Замтки по вншнимъ дламъ.
Замтки по вншнимъ дламъ.
I.
II.
А. Майковъ.
‘Русская Мысль’, No 2, 1882
Заметки по внешним делам, Майков Аполлон Александрович, Год: 1882
Время на прочтение: 29 минут(ы)
Что такое вншняя политика государства? Это — проявлене той же самой единой, всецлой, нераздльной жизнедятельности народа, которая проявляется и во внутренней его политик, составляя съ этою послднею полное выражене: той задачи, для которой существуетъ правительство. Какъ отдльный человкъ остается однимъ и тмъ же существомъ у себя. дома и въ обществ съ другими людьми такъ и народъ, составляющй государство, остается однимъ и тмъ же живымъ недлимымъ какъ въ своемъ внутреннемъ быт, такъ и въ международномъ общежити, съ тою только разницею, что отдльный человкъ можетъ иногда тамъ или тутъ, смотря по обстоятельствамъ, насиловать свою нравственную природу и нсколько измнять себя, но цлый народъ не можетъ этого длать, пребывая вренъ самому себ, своемъ духу, своимъ силамъ, своимъ наклонностямъ и воззрнямъ.
Какъ внутренняя, такъ и вншняя политика имютъ своею единственною цлью служене своему народу, и средства у той и другой одни и т же народныя силы, вещественныя и духовныя. Различе между тою и другою заключается лишь въ способ служеня. Внутренняя политика беретъ у народа извстную долю его силъ и непосредственно возвращаетъ ихъ ему въ тхъ видахъ, каке признаются наиболе способствующими его благополучю. Вншняя политика пользуется тми, же самыми народными силами, чтобъ опять отдать ихъ ‘народу, но только не непосредственно, а проводя ихъ чрезъ международную среду, откуда он возвращаются народу въ удобнйшемъ для него самого и его благосостояня примнени. ‘Для примра укажу на народную производительность. Внутренняя политика прямымъ путемъ, домашними, такъ-сказать, средствами способствуетъ къ тому, чтобъ умственный и физическй трудъ и капиталъ увеличивали народное богатство, вншняя же политика увеличиваетъ народное богатство, окольнымъ путемъ, открывая способъ къ международному обмну произведенй, въ чемъ каждый народъ находитъ себ выгоду, а слдовательно, богатетъ. Та и другая политика приводятъ къ одному итогу.
Народъ, составляющй государство, удляетъ правительству извстную долю своего богатства въ вид денегъ (подати, налоги и пр.), умственныхъ способностей (служаще) и физической силы (войско) для дйствй внутренней политики, но т же самыя силы, отданныя въ распоряжене правительства, служатъ средствомъ и для вншней политики. Безъ нихъ, безъ опоры на нихъ эта послдняя будетъ лишь празднымъ времяпровожденемъ. Международное право можетъ только тогда дйствовать, когда есть возможность его поддержать. Протестъ, по словамъ Бисмарка, иметъ смыслъ только тогда, когда, протестующй достаточно силенъ, чтобы воспрепятствовать тому, противъ чего онъ протестуетъ.
Если та и другая политика имютъ для себя одинъ и тотъ же источникъ, одну и ту же цль, если одинъ и тотъ же народъ является въ своей внутренней политик лишь обращеннымъ внутрь себя, а во вншней — вн себя, оставаясь непрерывно, самъ въ себ дльнымъ и нераздльнымъ: то отсюда явствуетъ, что об политики должны дйствовать одновременно, сообща, не прекращаясь и не ослабвая одна насчетъ другой. Таково требоване правильнаго теченя народной жизни, если хотятъ, чтобы народъ возрасталъ и крпнулъ. Поэтому:, какова, бы ли была въ государств форма правленя, высшее правительство должно въ цломъ своемъ состав вдать и вести ту и другую политику и какъ въ той, такъ и въ другой держаться на одинаковомъ уровн подъема, нравственныхъ и вещественныхъ силъ своего народа. Такъ это ясно мы видимъ въ кабинетахъ конституцонныхъ государствъ. Круговая порука органовъ высшаго правительства, при совмстномъ ведени внутреннихъ и вншнихъ длъ, есть лучшее обезпечене правильности веденя: этихъ длъ и предохранене отъ ошибокъ одноличности. Повидимому, во внутреннихъ длахъ разныя, министерства тсне, связаны между собою и поставлены во взаимную зависимость одно отъ другаго, чмъ во вншнихъ, но это только такъ кажется. Было бы гибельною ошибкой, отскать отъ общаго правительственнаго состава министерство иностранныхъ длъ и ему одному предоставлять въ большей или меньшей степени самостоятельное завдыване, вншними длами. Министерство иностранныхъ длъ должно имть значене не боле какъ государственной канцеляри, въ немъ министръ только управляетъ этою канцелярей, которая сама не можетъ устанавливать не только никакихъ вншнихъ отношенй, но даже и придавать отъ себя какой-либо, оттнокъ этимъ отношенямъ, ея обязанность исполнять и воспроизводить съ дипломатическою точностью только то, что указано и постановлено высшимъ правительствомъ въ цльномъ его состав.
При такомъ порядк представляется и больше ручательства въ томъ, что основное и живое историческое предане, которое создано духомъ народа и которому слдуютъ поколня, будетъ соблюдено: во вншней политик и что дипломатическое вдомство не отршится отъ народнаго существа, не закроетъ уши для всего того, что высказывается народомъ, не замкнется въ самомъ себ и для самого себя и въ этой безпочвенной: сред, чуждое народнаго ума и чувства, безличное, безцвтное, не станетъ играть въ дипломатическую игру для самой этой игры, не зная и не желая знать ни чувства народной чести, ни помысловъ народныхъ, ни даже долга, обязывающаго къ неуклонному, на каждомъ шагу, охраненю народныхъ интересовъ и народнаго достоинства. А таке примры существуютъ.
Конечно, для предупрежденя подобной несообразности, влекущей за собою неисчислимый вредъ для государства, нужно, чтобъ органы высшаго правительства вс боле или мене, были знакомы съ длами вншними не по чужимъ лишь докладамъ и не съ чужаго, голоса, а чрезъ собственную историческую подготовку въ непремнной связи съ изученемъ своего народа. Но это уже дло выбора и собственнаго сознаня долга честнаго служеня своему, отечеству.
Представимъ въ своемъ воображени: министра: иностранныхъ дл человка, воспитательный возрастъ котораго, протекъ вдали отъ всего своего роднаго, нацональнаго,— въ которомъ нтъ сердечнаго чутья: къ своему народу, нтъ и почвы народно-исторической для его мросозерцаня,— въ которомъ общечеловческое образоване совершенно исключило тотъ осдлый домашнй уголокъ мысли и чувства, гд, онъ постоянно оставался бы подъ воздйствемъ народной стихи, ощущая ежеминутно съ собою присутстве народныхъ силъ и ободряющаго, освжающаго, просвщающаго народнаго: духа. Ни, собственнаго основательнаго-изученя историческаго значеня и направленя своего народа, ни живыхъ впечатлнй, воспринимаемыхъ ютъ смняющихся поколнй, въ немъ нтъ, потому онъ и не иметъ, предъ собою и той руководящей нити, продолжать которую онъ чувствовалъ бы себя призываемымъ всмъ своимъ внутреннимъ существомъ. Отсюда — преобладане въ его дятельности личныхъ воззрнй и душевныхъ склонностей, даже вляня возраста на выборъ ршенй — спорить или уступить, упорствовать, или успокоить самого себя, свою особу: Безъ духовной связи съ тмъ великимъ почвеннымъ устоемъ, который представляетъ собою народъ, этотъ министръ, какъ само собою слдуетъ, создаетъ себ свою дипломатическую роль въ безразличномъ пространств и здсь ведетъ свою игру съ своими противниками, забывая или, врне, не: имя въ себ внутренней потребности знать, что игра эта ведется за страхъ народа и насчетъ самыхъ чувствительныхъ струнъ народнаго бытя. Противники его, всосавше измала духъ и жизнь народную и его самого хорошо изучивше, вполн знаютъ, какъ и чего добиваться,, за, нихъ стоятъ вковыя преданя ихъ. страны, за нимъ же одни только, личныя побужденя иногда цли воздушныя, безполезныя и непримнимыя, какъ, напримръ, установлене общаго миролюбиваго соглашеня. Понятно, что за противниками безусловный успхъ: они ловятъ его, наносятъ ему ударъ за ударомъ, проводятъ его. И что же остается ему длать въ отршенномъ кругу своего, дипломатическаго вдомства?— Остается наслаждаться игрою въ интерес самой этой игры, не заботясь о послдствяхъ для народа, любоваться удачными ходами противника, обманывать самого себя и другихъ радужными мечтами успха, порою даже тщеславиться тмъ, отъ чего краснетъ и содрогается народъ. И когда, наконецъ, посл ряда промаховъ, уступокъ и разочарованй,— разочарованй холодныхъ, потому что жизненнаго беня народнаго пульса въ немъ нтъ,— онъ вынужденъ положить перо и сознаться, что дальше идти нельзя, тогда, и обнаруживается, что такая безпочвенная дипломатя ничтожна сама по себ. Признане собственнаго безсиля раскрываетъ картину грозной дйствительности, требующей уже желза и крови. Совершается обращене къ народу, котораго дипломатя, руководимая такимъ министромъ, дотол не хотла знать.
Если дипломатя сама въ себ не иметъ ни крохи собственныхъ средствъ, которыми могла бы исправить свою ошибку, и если въ ея обыча — равнодушно, какъ ни въ чемъ ни бывало, и безотвтственно сложить свой картонный мечъ и сказать: ‘теперь дйствуй ты, народъ, которымъ я пренебрегала, отъ котораго: я скрывала свои дйствя, котораго я обольщала до послдней минуты призракомъ успха’,— то какая страшная лежитъ отвтственность на министр иностранныхъ длъ, которому предоставлена свобода дйствй, которому врятъ, съ которымъ соглашаются,— за вс его ошибки, за всю его отчужденность отъ духа своего народа, за всю его самонадянность!… Отвтственнымъ въ конц концовъ становится не онъ, а народъ.
Вотъ почему вншняя политика каждаго: государства должна: быть безусловно и нераздльно соединена съ внутреннею политикой и вдома цльнымъ составомъ высшаго правительства, которое по самому положеню своему во глав государства есть сознательное средоточе духа и дятельныхъ силъ народа, а потому не можетъ быть недоступно помысламъ и стремленямъ народнымъ.
Государственныхъ дятелей не должна ни на минуту покидать мысль, что ошибки дипломати, давая торжество противникамъ и нанося нравственный, а нердко и вещественный ущербъ государству, ослабляютъ здоровую и дятельную силу народнаго духа и открываютъ выходъ зародышамъ недовольства, вреднымъ крайностямъ, болзненнымъ припадкамъ народнаго существа. Когда, же послдовательный рядъ дипломатическихъ ошибокъ, какъ итогъ ложно поставленной задачи или произвольнаго плана дйствя, не выработаннаго изъ исторической идеи я народа, приводитъ къ безвыходному положеню, тогда вся совокупность народныхъ силъ должна быть устремлена, для защиты народнаго достояня, на дло войны, которое надолго потрясаетъ народное: благосостояне и истребляетъ плоды многолтняго мирнаго развитя.
Всякому народу, доступному для -человческаго развитя присуще самолюбе. Каково же бываетъ ему, когда дипломатя, безъ его вдома, прикрывая вс свои дйствя завсою таинственности, вдругъ обрекаетъ его на уступку, на принижене — безповоротно и неисправимо, или когда говоритъ ему: ‘воюй’!… Но откуда взялась необходимость войны? Разв не было въ отдаленномъ или близкомъ прошломъ такой минуты, въ которую ловкая, умная, сильная сознанемъ въ себ народной силы дипломатя не могла бы заглушить зерно событй, приведшихъ къ войн? Изъ-за-первоначальныхъ мелочей не возникаетъ въ нашъ вкъ войны. Правда, бывали и еще недавно были наступательныя, хищническя войны, но про такой народъ и такое правительство, которые преднамренно, во что бы то ни стало, зачинали хищническую войну, нечего говорить. Таковы послдня войны Прусси съ Даней, Австрей и Францей. Но война вынужденная, какъ единственный выходъ изъ положеня, въ которое привела народъ своими промахами неспособная и не народная дипломатя, есть бдстве, есть напрасная потеря силъ, которую можно было предотвратить своевременно дипломатическимъ искусствомъ, ловкою диверсей. Таковы были дв послдня русско-турецкя войны. Росся положительно не желала воевать и избгала войны, но нашлись дипломаты искусне русскихъ и, управляя ходомъ событй, привели Россю къ необходимости взяться за оруже. Тщательное изучене предшествующихъ событй всегда укажетъ тотъ раздлъ, гд противники могли оставаться, не создавая или по крайней мр не усиливая поводовъ къ кровавому столкновеню. Этотъ раздлъ обыкновенно обозначается тамъ, гд одинъ изъ противниковъ заноситъ первый притязательный шагъ въ законно-историческую область другаго. Отъ зоркой и бдительной дипломати, животрепещущей народнымъ духомъ, шагъ этотъ не укроется, она поспшитъ остановить противника и удержитъ его въ границахъ должнаго уваженя. Но дипломатя, не имющая силы и дара слова, которое подсказывается всегда и единственно только народнымъ чувствомъ, и потому сонная и близорукая,— ^дипломатя, не движимая изнутри прибоемъ народной жизни и потому равнодушная и самоуспокоивающаяся,— дипломатя, замнившая живое чутье народной! силы служенемъ отвлеченному началу миротворства,— такая дипломатя на первомъ же шагу противника сдлаетъ уступку, да пожалуй еще будетъ хвалиться этимъ подвигомъ. Но съ каждой дальнйшей уступкой шаги противника становятся уже смле и крупне. Еще одинъ шагъ — и сложность всхъ отдльныхъ мелкихъ уступокъ, сдланныхъ противнику, уже представляетъ для него цнное пробртене, которое онъ готовъ защищать съ оружемъ въ рукахъ. Дло обнаружено, доведено до-нельзя: или нравственное принижене и ущербъ вещественный, или война.
Послдствя неудачной вншней политики гибельне, чмъ политики внутренней. Послдняя всегда можетъ замтить свою ошибку, чему способствуетъ гласность, и во-время исправить ее. Народъ у себя дома, въ своихъ внутреннихъ длахъ избавленъ отъ возбужденя тхъ горько-обидныхъ и удручающихъ чувствъ, которыя рождаются при столкновени съ посторонними народами. Здсь самолюбе его не страдаетъ. Напротивъ, ошибка или- безпечная уступка во вншней политик неисправима: уже противникъ сталъ твердою пятой на этой уступк, закрпленной или договоромъ, или безмолвнымъ попустительствомъ, и оттолкнуть его назадъ значило бы раздражить его, разсориться съ нимъ, а на это не ршится та самая дипломатя у которая допускаетъ безпечность и уступки по тому самому, что она: такова по существу своему. Вмст съ тмъ народу причиняется и другое зло: онъ чувствуетъ себя, униженнымъ и оскорбленнымъ, подъемъ его силъ упадаетъ и во внутренней домашней работ, онъ становится мене воспримчивымъ къ хорошему и мене Способнымъ къ изверженю изъ. себя всего дурнаго, безстрастность народная, соединенная съ упадкомъ духа, есть великое несчасте, потому что она выражается въ безплоди той почвы, на которой внутренняя политика сетъ добрыя смена. Возгорится ли война — и работа внутренней политики прекращается, и много потомъ времени проходитъ на залчиване ранъ, причиненныхъ напряженнымъ уклоненемъ народныхъ силъ отъ ихъ естественнаго развитя, направляемаго внутреннею политикой.
Такимъ образомъ правительство должно неусыпно, ежеминутно блюсти, чтобы вншняя политика ни на одну йоту не ослабвала, какя бы ни были затруднительныя внутрення обстоятельства. Первое всегда дло — огородить домъ извн. Правительство должно несмнно стоять на страж народной чести и пользы. На эту стражу надо выбирать людей наиболе отмнныхъ, коренныхъ душою и тломъ сыновъ той земли, для охраны которой они назначаются,
Посл, всего сказаннаго можно ли признавать правильною мысль, что будто бы при внутреннихъ усильныхъ трудахъ правительство можетъ ослабить свою вншнюю политику? Отдльному лицу еще извинительна слабость самососредоточеня на одной сторон своего жизненнаго поприща, но правительство и государство всегда располагаютъ достаточнымъ количествомъ средствъ и числомъ служебныхъ органовъ для того, чтобы вести ту и другую политику во всякое время равномрно и безостановочно. Нельзя двоить народную жизнь и у живаго народнаго существа отнимать сторону его дятельности, обращенную вн его. Это значило бы убивать все существо народное, уподоблять: народъ параличному больному, у котораго отнялась половина его тла.
Ни одно правительство въ Европ, также какъ и русское, не пожелаетъ этого -своему народу. При всхъ домашнихъ затрудненяхъ оно постарается прежде всего показать другимъ державамъ, что вншня его дла ведутся своимъ чередомъ безъ малйшаго упущеня. У Росси, какъ и у другихъ державъ, есть свой кругъ вляня, вн предловъ ея государственной области лежащй,— кругъ, который достался ей по наслдству отъ прежнихъ поколнй и указанъ самымъ закономъ ея истори и племеннымъ значенемъ господствующаго въ ней народонаселеня. Оба сосдня съ нею государства стремятся не только заручиться такимъ же кругомъ вляня, но и расширить существующй. Прусся уже успла прежнй кругъ своего вляня по племенному однородству замкнуть въ боле крпкя формы, образовавшя Германскую имперю. Австро-Венгря расширяетъ свой кругъ вляня’ на Балканскомъ полуостров. Но здсь же и въ тхъ же предлахъ — кругъ вляня Росси, созданный для нея не искуственными мрами, какими дйствуетъ Австро-Венгря, а самою природой человческою — единоплеменностю въ связи съ высшимъ духовнымъ началомъ — единовремъ. Столкновене уже совершилось.
Съ ужасомъ видимъ мы, что тамъ уже началась борьба,— борьба племенная на жизнь и смерть. Съ запада наступаетъ чуждая свтская власть съ орудями порабощеня и истребленя. Рука объ руку съ нею идетъ и врная ея спутница — римско-католическая церковь съ своими орудями такого же порабощеня. Сравнительно недавно воспрянувшя изъ неволи, противустоятъ этому хищническому напору молодыя туземныя племена, одушевляемыя чувствомъ свободы и крпкя православною врой. Но одному изъ нихъ недостаетъ единства дйствя, потому что врагъ захватилъ въ свои руки его управлене, другому измняетъ собственное правительство, а тамъ дальше за ними стоятъ вражда и рознь, или безсиле неурядицы. Борьба идетъ въ томъ самомъ круг, гд до послдняго времени господствовало исключительно одно только вляне Росси частю de facto, частю какъ pium desiderium мстнаго населеня, простираясь отъ устьевъ Дуная до прибрежья Адратики.
Несмотря на октябрьскую депешу изъ Ливади управляющаго министерствомъ иностранныхъ длъ, статсъ-секретаря Гирса, о томъ, что Росся сохранитъ неприкосновенными духъ и букву Берлинскаго договора,— договоръ этотъ тогда же оказался настолько подвижнымъ и растяжимымъ, что для дальнйшаго развитя его въ интересахъ Австро-Венгри Бисмаркъ призналъ удобнымъ похать въ Вну для переговоровъ съ Гаймерле и заключить между Германей и Австро-Венгрей оборонительный и наступательный союзъ въ т самые дни, когда императоръ Вильгельмъ дружелюбно привтствовалъ Императора Александра II въ город Александров. И вслдъ затмъ началось дальнйшее измнене Австро-Венгрей на Балканскомъ полуостров того status quo, которое имлось въ виду Берлинскимъ конгрессомъ. Несомннно, что въ самой депеш статсъ-секретаря Гирса внскй кабинетъ почерпнулъ смлость дальнйшаго распространеня и усиленя австрйскаго господства въ заповдномъ круг, предназначенномъ собственно вляню Росси самою исторей. Каковы бы ни были личныя воззрня канцлера князя Горчакова и его не оглашенные уговоры съ Андраши и Бисмаркомъ во время свиданй въ разныхъ германскихъ и австрйскихъ городахъ, но теперь, когда событя тронулись впередъ и наши тайныя обязательства тройственнаго союза разршены Берлинскимъ трактатомъ, казалось бы, что законъ истори и тяготне духовныхъ силъ великаго народа должны бы были взять перевсъ надъ условными раздлами и уступками князя Горчакова, которыя и помимо дипломатическихъ портфелей обнаружены яснымъ смысломъ и связью событй, послдовавшихъ за свиданями императоровъ и канцлеровъ, предршившихъ вскор посл франко-прусской войны восточный вопросъ.
Невольное чувство обиды подсказываетъ, не пора ли исправить содянныя ошибки, по крайней мр, остановить опутывающй насъ обманъ? Встревоженный духъ, ищетъ откровенй самого правительства, которыя въ извстныхъ случаяхъ столь же необходимы для народа, какъ необходимо для него сознательное отношене къ той работ надъ самимъ собою, къ которой не перестаетъ его призывать правительство.
Ливадйская нота статсъ-секретаря Гирса говоритъ только о стояни Росси на точк замерзаня Берлинскаго договора, и притомъ говоритъ объ одной только Росси. Такъ какъ на томъ же настаивали Австро-Венгря и Германя, и имъ того только и хотлось, чтобы Росся во вншней своей, политик не трогалась съ мста, а иначе ‘досточтимая рука’ Бисмарка, въ письм изъ Вны, грозила, что Германя и Австро-Венгря бокъ-о-бокъ и рука съ рукою раздавятъ славянскаго дракона, то ливадйская нота оказала для нихъ великую услугу. Хотя, бытъ-можетъ, правительство и не то желало высказать, да иностранная канцеляря ужь такъ передала мысль правительства, что наши сосди увидали въ этой нот благоволительную предупредительность въ томъ смысл, чтобъ они не безпокоились и не опасались: Росся останется стоять на одномъ мст. Слдовательно, ливадйская нота имла лишь отрицательное значене. Росси грозили, чтобъ она не дерзала шевелиться. Росся устами статсъ-секретаря Гирса заявляла, что она остается при строжайшемъ сохранени условй Берлинскаго трактата. Но что и другимъ она не позволитъ отступить отъ духа и буквы трактата, объ этомъ въ нот ничего не говорится.
Но потомъ?… Что же потомъ, когда союзники идутъ дальше и дальше, взявши Берлинскй договоръ за точку отправленя и разсчитывая, что Росся по случаю внутренней смуты, въ которой едва ли чисты ихъ руки, не нарушитъ своего благоволительнаго невмшательства? Что же, наконецъ, теперь, когда дло началось сызнова и возстане вновь возгорлось и опять уже льется человческая кровь тамъ же, гд вспыхнулъ восточный вопросъ въ 1875 году?
Мы имемъ другое откровене правительства — ноту того же статсъ-секретаря Гирса 4 марта 1881 года. Въ ней мы читаемъ: ‘Вншняя политика Его Величества будетъ вполн миролюбивою, Росся останется врною своимъ друзьямъ и неизмнною въ чувствахъ, освященныхъ преданями, отвчая въ то же время взаимностью на дружественный образъ дйствй всхъ государствъ. Сохраняя принадлежащее ей въ сред другихъ державъ положене и заботясь о поддержани политическаго равновся согласно съ ея интересами, она не уклонится отъ призваня охранять совмстно съ другими правительствами общй миръ, основанный на уважени къ праву и трактатамъ’. Все это въ общихъ чертахъ и въ принцип совершенно справедливо и было бы, кажется, вполн достаточно для опредленя вншней политики Росси на будущее время — и именно на будущее время, о которомъ нельзя никогда ничего говорить положительно и точно, ибо вншняя политика зависитъ сколько отъ насъ самихъ, столько же отъ образа дйствй и поведеня другихъ державъ. Но-вслдъ за этимъ мстомъ слдуетъ еще такого рода дополнене: ‘На Росси лежатъ прежде всего заботы о самой себ: только долгъ защитить честь свою или безопасность можетъ отвлечь ее отъ внутренней работы’. Съ точки зрня русскихъ интересовъ представляется необъяснимымъ, почему сдлано это дополнене. Во-первыхъ, здсь въ основ лежитъ мысль о раздльности внутренней политики отъ вншней и ведени той и другой не въ равномрномъ соотношени. Дается понять, что Росся будетъ прежде всего посвящать себя своимъ внутреннимъ дламъ, оставляя какъ бы въ сторон до самой крайней необходимости дла вншня, или, другими словами, ослабляя свое тяготне во вншнихъ длахъ. Во-вторыхъ, заявлены только таке тяжеловсные поводы, которые могли бы отвлечь Россю отъ внутренней работы, что и безъ итого заявленя каждое государство и каждый отдльный членъ государства знаютъ, что когда оскорблена народная часть или нарушена безопасность государственная, тогда просто-на-просто требуется или полное удовлетворене отъ противника, или объявляется ему война. Но Росся, какъ и другя великя державы, должна равномрно оберегать и кругъ своего вляня, лежащй вн ея предловъ и необходимый ей для ея европейскаго значеня,— кругъ, добытый трудами и жертвами поколнй, созидавшихъ прошлое Росси. Распространяетъ ли Росся честь свою и безопасность на этотъ кругъ своего вншняго вляня, или нтъ, нота умалчиваетъ, а это существенно важно, потому что въ настоящее время ршительные удары Австро-Венгри, поддерживаемой Германей, уже разятъ населене, заключенное въ этомъ круг, установленномъ для Росси всею ея историческою жизню и ея племеннымъ значенемъ въ сред европейскихъ государствъ. Въ-третьихъ, къ чему сообщать другимъ то, что касается самой Росси и ея державной свободы дйствя? Зачмъ впередъ ограничивать себя передъ лицомъ другихъ столь тсными предлами дятельной вншней политики, каковы долгъ защиты чести и безопасности? Затмъ уже самъ собою рождается вопросъ, что же станетъ длать ея дипломатя, если противники, вторгаясь въ кругъ ея вншняго вляня, стсняя его, ниспровергая въ^немъ коренныя основы, связующя съ Россею, будутъ ловко обходить ея честь и на время ея безопасность? При такой неопредленности, дополнене это становится въ противорче съ предыдущимъ мстомъ ноты и не только отнимаетъ у него подобающую силу, но и чрезмрно съуживаетъ и даже видоизмняетъ его. Не могутъ ли противники Росси, стремящеся разрушить на Балканскомъ полуостров славяно-восточно-православный мръ и на обломкахъ его основать нмецко-западно-католическя колони,— разумется, въ прямой ущербъ политическому равновсю и интересамъ Росси,— истолковать это дополнене въ свою пользу и считать свой наступательный образъ дйствй обезпеченнымъ со стороны Росси? Можно быть увреннымъ, что русское правительство иначе думаетъ, но что министерство иностранныхъ длъ въ этой редакци по меньшей мр перешло границу миролюбивыхъ завренй. Не слдуетъ ли изъ этого, что каждое дйстве нашей вншней политики, каждая нота, даже каждое выражене ноты и тонъ ея должны бы быть предварительно разсмотрны и взвшены высшимъ правительствомъ въ цльномъ его состав?
Наше законодательство положительно допускаетъ обсуждене важнйшихъ дйствй вншней политики высшимъ правительствомъ. Въ учреждени Государственнаго Совта въ числ предметовъ подлежащихъ его вдню (ст. 23 п. 6, т. I Св. зак.) упоминаются: ‘объявлене войны, заключене мира и другя важныя вншня мры, когда по усмотрню обстоятельствъ могутъ он подлежать предварительному общему соображеню’. Какъ ни важны сами по себ объявлене войны и заключене мира, но они суть только послдствя политическаго образа дйствй, а этотъ въ свою очередь обусловливается предварительно начертанною программой вншней политики. Дипломатя призвана только въ точности выполнять эту программу. Было бы очень рискованнымъ, какъ учитъ опытъ, предоставлять ей одной и составлене плана дйствя. Можно съ увренностью сказать, что еслибы въ Государственномъ Совт, обсуждался вопросъ, какъ поставить намъ себя въ 1875 году относительно герцеговинскаго возстаня, приведшаго, какъ извстно, къ послдней нашей войн съ Турцей, то дипломатя наша не допущена бы была впасть въ ошибки 1853 года и ей не предоставлено бы было ‘идти совершенно тмъ же путемъ, какой привелъ Россю къ войн съ Турцей въ 1854 году. Умудренная указанями высшаго правительства, она нашла бы другой способъ отношеня къ событямъ,, ибо онъ былъ, и на него даже указывалось печатью, и этимъ предупреждено бы было многое послдующее, и въ томъ числ рзня въ Болгари и самая русско-турецкая война,— словомъ, все то, чего хотли и чего достигли наши противники. Но надо достаточно ума и дальновидности, чтобы составить свой собственный планъ дйствя, нужна твердость духа, чтобы выйти изъ теченя событй, направляемаго другими. На случай оплошности дипломати, законодательство и ставитъ обезпечене, которое заключается въ томъ, что обсуждене важнйшихъ мръ вншней политики предоставлено вдню Государственнаго Совта.
Вдь, предоставленное самому себ, не нашло же министерство иностранныхъ длъ, передавая всей Европ ноябрьскую рчь покойнаго Императора, произнесенную въ Москв въ 1876 году, вполн соотвтственнаго выраженя въ своемъ французскомъ лексикон для слова: ‘самостоятельно’. Покойный Императоръ сказалъ: ‘Я буду дйствовать самостоятельно’. Въ этомъ одномъ слов заключалось все, что было нужно и радостно русскому сердцу. Вс эти дипломатическя исканя европейскаго концерта, съ уступками и навязчивостю, вся эта погоня, сопряженная съ ущербомъ народному самолюбю,за одобренемъ и соизволенемъ другихъ, вся эта приниженность, несвойственная народу и государству, сознающимъ свою собственную силу,— вся эта пугливость и робость должны были разлетться при звук одного царскаго слова: ‘самостоятельно’. Это слово составляло краеугольный камень царской рчи, съ нимъ отлегло ютъ русскаго сердца все, что такъ долго наболло въ немъ отъ постоянной угодливости другимъ, дававшей просторъ лишь наглой притязательности и клевет, съ нимъ прояснилось будущее, сулившее боле твердый и навстрчу вызовамъ идущй способъ выраженя нашихъ вншнихъ отношенй. и силу этого слова, сочувственно понятную всякому истинному русскому, дипломатя не разгадала, не прочувствовала. Ея оргапъ передалъ это слово черезъ ‘seul’: ‘J’agirai seul’, тогда какъ и во французскомъ язык нашлись бы боле подходящя выраженя, напр.: ‘J’agirai de Mon propre chef’, или ‘de Mon propre autorit’ и т. п.
Впрочемъ дипломатя осталась врна своимъ наклонностямъ. Ея органъ хвалился впослдстви тмъ, что россйская канцеляря (‘la chancelerie russe’) отозвала побдоносную русскую армю отъ воротъ Константинополя, онъ ставилъ въ заслугу то, что Росся настойчиво домогалась пребываня въ европейскомъ концерт. Что означало это пребыване въ европейскомъ концерт — пояснило небывалое въ лтописяхъ Росси подчинене его державнаго полноправя суду другихъ кабинетовъ. Что означалъ этотъ европейскй концертъ — показали статьи Берлинскаго трактата, еще всмъ хорошо памятныя. Росся вела войну на свой страхъ и на свои средства, но когда дипломати предоставлено было закрпить за нею плоды ея трудовъ и жертвъ,— Росся подлинно оказалась не самостоятельно дйствующею.
Въ виду возстаня, охватившаго уже всю Герцеговину, положене сосдней независимой Черногори возбуждаетъ въ высшей степени сочувственное внимане русскаго общества. Весь вопросъ въ томъ: посл Берлинскаго договора постаралась ли русская дипломатя поддержать Черногорю настолько, насколько требовалось общепризнанною отъ всей Европы независимостю этого княжества и преданями русской вншней политики, которая съ самыхъ временъ Петра Великаго не переставала стоять въ самой тсной связи съ этимъ вковымъ очагомъ христанской Свободы на Балканскомъ полуостров. Милостивыя грамоты Петра Великаго и его* преемниковъ, щедрыя денежныя пособя изъ русской казны и отъ русскаго народа, особенно великодушные дары императоровъ Павла -го и Николая -го, ихъ личныя симпати, также какъ и покойнаго государя Александра Николаевича, а съ другой стороны, кровавыя войны черногорцевъ съ турками, служившя диверсей въ пользу Росси во время русско-турецкихъ войнъ, борьба черногорцевъ бокъ-о-бокъ съ -русскими въ 1806 году противъ французовъ и ихъ позднйшя жестокя войны съ турками, соотвтствовавшя кровавой, но славной задач Росси,— задач, которая, по заявленю самого правительства, проходитъ черезъ всю русскую исторю и должна привести неизбжно къ выполненю историческаго предназначеня Росси — освобожденю христанскаго Востока, наконецъ, всегдашняя неизмнная преданность черногорцевъ Росси: все это должно бы возбуждать въ нашей дипломати величайшее рвене къ сохраненю не только словомъ, но и дломъ дйствительной независимости и полноправя Черногорскаго княжества. Обязанность эта истекаетъ не только изъ глубокаго сознаня всмъ русскимъ народомъ взаимныхъ пользъ и выгодъ, но также изъ долга уваженя къ тому сочувственному, родственному и единоврному отношеню къ Черногори, которое, начиная отъ русскаго монарха и кончая простымъ поселяниномъ, проходитъ по всему нравственному существу русскаго народа.
Правда, есть въ русской истори одно темное пятно, которое не смоется до тхъ поръ, пока воды Которскаго залива не перестанутъ омывать прибрежныя австрйскя владня. За то, что горсть храбраго народа черногорскаго, въ виду русской эскадры Сенявина, оказывала твердый отпоръ французскому маршалу Мармону, когда Росся воевала съ Францей, за то, что этимъ участемъ своимъ въ исполинской борьб Европы съ Наполеономъ I Черногоря помогла Росси, и не столько ей, сколько Австри, незадолго передъ тмъ получившей себ Далмацю по Кампоформйскому миру,— императоръ Александръ I не только лишилъ Черногорю денежнаго пособя, которое назначено было ей его родителемъ, но въ 1814 году предложилъ ея владык Петру передать во власть австрйскаго императора городъ Которъ съ его заливомъ, могущимъ вмстить флоты цлаго мра, и всми окрестностями, именуемыми Боккою-Которскою. Искусный дипломатъ, побдоносный вождь, сдлавшй однако такъ много напрасныхъ и больно-щемящихъ Россю уступокъ въ пользу Австри, императоръ Александръ Павловичъ не предвидлъ, что такой несправедливый поступокъ съ Черногорей посетъ надолго смя кровавыхъ смутъ, которыя отзовутся и во вншней политик Росси. Сколько разъ посл того, отрзанная отъ моря и замкнутая въ голыхъ скалахъ, Черногоря собственно поэтому вступала въ брань, или, врне, постоянно вела брань съ турками и албанцами. Господство Австри надъ прибрежною полосой, грозившее Черногори ежеминутнымъ голодомъ и истощенемъ военныхъ припасовъ, держало духъ ея населеня въ неестественно-напряженномъ состояни, оно же имло: прямое вляне и на смуты въ южной Герцеговин. Орелъ попалъ въ клтку и его постоянно дразнила коварная рука того, кому побдитель Наполеона, умиротворитель Европы, могшй своей Росси возвратитъ.ея древнее достояне по самые Карпаты и укрпить за Черногорей завоеванную ея юнаками Которскую-Бокку, подарилъ ключъ отъ этой клтки. Судорожныя движеня запертаго въ горной клтк свободолюбиваго орла отзывались тревогой и въ русской политик.
Судьба историческая какъ бы нарочно допустила совершиться этой громадной по своимъ послдствямъ ошибк для того, чтобы передъ умнымъ взоромъ потомства выставить дв противуположности и оттнить ясными признаками образъ дйствй Петра I, Павла и Николая I, съ одной стороны, и Александра I — съ другой, въ поучене будущимъ поколнямъ. Князю Горчакову, наслдовавшему посл графа Нессельроде министерство иностранныхъ длъ, уже легко было бы по испытаннымъ примрамъ изучить почву и установить начала, на которыхъ должны были основываться отношеня Росси къ Черногори.
Вдобавокъ незадолго до, крымской войны гр. Нессельроде прозвалъ посольство гр. Лейнингена въ Константинополь, слдствемъ чего было то, что Австря въ, заступничеств за Черногорю взяла верхъ надъ Россей. Пока русская дипломатя смотрла издалека, какъ Омеръ и Османъ паши опустошали Черногорю, Австря одна поспшила послать гр., Лейнингена съ ршительнымъ. требованемъ отъ Порты немедленнаго прекращеня военныхъ дйствй въ Черногори. Порта уступила. Черногорскй князь Данилъ долженъ былъ склоняться къ Австри боле, чмъ къ. Росси, а русская дипломатя вмсто того, чтобы.самой отвчать за свой промахъ, взвалила всю вину на князя Данила и отказала ему въ ежегодномъ денежномъ пособи. Наполеонъ III умлъ также воспользоваться оплошностью Росси и явился посл Австри вторымъ благодтелемъ Черногори, назначивши ей значительное денежное вознаграждене. Такъ дв западныя державы, хорошо понимая значене Черногори, искали водворить въ ней свое вляне, Росся же, въ руки которой само собою доставалось это вляне, отступала добровольно назадъ.
Посл Парижскаго мира нечего было раздумывать. Нужно было во что бы то ни стало стать твердою ногой въ Черногори. На это наводили другя державы своимъ примромъ, если уже допустить, что намъ недоставало собственныхъ познанй въ истори и ближайшаго знакомства съ тою неразрывною связью, которая существуетъ между Черногорей, южною Герцеговиной и Боккою-Которскою. Сильные въ Черногори, мы были бы сильны и надъ этими конечными предлами владнй Турци и Австри. Дипломати оставалось бы только развивать ихъ для взаимной пользы этихъ земель и Росси. Земли эти слишкомъ важны для Австри, какъ прежде были Черногоря и Герцеговина для Турци, чтобы Росся обратила на нихъ полное свое внимане.
Къ сожалню, мы не замчаемъ ни твердости въ поддержк Черногори, ни удачнаго выбора агента со стороны нашей дипломати.
Въ 1861 году въ южной Герцеговин было большое возстане съ знаменитымъ Вукаловичемъ во глав. Герцеговинцамъ помогали черногорцы. Турецке паши: Омеръ, Дервишъ и Османъ — были разбиты въ нсколькихъ сраженяхъ: у Требиня, Крстца, Дуги, Блополя. Но такъ какъ къ Черногори присоединились многя сосдня племена, то весною 1862 года турки, предводимые столь искусными пашами, какъ Дервишъ и Омеръ, начали войну съ Черногорей. Съ двухъ сторонъ двигались арми турецкя въ маленькую Черногорю: Дервишъ шелъ отъ Гацка къ Никишчу, а Абдимъ и Гуссейнъ — отъ Спужа черезъ Рку на Цетинье. Несмотря на громадныя потери подъ Мартиничами, у Раслиной-Главицы, на Кит и у Никшича, турки не останавливались. Дервишъ направлялся поперекъ всей Черногори черезъ Блопавличи къ Служу. На соединене съ нимъ выступилъ изъ Албани Омеръ-паша съ 60.000 войска. Отчаянное сопротивлене черногорцевъ у Орялуки и Загарача заставило ихъ направиться черезъ Лешанскую нахю на Цетинье. Наконецъ, и на этомъ пути пораженные воеводами Жиркомъ Петровичемъ и Крцтомъ Петровичемъ, турецке военачальники остановились и завели съ княземъ Николаемъ мирные переговоры. Возстане Вукаловича еще разъ показало, что Герцеговина можетъ быть спокойна лишь тогда, когда присоединится къ Черногори. Но это было противно интересамъ Австри, которая потому и ставила преграды Вукаловичу, поддерживая турокъ до такой степени, что даже нарушила нейтралитетъ, захвативши на турецкой земл въ Суторин окопы, возведенные Вукаловичемъ.
Дипломатя наша не возвысилась до пониманя настоящаго смысла этого крупнаго событя, а если она его понимала, то не нашла въ себ достаточно смлости, чтобы на этотъ разъ не угождать Австри, уже готовившей намъ козни въ. Польш. Иначе слдовало бы тогда же настоять на присоединени Герцеговины къ Черногори. Еслибъ это случилось, то не было бы и возстаня 1875 года со всми его дальнйшими послдствями.
Когда ряды черногорскаго войска уже значительно опустли въ кровопролитныхъ битвахъ съ турецкими армями и когда Черногоря приближалась къ краю гибели, наша дипломатя отнеслась къ ней настолько безучастно, что не догадалась во-время вступиться за нее и спасти отъ конечнаго изнеможеня. Примръ посольства гр. Лейнингена былъ налицо. Хорошему примру не послдовали. За то австрйская политика подсказывала, что чмъ больше будетъ потери силъ у Черногори, тмъ дольше останется она въ поко и дипломатовъ собою не обезпокоитъ.
Душевное состояне, какъ видно изъ опыта, играетъ немаловажную роль въ поведени безотвтственныхъ дипломатовъ.
Постоянное ослаблене нашей поддержки заставляло князя Николая принужденно склоняться къ Австри. Когда вспыхнуло въ Кривошяхъ возстане въ 1868 году, вызванное рекрутскимъ наборомъ, князь долженъ былъ выставить пограничную стражу и потомъ, въ угоду Австри, строго наказалъ племя цуцы за помощь, оказанную имъ кривошямъ. Воевода Маша Врбица, по приказаню князя, прибылъ въ Цуцы и подвергнулъ телсному наказаню главныхъ войниковъ, принимавшихъ участе въ борьб возстанцевъ. За такое усерде австрйскй императоръ наградилъ орденами самого князя и воеводъ, содержавшихъ пограничную стражу. Но была ли то игра случая или что иное, только австрйске ордена украсили въ большинств тхъ же цуцовъ и ихъ воеводу Милоша Андрова Кривоканича, который въ особенности много содйствовалъ успхамъ возстанцевъ.
Росся имла полное право вмшаться въ дло кривошянъ, потому что они вмст съ Боккою-Которскою были уступлены владыкою Петромъ I Австри, по приказаню императора Александра I и подъ его поручительствомъ въ томъ, что вс прежня права ихъ будутъ сохранены. ‘Такъ какъ я съ Божей помощю,— писалъ императоръ къ владык изъ Парижа отъ 20 мая 1814 г.,— заключилъ вмст съ моими союзниками миръ, то я уже озаботился и о народ бокезскомъ и на основани трактата отдалъ его подъ защиту его ближайшему сосду — Австрйскому Двору. Мы знаемъ, что вы съ вашими храбрыми черногорцами содйствовали изгнаню непрятеля изъ Бокки: поэтому сообщаемъ вамъ не только не препятствовать австрйскимъ войскамъ занять крпости, но и посовтовать бокезамъ, чтобъ они васъ послушались и не сопротивлялись Австрйскому Двору. Уврьте народъ бокезскй, что онъ будетъ пользоваться всми тми правами и преимуществами, которыми онъ пользовался съ незапамятныхъ временъ’. Но едва ли и самая мысль вмшательства приходила въ голову нашимъ дипломатамъ. Кривошяне своею грудью и за своими скалами отстояли свое право и заключили съ Австрей миръ въ Кнезлац не какъ подданные, а какъ свободный народъ, находящйся только подъ покровительствомъ ея. Ни въ заключени этого мира, ни въ разъяснени правъ и отношенй кривошянъ, къ австрйскому двору князь Горчаковъ не принималъ никакого участя. Бездйстве нашей дипломати потворствовало превращеню бокезовъ въ австрйскихъ подданныхъ, а безпечность русскаго представителя, завдывавшаго нашими сношенями съ Черногорей, допустила проискамъ Австри увнчаться успхомъ.
Несчасте для Росси то, что наша дипломатя держится давно уже отжившей на Запад школы Меттерниха-Нессельроде — воображать государство только въ форм его кабинета и ограничиваться только кабинетными отношенями, не желая вовсе знать массу народную и считая ее безразличнымъ матераломъ управленя. Новыя воззрня, еслибы наша дипломатя усвоила ихъ себ, какъ это/она должна была сдлать, чтобы сравняться силами съ другими кабинетами, дали бы намъ возможность исполнить долгъ патротизма и не допустить сосда усилиться тамъ, гд все было до. того времени на нашей сторон. Мы должны были принять участе въ Кнезлацкомъ договор, охранять силу нашего прежняго поручительствами этотъ нашъ правильный и разумный образъ дйствй предотвратилъ бы и теперешнее возстане въ Бокк-Которской. Измна исторической правд вызываетъ рано или поздно возмезде: лишь согласные съ законами исторй, покоящимися не въ кабинетахъ, а, въ существ народовъ, поступки приносятъ прочный порядокъ и успокоене.
Было ли то по предварительному уговору канцлеровъ, предршавшихъ во время своихъ свиданй восточный вопросъ,— что изобличилъ впослдстви графъ. Дерби.— или же единственно по почину одной Австри, у которой уже чесались руки на захватъ посл того, какъ ей общаны были княземъ Горчаковымъ сербскя области въ вид Hinterland’а для Далмаци, но только въ Герцеговин было искуственнымъ образомъ возбуждено возстане и поддержано Австрей. Изъ Герцеговины возстане перешло и въ Босню. Черногоря являлась, прямою наслдницей Герцеговины по единству населеня и религи, по своему положеню и по тснымъ связямъ, искони существовавшимъ между герцеговинцами и черногорцами. Коль скоро уже затянъ былъ ршительный переворотъ въ этомъ углу турецкихъ, владнй, то безъ Черногори обойтись было нельзя: она могла испортить вс замыслы Австри. Нужно было обмануть ее лживыми общанями. Ей посулили почти всю Герцеговину и городъ Спиццу. Князь Николай посл этого вмшался въ дла турецкя въ Герцеговин и, объявивши войну султану, направился къ главному городу Герцеговины — Мостару. Разумется, все населене было на его сторон и побда открывала ему дорогу дале, но. усилене его власти въ Герцеговин не входило въ разсчеты внскаго двора, потому что за, исключенемъ: небольшой части южной Герцеговины Австря прочила всю остальную Герцеговину себ, На пути къ Мостару, у Невесиня, австрйскй дипломатическй агентъ въ Черногори, Теммель, предсталъ предъ княземъ Николаемъ и не позволилъ ему идти дале. Во вторичной войн князь Николай взялъ у турокъ Никшичъ, Бйлечь, Гадко и направлялся къ Требиню. И снова предсталъ предъ нимъ Теммель и на этотъ разъ уже грозилъ ему немедленнымъ вступленемъ австрйскихъ войскъ, если онъ пойдетъ дале, ибо,— говорилъ Теммель,— Герцеговина зачислена въ сферу австрйскаго вляня. Уступая угрозамъ Австри, князь Николай не пошелъ дале, а потомъ передалъ Австри и то, что уже было въ его рукахъ: Билечь, Невесине, Гадко. По Берлинскому трактату Австря отняла у него и приморскй городъ Спиццу. съ окрестностями. За Черногорей остался, лишь небольшой клочокъ Герцеговины съ Никшичемъ въ вид подачки съ жирнаго стола разбогатвшаго чужимъ, добромъ сосда.
Вся эта исторя была продлана на глазахъ русскаго дипломатическаго агента. Австри была дана полная свобода дйствя, русскй представитель не обнаружилъ ни малйшаго сопротивленя. Теммелю, тогда какъ оба они стояли на одинаково для обоихъ чужой почв — турецкой. Или русская дипломатя вдалась въ обманъ, или же сама участвовала въ австрйскомъ заговор. Другаго отвта быть не можетъ. Истинные интересы Росси требовали или не допускать. Австрю до обладаня Герцеговиной, а отдать ее Черногори, или же предоставить ршене вопроса, боле благопрятному времени и людямъ боле искуснымъ и твердымъ.
Русская дипломатя умла только втянуть Черногорю въ сплетене европейской политики и подчинить ее въ войн и мир давленю иностранныхъ кабинетовъ. Вмсто того, чтобы поддерживать самостоятельный образъ дйствй князя и разоблачать обманныя угрозы Австри, способствовать укрпленю за Черногорей ея пробртенй, русскй представитель запутывалъ себя и ниспускался въ различныя сдлки, которыя выдавались за признакъ европейскаго концерта, а въ сущности клонились на руку Австри. Вмст съ прочими агентами онъ ставилъ Черногорю въ положене послушницы, подчиненной указанямъ дипломатовъ, которые, конечно, соображались не съ ея собственными выгодами, а только съ взаимными отношенями великихъ державъ. Многаго ли стоило обидть, обмануть маленькое княжество, лишь бы только любезная улыбка довольства не покидала лица товарища канцлера или сосдняго министра иностранныхъ длъ…
Если взглянуть на герцеговинскй вопросъ глубже, съ полнымъ знанемъ мстности и народа и — прибавить не мшаетъ — патротичне, если повести дло разумне и энергичне, то Австри никогда бы не видать въ своихъ рукахъ Герцеговины. Въ 1876—77 годахъ она не была готова къ военнымъ дйствямъ, въ то время князь Николай, открыто поддержанный Россей, безпрепятственно занялъ бы всю Герцеговину и упрочилъ бы за собою свое пробртене при общемъ ликовани всего населеня. Только этимъ была бы достигнута цль безкорыстнаго вмшательства Росси и кн. Горчаковъ доказалъ бы, что онъ искренно желалъ умиротвореня и благополучя православнаго сербскаго народа, освобождавшаго самого себя отъ притсненй турокъ. Но вс дипломатическя дйствя были направлены не такъ, какъ требовалъ прямой и трезвый взглядъ на событя. О нихъ разбивались кровавыя усиля и жертвы мужественнаго князя черногорскаго и его народа. Стало-быть, существовалъ какой-нибудь уговоръ, по которому заране былъ начертанъ планъ дйствй. Событя обнаружили, что этотъ уговоръ былъ въ пользу Австри и въ ущербъ интересамъ Черногори, а потому въ ущербъ интересамъ и Росси и ея историческимъ требованямъ, тому наслдю, которое никто изъ русскихъ не можетъ дозволить себ расточать напрасно.
Австря потребовала себ морскаго полицейскаго надзора за береговою полосой, доставшеюся Черногори по Берлинскому договору. Русская дипломатя не обрла въ себ достаточной твердости, чтобъ устранить это требоване, не входившее, какъ частность, въ общя основаня, для которыхъ собирался конгрессъ, и несогласное съ понятемъ о независимомъ государств, какимъ была признана Черногоря. Допуская этотъ надзоръ, Росся допускала его и надъ своими судами, еслибъ они шли къ берегамъ Черногори. Изъ протоколовъ конгресса видно, что этотъ вопросъ прошелъ при полномъ согласи Росси какъ по маслу.
По Берлинскому конгрессу Черногори досталась прирзка въ восточной Албани двухъ округовъ — Планы и Гусинья. Вмст съ прочими державами Росся оказалась безсильною заставить турокъ и албанцевъ передать эти округи Черногори. Вмсто нихъ Черногори предоставленъ былъ прибрежный городъ Ульцинъ съ окрестностями. Турки не сдавали его, потребовалась демонстраця соединеннаго флота великихъ державъ. Англя дйствовала весьма энергично. Видно было, что Гладстонъ идетъ впереди той самой политики, которая всегда надлежала намъ, но нами не велась по робости. Представлялся для Росси удобный случай не только тсне сойтись съ Англей ради тхъ гуманныхъ и непреложныхъ началъ, которыя провозглашены были Гладстономъ въ его незабвенныхъ для славянъ мидлотанскихъ рчахъ, но и возстановить, при содйстви Англи, тотъ самостоятельный, твердый и прямой образъ дйствй, отъ котораго при княз Горчаков въ длахъ вншней политики отвыкла Росся. И что же?— Нота статсъ-секретаря Гирса не только отклоняла предложене Гладстона, но и достаточно ясно давала почувствовать, что Росся склоняется на сторону Австри и Германи, которыя продолжали мирволить Турци и держали себя сдержанно и не безъ двусмысленности. Въ нот содержалось даже небольшое поучене насчетъ умренности и воздержаня,— разумется, по адресу Англи. Трудно было объяснить на этотъ разъ поведене русской дипломати. Ощущалось какое-то упорное, противное всему русскому народу связыване себя съ тою державою, которая въ послдне годы поставила задачей всей своей политики сооружене своего господства на развалинахъ русскаго вляня. Ульцинъ былъ наконецъ сданъ черногорскому князю. Въ бесд съ представителемъ Франци статсъ-секретарь Гирсъ выражалъ удовольстве по поводу развязки черногорскаго вопроса, но не преминулъ высказать заботу, чтобы Австря установила свой морской полицейскй надзоръ надъ берегомъ, вновь отходившимъ къ Черногори. Разговоръ этотъ напечатанъ въ ‘Красной книг’, розданной французской палат. Можно бы было ожидать противнаго отъ представителя русской дипломати, такъ какъ побережье Ульцина не имлось въ виду Берлинскимъ конгрессомъ и потому не существовало никакого обязательства къ ограниченю его надзоромъ Австри. Основане было достаточное, чтобъ отстоять хотя на этомъ клочк право независимой Черногори на безконтрольное пользоване своими водами. Съ русской точки зрня представляется совершенно непонятнымъ столь благосклонное отношене къ исключительно австрйскимъ интересамъ.
По мр того, какъ Росся добровольно поступалась самостоятельностю своего вляня въ Черногори въ пользу чужихъ, интересовъ, князь Николай волей-неволей долженъ былъ склониться на сторону Австри. Онъ понималъ, что отнын страна его становилась въ зависимость отъ внскаго кабинета. Онъ похалъ просить австрйскаго императора о возвращени ему Билеча и Спиццы, но вмсто этихъ городовъ получилъ въ даръ коляску и четверню лошадей — не безъ намека, что неприступная, съ однми только горными тропинками Черногоря должна, по соизволеню императора Франца-осифа, прорзаться вдоль и поперекъ шоссейными дорогами и пасть къ ногамъ перваго австрйскаго генерала, котораго пошлютъ съ войскомъ для ея занятя. Теперь уже проложена дорога изъ Котора чрезъ Негуни. въ Цетинье и отсюда въ Рку, и прокладываются дв другя: одна — изъ Рки чрезъ Лешанскую нахю въ ДаниловъГрадъ, откуда развтвляется на Никшичъ и Подгорицу, другая — изъ Антивари чрезъ гору Суторманъ на Виръ-Базаръ до Скутарскаго озера. Эта послдняя дорога, прорзывая Сутормднъ, открываетъ доступъ въ Цермницкую нахю и къ самымъ населеннымъ и богатымъ мстностямъ Черногори, отдавая ее со всми важнйшими ея населенными пунктами и долинами во власть непрятеля. Высадка подъ прикрытемъ флота у Антивари — дло чрезвычайно легкое. Предусмотрительность Австри была настолько велика, что она еще при владык Петр II купила у него узкую полосу, идущую отъ Котора по берегу залива до самыхъ Пастровичей. По этой-то полос она теперь провела въ Цетинье извилистую дорогу, прикрытую со стороны Черногори до самаго Жаньева-Дола вершинами горныхъ кряжей Врмаца и Горажды, такъ что австрйскя войска, подъ защитою крпостей на этихъ горныхъ вершинахъ, могутъ незримо для черногорцевъ очутиться не боле какъ въ пяти-шести часахъ отъ Цетинья, когда черногорцамъ уже не будетъ достаточно времени, чтобъ изготовиться къ сопротивленю на Крстац передъ Негушами.
Неизвстно, съ какою цлью русскй военный: агентъ, кажется, г. Каульбарсъ, усиливался доказать неопасность для Черногори этихъ дорогъ. Довольно одного вопроса: больше ли противъ прежняго будетъ защищена Черногоря, когда ея пшеходныя тропинки превратятся въ прозжя дороги? Если нтъ, то нечего и разсуждать о дорогахъ. Несмотря на обозную дорогу изъ Котора въ Цетинье, черногорцы продолжаютъ ходить по старой дорог, потому что она короче, а крутизны ея не для нихъ неудобны, но для непрятеля. Любой черногорецъ скажетъ: дороги намъ не нужны,— у насъ нтъ никакой производительности для того, чтобы прокладывать къ намъ торговые пути. Если австрйцы ведутъ у насъ дороги на свои деньги, то затмъ только, чтобы въ одинъ несчастный для насъ день завоевать нашу страну. И эти дороги Австря проводитъ на свой счетъ, руками бдныхъ черногорцевъ, не жаля миллоновъ флориновъ на это важное для нея стратегическое предпряте въ чужомъ и независимомъ княжеств. Странныя вещи творятся подъ глазами мстнаго русскаго дипломата, г. онина, который, вроятно, тоже находитъ эти дороги полезными съ точки зрня русскихъ интересовъ… Вскор народъ черногорскй не безъ жгучей боли въ сердц увидитъ своего князя въ своей независимой стран разъзжающаго по австрйскимъ дорогамъ на нмецкихъ коляскахъ внской работы. Неужели не нашлось у нашего министерства иностранныхъ длъ подъ рукою такого дипломата, который съумлъ бы противустать всемогущему Теммелю?
Этотъ Теммель, какъ тнь, неотступно преслдуетъ князя Николая, наблюдая за всми дйствями княжескаго управленя и за всмъ, что длается во владняхъ князя. Изучивши и исходивши Черногорю вдоль и поперекъ, не гнушаясь, какъ друге дипломаты, обхожденемъ съ народомъ, Теммель давно уже составилъ планъ на случай занятя Черногори австрйскими войсками. У Росси, при ея вковыхъ связяхъ съ Черногорей, не оказалось даже карты Черногори. На Берлинскомъ конгресс руководствовались картою австрйскаго генеральнаго штаба. Въ полномъ сознани неотразимаго вляня Австри, готовой поддержать его военною силой, Теммель не стсняется посщать даже засданя княжескаго совта, бывающе подъ предсдательствомъ самого князя и недоступныя для постороннихъ лицъ. Гд самъ онъ не успетъ побывать, тамъ бываетъ его секретарь Карабаичъ. Назойливость его не знаетъ границъ. Врный и усердный служитель интересамъ Австри, онъ иногда терпливо переноситъ, для пользы порученнаго ему дла, и самыя непрятности, съ нимъ случающяся, когда, напримръ, его выталкиваютъ, какъ надодливаго постителя, изъ княжескаго совта во время тайнаго засданя. Разсказываютъ, что въ одно время онъ интересовался депешами г. онина, чтобъ узнать ихъ содержане, которое, по обыкновеню, передавалось на французскомъ язык, онъ отыскалъ телеграфиста, наторлаго въ своемъ ремесл, и поставилъ его подъ окно, возл котораго дйствовалъ телеграфный аппаратъ. Прислушивась къ постукиванямъ аппарата, телеграфистъ по нимъ узнавалъ содержане депеши и передавалъ его Теммелю. Продлка эта была замчена, хотя, по правд сказать, едва ли русскя депеши заключали въ себ что-либо важное, Теммель держитъ себя просто, но твердо и ршительно. Не мшало бы кому слдуетъ помнить остроту Стильмана, корреспондента Times’а, когда онъ былъ въ Черногори. Возвращаясь однажды съ рыбной ловли въ рк Зет, онъ встртился съ Теммелемъ. Этотъ спросилъ его: ‘Вы охотникъ до рыбной ловли?’ — ‘Да,— отвчалъ Стильманъ,— я люблю ловить рыбу, какъ и вы, но только я ловлю ее въ чистой вод, а вы ловите ее въ мутной’.
Опутанный стями политики великихъ державъ, сбиваемый приставленными къ нему, добрыми совтниками съ ихъ платоническими вожделнями и въ то же время угрожаемый суровою дйствительностю въ лиц Теммеля, князь Николай долженъ былъ наложить руку на всегдашнихъ врныхъ и преданныхъ ему герцеговинцевъ, а съ ними отчасти и на свою Черногорю. Онъ удержалъ Сочицу, Пека Павловича и другихъ воеводъ отъ вооруженнаго сопротивленя австрйскимъ войскамъ, пришедшимъ занять Герцеговину, поэтому и туземные магометане, во глав которыхъ стоялъ Ченгичъ — ага, должны были притихнуть. Посл того онъ веллъ выдать австрйскимъ властямъ и всхъ герцеговинцевъ, укрывшихся въ Черногори, и эти юнаки, никогда не полагавше оружя и никому не сдававшеся, были обезоружены австрйцами. Оставались въ Черногори нкоторые герцеговинске воеводы, какъ-то: Божко Гузина, Кйко Стефановичъ, Никола Гргуръ, Джоко Вишничъ,— и они, какъ и вс черногорцы, имли на себ оруже, но всемогущй Теммель пригрозилъ, что если они не будутъ обезоружены и выгнаны изъ Цетинья, то на Орловомъ Ершу, въ виду Цетинья, будетъ развваться черножелтое знамя,— и требоване: его было исполнено.
Не безъ участя можно относиться посл всего этого къ тому положеню, которое русскй министръ-резидентъ занимаетъ въ Черногори. Держать себя съ подобающимъ достоинствомъ, пользоваться высокою дружбой князя, имть-при себ тлохранителей, которыхъ и Теммель не иметъ,— дло хорошее, но желательно бы было, чтобъ ощущался и тотъ мощный отпоръ, со стороны Росси, австрйскимъ притязанямъ, который не дозволялъ бы Австри, на глазахъ у русскаго* представителя, затягивать глухою петлей и приковывать къ своимъ исключительнымъ интересамъ Черногорю,— ту самую Черногорю, которая со временъ Петра Великаго не переставала русскихъ царей признавать своими.
Вообще для русскаго, пребывающаго въ Черногори, недостаточно посщать только княжескй конакъ, чуждаясь народа, засыпать сладкимъ сномъ среди осторожной тишины въ княжескомъ поко, или, какъ друге длаютъ, носить золотыя запястья и щеголять какими-то тысячными издержками, недостаточно слышать, какъ тотъ же. Теммель вслухъ передъ народомъ издвается надъ Россей и ея будто бы безсилемъ, видть его нагло нарушающаго приличе относительно дружелюбной державы и не носящаго траура по случаю кончины Русской Императрицы, тогда какъ генералъ Даленъ, помощникъ главнокомандующаго въ Босни и Герцеговин, герцога Виртембергскаго, имлъ на себ трауръ, когда былъ въ Дубровник и Детинь и на пароход ‘Ерцгерцогъ Максимиланъ’, везшемъ его до Треста. Недостаточно затвать поземельный банкъ, который, къ счастю, не состоялся, ибо иначе много черногорскихъ семей, обднвшихъ въ послднюю войну, остались бы безъ земли,— ихъ земля перешла бы черезъ руки нмецкихъ и еврейскихъ банкировъ къ австрйскимъ проходимцамъ, или на посмшище храбрымъ черногорцамъ, просидвши гд-то вдали отъ непрятельскихъ выстрловъ, хвалиться, что и я, модъ, былъ на войн, или же обыденными совтами миротворчества смущать и заглушать въ другихъ высшя требованя долга и правъ человчности…
Въ Politische Correspondenz напечатано достоврное извсте, что г. онинъ выразилъ князю Николаю отъ имени русскаго правительства удовольстве за вполн честный относительно Австри образъ дйствй и увренность, что и впредь князь такъ же точно будетъ держать себя въ виду возстаня въ Герцеговин. Смыслъ этого оффицальнаго заявленя понятенъ: нельзя, конечно, было совтовать князю Николаю никакого иного, какъ только легальнаго, поведеня относительно державы, съ которой онъ не состоитъ въ войн, тмъ боле, что, какъ утверждаетъ извстемъ петербургскихъ высшихъ сферахъ убждены, что мятежное (?) возстане будетъ подавлено въ скоромъ времени. Но вотъ вопросъ: со стороны русскихъ интересовъ нужно ли было длать какое бы то ни было заявлене князю Николаю? Сдлано ли было нчто подобное Англей или Францей? Почему же Росси понадобилось высказаться предъ княземъ Николаемъ? Австрйскй оффицальныя и полу оффицальныя газеты стараются уврить Европу, что возстаня нтъ, а происходятъ только ничтожныя попытки ‘разбойничества’. Полуоффицальный органъ русской дипломати, Journal de St.-Ptershourg, перепечатываетъ только такя выдержки, которыя ложно умаляютъ размры и значене возстаня, явно поддерживая тмъ австрйскую правительственную печать. Австря хлопочетъ, чтобы князь Николай заперъ наглухо свои границы отъ кривошянъ и герцеговинцевъ, она даже готова дать князю денежное пособе на содержане пограничной стражи. Заявлене Росси подкрпляетъ требоване Австри. Но спрашивается: въ интересахъ ли Росси оказывать совмстное съ Австрей давлене на Черногорю? Не есть ли это предосторожность, чтобы дла не осложнились и не обезпокоили вновь дипломатовъ, заставивши ихъ напрягать свои умы къ боле коренному ршеню вопроса, а можетъ-быть и къ сознаню какой-нибудь непрятной для Австри конференци?… Цль Австри та, чтобы сосди не мшали, а Европа врила бы, что шалятъ только разбойники, а не все поголовно возстало населене Герцеговины. Поддерживать въ этомъ случа Австрю значило бы продолжать дальнйшее развите берлинскихъ уставовъ, къ чему Росся уже не обязана. Берлинскй конгрессъ долженъ былъ знать, что австрйскй способъ умиротвореня состоитъ въ тюрьмахъ, вислицахъ, разстрливани, какъ это было, напримръ, въ Итали. Русске уполномоченные, которые не обязаны были смотрть на Австрю глазами англйскихъ торевъ, или сочувственно относиться къ ней во имя германской колонизаци Востока, не могли не знать, что Австря служила главнымъ источникомъ смутъ и возстанй въ турецкихъ владняхъ. Поэтому-то Санъ-Стефанскй договоръ, продолжающй оставаться нравственно-обязательнымъ для каждаго русскаго, а слдовательно и для дипломата, какъ актъ свободной и державной воли русскаго Императора въ неразрывной связи со всею Россей, и устранилъ такого рода умиротворене, предоставивши Герцеговин и Босни самоуправлене. Связавши участе Австри въ босногерцеговинскомъ вопрос контролемъ Росси, графъ Игнатьевъ, какъ показываютъ ныншня событя, понималъ этотъ.вопросъ лучше, чмъ князь Горчаковъ, заявившй Берлинскому конгрессу, что въ этомъ вопрос Росся ‘не заинтересована’. Во имя народной чести и оставаясь врными самимъ себ, мы не можемъ отказаться ни отъ началъ Санъ-Стефанскаго договора, ни отъ мысли, выраженной въ правительственномъ сообщени слдующими словами: ‘Императорскй кабинетъ предлагалъ другое основане для разграниченя, боле рацональное и справедливое — принципъ нацональности большей части населеня,— принципъ, который давалъ бы полную свободу развитя всхъ народовъ въ ихъ естественныхъ границахъ’. Если такова цль русскаго правительства, то дипломатя не можетъ и не иметъ права уклоняться отъ нея. Если умиротворене, предоставленное Австри, привело къ такому же или еще боле сильному возстаню герцеговинцевъ, то принципъ русскаго правительства долженъ быть вновь выставленъ, пока кровь вновь задушеннаго Австрей народа не пала жгучимъ пятномъ и на ея пособниковъ. Выходъ есть и вполн удобный: присоединить Герцеговину къ Черногори. Князь Николай, мужественный вождь неустрашимаго народа, стяжавшй себ, несмотря паевое стснительное положене подъ австрйскимъ давленемъ, любовь своего народа, довре и уважене Европы, успвшй умиротворить присоединенные къ Черногори округи съ прежде враждебнымъ албанскимъ и турецкимъ населенемъ,— представляетъ лучшй залогъ того, что Герцеговина, неразрывно связанная съ Черногорей всми другими узами единеня, кром только политическихъ, будетъ прочно и навсегда умиротворена не вншнею силой, но нравственнымъ чувствомъ успокоеня. Росся въ этомъ случа поступитъ согласно съ торжественнымъ своимъ заявленемъ, что войну съ Турцей она предпринимала ‘изъ чувства христанскаго, чувства человколюбя,— того чувства, которое охватываетъ всякаго честнаго человка при вид вопющаго зла’. Охватило ли это чувство нашу дипломатю при вид вопющаго австрйскаго зла?…