Заклинатель змей, Руссле Луи, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 161 минут(ы)

Луи Русселе

Заклинатель змей

Глава I. На берегах Ганга

Приближалось утро. Золотистое зарево охватило на востоке небо, еще немного, и знойное солнце Индии зальет землю своими горячими лучами. Одна за другой гасли звезды, и только созвездие Южного Креста горело по-прежнему ярко и, казалось, не хотело уступать место прекрасному светилу дня.

В чистом свежем воздухе стояла мертвая тишина. Даже в джунглях, где почти всю ночь напролет заунывно выли шакалы и раздавался отвратительный вой гиен, — тоже воцарилось безмолвие. Дикие обитатели джунглей торопились в свои логова, и быстрые тени их то тут, то там мелькали в густой поросли.

Тишь, глубокая, непробудная тишь наступает в Индии в момент почти мгновенного перехода от непроглядного ночного мрака к сиянию дня. Здесь нет алеющих зорь, нет сумерек, едва лишь первые лучи солнца скользнут по легким облакам — природа сразу оживает и жизнь закипает ключом.

Священная обезьяна лангур, прозванная браминами вестником солнца — чубдар-суриа, первой приветствует рождающееся светило протяжным гортанным ‘гу-гу’. И тотчас, словно по волшебству, весь лес оглашается тысячами голосов, и солнце торжественно всплывает над горизонтом при звуках многоголосого концерта.

Но пока все еще было тихо. Ничто не нарушало безмолвия широкой, окутанной полумраком равнины. Пусто было кругом, и только по тропинке, лентой вьющейся вдоль правого берега Ганга, медленно брел старик, согнувшись под тяжестью двух больших корзин, свисавших по краям длинной, перекинутой через плечо бамбуковой палки.

Время от времени старик останавливался, снимал свою ношу и, выпрямившись, озабоченно глядел вдаль. Первые лучи утренней зари обливали каким-то фантастическим багровым светом бронзовое исхудавшее тело путника, едва прикрытое лохмотьями. Старик этот был, без сомнения, странствующим нищим, а между тем, глядя на его строгое, выразительное лицо, с белой, как снег, бородой, его скорее можно было принять за жреца одной из таинственных сект, которых так много на обширном индийском полуострове.

Измученный долгой дорогой старик еле передвигал ноги, тяжелая ноша оттягивала ему плечи, и из его груди то и дело вырывался глухой стон. Медленно, шаг за шагом плелся бедняга по высокому берегу Ганга, как вдруг ему преградил дорогу глубокий овраг, на дне которого блестела вода и зеленели лотосы. Моста не было, дорога круто сворачивала и отходила далеко в сторону. Немного поодаль чуть заметная тропинка, спускавшаяся к самой воде, указывала, что в этом месте овраг можно было перейти вброд. Но путник наш остановился в нерешимости, поставил на землю корзины и, чуть не плача, воскликнул:

— О святая матерь Парвати [Парвати (санскр. ‘горная’) — в индуизме одно из имен супруги бога Шивы], когда же я наконец доберусь до дома и дам старым костям покой. Со вчерашнего дня, лишь только зашло солнце, всю долгую ночь брел я по берегу священного Ганга, вот-вот опять взойдет солнышко, а мне все негде голову преклонить и отдохнуть с моими друзьями. На том месте, где дорога сворачивала в Каунпор, я встретил брамина — он молился перед изображением бога — покровителя дорог. Я подошел ближе и стал смиренно просить позволить мне погреться у жертвенного огня. Но не пожалел меня гордый брамин: ‘Поди прочь, нечистый натх! [натхи — так в Индии именуют почитателей Шивы] — крикнул он. — Твое присутствие оскверняет священное пламя’. Я мог бы, конечно, проучить его как следует — недаром ведь я слыву за чародея, да пожалел его и побрел своей дорогой. И вот, когда наконец вдали завиднелось жилье, куда меня, наверное, пустили бы отдохнуть, проклятый овраг преградил мне дорогу. О Шива [Шива (санскр. ‘благосклонный’) — в индуизме бог-создатель и бог очистительного разрушения, одно из божеств верховной триады (тримурти), наряду с творцом Брахмой и вседержителем Вишну], вразуми своего раба, могу ли я довериться этим водам, где, может быть, притаился страшный крокодил!

Мольба его осталась без ответа. Сгорая от нетерпения добраться поскорее до гостеприимного крова, с трудом поднял путник корзины, спустился, опираясь на посох, в овраг и, призвав еще раз Шиву на помощь, храбро вошел в воду.

Ноги его глубоко уходили в илистое дно, длинные стебли лотосов мешали двигаться, хоть и с большим трудом он все-таки добрался до другого берега. Одной ногой он уже успел ступить на землю, как вдруг из воды вынырнул огромный крокодил. Широко раскрыв страшную пасть, он острыми зубами впился в ногу старика. Вскрикнул бедняга от боли и повалился на землю, далеко отлетели корзины, из них выпали змеи и быстро уползли в густую траву.

Падая, старик успел ухватиться за крепкий, упругий тростник, выросший на берегу. Крокодил наполовину высунулся из воды и изо всех сил тащил к себе жертву. Несколько минут длилась борьба. Выбившись из сил, старик стал уже сдаваться. Вдруг он выпустил из рук тростник, повернулся к чудовищу, схватил его за голову и быстрым движением руки ослепил. Взвыв от боли, крокодил выпустил добычу и нырнул в мутную пенистую воду.

Несмотря на страшную боль, старик собрал все силы, отполз подальше от берега и принялся подбирать корзины. Они валялись тут же в густом кустарнике, но ни одной змеи в них не оказалось.

— Ушли! Мои милые спутники, дорогие друзья, все до одной ушли!.. О всемогущий Шива, разве затем ты спас меня от страшной пасти крокодила, чтобы разлучить с теми, кого я так любил. Верни мне моих змей, Рама, верни моих кормилиц!

Вдруг что-то зашуршало в траве, и к ногам старика подползла великолепная черная кобра, опаснейшая из ядовитых змей. Она подняла голову, раздула шею и издала легкий свист. Старый заклинатель отер слезы и стал на колени.

— А, это ты, красавица Сапрани, царица моя дорогая! — растроганно заговорил он. — Я был уверен, что ты не покинешь меня.

Старик бережно взял змею и сунул ее за пазуху. Видно, это понравилось кобре, она прижалась к груди старика и свилась клубочком.

Не теряя надежды вернуть и других беглянок, старик взял тумриль и стал наигрывать тихую, нежную мелодию. Но сколько не играл, сколько не звал беглянок, суля им всевозможные блага, — только эхо откликалось на его зов. Погоревал-погоревал старик, забрал пустые корзины и медленно стал взбираться на крутой берег.

Тем временем на чистом лазурном небе взошло солнце и горячими лучами облило равнину. Странник кое-как добрел до дороги, с которой на свою беду свернул в сторону, но тут силы оставили его. Изнемогая от усталости и боли, он остановился, положил посох и корзины на землю и прилег на краю дороги, хотя до гостеприимного крова, куда его так манило, было рукой подать. Но измученному путнику не под силу было добраться до жилья, совсем обессиленный лежал он на земле и всю надежду возложил на помощь Провидения.

Вдруг веселые звуки флейт и цимбал прервали грустные мысли старика. По дороге от Каунпора медленно двигалась толпа людей, окутавшее их до половины облако пыли казалось огненным столбом под ослепительными лучами солнца. Впереди бежали, подпрыгивая в такт музыки, молодые индусы в коротких шелковых туниках и золотистых шапочках на длинных развевающихся волосах. Одни играли на флейтах, другие — на тамтамах и на цимбалах. Позади музыкантов шел огромный слон, покрытый роскошным чепраком. Вокруг слона гарцевало около двадцати всадников в богатой, сверкавшей золотом одежде и с длинными пиками в руках. В гаудахе [гаудах — большое кресло с балдахином, часто из золота или серебра. В нем могут поместиться до шести человек] из массивного золота, возвышавшемся на спине слона, полулежал на бархатных подушках молодой человек. Темнокожий невольник держал над его головой большой парчовый зонтик. По чалме, обвитой золотым шнуром, всякий, знакомый с обычаями индусов, мог признать в путешественнике владетельного принца, а по шелковому шнурку, спускавшемуся на грудь тройным рядом, — члена священной касты браминов.

И правда, молодой человек был не кто иной, как могущественный принц Дунду-Пант-рао из дома Магарат, последний Пейхвах, то есть первосвященник. Но теперь из всех этих громких титулов у него оставалось только скромное звание князя Битурского, по имени небольшого поместья на берегах Ганга, оставленного ему англичанами взамен отнятого у его отца огромного царства. Тем не менее принц Дунду слыл за горячего сторонника новых властителей Индии. Он охотно водил с ними дружбу, бывал на их празднествах, и теперь возвращался из Каунпора, где был на блестящем балу у коменданта города, генерала Вейлера.

Судя по веселому смеху, с которым слушатели внимали рассказам принца, надо было полагать, что бал удался на славу. С оживленным видом, блестящими глазами описывал Дунду великолепное убранство комендантского дворца, роскошные наряды европейцев, их чарующую любезность, однако в его речах нетрудно было уловить иронический тон — он как будто поставил себе задачу возбудить в слушателях не восхищение, а зависть и недоброжелательство к иностранцам.

Вдруг до веселой толпы донесся жалобный стон. По знаку принца все разом остановились. Сам он, приподнявшись на подушках, взглянул вниз и увидел на краю дороги нищего с протянутыми к нему с мольбой руками.

— Это что за человек? — спросил дрогнувшим голосом Дунду.

— Я, государь, Мали! — ответил старик. — Мали, заклинатель змей, низко кланяюсь вашей светлости и умоляю сжалиться надо мной.

— Чего ты тут расселся у самой дороги, колдун? И зачем спозаранку выбрался из своего логова? — быстро спросил принц.

— Воля твоя, государь, но я не колдун. Сам грозный, могущественный Шива дал мне таинственную власть над всеми гадами… С месяц тому назад я отправился в Кайрахскую долину, где, как известно вашей светлости, каждые пять лет устраиваются ярмарки. Там по священному обычаю я заставлял своих змей плясать перед изображением кровавой Кали, но, видно, оскудела в народе вера — приношений было так мало, что на мою долю почти ничего не досталось. С пустыми руками шел я назад и думал сегодня добраться домой, как вдруг, переходя на рассвете овраг, чуть не угодил в пасть крокодила. Милость всемогущего Шивы спасла мне жизнь, но моя нога, моя бедная нога, так искусана, что я не могу двинуться с места. Сжалься надо мной, государь, прикажи своим людям донести меня вон до той усадьбы. Я уверен, что сагибы приютят меня и позволят отдохнуть у них день-другой.

— Ого! Каким ты краснобаем стал, — произнес насмешливо принц. — Я не знавал за тобой такого таланта. Верно, научился у своих друзей, великодушных сагибов. Что и говорить, золотое у них сердце! Я тоже в этом не сомневаюсь. Однако, чтобы дать тебе возможность лишний раз убедиться в их милосердии, — оставляю тебя здесь. Прощай, старик!

Дунду сделал повелительный жест вожаку и снова важно развалился на подушках. Зазвучали флейты и цимбалы: шествие двинулось в путь и вскоре исчезло в облаках золотистой пыли.

В порыве отчаяния несчастный старик поднялся с земли, сделал несколько шагов, но обессиленный потерей крови без чувств повалился на землю.

Глава II. Семейство Буркьен

Прав был старый Мали, рассчитывая на великодушие владельца усадьбы, до которой злой рок помешал ему добраться. Там жил знатный европеец по фамилии Буркьен — сагиб, как называют европейцев индусы, — известный во всем крае не только своим богатством, но и широкой благотворительностью. Буркьен был одним из крупнейших местных помещиков. Его земли тянулись по правой стороне Ганга более чем на двадцать тысяч гектаров, а в подвластных ему тридцати деревнях жила не одна тысяча крестьян.

Впрочем, Буркьен не был только пришельцем, как большинство европейцев, приезжающих в Индию, чтобы как можно скорее нажить состояние и опять вернуться к себе на родину с туго набитыми карманами. Дельцы эти безбожно эксплуатируют туземное население, немудрено, что оно относится к ним враждебно и вредит им, где только можно. Буркьена же считали скорее индусом, нежели европейцем. Если же переделали его фамилию в Бурхан, то есть ‘злой господин’, то только по созвучию слов. ‘Злого господина’ все подвластное ему население прямо боготворило за доброту и открытость. Мало того что Буркьен родился в Индии, он носил фамилию славного защитника Алигара генерала Гектора Буркьена, память о котором живет в сердцах благодарных индусов и в наши дни.

Генерал Буркьен, родом из Парижа, принадлежал к тем блестящим искателям приключений конца восемнадцатого века, которые шли на службу к индусским принцам, чтобы воевать с англичанами. Пятнадцать лет тянулась ожесточенная борьба, пока наконец в решительном сражении при Ласвари индусские войска, несмотря на чудеса храбрости своих военачальников — французских офицеров, не были разбиты наголову англичанами. При заключении мира победителями, между прочим, было поставлено условие не принимать на службу в индусскую армию французских офицеров.

Во время своего пребывания в Индии Гектор Буркьен женился на принцессе царской крови и получил за нею в приданое богатейшее поместье Гандапур на берегу Ганга между Каунпором и Битуром, где с разрешения английских властей и поселился с женой и сыном после битвы при Ласвари. Его сын, женившись на дочери брамина из Бенареса, навсегда поселился в Гандапуре и занялся разведением индиго. Дела у него пошли отлично, и он скоро удвоил свое состояние. После его смерти огромное состояние перешло к единственному его сыну Арману.

Арман Буркьен, состоя в родстве по матери и бабушке с представителями двух высших каст в Индии, с полным правом мог бы считать себя скорее индусом, нежели французом, но он свято хранил память о далеком отечестве своих предков и вскоре после смерти отца отправился во Францию. Там он женился на француженке и через два года снова вернулся в Индию. Когда сыну его Андре исполнилось двенадцать лет, он послал его в Париж заканчивать образование. С отъездом сына Буркьена стали преследовать несчастья: он потерял мать, а вслед за ней и свою нежно любимую жену, оставившую на его руках дочь Берту, прелестную четырнадцатилетнюю девочку, прозванную индусами феей Гандапура.

Одиночество так тяготило Буркьена, что он поспешил вызвать сына домой. В январе 1857 года Андре высадился в Калькутте, а через двадцать дней прибыл в Гандапур, как раз накануне того дня, с которого начинается наш рассказ.

Туземцы встретили Андре-сагиба, как прозвали они молодого Буркьена, так сердечно и с таким почетом, какой редко выпадает на долю и владетельных принцев. Не только из ближних, но и из дальних деревень собралось множество крестьян. Окруженный тысячной толпой Андре въехал на великолепном слоне в родной Гандапур.

Андре Буркьену только что минуло пятнадцать лет. Он был статный, красивый юноша с орлиным профилем и чудесными голубыми глазами. В его смуглом, словно бронзовом лице сочеталась красота двух типов — французского и индусского. В Париже товарищи прозвали его раджей за горделивую, полную достоинства осанку, но все его любили за прямоту характера, отзывчивость и искренность и очень сожалели, что он покидает лицей.

Париж не пришелся по душе Андре, хотя и поразил его своим уличным движением, прекрасными домами-дворцами, памятниками и театрами. Мальчика, привыкшего к деревенскому простору и приволью, давили громады каменных зданий, ему, закалившему себя с юных лет на охоте в джунглях на диких зверей и не знавшему усталости, казалось скучно и тесно даже на широких бульварах. А про лицей и говорить нечего, для него это была настоящая тюрьма. Уезжая в лицей, он обещал отцу прилежно учиться и действительно сдержал свое слово — все время был одним из лучших учеников. Приказ отца вернуться домой несказанно обрадовал Андре. С первым же пароходом он отправился в Калькутту и, вступив на родную землю, все время находился в радостном, приподнятом настроении.

Сгорая от нетерпения повидать скорее милые знакомые места, он на другой день по приезде домой поднялся чуть свет и побежал в конюшню оседлать свою любимую верховую лошадку Джальди. Только успел он надеть уздечку, как услышал чьи-то легкие торопливые шаги, обернулся и видит: в двух шагах от него стоит его сестра Берта и грозит ему пальчиком:

— Попался, плутишка! Не успел приехать и опять куда-то хочешь удрать, а про верного друга, сестренку, и думать забыл.

— Забыть я не забыл, сестрица, а уж очень хотелось поскорее взглянуть на родные места… Поверишь ли, почти всю ночь проворочался с боку на бок — никак утра дождаться не мог, а как рассвело, сейчас же на конюшню к своей Джальди: дай, думаю, прокачусь немного до завтрака.

— Не оправдывайтесь, сударь, все равно не поверю. Извольте-ка в наказание оседлать мою Нилу и поскачем вместе.

— Слушаюсь! — засмеялся Андре и крепко поцеловал сестру в обе щечки.

Мигом оседлав лошадей, молодые люди сели на них и пустились вскачь. Яркие лучи восходящего солнца золотили верхушки высоких пальм, но под густыми ветвями деревьев еще царил полумрак. Кругом далеко раскинулась необозримая равнина с прекрасно возделанными полями и зеленеющими пастбищами. Поля с пшеницей и ячменем такими высокими, что в них свободно мог скрыться всадник с лошадью, чередовались с полями, засеянными индиго с красивыми золотистыми султанами, разноцветными маками и сахарным тростником. Их окаймляли рощи из фиговых, лимонных, апельсинных и других деревьев.

Андре вдыхал полной грудью живительный воздух родных полей и лесов и не уставал любоваться красотой ландшафта.

— Не понимаю, чем ты так восхищаешься? — недоумевала Берта.

— Тебя, Берта, все эти красоты природы не трогают, потому что ты здесь родилась, выросла и привыкла к ним.

— Думаю, наша Франция не менее прекрасна, — с легким вздохом промолвила девушка.

— Что и говорить, нет лучше и богаче в Европе страны, чем наша Франция. Если бы здесь умели так хорошо обрабатывать землю, как у нас во Франции, Индия смело могла бы прокормить миллиарды людей, а не двести или триста миллионов как теперь. Здесь, в Индии, на каждом шагу поражают грандиозность и величие природы, Альпы со своими снежными вершинами жалкие пигмеи в сравнении с Гималаями, Сена, Гаронна, Луара и Рейн, самые многоводные французские реки, вместе взятые, не могут сравниться с одним Гангом. В Индии под благодатным солнцем круглый год все зеленеет, а в Европе свинцовые тучи частенько закрывают солнце, дожди льют в лучшее время года, а как наступит зима — вся жизнь сразу замирает. Только изредка, и то ненадолго, показывается бледное тусклое солнце, деревья обнажаются, нет ни цветов, ни плодов, земля покрывается снегом, скованные льдом реки останавливаются. Все боятся высунуть нос из дома, а если и выходят, то не иначе как в теплых одеждах и все-таки частенько простуживаются.

— Брр! От одних твоих слов холод пробегает по спине! — воскликнула Берта.

— Правда, благодаря успехам цивилизации люди сумели и там приспособиться к переменам климата, — продолжал Андре. — И французы не только не считают себя несчастными, как ты думаешь, но вполне довольны своей судьбой. Нужда развила в них изобретательность и приучила к упорному труду. Избалованный благодатным климатом индус очень ограничен в своих потребностях: одеяние его состоит из куска материи вокруг бедер и легкой чалмы на голове, пища — из горсти-другой плодов, а жилищем служит шалаш из листьев. Иначе сложилась жизнь во Франции: там не обойдешься без теплой одежды, сытной пищи и хорошего дома, ведь в нем приходится проводить большую часть жизни. Во Франции нельзя сидеть сложа руки, там вечная борьба за существование. Неустанный труд, предприимчивость и гений французов создали первую в мире цивилизацию… Ну будет, я, кажется, расфилософствовался не хуже любого профессора, вместо того чтобы попросту восхищаться всею этой благодатью.

Тут послышались звуки флейт и цимбал, и вдали показался князь Битурский со свитой.

— Кто это? — спросил Андре.

— Это наш сосед принц Дунду, — ответила Берта. — Он, верно, был у кого-нибудь в гостях в Каунпоре и теперь возвращается домой.

— Дунду? В Каунпоре? — удивился Андре.

— Ну да в Каунпоре, — повторила Берта. — Не удивляйся, времена переменились. Помнишь, прежде принц чуждался европейцев и бывал только у нас, его ближайших соседей по имению, теперь же Дунду можно встретить частенько в обществе. Вскоре после твоего отъезда в Париж к нам назначили нового командира полка генерала Вейлера. Он пришелся всем по душе — действительно генерал на редкость хороший человек и джентльмен в полном смысле этого слова. Даже дикарь Дунду забыл свою неприязнь к чужестранцам, первый нанес ему визит и теперь частенько у него бывает… Да вот и он сам.

Как раз в эту минуту блестящая кавалькада, обогнув пальмовую рощицу, поравнялась с молодыми людьми. Музыка и веселые голоса разом смолкли. Принц приказал корнаку остановиться и приветливо сказал:

— Уже на прогулке? В такую рань? Приветствую в нашей благословенной стране Андре-сагиба, такого же, надеюсь, верного приверженца Пейхвахов в будущем, каким был его великий дед. Рад буду видеть вас у себя в Битуре. Ко мне на этих днях собираются мои друзья-англичане, не навестите ли и вы меня с вашим отцом?

— Отец не преминет воспользоваться вашим приглашением, — ответил Андре. — И мы с сестрой будем рады побывать у вас.

— Итак, до свидания! — сказал князь, любезно раскланиваясь с молодыми людьми, и подал знак корнаку ехать дальше.

Солнце начало уже сильно припекать.

— Пора бы вернуться домой, — заметила Берта, — папа, верно, давно нас ждет.

— А Ганга-то я еще не видел! — воскликнул Андре. — Ганга, нашего поильца и кормильца, как называют его индусы. Поскачем-ка скорее на поклон к всемогущему сыну Шивы, не то он разгневается и лишит нас своего покровительства. Отсюда до берега рукой подать!

Молодые люди пришпорили коней и понеслись вскачь. Вот уже яркой полосой сверкнула на солнце величественная река, как вдруг Джальди на всем скаку шарахнулась в сторону и чуть не выбросила Андре из седла. Андре сдержал лошадь, обернулся назад и не мог понять, что случилось с сестрой, — она остановилась, осадила лошадь назад, а сама сидит бледная как смерть.

— Что с тобой, Берта? — крикнул он. — Давно ли ты такой трусихой стала? Джальди, верно, забыла меня, но это ей даром не пройдет, я хорошенько ее проучу.

— Да что ты не видишь разве? — вскричала Берта, указывая рукой на дорогу.

Тут только Андре заметил лежавшего почти под ногами у лошади старого человека. Он мигом соскочил с лошади, передал сестре повод и подошел к лежащему. С трудом удалось Андре оттащить несчастного с дороги на траву. Осмотрев старика, он убедился, что тот жив, хотя платье его было все в крови, а на ноге зияла огромная рана. Оставив беднягу под присмотром сестры, — она несколько оправилась от испуга и тоже сошла с лошади. Андре побежал к реке, намочил платок и положил его на голову несчастного старика. Почти в тот же миг старик глубоко вздохнул, открыл глаза и с изумлением взглянул на молодых людей.

— Сагибы! — чуть слышным голосом проговорил он.

— Да, сагибы, бедняга, — сказал Андре, — сагибы, которые желают тебе только добра… Скажи, кто тебя так обидел?

— Сегодня, когда я чуть свет переходил через овраг, на меня напал крокодил, — ответил Мали. — Я так ослабел, что не в силах продолжать путь.

— Так давно лежишь на дороге и никто не помог тебе? — удивилась Берта.

— Проезжал тут принц Дунду, да вместо того, чтобы помочь, только посмеялся над моей бедой.

— Какой бессердечный! — воскликнула Берта. — Но успокойся, старик, мы тебя так не оставим. Пойдем с нами, ручаюсь, что отец не откажется приютить тебя.

— Спасибо на добром слове, госпожа, но мне не дойти до вашего дома. Оставьте меня здесь, и если будет ваша милость, пришлите немного поесть. Отдохну денек, а завтра соберусь с силами и как-нибудь доберусь домой.

— Нет, нет, тебе нельзя здесь оставаться, — сказал Андре. — От солнца и пыли рана твоя может загноиться, да и, кроме того, ты так слаб, что и думать нечего идти тебе дальше. Садись-ка на мою Джальди и едем потихоньку к нам.

— Этого я ни за что себе не позволю! — воскликнул Мали. — Знаете ли вы, кто я такой? Я нищий, презренный натх!

— Мне все равно, кто ты такой, — ответил Андре. — Садись на мою лошадь, я так хочу.

Решительный тон, которым были сказаны эти слова, подействовал на старика. Бормоча себе под нос что-то вроде извинения, он с оханьем и стонами встал на ноги и с помощью Андре взобрался на лошадь. Берта вскочила на свою Нилу, Андре взял в руки повод Джальди, и все тронулись в путь.

Трогательно было видеть жалкого нищего старика в обществе этих изящных, красивых молодых людей. Но для того, кто знает нравы Индии, знает, какая глубокая пропасть лежит между людьми разных каст, зрелище было не только умилительное, но и необычайное, — ведь этот старый заклинатель змей принадлежал к самой презренной касте, а молодые люди были сагибы, властители страны.

Можете судить, как велико было изумление многочисленной челяди, когда странная кавалькада въехала во двор усадьбы. Молодые люди не ошиблись — отец их пожалел несчастного старика, приказал поместить его в отдельном домике на ферме и оказать необходимую помощь.

Глава III. Царица змей

Наутро Андре с Бертой первым делом поспешили проведать старика. По дороге им попался врач-индус, возвращавшийся от больного, и рассказал, что рана его неопасна, так как страшные зубы крокодила не повредили костей, и дня через три-четыре Мали, вероятно по всему, совсем поправится.

Обрадованные хорошей вестью, молодые люди поблагодарили врача и поспешили к больному. Только подошли они к полуоткрытой двери, услышали, как старик с кем-то ласково так беседует. Остановились и стали слушать.

— Привет тебе, красавица царица, верная моя подруга, — говорил старик. — Когда в тяжелую минуту все бросили меня на произвол судьбы, ты одна не покинула Мали. Отныне тебя одну только буду любить и баловать. Куплю в Бенаресе тонкую кисейку и сделаю тебе мягкую постельку, украшу свой тумриль кораллами, чтобы веселить взор твоих глаз, таких же прекрасных, как глаза божественной Парвати. А поймаю опять беглянок, заставлю их в торжественные дни, как рабынь, пресмыкаться перед тобой.

‘С кем это старик такие нежные речи ведет?’ — недоумевали Андре с Бертой, заглянули в домик и остолбенели. На циновке из тростника полулежал старый Мали и нежно глядел на великолепную черную кобру. Она раздула голову, гордо выпрямилась из своих колец и словно завороженная сладкой музыкой похвал медленно покачивалась из стороны в сторону.

Берта с легким криком отскочила от двери.

— А, это вы, мои добрые господа! — обратился Мали к молодым людям. — Пожалуйте, пожалуйте! Простите меня, вашего раба, что не встаю, чтобы приветствовать вас, как должно. От всего сердца благодарю вас за ласку и доброту, да уготовит вам Вишну хорошую обитель в небесном жилище за ваше милосердие.

Заметив, что молодые люди не решаются близко подойти, он сказал:

— Не бойтесь, добрые господа, умная Сапрани знает, кто мне друг, кто враг, и вас-то уж наверное не тронет. Наши недавние приключения порядочно ее напугали, не будь этого, она при вашем появлении и с места не двинулась бы.

— Стало быть, вы это со змеей разговаривали? — спросила Берта. — Предупреждаю вас, что я страшно боюсь этих гадов, и папа велел убивать всех змей у нас в усадьбе.

— Всякие есть змеи на белом свете, — ответил Мали. — Я уверен, что ваш добрый и великодушный отец пощадит мою Сапрани. Да вы и сами, господа, когда присмотритесь к моей дорогой подруге, наверное полюбите ее.

— Ну, навряд ли! — заметил Андре. — Моя сестра ужасная трусиха, и никакие убеждения не заставят ее полюбить змей. За отца же могу поручиться, что он возьмет под свою защиту вашу любимицу Сапрани.

Берта недовольно сморщила губки, услышав отзыв брата о ее храбрости, но ничего не возразила.

— Как ты теперь себя чувствуешь? — обратился Андре к старику. — Доктор нам сказал, что ты скоро поправишься и будешь в состоянии продолжать путь.

— Я очень слаб, — ответил Мали. — Если бы вы разрешили мне пробыть у вас еще несколько деньков…

— Стоит ли говорить об этом, — прервал его Андре, — живи, сколько хочешь, отец позволит.

— От всей души благодарю вас, добрый мой господин. Через денек-другой мне все-таки придется уйти. В эту злосчастную встречу с крокодилом я растерял всех своих змей, кроме Сапрани. Вероятно, они недалеко уползли от оврага, и мне удастся их поймать.

— На что вам эти противные гады? — воскликнула Берта.

— Эти отвратительные гады, госпожа, мои единственные кормильцы. Я их так хорошо выдрессировал, что они слушаются одного звука моего голоса. С ними я перехожу из города в город, из деревни в деревню и даю свои представления. Как только вокруг меня соберется толпа, я ставлю корзины на землю, берусь за тумриль и давай наигрывать. Задвигаются тут мои кобры, выползут одна за другой из корзинок, станут в ряд у моих ног, раздуют головы и ну танцевать в такт под музыку. Потом, одна за другой, обовьются вокруг меня, всползут на голову, и вот я ни дать ни взять настоящий Шива с венцом из змей с раскрытыми пастями. Посыплются тут дождем медные монеты, я и богат — есть на что купить молочка и горсточку риса. И сам сыт, и змей накормлю. От Гималаев до священной реки Нербуды все хорошо знают могущественного заклинателя змей, Мали. Ни один праздник не обходится без меня, оно и понятно: никто лучше меня не сумеет заставить плясать змей перед алтарем кровавой Кали, никто так хорошо не вылечит от их ядовитых укусов и не поможет от дурного глаза, как я. Скажу по правде, я никому не делаю зла, но меня боятся и почти все презирают.

— А за что? — спросил Андре, с интересом слушавший старика. — Как нищий ты должен был бы пользоваться скорее всеобщим уважением, ведь у индусов оказывают особый почет тем, кто отрекся от благ мира.

— Меня презирают за то, что я жрец угаснувшего теперь культа. Когда-то весь мир молился перед алтарем бога-змеи, обвивавшего всю вселенную, и не только на нашем полуострове Джамбудвин, но и в холодных странах, откуда родом ваши предки…

— Конечно, — горячо заговорил Андре, — в то далекое время, когда люди еще не имели истинного познания о Творце, они покланялись, как божеству, злому, коварному змию, но кумир первобытного человека — змий, перестал быть предметом поклонения, лишь только люди обрели познание истинного Бога — олицетворения добра, любви и милосердия… Довольствуйся, бедный Мали, тем, что змеи твои пляшут на потеху толпе, и не жди, чтобы им когда-нибудь вновь воздвигли алтари — алтари эти разрушены навсегда.

Заметив легкое облачко грусти на красивом челе старого заклинателя, Андре ласково сказал:

— Расскажи-ка нам лучше, как обещал, историю твоей любимицы Сапрани, мы с удовольствием послушаем.

Повеселел сразу старик и стал неторопливо рассказывать. Берта подвинулась к дверям, подальше от змеи, а Андре уселся на циновку возле старика.

— Года два тому назад, — начал свой рассказ Мали, — как-то собрался я со своими змеями на ярмарку в Бильзу. Город этот, как вы знаете, находится у истоков священной реки Бетвы. Местность там дикая — другой такой во всей Индии не сыскать. Куда ни пойдешь, всюду горы, одна другой выше, да леса непроходимые, и народ там под стать, такой же дикий. Дикарей я не боялся — они считали меня чуть не полубогом и сами меня боялись. Куда страшнее были дикие звери — их там в дремучих лесах видимо-невидимо. Днем, а особенно в жаркую пору они прячутся по своим логовам, а на добычу выходят только ночью. Зная повадку зверя, пускался я в путь только, когда солнышко поднимется и хорошо обогреет землю. Иду как-то потихоньку, творя про себя молитву. Путь дальний, дорога трудная, а ничего, все обошлось благополучно — ни с одним хищником не повстречался, и осталось мне пройти до Бильзы всего-то одну деревеньку. Стал я расспрашивать про дорогу, мне и говорят: ‘Не ходи, старик, лесом, а ступай лучше в обход, не то не миновать тебе беды — у нас в лесу тигр-людоед объявился’.

А лес стена стеной стоит, конца-края ему не видно. Пока его обойдешь, непременно к началу ярмарки опоздаешь. Для нас же, заклинателей змей, первый день на ярмарке самая доходная статья: то тебя позовут на религиозную процессию, то толпа соберется вокруг тебя, только успевай показывать своих змей и денежки получать.

Подумал, подумал я и махнул напрямки через лес. Бреду, а у самого душа замирает от страха, рад бы прибавить шагу, да очень устал и корзины тяжелы — кроме старых питомиц были у меня и молодые, которых я еще недавно поймал и не успел как следует обучить.

Долго я шел, часа два, может быть, и больше и уже стал подходить, как мне казалось, к опушке леса. Вот, думаю, хорошо, что не струсил и пошел прямым путем, как вдруг, обогнув большую скалу, чуть не нос к носу столкнулся с громадным тигром ростом с доброго буйвола. Затрясся я от страха, разронял корзины, а сам гляжу зверю в глаза и с места двинуться не могу, точно столбняк на меня напал. Заревел тигр, прыгнул на меня и мигом подмял под себя. Закрыл глаза, лежу под зверем и чувствую, как его острые когти все глубже и глубже вонзаются в меня. Прошла минута, другая, и вдруг я почувствовал себя на свободе, открыл глаза и вижу: мой тигр тут же, почти рядом, катается по траве и яростно рычит. А я и двинуться боюсь — вот, думаю, кинется сейчас тигр и покончит со мной. Но страхи мои были напрасны. Захрипел тигр, опрокинулся на спину, судорожно пошевелил лапами и затих. Подождал я две-три минуты, потом тихонько подошел, и что же я вижу: мой враг был мертв. Упал я на колени и вознес горячую молитву всемогущему Раме за свое спасение, затем собрал своих змей, спрятал их в корзины, и тут только заметил, что нет одной змеи, молодой кобры, самой умной и самой мне преданной. Обшарил я все кусты, нет нигде кобры, да и только. Собрался я совсем в дорогу, и захотелось мне еще раз взглянуть на тигра, подошел я — и что бы вы думали? — моя милая, славная Сапрани обвилась вокруг шеи тигра и впилась ему зубами в горло. Понял я тогда, кто спас меня от смерти.

В Бильзу я пришел в тот же день, и весть о моем чудесном спасении скоро разнеслась по всему городу. Народ ко мне валом повалил — всем хотелось посмотреть на царицу змей. И надавали же мне тогда денег и подарков всяких! Ну как же после этого мне не любить мою преданную Сапрани. Вот и вчера, когда со мной стряслась беда, одна только Сапрани не покинула меня.

— Правда, твоя Сапрани умное и преданное животное, — заметила Берта. — Прикажу давать ей каждый день по чашке молока, пусть лакомится.

Точно поняв, что речь идет о ней, умная Сапрани высунула осторожно голову из-под циновки, а затем и вся выползла. Переменившись в лице, Берта опрометью выбежала во двор. Андре храбро остался сидеть на циновке и стал разглядывать змею. Это была великолепная кобра, чуть не в два с половиной аршина в длину. Ее гибкое, упругое тело, покрытое черной чешуей, было усеяно правильно расположенными желтоватыми пятнами. По знаку хозяина она приподнялась и раздула голову, на которой резко обозначились два черных, похожих на очки пятна.

— Неужели такая небольшая змея может убить тигра в несколько минут? — спросил юноша.

— От укуса кобры тигр умирает меньше чем в четверть часа, — ответил Мали.

— А человек?

— И того скорее… Наши ученые утверждают, что яд кобры убивает человека в полторы-две минуты.

— Какой ужас! — воскликнул Андре. — Надеюсь, мы будем с Сапрани жить в мире.

— Будьте спокойны, дорогой сагиб, отныне Мали и Сапрани безгранично вам преданы! — с жаром сказал старик. — Можете вполне нами располагать.

Глава IV. У битурского раджи

Прошло несколько дней, и в Гандапур прибыл гонец, весь в золоте, с приглашением от принца Дунду.

Буркьен сначала думал вежливо отказаться от приглашения, так как после смерти жены избегал многолюдных собраний, однако, не желая портить добрых соседских отношений, а главное, лишать детей удовольствия, о котором они так мечтали, дал слово приехать в Битур.

Андре и Берта были в восторге.

— Одно только мне не нравится, — заметил Андре, — придется облечься во фрак и щеголять в таком неподходящем костюме на блестящем восточном празднике.

— А по-твоему, лучше вырядиться тебе плантатором, — засмеялась Берта, — а мне дикаркой с перьями на голове и поясом из листьев.

— Зачем же непременно плантатором! — с досадой возразил Андре. — Но согласись, нелепо ведь в самом деле надевать фрачную пару скучного черного цвета, когда к нашим услугам красивый костюм туземцев. Или, по-твоему, широкая шелковая одежда индусов и золотой тюрбан не пойдут мне?

— И как еще пойдут! — согласилась Берта. — Но ведь ты знаешь, англичане считают неприличным наряжаться европейцу в индусское платье.

— Что нам за дело до англичан! — горячо воскликнул юноша. — Они оттолкнули от нас туземцев своей манерой относиться ко всему с условной точки зрения приличия или неприличия. Вместо того чтобы жить с ними в дружбе и согласии, как это делали первые завоеватели Индии французы, они то и дело создают между собою и туземцами разные социальные перегородки, забывая о том, что в минуту опасности все это приведет только к лишним для них затруднениям. Зачем нам, франко-индусам, следовать их примеру? На месте отца я бы поступал не как англичане, а как наш дедушка Гектор Буркьен, умевший соединить интересы Франции и Пейхвахов.

— Да ты никак вздумал бунтовать против своего законного правительства и, что еще хуже, против отца! — смеясь, погрозила ему пальцем Берта. — Как бы вы ни были красивы и привлекательны в костюме раджи, господин революционер, а все-таки на этот раз придется вам облачиться в ненавистный черный фрак.

— Ты права, сестричка, — весело промолвил Андре, чмокнув Берту в щечку. — Болтаю что-то несуразное… Однако мы с тобой сегодня еще не навестили Мали и его подругу, несравненную Сапрани.

— Меня нисколько не тянет посмотреть еще раз на его змею, — сказала Берта. — Все ее заслуги ничуть не примирили меня с этими противными гадами… Да вот и сам Мали идет к нам.

Мали действительно медленно направлялся к дому, опираясь на длинный красный посох. Андре с Бертой побежали навстречу своему старому другу.

— Мали, Мали! — закричали они в один голос. — Нас пригласили на праздник в Битур!

— Я не могу дождаться, когда мы поедем! — воскликнула Берта, хлопая в ладоши. — Говорят, праздник будет полуевропейский-полуиндусский. Днем нам покажут фокусников, танцы баядерок, а вечером состоится блестящий бал.

— Да будет проклят Дунду со всеми своими празднествами! — проворчал старик.

— Полно, полно, Мали, — промолвил Андре, — я знаю, ты недолюбливаешь принца. Что и говорить, нехорошо он поступил, бросив тебя больного и израненного на произвол судьбы, а все же мне кажется, принц уж не такой дурной человек, а только легкомысленный и тщеславный.

— Кто похитил у тигрицы детеныша, не должен забывать, что у тигренка отрастут со временем когти, — произнес загадочно Мали.

— Поэтично сказано, да не совсем к делу, — улыбнулся Андре. — Тебе все рисуется в мрачном свете. Вот недавно нашли наши люди рано поутру перед своими хижинами кем-то подброшенные мучные лепешки, по здешнему чапати, а ты и давай пророчить разные страсти. По-твоему, находка эта означала призыв к мятежу. ‘Пробил час, — будто так надо понимать призыв, — запасайся каждый хлебом и в путь-дорогу’. И как же ты ошибся — лепешки съели собаки, а наши рабочие все на своих местах, никто и не думает уходить.

— Не всякому человеку, у которого есть глаза и уши, дано видеть и слышать! — торжественно изрек старик.

— Ну вот, опять пошли загадки! — с досадой проговорил Андре. — До свидания, Мали! Завтра расскажем тебе, как мы веселились в Битуре, может быть, перестанешь хмуриться.

И, взяв сестру за руку, побежал домой, оставив Мали проклинать, сколько ему угодно, своего врага, принца Дунду.

Наконец наступил день праздника, ожидаемый с таким нетерпением. Семья Буркьен отправилась на разукрашенной французскими флагами лодке в Битур, расположенный на том же берегу Ганга, где находился и Гандапур, только несколько выше по течению. Чудесно было плыть среди живописных берегов по широкой многоводной реке. Любуясь красивыми видами, молодые люди весело болтали и смеялись, и только старый Буркьен всю дорогу молчал и казался чем-то озабоченным. Недалеко от Битура Буркьены догнали целую флотилию лодок с гостями. Дальше поплыли все вместе, и стало еще веселее. Но вот лодки обогнули высокий бугор в том месте, где река делала крутой поворот, и взору гостей предстал дворец принца Дунду. Из уст сотен гостей вырвался единодушный восторженный крик.

Трудно вообразить себе что-нибудь более грандиозное и в то же время более воздушное и изящное, чем этот дворец. Весь из белого и розового мрамора он тянулся вдоль берега своим легким кружевным фасадом с балконами, башенками и колоннадами, резная мраморная лестница спускалась широкими ступеньками до самой воды. Над величественным зданием развевалось множество разноцветных шелковых флагов. Индусы в пестрых живописных нарядах толпились на террасах, устроенных над самой рекой, усеянной множеством лодок, каждая с позолоченной кормой и с развевающимся флагом на высокой мачте. Ослепительное южное солнце заливало горячими лучами всю эту яркую, красивую картину и придавало ей что-то волшебное.

Когда флотилия с гостями причалила к мраморным ступеням дворца, толпа приветствовала ее радостными кликами, а в саду грянул бравурный марш. Вопреки правилам индусского этикета принц Дунду сам принимал на берегу гостей, любезно приветствуя их. При виде Буркьена он просиял и поспешил к нему навстречу.

— Благородный сирдар [сирдар — почетный титул, то же, что по-французски герцог, был пожалован магаратскими королями деду Буркьена], очень счастлив видеть вас и ваших прелестных детей. Несмотря на ваше обещание, я не смел надеяться, что вы ко мне пожалуете. Но поверьте моему слову, праздник был бы для меня не в праздник, если дворец наследника Пейхвахов не удостоил бы своим посещением потомок одного из преданнейших приверженцев.

— Времена эти миновали. Теперь нет более Пейхвахов, а сам я скромный помещик и только, — ответил Буркьен.

Ничего не сказал Дунду, взял под руну Буркьена и стал подниматься по мраморной лестнице. Андре с Бертой шли позади и делились впечатлениями.

— Обрати внимание, Андре, — говорила девушка, — мы ведь идем по настоящим кашемирским шалям.

— У богатых индусов повсюду так принято, — ответил Андре. — Шали служат у них только ковром, они берут их с собой, чтобы расстилать на мраморных плитах, прежде чем на них сесть… А посмотри, как пышно разодеты гости! Вот этот, например, в доспехах из железа и золота, чем не средневековый рыцарь? А тот, что с ним рядом стоит — в шелковой одежде, — точь-в-точь придворный Генриха Третьего.

— Жаль, что мы не можем видеть принцесс, — заметила Берта. — Воображаю, сколько на них золота и драгоценных камней.

— Ишь, чего захотела! — засмеялся Андре. — Его светлость Дунду-Пант-рао не настолько еще цивилизован, чтобы позволить принцессам и придворным дамам появляться перед нашими нечестивыми взорами. Впрочем, тебя, может быть, и проведут на женскую половину.

Не переставая болтать, они незаметно поднялись по лестнице и, миновав стоявших шпалерами слуг с опахалами из павлиньих перьев, очутились в чудесном саду. Вымощенные розовым мрамором аллеи с деревьями в цвету. В воздухе витал аромат распускающихся цветов. По узким каналам, выложенным мозаикой, изображавшей рыб и цветы, журчали звонкие ручейки и вливались в отдельные бассейны, из которых били фонтаны тысячами струй.

В конце сада высился великолепный павильон, сотни алебастровых колонн поддерживали его купол. В павильоне был сервирован завтрак, фрукты и индусские шербеты. Лишь только гости уселись за стол, из резервуаров на крыше полилась широкими потоками вода, образуя вокруг павильона прохладную стену, переливавшуюся на солнце всеми цветами радуги.

После завтрака гостей пригласили во дворец. Их ввели в огромные парадные залы. Стены этих зал, разукрашенные сверху донизу золотыми арабесками со вставленными в них бесчисленным множеством крохотных зеркальных стеклышек, сверкали тысячами огней. Из зал гости прошли в галереи миниатюр, далее в покои, специально устроенные для послеобеденного отдыха, с мраморными стенами, украшенными мозаикой из драгоценных камней.

Осмотрев все достопримечательности дворца, гости собрались в обширном зале, где обыкновенно давались представления. Когда все разместились по местам, слуги подали дамам розовую воду в серебряных кувшинах, а мужчинам — кальяны с благовонным табаком.

По индусскому обычаю представление началось научем, танцем баядерок. Науч не есть танец в том смысле, как мы его понимаем, а скорее полурелигиозная церемония. Баядерки в длинных шелковых чадрах кружились медленно и грациозно, напевая монотонную мелодию под аккомпанемент флейт, цимбал и тамтамов. Танец этот не произвел большого впечатления на Андре и Берту, точно так же, как и фокусники, сменившие баядерок. Но что действительно их привело в восторг — это знаменитый танец яиц, чудо ловкости индусских акробатов. Молодая, сильная, ловкая танцовщица выходит на сцену с большим ивовым колесом на голове и корзиной яиц в руках. На равном расстоянии одна от другой к колесу подвешены нитки с петлями на концах, затягивающимися с помощью бусинок. Музыка играет какую-то монотонную мелодию, и танцовщица принимается кружиться волчком. Улучив удобный момент, она берет из корзины яйцо, кладет его в петлю, и петля мигом затягивается. Благодаря центробежной силе, развиваемой ни на секунду не прекращающимися быстрыми движениями танцовщицы, нитка с яйцом вытягивается и принимает горизонтальное положение. Одно за другим вкидываются танцовщицей яйца в петли, и в конце концов вокруг ее головы образуется оригинальный ореол. С этого момента танцовщица начинает вертеться с такой головокружительной быстротой, что едва можно различить черты ее лица. Наступает самый критический момент: одно какое-либо неловкое движение, секундная остановка — и яйца вмиг разобьются. Теперь вопрос, как прекратить танец, сохранив в целости яйца? Есть только один способ — вынуть яйца тем же порядком, каким они были вложены, но для этого требуется еще больше ловкости. Наша танцовщица вышла с честью и из этого затруднительного положения. Быстрым, уверенным движением она поймала одну из ниток, ловко вынула из петли яйцо и положила его в корзину. Таким же точно образом вынула она одно за другим яйца из петель, ни одного не разбив.

По окончании представления вошли камергеры с золотыми жезлами и пригласили гостей в столовую. Огромный стол, сервированный по-английски, весь был заставлен редкостными цветами и блестел дорогим хрусталем и массивным серебром. Рассказывали, что радушный хозяин ничего не пожалел, чтобы как можно лучше принять гостей, — повара были из Калькутты, а фрукты и провизию привезли из Бомбея.

Верный обычаю страны и свято чтя религию предков, запрещающую разделять трапезу с неверными, принц не сел за стол с гостями, и только когда обед близился к концу, вошел в столовую, следом за ним слуга нес на подносе золотой кубок. Наполнив кубок шампанским, принц высоко его поднял и громко провозгласил:

— Миледи и джентльмены, за здоровье нашей всемилостивейшей государыни королевы Виктории!

Словно электрический ток пробежал по зале. Все встали как один и с возгласами ‘да здравствует королева!’ подняли свои бокалы.

— За здоровье генерала Вейлера, — провозгласил опять принц, — и за доблестную его армию!

В ответ на эту здравицу раздалось троекратное ура. Были и другие тосты, также сочувственно принятые. Генерал Вейлер в свою очередь предложил тост за здоровье любезного хозяина, ‘надежду молодой Индии’. Наконец очередь дошла до Буркьена, он нехотя встал и, бросив выразительный взгляд на принца Дунду, произнес, отчеканивая каждое слово: ‘Господа, за забвение прошлого и за лучшее будущее!’ В ответ на этот тост раздались жидкие аплодисменты. Майор Патерсон наклонился к соседу и шепнул: ‘Хорош Буркьен, а еще француз!’ И сам поднял бокал за здоровье дам Англии и Индостана. Этот тост был сопровожден громом аплодисментов.

Тут веселые звуки оркестра известили гостям о начале бала. Не ошиблась, видно, Берта, когда говорила, что праздник будет полуевропейский-полуиндусский. Гости перешли в большой зал, и вскоре счастливые пары понеслись в вихре вальса.

Лишь один Буркьен не разделял общего веселья. Прислонившись к мраморной колонне, он печальным взором глядел на блестящую молодежь, беззаботно отдававшуюся: веселью. Вдруг кто-то прикоснулся к его плечу.

— А вы, сирдар Бурхан, почему не танцуете? — любезно спросил принц.

— Не к лицу мне веселиться, — ответил Буркьен. — Да и не такое теперь время.

— Что вы хотите этим сказать, сагиб? — с живостью спросил Дунду.

— Вы и без меня это отлично знаете. Пока мы здесь беззаботно веселимся, над старой Индией собираются темные тучи. В воздухе так много скопилось электричества, что вот-вот разразится гроза. Каждый день приносит предсказание одно мрачнее другого, и надо только удивляться слепоте нашего правительства, не сознающего близости опасности. Право, есть отчего прийти в отчаяние.

— Ну, это вы напрасно говорите, сагиб. Уверяю вас, все ваши страхи плод расстроенного воображения. Решительно не понимаю, в чем вы видите мрачные признаки. Уж не пресловутые ли лепешки тому виной? Помните те самые, о которых так много говорили и смеялись у генерала Вейле-ра… Поверьте мне, владычество англичан так упрочилось, что ничто не в силах поколебать его. Разве вы можете хоть одну минуту сомневаться в преданности Англии наших вождей? И разве я сам — сын Пейхвахов не смирился перед англичанами и не заявил открыто перед всем народом, что никогда не буду против них враждовать? Не присягал ли я еще на этих днях в верности королеве Виктории и в знак нерушимости клятвы не возлагал ли рук на голову священной коровы? Нет, нет, не тревожьте себя напрасными сомнениями, — ваши дети могут спокойно веселиться.

Буркьен недоверчиво покачал головой.

— Не сомневаюсь в вашей верности, принц, — ответил он, — но этого еще недостаточно, чтобы рассеять мои опасения. Смейтесь сколько вам угодно над таинственными чапати, но для тех, кто умеет вникать в смысл событий, они полны грозного значения. Кроме того, я получил известия гораздо более тревожные, прямо-таки удручающие, и положительно отказываюсь понимать, как может генерал Вейлер оставаться спокойным.

— Известия! — протянул принц. — И какие же это известия?

— Один из моих друзей сообщает, что бенгальские стрелки в Серампуре месяц назад взбунтовались и убили всех своих офицеров.

— Это давно всем известно, — перебил его Дунду, — теперь там все успокоилось.

— Правда, но зато возникли серьезные беспорядки среди сипаев [сипаи — туземные солдаты на английской службе] в Патне и Агре и, если верить письму моего друга, мерутские сипаи идут на Дели.

— Вот как!.. Значит, это форменный мятеж! — воскликнул принц. — Плохо дело: ничтожной горсти европейцев не справиться с этими батальонами.

— Они будут бороться до последней капли крови, — убежденно проговорил Буркьен. — Каждый сумеет исполнить свой долг и, если нужно, умереть на своем посту.

— Но вы-то сами неужели станете на сторону англичан? — пылко воскликнул принц. — Пользуясь всеобщей любовью и уважением среди населения, вам опасаться нечего, мало того, победа индусов еще более упрочила бы ваше благосостояние. Помните, с каким успехом ваш дед сражался против англичан?

— Мой прадед, как доблестный воин, сражался в честном бою, но так же, как и я, никогда не согласился бы стать во главе шайки мятежников, которые борьбу за восстановление своих мнимых прав начинают с грабежей и убийств.

— Вы благородный человек, сирдар! Если у англичан, много таких союзников, как вы, им бояться нечего. Но повторяю, ваши опасения ни на чем не основаны, и мы успеем еще много раз повеселиться в Битуре, прежде чем ваши предсказания сбудутся.

Пожав руку Буркьену, принц удалился, а Буркьен, у которого на сердце по-прежнему было неспокойно, пошел пройтись по саду.

Чуть не всю ночь продолжался бал. Уже близился рассвет, когда гости разместились по лодкам и отправились к себе домой в сопровождении оркестра и целой флотилии лодок, красиво убранных разноцветными флагами.

Радостные, возбужденные пошли Андре и Берта спать. Блеск и великолепие праздника произвели на них такое сильное впечатление, что им казалось, будто все ими виденное было не наяву, а во сне.

Глава V

Месть Пейхваха

На другой день, рано утром, когда дети еще спали, Буркьен отправился в поле поглядеть на сбор индиго. Только вышел за ворота, навстречу ему попался Мали со своими корзинами.

— Куда это ты собрался в такую рань, Мали? — удивился Буркьен.

— Пора и домой, сирдар, — ответил старик. — Соберу своих беглянок, дойду до Ганга, а там и рукой подать до моей лачужки.

— Хорош старик, нечего сказать, — укоризненно произнес Буркьен. — Собрался уходить, а сам ни с кем и не попрощался.

— Нет, господин мой, этого бы я никогда не сделал, — возразил Мали. — На прощанье я собирался низко поклониться вам и молодым господам. Но мне хотелось переговорить с вами с глазу на глаз, а потому я и поджидал вас здесь.

— Не бойся, говори! — ободрил его Буркьен. — У тебя здесь хорошие заступники, можешь быть уверен, отказа с моей стороны не будет.

— Ничего мне, господин, не надо, я и так премного вам обязан, — ответил старик. — Позвольте только задать вам один вопрос: что говорил вам вчера Нана-Сагиб?

— Какой Нана-Сагиб?

— Да принц Дунду, как вы его называете. Сын и наследник последнего Пейхваха, он получил бы при вступлении на престол имя Нана-Сагиба. Этим именем мы, старики, друзья его покойного отца, и привыкли называть принца.

— Так-так, мой друг… Сказать по правде, принц ничего особенного не говорил мне.

— Странно! — промолвил Мали и после минутного колебания добавил: — Что бы там ни было, я должен вам сказать кое-что по секрету, хотя и рискую поплатиться за это головой. Только сделайте милость, присядемте, а то у меня от слабости ноги подкашиваются.

Они присели на краю дороги.

— Много-много лет тому назад, — начал старый заклинатель, — когда я был еще совсем мальчиком, отец взял меня с собой на празднества в честь богини Парвати. Отец был заклинателем змей. Зная, что на празднике ему будет много дела, захватил меня с собой. Однажды утром, когда отец куда-то ушел, а я остался с нашими змеями в храме, туда пришла принцесса с многочисленной свитой поклониться нашей доброй, кроткой Парвати. Испугался я, затрясся весь, а сам творю заклинания и пою молитвы, какие полагается. Видно, понравился я ей. Она спросила, сколько мне лет, и в конце концов убедила отца оставить меня при дворе.

Таким образом я попал во дворец к Пейхваху, одному из самых могущественных наших принцев. Его полководцы. Голкар и Скиндия, вернули ему большую часть Индостана и одерживали победу за победой над англичанами. Не гордыми завоевателями являлись тогда ко двору принца англичане, а скромными послами. Насмотрелся я и на французских офицеров, бывших на службе в нашей армии. Не раз видел и служившего в нашей армии вашего прадеда, доблестного генерала Буркьена, этого героя из героев, единственного оставшегося верным нашему делу.

И вдруг все изменилось. В один злосчастный день принцесса была вынуждена покинуть свой раззолоченный дворец и искать спасения в глухой деревушке Бунделькунда. За ней последовали лишь немногие из верных слуг, в том числе и я. При принцессе находился ее новорожденный сын Нана, наследник царя царей и единственная надежда великого магаратского народа.

Мальчик рос в изгнании. Я не разлучался с ним, любил его как сына, почитал как государя своего. От природы Нана был гордого, крутого нрава, сердце его, казалось, не знало жалости, и в этом мне пришлось скоро убедиться. Раз в наше тихое убежище приехал английский офицер и от имени своего правительства предложил принцу отказаться за колоссальное вознаграждение от своих прав на престол. Я был уверен, что принц с негодованием отвергнет такое предложение, но ошибся — он принял его. Слабохарактерность принца так возмутила меня, что я в тот же вечер, гуляя с ним по берегу Нербуды, откровенно высказал ему мое порицание в выражениях, быть может, слишком резких, но извинительных в моем возрасте и при моей близости к принцу. Страх как вскипел тут принц! ‘Как смел ты, презренный колдун, хоть одну минуту усомниться во мне! — вскричал он с искаженным от бешенства лицом. — Знай же, Нана не забывает обид и никогда их не прощает, клянусь в том священной рекой Нербудой! Если бы мне даже пришлось унизиться до дружбы с подлыми англичанами, я готов и на это пойти, лишь бы отомстить им. Месть моя будет беспощадной. Кровью жен и детей они заплатят мне за слезы, пролитые мною над униженной, порабощенной родиной. А ты, парс [парс — представитель религиозной общины в Индии, возводящей материальное благополучие в цель жизни], уходи с глаз моих, не хочу тебя больше видеть!’

Ни просьбы, ни мольбы не могли смягчить гнева моего царственного ученика. Делать нечего, пришлось опять взяться за нищенский посох и кормиться ремеслом моих отцов. Прошло с тех пор двадцать лет, и случай снова свел меня с принцем Дунду. Тщетно молил я его о помощи — он не сжалился над своим несчастным старым слугой… Попомните мое слово, Бурхан-сагиб, Нана ничего не забыл, ничего не простил. Он сегодня украшает цветами свои жертвы, которых завтра собирается задушить…

Тут радостные крики прервали беседу старого заклинателя с Буркьеном. К нему со всех ног бежали Андре с Бертой.

— Здравствуй, папочка! — издали кричала Берта. — Мы чуть не целый час разыскиваем тебя.

И она бросилась отцу на шею.

— О чем ты это секретничаешь с Мали? — спросил Андре отца. — Пари готов держать, Мали пустился в свои любимые рассуждения про тигрицу и тигренка, про человека, который, хотя и имеет глаза и уши, все же ничего не видит и не слышит… Говоря откровенно, старина, мне куда больше по душе твои фокусы со змеями, нежели твои наставления.

— Ты совсем уходишь, Мали? — спросила Берта. — И не простившись с нами? Нехорошо, старик, нехорошо!

— Да, госпожа, ухожу. Только что откланялся вашему отцу и ждал вас, чтобы проститься и поблагодарить за все, что вы для меня сделали.

— Куда тебе торопиться, пожил бы еще у нас, — сказала Берта.

— И рад бы, да не могу. Промешкай я день-другой, пожалуй, и змей своих не найду, а я ведь без них как без рук.

— Опять эти противные змеи! — с гримасой промолвила девушка.

Уходя, старик еще раз повторил:

— Не забудьте, что Мали предан вам телом и душою. Как бы далеко он ни был, только дайте клич, и он тотчас явится.

Долго-долго глядели Берта с Андре вслед старому заклинателю и только тогда пошли домой, когда он скрылся за поворотом дороги. И у обоих было такое чувство, словно они не чужого человека проводили, а старого преданного друга.

Буркьен слегка досадовал на детей, что они помешали досказать Мали все, что он знал про Дунду. Одну минуту он даже хотел вернуть назад Мали, но, поразмыслив, решил, что придавать особенного значения словам старика не стоит. ‘Видно, расходилось стариковское сердце, он и наговорил на своего бывшего питомца невесть что’, — сказал он себе в успокоение.

В тот же день он получил от генерала Вейлера секретное уведомление, в котором тот сообщал, что положение дел ухудшается с каждым часом и того гляди вспыхнет восстание по всей стране. Предупредив Буркьена, чтобы он принял все меры предосторожности, генерал так заканчивал письмо: ‘К счастью, мы можем вполне положиться на преданность принца Дунду. Вчера вечером в беседе со мной он обещал взять наших жен и детей к себе во дворец, где они будут в полной безопасности. Завтра же прикажу приготовить лодки и отправить в Битур к Дунду всех женщин и детей нашего гарнизона’.

‘А что, если Мали прав и Нана действительно ничего не забыл и не простил!’ — подумал Буркьен, прочитав письмо.

Не теряя времени, он созвал всех своих людей и приказал им вооружиться, не снимать оружия ни днем ни ночью и при первом же сигнале собираться во дворе перед домом. По дорогам были расставлены дозорные, и им приказано извещать о всяком появлении каких-либо подозрительных групп. Наконец, стена вокруг усадьбы и ворота были основательны укреплены.

Андре с Бертой в недоумении смотрели на все эти приготовления и досадовали на Мали, виновника, по их мнению, всего этого переполоха. Андре вздумал было даже подтрунить над отцом, но тот строго остановил его, сказав, что теперь не до шуток.

Известия с каждым днем становились все тревожнее. Говорили, что полки сипаев один за другим переходили на сторону мятежников. Из Каунпора и его окрестностей европейцы спешно отправляли свои семьи в Битур, так как принц еще раз открыто заявил, что он сторонник англичан и готов приютить всех беглецов.

Целыми днями Андре с Бертой оставались на берегу Ганга и с тяжелым чувством смотрели на лодки, увозившие женщин и детей в Битур. Ни смеха, ни звонких песен не было теперь слышно, лишь проклятия и рыдания доносились из лодок — кто оплакивал отца, кто брата, кто мужа или сына. В томительном ожидании протекла неделя. И вот пронесся слух, что полки Убского набоба идут на Каунпор, весь гарнизон которого состоял из тысячи восьмисот европейцев и трех-четырех тысяч сипаев, на которых к тому же была плохая надежда.

Все окрестные крестьяне охотно отозвались на зов Бур-кьена, и он надеялся с помощью них отбить нападение неприятеля, который вряд ли станет терять время на продолжительную осаду столь маловажного пункта.

Расставленные по полям и дорогам дозорные опрашивали всякого прохожего, кто он, откуда и зачем идет, а мало-мальски подозрительного человека и близко не подпускали к фактории. Всем домашним, а особенно Андре и Берте, было строго-настрого запрещено ни под каким видом не удаляться далеко от дома.

Прошла неделя-другая. И вот однажды утром прибежал к Буркьену, запыхавшись, караульный и сообщил, что по дороге к фактории идет значительный конный отряд туземцев.

Подали сигнал, и через несколько минут все ворота были уже на запоре, а на дворе стояли под ружьем двести рабочих. Берте отец велел спрятаться в самую дальнюю комнату, затем, подозвав к себе рабочих, приказал им узнать, велик ли отряд, подходивший к фактории. Несколько человек кинулись исполнять его приказание. Не прошло и четверти часа, как к воротам подскакал всадник, в руках у него была обнаженная сабля с развевающимся на конце белым платком.

— Кто вы? Что вам надо? — крикнул с вала Буркьен.

— Вы меня не узнали, сирдар? — смеясь ответил всадник. — Я Дода, герольд принца Дунду-Пант-рао. Его светлость послал меня к вам.

— Что угодно принцу? — холодно спросил Буркьен.

— Его светлость идет с отрядом конницы в Каунпор на помощь генералу Вейлеру. Говорят, повстанцы, — будь они прокляты! — уже с утра подошли к реке. Его светлость желает условиться с вами, что предпринять для защиты дороги в Битур на случай обходного движения неприятеля.

— Хорошо, скажите принцу, что я жду его, — ответил Буркьен. — Один из моих людей пойдет с вами и прикажет дозорным пропустить вас.

Затем, подозвав одного из самых надежных слуг, Буркьен приказал ему отворить главные ворота и вместе с тем смотреть, чтобы все были на местах и в полной боевой готовности.

Немного погодя к воротам подошел отряд туземцев. Впереди гарцевал на горячем коне принц Дунду. На нем было на редкость богатое платье, а на тюрбане из золотой парчи сверкала великолепная бриллиантовая звезда — царский венец повелителей Индии. Принц выехал один во двор и, ловко осадив коня, церемонно поклонился Буркьену.

— Клянусь Индрой, вы проявили способности настоящего военачальника! — воскликнул он. — Ваш прадед Гектор Буркьен может вами гордиться, он сам не сумел бы лучше превратить мирную усадьбу в грозную крепость. Каково! Аванпосты!.. Укрепленные стены!.. Траншеи!.. Чуть не рота дюжих молодцов, вооруженных с головы до ног. Поздравляю вас, сирдар, от всей души поздравляю.

— Я сделал только то, что требовали обстоятельства, — просто ответил Буркьен.

— Разумеется, разумеется! — подхватил принц. — Но если бы все так поступали, победа была бы за нами.

— О, в этом я и не сомневаюсь! — убежденно проговорил Буркьен. — И если бы даже в Индии и Великобритании не осталось ни одного англичанина, знайте, что в Европе найдутся сотни тысяч людей, которые во имя высших идеалов человечества пойдут против убийц и предателей.

— Быть может, вы и правы, — ответил с живостью принц. — Но об этом после, теперь потолкуем о деле. Вам известно, что я предоставил всем европейским беглецам приют в моем дворце. У меня в Битуре собралось в настоящую минуту около тысячи двухсот женщин и чуть не втрое больше детей. Выступив по приказанию генерала Вейлера на защиту Каунпора, я поневоле ослабил гарнизон Битура и теперь рассчитываю, что в крайнем случае вы мне поможете. Кстати, у вас есть пушки?.. Скажите — сколько?

— Две, — ответил Буркьен.

— Этого вполне достаточно, — произнес принц. — Ваша маленькая крепость может одновременно охранять дорогу и реку, тем более что при первом сигнале мы поспешим к вам на помощь.

— Прекрасно. Все будет сделано, как вы говорите. Так и передайте генералу Вейлеру.

— Через час буду у генерала и лично доложу ему обо всем, — сказал принц. — До свидания, дорогой сирдар! Все-го хорошего!

Вежливо поклонившись, принц направился к воротам, но, отъехав две-три сажени, вдруг быстро повернул назад.

— А самое главное — наш пароль с генералом Вейлером я и забыл сказать вам! — крикнул он. — Знать же его необходимо, в это тревожное время изменников найдется немало.

Буркьен подошел.

— Еще поближе, сирдар, прошу вас… Я могу сказать вам пароль только на ухо — это государственная тайна.

Буркьен подошел вплотную к коню. Дунду наклонился к плантатору и с криком: ‘Месть Пейхваха!’ — вонзил ему в спину кинжал, ловко спрятанный в рукаве. Буркьен повалился замертво к ногам лошади.

В этот же момент, как по сигналу, конный отряд ринулся во двор и, никого не щадя, стал рубить направо и налево. Захваченные врасплох люди Буркьена все полегли на месте, не уцелели и те, кто успел спрятаться в доме.

Андре был во дворе и видел, как отец упал замертво. Предательство было так ловко задумано и нападение так неожиданно, что молодой человек только тогда опомнился, когда разбойники ворвались во двор. В смертельном страхе он вскарабкался на стену и собрался было спрыгнуть в поле, как вдруг позади себя услышал раздирающий крик: ‘Папа! Андре! Спасите!’

Не задумываясь, Андре бросился опять назад и увидел, что двое разбойников выносят из дома Берту. Бедная девушка отчаянно кричала и старалась вырваться из их рук. Андре ринулся к ней на помощь, но только успел подбежать, как кто-то изо всей силы ударил его по голове бамбуковой палкой с железным наконечником, и он повалился на землю. Не обращая на него внимания, разбойники понесли свою добычу принцу, который стоял посреди двора и спокойно глядел на то, что кругом происходило. При виде Берты глаза принца сверкнули торжеством.

— Вы отвечаете мне за жизнь девушки, — обратился он к начальнику отряда. — Знайте, в ее жилах течет благородная кровь Пейхвахов. Горе тому, кто осмелится поднять на принцессу руку.

— Куда прикажете отвезти принцессу? — спросил начальник.

— Отвезите ее под усиленным конвоем ко мне в Битур, — приказал принц, — и окружите заботами, приличествующими племяннице Пейхвахов.

Затем, обратившись к своим людям, скомандовал:

— Поджечь дом изменника со всех концов, чтобы не осталось камня на камне. А там на коней и в Каунпор!

— Да здравствует Нана-Сагиб! Да здравствует Пейхвах! — раздался крик тысячи голосов.

Подожженная со всех сторон усадьба ярко запылала, осветив небо багровым заревом, а отряд, захватив все, что было поценнее, поскакал в Каунпор. Там, где несколько дней тому назад царили мир и благоденствие, теперь только дымились развалины и валялись трупы убитых людей.

Глава VI. Добрый самаритянин

В каких-нибудь два-три часа пламя уничтожило прекрасную гандапурскую факторию, красу и гордость страны. От ее высоких стен, величественного фасада, изящных веранд остался лишь огромный костер, яркие огоньки которого одни нарушали зловещий мрак.

Глубокая тишина царила кругом. Перед уходом повстанцы по приказанию Дунду добили всех раненых, подававших признаки жизни. В своей безумной ярости они не пощадили ни женщин, ни детей, ни стариков — всех, и европейцев и индусов, постигла ужасная участь. Весь двор фактории был усеян мертвыми телами, туда, учуяв добычу, со всех сторон сбегались на богатый пир гиены и шакалы.

Из многочисленных обитателей Гандапура уцелел один Андре. Оглушенный ударом по голове он лишился сознания: его сочли мертвым и больше не трогали. Несмотря на тяжелую рану, Андре остался жив и после двухчасового обморока под влиянием ночного холода пришел в себя. Глубоко вздохнув, юноша приподнялся и растерянно оглянулся кругом. ‘И приснятся же такие ужасы!’ — подумал он.

Тут налетел ветерок, и тлевшая вблизи головешка вспыхнула, осветив на несколько секунд страшную картину, затем все снова погрузилось во мрак. Но и этого короткого мига было достаточно, чтобы вернуть юношу к действительности.

— Отец! Берта! — прошептал он и зарыдал.

Долго плакал бедняга, долго ломал себе голову, стараясь понять причину, побудившую принца Дунду, их соседа и друга, так вероломно с ними поступить. ‘Я спасся каким-то чудом, — подумал он. — Того и гляди, злодеи вернутся и прикончат меня. Надо скорее бежать, но куда?.. Где найти приют?’ Он попытался было встать, но, обессиленный потерей крови, снова упал на землю.

Мириады звезд сверкали на темном небе. Заметив, что на востоке свет их стал бледнеть, Андре понял, что скоро наступит день. Надо было спешить, каждая минута была дорога. С невероятными усилиями он дополз до цистерны на другом конце двора и с жадностью стал пить воду, потом разорвал носовой платок, смочил его и обвязал голову.

Вдруг неясный шум заставил его насторожиться. Он стал прислушиваться… Боже! Да ведь это шаги!.. Мороз пробежал у него по спине. Действительно, совсем близко от него вырисовывался чей-то темный силуэт. Человек то и дело нагибался, как бы внимательно всматриваясь в лежавшие перед ним мертвые тела, потом, бормоча себе что-то под нос, шел дальше.

‘Ну так и есть, этот человек послан Нана-Сагибом, чтобы добить раненых… Сейчас он заметит меня и убьет!’ — с ужасом подумал Андре и притаился за цистерной.

Но вот таинственный незнакомец выпрямился во весь рост, пытливо осмотрелся кругом, и Андре послышалось, что он тихо-тихо произнес его имя. Не успел он прийти в себя от изумления, как совершенно ясно услышал: ‘Андре-сагиб!’ Трепетно забилось у Андре сердце: кто это — друг или враг? Но вот незнакомец позвал в третий раз: ‘Андре-сагиб!’ Сомнения не оставалось — это Мали, старый заклинатель змей.

— Мали! Мали! — вскричал юноша.

Старик кинулся к нему и крепко прижал к груди.

— Ах, Андре, я потерял было всякую надежду тебя найти. Да будет благословенна Парвати, это она привела меня сюда.

— Мали! Мали! — только и мог вымолвить Андре.

Слезы радости полились у него из глаз — ведь старый заклинатель олицетворял для него надежду на жизнь, на спасение.

— Да, это я, старый Мали, твой искренний друг, готовый жизнью пожертвовать, чтобы спасти своего благодетеля. Ведь ты не только спас мне жизнь, но гораздо больше для меня сделал. С того дня, как мой царственный питомец, этот предатель из предателей, прогнал меня, я потерял веру в людей, в добро, истину. Но ты, протянув руку помощи мне, презренному натху, снова воскресил во мне веру в правду и добро… Ах, зачем я не мог предупредить вас о грозящей опасности. Подумать только, я был так близко от Гандапура, на другом берегу Ганга, рвался к вам всей душой и как на беду не нашел ни одного челнока, чтобы переплыть реку и вовремя известить вас о готовящемся предательстве коварного Дунду. И только поздно ночью посчастливилось мне найти наконец в камышах челнок. Я и не чаял увидеть кого-нибудь из вас в живых, но всемогущая Парвати помогла мне. У берега ждет нас челнок, не будем терять ни минуты — того и жди, с рассветом опять нагрянут разбойники.

— Бежать!.. А отец!.. Берта!

— Не знаю, что сталось с ними, — грустно произнес старик. — Здесь я не нашел ни Бурхана, ни вашей сестры…

Андре на минуту задумался.

— Погоди, вспомнил! — заговорил он. — Как сейчас вижу, бегут разбойники, несут сестру… Я было бросился к ней, но тут меня ударили, и я лишился сознания.

— Если Берта жива, можешь быть за нее спокоен, — сказал Мали. — Я знаю Нана-Сагиба. Как внучка магаратской принцессы твоя сестра священна для него. Он велит отвезти ее в один из своих замков, окружить ее царскими почестями, а когда придет время, выдаст замуж за одного из дружественных ему раджей.

— Несчастная Берта! — воскликнул юноша. — А отец? Если его нет в живых, я бы хотел поклониться его праху.

— Увы! Ты должен себе отказать в этом последнем утешении. Если не ошибаюсь, злодеи бросили тело твоего отца в огонь. В одном месте на дворе мне попался сильно обгоревший труп, на котором уцелели остатки европейской одежды.

Как громом поразили эти слова Андре, и он упал без чувств на руки Мали. Старый заклинатель осторожно положил его на землю и на минуту задумался. Потом быстро снял с одного из трупов одежду и тюрбан и надел их на Андре, а снятое с него платье наполовину сжег и полуобгорелые обрывки раскидал по двору.

Сколько ни хлопотал Мали, ему никак не удалось привести в чувство Андре, а между тем медлить было нельзя — на небе уже закраснела заря. Собрался Мали с силами, взвалил юношу на плечи и побрел к реке.

Глава VII. На попечении у Мали

Невзрачной была у старого заклинателя змей хижина. Соломенная крыша, поросшая травой, едва держалась на покосившихся столбах, вместо стен к столбам были прибиты бамбуковые циновки, а дверью служило прорезанное в циновке отверстие, завешанное старым полинялым тряпьем.

Неказистой была лачуга и внутри. Земляной пол наполовину был застлан камышовыми плетенками, в одном углу валялись, сваленные в кучу, корзины, бамбуковые трости, разное тряпье — все богатство старика, в другом стояла низенькая веревочная кровать — чарпа, как называют ее индусы.

На этой убогой постели уже с неделю лежал в жару Андре. Казалось, смерть дала ему отсрочку только для того, чтобы продлить его страдания. Добрый Мали, как мать родная, ухаживал за ним. Старик был уверен, что сильный организм юноши поборет болезнь, и правда, больной день ото дня чувствовал себя лучше, хотя все еще оставался в полузабытьи. Однажды утром, когда Андре первый раз за всю болезнь тихо и спокойно заснул, Мали отправился в соседнюю деревню за припасами.

Вскоре после его ухода Андре впервые пришел в себя. Осмотрелся кругом и замер. То, что он увидел, поразило его не менее, чем ужасный вид пожарища, когда он в ту памятную ночь очнулся от обморока во дворе фактории.

В полумраке — Мали, уходя, из предосторожности завесил вход — копошились страшные, фантастического вида существа. Присмотревшись хорошенько, Андре, содрогаясь от ужаса, понял, что это были змеи. Их было очень много: одни со зловещим шипением ползали по полу, другие обвивались вокруг столбов или, свесившись со стропил, раскачивались в разные стороны.

Обливаясь холодным потом, юркнул Андре под одеяло и притаился, не смея ни пошевельнуться, ни крикнуть. Тут кто-то тихо подошел к лачужке и осторожно приподнял циновку. Андре тотчас узнал старого заклинателя и радостно позвал: ‘Мали! Мали!’

Старик разогнал змей, которые быстро уползли в свои корзины, и подошел к кровати.

— Наконец-то ты пришел в себя, — весело сказал он, — и, надеюсь, будешь теперь совсем молодцом.

— Мали, милый мой Мали, да где ж это я? — дрожащим голосом спросил Андре. — Куда это я попал?

— У меня, Андре, в моей клетушке. Плоховатенька она, правда, но что поделаешь, нет у меня лучшей. Зато, хотя мы всего в каких-нибудь двух милях от Каунпора, ни один сипай не заглянет сюда, в логовище старого колдуна, — так им страшны мои телохранители… Да и тебя они, кажется, порядком напугали? Ну да мы недолго тут останемся, и как только ты поправишься…

— Зачем откладывать! — перебил его пылко юноша. — Уверяю тебя, я совсем здоров… Где мое платье? Давай его сюда.

— Не горячись, не горячись, всему свое время, — засмеялся Мали. — Об этом поговорим после, а теперь выслушай добрую весть, она скорее всяких лекарств поставит тебя на ноги.

— Ты узнал что-нибудь про отца… Он жив? — взволнованно проговорил Андре.

— Сказать наверное не могу, может быть, и жив, — ответил Мали. — На днях я посылал в Каунпор одного преданного мне мальчугана, который ходит со мной по ярмаркам со своей обезьяной… Этому-то мальчонке, забавнику и балагуру, ловкому и хитрому, как обезьяна, удалось пробраться в лагерь мятежников, осаждающих Каунпор, и выведать все, что мне надо было. Он рассказал мне, что мятежники нашли твое полуобгорелое платье и решили, что ты сгорел. Что же касается твоего отца, они убеждены, что ему удалось спастись бегством. Когда Нана ударил его кинжалом и он упал, разбойники сочли его мертвым и бросились грабить усадьбу, а вернувшись немного времени спустя, во дворе его уже не нашли. Кинулись искать по кровавому следу и дошли до самых джунглей, а там и след пропал. Где теперь Бурхан, сказать не сумею, верно только одно, что он жив.

— Боже, благодарю тебя! — радостно воскликнул Андре. — Пойдем скорее, может быть, нам удастся его найти.

— Погоди. Миана мне еще кое-что очень важное рассказал, — продолжал Мали. — Сестра твоя, оказывается, жива и здорова. Нана хотел было сначала отправить ее в Джанси, но потом раздумал и отослал к одному из раджей в Северный Индостан, к кому именно, сказать не могу, но в скором времени узнаю.

— Мали, Мали, мы ведь разыщем с тобой отца и сестру, не правда ли? — взволнованно проговорил Андре.

— Все сделаю, что в моих силах, дорогой сагиб, — ответил Мали, — но прежде, чем спасать других, надо позаботиться о своем собственном спасении, а это дело нелегкое. Прости меня, верного твоего раба, за то, что скажу, — прежде всего ты должен обещать мне во всем беспрекословно меня слушаться, иначе я не ручаюсь ни за что.

— Даю тебе слово, — твердо ответил юноша. — Здесь нет ни господина, ни раба, есть только слабое беспомощное существо, почти мальчик, который вверяет свою судьбу честному преданному человеку.

— Ну если так, то слушай. Первым делом ты должен одеться по-индусски, иначе твое платье нас выдаст. Но это еще не все. В это смутное время все вызывает подозрение. Придем мы с тобой в первое попавшееся селение, станут люди допытываться кто ты, а я им скажу, что ты мой сын, такой же, как и я, мастер заклинать и укрощать змей.

— Но, добрый мой Мали, мне ни за что не справиться со змеями.

— Будь спокоен, дело нехитрое — я скорехонько тебя научу… Скажи-ка лучше, не будет ли тебе, сыну сирдара, обидным считаться в глазах народа моим сыном.

— Нисколько, — возразил Андре. — На все согласен, лишь бы только отыскать отца с Бертой.

— Хорошо! — сказал Мали. — А теперь докажи свое послушание и выпей эту настойку, а потом крепко до утра усни.

Не поморщившись, выпил Андре горькое лекарство, от души поблагодарил доброго старика за его заботу, крепко его поцеловал и тотчас же заснул богатырским сном.

Проснулся Андре на другой день поздно. Он чувствовал себя бодрым и здоровым и горячо возблагодарил Бога за свое спасение и за то, что Он послал ему в несчастии верного друга. Помолившись, юноша обвел лачугу взором. Сегодня она показалась ему куда привлекательнее, чем накануне. Дверь была открыта, и яркие солнечные лучи золотили бамбуковые стены и циновки. Осмотревшись, Андре заметил, что он не один. У противоположной стены сидел молодой красивый индус, приблизительно одних с ним лет, и вел оживленную беседу жестами с обезьяной из породы лангуров.

Андре догадался, что это был Миана со своей обезьяной, о которых накануне ему рассказывал Мали. Присев на корточках перед своим приятелем, Миана усердно старался втолковать ему что-то жестами, а обезьяна в ответ недовольно гримасничала, Андре понял, что молодой индус уговаривал обезьяну сидеть смирно, а та не хотела слушаться. ‘Верно из-за меня вздорят приятели’, — подумал Андре и громко крикнул:

— Здравствуй, Миана!

Миана с ловкостью заправского акробата перекувырнулся в воздухе и, ничуть не удивляясь, что молодой француз знает его, самым фамильярным тоном ответил:

— Здравствуй, Андре! Как ты себя чувствуешь?

Через несколько минут юноши сидели рядом и болтали, как старые друзья. Мали не было дома. Миана помог Андре надеть оставленный стариком широкий джути и повязал ему голову легким тюрбаном.

— А где же куртка, туфли? — спросил Андре.

— Ого, чего захотел! — засмеялся Миана. — Сразу видно знатного барина. Нам, молодым нищим, не полагается носить ни курток, ни башмаков. Если озябнешь, можешь завернуться в одеяло, которым Мали закрывает змей, а о башмаках и думать забудь. Господа брамины строго-настрого запрещают нам, нечистым натхам, носить без особого разрешения обувь. Отец наш, Мали, имеет на это разрешение от верховного жреца в Бильзе. Но это только к слову… Самое главное помни, что для успеха дела ты должен казаться в глазах всех простым нищим.

— Хорошо, пусть будет по-вашему, если это так нужно, — вздохнул Андре.

— Да, друг мой, необходимо. Впрочем, это совсем не так страшно, как кажется. Кожа на твоих ногах быстро огрубеет, и ты через несколько дней будешь свободно ходить по острым камням. Скорехонько загорит и твое белое тело на солнышке, и тебя нельзя будет отличить от настоящего индуса, что нам и требуется.

Очень обрадовался Мали, когда, вернувшись домой, увидел подле лачуги Андре и Миана, весело играющих с обезьяной. Миана хотелось поскорее показать новому другу все таланты своего ученика — обезьяны Гануман. Обезьяна была в ударе и мастерски исполнила все, чему ее научили: притворялась мертвой, проделывала деревянной саблей разные воинские упражнения и необыкновенно ловко одним прыжком вскакивала на крышу лачужки. Ее забавные ужимки очень потешали Андре.

— Вот и чудесно, сирдар, — сказал Мали. — Вижу, Миана даром не терял времени. Тем лучше, медлить нельзя, надо скорее уходить отсюда.

— Хоть сейчас, Мали, но куда?

— Как я узнал сегодня утром, для нас открыт путь только на север, так как Каунпор, Джанси и Агра осаждены мятежниками, Дели, Мерут и Лукнов также в их руках. Гималайские раджи держат сторону англичан, у них нашли себе приют тысячи европейцев, бежавших с берегов Ганга. Но для нас путь из Каунпора в Муссури отрезан, значит, придется сделать большой крюк и идти через Тераи, этот дремучий лес с топкими, непроходимыми болотами, лежащий у подошвы Гималайских гор. В этой местности нет поселений людей, там водится бесчисленное множество диких зверей да бродят стада слонов и носорогов. Миновав Тераи с его топями, мы очутимся в Дера-Дуне, области несколько более населенной, но тоже очень опасной. Как видишь, путь нам предстоит нелегкий.

— А все же надо скорее отправляться, — заметил Андре. — Думаю, дикие звери окажутся не такими жестокими, как эти бессердечные люди. Ничто меня теперь не страшит, я на все готов.

— Отлично. А чтобы не терять драгоценного времени, я сейчас дам тебе урок… Миана, убери-ка свою обезьяну, — приказал он молодому индусу, — и принеси корзины со змеями.

Когда Миана принес корзины, старик открыл ту, где, свернувшись кольцом, лежала красавица Сапрани, достал тумриль и стал учить Андре играть на нем.

Тумриль, род флейты, один из самых первобытных музыкальных инструментов, изображение его сохранилось на памятниках седой старины, насчитывающих более четырех тысяч лет. Это не что иное, как дудка, проткнутая сквозь небольшую тыкву, в нижний конец дудки вставляются две тростниковые трубочки с множеством отверстий.

— Дуй потихоньку в трубочку, — сказал Мали, — да перебирай не спеша пальцами по дырочкам. Чем однообразнее звук, тем больше он нравится змеям. Всякий звук привлекает их внимание. Любопытная от природы змея старается узнать, откуда он идет, приподнимается, раздувает голову и тянется к тумрилю, словно хочет получше разглядеть блестящие на нем бусинки. Не в силах отвести глаз от флейты она раскачивается из стороны в сторону в такт инструменту, словом, как говорят, пляшет… Вот тебе тумриль, начинай.

При первых же звуках дремавшая в корзине Сапрани моментально выползла оттуда и со свистом и шипением поднялась ярда на два кверху. Держа перед ее глазами тумриль с блестящими бусами, Андре заставил ее обойти вокруг всей лачужки.

— Отлично! Превосходно! — похвалили его в один голос Мали и Миана.

— Никогда не думал, что это так легко, — смеялся Андре, — и так забавно.

— Теперь тебе другая задача, потруднее, — сказал Мали. — Выпущу всех змей из корзин, а ты заставь их плясать.

Андре снова заиграл, и через несколько мгновений по траве заползало множество змей всевозможных цветов и величин. Все теснее и теснее смыкался вокруг юноши страшный круг, не в силах побороть свой страх он бросил тумриль и убежал в хижину. Миана так и покатился со смеху. Совестно стало Андре, он вышел на полянку, поднял тумриль и заиграл. Опять потянулись к нему змеи, и он храбро обошел с ними вокруг хижины.

Два дня учил Мали молодого француза своему искусству, а на третий день объявил, что ученику его не страшна самая строгая публика. Он не только постиг умения укрощать змей, но научился проделывать с ними и другие изумительный вещи.

Глава VIII. В джунглях

В темную безлунную ночь Мали и его спутники отправились в путь. Кроме больших корзин со змеями они захватили с собой продовольствие на несколько дней. Под предлогом, что Андре еще не привык ходить босиком, Миана взял часть его ноши, поручив Андре присматривать за Гануманом. Хотел было Андре взять обезьяну на руки, но та спрыгнула на землю и весело побежала рядом с путешественниками.

В самом бодром настроении шагала маленькая компания по лесу. Надежда на скорое свидание с родными, присущая молодости беззаботность и вера в лучшее будущее помогли Андре забыть недавно пережитые ужасы. Больше всех радовался путешествию Миана, любитель всяких приключений.

Из предосторожности Мали отправился окольной дорогой через джунгли. Пока путь лежал через Каунпорскую область, он решил избегать больших дорог и деревень, где Андре легко могли бы узнать. По тем же соображениям решено было продолжать путь только по ночам, а днем отдыхать в каком-нибудь безопасном месте.

В первую же ночь наши путники сделали большой переход. Для стоянки Мали выбрал глубокий овраг, на дне которого струился родник с хрустально-чистой водой. Немало труда стоило путникам, обремененным тяжелой ношей, спуститься вниз. Зато они чувствовали здесь себя в полной безопасности — целый отряд мог бы пройти чуть не над самыми их головами и не заметить их.

Усталый Андре с наслаждением растянулся возле ручейка на мягкой, как бархат, мураве. Мали расстелил одеяла, развязал корзины и занялся змеями, а Миана, ловкий и проворный, как все индусы, живо смастерил очаг из камней, развел огонь и принялся стряпать ячменные лепешки — чапати. Приготовив несколько штук, он направился к Андре и шутливо произнес:

— Не соблаговолит ли великий и могущественный сир-дар бросить благосклонный взор на своего раба, принесшего ему покушать. К великому моему прискорбию обед вышел несколько однообразным: на первое — чапати, на второе — чапати и на третье — опять чапати. Надеюсь, ваша светлость на этот раз простит своего раба.

И ловко перепрыгнув через огонь, он упал на колени перед Андре и с забавными ужимками преподнес ему чапати.

— Клянусь божественным Рамой, эта обезьяна Миана позволяет себе, кажется, подымать тебя на смех! — вскипел Мали. — Возьму сейчас палку и поучу его…

— Не трогай Миана, хозяин, — смеясь, промолвил Андре. — Он имеет полное основание смеяться надо мной. Хорош я! Лежу, растянувшись, как важный барин, а Миана и ты, старый старик, работаете… Но на этот раз прошу вас обоих извинить меня. Я страшно устал от непривычки ходить босиком, но даю вам слово с завтрашнего дня исполнять все работы наравне с вами.

— Что ты, Андре, ведь я пошутил! — воскликнул смущенно Миана. — Ты сам хорошо знаешь, как я счастлив, что мне, презренному натху, выпало на долю служить благородному сагибу…

— Не говори этого, — остановил его Андре. — Ты мне брат, а не слуга. У нас один только хозяин Мали, и мы должны оба его слушаться.

Попробовал было старый заклинатель протестовать, но Андре не дал ему договорить и предложил отведать вкусных чапати. Подкрепились путники, напились ключевой воды и растянулись отдыхать до вечера.

— А что, если мы все уснем, а на нас нападет зверь или лихой человек, плохо нам придется, — встревоженно проговорил Андре. — Не лучше ли по очереди караулить?

— Напрасно тревожишься, — отозвался Миана. — Отдохнуть нам всем следует, а сторож у нас есть, да притом такой, что лучше и не сыщешь. Мой Гануман, как все обезьяны, порядочный трус, лишь только заслышит какой-нибудь подозрительный шорох, тотчас встрепенется и разбудит нас своим пронзительным ‘гу-гу’… Спи себе спокойно.

С этими словами молодой индус поплотнее завернулся в одеяло и крепко заснул.

Ничто не нарушило покоя Ганумана, а потому и наши друзья чудесно выспались. Проснувшись, Миана первым делом развел огонь и принялся стряпать незатейливый ужин. Андре стал ему помогать и быстро научился нехитрому делу печь лепешки. Ячменную муку замешивают на воде и, раскатав тесто в тонкие лепешки, поджаривают на раскаленной сковородке.

Лишь только засветились первые звездочки, Миана велел собираться в путь. Путники взвалили на плечи свои ноши и стали пробираться в глубь джунглей.

Читатель ошибается, если представляет себе джунгли дремучими лесами с деревьями-великанами, густая листва которых не пропускает солнечных лучей. В индийских джунглях деревья попадаются редко, по преимуществу там растут колючие кустарники, так густо сплетшиеся между собою, что через них иной раз невозможно пробраться. Обширные заросли чередуются с зелеными полянками. Почва джунглей очень плодородна и, если начать ее обрабатывать, она может давать богатейшие урожаи. В Индии, разумеется, есть и леса. Тянутся они на многие сотни миль и по величественной красоте не имеют равных себе в мире.

Идти джунглями было не трудно. Андре шел бодро, не отставая от спутников. Время от времени они делали привал. Тут только разрешалось перекинуться словечком-другим — из предосторожности Мали не позволял дорогой разговаривать.

Однажды утром, чуть забрезжил свет, Мали сказал своим спутникам:

— Еще один переход, и мы минуем Лукнов, а там уж нам бояться нечего, можно будет завернуть в попутные деревни запастись провизией. Итак, детки, собирайтесь живее и в путь. Когда солнышко взойдет, нам надо уж быть далеко.

Не успели путники сделать нескольких шагов, как вдруг царившую кругом тишину нарушило звяканье колокольчиков.

— Слышите! — прошептал Мали. — Кто-то едет сюда.

Звуки все приближались, и вскоре можно было ясно различить голоса.

— Брось ношу, Андре, — приказал старик, — и спрячься вон в тех порослях. Что бы ни случилось, ничем не выдавай своего присутствия.

Андре притаился в кустах, а старик с Миана расположились на траве с корзинами.

Спустя несколько мгновений из-за поворота дороги показалась огромная черная масса и стала быстро к ним приближаться. Это был громадный слон, с обеих сторон у него свешивались большие колокольчики, издававшие звон при малейшем движении животного. По-видимому, он был снаряжен в далекий путь, так как кроме колокольчиков у него сбоку висела лесенка, а на спине высился закрытый со всех сторон гаудах, в котором свободно могло поместиться несколько человек. Слона сопровождали вооруженные всадники, один из них, по-видимому начальник, ехал впереди и сердито ворчал:

— Этим проклятым джунглям, кажется, конца не будет… Да погибнут от руки Шивы все проводники. А вас, — обратился он к своим спутникам, — повесить мало за то, что не усмотрели за негодяем-проводником, который завел нас в глушь, бросил и убежал. Узнай только наш повелитель Пейхвах, что мы так глупо заблудились в джунглях, — нам бы порядком от него досталось… И неужели никто из вас, ослов, не знает, где север и где юг?

Начальник беспомощно озирался во все стороны, не зная на что решиться. Заметив отдыхавших в сторонке нищих, он пришпорил коня и подъехал к ним.

— Салам [Восточное приветствие, означающее ‘мир с вами!’], добрые люди! — приветствовал он их. — Не можете ли вы указать нам путь в Лукнов.

Мали и Миана поспешили встать и отвесили почтительный поклон незнакомцу.

— Повели, господин, вожаку направить слона в ту сторону, где забелелось небо, — сказал Мали, — и через час ты будешь под стенами Лукнова.

— Спасибо за совет. Но ты, может быть, держишь путь в ту же сторону, куда и мы, тогда пойдем с нами, ты будешь указывать нам дорогу, — сказал всадник и, взглянув внимательно на старика, добавил: — Да это никак Мали, если не ошибаюсь. Мали, заклинатель змей, когда-то советник и друг нашего повелителя.

— Да, я Мали, — просто ответил старик, — но раб твой не помнит тебя, господин.

— Разве ты забыл пажа Дода, которому царица-мать поручила наблюдать за трубками принца Нана.

— Как же, как же, припоминаю… Но это было столько лет тому назад.

— Правда твоя, немало воды с тех пор утекло. Да, бедный мой Мали, судьба слепа — тебя она довела до сумы, меня возвела на высоту. Еще недавно я был простой чубдар, герольд принца, а теперь я капитан армии Пейхваха, властителя обеих Индий. Этот чин мне дали за отличие при взятии Каунпора.

— Стало быть, принц Нана, — да хранят его боги! — овладел Каунпором? — спросил старик.

— Да, логово этих собак-англичан теперь в наших руках. Защищались они так отчаянно, что мы потеряли было всякую надежду одолеть их, да принц Нана выручил. Ты ведь знаешь, как он умен и на всякие выдумки хитер. Вот он и надумал отправить к генералу Вейлеру посла и велел сказать, что если генерал отступит, ему будут оказаны воинские почести, кроме того, дадут лодки для переправы его людей и продовольствия. Сначала генерал Вейлер недоверчиво отнесся к этому предложению, но после свидания с Нана-Сагибом старый дурак согласился на капитуляцию. На следующее утро английские солдаты выступили из города, за ними следовали дрожавшие от страха женщины и дети. Мы отдали им честь, и они направились к лодкам. Только вышли лодки на середину реки, наш Нана-Сагиб, — смех берет, когда вспомню, — спустился на пристань и как бы в знак приветствия махнул рукой англичанам, те в ответ замахали шляпами. Разумеется, Нана было не до любезностей с этими белолицыми собаками, его приветствие было лишь сигналом! Мигом открыли мы огонь из всех батарей, и пошла потеха! Лодки погрузились в воду, часть людей потонула, часть добралась вплавь до берега, но и тут их не пощадили. Праздничек вышел на славу — вся река побагровела от крови.

— Негодяи! — пробормотал Мали.

— Что ты сказал? — спросил капитан.

— Я говорю, что горе тем, кто подымает руку на верных сынов божьих, боги покарают их, — ответил Мали.

— Ты прав, старик, могущественная Кали явно покровительствует нам. Не хотелось мне уезжать с поля битвы, да обстоятельства так сложились, что пришлось. Видишь ли, принц Нана взял под свое покровительство дочь Бурхан-сагиба, гандапурского плантатора, и приказал мне доставить ее в Лукнов ко двору Наваб-Назима. Беда, если не исполню этого приказания, не снести мне тогда головы… Может быть, тебе по дороге с нами, так проводи нас.

— С радостью проводил бы вас, да путь мой лежит в другую сторону, мы с товарищем спешим на ярмарку в Гардвар.

— Делать нечего… Прощай, старик, спасибо!

И, пришпорив коня, Дода поскакал вслед за отрядом, который медленно двигался по указанному Мали направлению.

Долго стояли оба индуса, напряженно прислушиваясь к замиравшим вдали звукам колокольчиков, и только когда их совсем не стало слышно, позвали Андре. Юноша выбежал из кустов и, дрожа от волнения, упал старику на грудь.

— Мали, я все слышал! — с отчаянием воскликнул он. — Берта, сестра моя, была в двух шагах от нас, и негодяи увезли ее. Была так близко, и я даже не показался ей, не сумел ее как-нибудь ободрить!

— И хорошо сделал, — успокоил его старик. — Сестру ты бы не спас, а нас всех погубил. Ты ведь сам слышал, эти свирепые тигры не знают сострадания.

— Ты прав, Мали, беда, если бы я ослушался тебя… Главное, я узнал, что Берта жива и Нана взял ее под свое покровительство. Скорее, скорее поспешим в Муссури. Там, я уверен, мы найдем людей, которые помогут нам спасти сестру.

Глава IX. Праздник в Нандапуре

Неожиданная встреча с отрядом Додо, преданного сторонника Пейхваха, показала нашим беглецам, что они еще не выбрались из тех мест, где их могли узнать. Опасаясь еще какой-нибудь недоброй встречи, они зашли в самую глушь джунглей, продолжали путь только по ночам, а днем отдыхали, забравшись подальше в кустарники.

Не встретив ни одной человеческой души, они благополучно выбрались из джунглей на пятый день. Словно по волшебному мановению их глазам представилась цветущая, слегка холмистая равнина, широко расстилалась она до самого горизонта, где голубели очертания Гималайского предгорья. Тут и там виднелись селения, утопавшие в садах, поля, прекрасно обработанные и обнесенные изгородями, пышные луга, на которых паслись стада буйволов и быков. В чистом утреннем воздухе далеко разносились звонкие голоса пастухов.

Но не радовала эта веселая картина наших путников. Дойдя до опушки, они остановились в нерешительности, куда идти дальше.

— У нас нет выбора, — сказал Мали. — Придется идти по большой дороге, мимо деревень. Вон та темная полоска у подошвы горы — это Тераи, через которые лежит наш путь. Доберемся туда не раньше как дня через три, но по дороге надо запастись провизией. А так как денег у нас нет, придется поневоле завернуть в какую-нибудь деревню и поискать работу.

— Боюсь, сумею ли при посторонних справиться со змеями, — сказал Андре. — Ведь малейшая оплошность может всем нам стоить жизни.

— Напрасно беспокоишься, — заметил Миана. — Ты так наловчился, что скоро нас с хозяином за пояс заткнешь. Хорошо еще, что я догадался научить Ганумана новому фокусу, а то совсем было бы мне плохо.

— Что и говорить, тяжелое испытание ждет тебя, сирдар, но подумай об отце и сестре и не падай духом… Еще раз повторяю, не забывай, в глазах всех я твой отец, а потому не обессудь, если иной раз не буду особенно почтителен с тобой.

— Ну разумеется, мой добрый Мали, об этом и говорить нечего.

— Итак, друзья мои, в путь. Смотрите же, нам надо быть как можно осторожнее, — промолвил Мали и зашагал вперед, а за ним Андре с Миана.

Через час они подошли к широкой красивой реке. Как все притоки могучего Ганга, она проложила себе русло между высокими, крутыми скалами.

— Это Гогра, одна из прекраснейших жен батюшки Ганга, — сказал Мали. — Ее прозрачные синие струи вытекают из ледников горы Кайласа — обители наших богов. Гогра неглубока, а все же мы вброд не пойдем. В ней водятся страшные гавиалы с острыми, как меч, зубами, чудовища эти куда опаснее крокодилов… Вон там направо, если не ошибаюсь, Нандапур, где, по преданию, родился священный конь Шивы. Попросим перевозчика доставить нас на тот берег.

Они подошли к лачуге перевозчика и постучались в дверь. На стук вышел старик и молча направился с ними к привязанной у берега лодке. Когда все разместились, старик оттолкнул лодку длинным шестом и, стоя на носу, ловко погнал ее к другому берегу.

— Не Нандапур ли это, дедушка? — спросил Мали, указывая на видневшийся вдали высокий шпиль, увенчанный золотым шаром, как жар горевшим на солнце.

— Нандапур, — ответил перевозчик. — Вы, верно, торопитесь на празднества в честь богини Кали? Как только пронеслась весть о победе наших войск над англичанами, верховный жрец оповестил население, что кровавой богине Кали будут торжественно принесены жертвы, — вот народ и повалил в Нандапур. Верно, и вас позвали?

— Слыхать и я слыхал, что торжество будет большое, но не знаю, понадобятся ли наши услуги верховному жрецу.

— Вот этому юноше, наверное, найдется место в церемонии по случаю праздника, — заметил лодочник, указывая на Андре. — Он тоже натх?

— Это мой сын, — поспешил ответить Мали.

— Как придете в Нандапур, ступайте прямо к брамину Сумру и скажите, что я вас прислал, — он хорошо вас примет, — сказал перевозчик.

Лодка причалила, и наши путники вышли на берег. Лодочник платы за перевоз не спросил, так как в Индии на нищих смотрят, как на людей, исполняющих священный обет, и потому никогда не требуют от них платы за услуги.

Нандапур лежит на небольшой возвышенности, он обведен высоким земляным валом с четырьмя воротами. От ворот четыре дороги ведут на большую, расположенную в центре селения квадратную площадь. На ней стоят дома старшины и других местных властей, ратуша и пагода с поднимающимся ввысь каменным шпицем и массивными портиками с множеством скульптурных украшений. Вдоль улиц, искусно выложенных каменными плитами, тянутся затейливо раскрашенные глинобитные домики с черепичными крышами. Всюду на улицах и в домах образцовая чистота. Наши крестьяне могли бы поучиться порядку и чистоте у индусов, хотя многие и считают их невежественными и дикими.

У ворот Нандапура толпа ребятишек встретила путников веселыми возгласами и побежала за ними вслед.

— Натхи! Натхи! — кричали детишки, хлопая в ладоши.

— А обезьяна-то у них какая славная! — восхищались они Гануманом, который, сидя у Миана на плече, строил им забавные гримасы.

— Ты что нам будешь показывать? — спрашивали другие, посмелее, у Андре. — Фокусы с саблями или заклинать змей?

Улицы были полны народа. Все с любопытством глядели на натхов и обменивались вслух своими замечаниями.

— Как величествен этот седой старик в красном плаще, — говорила почтенная индуска в шелковом, затканном золотом сари своей соседке. — Ни дать ни взять мудрый Вишвамитра, небесный зодчий и советник богов, изображение которого муж мой, начальник касты каменщиков, велел нарисовать над дверями нашего дома.

— Правда твоя, — согласилась соседка. — Хороши и его юные спутники: тот, что посветлее лицом, красив и изящен, как сам Кришна, а другой — черноглазый, с темным, словно бронзовым телом и обезьяной на плече, похож на божественного спутника Рамы.

— Лицо этого старика мне знакомо, — вмешалась в разговор третья женщина. — Года два тому назад мой муж из касты медников нечаянно выпил воды, к которой прикоснулся пария и, чтобы очиститься, должен был окунуться в священные воды реки Бетвы. Отправилась и я вместе с мужем, и на берегу Бетвы увидела, как какой-то заклинатель заставлял своих змей плясать перед золотым изображением нашей доброй богини. Заклинатель был этот самый старик.

Не обращая внимания на раздававшиеся вокруг них замечания, путники направились к площади, а вслед за ними бежали ребятишки. Вдруг из-за угла показался человек высокого роста с небольшим копьем в руках. Как увидели его дети, так и прыснули в разные стороны, — мигом опустела площадь.

— Добро пожаловать, дедушка! — приветствовал он Мали. — Я котваль, сторож нашего местечка. Мне приказано заботиться о путниках. Пойдем, я провожу тебя, ты, видно, устал и не прочь отдохнуть.

— Благодарю, котвальджи. Я пришел с сыном и слугой, чтобы участвовать в религиозном празднестве, и желал бы переговорить с брамином Сумру.

— Желание твое будет исполнено, — ответил котваль. — В том конце площади дом высокочтимого Сумры. Он только что вышел из храма и теперь, верно, дома. Пойдем, я проведу тебя.

Друзья наши последовали за котвалем и вскоре очутились перед домом брамина. Котваль велел им подождать, а сам отправился сказать о них брамину. Немного времени спустя к ним вышел Сумру. Это был с важной осанкой, плотный, небольшого роста человек с тщательно выбритой головой и лицом, одетый во все белое. На шее у него был шелковый голубой шнурок, спускавшийся тройным рядом на грудь, — принадлежность лиц его сана. При появлении жреца наши путники пали ниц.

— Привет вам, чужестранцы! — ласково заговорил он. — Встаньте! Сегодня вечером народ соберется перед алтарем кровавой Кали, супруги Шивы. Может быть, для религиозной церемонии нам понадобятся услуги одного из вас, а пока идите в храм, там вас приютят и дадут поесть.

И, не ожидая ответа, важный старик повернулся и ушел к себе.

В сопровождении котваля наши путники пришли в храм. Их ввели в широкий притвор, непосредственно примыкавший к святилищу. Дрожь пробежала у Андре по спине, когда он вошел под каменные своды и увидел множество безобразных чудовищ. Поборов страх, он стал с любопытством разглядывать священные изображения, недоступные глазу неверных. Возле задней стены храма на престоле, высеченном из камня, восседала страшная богиня Кали, самый отвратительный идол, какой только могла создать человеческая фантазия. Чело богини было увенчано короной из человеческих черепов, а в каждой из десяти протянутых в разные стороны рук она держала по большой змее. Ноги ее покоились на мраморном льве, престол, подножие и колонны были окрашены в кроваво-красный цвет.

— И этому-то ужасному идолу придет сегодня молиться народ? — спросил Андре.

— Да, сирдар, народ будет молиться могущественной богине Кали, в руках которой, как мы верим, жизнь и смерть всего человечества.

— Богиня Кали требует кровавых жертвоприношений, и было время, когда алтари ее обагрялись человеческой кровью, — заговорил опять Андре. — Исступленные изуверы немало совершили в честь ее ужасных злодеяний, и теперь Нана-Сагиб не убивает ли тысячи невинных жертв, чтобы умилостивить грозную Кали. Но как можешь ты, Мали, с твоей мягкой душой, быть последователем этого отвратительного культа, низводящего человека на степень животного. Ты — добрый, сострадательный Мали, поклоняешься такому чудовищу и меня хочешь заставить ему молиться… Нет, нет, никогда этого не будет.

— Тише, тише, сирдар! — испуганно прошептал старый заклинатель. — Если бы эти стены могли слышать — они рухнули и задавили бы нас… Я вырос в этой вере, так верили мои отцы, верю и я, не рассуждая. Убийство, кровопролитие противны мне, и в этом я следую заповедям Вед и Пураны. В этих священных книгах говорится, что над богами, которые внушают вам такое омерзение, от века царит единый, бессмертный и всемогущий дух Аум, олицетворение доброты и милосердия. И если у нас не воздвигают ему алтарей, это не мешает мне поклоняться ему — ему, создателю звездного неба, высоких гор, быстрых рек, словом, всей природы, такой прекрасной и величественной… Понимаю, что тебе тяжело поклониться богине, но воля верховного жреца — закон. Помни, от твоего послушания зависит спасение отца и сестры.

— Ты как всегда прав, Мали! — воскликнул Андре. — Буду заклинать змей, плясать, словом, делать все, что ты прикажешь, лишь бы это помогло спасти тех, кто дороже мне самой жизни.

Как обещал брамин, путников наших голодными не оставили: каждый из них получил по большой порции риса и хлеба. К вечеру пришел сам Сумру и объяснил старому заклинателю, что ему надо будет делать в предстоящей религиозной церемонии. Лицо Андре поразило брамина. Долго и внимательно глядел он на молодого француза и наконец спросил Мали:

— Кто этот юноша?

— Вот этот, что ближе к вам, — мой сын Андре, а тот — мой слуга Миана, — ответил смиренно старик.

— Боги даровали тебе на редкость красивого сына, — сказал Сумру, — его можно скорее принять за принца, нежели за натха… Впрочем, кому неизвестно, что чародеи и кудесники сплошь и рядом воруют чужих детей, и я сильно подозреваю, что в жилах этого юноши нет ни капли крови натха.

Мали как бы в знак протеста поднял руку, а Андре с Миана только усмехнулись про себя. Когда Сумру ушел, Миана перекувырнулся несколько раз и радостно воскликнул:

— Теперь нам нечего опасаться. Если великий Сумру, всеведущий, непогрешимый Сумру, не признал в Андре европейца — другим и подавно не догадаться.

Лишь только смерклось, у главного входа в храм раскатисто забили барабаны и народ стал толпами стекаться к капищу.

Индусские пагоды состоят из двух половин — первая, называемая чаори, где стоят молящиеся, не что иное, как громадных размеров беседка, крыша которой покоится на массивных каменных колоннах. Вторая половина таких же размеров, как и первая, представляет массивное здание с куполом, увенчанным высоким каменным шпицем. Эта закрытая со всех сторон половина и есть само святилище, из него в чаори ведет широкая дверь.

Когда храм наполнился народом, двери святилища распахнулись, и глазам молящихся представилась ярко освещенная богиня, вся в гирляндах и цветах, ее многочисленные руки, казалось, двигались и трепетали. Народ восторженными кликами приветствовал появление богини и осыпал ее цветами. Зазвучали цимбалы, и крики толпы скоро перешли в дикое завывание. Вдруг на небольшой площадке перед изваянием мрачной Кали показался прекрасный, как бог, юноша с золотой тиарой на голове. Множество золотых браслетов украшало его руки, шею обвивало ожерелье, а на голую грудь спускалось несколько ниток жемчуга, красная ткань, облегавшая его стройный стан, красиво оттеняла белизну молодого тела. В одной руке юноша держал золотой жезл, в другой — небольшую флейту из слоновой кости.

С бесстрастно равнодушным выражением лица поднял юноша медленно жезл и простер его над затаившей дыхание толпой. Восторженный шепот пронесся по храму. Обернувшись к богине, Андре ударил ее жезлом, быть может, сильнее, чем следовало. Словно оскорбленная этим святотатством, богиня зашевелила руками, и с каждой из них сползло на пол по большой змее. Не смущаясь, поднес Андре к губам тумриль и заиграл. Моментально змеи подняли головы, надули их и мерно закачались перед идолом в такт музыки.

Кончил играть Андре, схватил огромного питона, чуть не в четыре аршина в длину, высоко поднял над толпой и обвил змею вокруг шеи грозного истукана.

Толпа пришла в неописуемый восторг:

— Уах! Уах! — кричали они. — Это бог! Это сам Кришна!

Повернувшись снова к народу, Андре повелительным жестом простер над ним жезл. Все пали ниц, а когда подняли головы — полубог исчез.

Брамины остались очень довольны молодым заклинателем, а верховный жрец Сумру сказал:

— Верно, Магадева коснулся перстами чела твоего — простому натху не внушить молящимся такого благоговейного восторга… Останься у нас, соверши очистительное омовение в священных водах Тривени и будешь служить при храме до конца дней своих, окруженный почетом и уважением.

— Такая честь не для меня, нечистого натха, — возразил Андре. — Да к тому же разве в Пуране не говорится: ‘Сын — первый слуга отца своего’. Отец мой Мали стар, кто будет заботиться о нем, если я покину его? Я должен всюду следовать за ним, как собака, последовавшая за доблестным Панду в самый ад.

По душе пришлись браминам мудрые речи юноши, и Сумру, обратившись к Мали, сказал:

— Бог дал тебе сокровище, я не вправе отнять его. Ступай своей дорогой и возьми эти две золотые рупии, дар самой богини… А тебе, Андре, дарю медный перстень с изображением трезубца на нем. С этим перстнем можешь смело входить в храмы богини Кали — там всегда найдешь приют.

Брамин в знак прощания махнул рукой, и наши путники вышли из храма — им, непосвященным, нельзя было присутствовать при таинственной религиозной церемонии, совершаемой браминами ночью.

— Завтра надо нам как можно раньше тронуться в путь, — обратился Мали к своим спутникам, когда они отошли немного от храма, — пойдем где-нибудь переночуем подальше от этой шумной толпы… Удачный выпал для тебя сегодня денек, Андре. Теперь, когда у тебя перстень Сумру, кто посмеет усомниться, что ты не индус…

Глава X. Гималайские Тераи

Тераи — единственная в своем роде местность в мире. Даже тот, кто побывал в девственных лесах на берегах реки Амазонки или расчищал себе топором дорогу в саваннах Гвианы и в непроходимых лесах Габона, не может даже приблизительно представить дикую, величественную красоту страшных гималайских Тераи. Они тянутся на тысячи верст от берегов Сатледжа до реки Брахмапутры и отделяют плодородные равнины Ганга от Гималайского предгорья.

Сплошной горный хребет, почти восемь верст в высоту, словно каменной ширмой отгородил Тераи от северных ветров. Под палящими лучами южного солнца эта огромная местность без сомнения превратилась бы в бесплодную пустыню, не орошай ее многочисленные потоки, бегущие с ледников соседних гор. Горячая, влажная почва поросла могучей растительностью, богатство и дивное разнообразие которой могут дать нам понятие о первобытной флоре в те отдаленные времена, когда наша планета состояла из раскаленной лавы, покрытой лишь тонким слоем почвы, обильно орошаемой дождевыми водами, не успевавшими собираться на суше в моря и реки.

На влажной, богатой перегноем почве растут исполинских размеров деревья, зеленые кроны их достигают такой высоты, о которой и мечтать не могут смелые зодчие наших базилик. Сверху, с непроницаемой толщи листвы каскадами ниспадают воздушные корни, коснувшись земли, они пускают ростки и, в свою очередь, возносятся кверху стройными тонкими колоннами, поддерживающими исполинский лиственный шатер. Бесчисленное множество лиан обвивают стволы и, перекидываясь с одного дерева на другое, сплетаются в воздушные тонкие сети. Цепляясь за них и за ветви деревьев, свешиваются роскошными гирляндами разноцветные орхидеи самых причудливых форм. Рядом с исполинскими деревьями поднимаются чуть не на сто футов в вышину мощные стволы бамбуков, увенчанных изящными метелками. И всюду по болотам, по берегам лесных озер красуются священные лотосы с нежными бледно-розовыми цветами, золотистые, прямые, как стрела, ирисы и несметное множество других цветов.

Эти неприступные дебри полны жизни. Великолепный королевский тигр, леопард и пантера, не решаясь нападать на угрюмого буйвола или свирепого кабана, оспаривают друг у друга лакомую добычу — антилопу или оленя. Стада слонов бродят по лесу, пролагая себе путь через лесные чащи, или нежатся в теплой воде лесных озер, где их покой не смеют нарушить ни аллигаторы, ни крокодилы. В самой глубине непроходимой чащи, зарывшись в сырую листву, прячутся глупые носороги. На деревьях скачут и резвятся тысячи всевозможных обезьян: черномордые лангуры, рыжие генноны, арлекины, в темной листве мелькают птицы с золотистым и серебристым оперением, пугливые павлины, болтливые попугаи и какаду наполняют криком и гамом лес.

Между мшистыми стволами деревьев извиваются страшный питон, черная кобра, коралловая змея и сотни других ядовитых гадов, а в горячей почве кишмя кишат скорпионы, сороконожки, тысяченожки и огромные пауки.

Но тигры, носороги, удавы и скорпионы ничто перед страшным бичом и грозой края — малярией. Под непроницаемым лиственным сводом застоявшийся тепличный воздух, температура которого иной раз доходит до шестидесяти градусов, насыщается вредными миазмами, выделяемыми ядовитыми растениями. Атмосфера эта убийственна для непривычного человека — туземцы и родившиеся в Индии европейцы лучше ее переносят, но и на них в конце концов она действует губительно.

Прельстившись редким плодородием почвы, человек расчистил леса, истребил диких зверей и гадов, понастроил городов и дворцов там, где стояли дремучие леса. Но скоро пришлось уступить грозному врагу — лихорадка победила, и смелым пионерам пришлось покинуть отвоеванные с таким трудом места. В настоящее время лишь одни безлюдные города и опустевшие дворцы свидетельствуют о бесплодных попытках человека селиться в этих опасных нездоровых местах. Впрочем, и у Тераи есть свои обитатели. Это дикари из племени мечисов, стоящие на самой низкой ступени развития. Полуголые бродят они по лесным дебрям и ведут ожесточенную борьбу со зверями и соседними племенами.

Вот в какие дикие места попал Мали со своими юными спутниками — места, где их на каждом шагу подстерегала смертельная опасность.

После трех дней пути наши друзья подошли к темному лесу, за которым сверкали снеговые вершины Гималайских гор. Прежде чем двинуться в глубь Тераи, Мали указал Андре на те опасности, которые ожидали их в пути.

— Нет ли другой дороги? — спросил Андре.

— Нет, сирдар, — ответил Мали. — В Нандапуре я узнал, что бунтовщики захватили западные, восточные и южные области, и только Тераи не успели еще занять. Если хочешь, мы останемся здесь и будем ждать исхода событий. Поглядеть на тебя, никто теперь не скажет, что ты не настоявший натх.

— Ты, видно, сам боишься идти через Тераи? — взволнованно проговорил Андре.

— Мали своему слову никогда не изменяет, — спокойно возразил старик. — Ни мне, ни Миана Тераи не страшны — нам не впервой попадать в их дебри. Да, наконец, какие бы опасности нам ни грозили, поверь, ради тебя мы готовы на все.

— Так неужели же я откажусь в последнюю минуту от своего намерения добраться туда, где меня и моих родных ждет, может быть, спасение, — воскликнул Андре. — Откажусь из страха перед призрачными или действительными опасностями, которыми вы готовы пренебречь ради меня! Нет, Мали, никогда! В путь, в путь скорее, и ты убедишься, что французы так же мало боятся тигров, как и индусы.

Мали улыбнулся и обнял Андре. Он и не ожидал от него другого ответа, а если и высказывал свои опасения, то только для того, чтобы испытать юношу.

Немного позже друзья наши дошли до леса и гуськом побрели по узкой, протоптанной слонами тропе. Андре восхищался красотой и необыкновенным богатством растительности и делился с Миана своими впечатлениями.

— Нашел чему удивляться! — сказал Миана, когда Андре остановился перед исполинской смоковницей с бесчисленным множеством стволов, поддерживающих лиственный свод. — Это что! В той стороне, откуда я родом, вот леса так леса, и попади ты туда, увидишь великанов, перед которыми это дерево покажется низкорослым кустиком.

— Сейчас видно, ты патриот, — засмеялся Андре. — Дерево больше этого было бы уже не деревом, а целым лесом… А мы, стало быть, попадем и к тебе на родину?

— Разумеется. Впрочем, я не берусь точно указать, где я родился. Знаю только, что отец мой был натх и по ремеслу бродячий фокусник. Человек он был добрый, хороший и великий искусник в своем деле. Помню, как он ловко жонглировал саблями — они так и летали вокруг его головы. Жили мы тогда в Муссури, была у нас своя маленькая хижина, но дома мало сидели, все больше скитались по ярмаркам. Отец показывал фокусы, мать играла иа тамтаме, две сестренки постарше меня плясали, а я водил ручную обезьянку. Однажды мы отправились всей семьей в Гардвар на ярмарку, Ганг берет там начало с высоких гор и славится целебной силой своих вод. В том году в Гардваре собралось более двухсот тысяч богомольцев. Что там творилось, вы и представить себе не можете! Речная долина узкая, а народу гибель, просто чуть не на головах друг у друга ходили. Но отец не жаловался, в добрых людях недостатка не было, и дела наши шли прекрасно. И вдруг вспыхнула холера, по-нашему петмади, и такая сильная, что от нее в каких-нибудь две-три недели чуть не половина всех богомольцев погибла. Не пощадила холера и нашу семью, отец с матерью, сестры, братья, все умерли, и остался я круглым сиротой.

— Да, страшно вспомнить, что было в этот злополучный сорок восьмой год, — вмешался в разговор Мали. — В одном Гардваре умерло около ста тысяч человек, затем холера захватила всю Индию и в какие-нибудь три-четыре месяца унесла три миллиона жертв.

— Помню, отец мне рассказывал, — заметил Андре, — что болезнь из Индии перекинулась в Европу и там тоже сильно свирепствовала.

— Остался я в шесть лет без отца, без матери, — продолжал свой рассказ Миана. — Никому-то до меня не было дела, и я, наверное, погиб бы, не пожалей меня один добрый человек. Увидал, что я один-одинешенек брожу по городу, подозвал меня, расспросил, откуда и кто я, и взял с собой. С той поры он заботится обо мне, как отец родной. Скажу тебе прямо, спас меня от голодной смерти наш хозяин Мали.

— Мали, славный Мали! — воскликнул Андре, пожимая старику руку. — Я никогда не сомневался в твоей доброте и не верил, когда ты, помнишь, нам рассказывал в Гандапуре, что прожил век свой, не сделав никому добра.

— Ну, что там старое вспоминать, — отозвался Мали, — не любил старик, когда его хвалили. — Послушайте-ка лучше, что я вам скажу. Случится вам сбиться с дороги, держите путь на северо-запад, иначе ни за что не выбраться из этих дебрей. Днем идите по солнцу, ночью — по звездам и все в одну сторону, как я вам говорю, на северо-запад. Да берегите продовольствие, его вам надолго хватит… А теперь, детки, пора и в путь.

Медленно продвигались вперед наши друзья. Не раз им преграждал дорогу густой, непроходимый кустарник, и надо было сворачивать то вправо, то влево или возвращаться назад, чтобы как-нибудь выбраться на торную тропу. А то попадали в такую топь, что приходилось по колено идти по грязи. И жутко становилось Андре при виде тысячи отвратительных насекомых, кишмя кишевших кругом. За час до заката солнца Мали подал знак остановиться.

— Придется дальше идти днем, в самую жару, — сказал он, — когда дикий зверь забирается глубже в чашу. Ночевать будем на деревьях, но если это избавит нас от ядовитых змей, все же мы рискуем попасть на зубок пантерам — им нипочем вскарабкаться на любое дерево. Как заберемся на ночь на дерево, надо будет разводить костер и смотреть, чтобы он горел всю ночь.

Для ночной стоянки Мали выбрал довольно большую лужайку, посреди которой журчал веселый ручеек. Андре с Миана собрали валежник и сучьев, развели костер и напекли лепешек. Поужинав, все трое взобрались на гигантское фиговое дерево и только успели расположиться на ночлег, как зашло солнце. Наступила непроглядная темнота, обезьяны и болтливые попугаи мигом смолкли, и тихо-тихо стало в лесу.

Первые часы ночи прошли спокойно. Костер горел ярко, кругом царили тишина и безмолвие. Вдруг из глубины лесной чащи донесся похожий на громовые раскаты рев, за ним другой, третий, и вскоре весь лес огласился страшными звуками. Андре проснулся и со страхом стал прислушиваться к ужасной музыке, которой вторили резкие испуганные крики проснувшихся павлинов.

— Никак господа тигры охотятся, — прошептал Миана, также разбуженный шумом. — Верно, выследили какого-нибудь крупного зверя и собираются напасть на него.

— Вот как! — удивился Андре. — Я думал, тигры охотятся всегда в одиночку.

— Обыкновенно, так и бывает, — ответил Миана. — Но когда дичи становится мало, тигры сообща нападают на крупного зверя, одолеть которого в одиночку им не под силу.

Все ближе и ближе слышались громовые раскаты. Теперь к злобному реву тигров примешались какие-то странные звуки, напоминавшие звук трубы.

— Это слон! — воскликнул Миана. — Видно, отбился от стада, а тигры тут как тут, и пошла погоня.

Вдруг совсем близко послышался треск сучьев и кустарников, земля задрожала от тяжелого топота, и на лужайку выбежал слон, а за ним несколько тигров. Одни бешено наскакивали на огромное животное, другие вскочили на него и острыми зубами впились в его спину. Вихрем пронесся слон мимо пылавшего костра, зарево которого на минуту осветило необычайное зрелище, и быстро скрылся в лесном мраке вместе с преследующей его сворой хищников.

Тревожно прислушивались путники к удаляющемуся гулу. Но вот рев стал громче, грознее, что-то тяжелое рухнуло наземь, и хищники яростно заспорили о добыче.

— Попался-таки бедный слон, — заметил Андре.

— Да, жаль беднягу, — отозвался Мали. — Зато, может быть, мы проведем ночь спокойно. Теперь у зверья пойдет пир горой, не до нас им будет. А все же, Миана, сон у тебя чуткий, поглядывай за костром, погаснет он, и нам, пожалуй, придется плохо.

Огромный костер ярко пылал, разливая по лесу красное зарево. Путники снова завернулись в свои одеяла и скоро уснули. Несмотря на усталость, Андре то и дело просыпался и чутко прислушивался ко всякому звуку, доносившемуся из лесной чащи. Вот слышится сердитое ворчанье хищников, терзающих слона… Едва замрет оно, как где-то хрустнет валежник под пятой осторожно крадущегося зверя, зловеще зашелестит сухая листва… Опять минута-другая полной тишины, и смотришь, через ярко освещенную полянку стрелой мчится олень или дикий кабан, а за ним ягуар или пантера. Просыпаясь, Андре с тревогой посматривал на костер, но огонь по-прежнему горел ярко, и юноша, успокоившись, снова ненадолго забывался сном. Около полуночи совсем близко послышалось глухое кошачье мяуканье, быстро приподнявшись, Андре испуганно огляделся. Пламя еле мерцало в потухающем костре, а из темноты на него глядели две горящие зловещим блеском светлые точки.

— Тигр! — прошептал дрожащим голосом Андре. — Вставай скорей, Миана!

Молча слез индус с дерева, осторожно подошел к костру, взял большую горящую ветку и швырнул ее в ту сторону, где притаился враг, да так ловко, что угодил ему в глаз. Взвыл зверь от боли и мигом пропал.

— Будешь другой раз знать, как беспокоить нас! — засмеялся Миана, подбросил в костер валежника и опять ловко взобрался на дерево. — Это был не тигр, а пантера, — стал он объяснять Андре. — Глаза у тигра ночью горят, как раскаленные уголья, а у пантеры, как оправленные в золото опалы. Хорошо, что ты разбудил меня. Зверь бы дождался, когда огонь в костре погаснет, взобрался бы на дерево, и тогда поминай меня как звали.

— Почему ты думаешь, что он бросился бы на тебя? — спросил Андре.

— Ну уж конечно, не на тебя, — ответил Миана. — Наши тигры, известно, не охотники до белокожих людей. Им подавай настоящих индусов, да еще кто помоложе.

Миана был отчасти прав. Тигр, если представляется возможность, всегда предпочтет индуса европейцу, но, если выбора нет, он не прочь полакомиться и белокожим. Таких случаев описано немало.

Первая ночь, проведенная Андре в Тераи, показалась ему бесконечной. Впечатление только что пережитой тревоги было так сильно, что он не мог более заснуть. Наконец ночная тьма рассеялась и свет стал понемногу проникать в лесные дебри. Хищные звери разбрелись по своим лежбищам, лес притих и успокоился. Но едва лишь по верхушкам деревьев скользнули золотые лучи восходящего солнца, как поднялся резкий протяжный крик: ‘гу-гу’, то обезьяны-лагуры приветствовали появление светила. Им в ответ откликнулись сотнями звонких голосов пернатые обитатели леса.

Проснулись и спавшие на верхушках деревьев павлины, расправили свои пышные перья и с неприятным, резким криком слетели вниз к ручью, где уже разгуливали серебристые фазаны и другие пернатые. Глядя на мирную, полную идиллической прелести картину, не хотелось верить, что здесь в часы ночного мрака происходили такие ужасные кровавые сцены.

Глава XI. Мертвый город

Чуть забрезжил рассвет, беглецы наши спустились с дерева и, наскоро закусив, зашагали опять по лесу. Мали и Миана, много раз ночевавшие в лесу и привыкшие к его шуму и гаму, отлично отдохнули, Андре же, для которого ночь прошла так тревожно, чувствовал себя совершенно изможденным.

Как старому заклинателю не жаль было юношу, а надо было непременно двигаться в путь, чтобы поскорее выбраться из Тераи. Время было дорого, промедли они неделю-другую, запасов не хватило бы, и пришлось бы питаться плодами, да и тех не скоро достанешь — в Тераи очень мало плодовых деревьев.

Несколько часов шли они лесом, все на северо-запад, но вот деревья стали редеть, впереди засветлело, и они очутились на берегу красивого озера, окаймленного невысокими холмами. Впрочем, не озера, а скорее искусственного большого пруда, если судить по длинной плотине, через которую с шумом переливалась широкой пеленой вода. В самой узкой части озера берега его были соединены между собой насыпью, вымощенной мраморными плитами. По берегам озера и окружающим его холмам были разбросаны очаровательные дома-дворцы с воздушными террасами, мраморными куполами и галереями с изящными аркадами. На самой середине озера стояло большое, массивное здание с четырьмя башнями по бокам и блестевшим на солнце золоченым куполом с трезубцем. Вода, поднявшись выше уровня, наполовину залила нижние этажи домов, а могучая тропическая растительность покрыла их своей роскошной листвой. Цепкие лианы, обвивая аркады, переплелись между собой и образовали сплошную цветущую стену, террасы, с выросшими над ними деревьями казались висячими садами. Озеро было полно жизни: снежно-белые пеликаны, розовые фламинго и сотни других водяных птиц плавали и плескались в его спокойных, гладких струях или разгуливали по берегам.

Дворцы, рощи, зеркальная гладь озера, в котором они отражались, были сказочно красивы. Казалось, видишь один из тех заколдованных городов, о которых рассказывается в ‘Тысячи и одной ночи’.

Крик изумления вырвался из груди у наших путников. С восторгом созерцали они дивную картину и боялись шевельнуться, чтобы появившийся прекрасный мираж как-нибудь не исчез.

— Если не ошибаюсь, — первым заговорил Мали, — перед нами Джайя-Талао, озеро Победы. Значит, за теми холмами будет сейчас и святой город Амба.

— Город! — воскликнул Андре. — Какое счастье! Можно будет спокойно провести ночь.

— Да, надо надеяться, что в святом городе мы найдем приют, хотя жителей там не больше, чем в этих пустынных дворцах. Много чудес наслышался я об Амбе и Джайя-Талао, а хоть исходил Тераи вдоль и поперек, никогда не случалось побывать в Амбе. Вот и теперь, отойди мы немного в сторону, нам бы и в голову не пришло, что мы были так близко от города.

— Неужели все эти прекрасные дворцы заброшены и никто там не живет? — спросил Миана.

— С того дня, как последний брамин бросил в озеро прах последнего царя Амбы, предав город проклятию, никто не смеет приблизиться к этим местам — владениям Шивы, хотя там, как говорят, немало золота, серебра и всяких драгоценностей.

— Почему ты назвал город святым? — поинтересовался Андре.

— А вот послушай. Было время, когда Амба считалась одной из лучших жемчужин в короне царя Индра. Доблестный царь Лал-Синг, Красный Лев, изгнанный из своей страны восставшими против него подвластными племенами, удалился со своим народом в мрачные Тераи. Эти смелые люди отвоевали от тигров и змей леса и построили чудесный город. Кругом далеко раскинулись прекрасно возделанные поля, и скоро Красный Лев стал богатейшим и могущественнейшим царем. С одной стороны к городу примыкала низменная, поросшая лесом долина, посреди которой протекала между густыми тростниками заболоченная речка и заражала воздух вредными испарениями. Немало труда и времени потратили жители, чтобы оздоровить местность, но пока за это не взялся сам Красный Лев, тогда уже глубокий старец, ничего поделать не могли. По его приказанию вырубили лес, перехватили реку плотиной и устроили вот этот пруд, названный им озером Победы, в память того, что ему удалось упорным трудом победить непокорную природу. На подымающемся посреди озера островке он выстроил грандиозный замок, о былом великолепии которого говорят уцелевшие еще развалины, и прожил в нем до самой смерти. В большой зале совета в нижнем этаже он приказал поставить черную мраморную колонну. Чувствуя приближение смерти, он призвал в зал своего наследника и вельмож и, указывая на колонну, сказал: ‘Когда в озере поднимется вода выше колонны, царству Амбы наступит конец’.

За Лал-Сингом следовал целый ряд правителей, продолжавших дело основателя царства, и страна процветала. Но им на смену пришли другие цари, цари, не заботившиеся о благе народа, забывшие, каких огромных трудов стоило их предку создать государство. Вместо того чтобы вырубать леса, строить плотины, они воздвигали себе роскошные дворцы, изукрашенные золотом и драгоценными камнями. Народ, достигший высокой степени благосостояния, тоже забыл, как трудились и работали его предки, и понастроил богатых жилищ. А в то время, как один за другим вырастали дворцы, а базары были завалены шелками и драгоценностями, к городу со всех сторон грозно надвигались леса, каналы заболачивались, и воздух становился опять нездоровым. Проходили годы, болота и джунгли подступили к стенам города, и злокачественная лихорадка стала уносить тысячи жертв, не щадя ни грудных младенцев, ни глубоких старцев. И вдруг заметили, что вода в волшебном озере Джайя-Талао прибывает. Скоро она проникла в залу совета и затопила часть мраморной колонны. День ото дня вода все прибывала, и жители, видя, что пророчество сбывается, в ужасе разбегались. Настал, наконец, роковой день, когда почти вся колонна скрылась под водой и виднелась лишь одна верхушка. В то время последний царь, легкомысленный и расточительный Гунаб-Синг, Лев Роз, умирал от лихорадки. По обычаю, его отнесли в замок Красного Льва, наполовину залитый водой, где он и скончался. Останки его торжественно сожгли на верхней террасе, не успело еще потухнуть пламя погребального костра, как родственники подняли спор о том, кому быть царем. Вдруг, откуда ни возьмись, появился брамин — раньше его никто никогда не видел — и громовым голосом воскликнул: ‘Пророчество Лал-Синга сбылось — вода озера затопила колонну. Настал конец царству Амба!’ Объятые ужасом и изумлением присутствующие окаменели. ‘Жалкие, ничтожные люди, — продолжал брамин, — вы спорите о том, что вам более не принадлежит. Это озеро, завоеванное ценой стольких жертв, было лишь символом неустанной борьбы, которую вам следовало вести с природой. Ваше благополучие, созданное трудом, только трудом и могло быть поддержано, вы его потеряли из-за собственной лени и нерадения… Уходите отсюда! Пусть эти отвоеванные у природы места будут возвращены ей и навсегда избавятся от таких негодных людей, как вы’. И схватив урну с прахом Гулаб-Синга, брамин кинул ее в озеро, восклицая: ‘Проклятие, проклятие!’ Пораженный ужасом народ разбежался кто куда, и никто не осмелился вернуться в город. С той поры, гласит предание, человеческая нога не коснулась земли Амба. Но так как дело наше правое, — сказал в заключение Мали, — и сам вечный Шива покровительствует нам, войдем безбоязненно в святой город и поищем себе ночлега.

Беглецы наши смело зашагали в город по выложенной мраморными плитами дороге. Андре шел у самого края и любовался на залитые водой дворцы, как вдруг он испуганно вскрикнул и отпрянул назад. В тот же миг из воды высунулась огромная пасть с острыми зубами, а за ней — длинное, зеленоватое, покрытое чешуей, отвратительное тело громадного аллигатора. Но Миана не зевал — что было сил он хватил чудовище по голове палкой, и тот моментально исчез под водой.

— Экий нахал! — воскликнул Миана. — Бросаться на людей в воде — куда ни шло, но здесь, на суше, — извини, не дадимся. Здесь мы господа.

Крик Андре и восклицание Миана вывели из оцепенения всех дремавших в озере чудовищ. Теперь на них со всех сторон глядели свирепые морды. Казалось, гений-охранитель покинутого города выслал своих драконов, чтобы уничтожить дерзких, осмелившихся забраться в его заповедные края. Сначала Андре и Миана, шутя и смеясь, отбивались палками от крокодилов, но скоро их столько выползло из воды, что хладнокровный и всегда невозмутимый Мали вынужден был принять участие в битве. Положение становилось все более и более опасным. Оставалось пройти еще сотню-другую шагов, а уже приходилось пускать палки не только для забавы. Вид лакомой добычи делал крокодилов все смелее, некоторые из них вылезли из воды и чуть не по пятам следовали за беглецами. Последним приходилось обороняться теперь на все стороны: один неверный шаг мог им стоить жизни.

— Не робейте, детки, — кричал им Мали, — гады эти трусливы! Главное смотрите, как бы не оступиться и не упасть.

К счастью, крокодилы не рискнули на них напасть, и наши путники благополучно добрались до берега. Вдруг Андре заметил, что потерял свой тумриль, — тумриль, который ему был так нужен. Оглянувшись назад, он увидел, что тумриль лежит на дороге, шагах в двадцати. Вернуться за ним не могло быть и речи, и Андре не знал, как ему быть.

— Стойте, я придумал! — вскричал Миана, снял с плеча обезьяну и, указав ей рукой на тумриль, проговорил:

— Ну-ка сходи, Гануман, принеси мне его.

Гануман косился на крокодилов и медлил исполнить приказание своего господина. Тот настаивал, и послушное животное, набравшись храбрости, спрыгнуло на землю и побежало к дороге. Крокодилы приготовились его встретить. Ловким прыжком обезьяна, как мяч, пролетела над широко раскрытыми пастями чудовищ и мигом очутилась на другой стороне. Неуклюжие на суше крокодилы стали медленно, толкая друг друга, поворачиваться, а обезьяна тем временем быстро схватила тумриль, снова одним прыжком перескочила через них и была такова.

Путники отошли от озера и стали подниматься в гору по древней, вымощенной плитами дороге, поросшей высокой, густой травой. Скоро они очутились у главных ворот в Амбу, наполовину скрытых сильно разросшимися деревьями. Ворота были настежь открыты, через них можно было видеть караульню с каменными скамьями и медными решетками. Казалось, жизнь и движение вчера еще царили здесь, так все хорошо сохранилось.

Призвав на помощь всемогущего Шиву, старый заклинатель смело переступил порог проклятого города. За ним робко последовали Андре с Миана — у них на душе вдруг стало как-то жутко и неприятно.

По другую сторону ворот густой чащей росли высокие, могучие деревья, их огромные корни выступали из развалин стоявших тут когда-то зданий. Пройдя несколько шагов, путники снова очутились на открытом месте, и перед ними, как на ладони, раскинулась великолепная панорама долины Амбы.

Представьте себе огромную воронку, скаты которой поросли темным угрюмым лесом, посреди — зеленый конусообразный холм, а на нем мраморный дворец волшебной красоты, перед которым бледнеют все чудеса архитектуры Севильи и Гренады, вокруг холма — покинутый молчаливый город сплошь из домов-дворцов, красивые фасады которых отражаются в темных водах озера. Высокая стена с вырисовывающимися на синем небе зубцами опоясывала долину и, казалось, отграничивала ее от всего остального мира.

Молча глядели путники на чудную фантастическую картину и спрашивали себя, не есть ли все это обман зрения. Особенно поражал их колоссальный дворец сына Красного Льва с его куполами, крытыми пластинками из золота и голубой эмали, мраморными башенками, принявшими от времени желтоватый оттенок слоновой кости, золочеными балконами и висящими над пропастью верандами, — настоящий волшебный замок из сказок Шахерезады.

По тропинке, круто сбегавшей в долину, путники спустились к священному пруду Таль-Кутора. По берегам, низко склоняя под тяжестью плодов ветви, стояли фруктовые деревья — остатки бывших садов, и белели небольшие мраморные беседки.

Полакомившись плодами и утолив жажду, наши друзья сели отдохнуть в одной из беседок и стали созерцать раскинувшийся на другом берегу пруда город. Тихо и торжественно было все кругом: ни зверя, ни птицы, ни крокодила в пруде — словом, ни одного живого существа нигде не было видно.

Безотчетной тревогой наполнилось сердце Андре — он готов был пожалеть, что покинул дикий, дремучий лес. Там хоть порой и страшно было, а все же жизнь кипела кругом, здесь же, казалось, смерть никого не пощадила и угрожала всякому, дерзнувшему нарушить покой ее владений. Жутко было и Миана. Молодые люди поделились своим настроением с Мали.

— Кто ходит без страха перед Господом, тот не должен бояться призрачных опасностей, — сказал старик. — Жители Амбы прокляты за свои грехи, наши сердца чисты, и нам опасаться нечего.

Отдохнув, путники зашагали по пустынным улицам мертвого города. По обеим сторонам тянулись высокие дома с резными арками и высеченными над дверьми гербами. Заглянув в открытые двери, можно было видеть просторные залы, сохранившие еще следы былого великолепия. Попадались им обширные пустыри, поросшие травой и кустарниками, мусор и множество разных обломков указывали на то, что здесь раньше был базар или стояли какие-нибудь небольшие постройки. За пустырями, ютясь в густой зелени манговых рощ, снова потянулись величественные дворцы с колоннадами, резными фронтонами и изящными арками. Нигде, кажется, природа не приложила столько стараний, чтобы как можно лучше украсить дивные произведения рук человеческих, предоставленная самой себе, она украсила стены лианами и цветами, засадила дворы тенистыми садами и перевила лозами дикого винограда решетки мраморных веранд и террас. По таинственным тропинкам, под зеленым сводом густо разросшихся деревьев путники прошли к небольшим прудам, в зеркальной поверхности которых отражались портики и высокие каменные шпицы великолепных храмов.

Всеразрушающее время пощадило эти священные здания, построенные почти исключительно из камня и железа. На мраморных ступенях виднелись еще отпечатки ног многочисленных богомольцев, а на алтарях уцелели изображения богов и богинь, перед которыми некогда повергалась ниц набожная толпа. Многие из храмов поражали изумительной роскошью, и в них сохранились еще золотые и серебряные сосуды. Путники могли бы легко завладеть этими сокровищами, но даже и Андре это показалось бы святотатством.

Мали думал было устроиться на ночлег в одном из храмов, но молодежи хотелось поскорей посмотреть на волшебный царский дворец, и старику пришлось уступить.

— Ну что ж, пойдемте, — согласился он, — я и сам не прочь убедиться, так ли великолепны чертоги царей Амбы, как о том рассказывают.

Дворец, как сказано, был расположен на возвышенности. К нему вела пробитая в горе дорога, через некоторые промежутки попадались ворота с толстыми железными дверями, ворота были все открыты, и нашим путникам ничто не мешало продвигаться вперед. Уже завиднелась массивная арка главных входных ворот, как вдруг Миана вскричал:

— Глядите, глядите, там кто-то есть!

И, правда, множество голов показалось вдруг на крыше, над зубцами. Среди обитателей дворца царило, по-видимому, большое смятение, они сновали взад и вперед, собирались группами, тревожно перебегали с места на место и вскоре наводнили все балконы, террасы и окна.

Испуганные путешественники бросились бежать. Вдруг раздалось протяжное ‘гу-гу’, тотчас же подхваченное тысячью сиплых голосов. Откликнулся и Гануман, сидевший у хозяина на плече.

— Лангуры! — вскричал Миана. — А я невесть что вообразил.

— Должно быть, в пустом дворце действительно поселились обезьяны, — заметил Мали. — Идти туда все же рискованно.

— Разве эти обезьяны опасны? — спросил Андре.

— Лангуры смирные и безобидные существа, но когда их соберется много, они становятся опасными. Вам, без сомнения, известно, что лангуры живут всегда стадами и беспрекословно повинуются своему вожаку. Когда они проживут долго на одном месте и им станет трудно добывать себе пропитание, они перекочевывают в новые места и прогоняют оттуда более слабого противника. И эти обезьяны, вероятно, поселились во дворце после того, как из него ушли люди, — лангуры любят селиться в покинутых жилищах, а тут вдобавок и плодов всяких видимо-невидимо. Делать нечего, придется отказаться от осмотра дворца — обезьяны вряд ли нас пустят.

— Какая досада! — сказал Андре. — Мне так хотелось побывать во дворце.

— А вот что я придумал, — вдруг осенило Миана. — Хоть дрессировщик я и опытный, а все же не берусь скоро приручить всех этих лангуров, зато Гануман понимает меня с полуслова, вы сами сегодня утром в этом убедились. Так вот я и пошлю его к лангурам, он объяснит им, что мы хорошие люди и не собираемся причинить им зла, — они нас и пустят.

— Придумать-то ты хорошо придумал, да только сильно сомневаюсь, что случится так, как ты говоришь, — возразил Мали.

— Не знаю, как он поведет речь со своими сородичами, — обиделся за своего друга Миана, — но уверен, что они поймут его.

— Ну, попробуй. Посмотрим, что выйдет из твоей затеи, — сказал старик.

Миана посадил против себя обезьяну и, глядя ей в глаза, стал что-то нашептывать. Затем, выпрямившись, показал рукой на Мали и Андре, на восседавших на стене лангуров и, хлопнув в ладоши, скомандовал: ‘Ступай!’

Гануман постоял с полминуты, глянул умными, добрыми глазами на Мали и Андре, как бы укоряя их в недоверии, и со всех ног пустился во дворец. Соскочили со стен и окон обезьяны, встретили посланца у ворот, стали оживленно что-то толковать на своем непонятном языке, потом вместе с Гануманом скрылись в воротах.

Прошло несколько минут. Миана стал было уже беспокоиться, не случилось ли чего с его любимцем, как вдруг послышался шум, и обезьяны появились снова, с ними был и Гануман. В сопровождении двух самых больших обезьян Гануман направился к своим господам. Робкие животные, пройдя полдороги, остановились, Гануман же продолжал путь и, добежав до Миана, ловко перекувырнулся несколько раз.

— Нам можно войти! — не задумываясь истолковал этот прыжок по-своему Миана.

Мали усмехнулся:

— Если так, идем. Но повторяю, будьте осторожны!

Путники направились ко дворцу, Гануман бежал впереди. Обезьяны робко сторонились, но ни малейшей враждебности не выказывали. Твердым шагом прошли приятели ворота и очутились в большом просторном дворе, на который с трех сторон выходили фасады зданий красивой, своеобразной архитектуры, а с четвертой — великолепная мраморная терраса. К террасе примыкал огромный зал с высоким золотым сводом, поддерживаемый чуть не сотней яшмовых колонн. Поразили путников и монументальные, выложенные мозаикой ворота — венец строительного искусства индусов.

На крыше невысокого павильона сидела старая-престарая обезьяна. Мали признал в ней вождя, почтительно поклонился и сказал:

— Привет тебе, божественный потомок бессмертного союзника Рамы! Мы осмелились проникнуть в твои владения, но, поверь, не с дерзким умыслом овладеть сокровищами, хранителем которых поставил тебя сам Шива. Молодежи моей очень хотелось поглядеть на замок и его чудеса. Дозволь им войти и провести ночь под твоим высоким покровительством.

Внимательно поглядел старый король на Мали, потом на его спутников, но, по-видимому, ничего не понял из красноречивой тирады старого заклинателя. Когда последний умолк, король поднялся, дружелюбно махнул раза два длинным хвостом и, обогнув медленными шагами крышу, скрылся со своей свитой. Словно по сигналу державшиеся до того в почтительном отдалении обезьяны ворвались во двор и обступили наших путников. Улыбающиеся рожицы, веселые ужимки и прыжки ясно указывали, что намерения у четвероруких были самые дружелюбные. Особенным вниманием они отличили Ганумана, а тот, видимо, все пытался разъяснить своим сородичам, кто эти странные существа, столь похожие на представителей благородного семейства обезьян.

Путешественники со своей стороны с любопытством разглядывали новых знакомых. Особенно забавляли Андре детеныши, более смелые, чем взрослые, маленькие проказники заигрывали с ним и дергали за платье. Матери, нежно прижимая к груди малышей, робко держались в сторонке, подальше от чужеземцев.

Мали, облюбовав себе удобное местечко, расположился на отдых, а Миана и Андре отправились в сопровождении новых друзей осматривать дворец. Пройдя ворота, они вступили в обширный двор с прелестным садом посредине. Налево стоял дворец, нижний его этаж огибала широкая веранда с мавританскими резными арками. Зал, в который вошли путники по невысокой в несколько ступенек лестнице, был от потолка до пола богато отделан позолоченной лепниной, инкрустацией и мозаикой из самоцветных камней, бирюзы, агата и кусочков зеркального стекла. Трудно передать словами эффект этого зала, когда в него проникали солнечные лучи и, играя на стенах, придавали хрустальным цветам блеск алмаза.

Верхний этаж, куда поднялись наши друзья, представлял собой изящную мраморную беседку. С одной стороны из огромных окон — вместо стекол в них были вставлены решетки, очень искусно высеченные из мрамора, — открывался роскошный вид на долину, широкая терраса с другой стороны выходила в сад и осенялась ветвями апельсиновых и гранатовых деревьев. Удивительно поэтичным был этот уголок и так пришелся по душе молодым людям, что они решили просить Мали позволить им устроиться здесь на ночлег.

За садом тянулся ряд дворцов, тоже замечательных строгой красотой линий и великолепными скульптурными украшениями. В одном из них стены были обделаны дощечками сандалового дерева с инкрустацией из слоновой кости и серебра, в другом обширные залы пересекались каналами, изливавшими свои воды в широкие бассейны, дно и стены последних были покрыты инкрустацией самых причудливых форм, изображавшей рыб, водяных растений, лотосов и разного рода фантастических чудовищ. Другие бассейны были выложены белым мрамором, окаймленным рамами из ляпис-лазури и агата, либо разрисованы миниатюрами, изображавшими охоту, сражения и мифологические сцены. Словом, в каждом дворце было на что посмотреть и чем полюбоваться.

На ночлег наши друзья расположились в мраморной беседке, куда обезьяны, следуя примеру Ганумана, натаскали им разных плодов из сада. Но вот стало смеркаться, и обитатели дворца разбрелись по своим местам. Остались бодрствовать лишь сторожевые обезьяны, путники заметили, что они всю ночь не слезали со стен, окружавших город.

Глава XII. Циклон

Только занялась зорька, наших друзей подняли на ноги обитатели дворца, приветствовавшие громким ‘гу-ry’ появление дневного светила, и неутомимый Мали стал немедленно собираться в путь. Андре и Миана побежали в сад и с наслаждением выкупались в пруду с превосходной проточной водой, потом быстро собрали свои пожитки и пустились догонять Мали. Они нашли его на главном дворе, старик почтительно откланивался королю лангуров, который, не обращая на него ни малейшего внимания, с невозмутимым видом лакомился апельсином. Поклонились его величеству и молодые люди, затем вся компания направилась к воротам.

Любопытные обезьяны, как и накануне, не отставали от них ни на шаг, некоторые смельчаки проводили их даже до половины спуска с горы. Тут Гануман простился со своими сородичами. Испуская отрывистые гортанные восклицания, милые обезьяны с препотешными ужимками и гримасами обнимали друг друга.

— Право, можно подумать, что обезьяны лучше людей, — заметил Андре. — С тех пор как я покинул отцовский дом, разоренный злодеями, я не встречал людей, которых можно было бы сравнить с этими добродушными, гостеприимными лангурами.

— Да ведь обезьяны те же люди, — убежденно сказал Миана. — Было время, когда они умели говорить, как и мы. Доказательством тому прекрасные речи, с которыми царь обезьян, божественный Гануман, обращался к Раме. Они от слова до слова записаны в священных книгах и читаются в праздник Доссары. Но вот однажды, когда боги решали судьбу людей, одна обезьяна пробралась в рай и, притаившись, слышала все, что там говорилось. Ее заметили, но хитрое животное успело убежать и скрыться. Боги, не желая, чтобы люди узнали вечную тайну, отняли у обезьян дар слова или, по крайней мере, сделали их язык непонятным для людей. С той поры мы перестали понимать язык обезьян, но те по-прежнему прекрасно нас понимают.

‘Экую чепуху несет Миана’, — подумал Андре, но возражать не стал, зная, какое пристрастие питал молодой индус к обезьянам.

По пустынным улицам мертвого города путники дошли до ворот, за которыми темнел девственный лес, и снова углубились в его дебри. Шли они без особых приключений целую неделю, по ночам разводили костер и забирались на деревья, чтобы их не тревожили дикие звери. Немало всяких страхов натерпелся Андре, но теперь он не был уже новичком в лесу, и если не спал так крепко, как его товарищи, все же успевал за ночь хорошо отдохнуть.

По мере того как они подвигались на север, характер местности постепенно менялся. На почве более сухой не разрастались уж так буйно кустарники и заросли, исполинские деревья не стояли плотной стеной и под сенью их не царил, как раньше, полумрак. Сквозь частые просветы можно было видеть далеко на горизонте серебряную цепь снежных гор, пониже — горные отроги Гималайского хребта, покрытые вечно зеленеющими елями, соснами и кедрами. До этого предгорья, казалось, совсем близко, каких-нибудь шесть-семь верст, а между тем Мали все держался прежнего направления. На вопрос Андре, почему они не сворачивают к горам, старик ответил:

— Боже сохрани! Там на горах живут племена, вожди которых, родственные по крови принцу Дунду, непременно захватят нас и выдадут нашему непримиримому врагу. Хоть и изменился наш Андре, все же лучше не рисковать.

И правда, кто бы глядя на Андре, на этого полуголого дикаря, с темным от загара телом, признал бы в нем элегантного парижского лицеиста и одного из самых блестящих кавалеров на битурском балу.

Шли как-то раз наши путники болотистым леском, вдруг страшный рев огласил чащу, потом послышался плеск воды и странные глухие звуки, как будто тараном били в толстую дубовую дверь. Прошли еще несколько шагов и увидели необычайное зрелище: стадо слонов тесным кольцом окружило двух великолепных с длинными бивнями самцов, вступивших в отчаянную схватку. С неимоверной силой они сталкивались лбами, переплетались хоботами, кололи друг друга бивнями, во все стороны так и летели брызги воды и комья болотной грязи. Но вот один из гигантов стал, видимо, слабеть и сдаваться, вдруг, собрав последние силы, он с такой яростью кинулся на противника, что тот еле удержался на ногах. Воспользовавшись удобным моментом, нападавший слон быстро повернулся и пустился бежать.

Мали и его спутники едва успели броситься в сторону, как мимо них вихрем пронеслось огромное животное, а за ним победитель и все стадо.

— Промедли мы одну минуту, — заметил старик, — и животные раздавили бы нас.

— С чего они не поладили? — спросил Андре. — Слоны, которых я видел в наших кеддах [кеддах — обширные загороди, в которых содержатся еще не вполне выдрессированные слон], были кроткими, безобидными существами и жили всегда дружно между собой.

— Причина очень простая, — ответил Мали. — Каждое стадо слонов имеет своего вожака, которому беспрекословно подчиняется. Проходят годы, слон стареет, теряет силы, тогда один из молодых самцов вступает с ним перед всем стадом в борьбу и, победив, прогоняет. С этого момента побежденный слон живет один в джунглях: охотники называют таких слонов ‘пустынниками’. Мрачный, озлобленный пустынник никого близко к себе не подпускает, он яростно нападает на тигров, носорогов, даже на людей, и в слепом бешенстве топчет кустарники, даже вырывает с корнями целые деревья. Нам как раз довелось видеть изгнание старого вождя… Впрочем, и домашние слоны не всегда смирны и послушны. Возбужденные особого рода пищей или напитками, они проявляют такие же дикие наклонности, как и их собратья. Этим пользуются индусские принцы и устраивают бои слонов между собой, с дикими зверями и даже с людьми. Я сам раз видел, как двадцать слонов боролись зараз с тигром, носорогом и буйволами. И теперь Гвиковар Барода, могущественный магараджа в Гужерате, держит целые стада слонов исключительно для боев — он большой любитель этих жестоких кровавых зрелищ.

Для ночлега путники избрали живописное местечко. В чаще глухого леса они набрели на цветущую полянку, посредине которой бурлил и пенился поток воды, ниспадавший красивым каскадом с уступов скалы. У подножия скалы вода собралась в порядочное озерко, окаймленное сочной зеленой травкой, ровной, как газон на лужайках английского парка. На берегу озера росло баньяновое дерево — тысячелетний гигант, в чаще его густо переплетенных ветвей, перевитых лианами, образовался как бы прелестный зеленый гамак. Миана с Андре гамак так понравился, что они решили в нем переночевать. Мали же предпочел широкую площадку, образовавшуюся на дереве в том месте, где от ствола отходило множество ветвей, толщиной с хорошее дерево, — площадку, где свободно могло бы поместиться человек двадцать. Сюда же поставили корзины с припасами. Приятели развели костер, наскоро поужинали и улеглись спать.

В сладких грезах о родине заснул Андре. И вот около полуночи снится ему, будто он плывет на том самом корабле, на котором он приехал из Франции в Калькутту. Ему кажется, что он лежит в каюте на койке, его слегка качает, и ясно слышатся ему шум морских волн и рев ветра. Судно подходит к порту, завтра оно войдет в Ганг, а денька через три-четыре юноша увидит отца и сестру, свою славную, милую Берту. Как счастлив он вернуться на родину и как все там будут ему рады: их Андре вырос, возмужал, узнал немало всяких наук — словом, стал настоящим мужчиной.

Вдруг страшный, необычайный гул разбудил его. Как бешеный, выл и ревел ветер, ломая деревья, дождь лил потоками, костер потух, и в непроглядной ночной мгле ежеминутно сверкали ослепительные молнии.

— Тайфун! — вскричал Миана, просыпаясь. — Мы погибли!

Нужно пожить в Индии, чтобы понять, какой ужас наводит на всех циклон или тайфун. Никакое бедствие не может с ним сравниться. С непостижимой силой крутится вихрь, сметая и снося столетние деревья, скалы, каменные дома. В Бенгалии в 1837 году в одну ночь погибло до миллиона жителей, а в 1876 году всесокрушающий ураган погубил более пятисот тысяч человек.

Страшная буря разыгралась в Тераи. Огненные гигантские молнии пронизывали на мгновение ночную тьму, оглушительные раскаты грома потрясали бушевавший лес и вековые деревья, как соломинки, ломались под напором буйного ветра.

Мали считал свое убежище более надежным и звал к себе молодых людей. Те и рады бы пробраться к нему, да не решались пройти по довольно тонкому суку, ветер рвал и метал и каждую минуту мог их сбросить. Спуститься на землю было тоже невозможно: небольшое озерко широко разлилось по всей поляне и его бурливые волны подтопили баньян.

С каждой минутой положение становилось все опасней и опасней. Бурные порывы ветра с неописуемой силой налетали на хрупкий гамак, и Андре с Миана каждую минуту опасались, что ветер расшатает его и сорвет. Вдруг яркая молния ослепила их, грянул оглушающий раскат грома, потом что-то затрещало, и молодые люди в тот же миг почувствовали, что сук, на котором висел их гамак, стремительно летит вниз. Они крепко прижались друг к другу и, закрыв глаза, приготовились к смерти. Но, к их удивлению, гамак не пошел ко дну, а словно плот, вместе с суком и обвивавшимися вокруг него лианами быстро понесся вниз по течению потока, который пенился и ревел, как дикий зверь.

— Мали! Мали! — закричали в отчаянии юноши.

Ответа не последовало, но если бы и ответил Мали, за ревом бури все равно ничего нельзя было расслышать.

Все дальше, в самую глубь леса бурный поток уносил плот. Быстро катилась вода из ущелья в ущелье, с утеса на утес, обдавая все пеной и брызгами. Несколько часов несло плот по воле волн, но вот буря стала затихать, небо прояснилось, и путники увидели на горизонте белую полоску рассвета. Тут только Миана заметил забившегося в лианы Ганумана. Нежно приласкал он свою верную обезьяну, собрата по несчастью, потом, поглядев внимательно на посветлевшее небо, беспокойно сказал:

— Вот горе-то, нас ведь несет к югу.

Андре переменился в лице.

— Плохо дело! — проговорил он. — За пределами Тераи мы непременно попадем в руки врагов.

— Во что бы то ни стало надо остановить плот, — продолжал Миана. — Как только плот прибьет поближе к берегу, ухватимся за нависшие над водой сучья и выберемся на сушу.

К несчастью, вода несла вертящийся во все стороны плот по самой середине потока, и в течение долгих часов все попытки невольных путешественников направить плот в сторону не удавались. Наконец, плот прибило к исполинскому дереву, поваленному бурей поперек потока. Мигом выбрались молодые люди по импровизированному мосту на берег, вне себя от радости, что так чудесно спаслись от неминуемой гибели. Но скоро горе и сознание полной беспомощности омрачило их радость, и они, рыдая, кинулись друг другу в объятия.

— Что же будет с нами без Мали! — сквозь слезы проговорил Андре.

— Когда молния ударила в дерево, бедный Мали, вероятно, свалился в поток и утонул, — сказал Миана.

— Очень может быть! — вздохнул Андре. — Не вернуться ли нам поискать его.

— Об этом и думать нечего, — возразил Миана. — Чтобы вернуться к тому месту, откуда нас унес поток, надо, по крайней мере, два дня… Мали между тем советовал нам держать путь на северо-запад, пока не придем в Муссури.

— Да, нам нужно как можно скорее выбраться из Тераи, — сказал Андре. — Помнится, Мали говорил, что нам остается еще дней шесть — восемь пути, а так как поток отнес нас порядочно в сторону, то придется накинуть еще денька два-три. Чем же мы будем все это время питаться. У нас нет даже горсточки муки для чапати.

— Магадева смилуется над нами, — проговорил Миана, — поможет нам и Гануман. Его собратья легко находят пищу в лесах, найдет ее и он… Да вот смотри — он уже сидит на ветке и что-то жует. Верно, раздобыл себе завтрак.

Молодые люди подбежали к дереву. Это было дикое манговое дерево, покрытое плодами, если не такими сочными, как бомбейское манго, все же довольно вкусными.

Утолив голод, беглецы кликнули обезьяну, и маленькая компания бодро двинулась в путь.

Глава XIII. У мечисов

Жаркий день уже клонился к закату, когда Андре и Миана, изморенные голодом и усталостью, остановились на ночлег. Выбрали подходящее дерево, и Миана стал собирать хворост и валежник и складывать его в кучу под дерево.

— Зачем ты это делаешь? — с удивлением спросил Андре.

— Хочу огонь на ночь развести, — ответил Миана. — Погляди, вон на деревьях павлины — верный признак, что в лесу водится много тигров. Да и днем я заприметил в одном месте их круглые, широкие следы. Если не хочешь попасть тигру в зубы, принимайся и ты за работу, да не мешкай — ночь быстро надвигается.

— Да ты, Миана, видно, забыл, что у нас ни спичек, ни огнива нет — все осталось у Мали.

— Не беспокойся, — возразил Миана, смеясь. — Ни спичек, ни огнива мне не нужно, я и без них добуду огня.

Молодой индус взял кусок высохшего дерева, разыскал гладкий камень и, положив между ними пучок сухой травы, принялся усердно тереть камень о дерево. Скоро в волокнах показались искры. Миана раздул их, и спустя мгновение пламя весело заиграло по сухому валежнику.

— Дело, как видишь, немудреное, — заметил Миана. — А теперь скорее на боковую, сейчас начнется концерт.

И правда, часа не прошло, как лесную чащу огласили рев тигров и крики диких зверей. Андре несколько раз просыпался, что не помешало ему, впрочем, хорошо выспаться и отдохнуть.

Лишь только засветлело, друзья наши сошли с дерева и вместе с Гануманом принялись отыскивать себе завтрак. На этот раз им не посчастливилось: кроме горсти кислых терновых ягод, они ничего не нашли.

— Не беда! — утешал Миана. — Если завтрак был плоховат, зато обед будет превосходным.

Только хотели друзья тронуться в путь, как вдруг из-за кустов выскочила, ломая сучки, черная антилопа и быстро пронеслась мимо них.

— Эх, ружья-то нет! — пожалел Андре. — Славный вышел бы завтрак.

Ни слова не говоря, Миана стремглав побежал вслед за антилопой. Немного погодя из-за кустов послышался его голос: ‘Андре, Андре, поди-ка сюда!’ Со всех ног кинулся Андре на зов товарища, прибежал и видит: лежит на земле антилопа, а над нею склонился молодой индус.

— Ты убил ее, Миана? — спросил он и внутри упрекнул себя за то, что минуту тому назад пожелал смерти прекрасному животному.

— Нет, не я! — отозвался Миана. — Когда антилопа пробежала мимо нас, я заметил, что у нее вся шерсть в крови, и догадался, что какой-нибудь лесной хищник смертельно ее ранил и она, напрягая последние силы, спешит добраться до укромного местечка, чтобы там спокойно умереть… Когда я подбежал к ней, она уже не шевелилась. Спасибо господам тиграм за превосходный завтрак! Хорошо поедим и на запас еще хватит.

Миана взвалил антилопу к себе на плечи и понес ее на полянку, где под золой еще тлели уголья. Молодые люди достали из-за поясов кинжалы, сняли с антилопы шкуру, а потом разрезали мясо на куски. Выбрав несколько кусков пожирнее, они принялись их жарить на раскаленных камнях.

— Настоящий пир! — восхищался Миана. — Бедный Гануман, — обратился он к обезьяне, — как жаль, что боги запрещают тебе есть мясо. Тебе предоставляется только смотреть на нас, да облизываться.

— Кажется, и тебе, как всякому доброму индусу, боги запрещают есть мясо, — заметил, улыбаясь, Андре.

— Ошибаешься, — ответил Миана. — Брама, Вишну и Шива разрешили нам есть все что угодно, за исключением только коровьего мяса. Корова была кормилицей первого человека, и из ее молока состоит наша кровь.

Молодые люди наелись досыта, хотя Андре и морщился немного, глотая без соли и хлеба полусырое мясо. Позавтракав, они прикрыли уголья зелеными ветками и разложили на них оставшиеся куски мяса. Когда благодаря густому дыму оно прокоптилось настолько, что могло сохраниться несколько дней, они завернули их в листья и отправились в путь.

Целых восемь дней, шагая от зари до зари, двигались они все в одном и том же направлении, отдыхая только по ночам. Мясо антилопы быстро исчезало, плоды попадались редко, и потому они спешили насколько хватало сил, надеясь скоро выбраться из Тераи. Действительно, чуть не с каждым шагом вперед менялся характер местности. Вдали снова показались снеговые вершины Гималаев, лес редел, почва становилась холмистой и менее болотистой.

На девятый день молодые люди очутились у подошвы высокого холма, по зеленым скатам которого росли в правильном порядке, словно в расчищенном парке, великолепные деревья. Завидев их, Гануман спрыгнул с плеча своего господина, подбежал к ближайшему дереву и стал жадно есть валявшиеся на земле плоды.

— Мговах! — вскричал Миана и кинулся подбирать плоды. Его примеру последовал и Андре.

Миана не ошибся: действительно это были мговахи. Для жителей Центральной Индии мговах — это то же, что кокосовая пальма для стран, омываемых Индийским океаном. Природа одарила это дерево такими чудесными свойствами, что оно одно в состоянии снабдить первобытные народы, населяющие индийские леса, всем, что народы более культурные добывают из всего растительного царства.

Мговах — один из красивейших представителей индийской флоры. От его прямого, толстого ствола идут во все стороны грациозно загнутые кверху ветви, делающие его похожим на громадный канделябр во много свечей. Куполообразная темно-зеленая крона дает много тени. К концу февраля дерево чуть не в один день теряет все свои листья, туземцы усердно собирают их для разных надобностей. Приблизительно через неделю ветви мговаха покрываются с поразительной быстротой массой цветов. Цветы эти — манна небесная для обитателей джунглей, от большого или меньшего урожая зависит довольство или нищета населения. Венчик цветка, светло-желтого цвета, представляет собой сочную мясистую ягоду, величиной с виноградину, всю утыканную крохотными тычинками, выходящими из едва видимых отверстий, созрев, венчик отпадает сам собой. Индусы старательно очищают землю под деревьями от травы и кустарников и каждый вечер собирают упавшие за день цветы. Этот дождь манны длится несколько недель.

В свежем состоянии цветы мговаха имеют довольно приятный сладковатый вкус, но резкий мускусный запах делает их для многих неприятными. Туземцам, однако, это не мешает потреблять их в большом количестве. Большая часть сбора сушится на решетках из ивовых прутьев, отчего цветы теряют свой неприятный запах. Тогда их растирают в муку и пекут из нее хлеб. Из цветов же мговаха делают, после того как они перебродят, приятное на вкус вино и хороший, крепкий уксус.

Опали цветы, дерево вновь одевается листвой. Наконец, в апреле на смену цветам появляются плоды, очень похожие видом на наш миндаль, но нежного, тонкого вкуса. Из них индусы пекут хлеб, пироги, добывают превосходное съедобное масло, а выжимками откармливают буйволов.

Чтобы закончить перечисление чудесных свойств мговаха, добавим, что из волокон коры делают веревки, а само дерево хотя и неравнослойное, но легко раскалывается и представляет неоценимый материал для постройки жилищ — его не трогают ни черви, ни термиты.

Немудрено, что диким обитателям индийских лесов дерево это служит предметом религиозного культа. Оно дает им все, что необходимо для их существования, под его тенью они собираются для совещаний и празднеств, на его ветвях развешивают свои приношения, между корнями расставляют в таинственные круги булыжники, заменяющие идолов. Дикие племена берегут свои мговахи как зеницу ока и отчаянно борются за них с индусами равнин, которые, не зная, как выжить из гор дикарей, вырубают их деревья. И правда, там, где исчезают мговахи, — исчезают и дикие индусы.

Угостившись на славу вкусными цветами мговаха, Андре и Миана взобрались на вершину холма. Внизу, извиваясь по узкой долине, бежала, гремя по камням, речка, за ней раскинулась на необозримое пространство долина с туманным очертанием на горизонте высоких Гималайских гор. Поглядел Миана внимательно кругом и вдруг как заскачет, как запляшет.

— Что с тобой? — изумился Андре.

— Видишь вон там эту синеющую с двумя главами гору. Это Синха-Данта, Львиный Зуб, в высотах которой берет начало святая Джумна. Направо — долина Дера-Дун с устьем реки Ганг, а налево, на зеленых холмах, — Муссури. Дня через два мы доберемся до Муссури — цели нашего путешествия.

Андре просиял, стал на колени и сотворил краткую, но горячую молитву.

— Как жаль, что с нами нет Мали, — сказал он, вставая. — Порадовался бы тоже добрый старик. Но не будем медлить, Миана, вперед выручать скорее отца и Берту!

Быстро спустились наши друзья в долину, уже окутанную сумерками. Пришлось остановиться и приискать удобное место для ночлега. На этот раз это не так легко было сделать. В долине росли лишь молодые деревья мговах, слишком тонкие и малорослые, чтобы служить убежищем, за ними раскинулась непролазная чаща колючих кустарников, а дальше круто подымалась черная масса гор. Кое-где по более отлогим местам лепились круглые кучи сухого валежника, похожие на огромные птичьи гнезда.

— Что это там за кучи? — спросил Андре. — Ни дать ни взять птичьи гнезда. Уж не попали ли мы в долину, где побывал когда-то Синдбад-мореплаватель. Эти громадные гнезда как раз по тем птицам, что он описывал.

Миана взглянул на таинственные гнезда и замер от ужаса.

— Бежим! Бежим! — крикнул он отчаянным голосом. — Это не гнезда, а пали — жилища жестоких дикарей мечисов, обитающих здесь в горах. Если они увидят нас — мы погибли.

Но бежать было уже поздно. Дикие крики огласили воздух, и не успели Андре с Миана опомниться, как из-за кустарников выскочила толпа полунагих мечисов с бамбуковыми луками и стрелами и окружила их. Один из дикарей с огромным пером в густых волосах, по-видимому вождь, подошел к юношам и, грозно глядя на них, произнес:

— Кто вы такие? Что побудило вас добровольно броситься в когти смерти?

— Мы нищие, господин, — ответил Андре, — и направляемся в Гардвар на ярмарку. Шли мы лесом вместе с отцом, но разразилась страшная буря, и мы потеряли друг друга. Что сталось с отцом, не знаем.

— Сжальтесь над нами, отпустите! — молил Миана, дрожа от страха. — У нас и взять-то нечего…

— Ладно, король сам рассудит, как с вами быть, — сурово перебил его дикарь. — Следуйте за мной, а вы, — обратился он к товарищам, — глядите в оба, чтобы эти собаки не улизнули в кусты.

Толпа с пленниками стала подниматься по узкому карнизу, огибавшему гору. Немного спустя они подходили к сплетенной из хвороста изгороди высотой в четыре аршина с одним узким входом. Полуобнаженные женщины и дети выбежали навстречу пленникам и осыпали их грубой бранью. Приведшие пленников воины, однако, никого близко к ним не подпускали. Через узкий вход пленников ввели в огороженное место, посреди которого стояла приземистая мазанка, грубо сложенная из камней и покрытая большими аспидными плитами. Ночь уже наступила, и перед самым входом ярко пылал костер, освещая багровым заревом дом и весь двор. У костра, поджав ноги, сидел дикарь на деревянной табуретке, покрытой циновкой из лиан. Он был полуодет, но толстые золотые браслеты на его руках, богатое вооружение, — кроме лука и стрел перед ним лежала обнаженная сабля, — наконец, неподвижно сидевшие по обеим сторонам на корточках приближенные — указывали на то, что это был сам король мечисов.

— Кого ты привел, Муза? — спросил он начальника, сопровождавшего пленников.

— Двух бродяг, бай, — ответил Муза. — Мои люди видели, как они крали в лесу твои мговахи. Наелись и хотели было удрать, да мы их не пустили.

— Как, вы осмелились воровать на моей земле! — грозно обратился король к Андре и Миана. — Не ожидал я такой дерзости от индусов. Воровать чуть не под самым носом у бая мечисов — виданное ли это дело!

— Государь, я уже говорил Музе, что у нас не было злого умысла, — смиренно ответил Андре. — Мы бедные натхи, заклинатели змей, торопились с отцом на ярмарку в Гардвар. Ночью нас застала в лесу буря, отец утонул в быстром потоке, а с ним и все наши запасы. Вот и пришлось, чтобы не умереть с голоду, питаться плодами, какие только попадутся в лесу. Не знали мы, что эти мговахи твои.

— Узнаю лживый язык индусов, — вскипел король. — Вы преследуете и травите нас, как диких зверей, отняли у нас долины, где мы собирали богатые жатвы ячменя, и теперь задумали выгнать нас из этих угрюмых гор, в которых Магадева насадил дерево мговах, чтобы не дать нам умереть от голода… А случится вам попасть нам в когти, вы величаете нас ‘государями’ и прикидываетесь смиренными овечками. Уж не думаете ли вы, что я забыл, сколько из-за вас пролито крови? Знайте, ни один индус не выходил никогда живым из моих рук. Через два дня новолуние, лишь только покажется на небе серебристый серп молодого месяца, кровь ваша прольется у подножия священного мговаха… Слышишь, Муза, — обратился он к вождю, — ты головой отвечаешь мне за этих желтолицых собак. Уведи их и смотри хорошенько за ними.

Стража схватила Андре и бледного, дрожавшего от страха Миана с обезьяной на руках и повела по дороге мимо мазанок, из которых выходили дикари и осыпали ругательствами бедных пленников. Через четверть часа их привели в тюрьму — большой сарай из древесных стволов, перевитых бамбуками. Перед низенькой дверью тюрьмы рос великолепный многоветвистый мговах, древний ствол которого, весь увешанный разными благочестивыми приношениями многочисленным богам, поддерживал грубый каменный алтарь — место казни.

Пленников крепко связали лианами и втолкнули в тюрьму. Испуганный Гануман, вырвавшись из рук хозяина, быстро взобрался на крышу сарая, оттуда спрыгнул в густой кустарник и мигом пропал из глаз.

Горько заплакали Андре и Миана, оставшись одни. Особенно горевал Миана о своей обезьяне. Как ни тяжело было на сердце у Андре, он утешал как мог своего приятеля.

— Погоди, не все еще потеряно, — говорил он Миана. — Завтра попрошу караульных отвести меня к королю. Ему я объясню, что я не простой натх, а сын богатого европейца, за которого не пожалеют дать большой выкуп, пусть только пошлет кого-нибудь из своих людей в Муссури. Я уверен, что губернатор Муссури, англичанин, не откажется заплатить сколько бы за нас не потребовали.

— Вряд ли согласится на это бай, — сказал Миана. — Эти дикари ненавидят европейцев, так же как и индусов.

— Ошибаешься, — возразил Андре. — Отец мой, много путешествовавший по Центральной Индии, рассказывал, что дикие племена гунды и били очень дружелюбно относятся к белым.

— Будем надеяться, что мечисы окажутся не хуже их, — сказал Миана. — Но если нам и удастся освободиться, кто вернет мне Ганумана? Верно, бедняжечка мечется теперь по лесу один-одинешенек.

— Кто знает, он, может быть, здесь поблизости и опять к тебе вернется, — успокаивал Андре товарища.

Тут тяжелая дверь отворилась и в тюрьму вошел сильно подвыпивший Муза — видно, по случаю наступления праздника новолуния он не в меру угостился вкусным напитком из цветов мговаха. Муза поднес к самому лицу пленников горящую головню и, глядя на них мутными, осоловелыми глазами, пробормотал:

— Бай сказал, что я отвечаю за вас головой!

Убедившись, что пленники здесь, он вышел, захлопнув дверь, и, шатаясь, направился к товарищам, которые, сидя на корточках вокруг костра, то и дело потягивали винцо.

— Видишь, нас крепко стерегут, — заметил Миана.

— Ну, не очень-то, — возразил Андре, — Муза почти уже напился до полного бесчувствия, да и другие караульные, как я мог заметить через полуоткрытую дверь, угостились не меньше его.

— О, если бы нам удалось перерезать веревки и бежать! — прошептал молодой индус.

— Как их перережешь! Кинжалы у нас отобрали, а зубами не перегрызешь крепких лиан, — сказал Андре. — Лучше подождем до утра и попытаемся еще раз умилостивить бая, а если не удастся, пообещаем за нас хороший выкуп.

Пока они шепотом разговаривали, перед тюрьмой все затихло.

Андре кое-как ползком добрался до двери и стал глядеть в щелочку. Случилось то, что он ожидал: дикари перепились и крепко заснули. Муза храпел, навалившись грузным телом на дверь тюрьмы — его, видимо, и пьяного не оставляла забота о пленных. С этой стороны, значит, путь был отрезан. О том, чтобы проделать лазейку где-нибудь в стене, нечего было и думать, стены были крепко сложены из бревен и вдобавок перевиты бамбуками. Крыша, правда, была соломенная, но что толку, когда до нее все равно не доберешься.

— Видишь, Миана, я был прав, — печально проговорил Андре, — бежать невозможно. Одна надежда, что удастся как-нибудь умилостивить бая.

Только успел договорить, как на крыше послышался легкий шорох, и несколько соломинок, кружась в воздухе, полетели вниз. Андре с Миана взглянули вверх и видят, чья-то рука осторожно раздвигает солому. Вот в образовавшееся отверстие блеснули звезды, потом просунулась чья-то голова и тихий голос спросил:

— Андре-сагиб, ты здесь?

— Боже, это Мали! — вне себя от радости воскликнули молодые люди, забыв всякую осторожность.

— Тсс! — прошептал тот же голос. — Ни звука, не то мы погибли!

Действительно, чуткий Муза проснулся от шума. Он попытался было встать, но хмель ударил ему в голову, он тяжело повалился на землю и опять захрапел. Немного спустя в воздухе закачалась привязанная к крыше веревка, и старый Мали с удивительной для его возраста ловкостью спустился по ней вниз. Мигом перерезал он лианы на руках и ногах пленников и прошептал:

— Ни слова, и как можно скорее отсюда… Сначала ты, сагиб.

Андре повиновался и быстро взобрался по веревке наверх. Вслед за ним поднялись Мали с Миана. Старик взял с собой веревку, потом тщательно заложил соломой сделанное им отверстие в крыше.

— Теперь им ни за что не догадаться, как мы отсюда выбрались, — прошептал он. — Нас примутся искать в долине, а мы будем уже далеко в горах.

Над крышей тюрьмы подымалась почти отвесно каменная стена горного хребта. Но и здесь со скалы спускалась веревка, предусмотрительно привязанная Мали, по которой наши беглецы и взобрались наверх.

Мали отвязал веревку, аккуратно свернул ее и быстрыми шагами направился со своими спутниками в лес. Тут у одного дерева он остановился, чтобы забрать свои вещи. Миана совсем обезумел от радости, когда увидел прикорнувшего на одеяле Ганумана.

— Я боялся, что твоя обезьяна побежит за мной и выдаст нас, я и привязал ее к дереву, — шепотом объяснил старик.

— Но каким образом она очутилась у тебя? — спросил Миана.

— Да и ты сам каким чудом явился к нам на помощь? — недоумевал Андре.

— Тише, тише! — остановил их старик. — После все расскажу, а теперь нужно удирать, не теряя ни минуты. До зари остается каких-нибудь три-четыре часа, а нам нужно уйти как можно дальше. На рассвете мы придем в долину, где есть деревни, и будем в полной безопасности.

Беглецы были уже далеко, когда Муза, разбуженный криками павлинов, вспомнил о пленниках. ‘Эко я разоспался’, — подумал он, отворил дверь и остолбенел — в тюрьме никого не было. От неожиданности Муза совсем потерял голову, он принялся шарить по углам, заглянул во все щели, полез на крышу, но пленников и след простыл. Хорошо зная, что бай не простит ему побег пленников, Муза, совсем ошалевший от гнева и страха, пинками растолкал спящих караульных и вместе с ними погнался за беглецами. А те как раз в это время выходили на опушку леса и радостными восклицаниями приветствовали солнце, золотым шаром всплывшее над горизонтом. Перед глазами путников развернулась покрытая роскошной растительностью долина, повсюду виднелись небольшие деревеньки с садами и огородами. Молодые люди были в неописуемом восторге, а Мали глядел на них и радовался.

— Мали, милый мой Мали, — говорил Андре, обнимая старика, — смогу ли я когда-нибудь отплатить тебе за все, что ты для меня сделал… Расскажи, как ты нашел нас. Право, можно подумать, что ты колдун, как это уверяли наши крестьяне.

— И как ты разыскал Ганумана? — спрашивал Миана, нежно поглаживая своего любимца.

— Присядемте сюда на травку, и я все расскажу вам по порядку, — сказал, улыбаясь, старый заклинатель. — Чудесного в этом ничего нет, премудрый Магадева помог мне разыскать вас.

Ужасные минуты пережил я, когда бешеный вихрь на моих глазах оторвал от дерева сук, на котором вы сидели, и сбросил его вместе с вами в бушевавший поток. Я был уверен, что вы погибли, и не мог утешиться. Когда настал день, я слез с дерева, взял мешок с припасами, корзину с Сапрани и другими змеями, ваши корзины так и остались там лежать — и побрел сам не знаю куда. Иду, а сам думаю: раз Андре погиб, на мне лежит обязанность разыскать и спасти его отца и сестру…

— О Мали, ты лучший из людей! — взволнованно проговорил Андре.

— Итак, я решил держать путь на Муссури, — продолжал Мали. — На восьмой день, переходя полянку, я заметил под деревом полуобгорелые головешки, а кругом ясные отпечатки свежих человеческих следов. По форме ступни, отпечаткам пальцев я сразу признал, что это следы Андре-сагиба и Миана. Боги мои, как я обрадовался! Значит, вы спаслись от неминуемой гибели, здоровы и невредимы! Возблагодарив великого Вишну, я пошел по вашим следам. А их было немало: отпечатки ног, сломанные ветви, смятая трава, обгорелые головешки. Но как я ни спешил, моим старым ногам не угнаться было за вами. Судите же, как я обрадовался, когда позавчера наткнулся на костер с тлеющими угольями. Я прибавил шагу и наконец дошел до холма, с вершины которого увидел вас на берегу ручья. Только хотел я закричать вам, как из-за кустов выскочили дикари и увели вас с собой. Ужас и отчаяние овладели мной. Я знал, как жестоки мечисы, знал, что ничто не могло спасти вас от мучительной казни, на которую дикари эти обыкновенно обрекают своих пленников. Тут я решил во что бы то ни стало спасти вас или разделить с вами общую участь. Пока я дошел до густой лесной поросли, окружающей мазанки, совсем стемнело. Бродя почти ощупью, я прислушивался к крикам дикарей в надежде узнать что-либо о вас, как вдруг что-то зашуршало в кустах и большой мохнатый зверь прыгнул мне на спину. Я обмер от страха, но зверь стал ласкаться ко мне, и я узнал Ганумана. Умное животное помогло мне разыскать вас. Примостившись к скале над самой тюрьмой, я слышал как один из караульных рассказывал со смехом другим, как вас поймали и к какому наказанию присудили. Нельзя было терять дорогого времени. Вмиг в моей голове созрел план: Ганумана я привязал к дереву, а сам, захватив понадежнее веревку, направился к тюрьме. Веревку я прикрепил к дереву, что росло на скале, и спустился на крышу вашей тюрьмы. Тут я обождал, пока караульные заснули. Остальное вам известно… Через три дня мы будем в Муссури.

Глава XIV. **Караван-сарай^[*] в Муссури**

[*] — Караван-сарай — постоялый двор, куда заходят на ночлег караваны.

Когда беглецы зашли на ночлег в одну из попутных деревенек и стали рассказывать про свои странствования, все диву дались, что им посчастливилось благополучно миновать Тераи и страну мечисов. Дикари эти немало вредили мирным жителям долин своими опустошительными набегами, и только когда хозяевами страны стали англичане, поселяне вздохнули свободно. Добрые индусы радушно приняли путников и снабдили их съестными припасами.

Два дня спустя путники перешли вброд Ганг, очень узкий в этом месте, и вступили в долину Дера-Дун, одну из прекраснейших во всей Индии, с чудным климатом. Роскошная, привольная местность была бы настоящим райским уголком, если бы не обилие диких зверей. Беглецы наши, однако, благополучно добрались до Ражпура — деревни, лежащей у подножия горы, по склонам которой ютились, утопая в зелени, красивые дома и дворцы Муссури.

С какой радостью стал Андре подыматься в гору, еще час-другой — и он у цели! Подъем делался все труднее, тропинка вилась зигзагами, обегая скалы то справа, то слева. Чтобы сократить путь, Андре стал, как кошка, карабкаться вверх. Вот уже совсем близко забелелась на макушке выдвинувшейся скалы хорошенькая английская церковь. ‘Ура! Муссури!’ — радостно воскликнул Андре и с удвоенной энергией стал лезть вверх, оставив далеко за собой спутников. Там, в Муссури, ждет его свобода, спокойствие, там не надо опасаться предательства, бояться встречи с тигром, там он сбросит жалкое рубище нищего и снова станет европейцем, всеми уважаемым сагибом. А отец! Берта! — вдруг молнией пронеслась у него мысль. Они все еще, может быть, в руках мятежников. Тогда на что ему свобода, спокойствие, раз они томятся в плену. Защемило у бедного Андре сердце, и слезы потекли из глаз. Пока он стоял и плакал, к тому месту, где он находился, подошли Мали с Миана. Андре быстро отер слезы и с напускной веселостью крикнул:

— Захотелось дух перевести, страх как устал! Видно, надо было медленно, с почтением взбираться на священные Гималаи, а не лететь как угорелый… Но вам, друзья мои, понятно мое нетерпение, там, в Муссури, я, может быть, узнаю что-нибудь об отце и сестре.

— Конечно, — согласился Мали. — Но, с другой стороны, признайся, наша бездомная жизнь надоела тебе, и ты ждешь не дождешься, когда можно будет сбросить нищенское рубище и надеть европейское платье.

— Нет-нет, уверяю тебя, не то, — горячо заговорил Андре. — Напротив, я хочу остаться натхом…

— Вот и прекрасно, — подхватил обрадованный Миана. — Что может быть лучше кочевой жизни, полной приключений. Каждый день тебя ждет новое удовольствие, а налетит беда, так ненадолго… Вижу, ты полюбил нашу жизнь, а я боялся, как бы ты не покинул нас.

— Я останусь натхом, но только пока в этом будет нужда, — улыбаясь, промолвил Андре. — Благодаря вам обоим я так вошел в свою роль, что теперь меня никому не узнать.

— Уж если сам брамин Сумру не признал в тебе европейца, то про других и говорить нечего, — заметил Мали.

— Так вот, если это рубище спасло меня самого, быть может, оно поможет мне спасти отца и Берту, — продолжал Андре. — В Муссури я останусь по-прежнему сыном Мали. Разузнав все, что только удастся о судьбе моих родных, мы пойдем их разыскивать, и там, куда мне, как европейцу, не попасть, я, как заклинатель змей, пройду свободно. Что ты на это скажешь, Мали?

— Скажу, сагиб, что ты рассуждаешь не только здраво, но как хороший, сердечный человек, — ответил Мали. — Мы с Миана пойдем всюду за тобой… Увидишь, Магадева поможет нам.

К вечеру путники добрались наконец до Муссури и остановились ночевать в караван-сарае. Там они застали большую компанию тибетских купцов. Купцы эти везли продавать в Луизиану козью шерсть, из которой выделываются кашмирские шали. Несколько месяцев пробыли они в пути и, только перейдя границу, узнали о восстании сипаев. Продолжать путь они не решались, боясь, что по дороге легко могут на них напасть и ограбить. И жили в Муссури, с нетерпением ожидая, когда можно будет тронуться дальше.

Как только в караван-сарае стало известно, что новые постояльцы пришли из того места, где вспыхнуло восстание, их окружили любопытные, чающие узнать свежие новости. Приятели наши ничего, однако, нового сообщить не могли, напротив, сами стали расспрашивать купцов и от них узнали, как сильно разгорелось пламя мятежа. После Каунпора и Мерута повстанцы овладели Дели и Лукновом и всюду беспощадно избивали европейцев. В последнее время, однако, события стали принимать дурной оборот для мятежников: некоторые племена перешли на сторону англичан, и мятежники стали все чаще и чаще терпеть поражения.

Андре беспокойно провел ночь и, чуть заря, стал собираться с Мали к губернатору. Оба они облеклись во все, что у них было самого лучшего, и в сопровождении мальчонки-слуги из караван-сарая, который взялся проводить их к губернатору, сэру Чарльзу Уилмоту, отправились во дворец.

Перед великолепным дворцом с мраморными колоннами расстилалась зеленая лужайка, обнесенная красивой решеткой. У главного входа стоял на часах английский солдат в красном мундире. Он смерил взглядом подходивших к нему нищих и грубо крикнул, чтобы они проходили своею дорогой.

— Нам надо видеть губернатора, — сказал по-английски Андре.

Безукоризненный выговор юноши, казалось, удивил солдата, и он не без некоторого колебания ответил:

— Губернатор не принимает нищих.

Андре продолжал настаивать, тогда солдат, преграждая ему путь штыком, сердито крикнул:

— Ни с места, или я заколю тебя, проклятый мятежник.

Тут подошел офицер, издали наблюдавший всю эту сцену, и спросил:

— В чем дело, Билл?

— Господин поручик, — ответил почтительно солдат, — эти нищие хотят во что бы то ни стало пройти к губернатору. Кто их знает, что это за люди, может быть, Нана-Сагиб подослал их убить генерала.

— Что вам нужно? — строго спросил поручик, обращаясь к Мали.

— Мы прибыли из Каунпора, благородный господин, и хотим сообщить губернатору очень важное известие, — ответил Мали.

— Правду говоришь? — с недоверием спросил офицер.

— Клянусь, истинную правду! — горячо произнес Андре.

Англичанин внимательно посмотрел на него.

— Если так, идите за мной, — сказал он, — но помните, за обман будете жестоко наказаны.

Офицер провел Мали и Андре в большую залу нижнего этажа, а сам вышел, приказав караульному не спускать с них глаз. Немного времени спустя дверь во внутренние апартаменты широко распахнулась, и в залу вошел в сопровождении поручика высокий старик генерал с добрым, приветливым лицом.

— Вот эти нищие, господин губернатор, добиваются вас видеть, — сказал поручик.

— Что вам нужно? — сурово спросил генерал.

— Ваше превосходительство, к вам пришел просить помощи несчастный европеец, на глазах у которого убили отца, похитили сестру, разорили и сожгли усадьбу, — ответил Андре, и в голосе его слышались слезы.

— Ах, бедный, бедный мальчик, — участливо произнес генерал и стал ласково его успокаивать. — Но почему вы одеты нищим и кто этот старик? — спросил он, указывая на Мали.

Прерывающимся от сдавленных рыданий голосом Андре все рассказал генералу: предательство принца Дунду, и смерть отца, и пожар фактории, рассказал и про беззаветную преданность доброго Мали. Взволнованно слушал генерал простой, бесхитростный рассказ и несколько раз горячо пожал руку старого заклинателя.

— Спасти сестру — вот моя задача, — сказал в заключение Андре. — Ради бога, помогите мне.

— Сделаем все, что только возможно, друг мой, и уверен, добьемся своего, — произнес с убеждением генерал. — Но теперь вы мой гость, сейчас прикажу вам дать приличное платье вместо этих отрепьев.

— Благодарю вас, генерал, но воспользоваться вашим предложением не могу, — ответил Андре. — Пока сестра в плену, я должен оставаться простым натхом — мне легче будет так пробраться к ней. Умоляю вас только об одном, помогите мне узнать место, где она томится в заключении.

— Конечно, сделаю все, что в моих силах, — сказал генерал. — Но подумали ли вы, мой друг, о тех невзгодах и опасностях, что ожидают вас, немало ведь вам пришлось уже их испытать… Мой совет — не рисковать и остаться здесь. Мятежники, я уверен, скоро сложат оружие, и тогда я пущу в ход все пружины, чтобы узнать, где находится ваша сестра, и помочь вам освободить ее.

— Своего решения я не изменю, — твердо произнес Андре, — и что бы меня не ожидало, на все готов.

— Пусть будет по-вашему, мой друг. Я убежден, что вы с Божьей помощью достигнете своей цели, тем более что у вас такие преданные, достойные товарищи… Со своей стороны поставлю на ноги всю полицию, чтобы узнать, где томится ваша сестра. Во всяком случае, перед тем как соберетесь в дорогу, не забудьте еще разок заглянуть ко мне. И так как вы хотите непременно сохранить свое инкогнито, то вот вам моя карточка, с ней вас всегда ко мне пропустят.

Немного времени спустя наши друзья гордо прошли мимо часового. Тот растерянно, во все глаза смотрел на них и долго провожал взглядом. Бравый вояка не сомневался, что Мали и Андре были подосланы убить генерала Уилмота и что только благодаря его бдительности они не осмелились поднять на генерала руку.

Оставшись в караван-сарае один, Миана не сидел без дела. Он позвал своего Ганумана и стал забавлять публику. Тибетские купцы с любопытством глядели на диковинное зрелище и шумными аплодисментами награждали обезьяну за каждый номер. Когда по окончании представления Миана стал обходить двор с Гануманом, в медную чашечку, которую держала обезьяна в руках, так и посыпались со всех сторон мелкие монеты.

Среди глазеющей публики с особенным интересом смотрел на представление плотный, небольшого роста человек с добродушным красным лицом. Это был один из богатейших купцов тибетского Китая, его караван вез большую партию чая на английские рынки. После представления купец подошел к Мали и сказал:

— Поздравляю тебя, почтенный чужеземец, у твоего сына большой талант. Отпусти его со мной в Лхассу, он будет иметь огромный успех при дворе Великого ламы.

— Миана не сын мне, а слуга, — возразил Мали. — Правда твоя, он большой искусник, а все же далеко ему до моего сына Андре. Боги наделили его чудесным даром укрощать змей и всяких гадов.

— Слышал я от соотечественников моих, побывавших в Индии, что в долине Ганга есть индусы, славящиеся умением укрощать змей и делать их совсем ручными, но, по правде сказать, не очень-то верил этим россказням.

— Напрасно ты сомневался, — отозвался Мали. — Если хочешь, сын мой покажет тебе свое искусство.

— Да будет благословен Будда!.. — воскликнул тибетец. — Сколько чудес насмотрелся я в этой стране, да еще таких мудрых людей встретил. Я Тин-То из Чипки, богаче меня нет купца в нашем городе. Окажи мне честь, посети с сыном и слугой, я буду счастлив угостить вас превосходнейшим пилавом — у меня свой повар и пилав готовит на редкость. Ко мне сегодня обещали прийти мои товарищи, нам всем будет лестно ваше присутствие.

Поблагодарили наши друзья радушного Тин-То и пошли за ним в караван-сарай. В одной из двух комнат, где жил купец, все уж было приготовлено для трапезы, не было только ни столов, ни стульев, их заменял толстый ковер на полу. Посередине на огромном медном блюде дымился пилав из риса, чечевицы, баранины, куриного мяса и изюма: кругом по числу гостей были разложены красивые медные тарелки и чаши.

Тин-То представил гостям своих новых знакомых. Обменявшись восточными приветствиями, все разместились на полу, поджав под себя ноги, и, не теряя времени, дружно принялись за пилав. Ножей и вилок не полагалось, каждый руками накладывал себе на тарелку рис и пальцами же отправлял его в рот. Скоро от пилава ничего не осталось, слуги принесли медные тазы, кувшины, длинные полотенца, и гости вымыли руки. Затем подали десерт: фисташки, варенье, разные сласти и пальмовое вино, за обедом пили только воду.

Вкусный обед и вино всех отлично настроили.

— Не пожелает ли кто-либо из вас развеселить компанию рассказом или песней? — предложил весельчак и балагур Тин-То, и сам подал пример. Он приказал принести мандолину и, аккомпанируя себе, спел известную тибетскую песенку ‘Чи-чу-ха чиримири мири-хо!’, вызвав своим исполнением общий восторг.

После Тин-То настала очередь Мали, сидевшего по правую руку хозяина. Старый заклинатель рассказал о великолепном празднестве при дворе Пейхвахов. Он не скупился на краски, заинтересованные купцы слушали, разинув рот, его цветистое повествование, ахали и дивились.

Следующим рассказчиком был высокий, здоровенный татарин с узкими, косыми монгольскими глазками, еле видневшимися из-под лохматой шапки, нахлобученной до самых бровей.

— Десять лет, как я веду торговлю козьей шерстью между Тибетом и Индией, — начал татарин. — Не раз мне приходилось подвергаться смертельной опасности при переходе через Гималаи. Не стану омрачать веселого настроения почтенного собрания слишком мрачными рассказами, тем более что всем вам знакомы опасности, встречающиеся на этом пути. После того что поведал нам почтенный Мали, вам все покажется неинтересным. Однако попробую вам кое-что порассказать. Был я недавно по делам в Пандарпуре и довелось мне там видеть великолепный праздник. Устроили его в честь одного из членов того самого рода Пейхвах, о котором только что нам говорил Мали.

Приехал я в город рано утром, смотрю и диву даюсь: на улицах, на площадях, в лавках — всюду народ толпится в праздничных одеждах. Дома, лавки разукрашены флагами, гирляндами из цветов. Насилу я добрался со своими яками до караван-сарая и спрашиваю: ‘Что у вас за праздник?’ А мне и говорят: ‘Видно, вы приезжий, не знаете, что пандарпурский раджа собирается женить своего сына на принцессе из рода Пейхвах’. Верней сказать, это была не свадьба, а только обручение, так как невесте исполнилось всего четырнадцать лет, а будущему мужу ее минуло только восемь. Хоть и неподходящая они пара, а все-таки раджа был очень доволен — принцесса всем взяла — и красотой, и знатностью рода, и богатством. Говорили, за ней дали в приданое много земель близ Каунпора…

Жадно, с каким-то странным волнением слушал Андре рассказ татарина. При последних словах он не выдержал и, позабыв все правила приличия, прервал рассказчика вопросом:

— А принцессу видели?

— Как же, удостоился, — ответил татарин. — Захотелось и мне посмотреть, как повезут принцессу, пошел я к знакомому банкиру, что на базаре живет, пустили меня на балкон, я все и видел, как на ладони. Впереди ехали разодетые в бархат всадники с золочеными саблями, за ними музыканты с деревянными флейтами и медными трубами, затем свита принцессы и, наконец, сам принц в золотом гаодахе на великолепном слоне, покрытом узорным чепраком с серебряными бляхами. Наследный принц — очаровательный мальчик с черными глазами…

— А принцесса? — дрожащим от волнения голосом снова перебил Андре рассказчика.

Среди гостей пронесся легкий ропот. Озадаченный рассказчик сердито взглянул на юношу, но потом, сменив гнев на милость, продолжал:

— За принцем ехала принцесса на таком же богато убранном слоне. Никогда в жизни я не видел такой красавицы, ее белоснежное личико озарялось очами цвета небесной лазури, а волосы, похожие на золотые нити, выбивались пышной волной из-под бриллиантовой диадемы. Народ восторженно приветствовал принцессу, но она была задумчива и печальна…

— Ну так и есть, это моя сестра! — вскричал Андре, не в силах дольше сдерживать себя.

— Да он никак с ума сошел! — возмутился Тин-То.

Не обращая ни на кого внимания, быстро вскочил Андре и кинулся к дверям, Мали и Миана побежали за ним. Купцы, озадаченные неожиданным бегством гостей, тоже поднялись, с негодованием потолковали о невежестве заклинателей и разошлись, не дослушав рассказа татарина.

Андре не сомневался, что татарин видел его сестру. Ему не терпелось поделиться скорее новостью с губернатором, Мали еле поспевал за ним.

— Конечно, по описаниям татарина принцесса как будто и похожа на твою сестру, — заговорил он, — но…

— Какие там ‘но’, — нетерпеливо оборвал его Андре. — Знаешь ли ты другую принцессу из рода Пейхвах, белокурую, с голубыми глазами, кроме Берты?

— Нет, сагиб, не знаю.

— Стало быть, это она и есть.

— Пусть так, — согласился Мали. — Все-таки жаль, что ты помешал татарину докончить рассказ. Может быть, мы от него и не то еще узнали бы. А ты, не дослушав рассказ, вскочил, как ужаленный, и удрал сломя голову, оскорбив ни за что ни про что славных людей, которые могли бы нам еще пригодиться.

Живо добежали наши друзья до губернаторского дома. Андре поднес карточку губернатора к самому носу оторопевшего от изумления часового и быстро направился к генералу. Минуту спустя он уже рассказывал генералу все, что успел узнать про свою сестру.

— Что же думаете теперь делать? — спросил сэр Чарльз Уилмот.

— Иду сейчас же в Пандарпур и постараюсь вырвать Берту из рук этих негодяев, — пылко произнес Андре.

— А план себе составили? — спросил опять губернатор.

— За этим дело не станет — Мали придумает! — уверенно проговорил юноша. — Чует мое сердце, что мы добьемся своего.

— Дай-то бог! — взволнованно проговорил губернатор и крепко обнял Андре.

Глава XV. Перевал через Гималайские горы

Не успел Андре вернуться в караван-сарай, как стал собираться в путь, но Мали решительно этому воспротивился.

— Я никогда не бывал в тех местах, куда мы теперь направляемся, — сказал он. — Знаю только, что нам придется подниматься на высокие горы, покрытые никогда не тающим снегом, большой риск пускаться в такой опасный путь, не разузнав, как и куда идти. Надо будет еще раз понаведаться к тибетским купцам. Извинюсь за твою вчерашнюю выходку и попрошу их помочь нам.

Придя к Тин-То, Мали застал его в беседе с татарином. Нашего заклинателя приняли холодно, но старик не смутился и так повел речь:

— Не сердитесь на моего сына, почтенные господа. Сами знаете, молодежь легко поддается первому впечатлению и невольно допускает бестактность. Выслушайте меня, и вам все станет ясно. Много лет тому назад я занимал при дворе Пейхвахов высокую должность королевского врача, хакима. Сын мой рос с молодой принцессой, как с сестрой, и очень ее любил. Но судьба забросила нас в другие края. Вернувшись, мы узнали, что принцесса стала сиротой и ее куда-то далеко увезли. Немало горевал мой Андре. С той поры мы не переставали лелеять надежду, что рано или поздно нам удастся напасть на ее след и снова с ней свидеться. Судите же о нашей радости, когда мы узнали, что принцесса живет в Пандарпуре и ее ждет в скором будущем такое высокое положение. Я и сам смотрю на принцессу, как на дочь родную.

При этих словах Тин-То встал, почтительно поклонился Мали и сказал:

— Достопочтенный хаким, приглашая вас к себе на обед, я не знал, что имею дело с таким высокопоставленным лицом. Не вам, а мне нужно извиниться, что не оказал вам должного почета.

— Прошу вас передать господину Андре, что я к его услугам, — поспешил заявить в свою очередь татарин. — Я и сам подумывал, не переодетые ли вы принцы, когда услышал от своего слуги, что вы были у нашего могущественного повелителя — губернатора, к которому так трудно попасть. Об этом я только что говорил моему другу Тин-То.

— Да, да, — подтвердил добряк Тин-То. — Немало я дивился милости к вам губернатора. Подумайте, я уже неделю живу в Муссури, а добиться приема у него никак не могу.

— Генерал Уилмот действительно очень хорошо к нам относится, — сказал Мали. — Если желаете, мы охотно замолвим за вас словечко. Окажите и нам услугу. Завтра мы рассчитывали отправиться в Пандарпур, расскажите, как туда скорей добраться. Я желал бы, чтобы сын мой и Миана слышали наш разговор, — добавил он и сделал знак молодым людям, стоящим в сторонке, подойти.

Те не заставили себя ждать. Андре чистосердечно извинился, и купцы наговорили ему кучу любезностей.

— До города Пандарпур около семи дней пути, — начал татарин. — Он находится вон за теми горами, в долине многоводной реки Сатледж, одного из притоков Ганга. Сначала у вас по пути будет долина Мачли-Нади, по ней вы дойдете до деревни Дерали, оттуда поверните на запад и идите ущельем Нила в высоких горах Кайла.

— Переход через это ущелье один из самых опасных в мире, — заговорил Тин-То. — Там почти непрестанно дуют сильные ветры и нередко заметают грудами снега целые караваны. Года два тому назад послал я своего племянника доставить чай в Индию. Караван был большой — везли ящиков двести и все самых лучших сортов. Все шло благополучно, а как въехали в это проклятое ущелье, задул ветер, поднялась метель, мигом занесло караван, и все погибли: и племянник, и люди, и животные. Большой убыток тогда я понес.

— Пришлось и мне испытать снежную бурю в ущелье Нила, — сказал татарин. — Отстали тогда от каравана двое работников, выбились из сил и замерзли. На горах Кайла всегда страшный холод. И не думайте пускаться в дорогу без теплой одежды, купите такую, как у наших горцев. Только и будет холодно в горах, а как спуститесь в долину реки Сатледж-Биссагир, не нарадуетесь, точно в рай попадете.

Добрая душа Тин-То подарил нашим путникам по дохе и меховой шапке и позвал их к себе ужинать. На этот раз все прошло гладко. Купцы с интересом слушали рассказы Мали из его богатой разными приключениями жизни, а после ужина Андре дал целое представление с Сапрани. С большим любопытством смотрели гости на умную змею, и остались очень довольны представлением. Прощаясь, Андре, чтобы отблагодарить великодушного Тин-То, дал ему рекомендательное письмо к губернатору.

На следующий день рано утром Мали и его спутники шли по живописной долине Мачли-Нади, по узенькой тропинке, проложенной над живописным оврагом. Со всех сторон из расщелин утесов, с горных склонов бежали пенящиеся потоки и с шумом и грохотом перескакивали с уступа на уступ. Местами тропинка шла по такой крутизне, что приходилось переходить на другой берег потока по узкому мостику из лиан. Когда Андре первый раз вступил на этот шатавшийся во все стороны мост, ему стало жутко, но Мали ободрил его:

— Не бойся, мостик хоть и ходуном ходит, а смело выдержит не только тебя одного, а восемь-десять человек, да еще с порядочным грузом.

Мы не станем описывать величие и красоту гор, представших перед нашими путниками, — для этого пришлось бы исписать не одну страницу. Впрочем, никакое перо, никакие краски не в силах выразить дивного очарования развернувшейся перед ними панорамы. В Гималайских горах можно видеть растительность всех климатических поясов. Внизу, у подножия гор вы видите пальмы, папоротники, всю роскошь и мощь тропической флоры, по склонам — вечно зеленеющие вековые кедры и густые полосы рододендронов, повыше — березовые леса, низкорослые дубы, а над ними — царство вечных снегов. Всюду журчат и звенят ручейки, сбегают вниз в долину и разливаются в крохотные озерки. После страшных Тераи эта страна вечной весны показалась нашим путникам настоящим земным раем.

В этой благодатной стране им ниоткуда не грозила опасность. Здесь не надо было бояться ни людей, ни диких зверей. Попадавшиеся навстречу крестьяне ласково приветствовали их, и в деревне, куда они завернули отдохнуть, их приняли радушно, как дорогих гостей.

После двух дней пути местность резко изменилась: леса стали встречаться все реже и реже, попадались только кустарники да мелкорослые деревья. Тропинка вилась по самому краю глубоких обрывов, то поднимаясь вверх на крутизну, то спускаясь вниз. До горы Нила с ее ледниками, казалось, рукой подать, и путники полагали, что они уже у цели своего путешествия. Но это только казалось. Взберутся они с большими усилиями на каменную громаду, смотришь, за ней другая еще круче, еще труднее для подъема. Так, то поднимаясь, то спускаясь, шли они еще целых три дня, ночуя где-нибудь под скалой или, в лучшем случае, в заброшенной угольщиками лачужке.

На седьмой день, после особенно трудного подъема, перед ними вдруг открылась деревня Дерали, расположенная в глубокой котловине, среди ослепительно сверкавших на солнце ледников. Несколько часов спустя они были в деревне и направлялись, как рекомендовал им Тин-То, прямо к местному ламе.

Буддийский священник ласково принял их и приютил в своем доме, похожем на швейцарское шале. Все кругом было ново для наших друзей: деревянные дома с резными навесами, закутанные в меха жители, мохнатые собаки и огромные яки. Ночевать их положили на печь, которая всю ночь топилась. Утром лама пошел с ними в деревню и помог нанять двух проводников с яками. Путники наши намеревались тотчас же пуститься в дорогу, но лама посоветовал им не спешить, а хорошенько отдохнуть и собраться с силами.

Миана стал было уговаривать товарищей поскорей отправляться в путь.

— Вы не поверите, — говорил он, — как мне хочется поваляться на пушистом белом снегу в моей новой шубе.

— Ну смотрите, чтобы этот пушистый белый снег не сыграл с вами злой шутки, — смеясь заметил лама. — Нам так плохо от него приходится, что мы были бы рады-радешеньки, если бы его совсем не существовало. Право, друзья мои, послушайтесь доброго совета. Смотрите, как у нас холодно, а ведь здесь не более двенадцати тысяч футов над уровнем моря, а вам придется подняться тысяч на двадцать.

— Двадцать тысяч футов! — изумился Андре. — Куда это выше Монблана, величайшей горы в Европе. Если нам удастся совершить этот подъем, клуб альпинистов выберет нас своими почетными членами.

Лама ничего не понял из того, что сказал Андре.

— Да, двадцать тысяч, — невозмутимо повторил он. — Воздух на этих высотах до такой степени разрежен, что даже наши привычные горцы едва на ногах держатся. Вам же придется на этой высоте провести ночь. Не забудьте закрыть лица кисеей — снег там так ослепительно сверкает, что глазам больно, да получше закутайтесь во все, что у вас есть теплого.

Морозило, когда наши друзья ранним утром двинулись в путь. Мали с вещами уселся на одного из яков, а молодежь с Гануманом — на другого.

— Как взберетесь на гору, первым делом вскипятите воду и чаю себе заварите, — крикнул им вдогонку лама.

Сейчас же за деревней начинались ледники. Из подо льда вырывались тысячи ручейков и, наполняя воздух журчанием, мчались по горным склонам вниз в долину, где вливались в многоводную стремительную реку. Хоть и скользко было, но яки очень ловко обходили нагроможденные друг на друга льдины и перепрыгивали через ручейки с легкостью, какую трудно было ожидать от этих неуклюжих с виду животных. Чем выше поднимались наши путники, тем грандиознее становилась панорама. Позади виднелись непрерывные цепи гор, покрытые густой гривой зеленых лесов, далее угрюмые Тераи и долина Ганга. Впереди гордо подымали голову гигантские пики, покрытые снегом, среди них, врезавшись макушкой в густые облака, царил Кайла, величественный Олимп браминов, который с высоты своих двадцати пяти тысяч футов мог бы с некоторым пренебрежением глядеть на греческий Олимп.

Любуясь чудным невиданным зрелищем, путники незаметно добрались до ущелья, черневшего глубокой впадиной между двумя высокими пиками. Проводники посоветовали остановиться на отдых, так как предстояла самая опасная часть пути. Живо развели огонь, вскипятили в чугунке воду, позавтракали и стали пить ароматный чай. Миана, не особенный охотник до чая, не мог не согласиться, что горячий напиток чудесно согрел его тело, начинавшее коченеть, несмотря на теплую шубу.

Закусив и отдохнув, путники отправились дальше. Двигаться приходилось очень медленно, так как дорога становилась все труднее. Проводники шли впереди и длинными палками нащупывали снег из опасения, как бы яки не попали в предательские трещины. Часа через два компания благополучно добралась до устья длинного узкого ущелья с довольно покатым спуском. Проводники остановились, что-то потолковали между собой, потом один из них подошел к Мали и сказал:

— Почтеннейший Мали, мы подошли к страшному ущелью в горе Нила. Будем ли мы живы, когда взойдет сегодня луна, — знает лишь один Будда. Нет числа жертвам, покоящимся вечным сном под этим снежным саваном. Видите эти огромные ледяные выступы, нависшие над дорогой? Малейший толчок, малейший шум, и они всей своей массой обрушатся на смельчака, дерзнувшего проникнуть в ущелье. Если есть у вас в груди мужество, если сможете, невзирая на страшную опасность, сохранить все свое хладнокровие и не проронить ни слова, ни звука, — следуйте за мной и, даст бог, мы благополучно пройдем.

— Ступайте, мы идем за вами, — отвечал старый заклинатель, но, прежде чем двинуться в путь, взял со своих юных спутников обещание хранить полное молчание.

Четверть часа спустя маленький караван входил в ущелье, прозванное местными жителями Лазурным. Ущелье это не что иное, как громадная трещина в леднике. Его высокие ледяные стены голубоватого цвета, освещенные солнцем они переливаются всеми оттенками радуги. Странное дело! Немало валится в это ущелье снега и льда, а все засыпать его не могут, сотни тысяч караванов прошли через него за многие сотни лет, что Индия ведет торговлю с Тибетом.

С замирающим от страха сердцем медленно подвигались вперед путники. Холодный ветер все время дул в узком проходе и леденил кровь. Яки тоже ступали осторожно, как бы понимая грозившую им опасность.

Чтобы пройти все ущелье, требовалось не более десяти минут, но эти минуты показались путникам долгими, томительными часами. Наконец, первый як, на котором сидел Мали, вышел из ущелья, другой — с Андре и Миана несколько отстал. Андре совершенно безотчетно ударил яка, и тот пустился вскачь. Но едва застучали по льду копыта, как раздался оглушительный грохот и треск. Словно под действием таинственной силы высокие снежные стены рухнули со страшным грохотом, завалив огромными глыбами льда и снега Андре и Миана.

Старый заклинатель не растерялся. Он соскочил с яка и крикнул оцепеневшим от ужаса проводникам:

— Скорее, скорее за работу, каждая минута дорога! Может быть, снег неглубокий, отроем несчастных и спасем их.

— Вряд ли, господин, — ответил один из проводников. — Боюсь, что мы только даром потеряем время. Огромные глыбы льда, верно, раздавили ваших сыновей. Глядите, на том месте, где их засыпало, даже стена треснула.

— Живыми или мертвыми, а я добуду детей из-под снега, — решительно заявил Мали и с лихорадочной поспешностью принялся за работу.

Стали помогать ему и проводники. Через несколько минут они действительно докопались до гигантской ледяной глыбы, завалившей ущелье. Но можно ли было надеяться, что под такой ужасной тяжестью человек остался в живых хоть на одну минуту! Немудрено, что у проводников руки опустились. Один Мали не унывал и разбивал лед с такой силой, что осколки так и летели во все стороны. Вдруг он изменился в лице, задрожал весь и остановился — ему показалось, что на его стук тоже отвечают стуком. Стал прислушиваться. Нет, все тихо. Верно, думает, эхо надо мной подшутило, и снова скорей за работу. Немного погодя — опять послышались те же стуки, но уже отчетливее и вслед за ними глухие сдавленные крики:

— Мали, Мали, спаси!

Сомнения не было, это Андре и Миана. Крики услышали и проводники и тоже стали дружно разбивать лед. Они пробили порядочную брешь, и голос Андре стал теперь совсем хорошо слышен.

— Ради бога, осторожнее! — кричал он. — При каждом ударе глыба над нашими головами так и качается!.. Хорошо, хорошо, уже виден свет… Ну, еще разок, другой, да не в сторону, а все прямо!

Сильным ударом пробили последнюю преграду, и Андре очутился в объятиях Мали. Вслед за Андре и другие выбрались на свет божий здоровыми и невредимыми. По счастливой случайности одна из ледяных стен, отколовшись, целиком упала на противоположную стену и образовала род пещеры, в которой Андре с Миана оказались как бы замурованными. Молодые люди порядком продрогли, чтобы их согреть, проводники поспешили развести огонь. Решили тут же у костра и ночь провести. Вскоре вода в чугунке закипела, и стали заваривать чай.

— Жаль, что пришлось здесь сделать привал, — сказал проводник. — На таком высоком месте вряд ли заварится чай.

— Как не заварится! — удивился Миана. — Вон как жарко горит костер.

— Я не раз замечал, — отвечал проводник, — что на такой высоте, где мы сейчас расположились, вода хоть и кипит, а все же плохо нагревается. Мяса же нам здесь ни за что не сварить.

— Что ты за небылицы рассказываешь! Или за дураков нас принимаешь? — вспылил Миана.

— Он прав, Миана, — вмешался в разговор Андре. — Чем выше подниматься, тем меньше нужно градусов тепла, чтобы вода закипела. В то время как на берегу моря вода кипит, то есть превращается в пар, при ста градусах, на высоте тысячи метров для этого нужно только девяносто шесть градусов, и так далее. Этим признаком пользуются даже для определения высоты гор. Мы находимся теперь почти на высоте пяти тысяч метров, вода здесь должна кипеть при восьмидесяти градусах, а в такой воде действительно нельзя ни сварить мяса, ни заварить чая.

Плохо, хорошо ли, но чай, однако, приготовили и принялись пить его с сухарями. Подкрепившись, путники улеглись у костра, завернулись поплотнее в шубы и, утомленные за день, заснули богатырским сном.

Но им не суждено было провести ночь спокойно. Вскоре после полуночи их разбудил какой-то необычайный шум. Дикий страшный рев, хрюканье, мычанье оглашали ночной воздух и эхом раскатывались по окружающим горам.

— Да это никак тигры напали на наших яков! — воскликнул один из проводников и вместе с товарищами со всех ног кинулся на помощь к якам. Вслед за проводниками побежали Мали, Андре и Миана, схватив на ходу по огромной, чуть не в два ярда, пылающей головне.

Отдохнув, яки, вероятно, отошли от костра, чтобы раздобыть себе из-под снега серый мох, растущий местами из трещин обледенелых скал. Тут-то и подстерег их тигр. Завидя хищника, храбрые животные тесно прижались друг к другу и, опустив головы с острыми рогами, приготовились отразить нападение. Тигр отступил и яростно заревел. Долго ли продолжалась бы осада и кто остался бы победителем — сказать трудно, но с приходом людей дело приняло другой оборот. Окруженный врагами: сзади — смелыми горцами, спереди — яками, тигр попал в затруднительное положение, особенно когда подошли наши друзья с горящими головнями в руках. Видит хищник, дело плохо, припал к земле и медленно пополз к краю площадки. Два-три прыжка, и он благополучно бы унес ноги. Но горцы не дремали. Дав тигру отползти несколько сажен, они с громкими криками метнулись в его сторону, размахивая кинжалами. В тот же миг яки, словно по команде, стремительно кинулись на тигра и, не дав ему опомниться, подхватили на рога. Все смешалось в кучу — и люди и животные.

При свете факелов приятели наши могли рассмотреть только огромную черную массу, катавшуюся по снегу. Они стали уже тревожиться за участь своих проводников, как вдруг победный клич огласил воздух, и один из проводников крикнул:

— Идите сюда, господа, тигр убит!

Наши друзья подбежали на зов и видят, тигр лежит растянувшись на снегу, а горцы с трудом сдерживают яков, порывающихся растерзать в клочья павшего врага. Андре осветил тигра факелом, да так и ахнул.

— Глядите-ка, — кричит, — тигр-то совсем белый!

— Белый, белый, — подтвердил один из горцев. — Ну и большой же нам попался, такого мне еще ни разу не доводилось убивать. Наверное, Али-Сандер, меховщик в Муссури, охотно даст мне за него десять рупий.

— Первый раз слышу, что на свете существуют белые тигры, — продолжал Андре. — И все в горах такие?

— Нет, господин. У нас водятся и черные и желтые тигры, белые заходят к нам из плоских возвышенностей китайского Тибета и встречаются гораздо реже.

— А молодцы, право, ваши яки! — заметил Андре. — Никогда не думал, что эти неуклюжие животные так смелы.

— О, им не впервой вступать с тиграми в бой! — ответил проводник. — Однако, не подоспей мы вовремя, яки обратились бы в конце концов в бегство и кто-нибудь из них непременно попал бы тигру на зубок.

Тигра перетащили к костру, и горцы сняли с него великолепную шкуру. Тем временем стало светать. Путешественники выпили чаю, поели сухарей и двинулись в путь.

Часа через два они достигли границы вечных снегов. Внизу перед их глазами развернулась обширная долина. По ней лазурно-голубой лентой вилась река Сатледж и терялась где-то далеко-далеко. Долиной Биссагир, по которой проложен трактовый путь между Тибетом и Пенджабом, прерывается цепь гигантских Гималайских гор. Биссагир — один из прелестнейших райских уголков, которыми так богаты склоны ‘Оплота мира’, как называют индусы Гималаи. Рожь и другие злаки выращиваются у самых ледников, а плодовые деревья растут по всем балкам и скатам гор.

Путь маленького каравана лежал через густой лес. Вдруг Гануман соскочил с плеча своего хозяина, быстро вскарабкался на ближайшее дерево и давай уплетать плоды.

— Что это за плоды? — спросил Миана.

— Если не ошибаюсь, дикие абрикосы, — ответил Андре.

— Совершенно верно, — подтвердил Мали. — Биссагирские абрикосы считаются лучшими в мире. Их сушат и рассылают по разным местам Индии — на них всюду большой спрос.

Не слушая дальнейших объяснений, Миана соскочил с яка и мигом влез на стоящее поодаль дерево и тоже стал лакомиться абрикосами. Мали и Андре ехали потихоньку дальше. Вдруг громкие крики заставили их обернуться, Миана быстро спускался с дерева, а над ним что-то чернело в густой листве.

— Видно, Миана повстречался с хозяином абрикосов, а тот его и турнул, — смеясь, заметил Мали.

Миана совсем потерял голову от страха и со всех ног улепетывал, а за ним по пятам бежал разгневанный хозяин. Пробежал немного, видит, что ему не догнать воришку, сжался в комок и кубарем покатился под гору, не обращая больше внимания на беглеца.

— Да это мишка! — засмеялись проводники. — И напугал же он нашего лакомку.

Тут прибежал, запыхавшись, и сам Миана и, еле переводя дух от усталости, крикнул:

— Медведь! Медведь!

Спутники так и покатились со смеху. Они знали, что гималайский медведь мирный и безвредный зверь, он только плодами да кореньями питается, и стали подтрунивать над Миана.

— Успокойся, ты сам его порядком напугал, — заметил Андре. — Бедняга даже кувырком полетел с горы. Вперед будет наука — полез бы на дерево вслед за Гануманом, и ничего бы не случилось.

В деревушке под горой путники распростились со своими проводниками. Миана очень не хотелось расставаться с умными яками, на которых так удобно было ехать.

— Часа через два будете в Пандарпуре! — крикнул, уходя, один из проводников. — Да хранит вас Будда!

— Да хранит нас Бог! — прошептал Андре. — Теперь нам предстоит самое трудное дело. Удастся ли оно?

Глава XVI. План Андре

По прелестной долине, мимо целого ряда садов, один другого красивее, друзья наши часа через два добрались до Пандарпура. Построенный амфитеатром город эффектно раскинулся по уступам высокого холма, омываемого стремительной рекой Сатледж. Зубчатая стена полукругом опоясывала город, по обеим ее концам поднимались на далеко вдающихся в реку массивных скалах две цитадели. В одной из них находился дворец. Его стены из розоватого песчаника и золоченые маковки господствовали над всем окружающим.

— Так вот где томится моя сестра! — воскликнул Андре. — Что и говорить: стены крепкие, высокие! Тюремщик знал, куда ее засадить. Кажется, нечего и думать пробраться в эту неприступную крепость.

— Не унывай, Магадева поможет нам, — сказал Мали. — Главное, мы у цели. Будьте осторожны, благоразумны, и пусть каждый помнит, что должен делать.

Было еще совсем светло, когда путешественники вступили в город. Пройдя узкие ворота, они очутились на базарной площади, на которой толпилось множество народа. Впереди шел Мали с красной палкой в одной руке и тумрилем в другой, за ним Андре и Миана несли корзины со змеями, а Гануман, несколько смущенный непривычной толпой, держался поближе к хозяину. Появление на площади чужеземцев возбудило всеобщее внимание. Торговцы и покупатели побросали свои дела и толпой окружили пришельцев. Не обращая ни на кого внимания, Мали важно шел по базару и зорко всматривался в висевшие над дверьми вывески. Перед одной из лавок, где продавалось масло, он остановился, величественным жестом повел рукой и направился через расступившуюся толпу к прилавку, за которым восседал старый индус.

— Салам, Гуссейн! — приветствовал он купца. — От имени нашего друга Тин-То прошу у тебя приюта для меня, сына и слуги.

При имени Тин-То купец быстро встал и направился к путникам.

— Да продлит Брама жизнь доброго Тин-То на тысячу лет! — сказал он. — Его друзья — мои друзья, его гости — мои гости. Входите и будьте как дома. — Потом, обернувшись к толпе, крикнул: — Чего остановились? Расходитесь! Эти чужеземцы — мои соотечественники. Я сам извещу танадара об их прибытии.

Гуссейн провел гостей в небольшую, совершенно отдельную комнату и сказал:

— Его высочество магараджа отдал на днях строгий приказ не впускать в город чужеземцев, прибывающих из английских владений. Понять не могу, каким образом стража пропустила вас в городские ворота. Но не тревожьтесь, друзья мои. Тин-То хорошо сделал, направив вас ко мне, — у меня вы в безопасности.

— Благодарю тебя, — ответил Мали, — но мы воспользуемся твоим гостеприимством лишь на сегодняшний вечер и скоро освободим от всякой ответственности за нас. Мы рассчитываем завтра же отправиться к главному жрецу королевской пагоды.

— Вы говорите о могущественном магадже, жреце Кали, дяде его высочества?

— Ну да, о нем, — ответил Мали. — Мне дано важное поручение к магадже, но я не посмел в такой поздний час беспокоить его, а потому обратился к тебе.

На самом деле Мали хотелось собрать по возможности точные сведения, прежде чем приступить к выполнению плана, задуманного Андре. Ему это и удалось. Словоохотливый Гуссейн много порассказал им нового и интересного. Между прочим, что Берта, или, как ее здесь называли, Дулан-Сиркар, жила с королевой матерью во дворце цитадели и никогда не выходила иначе как в сопровождении вооруженной стражи. Узнал Андре также, что индусский офицер, капитан Дода, доставивший ее в Пандарпур, только что уехал обратно в армию Нана-Сагиба, откуда уже два месяца не было никаких известий. Последнему сообщению Андре очень обрадовался, так как присутствие капитана могло бы расстроить все его планы.

На другой день наши друзья облеклись в праздничные платья и направились в сопровождении Гуссейна к главному жрецу. Он жил в верхнем городе в обширном доме с мраморными галереями. В двух шагах от его дома, на высоком холме, от которого шла к реке грандиозная лестница с множеством ступенек, гордо красовалась великолепная королевская пагода.

Во дворе у жреца толпилось немало всякого народа, слуги, факиры, брамины, так же как и уличная толпа, они окружили наших заклинателей и с любопытством стали их разглядывать. Один из служителей побежал доложить о них могущественному магадже и через минуту вернулся с приказанием ввести чужеземцев.

Окруженный браминами восседал верховный жрец на бархатном троне в роскошно убранном зале. При виде бедно одетых путников он недовольно сдвинул брови и с досадой произнес:

— Что нужно от меня этим бродягам?

Мали поклонился с чувством собственного достоинства и сказал:

— Мудрец не спешит говорить и, не выслушав, не оскорбляет преданных друзей. По горам и долам, через дремучие леса, в холод и зной, не страшась тигров и дикарей, пришли мы к тебе издалека, но, если наше присутствие неугодно тебе, мы уйдем! — И поклонившись еще раз, направился со своими спутникам к дверям.

— Подождите, подождите! — поспешил остановить их магаджа. — Простите меня. Человеку свойственно ошибаться, он достигает совершенства только после того, как его существование обновится тридцать тысяч раз… Кто вы такие?

— Я — Мали, могущественный чародей, вызыватель духов, исцелитель болезней, воспитатель и друг Нана-Сагиба. Вот этот — мой слуга Миана, получивший от Вишну дар говорить с обезьянами и понимать их язык, а тот — Андре, мой возлюбленный сын. Поглядеть на него, ни дать ни взять сам Кришна! Так же красив, с синими глазами и со стройным, гибким станом. Он обладает дивным даром — его чары заставляют трепетать тигров и змей, исторгают звуки у каменных идолов. Он мой сын, а я его слуга, это он пришел к тебе и будет говорить с тобой.

— Магаджа, моими устами говорит с тобой сама богиня Кали, — начал Андре. — Когда я священнодействовал перед кумирней богини в Нандапуре, она сказала мне: ‘Андре, ступай через леса и снежные горы к магадже и объяви ему, что гнев мой велик и мщение близко. Какая польза, что он поклоняется моему изображению и обагряет мой алтарь жертвенной кровью, когда близкая ему родственница, невеста его племянника, не признает меня и отказывается преклониться пред моими святыми алтарями. Если до наступления полнолуния принцесса не будет присутствовать в моем храме при пудже [Торжественное служение в храме] в мою честь, — гнев мой поразит магаджу’. Ничего я не понял из этих слов, но все же отправился в путь, и вот я перед тобою.

Побледнел, затрясся весь от страха жрец и говорит:

— А чем ты мне докажешь, что ты не обманщик, подосланный, быть может, нашими врагами.

— Вот мое доказательство, — ответил Андре, протягивая жрецу перстень, подарок нандапурского брамина.

— Перстень Сумру! Любимого жреца Кали! — воскликнул магаджа и, обратившись к присутствующим, торжественно произнес: — Брамины, преклоните колени — чужеземцы эти посланцы доброй богини.

Брамины простерлись перед Андре, а тот продолжал:

— Великий магаджа, почтенные брамины, перед вами лишь смиренный раб могущественной богини, от ее имени благодарю вас за воздаваемые мне почести. Рад буду участвовать вместе с вами в празднестве в честь богини.

— Мы и рассчитывали на твое содействие, благородный Андре, — сказал магаджа. — Сейчас отдам приказание, чтобы тебе и твоим спутникам отвели помещение близ святилища.

В тот же день глашатаи, разъезжая по городу, оповещали народ, что через пять дней главный жрец магаджи при участии трех факиров из Индии совершит торжественную пуджу в честь богини Кали. Под страхом смерти повелевалось жителям всех сословий и каст присутствовать на пудже.

Благодаря покровительству верховного жреца Андре и его спутники свободно расхаживали по всему городу, не возбуждая ничьих подозрений, напротив, народ относился к ним с особым почтением.

Главная забота заговорщиков была собрать как можно больше сведений, необходимых для успешного выполнения их плана. Утром они расходились в разные стороны, и каждый делал свое дело. Мали, выдававший себя за необыкновенно искусного врача, получил доступ к самому королю и проводил целые часы во дворце, Миана обходил с обезьяной все кварталы, прилегавшие к цитадели, а Андре — местность вдоль реки. Вечером друзья сходились в храме и делились новостями и добытыми сведениями.

Казалось, все шло как нельзя лучше, хотя трудно было еще предрешить исход дела. Вечером, накануне пуджа, друзья собрались в последний раз и совещались, как им быть завтра.

— Сегодня во дворце я узнал от одного придворного, — говорил Мали, — что принцесса Дулан-Сиркар наотрез отказалась присутствовать на пудже, король же решил принудить ее во что бы то ни стало пойти в храм, хотя бы пришлось для этого прибегнуть к силе. По правде сказать, милый мой Андре, ты придумал жестокий способ, чтобы свидеться с сестрой. Что касается меня…

— Сам знаю, что жестокий, — прервал его Андре, — но согласись, в нашем положении ничего другого нельзя было придумать. Берта, как нам говорил еще Гуссейн, выходит из дворца только в сопровождении стражи из тибетцев, а их, как иноверцев, не пускают в ваши храмы, с другой стороны, ни один мужчина не смеет под страхом смерти переступить порога дворца королевы-матери с того времени, как там поселилась сестра. Мой план к тому и сводится, чтобы сестpa явилась без стражи в храм, где будет только толпа, легко поддающаяся внушению. Творя заклинание, я дам понять Берте, что ей надо удалиться для молитвы в святилище богини Кали. Пока толпа, поверив в обращение принцессы, будет охать и удивляться чуду, мы незаметно выйдем потайной дверью, ведущей к реке. Там нас ждет лодка с нанятым человеком, он, разумеется, ничего не знает о моих планах. Наш след давно уже простыл, а распростертая перед идолом толпа все еще ждет моего возвращения.

— Все это прекрасно, — промолвил старик. — А если будет погоня?

— Ну тогда мы пустим в ход оружие, припасенное мной в лодке. А убьют нас, не беда. Лучше славная смерть, чем долгая, бесславная жизнь.

— Хорошо сказано! — воскликнул Миана. — Живо представляю себе, как мы летим на всех парусах и — пиф-паф! — стреляем в солдат его высочества.

— Не очень-то скоро их расстреляешь, — заметил, улыбаясь, Мали. — Ну, детки, ваше мужество, пламенная решимость вселяют в меня спокойствие и уверенность в успехе. Трудное затеяли мы дело, малейшая оплошность, и не снести нам головы на плечах… Хорошо ли вы запомнили, что кому надо будет делать на завтрашнем торжестве? Повторим еще раз. Ты, Миана, станешь, сюда за идолом…

— И по знаку Андре, — подхватил Миана, — крикну тонким голосом: ‘Пусть Дулан-Сиркар придет поклониться мне в моем святилище!’

— Так-так! — одобрил его старик. — А дальше что, Андре?

— О, я хорошо знаю свою роль, не бойся, — ответил молодой человек. — Если в Нандапуре я колебался разыгрывать недостойную, как мне казалось, комедию, то только потому, что на карту была поставлена моя жизнь. Но теперь, когда вопрос идет о жизни моей сестры, о ее спасении, о чести нашего имени, я больше не колеблюсь, я уверен, что всемогущий Бог, который видит, что творится в сердце каждого, простит мне мой поступок.

На другой день с восходом солнца забили в гигантские барабаны, и улицы наполнились веселой и нарядной толпой, спешившей на великое торжество. Все знали, что в пудже будут священнодействовать прибывшие издалека индусы-факиры, посланные первосвященником Сумру. И хотя церемония должна была начаться поздно вечером, тысячная толпа теснилась весь день вокруг храма — каждому любопытно было поглядеть на приготовления к церемонии. Многие горожане и крестьяне пользовались случаем, чтобы поклониться изображению кровавой богини, так как, несмотря на обширные размеры храма, трудно было рассчитывать попасть на богослужение — в торжественных случаях для простого народа отводилось немного места. Другим хотелось повидать факиров, но надежды их были напрасны — ни Андре, ни его товарищи не показывались.

Друзья наши, занятые своими приготовлениями, не заметили, как пролетел день. Андре и Мали тщательно загримировались — они боялись, как бы Берта не узнала их сразу и не выдала себя каким-либо неосторожным словом. Кроме того, они несколько раз повторили все то, что каждому из них предстояло проделать.

За два часа до заката солнца высшие государственные чины, знать, старшины каст стали собираться в пагоду, чтобы занять свои места до прибытия короля. Но вот из жерла пушки, выглядывавшей из амбразуры крепости, колечком вырвался белый дымок и грянул выстрел, извещавший о выступлении королевского кортежа. Несколько минут спустя прискакали конные тибетцы и стали ударами алебард очищать площадь от любопытных.

Наконец показался и кортеж. Впереди на слонах ехали члены королевской фамилии, за ними важно шел огромный слон, украшенный парчой и драгоценными каменьями. На нем восседал на бархатном троне сам король. Рядом с ним сидела молодая белокурая девушка и печально глядела заплаканными глазами на распростертую ниц толпу.

Перед входом в пагоду королевский слон опустился на передние ноги, король и принцесса сошли вниз и стали подниматься на лестницу. Когда они показались на верхних ступенях, к ним со всех сторон понеслись шумные возгласы, выражавшие восторг и изумление. И правда, картина была чудесная! Юная, редкой красоты девушка в роскошном одеянии, затканном золотом и драгоценными камнями, медленно поднималась по каменным ступеням великолепной лестницы, опираясь на руку короля, величественного старца с длинной, белой как снег бородой. Последние лучи догорающей зари заливали их золотом и пурпуром и придавали всей картине поистине волшебный вид.

У входа в пагоду короля и принцессу встретил сам магад-жа. Поклонившись королю, он сказал Берте:

— Ободрись, дочь моя. Страшатся богини Кали только ее враги.

— Ты хорошо знаешь, — спокойно ответила девушка, — что я ни одного из твоих идолов не боюсь.

— Посмотрим! — буркнул себе под нос верховный жрец и вместе с высокими посетителями вошел в храм, переполненный народом.

Как ни храбрилась Берта, а сердечко ее екнуло, когда под темными сводами храма ее взору представился ряд страшных идолов и среди них ужасная богиня со множеством распростертых в разные стороны рук. Бедная девушка спрашивала себя, какую роль в таинственном обряде заставят ее исполнять палачи, и, вспоминая христианских мучеников, решила скорее умереть, чем отречься от своей веры. Король провел ее вперед и усадил на позолоченный трон. Затем магаджа подал знак, и церемония началась.

Тем временем солнце село и сразу наступила ночь. Темно стало и в храме, слабо освещенном масляными лампами, горевшими перед алтарем и по стенам. Пока хор славил богиню Кали, Андре, спрятавшись за одним из идолов, не сводил глаз с сестры. Да, сердце не обмануло его: это была Берта, и ему стоило немалых усилий, чтобы не закричать сестре, что он здесь, пришел освободить ее. Мали, лицо которого хранило бесстрастное выражение, не отходил от юноши и зорко следил, чтобы он не выдал себя неосторожным словом или движением.

— Андре, сейчас наша очередь! — шепнул он юноше. — Хоры кончают петь молитвы. Бери Сапрани и выходи.

Андре осторожно взял кобру и, прижав ее к груди, твердым шагом вышел из святилища. Следом за ним показался Мали с высоко поднятыми руками, в каждой из них извивалось по большой змее. Народ восторженными криками приветствовал факиров и стал осыпать их цветами. Андре простер над богомольцами золотой жезл, и тотчас водворилась тишина. Молодой факир медленно повернулся к идолу, руки которого, обвитые змеями, казалось, зашевелились по его слову, и затянул гимн богине, а товарищи вполголоса вторили ему.

Как ни страшно было Берте, но она не могла отвести взоров от молодого заклинателя — что-то непреодолимо притягивало ее к нему. Трепещущая, взволнованная следила она за малейшим его движением и жадно внимала каждому слову. Вдруг — не сон ли это! — ей показалось, что факир, заканчивая гимн богине, произнес по-французски: ‘Берта, внимай!’ Бедная девушка с ужасом спрашивала себя, уж не сходит ли она с ума.

Настала очередь старика. Хоть плохо понимала его Берта, а все же с напряженным вниманием слушала. Вдруг слово ‘Мали’, произнесенное в конце песнопения, заставило ее встрепенуться. Она вглядывается в факира и узнает своего гандапурского приятеля. Но что из этого! — прежний друг стал теперь врагом, не доказывает ли это его присутствие здесь, в храме.

Но вот молодой факир снова запел, и голос его, чистый и звонкий, проникает в самую душу пленницы. С тем же спокойным, невозмутимым видом медленно поет он молитву, заканчивая ее следующими словами: ‘Слава тебе, богиня Кали, царица рая! Слава тебе, богиня смерти, дочь священного Ганга! Внимай, Берта! Я — Андре!’

На этот раз девушка все расслышала, все поняла. Сердце ее трепетно забилось. Не в силах побороть своего волнения, она быстро поднялась, протянула вперед руки и с криком: ‘Андре! Андре!’ — эхом отдавшимся под высокими сводами храма, упала без чувств на руки короля и верховного жреца.

Поднялся страшный переполох. ‘Чудо! Чудо!’ — раздавалось со всех сторон, и толпа окружила принцессу, которую на руках уносили из храма. Скоро храм опустел, к счастью для наших друзей, так как Андре, обезумев от горя, что план его не удался, порывался броситься за сестрой, и товарищам стоило немалого труда удержать его.

— Бог наказал нас за эту нечестивую комедию! — вскричал бедный юноша.

— Тише, умоляю тебя! — уговаривал его Мали. — Если не хочешь погубить все наше дело.

— Все равно, оно уже погибло! — стонал Андре.

— Ничуть не бывало, — возразил Мали. — Народ уверен, что свершилось чудо и что принцесса, назвав тебя по имени, исполнила волю богини Кали. Твое значение в глазах всех еще более поднялось, и увидишь, в один прекрасный день обстоятельства непременно сложатся в нашу пользу.

— Разумеется, — подхватил Миана. — К тому же я придумал такой план, который нам, наверное, великолепно удастся.

Но Андре не мог утешиться — слезы неудержимо текли у него по щекам. Вдруг на паперти послышались быстрые шаги, и в храм вошел дворцовый служитель.

— Святые люди, кто из вас Мали? — спросил он.

— Я! — ответил старый заклинатель.

— В таком случае пойдем сейчас во дворец — его высочество тебя требует.

— А что угодно от меня королю? — спросил Мали.

— Как вам известно, принцессу Дулан-Сиркар унесли в глубоком обмороке во дворец. Придворному врачу удалось привести ее в чувство, но полное сознание все еще к ней не вернулось. Принцесса лежит в полузабытьи, отказывается от всякой помощи, никого к себе не подпускает и, не переставая, твердит: ‘Мали! Андре!’ Король очень встревожился и испросил у королевы-матери разрешение допустить тебя ввиду твоего возраста в зенанах [зенанах — женская половина, куда запрещен доступ мужчинам] — он надеется, что твое присутствие успокоит принцессу.

— Разумеется, разумеется, — поспешил ответить Мали. — Ступай, скажи королю, что я сейчас иду.

Как только слуга вышел, старик обратился к Андре:

— Видишь, друг мой, Магадева не покидает нас. Бегу во дворец, а через час буду обратно и все сообщу, что узнаю о Берте. А пока не вернусь — ни ты, ни Миана не должны переступать порога храма, помните, на карту поставлена жизнь нас всех.

Глава XVII. Освобождение

Долгая, бесконечная ночь потянулась для Андре. Как ни велико было его беспокойство, он, однако, терпеливо ждал возвращения Мали. Но вот прошел час, Мали все не было, и бедняга принялся лихорадочно шагать взад и вперед по храму. Уходя, старик взял с него обещание ни в коем случае не покидать в эту ночь пагоду, и честный юноша, верный своему слову, не переступал порога храма. С каждым часом тревога его росла. Наконец не стало больше сил ждать, он вышел и сел на верхнюю ступеньку лестницы.

Под его ногами расстилался спящий город с расположенными полукругом террасами, на которых, громоздясь друг над другом, белели здания. Но Андре не замечал открывавшегося перед ним красивого вида, он не мог оторвать взоров от дворца, темный контур которого отпечатывался на усеянном звездами небе. Час проходил за часом, ночная тишина нарушалась лишь доносившимися издали мерными ударами гонга. Понемногу звезды стали бледнеть и гаснуть, небо посветлело, вот и восходящее солнце бросило пурпуровый отблеск на далекие ледники, а Мали нет и нет.

‘Очевидно, заговор открыт, и теперь все наши планы рухнули!’ — думал Андре.

Молча сидел и Миана — и у него закралась в душу тревога.

— Да, все теперь погибло! — горестно воскликнул Андре. — Подосланные верховным жрецом люди подслушали нашу беседу и донесли кому следует. Быть может, Мали в настоящую минуту искупает тяжелыми муками свою преданность мне, а там придет и наша очередь. Но я не намерен ждать палачей. Я обещал Мали не выходить из храма ночью, теперь, когда наступает день, я больше ничем не связан. Возьмем, Миана, оружие и пойдем во дворец.

— В уме ли ты, Андре! Ведь это значит идти на верную смерть. Да и что мы будем там делать?

— Что делать? Я проберусь к королю и своими руками заколю злого тюремщика моей сестры.

— Прежде чем мы доберемся до короля, стража убьет нас, — возразил Миана.

— Я вижу, ты трусишь. В таком случае оставайся, я пойду один, — запальчиво произнес Андре.

— Боюсь идти с тобой! — произнес с укором Миана. — Кажется, за эти месяцы я успел убедить тебя в обратном.

— Прости меня, Миана, я от горя совсем голову потерял… Но что нам делать, что делать!

— Да то, что ты сказал. Пойдем и отомстим за смерть Мали.

Андре горячо обнял друга, потом молодые люди накинули плащи и, захватив кинжалы, вышли из храма. Не успели они сделать несколько шагов, как увидели медленно подымавшегося по ступеням лестницы человека.

— Мали! — воскликнули в один голос молодые люди и кинулись ему навстречу.

— Куда это вы собрались? — спросил старик.

— Мы шли разыскивать тебя, — ответил Андре. — И если бы оказалось, что ты погиб, — отомстить за тебя.

— Неразумные, легкомысленные дети! — воскликнул Мали. — Опоздай я на минуту, и все, что я создавал с таким трудом, рухнуло бы. Своей затеей, Андре, ты не только бы потерял навсегда сестру, но и погубил бы нас всех.

— Ждал-ждал я тебя, истомился весь и решил, что ты попал в западню, — ответил Андре.

— Пойдемте скорее в храм, за нами, может быть, подсматривают, — сказал Мали. — Мне нужно многое сообщить вам.

Молодые люди прошли вслед за Мали в святилище и тщательно заперли за собой двери.

— Нам надо быть очень и очень осторожными, — начал Мали. — Нет сомнения, они о чем-то догадываются — одно необдуманное слово может погубить нас.

— Значит, я был прав! — воскликнул Андре. — Кто-то донес на нас.

— Пока еще нет, — спокойно возразил Мали. — Но помолчи, Андре, не перебивай меня, времени у нас мало, а сказать мне нужно много… Когда я пришел во дворец, молоденький паж провел меня на половину королевы, занимающую всю ту часть крепости, которая выходит на реку. Я сразу понял, как трудно, почти невозможно проникнуть без разрешения в зенанах.

— Значит, нам и думать нечего незаметно пробраться к сестре? — не сдержался опять Андре.

— В сопровождении служителя, — продолжал Мали, оставив вопрос Андре без ответа, — я прошел через массивные ворота и очутился в караульной. Двое из караульных солдат схватили меня за руки и повели через засаженные апельсинными деревьями дворы, лабиринты мраморных лестниц, коридоров и террас — в обширный зал, где находилось много женщин. Одна из них, постарше, которую я по золотой повязке на голове сразу признал за королеву-мать, подошла ко мне и сказала: ‘Святой старец! Свершившееся в храме богини Кали чудо так потрясло дочь мою Дулан-Сиркар, что мы боимся за ее разум. По возвращении из храма она не перестает бредить на каком-то непонятном языке и часто упоминает твое имя и имя твоего сына. Скажи, можешь ли успокоить ее и вернуть ей сознание?’ — ‘Ваше высочество, — ответил я, — сведите меня к больной, и я надеюсь искусными заклинаниями исцелить ее. Но мне нужно остаться с больной наедине, иначе мои заклинания будут бессильны’. — ‘Пусть будет по-твоему’, — сказала королева и, взяв меня за руку, ввела в большую комнату, соседнюю с залом.

Берта стояла на коленях возле своей кровати и, казалось, молилась. Услышав шаги, она обернулась, пристально посмотрела на меня, но, по-видимому, не узнала.

‘Дочь моя, — обратилась к ней королева, — вот Мали, один из самых ревностных служителей нашей богини. Он пришел облегчить твои страдания. Внимай ему и верь’. С этими словами она вышла из комнаты, но дверь за собой не закрыла, чтобы можно было наблюдать за нами.

Сестра твоя продолжала молча глядеть на меня. При виде ее прелестного личика, исхудавшего, скорбного, меня охватило сильное волнение, и я сам не мог произнести ни одного слова. Наконец, овладев собой, я тихо-тихо, чтобы меня не услышали в соседней комнате, сказал:

‘Госпожа, узнаешь ли меня? Я твой преданный слуга Мали. Андре послал меня спасти тебя. Но ради всего святого, будь осторожна, ни словом, ни жестом не выдай, что ты узнала меня — за нами наблюдают. Пусть думают, что я обращаю тебя в их веру. Только при этом условии, быть может, нам удастся спасти тебя’.

Берта лежала все так же неподвижно, как будто не слышала меня, потом вдруг тихим голосом заговорила: ‘Добрый мой Мали, я узнала тебя, но сразу не могла решить, друг ли ты мне или враг. Теперь больше не сомневаюсь — я видела тебя с братом и исполню все, что прикажешь. Я сознаю, что сделала большую ошибку, проявив так неосторожно в храме свою радость, но немудрено, что я потеряла голову — ваше появление было для меня такой неожиданностью… Прости меня, ничего подобного не повторится, я возьму себя в руки’.

Я рассказал Берте, какой был у нас раньше план и какой я теперь придумал для ее освобождения. Она спокойно выслушала меня и согласилась на все. Окна ее комнаты выходят на реку, и мы условились, что она в полночь поставит на свое окно лампочку-огонек и укажет нам, где ее комната. Разумеется, сестра твоя примет все меры, чтобы остаться в эту ночь одной. Лишь только она заслышит троекратный крик павлина, сейчас же потушит огонь и будет ждать нас… Подробный план сообщу немного погодя, а теперь расскажу, что было дальше.

Целый час продолжалась наша беседа, как вдруг я увидал, что к нам идет королева.

Я успел прижать к губам руку Берты и, когда королева подошла, сказал: ‘Ваше высочество, мне удалось привести вашу дочь в сознание. Теперь она благодарит руку, покаравшую ее’. — ‘Да, я преклоняюсь перед денницею Всевышнего, никогда не покидавшего меня’, — проговорила Берта.

‘Слышите, она благодарит нашу богиню, — поторопился сказать я, отлично понимая, что не кровавую богиню Кали благодарила твоя сестра. — А теперь оставьте принцессу одну — спокойствие и уединение вполне восстановят ее силы’.

Я вышел из зенанаха тем же путем, какими вошел, и уже собрался было бежать к вам поделиться новостями, как вдруг подошел караульный офицер и сказал, что король требует меня. Пришлось волей-неволей пойти за офицером. У короля я застал верховного жреца магаджу.

‘Ну что, Мали, как дела? — обратился ко мне король. — Преуспел ли ты в том, что не удалось нашему врачу и святому владыке?’

‘Не смею я, государь, равняться с такими высокими особами, — смиренно ответил я. — Не меня следует благодарить за исцеление принцессы — я и мои товарищи лишь послушные орудия нашей доброй богини’.

‘Значит, принцесса пришла в себя?’ — спросил магаджа.

‘Да, после часовой беседы принцесса совершенно успокоилась и отныне будет покорна воле его высочества’.

‘Очень рад твоему успеху, — промолвил магаджа. — Почтенный Сумру знал, кого к нам послать. Верно, он ждет вас не дождется, — такие слуги и ему нужны’.

‘Не знаю, нужны ли мы ему, — ответил я, — но так как возложенное на нас поручение исполнено, думаем дня через два-три двинуться в обратный путь’.

‘Его высочество не считает себя вправе задерживать вас, а потому он отдал распоряжение, чтобы вы завтра же могли отправиться’, — продолжал магаджа.

Я прекрасно понял, что слова эти были равносильны приказанию убираться подобру-поздорову. Очевидно, завистливый магаджи побаивался нашего влияния на короля и во что бы то ни стало хотел поскорее от нас отделаться.

‘Мы готовы отправиться, когда угодно его высочеству’, — поспешил ответить я.

‘Я приказал передать вам кошелек с золотом в знак моей благодарности, — заговорил король, — а также богатые одежды и шали для вашего господина, великого Сумру. Мне было бы приятно, если бы вы подольше остались в моей столице, но мы переживаем смутные времена. Народ мой встревожен разными слухами, распространяемыми злонамеренными людьми, будто вы шпионы, подосланные англичанами, чтобы вредить мне и помешать браку Дулан-Сиркар с моим сыном. Понимаю, что такие подозрения оскорбляют ваш священный сан, — прибавил он, — но все же лучше положить им конец и поскорее вам уйти — народ ведь так неблагодарен и слеп’.

‘Не страшны подозрения тем, у кого совесть чиста’, — ответил я и, отвесив низкий поклон королю и жрецу, вышел.

Из всего, что ты сейчас узнал, вывод один, — сказал в заключение Мали, — нам нужно поскорее отправляться в путь-дорогу, но, разумеется, освободив предварительно твою сестру.

— Но как же это сделать! — воскликнул Андре. — У нас так мало времени.

— Не торопись, сейчас узнаешь, — ответил старик. — Как я уже говорил, комната твоей сестры выходит на реку. Несколько дней тому назад я, словно предчувствуя, что это нам понадобится, поручил Миана хорошенько осмотреть местность вокруг дворца. Со слов Миана знаю, что берег реки в этом месте представляет собой почти отвесно подымающуюся из воды массивную скалу, футов пятьдесят в вышину, на ней-то и построен дворец королевы. Миана уверяет, что на эту скалу можно влезть.

— Можно и даже не особенно трудно, — подтвердил Миана. — Мне хотелось убедиться, нельзя ли проникнуть этим путем в крепость, благо там нет караульных постов.

— К этой-то скале, — продолжал Мали, — мы причалим твою лодку, Андре. Один из вас взберется на гору и бросит Берте на балкон веревку. Она привяжет ее к перилам и спустится по ней к нам. Не теряя ни минуты, мы сядем в лодку, наляжем на весла и помчимся вниз по течению. Как видишь, план мой незамысловат, Берта его знает и будет помогать нам. Главное, провести этот день так, чтобы ни малейшее подозрение не закралось в голову магаджи.

— Хорошо, мой добрый Мали, буду нем, как эти каменные истуканы, — только бы заслужить твое прощение, — сказал Андре и обнял старого заклинателя, а сам и плачет и смеется от радости.

С наступлением дня весть о чудесном обращении принцессы разнеслась по всему городу, и сановники друг за другом спешили посетить святых мужей и выразить им свое почтение, в надежде, что и на них изольются милости грозной богини Кали. Придворные дамы прислали немало всяких подарков. Простой народ толпился вокруг храма, громко выражая желание видеть натхов. Пришлось выйти на крыльцо и показаться восторженно настроенной толпе. Очевидно, население относилось к пришельцам вполне благожелательно, и россказни о его враждебных к ним чувствах было лишь измышлением завистливого магаджи.

Посетил натхов и сам верховный жрец и передал подарки короля: кошелек с золотом и драгоценные ткани. Лукавый брамин рассыпался более чем когда-либо в любезностях, но на прощанье все же не преминул напомнить Мали о королевском приказании на следующее же утро покинуть город.

— Позволь испросить еще одну милость, — сказал старый заклинатель. — За короткое пребывание в вашем городе нам не удалось совершить омовения в священной реке Сатледж, имеющей свойство, как и наш Ганг, очищать душу и тело. Разреши нам, когда все удалятся из храма и на землю спустится ночь, омыться в священных струях Сатледжа.

— Пусть будет по-вашему, — ответил магаджа. — Прикажу страже у ворот, ведущих к реке, пропустить вас в любой час ночи. Но не забывайте, завтра с восходом солнца вы должны покинуть Пандарпур.

— Клянусь тебе, не успеет солнце взойти, нас не будет уже в городе, — решительно произнес Мали.

К великому неудовольствию Андре паломничество затянулось до позднего вечера. Наконец друзья наши остались одни и поспешили заняться последними приготовлениями. Необходимо было взять запас провизии, оружие, веревки, но сделать это так, чтобы не возбудить подозрений у стражи. Мали решил расстаться со своими змеями и выпустил их в святилище храма, только одну Сапрани оставил он, спрятав ее за пазуху. В пустые корзины они уложили все, что нужно было взять в дорогу.

Взвалив корзины на плечи, друзья вышли из храма. Наступила ночь, черная южная ночь, на улицах не было ни души. Быстро прошли заговорщики по улицам спящего города к реке. У ворот их встретил начальник стражи, предупрежденный магаджой. Он с удивлением поглядел на большие корзины и сказал:

— Верховный жрец передал мне, что вы желаете пройти к реке только для омовения, а вы, как видно, собрались совсем в путь. Смотрите, берегом не пройдете — и вверх и вниз по течению нагромоздились неприступные скалы. Придется вам опять вернуться в город.

— Да мы и не думаем уходить из города, — поспешил ответить Мали. — Вас ввели в заблуждение наши корзины, но там ничего нет, кроме змей, без них нам не обойтись при наших волхвованиях…

Офицер извинился и приказал отворить ворота.

— Я пробуду здесь всю ночь, — сказал он заклинателям, — когда соберетесь обратно в город, постучитесь и вызовите капитана Рамдео — это мое имя.

Миновав ворота, друзья зашагали по берегу и, пройдя немного, увидели очертания колыхавшейся на реке лодки. Они сели в нее, и молодые люди заработали веслами. Четверть часа спустя лодка остановились у далеко выступавшей в реку совершенно отвесной скалы, на вершине которой стоял дворец.

— Уверен ли ты, Мали, что именно сюда выходят окна спальни Берты? — спросил Андре.

— Да! — кивнул головой Мали.

— Странно, не видно света, — продолжал Андре.

— Погоди минутку! — сказал Мали.

Не успел старик договорить, как послышалось восемь мерных ударов в гонг, что у индусов означает полночь, и в тот же миг в одном из окон дворца вспыхнул слабый огонек, зажженный невидимой рукой.

— Гляди-ка, — указал старик Андре на мерцавший огонек. — Это сигнал, твоя сестра ждет нас.

— О Берта, Берта! — шепотом проговорил молодой человек. — Пусть этот огонек послужит нам путеводной звездой к твоему спасению.

— Ну, детки, живо за работу! — сказал старик. — Я буду ждать вас в лодке.

Захватив веревки, молодые люди полезли на скалу. Сперва взбираться было не очень трудно, но потом склон стал таким крутым, что подняться, казалось, было почти невозможным. Ночная тьма делала подъем еще более затруднительным, и не будь Ганумана, который с удивительным инстинктом находил дорогу, им пришлось бы совсем плохо. Кое-как, цепляясь за камни и кусты, за все, что только подворачивалось под руку, они с неимоверными усилиями вскарабкались на вершину скалы. Стена цитадели приходилась около самого края скалы, оставался только узкий карниз, шириной в какие-нибудь полтора-два фута. Справа зияла черная пропасть, в глубине которой бурлил стремительный Сатледж, слева уходила вверх совершенно отвесная, гладкая стена. Но Андре не видел ни пропасти, ни стены — он во все глаза смотрел на балкон, расположенный над его головой саженях в пяти, едва освещенный падавшим на него слабым светом лампочки. Так бы, кажется, и взлетел на него птицей…

Молодые люди распустили веревки, и Миана, как было условлено, три раза прокричал павлином. В тот же миг свет в окне погас, и черный силуэт показался на балконе. Перегнувшись через перила, Берта шепотом произнесла:

— Андре!

— Это я, Берта, пришел спасти тебя, — тихим, взволнованным голосом ответил юноша.

Тем временем Миана свернул один конец веревки в кольцо и, размахнувшись, бросил ее на балкон. Высоко взвилась веревка, но тотчас упала назад — Берта не успела ее схватить. Андре нетерпеливо вырвал веревку из рук Миана и кинул ее сам, но так же неудачно. Три раза бросали они веревку и ни разу не могли ее добросить до балкона, попытаться еще раз становилось опасным, так как шум от этих движений мог легко привлечь внимание стражи.

— Видно, веревку нам не добросить, — пробормотал Миана. — Слишком мало места, негде размахнуться… Надо что-нибудь другое придумать.

— Что теперь делать, — в отчаянии проговорил Андре. — Может быть, сказать ей, чтобы она прыгнула в воду, здесь, верно, глубоко, а она плавает хорошо и живо доберется до лодки.

— Нет, никак нельзя, — ответил Миана. — У берегов совсем мелко, и Берта непременно разобьется о камни. Вскарабкаться бы на стену, да уцепиться не за что. Правда, кое-где из трещин торчат чахлые кустики, но им не выдержать меня.

— Попытаюсь-ка я, раз другого способа нет, — сказал Андре и, взобравшись на первый ряд камней, ухватился за одну из веток кустарника.

— Стой! — крикнул Миана. — Если эти ветви слишком слабы для нас, то Ганумана они легко выдержат. Пусть он полезет.

Он обвязал конец веревки вокруг обезьяны, подсадил ее до первого кустика и скомандовал: ‘Ступай!’ И Гануман полез вверх, как муха.

Даже для обезьяны взбираться по отвесной скале оказалось делом трудным и рискованным, тем более что ей мешала веревка. Медленно подвигалось умное животное вперед, не раз останавливалось, словно раздумывая, лезть ли дальше. Наконец к великой радости молодых людей Гануман добрался до балкона и ловко перепрыгнул через перила.

Неожиданное появление обезьяны испугало Берту, и она невольно вскрикнула, но потом, быстро овладев собой, схватила веревку, привязала ее покрепче к перилам и стала смело спускаться. Через минуту она была внизу. Крепко обнявшись, стояли брат с сестрой, не в силах побороть охватившего их волнения. Голос Миана вернул их к действительности.

— Скорей, скорей, поспешим вниз к Мали! — заторопил их молодой индус. — Опасность еще не миновала. Пусть госпожа спустится первой по веревке, а мы вслед за ней.

Немного погодя все беглецы, в том числе и Гануман, были уже в лодке.

— Скорей за весла! — проговорил старик. — Навались, детки!.. Для разговоров будет время впереди. Жаль, пришлось оставить веревку на балконе, по ней тотчас же узнают, каким путем бежала пленница.

В эту минуту окно в комнате Берты озарилось ярким светом. Спустя мгновение черный силуэт метнулся на балкон, и отчаянный вопль ‘Дулан-Сиркар!’ огласил воздух.

Молодые люди гребли изо всех сил, глубоко забирая веслами воду, и лодка стрелой понеслась вниз по течению.

Вдруг с высот Эклингерской цитадели раскатисто бухнула пушка, и по этому сигналу все гонги города забили тревогу. Сперва неясный шум, потом свирепые голоса тысячной толпы нарушили ночную тишину. Береговые ворота с шумом распахнулись, и отряд солдат с факелами в руках рассыпался по берегу. Но беглецы наши уже обогнули мыс, и лодка, бесшумно скользя по волнам быстро струившейся реки, уносила беглецов к свободе!

Глава XVIII. Бегство

Когда забрезжило утро, беглецы были уже далеко. Всю ночь усердно проработали веслами молодые люди, и лодка, уносимая быстрым течением, успела пройти значительное расстояние. Если беглецы не могли считать себя в полной безопасности, все же они порядком опередили врагов. В первые минуты общего смятения пандарпурцы вряд ли заметили исчезновение лодки и кинулись искать беглецов по берегу, но потом, спохватившись, наверное, не преминули пуститься за ними вдогонку по реке.

Как только отъехали от Пандарпура, Берта, утомленная пережитыми потрясениями, легла на дно лодки на разостланные одеяла и шали и крепко уснула. Андре подсел к сестре и с любовью глядел на ее прелестное личико, которое уже отчаивался было видеть. Глядел, а сам мысленно благодарил Бога за то, что Он дозволил ему, слабому, беззащитному мальчику, преодолеть столько препятствий и освободить сестру из неволи. Как бесконечно он благодарен своим спутникам, бедным, простым людям, преданным ему всем сердцем и много раз выручавшим его из беды. Чем отплатит он им за бескорыстные услуги? Теперь, когда Нана сровнял усадьбу его отца с землей, он стал таким же нищим, как и они. И мысль его перенеслась к нежно любимому отцу. Что сталось с ним? Погиб ли он от руки врагов или успел спастись? Каких бы усилий ни стоило, он постарается узнать, какая участь постигла отца. Ради этого он будет по-прежнему вести жизнь полную лишений и невзгод, а понадобится — проберется с помощью друзей в самый лагерь Нана, чтобы спасти отца, если он жив.

Тут проснулась Берта. Встретившись глазами с братом, она бросилась к нему на шею и воскликнула:

— Ты ли это, мой милый, славный Андре. Гляжу на тебя и глазам своим не верю. Проснулась я, чувствую, что меня слегка покачивает, и спрашиваю себя: не в гамаке ли я лежу в пандарпурском дворце и не сон ли все, что я пережила за два последних дня. Но это не сон, я спасена и свободна! Боже, как я счастлива, нет слов, чтобы это выразить!

— Не меня благодари, сестрица, нас обоих спас Мали, — сказал Андре, указывая на старого заклинателя.

В порыве горячей благодарности Берта обняла и поцеловала старика. Мали совсем растрогался и дрожащим от волнения голосом произнес:

— Я только за добро заплатил добром и уже вознагражден за все сторицей. Впрочем, я был лишь слабым орудием в руках всемогущего Магадевы и выполнил то, что он предначертал, своим освобождением ты гораздо больше обязана своему брату. Если я помогал ему советами, он поддерживал нас своей энергией, мужеством и силой воли.

— Сейчас расскажу тебе, чем мы обязаны Мали, а теперь познакомься и с другим моим другом, славным, благородным Миана, и полюби его, как брата.

Всегда находчивый Миана на этот раз сконфузился и замолчал. По знаку Андре он подошел к Берте, и они поцеловались. Не оставила Берта без внимания и Ганумана, погладила его, а тот в знак удовольствия проделал два ловких пируэта. Шум разговоров разбудил Сапрани, и она с любопытством высунула голову из-под одеяла, и ей, своей старой знакомой, Берта ласково улыбнулась.

— А где же папа? — вдруг воскликнула девушка. — Как могла я в порыве радости забыть о нем! Почему его нет с вами? Ведь он жив, не так ли? Что же вы молчите? Ах, значит, случилось то, чего я так боялась, — папа погиб!

И бедняжка горько заплакала.

— Не отчаивайся, милая Берта, папа, может быть, еще жив, — стал успокаивать ее Андре. — Только сказать наверное не могу, где он.

И юноша подробно рассказал все, что случилось после пожара фактории, как спас его Мали, как самоотверженно ухаживал за ним во время болезни и как помог добраться до Пандарпура.

Выслушала брата Берта, горячо еще раз поцеловала старого Мали и убежденно проговорила:

— Вижу, никогда не надо отчаиваться. Милость Божья спасла нас от гибели, спасет она и отца. Я уверена, что мы его найдем, и готова всюду следовать за вами, только надо как можно скорее приниматься за поиски. Раз Мали удалось выдать тебя за своего сына, нетрудно будет и мне сойти за его дочь. Я даже готова, если нужно, заклинать змей, хотя по-прежнему боюсь их.

— Если желаете, я подарю вам Ганумана, — предложил Миана. — Вам будет приятнее с ним иметь дело, чем со змеями.

— Об этом потолкуем после, — вмешался в разговор Мали. — Теперь главная забота уйти от погони. За весла, друзья мои, за весла!

Андре и Миана опять принялись усердно грести, и лодка стрелой понеслась по быстрой реке меж крутыми высокими скалами.

— Если мы будем и дальше так плыть, — обратился старик часа через два к гребцам, — то завтра утром придем в Лудиану. Но вам, детки, необходимо отдохнуть и подкрепиться — кстати, и обеденное время наступило. Остановимся вон в той бухточке и сварим себе обед на берегу.

Вскоре лодка вошла в небольшую бухту. Каменные громады прерывались здесь узкой долиной, поросшей густым лесом. Неподвижные прозрачные воды этой естественной гавани резко отличались от желтоватых вод бурного Сатледжа.

Лодка причалила к песчаной отмели, и беглецы вышли на берег. Берта с удовольствием прилегла на зеленую травку, а ее спутники развели огонь и занялись приготовлением обеда, не забыли сварить и чаю в чугунке. Скоро незатейливый обед был готов, и все с аппетитом принялись за еду.

После обеда Андре попросил сестру рассказать все, что с ней случилось после пожара фактории.

— Ужасные минуты пережила я, когда разбойники ударили тебя по голове и ты замертво упал на землю, — начала свой рассказ Берта. — Я громко вскрикнула и лишилась сознания. Когда через несколько часов я пришла в себя, все кругом было тихо. Осмотревшись, я увидела, что лежу в богато убранной комнате на пышной кровати с золочеными колоннами. Я соскочила с постели и кинулась к окну. Внизу под самыми окнами протекал величественный Ганг.

‘Я в Битуре, значит, спасена’, — облегченно подумала я, — о предательстве же Дунду я тогда еще ничего не знала, — и направилась к дверям, чтобы узнать, где вы.

Только отворила дверь, рабыня загородила мне дорогу и почтительно проговорила:

‘Нельзя вам, принцесса, выходить из комнаты.

‘Почему? — запротестовала я. — Не пленница же я. Мне непременно надо видеть принца Дунду и спросить об отце’.

‘Сам принц и отдал распоряжение ни под каким предлогом не выпускать вас из комнаты’.

Ни просьбы, ни мольбы не могли поколебать старую рабыню, на все мои вопросы она упорно молчала, а когда я попыталась было пройти силой, — пригрозила позвать стражу.

В страшной тревоге провела я двое суток. Множество рабов прислуживали мне, но, оказывая мне знаки величайшего почтения, они на все мои вопросы отвечали молчанием. На третий день с балкона я увидела несколько больших лодок, направлявшихся ко дворцу. Из первой лодки вышел в богатой одежде человек, в котором я тотчас узнала принца Дунду. Его люди выбежали к нему навстречу с криками: ‘Да здравствует Пейхвах Нана, повелитель вселенной, освободитель Индии!’ — и пали перед ним ниц.

Окруженный блестящей свитой, вошел принц во дворец. Тем временем причалили другие лодки, в них были европейские женщины и дети. Я думала, что это беглецы, которых Нана взял под свое покровительство, и, несколько успокоившись, стала глядеть, как их высаживали на берег. Смотрю и глазам не верю: несчастных связали попарно, поставили в шеренги и погнали, как стадо овец, понуждая пинками тех, кто отставал. До меня ясно доносились их крики и стоны.

Ужас мой и негодование были безграничны. Вдруг слышу, кто-то вошел в комнату. Оглянулась, смотрю, передо мной стоит принц Дунду.

‘Нана, что все это означает?’ — бросилась я к нему.

‘А тебе какое дело, дитя мое? — ответил он. — Я только что из Каунпора и первым делом спешу приветствовать тебя и предложить мои услуги…’

‘Где отец?’ — перебила я его.

‘Принцесса из рода Пейхвахов, забудь этих изменников, — торжественно произнес он. — Они изменили родине и предали ее в руки чужестранцев. Отныне я твой отец, мои родные — твоя семья. Я вернул себе корону, и твое место у моего трона’.

‘А где же отец? Где брат?’ — дрожащим голосом спросила я опять.

‘Их нет в живых’, — холодно ответил он.

‘Это ты убил их! — с негодованием вскричала я. — И та же участь ждет этих несчастных жен и детей, которых ты заманил сюда. Подлый палач, гнусный предатель, как смел ты явиться ко мне на глаза, как смел подумать, что я буду соучастницей в твоем преступлении! Ничего мне от тебя не надо, мое место не здесь, а там, среди женщин и детей, которых ты собираешься лишить жизни. Убей и меня вместе с ними!’

Принц насмешливо улыбнулся и сказал: ‘Клянусь Шивой, я не ошибся: ты достойная моя племянница, благородная кровь Пейхвахов течет в твоих жилах. Клянусь богиней Кали, ни один пленник не проявил так много мужества… Горяча ты не в меру, да это не беда, придет время, успокоишься и образумишься’.

От этих насмешек сердце мое сжалось, я бросилась на колени и со слезами стала умолять принца убить меня — ведь, в будущем меня ожидали лишь горе и позор. Он почтительно поднял меня и сказал: ‘Побольше достоинства, принцесса! Как это можно — принцесса и вдруг на коленях!’

Это было уж слишком. Я вырвалась из его рук, побежала на балкон и хотела кинуться вниз. Принц подхватил меня, привел обратно в комнату и, позвав служанок, строго-настрого приказал им не спускать с меня глаз.

На другой день принц объявил, что меня отвезут в Лукнов, а оттуда в Пандарпур.

‘Если не смиритесь, — прибавили он, — вам свяжут руки и ноги и повезут как рабыню’.

Накануне я долго думала о том, что не имею права лишать себе жизни. Бог дал мне жизнь, Он только один и может ее взять у меня.

‘Не трудитесь связывать меня, — сказала я принцу. — Обещаю вам не посягать на свою жизнь’.

‘Поклянитесь!’ — приказал он.

Я сняла висевший у меня на шее золотой крест, поцеловала и поклялась.

‘Ну вот и хорошо! — произнес он. — А теперь прощайте, очаровательная племянница! Когда мы свидимся вновь, я буду императором Индии, а вы — королевой Гималаев’.

Несколько дней спустя я выехала из Битура под сильным конвоем. Чуть не целый месяц безостановочно ехали мы по выжженным солнцем равнинам, дремучим лесам и снежным горам. Все время за мной так строго следили, что я не могла ни с кем словечком перемолвиться.

Наконец, мы добрались до Пандарпура. При въезде в город, меня встретили с большой помпезностью. Сам король с придворными выехал мне навстречу, народ восторженно приветствовал меня. Тут только я узнала, что Нана сосватал меня за пандарпурского наследного принца — ребенка восьми лет! Не буду рассказывать вам, что я выстрадала в плену, сколько огорчений перенесла. Я стала было уже раскаиваться, что дала слово Нана не посягать на свою жизнь, как вдруг меня повели в капище поклониться богине Кали. Остальное вам, моим спасителям, известно.

Андре нежно обнял сестру и сказал:

— Забудем, дорогая, грустное прошлое и с крепкой надеждой на Бога будем уповать на лучшее будущее!

— Пора, детки, в путь! — стал торопить своих спутников всегда осторожный и благоразумный Мали.

Живо снесли припасы в лодку и только собрались сесть, как заметили, что нет Миана. Поглядели кругом и видят: стоит Миана на высокой скале и внимательно к чему-то присматривается. Вдруг он опрометью сбежал вниз, лицо его выражало ужас.

— Спасайтесь! — крикнул он на ходу. — За нами погоня!

Паника охватила молодежь. Берта, а за ней Андре и молодой индус кинулись со всех ног в лес.

— Стойте, детки, не то погубите себя! — крикнул им вслед Мали.

Молодые люди остановились в нерешимости.

— Погоня еще далеко, — продолжал Мали. — Скорее втащим лодку на берег и спрячем ее в кусты, не то враги сразу догадаются, где мы, и тогда нам несдобровать. Если бы даже удалось бежать, мы все равно без оружия и припасов погибнем в джунглях. Скорей, друзья, за работу!

Дружными усилиями вытащили лодку на берег и спрятали в густой заросли. Потом, вооружившись винтовками, приятели притаились за лодкой и приготовились дорого продать свою жизнь.

Вскоре три лодки с солдатами, обогнув скалу, въехали в бухту, копья и штыки солдат ярко сверкали на солнце.

— Странно, никого нет! — громко заговорил начальник отряда. — А я готов был поклясться, что захватим здесь разбойников. Такого удобного места для причала не найдешь от самого Пандарпура, а беглецы, я полагаю, нуждаются не менее нашего в отдыхе. Видно, от страха у них крылья выросли, но, как бы там ни было, им не уйти от нас. Его высочество магараджа отправил вдогонку верховых, которые опередят их и поднимут в Паргаре тревогу. А беглецам не миновать Паргар, там их и сцапают. Беда, если их не поймаем, магараджа так разгневан, что не снести нам тогда голов на плечах… Делать нечего, приходится плыть дальше. И рад бы дать гребцам вздохнуть, да нельзя, каждая минуту дорога.

Лодка вышла из бухты и скоро скрылась из виду.

— Слышал? — обратился Андре к Мали. — Плохо бы нам пришлось без тебя. Но как быть дальше? Плыть теперь по реке и думать нечего.

— Что же, пойдем джунглями! — ответил Мали. — Отсюда английские владения недалеко, а там будем в полной безопасности. Но вот беда, путь трудный, дойдет ли твоя сестра?

— За меня не бойтесь, — поспешила заявить Берта. — Я гораздо сильнее, чем ты думаешь, Мали, и не отстану от вас. Чтобы закалить меня и приучить к разным лишениям, отец не раз брал меня с собой на охоту. Немало мы с ним по полям да лесам выходили.

— Ну, если так, скорее в путь, не будем терять дорогого времени, — сказал Мали. — Как бы из Паргара опять не вернулась сюда погоня. Ты, госпожа, пока мы собираемся, достань из лодки простенькое платьице, я захватил его на всякий случай, да переоденься. Нельзя тебе идти с нами в твоих дорогих нарядах — нас в первой же деревне узнают.

Берта достала из лодки узелок с одеждой и быстренько переоделась в простое, но довольно красивое платье дути, которое носят индуски.

— Оставлять здесь лодку очень опасно, — сказал Мали. — Она может навести врагов на наш след.

— Давай сожжем ее? — предложил Миана.

— Нет, лучше столкнем ее в реку, опрокинем вверх дном и пусть плывет себе по течению, — возразил Мали. — Враги подумают, что мы утонули, и не станут нас искать.

Так беглецы и сделали, и, взяв каждый свою ношу, пустились в путь.

Глава XIX. Капитан Дода

Целую неделю беглецы пробирались дремучим лесом по самому гребню возвышенностей, которые тянутся по левому берегу реки Сатледж. В этой дикой стране много хищных зверей, и путникам снова приходилось устраиваться на ночлег на больших деревьях. Шли они целый день, от зари до зари, и только в самую жару на часок-другой делали привал. Мали побаивался за Берту — хватит ли у нее сил на такой трудный и длинный переход. Но Берта не отставала от своих спутников и шла молодцом, ни на что не жаловалась и своим неизменно веселым настроением поддерживала во всех бодрость духа.

На восьмой день спутники добрались до последнего перевала, откуда открывался прекрасный вид на обширную равнину Пенджаба. Равнина эта простирается от Гималаев до Афганских гор и орошается пятью многоводными реками.

— Теперь пандарпурцы нам не страшны — им ни за что нас не догнать, — сказал Мали. — Вопрос только в том, кого мы здесь встретим: друзей или врагов?

— Пенджаб ведь английская провинция, — отозвался Андре, — значит, здесь мы в полной безопасности.

— Да, если победа на стороне англичан, — ответил Мали. — Если же нет, нам плохо придется от повстанцев… Как бы там ни было, надо продолжать путь — отступление нам отрезано. При известной осторожности и благоразумии мы, надеюсь, и здесь пройдем благополучно. Только бы добраться до Раджпутана, тогда мы спасены — благородные ‘сыны короля’, как называют себя его жители, не станут нас обижать. Пока что давайте завернем вон в ту деревню, узнаем, как нам быть дальше.

В двух-трех верстах от горы на гладкой равнине зеленела рощица манговых деревьев, в тени которых приютилась деревенька. Туда и направились беглецы. Идут и диву даются: солнце давно уже встало, пора рабочая, а на полях ни души. Ничто не нарушало зловещей тишины: не слышно было ни веселых песней пахарей и пастухов, ни голосов домашних животных, ни шума мельниц, словом, ни одного из обычных деревенских звуков. Мрачное предчувствие овладело душами путников.

Но вот они и в деревне. Страшное зрелище представилось их глазам. Вся деревня выгорела, кое-где торчали серые закоптелые стены. На улицах ни души, и только местами виднелись лужи крови. Путники прошли всю деревню и на другом конце наткнулись на груду наваленных друг на друга мертвых тел.

— Да, ведь это все повстанцы! — вскричал Андре. — Стало быть, англичане победили!

Мали внимательно осмотрел убитых и сказал:

— Не совсем так. На мундирах некоторых сипаев пуговицы с английской короной, значит, это не мятежники. Вам ведь известно, что Нана разрешил своим солдатам носить форменное платье, но только с тем, чтобы на мундирах не было бы оставлено ничего такого, что хоть немного могло напоминать английское владычество. Сказать, какая из воюющих сторон взяла верх, нельзя. Будем надеяться, что победили наши друзья.

Отдохнув немного, беглецы отправились дальше и к вечеру снова подошли к поселку. И тут война оставила свои страшные следы. По улицам валялись трупы, дома были сожжены, все жители разбежались.

— Какой ужас! — воскликнула Берта, потрясенная страшным зрелищем. — Как могут люди быть такими жестокими, безжалостными?

— Трудно сказать, кто виноват во всех этих ужасах, — ответил Мали. — Злодеяния моих соотечественников возмущают меня до глубины души, да что говорить — поступки их красноречивее всяких слов… Но не будем слишком строги к несчастным. Было время, когда эти плодородные равнины, чудные горы, словом, вся прекрасная Индия принадлежала им. В то отдаленное время, когда ваша холодная Европа представляла собой, как говорят, лишь гнилое болото, предки их строили города, памятники и создали мудрые законы и утонченную цивилизацию. Прошли века. Слух о наших богатствах достиг европейцев, и они явились к нам смиренные со сладкими речами на устах. Вместо того чтобы прогнать их, как это сделали наши соседи — китайцы, мы, индусы, дружелюбно приняли пришельцев и поделились с ними нашими богатствами. Они же, заметив царившие у нас раздоры и неурядицы, стали извлекать из них для себя пользу и, наконец, почувствовав свою силу, под предлогом, что кожа у нас желтая и мы поклоняемся идолам, мало-помалу отняли у нас города, земли и поделили между собой все наше имущество. Теперь чаша терпения индусов переполнилась, и они восстали. Думаю, всякий согласится, что они имели на это право. Их можно осудить лишь за одно — вместо того чтобы лицом к лицу, как подобает честным воинам, выйти на бой с врагом, они словно тигры подкрадываются к беззащитным людям, к женщинам и детям и убивают их. Вот почему все честные люди отшатнулись от повстанцев, и им, несмотря на все их упорство, придется в конце концов сдаться. Но, повторяю, можно ли их одних во всем винить?

— Отнюдь нет, — промолвил Андре. — Главные виновники всех этих несчастий — мы, европейцы. Но мне отрадно сознавать, что мои предки французы, первые завоеватели Индии, не только не восстановили против себя жителей за короткое время управления страной, но сумели заставить себя полюбить.

— Правда твоя, — ответил Мали. — Французы были для нас не господами, а братьями, и мы будем всегда поминать их добром.

Путники переночевали кое-как в полуразрушенной хибарке и рано утром отправились дальше. По дороге им встретилось несколько деревенек, тоже покинутых жителями. Всюду было полное запустение. Между тем взятая с собой провизия подходила к концу, запастись новой в заброшенном и опустевшем краю было нельзя. Мали решил повернуть в другую сторону и идти не в Лагор, а в Патиалу.

После двухдневного перехода они набрели на уцелевшую, по-видимому, деревню. Над крышами домов курился сизый дым и в безветренном воздухе высоко поднимался к небесам. Путники подумали было, что в деревне пожар, но, подойдя ближе, увидели, что дым поднимался из гончарных печей, около которых суетились рабочие. Из расспросов беглецы узнали, что деревня называлась Чати, была в двух милях от Патиалы и жили в ней все гончары.

Успокоенные этими сведениями, путники вошли в деревню и попросили указать дом местного брамина. Брамин, почтенный старец, радушно принял их.

— Я иду с детьми Андре, Бертой и слугой Миана из Пандарпура, — сказал Мали. — Мы были приглашены почтенным магаджи по случаю помолвки наследного королевича с принцессой Дулан-Сиркар, племянницей могущественного Дунду, принца Битурского.

— Не принц Битурский, а его высочество Нана, царь магаратов, — поправил его жрец. — Разве не знаешь, что тот, кого ты называешь принцем Дунду, теперь повелитель Индии? Он выгнал англичан из долины Ганга и теперь послал войска на север вдогонку за ними. Города Дели, Лерут, Патиала уже взяты им, а теперь капитан Дода отбивает у англичан дорогу в Лагор. Сражаются они недалеко отсюда.

— Несказанно удивил ты меня, старик, — ответил Мали. — По ту сторону Гималаев ничего об этом не слыхали. Даже король, с которым я имел честь говорить несколько раз, ничего не знает. Кто мог подумать, что могущество англичан так непрочно! Значит, здешние жители на стороне Нана?

— Нельзя сказать, чтобы появление войск его высочества очень нас обрадовало, — ответил брамин. — Что мы выигрываем от этой войны? Англичане не мешали нам заниматься нашими делами: мои односельчане хорошо зарабатывали от продажи гончарных изделий, зерна и овощей.

Теперь же сторонники Нана, под предлогом освобождения нас от английского ига, жгут наши деревни, портят поля и сады. Соседние селения уже все разрушены, мы с ужасом думаем, что и нас ждет та же участь, и только одного желаем, как бы скорей окончилась война. Не думай, однако, — прибавил осторожный брамин, — что я не желаю победы моему законному государю, могущественному Нана-Сагибу, напротив я каждый день молю бога войны Картисея, чтобы он помог ему одолеть врага.

Очевидно, в душе старый брамин был на стороне англичан, но, боясь мятежников, не решался сказать это прямо. Доверяться ему было рискованно, Мали решил не посвящать его в свою тайну, а, воспользовавшись его гостеприимством, провести денек в Чати и хорошенько отдохнуть. Вечером беглецы удалились в отведенную им комнату и улеглись спать. Только успели задремать, как ночную тишину прервал раскатистый выстрел, от которого дрогнули тонкие стены дома брамина. За первым выстрелом последовали другие, и земля задрожала от сильной канонады.

— Вставайте, дети, бежим! — крикнул Мали. — Видно, вблизи разгорелся бой!

Мигом все вскочили и выбежали в соседнюю комнату, где застали брамина, окруженного обезумевшими от страха крестьянами.

— Скорей, скорей бежим! — крикнул Мали. — Ядра того и гляди зажгут соломенную крышу, и мы все сгорим.

— Поздно! — сказал один из крестьян. — Кругом кипит бой, и выйти отсюда, значит, наверняка погибнуть. Я попытался было бежать через поле, но пули так свистели кругом, что я еле ползком добрался назад.

— Что же тогда делать? — спросил Андре, прижимая к себе дрожавшую от страха Берту.

— Останьтесь здесь, — сказал спокойно Мали, — а я схожу посмотрю, как нам отсюда выбраться.

Минут через десять он вернулся и сказал:

— Я обошел деревню и убедился, что все пути нам отрезаны. Во всяком случае, надо быть наготове. Мне показалось, что наши войска теснят противника к северу, подождем еще немного, может быть, нам удастся как-нибудь спастись. Вы, дети мои, — обратился он к своим спутникам, — пока я не подам сигнала, оставайтесь в своей комнате.

Почти всю ночь не прекращался бой вокруг Чати. Тут и там загорались крыши домов от попадавших в них ядер, но пожар, к счастью, не распространился на всю деревню. Под утро канонада стихла, треск ружейной стрельбы стал слышаться все слабее и слабее, и дозорные известили, что храброе войско Пейхваха заставило отступить англичан и преследует его по пятам.

При этой вести среди присутствующих поднялось ликование: ‘Да здравствует Нана-Сагиб! Да здравствует Пейхвах!’ — кричали они.

— Бежим! — шепнул Мали своим спутникам, и они выскочили на улицу.

Но было уже поздно. Повстанцы вступили в деревню, идти им навстречу было бы безрассудно. По знаку Мали молодые люди вернулись в дом брамина и смешались с толпой крестьян.

Немного времени спустя к крыльцу подъехал всадник с отрядом солдат. Сам он был в богатом платье, люди же его были одеты чуть не в рубище. Всадник ловко спрыгнул с коня и в сопровождении солдат вошел в дом.

— Что же никто не выходит приветствовать спасителей отечества? — грубо крикнул он в дверях. — Где тут хозяин?

— К вашим услугам, — сказал жрец, униженно кланяясь офицеру. — Я не знал, что ваша милость ко мне пожалует, не то…

— Довольно! — прервал его офицер. — Я капитан Дода, командующий Северной армией его высочества непобедимого Пейхваха. Мы только что задали англичанам такую трепку, что они долго будут нас помнить. И устал же я — вот и решил у тебя передохнуть. Подай мне чего-нибудь выпить и закусить, да людей моих не забудь накормить. И живо, смотри! Для недовольных у меня найдутся плети и огонь.

Пока брамин со своими слугами, дрожа от страха, хлопотал и суетился около капитана, Мали и его спутники тщетно обходили весь дом и строения в поисках выхода. Другого выхода не оказалось, и им пришлось вернуться в горницу, соседнюю с той, где были солдаты.

— Что бы ни случилось, умоляю вас, не теряйте присутствия духа, — шепнул Мали спутникам. — Главное, чтобы мятежники не заметили нас. Ни шагу из этой комнаты, может быть, нам и удастся еще бежать.

Возможность спастись казалась Мали очень маловероятной, но он скрывал от молодых людей опасность положения. В капитане Дода он сразу признал жестокого приспешника Нана-Сагиба, того самого, который был во главе грабивших факторию Буркьена, а потом командовал отрядом, конвоировавшим Берту в Гандапур. К счастью, Берта не видела своего тюремщика, иначе она поняла бы, какая страшная опасность угрожала ей и ее спутникам.

Тем временем капитан Дода, угощаясь араком и пилавом, рассказывал брамину и крестьянам о своих победах, то и дело прерывая свои повествования о грабежах и убийствах громким раскатистым смехом. Но он ни слова не сказал о том, что последние две недели дела повстанцев пошли хуже — им приходилось отступать и отступать… Даже в эту ночь их чуть не обошли англичане, да вдруг в самый критический момент у англичан произошло какое-то замешательство, и они отступили. Капитан не рискнул их преследовать, что не мешало ему, однако, хвастаться своей победой.

— Клянусь Кали, никто из них не уцелел, — говорил он. — Посмотрели бы вы, как они падали под ударами наших сабель, как простирали руки к небу и просили пощады. Да простит мне всемогущий Шива, но рука моя устала разить негодяев, и я топтал их ногами своего коня. Сегодня же отправлю гонца к нашему верному союзнику пандарпурскому королю с вестью о решительной победе.

— А ко мне как раз вчера завернули натхи из этого города, — услужливо сообщил брамин.

— Вот и чудесно! — обрадовался капитан. — Они мне расскажут, как поживают мои друзья, и, верно, не откажутся отправиться обратно в Пандарпур с вестью о нашей победе. Приведите их сюда.

Мали, слышавший разговор из соседней комнаты, шепнул своим: ‘Ни с места!’ — и вошел в комнату, где находился Дода.

— Вот один из натхов, о которых я тебе говорил, — указал брамин на заклинателя.

— Как! — ахнул капитан. — Это ты, Мали!

— Я самый, господин капитан.

— Какого черта ты делал в Пандарпуре?

— Да то, что везде, — спокойно ответили Мали. — Заставлял плясать змей, а товарищ мой забавлял народ своей обезьяной.

— А кто твой товарищ?

— Сейчас я тебе его покажу… Миана! — позвал заклинатель, и молодой индус вошел в комнату с обезьяной на плече.

— Кланяйся господину капитану, — обратился к нему Мали, — он желает говорить с тобой.

— Какие там разговоры! — грубо оборвал его капитан. — Мне нужен не он, а ты, Мали. Знай, его высочество принц Нана прислал мне из Каунпора приказание схватить тебя и расстрелять.

— А позвольте узнать, за что такая немилость? — спокойно спросил заклинатель.

— Вина твоя в том, что ты изменил родине и перешел на сторону врагов. Говорят, ты помог бежать Буркьену, личному врагу нашего повелителя. Ты же укрыл от нашего мщения его сына. Разве такие преступления прощаются? Но, прежде чем отправить тебя в мрачный Патал к твоим друзьям-сагибам, я желал бы знать, что ты можешь сказать в свое оправдание?

— Ничего! — ответил Мали. — Да и к чему оправдываться, раз меня неминуемо ждет казнь.

— Сознайся, по крайней мере, зачем тебя носило в Пандарпур?

— Я уже сказал вам.

— Так ты запираться вздумал! — разозлился капитан. — Погоди же, я с тобой по-своему разделаюсь… Эй, возьмите этих собак и расстреляйте их, — крикнул он своим солдатам. — Нет, лучше повесьте их вверх ногами. Эта смерть более мучительная — предатели вполне ее заслужили.

Все, от слова до слова, слышали Андре с Бертой из соседней комнаты. Забыв всякую осторожность и следуя только голосу сердца, они вбежали в комнату, Берта кинулась на шею старому заклинателю, а Андре заслонил собой Миана.

— Убейте нас, а их отпустите, — вскричали они в один голос. — Мы одни только во всем виноваты.

Нет слов передать изумление капитана Дода при неожиданном появлении Берты — он был так уверен, что она находится в Пандарпуре в надежных руках.

— Эй, стража! — завопил он. — Забрать этих людей, только девушки никто не смейте касаться.

Стража набросилась на Мали, Андре и Миана и мигом обезоружила их. Берта стояла в стороне, в толпе крестьян и солдат. Вне себя от ярости, Дода вытащил из-за пояса саблю и, бешено размахивая ею, стал шагать по комнате. Он тщетно ломал себе голову, силясь понять, как удалось этим людям освободить Берту — Берту, за которую он отвечал головой перед грозным Нана. В какое безопасное место укрыть ее теперь? А что делать с похитителями? Какую казнь, самую мучительную казнь придумать для них? Брамин, крестьяне, солдаты со страхом глядели на разъяренного капитана и ждали, что гнев его разразится чем-нибудь ужасным. Вдруг среди тишины послышался нежный голосок Берты:

— Зачем ты, Дода, мечешься по комнате, словно тигр в клетке? Или забыл свое ремесло палача и боишься прибавить несколько невинных к длинному списку своих жертв? Жалости ты ведь не знаешь, и если медлишь предать нас смерти, то только потому, что не решил, какую придумать еще новую мучительную пытку. Убивай же нас скорее, и начинай с меня.

— Не издевайся надо мной, принцесса! — загремел капитан. — Не то прикажу на твоих глазах изрезать этих негодяев на куски. Ты сама знаешь, что тебе бояться нечего. Я отвечаю за тебя головой, и никто не посмеет даже коснуться тебя.

— Думаешь ли ты меня пощадить или нет, мне все равно, — мужественно продолжала Берта. — Но знай, если друзья мои умрут, умру и я! Гляди, вот она — свобода! — И девушка показала острый кинжал, который был у нее спрятан в рукаве.

Капитан сделал движение, чтобы вырвать у нее оружие.

— Ни с места! — остановила его Берта. — Не то я заколю себя этим кинжалом. Слушай, что я скажу тебе: отпусти моего брата и его товарищей, и я тотчас же, клянусь тебе, брошу кинжал и пойду, куда ты прикажешь.

Дода колебался. Он попытался было еще раз хитростью отнять у Берты кинжал, но это ему не удалось.

— Если так, — окончательно рассвирепел он, — вы все умрете!..

Глава XX. Новый друг

С исказившимся от бешенства лицом кинулся капитан с поднятой саблей к Берте. В ту же минуту Андре вырвался из рук солдат, выхватил у одного из них саблю и заслонил сестру. Разбойник трусливо попятился и позвал на помощь стражу.

Произошло замешательство. Крестьяне, остававшиеся до этого безучастными зрителями, в ужасе разбежались. Мали и Миана, очутившись на свободе, завладели один копьем, другой саблей и поспешили на помощь к Андре. Друзья храбро отбивались, но силы были слишком неравными. Солдаты, подбадриваемые капитаном Дода, наступали все энергичнее. Беглецам приходилось плохо, прижатые к стене, они почти уже не могли отражать сыпавшиеся на них удары.

Разбойники топором перерубили пику Мали, но тот не сложил оружия и кое-как отбивался обломком. Раненые, хотя и нетяжело, Андре и Миана держались с трудом. Еще минута-другая — и гнусные убийцы совершили бы свое кровавое дело. Вдруг послышались звук сигнального рожка, треск ружейных выстрелов, дикие вопли и крики ‘ура!’. Дверь горницы с шумом распахнулась, на пороге показался один из мятежников и отчаянно крикнул: ‘Спасайтесь! Англичане!’ Поднялось неописуемое смятение. Солдаты кинулись к единственному выходу и разбежались врассыпную кто куда. Остался один капитан, он отчаянно бился, горя злобой и ненавистью. Все ближе и ближе доносившиеся победные крики врагов и сознание неминуемой гибели удваивали его силы. Воспользовавшись удобным моментом, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил чуть не в упор в Берту. Но Мали не зевал — он ударил копьем по дулу, и пуля пролетела над головой Берты. Не успел развеяться дымок от выстрела, как Андре с Миана подскочили к Дода и вонзили ему сабли в грудь. Разбойник выронил пистолет, судорожно взмахнул руками и грузно рухнул на пол.

В то же мгновение в горницу ворвались сипаи английской армии с криками: ‘Смерть мятежникам!’ При виде распростертого на полу тела они остановились было, но потом, решив, вероятно, что перед ними повстанцы, ринулись на них с поднятыми саблями.

Андре бросил саблю, поднял руки и крикнул:

— Остановитесь, мы англичане! Глядите, вон лежит начальник мятежников. Это я убил его!

Солдаты опустили сабли. Старый унтер-офицер из туземцев с длинной седой бородой осторожно подошел к трупу и, ткнув его саблей, произнес:

— И правда, это разбойник Дода, которого мы разыскиваем… А ты кто такой? — спросил он Андре.

— Веди нас к твоему начальнику, — ответил юноша, — мы все ему расскажем.

— Ладно, — промолвил старик. — Отберите-ка у этих людей оружие, — приказал он сипаям, — сведем их к лейтенанту Алжерону. А вы у меня смотрите, — обратился он к нашим беглецам, — вздумает кто из вас бежать — пристрелим на месте… Что-то вы на англичан не похожи. Знайте, если обманываете, несдобровать вам — лейтенант шутить не любит… Ну, марш за мной!

Сипаи окружили беглецов, и все молча последовали за сердитым унтером. Бой уже кончился, лишь изредка раздавались ружейные залпы. На главной площади валялись убитые и раненые. Очевидно, мятежники были застигнуты врасплох и не успели сколько-нибудь приготовиться к нападению.

Лейтенант Алжерон, начальник отряда, так быстро разбившего шайку Дода, устроил полевой суд под исполинским баньяновым деревом. Одного за другим подводили пленных мятежников. После короткого допроса офицер делал знак солдатам, осужденному накидывали веревку на шею и вздергивали на дерево. Немало было казнено преступников, когда солдаты подвели к офицеру наших заклинателей. При виде их лейтенант нетерпеливо крикнул унтер-офицеру:

— Кого ты там еще привел, Балу? Или забыл мое приказание не трогать крестьян, их жен и детей. Отпусти сейчас же этих пленников!

— Людей этих мы захватили с оружием в руках, — стал докладывать старый служака. — Они сами потребовали, чтобы мы доставили их к вашей милости.

— Кто вы такие и что вам от меня надо? — обратился офицер к арестованным.

— Мы британские подданные, — ответил Андре на чистейшем английском языке. — Не явись вовремя ваши солдаты, повстанцы покончили бы с нами.

— Как! — произнес взволнованно лейтенант. — Вы действительно англичане, и мне посчастливилось спасти вас?

— Меня зовут Андре Буркьен, — продолжал юноша. — У отца моего была большая фактория в Гандапуре.

— Говорят, Гандапур был первой жертвой вспыхнувшего в стране восстания? — спросил офицер.

— Злодей не только сровнял наш дом с землей, — ответил Андре, — но на моих глазах убил отца. Та же участь ждала и меня, если бы не этот человек, заклинатель змей Мали со своим товарищем Миана, он помог мне также освободить сестру, которую Нана держал в заточении в пандарпурском замке. Нам удалось благополучно ускользнуть от преследования, как вдруг сегодня утром злополучный случай свел нас с капитаном Дода, злейшим нашим врагом. Ваши солдаты спасли нас от неминуемой смерти.

— Несказанно рад, что нам удалось вырвать вас из рук злодеев, — горячо произнес офицер. — Отныне моя дружба принадлежит вам… Но я не имею чести знать вашу сестру. Будьте добры представить меня.

И с этими словами молодой офицер подошел к Берте и почтительно поклонился. Андре по всем правилам этикета торжественно произнес:

— Мисс Берта Буркьен, позвольте представить вам господина…

— Людовик Алжерон, лейтенант третьего стрелкового батальона! — предупредительно подхватил офицер и пригласил молодых людей к себе в палатку отдохнуть. — Вас туда проводят солдаты, — сказал он. — А я, как только покончу с моей печальной обязанностью, — тотчас же к вам явлюсь.

Не успели Андре с Бертой сделать несколько шагов, как видят, ведут старого брамина, того самого, что так радушно принял их накануне.

— Подождем минутку, пока его допросят, — сказала девушка брату, — может быть, нам удастся его спасти.

— Вот этого человека, — доложил конвойный, — мы схватили с оружием в руках. Он был с мятежниками и не хотел сдаваться.

— Что скажешь, старик, в свое оправдание? — спросил офицер.

— Отпусти, господин, смилуйся! — отчаянно завопил брамин, падая ниц. — Я не виноват, я друг англичан.

— Довольно странная манера у тебя выражать нам свою дружбу, — сказал лейтенант.

— Я жрец и старшина деревни, — продолжал брамин. — Разбойники захватили меня, увели с собой и под угрозой смерти принудили взять оружие, но, верьте совести, я человек мирный и ни на кого оружия не поднимал.

— Все вы это говорите, как только приходится ответ держать, — сказал офицер. — Эй, повесить его!

— Бога ради, подождите! — вскричала Берта в тот момент, когда брамину уже накидывали на шею роковую петлю. — Господин Алжерон, человек этот говорит правду. Вчеpa он приютил нас у себя и в беседе открылся, что боится мятежников и всей душой предан англичанам. Мои спутники могут все это подтвердить.

— Вполне вам верю, сударыня! — любезно ответил офицер и приказал отпустить брамина. — Знай, — обратился он к старику, — что англичане наказывают только предателей, а тех, кто остался им верен, — вознаграждают, но раз навсегда запомни — не следует овце водиться с волками. Не заступись за тебя госпожа, быть бы тебе теперь у Вишну или Шивы.

— Да здравствуют сагибы! Да здравствует Англия! — вскричал старик, поднимаясь с земли. И этот крик тотчас подхватила толпа стоявших поодаль крестьян.

Андре со спутниками направился в палатку офицера. Там он и Миана промыли и перевязали раны, оказавшиеся, к счастью, неопасными, и затем все расположились на отдых. Вскоре пришел и Алжерон. Он был красивым блондином с чуть заметным пушком на совсем юном лице. С первого взгляда его можно было скорее принять за школьника, чем за бравого командира, которого враги боялись, а подчиненные беспрекословно слушались.

Андре с Бертой подробно рассказали ему все свои приключения. Алжерон выслушал их и сказал:

— Я немногим старше вас, Андре. Всего восемь месяцев тому назад я кончил в Вулвиче военную школу с чином подпоручика. Только что прибыл я в полк в Калькутту, как на севере вспыхнуло восстание, и меня послали с генералом Лоренсом в Аллахабаду, а оттуда с корпусом генерала Николсона к Дели.

— Дели уже взят? — спросил Андре.

— Пока нет, но за этим дело не станет. Наши войска обложили его со всех сторон и ведут правильную осаду… Провозгласив себя царем магаратов, Нана-Сагиб задумал восстановить царство моголов. И вот его приверженцы возвели на престол падишахов последнего представителя Великих Моголов — немощного, выжившего из ума старика, которого мы оставили мирно доживать свой век во дворце. Старик сам по себе нам не опасен, но в глазах индусов это фетиш, которого мы во что бы то ни стало должны навсегда уничтожить. Нана-Сагиб, стянувший свои войска в долину Ганга, послал на помощь в осажденный Дели подкрепление. Нам удалось обезвредить все банды, оставалась только одна, которой командовал любимец Нана-Сагиба, капитана Дода. Генерал Николсон и послал отряд уничтожить последние силы мятежников. За недостатком офицеров меня произвели в поручики и назначили командиром этого отряда. С месяц уже я преследую по пятам неуловимого Дода, не раз настигали его, но дать ему решительную битву все не удавалось. В последнюю ночь я его захватил врасплох, да вижу, что он опять улизнет, и приказал отступить. Обманутый нашей тактикой, Дода, как сообщили мне перебежчики, расположился на отдых в этой деревне. Сегодня, чуть заря, я форсированным маршем вернулся обратно, но и на этот раз разбойник, не задержи вы его, опять, наверное, удрал бы. Вас можно поздравить со славным подвигом — вы избавили нашу армию от докучливого врага.

— Очень рад, — сказал Андре. — Жаль только, что с ним не было его повелителя, злодея Нана.

— Не беспокойтесь, дойдет и до него очередь, — возразил Алжерон. — Благодаря вам возложенное на меня поручение окончено, мятеж подавлен, шайки разогнаны, и мне можно будет вернуться в Дели. Отправляйтесь-ка и вы со мной. Из Дели вам легче будет добраться до какого-нибудь безопасного места.

— С радостью воспользуемся вашим предложением, — поспешил ответить Андре.

— Досадно только, что я не могу предложить мисс Буркьен более подобающего ей туалета, — прибавил офицер. — С вами, Андре, у меня нашлось бы чем поделиться, но столь неожиданную встречу с барышней-героиней я никак не мог предвидеть и не запасся необходимым гардеробом.

— Беда невелика! — засмеялась Берта. — Как-нибудь доберусь до Дели, а там, наверное, найдется портниха. Платье это помогло мне добиться столь желанной свободы, с удовольствием поношу его еще некоторое время.

Чтобы дать своим гостям хорошенько отдохнуть, Алжерон отложил выступление в поход на другой день. Он ехал впереди отряда, а рядом с ним Андре и Берта на чудных скакунах, отбитых у неприятеля. Миана гарцевал на красивом вороном коне — о таком коне он мечтал всю жизнь и был сам не свой от радости, Гануман примостился за спиной у своего хозяина. Старый Мали пристроился со своей Сапрани в обозе и всю дорогу забавлял сипаев, заставляя свою любимицу проделывать разные штуки. И на этот раз, как всегда, он с честью поддержал свою славу искусного заклинателя.

Ехали весело благодаря Алжерону. Он сумел внушить своим новым друзьям уверенность, что теперь, когда восстание подавлено, они непременно разыщут своего отца, укрывшегося, по всей вероятности, в каком-нибудь надежном месте. Его настроение сообщилось и молодым спутникам, и скоро все пережитые невзгоды и неприятности были позабыты.

Десять дней спустя отряд подходил к Дели, откуда уже давно доносился гул орудийных выстрелов. С вершины холма развернулась роскошная панорама города с бесчисленными минаретами и куполами, поднимающимися над высокими стенами. С этих стен ни на минуту не прекращалась канонада, на нее отвечала английская артиллерия. Вдруг из английского лагеря выступили несколько колонн и бегом направились к городу.

— Наши пошли на приступ! — воскликнул с загоревшимися глазами Алжерон и, обернувшись к солдатам, крикнул: — Пойдем к ним на помощь, ребята! Мы как раз вовремя поспеем. Да здравствует Англия!

— Да здравствует Англия! — прокатилось в ответ по рядам сипаев, — они все, как один человек, готовы были ринуться в бой за своим храбрым начальником.

Потребовалось, однако, добрых полчаса, чтобы перейти выжженную солнцем равнину, отделявшую их от лагеря.

— Возьмите и меня с собой, — попросился Андре. — Дайте мне оружие и увидите, что я сумею постоять за мою вторую родину.

— Хорошо, вот вам сабля! — ответил Алжерон. — А вы, мисс Берта, останьтесь в арьергарде под охраной ваших верных Мали и Миана… Рысью марш! — скомандовал офицер и поскакал вперед, а за ним Андре с солдатами. Скоро они поравнялись с холмом, на котором стоял генерал Николсон и наблюдал за ходом битвы.

Генерал и штабные офицеры отдали отряду честь, а минуту спустя храбрецов уже осыпал град пуль.

Все усилия осаждающих были направлены на Кашмирские ворота, накануне разбитые ядрами.

Столпившийся у бреши неприятель яростно отбивался. Но на войне нередко самое ничтожное обстоятельство может изменить ход битвы. При виде сипаев в красных мундирах, скачущих маршем с громким ‘ура’, осажденные решили, что и англичанам подошло значительное подкрепление, растерялись и стали отступать. Этим моментом воспользовались англичане, отбросили отступавших еще дальше и ворвались в город. Алжерон с Андре ринулись в сечу и рубили направо и налево бегущих мятежников. Город был взят, и вскоре зеленое знамя с серебряными рыбами, развевавшееся над дворцом, сменилось английским флагом.

Как только англичане заняли город, Алжерон собрал своих людей и двинулся в лагерь. По дороге к нему присоединился арьергард, и вместе с ними он направился в штаб-квартиру к главнокомандующему, без приказания которого вступил в бой. Андре, весь черный от порохового дыма, в разорванном платье скорее походил на взятого в плен мятежника, чем на сподвижника ехавшего с ним рядом героя-офицера. У Кашмирских ворот они встретились с главнокомандующим Николсоном. Генерал с недоумением окинул взглядом Андре и, обратившись к поручику, сказал:

— Поздравляю вас, Алжерон, вы явились как нельзя более кстати и сослужили нам немалую службу. За этот подвиг вас не в очередь произведут в капитаны… Но кто это с вами? — спросил он, указывая на Андре, который слез с коня и скромно остановился позади Алжерона. — Ведь вы знаете мое распоряжение не щадить мятежников, захваченных с оружием в руках, а у него, смотрите, вся сабля в крови.

— Простите, генерал, — подхватил с живостью Алжерон, — мой приятель Андре Буркьен не бунтовщик, а честный, благородный юноша, храбро сражавшийся в рядах наших солдат.

При этих словах стоявший в стороне полковник оглянулся, быстро подбежал к Андре, обнял его и, обратившись к генералу, воскликнул: ‘Это мой сын! Мой Андре!’ Все произошло так неожиданно, что Андре в страшном волнении только и мог проговорить: ‘Отец!’ — и лишился чувств.

Буркьен на руках отнес сына в палатку и быстро привел его в чувство. Лишь только Андре открыл глаза, отец дрожащим голосом спросил:

— А где Берта?

— Вот она! — отозвался лейтенант Алжерон, входя в палатку с Бертой, Мали и Миана.

Невозможно описать радость отца и детей, свидевшихся после столь долгой, казавшейся им вечной разлуки. Андре и Берта в нескольких словах рассказали отцу о своих приключениях. Буркьен горячо обнял доброго Мали и его приятеля Миана и в свою очередь рассказал, как он, воспользовавшись наступившей после взятия фактории сумятицей, добрался до джунглей, а затем с помощью одного из своих слуг и до Агры. В Агре формировалось ополчение, он поступил в один из полков, а там скоро его назначили начальником большого отряда. Не зная усталости, не щадя сил, он всюду, где только мог, дрался с повстанцами, мстя им за гибель своих детей.

Эпилог

Прошло одиннадцать лет после рассказанных здесь событий. В июле 1868 года случилось мне побывать как-то в Каунпоре. Раз после обеда отправились мы со знакомым офицером английского гарнизона посмотреть развалины Битурского замка. На обратном пути офицер мне и говорит: ‘Зайдемте-ка к соседям на Гандапурскую факторию — лучше ее у нас во всем краю нет. Вам приятно будет заглянуть туда, увидитесь со своим соотечественником Буркьеном. Примут нас отлично — Буркьены очень радушные люди. Живет там еще капитан Алжерон, зять хозяина фактории, очень милый человек, — мы с ним большие приятели’.

И правда, в Гандапуре нас приняли с редким гостеприимством. Буркьен как узнал, что я француз, ни за что не хотел со мной расстаться. Да и мне самому, скитавшемуся по воле рока вдали от милой сердцу Франции целых пять лет, казалось, что в этом уголке Индии я опять на родине. Здесь я познакомился с героями этого правдивого рассказа. Андре стал высоким, красивым молодым человеком, он управлял всеми делами в фактории, заново, еще лучше прежнего отстроенной. Ему помогал в хозяйстве его зять, капитан Алжерон. Как только наступило спокойствие в стране, он женился на Берте, вышел в отставку и поселился в Гандапуре. Встретился я там и с Мали и Миана. За свою верность и расторопность Миана пользовался неограниченным доверием хозяев — его поставили главным над всеми служащими в фактории. Не было только его неизменного друга Ганумана. Недолго пришлось Гануману прожить в Гандапуре, занемог как-то бедняжка, немного поболел и умер. Мали стал совсем стареньким, часто похварывал и, греясь на солнышке, целые дни проводил в беседе со своей Сапрани, все такой же умной и резвой.

Разговорился я как-то со старым заклинателем. Вдруг видим, бежит дедушка Буркьен по аллее, а внучата за ним вдогонку, кричат, смеются, и далеко по саду раздаются их звонкие, веселые голоса. Сзади всех шла Берта, мать шалунов. С любовью смотрела она на своих детишек, и, казалось, не было на свете матери счастливее ее.

— Ведь это тебе, Мали, они обязаны своим счастьем, — сказал я.

— Нет, сагиб! — возразил он. — Я был только слабым оружием в руках Божьих. Он посылает тучи, Он же и рассеивает их, а солнце всего ярче светит тогда, когда лучи его пробиваются сквозь темные тучи.

—————————————————

Первое издание перевода: Заклинатель змей. Повесть для детей из быта и природы Индии / Сочинение Луи Русселэ, Пер. с фр. А. Н. Нееловой. С 68 рис. худож. А. Мари Гравировали: В. Адт, В. Ольшевский и Б. Пертель. — Санкт-Петербург: В. Губинский, 1911. — 250 с., 8 л. ил., 20 см.