Записка Ф. Н. Глинки о магнетизме
Ф. Н. ГЛИНКА
ЛЮБОПЫТНЫЙ ОТРЫВОК ИЗ МОИХ ЗАПИСОК
МАГНЕТИЗИРОВАНИЕ АЛЕКСАНДРА, НЕЧАЯННЫЙ СОН НИНЫ
Записка о магнетизме, Глинка Федор Николаевич, Год: 1830
Время на прочтение: 39 минут(ы)
Записка Ф. Н. Глинки о магнетизме / Публ. [вступ. ст. и примеч.] В. М. Боковой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 19—39. — Из содерж.: Глинка Ф. Н. Любопытный отрывок из моих записок. — С. 21—38.
http://feb-web.ru/feb/rosarc/rab/rab-019-.htm
Родоначальником так называемого ‘животного магнетизма’ был в конце XVIII в. австрийский медик Ф. Месмер (1733—1815), доказывавший в своих работах, что человек черпает из Вселенной особую магнитную силу, благотворно воздействующую на организм, и при некотором навыке способен передавать эту силу другим людям, животным и даже неодушевленным предметам. Основанное на этой теории магнетическое лечение Месмера быстро вошло в моду в Австрии, затем во Франции. Несмотря на то, что в 1784 г. особым королевским указом Парижской академии наук было повелено исследовать деятельность Месмера, и авторитетная комиссия, в составе которой были А. Лавуазье, Б. Франклин, Гильотен и другие знаменитости, доказала, что никакого магнетизма не существует, а есть обман и массовая истерия, последователи Месмера продолжали его дело.
В начале XIX в. магнетизеры (барон Пюисегюр и другие) уже отказались от многих явно шарлатанских приемов своего предшественника: не магнетизировали луну и деревья, перестали использовать знаменитые месмеровские ‘лоханки’ — чаны с водой, из которой торчали металлические прутья, в свое время вызывавшие у прикасавшихся к ним пациентов Месмера бурные ‘магнетические’ припадки. В результате и сами сеансы магнетизирования изменились: больные перестали впадать в буйство, биться в конвульсиях и проявлять иные признаки истерики, преобладавшие на заре магнетической практики. Зато был открыт ‘магнетический сомнамбулизм’, при котором больные погружались в сон и в сонном состоянии отвечали на обращенные к ним вопросы и проявляли иные признаки действия гипноза (термин ‘гипнотизм’ был предложен в 1840-х гг. английским врачом-магнетизером Брэдом). Именно упражнения по вызыванию ‘сомнамбулизма’ у больных стали целью занятий магнетизеров первой половины XIX в. Для погружения в сон использовались различные приемы: пристальный взгляд ‘глаза в глаза’, пассы руками, наложение рук. Считалось, что замагнетизированные сомнамбулы могут видеть кончиками пальцев, обладают даром ясновидения и способностью предсказывать будущее, а главное, умеют распознать свои и чужие болезни и назначить соответствующее лечение. Поскольку сомнамбулический эффект достигался не всегда, полагали достаточным, если действие магнетизма вызывало у пациента легкую сонливость, покраснение лица, повышение температуры и испарину. Кроме самих больных, магнетизировали воду, прохладительное питье, различные мази, используемые пациентами.
В Россию мода на животный магнетизм пришла в посленаполеоновские годы, хотя отдельные опыты этого рода производились заезжими магнетизерами и раньше. Мода продержалась до 1840-х годов, после чего сменилась увлечением спиритизмом.
В 1830-х годах большой известностью в Петербурге пользовалась ‘клиника’ магнетизерки А. А. Турчаниновой, которая, как вспоминала современница, ‘…лечила без разбора все болезни, лечила старых и малых, прямых, косых, слепых и горбатых и ‘чающих движения воды’…’. Во время сеансов Турчаниновой, сопровождавшихся, для вящего эффекта, заунывными звуками стеклянной гармоники, на которой играл специально приглашенный музыкант, на пациентов ‘…нападало точно какое-то наитие, они начинали сами выдумывать, чем себя лечить… Особенно горбатые дети выдумывали даже разные машины и сами рисовали их… и заставляли… истязать себя на них…’ {Каменская М. ,Ф. Воспоминания. М. 1991. С. 193, 195.}.
В числе магнетизеров-любителей в разное время было немало известных людей: герой Отечественной войны 1812 г. Н. Н. Раевский, историк Н. И. Костомаров и другие. Очень популярен был магнетизм среди участников тайных обществ 1810—1820 гг., к числу которых принадлежал и Ф. Н. Глинка. Здесь в той или иной степени дань магнетизму отдали П. И. Пестель, С. И. и М. И. Муравьевы-Апостолы, Ф. П. Толстой и другие. В сибирские годы магнетической практикой занимался Н. А. Бестужев. В 1927 г. И. М. Троцкий опубликовал любопытную рукопись Бестужева о лечении в Петровском заводе А. П. Барятинского. Приводимые технические подробности, возможно, окажутся нелишними для предварения записки Глинки: ‘Больной сидел в креслах, я против него, большие пальцы рук против моих больших пальцев, его колени между моих ног и ноги вместе. Приемы руками следующие:
1) Действие как сказано выше,
2) Руки на плечах,
3) Проводя от плеч до больших пальцев 5 или 6 раз,
4) Большие пальцы против ложки, прочие по ребрам,
5) Большим током, от головы до колен и ниже.
В первом положении до тех пор, пока руки не примут одинаковую теплоту. Во втором — 4 или 5 минут, для третьего — минуты 2, для четвертого — около 5 минут’.
И в другом месте: ‘Полагая, что надо усилить магнетизм и действовать двойным током, я пригласил сегодня <С. П.> Труб<ецкого>, сообщившись с ним, я просил его действовать, а сам стал сзади его, положа руки на плечи’ {Троцкий И. Декабрист-магнетизер // 30 дней. 1927. No 8.}.
Автор записки Федор Николаевич Глинка (1786—1880) хорошо известен как литератор и как активный участник Союза Спасения и Союза Благоденствия (в 1816—1822 гг.). Видный масон, член ложи ‘Избранного Михаила’ и ‘Великой ложи Астреи’, член Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, энтузиаст популярного в 1-й половине XIX в. метода взаимного (‘ланкастерского’) обучения (в 1819—1825 гг. занимал посты 1-го и 2-го помощника председателя С.-Петербургского Общества учреждения училищ по методе взаимного обучения). В 1820 г., будучи адъютантом петербургского генерал-губернатора гр. М. А. Милорадовича (с которым тесно дружески связан был с 1803 г.), заступался за опального А. С. Пушкина. В 1822 г., тяготясь службой, подал прошение об отставке, в результате чего был перечислен из гвардии в армию с сохранением полковничьего чина и положенного по чину жалованья и прочего содержания. Тогда же, в 1822 г., усилилась его религиозность и склонность к мистике, начались пророческие видения и т. п. С годами эти настроения усилились, усугубившись после тюремного заключения и ссылки, которой Глинка был подвергнут за участие в тайных обществах.
После 14 декабря 1825 г. и двукратного ареста он был переведен в гражданскую службу. Несколько лет служил, находясь под надзором полиции, в Петрозаводске, затем в Твери и Орле. С 1834 г. надзор был снят, и Глинка жил в Москве, а затем в Твери, писал литературные воспоминания и мистические и патриотические стихи, широко занимался благотворительностью.
Записка о магнетизме может быть отнесена к 1850—1860-м годам и использует более ранние записи, современные описываемым событиям.
Текст публикуется по рукописи: РГАЛИ. Ф. 141. Оп. 1. Д. 27 (писарская копия с авторской правкой). На титульном листе имеются надписи двумя разными почерками: ‘I. Отрывок, II. Очень интересно.’
Я не могу равнодушно вспомнить о последних месяцах 1824-го года. Это было, может быть, самое счастливое время в моей жизни. Прослужа около четырех лет полковником гвардии, я выпросил себе за милость переименование по армии и таким образом рассчитался со службою, которая в последнее время (когда я состоял уже при с.-п<етербургском> военном губернаторе)1 становилась для меня несносною по множеству дел, часто бездельных и хлопотно-беспрерывных, отнимавших у жизни всю ее позолоту. У поэта весь досуг его. Я носил мундир и жил в Петербурге, но был свободен, как воздух, и стал игрив, как рыба в воде. Я похож был на школьника, отпущенного на время каникулов в домовой отпуск. Отодвинув от себя весь груз мелочных, условных обязанностей, я пил и не мог досыта напиться из полной чаши привольной, безотчетной жизни. Конечно, чтоб пользоваться так роскошно, в таком широком объеме своею личною независимостью, надобно прежде намозолить пальцы от пера, натрудить грудь от сидячей, канцелярской жизни, просиживая по целым суткам в самом искривленном положении в виде французской буквы (Z) зет. Но эти страдания физические не значили бы еще ничего, если б не было притом душевных! Сколько раз грудь трещала от взрывов негодования (к несчастию, справедливого) при виде явной несправедливости, угнетения невинности, наглого насмеяния над законом и правдою2. Главною местною потребностию были скорость в производстве, исправность в очистке бумаг. Но никто не заботился об очистке совести!
Долго не мог я смыть с себя нагара и копоти душной канцелярской жизни, наконец освежился, оправился и забыл все! Тут настала для меня новая эпоха. Без завтра и вчера, ограничиваясь только одним своим сегодня, я мало-помалу выплыл из кипучего водоворота внешней жизни и вплыл в тихое море беззаботности. Обеспеченный в дневном существовании, я не думал более ни о чем! И это недуманье разливало какую-то целительную силу по всему моему существу. Я чувствовал, что надорванная грудь моя успокаивалась, душа, вывихнутая обстоятельствами, мало-помалу входила в свое место, дух светлел, и все чувства распускались, развертывались, как растения после тяжелой зимы. Из всех дел самое труднейшее есть дело жизни, да!.. Трудное дело есть жизнь!.. и счастлив, кто может уберечь хоть немного детской, колыбельной теплоты сердца, пройдя сквозь стужу внешнего мира!
Во мне нашлось еще много этой теплоты. Я любил, верил и, видя в людях только хорошую сторону, со всеми был в хороших отношениях и не зачернял души ни мщением, ни злобою! Я вставал очень рано и, получа навык и способность ходить очень скоро, так сказать, облетал Петербург. Часто в одно и то же утро бывал на островах и в Екатерингофе и, знакомый с целым тогдашним и тамошним миром, везде был гостем или зрителем… В это время писал я свои аллегории и еще кое-какие мелкие стишки, которые все отзываются состоянием души той эпохи жизни. Вот три стиха. Тогда написанные:
СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ
Я будто солнышком пригретый, в лодке сплю.
И под какою-то защитною рукою,
Несусь я жизненной рекою
И сладко, сладко мне: я всех и все люблю!
Тогда же написано другое стихотворение: ‘Много ли надобно?’
МНОГО ЛИ НАДОБНО?
Что нам для жизни?.. Уголок!
Для хлеба — нивы лоскуток!
Для садика — земли частичка…
И я, как маленькая птичка,
Беспечен, как она, и рад,
Когда в окно каких палат,
Или с высокого балкона
Смотрю на синево наклона
Далеких, сводистых небес,
На разноцветный летом лес,
Иль с башни Екатерингофа,
Где незамеченный сижу,
С одной сердечной полнотой,
Я с сердцем радостным гляжу
На дальний абрис Петергофа,
На перламутровый залив:
Как он стеклянист, как красив!
Как хороши, под парусами,
И с лентой флага — корабли! —
Откуда к нам они пришли?
На них дары чужой земли!
И под чужими небесами
Рожден их кормчий и пловец!
Различен позыв для сердец:
Иных манит прибытком ловля
К горам нерастопимых льдов,
Других с Индейских островов
Ведет в Кронштадтский рейд торговля…
А я, без сел и кораблей,
Картиной мира веселюся:
Где лягу — сплю, и не боюся
Неурожаев, ни мелей…
И вольным гостем у людей,
Бесконный я и беспалатный,
Любуюсь неба круглотой,
Глотаю запах ароматный
И сам не знаю чьих садов, —
Смотрю на сгибы берегов
Порой, на пенистые волны,
И, сытостью душевной полный,
Иду в мой маленький приют,
В мой уголок, известный редким,
Где ласточки — мои соседки,
И где мечты со мной живут!
Вот и еще одно стихотворение, в то же время написанное:
ДОСУГ
Мятежный мир наслал волненье и заботу
И двинул на меня полки своих сует:
И за работою работу
Мне предлагал засуеченный свет
И взял меня в свое безумное круженье…
Но отдал я Творцу на сбереженье
Мой утомленный жизнью дух
И Он — всещедрый!.. дал в отраду мне — терпенье,
А в наслаждение — досуг!..
Но я слишком увлекся в сторону. Скорее к делу. В это время познакомился я с Ниной А3. В первый раз встретил я ее в доме М4., одного из почтеннейших сановников в Петербурге. Там встречались мы очень часто — раза два, три в неделю. Нина, круглая сирота, дочь Генерал-Лейтенанта, родилась в Грузии5, и еще в пеленах из соседства Кавказа привезена одним родственником в Петербург к родному дяде6, преподававшему при дворе правила русского языка. Под его родственным покровом росла молодая полугрузинка. Оба великие князя (Михаил и нын<ешний> Государь Николай Павлович)7, навещая своего учителя, дарили малютку-Нину игрушками, которые сберегла она как память о золотых летах детства. Дядя ее умер, не оставя детей, и тетка8, любившая ее страстно, заменила ей мать. Сестра ее София9 осталась на Кавказе у мачехи10. О ней много и охотно рассказывал Грибоедов. София славилась ловкостью, ездила верхом как лихой наездник Кавказа и была прекрасна лицом. Нина также была очень миловидна и стройна, но не игрива… Какая-то задумчивость всегдашняя, беспрерывная задумчивость придавала ей важность не по летам. Часто, среди веселого общества, испытующий взор наблюдателя останавливался на чертах ее лица молодого, цветущего, но важного, бесстрастного, и хотел разгадать думу, глубокую думу, светлевшую в карих глазах ее. О ней можно было сказать, что она задумалась о чем-то еще в колыбели, и дума эта росла с нею, вместе с летами. Сама — живая молодая роза — она не смела прикоснуться к обольстительной чаше радостей земных, всегда увенчанной молодыми розами для тех, которые приступают к ней в первый раз. Слишком равнодушная к представлениям внешности, она как будто боялась углубиться в заманчивые лабиринты жизни и боязливо стояла у порога ее.
Она казалась гостьею, приостановившеюся только посмотреть на этот мир. Много было толков между знакомыми о характере Нины, миловидной, но важной и благоразумной, как мы сказали, не по летам. Познакомясь короче в доме, я узнал ее тайну. Дума, неотразимая, властительная, превратившаяся в постоянное предчувствие, глубоко запала в ее душу и овладела всем ее существом. Раз увидела она во сне своего покойного дядю, который объявил ей, что жизнь ее будет слишком коротка и, подавая ей книгу (это было Евангелие), прибавил: ‘С этим тебе будет легче перейти в вечность!’ С тех пор Нина казалась чем-то мимолетным, нездешним, каким-то растением иного климата, выставленным только на показ, до первой осенней бури.
Еще с весны Нина с своею тетушкою, которую она называла матерью, переехала в Царское Село. Не раз зазывали они меня приехать к ним в Царское, и я сделал это — целый день провел я у них и целый день разговаривали мы о предметах очень важных: о жизни, ее условиях, цели, о назначении человека, о нездешнем, о том, что видно только для души… Поводом к этим разговорам были недавние опыты животного магнетизма и речи ясновидящих, таинственные и возвышенные. Тут я узнал, к удивлению моему, что (кроме книг Св. Писания) Нина прочла много книг нравственных и тех, которые слывут в свете под именем мистических. Я заметил в ней необыкновенную чистоту сердца, ум здравый и основательный.
Между тем другое отличное от обыкновенных существо, Татьяна Борисовна Потемкина11 пригласила меня пожить с семейством ее на даче в 20-ти верстах от Петербурга. Там отвели мне прелестный домик. Я жил, как в клетке, весь облитый светом и зеленью. Вдали лежало огромное зеркало — Финский залив, в котором отражались все розы зари, все великолепие заката, часто объятого золотым пожаром. Иногда, как будто украдкою, скользили корабли, направляясь к синеватой, отдаленной черте. Это был Петербург.
Раз, когда золотой свет от свечи в моей комнате, свет, которому так радуемся после длинных летних дней, весело сиял в синеватых сумерках полуосеннего вечера, пришел ко мне князь А., брат хозяйки12. Мы жили с ним в самой искренней приязни. Большую часть ночи проговорили мы о вещах, о которых редко говорится в свете. Между прочим, он спросил, зачем ездил я в Царское. Я рассказал подробно все о знакомстве с А-ми и ее племянницею. Нину описал я такою, какою в самом деле ее нашел. ‘Мне казалось, что каким-то чудодейством молодая христианка второго или, много, третьего века со всею чистотою, со всем огнем веры, со всем, что отличало верных в благословенное утреннее время Христианства, перенесена в наш вечерний век холода и жалкого неверия…’ Так говорил я о Нине. В глазах князя сверкнули две световые точки — семена какого-то великого замысла. Он захотел непременно познакомиться с Ниною и, если бы я поверил первому движению своего сердца, то мог тогда же бы сказать громко: ‘Он женится на Нине!’ Выбор, побуждения и решимость князя делают честь его сердцу. Они не были материальны: в них не входил земной расчет.
Задумано и сделано. Князь, которому тогда все пути внешней жизни были гладки, все дорожки ведомы, все двери открыты, помчался в Царское, увидел Нину, но не мог познакомиться с нею ближе. Мы привыкли называть случаем непонятное для нас устроение дел. Случаем называем мы ту волю, ту руку, которая, всегда невидимо, но часто ощутительно, сводит разъединенные нити, связывает узлы, подбирает, как карта, по мастям (извините за сравнение) обстоятельства, вещи, ускоряет, замедляет, сдвигает события и слаживает (часто изумительно мастерски!) нечто целое. Случаем называем мы этот тайный, мимолетный шепот, который одному говорит: ‘иди туда!’ Другому: ‘стань там!’ И от этого ‘иди’ и ‘стань’ сбывается то, чему быть надобно. Итак, случай довершил то, что заронило слово, может быть, сказанное с умыслом, что развило воображение, а может быть и какое-нибудь высшее побуждение. Один мудрый сказал: ‘Браки написаны на небесах!’ А мы прибавим: ‘написанное на небесах исполняется на земле!’ Последние девять дней сентября (1824) как будто нечаянно залетевшие на берега Финского залива с берегов Байи из-под прелестного неба Неаполя (как говорил о них А. М. Потемкин13, долго живший в Неаполе), эти девять дней исчезли как девять прекрасных сновидений, и север взял свое! Небо подернулось серою подкладкою, волны залива всхолмились свинцовыми буграми, тучи и все визги и стоны, тоскливо носившиеся под серым выгибом неба, слились в одно: ‘Пора домой!’
Потемкины переехали в город. Нина переселилась также с своею тетушкою в столицу. По привычке бывать часто в доме М., они наняли насупротив этого дома верхний этаж в доме князя Крапоткина. Надобно же было случиться, что в нижнем жилье того же дома занимал квартиру князь Андрей. И так Нина была над ним! У Нины был балкон, на который она выходила, когда проглядывало солнышко. Я жил также немного наискось, только через улицу в доме Всеволожского14.
Раз подали князю дрожки. Лошади, сперва делавшие разные проделки, вдруг, лишь только занес он ногу садиться на дрожки, взбесились. Пристяжная взвилась и, попав, как-то заступив одною ногою в оглоблю, обрушилась на коренную, та завизжала и страшно рванулась в сторону. Ось зарасщепилась, дрожки затрещали и опрокинулись, прохожие зашумели, толпа зевак собралась. На уличный шум внизу вышли на свой балкон жительницы верхнего этажа. Нина, по самому простому побуждению, видя летящие на сторону дрожки и падающего в мундире человека, невольно воскликнула: ‘Ах!’ Это восклицательное ‘Ах!’ слилось с теми двумя точками, которые некогда сверкнули в глазах князя, и дело пошло в ход с удвоенною скоростью. Князь, осмотрясь после угрожавшей ему опасности, почел долгом идти вверх, представиться и благодарить за участие. С этого началось знакомство, которое, во всех отношениях, развивалось с быстротою поэтической мысли, ищущей выразиться. Есть цветок, который расцветает раз, только раз в течение целого столетия. Из дальних мест съезжаются люди посмотреть, как расцветает этот цветок. Говорят, что в минуту своего раскрытия он разливает кругом себя чудноусладительное благоухание. Вот минута блаженства, счастия для этого цветка! Целое столетие жизни, жизни страдательной, сжимается, сосредотачивается в этой одной и единственной минуте его жизни действительной!.. Прежде и после он только — обыкновенное растение. Есть такая минута и в жизни человека. Это минута, когда жених скажет невесте: ‘Я люблю тебя!’, это минута, когда невеста, при свидетелях, милых ее сердцу, вся облитая зарею девственного румянца, скажет жениху и любимцу души своей: ‘Я твоя!’ В эту магическую минуту совершается одно из великих таинств Гармонии: двое сливаются воедино! Два живых и разумных атома, носившиеся в бурях жизни, соединяются в одно существо о десяти чувствах, соединяются на жизнь и на смерть, на нераздельность до гроба. Их души, как птички в двух тесно сдвинутых клетках, одна к другой ласкаются, их инстинкты знакомятся, их Ангелы обнимаются!.. Они не помнят минуты своего рождения, но минута, о которой мы говорили, есть минута второго рождения! То было счастие без сознания, это блаженство с сознанием.
В такую-то минуту, придя чрез несколько дней, застал я Нину, сидящую под портретом ее отца. Тетушка плакала, князь молчал, на ресницах его также дрожали слезы, но лицо его цвело и сияло от внутреннего света. Нина протянула мне руку и сказала: ‘Я счастлива’.
Осенние сумерки наступили, свечей не подавали, но нам было как-то светло. Все молчали… молчали… но сколько было разговору, сколько поэзии в этом упоительном молчании!.. Наконец засветили лампы, доложили о приезде гостей, и настало время обыкновенного человеческого быта — время прозы и существенности!
Ангелы без сумнения радовались, когда души двух странников, разлучившиеся где-то там, в доколыбельном мире, встретясь на одной точке, соединились в одно. Но и противные духи не дремали!.. ‘И мы здесь!’ говорили эти исчадия зла, распространители клеветы и раздора. На другой же день начались толки и пересуды. Разнесся слух о каком-то сне, виденном Ниною, и это было поводом к стрекотанью между кумушками об этом чудном сне, хотя никто не знал, в чем состоял этот сон.
За несколько дней до решительного объяснения князя зашел я к А-м. Тетушка — это было утром — сказала мне:
— Какой чудный сон видала сегодня моя Нина!
По настоянию моему мне рассказали этот сон. Я просил записать его, что и было сделано на другой же день. С тех пор и до этого времени собственноручная записка Нины, в которой описан был ее сон, хранилась у меня. Князю прочел я эту записку, кажется, уже после его свадьбы. Нельзя не заметить, что Церковь, в которой венчали Нину, и особы при их бракосочетании были именно те, которые виделись ей во сне.
Обручась с Ниною, князь уехал в Москву просить благословения своей матушки. Нина с грусти сделалась больна. Всякий вечер я приходил к ним и, сидя около больной, писал к князю письма за себя и за невесту от лица ее и тетушки. В это время магнетизировал я доктора Лиондера15. Этот доктор морского ведомства, состоявший на самом маленьком жалованьи, был человек решительно бедный. Он давно был знаком со мной, лечил даром многих бедных по моему указанию, пользовал безденежно учеников Ланкастерской школы, где я был старшим членом16, и наконец сам занемог. Бедняк в полном смысле, он не был никем посещаем. Изредка заезжал к нему доктор, а болезнь была серьезная. Раз, когда я сидел у него, он, почувствовав приступ болезни, просил убедительно помагнетизировать его. Я согласился и, по неотступному настоянию его, продолжал магнетизирование. Он не засыпал, но чувствовал необыкновенное облегчение. Доктор его изумлялся скорой перемене к лучшему. И сам больной принимал магнетическое действие с какою-то необыкновенною жадностию, с каким-то исступленным услаждением. Однажды, когда он погрузился уже в полудремоту и я хотел прекратить пассы, он вдруг воскликнул: ‘Еще! Еще!’ и стал что-то всасывать из моих перстов с такою жадностию, что мне сделалось страшно. Он хватал меня за руки, обвевал ими себя как опахалами, и пил из пальцев как будто струю живительную. Между тем лицо его цвело и он весь просветлялся. После этого он начал говорить и плакал навзрыд: ‘Я вижу мою бедную душу: она чуть теплится, чуть сверкает в самой темной, темной ночи’. Потом на вопрос, как лучше молиться? — отвечал:
— Покорность с упованием — уже молитва. (La soumission et l’esprance — c’est dja la prie?re).
Было еще одно лицо в семействе Ах-х, о котором я должен говорить: это двоюродный брат Нины — Александр17 — глухонемой. Кроме природной глухости он страдал в то время внутренним недугом. Взор его был рассеян, он не имел ни аппетита, ни сна, часто нападал на него страх и во всем теле чувствовал он утомление и расстройство. Впрочем, для меня было ново видеть его в безмолвно-говорливом кругу его товарищей. Тетушка разумела их язык мимический.
— О чем они так жарко разговаривают? — спросил я, видя их, размахивающих руками и рассыпающих множество жестов.
— Они рассказывают друг другу о вчерашней пальбе из пушек и вечерней иллюминации.
‘Какой громкий разговор’, — подумал я, — ‘по крайней мере, разговор о громе и огне, и при этом ни одного звука, ни единого слова!’ Не таков ли язык душ, язык сочувствия, язык внутренней молитвы? Но мы привыкли к словам, и только к словам! Возгласы, часто вопли и крики придают силу нашей словесной речи, Язык и уста везде наши первые орудия! Но в них ли источник истинного красноречия?
Князь возвратился из Москвы и занемог, Нина также только еще обмогалась. Жених и невеста обсылались снизу вверх и обратно. Около этого времени, когда внутренний недуг Александра усиливался, упросили меня его магнетизировать. Я придержусь теперь подлинных записок, составленных тогда по случаю магнетизирования Лиондера, Александра, а наконец, и самой Нины.
Расскажу еще несколько подробностей (не пеняйте за повторение!) о Лиондере. Нас познакомил Дероберти18, сказав, что он лечил многих бедных даром. Лиондер служил где-то в морском ведомстве, имел самое маленькое жалованье и никакой практики. Перекрещенный из Евреев, он хорошо выдержал экзамен на звание врача, но в Петербурге был круглым сиротою, без рода, без племени и без всякой протекции. По этому можно судить, как он жил бедно.
Раз он расхворался не на шутку. Доктор одного с ним ведомства езжал к нему редко: ему даже часто не на что было покупать лекарства. Болезнь его тянулась и, подстрекаемая горем жизни и недостатками, усиливалась.
Он просил меня, как я уже сказал, магнетизировать его. Я попробовал, и с первого раза он успокоился, но объявил, что спать глубоким сном не станет, а будет достигать только до приятной полудремоты, столько необходимой для восстановления его сил! Он жил в Коломне, за Крюковым каналом, в нижнем этаже. Огромная комната, довольно сырая, довольно холодная, из которой состояло все его жилье, разгорожена была ширмами. В одном углу, за этими ширмами, лежал он, успокоенный прикосновениями, в другом, противуположном, сидел я за столом с пером и записывал, по временам, слова больного.
Нина жила, с давнего времени, душа в душу с одною девушкою из высшей аристократии, я назову ее Волгиной19. Волгина страдала какою-то томностию, жизненные силы ее упадали, молодость блекла. Но доктора не понимали ее болезни, даже не находили нужным ее пользовать. Нина очень просила меня узнать от Лиондера, чем больна Волгина и чем ее лечить?
3-го Декабря 1824 года, на вопрос о состоянии здоровья Волгиной (а надобно знать, что больной не имел о ней никакого понятия!) он делал ответы, здесь представляемые:
— Эта девушка, — (я не сказал ему ни имени, ни прозвания ее), — больна. Причины болезни ее сложны: отчасти простуда, внутреннее беспокойство и беспорядок в периодических отправлениях. От этого боль в селезенке, беспокойство в животе, дряблость в теле и, по временам, нервная слабость. От этого же беспокойство в боках, гипохондрическая тоскливость и вообще неловкость во всем. Иногда желчь тревожится, и кожа ее суха и желтовата, — вот его слова. И все эти признаки действительно находились в особе, которую модные столичные врачи не хотели даже признать больною!
На вопрос: ‘чем лечить?’ — был ответ:
— Ей надобно магнетизироваться. Начать должен мужчина, продолжать может дама. Воды магнетизированной не давать: для нее это еще крепко! Магнетизировать начать после поворота солнца на весну и продолжать два месяца. При магнетизме употреблять куренье и питье: 1) курить: можевелловых ягод — унцию и янтарю две драхмы растереть в порошок и окуривать все тело на ночь. 2) питье: в чайную ложку шалфейной воды класть одну каплю тинктуры амбры20 (серой амбры), по три чашки в день. Этим она излечится, будучи еще в девицах, а выйдя замуж, будет здорова и без всяких лекарств.
4-го декабря
Прежде чем я спросил о чем-либо Лиондера, он сам начал говорить:
— Я видел эту девушку сегодня во сне! — И вслед за тем описал довольно сходно рост, вид и очерк лица Волгиной. — Она скоро мелькнула передо мною с веселым светлым лицом и как будто что-то проговорила. Но я не расслышал или не понял, что она говорила.
— Отчего вы сами заговорили об этой девушке?
— Так!.. сам не знаю. Меня что-то нудит, что-то интересует в ней.
Странно! на него действовала сильная воля Нины, посредством моей воли, потому что я желал узнать и пересказать Нине все подробности о здоровье Волгиной.
И опять начал он говорить сам собою, о ней же:
— Ей лекарства при магнетизировании не нужно, кроме разве со временем, легкие очистительные средства. Ей нужна диэта: 1) чаю вовсе не пить. б) кофе редко, в) шоколаду и разгорячительного ничего. д) есть меньше мяса, более зелени, е) хорошо есть молочное, но когда заболит голова, молочное перестать, ж) яиц совсем не есть. Притом сидеть более на твердых мебелях, на мягком не сидеть… Магнетизировать ее слегка, очень осторожно: она чутка нервами. Начав магнетизировать — не манкировать.
— Сказать ли ей своим родителям, что хочет магнетизироваться?
— Сказать, непременно сказать!
С 9-го на 10-е декабря 1824 года
Вопрос: Может ли девица N пить вместо чаю какао?
Ответ: Нет! Это тоже пряное, тоже горячительное, а ей надобно утоляющее, например: оршад и проч.
В<опрос>: Что ей пить по утрам?
От<вет>: Может пить молоко гретое с белым хлебом. Ей также полезно пить вместо чаю траву тысячелистник — для вкуса можно с молоком.
Погодя немного и не дожидаясь вопроса, он сам сказал:
— Теперь мне вспоминается, что девушке, после всего, надобно пустить кровь из ноги.
Было уже одиннадцать часов. Ночь была бурная. После великого наводнения21 почти каждый вечер вода прибывала в каналах и всякий раз, как достигала она до колец, тревога распространялась по всем окрестным кварталам. Это продолжалось ровно до дня Рождества Христова.
Так было и в этот вечер. На улицах шумели, ручные фонари сверкали, любопытные сбегались к Крюковой канаве, но я привык уже к подобным явлениям и оставался спокоен. В одном конце длинной, длинной комнаты квартиры Лиондера стояли подержанные ширмы, в другом, противоположном, сидел я под окном. В комнате глубокое молчание. Вдруг больной сам собою заговорил:
Он: Вот я вижу эту девушку…
Я: Где вы ее видите?
Он: Перед тем, как ей явиться, я почувствовал нервное содрогание, как будто мороз по мне пробежал… И тотчас я увидел и вижу ее теперь… Вот она! Вот она!..
Я: Где вы ее видите?
Он: Здесь, подле печи, против меня…
Признаюсь, мне стало жутко… Я уверен был, что нас в комнате двое, а на деле выходило, что между нами стояла третья, которая вошла не отворяя двери, не докладываясь о приходе своем!
Я: В каком она виде стоит перед вами?
Он: В белом платье, с амарантовою22 шалью, которою и голова ее прикрыта. Этою шалью драпирована она очень искусно, как статуи древних ваятелей. Смотрите! В правой руке держит она корзину, из которой выглядывают два белых голубка {Выйдя замуж, описываемая здесь особа родила двойней.}. Вот она улыбается и смотрит… смотрит на меня!
Я: Вы видите эту особу как будто в фантасмагории? Не правда ли?
Он: Нет, это ощутительнее. Я вижу ее совсем как наяву.
Я: Но вы сами говорите со мною наяву или во сне?
Он: Я не сплю, а только покоюсь.
Я: Вы говорили, что ей надобно пустить кровь, из которой же именно ноги? Мне надобно записать и сказать кому следует.
Он: Я думаю, что все равно.
Тем и кончилось. Вдруг больной закричал:
— Нет, не все равно: надобно пустить из правой ноги!..
Я: Почему ж Вы это теперь только узнали?
Он: А вот почему: она приподняла свою правую ногу и показывает мне пальцем на нее.
Я: Что делает теперь наша посетительница?
Он: Уходит… Вот идет и оглядывается… Идет… и еще оглянулась… удаляется… Все далее… далее… совсем скрылась, только видны ноги, одни башмаки… башмаки ее пепельного цвета! Ушла!.. Прощай… Ее уж нет… Напрасно, — продолжал он, — стараюся я опять ее себе вообразить. Напрягаю все мое воображение, усиливаюсь — все понапрасну! Нет, это не воображение! Это было истинное представление ее самой, я точно видел особу…
Где была в это время, в эти минуты девица Волгина? на бале? в концерте? или в кругу своей семьи? Я ничего не знаю, но больной Лиондер описал ее очень верно, кроме аллегорического ее костюма. Еще любопытнее было бы узнать, имела ли сама Волгина хоть какое-нибудь сознание о том, что входил в ее комнату человек, которого никогда не видала, который никогда ее не видал до минуты ее чудесного появления?
Когда настало урочное время, я поднял больного из его магнетической полудремоты. Он встал, ничего не говорил о девице Волгиной, и я не заводил о ней более речи.
В один из последовавших разов Лиондер сказал:
— Девушку жалеть надобно… Ей мешают старухи… Время не ждет! Теперь (в Декабре) золотое время. Природа начинает пробуждаться: силы жизни текут уже из своего начала для обновления творения. Весна очень раздражительна, лето томительно для магнетизирования: теперь (около Рождества Христова) самое лучшее время для действий магнетических! Волгиной магнетизм необходим, а при магнетизме и прописанные лекарства превосходны. Наконец, если очень станут манериться (это его выражение!) и не захотят, чтоб магнетизирование начал мужчина, то пусть начнет хоть девица, только надобно ее руководствовать изблизи и научить разным пассам (т. е. магнетическим приемам).
Тут показал он мне один пасс особенный (неизвестный) собственно для Волгиной:
— Этот пасс очень важен: он дает силу и способствует многому.
Все это дело расстроилось. Мнительность и сумнительность помешали магнетизированию девицы, которой болезнь продолжалась и даже усиливалась.
Но я приступлю к переписыванию с черновых листков, современных самому действию, заметок моих (тогда же сделанных) о магнетизировании Александра и нечаянном усыплении Нины.
10 Декабря 1824 года
В квартире Е. Б. Ахвердовой, после вечернего чаю, начал я магнетизировать тогда очень больного глухонемого Александра, племянника хозяйки, двоюродного брата Нины. Больной положен на диван. Тетушка сидела на стуле с одной стороны, а Нина с другой. После первых пассов Нина заснула, но мы этого не приметили. Никто не обращал на нее внимания. Когда же кончили с Александром и оставили его успокаиваться, все увидели спящую Нину и стали над нею шутить. Вдруг, к общему удивлению, спящая заговорила:
— Я сплю! — Тетушка хотела до нее дотронуться. — Не прикасайтесь ко мне! — сказала она с особенною важностию. В тоне голоса ее было что-то торжественно-важное: — Не прикасайтесь ко мне и перестаньте шутить: я сплю.
Я: Отчего вы заснули?
Она: Я сплю за него (указывая рукою на Александра). И всякий раз, когда его будут магнетизировать, я буду спать вместо него, только говорить не всегда стану. Завтра говорить не буду. Буду говорить только когда надобно.
Я: Не надобно ли чего князю? (ее жениху, который в том же доме, внизу, лежал в болезни). Предписания докторов хороши ли?
Она: Докторское все хорошо исполнять! Между тем, и не сказывая доктору, поставить горчишник на одну левую икру: ему скоро будет легче (это говорено было тогда, когда мы все, и она сама в пробужденном состоянии, очень за него беспокоились). Будет здоров!
Когда князь пугал нас всех опасностью своей болезни, в дом Ах-вых ходил один юродивый — человек из простого звания, пожилой, весь в лохмотьях, и кажется, с веригами на теле. У входа на лестницу к князю встретил я этого человека, и так, по какому-то побуждению, сказал ему:
— Что, очень болен?.. — указывая наверх.
— Нет! — отвечал с твердостию юродивый. — Он причащается здравия.
Такой затейливый ответ из уст самого неуклюжего простяка изумил меня. Взойдя наверх, я услышал, что князь, как говорили окружающие, в бреду, но вслушавшись внимательнее, я заметил в этом бреду толк. И вот слова, которые князь произносил в мнимом горячечном бреду:
1) Оттого болезнь моя продолжается, что еще не решено, где и когда произойдет Благословение…
2) Je fais le partage de l’homme (во мне происходит разделение) — и потом:
3) Il faut que Je rendre (я должен отдать).
Я спросил: — Quoi? {Что? (пер. с фр.).}
Он ответил: — l’xcdent des forces (избыток сил).
4) Он говорил еще: — Федор Николаевич! Я вижу чудеса Божии {Пробудясь от своего горячечного бреда (если это можно назвать бредом), князь ничего не помнил и впоследствии не хотел верить, что он говорил то, что мы слышали и записали.}…
Слова ‘Во мне происходит разделение’ как-то ладились со словами юродивого, который кроме того говорил мне и еще много любопытного. Он указывал на будущие голодные годы и на то, что голод станет являться полосами, т. е. по местам. Заметив раз, что он как будто вглядывается во что-то, хотя перед ним ровно не было ничего, я спросил: ‘что ты видишь?’ — ‘А вот!’ — отвечал юродивый с смущенным лицом: — ‘Все кибитки! кибитки!… кибитки… Все кибитки, эх, много кибиток!..’ И в голову не приходило мне тогда представить себе что-нибудь невыгодное о кибитках… Я подумал только: ‘Он бредит!..’ Но ровно год спустя, после того, когда весь Петербург в точном смысле слова одет был трауром23, увидел я, проходя мимо Главного Штаба, что вдоль по улице стояли все кибитки, кибитки, кибитки… много кибиток!..
Но обратимся к словам Нины.
— Я причиною его болезни! — сказала она, — он сам виноват.
Я: Как это могло быть?
Она: Я огорчила его… Ласкаясь ко мне, он (по праву жениха) хотел меня обнять. Я обиделась и сказала: ‘Что это? Вы обходитесь со мною, как с простою девкою!’ — эти слова так его тронули, что тут же кровь кинулась ему в голову.
Этот откровенный рассказ усыпленной открыл такое обстоятельство, о котором никто в доме не имел ни малейшего сведения.
Она: Однако теперь я могу ходить к князю и сидеть у его постели не более одного часу в сутки. Это не повредит больному. Скажите князю, что он меня уже слишком горячо любит! Этого не надо!
Я: Он верно любит Бога более вас?
Она: О! Конечно, конечно, но те недолго остаются на земле, кого слишком любят. Бог отзывает их… Надобно любить умереннее (помолчав и как будто надумавшись). Скажите, однакож, ему, чтоб он не охладел ко мне!.. Надобно, чтоб он любил меня более всех, но не более Всего!.. Может любить более всех… Он меня обожает: этого не должно! Скажите, чтоб он любил меня как человека, не как Бога! — сохрани Бог!!. Скажите князю, чтоб он мне никогда ничего, ничего, ни прямо, ни стороною не говорил о том, что я сказывала и сказать могу во сне… Из его намеков я могу догадываться и это вредно моему внутреннему я.
Я: Не нужно ли князю еще что-нибудь?
Она: Нет. Не ему (а он был болен), а мне (ее считали уже здоровою) нужно…
Я: Что же вам нужно? Что у вас?
Она: У меня сделалось от хины два затвердения очень близко сердца (около селезенки), пусть князь, когда совсем выздоровеет, намагнетизирует сам воды и даст мне по стакану на ночь. От этого — и очень скоро — оба затвердения разойдутся.
Кончив о себе, Нина заговорила об Александре (глухонемом), который не спал, а только успокаивался в легкой дремоте.
Нина: Я и князь молимся за душу его матери, надобно ему (т. е. Александру) и всем за нее молиться так: ‘Господи! Прости прегрешения матери моей {Тут открыла она, что Александр страдал по проклятию матери!}, рабы твоей Елизаветы24, и не наказывай меня за прегрешения матери моей!’ (Мать его уже давно умерла!)
При этом Нина еще подтвердила, что сон ее за Александра полезен ему.
Чтоб сделать поверку предписанным средствам от Лиондера, у нее спросили о девице Волгиной.
— Да! Да! — отвечала она. — Ей непременно исполнять все, что ей предписано от Лиондера.
— Должно ли сказать об этом ее матери?
— Должно!.. Иначе Бог не благословит.
— Да как бы это лучше уладить?
— А вот как: сказать (Волгиным) просто, что я спала, и все, что предписано для их дочери будто бы я сказала… Прибавить к этому, что князь должен ее магнетизировать. Это ложь для добра, Бог прощает такую ложь. Но князь не иначе должен взяться за магнетизм, как совершенно выздоровев, иначе от сообщит свои болезни.
— Должно ли также показать матери Волгиной все записки (продиктованные Лиондером) о состоянии здоровья ее дочери?
— Все, все показать, чтоб она все знала, только сделать это должен князь. Он скажет, что обо всем этом узнал от меня, когда я спала. Со своей стороны князь упросит мать Волгиной, чтоб она никогда ничего не сказывала мне о том, что услышит от князя. И мне самой о болезни Волгиной и о том, что князь должен ее магнетизировать, говорить так, как будто это узнано от постороннего сомнамбула.
При вопросе еще о Волгиной спящая (с некоторою важностию) сказала:
— Убедите ее, чтобы она меня во всем, во всем слушалась. — Потом улыбнулась и продолжала: — Все пойдет хорошо, только чтоб меня во всем, во всем слушалась!!!.
К этому (опять важным тоном) прибавила:
— Скажите ей, что я говорю это не от себя… Волгина должна знать, что советы ей будет давать не я обыкновенная, но мой внутренний я. Эти советы будут не из головы, а от сердца! — Тут, помолчав немного, спящая сказала мне: — Сдуньте! я тотчас проснусь. Скажите князю, что это ничего, что я от вас заснула: я заснула для пользы больного и это так надобно!..
Я дунул. Нина проснулась и ничего не помнила.
— Посмотрите, — сказала она, — как у меня руки спотели. — Это и было так в самом деле. — Как я смешно заснула! — говорила она и притом шутила и ничего не помнила.
11 числа Декабря 1824-го года. Вечер
При магнетизировании Александра опять уснула Нина. Кто-то припомнил, что накануне она сказала, что говорить на другой день не будет, поэтому и хотели ее разбудить. Вдруг она заговорила:
— Не будите!
— Долго ли Вы будете спать?
— Я сама скажу, когда меня разбудить. — И с этим словом как будто утонула сама в себе и погрузилась в глубокое безмолвие. Бледность покрыла лицо ее.
— Не скажите ли чего о здоровье князя?
— Я теперь занята слишком важным делом: я сбираюсь молиться за князя. — И в самом деле, она долго оставалась в глубоко-безмолвном состоянии. Потом начала говорить: — Я не могу давать удовлетворительных ответов на счет здоровья других, потому что сама не совсем здорова. У меня три затвердения: одно от слез. Когда я грустила о князе (о своем женихе), то не плакала и слезы пали камнем у сердца. Другие два завала от хины.
— Что надобно делать?
— Для разогнания завала слезного постарайтесь меня испугать или огорчить очень чувствительно: это поможет. После, чтобы помириться со мною, скажите, что это сделать велел какой-нибудь сомнамбул. А для завалов, что от хины, можете вы (это говорила обо мне) магнетизировать воду, а князь чтобы только после ее благословлял. — За этим последовало молчание, и Нина, опять обращаясь ко мне, заговорила: — Послушайте! знаете, что я вам скажу: Вы с Александра слишком сильно сдували, надобно немного потише. — (Опять помолчав) — Послушайте! На вас тогда все сердились, когда вы сказали мне о болезни князя вдруг, без предупреждения, а знаете ли, что вы этим сделали мне большую пользу. Без этого я была бы очень больна. Тогда же чувствовала я это сердцем и на вас не сердилась. Да зачем сердиться? Ни на кого не должно сердиться: свое только сердце надрываешь.
— Хорошо ли составлены лекарства для Волгиной?
— Хорошо! Ей принимать их. — Без вопроса продолжала: — Волгина не совсем верит, не так, как надобно.
— Чем же помочь этому?
— А вот чем: один раз, когда Александра кончите магнетизировать, то, пробудив, вы пустите его вон, а Волгину введите ко мне, увидит и поверит.
— Можно ли Волгиной поговорить с вами наедине?
— Наедине, очень наедине, чтоб никого не было, тогда я скажу ей много… много…
— Как же ей с вами обходиться?
— Так: она будет стоять и спрашивать, а когда придет пора кончить, я скажу: ‘Молчи!’ Тогда она выйдет, а вы войдете и меня разбудите.
— Александру сказать: когда будет прикасаться к магнетизированной воде, то прежде пусть вымоет руки… Александр сегодня был уже спокойнее, уже дремал, сила подкрадется потихоньку, как вода… — Обращаясь ко мне, она сказала: — Ваши мысли мне приятны: они от сердца… У вас головы нет!
— Я давно этого желал.
— Ну, так и есть… и у князя головы нет, а у меня (про себя) еще есть. Да скоро и у меня головы не будет. И то я уже начинаю быть такою: ‘лучше скажу глупо, только бы от сердца!..’ Девице Волгиной Бог посылает болезнь для ее добра: будет и она верить!
Действительно, религиозные ощущения развивались уже в девице Волгиной, проявляясь в выражениях, которых нельзя было не запомнить. Как будто набравшись ясновидения от Нины (ибо мы все тогда жили в какой-то магнетической атмосфере), Волгина говорила: ‘И добрым дает Бог слезы (разговор был о несчастиях и огорчениях в жизни), чтоб они были еще добрее’.
‘Le magntisme animal est la fois rendue palpable (Животный магнетизм есть оличенная Вера)’ {На полях карандашом: N. B. (прим. публ.).}.
‘Печали духовные (Les peines de l’esprits) сильнее всяких печалей материальной жизни’.
‘Глубокое размышление лучше самого опыта открывает глубину истин’.