Адре Жид
Адре Жид
Заметки
Заметки
*
*
*
АНДРЕ ЖИД
(‘Нувель ревю франеэз’, 1 мая 1933 г.).
‘Литературная газета’, No 26, 1933
Заметки, Жид Андре, Год: 1933
Время на прочтение: 3 минут(ы)
Печатаемые ниже заметки из дневника Андре Жида показывают, с каким неустанным вниманием этот крупный европейский писатель следит за всеми событиями Советского Союза. И чем глубже А. Жид изучает по художественной литературе и иностранной прессе новый социалистический строй и проверяет факты советской жизни, тем с большей энергией становится он на защиту СССР. Несмотря на вой и нападки шовинистической печати он пользуется всяким удобным случаем, чтобы солидаризироваться с политикой СССР и заявить о своих симпатиях к рабочему классу и его авангарду — коммунистической партии. Клеймя буржуазию, подчеркивая обреченность капиталистического общества, он неизменно указывает на СССР как на единственную страну, которая своим социалистическим опытом открывает единственный путь для обновления человечества и спасения культуры.
Монтерлан, конечно, прав, когда говорит (и говорит великолепно), что молодежь отвергает мысль о невозмутимом мире, который бы больше нс утолял ее жажды славы и не удовлетворял ее потребности в восторге. Но в наше время коммунизм дает нам средство бороться против войны, и эта борьба требует больше доблести и допускает больше геройства, чем сама война. Ведь война потребовала бы от нас только слепого повиновения.
Эта будущая омерзительная война, которую вас заставляют предвидеть, больше нс допустит геройства, так что это последнее очарование и ценность ее, в глазах благороднейшей части нашей молодежи, исчезнет.
Нам нужны новые, звания благородства, новые образцы преданности и геройства (а совсем не новые возможности и льготы, как говорите вы). Не знать об этом — нелепая ошибка, глубокое непонимание человеческой природы и Иe таинственных потребностей. Это вы предлагаете ей пребывать среди комфорта наследия, которое вы всеми силами стремитесь удержать и сохранить.
Уже в марте 1910 года я писал:
‘Баррэс! Баррэс! Как вы не понимаете, что не в комфорте (я разумею: не в комфорте духа) нуждаемся мы, а в геройстве?’
‘Пятьдесят процентов иллюзии’, —говорят они, когда дело идет о доверии, оказываемом Советскому союзу. Как будто не го же самое бывает со всякой любовью, со всякой верой! Как будто сами вы не спекулируете на иллюзии, когда ведете людей на войну, и не одобряете ее, когда дело касается родины! Оставьте же! Когда эта иллюзия увлечет за собой все остальное, она утопию обратит в действительность.
…Во мне вызывают негодование еще те, кто говорит: ‘Рабочие или крестьяне, словом, простонародье, в конце концов, неинтересная штука. При этом они прибавляют, что если бы я знал эту среду лучше, я был бы того же мнения, что они.— Не думаю. Потому что:
На этот класс трудящихся, угнетенный, измученный, вы воссели, на нем вы установили ваше благополучие. Не понимать, что вы заставили его стать и быть тем, чем он является сейчас,— для меня чудовищно. Вы довели его до отупения, унизили, замарали и вы еще имеете дерзость говорить: посмотрите, как он грязен!.. Но дайте ему возможность очиститься, подняться, просветиться, расцвести на солнце, и мы еще об этом поговорим! Мне важно то, чем он может стать. Вот это-то и пугает вас. Потому что вы отлично знаете, что ‘низшая порода’ ему навязана. Дайте только выпрямиться тем, кого вы держите под ярмом (Но, конечно, не приходится ждать, что вы когда-нибудь это допустите), и тогда-то мы увидим, чего они стоят. Конечно, между людьми всегда будет существовать неравенство, было бы нелепо и опасно не признавать этого, но ‘превосходство’, которым люди обязаны деньгами или происхождению, не имеют ничего общего с настоящей ценностью.
Что восхищает меня в СССР, — это равенство, как исходная точка, одинаковые возможности, отмена мерзостной формулы: ‘Хлеб свой — будешь ты добывать в поте лица твоего’.
Вы говорите: ‘Советский строй задевает человека, стесняет его, препятствует проявлению его инстинктов’. Но о каком ‘человеке’ говорите вы? О каких инстинктах? Пример взрослых, руководство родителей, воспитание в детстве, а потом зрелища и книги,— все создает человека, все определяет его, приспособляет к общественному строю, за который мы и упрекаем его. Нет, чорт возьми! Такого человека уже нельзя приспособить ни к чему другому. Вот почему важно изменить самого человека. Вы сделали его существом, владеющим, предпочтенным, заботящимся, главным образом, об удержании за собой возможно большего количества материальных благ или денег. Однако если с детства у него отнимут возможность иметь больше, чем имеют другие, и если он нигде не увидит примера исключительного владения и захвата,— это, несомненно, отзовется на его удовольствиях, желаниях и стремлениях. Русский ребенок, воспитанный по- новому, растущий в преобразованном обществе, несомненно, уже не сможет мыслить, как старый кулак или рантье. Все это вы отлично знаете. Вы знаете, что то, чему вы учите ваших детей, остается в них на всю жизнь, от этого первоначального отпечатка не избавляешься никогда, а если избавляешься, то с величайшими усилиями (немногие способны на это). Итак, все ваши рассуждения ложны. Впоследствии всегда вы будете иметь ввиду все эти ‘принимая во внимание’, учитывать которые, может быть, не следует, иногда, веря вполне искренне, вы будете взвешивать на весах воображаемые, ложные меры веса. Вместе с экономическим строем важно прообразовать самого человека, без одного нс преобразуешь другого. И ни одна похвала нс была мне приятнее обвинения, выдвинутого против меня Массисом, который с 1923 года справедливо упрекал меня за мои книги: ‘Здесь дело идет о самом понятии человека, о понятии, которым мы живем’.