде чмъ я узналъ, что такое могло привязывать его къ дому, для него столь непривлекательному.

Причина этой привязанности наконецъ обнаружилась. Между мной и милэди часто случались споры, въ которыхъ иногда былъ я неправъ, иногда она, а такъ какъ ни я, ни она, не имли ангельскаго характера, то споры наши почти всегда обращались въ сильную ссору. Я часто бывалъ пьянъ: а въ этомъ состояніи, желалъ бы я знать, кто можетъ владть собой? Нтъ ничего удивительнаго, что въ этомъ состояніи я обращался съ милэди весьма грубо, нердко швырялъ въ нее стаканомъ, называлъ ее именами весьма нелюбезными. Я даже грозилъ убить ее, и разумется, подобными угрозами наводилъ ужасъ на нее.

Посл одной изъ такихъ ссоръ, когда лэди Линдонъ съ воплемъ бжала отъ меня по галлереямъ, а я, пьяный какъ лордъ, преслдовалъ ее, шатаясь изъ. стороны въ сторону, Будлнигдонъ, вызванный крикомъ матери изъ комнаты своей, догналъ меня въ тотъ самый моментъ, когда я хотлъ было схватить мялэди, сбилъ меня съ ногъ, которыя были весьма не тверды, подхватилъ въ свои объятія мать, падавшую въ обморокъ, увелъ ее свою комнату, и тамъ, по ея убдительной просьб, далъ клятву не оставлять ея домъ, пока она будетъ за мной замужемъ. Я ничего не зналъ объ этой клятв, какъ не зналъ о пьяной выходк, послужившей поводомъ къ этой клятв. Меня уложили въ постель мои слуги, и по утру, я столько же помнилъ моемъ поступк, сколько помнилъ о событіяхъ того времени, когда я былъ груднымъ ребенкомъ. Лэди Линдонъ познакомила меня съ этимъ обстоятельствомъ спустя нсколько лтъ. Я упоминаю объ этомъ, чтобъ доказать свою невинность передъ тмъ, кто обвиняетъ меня въ жестокости къ моему пасынку. Пусть же мои клеветники оправдаютъ поступокъ дерзкаго негодяя, который посл обда сшибаетъ съ ногъ своего отчима, и своего ближайшаго покровителя.

Это. обстоятельство послужило на нкоторое время поводомъ къ сближенію между матерью и сыномъ, — но характеры ихъ были весьма различны. Я увренъ, что милэди была слишкомъ привязана ко мн, чтобъ позволить сыну питать къ ея мужу враждебныя чувства. Вмст съ лтами увеличивалась и его ненависть ко мн. Когда ему исполнилось шестнадцать лтъ, когда я, освобожденный на лтнее время отъ парламентскихъ занятій, пріхалъ въ Хактонъ, и, по обыкновенію, хотлъ наказать его, онъ далъ мн понять, что не намренъ боле подчиняться моей власти, и, заскрежетавъ зубами, сказалъ, что застрлитъ меня, если я осмлюсь наложить на него руки. Я посмотрлъ на него, онъ выросъ, возмужалъ, съ этой поры я навсегда отказался отъ столь необходимой части его воспитанія.

Около этого-то времени я и набралъ отрядъ для военныхъ дйствій въ Америк. Мои враги (число ихъ увеличилось посл побды моей надъ Типтоффомъ) начали распространять самую позорную молву относительно моихъ поступковъ съ своенравнымъ юношею, и обвинять меня, будто бы я хотлъ отъ него отдлаться. Такимъ образомъ, преданность моя къ государю, и желаніе мое служить на пользу общую, перетолковано было совершенно превратно: мн приписывали чудовищное, неестественное покушеніе на жизнь Буллингдона. Говорили, будто бы я набралъ военный отрядъ, собственно съ тою цлію, чтобъ предоставить начальство надъ нимъ молодому виконту, и избавиться отъ него на всегда. Я увренъ, что было названо даже имя того человка въ этомъ отряд, которому будто бы я поручилъ отправить виконта на тотъ свтъ, при первомъ генеральномъ сраженіи, и опредлена была плата, которую я долженъ былъ дать за эту щекотливую услугу.

У меня и въ ум ничего подобнаго не было. Я былъ тогда такого мннія (предположеніе мое хотя и замедлило оправдаться, но все же оправдалось), что лордъ Буллингдонъ не нуждался въ моей помощи къ переходу на тотъ свтъ, ему самому посчастливилось найти дорогу туда, по которой онъ, конечно, и слдовалъ. По правд сказать, онъ вступилъ на эту дорогу очень рано, изъ всхъ буйныхъ, дерзкихъ, непокорныхъ негодяевъ, когда либо причинявшихъ горе любящимъ родителямъ, онъ, разумется, былъ самый неисправимый, ни ласки, ни просьбы, ни побои, не производили на него надлежащаго дйствія.

Напримръ, когда гувернеръ проводилъ моего маленькаго сына въ столовую къ десерту, милордъ обращаясь къ ребенку, осыпалъ меня колкими сарказмами.

— Милое дитя, говорилъ онъ, лаская его:— какая жалость, что я не умираю до сихъ поръ, ради твоего благополучія! Со смертью моей Линдоны имли бы боле достойнаго представителя, и пользовались бы всми преимуществами знаменитой крови фамиліи Барри изъ Баррийога,— не правда ли, мистеръ Барри Линдонъ?

Для этихъ оскорбительныхъ рчей, онъ всегда выбиралъ такіе дни, когда у меня собиралось множество гостей.

Въ другой разъ (это было въ день рожденія Брайана) мы давали великолпный балъ, и наступило уже время явиться маленькому Брайану въ наше общество, въ щегольскомъ придворномъ наряд (о, Боже мой! я не могу удержаться отъ слезъ при воспоминаніи о свтлыхъ взорахъ этого милаго, ненагляднаго личика!), — въ гостяхъ начался шопотъ, вс столпились въ одно мсто, когда ребенокъ вошелъ въ гостиную вмст съ своимъ полубратомъ, который явился, поврите ли вы?— въ чулкахъ, ведя за руку маленькаго Брайана, хлопавшаго по полу огромными башмаками милорда.

— Какъ вы находите, сэръ Ричардъ Варгрэвъ, — вдь ему башмаки мои впору? сказалъ дерзкій Буллингдонъ.

При этомъ гости посмотрли другъ на друга и обмнялись нсколько словами, лэди Линдонъ подошла къ лорду Булдингдону съ величайшимъ гнвомъ, взяла ребенка на руки, прижала его къ груди исказала:

— Судя потому, какъ я люблю это дитя, милордъ, вамъ бы слдовало знать, какъ любила бы я его старшаго брата, еслибъ онъ оказался достойнымъ материнской любви!

Сказавъ это, лэди Линдонъ залилась слезами и удалилась. Молодой лордъ остался сконфуженнымъ.

Наконецъ, при одномъ случа, его поведеніе ко мн было до такой степени оскорбительно (это случилось въ отъзжемъ пол и при многочисленномъ собраніи), что я, потерявъ всякое терпніе, подскакалъ къ дерзкому негодяю, сбилъ его съ сдла, соскочилъ самъ на землю, и, съ помощію бича, прибгнулъ жъ такой исправительной мр, что еслибъ меня не удержали и время, то мн кажется, я заскъ бы его до смерти. Онъ до такой степени взбсилъ меня, что я готовъ былъ совершить убійство, или всякое другое преступленіе.

Милорда почти замертво отнесли домой, гд онъ пролежалъ два дня въ постели, въ лихорадочномъ состояніи, частію отъ досады и бшенства, и частію отъ моихъ побоевъ. Спустя три дня, когда послали въ его комнату освдомиться, почему онъ не является къ завтраку, на стол его нашли записку,— его постель была пуста и холодна. Молодой негодяй убжалъ, имвъ дерзость написать моей жен, своей матери, письмо обо мн слдующаго содержанія:

‘Милэди, я переносилъ, сколько можетъ перевесть человкъ, безчеловчное обхожденіе наглаго ирландскаго выскочки, котораго вамъ угодно было принять на ваше ложе. Я питаю къ нему отвращеніе, и вмняю себ въ непремнную обязанность презирать его, пока буду носить имя Линдона, котораго онъ недостоинъ, — я ненавижу его не столько за низкое его происхожденіе и варварство, сколько за его позорные поступки съ вашимъ сіятельствомъ, за его скотское, неблагородное поведеніе, за его явную супружескую неврность, за его расточительныя привычки, за его пьянство, за его безсовстное расхищеніе моего имнія и вашего. Эти оскорбленіи вашей личности ужасаютъ и огорчаютъ меня боле, чмъ безславное поведеніе негодяя въ отношеніи ко мн. Согласно общанію, я бы оставался при особ вашего сіятельства, но въ послднее время вамъ угодно было держать сторону мужа — и такъ какъ я не могу лично наказать этого низкаго разбойника, который, къ стыду моему, мужъ моей матери, не могу видть его обхожденія съ вами, обхожденія, сдлавшагося для меня ненавистне чумы, поэтому я ршался бжать изъ отечества, по крайней мр на время его отвратительной жизни, или пока не кончится моя жизнь. По духовному завщанію моего родителя я имю-право на небольшую сумму, которую, безъ всякаго сомннія, мистеръ Барри украдетъ у меня при первой возможности, но которую, если ваше сіятельство питаете еще ко мн хоть нсколько материнскихъ чувствъ, вы, быть можетъ, отдадите мн. Банкиры Чильдсы могутъ получить приказаніе выдать мн эту сумму при первомъ востребованіи, если они не получатъ подобнаго приказанія, то это нисколько меня не удивитъ, меня, который знаетъ, что вы находитесь въ рукахъ негодяя, готоваго пуститься грабить прозжихъ на большой дорог, въ такомъ случа я постараюсь отъискать для себя другую дорогу въ жизни, благородне той, по которой пришелъ этотъ нищій, ирландскій авантюристъ, чтобъ отнять у меня мои права и мой родной кровъ.’

Это съумасбродное посланіе было подписано Буллингдономъ. Вс сосди утверждали, что я былъ виновникомъ побга, и хотлъ извлечь изъ этого выгоды, — тогда какъ объявляю, по чистой совсти, мое истинное и чистосердечное желаніе, по прочтеніи этого безсовстнаго письма, заключалось въ томъ, чтобы авторъ его находился отъ меня не дале, какъ на разстояніи длины моихъ рукъ, — тогда бы я имлъ возможность вразумительне выразитъ ему свое мнніе относительно его особы. Искоренить предубжденіе противъ меня было не въ моей власти, — сосди мои настойчиво утверждали, что я хотлъ убить Буллингдона, тогда какъ объ убійств я никогда не помышлялъ, — еслибъ даже я и хотлъ нанести сильный вредъ моему молодому врагу, то и тогда благоразуміе не позволило бы мн прибгнуть-къ крайности, я зналъ, что онъ самъ стремился къ своей погибели, звалъ, что онъ погибнетъ и безъ моего посредничества.

Прошелъ значительный промежутокъ времени прежде, чмъ мы услышали объ участи молодаго повсы. Спустя мсяцевъ пятнадцать, я имлъ удовольствіе опровергнуть нкоторыя убійственныя обвиненія противъ меня, представленіемъ векселя за собственноручною подписью Буллингдона. Вексель этотъ былъ присланъ изъ арміи генерала Тарльтона въ Америк, гд отрядъ мой покрылъ себя неувядаемой славой. Но и посл этого нкоторые изъ моихъ друзей продолжали приписывать мн всякаго рода злые умыслы. Лордъ Типтоффъ не хотлъ врить, чтобъ я согласился заплатить какой бы то ни было вексель, а тмъ боле вексель лорда Буллингдона, старая лэди Бетти Гримсби, сестра лорда Типтоффа, утверждала во всеуслышаніе, что вексель былъ фальшивый, что бднаго молодаго лорда не существуетъ на свт, и это продолжалось до тхъ поръ, пока ея сіятельство не получила письма отъ самого Буллингдона, который находился, въ Нью-Йорк при главной квартир, и который въ заключеніе весьма описалъ великолпный пиръ, данный офицерами гарнизона нашимъ знаменитымъ военачальникамъ, двумъ братьямъ Гоу.

Между тмъ, еслибъ я и въ самомъ дл убилъ милорда Буллингдона, то мн кажется, клевета и злословіе и тогда не преслдовали бы меня съ такимъ ожесточеніемъ и въ город и въ провинціи. ‘Поврьте мн, вы скоро услышите о смерти Буллингдона!’ восклицалъ одинъ изъ моихъ пріятелей. ‘А вскор потомъ послдуетъ и смерть лэди Линдонъ’, присовокуплялъ другой. ‘Онъ женится на Дженни Джонсъ’ говорилъ третій и т. д. Вс эти свднія доставлялъ мн Лавендеръ, весь округъ былъ вооруженъ противъ меня. Фермеры, въ рыночные дни, кланялись мн нехотя, съ угрюмыми лицами и старались избгать встрчи со мной, джентльмены, сопровождавшіе меня на охоту, вдругъ бросили ее, на балу, который ежегодно давало дворянство округа, когда я аганжировалъ лэди Сузанъ Кеперморъ, и, по обыкновенію, занялъ третье мсто посл герцога и маркиза, вс пары отворачивались отъ насъ, когда мы подходили къ нимъ, такъ, что мы принуждены, были танцовать одни. Сузанъ Кэперморъ страстей любила танцы, она готова была танцовать на похоронахъ, лишь бы только пригласили ее, а я имлъ достаточно хладнокровія, чтобъ не обратить вниманія на это оскорбленіе, и потому мы танцовали съ самыми простыми людьми въ конц круга — съ аптекарями, виноторговцами, стряпчими и другими разночинцымъ, имвшими дозволеніе присутствовать въ нашихъ публичныхъ собраніямъ.’

Епископъ, родственникъ милэди Линдонъ, не хотлъ пригласить меня въ засданіе, — словомъ, невиннаго и благороднаго джентльмена со всхъ сторонъ преслдовало какое-то ожесточенное негодованіе.

Пріемъ мой въ Лондон, куда я перевезъ жену и семейство, не отличался особеннымъ радушіемъ. Когда я явился въ Сентъ-Джемскій дворецъ, его величество съ умысломъ спросилъ меня, давно ли я получилъ извстіе о лорд Буллингдон? Я отвчалъ на этотъ вопросъ съ необыкновеннымъ присутствіемъ духа:

— Государь! лордъ Буллингдонъ въ сред моего отряда поражаетъ мятежниковъ, которые возстали въ Америк противъ короны вашего величества. Не соизволите ли, ваше величество, чтобъ я послалъ къ нему на помощь еще такой же отрядъ?

При этомъ король отвернулся отъ меня, и я съ нижайшимъ поклономъ удалился изъ пріемнаго зала. Когда лэди Линдонъ подходила къ рук ея величества, королевы, въ гостиной, я узналъ, что ей сдланъ былъ тотъ же самый вопросъ, она воротилась домой въ сильномъ волненіи. И вотъ награда за мою преданность, за жертву, которую принесъ я для блага моего отечества! Я немедленно перехалъ всмъ домомъ въ Парижъ и встртилъ тамъ совсмъ другой пріемъ, но, къ сожалнію, мое пребываніе среди очаровательныхъ удовольствій этой столицы было весьма непродолжительно. Французское правительство, давно уже принимавшее живое участіе въ длахъ американскихъ мятежниковъ, признало наконецъ независимость Соединенныхъ Штатовъ. Объявленіе войны сдлалось неизбжнымъ. Намъ приказано было выхать изъ Парижа, и я принужденъ былъ оставить тамъ двухъ-трехъ лэди въ глубокой горести. Это единственный городъ, гд джентльменъ можетъ жить, какъ ему угодно, не подвергаясь стсненію со стороны жены. Втеченіе нашего пребыванія тамъ, графиня и я почти невидались другъ съ другомъ: мы встрчались только въ Версал, за ломбернымъ столомъ королевы. Нашъ маленькій Брайанъ пріобрлъ удивительно изящныя манеры, длавшія его предметомъ восхищенія для всхъ, кто только его зналъ.

Здсь слдуетъ упомянуть, какъ я имлъ послднее свиданіе съ моимъ добрымъ дядей, кавалеромъ Баллибарри, котораго я оставилъ въ Брюссел съ сильнымъ желаніемъ посвятить остатокъ дней своихъ спасенію души, и съ этой цлью онъ поступилъ въ тамошній монастырь. Посл того онъ снова вступилъ въ свтъ, къ величайшей досад своей и раскаянію. На старости лтъ онъ страстно влюбился въ одну французскую актрису, которая поступила съ нимъ, какъ поступаетъ большая часть подобныхъ ей женщинъ: раззорила, бросила его, и насмялась надъ нимъ. Его раскаяніе было весьма назидательно. Подъ руководствомъ наставниковъ Ирландской Коллегіи, онъ еще разъ обратилъ свои мысли къ религіи. Его единственная просьба ко мн, когда я увидлъ его и спросилъ, чмъ могу помочь ему, состояла въ томъ, чтобъ я внесъ значительную сумму въ монастырь, въ который онъ намревался поступить….

Разумется, я не могъ это сдлать. Мои религіозныя убжденія воспрещали мн поощрять заблужденія другихъ вроисповданій. Вслдствіе моего отказа успокоить, какъ выражался дядя, преклонные дни его жизни, старый джентльменъ и я разстались довольно холодно.

Но дло вотъ въ чемъ: въ то время я самъ нуждался въ деньгахъ. Entre-nous, Розетта, изъ французской труппы, посредственная танцовщица, но очаровательная женщина раззорила меня покупкой брильянтовъ, экипажей и мебели, къ этому нужно присовокупить весьма ощутительные проигрыши, такъ что для покрытія всхъ расходовъ я долженъ былъ прибгнуть къ растовщикамъ, заложить имъ брильянты лэди Линдонъ и придумать тысячи другихъ плановъ для пріобртенія денегъ. Когда дло касалось чести, то могъ ли я отступить отъ него? или, кто можетъ сказать, чьо Барри Линдонъ, проигравъ пари, не заплатилъ его?

Что касается до моихъ честолюбивыхъ видовъ, до надеждъ на полученіе титула ирландскаго пера, то, по возвращеніи въ Лондонъ, я началъ убждаться, что вовлеченъ былъ въ безумное заблужденіе негодяемъ лордомъ Крэбсомъ, который любилъ брать съ меня деньги, а между тмъ, имлъ столько же силы къ доставленію мн графской короны, сколько и папской тіары. Король, по прізд моемъ изъ Европы, былъ также немилостивъ ко мн, какъ и прежде. Отъ одного изъ адъютантовъ братьевъ короля, я узналъ, что мое поведеніе и мои удовольствія въ Париж были представлены королю лазутчиками моихъ непріятелей въ самомъ невыгодномъ свт, и что король, подъ вліяніемъ гнусной клеветы, назвалъ меня самымъ безнравственнымъ, самымъ безчестнымъ человкомъ въ трехъ Соединенныхъ королевствахъ. Я — безнравственный человкъ! Я служу позоромъ моему имени и отечеству! Услышавъ эти слова, я пришелъ въ такое бшенство, что немедленно отправился къ лорду Норту объясниться съ нимъ, получить отъ него позволеніе явиться къ королю, оправдаться передъ его особой въ такихъ обвиненіяхъ, представить ему на видъ мои услуги правительству и спросить, когда общанная награда, то есть титулы моихъ предковъ, будутъ дарованы мн?

Жирный лордъ Нортъ принялъ меня съ сонной холодностью, которая постоянно производила на оппозицію въ Парламент весьма непріятное впечатлніе. Онъ слушалъ меня съ полузакрытыми глазами. Когда я кончилъ длинную, шумную рчь, которую произносилъ, расхаживая взадъ а впередъ по его кабинету, и длая жесты съ энергіей ирландца, онъ открылъ одинъ глазъ, улыбнулся, и спокойно спросилъ, все ли я высказалъ? Получивъ утвердительный отвтъ, онъ отвчалъ:

— Прекрасно, мистеръ Барри! я буду отвчать вамъ по пунктамъ. Король, какъ вамъ извстно, чрезвычайно не любитъ жаловать титулы. Ваши права, какъ вамъ угодно называть ихъ, были представлены на усмотрніе его величества, и на это послдовалъ отвтъ его величества, что вы самый наглый человкъ въ его государств, и заслуживаете не графскую корону, а петлю палача. Что касается до вашихъ услугъ привительству, то правительство вовсе въ нихъ ни нуждается. И затмъ, покорнйше прошу васъ удалиться.

Сказавъ это, онъ поднялъ руку къ колокольчику, позвонилъ, и спросилъ, не можетъ ли быть полезнымъ мн еще въ чемъ нибудь.

Я воротился домой въ невыразимомъ бшенств, и когда лордъ Крэбсъ явился, по приглашенію, къ обду, я сорвалъ съ него парикъ, швырнулъ ему въ лицо, и повторилъ тотъ же самый толчокъ, которымъ удостоилъ его король на лстниц въ Кью. Исторія эта на другой же день сдлалась извстною всему городу, во всхъ клубахъ и магазинахъ появились каррикатуры, изображавшія мое нападеніе на лорда Крэбса. Весь городъ смялся надъ изображеніемъ лорда и ирландца, и, безъ всякаго сомннія, узнавалъ въ каррикатур того и другаго. Что касается до меня, то въ т дни я считался замчательнйшимъ человкомъ въ Лондон, моя одежда, образъ моей жизни, мои экипажи были извстны всей столиц, моя популярность, не слишкомъ большая въ аристократической сфер, была весьма значительна во всхъ другихъ слояхъ общества. Народъ привтствовалъ меня громкими восклицаніями посл той сцены, въ которой почти убили моего друга, Джемми Твитчера и сожгли домъ лорда Мансфильда. Меня знали за истиннаго протестанта, посл ссоры моей съ Нортомъ, я тотчасъ же перешелъ на сторону оппозиціи, и всми силами старался вредить ему и досаждать.

Къ несчастью, я не могъ нанести ему сильнаго удара, потому что былъ плохой ораторъ, къ тому же, въ 1780 году, вскор посл безпокойствъ, произведенныхъ Гордономъ, Парламентъ былъ распущенъ и начались общіе выборы. Для меня наступило теперь несчастное время. Я принужденъ былъ доставать денегъ за самые раззорительные проценты, чтобъ встртиться лицомъ къ лицу съ Типтоффами, боле дятельными и ожесточенными противъ меня, чмъ когда нибудь.

Кровь кипитъ во мн, когда я вспоминаю о бездльническомъ поведеніи моихъ враговъ при этихъ выборахъ. Меня выставляли за ирландскаго Рауля Синюю Бороду, на меня писали и печатали пасквили, въ грубыхъ каррикатурахъ изображали, что я ску розгами лэди Линдонъ, бичую лорда Буллингдона, выгоняю его изъ дому въ жестокую бурю и тому подобное. Одн картинки представляли бдную ирландскую хижину, въ которой я будто бы родился, въ другихъ — я изображенъ былъ лакеемъ съ сапожной щеткой и ваксой. На меня изливался потокъ клеветы и злословія, — потокъ, въ которомъ человкъ безъ моей твердости характера непремнно бы утонулъ.

Хотя я смло встртилъ моихъ обвинителей, хотя я расточалъ суммы денегъ на выборы, хотя я растворилъ настежь двери Хактонъ-Голля, гд, равно какъ и во всхъ гостинницахъ ркой лилось бургонское и шампанское, но выборы шли не въ мою пользу. Все дворянство вооружилось противъ меня и присоединилось къ партіи Типтоффовъ, они распустили молву, что я силой держу при себ жену, и, несмотря на то, что я посылалъ ее въ городъ одну съ моими флагами и маленькимъ Брайаномъ на колняхъ, заставилъ ее сдлать визитъ жен мэра и другимъ дамамъ въ город, ничто не могло разсять убжденія въ народ, что она живетъ въ страх и трепещетъ меня. Грубая чернь до такой степени была дерзка, что осмлилась спрашивать ее, неужели она ршается хать домой, и неужели ей нравятся удары бича передъ ужиномъ?

Я не былъ выбранъ…. и на меня градомъ со всхъ сторонъ посыпались векселя и подобные имъ документы. Кредиторы, какъ будто сговорились прислать мн вдругъ вс обязательства, выданныя мною втеченіе супружеской жизни, такъ что на стол образовались изъ нихъ груды. Я не хочу называть сумму, на которую они простирались, скажу только, что эта сумма была ужасна. Я былъ опутанъ безвыходною стью векселей и обязательствъ, закладныхъ и страховыхъ и всми страшными бдствіями, имющими съ ними неразрывную связь. Адвокаты за адвокатами прізжали изъ Лондона, сдлки совершались за сдлками, для удовлетворенія этихъ несносныхъ обжоръ недостаточно было всхъ доходовъ лэди Линдонъ. Отдавая ей всю справедливость, я долженъ сказать, что въ этотъ затруднительный періодъ, она вела себя великодушно. Каждый разъ, когда мн нужны были деньги, я обращался съ нею ласково, а обращаясь съ нею ласково я былъ увренъ въ возможности пробудить въ ней пріятное расположеніе духа, и тогда за одну недлю спокойствія и добраго согласія, она готова была удлить на уплату долговъ моихъ десять тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Когда начались мои хлопоты въ Хактон, и когда я ршился прибгнуть къ единственному средству, остававшемуся въ моемъ распоряженіи, именно, удалиться въ Ирландію, и уменьшить расходы, предоставивъ большую часть доходовъ на удовлетвореніе кредиторовъ, милэди Линдонъ была вн себя отъ радости при одной мы:ли объ отъзд, и говорила, что если мы будемъ жить скромно и спокойно, то все будетъ прекрасно. Лэди Линдонъ, ради уединенія и домашняго спокойствія, которымъ надялась наслаждаться, готова была переносить сравнительную нищету, въ которой намъ предстояло теперь жить.

И такъ, мы немедленно отправились въ Бристоль, предоставивъ отвратительнымъ и неблагодарнымъ хактонскимъ недоброжелателямъ полную свободу поносить насъ, во время нашего отсутствія. Конюшня моя и гончія были проданы, гарпіи, въ образ кредиторовъ, мн кажется, разорвали бы меня на части, еслибъ это было въ ихъ власти. Съ помощію ума и хорошей распорядительности, я продалъ мои копи и частныя помстья за настоящую цну. Такимъ образомъ, негодяи обманулись въ своихъ ожиданіяхъ, что же касается до серебра и имущества въ лондонскомъ дом, то они не смли прикоснуться къ нему, такъ какъ это была собственность наслдниковъ фамиліи Линдонъ.

Когда я удалился въ Ирландію и поселился на нкоторое время въ замк Линдонъ, то, мн кажется, весь свтъ предполагалъ, что я уже совсмъ погибшій человкъ, что знаменитый и блестящій Барри Линдонъ уже больше никогда не покажется въ кружкахъ, которыхъ былъ украшеніемъ. Но они очень ошибались. Среди моихъ затруднительныхъ обстоятельствъ, фортуна готовила для меня неожиданное утшеніе. Изъ Америки прибыли депеши, извщавшія о пораженіи лорда Корнваллиса въ Каролин, и о смерти лорда Буллингдона.

Желаніе мое носить ничтожный ирландскій титулъ было самое слабое. Я радовался за своего сына, который сдлался теперь наслдникомъ англійскаго графства, и имлъ неотъемлемое право на титулъ лорда виконта замка Линдонъ, на третій изъ титуловъ въ этой фамиліи. Матушка моя почти съума сходила отъ радости, называя внука своего ‘милордомъ’. Вс мои страданія и лишенія щедро вознаграждались тмъ, что любимый сынъ мой занялъ такой почетный постъ въ государств.

ГЛАВА XIX.
ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Еслибъ свтъ не былъ составленъ изъ расы неблагодарныхъ негодяевъ, которые раздляютъ съ вами ваше благополучіе, пока оно продолжается, и, даже въ то время, когда вы откармливаете ихъ дичью и отпаиваете бургондскимъ, — смются надъ вашимъ великодушіемъ, я увренъ, что заслужилъ бы доброе имя и отличную репутацію въ Ирландіи, гд щедрость моя была безгранична, гд съ роскошью моего дома и моими пирами не могъ поравняться ни одинъ современный мн нобльменъ. Пока длилось мое великолпіе, вся страна имла полную свободу пользоваться имъ. Въ моихъ конюшняхъ стояло столько кровныхъ скакуновъ, что можно бы было ремонтировать драгунскій полкъ, въ погребахъ моихъ было столько вина, что можно бы было поить допьяна цлые округи втеченіе нсколькихъ лтъ.— Замокъ Линдонъ обратился въ главную квартиру множества бдныхъ джентльменовъ. Я неиначе вызжалъ на охоту, какъ сопровождаемый десятками молодыхъ людей изъ лучшихъ фамилій въ государств. Мой сынъ, маленькій виконтъ, представлялъ собою принца, его воспитаніе и манеры, даже въ раннемъ его возраст, показывали въ немъ достойнаго представителя двухъ фамилій, отъ которыхъ онъ происходилъ, и, право, ужь я и не знаю, какія громадныя надежды основывалъ я на этомъ мальчик, и предавался тысяч сладостныхъ мечтаній относительно его будущаго успха въ жизни, и роли, которую ему суждено будетъ разыгрывать въ свт. Но судьб угодно было, чтобъ я не оставилъ потомства и окончилъ свое поприще бднымъ, одинокимъ и бездтнымъ. Конечно, я имлъ многіе недостатки, но никто не можетъ сказать, что я не былъ добрымъ и нжнымъ отцомъ. Я любилъ этого мальчика страстно, даже, можетъ быть, съ слпымъ пристрастіемъ, я ни въ чемъ ему не отказывалъ. О, съ какою бы радостью пожертвовалъ я собою, чтобъ только сохранить его драгоцнную жизнь! Мн кажется, съ тхъ поръ, какъ я лишился его, не проходитъ дня, въ который бы его свтлое личико съ плнительной улыбкой не смотрло на меня съ высоты Небесъ, куда переселился онъ, не проходитъ дня, въ который бы я не думалъ о соединеніи съ нимъ. Смерть похитила этого прелестнаго ребенка на девятилтнемъ возраст, въ самомъ цвт красоты, когда онъ общалъ такъ много, память о немъ такъ глубоко запала въ мое сердце, что я никогда не могъ забыть его, его душа витала по ночамъ около моей одинокой подушки, много разъ, въ веселой и шумной бесд, въ то время, когда бутылка переходила изъ рукъ въ руки въ круговую, когда раздавались и громкій говоръ и громкій хохотъ, я задумывался и углублялся въ воспоминаніе о немъ. И теперь еще я ношу на-груди моей локонъ его шелковистыхъ каштановыхъ волосъ, этотъ локонъ, я унесу его съ собой въ бдную могилу, куда скоро, безъ сомннія, будутъ положены больныя старыя кости Барри Линдона.

Мой Брайанъ имлъ удивительно бойкій характеръ, обуздывать который даже и я не всегда былъ въ состояніи, а тмъ боле мать и другія женщины, надъ попытками которыхъ управлять имъ онъ часто смялся. Даже моя мать (она называла себя мистриссъ Барри Линдонъ, въ честь моей новой фамиліи) не имла на него ни малйшаго вліянія, изъ этого не трудно заключить, какою силою воли обладалъ этотъ ребенокъ. Еслибъ не эта воля, то, быть можетъ, онъ жилъ бы и теперь: быть можетъ по зачмъ эти стованія? Не въ лучшемъ ли онъ мст теперь? Какую бы пользу оказало ему наслдство нищаго?— Все длается къ лучшему…. во всемъ вола Божія! Чтожь д дать, если мн, его отцу, суждено остаться въ этомъ мір, съ тмъ, чтобъ оплакивать его преждевременную смерть.

Въ октябр мсяц я отправился въ Дублинъ, повидаться съ однимъ адвокатомъ и денежнымъ человкомъ, пріхавшихъ въ Ирландію посовтоваться со мной насчетъ вырубки Хактонскаго лса, который я ршился продать до послдней втки,— потому что мсто это мн страшно опротивло и къ тому же я сильно нуждался въ деньгахъ. Въ этой сдлк встртились нкоторыя затрудненія. Мн сказали, что я не имю права распоряжаться лсомъ. Въ невжественныхъ крестьянахъ, населявшихъ помстье, до такой степени возбуждена была ненависть ко мн, что бездльники отказались прикоснуться къ деревьямъ топоромъ, и мой агентъ (этотъ мошенникъ — Ларкинсъ) писалъ ко мн, что его жизнь будетъ въ опасности, если онъ ршится на дальнйшее опустошеніе помстья. Къ этому времени роскошная мебель въ Хактон была вся распродана, а что касается до серебра, то я озаботился взять его съ собой въ Ирландію, и поручить его храненію банкира, который впослдствіи, когда мн встртилась самая крайняя нужда въ деньгахъ, выдалъ за него шесть тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

И такъ, я отправился въ Дублинъ, повидаться тамъ съ англійскими купцами, и до такой степени умлъ убдить мистера Сплинта, плимутскаго кораблестроителя и лсоторговца, что за Хактонскій лсъ онъ согласился немедленно выдать мн одну треть настоящей его стоимости, всего пять тысячъ фунтовъ, которые я, стсняемый со всхъ сторонъ кредиторами, принялъ съ удовольствіемъ. Мистеръ Сплинтъ не встртилъ ни малйшаго затрудненія къ вырубк лса. Онъ взялъ цлый полкъ плотниковъ и пильщиковъ съ своей собственной и съ королевской Плимутской верфи, и черезъ два мсяца Хактонскій Паркъ представлялъ собою пространство безлсне болота Олленъ.

Эта поздка и эти деньги не посчастливились мн. Большую часть изъ нихъ я проигралъ въ клуб Дэли, и, слдовательно, долги мои не уменьшились ни на пенни. Изъ всей суммы, полученной мною за Хактонскій лсъ, осталось какихъ нибудь двсти фунтовъ, съ которыми я и возвратился домой въ весьма уныломъ расположеніи духа, между тмъ, мои дублинскіе кредиторы слдили за мной, и, услышавъ, что я проигрался, подали на меня ко взысканію на нсколько тысячъ фунтовъ стерлинговъ.

Несмотря на неудачу въ игр, я купилъ въ Дублин, согласно моему общанію — а когда я общаю что побудь, то непременно исполняю, какихъ бы ни стоило мн пожертвованій, маленькую лошадь въ подарокъ милому Брайану, въ наступавшій десятый день его рожденія. Это было прекрасное животное стоило мн порядочной суммы, но для моего неоцненнаго сына, я не жаллъ денегъ. Лошадь была довольно дикая: она сшибла съ себя одного изъ моихъ жокеевъ, который хотлъ было хать на ней, и черезъ эту попытку онъ сломалъ себ ногу. Я же халъ на ней весьма покойно почти до самого дома, но ее усмиряло мое искусство и моя тяжесть.

Подъзжая къ дому, я приказалъ отвести ее въ домъ одного фермера, съ тмъ, чтобы онъ хорошенько ее выздилъ, Брайану же, который съ нетерпніемъ хотлъ увидть маленькую лошадку, сказалъ, что ее приведутъ въ день его рожденія, и тогда я общалъ ему взять его въ отъзжее поле, а себ — удовольствіе познакомить прелестнаго мальчика съ охотой, которою со временемъ онъ долженъ былъ управлять вмсто своего нжно-любящаго отца. Но увы! Этому отважному мальчику не суждено было мчаться по полямъ за краснымъ звремъ, не суждено было занять почетное мсто между дворянствомъ его отечества, мсто, которое предоставляли ему его происхожденіе и геніальныя способности!

Я не врю ни снамъ, ни предчувствіямъ, но не могу не сознаться, что когда человку угрожаетъ какое нибудь несчастіе, то оно не иначе приходитъ, какъ съ странными и страшными предзнаменованіями. Лэди Линдонъ два раза видла во сн своего сына, но, какъ въ это время она была чрезвычайно нервозна и раздражительна, то я не обращалъ ни малйшаго вниманія ни на ея, ни на свои собственныя опасенія. Въ минуту неосторожности за бутылкой вина посл обда, я проговорился Брайану, что лошадь уже приведена, и что она находится на ферм Дулана, гд грумъ Миннъ вызжаетъ ее.

— Общай мн, Брайанъ, вскричала мать: — что безъ отца ты не будешь здить на ней.

— Вы бы лучше молчали, сударыня, сказалъ я, разсердись на ея неумстную боязливость, которая проявлялась теперь въ ней безпрестанно, но вмст съ тмъ, я обратился къ Брайану и прибавилъ: — я общаю вамъ, милордъ, хорошія розги, если, вы осмлитесь ссть на эту лошадь безъ моего позволенія!

Полагаю, что такое общаніе не испугало мальчика, нетерпливо желавшаго испытать удовольствіе прокатиться верхомъ на маленькой лошадк, а врне всего, онъ былъ увренъ, чтэ любящій отецъ не сдержитъ такого общанія, потому что на другой день, когда я, посл вечерней попойки, всталъ довольно поздно, мн донесли, что Брайанъ вышелъ изъ дому на разсвт, прошмыгнувъ черезъ комнату своего наставника (это былъ Редмондъ Квинъ, нашъ кузенъ, котораго я взялъ на свое содержаніе) и я ни сколько не сомнвался, что шалунъ ушелъ на ферму Дулана.

Я взялъ большой бичь и во весь опоръ поскакалъ за нимъ, давъ себ клятву сдержать свое общаніе. Но, да простить меня Небо! Въ трехъ миляхъ отъ замка я увидлъ идущую ко мн на встрчу печальную процессію, крестьяне стонали и выли, какъ это водится въ подобныхъ случаяхъ у ирландцевъ, подл вели черную лошадь подъ уздцы, и на снятой съ петель двери, которую несли нсколько человкъ, лежалъ мой несчастный, кой малый, мой неоцненный маленькій Брайанъ. Да, это онъ, онъ въ сапожкахъ со шпорами, въ малиновомъ кафтанчик, обшитомъ золотомъ! Его ненаглядное личико покрылось мертвенной блдностью. Протянувъ мн рученку, онъ улыбаясь сказалъ мн, болзненнымъ, умирающимъ голосомъ:— папа, вдь вы не накажете меня?— да, папа? Въ отвтъ на эти слова я залился слезами. Я много разъ видлъ умирающаго человка, мн знакомъ и предсмертный взглядъ. Въ сраженіи при Кунерсдорф, пуля сразила маленькаго барабанщика, котораго я очень любилъ, и когда я подбжалъ, чтобъ дать ему нсколько капель воды, онъ посмотрлъ на меня съ тмъ же самымъ выраженіемъ, съ которымъ смотрлъ на меня маленькій Брайанъ…. въ этомъ взор нельзя было ошибиться. Мы принесли его домой и во вс стороны разослала гонцовъ за докторами.

Но что сдлаетъ докторъ? въ состояніи ли онъ оказать какую нибудь помощь въ борьб съ страшнымъ, непреклоннымъ, непобдимымъ врагомъ? Медики только подтвердили наши опасенія, только увеличили наше отчаяніе своими словами о безнадежномъ положеніи мальчика. Брайанъ ловко вскочилъ на лошадь, твердо сидлъ на ней, когда она бсилась и прыгала, и, наконецъ, преодолвъ ея упрямство и бшенство, направилъ ее черезъ каменный заборъ, подл дороги. На вершин этого забора лежало нсколько ни съ чмъ не связанныхъ камней, лошадь задла за нихъ передними копытами и вмст съ храбрымъ наздникомъ опрокинулась на другую сторону. Маленькій Брайанъ въ одинъ моментъ вскочилъ на ноги бросился за лошадью, которая, лягнувъ его въ спину, вырвалась изъ рукъ. и понеслась по полямъ, но сдлавъ нсколько шаговъ, бдный Брайанъ упалъ, какъ прострленный пулей. Блдность покрыла лицо его, и крестьяне думали, что онъ уже умеръ. Несчастный ребенокъ пришелъ, однакоже, въ чувство, когда ему влили въ ротъ нсколько капель вина: но онъ не могъ пошевелить ни однимъ членомъ, у него поврежденъ былъ хребетъ, нижняя часть всего тла находилась уже въ омертвломъ состояніи, когда его уложили въ постель, жизнь въ другой половин не долго продержалась. Онъ провелъ съ нами еще два дня, и въ эти два дня тщетно утшали мы себя, тщетно поддерживали надежду на его выздоровленіе.

Виеченіе этого времени, характеръ милаго ангела, повидимому, совсмъ измнился. Онъ просилъ и мать и меня простить его за непослушаніе, въ которомъ чувствовалъ себя виновнымъ передъ нами, неоднократно повторялъ, что ему хотлось бы видть брата своего Буллингдона, и говорилъ:

— Булли лучше васъ, папа, онъ никогда такъ не бранится, он училъ меня многому хорошему, когда васъ не было дома.

Взявъ руку матери и мою, въ свои маленькія ручонки, онъ просилъ насъ не ссориться и любить другъ друга, чтобъ мы могли встртиться на Небесахъ, куда, по словамъ Булли, не принимаютъ тхъ полей, которые бранятся. Лэди Линдонъ была тронута до глубины души увщаніями бднаго, страдавшаго ангела, не мене ея былъ тронутъ и я. Я бы желалъ, чтобъ она доставила мн возможность слдовать совту, который завщалъ намъ умирающій мальчикъ.

Наконецъ, черезъ два дни онъ умеръ. Я лишился надежды моей фамиліи, счастія и Гордости моей жизни, звена, соединявшаго меня и лэди Линдонъ.

— О, Редмондъ, говорила она, на колняхъ подл милаго праха: — послдуемъ Истин, высказанной этимъ ангеломъ, — исправь свою жизнь, и обходись съ твоей бдной, любящей и преданной теб женой, какъ совтовалъ умирающій ребенокъ!

И я общалъ ей, но бываютъ общанія, выполнить которыя вн человческой власти, особенно въ отношеніи къ такой женщин, какъ моя жена. Впрочемъ, посл этого печальнаго событія, мы значительно сблизились другъ съ другомъ, и втеченіе нсколькихъ мсяцевъ, были совершенными друзьями.

Не считаю за нужное говорить, съ какою роскошью мы похоронили его. У дверей склепа, въ который мы опустили драгоцнный прахъ Брайана, я застрлилъ роковую лошадь, которая убила его. Я находился въ такомъ бшенств, что готовъ былъ застрлить самого себя. Еслибъ я не страшился такого страшнаго преступленія, то сдлалъ бы это, и быть можетъ къ лучшему, потому что, какова была жизнь моя съ тхъ поръ, когда съ груди моей сорвали этотъ плнительный цвтокъ?— Меня ожидалъ впереди нескончаемый рядъ бдствій, обидъ, несчастій, умственныхъ и тлесныхъ страданій, никогда еще не выпадавшихъ на долю человка.

Лэди Линдонъ, постоянно капризная и раздражительная, сдлалась, посл катастрофы съ нашимъ сыномъ, еще тревожне и предалась набожности съ такимъ пламеннымъ усердіемъ, что въ иныя минуты вы бы приняли ее за съумасшедшую. Ей показывались различныя виднія. То прилеталъ къ ней ангелъ и говорилъ, что смерть Брайана была наказаніе ей за ея пренебреженіе къ своему первенцу. То она видла во сн Буллингдона все еще въ живыхъ, то предавалась такой глубокой горести о его кончин, какъ будто она лишилась единственнаго и лучшаго сына, тогда какъ Брайанъ, сравнительно съ Буллингдономъ, былъ тоже самое, что алмазъ передъ простымъ булыжникомъ. Тяжело было видть ея съумасбродныя причуды и трудно преодолть. Въ округ начали поговаривать, что графиня лишилась разсудка. Мои злые враги не замедлили подтвердить молву, и присовокупить, что я былъ причиною ея помшательства, что я довелъ ее до съумасшествія, что я убилъ не только Буллингдона, но и роднаго сына, ужь я и не помню, чего только они не приводили въ мое обвиненіе. Ихъ ненавистныя клеветы даже и въ Ирландіи достигли своей цли, — мои друзья стали покидать меня. Какъ и въ Англіи, они начали съ того, что перестали принимать участіе въ охот, и, когда я прізжалъ на конскія скачки или на ярмарку, они находили причины избгать встрчи со мной. Меня называли то нечестивымъ Барри, то Линдонскимъ демономъ, провинціальные сквайры сочиняли на счетъ меня удивительныя легенды, пасторы говорили, что во время Семилтней Войны я перерзалъ безчисленное множество монахинь, что призракъ Буллингдона каждую ночь посщаетъ мой домъ. Однажды на ярмарк въ сосднемъ город, когда я намревался купить куртку для одного ізъ моихъ лакеевъ, — стоявшій подл меня человкъ сказалъ: ‘эту куртку онъ покупаетъ для милэди Линдонъ’.— Изъ этого обстоятельства возникла легенда о жестокости моей къ жен, — при этомъ множество подробностей было разсказываемо относительно моей изобртательности мучить и терзать ее.

Потеря сына производила тяжелое впечатлніе не только на мое сердце, какъ на сердце любящаго отца, но и вредила моимъ личнымъ интересамъ въ весьма значительной степени, потому что теперь, когда не было прямаго наслдника на имнье Линдонъ, когда здоровье лэди Линдонъ совершенно разстроилось и не было ни малйшей надежды на приращеніе семейства,— гнустные Типтоффы, поставив себя въ глав партіи, образовавшейся съ цлію распространять о мн невыгодные слухи, начали употреблять тысячи средствъ къ моему огорченію. Они вмшивались во вс мои распоряженія по имніямъ, поднимали страшную тревогу, когда я срзывалъ въ лсу палочку, отдавалъ на аренду клочокъ негодной земли, продавалъ картины, или посылалъ въ передлку нсколько унцій серебра. Они запутывали меня въ нескончаемыя тяжбы, подавали жалобы лорду Канцлеру, затрудняли моихъ агентовъ въ исполненіи ихъ обязанностей: — словомъ, заставляли меня считать мою собственность за чужую, и распоряжались, какъ имъ было угодно. Что еще хуже всего, они имли сношенія и сдлки съ моей прислугой, потому-то, малйшее замчаніе, сдланное мною лэди Линдонъ, было извстно повсюду, — пріятельская веселая бесда, по ихъ клевет, превращалась въ шумную оргію. Они увеличивали счетъ выпитыхъ мною бутылокъ и произнесенныхъ ругательствъ до невроятнаго числа. Конечно, въ послднемъ обстоятельств было много правды, въ этомъ я признаюсь чистосердечно. Я человкъ, какъ говорится, старой школы, любилъ пожить и поговорить, ни чмъ не стсняясь, но, во всемъ, что я длалъ и говорилъ, не было ничего дурнаго, какъ у многихъ негодяевъ, которые прикрываютъ свои пороки маской лицемрства.

Признаваясь во всемъ откровенно, я не могу утаить, что употреблялъ всевозможныя усилія и средства къ отвращенію козней враговъ моихъ. Я прибгнулъ даже къ хитрости, не вполн оправдываемой. Все мое благополучіе зависло отъ наслдника имени и состоянія фамиліи Линдонъ. Умри только лади Линдонъ, здоровье которой съ каждымъ днемъ становилось все слабе и слабе, и я на другой же день остался бы нищимъ, вс мои денежныя, пожертвованія на улучшеніе помстья приняли бъ ни за что, вс долги остались бы на моихъ плечахъ: вс враги мои восторжествовали бы, что, для человка съ благородной душой, было бы убійственно.

По этому, признаюсь, самымъ искреннимъ, самымъ пламеннымъ моимъ желаніемъ было — взять верхъ надъ негодяями, а такъ какъ я не могъ этого сдлать, не имя наслдника, то ршился, во что бы то ни стало, пріобрсть его. Еслибъ я имлъ его, хотябъ и не совсмъ прямаго, относительно моей крови, то дло приняло бы совершенно другой оборотъ. Я сообщилъ этотъ планъ лэди Линдонъ, которую заставилъ быть, по крайней мр наружно, самой послушнйшей женой — но несмотря на то обстоятельство, что никогда не позволялъ ни одному письму не отъ нея, ни къ ней прейти мимо моихъ рукъ, что не позволялъ ей видть никого, кром тхъ лицъ, которыя, по моему мннію, и при ея разстроенномъ здоровьи, могли составлять ей самое приличное общество.— гнусные Типтоффы узнали объ этомъ план, протестовали противъ него, не только письмомъ, но и позорными, оскорбительными статьями въ журналахъ, въ которыхъ называли меня отцомъ ‘подложныкъ дтей’. Само собою разумется, я отвергалъ эту клевету — и нельзя было не отвергать ее, я предложилъ встртиться съ кмъ нибудь изъ Типтоффовъ на пол чести, съ тмъ, чтобъ доказать ему, что онъ бездльникъ и лжецъ, хотя, быть можетъ, и не въ этомъ случа. Но они отказались отъ предложенія, которое принялъ бы всякій благородный человкъ. Мои надежды на пріобртеніе наслдника разсялись совершенно. Леди Лимонъ сопротивлялась предложенію съ такой энергіей, какою только можетъ располагать слабодушная, больная женщина:— она говорила, что сдлавъ уже одно преступленіе, скоре согласится умереть, чмъ ршится на другое. Однакожъ, я легко успокоилъ ея сіятельство: планъ не удался, и тщетно было бы повторять попытку. Еслибъ мы имли теперь дюжину законныхъ дтей, то враги мои непремнно бы сказали, что она у насъ пріемыши.

И такъ, дла мои находились теперь въ самомъ дурномъ положеніи. Вс предпріятія мои ршительно неудавались, — мои земли, купленныя на занятыя деньги, не приносили ни малйшей прибыли, между тмъ, я долженъ былъ платить огромные проценты на суммы, на которыя они были куплены. Я чувствовалъ, что сть, опутавшая меня, становилась все плотне и плотне, и я не видлъ никакой возможности вырваться изъ ея петель.

Въ добавокъ ко всмъ моимъ стсненнымъ обстоятельствамъ, спустя два года посл смерти Брайана, моя жена, причуды и странности характера, которой я переносилъ втеченіе двнадцати лтъ, ршилась оставить меня, и уже составила планъ избгнуть, какъ она выражалась, моего тиранства.

Моя мать, единственное существо, остававшееся врнымъ мн вовремя моихъ, несчастій (и дйствительно, она одна говорила о мн какъ должно и представляла меня въ надлежащемъ свт, она одна считала меня, жертвой моего собственнаго великодушнаго, и доврчиваго характера), моя мать, говорю я, первая открыла заговоръ, въ моторомъ хитрые и злобные Типтоффы, по обыкновенію, были главными дйствующими лицами. Мистриссъ Барри, несмотря на тяжелый характеръ, была неоцненною особой для меня въ моемъ дом, который давнымъ бы давно дошелъ до совершеннаго раззоренія, еслибъ не ея распорядительность, и превосходная экономія въ содержаніи моей многочисленной фамиліи. Что касается до лэди Линдонъ, то она была слишкомъ элегантная лэди, чтобъ заниматься хозяйствомъ,— она проводила цлые дни съ своимъ докторомъ, или за книгами, являлась между нами только по моему приглашенію, и при этихъ случаяхъ между ней и моей матерью непремнно возникала ссора.

Мистриссъ Барри, напротивъ, имла особенный талантъ къ управленію длами, всякаго рода. Она заставляла служанокъ ходить, какъ говорится по струночк, а лакеевъ исполнять свои обязанности, быстро, въ одно и то же время она наблюдала за бургонскимъ въ погреб, и за овсомъ и сномъ на конюшн, за соленьемъ и вареньемъ, за картофелемъ и снокосомъ, за боемъ поросятъ и домашней птицы, за прачечной и пекарней, и за тысячью мелочей огромнаго хозяйства. Еслибъ вс ирландскія домохозяйки были подобны ей, то, увряю васъ, во многихъ домахъ тамъ, гд слоями наростаетъ теперь пыль и паутина,— пылалъ бы въ каминахъ яркій огонекъ, во многихъ паркахъ, тамъ, гд растетъ теперь одинъ только чертополохъ,— паслись бы стада овецъ и рогатаго скота..Если что нибудь спасало меня отъ. послдствій бездльничества.моихъ враговъ, и моего простаго, великодушнаго и безпечнаго характера, такъ одно только удивительное благоразуміе этого неоцненнаго созданія. Она никогда не ложилась спать пока не водворялось во всемъ дом, спокойствіе и тишина, пока не потухали вс свчи, а вы можете себ представить, что это ей стоило не малаго труда при человк съ моими привычками, при человк, у котораго каждый вечеръ собиралось до дюжины весельчаковъ (хитрыхъ бездльниковъ и коварныхъ друзей, какъ оказалось впослдствіи), который пилъ съ ними до поздняго часа, и который рдко ложился спать въ трезвомъ вид. Много и много разъ случалось, что эта добрая душа сама снимала съ меня сапоги, сама съ помощію слугъ укладывала меня въ постель, сама уносила свчу, и поутру первая приносила мн освжающее питье состоящее изъ кружки пива. Въ ту пору разгульная жизнь была въ мод. Выпить полдюжины бутылокъ вина считалось дломъ весьма обыкновеннымъ. Кофе и чай были предоставлены лэди Линдонъ, ея доктору и старымъ женщинамъ, составлявшимъ ея общество. Мистриссъ Барри гордилась тмъ, что я пилъ больше всякаго мужчины въ округ — что я пилъ, по ея словамъ, едва ли не больше моего родителя.

Весьма естественно, что лэди Линдонъ ненавидла мою мать. Впрочемъ она не первая, не она и послдняя, ненавидитъ свою свекровь. Я поручилъ моей матери имть надъ причудами ея сіятельства строгій надзоръ, а это, вы можете догадаться, было одной изъ причинъ, по которымъ милэди не жаловала мистриссъ Барри, — я, однакожь, не обращалъ на то вниманія. Помощь и бдительный надзоръ мистриссъ Барри были для меня неоцненны. Еслибъ я приставилъ къ милэди двадцать шпіоновъ, и тогда они не доставили бы мн той пользы, какую доставляла бдительность и безкорыстное попеченіе моей матери. Она спала съ ключами подъ подушкой, отъ ея бдительнаго взора ничто не ускользало. Какъ тнь, она слдила за каждымъ движеніемъ графини, она знала все, что длала милэди съ утра и до вечера… Если милэди выходила въ садъ, мистриссъ Барри не спускала глазъ съ калитки, если она хотла прокатиться, мистриссъ Барри провожала ее, и на всякій случай подл кареты скакали два грума въ моей ливре. Хотя милэди не соглашалась и хотла предаваться въ своей комнат угрюмому молчанію, но я убдилъ ее здить въ церковь по воскреснымъ днямъ вмст со мной, въ карет шестерней, и являться на балы не случаю конскихъ скачекъ, каждый разъ когда представлялась возможность не встртиться тамъ съ полицейскими приставами, которые осаждали меня дома и ловили вн его. Все это подало поводъ къ новымъ клеветамъ. Мои завистники говорили, что я держалъ жену свою въ заточеніи. Между тмъ, какъ зная ея легкомысліе и замчая ея безумное пренебреженіе ко мн и къ моимъ роднымъ, пренебреженіе, которое начиняло замнять то, что было въ равной степени безумной нжностью, я долженъ былъ бдительно смотрть, чтобъ она не убжала. Оставь она меня, и я на другой же день былъ бы погибшимъ человкомъ. Это обстоятельство заставляло меня и мою мать имть надъ милэди самый строгій надзоръ. Что касается до клеветы, будто бы я хотлъ сдлать изъ жены моей плнницу, то я съ презрніемъ отвергаю ее. Каждый мужъ обращаетъ жену свою въ плнницу до нкоторой степени: желалъ бы я знать, что бы вышло изъ того, еслибъ женщинамъ позволено было уходить изъ дому и приходить когда вздумается. Въ жтомъ отношеніи я исполнялъ только законную обязанность, предоставленную мужу.

Но съ хитростью женщины ни что не можетъ сравниться, не смотря на всю мою бдительность, на вс мры предосторожности, лэди Линдонъ ускользнула бы отъ насъ, если бы я не имлъ на моей сторон такой же хитрой и дальновидной женщины, какъ и сама милэди. Пословица правду говоритъ, что лучшій способъ поймать вора — поручить это другому вору. Всякій подумаетъ, что при всей строгости, которою окружена была милэди, особенно когда мн извстно было содержаніе всхъ писемъ къ ея родственникамъ и знакомымъ, жившимъ въ отдаленной части Ирландіи, лэди Линдонъ не представлялось ни малйшей возможности имть сношенія съ своими сообщниками, а между тмъ она вела переписку надъ самымъ моимъ носомъ и весьма тонко составляла планъ своего побга, какъ это сейчасъ будетъ разсказано.

Лэди Линдонъ постоянно имла чрезмрную страсть къ нарядамъ, а такъ какъ вс ея прихоти по этой части исполнялись безпрекословно (я не щадилъ на это денегъ, и между долгами моими, долги за модные магазины простирались на нсколько тысячъ), изъ Дублинъ и въ Дублинъ безпрестанно посылались картонки съ платьями, шляпками, кружевами, фалбалами, и т. п. Вмст съ нарядами получались и письма отъ магазинщицы, въ отвть на безчисленные заказы милэди. Вс эти письма проходили чрезъ мои руки до нкотораго времена безъ малйшаго подозрнія. А между тмъ, эти-то письма, съ помощію симпатическихъ чернилъ содержали въ себ всю корреспонденцію ея сіятельства, и страшныя обвиненія противъ меня. Прошло много времени прежде, чмъ открылась эта переписка..

Дальновидная мистриссъ Барри замтила, что передъ отправленіемъ писемъ къ магазинщиц, милэди каждый разъ приказывала подать себ лимонъ. Когда сказали мн объ этомъ, я призадумался,— и, подержавъ надъ огнемъ одно изъ писемъ милэди, узналъ всю истину. Я представлю образчикъ одного изъ такихъ чудовищныхъ писемъ этой несчастной женщины. Крупными буквами и съ широкими промежутками между строчекъ писала милэди обыкновенными чернилами заказы магазинщиц, назначала предметы нарядовъ, въ которыхъ нуждалась, описывала покрой нарядовъ, матеріи, изъ которыхъ ихъ сшить, и пр. Для подобнаго письма она употребляла нсколько листовъ, — писала о каждомъ предмет отдльно, собственно для того чтобъ имть больше пустаго мста для описанія всхъ моихъ жестокостей и смертельныхъ обидъ. Между этими строками она вела дневникъ своего заточенія, дневникъ, которымъ романистъ того времени, могъ бы обезпечить свою будущность, еслибъ досталъ съ него копію, и издалъ его подъ заглавіемъ: ‘Милая Плнница, или Дикій Мужъ’, или подъ какимъ нибудь другимъ названіемъ, одинаково заманчивымъ и въ высшей степени нелпымъ. Вотъ отрывокъ изъ этого дневника:

‘Понедльникъ.— Вчера меня заставили хать въ церковь.— Моя отвратительная, чудовищная, грубая, свекровъ змя, въ желтой атласной шляпк съ красными лентами, занимала въ коляск первое мсто, мистеръ Л. халъ подл коляски верхомъ на лошади, за которую до сихъ поръ не заплатилъ капитану Гурдльстону. Нечестивый лицемръ провелъ меня до нашей скамейки, съ шляпой въ рук и улыбкой на лиц, поцаловалъ мн руку, когда я садилась въ коляску посл службы, и погладилъ мою срую левретку, — и все это для того, чтобъ нсколько человкъ, собравшихся около экипажа, видли его любезность. Вечеромъ, по его приказанію, я сидла за чаемъ въ кругу его пріятелей, три четверти числа которыхъ, включая и его самого, были, по обыкновенію, пьяны. Нашему капеллану, когда онъ кончилъ шестую бутылку, вымазали сажей лицо, и потомъ посадили на срую кобылу лицомъ къ хвосту. Ненавистная змя читала весь вечеръ Обязанности человка, потамъ проводила меня въ мои комнаты, заперла двери, и отправилась прислуживатъ своему гнусному сыну, котораго обожаетъ за его развратную жизнь, какъ Стикораксъ обожала Калибана.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Посмотрли бы вы на бшенство моей матери, когда я прочиталъ ей послдній періодъ! Я всегда любилъ пошутить (шутка моя надъ капелланомъ была справедлива), и потому мн не досадно было видть въ письмахъ милэди описанія всхъ моихъ проказъ, я даже не читалъ ихъ, — но за то старался обратить вниманіе мистриссъ Барри на вс комплименты, которыми надляла ее лэди Линдонъ. Змя — было имя, подъ которымъ она значилась въ этой драгоцнной переписк,— иногда лэди Линдонъ называла ее ‘Ирландской вдьмой’. Что касается до меня, то я назывался тюремщикомъ, палачомъ, духомъ тьмы, господствующимъ надъ ея бытіемъ, и т. п. Вс эти названія, хотя и обозначали мою власть и могущество, но для меня были крайне непріятны. Вотъ еще отрывокъ изъ ‘Темничнаго дневника’, по которому нетрудно замтить, что милэди, хотя и показывала видъ равнодушія ко мн, но внимательно слдила за всми моими поступками, и ревновала меня по прежнему:

‘Среда.— Сегодня ровно два года, какъ я лишилась послдней надежды и отрады въ жизни, — ровно два года, какъ милый и неоцненный Брайанъ отозванъ на Небо. Соединился ли, онъ тамъ съ своимъ покинутымъ братомъ,— который выросъ не зная материнской любви, и котораго тиранство моего мужа заставило искать спокойствія въ изгнаніи и, можетъ быть, въ самой смерти? А быть можетъ, старшій сынъ мой живъ еще и теперь, такъ, по крайней мр, говоритъ мн мое вщее сердце! Чарльзъ Буллингдонъ! приди на помощь къ несчастной твоей матери, которая раскаявается въ своихъ проступкахъ, въ своей холодности къ теб, и теперь дорого платитъ за свои заблужденія! Но нтъ, онъ не можетъ быть живъ! Я говорю это подъ вліяніемъ моего разстроеннаго воображенія! Вся моя надежда основывается на васъ, милый мой кузенъ — на васъ, котораго нкогда надялась называть боле нжнымъ именемъ, моимъ неоцненнымъ Джорджемъ! О, будьте моимъ защитникомъ и избавителемъ, истиннымъ рыцаремъ, какимъ вы всегда были, освободите меня изъ темницы, въ которой держитъ меня этотъ варваръ, — освободите меня отъ него и отъ Стикораксы, этой ирландской вдьмы, его матери!’

Посл того слдуютъ стихи, какіе любила сочинять милэди, въ которыхъ сравнивала себя съ Саброй въ Семи богатыряхъ, и умоляла своего Джорджа вырвать ее изъ когтей дракона, подъ которымъ подразумвалась мистриссъ Барри. Я пропускаю эти стихи и продолжаю).

‘Тиранъ, господствующій надо мной, научилъ даже мое бдное дитя, маленькаго Брайана, ненавидть меня и презирать.

Онъ ушелъ на роковое катанье, неповинуясь моимъ приказаніямъ, наперекоръ моимъ мольбамъ. Съ тхъ поръ, какія страданія, какое униженіе суждено переносить мн!— Я нахожусь въ заточеніи, въ моемъ собственномъ дом. Мн бы слдовало бояться отравы, но, я знаю, что злодй иметъ существенную выгоду въ сохраненіи моей жизни, — моя смерть будетъ для него встницей гибели. Между тмъ, я не смю встать съ мста, не подчиняясь надзору этой отвратительной, гнусной, жестокой тюремщицы, ужасной ирландки, которая слдитъ за каждымъ моимъ шагомъ. Какъ преступницу, меня запираютъ на ночь въ моей комнат, и позволяютъ оставлять ее только по приказанію мужа, и то для того, чтобы присутствовать при его оргіяхъ, съ его грубыми товарищами, и слушать противный пьяный разговоръ! Въ его поступкахъ нтъ уже и тни супружеской врности — нтъ этой тни въ жизни того, который клялся, что только я одна могла привязать его къ себ, могла очаровать его! Теперь онъ водитъ передъ самыми моими глазами своихъ гадкихъ любовницъ, онъ хотлъ уговорить меня принять чужое дитя за законнаго наслдника моихъ имній.

‘Нтъ, этого я никогда не сдлаю! Ты и одинъ только ты, мой Джорджъ, мой ранній другъ, будешь наслдникомъ всхъ имній Линдона. О! почему судьба не соединила меня съ тобою, вмсто этого гадкаго человка, который держитъ въ своей желзной вол, и отравляетъ жизнь несчастной Калисты.’

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Такимъ образомъ лэди Линдонъ продолжала писать письма, употребляя на каждое оо нсколько листовъ, и самый, мелкій сжатый почеркъ. Предоставляю читателямъ моимъ, предубжденнымъ противъ меня, судить, справедливо ли я называлъ писательницу подобныхъ документовъ легкомысленнымъ и тщеславнымъ созданіемъ, не долженъ ли я былъ внимательно слдить за ея поступками, и принимать мры предосторожности? Я бы могъ представить на усмотрніе читателей нескончаемыя рапсодія жъ лорду Джержу Пойнингсу, старинному предмету страсти милэди, въ которыхъ она называла его самыми нжными именами, я умоляла его съискать убжище отъ ея притснителей,— но эти посланія, я знаю, утомятъ читателя, какъ утомило бы меня, еслибъ я вздумалъ переписывать ихъ. Скажу только, что эта несчастная лэди писала чепухи гораздо больше, чмъ она воображала. Она постоянно читала романы, сравнивала свое положеніе съ сантиментальными героинями этихъ романовъ, и, не имя вовсе души, прикидывалась способной любить страстно и постоянно. Многія ея сочиненія дышатъ нжной страстью. У меня есть элегія на смерть ея болонки, самое милое и патетичное изъ ея произведеній, есть трогательныя посланія къ Бетти, ея любимой горничной, записки къ ключниц посл ссоры съ нею, письма къ своимъ знакомымъ, которыхъ называла неоцненными и единственными друзьями и забывала ихъ при первомъ новомъ знакомств. Что касается до любви къ своимъ дтямъ, то изъ приведеннаго письма читатель, вроятно, замтилъ, до какой степени развито было въ ней истинное материнское чувство, — самыя слова, которыми она упоминаетъ о смерти старшаго сына, обличаютъ ея эгоизмъ, и ея ненависть ко мн, она вызываетъ его изъ могилы для личныхъ своихъ интересовъ. Если я строго обходился съ этой женщиной, если удалялъ ее отъ льстецовъ, поселявшихъ раздоръ между нами, если держалъ ее на заперти для избжанія скандала, то кто станетъ винить меня?— Ни одна женщина не заслуживала въ такой степени съумасшедшую рубашку, какъ милэди Линдонъ. Я знавалъ людей съ связанными руками и бритыми головами, которые не длали глупостей и вполовину противъ этого безразсуднаго, тщеславнаго, нелпаго созданія.

Мистриссъ Барри приходила въ бшенство отъ обвиненій противъ меня и противъ своей особы, такъ что большаго труда стоило успокоить ее, и не обнаружить передъ лэди Лондонъ, что тайна ея намъ извстна,— я непремнно хотлъ узнать, далеко ли она зайдетъ въ своихъ умыслахъ, и до какой степени будетъ простираться ея хитрость.— Любопытство мое усиливалось съ каждымъ письмомъ. Картины, въ которыхъ она изображала мое обхожденіе съ ней, привели бы васъ въ ужасъ. Я не въ состояніи исчислить всхъ чудовищныхъ поступковъ, въ которыхъ милэди обвиняла меня, не могу выразить бдствія и голода, которые она будто бы переносила, тогда какъ она жила въ замк Линдонъ, въ полномъ довольств, что доказывалось ея чрезмрной толстотой. Чтеніе романовъ и тщеславіе совершено разстроили ее разсудокъ. Посл каждаго грубаго слова (а она заслуживала ихъ по нсколько тысячъ въ одинъ день), милади писала, что я предавалъ ее пытк, посл легкаго спора съ моей матерью, съ ней длались истерическіе припадки, причиной которыхъ, по словамъ ея, была моя мать.

Наконецъ она стала выражать намреніе лишить себя жизни. Превосходно зная ея характеръ, а также и то, что ни одна женщина въ мір не имла мене милэди расположенія наложить руки на свою драгоцнную жизнь, я не старался принимать предосторожностей въ этомъ отношеніи и не припрятывалъ ни лишнихъ ножей, ни подвязокъ, и предоставилъ въ полное ея распоряженіе всю аптеку ея доктора. Между тмъ угрозы лишить себя жизни имли надлежащее дйствіе въ той сторон, куда он были адресованы: картонки изъ моднаго магазина стали прибывать чаще прежняго, и счеты, присылаемые къ милэди, содержали въ себ увренія въ скорой помощи. Рыцарь лордъ Джорджъ собирался увезти свою кузину, удостоивъ меня при этомъ извстнымъ комплиментомъ, выражая надежду вырвать кузину свою изъ когтей самого гнуснаго негодяя, служащаго позоромъ всему человчеству, и потомъ принять мры къ нашему разводу, вслдствіе моихъ безчеловчныхъ поступковъ.

Родственникъ, о которомъ я упоминалъ, мой крестникъ и домашній секретарь, мистеръ Редмондъ Квинъ, списывалъ для меня копіи со всей этой драгоцнной переписки. Это былъ сынъ Норы, котораго я, въ порыв великодушія, принялъ къ себ въ домъ, общая дать ему воспитаніе въ Оксфордскомъ университет, и обезпечить его будущность. Но посл двухлтняго пребыванія въ университет, его исключили изъ списковъ студентовъ за невзносъ денегъ, слдующихъ за воспитаніе. Оскорбленный такимъ грубымъ поступкомъ со стороны университетскаго начальства, я приказалъ молодому человку прибыть въ замокъ Линдонъ, и здсь онъ сдлался полезнымъ мн въ различныхъ отношеніяхъ. Онъ былъ наставникомъ и воспитателемъ моего милаго, неоцненнаго, незабвеннаго Брайана, впрочемъ, надо правду сказать, не любилъ безпокоить книги. Посл его смерти молодой человкъ сводилъ счеты митрисъ Барри, снималъ копіи съ нескончаемой переписки съ моими адвокатами и агентами, игралъ по вечерамъ въ пике или баггэммонъ со мной и съ моею матерью, иногда аккомпанировалъ на флажолет игр ммлэдя Линдонъ на клавикордахъ, читалъ ей французскіе и италіанскіе романы. Моя бдительная старушка мать постоянно сердилась, когда милэди я мистеръ Квинъ начинали говорить на которомъ нибудь изъ этихъ двухъ языковъ: не понимая ни слова, мистриссъ Брэди приходила иногда въ бшенство, и говорила, что врно они замышляютъ какія нибудь козни. Лэди Линдонъ находила особенное удовольствіе говорить съ Квиномъ въ присутствіи матери моей непремнно на одномъ изъ этихъ языковъ.

Я совершенно былъ спокоенъ на счетъ его врности, потому что я содержалъ его своими благодяніями и кром того имлъ множество доказательствъ его преданности. Онъ однажды принесъ мн три письма лорда Джорджа, въ отвтъ на жалобы милэди, три письма, скрытыя въ переплет какой-то книги, присланной къ милэди для прочтенія. Онъ и милэди нердко ссорились между собою. Она любила подсмиваться надъ его походкой и манерами, въ минуты мрачнаго расположенія духа она не хотла сидть за однимъ столомъ съ внукомъ портнаго.— Пришлите мн кого вамъ угрдно, только не этого отвратительнаго Квина, говорила она, когда я предлагалъ ей развлечься чтеніемъ французскихъ книгъ или музыкой. Какъ ни часто ссорились мы другъ съ другомъ, но не думайте, однакожъ, что ссоры наши были безпрерывны, отъ времени до времени я былъ очень внимателенъ съ ней. Иногда втеченіи цлаго мысяца мы были превосходными друзьями, потомъ недли дв мы ссорились, посл того милэди на цлый мсяцъ удалялась въ свои аппартаменты. Вс эти домашнія происшествія заносились въ темничный дневникъ. Чудная вещь этотъ дневникъ. Иногда милэди писала въ немъ: ‘мой зврь былъ сегодня необыкновенно ласковъ’, или, — ‘мой тиранъ сегодня удостоилъ меня своей улыбкой.’ Отъ этихъ милыхъ выраженій она вдругъ переходила къ выраженіямъ глубокой ненависти, — въ отношеніи матери моей слова милэди постоянно дышали презрніемъ и злобой. Объ ней она отзывалась такъ: — ‘Змя сегодня нездорова, — я благодарила бы Небо’ если бы она совсмъ издохла!’ и т. д. Подобныя выраженія поддерживали въ мистриссъ Барри бшенство, и удвоивали ея бдительность. Дневникъ во многихъ мстахъ былъ писанъ по французски или итальянски, и въ перевод этихъ мстъ Квинъ оказывалъ мн величайшую услугу. Во французскомъ язык я пріобрлъ нкоторыя свднія еще въ бытность мою въ военной служб, но въ итальянскомъ — ровно ни чего не смыслилъ, и отъ души былъ радъ услугамъ столь врнаго и недорогаго переводчика.

Этотъ врный и недорогой переводчикъ, этотъ крестный сынъ и родственникъ, семейство котораго и его самого я облагодтельствовалъ, вздумалъ было измнить мн. Втеченіе нсколькихъ мсяцовъ онъ находился въ союз съ непріятелемъ противъ меня. Я полагаю, что причиною, почему они не бжали раньше, былъ недостатокъ въ величайшемъ двигател измнъ всякаго рода — недостатокъ въ деньгахъ, въ которыхъ, во всхъ частяхъ моего управленія, была горестная пустота. Но съ помощію бездльника, моего крестнаго сына, прізжавшаго въ замокъ, безъ всякаго подозрнія, милэди достала значительную сумму. Планъ побга приводился въ исполненіе подъ носомъ у насъ. Уже нанята была почтовая карета, и все, все было подготовлено, а я ничего не зналъ, ничего не подозрвалъ.

Простой случай открылъ мн планъ ихъ побга. Одинъ изъ монхъ лакеевъ имлъ хорошенькую дочь, а эта хорошенькая двочка была неравнодушна къ молодому парню, который привозилъ письма въ замокъ Линдонъ. Молодецъ этотъ разсказалъ своей красотк о томъ, какъ онъ привезъ изъ города мшокъ денегъ мистеру Квину, и что ему, Тому, почтарю, приказано привести почтовую карету къ противоположному берегу озера къ извстному часу. Миссъ Руни, не имвшая отъ меня никакихъ секретовъ, сообщила весь этотъ разсказъ и стала распрашивать, какой планъ составленъ у меня, какую бдную, несчастую двушку намренъ я увезти въ карет, которую я нанялъ, обольстить деньгами, которыя мн привезли изъ города?.

Вся тайна раскрылась мн въ одинъ моментъ: я убдился, что человкъ, котораго лелялъ я, какъ роднаго сына, намревался измнить мн. Сначала я хотлъ схватить преступниковъ при самомъ побг, полу-утопить ихъ въ шлюпк, въ конторой должны они были переплыть черезъ озеро, и застрлить молодаго измнника передъ глазами милэди, но по нкоторомъ размышленіи оказалось очевиднымъ, что всть о побг произведетъ шумъ во всемъ округ, возбудитъ негодованіе въ народ, и не доставитъ мн ничего хорошаго. По этому я принужденъ былъ заглушить въ душ своей справедливое негодованіе и удовлетвориться уничтоженіемъ гнуснаго заговор въ самомъ его начал,

Лэди Лондонъ на колняхъ умоляла меня простить ее. Она призналась во всемъ, давала клятву не повторять подобной попытки, и говорила, что разъ пятьдесятъ собиралась прозваться мн во всемъ, но боялась только гнва на его на молодаго чедовка, ея сообщника, который дйствительно былъ виновникомъ ея ршимости на такое предпріятіе. Ложь проглядывала въ каждомъ слов милэди, но я принималъ все за истину. Я попросилъ ея сіятельство написать кузену, лорду Джорджу, который снабдилъ ее деньгами и устроилъ планъ побга, — написать въ немногихъ словахъ, что она отказывается отъ намренія ‘прокатиться съ нимъ по Ирландіи, и что, по разстроенному здоровью ея дорогаго мужа, она предпочла остаться дона и присмотрть за нимъ. Въ конц этого письма, я прибавилъ нсколько строкъ, изъяснивъ въ нихъ, что милордъ своимъ посщеніемъ замка Линдонъ доставилъ бы мн величайшее удовольствіе, я что я давно желаю возобновить знакомство съ нимъ, служившее въ былыя времена для меня источникомъ наслажденія. Я бы вмнилъ себ въ особенное удовольствіе и честь встртиться съ нимъ въ окрестностяхъ замка Линдонъ, прибавлялъ я въ заключеніе. Полагаю, что онъ понялъ это выраженіе весьма хорошо: я хотлъ сказать этими словами., что моя пуля ила шпага пронзитъ его при первой встрч съ нимъ.

Посл этого кроткаго увщанія, я имлъ сцену съ моимъ вроломнымъ племянникомъ. Но онъ показалъ мн смлость и одушевленіе, къ которымъ я совсмъ не приготовился.

— Чмъ же я обязанъ вамъ? сказалъ онъ, когда я сдлалъ ему нсколько упрековъ въ его неблагодарности.— Я трудился для васъ такъ, какъ никто не сталъ бы трудиться, я трудился для вась безъ всякаго возмездія. Заставляя меня исполеять ваши приказанія, противъ которыхъ возмущалась моя душа, сдлавъ изъ меня лазутчика при вашей несчастной жен, вы сами же вооружили меня противъ себя. Даже наше родство не давало мн силы равнодушно смотрть на ваше обхожденіе съ милэди. Я старался помочь ей убжать отъ васъ, я повторю его же самое еще разъ, если представится къ тому удобный случай. — Перестаньте! говорилъ онъ, когда я въ припадк бшенства хотлъ задушить его: — неужели вы хотите убить человка, который нкогда спасъ жизнь вашего любимаго сына, который всми силами старался избавить его отъ преждевременной гибели въ которую вовлекалъ его развратный отецъ?— но милосердому Небу угодно было принять участіе въ этомъ дл и взять малютку къ себ изъ этого дома, исполненнаго зла и преступленій. Я бы оставилъ вашъ домъ нсколько мсяцевъ тому назадъ, но выжидалъ случая избавить отъ вашего тиранства эту несчастную лэди. Не забудьте, сэръ, я не женщина: ваше бшенство не страшно мн! Ваши слуги любятъ меня больше, чмъ васъ. Дотроньтесь только до меня, и они возстанутъ и пошлютъ васъ на галеры, которыхъ вы вполн заслуживаете.

Я прервалъ эту рчь, пустивъ въ голову молодаго джентльмена графинъ съ водой, который попалъ такъ мтко, что ораторъ упалъ за-мертво. Посл такого подвига, я удалился въ свою комнату подумать о томъ, что было мн сказано. Дйствительно, молодой Квинъ спасъ жизнь маленькаго Брайана, который до самой кончины своей былъ страстно привязанъ къ нему. ‘Любите Редмонда, папа!’ это были почти послднія слова несчастнаго мальчика., и я общалъ ему, на его смертномъ одр, исполнить эту просьбу. Справедливо также и то, что грубое обхожденіе съ нимъ крайне не понравилось бы моей челяди,которая была привязана къ нему. Я часто пилъ съ моими челядинцами и обходился съ ними фамильярне, чмъ слдовало бы человку моего званія, несмотря на то, я зналъ, что эти мерзавцы не любили меня, и безпрестанно на меня роптали.

Впрочемъ, молодой джентльменъ избавилъ меня отъ труда придумать наказаніе за его неблагодарность, онъ избавился отъ вліянія моего на его участь самымъ простымъ образомъ, и именно: обмывъ и перевязавъ разбитую голову, лишь только чувства возвратились къ нему, онъ взялъ лошадь и выхалъ изъ замка, не сказавъ никому куда и зачмъ, и, оставивъ лошадь на другомъ берегу озера, умчался въ той самой карет, которая ожидала лэди Линдонъ. Втеченіе продолжительнаго времени я не видлъ его и не слышалъ о немъ, и теперь, когда его не было въ нашемъ дом, и пересталъ считать его за опаснаго врага.

Но хитрость женщины такова, что, мн кажется, ни одинъ человкъ, будь онъ хоть самъ Макіавель, не въ состояніи избгутъ ея. Я уже имлъ врныя доказательства измны милэди ненависти ко мн, а между тмъ, несмотря на вс мои предосторожности и бдительность моей матери, милэди успла обмануть меня. Еслибъ я слдовалъ совтамъ доброй мистриссъ Барри, которая, какъ говорится, чуяла опасность издалека, то, конечно, никогда бы не попалъ въ западню, приготовленную на моей дорог и просто и удачно.

Отношенія милэди Линдонъ ко мн были довольно замчательны. Ея жизнь проходила въ какомъ то съ умасбродномъ колебаніи между любовью ко мн и ненавистью. Если я былъ ласковъ и внимателенъ къ ней (что случалось нердко), то милэди готова была сдлать для меня все, что было въ ея власти, и до такой степени бывала пламенна въ доказательствахъ своей любви, какъ, въ другія минуты, въ изъявленіи ненависти. Я знаю свтъ довольно хорошо, и потому могу утвердительно сказать, что женщин нравится небольшая строгость, и мужъ, употребляя власть свою надлежащимъ образомъ, нисколько не теряетъ въ ея уваженіи. Я довелъ милэди до такого повиновенія мн, до такой привязанности и боязни, что когда я улыбался, она считала это за эру своего счастія, когда я кликалъ ее, она подбгала ко мн я ласкалась какъ собака. Во время непродолжительнаго моего пребыванія въ школ, я помню какъ трусы товарищи мои хохотали надъ каждой шуткой школьнаго учителя. Или тоже въ полку, когда какой нибудь сержантъ начиналъ шутитъ, — то вс рекруты скалили зубы. Благоразумный и энергическій мужъ непремнно доведетъ жену свою до этого рода дисциплины, моя высокородная жена цаловала мн руку, снимала съ меня сапога, исполняла вс мои требованія и приказанія, какъ служанка, и тотъ день, когда я находился въ хорошемъ расположеніи духа, былъ для нея днемъ празничнымъ. Можетъ статься, я ужь слишкомъ вврился въ продолжительность этого повиновенія, и забылъ, что самое притворство и лицемрство, составляющія часть такого повиновенія, не рдко служатъ собственно для того, чтобъ легче и врне обмануть васъ.

Посл неудачи милэди въ послднемъ ея предпріятіи, неудачи, представлявшей мн безчисленное множество случаевъ подсмяться надъ ней, мн бы слдовало усилить надзоръ за нею, но она своей хитростью и притворствомъ разсяла во мн вс подозрнія относительно преступности своихъ намреній. Однажды, когда я шутилъ съ ней, и спрашивалъ ее, не хочетъ ли она еще разъ прокатиться по Ирландіи, не нашла ли она другаго обожателя и пр. и пр., милэди вдругъ залилась слезами, и, схвативъ мою руку, вскричала съ пламеннымъ энтузіазмомъ:

— Ахъ, Барри, ты знаешь очень хорошо, что кром тебя, я никого не любила! Одно ласковое слово твое длало меня счастливой, одна улыбка твоя заставляла меня забывать минутный гнвъ. Разв я не представила несомннныхъ доказательствъ моей преданности къ теб, предоставивъ въ твое полное распоряженіе богатйшія помстья въ Соединенныхъ королевствахъ?— разв я раскаявалась въ этомъ, разв я упрекала тебя за твою расточительность? Нтъ, я не въ силахъ была сдлать этого, потому что любила тебя слишкомъ пламенно, люблю теперь и буду любить до послдней минуты моей жизни. Съ той поры, когда впервые мы встртились другъ съ другомъ, я почувствовала непреодолимое въ теб влеченіе. Я видла твои дурныя качества, я трепетала отъ твоей жестокости, но не могла не любить тебя. Я вышла за мужъ за тебя, сознавая, что рискую своей участью, и поступаю вопреки разсудку и долгу. Какихъ еще жертвъ ты хочешь отъ меня? Я готова сдлать все лишь, бы ты только любилъ меня, или, покрайней мр, кротко обходился со мной.

Въ этотъ день я былъ въ особенно хорошемъ расположеніи духа, и между нами состоялось примиреніе. Мистриссъ Барри, услышавъ эту рчь, торжественно предостерегала меня и говорила:

— Смотри, Барри! въ голов этой хитрой плутовки есть какой нибудь новый планъ.

Старая лэди говорила правду. Я попалъ на крючокъ, на который ея сіятельство хотла поймать меня, и поймала.

Я велъ съ однимъ человкомъ переписку на счетъ денегъ, въ которыхъ имть крайнюю необходимость, но со времени нашего несогласія относительно наслдника, милэди ршительно отказалась подписывать бумаги въ мою пользу, а безъ ея имени, я къ сожалнію долженъ сказать, моя подпись ничего не значила, ни одной гинеи не могъ я достать отъ лондонскихъ или дублинскихъ банкировъ. Не могъ я даже залучить ихъ въ замокъ Линдонъ: посл неудачной сдлки съ старымъ жидомъ Соломономъ, который привезъ мн деньги, и у котораго на возвратномъ пути изъ замка отняли мой вексель, никто изъ денежныхъ людей не ршался показываться въ стнахъ моего дома. Поземельные доходы наши находились въ рукахъ кредиторовъ, и я не могъ получить отъ этихъ бездльниковъ суммы денегъ, необходимой на уплату долга въ мой погребъ. Наше имніе въ Англіи, какъ я уже сказалъ, было тоже все въ долгу, и на каждое мое требованіе денегъ отъ моихъ адвокатовъ и агентовъ, получалъ отвть, что они сами будетъ рады, если я пришлю имъ хотъ небольшую сумму на удовлетвореніе вновь поступавшихъ взысканій.

Наконецъ я съ удовольствіемъ получилъ письмо изъ Лондона отъ одного изъ агентовъ, въ которомъ онъ извщалъ меня о возможности занять требуемую мною (въ девяносто девятый разъ) сумму. Въ письмо вложено было другое письмо отъ извстнаго банкира въ лондонскомъ Сити, который вызывался вывести меня изъ затруднительнаго положенія, если я отдамъ на продолжительное время въ арендное содержаніе одно изъ нашихъ имній, и притомъ бъ тмъ условіемъ, если милэди Линдонъ изъявитъ, безъ всякаго съ моей стороны принужденія, полное свое согласіе. Прочія условія этой сдлки были до такой степени выгодны для меня, что я видлъ въ этомъ предложеніи искреннее желаніе угодить мн, а такъ какъ милэди находилась со мной въ хорошихъ отношеніяхъ, то мн не представлялось большаго труда убдить ее собственноручно написать банкиру, что она совершенно согласна на вс предлагаемыя условія и готова дать необходимый документъ за своею подписью.

Это предложеніе было очень кстати: оно подавало мн большія надежды. Я не хочу надодать читателямъ описаніемъ моихъ долговъ и тяжебныхъ длъ, которые въ это время были такъ громадны и запутаны, что я самъ не зналъ, до какой цифры они простирались, къ тому же настоятельныя требованія кредиторовъ сводили меня съ ума. Достаточно сказать, что я не имлъ ни денегъ, ни кредита. Я жилъ въ замк Линдонъ ничего ме покупая, потому что у меня было все свое: мясо, хлбъ, торфъ, картофель: мн оставалось только стеречь лэди Линдонъ въ стнахъ замка, и беречься полицейскихъ агентовъ за стнами. Втеченіе двухъ лтъ, съ тхъ поръ, какъ я получилъ въ Дублин деньги и проигралъ ихъ, къ величайшему разочарованію моихъ кредиторовъ, я не смлъ показаться въ столицу Ирландіи, и вызжалъ только, и то весьма рдко, въ главный городъ нашего округа. Хорошій заемъ, поэтому, представлялъ мн блестящую перспективу, и я съ восторгомъ спшилъ воспользоваться предложеніемъ банкира.

Черезъ нсколько времени, на письмо лэди Линдонъ прибылъ отвть отъ банкира, въ которомъ говорилось, что если ея сіятельство подтвердить письменное свое извшеніе изустно, въ его лондонской контор, въ улиц Биргипъ, тогда, по осмотр ея имнія, дло будетъ покончено. Постить замокъ Линдонъ онъ не ршался, по случаю непріятнаго приключенія съ дублинскимь банкиромъ. Этотъ намекъ относился до меня, но человкъ бываетъ иногда поставленъ въ такое положеніе, что лишается всякой возможности отвергать какія либо условія. Такъ точно было и со мной: я такъ нуждался вденьгахъ, что готовъ былъ дать обязательство самому дьяволу, лишь бы только онъ доставилъ мн значительную сумму.

Я ршился хать въ Лондонъ и взять съ собой графиню. Тщетно мистриссъ Барри упрашивала меня и предостерегала.

— Поврь ня, говорила она: — тутъ есть какая нибудь хитрость. Ты погибъ, лишь только въдешь въ этотъ нечестивый городъ, тогда какъ здсь ты можешь прожить годы, и годы, пей себ вино, да бей стекла, сколько душ угодно. Въ Лондон теб ужь не будетъ такого раздолья, я уврена, что первая всть о теб, будетъ встью о твоемъ арест.

— И въ самомъ дл, Редмондъ, зачмъ хать въ Лондонъ? говорила жена моя. Я счастлива и здсь, и надюсь быть счастливой, если ты всегда будешь такимъ же добрымъ, какъ теперь. Мы не можемъ показаться въ Лондон, какъ слдуетъ: небольшія деньги, которыя ты получишь, скоро и незамтно пройдутъ мимо рукъ, какъ это бывало и прежде. Сдлаемся, ты пастушкомъ, а я пастушкой, станемъ смотрть за нашими овечками и будетъ счастливы.

Сказавъ это, она поцаловала мн руку, между тмъ, мать моя безпрестанно повторяла: — гм! гм! тутъ есть какая-нибудь хитрость, непремнно есть!

Я сказалъ жен, что она глупенькая, что она ничего не понимаетъ въ денежныхъ длахъ, мистриссъ Барри приказалъ не безпокоиться, и поспшно сбирался въ дорогу, не принимая увщаній остаться ни съ той, ни съ другой стороны. Но гд мн достать денегъ на поздку? вотъ вопросъ, невольно заставлявшій меня призадуматься. Вопросъ этотъ разршила моя добрая мать, всегда готовая помочь мн въ затрудненіи, и въ настоящемъ случа представила въ мое распоряженіе шестьдесятъ гиней, составлявшихъ весь наличный капиталъ Барри Линдона, владтеля замка Линдонъ, — Барри Линдона, женатаго на графин, имнія которой приносили двадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода. Вотъ до чего довела моя расточительность, признаюсь откровенно, а больше всего мое безразсудное довріе, бездльничество моихъ пріятелей и ненависть ко мн родственниковъ милэди.

Само собою разумется, мы похали весьма скромно, не дали знать въ округ о нашемъ отъзд, и не простились даже съ вашими сосдями. Блистательный мистеръ Барри Линдонъ и его высокородная супруга дохали до Ватерфорда въ наемной карет, въ пару лошадей, подъ именами мистера и мистриссъ Джонсъ, тамъ сли на корабль и благополучно прибыли въ Бристоль. Когда человкъ иметъ въ виду какую нибудь цль, о, какъ легко и пріятно совершается его путешествіе! Мысль о полученіи денегъ поддерживала во мн хорошее расположеніе духа, и моя жена, склонясь ко мн на плечо, въ почтовой карет, по дорог въ Лондонъ, говорила, что эта была самая пріятнйшая поздка со времени нашей свадьбы.

Наконецъ, ночью, мы остановились въ Ридинг, откуда я немедленно послалъ записку къ моему агенту, въ которой говорилъ о желаніи увидться съ нимъ на другой же день, просилъ его нанять мн квартиру, и поспшить приготовленіями къ денежному займу. Милэди и я согласились ухать во Францію, дождаться тамъ лучшихъ временъ, и въ тотъ вечеръ, за ужиномъ, составили тысячу плановъ, относительно нашихъ удовольствій и сбереженія денегъ. О женщина, женщина! когда я вспомню улыбки и ласки лэди Линдонъ, какою счастливицей казалась она въ тотъ вечеръ! Какая невинная доврчивость проглядывала во всхъ ея словахъ и поступкахъ, какими нжными именами она называла меня! Не могу надивиться лицемрству! Впрочемъ, никто другой не станетъ удивляться, что доврчивый и простодушный мужъ, какъ я, сдлался жертвой такой страшной обманщицы!

Мы пріхали въ Лондонъ въ три часа, и за полчаса до назначеннаго времени, наша карета подъхала къ Подворью Грэй. Я безъ всякаго затрудненія нашелъ квартиру мистера Тэввелля, — мрачнымъ вертепомъ показалась мн эта квартира и въ недобрый часъ вошелъ я въ нее! Въ то время, когда мы поднимались по грязной задней лстниц, освщенной тусклою лампой и печальнымъ свтомъ сраго лондонскаго неба, жена моя казалась чрезвычайно взволнованною.

— Редмондъ, сказала она, когда мы подошли къ дверямъ:— не входи сюда: сердце говорятъ мн, что здсь ожидаетъ тебя какое-то несчастіе. Время еще не ушло — воротимся назадъ…. вх Ирландію…. куда теб угодно!

И, принявъ передъ дверью трагическую возу, она протянула мн руку.

Я тихо оттолкнулъ ее въ сторону.

— Лэди Линдонъ, сказалъ я: — вы старая дура!

— Старая дура! сказала она, и вмст съ этимъ дернула за ручку звонка. Дверь отворилась и передъ нами явился джентльменъ въ напудренномъ парик.

— Скажите, что лэди Линдонъ здсь, и, проскочивъ въ корридоръ, ворчала: — старая дура! старая дура!

Слово старая крайне не понравилось милэди. Я могъ употребить всякой другой эпитетъ, и она бы не обидлась.

Мистеръ Тэпвелль сидлъ въ своемъ пыльномъ кабинет, окруженный свертками пергамента и жестяными ящиками. Онъ всталъ и поклонился, ея сіятельству предложилъ стулъ, а мн только указалъ на него. Меня удивилъ такой грубый, такой оскорбительный пріемъ. Посл того, онъ удалился въ боковую дверь, сказавъ, что воротится черезъ минуту.

И, дйствительно, черезъ минуту онъ воротился, сопровождаемый, какъ вы думаете, кмъ?… другимъ адвокатомъ, шестью вооруженными констаблями въ красныхъ мундирахъ, милордомъ Джорджемъ Пойнингсомъ и его тетушкой, лэди Дженъ Пеккоіеръ.

Милэди, увидвъ предметъ своей старинной любви, бросилась въ его объятія съ истерическими выраженіями восторга, назвала его свовмъ освободителемъ, своимъ храбрымъ рыцаремъ, потопъ обратилась ко мн съ бранью, которая привела меня въ недоумніе.

— Вотъ вамъ и старая дура! говорила она: — эта дура перехитрила самое хитрое и вроломное чудовище въ свт. Да, я была дура, когда выходила замужъ, отказавъ въ рук моей другому, достойне и благородне васъ, я была дура, когда, забывъ юе имя и высокое происхожденіе, ршилась вступить въ бракъ съ авантюристомъ неизвстнаго рода, я была дура, когда переносила терпливо самое чудовищное тиранство, позволяла разорять мое состояніе, жила вмст съ женщиной, такой же подлой и низкой, какъ вы сами….

— Ради Бога, переставьте! вскричалъ адвокатъ, и съ этимъ восклицаніенъ спрятался за группу констаблей, замтивъ грозный мой взглядъ, который не нравился этому негодяю. Мн кажется, еслибъ онъ приблизился ко мн, я разорвалъ бы его на клочки. Между тмъ, милэди, задыхаясь отъ злости и бшенства, продолжала поносить меня, а мою мать въ особенности, начиная и оканчивая каждую свою сентенцію словомъ ‘дура’.

— Вы не договариваете, милэди, замтилъ я съ горечью: — я назвалъ васъ старой дурой!

— Я нисколько не сомнваюсь, сэръ, что вы длали все, что могутъ длать одни только низкіе и подлые люди, возразилъ лордъ Пойнингсъ.— Эта лэди въ настоящее время находится подъ защитою закона, подъ покровительствомъ своихъ родственниковъ, и уже боле не будетъ бояться вашего тиранства!

— Но васъ ничто не можетъ защитить, проревлъ я:— какъ благородный человкъ, и какъ человкъ, который уже однажды отвдалъ вашей крови, я хочу узнать теперь, и узнаю, есть ли кровь въ вашемъ сердц.

— Запишите его слова, констабли, заставьте его замолчать! вскричалъ адвокатъ изъ-за шеренги вооруженнаго отряда.

— Я не хочу марать моей шпаги кровью такого негодяя, сказалъ милордъ, прибгая, вмст съ адвокатомъ, къ той же самой защит. Если этотъ бездльникъ останется въ Лондон, то полиція возьметъ его, какъ уличнаго мошенника и плута.

Эта угроза заставила меня содрогнуться. Я зналъ, что здсь безчисленное множество кредиторовъ ловило меня, и, что, однажды очутившись въ тюремныхъ стнахъ, мое положеніе было бы безвыходно.

— Скажите, гд тотъ человкъ, который осмлился бы взять меня? вскричалъ я, обнаживъ шпагу и принявъ оборонительную позу. Пусть онъ подойдетъ ко мн. И ты…. ты, подлый хвастунъ, подходи ко мн первымъ, если только въ теб есть душа!

— Мы не намрены брать васъ, сказалъ адвокатъ, при этихъ словахъ милэди, ея тетка, и отрядъ констаблей разступились.— Милостивый государь, мы не хотимъ взять васъ, напротивъ, мы отпустимъ васъ за границу съ хорошими деньгами, только, пожалуйста, оставьте въ поко ея сіятельство!

— И избавьте наше отечество отъ такого разбойника! сказалъ милордъ, удаляясь въ боковую дверь. Адвокатъ послдовалъ за нимъ, и я остался въ его кабинет о дивъ съ шестью вооруженными съ ногъ до головы полицейскими агентами. Теперь я уже былъ совсмъ не тотъ человкъ, когда, со шпагой въ рук, отправилъ бы на тотъ свтъ изъ шести, по крайней мр, трехъ. Я упалъ духомъ, милэди Линдонъ совершенно побдила меня. Неужели, и въ самомъ дл, пробудилось въ ней раскаяніе, когда она остановилась у дверей конторы адвоката и упрашивала меня воротиться назадъ? Неужели въ груди ея осталась искра любви ко мн? Ея поведеніе подтверждало мои предположенія. На этихъ предположеніяхъ основывались теперь вс моя надежды, и я положилъ шпагу на контору адвоката.

— Джентльмены, сказалъ я: — я не хочу прибгаіь къ насилію, объявите мистеру Топвеллю, что я готовъ говорить съ нимъ когда ему угодно! Съ этими словами я слъ на стулъ и, принявъ покорный видъ, скрестилъ руки на грудь. Кто бы теперь узналъ во мн Барри Линдона старинныхъ дней! Я читалъ въ одной старой книг о карагенскомъ полководц, Аннибал, который, одержавъ побду надъ римлянами, помстилъ войска свои, храбрйшія въ мір, въ какомъ-то город, гд они до такой степени предались роскоши и удовольствіямъ жизни, что въ слдующую кампанію потерпли совершенное пораженіе. Такъ точно и со мной. Во мн уже не было той отваги, силы и храбрости, которыми обладалъ я, будучи юношей. Шестнадцати лтъ я уже дрался на дуэли, а шесть лтъ спустя участвовалъ во многихъ кровопролитныхъ сраженіяхъ..Теперь, въ тюрьм Флить, гд пишу эти строки, какой-то ничтожный бездльник смется надо мной, придирается ко мн, вызываетъ на кулачный бой, и я не смю дотронуться до него. Но я упреждаю мрачныя событія исторіи моего уничиженія…

Я нанялъ квартиру въ кофейномъ дом близъ подворья Грэй, сообщилъ адресъ мистеру Топвеллю, и съ нетерпніемъ ждалъ его посщенія. Онъ явился наконецъ, и принесъ съ собой условія, предложенныя друзьями лэди Линдонъ. Ма назначалось ежегодно триста фунтовъ стерлинговъ, съ тмъ, если я буду жать за предлами Трехъ Соединенныхъ королевствъ, при первомъ моемъ появленіи въ Англіи или Ирландіи, я лишался и этой ничтожной суммы. Мистеръ Топвелль объявилъ мн, что, оставаясь въ Лондон, я непремнно попаду въ тюрьму, что кредиторы слдятъ за мной повсюду, и что я ни на шиллингъ не имю кредита. Все это и безъ него я зналъ очень хорошо. Онъ далъ ма ночь на размышленіе, сказавъ, что если я соглашусь, то четверть опредленной суммы будетъ выслана немедленно въ тотъ заграничный портъ, который я укажу.

Что оставалось длать бдному, одинокому, убитому горемъ человку? Я принялъ предложеніе, и черезъ недлю былъ опубликованъ лишеннымъ покровительства законовъ. Бездльникъ Квинъ, какъ я узналъ въ послдствіи, былъ виновникомъ моего изгнанія. Это онъ придумалъ привезти меня въ Лондонъ, онъ предлагалъ этотъ планъ съ самого начала, но ея сіятельство, любившая во всемъ романтичность, отдала предпочтеніе побгу изъ замка. Объ этой измн сообщила мн мать, и въ тоже время вызывалась пріхать ко мн и раздлить со мной одинокое мое изгнаніе, но я отказался отъ такого предложенія. Она оставила замокъ Линдонъ вскор посл моего отъзда. Безмолвіе и пустота водворились въ томъ мст, которое во время моего пребыванія отличалось гостепріимствомъ и роскошью. Мать моя полагала, что уже больше никогда не увидитъ меня, и потому жестоко упрекала меня, что я невнимателенъ къ ней, но въ томъ и другомъ случа она ошибалась. Она очень постарла, и въ настоящее время сидитъ подл меня и вяжетъ чулокъ. Въ сосднемъ дом черезъ дорогу отъ тюрьмы она занимаетъ небольшую комнатку, И съ полсотнею фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода, который она умла скопить при своемъ благоразуміи, мы поддерживаемъ наше жалкое существованіе, совершенно недостойное знаменитаго и фешенебельнаго Барри Линдона.

——

Здсь оканчивается личное повствованіе мистера Барри Линдона. Смерть прекратила жизнь повствователя. Онъ прожилъ ль тюрьм Флить девятнадцать лтъ, и умеръ, какъ значится въ тюремной лтописи, отъ блой горячки. Его мать достигла глубокой старости. Мстные старожилы разсказываютъ, что между матерью и сыномъ безпрерывно бывали ссоры. Наконецъ, отъ привычки ежедневно напиваться допьяна, Барри впалъ въ слабоуміе. Старуха ухаживала за нимъ, какъ за ребенкомъ. Бывало онъ плакалъ, когда въ извстное время не давали ему рюмки коньяку.

Къ сожалнію, мы не имемъ данныхъ для описанія образа жизни его на материк посл разлуки съ лэди Линдонъ, надобно думать, что онъ принялся за прежнее ремесло игрока, и игралъ безъ прежняго успха. Спустя нсколько времени посл изгнанія, онъ тайкомъ пріхалъ въ Англію, и сдлалъ тщетную попытку выманить нсколько денегъ отъ лорда Джорджа Пойнингса, грозя, въ противномъ случа, распубликовать его переписку съ лэди Линдонъ я тмъ разстроить его бракъ съ миссъ Драйверъ, наслдницей несмтныхъ богатствъ, двицей строгихъ правилъ, и владтельницей огромныхъ сахарныхъ плантацій въ Вестъ-Индіи съ нсколькими тысячами душъ невольниковъ. тогда Барри чуть-чуть не попалъ въ руки полиціи, которую лордъ Джорджъ направилъ на него, лордъ Джорджъ хотлъ было прекратить пенсію, но милэди Линдонъ не согласилась на эту мру, и разошлась съ милордомъ, лишь только онъ женился на вестъ-индской лэди.

Старая графиня воображала, что ея прелести были вчны, и что она попрежнему была влюблена въ своего мужа. Она жила въ Бат, ея имнія тщательно сберегались благородными родственниками Типтоффами, которымъ переходили они въ наслдство за неимніемъ прямыхъ наслдниковъ. Барри имлъ на эту женщину такое сильное вліяніе, что онъ почти убдилъ ее хать за границу и жить вмст съ нимъ, какъ вдругъ планы ихъ обоихъ были совершенно разрушены появленіемъ особы, которая уже много лтъ считалась умершею.

Это былъ никто иной, какъ виконтъ Буллингдонъ, который какъ будто нарочно вышелъ изъ могилы къ величайшему изумленію всхъ вообще, и его родственника Типтоффъ въ особенности. Этотъ молодой нобльменъ явился въ Бат къ отчиму съ письмомъ, въ которомъ Барри грозилъ обнаружить связь лорда Джорджа съ лэди Линдонъ, — между тмъ какъ ихъ отношенія не бросали ни тни безчестія на то или другое лицо, и доказывали только то, что ея сіятельство имла привычку писать чрезвычайно нелпыя письма, привычку, которая водилась и водится за многими лэди, и даже джентльменами. Защищая честь своей матери, лордъ Буллингдонъ напалъ на Барри, проживавшаго въ Бат подъ именемъ мистера Джонса, и задалъ ему жестокій урокъ.

Исторія милорда, со времени его отъзда въ Америку, была довольно романтичная, мы разскажемъ ее въ нсколькихъ слояхъ. Онъ былъ раненъ въ американской войн, сочтенъ убитымъ, взятъ въ плнъ, и въ послдствіи освобожденъ. Общанной суммы денегъ ему никогда не высылали. Мысль о такомъ небреженіи сокрушала сердце своенравнаго и романтическаго молодаго человка, и онъ ршился оставаться мертвымъ для свта и для матери, которая отвергла его. Въ лсахъ Канады, и то уже три года спустя посл несчастнаго событія съ маленькимъ Брайаномъ, онъ случайно прочиталъ въ журнал ‘Gentleman’s Magazine’ статью, подъ заглавіемъ ‘Роковой случай съ лордомъ виконтомъ замка Линдонъ’. Только тогда онъ ршился воротиться въ Англію, гд большаго труда ему стоило убдить лорда Типтоффя, что онъ дйствительно лордъ Буллингдонъ. Намреваясь постить милэди Линдонъ въ Бат, онъ встртился съ знакомымъ лицомъ мистера Барри Линдона, и отмстилъ этому джентльмену за вс свои оскорбленія.

Лэди Линдонъ, услышавъ объ этой встрч, пришла въ невыразимый гнвъ, и хотла было тотчасъ же броситься въ объятія обожаемаго Барри, но въ это время его препровождали изъ одной тюрьмы въ другую, наконецъ сдали на руки мистера Бендиго, помощника Мидльсекскаго шерифа, и отъ него перевели на постоянное жительство въ тюрьму Флитъ. Въ настоящее время уже не существуетъ ни шерифа, ни его помощника, ни заключеннаго въ тюрьму несчастнаго Барри, ни самой тюрьмы.

При жизни лэди Линдонъ, Барри получалъ назначенную пенсію, и, можетъ статься, былъ не мене счастливъ во время пребыванія въ тюрьм, нежели въ какой либо другой періодъ своего существованія. Со смертію милэди, ея наслдникъ немедленно прекратилъ производство пенсіи, давъ ей другое назначеніе: онъ употребилъ ее на вспомоществованіе бднымъ. Посл смерти милорда, въ испанской кампаніи, въ 1811 году, его имнія и титулы перешли въ фамилію Типтоффовъ, но и маркизъ Типтоффъ не хотлъ возобновить производства пенсіи мистеру Барри. Имнія фамиліи Линдонъ, подъ бдительнымъ надзоромъ и умнымъ распоряженіемъ маркиза, доведены были до отличнаго устройства. Деревья въ Брактонъ-Парк достигли полувковаго возраста, ирландское помстье, раздленное на мелкіе участки, отдано въ арендное содержаніе крестьянамъ, которые и теперь еще разсказываютъ прозжимъ исторіи о храбрости, буйств, блеск и паденіи Барри Линдона.

Конецъ.

<Перевод В. В. Бутузова>

‘Современникъ, NoNo 3—8, 1857

ЗАПИСКИ БАРРИ ЛИНДОНА, ЭСКВАЙРА

ГЛАВА I.Моя родословная и мои родные.— Я испытываю вліяніе нжной страсти.

ГЛАВА II.ВЪ КОТОРОЙ Я ОКАЗЫВАЮ СЕБЯ ЧЕЛОВКОМЪ НЕУСТРАШИМЫМЪ.

ГЛАВА III.Я ВСТУПАЮ ВЪ СВТЪ НЕУДАЧНЫМЪ ОБРАЗОМЪ.

ГЛАВА IV.ВЪ КОТОРОЙ БАРРИ СМОТРИТЪ НА ВОЕННУЮ СЛАВУ СЪ БЛИЖАЙШЕЙ ТОЧКИ ЗРНІЯ.

ГЛАВА V.ВЪ КОТОРОЙ БАРРИ ДЛАЕТЪ І1ОПЫТКУ БЖАТЬ ОТЪ ВОЕННОЙ СЛАВЫ, КАКЪ МОЖНО ДАЛЬШЕ.

ГЛАВА VI.ФУРА ВЕРБОВЩИКОВЪ. ВОЕННЫЕ ЭПИЗОДЫ.

ГЛАВА VII.БАРРИ ВЕДЕТЪ ГАРНИЗОННУЮ ЖИЗНЬ, И НАХОДИТЪ МНОГИХЪ ДРУЗЕЙ.

ГЛАВА VIII.БАРРИ ПРОЩАЕТСЯ СЪ ВОЕННОЙ ПРОФЕССІЕЙ.

ГЛАВА IX.Я ПРИНИМАЮ НА СЕБЯ ВИДЪ, ПРИЛИЧНЫЙ ЗВАНІЮ МОЕМУ И ПРОИСХОЖДЕНІЮ.

ГЛАВА X.СЧАСТІЕ СНОВА НАМЪ УЛЫБАЕТСЯ.

ГЛАВА XI.ВЪ КОТОРОЙ СЧАСТІЕ ПОКИДАЕТЪ БАРРИ.

ГЛАВА XII.ЗАКЛЮЧАЕТЪ ВЪ СЕБ ТРАГИЧЕСКУЮ ИСТОРІЮ ПРИНЦЕССЫ X….

ГЛАВА XIII.Я ПРОДОЛЖАЮ МОЮ КАРЬЕРУ ВЪ КАЧЕСТВ МУЖЧИНЫ МОДНАГО СВТА.

ГЛАВА XIV.Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ВЪ ИРЛАНДІЮ И ПОКАЗЫВАЮ ТАМЪ СВОЮ РОСКОШЬ И ЩЕДРОСТЬ.

ГЛАВА XV.Я ДЛАЮ ВИЗИТЪ МИЛЭДИ ЛИНДОНЪ.

ГЛАВА XVI.Я ПОМОГАЮ МОИМЪ РОДСТВЕННИКАМЪ И ДОСТИГАЮ ВЫСОТЫ МОЕГО (ПРИЗРАЧНАГО) СЧАСТІЯ.

ГЛАВА XVII.Я СТАНОВЛЮСЬ УКРАШЕНІЕМЪ АНГЛІЙСКАГО ОБЩЕСТВА.

ГЛАВА XVIII.ВЪ КОТОРОЙ МОЕ СЧАСТІЕ И БЛАГОДЕНСТВІЕ НАЧИНАЕТЪ КОЛЕБАТЬСЯ.

ГЛАВА XIX.ЗАКЛЮЧЕНІЕ.

Читайте также: