В.В. Розанов
В.В. Розанов
Заметки на полях непрочитанной книги
Заметки на полях непрочитанной книги
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
XXVII
Заметки на полях непрочитанной книги, Розанов Василий Васильевич, Год: 1909
Время на прочтение: 8 минут(ы)
В иудейском законе левирата (‘брат должен восстановить семя в жене умершего бездетным брата’), бесспорно, содержится кровосмесительство. Но кровосмесительство тонкою чертою содержится в самой сути брака. Вчера невеста ничего не чувствовала к братьям, дядям, отцу, племянникам жениха. Сегодня она сама смесилась только с женихом, стала его женою. Но любопытно, что на другой день, здороваясь со всеми, она иначе с ними говорит, к ним обращается и, главное, иначе всех их чувствует. В муже и через мужа она всех их почувствовала. И это новое чувствование, какое-то тончайшее кровосмесительство, и составляет ‘узы родства’, ‘узы крови’. Она ‘своя’ им всем, они все ‘свои’ ей. Т.е. без аномалий (an und fur sich [сам по себе (нем.)]) кровосмесительства — браки были бы какие-то обрубленные, было бы только ‘спаривание двух’, ‘парность’ родства. Но не было бы ‘родовитости’.
Помешались на ‘девственности’ и ‘беспорочности’. Да этого как идеала разумом и построить нельзя. Это постулаты не ума, а пола, алкания отвергаемого вами (аскеты) пола. Хотите ли вы частных доказательств? Возьмите Свидригайлова: он только и хочет девственности, отвращается от женщин. Хотите ли вы универсальных доказательств? Возьмите всемирную первую любовь: ‘прилепление’ расплылось и не помышляется, яростно отвергается. И между тем ‘первая любовь’ ведь не из книжки же вычитана, эта есть утро пола, имеющее дойти до его полдня и вечера. Таким образом, вы сами девственники и с законом девственности от пола: как же вы его оспариваете? Да не только как рожденные от жен, но и в построении идеалов вы есте о поле и в нем существуете.
Незаконнорожденность. Хотите проглотить ребенка, ну, эта пища вам не по зубам. Замечали ли вы, что собака не кусает ребенка. Но я знаю одну такую собаку, которая из всего преимущественно любит ухватить ребенка за икры. Индейский петух, в Белом: он вдруг поднял крылья и закричал, затряс носом, шел мимо мальчик, трех-двух лет: до чего испугался, и как к нему (с какой любовью) бросился мужик на помощь, очевидно, не против петуха, а против своего и ложного испуга. Детей все жалеют, кроме аскетов. Тем о ребенке внимательно и подумать страшно: полюс другой святости, не то что ‘косточка’ ‘от пальчика’ в ‘благоухании нетления’.
По-видимому, аномалия кровосмешения имеет тенденцию к кротости. В поле, бесспорно, содержится элемент грубости, дерзости. Волк встретил волчиху в лесу — вот зверское в нем и бывающее. Этот элемент привходит вообще при ‘познании’ постороннего чужака. ‘Похитил’, ‘схватил’ где-нибудь в поле’. Случай и грубость. ‘Вчера не знал’, ‘завтра не буду знать’. Кровосмешение — обратный полюс. ‘Всегда знал’. Самый характер сближения, вероятно, чрезвычайно медлительный, не имеет ничего общего с полем и лесом. Вообще, тут начинается агнец пола, ‘елей’ сближения. Иначе и объяснить нельзя. Здесь в физиологии исчезает именно физиология: не осязание же и не нужда руководит. Замечательно, что в начале Израиля мы встречаемся с этой аномалией (Авраам и Сарра, Исаак и Реввекка, но и еще ближайшие отношения).
Виктория (королева Англии) избрала себе в мужья двоюродного брата Альберта. Брак был счастлив и плодовит, в царственных семьях Европы примерно нежен и поэтичен. Не имеем основания принимать это за притворство: где допущены (и очень часты) эти слегка кровосмесительные браки, вообще имеют семью твердую и нежную. Семья зарождается не ‘в лесах’ (балы), а дома. Тоже у евреев, при тонком кровосмешении левирата.
Если в знаках пола есть что-нибудь религиозное, то оно почувствуется по кругу в 360®, а не в 180® (другой противоположенный пол). Здесь просвет в еще аномалию, окружающую ‘обрезанье’ и так волновавшую Платона. Не здесь ли разгадка мистических ‘144 000 старцев’? (Ап.). Почему не сказано ‘мужей’, ‘юношей’, ‘отроков’? Но старцы усиленно попадают, перед загробным миром, в эту аномалию. Ведь ничего мы в ней не понимаем, кроме страшного исторического упорства (стойкости). Аномалия эта бывает и врожденная, у чистых отроков (см. Тарновский). Институтки, ‘влюбляющиеся в подруг’, есть краткий день, почти минута, по этой же таинственной аномалии. Зачем бы подруги, когда есть учителя? Но пробегают (тенью) подруги, и уже потом — учителя. Ужасно много странного во всем этом.
Мысль моя (в ряде статей о браке) — пряма и ясна, что семья в мнимой ‘натуральности’ своей есть никак не менее древнее и священное явление, чем… Ecclesia Romana, Pontifex Maximus, Servus servorum Dei [Римская церковь, верховный жрец, слуга слуг Божьих (папа римский) (лат.)]. И если прямо и решительно всякую натуральную семью (как бы, где бы и когда бы она ни сложилась) Ecclesia Romana не включает в себя, то из них (существа натуральных семей) может развиться своя церковь или они могут сложиться сами в церковь, у стоп Господа.
Чайка над морем. Точно глотает брызги волн. Птичка Божия. Свила гнездышко — вот и спела акафист Господу, принесла корма детенышам — вот и еще акафист. Ведь не все же на латинском языке петь акафисты. Этим и инородцы обижаются, а чайка — прямо не хочет. Сестра мне и по упрямству. Я тоже не хочу ‘акафиста’, как все, а как ‘сам’.
Морская болезнь не входит в соображения капитана, хотя он и сожалеет страдающих ею. Конечно — жалеет. Не то же ли и страданье в мире? Говорят, да и я прямо вижу перед глазами, что морская болезнь очень мучительна. И мир — мучится, но в муках — здоровье. Вечный мир. Люблю его, хвала ему.
Что же ‘фарисеи’ разгадали в страдании мира? Ничего. А в обрезании? — Тоже ничего. И в субботах? — Тоже ничего. Так, они не угадали и, может быть, даже ни над чем не размышляли, а только поучали? Ну, идите себе дальше. ‘Иди себе дальше, о странник, тебя я не знаю’.
Кто научит истинному духу и истинному способу ‘прилепления’, тот и научит мир браку, а все остальное в нем — золоченые щепки.
В святых ‘субботах’ и разрешена проблема брака. ‘Суббота’ есть то же, что обрезание, но разлившееся на дни. ‘Обрезание’, легшее на океан, и океан смирился. До вчера я не знал, как евреи проводят ее. Сидели у нас (в Ассерне около Риги) две гостьи, наши русские староверки, мать лет 43, дочь — 17, только что кончившая гимназию. И рассказывает последняя: ‘У нас еврейки-ученицы в субботу не носят книг и не пишут, книги несет (в гимназию) за девочкой человек’, нельзя ничего делать — альдга суббота. ‘Да хоть бы посмотреть, как они проводят субботу’ (это я ей говорю). ‘Я видела в Дуббельне: как начнет смеркаться, ставят на стол столько зажженных свеч, сколько есть в дому мужчин, считая всех, даже грудных детей (мальчиков). Потом стоит хлеб’. (NB: Элевзинские таинства.) ‘Ну? читают что-нибудь? Говорят?’ (Это я спрашиваю). ‘Раньше (до зажженных свечей?) читают Библию’. — ‘Ну?’ — ‘И больше ничего. Потом гасят свечи и ложатся спать’ (отвечала девочка-староверка). Ведь эти свечки перед Богом. В доме же Бог, и именно теперь и особенно — Бог, ибо ‘день седьмый — Господу’. Но почему свеч, сколько мальчиков? Я думаю, свечи возжигаются собственно перед идеей обрезания и свечей столько, сколько обрезанных. Т.е. ‘обрезанный’ — и вот перед ним свечка. Горят огоньки Богу, и в то же время (у присутствующих) уже зажигаются вечные огоньки. Мир гаснет (вечер) — они вспыхивают. Свечи гаснут, но как ярки тогда звезды в небе. Звездопоклонничество, огнепоклонничество — тут все, в субботу, есть. Девушке-рассказчице было только 17 лет, и она ни о чем не догадывалась. Да ведь и гебраисты ни о чем не догадываются, и никогда не спросили хотя бы выкреста какого: ‘Ну, а потом?’ Но как глубоко подошли к этому некоторые наши сектанты. Однако у Израиля это глубже и прекраснее, потому что определеннее. Отсюда объясняется характер субботы: трансцендентный день и в него не должно быть вносимо ничего ‘несубботнего’. Тут вовсе дело не в работе, не в усталости, но в разграничении, но в разделении. ‘Всякое ныне житейское отложим…’ В субботу каждый израильтянин приобщается всему Израилю, входит в Иаковлев дом, в лоно ‘отцов своих’, и собственно он касается даже кивота завета. Две скрижали в нем, и важен ящик, где они положены, и драгоценная покрывающая его крышка — ‘с двумя херувимами’. А кстати: древо жизни стерегут только ‘два херувима’ (не один и не три и не сонмы) ‘с мечом обращающимся’. В субботу — меч опускается, и Израиль видит ‘Древо Жизни’. Но я добавляю о кивоте: вот над ним и скиния в субботу — это сам дом, в котором она празднуется. А мы, усталые бурлаки, думали, что и их ‘суббота’ есть только наш же ‘праздничный отдых’, и вечно дивимся, что же евреи строже наблюдают субботу, чем ‘даже мы, совершенные’ словесники. Еще бы! Ноумен — там, у нас — феномен.
Телеграфная проволока устает — и в среду, в пятницу работает хуже (меньше проводит телеграмм), чем в понедельник. А человек не устал за 5000 лет работы. Но почему? Да потому, что ‘возрождался’. Человек-феникс. Какое прекрасное предание: мир сгорает, как 500-летняя птица-феникс, но из пепла, из праха отца вылетает новый феникс. ‘Я и отец одно’, — каркает в веках.
Что же может быть угодно Богу в ‘прилеплении’? Наслаждение наше? — Никак. Умножение мира, размножение мира? Едва ли: что богатому в богатствах! Ну, так что же? ‘Чада мои! Дети мои!’ Разве мать, отдавая в замужество дочь, сейчас думает о генеалогическом дереве? Да и не в ее имя пойдут дети: но радость есть, и истинная радость. ‘Егда я радовалась, нося тебя во чреве, такожде и ты порадуйся, нося в чреве своем’. Преемственность радости, связанность радости. М — ы (в Нижнем), дочь и мать: ‘Все есть (говорила мать): и сервизы и серебро. И деньги есть, но только…’ Девушка осталась в старых девах.
Замечательно, что наши 2000 лет пугаются не перед диким пола, а перед кротким пола. Прислуга в Петербурге вся растлевается в первой юности, и очень нередко насильственно. Но вот в ‘третьей линии родства нельзя венчаться’. Бык с прямыми рогами вас не пугает, но вы дрожите, ноги подкашиваются при виде барашка с загнутыми рожками.
Вздумали шельмовать младенцев (незаконнорожденные), полюбуйтесь на шельмование себя. — ‘Имейте долготерпение’…, полюбуюсь я на ваше долготерпение. ‘Не законствуйте в рождении’, ну, мы осмотрим подписи и печати под вашими печатями.
То, что кажется нам аномалиями пола (странностями, необыкновенностями, в высокой степени ненужными ни для чего), суть нервы во всемирном организме брака. Оттого они так бурны (как и в организме — игра невидимых почти, нежнейших белых волоконец), так принудительны для тех редчайших людей, по которым проходят.
Я — бездарен, да тема-то моя талантливая.
Хорошо, что я, т.е. бесконечно любящий даже status quo и преданнейший воле Божией, стал разрабатывать эту тему. Потому что было совершенно плохо, если бы стал ее разрабатывать человек злой принципиально — вообще враждебный. Я только поправлю учение о детях и о женщинах, а там хоть и уснуть.
В ‘Воскресении’ Толстого, в некоторых главах, хорошо показаны самоустраивающиеся мошенники (в Петербурге). Я ими тоже любовался. Щедрин о них писал. Значит, все ‘слова, слова, слова’ Достоевского были именно только слова в целях успокоения. ‘Был бы штиль на море’. Нет, будет буря.
Может быть, один упрек мне: что я разболтал Божию тайну, которая должна бы быть сокровенною, ‘во мгле’. Обнажил корешок древа жизни, который действует, но невидим. Но за это уже пусть попеняют на гг. аскетов, которые вздумали отрицать Божию тайну.
Да и потом я лишь указал, а не разъяснил: ибо пол так и останется неисповедим. Мы видим молнию, но не понимаем электричества.
Демоническая или божественная наша цивилизация? Никто не обратил внимания на тайное указание в моей статье: ‘Кроткий демонизм’.
Мы представляем себе демона злым и грубым. Но ведь это жалкое представление разных отшельников: он ‘первый после Бога’, ‘восставший против Бога’, т.е. ангелоподобный и даже богоподобный. Но не Бог. Его доброта чрезвычайна сравнительно с человеческой, его красота — удивительна.
‘О вкусах не спорят’. Почему же о догмах спорят? Потому что это характерно не вкусовые догматы. Постройте догматы по категории вкуса — и споры прекратятся или их не будет в таком множестве и такой раздробленности. Кельнский и св. Петра соборы, как ни различны, — всем нравятся, о них не спорят. А о ‘filioque’ и ‘опресноках’ 1000 лет спорят.
Вильгельм и его бравады в отношении Китая, ‘бронированный кулак’ и крест. Путешествие в Палестину, и затем — открытие ‘фонтана Сулеймана’ (кажется)… Погасает свечка, — погасает и уже только коптит.
Сложилась ‘формочка’. Проходили века. — ‘Вы что делали?’ — ‘Мы стояли в формочке’. Началась наука: ‘А мы в формочке’. Началась промышленность, выросли вопросы. ‘Мы в формочке и формочке’, — с счастливой улыбкой отвечали вы. Вы были уверены, что на вас все любуются ‘в формочке’. Между тем дело было совершенно иначе. Мир жил, работал и перестал, просто забыл на вас смотреть… А вы кричите: ‘Тут сектанты!’
К истории Авраама. Бог ‘обрезал’ заветного себе человека и в его заветном месте. Женясь или вообще сближаясь, муж и жена или вообще мужчина и женщина ‘заветно’ соединяются в самом сокровенном, интимном, заветном своего ‘я’. Почему всякое ‘двух в плоть едину’ слияние есть двух человек раскрытие в скрижали завета, с таинственно написанными на них заповедями?..
Когда ‘скрижали положены одна на другую’ — образуется закрытый кивот завета, — с двумя над ними (не одним и тремя) херувимами. Еще: заповеди, написанные на досках, были на них написаны ‘и с наружной, и с внутренней стороны’, ‘кругом’. Это аналогично тому, что 4 мистических животных перед престолом Божиим (лев, бык, человек, орел) Апокалипсиса и Иезекииля ‘имели очи спереди и сзади, снаружи и внутри’. Таким образом, скрижали суть то же, что херувимы, а херувимы — то же, что скрижали. Заповеди — животные речения, а животное — заповедь в веществе.
Важное значение Евангелия — эстетическое. Такой бессмертной красоты, как речения Иисуса и самые обороты Его движений, — никогда не появлялось. Все греки и римляне, со своими Фидиями и Цицеронами, повалились в яму, как только появилась эта Небесная Красота.
Законодатель и точка приложения завета у Израиля: их аналогия, оба — неназываемы (в Пятикнижии лишь согласными, с пропуском гласных, помечалось имя Божие, но еврей, встречая его глазами, всегда произносил обыкновенное ‘Адонай’ вместо сокровенного и страшного имени). Оба — не видимы, скрыты, ‘во мгле’ (‘в темном месте’). Оба — ‘творцы’. ‘Оба — благи, ибо зла, дурного по природе не сотворяют: хотя оба гневны. Аналогия продолжается и далее: оба любят невинное, непорочное. Оба ищут непорочное обратить к себе! В отношении между собою точек ‘обрезания’ — непременно активность и пассивность, т.е. отношение как бы обожающего к обожаемому. Поклонник и поклонение — вот любовь! жажда самопожертвования ‘для ради’…
На пароходе ‘Имп. Николай II’, в Рижском заливе.
Впервые опубликовано: Северные цветы на 1901 год, собранные книгоиздательством ‘Скорпион’. М., 1901. С. 169—179.