ЗАПИСКИ АНДРЕЯ ТИМОФЕЕВИЧА БОЛОТОВА.
ЗАПИСКИ АНДРЕЯ ТИМОФЕЕВИЧА БОЛОТОВА.
ОТ РЕДАКЦИИ.
Письмо No 349.
(окончание).
Письмо No 349.
(окончание).
Письмо 350.
Письмо 351.
(Продолжение следует).
Записки Андрея Тимофеевича Болотова, Болотов Андрей Тимофеевич, Год: 1895
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Болотов А.Т. Записки Андрея Тимофеевича Болотова // Русская старина, 1895. — Т. 84. — No 8. — С. 135-155. — Письма No 349-351.
Записки А. Т. Болотова печатались в ‘Русской Старине’ с 1870—1873 г., в ‘Приложении’, в объеме 34 частей, затем, в 1886 году, редакция получила еще 35, 36 и 37 части, заключающие в себе рассказ о времени с 1799 года по 1802, промежуток же времени между 1795 и 1799 годами остается незаполненным за утратою наследниками подлинной рукописи. Продолжая ныне печатание записок Болотова, мы даем нашим читателям возможность познакомиться с бытом среднего великорусского дворянства во всех подробностях, касающихся воспитания, службы по выборам и других отношений между дворянами того времени. Тут же вырисовываются отношения помещиков к крестьянам, нравы, обычаи, обряды, словом, вся внутренняя жизнь тогдашнего дворянства.
Мы начинаем печатание с окончания 349-го письма, на котором остановилась прежняя редакция в октябре месяце 1892 года.
Посреди самых сих экономических замыслов и занятий, вдруг возмущены были умы и сердца всего нашего семейства присланным ко мне, с нарочным солдатом, из Алексина, письмом от нашего тульского губернатора, в котором предлагалось мне место директорское над тульским народным училищем, а не мне, так моему сыну, и прошено было, чтобы кто-нибудь из нас принял на себя сию должность.
Все мы изумились и смутились, узнав о таковом нас призыве к занятию такого места, на которое многие иные охотно соглашались. Место cиe было хорошее, сопряженное хотя нарочито с довольным жалованьем, но требующее трудов, знания, прилежности и рачения, а притом лишающее драгоценной вольности и независимости. Самое cиe последнее обстоятельство и заставило нас, а особливо сына моего, думать и гадать, обязываться ли ему вновь казенною службою, необходимою такою должностью или нет?
Что касается собственно до меня, то я не долго о сем думал. После такого по многим отношениям весьма выгодного места, какое я занимал в Богородицке, было cиe совсем ничего незначащим, а по пословице говоря, подобно было после ужина горчице. Я имел уже довольно времени вкусить всю сладость мирной и свободной деревенской жизни, которая, в таковом положении, в каковом я тогда был, могла почитаема быть наисчастливейшею из всех других родов жизни и потому была бы совершенная уже глупость, если бы восхотел я, без всякого принуждения, а самопроизвольно и при таких преклонных уже моих летах, променять ее на должностную городскую и без всяких данных выгод сопряженную жизнь и навязать на шею себе множество трудов и хлопот, могущих только мешать моему счастью и нарушать оное,—а существенной пользы никакой принесть не могущую, а потому, не долго думая, сказал я, что я предложения сего не принимаю. За честь, сделанную мне, благодарю, но впрочем от должности сей откланиваюсь.
Но дело иное было в рассуждении моего сына.
Для него, как для человека молодого и могущего еще служить, и место, и должность сия была не безлестною. Он по способностям, знаниям, наукам и дарованиям своим в состоянии был должность сию не только исправить несравненно с лучшим успехом, нежели многие иные, но и отличить себя доподлинно и надеяться со временем получить дальнейшие почести и чины. Со всем тем и ему предложили многие такие вещи и обстоятельства, о которых прежде давание на то своего решительного согласие (надо было) гораздо и гораздо подумать, дабы скоропоспешностно не променять ястреба на кукушку. Обстоятельство, что в сем случае надлежало ему, отрекшись от деревенской независимой и свободной жизни, жить всегда в губернском городе с женою своею и основывать совсем новое хозяйство и по малости жалованья, далеко не достаточного к тому, чтоб ему с женою своею и с людьми можно было оным содержать — потребен был к тому и свой и такой кошт, который мог бы по тогдашним нашим обстоятельствам совсем нас расстроить, а кроме убытков, трудов, хлопот и отягощений не предвиделось никаких дальних польз и выгод, и особливо при тогдашнем строгом правлении, то его сколько, с одной стороны, cиe предложение ни лестно, столько с другой устрашало и приводило в тревожное недоумение. К тому же к самому тому времени приехал к нам и г-н Лисенко, и как стали мы с ним говорить о предлагаемом им сватовстве за дочь мою Екатерину и обо всем, касающемся до жениха, расспрашивать, то выходило и по сему делу великое еще сомнительство, a cиe и увеличивало тогдашнее наше настроение мыслей.
Как сыну моему хотелось около сего времени съездить к умному своему старичку Раевскому, то поехал он к нему с женою своею и более для того, чтоб и с ним о сем деле посоветоваться. Старик, конечно, советовал ему последовать сему приглашению. Я и сам видел некоторую наклонность сына моего к тому, согласился было совсем на то же, но как пораздумал, то находил великие в том неудобства, и чем более о том мыслил, тем множайшие находил неспособности, а посему и имел я 21-го числа сего месяца с сыном моим о сем предмете особенный и важный разговор, произведший собою то следствие, что сын мой, расположившийся было совсем на-утрие ехать в Тулу, с которым я приготовлял уже письма в Тулу, вдруг решился от сей езды на время удержаться, а послать наперед с письмами, и чтоб там короче обо всем поразведать, а особливо чрез знакомца и приятеля нашего, Филата Гавриловича Покровского, находившегося учителем при том народном училище, и которому все, относящееся до оного и до директорского места, было известно. Вследствие чего и отправили мы, на другой день, посла, сего нарочного человека, в Тулу, с письмом от сына моего к Филату, а от меня к губернатору, которому я совершенно от предлагаемого мне места отказался, о сыне же моем до времени умолчал.
Между тем, продолжалась у нас в доме служба, ибо жена и дети мои в сию неделю говели и 24-го числа исповедывались и причащались, и как сей день был днем рождение невестки моей, то обедали у нас Ладыженские, а после обеда приезжал г-н Кузьмин, умный, от которого узнали мы о причине предлагание нам директорского места, а во-вторых, за сим возвратился и посланный от нас в Тулу с письмом от Филата Покровского, и по уведомлениям его обо всем выходили из всего сего дела совершенные пустяки, отчего и пошли у сына моего опять раздумья о том, идти ли к должности или нет и каковыми думаньями занимался и весь наступивший за сим праздник Благовещения.
Наконец, последующий за сим день сделался важным и достопамятным в истории моей и сына моего жизни тем, что по важном у нас с ним поутру в сей день разговоре и прямо философских обо всем суждениях, решился, наконец, и он предпочесть покой беспокойству и свободу неволи и отказаться от предлагаемого ему директорского места. Почему написал он и от себя письмо к губернатору и, поблагодарив его за оказываемую себе, чрез приглашение, честь, наиучтивейшим образом и под предлогом разных обстоятельств отказался.
Сим образом кончилось тогда cиe, несколько дней сряду нас смущавшее, дело, и после мы увидали, что сделали и не худо, и что для обоих нас полезное было по всем отношениям не принимать на себя сей обязанности.
А сим дозвольте мне и cиe письмо кончить и сказать вам, что я есмь ваш и проч.
Писано cиe в Дворенинове.
Июня 1, 1821 г.
Мой друг! Едва только мы, от помянутого в предследовавшем письме и перетревожившего нас всех предложение успокоились мыслями и духом, как рушился весь зимний наш путь и наступило и самое уже половодье, которое в сей год было у нас превеликое и такое, какое я еще никогда во всю мою жизнь не видывал. С сего времени начались у нас в доме и в садах первоначальные вешние работы, и сделалось все живее, но я в самое то время чуть было не занемог лихорадкою и с нуждою кое-как от ней отпился, и достопамятно, что в самое cиe время, заболел у меня мой левый и самый тот глаз, которого я, по прошествии нескольких лет после того лишился, но тогда боль в оном, с ним вместе, и в другом чрез несколько дней прошла и чему я был очень рад.
Вскоре после того наступила у нас святая неделя, праздник Пасхи случился в сей год 8 апреля. Всенощная в оный, для невестки, не хотевшей ехать ночью в церковь, а того меньше там с беспокойством ночевать, была у нас против обыкновение дома, и сын мой постарался весь образной угол убрать колико можно лучше, и осветить множайшими огнями, но мы слушали оную, далеко не с таким удовольствием, как в церкви, но к обедне мы уже все ездили к церкви.
Как в продолжение сей недели уже сделалось так тепло и сухо, что можно было по садам ходить, гулять и все и все осматривать, то при случае приезжавших к нам гостей, гуливали мы с ними уже по оным, хотя были они и совсем еще голы, а я, при всяком выходе в оные, замечал в мыслях, что и что мне в них делать и предпринимать, и с нетерпеливостью ожидал, чтоб прошли первые дни праздника, и как плодоносные кустарники уже починали развертываться и время к пересадке и посадке оных уже уходило, то не утерпел, чтоб с пятницы не начать уже сего дела. А не успели наши праздничные разъезды по гостям и угощение оных у себя кончиться, как и принялся уже в плотную за сады и разнообразные в них вешние работы и не выходил почти из садов своих, ибо надобно было великое множество кое-какого кустарника, а потом и самые прививочные яблони из питомника рассаживать и наполнять ими все пустые места, а особливо в своем большом полевом саде, надобно было оправлять прежние и делать новые цветники, надобно чистить дорожки и все прочее в садах и наконец приниматься за черенковые прививки на больших и негодных яблонях, а между тем готовить и гряды и землю под посадку огородных произрастений и прочее тому подобное. Более 20 больших яблоней обрезали мы и, посредством привитых к сучьям их черенков, старались превратить в лучшие, что нам в рассуждении нескольких, но далеко не всех и удалось, а множайшие хотя сначала и польстили, но со временем совсем погибли, на других же, более нежели на 50, прививали черенков только по нескольку, но и от сих было мало проку, что и побудило меня в последствии времени cиe средство перестать совсем употреблять, а за лучшее находил стараться чрез обрезывание больших сучьев производить поболее молодых побегов и сии после окулировать листочками, a cиe средство имело успех уже несравненно лучший, однако и тот был не совсем совершенный, я и чрез cиe средство погубил множество больших дурных яблонек, но за то уцелевшие вознаградили мне с лихвою сию неважную потерю.
В сих разнообразных упражнениях, провел я весь тогдашний апрель месяц, при конце которого и в самое то время, когда деревья начинали развертываться, имели мы то неудовольствие, что зима вздумала было к нам опять возвратиться и на несколько дней укрыла всю поверхность земли и довольно толсто, снегом, что для всего было не очень хорошо, а сделавшаяся после того засуха была и того еще неприятнее, что все не весьма нас веселило. В начале мая имел я у себя неожиданного гостя, прежнего моего командира Сергея Алексеевича Дурова, заехавшего ко мне вместе с Ник. Сер. Григорьевым на перепутье, едучи в Москву и у нас ночевавшего. Я старался гостя сего угостить колико можно лучше и водил обоих их по всем своим садам и показывал им все свои заведения, и г-н Дуров был так мною доволен, что вздумал было опять преклонять меня войти под его начальство и предлагал мне управление Киясовской волостью и с тем, чтобы мне жить в своем доме, а наезжать только туда, и всю обузу правление оного взять на свои руки. Предложение cиe было для меня сколько неожиданное, столько же и соблазнительное, и подало повод ко многим о сем предмете разговорам, однако я, подумав, погадав, не решился никак драгоценную свою свободу и независимость променять на связанность, неволю и зависимость, и поблагодаря его за таковую к себе благосклонность, совершенно от себя cиe отклонил и был после очень тем доволен. Вскоре за сим наступила опять досадная Никольщина, или наш вешний сельский праздник, отнявший у меня несколько дней весьма нужных для работ садовых. Мы праздновали его почти тихомолкою и гостей было не много, а приятнейшими из всех были наши родные Симаковские, приезжавшие к нам к сему дню и у нас несколько дней прогостившие. Милой и любезной моей Ольге Андреевне не удалось уже более никогда разделять с нами cиe праздничное время. Будучи в сей день у обедни, ожидали было мы хотевших приехать туда же из Тарусы господ Дурновых, хотевших тут видеть дочь мою Екатерину и со мною познакомиться, однако, что-то не бывали, и мы праздновали и обедали с одними только соседями нашими Ладыженскими и Алымовыми, приезжавшими к нам без зова и с нами весь сей (день) проводившими. По отпраздновании сего праздника, стали мы с сыном моим помышлять о езде нашей в Тамбовскую или Кирсановскую нашу деревню и в сей путь собираться. Мы хотели было еще 13 числа сего месяца в оный отправиться, но обстоятельство, что занемогла малютка, моя внука, которой надлежало вместе с матерью своею с нами ехать, а при том неполучение еще из Алексина для проезда своего билета, без которого в тогдашнее строгое время нельзя было никуда вдаль ехать, принудило нас отъезд наш отсрочить до 15 числа, под которое число в ночь подарены были все наши сады, во время самого цветение оных, столь сильным морозом, что все цветы на яблонях от него вдруг поблекли и пожелтели, и cиe лишило нас надежды иметь в сей год много плодов, которая и без того была очень невелика, ибо цвета на яблонях было очень мало. И так помянутого 15 числа после обеда и отправились мы в сей давно замышляемый дальный путь в 4-х повозках, а именно: в первой ехал сын мой с женою и ребенком в карете, во-второй я, в своей коляске, в третьей две невесткины девки, а четвертая была с запасом и поваром. Выезд наш в сей раз был как-то неудачен: не успели мы выехать, как захромала у нас одна из лошадей наших, там встрянулись, что позабыли салоп, ну-ка посылать за ним назад человека, а не успели еще до завода доехать, как на одном колесе под кибиткою треснула шина, и ее надобно было сковывать, и перековывать лошадь, и за всем тем мешкать. Погода случилась хотя ясная, но очень холодная, и я досадовал неведомо как на себя, что послушался совета других и кроме одного тулупа не взял с собою ничего теплаго. Вид погибающих повсюду, сперва от засухи, а потом от снега, стужи и мороза, ржей увеличивал меланхолию. Наконец в сумерки доехали кое-как до Вашалы, но и тут во время ночеванья будила нас, несколько раз криком своим, моя внучка, болезнь ее увеличилась, и мы не знали, как с нею и ладить.
Дождавшись света и вставши очень рано при холодном и пасмурном небе, продолжали мы путь свой далее и, приехав в Тулу очень рано, остановились кормить лошадей в каменном, высоком постоялом дворе, против Спаса Преображения. Павел мой ходил с женою в ряды кое-что покупать, а я оставался на квартире. Пообедав по-дорожному, продолжали мы свой путь далее, расположившись заахать в Головлино к родным нашим Воронцовым и как не было еще моста к плотине, то принуждены были переправляться чрез реку, и не без опасности на плоту, и приехали в Головлино пред самою уже ночью. Дождь раза три начинал кропить, но ничего не было, и засуха страшная продолжалась, везде хлебы были худы и везде представлялись печальные следы последнего мороза, погубившего везде весь цвет на плодовитых деревьях. В Головлине нашли мы хозяев, давно нас уже дожидавшихся. Дочь моя Настасья лежала еще в постели, после несчастных родов своих, она и в сей раз родила мертвого, но мы рады были уже тому, что сама осталась в живых и не была в опасности. Мы пробыли у них весь последующий и столь холодный день, что мы за стужею не ездили даже к обедне, хотя был в тот день праздник Вознесенья, но после обеда ходили мы смотреть церковь, готовую уже совсем почти к освящению. Она стоила господам Головлиным очень многого, и положившая великое основание к тому разорительному долгу, от которого после терпел очень много зять мой. Не утерпел я также, чтоб не побывать в саду зятнином, претерпевшем очень много, по примеру наших, как от обоих последних жестоких зим, так и от последняго губительного мороза. От жестокости зимних стуж погибли тут, как и во всех тамошних местах, наилучшие плодовитые деревья, особливо груши, и остались одни молодые и негодные. Сливы также наповал все погублены были оными, а особливо все старые и приходившая с плодом, досталось также и вишням, и они стояли все голые и весьма в жалком положении. Словом, давно уже и очень давно не претерпевали сады толь великого несчастья над собою, как в сей год. Самый последний майский мороз был так силен, что заморозил даже самые молодые побеги на яблонях. Препроводив в Головлине более суток, продолжали мы путь свой далее и, позавтракав поранее, поехали в Богородицк. Тут остановились мы кормить лошадей у Щедилова, а от него ходили к Дарье Фоминичне Дуровой, заходили также к Настасье Тимофеевне Алабиной, которые все были нам очень рады, а до вечера успели мы еще доехать до Крутова и тут у богатого и знакомого нам мужика ночевали. Погода и в сей день была такая же ясная, сухая и холодная, а ночью был опять и другой уже жестокий мороз, побивший даже молодой дуб и крапиву, а дождя все не было ни капли, и засуха продолжалась страшная. В последующий день, выкормив в Крестах или Зиновьеве лошадей, доехали еще засветло до Паник и обрадовали всех тамошних родных наших своим приездом. Сад и тут нашли мы в жалком положении, и сват мой, будучи охотником до них не менее моего, горевал о вреде, претерпенном ими. Как мы у него пробыли весь последующий день, то водил он меня по садам своим и по прудам, и показывал все и все, а как на другой день была старшая его дочь Елена Фед. именинницею, то не отпустил он меня и в этот день до обеда, и мы уже отобедавши у него с приехавшими к нему гостьми, уже в пятом часу поехали от него с моим сыном, оставив невестку мою с малюткою ее у них, до возвращение нашего, а мы сколь ни поздно выехали, но успели еще ночевать приехать в город Данков и на силу, на силу дождались по дороге тучки с добрым дождем и громом. В Данкове только что мы ночевали, а поехавши из него рано, успели доехать так еще рано до Раненбурга, что, запасшись кормом, продолжали путь все далее и ночевали уже в Кленском, а поехавши оттуда и своротив с большой дороги вправо, пробрались чрез разные села и деревни прямо в село Торбеево, и тут переехав по мосту чрез реку Воронеж, поспели к ночи в нашу Козловскую деревню и к удовольствию нашему нашли тут добрые ложи. В деревне своей мы только что ночевали и, расспросив обо всем, что нужно было, поехали далее и напившись чаю в Козлове, а в Бельском на полном Воронеже отобедав, поспели ночевать в многолюдное село Лысые Горы, а на утро доехали очень еще рано до Тамбова. Как к езде в тамошний край, между прочим, побуждало нас и полученное из Москвы известие, что от межевой канцелярии сею весною отправится и землемер для утверждение меж и размежевание оных, по ее последнему решению, при чем необходимо и мне там быть надлежало,— то по приезде нашем в Тамбов, наше первое дело было что распроведать и узнать, не приехал ли уже оный землемер, и буде приехал, где находится, в Тамбове ли еще, или уже в нашу степь отправился, почему в ту же минуту и послали мы человека о том распроведывать, и я стал тотчас одеваться и наряжаться, чтоб идти и самому в губернское правление для справок кое о каких делах. Посланный наш землемера не нашел, а отыскал только служащего тут при какой-то должности соседа нашего из села Трескина, г. Левашова, Якова Родионовича, человека доброго и нам дружественного, и очень знакомого. Сей, как скоро услышал, что мы тут, как прибежал сам к нам и известил нас обо всем, что нам нужно было знать, и от него узнали мы, что межевщик от межевой канцелярии уже прислан и живет на хуторе у Пашкова, но что дела своего он еще не начинал и дожидается землемера, определенного от губернского правления, к нему депутатом, но который к нему еще не приезжал и находится еще в Тамбове. Далее рассказывал он странное и удивительное о тамошнем деревенском и ближнем соседе нашем г. Беляеве, что оный как-то оговорен в чем-то разбойниками и содержится под стражею. Узнав обо всем том, не имел я уже нужды идти сам в квартиру, а поручил все нужное исполнить моему сыну, который между тем как кормил лошадей и успел побывать и в губернском правлении и в почте, а мне и отдал тут написанные от нас письма к родным нашим в Паники и в Богородицке, и зашедши в лавки искупить все нужное, так что мы, пообедав и выкормив лошадей, в тот же еще день пустились в дальнейший путь, поспешая приехать в свою деревню, находившуюся верст за 80 за Тамбов, в Кирсановском уезде. В сей раз решились мы ехать туда прямейшею и ближайшею дорогою, чрез село Рассказово, находившееся за бывшим до сего огромным сосновым бором, между Тамбовом и селом оным. Сей казенный и в старину ценской (?) лес, составлявший сущее государственное сокровище, был при бывшем межевании весь разворован и живущим вокруг дворянством так расхищен, что я, давно уже не ездивши сею дорогою, въехав в него, удивился, нашед вместо страшной прежней пустыни и вековых огромных сосен одни только холмы и бугры с мелким песком сыпучим и глубоким, из бывших же прежних сосен не осталось не только ни одной, но и самые их коренья и пни были повырыты, и все места по сторонам заросшие, к удивлению моему, мелким и непроходимым частым березником и осинником. Не успели мы в сии сыпучие и глубокие пески въехать и начать ими не ехать, а тащиться, как увидели землемера, меряющего оную и снимающего ее на план, для поставление верстовых столбов. Расспросив у солдат и узнав, что был он самый, тот г. Кузьмин, который, по решению конторскому, отмежевывал мне купленную из казны землю, и что самый сей землемер отряжен от губернского правление депутатом к землемеру Чернышеву, присланному от межевой канцелярии, обрадовался я тому, как бы какой большой находке, и вышед из кареты пошел к нему, как к знакомому мною тогда задоверенному, и весьма мне благоприятствующему человеку, а он, увидев меня, не хотел даже верить глазам своим и был очень рад со мною свидавшись. Я прошел с ним версты с две пешком и переговорил с ним обо всем, что мне было нужно, и будучи очень доволен дружеским обещанием его во всем мне при будущем утверждении меж и межеваньи помогать, расстался с ним с удовольствием и, оставя его продолжать свое дело, поехал далее. Целый день тащились мы с превеликою скукою по песчаным буграм и холмам и насилу, на силу дотащились до села Тальники, находившегося посреди сей пустыни, но тут подвержены мы были превеликой опасности. Не доезжая до села сего, надлежало переехать нам большой, широкий и весьма углубленный буерак, посреди которого протекала небольшая речка, имеющая чрез себя высоконький мостик. Дорога к сему мостику проложена была вкось по косине крутого берега, и как она была довольно гладка, широка и довольно отлога, то и не рассудили мы выходить из кареты, а понадеясь на своих смирных лошадей, остались в ней лежащими, но что ж воспоследовало! Лишь только мы начали с горы в глубь спускаться, как порвись нашильник у дышла нашей кареты, и как чрез то коренным нашим лошадям не было уже возможности карету нашу держать и спускать под гору понемногу, то по гладкой и крутой дороге и покатилась она сама собою под гору к речке и мосту.
Мы обмерли тогда, испугавшись и более от того, что, съехавши с горы, надлежало вдруг и круто поворачивать вправо на мост, и как управить на оный не состояло в силах и возможностях нашего кучера, то не оставалось нам иного думать и ожидать, как того, что карета наша скатится с горы прямо в крутоберегую и углубленную речку, и мы опрокинемся в оную, и перебьемся, но по особливому нашему счастью, случилось прямо при съезде с горы, и влево от моста, быть маленькой и ровной площадке и на оную карета прокатившись мимо моста сама собою с перепутавшимися лошадьми остановилась. И тогда только оба мы с сыном опомнились, пришли самих в себя и не знали, как возблагодарить Господа за столь явное спасение нас от очевидной и смертельной опасности. Несколько времени принуждены мы были употребить на сшивание, связывание и поправление нашего нашильника, и на оттаскивание задом на себе и на мост карету, и на приведение всего в порядок, чтоб нам можно было продолжать свое путешествие, и как от сего села пошла дорога уже гладкая и не песчаная, то хотя уже поздненько, но успели мы к ночи доехать до села Рассказова. Cиe огромное, и по бывающим тут еженедельно большим торгам, походившее более на местечко, нежели простое село, незадолго до того, от тогдашнего императора Павла пожаловано было г. Архарову, бывшему до того московским, а потом и петербургским обер-полициймейстером, и при вступлении на престол императору чем-то особенно услужившему, и дар сей можно было почесть бесценным,— мы нашли оное недавно только сгоревшим и в жалком состоянии. Сгорало более 60 дворов и в том числе и недавно построенный господский дом, со всем приехавшим из Москвы барским обозом. Оба братья, г. Архаровы, знаменитые, но почему-то попавшие опять в несчастие, вельможи, ехали в cиe время равно как бы в ссылку из Москвы и приехали к дымящемуся еще зареву сего огромного села, и, как слух носился, лишились при сем случае более нежели на 20 тысяч всякой всячины, ибо сгорел весь их обоз с серебряным сервизом и многими другими дорогими вещами, и все твердили, что пожар сей произошел от разбежавшихся из тамбовской тюрьмы разбойников, зажегших cиe селениe и разграбивших в оном многое. Как последующий за сим был день торговый, то нашли мы тут нескольких своих мужиков, приехавших туда из нашей деревни для продажи хлеба, и узнали от них, что новый управитель наш неведомо как настращался от приезда в тамошний край канцелярского межевщика, и за несколько дней до того отправил нарочного ко мне ездока с просьбою, чтоб я как можно скорее приезжал, но который с нами разъехавшись прочесал даже до Дворенинова. У них пронесся слух, будто бы Пашков хочет и нашу всю землю замежевать за собою, чему я хотя худо верил, и почитал cиe дело невозможным, но как от плутней и бездельничеств закупленных землемеров могло все статься, и самые невозможные дела делаться возможными, то не только управителя нашего, но и самого меня cиe несколько озаботило. В сих смутных помышлениях спешил я скорее добираться до своей деревни и как оставалось до нее не более 40 верст, то вставши на другой день, пустились мы из Рассказова в нашу славную степь, и как погода случилась очень хорошая, то успели мы доехать до деревни своей так еще рано, что успели обходить с сыном моим все ближние места в своей усадьбе, осмотреть все тамошнее строение, побывать в тамошнем маленьком своем садике, на господском гумне в небольшой, хотя не редкой в тамошнем краю дубовой высокой роще, осмотреть также прудок и колодезь, снабжавший селение наше своею доброю водою, и возвратясь в свою хижину довольно еще отдохнуть, а между тем помышляли о том, что нам делать и что предпринимать в последующие дни.
Как приезд наш в cию деревню случился под самый Троицын день, то наутрие ездили мы оба с Павлом Андреевичем в тамошную приходскую церковь в село Трескино к обедне, где попы замучили нас своею долговременною, праздничною службою. Народа у церкви было превеликое множество, ибо приход был превеликий, и церковь о двух престолах и с тремя попами. Едучи от церкви домой, не могли мы довольно налюбоваться разноцветностью и красивостию одежд тамошних поселянок, расходящихся хороводами и группами от церкви в разные стороны по домам и деревням своим. Покрои и красивость платья их несравненно лучше, нежели в стране нашей. У множайших женщин праздничное их платье состояло в алых сарафанах, сшитых из кумача, и отменно было красиво, в церкви видели мы трех тамошних дворян, а после обеда приходил ко мне тамошний умный поп Александр с дьяконом, и мы многое кое-что с ним поговорили, а потом приходили все наши мужики на поклон к нам, и мы поили их вином, а потом ездили мы на дрожках, и верхами на дальную, купленную и отмежеванную нам землю, на которой был уже построен у нас маленький хуторок. И как по pешении и межевой канцелярии, могли мы уже без всякого сомнение надеяться, что сие земля останется на век за нами, то замышляли перевезть на оную несколько крестьянских дворов и поселить маленькую деревеньку с скотным господским двором и для житья, в случае приездов туда, хотя небольшие для себя хоромы, и все cиe для того, чтоб не так далеко из прежнего старинного нашего селение ездить туда пахать землю и убирать хлеб, а завесть и там господское хлебное гумно. И едучи туда, любовались добротою тамошних хлебов и помышляли много о том, где бы и как велеть межевщику вырезать себе 100 десятин прежней купленной земли, посреди общей дачи, а на дальней, купленной земли располагали в мыслях, где б и как лучше поселить и расположить нам новую деревеньку, где построить господский двор и где запрудить пруд и прочее, и уставшие от ходьбы и езды возвратились в свою темную и скучную хату уже не рано, напившись до сыта чаю с трубочками и весь сей день провели с удовольствием. На-утрие располагались было мы съездить после обеда на Пашков хутор, к находящемуся там канцелярскому межевщику Чернышеву, и с ним познакомиться, но принуждены были езду cию отложить до другого дня, по причине, что лакей, камердинер и волосочесатель наш Тимоня изволил где-то напиться как свинья, и нам волосы причесать и с нами ехать было некому.
Итак подосадовав и пошумев на сего бездельника, оселись мы дома и занялись разными уже домашними делами, пересмотрели всех лошадей, велели пересчитать все вековые дубы в нашей роще, а для произведение в хате нашей множайшего света, прорубить на полдни новое окно, а одно заделать, и были по сему случаю в расстройке, в пыли и в стукотне, а после полдня ездили опять на свой хутор и назначили там места под поселение восьми крестьянских дворов и под господский двор, и положили сию будущую деревеньку назвать сельцом Андреевским и тем окончили сей день. А в последующий за сим, вставши поране, ходил я в свою дубовую рощу и расспрашивал у последовавших за мною о всех тамошних обстоятельствах и о том, хорошо ли ведет себя и отправляет свои должности наш нанятый управитель, а потом прожектировал и чертил я план будущему господскому строению в сельце Андреевском и в том провел все время до обеда, но едва только заснули мы, легши после обеда отдохнуть, как разбудили нас объявлением о присылке от землемера с повесткою о явке на межу и с объявлением, что в следующий за сим день начнется межеванье. Cиe побудило нас поспешить ездою своею к нему. Мы тотчас одевшись и поскакали к нему на Пашков хутор, посреди степи находящийся, и как ехать надлежало более 10 верст, то размучились в прах, едучи степью по кочкам и неровностям. Мы нашли там уже обоих межевщиков, поелику приехал к нему уже и знакомец наш Кузьмин и спознакомил с межевщиком канцелярским, который показался нам довольно добрым человеком, и узнали от него все обстоятельства порученного ему дела, и как он нас уверил, что мы, в рассуждении своей покупной и нам уже отмежеванной земли, можем оставаться спокойными, и он только подтвердит положенные уже межи, а и до того не скоро еще дойдет, а начнет дело свое с дальнего конца степи и от нас верст за двадцать, то и успокоились мы духом и ходили потом с ними смотреть пашковских хороших жеребцов и величней, быков английских, содержимых на цепях в стойлах… Я, не видывая никогда, удивился страшной их величине и любовался всеми порядками, заведенными у Пашкова, в тутошнем его скотском и конском дворе, а при отъезде выпросил у межевщика на несколько дней праздной астролябии с цепью, которая нужна была нам для измерение внутренности земель наших. В наступивший засим день все утро занимался я черчением всех планов, а Павел мой — писанием писем к родным своим в Паники, а после обеда поехали мы оба с ним на работу. Я с астролябией, для снятие ситуации со всего того места, где хотелось нам вырезать себе сто десятин в чресполосном общем владении, а он для освидетельствование всех отдаточных в наймы десятин в нашей степи, или большом куске нашей купленной земли.
Итак я бродил весь день с цепью и инструментами по полям, буграм и буеракам, а Павел разъезжал по степи, и оба мы измучились в прах и даже до изнеможение от усталости. В последующий засим и последний уже день месяца мая Павел мой ездил опять верхом в степь, для осматривания, счету и записывание всех десятин и проездил даже за полдни, а я оставался дома и накладывал на план все то, что накануне того дня измерял, и делал нужные исчисления. В самое cиe время приехал ко мне гость курдюковский Антип Купреянов, с которым говоря и рассуждая о тогдашнем межевании, которое и до него некоторым образом касалось, услышал я, что межевщик, дошедши до Пичура, остановился, будучи остановлен казаком Грузиковым, которому принадлежали находящиеся там и наглым образом построенные выселки, о которых межевая канцелярия и не знала совсем. Cиe озаботило нас вновь сомнением, чтобы от сего не могло воспоследовать остановки и в тогдашнем межевании, и чтоб не вышли еще какие дрязги и перевороты. После обеда занялся я счетами отдаточных земель и денег, и наказывал отдатчика за оказавшиеся от него плутни. Засим приезжали к нам из разных сел и деревень наемщики наших земель, и навезли мне на поклон всякой всячины и особливо прекрасных тамошних лещей и окуней, которым мы, по причине наступающего Петровского поста, были очень рады, разбирали также разные жалобы и просьбы. В сих разнообразных занятиях кончился наш последний тогдашний вешний месяц май, и мы последние дни оного провели в своей тамбовской деревне довольно весело.
А с сим дозвольте мне и cиe мое письмо кончить и сказать вам, что я есмь ваш… и прочее.
Писано cиe в Дворенинове
7-го июня 1820 года.
Мой друг!
Месяц июнь, или начало лета, застало нас живущих в хате довольно уже светлейшей, нежели какова была прежде в нашем степном обиталище, и занимающихся хотя разными упражнениями, хлопотами и заботами, но без чувствование далекой скуки, а с довольною приятностию провождавших свое время, бывшая тогда прекрасная погода много тому поспешествовала. Недоставало нам одних только садовых увеселений, но и сему недостатку старались мы сколько-нибудь помочь, между тем как сын мой, в первый день сего месяца, с самого утра пустился опять в свою степь для продолжение начатого своего и очень нужного дела. Я, оставшись дома, занялся нашим степным садиком и приведением его в такое состояние, чтоб в оном можно было по крайней мере сколько-нибудь с удовольствием походить и иметь в нем спокойное место для сидение и отдохновения. Был он хотя не слишком мал, но так безпорядочен и плох, и так зарослой, между больших нескольких яблоковых дерев, крапивою, бурьяном и мелким вишенным кустарником, что не было нигде и проходу, но лучшего и требовать было нельзя от такого простака, каков мой был старик Яков приказчик, заводивший его собственно только для себя. И так, набрав несколько людей с топорами и лопатками, ну-ка я прочищать кой-где между кустарниками кривые дорожки, расчищать площадки и лужайки, а выбрав густейшую и более всех к произведению тени и прохлады способнейшую яблонь, основывать и мастерить под нею земляные канапе, удобные и для сиденья и для лежанья, и успел в одно утро так много сделать, что Павел мой удивился, по своем возвращении из степи, и мы в тот же еще день с ним в оном с удовольствием нагулялись и пили даже свой чай в оном, занимаясь между тем приятными кое о чем разговорами.
В наступивший за сим день, случившаяся ненастная погода принудила нас во весь день сидеть под кровлею в своей хате, но мы и в оной нашли себе довольно дела. Павел занялся деланием плана своей степи, я считал своего нанятого управителя в приходе и расходах денег и хлеба, и был очень и очень недоволен оным и всеми его делами и поведением. Мы открыли, в рассуждении его, не только многие, но вообще во всех частях домоводства упущения, небрежение и нерадивость беспримерную и не только cиe, но даже и утонченные плутовства и хитрости глупые, и усматривали ясно, что он не поправит деревню, а все в вящшую расстройку привесть и испортить может, ибо не было ни единой части, где б он что-нибудь сделал хорошее, а упущение приметны были во всем и во всем, и как надежды на него не могли мы предвидеть никакой, то подумав и посоветовав с сыном, положили мы его отрешить и за полезнейшее находили поручить всю деревню в смотрение и управление одному и надежнейшему из крестьян и записывать велеть по-прежнему все тамошнему умному попу Александру, и как и ему в самый сей день случилось быть у нас, то говорили и с ним мы о том, и не захотели более платить деньги глупцу не за старание обо всем, а за размытарение всего на все и сколько мог застать. Как в новозаводимую нашу деревеньку нужны были хотя небольшие хоромцы, лесу же способного для построение оных своего мы не имели, то для скорейшего построение оных искали мы где-нибудь купить готовые и, как сказали нам, что есть продажные хоромцы у одного из соседственных дворян г. Вышеславцева, то сын мой и ездил на другой день к оному, спознакомился с оным, заезжал кое к кому другим и возвратился ко мне уже ночью, не имев в езде своей успеха, ибо хоромцы были не по нас и слишком велики и дороги, а я день сей сидел дома и более за болью, чувствуемою в правой своей ноге ниже колена, и в ключне, так что мне с нуждою и не инако, как о палочке, ходить было можно. Боль сия, состоящая отчасти в ломе, отчасти в судороге, начала меня беспокоить уже за несколько дней и сряду до сего времени, но все была довольно еще сносною, а около сего времени стала уже меня слишком беспокоить, так что в иные минуты, а особливо по ночам, не знал, куда мне с ногою своею деваться и где найтить ей лучшее место, и более принужден был уже лежать, нежели сидеть, и единое мне утешение доставляло чтение книг, взятых с собою. В таковом положении, и страдая еще более от болезни своей, провел я и весь последующий день, занимаясь наиболее уже чтением книг и приезжавшими ко мне из разных деревень и со всех сторон наемщиками земли, которая всем им была крайне нужна, а нам чрез то приносила доход хороший, почему и нужно было отдачу оной привести в порядок и пресечь большие притом злоупотребления. Для самого сего и ездил сын мой, почти всякий день, в нашу купленную степь, и делал положение всех десятин примерный план, а тем же занимался он и сей весь день.
Болезнь моя не уменьшалась, а увеличивалась еще и в последующий день, и я, не зная, чем себе помогать, вздумал припаривать ее вареною в воде Богородицкою травою, которой было у нас там, растущей на выгоне, превеликое изобилие. Ее варили мы вместе с ромашкою и впротелель припаривали мою ногу. За болезнию сей и сей день я никуда не ходил и не ездил, а предоставил cиe моему Павлу Андреевичу, занимавшемуся и в сей день своею степью. Сам же я открыл еще множайшие мытарства и даже плутни нашего наемного управителя и отобрал у него все бывшие у него на руках деньги, а как открылись такие же почти шалости и за стариком приказчиком, то и ему почти совсем отказал от начальства. Оба они были так изобличены в бездельничествах, что мы опасались, чтоб наемник наш и не скрылся куда-нибудь, для избежание дальнейшим делам его исследований. В наступивший за сим день сын мой ездил в Коровайно, для торгование продаваемой там маленькой горенки, и заехав еще на свою степь, претрудное свое дело насилу кончил, а я между тем приказав перемерить и весь наличный хлеб с управителем своим и расстался. В вечеру сего дня напуганы мы были страшною громовою тучею и проливным дождем, которая принудила обоих нас и в последующий день сидеть дома и заниматься разговорами с приезжавшими к нам разными небогатыми дворянчиками из соседственных сел и деревень, всем им была в нас нужда, и все они пользовались нашею землею. На-утpиe продолжал я, за болезнию ноги моей, сидеть дома, а сын мой ездил на Пашков хутор, к межевщику, переставшему подлинно производить свое дело, за спором казака Грузикова, и принудившему учинить о том представление межевой канцелярии, и ожидавшему от нее разрешение и предписания, что ему делать. И как по сему оказывалось, что дело cиe продлится на долго, и нам конца его не дождаться, то захотелось уже мне ехать и в обратный путь домой, и тем паче, что мы в рассуждении своей земли не могли иметь никакого опасения. Побудившись тем к поспешению исправлять все оставшиеся еще нужды и дела, и почувствовав от помянутой выше сего припарки ноге моей некоторое облегчение, и проведя все утро в разных распоряжениях, ездили мы, после обеда с сыном моим, в карете на свой хутор, и я, будучи уже в состоянии ходить, расчерчивал сам на земле все места, где быть господскому двору и разным строениям, и потом обновили сию вновь заводимую деревеньку питьем чая, взятого с собою в поставленной хате еще вчерне, одной крестьянской избе самого того, которого назначили мы быть в сей деревне начальником, а сын мой назначал уже, где быть разным полям, к сей деревеньке принадлежащим. И как крестьяне всех тех дворов, кои назначены были к переселению на cиe место, находились тут же, и каждый из них принимал назначенное для двора своего место, то облагодетельствовали мы всех их всем, чем нам было можно, для сделание им при переселке вспоможения. Наутриe обрадованы мы были присылкою от межевщика, против всякого чаяние с повесткою, что с будущего дня начнется опять межевание, и чтоб мы по обыкновению высылали своего поверенного. Cиe побудило нас расположиться еще несколько дней прожить тут и обождать утверждение Пашковской межи и отрезание его земель особо от нашей.
Итак проводя сей день дома в разных занятиях, послали мы на-утрие проведать о межеванье, но с удивлением услышали, что оного не было, и что межевщик зачем то уехал в Тамбов, и так занявшись во всё утро кое-чем дома, ездили мы с сыном еще раз на свой хутор, и там еще кое-что назначали, но возобновившаяся опять боль в ноге моей не дозволила мне там долго мешкать. В наступившее за сим утро, услышали мы, что в Коровайно приехал богатый тамошний помещик и знакомый уже нам человек Степан Петрович Иванов, служивший до того обер-секретарем в Московском Сенате, и в свое время довольно знаменитый. Он прислал нам сказать о своем приезде, а потому и положили мы на-утриe к нему съездить, а после обеда ездили в Беляевку, желая познакомиться с живущим там сыном старинного моего знакомца Афанаcие Федоровича Соймонова, Иваном Афанасьевичем, и были сей ездою очень довольны. Мы нашли в нем и молодой его жене людей очень добрых, ласковых, благоприятных, а что всего лучше охотников до литературы и таких, с которыми время свое с особенным удовольствием провождать было можно. Был тут и старик, отец его, и все они приезду нашему были очень рады и угощали нас всем и всем как нельзя лучше, водили нас в свой садик, до которого были они охотники, и мы провели сей день с особенным удовольствием и рады были, что свели с сим домом доброе знакомство и дружбу. Как без нас г. Иванов присылал к нам еще человека и уже с приглашением к нему приехать и с ним повидаться, то расположились было мы съездить к нему в последующий день после обеда, но после передумали и поехали по утру и хорошо сделали!— Правда, мы не застали его дома, уехавшего на свой хутор, но мы решились его дождаться и послали сказать ему о своем приезде. Время же, в ожидании его, провели с особенным удовольствием, нашед в доме у него, как охотника до любопытных прежних вещей, невиданный мною никогда еще, электрический электрофорный снаряд для зажигание огня, и смотря с удовольствием на опыты, производимые для нас человеком его сим инструментом, утешались мы также болтаньем и говореньем сидящего в клетке попугая, а того более неслыханным мною еще никогда музыкальным пением ученого снегиря, напевающего хотя тихо, но с неизобразимою приятностию целый менуэт так исправно и хорошо, что я никак и не воображал себе, чтоб такая маленькая пташечка могла научена быть так исправно и хорошо петь. Наконец приезжает и хозяин и, обласкав нас как нельзя лучше, унимает у себя обедать, но что ж воспоследовало? Пред самым обедом, и в самое то время, когда разговаривали мы с ним и рассуждали о тогдашнем межеванье, до которого и ему, как такому же покупщику, каковы были и мы, касалось cиe дело, и для которого он тогда из Москвы сюда прискакал, возвращается и приезжает мой старик приказчик от межевщика и привозит всех нас перетревожившее и даже поразившее известие, что все межеванье совершенно остановлено, по присланному из Сената указу, и что все поверенные и понятые уже распущены от землемера. Сие удивило, смутило и перетревожило хозяина и всех нас, все мы не понимали, что бы это значило, и решились тотчас после обеда ехать домой с тем, чтоб Павлу Андреевичу съездить тотчас на Пашков хутор к межевщику и распроведать лично об обстоятельствах сей остановки и причине распущение всех с межи. Он cиe и исполнил и привез ко мне поразительное известие, что межеванье остановлено действительно по присланному в Тамбов Сенатскому указу, и что велено все решение Московской межевой канцелярии и все дело прислать в Петербургский Сенат на рассмотрение, и учинено cиe по принесенным от генералов Вадковского и Арбенева жалобам на неправильное решение и неудовлетворение обоих их в требованиях оных, равно как и некоторых других недовольных решением канцелярским. Надобно признаться, что известие cиe меня не только смутило, но и озаботило очень и очень.— Ах, батюшки мои!— думал я,— уж не перековеркал бы Сенат всего нашего дела по-своему, и не досталось бы и нам чего-нибудь на лапу. Дело, в рассуждении нас, решено хотя наисправедливейшим образом, и нам повидимому опасаться нечего, но в рассуждении других, из похлебства, Пашкову наделано канцеляриею много пакостей, и не мудрено, если Сенат, рассмотрев все дело, сделает многие в решении сего перемены, но как и в Сенате сидят не Ангелы, а также человеки, как и в канцелярии, или может быть еще худшие, то страшно, чтоб и там не произошло каких бездельничеств, и чтоб вместе с прочими, невинным образом, не претерпеть и нам чего-нибудь!! Сын мой был таких же мнений и столько ж озаботился тем, сколько и я. Мы тотчас уведомили о том чрез письмо г. Иванова — и положили не мешкать уже более ничего в тамошнем крае, а поспешить отъездом своим в обратный путь, поелику тут нечего было более дожидаться. В сем намерении, по наступлении последующего дня, и стали мы в сей путь собираться и употребили все утро на последние распоряжение и приказания, в рассуждении поселение новой нашей деревеньки, которую велели тотчас начинать селить и употреблять к тому все праздные и досужные дни, какие только можно отрывать от работ полевых и обыкновенных, для управление же всем выбрали наилучшего и умнейшего мужика и назначили ему быть бурмистром. А после обеда в сей последний день пребывание нашего там приезжали к нам оба г. Соймоновы, отец с сыном, и мы провели весь остаток сего дня с удовольствием в приятных разговорах с оными. И так, прожив целых 18 дней в сей нашей степной деревне, 15 июня собравшись, и с самого утра отправились мы в свой обратный путь, расположившись ехать уже не на Рассказово, а на Коптево, которая дорога была хотя несколько и длиннее, но за то спокойнее и лучше. При отъезде моем взирал я на все тамошние места с некоторыми особенными чувствиями.
Все они, от многократного приезда и пребывание в них по нескольку времени, соделались мне милы и как-то в особливости приятны, и как шел уже тогда мне седьмой десяток лет от рождения, то не надеялся прожить еще на свете сем многие годы и находиться в состоянии приезжать опять в такую даль к нам. Расставался я с ними, как бы в последний раз оные видя и ими увеселяясь,— но Всемогущему угодно было расположить все инако, нежели я думал, и доставить мне еще раз случай их видеть, и ими навеселиться гораздо еще более и долговременнее, нежели во все прежние разы, как то окажется впоследствии. Езда наша была благоуспешна, и мы приехали кормить лошадей в Коптево еще в десятом часу и остановились у зажиточного крестьянина, принадлежащего свату моему Ошанину, у которого тут было несколько дворов крестьянских, мужичек сей старался подчивать нас всем, чем мог, и мы были угощением его довольны, и успели в тот же день и довольно еще рано, приехать ночевать в Тамбов, где застали бывшую тогда в сем городе ярмарку, или паче один только конец оной, но имели удовольствиe насмотреться всей тамошней публике, съехавшейся смотреть какое-то зрелище. Переночевав в Тамбове, и продолжая далее свой путь, остановились мы в селе Лысых Горах для питья своего дорожняго чая, кормить же лошадей поспели в выселки Чолковские, а ночевать в город Козлов.
Тут отыскали мы старинного нашего знакомца и друга Якова Кузьмина и просидели с ним долго, разговаривая кое о чем, и он замучил нас своим говореньем так, что мы уже и скучать тем начали и рады были, когда он ушел от нас. Как во всю тогдашнюю ночь была громовая туча с проливным дождем, произведшим на дороге великую грязь, то ехать нам на другой день было гораздо хуже, нежели прежде, однако мы, пообедав в Иловом, ночевать поспели еще рано в Раненбург, где приходил к нам тамошний знакомый наш исправник г. Аксенов и просидел у нас до самого ужина. На утро вставши поранее, продолжали мы свой путь далее и, пользуясь длиннейшими во всем году днями, и покормив два раза лошадей, в Остапове и Данкове, доехали еще довольно рано до Паник к свату моему, Федору Васильевичу Ошанину, и нашли всех тутошних родных своих здоровыми и во всяком благостоянии, все они были приездом нашим очень обрадованы, а особливо моя невестка, и мы успели еще в тот же вечер и погулять с ними. Мне хотелось было с утра в последующий день продолжать свой путь далее, но сват убедил меня остаться у него на весь тот день, и я тем охотнее на то согласился, что хотелось мне провести еще один с спутником и другом моим Павлом Андреевичем, ибо он располагался остаться тут и на другой день, по отъезде моем, отправиться с женою своею в Кромскую их деревню к тетке их. А как в сей день подъехал к нам ездивший в гости и сын свата моего, Дмитрий Федорович, то и провели мы оный очень весело, а на утро, то есть 20 числа июня, и расстался я с милым и любезным своим Павлом Андреевичем и, отобедав у них, и распрощавшись со всеми, пустился в дальнейший свой путь, поспешая к прочим родным своим. С сего времени началась у нас опять по-прежнему переписка с моим сыном, и как последовавшие за сим с обоими нами происшествие описаны наиболее в наших письмах, то предоставляя дальнейшее письму будущему, сие сим окончу, сказав, что я есмь ваш… и прочее.
Писано cиe в Дворенинове
июня 8 дня 1821 года.