Замтка по вншнимъ дламъ.
Замтка по вншнимъ дламъ.
А. Майковъ.
‘Русская Мысль’, No 6, 1882
Заметки по внешним делам, Майков Аполлон Александрович, Год: 1882
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Международныя отношеня, занимавшя наше общество въ послднее время, вызвали профессора Мартенса сказать отъ себя нсколько словъ. Для этого онъ написалъ статью о взаимныхъ отношеняхъ между Россей и Пруссей при Екатерин II {Встникъ Европы, май 1882 г.}. Исполненная предвзятыхъ мыслей, пришитыхъ блыми нитками къ предмету изложеня, статья эта для этихъ самыхъ мыслей и намековъ, ни мало не истекающихъ изъ существа предмета, могла бы легко быть посвящена взаимнымъ отношенямъ любыхъ двухъ государствъ въ любое время. Поэтому, оставляя въ сторон боле или мене извстныя историческя данныя и ихъ, лично г. Мартенсу принадлежащее, освщене, которое гршитъ касательно взаимнаго положеня: Росси и Австри въ длахъ Востока, я обращу внимане на т побочныя соображеня и, будто бы, выводы, для которыхъ собственно и написана эта статья.
Но предварительно скажу объ отношени Росси къ Австри. По мнню г. Мартенса, Екатерина II сближалась съ внскимъ дворомъ и заключала съ нимъ союзы потому, что находила въ немъ больше средствъ и желаня помогать ей противъ Турци. На самомъ же дл Екатерина II вовсе не нуждалась ни въ средствахъ, ни въ желаняхъ Австри. Вся предупредительность и искательность въ этомъ случа шли отъ осифа II. Если русская императрица и обнаружила наклонность къ сближеню съ Австрей, то единственно въ томъ разсчет, чтобы сдержать слишкомъ порывистыя стремленя внскаго двора къ захватамъ турецкихъ владнй и устранить чрезъ то затрудненя, которыя императрица могла бы. встртить въ своихъ дйствяхъ на Восток. Она, напротивъ, избгала всякаго совокупнаго съ внскимъ дворомъ веденя восточныхъ длъ какъ мирныхъ, такъ и военныхъ. Доказательствомъ этому служатъ два одновременные мирные договора: Ясскй — между Россей и Турцей и Систовскй — между Турцей и Австрей. Послдняя была совершенно отчуждена отъ Росси въ своихъ военныхъ движеняхъ и вынуждена была заключить позорный миръ въ Систов. Екатерина II дйствовала вполн самостоятельно и независимо въ дух русской народной политики, поэтому она никакими договорами не ставила себя въ какя-либо зависимыя отношеня къ Австри и вовсе не такъ смотрла на союзъ съ нею, какъ бы желалось представить ныншнимъ поборникамъ тройственнаго союза. Довольно того, что посл своего свиданя съ осифомъ II она, выходя изъ кабинета, сказала своимъ приближеннымъ: ‘теперь осифъ у меня въ карман’. Очевидно, отношенямъ петербургскаго двора къ внскому при Екатерин II по дламъ Востока придано г. Мартенсомъ не совсмъ врное освщене,— до такой уже степени впиталось въ нашу плоть и кровь убждене, что мы безъ Австри ничего не можемъ сдлать на Восток.
Возвращаюсь къ тенденцямъ г. Мартенса.
Устойчивость, и цлесообразность государственнаго строя, по выраженю г. Мартенса, опредляетъ направлене и успхъ вншней политики правительства, такъ что при отсутстви необходимой устойчивости государственнаго порядка нтъ довря со стороны иностранныхъ державъ къ общанямъ и обязательствамъ правительства. Мн кажется, что успхъ вншней политики государства слдуетъ искать въ самой основ этой политики, причемъ, само собою разумется, устойчивость государственнаго порядка будетъ удобнйшею для того обстановкой. При отсутстви ясно сознанной и преемственно соблюдаемой основы, вншняя политика и въ самомъ крпкомъ по своимъ порядкамъ государств будетъ зыбкою и непостоянною, а слдовательно — или безуспшною, или лишенною довря другихъ государствъ. Вопреки мысли г. Мартенса, я укажу на главнйше общеизвстные акты международныхъ отношенй за послднее время. Съ 1848 года Франця подвержена была нсколькимъ государственнымъ переворотамъ и ея государственный строй не могъ представляться устойчивымъ, однако сенъ-джемскй кабинетъ, который, кажется, поопытне будетъ иныхъ министерствъ иностранныхъ длъ, оказалъ Наполеону III дружелюбе и довренность даже въ такомъ важномъ дл, какъ союзническая война съ Россей. Взаимныя отношеня Франци и Англи доходили до entente cordiale. Общее довре европейскихъ кабинетовъ выразилось въ допущени одной Франци къ усмиреню волненй въ Сири. Едва только успла рушиться вторая Французская имперя, и среди кровавой расправы съ парижскою коммуной едва только водворилась Французская республика, потрясенная вдобавокъ разорительною войной съ Пруссей, какъ вс европейске кабинеты поспшили выразить свое довре президенту Тьеру, а впослдстви кн. Бисмаркъ въ распр съ гр. Арнимомъ откровенно высказалъ, что Франця-республика представляетъ для него наиболе задатковъ прочности взаимныхъ отношенй.
Австря, которая совсмъ уже разваливалась въ 1848 году, потомъ, при упорномъ глухомъ сопротивлени Венгри, едва держалась искуственнымъ абсолютизмомъ Баха и, наконецъ, не выдержала и раздвоилась,— Австря, которая и досел таитъ, въ себ недугъ броженя и взаимнаго недовольства народностей,— не можетъ похвалиться устойчивостю своего государственнаго строеня, которому недостаетъ главнйшаго качества — однородства внутренняго существа, а вслдстве этого и нтъ въ ней живаго и цлостнаго развитя, вмсто котораго дйствуетъ механическй снарядъ управленя. Тмъ не мене Англя постоянно находилась съ нею до послдняго министерства Гладстона въ тсномъ политическомъ единомысли, считая ее на материк Европы какъ бы дополненемъ своей морской политики. Что же касается до отношенй къ ней Росси, то, по врованямъ нашей дипломати, которыя столь усердно исповдуетъ и г. Мартенсъ, петербургскй кабинетъ не затруднялся ни въ какихъ доврительныхъ съ нею сношеняхъ, доходившихъ даже до торжественныхъ тостовъ за союзника — императора австрйскаго.
Устойчивость государственнаго строя или порядка, какъ видно, занимаетъ не самое первое мсто въ соображеняхъ вншней политики.
Наоборотъ, Прусся, которую г. Мартенсъ выставляетъ ‘родиною строгой дисциплины и твердаго внутренняго порядка’, и eo ipso державою, заслуживающею довря иностранныхъ кабинетовъ къ общанямъ и обязательствамъ ея правительства,-^дйствительно ли таковою является въ лиц своего представителя и главнаго руководителя — Бисмарка? Не онъ ли провелъ Австрю для совмстной войны съ Даней? Не онъ ли обошелъ Наполеона III, чтобы заручиться нейтралитетомъ Франци въ войн съ Австрей? Не онъ ли входилъ во время этой войны въ тайныя сношеня съ Венгрей? Не онъ ли потомъ воспользовался пустымъ предлогомъ испанскаго престолонаслдя, чтобы вызвать войну съ Францей? Не онъ ли вслдъ за этою войной хотлъ нарушить Франкфуртскй миръ, чтобы начать вторую войну съ тою же Францей и добить ее окончательно? Не было ли съ его стороны чего-либо такого, что вызвало внезапное данцигское свидане?… Можно ли, спрашивается, въ крпости государственнаго строеня видть главное обезпечене обязательствъ и общанй правительства относительно иностранныхъ державъ?
Г. Мартенсъ отвтитъ мн словами своей статьи, что ‘тамъ, гд будто вс чудеса въ области вншней политики совершены одною находчивостью и смлостю государственнаго человка, на дл мы видимъ прежде всего глубокое понимане этимъ государственнымъ человкомъ законныхъ стремленй народа и историческихъ задачъ нацональной его жизни’. Вотъ этото и нужно,— именно, чтобы вншняя политика, ведомая государственнымъ человкомъ, основывалась прежде всего на глубокомъ понимани этимъ государственнымъ мужемъ законныхъ стремленй своего народа и историческихъ задачъ нацональной его жизни. Другими словами — мра значеня государства въ международныхъ отношеняхъ и самое его положене. опредляются основой его вншней политики. Основа же эта должна быть исключительно народная, она опредляется живымъ историческимъ преданемъ и всмъ духовнымъ существомъ народа — его сочувствями, слагающимися въ немъ вками, его памятью, преемственно переходящею изъ рода въ родъ, его воззрнями, понятями и даже его отличительными* способами дйствя или премами, истекающими изъ его нравственныхъ свойствъ. Только народная политика ведетъ правительство опредленною дорогой, освщая собою эту дорогу и доставляя правительству довре постороннихъ державъ, которыя хотя и могутъ относиться къ нему прязненно или непрязненно, но во всякомъ случа будутъ знать, во-первыхъ,что ему нужно, а во-вторыхъ, то, что оно не уклонится отъ своей цли. Напротивъ, формула г. Мартенса ставитъ устойчивость международныхъ сношенй въ прямую зависимость отъ прочности внутренняго государственнаго порядка. Такимъ образомъ разница въ понимани основъ вншнихъ международныхъ отношенй та, что г. Мартенсъ видитъ эти основы въ прочной государственности, а я нахожу ихъ въ народности, государственность же, или, точне, крпкй государственный строй считаю удобнйшею формой, въ которой можетъ совершаться дятельность народной основы,выражающейся какъ во внутреннихъ, такъ и во вншнихъ отношеняхъ.
Лучшимъ подтвержденемъ моей мысли и боле понятнымъ для самого г. Мартенса можетъ служить эта же самая статья о Росси и Прусеси. И странное дло! Излагая ходъ сношенй между двумя сосдними дворами при Екатерин Великой, г. Мартенсъ нигд, ни единымъ словомъ не упомянулъ о народномъ начал въ политическихъ воззрняхъ императрицы и не пояснилъ ея дйствй этимъ началомъ. Еслибъ онъ это сдлалъ, то остался бы вренъ истори, которая узнается не изъ одной переписки дипломатовъ и высокихъ особъ, но за то ему пришлось бы отказаться отъ всего направленя современной дипломати, отъ всего излюбленнаго имъ, отъ всего написаннаго имъ,— словомъ, отречься отъ мозга той среды, къ которой онъ себя причисляетъ и которую отстаиваетъ.
Именно та самая эпоха, которую онъ выбралъ предметомъ своей статьи, и опровергаетъ его формулу. Если можно найти единство въ направлени русской политики относительно Прусси и Австри, то его должно искать глубже, нежели въ государственномъ стро тогдашней Росси. Постоянныя отклоненя, замчаемыя между Россей и Пруссей, не только не объяснимы одними крпкими внутренними порядками въ обоихъ государствахъ, но прямо противорчатъ теори устойчивости взаимныхъ международныхъ отношенй, выводимой г. Мартенсомъ изъ прочности этихъ порядковъ.
Такъ мы видимъ, что тотчасъ по воцарени своемъ Екатерина лишаетъ Пруссю вспомогательныхъ русскихъ войскъ и до тхъ поръ не сближается съ Фридрихомъ, пока онъ, по требованю ея, не заключилъ мира съ Австрей. Король прусскй, принявши ея предложене о посредничеств, тмъ не мене заключилъ этотъ миръ секретно отъ нея.
Когда побдоносная война Росси съ Турцей поставила Австрю въ непрязненныя отношеня къ Росси и можно было предполагать, что эти державы или начнутъ между собою войну, или войдутъ въ секретный договоръ на счетъ добычи въ Турци,— Фридрихъ II, несмотря на союзъ, не хотлъ помогать Росси въ предстоящей войн и вмст съ тмъ ‘старался не допустить до заключеня отдльнаго договора между Россей и Австрей. Отношеня его къ императриц должны были отъ?того сами собою охладть. Чтобъ отвлечь Россю и Австрю отъ Турци, онъ и придумалъ раздлъ Польши.
Этотъ раздлъ вновь сблизилъ берлинскй и петербургскй дворы.
Но вслдъ за Кучукъ-Кайнарджйскимъ миромъ русская политика склонилась къ Австри для того, чтобы не найти помхи со стороны внскаго двора въ достижени обширныхъ видовъ на Восток. Фридрихъ II уже ‘талъ настолько опасаться за сохранене прежняго союза съ Россей, что долженъ былъ просить объ его возобновлени новымъ актомъ. Союзный трактатъ былъ опять подписанъ.
Когда между Пруссей и Австрей возгорлась вражда изъ-за баварскаго наслдства, имвшая. своею подкладкою постоянное соперничество этихъ двухъ державъ въ преобладани надъ Германей, Екатерина II помирила враждующихъ, заставивши ихъ заключить между собою мировую.
Съ этого времени русская политика открыто перешла на сторону Австри, потому что виды внскаго двора на Турцю были боле согласны съ политическими стремленями Росси, тогда какъ Фридрихъ II опасался расширеня могущества Росси на Восток и противодйствовалъ русской политик въ Константинопол. Онъ не могъ никогда до самой своей снерти простить императриц ея сближене съ Австрей. Подобно первому раздлу Польши, онъ придумалъ теперь новую приманку для Росси, именно тройственный союзъ между Россей, Пруссей и Турцей, но Екатерина отвергла это предложене, какъ оскорбительное и вредное. Она, конечно, не находила достаточныхъ причинъ къ разрыву съ Пруссей и предпочитала миръ съ нею, увряя, что союзъ съ Австрей не противорчитъ союзнымъ связямъ Росси съ Пруссей. Такъ ли думалъ и прусскй король?— Сомнительно. Врно только то, что его преклонные годы и усталость сдерживали въ немъ порывъ вступить въ открытую вражду съ Россей.
Но со смертю Фридриха Великаго отношеня Прусси къ Росси сдлались еще боле натянутыми, а ужь никакъ не дружелюбными.
Преемникъ Фридриха Великаго, Фридрихъ Вильгельмъ, протестовалъ въ Варшав противъ проекта союзнаго трактата между Россей и Польшей, а въ Копенгаген заявилъ, что если датскя войска будутъ дйствовать противъ Швеци, воевавшей тогда съ Россей, то онъ займетъ, Голштиню. Графъ Румянцевъ, тогдашнй русскй посланникъ въ Берлин, предлагалъ поэтому даже послать нсколько военныхъ судовъ къ берегамъ Прусси, а вице-канцлеръ графъ Остерманъ говорилъ барону Келлеру, прусскому посланнику въ Петербург, что дйствя его короля совершенно не соотвтствуютъ его словамъ. Въ инструкци, данной Адопеусу, посланному императрицею въ качеств агента въ Берлинъ, поручалось выяснить, представляется ли сближене съ Пруссей еще возможнымъ или же окончательный разрывъ съ нею неминуемъ.
Алопеусъ доносилъ, что Прусся заключила тсный союзъ съ Польшей и готовится къ войн. Что эта война была задумана противъ Росси подъ мнимымъ только предлогомъ помшать Австри захватить Дунайскя княжества, доказывается тмъ, что вмст съ военными приготовленями берлинскй дворъ сблизился съ внскимъ чрезъ переговоры въ Рейхенбах, и потому Алопеусъ имлъ полное основане увдомлять, что ничего хорошаго изъ Берлина не предвидится, и если Росся не поспшитъ заключить миръ съ Турцей, то она должна быть готова къ войн съ Пруссей. Королевске походные экипажи уже стояли наготов къ отправленю въ Книгсбергъ. Самъ король въ совт министровъ отвтилъ на мнне перваго своего министра Герцберга о неудобствахъ войны съ Россей упрекомъ министру, какъ осмливается онъ длать предложеня несогласныя съ честью и обязанностями короля.
Война между Россей и Пруссей становилась неизбжною.
Но совершенно постороння обстоятельства отвратили окончательный разрывъ между ними и послужили вновь къ ихъ взаимному сближеню.
Смуты въ Польш и революця во Франци вновь сблизили Россю съ Пруссей какъ для раздла Польши, такъ и для обороны противъ республиканской Франци. Но, подливши Польшу, Прусся посл того вновь отстранилась отъ Росси и вошла въ тайныя сношеня съ Францей.
Тмъ не мене Екатерина, сходя въ могилу, оправдывала такое поведене Прусси и продолжала заявлять, что она дорожитъ взаимною дружбой и добрымъ согласемъ между обоими государствами.
Изъ этого краткаго очерка событй, происходившихъ въ сред взаимныхъ отношенй между Россей и Пруссей, каждый можетъ легко замтить, что какъ политика Росси, такъ и политика Прусси, при относительно неизмнной крпости государственнаго строеня той и другой державы, постоянно шли извилинами, уклоняясь то въ ту, то въ другую сторону,— то сближаясь одна съ другой, то расходясь чуть не до открытаго разрыва. Между тмъ, по начальнымъ воззрнямъ г. Мартенса, политика какъ той, такъ и другой державы должна бы была идти одною неизмнною колеей дружбы, соглася и взаимнаго содйствя. То и другое государство было крпко внутри себя, и потому, употребляя формулу г. Мартенса, устойчивость соединяющихъ Россю и Пруссю политическихъ интересовъ должна бы быть прямо пропорцональна крпости внутренняго государственнаго порядка и прочности всей ихъ правительственной системы.
На дл было далеко не такъ. Ни равномрнаго постоянства, ни устойчивости въ ихъ взаимныхъ отношеняхъ мы не видимъ. Ясно, что событя опровергаютъ выводъ г. Мартенса и вся фактическая сторона его статьи говоритъ безпощадно противъ него.
Гд же разгадка такому теченю событй и въ чемъ самъ г. Мартенсъ могъ бы почерпнуть себ нкоторую долю успокоеня при видимой неудач подтянуть событя подъ предвзятое и до очевидности неврное освщене?
Не беру на себя удовольствя указать г. профессору источникъ успокоеня, пусть укажетъ ему самъ г. Горнъ, редакторъ газеты Journal de St. Ptersbourg, съ которою г. Мартенсъ стоитъ въ тсной связи единомысля. Вотъ какъ, между прочимъ, въ похвальномъ отзыв о стать г. Мартенса, редакця дипломатической газеты поясняетъ мысль г. профессора о ‘дружеской близости народовъ, зависящей въ значительной степени отъ солидарности общихъ промышленныхъ, духовныхъ и культурныхъ интересовъ, которая заставляетъ, ихъ одинаковымъ образомъ опредлять взаимный свои права и обязанности и соединять свои силы для достиженя общихъ цлей’. Приводя эти слова изъ статьи г. Мартенса, газета уже отъ себя прибавляетъ: ‘эта солидарность можетъ основываться лишь на политик истинно и дйствительно нацональной, врно отражающей во вншнихъ отношеняхъ внутреннюю жизнь страны. Только единственно такая политика можетъ дать сношенямъ твердою основу и внушить взаимное довре, безъ котораго никакое продолжительное соглашене невозможно’. Какимъ-то чудомъ газета сказала то же, что сказалъ я выше о народной политик. Но это не боле какъ обмолвка съ ея стороны, потому что ни эта дипломатическая газета, ни г. Мартенсъ не. знаютъ народной политики, а признаютъ только государственную или кабинетную, и только подъ угломъ зрня этой послдней допускаютъ вс дипломатическя сношеня. Подтвержденемъ служитъ вышеприведенная формула г. Мартенса о прямой пропорцональности между устойчивостью вншнихъ сношенй, и крпостю внутренняго государственнаго строеня.
Г. Мартенсъ согласится, и не можетъ не согласиться, что между кабинетами петербургскимъ и берлинскимъ при Екатерин II не было никакой устойчивости и безпрестанно заключались союзы въ подкрплене прежнихъ, только*что заключенныхъ: ясно, что существовали если не со стороны Росси, то со стороны Прусси недовре и опасене. 8, несмотря на эти союзы, подпольный и враждебный образъ дйствй Прусси не разъ давалъ себя чувствовать,: и натянутость отношенй доходила почти до полнаго разрыва. Неужели для г. Мартенса нужна непремнно открытая война, чтобы только тогда сказать, что устойчивости въ сношеняхъ между державами не было? Нельзя однако не признать, что, сравнительно съ берлинскимъ кабинетомъ, петербургскй, руководимый самою императрицей, является въ величавой простот, свобод и откровенности, самообладани, въ возвышенномъ сознани своего достоинства. Никого не спрашиваясь, никому ничего не говоря, не длая никакихъ уступовъ, полный господинъ своего международнаго положеня, онъ сближается съ тмъ, кто ему наиболе нуженъ, но, возвышаясь надъ мелочными разсчетами и тревогами сосднихъ державъ, онъ своимъ сближенемъ съ однимъ сосдомъ открыто говоритъ, что не находитъ причинъ прерывать дружбу съ другимъ. Екатерина Великая стояла выше мелочнаго интригантства Прусси и алчныхъ поползновенй Австри на Востокъ, выше и ихъ взаимнаго соперничества и препирательства о первенств въ Германи. Пожиная плоды побдъ надъ Турцей, Екатерина не дала ни крохи Австри и ни мало не содйствовала ей въ ея низменныхъ похотняхъ къ захватамъ на счетъ Оттоманской импери. ‘Императоръ осифъ мн нуженъ для моихъ разсчетовъ, онъ у меня въ карман’ — выражалась Екатерина объ Австри.— ‘Кабалу на себя я дать не намрена. Крымъ въ моихъ рукахъ находится безъ дозволеня его прусскаго величества. Угорлыя кошки всегда мечутся’ — говорила Екатерина о Прусси.
Ни разу не сослалась она въ громадной переписк своей по дламъ съ Пруссей на крпость государственнаго порядка у себя дома. Но, устанавливая естественные предлы Росси на Черномъ мор и устьяхъ Дуная, она тмъ самымъ вполн довершала вковое стремлене русскаго народа — одну изъ главнйшихъ задачъ его исторической жизни. Отвергая предлагаемый ей Пруссею союзъ съ Турцей, она называла его ‘неугоднымъ для себя’, ибо ‘коль вредныя впечатлня можетъ онъ произвести въ народахъ, подъ игомъ турецкимъ пребывающихъ и особливую къ намъ преданность и надежду питающихъ, коихъ внскй дворъ вяще тогда отъ насъ отвращать и привязать къ себ не упуститъ’. И въ этихъ словахъ ясно отражалось полнйшее соотвтстве съ природными влеченями русскаго народа.
Г. Мартенсъ избралъ благодарный предметъ для того, чтобы прежде всего ему самому научиться, какъ опредлять народную русскую политику и какъ узнавать то правило, которое двигало и направляло дйстве петербургскаго двора при Великой Екатерин. Самъ г. Горнъ подсказалъ ему, съ какой точки зрня нужно смотрть на тогдашнюю русскую политику. Но, повторяю, положить такой взглядъ въ основане своихъ выводовъ значило бы для г. Мартенса стать въ разрзъ съ семидесятипятилтнею дятельностю двухъ послднихъ русскихъ канцлеровъ, о которой съ такимъ восторгомъ еще недавно трубила дипломатическая газета, общая ей даже продолжене. Тогда для него предстала бы неразршимая задача — хвалить образъ мыслей и дйствй петербургскаго кабинета при Екатерин Великой и одобрять совершенно противуположное позднйшее поведене русской дипломати, отрекшейся отъ державнаго полновластя Росси въ пользу еще большей кабалы, чмъ какую подразумвала Екатерина,— освобождавшей одною рукой Болгарю и ввергавшей другою рукой весь сербскй народъ въ ярмо австро- венгерское, тяжелйшее и пагубнйшее турецкаго. Очевидно, по своей profession de. foi, г. Мартенсъ не могъ сдлать этого. Ему не то нужно было. Современные взгляды, высказываемые въ здоровой и народной части русскаго общества, возмутили его, противъ нихъ-то считалъ онъ своимъ долгомъ ополчиться историческою статьей и отразить ихъ выводами… но, на бду, не выводимыми изъ этой статьи.
Прежде всего онъ постарался набросить тнь на сподвижниковъ великаго царствованя, людей истинно русскихъ. Онъ глумится надъ графомъ Н. И. Панинымъ по поводу ‘выдуманнаго’ имъ ‘свернаго акорта’, состоявшаго въ томъ, что Росси, Прусся, Англя, Даня, Швеця и Польша должны были составить изъ себя союзъ въ ограждене европейскаго мира. Корыстолюбивой Прусси, во глав которой стоялъ Фридрихъ II, разумется, такая обуза по рукамъ и ногамъ не могла нравиться. Но графъ Панинъ не былъ же такъ мечтателенъ, какъ хочется это представать г. Мартенсу: послдствя оправдали его дальновидность. Англя вошла въ непрязненныя отношеня къ Росся, и на Англю, въ такой же непрязни къ Росси, разсчитывалъ берлинскй кабинетъ. Швеця вела войну съ Россей, Польша были раздроблена и, какъ дальнйшя послдствя показываютъ, къ невознаградимому ущербу для Росси. Ничего этого, не могло бы. случиться, еслибъ осуществился планъ, грифа Панина,— планъ дйствительно трудно исполнимый, но все же, безотносительно но существу своему, гораздо лучшй, чмъ пресловутый ‘европейскй концертъ’, созданный мечтою послдняго русскаго канцлера и продолжающй оставаться мечтою въ отношени пользъ Росси. Двадцать лтъ гонялась русская дипломатя за этою благодтельною мечтою, но коль скоро мечта эта становилась осязательною и на международномъ поприщ появлялся дйствительный европейскй концертъ, то оказывалось, что этотъ концертъ былъ изобртенъ Наполеономъ III и всегда дружно направлялся въ униженю и ущербу Росси, какъ доказали Крымская война, договоры о Брит, Константинопольская конференця и Берлинскй трактатъ.
Не нравится г. Мартенсу и графъ Бестужевъ-Рюминъ, который доказывалъ, что ‘дружба между Пруссей и Россей, не будучи основана на естеств вещей, не можетъ инакова быть какъ разв временная, по стеченю обстоятельствъ’. Графъ Бестужевъ-Рюминъ постоянно смотрлъ за Фридрихомъ II ‘недреманнымъ окомъ’ и писалъ о немъ слдующее: ‘сей король, будучи намъ ближайшимъ и наисильнйшимъ сосдомъ сей импери (Росси), потому натурально и наиопаснйшимъ, хотя бы онъ такого непостояннаго, захватчиваго, безпокойнаго и возмутительнаго характера не былъ, каковъ у него суще есть, коль боле сила короля умножайся, тмъ боле для насъ опасности будетъ, и мы предвидть не можемъ, что отъ такого сильнаго, легкомысленнаго и непостояннаго сосда толь обширной импери приключиться не можетъ’. По сломать г. Мартенса, Екатерина не позволила этой партй и думать повлять, помимо ея и на собственную руку, на международную политику Росси. Г. профессоръ, полагаетъ, что ‘чмъ сильне и могущественне сдлалась Германя, тмъ меньше у нея могло быть опасеня насчетъ политическаго могущества Росси и тмъ меньше эта историческая причина вражды или недоразумнй можетъ имть какое-нибудь практическое значене въ настоящее время. Возрастане политическаго могущества Прусси имло бы такое именно значене въ томъ единственномъ случа, еслибъ этимъ былъ положенъ тормозъ или воздвигнуто препятстве всестороннему внутреннему развитю русскаго народа на пути своей собственной гражданственности и культуры. Пока этого обстоятельства нтъ, пока на всемъ пространств исторически сложившейся Росси русскй народъ — полный хозяинъ и отъ него самого зависитъ воспользоваться всми средствами для общественнаго я культурнаго своего развитя, до тхъ поръ опасеня графа Бестужева-Рюмина останутся плодомъ предвзятыхъ идей и результатомъ непониманя истори международныхъ отношенй и дйствующихъ въ ней причинъ’.
Какое, подумаешь, странное сочетане! Г. Мартенсъ учитъ графа Бестужева-Рюмина и читаетъ ему наставлене, что у него предвзятыя идеи и что онъ не понималъ ни истори международныхъ отношенй, ни дйствующихъ въ ней причинъ… Графъ-то Бестужевъ-Рюминъ?! Можетъ-быть графъ не изучалъ науки истори международныхъ отношенй такъ, какъ она преподается профессоромъ съ каедры, но ужь наврно получше, чмъ г. Мартенсъ, зналъ онъ международныя отношеня, да и разсуждалъ поглубже, и смотрлъ подальше, чмъ г. Мартенсъ. Пусть почтенный профессоръ не сердится, если я скажу ему, что его разсуждене, сейчасъ приведенное, не согласно съ логикою, не подтверждается исторей, основано на предположени и разсчитано на случайность: такя подпорки пригодны только для отвода глазъ, но не годятся для народной политики, которая блюдетъ, какъ зницу ока, честь, достоинство, пользы и выгоды народа, которому служитъ. Для такой политики нужны и здравый умъ, и врный разсчетъ, и историческя знаменя, поучающя и остерегающя. Во-первыхъ, логика и авторитеты науки говорятъ намъ, что если одинъ изъ двухъ сосдей усиливается, то тмъ самымъ другой, сравнительно съ нимъ, ослабваетъ. Это примняется съ одной стороны къ Прусси, которая въ послдня 15 лтъ выросла въ могущественную Германскую имперю, а съ другой — къ Росси, которая уже не такъ относится къ ней, какъ прежде. Да и какая еще громадная разница въ отношеняхъ! Прежде, при граф Бестужев-Рюмин, Росся била Пруссю и могла стснить ее до нельзя. Посл изгнаня Наполеона I мы могли урзать Пруссю, какъ бы хотли. При император Никола Росся могла командовать Пруссей. А теперь съ почтительностю преклоняются предъ нею наши дипломаты и боятся не только войны съ нею, но и косаго взгляда, нелюбезной ужимки съ ея стороны, и подымаютъ гвалтъ, какъ будто бы дло шло о спасеня отечества, когда кто только заикнется, чтобы сказать правду о наступательной политик нмцевъ. Во-вторыхъ, что усилившаяся Германя мене могла бы имть опасеня относительно Росси,— это одно лишь благодушное предположене. Въ прежней Прусси, а ныншней Германи идетъ поговорка: l’appetit Tient en mangeant. Въ-третьихъ, при возрастающемъ могуществ Германи допускать опасене вражды съ ея стороны лишь тогда только, когда бы она стала препятствовать внутреннему всестороннему развитю Росси и указывать только на этотъ случай и подчеркивать его какъ единственный — значитъ исповдывать новопридуманную программу, пагубную для Росси, унизительную для нея, какъ великой державы, и несогласную съ ея исторей, у которой только-что недавно отсчены лучшя ея преданя дряблою и неврною рукой дипломати. Это значитъ то же, что Росся должна уйти внутрь своихъ географическихъ предловъ и только въ нихъ, внутри своей государственной области, блюсти свою честь и безопасность, отказавшись отъ всего, что лежитъ вн этихъ предловъ и надъ чмъ она прежде господствовала. Но такъ какъ всякая великая держава иметъ вн себя отростки своихъ существеннйшихъ интересовъ, то отскать -эти отростки и бросать ихъ на съдене другимъ — это значитъ исповдовать самоотречене, самоунижене. Если народъ русскй еще не доведенъ до такого состояня, если онъ такъ еще горячо можетъ принимать жъ сердцу все то, что совершается вн его государственной области — тамъ, гд онъ въ былое время, въ трудахъ и подвигахъ приснопамятныхъ и славныхъ русскихъ дятелей славныхъ царствованй, ощущалъ присутстве и дйстве своихъ помысловъ и своихъ сердечныхъ склонностей,— то возможность вражды и непрязни соперничествующей сосдней державы нельзя ограничивать единственнымъ случаемъ вторженя ея внутрь домашняго хозяйства русскаго народа. У Росси за предлами ея пространства есть -области, въ которыхъ она по своей исторической задач, съ которою связано и ея европейское значене какъ великой державы, обязана безкорыстно поддерживать полную политическую независимость и народную свободу, но вторжене въ которыя подавляющей власти иноплеменной и иноврной державы равносильно вторженю въ ея собственное внутреннее хозяйство. Въ-четвертыхъ, исторя нашего времени показываетъ, какими способами Прусся расширила свои предлы и выросла въ могущественную имперю. Посл этого историческаго знаменя послднихъ лтъ вроятными могутъ казаться и т заискиваня изъ Берлина у русскихъ поляковъ, которыя были не такъ давно разоблачены въ нашей печати, и т замыслы на Саксоню и русскую Польшу, о которыхъ также сообщалось въ послднее время въ печати. А усиленная колонизаця въ нашихъ западныхъ окраинахъ и подготовительное водворене въ нашихъ предлахъ носителей и проповдниковъ иноземной мысли и вншняго тяготня, а указаня на желательныя назначеня на высшя должности, длаемыя въ нмецкихъ газетахъ, получающихъ деньги изъ государственнаго фонда для пресмыкающихся,— что же это какъ не знаменя грядущей впередъ истори, какъ не попытки вторженя въ предлы нашего домашняго очага? Умалчивать о всемъ этомъ, наталкивать на самооскоплене, прикрывая эту постыдную страсть громкимъ и благозвучнымъ словомъ миролюбя,— утверждать, что извн все обстоитъ благополучно, чужой осязательно-враждебно не вторгся въ нашу внутреннюю народную жизнь,— не означаетъ ли все это недозволительное — чтобы не сказать гораздо хуже — тщане навести успокоене чрезъ забвене или нежелане знать ничего предыдущаго, погрузить въ усыплене надеждою, что авось этого не случится, хотя это нчто, могущее случиться, должно непремнно случиться при благопрятныхъ условяхъ, какъ послдовательное дйстве предыдущаго? Такое туманящее навождене въ длахъ политическихъ есть измна своему долгу,— даже боле: есть постыдная уловка, чтобы гнать воду на чужое колесо. Ни предположенями, ни благополучными случайностями не успокоивалъ ни себя, ни императрицу графъ Бестужевъ-Рюминъ. Исторя — не какъ отвлеченная наука, которую профессоръ можетъ подтягивать подъ свои предвзятыя идеи, а какъ живая дйствительность — раскрывалась передъ умными взорами государственнаго мужа, онъ е недреманнымъ окомъ’ слдилъ за Пруссей, врно понималъ характеръ Фридриха Великаго и былъ настолько дальнозорокъ, что предвидне его пропивало въ наше время и намного уже оправдано позднйшими событями. И посл всего этого г. Мартенсъ еще позволяетъ себ упрекать графа Бестужева-Рюмина въ предвзятыхъ мысляхъ, въ непониманя существа международныхъ отношенй! Когда мы отрзаны непроходимою нейтральною, а можетъ случиться, что и враждебною намъ стною Румынской Добруджи отъ Балканскаго полуострова, когда вся сверозападная или сербская половина его находится въ рукахъ Австри и Германк, когда Австро-Венгря, поддержанная Германей, уже пробрла себ земли на этомъ полуостров, когда здсь всюду распространена усиленная пропаганда протестантства и особенно католицизма, когда Германя и Австро-Венгря заключили между собой оборонительный и наступательный союзъ противъ всего восточно-православнаго славянства, когда Германя забираетъ въ свои руки управлене Турцей и не сегодня-завтра устроитъ тройственный союзъ съ Турцей, чтобы сообща истребить все, на чемъ еще лежитъ память исключительно однихъ только русскихъ усилй и жертвъ, и подчинить давленю этого союза Болгарю, когда на всемъ течени Дуная водворяется господство Австро-Венгри, когда все это уже иметъ мсто на нашихъ глазахъ, когда, подъ какимъ-то таинственнымъ наитемъ уже проводится въ дипломатической сред мысль о замкнутости Росся, какъ будто въ угоду сосднимъ союзнымъ державамъ, съ очевидною цлью предоставить въ ихъ полное распоряжене всю Европейскую Турцю, когда и въ наша уже предлы вторгаются мирнымъ образомъ иноземныя силы, пользуясь недостаткомъ народнаго чувства и политическаго такта въ нашемъ обществ и отсутствемъ примнимости нашего законодательства, когда въ виду нашихъ границъ воздвигаются опорныя твердыни со всми приспособленями для наступленя: какъ должна быть велика развязность профессора Мартенса, отваживающагося съ недозволительною легкостю касаться воззрнй русскаго государственнаго мужа, дятельность котораго принадлежитъ лучшей пор прошлаго столтя, когда Росся не знала, что такое страхъ за собственную безопасность, самоунижене, или ограничене своихъ верховныхъ правъ!…
Достается отъ г. Мартенса и графу Румянцеву, бывшему русскимъ посланникомъ въ Берлин предъ смертю Фридриха II и въ начал царствованя Фридриха-Вильгельма II. Видите ли, истинно-русскй человкъ, привыкшй безъ подобострастя относиться къ окружающей его придворной сред, не питавшй вождленя быть persona grata при иностранномъ двор, смотрвшй самостоятельно на поведене и дйствя прусскаго короля, его министровъ и приближенныхъ, сохранявшй въ своихъ взглядахъ то достоинство, ту возвышенность и ту правдивость, которыми былъ онъ исполненъ, какъ русскй своего времени и какъ представитель могущественной въ то время Росси,— графъ Румянцевъ не долженъ былъ, по современнымъ понятямъ г. Мартенса, писать рзко-правдиво о Прусси. Надо припомнить, что въ это время Прусся металась, по выраженю императрицы Екатерины, какъ угорлая кошка. Взаимныя пререканя и противодйствя министровъ и лицъ окружавшихъ короля, открытое недружелюбе къ Росси, искательство противъ нея союзовъ съ Англей, германскими владтелями и Францей, поддержка Швеци, стоявшей въ непрязненномъ положени къ Росси, а въ королевскомъ дворц бесды съ духами, видня, ханжество и разныя дрязги: могъ ли графъ Румянцевъ не придти къ мысли, что въ такихъ условяхъ Росси свойственне содержать при берлинскомъ двор простаго повреннаго въ длахъ? ‘Положене наше, таково,— писалъ графъ вице-канцлеру,— что здшнему двору никогда противъ насъ отважиться не можно, а во всякомъ случа скоре бояться отъ непрязни нашей крайнихъ послдствй’. За это г. Мартенсъ называетъ графа Румянцева сторонникомъ русской политики ‘закидать шапками’. Замчу по этому поводу мимоходомъ, что профессору не пристойно бы было употреблять это выражене — ‘закидаемъ шапками’, сдлавшееся въ послднее время какъ-то особенно излюбленнымъ у того небольшаго, но вреднаго кружка, который думаетъ щеголять цивилизаторствомъ, а въ сущности есть слпое оруде стремленй, направленныхъ въ угоду другимъ державамъ. Профессору не мшаетъ знать, что это выражене принадлежитъ времени графа Растопчина, когда патротическое одушевлене всего русскаго народа создавало неувядаемую славу Росси и вчно сяющя блескомъ страницы ея истори и когда дйствительно посл пожара Москвы сила врага была сломлена мощнымъ народнымъ духомъ, тамъ что простые русске поселяне, съ вилами, топорами, кольями въ рукахъ, забирали въ плнъ сотни солдатъ, большею частю нмецкихъ, принадлежавшихъ къ побдоноснымъ армямъ Наполеона I. Тогда дйствительно происходило нчто похожее на закидыване шапками. Съ другой стороны, профессору и члену дипломатическаго состава не можетъ быть неизвстнымъ, что русская политика, какъ понимаютъ ее истиннорусске люди, вовсе чужда самомння и никто никогда и не думамъ допускать самонадянность въ род закидываня шапками въ дл, требующемъ строгой осмотрительности, но вмст и сознаня собственнаго достоинства и благоразумной предосторожности въ охранени малйшихъ интересовъ вещественныхъ и нравственныхъ Росси противъ явно наступательнаго поведеня союзныхъ державъ. Степенному профессору не подобало бы усвоивать себ скоморошества, свойственныя лишь невжественной развязности.
Графъ Румянцевъ преподалъ добрый урокъ, какъ русскй человкъ, если только онъ дйствительно русскй по крови и духу, долженъ держать себя гд бы и когда бы то ни было, коль скоро онъ вритъ въ свой народъ я не отдляетъ себя отъ его животрепещущихъ силъ и потребностей, отъ его чести, отъ всего его духовнаго бытя. Конечно, этотъ урокъ, изъ котораго можно узнать черты русской народности, не можетъ нравиться ныншнимъ приверженцамъ ученя о приниженности, угодливости, податливости, молчаливости, зажмуривани глазъ, робости предъ всякимъ самостоятельнымъ дйствемъ,— словомъ, о благодушномъ личномъ самоуспокоени и попустительств, ставящемъ ни во что честь, достоинство, пользу и безопасность того государства, которому служатъ.
Посл того, что совершилось въ короткое время, совершается и готово совершиться, возбуждая негодоване въ здоровой народной части русскаго общества и приглушая какимъ-то удушающимъ моровомъ мене развитые слои народа,— куда ужь г. Мартенсу затрогивать тни мужей прошлаго столтя — этихъ дятелей той поры, когда Росся росла и крпла, собирая въ себ задатки силъ, которыми надлила послдующя царствованя! Съ мощью народнаго духа, имъ присущаго, эти люди, какъ и сотоварищи ихъ, высятся исполинами передъ ныншними исковерканными политиканами. Они привыкли мыслить самостоятельно, говорить смло, смотрть на вещи глубокимъ, яснымъ взоромъ, имъ еще не у кого было научиться приниженности, они не лгали ни передъ своею совстью, ни передъ другими, если они и могли ошибаться, то ошибки ихъ никогда не имли свойства притворной преданности, съ затаенною мыслью сдлать угодное иностранной держав, жертвуя пользою отечества, и потомъ предаться безотвтственному самоуспокоеню. Они не успокоивались въ ожидани пока, а прямо указывали на то, чего слдуетъ ожидать. Ныншнимъ господамъ международникамъ съ ихъ ученемъ о ложномъ миролюби до этихъ мужей, какъ до звздъ небесныхъ, далеко!
Съ такою легкомысленною небрежностю осудивши русскихъ дятелей Екатерининскаго времени, графа Бестужева-Рюмина, графа Панина, графа Румянцева, коснувшись мимоходомъ и князя Репнина, какъ людей неспособныхъ и опасныхъ для установленя дружескихъ отношенй Росси къ Прусси, г. Мартенсъ уже смло длаетъ таке выводы изъ своей статьи, каке ему нужны для его полемическихъ цлей.
Вншняя политика государства должна поддерживать единство направленя и нравственное обаяне. Таковъ первый выводъ г. Мартенса,— выводъ настолько общй, что его можно извлечь изъ какой угодно истори, хоть китайскаго богдыхана. Что же хотлось бы г. Мартенсу сказать этимъ выводомъ или, точне, отвлеченнымъ положенемъ? Разуметъ ли онъ продолжительность вншней политики государства все въ одномъ и томъ же направлени? Какъ бы истолкователемъ его мысли является старый нашъ знакомый, г. Горнъ, который въ передовой стать до поводу назначеня г. Гирса министромъ иностранныхъ длъ пришелъ въ умилительный восторгъ, вспомнивши, что графъ Нессельроде и князь Горчаковъ вели иностранную политику Росси цлыхъ три четверти вка. То же направлене нашей вншней политики г. Горнъ общаетъ и на четвертую четверть. Не это ли единство направленя имлъ въ виду г. Мартенсъ? Въ такомъ случа это будетъ съ его стороны косвенный намекъ одобреня, еслибы Росся дйствительно продолжала идти по закону инерци все прямо да прямо, куда глаза глядятъ или куда нелегкая вынесетъ, забывши, разумется, кто и куда толкнулъ ее за три четверти столтя тому назадъ. Дйствительно, безъ основной, вками установленной, и не другой какой, какъ исключительно народной политики, служащей всюду и всегда правиломъ дйствй, можно идти напрямикъ, соблюдая единство направленя, но такъ какъ готовой дорожки никто намъ не проложилъ, то и приходилось дамъ, при единств направленя, идти по бездорожью, натыкаясь на болота, гд мы топились, на колючки, которыя порядочно обдирали намъ кожу, на завалы, которые заставляли насъ пригибать выю, сучья хлестали насъ въ лицо, а мы все шли себ напрямикъ и дальше можетъ-быть пойдемъ, пока не стукнемся о какую-нибудь стну. За то на вопросъ: какъ мы идемъ?— отвтить очень легко и безопасно: прямо, колъ, идемъ. ли укоризны, ни взысканя такой отвтъ, конечно, вызвать не могъ. Просто и спокойно. Друге знали наше единство направленя и, ловко обходя нашъ неуклонный путь, который уже довелъ насъ до униженя и доводятъ до самоотрицаня, свободно обдлывали свои дла на ‘счетъ насъ же самихъ. Идемъ мы себ да идемъ, нужны мы другимъ — на пути нашемъ ставятъ намъ союзы, и мы союзничаемъ, подставляютъ намъ войну — и мы воюемъ, отнимаютъ у насъ наши прежня пробртеня — и мы отдаемъ.
Если же г. Мартенсъ подъ единствомъ направленя разуметъ единоличность дйствй, какъ-бы въ пояснене того мста въ своей стать, гд онъ говоритъ, что Екатерина сама держала въ однхъ своихъ рукахъ бразды вншней политики а ничьему вляню не подчинялась, то и съ этой стороны мысль г. Мартенса не представляетъ ничего особеннаго. Понятно, что во всякомъ государств вншня сношеня направляются правительствомъ единолично, какого бы образа оно ни было. Но дло въ томъ, что при единоличности не должно быть односторонности или, что еще хуже, грховъ вольныхъ и невольныхъ. Потому-то, кто бы ни стоялъ единолично при длахъ вншней политики, верховная власть избираетъ себ, кром докладчика или исполнителя, еще и совтниковъ. Опасно и трудно верховной власти во всякомъ государств довряться одному лицу. Исторя представляетъ многочисленные примры уклоненй, или неумышленныхъ, вслдстве прирожденныхъ влеченй въ чужую сторону, или даже умышленныхъ, которыя допускались тмъ или другимъ, стоявшимъ у длъ, лицомъ во вредъ народу и государству. Всегда для верховной власти и надежне, и безопасне, когда предварительное обсуждене каждаго шага во вншнихъ длахъ совершается полною совокупностю избраннаго ею высшаго правительственнаго состава на твердыхъ и неизмнныхъ началахъ народной политики, которой верховная власть eo ipso служитъ наилучшимъ выраженемъ. Послднее есть непреложное правило. Если въ средневковой и новой европейской истори представляются въ этомъ отношени.нкоторыя — впрочемъ, весьма рдкя — исключеня, то они относятся только къ однимъ насильникамъ или набродникамъ и не ослабляютъ этого общаго правила.
Другой выводъ или урокъ, преподаваемый г. Мартенсомъ, заключается въ томъ, что ‘внутренне государственные порядки проявляютъ роковое вляне на направлене вншней политики и международныя отношеня. Если этотъ порядокъ не основанъ на незыблемыхъ устояхъ, если онъ не зиждется на сознательномъ доври къ нему со стороны всего народа, если онъ становится въ разрзъ со всми условями поступательнаго развитя гражданственности и законныхъ стремленй подданныхъ, то и вншняя политика никакой твердой почвы подъ собою не иметъ и будетъ служить ареной для всевозможныхъ экспериментовъ и личнаго тщеславя’. Опять это такое общее положене, что вовсе не нуждалось бы въ прурочени къ стать о сношеняхъ Росси съ Пруссей при Екатерин II, но можно сдлать и обратный выводъ: если, при разрозненности веденя вншнихъ длъ и веденя внутреннихъ длъ, первое не соотвтствуетъ тмъ условямъ, которыя г. Мартенсъ ставитъ для внутреннихъ государственныхъ порядковъ, то вляне дурной вншней политики отразится роковымъ образомъ и на внутренней политик,— отразится унынемъ народнымъ, ослабленемъ самодятельности здоровыхъ народныхъ силъ и способности ихъ извергать изъ себя все нечистое,— безвремъ, отрицанемъ. Если, напримръ, какое-нибудь государство во вншнихъ или международныхъ сношеняхъ является не самимъ собою, во всей осязаемой цльности своего бытя, а какимъ-то воздушнымъ кабинетомъ, который и звать не хочетъ ни мыслей, ни желанй народныхъ,не только не уважаетъ законныхъ нравъ народа, но забываетъ и о самомъ существовани народа, то духъ отрицаня дйствуетъ отсюда своимъ соблазномъ и на другя стороны государственнаго быте, гд покоятся основы его внутренней крпости и силы.
Еслибы г. Мартенсъ вникнулъ глубже въ суть своихъ выводовъ, то онъ не остановился бы на раздлени вншней политики отъ внутренней, онъ нашелъ бы для той и другой одну общую точку отправлени я вмст опоры — народность. ‘Только при строгомъ соотвтстви и единени той и другой политики въ дух народномъ вс силы государства могутъ дйствовать цльно, равномрно и пропорцонально крпости всего народнаго существа. Между вншнею и внутреннею политикой связь равностепенная, но не причинная: причина, общй источникъ для обихъ — народность. И крпкое у себя внутри государство можетъ на поприщ вншней политики подвергнуться различнымъ экспериментамъ, какъ выражается г. Мартенсъ,— напр. опыту тройственныхъ союзовъ или европейскихъ концертовъ и т. п.,— или же вляню неудовлетворительныхъ личныхъ качествъ, если въ немъ не будетъ достаточнаго сосредоточеня правительственныхъ органовъ для предварительнаго обсужденя вншнихъ длъ. При этомъ можетъ случиться, что свою собственную неудачливость, люди, завдывающе вншними длами, будутъ сваливать на людей, приставленныхъ къ внутреннимъ дламъ, или, что называется, съ больной головы на здоровую.
‘Лишите русскую вншнюю политику незыблемаго ея основаня во внутреннемъ государственномъ порядк, обязывающемъ къ безусловному уваженю власти и къ безусловному подчиненю для всхъ безъ исключеня одинаково обязательному закону — и отношеня Росси къ Прусси начнутъ становиться въ зависимость отъ того или другаго мимолетнаго теченя ‘общественнаго мння’ или личныхъ чувствъ, задора тхъ или другихъ постороннихъ лицъ’. Такъ заключаетъ свою статью г. Мартенсъ. Намекъ очень прозраченъ и дипломатично-тонокъ, но гд тонко, тамъ и рвется. Профессоръ свелъ свой предметъ на ‘нтъ’. И то ‘общественное мнне’, какое здсь подразумваетъ г. Мартенсъ, отмчая его ковычками, и т отдльныя постороння лица съ своимъ будто-бы задоромъ, которыя г. Мартенсъ иметъ въ виду, не даютъ повода къ тому, чтобы ради ихъ однихъ хитроумная мысль профессора международнаго права погружалась въ глубину основъ государственнаго строеня. И это ‘общественное мнне’, и эти постороння лица несутъ искренно, честно свою лепту на пользу крпости государственнаго порядка родной имъ Росси.
Еще неизвстно, кто способствуетъ боле этой крпости: т ли, кто за нихъ, или т, кто противъ нихъ,— вопросъ остается открытымъ. Казалось бы, нечего указывать предположительно на внутреннй государственный порядокъ и подмигивать на какое-то общественное мнне и на какихъ-то людей съ личнымъ задоромъ, которые способны будто-бы нарушить спокойное его течене. Онъ въ надежныхъ рукахъ.
Впрочемъ, сведене столь важныхъ вещей, каковы взаимныя отношеня Росси и Прусси въ продолжене всего царствовани Екатерины Великой, на столь низменные и мелочные намеки невольно переноситъ и меня изъ мудреной области истори къ наглядно-осязательному нравоученю басни. Статья г. Мартенса своимъ заднимъ концомъ напоминаетъ мн одинъ совтъ въ одной изъ басенъ Крылова:
‘Чмъ кумушекъ считать трудиться,
Не лучше-ль на себя, кума, оборотиться’.