Валентинъ Кривичъ
Замтки о русской беллетристик
Заметки о русской беллетристике, Кривич Валентин, Год: 1909
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Они довольно печальны — беллетристическіе итоги отзвучавшаго лта. Въ пухломъ август ‘Современнаго Міра’ за кончились ‘Грaни’ — длинная и скучная повсть С. Гусева-Оренбургскаго. На фон надовшей декораціи зарева и дыма по обыкновенію вяло, топчутся безликія маріонетки, которыхъ авторъ заставляетъ разыгрывать мелодраму.
Прогрессивная попадья и консервативный священникъ, грузно-пьяный становой и преслдуемый сознательный крестьянинъ, разгромъ усадьбы и конспиративныя сборища — сколько разъ уже все это изображалось и даже чуть ли не тмъ же г. Гусевымъ-Оренбургскимъ. Право, кажется что вс эти звроподобные чины уздной администраціи и рабочіе съ открытыми лицами на разгромахъ и погромахъ давно и разъ навсегда были кмъ то сочинены и теперь только воспроизводятся машиннымъ способомъ въ три краски и цлыми дюжинами за-разъ.
Если беллетристъ этотъ и умлъ танцовать только отъ привычной печки, то все же въ прежнихъ вещахъ его нтъ нтъ да и промелькнетъ врно и интересно зафиксированное пятно, здсь-же — да вотъ хотя бы образчикъ изобртательности автора ‘Граней’, во время разгрома усадьбы кто-то тащитъ изъ сада статую, вокругъ ревъ ужасъ и огонь, но ‘Хлбодаровъ (помщикъ) забылъ уже пылающій домъ, разбитые амбары, грозящее разореніе… лишь лицо богини видитъ онъ ‘Варвары’ — кричитъ онъ вдь это Венера Милосская’… — a вслдъ за нимъ выступаетъ и героиня повсти, попадья и, защищая статую отъ огня, бросаетъ толп: ‘Нельзя!’ ‘Это Вчное… ‘это Красота’. — посл чего сконфуженный Титъ ‘, бережно ставитъ Венеру’.
Эта Венера Милосская безподобна и надо ли посл этого удивляться, что нкоторыя духовныя лица его повстей стилизованы, по меньшей мр, Соловьями-Разбойниками, a скромные батюшкины коняки оказываются бшеными мустангами мексиканскихъ прерій. Съ большимъ удовольствіемъ читается въ той же книжк ‘Совр. Міра’ разсказъ г. Неврова ‘Музыка’. Тамъ правда, нсколько наивно и неувренно, но все же внимательно и тепло зарисованы мягкія переживанія семнадцатилтней Клавденьки. Только кончается эта бемольная, притушенная лвой педалью, ‘Музыка’ какимъ-то ужъ очень безвкуснымъ и несуразнымъ диссонансомъ: ночной сторожъ ни съ того, ни съ сего поджигаетъ флигелекъ, откуда слышался тихій, вечерній рояль Клавденьки. Въ августовской ‘Русской Мысли’ останавливаетъ на себ вниманіе ‘Медвдь Панфаліилъ’, граціозная сказка Ольги Форшъ о шестилтнемъ ом увезенномъ въ лсъ старымъ медвдемъ и ‘омедвдившемся’ тамъ
Ольга Форшъ любитъ и тонко воспринимаетъ природу. Шорохи весенняго лса, ароматы травъ и горячей земли, интересно преломляются въ ея фантазіи, придавая сказк что-то живое, зыбкое, немного пожалуй, затйливое. ‘Въ послднія сумерки передъ темной ночью выходили изъ цвтовъ хорошіе запахи, вс въ зеленыхъ чулкахъ и водили ому по туманамъ. Запахи научали ни чемъ ровно не думать’. Конечно, намъ, такъ недавно еще дочитавшимъ 23-ю сказку Щедрина, долго еще будетъ чудиться гд-то ‘за сказкой’, колющій ребусъ, но сказки Ольги Форшъ и точно миы и напрасно подъ мохнатой маской стараго Панфаліила вы стали бы искать чей-то знакомый профиль, a къ непривычной пестрот сказочныхъ арабесокъ подбирать шифръ. Арабески О. Ф. не тайнопись, он — интимное и свжее, хотя вовсе и не наивное творчество.
Въ запоздавшемъ іюл ‘Всовъ’ отмтимъ новеллу H. Гумилева ‘Скрипка Страдиваріуса’.
Рчь идетъ о мэтр Белличини замчательномъ музыкант, строившемъ свои произведенія по точнымъ формуламъ математики и обладавшемъ исключительной по качествамъ скрипкой Страдиваріуса. Но счастливый соперникъ королей и магнатовъ, мэтръ все же не можетъ завершить начатое имъ соло. Ршительный взлётъ пьесы, хотя и неопровержимо разсчитанный композиторомъ, ему не дается. Явившійся во сн дьяволъ играетъ мэтру на своей скрипк прообразъ недающуюся ему мелодію и мэтръ, сознавъ, что не можетъ земная скрипка повторить, не искажая, эту дьявольскую мелодію, въ отчаяньи разбиваетъ своего ‘страдиваріуса’ и сходитъ съ ума.
Новелла интересна и нсколько напоминаетъ старый миъ о амир-Киаред. Онъ тоже разбилъ свою киару, убдившись что муза играетъ безмрно лучше его, вызвавшаго ее на состязаніе и прославленнаго греками музыканта. Ночь растетъ въ саду, ‘словно сумрачное ораторіо старинныхъ мастеровъ’ желзные пюпитры удивительной формы, какъ бредовыя виднія, какъ гротески Лоррена Калло, тснятся въ углахъ.
Яркій, оригинальный языкъ, фантазія, интересная въ большинств случаевъ архитектоника фразы — но все же проза г. Гумилева нсколько утомляетъ. Она какъ-то ужъ слишкомъ густа, a періоды ея тяжеловаты для самой формы разсказа: ‘Сегодня ты совершенно случайно напалъ на ту мелодію, которую я сочинилъ въ ночь когда гунны лишили невинности полторы тысячи двственницъ, спрятанныхъ въ стнахъ фригійскаго монастыря’ — или ‘приносился втеръ отъ благовонныхъ полей эздрелонскихъ, крупныя, южныя звзды смотрли не мигая и тни слетали ‘какъ пыль съ крыльевъ гигантской черной бабочки — ночного неба’.
Когда читаешь прозу этого интереснаго поэта то все кажется, что за нею былъ раньше стихотворный размръ авторомъ уничтоженный. Нсколько портитъ ‘Скрипку Страдиваріуса’ ея конецъ, сторожъ нашелъ героя м_е_р_т_в_ы_м_ъ о_т_ъ ж_а_ж_д_ы и ночью закопалъ его во рву какъ с_к_о_н_ч_а_в_ш_а_г_о_с_я б_е_з_ъ х_р_и_с_т_і_а_н_с_к_а_г_о п_о_г_р_е_б_е_н_і_я {Не опечатка ли?}.
Въ такихъ торжественныхъ и искусственныхъ вещахъ, какъ Скрипка ‘Страдиваріуса’ lapsus’ы особенно досадны: за ними невольно ищешь какого-то сокровеннаго смысла и не сразу прощаешь автору безполезность поисковъ
Въ августовской книжк ‘Новаго журнала для всхъ’ г. Сазановъ старательно разсказалъ о первомъ говніи одного мальчика (‘Въ первый разъ’)
Немногимъ интересне, тамъ же отрывокъ Э. Гольдштейнъ ‘Изъ дневника маленькаго революціонера’. На сцен еврейскій юноша, ушедшій ‘въ борьбу изъ срой тины ешиботовъ, торы, магидовъ и меламедовъ’. Въ разсказ дрожатъ иногда искреннія нотки и этимъ ноткамъ, нарушающимъ безнадежно срый тонъ разсказа, невольно удивляешься: вдь авторъ откровенно предупреждаетъ въ первыхъ же строкахъ ‘Дневника’, что онъ пишетъ ‘лежа на кровати уткнувшись лицомъ въ подушку’…
Здсь же помщено ‘Счастье Ліи’ M Премірова, разсказъ про уродливаго и несчастнаго горбуна влюбившагося на дач въ красивую двушку, которая почти отвчаетъ ему. Разсказъ мало чмъ выдляется изъ десятка другихъ, такихъ же, хотя прочтется и не безъ интереса. Напрасно только г. Преміровъ не обдуманно беретъ иногда краски съ чужой палитры: ‘и лицо его стало какъ дтская молитва’. Этотъ трюкъ Сергева-Ценскаго — трюкъ именной, a не на предъявителя.
Изъ помщеннаго въ сентябрьскомъ ‘Новомъ журнал для всхъ’ нкоторое вниманіе останавливаетъ ‘Старуха’ A. Серафимовича. Конечно, этой страницей изъ жизни многосемейнаго и хозяйственнаго деревенскаго священника, авторъ не открылъ намъ какихъ-нибудь новыхъ далей, но въ простот отчетливаго ея рисунка краски подобраны довольно гармонично.
Никакого впечатлнія не производятъ добросовстные перепвы изъ быта тюрьмы С. Ан — скаго подъ названіемъ ‘За высокой стной’, a разсказъ Бориса Лазаревскаго ‘Соня’, написанный отъ лица влюбленной и разлюбленной гимназистки, на этотъ разъ водянистъ, скученъ и длиненъ какъ осеннія сумерки.
Въ сентябрьскомъ том ‘Совр. Міра’, въ разсказ ‘Весною’, В. Муйжель, на фон весенней голодовки изображаетъ неудачи и сомннія извчнаго землероба, стараго и больного Степана, старающагося во что бы то ни стало выдать замужъ дочь и этимъ сохранить свое налаженное крестьянское дло, — сынъ чужой ему: онъ уже не вритъ земл. Два-три красивыхъ образа, нсколько врно подмченныхъ и четко вкрапленныхъ деталей не искупаютъ общей обыденной скучности разсказа, a сентиментальный конецъ его такъ и вовсе плохъ, нельзя не улыбнуться читая, что въ то время когда изврившійся и отчаившійся отецъ, уйдя въ поле, ‘которымъ жилъ’ призывалъ смерть, — мелодраматическій злодй-сынъ пропивалъ въ кабак ассигнованныя на неудавшуюся свадьбу деньги.
Въ этой же книг начался большой, повидимому, романъ В. Тана ‘изъ жизни первобытнаго человчества’ [?], подъ пышнымъ заглавіемъ ‘Жертвы Дракона’. Какіе пути приводятъ этого писателя къ подобнымъ темамъ? ‘Первобытное человчество’ — и т печальные огоньки маленькихъ и забытыхъ человческихъ жизней которыя одиноко угасаютъ въ сумрачныхъ снгахъ мертвой чукотской земли .