За право!, Беренштам Владимир Вильямович, Год: 1902

Очерк
Время на прочтение: 60 минут(ы)
Скачать в PDF

За право!
(Изъ наблюденій адвоката).

Я ршилъ сдлаться адвокатомъ бднаго, трудящагося населенія и поселился въ Фабричной Слобод. Въ ней проживало тысячъ сорокъ рабочихъ, нсколько сотенъ интеллигенціи, до двадцати врачей, но, какъ это ни странно, не было ни одного адвоката.
Когда мы живемъ въ город, мы часто годами не знаемъ, кто нашъ сосдъ по лстниц, не видимъ его. Въ рабочей слобод — другое дло. Здсь вс присмотрлись другъ къ другу, жизнь въ свободное отъ работы время проходитъ въ трактирахъ, гд такъ легко знакомятся, такъ легко изливаютъ душу даже постороннимъ. Будничные интересы рабочихъ, благодаря однообразію труда и постоянному нахожденію въ заводахъ или фабрикахъ — сужены, почему новостей мало, и одинъ фактъ появленія въ слобод новаго интеллигентнаго человка, тмъ боле адвоката,— неистощимая тема для общихъ разговоровъ. Постоянное общество товарищей, близость къ городу (а отъ Слободы до города было всего лишь полчаса зды на паровомъ трамва) длаютъ рабочаго въ масс несравненно обтерте, сознательне крестьянина. И потому рабочій легче находитъ дорогу къ повренному, защитнику… А тутъ еще интеллигенція, сочувствующая горестямъ рабочихъ, едва узнавъ о появленіи рабочаго адвоката, торопится направлять къ нему нуждающихся въ помощи. Вотъ почему достаточно было поселиться въ слобод, какъ, посл нсколькихъ мсяцевъ работы, во мн уже повалилъ народъ…
За пять лтъ у меня накопились разныя наблюденія изъ жизни заводскихъ и фабричныхъ рабочихъ. Къ сожалнію, нкоторые изъ набросковъ, затрагивающихъ самые жгучіе вопросы рабочей жизни, не могутъ быть по разнымъ причинамъ напечатаны въ настоящее время. Полагаю, однако, что и предлагаемые очерки не лишены интереса: жизнь рабочихъ очень мало извстна, а ее такъ нужно знать.
Привести замтки въ систему у меня нтъ умнія, поэтому он идутъ необработанными въ томъ порядк, какъ писались.

I.
Варфоломй Хахинъ.

Варфоломй Хахинъ былъ моимъ первымъ кліентомъ. Можетъ быть, поэтому въ своихъ воспоминаніяхъ я сохранилъ къ нему даже нжное чувство. Это былъ маленькій человкъ, коренастый, съ большой головой, заросшей черными съ просдью волосами, съ плутовскимъ лицомъ. Онъ сразу же, повидимому, понялъ свое привилегированное положеніе ‘перваго’ кліента у молодого адвоката и зачастилъ ко мн каждый день. Варфоломй Хахинъ былъ необычайно развязенъ со мною и обращался не только за панибрата, но и какъ учитель. У него было серьезное увчье лвой руки, полученное имъ на завод лтъ восемь назадъ и выбившее его изъ колеи. Изъ больницы Хахинъ былъ выпущенъ еще съ перевязанной рукой… Не будучи въ состояніи работать, онъ началъ просить милостыню. Его сразу же арестовали, доставили въ Николаевскій Комитетъ для разбора нищихъ, а паспортъ подшили къ длу. И хотя Хахина не выслали на родину, но отдали на судъ къ мировому, послдній задержалъ паспортъ Хахина, т. е. сдлалъ то, что обыкновенно длаютъ мировые судьи, забывая о человк. Мсяца два-три ждалъ Варфоломй суда. Безъ паспорта онъ окончательно потерялъ возможность работать и опустился… Ухватившись за меня, онъ непрерывно искалъ доказательствъ увчья. Одтъ Хахинъ былъ въ рубище, ночевалъ въ ночлежномъ дом, нигд не работалъ, когда, однажды, я спросилъ его, чмъ онъ добываетъ себ кусокъ хлба, Хахинъ весело разсмялся.
— Меня тутъ на тракту вс знаютъ, вс купцы цнятъ, уважаютъ,— заявилъ онъ.— Подойду я къ ларю и стою, стою и облизываюсь да только молчу. Вотъ купецъ и начинаетъ: ‘Голубчикъ, Хахинъ, не стой, Христа ради, здсь, уйди!’ — Чего такъ?— полнокровно отвчаю я.— ‘Не томи мою душу, уйди подальше отъ грха: поговорить ни съ кмъ изъ-за тебя не могу, не ршаюсь’…— А что дашь за то что уйду? Яблоко дашь?— ‘Дамъ’. И вотъ мы поторгуемся, поторгуемся, и, глядишь, онъ отпуститъ мн, кром яблока, и баранковъ, и колбасы, а иногда и папиросъ еще поднесетъ… Такъ и кормлюсь.
— Чего жъ васъ такъ купцы уважаютъ?
— Чего?!— переспросилъ меня Хахинъ съ удивленіемъ и покровительственно.— А боятся, чтобы я ‘не взялъ чего на шушу’.
— Какъ?
— Этакъ, по благородному, потихоньку… ‘Егоръ съ того свта’ научилъ ихъ: не давали такъ, онъ все больше и ‘бралъ на халтай’… И все сходило. Отсидитъ въ ‘притворительномъ дом’ и снова: свидтелёвъ не было, умлъ обойти.
— Что же это за халтай?
— А это — изъ рукъ въ руки: схватилъ и убгай!.. Да бда случилась: ‘Егоръ съ того свта’ ‘погладилъ’ трактирщика, дло заварили,— по сей часъ сидитъ…
— Ну, а вы какъ?
— Я смирной, отговорю даже… Вы и не знаете. Разъ вы ночью въ городъ шли: помните, осенью, подъ Покровъ… А мы трое въ ночлежный опоздали и за амбаромъ ночевали… Идете вы одинъ по мосткамъ и псню еще напваете. Вотъ ‘Павлушка-сдло’ и говоритъ Василію Ивановичу: ‘Должно веселъ — деньги есть’.— Я васъ сразу не узналъ, а все-таки заступился: охота вамъ, окаянные, людей по ночамъ безпокоить?.. Анъ приглядываюсь, а это — вы… Тутъ я ихъ, подлецовъ, даже выругалъ по настоящему… Какъ же можно: съ нашего же адвоката и пальто на халтай брать?.. Примты ваши приказалъ запомнить. Можете хоть пьянымъ идти, не тронутъ!
На этотъ разъ уже зимою, Хахинъ пришелъ ко мн и застрялъ. Онъ очень удобно услся въ пріемной, уступилъ всмъ очередь и по тому, какъ онъ началъ потягиваться, звать, я понялъ, что онъ иметъ тайное намреніе остаться у меня чуть не на всю ночь. Желая поскоре освободиться отъ него (въ это время онъ уже былъ единственнымъ постителемъ), я прямо приступилъ къ длу.
— Вы чего, Хахинъ?
— Холодно на двор, Владиміръ Аверьяновичъ,— одежа худая стала… хорошо бы платьице.!.
Я подумалъ и вспомнилъ, что у меня въ шкафу виситъ старый студенческій сюртукъ, отслужившій уже свою службу. Я подарилъ его Хахину… На радостяхъ онъ тутъ же сбросилъ свой изодранный пиджакъ и надлъ новое облаченіе. Я не узналъ Варфоломя Хахина. При своей полной достоинства осанк онъ сдлался очень похожимъ на любого изъ сторожей мирового судьи. Только полы сюртука, повисшаго на немъ довольно свободно, достигали до земли. Но особую радость Хахину, повидимому, доставляли блестящія съ орлами пуговицы. Онъ повернулся предо мною и многозначительно произнесъ:— Енералъ!..
Хахинъ ушелъ. На другой же день онъ снова былъ у меня и съ нетерпніемъ показывалъ, что ждетъ — не дождется очереди. На сюртук его не было ни одной мдной пуговицы и, вмсто ихъ, красовались какія-то дв большія дамскія срыя.
— Ну, что?
— Бда, Владиміръ Аверьяновичъ,— живо заговорилъ онъ, войдя въ кабинетъ,— вчера, думалъ я, пропадать мн отъ этого ‘дипломата’.— Хахинъ показалъ на сюртукъ.— Первое пришелъ въ ночлежный, въ очередь стать не посплъ,— кругомъ свистъ подняли: Хахинъ ‘въ кадеты’ поступилъ… въ сыщики значитъ!.. Подарено мн, говорю, знакомый человкъ подарилъ — никто не вритъ!.. Услыхала смотрителька, выглянула и руками всплеснула, позвала ‘самого’.— Смотри, говоритъ, анафема Варфоломй какого-то барина обобралъ.— Позвалъ меня смотритель и сталъ ругать: сначала нжностью хотлъ взять: ‘ты, сукинъ сынъ’, говоритъ, ‘сознайся, какого студента обчистилъ, совсти въ теб нтъ, кого вздумалъ обижать’… Я и говорю — знакомый человчекъ одинъ подарилъ… Тутъ онъ и началъ на меня наступать — повели въ участокъ… Элъ, мать чесна!.. Самъ дежурный, дятъ его мули, вышелъ съ кулаками.— Да тебя, говоритъ, Варфоломй, и узнать нельзя, ну-ка признавайся, а нтъ, такъ узнаешь каменную постель.— Счастье тутъ меня выручило. Вспомнилъ я, что вы письмо мн разъ писали, форменное и печатка синяя съ боку стоитъ. Я и вынулъ его, показавъ.— Вотъ кто мн подарилъ, письма пишетъ — мой защитникъ. Посмотрли и отпустили.— Ты-бы, говорятъ, отъ него сразу-бы запиской запасся, что теб подарилъ. И намъ бы и теб спокойне…— А на утро — снова бда. Вышелъ я на улицу, всякій останавливаетъ.— Хахинъ, гд укралъ?— никто не вритъ, пальцами показываютъ… Пришелъ я въ портерную и упросилъ дать эти дв бляхи замсто енеральскихъ…— И Хахинъ ударилъ рукою по пуговицамъ.— Теперь посвободне. Только нельзя ли будетъ на самомъ ‘дипломат’ вашу печатку поставить и надписать, что мн подарили, а то какъ бы не поссориться съ полиціей…
Длать нечего: Хахинъ снялъ сюртукъ, и я выставилъ на блой подкладк рукава, свой штемпель, надписавъ, что сюртукъ этотъ мною подаренъ навсегда Варфоломю Хахину, чему препятствій не чинить… руку приложилъ и т. д.
Странно порвались мои отношенія съ Хахинымъ. Когда, наконецъ, доказательства увчья имъ были собраны, я далъ Хахину бланкъ довренности и 1 р. 80 в. на засвидтельствованіе ея у нотаріуса. Получивъ ихъ, онъ исчезъ и довренности не принесъ. Потомъ я случайно узналъ, что, со своими уже собранными доказательствами вполн возможнаго иска, онъ побывалъ у нсколькихъ моихъ товарищей и со всхъ ихъ получилъ деньги на довренность. Такъ тянулось-бы долго, но одинъ изъ присяжныхъ повренныхъ далъ Хахину, вмсто денегъ, карточку въ нотаріусу съ просьбой засвидтельствовать довренность за его счетъ, Хахину это не понравилось, и онъ сталъ настойчиво просить, вмсто карточки, дать рубль восемь гривенъ деньгами. Присяжной повренный понялъ, въ чемъ дло, и попросилъ его удалиться, пригрозивъ всякими ужасами.
Какъ-то, идя по улиц, я встртилъ Хахина. Отъ моего сюртука на немъ ничего уже не осталось, а висли прежнія лохмотья. Увидя меня, онъ быстро перебжалъ на мою сторону улицы и весело, улыбаясь во весь ротъ, какъ ни въ чемъ не бывало, поздоровался:— Мое почтеніе, Владиміръ Аверьяновичъ! Ваше здоровьице!
Онъ привтливо кивнулъ мн головой и побжалъ снова къ ларю…

II.
Математика.

Маленькій, забитый человкъ сидитъ у меня, смотритъ на свою руку и плачетъ. Ткацкимъ станкомъ у него оторвало… только мизинецъ.
Съ точки зрнія адвоката, ‘увчника’, это такая пустяковина, что изъ-за нея не стоитъ и начинать судебную волокиту…
Я не шучу… Вдь и у нашего брата вырабатывается ‘спеціальная’ точка зрнія, вырабатывается особенная расцнка человческихъ костей и кусковъ мяса {Въ книг Литвинова-Фалинскаго ‘Отвтственность предпринимателей за увчья и смерть рабочихъ, по дйствующимъ въ Россіи законамъ’ приложенъ чертежъ скелета съ означеніемъ стоимости каждаго члена, каждой косточки, каждаго кусочка человческаго тла по ‘тарифу’, принятому въ Германіи — стоимость выражена въ % заработка.}. Вроятно, то-же [конечно, до извстной степени!] бываетъ съ врачами дйствующей арміи. Въ лазаретъ Краснаго Креста несутъ и несутъ солдатъ съ оторванными руками, ногами, съ прострленными глазами, разможженными головами, несутъ даже трупы, обезображенные, исковерканные трупы — и вдругъ приходитъ солдатикъ съ отсченнымъ мизинцемъ, глядитъ только на свою ладонь и плачетъ, не замчая лежащихъ передъ нимъ кровавыхъ, оборванныхъ туловищъ. Кругомъ такія ужасныя раны… Нтъ, съ мизинцами здсь некогда возиться врачу… И намъ тоже некогда возиться съ мизинцами, и наша помощь нужна настоящимъ калкамъ, нужна этой безконечной верениц калкъ… Но, увы, на ‘увчниковъ-адвокатовъ’ дйствуетъ еще одно маленькое обстоятельство: за оторванный мизинецъ можно выхлопотать рабочему отъ трехъ до пяти рублей въ мсяцъ, значитъ о гонорар не можетъ быть и рчи…
Но, такъ или иначе, а Мононовъ сидитъ у меня и горько плачетъ, а блдное лицо его нервно передергивается…
Мононовъ служилъ на крупной прядильной фабрик Азбуковскаго товарищества. У нихъ вс рабочіе чистили и чистятъ машины на ходу. Чистилъ также онъ и попалъ рукой въ шестерню, ему и оторвало палецъ…
Я беру у Мононова разсчетную книжку и читаю ему одинъ изъ параграфовъ правилъ внутренняго распорядка, въ которомъ говорится, что рабочимъ прядильни строго запрещается чистить машины въ ходу: за это даже взыскивается рублевый штрафъ!
— Вотъ видите, вы сами виноваты,— говорю я Мононову,— вдь вамъ запрещено чистить машины въ ходу, а вы чистили. На другихъ не ссылайтесь… Мало ли что другіе длаютъ… Если вс станутъ бросаться въ колодезь, разв и вы поэтому броситесь?
— У насъ не только въ книжкахъ было пропечатано запрещеніе, и на стнахъ для блезиру объявленія висли, будто нельзя въ ходу чистить… А сами приказывали…
— Не можетъ быть, кто можетъ вамъ приказывать!?
— Подмастерья!
— Какіе пустяки! Вдь вамъ грозитъ такая страшная опасность: всю вашу руку можетъ втянуть, измять, искалчить! Вы еще счастливо отдлались. Чистка машинъ въ ходу запрещена и обязательнымъ постановленіемъ губернскаго присутствія. Зачмъ слушаться нелпыхъ приказаній. Почему вы не пошли жаловаться на это въ директору? Вдь вы же люди съ головами на плечахъ?!.
— Подмастерья говорятъ, что нельзя время терять…
— Мало ли что, вы остановите и чистите, вдь васъ за это не штрафуютъ?
— Нтъ, про штрафы не слыхалъ… На жалобы вниманія не обращаютъ… Просто разсчетъ записываютъ… Слушайся и не жалуйся… Отработалъ дв недли и баста… Ищи тогда работу, голодай!..
— Но отчего-же вы не заявили объ этомъ фабричному инспектору?
— Какъ оторвало палецъ, заявилъ. Онъ прізжалъ на фабрику, допрашивалъ… Все вывдывалъ, былъ ли когда случай, что штрафовали рабочихъ за чистку въ ходу, какъ сказано въ книжк… Никогда такихъ случаевъ не бывало… Потомъ въ контор онъ что-то вычитывалъ управляющему… Инспектора можно свидтелемъ поставить… Вс говорятъ, он честный человкъ…
— Сколько у васъ, Мононовъ, въ прядильн такихъ, какъ вы, рабочихъ?
— Боле двухъ тысячъ.
— Но скольку станковъ на каждаго?
— По два.
— А сколько времени нужно на чистку, если ихъ остановить?
— Полчаса…
Я вспомнилъ объяснительную записку министра финансовъ къ законопроекту 2-го іюня 1897 года о рабочемъ времени. Въ ней говорилось, что особое совщаніе, созванное для выработки законопроекта, признало необходимымъ ввести одиннадцати-часовой рабочій день. Но министерство финансовъ само измнило въ этомъ отношеніи законопроектъ, удлинивъ рабочій день еще получасомъ — ‘на чистку машинъ’… Значитъ, Мононовъ говорилъ правду, что чистка требуетъ не мене получаса.
Я взялся за дло Мононова и ршилъ бороться за него, за его мизинецъ, за мизинцы его товарищей до послдней ступени правосудія.
Дло пошло своимъ чередомъ… Были допрошены свидтели — сосди Мононова, разсказавшіе то же, что и онъ… Былъ допрошенъ и фабричный инспекторъ. У меня сохранилась копія протокола съ его показаніемъ, и я привожу его цликомъ {Имена и названія, какъ и везд у меня, конечно, вымышлены.}.
‘На вопросы свидтель, фабричный инспекторъ Х-ой губерніи, И. И. Ивановъ показалъ. По полученіи извстія о происшедшемъ несчастномъ случа 12-го марта 1897 года на мануфактур Азбуковскаго Товарищества мною былъ произведенъ осмотръ на мст кардной машины за No 25, послужившей причиной поврежденія рабочаго Мононова. Этимъ осмотромъ, въ связи съ опросомъ сосднихъ рабочихъ, я былъ приведенъ въ убжденію, что рабочіе чистятъ машины, когда он въ ходу, и когда, слдовательно, являются опасными при операціи чистки, не смотря на существованіе въ правилахъ внутренняго распорядка фабрики, возбраняющаго чистить машины, когда он въ ходу. Режимъ, установившійся на фабрик, таковъ, что рабочіе чистятъ исполнительные органы прядильнаго производства, когда таковые въ ходу. Если бы администрація фабрики пожелала бороться противъ такого режима, то несомннно пришла бы въ точному опредленію въ правилахъ внутренняго распорядка времени, которое полагается для чистки машинъ по отдламъ, пріурочивъ къ тому же времени полную остановку машинъ. Но въ такомъ случа фабрика должна была бы оплачивать рабочимъ эти часы чистки. Это обстоятельство подтверждаетъ мое убжденіе въ томъ, что режимъ вышеупомянутый поддерживается администраціей фабрики, хотя въ каждомъ отдльномъ случа, равно и въ случа съ рабочимъ Мононовымъ, нтъ возможности фактически доказать, что машины чистятъ по приказанію подмастерьевъ. Фабричный инспекторъ Х-ой губерніи И. И. Ивановъ’.
Еще было три засданія, изъ которыхъ послднее ‘по существу’…
Повренный Азбуковскаго Товарищества уврялъ, что фабрика не могла поддерживать такого режима, что самая мысль о немъ — полетъ фантазіи фабричнаго инспектора. Свидтели вс говорятъ неправду: они невжественные, темные люди, конечно, просто сочиняютъ, не вдая, что творятъ. Если-же Мононову какой-нибудь подмастерье дйствительно приказалъ чистить въ ходу, онъ долженъ былъ не медля отправиться въ директору, отстоять свои права на цлость костей. А если онъ этого не длалъ,— то вина его, а не фабрики.
Ршеніе суда въ окончательной форм съ присужденіемъ Мононову трехъ рублей въ мсяцъ и съ категорическимъ признаніемъ, что Азбуковское Товарищество заставляло рабочихъ чистить машины въ ходу…
Все это, что такъ волновало тогда, уже прошло и готово исчезнуть изъ памяти, но до сихъ поръ я вижу, какъ живого, Мононова, изнервничавшагося, горько плачущаго о потер своего трехрублеваго пальца.

III.
‘Аттестатъ!’

Крутелевъ — старикъ лтъ шестидесяти. Онъ и не сдой, но лицо у него желто-срое, совершенно выцвтшее, глаза помутнлые, съ дтства онъ работалъ на фабрикахъ, на Варваринской же бумагопрядильн ткачемъ — боле тридцати лтъ. Теперь за старостью и негодностью къ работ его уволили. Онъ обошелъ вс фабрики, разныя конторы, просясь въ сторожа. Говорятъ: ‘принеси аттестатъ’. Старикъ и спрашиваетъ меня,— нельзя-ли сочинить какое-нибудь прошеніе объ аттестат?
Я написалъ Крутелеву прошеніе къ управляющему Варваринской бумагопрядильной мануфактуры, но старикъ вернулся ни съ чмъ.
Размышляя, какъ поступить теперь, я вспомнилъ, что гд-то читалъ объ одномъ циркуляр фабричнаго присутствія, предписывающемъ фабрикамъ и заводамъ выдавать рабочимъ, по ихъ просьб, удостовреніе о томъ, сколько времени они служили {Этотъ вопросъ разршенъ циркуляромъ м-ва финансовъ, по соглашенію съ м-вомъ внутр. длъ, присутствіямъ по фабричнымъ дламъ и чинамъ фабр. инспекціи отъ 16 іюля 1898 г. (за No 19601) (см. сборникъ узак. и распор. по дламъ, касающимся фабр. инспекцій, изд. м-ва финансовъ, 1899 г., выпускъ II). Въ циркуляр сообщается, что ‘одно изъ присутствій по фабричнымъ дламъ возбудило ходатайство о разршеніи установить такой порядокъ, въ силу котораго фабричнымъ рабочимъ при увольненіи ихъ обязательно должны выдаваться, одновременно съ паспортомъ и разсчетомъ, свидтельства о томъ, съ какого времени и по какое рабочій служилъ, какія отправлялъ обязанности, но безъ всякихъ отзывовъ о его качествахъ, какъ нравственныхъ, такъ и профессіональныхъ’, и что министръ финансовъ къ удовлетворенію этого ходатайства не усмотрлъ основаній, по двумъ соображеніямъ: такія свидтельства не предусмотрны закономъ и ‘свднія о времени предшествовашей службы рабочаго могутъ быть почерпнуты изъ его разсчетной книжки, которая обязательно выдается рабочему’. Послднее соображеніе фактически ошибочно: разсчетная книжка обыкновннно служитъ лишь въ теченіе года, а старыя на заводахъ и фабрикахъ почти нигд не хранятся, почему и не могутъ свидтельствовать о времени службы.}. Поэтому я написалъ прошеніе къ фабричному инспектору, прося потребовать отъ фабрики для Крутелева такое удостовреніе.
Снова было отказано и данъ совтъ обратиться къ мировому судь. Написалъ и ему, прося вызвать фабричнаго инспектора, въ качеств свдущаго лица.
Мировой судья назначилъ дло къ слушанію. Въ этотъ день я не могъ выйти утромъ на разборъ, но вечеромъ во мн зашелъ радостный Крутелевъ:— Дло прикончили миромъ. Фабрика пообщала дать аттестатъ. Велно придти за нимъ черезъ три дня…
Я успокоился. Прошло недли дв.
Приходитъ во мн Крутелевъ, разстроенный, взволнованный.
— Куда ни пойду,— говоритъ,— посмотрятъ мой аттестатъ — смются, вонъ гонятъ. Я — неграмотный, посмотрите.
На бланк, украшенномъ гербами съ печатями, значилось:

Компанія
Варваринской бумагопрядильной мануфактуры.
(Мсто гербоваго двуглаваго орла).
Адресъ для телеграммъ Варваринской прядильн г. X.

г. X. 28 января, 1899 г.
Собачья набер. No 84.

Аттестатъ!

Симъ свидтельствуемъ, что Дорофй Евдокимовичъ Крутелевъ, запасной ефрейторъ изъ крестьянъ Смоленской губерніи, Сычевскаго узда, Никитинской волости, дер. Карпова, работалъ на нашей фабрик и былъ уволенъ вслдствіе того, что испортилъ машину по собственной неосторожности.

Компанія
Варваринской бумагопрядильной мануфактуры.
Директоръ О. О. Гиршфельдъ.

Лучше всего въ этой бумаг былъ восклицательный знакъ,— толстый, массивный восклицательный вникъ, выставленный въ заголовк посл слова ‘аттестатъ’.
— Понять не могу,— говорилъ, между тмъ, старикъ.— Приду въ контору, скажу: аттестатъ имю, посмотрятъ въ него, захохочутъ и другихъ еще позовутъ, смются кругомъ… Нтъ теб мста, говорятъ,— ты дуракъ. Да какой же дуракъ, тридцать лтъ работалъ… и вдругъ дуракъ.— А вотъ и дуракъ… Думалъ я, думалъ, смотрю аттестатъ форменный, самъ директоръ росписался, такъ точно, какъ въ нашихъ разсчетныхъ книжкахъ роспись его сдлана. Только неграмотенъ, прочитать не могу…
Я прочелъ аттестатъ и объяснилъ Крутелеву, въ чемъ дло.
— Ну, старикъ, лучше его никому не показывать, а чтобъ по ошибк кому не показали, оставьте его мн на память… Да что, вы дйствительно испортили машину?
— Какъ же, какъ же, батюшка, былъ грхъ, испортилъ… Тогда у насъ машину чистили на ходу. Я обтиралъ масло. У меня и втянуло ‘концы’ (тряпку изъ обрзковъ пряжи) въ станокъ, а какъ — и самъ не замтилъ. Около часу станокъ простоялъ,— слесарь починялъ, ну, а потомъ снова пустили. За то, батюшка, на меня штрафу рубль наложили, чуть не разсчитали…
— Какъ такъ, чуть не разсчитали, когда васъ изъ-за этого прогнали?..
— Что вы, посл этого я два года работалъ… Это зря прописано, для баловства… Мн мастеръ говоритъ: ‘носи-ка ты тазы съ пряжей’. Я попробовалъ: тяжело — пудовъ пять.— Не могу, говорю, осилить.— Ну, не можешь и не надо, и записалъ разсчетъ. Отработалъ и прогнали… А за года ничего не дали…
И все это старикъ разсказывалъ спокойнымъ, безобиднымъ голосомъ…

——

‘Вчное мсто’!.. Сколько горя, безпросвтной нужды связано съ этими двумя словами.
За вс увчья надо платить, ибо въ рабочую среду уже проникло сознаніе о возможности полученія вознагражденія за увчье. И вотъ нкоторые управляющіе и директора изобрли ‘вчное мсто’…
Всякій рабочій знаетъ, какъ трудно добиться, даже имя повреннаго, вознагражденія или обезпеченія за увчье. Дло въ суд тянется не мене года, а иногда и годами. Способъ для этого въ рукахъ ярыхъ ‘антиувчниковъ’ самый простой: они просятъ допросить на мст (иногда въ Сибири) выбывшаго свидтеля, могущаго подтвердить, что рабочій самъ ползъ въ машину на ходу, и все дло путешествуетъ за этимъ свидтелемъ, котораго не находятъ, еще чаще такіе, ‘антиувчники’ подаютъ апелляціонную жалобу въ послдній день срока и не вносятъ пошлинъ. И вотъ, объ этомъ судъ длаетъ постановленіе, посылаетъ объявленіе, назначаетъ срокъ, а время тянется… А то заводы даютъ командировки въ другіе далекіе города наиболе опаснымъ для нихъ свидтелямъ изъ рабочихъ. Ищи ихъ тогда! Трудно увчному рабочему выдержать годъ — два борьбы. Иной идетъ просить на улицу, пока не попадаетъ въ комитетъ для разбора нищихъ, другой, въ лучшемъ случа, находитъ товарища, который и поддерживаетъ ею до окончанія дла. Адвокатская этика запрещаетъ принимать увчныхъ на содержаніе, и не дай Богъ рабочему попасть къ адвокату, который даетъ такое содержаніе. Въ случа выигрыша дла рабочему останется немного — все пойдетъ на уплату гонорара и возмщеніе содержанія. Найти какую-нибудь работу увчному почти невозможно.
И вотъ при такидъ обстоятельствахъ рабочій неизбжно идетъ на предложеніе ‘вчнаго мста’. Управляющій или старшій мастеръ зоветъ его въ кабинетъ и съ глазу на глазъ убждаетъ ‘примириться’, взять отъ 10 до 50-ти рублей за увчье, выдать нотаріальную (безспорную) росписку и получить вчное мсто, т. е. служить до конца жизни за прежнее жалованіе. Крайняя нужда заставляетъ согласиться. Росписка съ обязательствомъ никогда не предъявлять иска, но въ большинств случаевъ безъ упоминанія о вчномъ мст, выдана, и тутъ-то обнаруживается, что такое ‘вчное мсто’. Если о немъ не упомянуто въ росписк, то управляющій приказываетъ сторожамъ не пускать въ контору и на заводъ рабочаго съ вчнымъ мстомъ, гнать въ шею, если же противъ обыкновенія въ росписк упомянуто, конечно, условно, то даетъ отработать мсяцъ-другой и за негодностью въ работ, подъ какимъ-нибудь предлогомъ, увольняетъ. Нсколько разъ, слушая разсказы потерпвшихъ рабочихъ объ этомъ безобразіи и обман, я желалъ привлечь такого управляющаго въ уголовной отвтственности, за вовлеченіе въ невыгодную сдлку, но этого сдлать не удавалось, такъ какъ разговоръ о ‘вчномъ мст’ между управляющимъ и рабочимъ всегда происходилъ наедин.

IV.
‘Штемпелекъ’ и ‘Грыжа’.

Однажды ко мн обратился молодой рабочій. Онъ молча развернулъ предо мною свой паспортъ на имя Дмитріева, указалъ на оборотную его сторону, гд обыкновенно полиція длаетъ прописку и наклеиваетъ марки больничнаго сбора, и многозначительно ткнулъ пальцемъ на небольшой круглый синій штемпель съ надпись’ по ободку: ‘Бумагопрядильная фабрика Товарищества братья Петровы’, со вписаннымъ черниломъ внутри словомъ ‘ткачъ’.
— Вотъ оно дло!
Я ршительно ничего не понялъ.
— Маленькій штемпелекъ, а большое зло для всхъ рабочихъ,— произнесъ Дмитріевъ.— Нельзя ли какъ-нибудь уничтожить, а то насъ клеймятъ, словно каторжниковъ…
— Но въ чемъ же зло?
— А то, что съ такимъ штемпелемъ ни одна фабрика не принимаетъ. Нужно либо паспортъ мнять, либо объявлять въ полицію, что утерялъ. Придешь на фабрику, первымъ дломъ въ паспортъ смотрятъ, нтъ ли штемпеля. Чистыхъ берутъ, а со штемпелемъ вонъ гонятъ — ‘ты,— кричатъ,— бунтарь, тебя съ Макселевской фабрики прогнали’. Да нтъ, говорю, а не бунтарь, у насъ на фабрик даже бунту не было, я честью ушелъ, жалованье было маленькое. Справьтесь у управляющаго, телефонъ у васъ есть. А онъ свое: ‘иди, иди, ступай прочь’,— и слушать не хотятъ — ‘намъ некогда справляться, у насъ и безъ тебя много желающихъ. Не за бунтъ, такъ за плохую работу, либо грубость разсчитанъ’. Такъ толку и нельзя добиться. Ни одна ткацкая не принимаетъ.
Я понялъ значеніе штемпеля. Въ самомъ дл, рабочій отличается отъ прислуги тмъ, что прислуга рдко служитъ на одномъ мст боле двухъ-трехъ-четырехъ лтъ и, обыкновенно, въ масс, мняетъ мсто въ теченіе года даже по нсколько разъ. Рабочіе служатъ на фабрикахъ по многу лтъ подъ рядъ и такіе, которые 20-30 лтъ — не рдкость. Правда, стариковъ стараются ‘выжить’, почему обыкновенно служатъ лтъ по 10-15-ти…
Если прислуга приходятъ наниматься съ нсколькими прописками на паспорт, ее не принимаютъ, ея боятся, какъ неуживчивой. Для рабочаго, почти не мняющаго мста, такое же значеніе должна имть одна помта, не о перемн жительства, которое у прислуги совпадаетъ съ ‘мстомъ’ служенія, а о перемн фабрики.
И фабрики могутъ гнать ‘отмченныхъ’ рабочихъ, въ силу одной боязни ихъ ‘неуживчивости’.
Но мн пришло въ голову иное соображеніе, почему такіе штемпеля являются явно несправедливыми. Взять, хотя бы, самый простой случай. Лакей потерялъ хсто и въ погон за кускомъ хлба нанялся ассенизаторомъ. Допустимъ, что ему поставленъ на паспортъ объ этомъ штемпель. Наймутъ ли его снова въ лакеи, когда онъ, поправивъ дла, пойдетъ искать боле знакомую работу?.. При первомъ же взгляд на штемпель, его, конечно, прогонятъ. Пусть точно также машинистъ пойдетъ въ чернорабочіе, пусть онъ затмъ однется прилично, всякій наниматель встртитъ его уже не по одежд, а по паспорту, съ недовріемъ, или дастъ боле дешевую плату
Когда мы,— интеллигенція или вообще боле состоятельный классъ, прописываемъ виды на жительство, то сами объявляемъ полиціи свое занятіе въ общихъ выраженіяхъ, и она сама вписываетъ его. По закону учрежденіе, выдающее паспортъ, должно само означать ‘родъ занятій предъявителя’, но никто не можетъ прикрплять работника къ данному хозяину…
— Для меня лично,— говорилъ между тмъ Дмитріевъ,— этотъ штемпель не важенъ. Моему паспорту остался всего одинъ мсяцъ, все равно посылать нужно, но сдлать что-нибудь хорошо бы.
— А свидтели у васъ найдутся, что на фабрик со штемпелемъ не принимаютъ?
— Какъ же,— мы четыре человка разомъ обошли вс ткацкія, хотлось испытать, правда-ли. Придешь на такую, гд есть мста. ‘Хорошо’, говорятъ, ‘намъ нужны ткачи, со вторника можно выходить’, но посмотрятъ паспорта и вдругъ намъ — штемпелеваннымъ отказываютъ…
— А много времени нужно, чтобы перемнить паспортъ?
— Около мсяца пройдетъ.
— Меньше двухъ недль, значитъ, никакъ нельзя?
— Что-о вы,— конечно, нельзя.
— Есть у васъ здсь земляки?
— Тверскіе-то? Сколько угодно.
— Значитъ и эти подтвердятъ?
— Да.
И вотъ посл длового разговора о заработк, для установленія размра убытковъ отъ порчи паспорта, я ршилъ предъявить къ товариществу фабрики искъ о 12 рубляхъ убытка…
Въ первомъ же засданіи у мирового судьи, въ качеств нашего противника, выступилъ довольно извстный присяжный повренный, Еще до разбора дла онъ подошелъ ко мн и началъ убждать прекратить дло. ‘Теперь, посл предъявленія вами иска, у насъ перестали ставить штемпеля… Но, зачмъ же мн ходить въ эту кабацкую духоту изъ-за 12 рублей. Пусть вашъ кліентъ откажется отъ своей претензіи и заявитъ на суд, что самъ считаетъ ее совершенно неосновательной, если онъ дастъ честное слово, что никому не разскажетъ, я дамъ ему изъ своихъ средствъ 15 рублей, чтобъ только не здить сюда’…
Я передалъ Дмитріеву этотъ разговоръ.
Онъ пришелъ въ восторгъ.— Ну, слава Богу, и прекрасно, значитъ зацпило,— заговорилъ Дмитріевъ, блистая глазами,— конечно, не кончать! Судитесь, да и баста, проиграемъ,— не бда! Я вамъ два рублика на расходъ принесъ, можетъ пригодится. Теперь безъ мста, трудно мн больше…
Я развилъ предъ судьей свои доводы.
— Вы только подумайте, г. судья,— заявилъ противникъ,— сколькимъ рабочимъ придется платить, если истецъ выиграетъ это дло: вдь тогда наше Товарищество разорится… Но, къ счастью, мы имемъ въ рукахъ доказательство своей правоты…
Противникъ побдоносно вынулъ старый, пожелтлый номеръ ‘Полицейскихъ Вдомостей’, и показалъ напечатанный въ немъ циркуляръ губернатора.
— Вы сами видите, господинъ мировой судья, администрація фабрики поступаетъ на основаніи распоряженій свыше и потому безотвтна.
Въ циркуляр говорилось о томъ, что полиціей неоднократно было замчаемо, что рабочіе уклоняются отъ уплаты адреснаго и больничнаго сбора, давая неправильныя свднія о занимаемыхъ ими мстахъ, въ виду чего губернаторъ, приглашая администраціи фабрикъ и заводовъ къ содйствію полиціи, требовалъ отъ нихъ обозначать на паспортахъ должности рабочихъ. О штемпеляхъ съ именемъ фабрики ничего не говорилось.
Дло было совершенно ясно. Безобидный циркуляръ, имющій чмсто фискальныя цли, направленный къ облегченію городу сбора налоговъ, сыгралъ неожиданную роль… А между тмъ, что было длась? Оставалось прекратить искъ, попытаться жаловаться въ Сенатъ на неправильное примненіе закона губернаторомъ. Но проигрывать сразу не хотлось. Я попросилъ судью отложить дло. Онъ согласился.
Когда я объяснилъ Дмитріеву безнадежность положенія, онъ нисколько не смутился,— Ничего,— сказалъ онъ весело,— подадимъ въ Сенатъ, а только здсь не отступайтесь. Пока мы будемъ судиться, клеймить никого не посмютъ
— А противникъ говорилъ мн сейчасъ, при выход, что онъ все-таки предлагаетъ заплатить свои…
— Нтъ, Богъ съ ними, повоюйте.
При слдующемъ же разбор я проигралъ. Я попытался было доказать вину Товарищества тмъ, что въ циркуляр ничего не говорится о штемпел, но съ этимъ, конечно, трудно было согласиться. Я просилъ допросить свидтелей, но, увы… Для очистки совсти подалъ кассацію въ Създъ. Ничего…
Но когда мы собрались принести жалобу въ Сенатъ уже на циркуляръ,— Дмитріевъ неожиданно долженъ былъ ухать на родину… Такъ мы и не обжаловали этого безъ вины виноватаго циркуляра… И я ршилъ подождать, пока кто-нибудь обратится съ аналогичнымъ дломъ.
Въ такомъ же или еще худшемъ положеніи находятся рабочіе, получившіе на завод грыжу. Въ Окружномъ суд ничего сдлать нельзя. Почти вс эксперты {Въ нкоторыхъ городахъ мстные врачи-эксперты, назначаемые узднымъ членомъ окружного суда, признаютъ происхожденіе грыжи отъ даннаго, опредленнаго несчастнаго случая. Эти города — извстны. И вотъ рабочему адвокату приходится отсылать грыжнаго въ такой городъ, а самому просить судъ объ осмотр больного по мсту ‘жительства’ черезъ узднаго члена и врача, по его усмотрнію. И это иметъ безусловный успхъ! Но такое путешествіе рабочаго сопряжено съ большими расходами, а путешествіе дла съ громадной потерей времени. Кто же охотно пойдетъ на это? Я не прибгалъ къ такому способу экспертизы, но просто просилъ судъ не назначать такихъ-то экспертовъ, перечисляя фамиліи всхъ обычныхъ экспертовъ. И это иногда приносило пользу для дла.} даютъ заключеніе, что эта болзнь природная, отъ рожденія, что ее легко получить, благодаря сильному кашлю и даже чиханію… Но почему-то этой ‘природной’ болзнью почти совершенно не страдаемъ мы, почему то ею не заболваютъ ни прислуга, ни даже дворники, таскающіе вязанки дровъ на пятые этажи. А между тмъ, среди рабочихъ — грыжныхъ больше всего. И эта болзнь на нкоторыхъ заводахъ господствуетъ словно эпидемія.
— Какъ вы получили грыжу?
— Не знаю. Работа была тяжелая. Сначала дали мн отъ завода бандажъ, а теперь, какъ онъ лопнулъ, я пошелъ у мастера просить больничную записку, а онъ мн разсчетъ записалъ… Теперь черезъ дв недли мн пропадать, никуда не примутъ.
И, дйствительно, грыжныхъ никуда на заводы не принимаютъ. При поступленіи на службу всякаго новаго рабочаго осматриваетъ докторъ.
— Ну, а когда появилась у васъ впервые болзнь?
— Не помню — кажется, мсяца два назадъ.
Начинается опросъ, и очень часто въ конц его узнаешь, что за мсяцъ до появленія грыжи былъ такой случай. Мастеръ заставилъ рабочаго стать обими ногами на проволочный канатъ, которымъ тянули посредствомъ пара паровозъ: канатъ былъ толще ролика блока и вотъ, чтобы онъ не соскакивалъ, мастеръ ршилъ ‘обминать’ его человческими ногами, обутыми въ простые деревенскіе, неуклюжіе сапоги… Канатъ дернуло, и рабочій, хорошо знавшій свое дло, но никуда не годный акробатъ, упалъ животомъ съ размаху на землю. Мсяцъ онъ ходилъ, а потомъ грыжа выступила. И какъ трудно добиться отъ этого рабочаго разсказа о происхожденіи его грыжи. Когда у него оторванъ палецъ, отрублена рука — онъ вамъ разскажетъ вс подробности, вс детали увчья, назоветъ свидтелей… Но для него совершенно непонятна причинная связь между грыжей и вообще внутренней болзнью и его паденіемъ. Если у него болитъ животъ посл такого паденія, онъ, по совту заводскаго врача, не подозрвающаго паденія, исправно пьетъ касторку… А затмъ грыжа, полученная по вин завода, является для него уже вчнымъ штемпелемъ на безработицу…

V.
Перехитрилъ.

Въ кабинетъ вошла небольшая, круглая женщина, съ большимъ животомъ, въ деревенскихъ сапогахъ и короткой ситцевой юбк. На приглашеніе ссть, она ничего не отвтила и, пыхтя, опустилась на стулъ, видно, ей было душно…
— Что у васъ за дло?
— Да что?— мужа на завод убило, котелъ, вишь, гораздъ разорвало…
— Ну?
— Да вотъ, махонькій,— она указала на животъ.
— Вижу… тяжело…
— Знамо, тяжело…
— Ну, разскажите, какъ было дло?
— Ничего я не знаю. На заводъ пошла узнать,— меня сторожъ прогналъ. Да… А землякъ къ вамъ послалъ…
— На чьемъ же завод убило?
— Не знаю, родимый, я — баба… знамо — баба…
— Вы что, врно, изъ деревни?
— Изъ деревни. Вотъ у меня бумага есть — землякъ далъ. Говоритъ, покажи,— она вынула засаленный номеръ ‘N—скаго Листка’, гд, въ числ полицейскихъ происшествій, мелкимъ шрифтомъ было напечатано, что такого-то числа, на такомъ-то завод разорвало чугунную крышку котла, послдствіемъ чего была смерть рабочаго Елисея Купріянова.
Этого было достаточно, и я ршилъ дйствовать…
Черезъ три дня Купріянова снова сидла у меня, и я объяснялъ ей, что противъ хозяина завода, богатаго милліонера Зорина возбуждено уголовное преслдованіе за неправильное устройство котла, что она должна заявить свой искъ о пожизненномъ пособіи по 10 рублей въ мсяцъ до начала засданія и что всего выгодне отстаивать гражданскій искъ во время уголовнаго процесса. Купріянова слушала молча, но вдругъ засопла, задышала тяжело, встала со стула, опустилась на колни и прежде, чмъ я усплъ опомниться, растянулась по полу на четверенкн.— ‘Батюшка мой! Куда жъ я теперь пойду?’ — застонала она. Я поднялъ ее и еще съ большимъ трудомъ добился въ чемъ дло: ей скоро предстоятъ роды, деньги нужны, хочется ухать поскоре въ деревню.— ‘Выхлопочи рублей пятьдесятъ, половину себ возьми’,— причитала она,— ‘не оставь, не гони меня!’
Я написалъ письмо Зорину, предлагая кончить дло Купріяновой миромъ, и черезъ нсколько дней получилъ отвтъ, въ которомъ Зоринъ приглашалъ обратиться къ его повренному Сидорову. Я отправился.
Сидоровъ жилъ на одной изъ лучшихъ улицъ N—а, въ одномъ изъ лучшихъ ея домовъ съ лстницей, устланной коврами, освщаемой электричествомъ и охраняемой ливрейнымъ швейцаромъ, его квартира во второмъ этаж была обставлена со всей возможной роскошью.
Присяжный повренный Сидоровъ былъ никому невдомый адвокатъ, никакими особенными талантами не отличался, но, начавъ свою карьеру съ комнаты подъ чердакомъ, въ настоящее время здилъ на превосходныхъ собственныхъ рысакахъ. Произошло это, благодаря тому, что онъ, войдя въ знакомство со многими крупными торговыми фирмами, сдлался ихъ повреннымъ. Когда-то Сидоровъ говорилъ хорошія слова о равенств людей, о крестьянств, о защит труда бдноты, въ настоящее же время вся это дятельность сводилась къ тому, что онъ, принявъ отъ фабрикъ и заводовъ съ подряду веденіе всхъ длъ противъ увчныхъ рабочихъ, выступалъ въ суд тогда, когда фабрикантъ находилъ это нужнымъ. И онъ, не задумываясь, пускалъ въ ходъ вс свои знанія, пріобртенныя въ университет и практикой, свои способности на борьбу съ разными калками-рабочими, ищущими куска хлба. Въ начал онъ еще ‘стыдился’ и охотно кончалъ дла миромъ, такія, конечно, которыя, все равно долженъ былъ проиграть. Но затмъ онъ пришелъ къ тому убжденію, что нтъ безнадежнаго ‘увчнаго дла’, что, самое ‘врное дло’ со стороны рабочаго, потерявшаго правую руку, оба глаза, по явной небрежности фабриканта, можетъ быть проиграно, если не въ суд, такъ въ судебной палат, благодаря тому, что его повренный не знаетъ устройства машины и никогда не видалъ ея. Когда кто-нибудь напоминалъ ему ‘старину’, то онъ обыкновенно начиналъ распространяться на тему о томъ, какъ обираютъ увчные рабочіе заводы и фабрики, а самихъ рабочихъ — ‘увчники’-адвоваты,— и чувствовалъ себя побдителемъ… И если онъ предлагалъ фабрик уплатить рабочему, то только по такому длу, по которому состоялся уголовный приговоръ противъ администраціи фабрики, либо ожидался таковой. Но при этомъ онъ всегда торговался и съ него надо было ‘запрашивать’. Я слышалъ уже ране о Сидоров, и мн было интересно увидать его ‘въ дл’.
Не смотря на то, что я пришелъ къ Сидорову въ пріемные часы и не засталъ у него никого изъ ‘кліентовъ’,— онъ заставилъ меня прождать боле получаса я вышелъ, позвывая, въ гостиную.
— Пожалуйте!
Кабинетъ Сидорова былъ обставленъ еще шикарне, чмъ гостиная. Весь полъ утопалъ въ коврахъ, громадный столъ, по величин напоминающій билліардъ, былъ заставленъ канделябрами и письменнымъ приборомъ. У стнъ красовались массивные съ рзьбою книжные и несгораемый шкафы. Темныя занавси на окнахъ, на дверяхъ — придавали всему мрачный, ‘ученый’ видъ. Сидоровъ попросилъ меня занять одно изъ рзныхъ креселъ, обтянутыхъ кожей, и, дловито наклонивъ голову, спросилъ:
— Чмъ могу служить?
Я разсказалъ ему и показалъ письмо Зорина.
— Знаю, знаю, онъ мн уже сообщилъ… Но что бы вы желали? Вдь вы, какъ адвокатъ, сами знаете, что дло вашей Купріяновой совершенно безнадежное: что изъ того, что лопнулъ стальной винтъ — вдь мы здсь не при чемъ, вы купите коляску за дв тысячи и все-таки не поручитесь, что у васъ при первой же поздк не лопнетъ ось…
— Да, но Зоринъ привлеченъ уже къ уголовной отвтственности, мы выступимъ гражданскими истцами, я буду обвинять его. Не забудьте, что фабричный инспекторъ далъ обстоятельное заключеніе о привлеченіи…— Я досталъ копію протокола…
— Ну-те, хорошо. Но сколько вы желали бы получить?!
— Мы согласились бы на 1.200 рублей…
— Боже мой, да пожалйте меня, если вамъ не жаль Зорина,— вдь мн нельзя будетъ ему на глаза показаться… Вы не знаете, что это за господинъ. Онъ немилосердно скупъ и во все самъ входитъ… Я много, разъ говорилъ ему: ‘Павелъ Ивановичъ, пригласите отвтственнаго управляющаго’,— но онъ не соглашался, скаредничалъ и теперь за это платится. Однако, больше, 200 рублей мы не дадимъ: для деревенской бабы этого боле чмъ достаточно… Скиньте, пожалуйста!
И вотъ у насъ начался торгъ… Попрекнувъ разъ десять отсутствующаго Зорина за то, что онъ не завелъ отвтственнаго управляющаго, тогда, какъ это такъ просто: достаточно лишь заявить фабричному инспектору, а теперь, благодаря этому, ‘самъ идетъ подъ монастырь’… Сидоровъ согласился дать 560 рублей.
— Изготовьте проектъ нотаріальной росписки и приходите ко мн съ нею.
— Она ждетъ на улиц у подъзда, и ее легко позвать, а росписку мы можемъ сейчасъ составить.
— Ну, хорошо.
Сидоровъ позвонилъ и приказалъ человку позвать Купріянову. Мы сли составлять росписку. Когда росписка была готова, Сидоровъ впустилъ въ кабинетъ Купріянову. Она, повидимому, была совершенно подавлена невиданной роскошью и растянулась на полу.
— Что ты, что ты, любезная, вставай,— произнесъ Сидоровъ.
Я поднялъ Купріянову. Сидоровъ внимательно оглядлъ ее и вдругъ спохватился, лицо его просіяло.
— Прекрасно, прекрасно,— заговорилъ онъ, уже не обращая на Купріянову никакого вниманія, словно ея и въ комнат не было,— вдь она — беременная, у нея родится ребенокъ, и у него будутъ права на искъ! Вотъ видите, что значитъ быть предусмотрительнымъ! Теперь мы обезпечимъ Зорина и отъ ребенка. Я всегда самъ смотрю на увчныхъ,— знаете, докторъ — докторомъ, а собственный глазъ еще лучше: и промаха, и нареканій мотомъ быть не можетъ, жену или родителей убитыхъ рабочихъ къ доктору посылать неловко, ну, а посмотришь: одни — совсмъ дряхлые — имъ пожизненная пенсія подъ стать, а другіе — молоды, крпки, съ ними лучше сразу покончить. Вотъ видите, какая предусмотрительность!
И въ росписку Сидоровъ внесъ, что Купріянова ‘въ полное удовлетвореніе за смерть своего мужа Елисея Андреева получила 560 рублей, какъ для себя лично, такъ и въ качеств естественной опекунши и для имющаго родиться отъ нея ребенка’ и т. д.
Когда на завтра я привезъ Сидорову удостовренную нотаріусомъ росписку, онъ запечаталъ ее при письм въ собственный со штемпелемъ конвертъ, надписалъ на конверт адресъ Зорина и предложилъ мн похать за деньгами въ послднему.
Зоринъ жилъ на краю города въ той мстности, гд уже тянутся заборы, въ достойномъ его. богатства особняк. Его громадная передняя скоре походила на большой залъ, только вшалка, вся заваленная шубами, ясеневая мебель, да рослый широкоплечій николаевскій солдатъ съ медалями на груди — швейцаръ напоминали о назначеніи этой комнаты. Горничная, вызванная швейцаромъ, пошепталась съ нимъ, указала на Купріянову и отправилась доложить о насъ. Мы услись на диван. Швейцаръ, видимо, мялся и желалъ начать разговоръ. Наконецъ, озираясь кругомъ, онъ подошелъ во мн и, какъ-то таинственно наклонясь, потянулъ пальцемъ въ сторону Купріяновой:
— Насчетъ нея?
— Да.
— Увчная?
— Нтъ, за смерть мужа,— на завод убило…
— Котломъ?
— Да, а вы почему знаете?
— Интересуюсь… Вы, баринъ, поосторожне.
— Какъ поосторожне?
— А вотъ насчетъ ‘самого’… онъ людей обижаетъ…
Швейцаръ оглянулся и зашепталъ:
— Недавно я проворонилъ,— тоже деревенская баба была — у нотаріуса росписку на 200 рублей сдлала, принесла, ‘самъ’ взялъ росписку, а денегъ даетъ 20 рублей. Я теб, говоритъ, въ годъ по 20 рублей давать буду…
— Да, что вы говорите?! полноте!
Все поведеніе швейцара было до такой степени невроятно, что я отороплъ. Я слышалъ о равныхъ темныхъ способахъ наживы, о ‘вчномъ мст’, но я никогда не могъ допуститъ мысли, что крупный милліонеръ можетъ такъ мелко плавать.
— И давно вы здсь служите?
— Лтъ 15, еще при папаш служилъ.
— Но какъ же вы остаетесь?
— Эхъ, баринъ, предупреждаю…
Меня позвали къ Зорину. Онъ принялъ въ своемъ кабинет, заставленномъ, словно музей, моделями производства его завода. Зоринъ внимательно разсмотрлъ конвертъ, вскрылъ его и прочиталъ два раза росписку и письмо. Онъ долго вертлъ ихъ въ рукахъ, но, наконецъ, потянулъ руку съ роспиской въ боковой карманъ сюртука. Не предупреди меня швейцаръ, я не придалъ бы этому никакого значенія, но теперь я былъ черезчуръ на сторож.
— Простите, г. Зоринъ, вдь Купріяновой деньги еще не получены, такъ что росписку…
— Да, да, знаю… вотъ что, я не могу ршиться выдать деньги, не повидавъ Сидорова,— подемъ сейчасъ къ нему, а я захвачу деньги…
Мы покатили на саняхъ Зорина, а Купріянова потащилась слдомъ на извозчик.
Посмотрвъ росписку, Сидоровъ сказалъ, что она вполн хороша, а главное предусмотрительна, и солидно объяснилъ почему, Зоринъ выдалъ деньги.
Получивъ ихъ, Купріянова, по моему совту, положила 500 рублей на свое имя въ сберегательную кассу, а остальныя взяла въ деревню на роды, на прощаніе она принесла мн какую-то громадную фарфоровую чашку (съ такимъ же блюдцемъ) темнокоричневаго цвта съ золотыми каемками и цвтами.
Прошло мсяца три. Я уже забылъ о Купріяновой.
Однажды въ мой кабинетъ вошла старуха крестьянка и, посл обычныхъ въ такихъ случаяхъ разговоровъ, заявила, что она — мать убитаго на завод рабочаго Купріянова, а что жена его Настасья была у меня, и я ей деньги выхлопоталъ.
Теперь Настасья отъ родовъ сама умерла и ребенка не осталось, передъ смертью она говорила, что 500 рублей въ кассу положила, книжку передала. Вотъ старуха и пошла въ кассу, нельзя ли ей получить. Начальникъ посовтовалъ принести форменную записку отъ Зорина, что ‘деньги на обихъ выдалъ, тогда получишь, а то наслдниковъ нтъ, деньги въ казну отойдутъ’. Нельзя ли похать попросить?
Длать нечего, я отправился къ Сидорову. Когда я разсказалъ ему, въ чемъ дло, онъ весь побагровлъ и началъ усиленно тереть кулакомъ свой лобъ…
— Боже мой, Боже мой,— заговорилъ онъ,— какая непростительная недальновидность!.. Мы забыли, что она беременная и не подождали. Ради Бога не здите къ Зорину, онъ не проститъ мн этого… Нтъ, нтъ, никакого удостовренія мы вамъ не выдадимъ… Какая недальновидность!..
Я выскочилъ отъ Сидорова и почти бгомъ помчался домой…
Въ тотъ же вечеръ я объяснилъ старух ее положеніе, разсказалъ, что Зоринъ не имлъ ея въ виду, что она можетъ искать въ свою пользу особо, указалъ хорошаго адвоката, къ которому далъ письмо… А чтобъ деньги не пропали, посовтовалъ ей найти какого-нибудь боле близкаго родственника.
Посл, этого я интересовался положеніемъ дла старухи… Для нея все устроилось. Съ Зорина мировой присудилъ въ ее пользу по 50 рублей въ годъ до конца жизни, а найденный законный наслдникъ, на радостяхъ, что получилъ нежданное богатство, подарилъ старух двсти рублей.

VI.
‘Обмнъ паспорта’.

Пожалуй, больше всего недоразумній и подчасъ тяжелыхъ ‘недоразумній’ вызываетъ у рабочихъ паспортная система, особенно затруднителенъ для нихъ обмнъ паспортовъ, обыкновенно годичныхъ. Сами по себ волости задерживаютъ изготовленіе новыхъ паспортовъ до безконечности. И рабочіе, и волостныя правленія поголовно не знаютъ о циркуляр министерства внутреннихъ длъ, разршающемъ не посылать при обмн старые паспорта въ волости, а возвращать ихъ, въ моментъ полученія новыхъ, полицейскимъ управленіямъ по мсту жительства {См. ‘Правительств. Встникъ’ 26 и 26 февраля 1897 года 44, 46 и циркуляръ М. В. Длъ по Департаменту Полиціи отъ 25 декабря 1899 г. No 6634.}. Отправивъ же почтой старый (съ прошеніемъ о новомъ) паспортъ, рабочій остается какъ безъ рукъ, онъ не можетъ перемнить квартиру, не можетъ уйти съ фабрики, не можетъ найти новое мсто…
А тутъ еще характерная 19-я статья положенія о видахъ на жительство, она гласитъ: ‘Неотдленнымъ членамъ крестьянскихъ семействъ, хотя бы и совершеннолтнимъ, виды на жительство выдаются и возобновляются не иначе, какъ съ согласія хозяина крестьянскаго двора. Въ случа отказа съ его стороны, виды на жительство могутъ быть выдаваемы означеннымъ лицамъ по распоряженію земскаго начальника, мирового посредника, непремннаго члена узднаго по крестьянскимъ дламъ присутствія, чиновника либо коммиссара по крестьянскимъ дламъ, или замщающихъ ихъ должность лицъ, по принадлежности. Распоряженія сего рода обжалованію не подлежатъ‘. Послднее время Сенатъ разъяснилъ, что можно жаловаться все-же въ уздный създъ ко необсужденіе (и только) земскимъ начальникомъ просьбы о выдач паспорта.
И вотъ, постоянно ‘хозяева неотдленной крестьянской семьи’ — дды, отцы или просто старшіе братья, пользуясь этой 19-й статьей, грубо эксплуатируютъ ‘за паспортъ’ давно оторванныхъ отъ деревни, даже родившихся въ город и никогда не бывавшихъ ‘на родин’ (на мст приписки) рабочихъ, требуютъ съ нихъ за возможность жить въ город ежемсячныя, а иногда единовременныя уплаты. Обыкновенно земскіе начальники, видящіе и выслушивающіе на мст только одну сторону,— родителей или старшихъ братьевъ,— находятся подъ непосредственнымъ впечатлніемъ общей крестьянской нужды, рисуютъ себ невдомую жизнь городскихъ рабочихъ въ самыхъ радужныхъ краскахъ, забывая о ея дороговизн, и упорно отказываютъ рабочимъ въ просьбахъ о возобновленіи паспортовъ при запрет хозяевъ дворовъ… И какому вымоганію содйствуютъ они этими отказами!..
Какъ сейчасъ помню, однажды пришелъ во мн худой, пришибленный юноша лтъ 23 — Николай Павловъ, съ темными, рзкими кругами подъ глазами. Какимъ-то подавленнымъ, замореннымъ голосомъ онъ разсказалъ свою повсть. Его отецъ, родившійся въ Тверской губерніи, въ деревн, названіе которой онъ не сразу вспомнилъ, умеръ, когда ему было 2 года. Тогда, по разсказу матери, они жили въ деревн. Старикъ ддъ, не любившій отца Павлова и имвшій еще двухъ сыновей, прогналъ мать Николая посл смерти отца изъ дому и завладлъ всмъ ихъ хозяйствомъ. Мать перебралась въ городъ, поступила на фабрику и ‘вывела своего сына въ люди’: онъ тоже поступилъ на Спасскую ткацкую мануфактуру…
Когда Николаю насталъ 21 годъ и онъ похалъ на призывъ, ддъ ‘вспомнилъ’ о немъ. Павлова, какъ единственнаго сына, не забрили въ солдаты, но его закабалилъ ддъ.
Съ этого года за каждый паспортъ Николай долженъ былъ платить дду по десяти рублей, иначе волость, по просьб ‘хозяина двора’, не выдавала ему паспорта. Затмъ ддъ сталъ требовать, чтобы онъ ежемсячно присылалъ по три рубля. И Павлову пришлось подчиниться. Фабрику штрафовали, если она держала рабочихъ съ просроченными видами, и она гнала такихъ…
Николай женился, у него родился ребенокъ, старуха мать заболла ревматизмомъ (на фабрик былъ жестокій сквознякъ и разная температура въ тхъ отдленіяхъ, по которымъ ей постоянно приходилось ходить), ни одинъ адвокатъ не взялся ей помочь, а вдь она перестала работать. Павловъ сталъ содержать и ее. Съ выработкой, сверхъурочной работой по праздникамъ онъ едва натягивалъ 20 рублей. Приходилось голодать…
Два родныхъ брата отца Николая, сыновья дда, зарабатывали въ это время по 45 рублей въ мсяцъ на механическихъ заводахъ, и одинъ изъ нихъ былъ холостой.
И вотъ теперь Павловъ вдругъ получилъ ужасную повстку: за всей семьей дда числилось 30 рублей недоимоки и ддъ, въ качеств хозяина семьи, всю эту недоимку возложилъ на одного Николая, не пожелавъ разложить ее, хрть частью на двухъ своихъ сыновей.
Я понялъ всю безнадежность положенія Павлова, но написалъ деревенскому начальнику прошеніе, прося повліять на дда. Пришелъ ожидаемый отвтъ — отказъ: ‘неотдленный членъ крестьянской семьи’ и т. д… Какъ будто-бы отъ этого члена семьи зависло отдлиться…
Подали въ създъ: все то-жe. И нужно было видть, что длалось постепенно съ Николаемъ. На его жалованье былъ наложенъ арестъ, и у него ежемсячно отнимали четверть заработка… Когда Павловъ дошелъ до полнаго отчаянія, я посовтовалъ ему похать въ дду и сказать: ‘ну теперь ты сгубилъ меня, такъ корми меня и мою семью’…
Что было съ нимъ дальше, не знаю.

VII.
Безъ исхода.

Блдная, анемичная, худощавая женщина. Лицо все въ морщинахъ, дряблое. На видъ ей лтъ 55. Разсказъ старухи кратокъ.
— Съ 9-ти лтъ я работала на фабрик Штиглица. Сколько лтъ, не помню. На ней выросла. Мсяцъ назадъ я заболла и не вышла на работу 4 дня. Вотъ и больничная записка мастера. Я ему сказала, что мн плохо, а онъ послалъ къ доктору. Докторъ меня и отпустилъ. Какъ пришла я на работу, мастеръ мн разсчетъ и записалъ: ‘ты, говоритъ, хворая, докторъ сказалъ, что теб мсяцъ нельзя работать’. Мастеръ далъ отработать дв недли… Теперь выгнали. Ходила я въ фабричному инспектору.— Я, говоритъ, ничего не могу сдлать — все по закону.— Ходила къ старшему.— Ничего.— Что длать?
— А кром васъ еще кого-нибудь разсчитали?
— Да, многихъ… Что-же мн теперь длать!?
— Что длать!.. И я ничего не могу сдлать. Все по закону — дали вамъ отработать… (и я показываю на XI томъ). Хотите, попробуемъ прошеніе о пособіи?..
А она сидитъ и плачетъ и утираетъ тихо глаза чернымъ головнымъ платкомъ…
Пробовалъ я въ такихъ случаяхъ (а сколько ихъ было!) писать прошеніе о пособіи изъ штрафного капитала или обращаться въ благотворительныя общества. Только случайно можно было добиться даже грошоваго пособія. На рдкой фабрик штрафной капиталъ бываетъ не израсходованъ и при томъ безнадежно.
Организація этого ‘благотворительнаго,’ капитала такова, что именно лучшія фабрики, дорожащія добрыми отношеніями съ рабочими, не желаютъ его ‘добывать’, а слдовательно, и не имютъ. Въ самомъ дл, штрафной капиталъ образуется изъ тхъ штрафовъ, которые налагаются на рабочихъ администраціею фабрикъ и заводовъ за нарушеніе порядка, прогулъ и неисправную работу. Промышленныя заведенія не могутъ взимать штрафы въ свою пользу. Штрафы — безапелляціонны: по закону рабочіе не имютъ права подавать на нихъ жалобы никуда, даже своимъ фабричнымъ инспекторамъ. Пособія изъ этого капитала выдаются самой же фабричной администраціей на роды, больнымъ, погорльцамъ и, вопреки правиламъ, почти никогда, увчнымъ, ибо при поддержк т не такъ легко сдадутся на ‘миръ’.
Если фабрика съ легкимъ сердцемъ разсчитываетъ многолтнюю и опытную, хотя и старую работницу, то очевидно, что въ данный моментъ, по условіямъ производства, фабрик не нужны рабочіе и ихъ выгодне, даже придравшись къ случаю, разсчитать. Поэтому, разъ фабрика удаляетъ своихъ давнихъ рабочихъ, она, очевидно, предпочитаетъ не штрафовать ихъ, а просто давать разсчетъ, предупредивъ о томъ за дв недли (всякаго рабочаго, нанятаго на срокъ неопредленный, можно такъ удалить). И потому, чмъ боле удаляютъ рабочихъ съ фабрикъ и заводовъ, тмъ боле, пустуетъ штрафной капиталъ, ибо тогда штрафы замняются простой записью въ разсчетной книжк о предстоящемъ расторженіи договора. Вотъ почему старух нечего было ждать отсюда.
Но, кром этихъ штрафовъ съ рабочихъ, существуютъ еще штрафы и съ самихъ фабрикъ, заводовъ и управляющихъ ими, налагаемые фабричными присутствіями за неправильное веденіе паспортовъ и разсчетныхъ книжекъ рабочихъ, или не назначеніе управляющимъ вмсто себя на время отлучки замстителя, за расплату съ рабочими вмсто денегъ условными знаками, хлбомъ, товаромъ или иными предметами и т. д. Согласно закону 1895 года, изъ этихъ штрафовъ образуется при Министерств Финансовъ особый капиталъ ‘для выдачи вспомоществованій больнымъ и увчнымъ рабочимъ’. Но и до сихъ поръ изъ этого капитала рабочимъ ничего не выдается, такъ какъ Министерство Финансовъ ршило раньше скопить такой капиталъ, чтобъ можно было пользоваться процентами съ него {Въ то время, когда настоящія замтки были уже сданы въ редакцію ‘Русск. Бог.’, М-во Финансовъ издало правила, согласно которымъ оно приступаетъ уже къ выдач пособій изъ этого капитала.}. И вотъ, самые несчастные калки должны ожидать, пока наступитъ этотъ счастливый моментъ.
Прошенія и здсь не помогаютъ…
А рабочіе уже провдали объ этомъ капитал, они думаютъ, Что фабрики должны выдавать изъ него пособія ‘за года’, т. е. за многолтнюю службу, и въ какимъ грустнымъ недоразумніямъ иногда приводитъ эта ошибка…
Куда-же еще писать старух?!

VIII.
‘Изъ огня въ полымя’.

Былъ холодный день. Ноги вязли въ сугробахъ снга. Втеръ раздувалъ полы моего пальто. Я быстро шелъ, но вдругъ мое вниманіе привлекли слова стоявшаго на тротуар извозчика: ‘ахъ ты, букашка ты маленькая! Золотое сердце’!
Возл извозчика стояла едва примтная двочка съ посинлымъ личикомъ, закутанная въ одинъ ‘материнскій’ платокъ. Въ сжатой рук она держала бумажный кулекъ.
Я глядлъ на извовчика и на двочку…
— Вотъ, баринъ,— обратился ко мн извозчикъ,— доброе сердце… Слзъ я съ козелъ, бгаю отъ морозу, ногами притоптываю, а она изъ лавочки бжитъ, остановилась и жалостливо говоритъ: что, дядя, холодно?!. Ахъ ты, букашка, сама застыла, дрожитъ, а о старик не забываетъ… Бги домой!..
Прошло около мсяца, и у меня сидлъ этотъ самый извозчикъ въ качеств кліента. Я сразу-же узналъ его, не смотря на то, что вмсто кучерского армяка на немъ была обычная одежа чернорабочаго: кафтанъ изъ сраго, потертаго крестьянскаго сукна.
— Такъ это вы, баринъ, и есть адвокатъ?— спросилъ онъ, добродушно улыбаясь…
— А что?
— Да я извозчикомъ раньше былъ, стоялъ около разъзда, васъ и примтилъ, да не зналъ, что это вы… А привелъ Господь и мн судиться!..
— Что такъ?
— Обидли очень, тоска взяла… Какъ въ извозчикахъ состоялъ,— господа все ругались, бывало и такъ, что день поздишь на часы, а сдокъ въ проходной дворъ и убгетъ, полиція тоже штрафы все писала, а только никто за шиворотъ, какъ загаженнаго котенка, не таскалъ, да по морд не билъ… Старъ, батюшка… А тутъ на свою голову я и задумалъ въ заводскіе пойти — Жалованіе врне, отработалъ сколько слдуетъ и свободенъ… Вотъ и поступилъ въ чернорабочіе на котельный заводъ. Поднимали мы на цпяхъ коробку котла. Тянулъ я за цпь, какъ другіе, старался по совсти. Этотъ разъ самъ директоръ распоряжался… Вдругъ, подскочилъ онъ ко мн и накинулся съ послдними словами: Я теб подлецъ, разлетъ дамъ!— кричитъ, а я, знай, молча работаю, налягаю. Отвяжется собака, думаю. Отошелъ… Только снова вдругъ подскочилъ ко мн, схватилъ за шарфъ на ше, сдавилъ мн горло и потащилъ. Шаговъ 10 къ двери волокъ, далъ въ ухо и швырнулъ о полъ… За что этакая напасть случилась, и самъ не знаю… Ну, думаю, какъ былъ я извозчикомъ, полиція меня все штрафовала, знаю я полицейскіе ходы, можетъ, хоть теперь полиція заступится… Отправился я въ участокъ къ приставу, а онъ и впрямь распорядился все какъ слдуетъ: далъ мн записку къ полицейскому врачу… Только тотъ черезъ три дня осмотрлъ меня, ну, а бумагу выдалъ. Вотъ она,— произнесъ старикъ.
Я пробжалъ свидтельство. Въ немъ говорилось, что у крестьянина Селифантова полицейскій врачъ не нашелъ ни перелома костей, ни вывиха, ни наружныхъ знаковъ…
— Да, но вдь у васъ ничего не было найдено?!.— спросилъ я.
— За три дня хоть какая плюха сойдетъ,— резонно замтилъ Селифантовъ,— только на висльник веревчатый слдъ такъ и остается, а я слава Богу живъ остался. За три дня вс примты разошлись… И за что, господинъ, онъ такъ обидлъ меня, понять не могу… Оттого и хочу закономъ осудить, а то очень горестно…
Я написалъ Селифантову жалобу къ судь съ просьбой привлечь директора за оскорбленіе словами, дйствіемъ и за насиліе.
Къ разбору дла на судъ явился самъ директоръ. Когда судья удалилъ свидтелей въ отдльную комнату, директоръ сначала объяснилъ, что Селифантовъ взялся не за ту цпь отъ блока, не за поднимающую, а опускающую, и онъ, боясь, чтобъ коробка не поддалась и не задавила кого-либо изъ людей, схватилъ Селифантова и отвелъ отъ коробки, при чемъ сгоряча ругнулъ его. Но черезъ дв минуты, директоръ попросилъ разршеніе сдлать поправку.
— Я испугался, господинъ судья,— заявилъ онъ,— что коробка опустится и задавитъ самого Селифантова, потому, желая спасти его, я дйствительно схватилъ и оттолкнулъ, онъ-же споткнулся и упалъ…
Я обернулся на Селифантова. Старикъ стоялъ со строгимъ застывшимъ, блднымъ лицомъ и упорно молчалъ.
Начали выходить свидтели — сосди по работ. Вс они поголовно показывали, что ничего не видали и не слыхали… Одинъ объяснилъ, что изъ-зa котла не было видно, другой,— что онъ оглохъ отъ клепки, вату въ ушахъ носитъ, и ничего не слыхалъ…
И все это словно заучено…
Вышелъ еще послдній свидтель и съ разбгу произнесъ:
— Я ничего не видалъ и не слыхалъ, господинъ судья!.. Впрочемъ, нтъ,— горячо спохватился онъ.— По правд, по совсти покажу!.. Все видлъ и слышалъ… Тащили мы коробку, вс за одну цпь, и Селифантовъ за нее же тащилъ, только онъ не поворотливъ малость, деревенскій или не привычный, кто его знаетъ. Онъ и тянулъ послабе… Господинъ директоръ пришелъ на заводъ не въ духахъ, всхъ въ этотъ день ругалъ… Ну и на него набросился, а потомъ, вдругъ, за шиворотъ хватилъ, поволокъ да о полъ и бросилъ, а чтобы билъ, того я не видалъ…
Я задалъ свидтелю вопросъ, была ли опасность Селифаитову.— Отвтилъ ‘нтъ’ и разсказалъ, что подъ котломъ были подставлены лежни въ род высокихъ скамей, если бы даже котелъ сорвался съ цпи, то и тогда не придавилъ бы…
Судья отпустилъ свидтелей.
— Послушайте,— обратился онъ ко мн,— это дло надо кончить миромъ… Вдь знаете,— работа горячая, тутъ некогда гостиныя выраженія подбирать… Ну, какая честь можетъ быть у такого простого, сраго мужика? Это вы ему честь сами сочинили, именно придумали. Ему нужны деньги, да кусокъ хлба. Кончайте дло миромъ, господинъ директоръ его обратно приметъ…
Я отрицательно кивнулъ головой.
— Не согласны?.. какъ угодно,— повернулся судья къ директору.— Ну такъ дайте, господинъ Дмитріевъ, ему (судья указалъ на Селифантова) рубля три, и длу конецъ… Стоитъ ли возиться…
— Спросите самого Селифантова,— замтилъ я.
— Ничего мн вашего не надо и рублевъ я не возьму,— вдругъ гнвно произнесъ старикъ,— съ голоду подохну, а не возьму… Я самъ штрафы платилъ и не кланялся!.. Отказываюсь!
Еще нсколько минутъ и мировой судья объявилъ,— увы!— оправдательный приговоръ директору…
Мы вышли на улицу.
Я разсказалъ Селифантову, что дло можно дальше передать и въ създ наврно выиграть.
— Не надо,— отвтилъ онъ ршительно,— плюнемъ на него! Спасибо вамъ… Видлъ, какъ старались… Э-эхъ, и судья! здилъ я, знаете, одно время на слпой кобыл, ничего она не видла, глядишь, бывало, въ оба, чтобъ не наскочила… Черное ей блымъ казалось, а яма гладкой дорогой… Слушалъ я этого самаго судью и о кобыл своей вспомнилъ… Очень мн досадно стало!.. Нтъ, уйду я отъ заводовъ подальше, снова въ извозчики наймусь, тамъ лучше…
Я кончилъ о Селифантов, но мн хочется сидзать еще два слова о мировыхъ судьяхъ. Когда я повидалъ университетъ и мечталъ объ адвокатур, я очень идеализировалъ ихъ. Мн казалось, что выборные судьи должны быть превосходны, что коронные, наоборотъ,— безжалостные и сухіе формалисты… Практика сказала иное. Размышляя только теоретически, я забывалъ о томъ, кто избираетъ этихъ ‘выборныхъ’ судей? А избирателями ихъ является не все общество, а ‘городскіе избиратели’ — трактирщики, купцы, домовладльцы… Въ то время, какъ коронные судьи — исключительно образованные юристы, въ мировые — сплошь и рядомъ попадаютъ разные корнеты, разные командиры, отставные педагоги, неудачники врачи или юристы изъ самой закорузлой купеческой и мщанской среды… И въ область великихъ судебныхъ уставовъ, въ область равенства всхъ передъ закономъ они вносятъ грозный окрикъ, юнкерскую команду или педагогическія, тошнотворныя сентенціи… Коронный судъ (я говорю объ Окружномъ и палат, ибо ихъ лишь и знаю) неизмримо выше. И только у немногихъ мировыхъ судей я видлъ такое же участливое отношеніе и къ простому люду, какое такъ обычно здсь, почему-то особенно въ гражданскихъ отдленіяхъ.

IX.
Линкусъ.

Приходитъ рабочій. Высокій, плечистый. Выговоръ крестьянина Виленской губерніи. Волосы короткіе, отчего вся голова производитъ впечатлніе лысой. Онъ сіяетъ, на лиц удовольствіе и блаженство, ротъ расплылся улыбкой и показываетъ блые зубы.
— Ну что?
— А вотъ и я къ вамъ пришелъ, прямо изъ тюрьмы…
— Какъ такъ?
— За кражу сидлъ, а теперь пришелъ по своему длу.
— По какому?
— Увчье руки…
— А кража при чемъ?
— Это такъ, къ слову… Видите ли, я работалъ на цементномъ завод, станокъ былъ неисправенъ, все давалъ оборотъ назадъ, я заявлялъ. Говорятъ — работай. Я и работалъ, пока ремнемъ руку затянуло и пальцы оторвало. Я поправился, пришелъ изъ больницы на заводъ, прошу штрафное пособіе. Мн отказали… Работай, видите ли… Хоть я и не принадлежу къ партіи людей, называющихся ворами, а стало обидно. Вотъ я тотъ самый ремень, что меня изувчилъ, на куски тихонько изрзалъ и унесъ. Пошелъ продавать сапожникамъ на подметки, меня и накрыли. Три мсяца отъ стны до стны пробгалъ. Нельзя ли теперь что-нибудь съ заводомъ сдлать за увчье?
— Можно.
— А кража не помшаетъ?
— Нтъ. Свидтели есть?
— Сколько угодно…
Я написалъ прошеніе къ мировому судь, прося выдать удостовреніе о бдности, и разсказалъ рабочему, какъ дйствовать. Беззаботный Линкусъ поднялся и уже собрался выйти, какъ вдругъ, весело улыбаясь, остановился.
— Азъ да, нельзя ли мн вашу карточку съ адрескомъ?
— Для чего?— вдь у васъ мой адресъ есть.
— Меня знакомецъ просилъ. Мы съ нимъ разомъ сидли, разомъ и вышли.— Когда, говоритъ, разыщешь хорошаго адвоката, попроси адресокъ для меня, можетъ понадобится: попадусь въ краж, тогда буду просить въ защитники. Позволите ему обратиться?
— Онъ — что-же, изъ партіи людей, называемыхъ ворами?
— Изъ самыхъ настоящихъ.
— Тогда нельзя. Вы ему лучше посовтуйте найти работу и заняться честнымъ трудомъ.
— Это какъ угодно.
Прошло нсколько дней, и Линкусъ снова появился у меня въ пріемной, на этотъ разъ въ сопровожденіи прилично одтаго, господина, съ какими-то хитро прищуренными острыми глазками. Они вошли разомъ въ кабинетъ. Линкусъ, попрежнему весело улыбающійся, сообщилъ, что удостовреніе получитъ на-дняхъ.
— А вотъ это,— заявилъ онъ,— къ вамъ насчетъ мста. Тотъ, самый землячекъ, что я вамъ разсказывалъ. Вотъ уже пять мсяцевъ безъ работы…
— И безъ опредленныхъ занятій,— добавилъ товарищъ Линкуса,— могутъ изъ столицы выслать. Нельзя ли на какую-нибудь работишку?…
— Чмъ-же вы раньше были?
— Сначала нмой скрипкой…
— Чмъ?
— На купеческихъ вечерахъ для видимости большого оркестра нмой скрипкой сидлъ, смычкомъ въ воздух выводилъ… а потомъ клоуномъ въ цирк Соломонскаго служилъ.
— За что же вы въ тюрьму попали?
— За присвоеніе чужой собственности…
— Какимъ образомъ?
— При посредств фокусовъ… Съ перваго раза такъ… У насъ въ городскомъ театр давался спектакль фокусника. Я съ пріятелемъ слъ во второмъ ряду. Фокусникъ показывалъ, какъ вещи незамтно летаютъ. Вотъ я сижу и вдругъ чувствую въ своемъ заднемъ пустомъ карман сюртука чью-то руку… Конечно, понялъ, самъ этими длами занимался, да думаю, дай потшусь и притворился, что не замчаю. Рука изъ кармана исчезла. Тутъ и антрактъ объявили. Я ползъ рукою въ карманъ и нашелъ въ немъ двадцатипяти рублевый билетъ. Я смекнулъ, въ чемъ дло, позвалъ пріятеля въ буфетъ, и мы хорошо кутнули. Позвонили. Фокусникъ торжественно вышелъ на сцену, показалъ, какъ стъ горящую вату, а потомъ помахалъ въ воздух 25-ти рублевымъ билетомъ, сталъ въ позу и, свистнувъ въ кулакъ, заявилъ, указывая на меня, что у господина, сидящаго во второмъ ряду, въ заднемъ карман сюртука т самые 25 рублей, которые онъ сейчасъ показывалъ публик. Я поднялся съ мста, сталъ въ позу фокусника и, свистнувъ на его манеръ въ кулакъ, сказалъ: ну, а теперь изъ этихъ денегъ 9 рублей 80 копекъ уже въ буфет, 15 рублей утонули у меня въ кошельк, а въ карман осталось только 20 копекъ… И я торжественно, съ жестами фокусника, показывая публик руки и карманъ, вынулъ изъ него 20 копекъ и замахалъ ими въ воздух… Вс мн стали апплодировать… Только плохо вышло: съ этого началось. Я самъ въ чужихъ карманахъ сталъ фокусничать. Такъ и пропала моя карьера… Кого угодно умлъ обойти. Вотъ какъ этого деревенскаго болвана,— клоунъ показалъ на просіявшаго отъ удовольствія Линкуса.— Лучше всего у меня обращенія съ публикой выходили.— Господа, я утверждаю, что ни одна дама не любитъ своего мужа!.. Кто любитъ, встаньте!— Никто не встаетъ, и я заявляю, что выигралъ пари. Публика реветъ отъ хохоту, а самъ директоръ за кулисами меня хвалитъ. А то обращусь къ кому-нибудь.— Кто былъ первый человкъ въ мір?— Адамъ!— Это старо. Вотъ я шелъ по Гороховой и на углу Казанской видлъ вывску: магазинъ Адамъ, бывшій Канъ. Канъ, значитъ, и былъ первымъ человкомъ. А то приведу душъ десять послднихъ оборванцевъ съ рынка и прыгаю черезъ нихъ…— Господа, знаете ли вы, откуда у меня вс эти люди?— Изъ гостинаго двора приказчики. И вс довольны,— нетребовательны. Покажи только ноготь пальца, вотъ какъ этой шляп,— клоунъ ткнулъ въ голову Линкуса,— а онъ уже и рыгочетъ… Нельзя ли порекомендовать меня на какое-нибудь мстечко?
Я заявилъ, что ршительно не могу помочь ему по его профессіи, и что онъ еще первый встрченный мною клоунъ.
— Ну, идемъ,— сказалъ онъ Линкусу, и Лникусъ, весело сіяющій, довольный побрелъ за нимъ.
Я сталъ вести дло Линкуса, посл допроса свидтелей, была назначена медицинская экспертиза. Я написалъ ему объ этомъ, но мн вернули письмо (благодаря моему адресу на конверт) съ надписью о томъ, что Лникусъ выбылъ изъ города. Я послалъ письмо съ оплаченнымъ отвтомъ. Тоже. Такъ экспертиза и не состоялась, и куда пропалъ мой легкомысленный, веселый кліентъ, я не узналъ, не смотря на вс поиски.

X.
Оборотень.

Былъ ‘среди насъ’ одинъ адвокатъ — оборотень. Сегодня онъ съ яростью большого мальчика нападалъ ‘отъ заводовъ’ или страховыхъ обществъ на увчныхъ рабочихъ, завтра — съ кротостью и нжностью маленькой двочки лилъ передъ судомъ за нихъ слезы… Сегодня онъ готовъ былъ плакать на груди суда, повствуя, какъ печальна доля рабочаго-калки безъ одного лишь указательнаго пальца, завтра онъ доказывалъ, что и съ двумя пальцами на рук фабричный можетъ прожить, а трудиться, при добромъ желаніи, суметъ не хуже, чмъ раньше.— ‘Вдь живутъ-же слпые, нтъ у нихъ глазъ, за то развивается осязаніе и до такой степени, которая намъ зрячимъ неизвстна… Мы вонъ двумя пальцами ничего сдлать не можемъ, а есть художники, которые и ногами рисуютъ. Не слдуетъ только унывать’…
Однажды онъ ‘увлекся’. И тогда предсдатель суда, сдержанный, спокойный человкъ вдругъ не выдержалъ, заерзалъ на мст, громко ахнулъ и воскликнулъ: ‘Послушайте, господинъ повренный, неужели вы хотите доказать, что Богъ сдлалъ ошибку, создавъ человка съ пятью пальцами? Нтъ, ужъ оставьте религію въ поко’!
Но за то онъ умлъ и защищать, конечно, если самъ выступалъ отъ рабочаго. Впрочемъ, однажды онъ выступилъ ‘защитникомъ’ и въ чужомъ дл…
Онъ зналъ психологію суда!
Помню день, когда пришелъ во мн Василій Ивановъ. Его привелъ за руку старый рабочій. Они тихо сли. Василій молчалъ, изъ-подъ опущенныхъ рсницъ его текли слезы.
— Въ то время, какъ онъ лишился глазъ,— разсказывалъ старикъ,— я былъ пріемщикомъ и посейчасъ пріемщикомъ… Ему изъ машины, при обточк вала, попала въ главъ стружка, этакъ нулевой номеръ. У насъ даютъ очки — просто кусокъ проволочной стки, по краямъ сукномъ обшитъ. Отъ нихъ въ глазахъ только рябитъ, никто не надваетъ, никому и не приказываютъ надвать… Когда случилось это преступленіе, онъ прибжалъ ко мн. У него изъ глаза кровь капала. Я вижу, глазъ въ ненормальномъ состояніи… У меня есть стекло увеличительное. Иногда по 5—6 разъ въ день приходится мусоръ да стружки изъ глазъ вынимать. Когда бумажкой, а когда и спичкой… Открылъ я ему глазъ, а глазъ весь разсченъ. Доложилъ управляющему, его и свезли въ главную лчебницу, въ город. И оказалось, что отъ природы онъ на другой глазъ совсмъ не видитъ. Вотъ паренекъ и ослпъ, водить надо: такъ, какъ въ молок, все ему кажется, узнать лица человческаго не можетъ. Мы съ нимъ въ одной казарм жили… Жалко мн его стало, я его къ вамъ и привелъ. Теперь — не читать ему больше… Онъ изъ старовровъ… На деревн Василій все хотлъ грамот учиться, такъ отецъ въ школу православную не пускалъ. Я теб, говоритъ, по писанію, по старинному письму самъ покажу. Время и прошло. А ему все-жъ хочется про небо узнать, про звзды, про деревья, какъ растутъ, какъ человкъ ногами ходитъ… Пріхалъ въ деревню отъ насъ одинъ землячекъ и разсказалъ ему — въ город, молъ, воскресная школа есть: просись у отца на заработки, теперь не поздно еще за грамоту браться, и старики учатся. Онъ и пріхалъ. Поступилъ и, какъ, вы думаете, въ два мсяца вполн читать научился. Все съ книжками сидлъ… Вы на него теперь не смотрите, что онъ такъ молчитъ и не движется — слова клещами не вытащишь, это его паровымъ молотомъ пришибло… Ну, говори, Вася!
Василій молчалъ, а изъ глазъ его попрежнему текли слезы…
Я взялся за искъ Иванова, уговорилъ старика принять его на содержаніе, и дло пошло своимъ чередомъ: свидтельство о бдности, допросъ свидтелей, экспертиза и т. д.
По этому-то длу и выступилъ въ качеств ‘противной’ стороны Оборотень.
Осмотрвъ Иванова, экспертъ призналъ его полнымъ калкой, но далъ уклончивое заключеніе: если-бы очки, хотя и стчатые, были надты, то увчья не случилось-бы. Но стчатые очки — мало-годный типъ охранительныхъ очковъ, они — незамнимы тмъ, что не потютъ, хотя отъ нихъ рябитъ въ глазахъ и сколько-нибудь мелкая работа затруднительна. Стеклянные очки въ послднемъ отношеніи много лучше, но они тяжелы, потютъ, почему также мало годны тамъ, гд въ мастерской мняется температура, въ механическихъ-же заводахъ неизбжна эта перемна, такъ какъ приходится имть дло и съ раскаленнымъ, и съ холоднымъ желзомъ, къ стчатымъ очкамъ нужно себя пріучить. Тогда и работать безопасно возможно, вообще-же идеальныхъ очковъ нтъ и трудно требовать, чтобъ вопросъ о качествахъ ихъ ршалъ самъ фабрикантъ, когда даже наука не можетъ сдлать выбора среди нихъ,
Я видлъ, что судъ, по его отношенію къ длу, долженъ присудить Иванову. Не легко судьямъ отказать въ иск ослпшему при работ, отказать полному калк въ куск хлба, когда самое несчастіе было неизбжно, благодаря одному факту существованія завода, того завода, который не могъ дать идеальныхъ, а слдовательно, обязательныхъ очковъ! Какъ выбросить такого рабочаго на улицу или на шею и безъ того бднаго сельскаго общества!,
Когда наступилъ ‘ршительный моментъ’, послднее засданіе ‘по существу’, мой противникъ вдругъ подалъ суду квитанцію казначейства о взнос имъ на имя Иванова 200 рублей и заявленіе, что его довритель, руководствуясь исключительно чувствомъ благотворительности и жалости къ Иванову, ослпшему по собственной неосторожности, такъ какъ онъ игнорировалъ выданные ему очки, а также отнюдь не ощущая за собою никакой вины, ршилъ обезпечить Иванова, внеся для него 200 рублей, которые Ивановъ и можетъ всегда получить.
Впечатлніе отъ заявленія съ квитанціей было ошеломляющее!.. Членъ докладчикъ наклонился къ предсдательствующему и началъ умиленно шептать. Предсдатель закивалъ головой…— Въ деревн обезпеченъ — донеслось до меня!
Я почувствовалъ, что дло проиграно. Настроеніе суда всегда замтно. Было ясно, что у судей исчезло всякое чувство жалости къ Иванову, а при безконечномъ простор толкованія 684 {С. 684-я X т. ч. I Св. зак. гласитъ: ‘Всякій обязанъ вознаградить за вредъ и убытки, причиненые кому-либо его дяніемъ или упущеніемъ, хотя бы сіе дяніе или упущеніе и не составляли ни преступленія, ни проступка, если только будетъ доказано, что онъ не былъ принужденъ къ тому требованіями закона, или правительства, или необходимою личною обороною, или же стеченіемъ такихъ обстоятельствъ, которыхъ онъ не могъ предотвратить’.} статьи законовъ гражданскихъ, на основаніи которой, обыкновенно, ршаются увчныя дла, это чувство неизбжно руководитъ судомъ. А размыслить, что могли дать Василію двсти рублей? Поводыря въ теченіе трехъ-четырехъ лтъ, не боле… Хорошее обезпеченіе!
Между тмъ, мой противникъ, бывшій сегодня такимъ добрымъ ‘врагомъ’, началъ уврять судъ, что ему самому жаль несчастнаго Иванова, какъ жаль и своего доврителя, котораго нельзя-же обижать…
— И почему Ивановъ,— кипятился противникъ,— которому были даны очки, не надвалъ ихъ, не пріучилъ себя къ нимъ? Не нянька-же заводъ! Вдь ходятъ дамы въ вуаляхъ и у нихъ не рябитъ въ глазахъ?! Но… вуаль изъ проволоки почему-то рябитъ простому, неизбалованному рабочему…
Говоря это, Оборотень забывалъ, что всего лишь нсколько дней тому назадъ, будучи ‘другомъ бдноты’ и защищая по такому-же длу увчнаго, онъ самъ доказывалъ, что тонкая, легкая нитка вуали не есть желзная проволока грубой стки, да и дамы гуляютъ на воздух часъ-другой, глядя на небо и кавалеровъ, а рабочіе должны трудиться, обливаясь потомъ, въ темныхъ мастерскихъ со спертымъ воздухомъ въ теченіе одиннадцати часовъ, возясь и съ мелкими кусочками стали… Я случайно слышалъ эту удачную защиту.
И возражая, я повторилъ слова скромнаго друга (увы, онъ даже не моргнулъ), развилъ и другіе доводы.
Судьи вышли и скоро вынесли ршеніе, въ иск отказать.
Такъ за 200 рублей мой противникъ провалилъ искъ о 180 рубляхъ въ годъ до конца жизни Иванова. Но разсчетъ ‘доброты’ оказался невренъ. Я взялъ изъ казначейства 200 р., передалъ ихъ Василію и подалъ въ Судебную Палату апелляціонную жалобу. Теперь Ивановъ могъ заплатить долги и даже подлиться съ пріемщикомъ.
Въ своей жалоб, съ согласія Иванова, я писалъ, что прошу зачесть въ слдуемую Иванову сумму полученные имъ 200 рублей, такъ какъ ему милостыни не нужно, и ходатайствовалъ о вызов новаго эксперта, въ виду неясности заключенія перваго.
Палата уважила ходатайство, вызвала экспертомъ профессора по глазнымъ болзнямъ, который призналъ проволочные очки не только никуда негодными, но прямо вредными, а нежеланіе рабочихъ надвать ихъ безусловно законнымъ, тмъ боле, что существуютъ хорошіе стеклянные подъ наклономъ, которые заводъ и долженъ былъ дать рабочимъ.
— Но у завода нтъ средствъ заставить рабочихъ надвать стеклянные,— замтилъ Оборотень.
— Платите тмъ, которые носятъ, большее жалованіе,— возразилъ профессоръ,— такъ какъ въ очкахъ трудне работать, и у васъ вс наднутъ ихъ, а глазныхъ увчій совсмъ не будетъ.
Теперь дло было выиграно, еще больной Ивановъ ухалъ въ деревню съ тмъ, чтобъ вернуться въ городъ и поступить въ школу для слпыхъ.

XI.
Загадочный кліентъ.

Почти къ каждому адвокату, доктору и т. д. на пріемъ приходятъ подъ видомъ кліентовъ воры и разные жулики съ цлью похитить одежду или что-нибудь другое. Такіе господа ко мн, повидимому, не приходили, или, по крайней мр, кражъ ни разу не совершили… Кліенты-же изъ привлеченныхъ уже воровъ бываютъ вполн корректны. Но такіе, которые приходили съ явной цлью предварительно до кражъ посмотрть и полюбопытствовать, какъ я живу,— случались.
Однажды ко мн на пріемъ пришелъ мастеровой, его лицо и руки были вымазаны сажей такъ-же, какъ и синяя рабочая блуза. На пріемъ ко мн рабочіе въ такомъ вид никогда не приходили: они, очевидно, забгали раньше домой переодться въ пиджакъ (чаще двубортный, застегнутый на вс пуговицы), умывались, хоть наскоро, и уже тогда шли посовтоваться по своимъ дламъ. Но я не обратилъ-бы вниманія на его сажу и блузу, если бы не одна странность…
Съ самаго-же начала своей адвокатской работы я сталъ здороваться и прощаться за руку ршительно со всми кліентами. Подъ конецъ пріема рука моя длалась совершенно грязной, а однажды на ней появился форменный лишай. Конечно, руку необходимо было усиленно отмывать, но за то постители мене стснялись, держались проще, и потому даже отъ самыхъ застнчивыхъ или боле ‘деревенскихъ’ легче было добиться, чего они желаютъ. И вотъ, совершенно для себя неожиданно, я сдлалъ одно маленькое открытіе: у рабочихъ разныхъ фабрикъ и заводовъ разно расположены на кисти руки мозоли, въ зависимости отъ производимой работы. У слесарей (отъ напильника и молотка) всегда очень грубыя мозоли у самаго края ладони (словно отъ гребли веслами), у ткачей (отъ метанія челнока) — на концахъ пальцевъ, у сборщиковъ механическихъ заводовъ — на концахъ пальцевъ и твердые на ладони и т. д. Уже черезъ годъ практики, здороваясь за руку съ рабочимъ, я могъ, во многихъ случаяхъ, не спрашивая, сказать, какой отраслью труда онъ занимается…
И что-же? Пожавъ руку пришедшему въ синей блуз рабочему, я, къ удивленію, замтилъ, что его рука такая-же мягкая, какъ моя, безъ всякихъ признаковъ какихъ-бы то ни было мозолей. По принятому порядку я усадилъ незнакомца, но ршилъ за нимъ наблюдать повнимательне.
Усвшись поудобне на стулъ, поститель сообщилъ, Отвчая на вопросы, что зовутъ его Василіемъ Буревымъ, живетъ такъ-то, работаетъ уже 5 лтъ простымъ слесаремъ на механическомъ завод Деколоновскаго Общества въ корабельной мастерской, номеръ-же его 456-й. Я записалъ все это…
— Ну-те, въ чемъ-же ваше дло?— спросилъ я.
— Можетъ быть, вы, господинъ повренный, не знаете того,— началъ Буревъ, вызывающе глядя на меня,— что у насъ лтомъ была стачка (простые рабочіе всегда говорятъ: ‘бунтъ’ и никогда — ‘стачка’), посл этого администрація для того, чтобъ на заводъ не проносили листковъ, приказала сторожамъ у воротъ (рабочіе ихъ называютъ — ‘хожалыми’), осматривая рабочихъ при выход, не только щупать карманы, нтъ-ли украденныхъ вещей, но, если замтятъ какую-нибудь бумагу, книгу, письма,— немедля представлять ихъ по начальству. Кром того, на завод везд расклеили объявленія, что, дескать, послднее время у насъ появились подпольные соціалисты, съ которыми необходимо бороться, а лучшее средство къ тому смотрть всхъ рабочихъ и представлять найденныя бумаги по начальству, которое суметъ ихъ разобрать. Во избжаніе-же безпокойства благонадежнымъ рабочимъ нечего таскать на заводы бумаги… У меня и произошелъ два дня назадъ нкоторый скандалъ… Выхожу я и держу въ рук номеръ ‘Нивы’ (Буревъ вдругъ выразительно подмигнулъ мн и усмхнулся — понимай, молъ, нашихъ)… Сторожъ ко мн,— что несешь?— Номеръ ‘Нивы’ — на, пощупай, что ничего нтъ въ бумаг. Онъ хватилъ, хотлъ вырвать, я не далъ и выбжалъ съ завода… На другой день меня разсчитали… (Странно,— подумалъ я — почему-же онъ и сегодня весь вымазанъ?) Нельзя-ли сочинить дло?— спросилъ Буревъ,— предъявить какой-нибудь искъ, чтобъ бумагъ не искали, да чтобъ подорвать администрацію съ ея объявленіемъ?…
— Значитъ, вы уже эти два дня не работаете?— спросилъ я.
— Да,— отвтилъ онъ.
Я внушительно объяснилъ Буреву, что, будучи адвокатомъ, отнюдь не преслдую никакихъ цлей, кром правосудія и законности, длъ не сочиняю и сочинять не намренъ, если же искъ кажется мн правильнымъ и законнымъ, то предъявляю его. О дл Бурева я отказываюсь сказать что-нибудь, пока онъ не принесетъ копію, объявленія, такъ какъ только по нему я могъ-бы судить о законности самого объявленія и согласны-ли дйствія завода со 105 статьей устава о промышленности… Мн хотлось выяснить личность Бурева.
Когда таинственный незнакомецъ ушелъ, я обратился къ кліентамъ-рабочимъ того-же завода за справками о немъ, написалъ въ адресный столъ. Оказалось, что такого Бурева и объявленій, о которыхъ онъ разсказывалъ, никогда и нигд не было.
Онъ-же ко мн больше не пришелъ и у меня никакой кражи не совершилъ.

XII.
Въ калейдоскопъ.

Съ какими только длами не приходятъ на пріемъ?! Тутъ и слезы, и смхъ, и горе, и радость…. Когда теперь я оглядываюсь на всю эту вереницу людей, ищущихъ своего права, правды, справедливости — то старыхъ, то молодыхъ, то мужчинъ, то женщинъ, то сильныхъ, мускулистыхъ, то больныхъ и хилыхъ,— мн кажется, что я гляжу въ калейдоскопъ русской жизни…
Конечно, у рабочихъ есть дла спеціально рабочія, по самому своему характеру присущія только имъ (увчныя, разсчетныя, стачки и нкоторые виды паспортныхъ), но и рабочимъ, не смотря на суженность будничныхъ интересовъ, свойственны всевозможные интересы — и любовь, и честь, и борьба за существованіе… И со всми этими интересами они идутъ къ адвокату. Спрашиваютъ иногда о такомъ, что боле чмъ не иметъ отношенія къ адвокатур…
— Не можете-ли вы, господинъ повренный, порекомендовать хорошую акушерку: моя жена на сносяхъ.
— Къ сожалнію, не знаю. У васъ еще что-нибудь?
— Нтъ, ничего… Я собственно за этимъ.
— Хотите я укажу вамъ просто по адресной книг, какія поближе?
Я длаю выписку, и онъ уходитъ съ горячей благодарностью.
Ткачиха Васильева убита горемъ: дворникъ дома, Иванъ, ‘зря’ обвиняетъ ее у мирового въ клевет за то, что она гадала на картахъ подруг, кто укралъ ея вещи, и сказала, что по картамъ выходитъ, будто укралъ именно дворникъ Иванъ. Она и сейчасъ убждена въ этомъ, такъ какъ вышелъ червонный валетъ, а Иванъ весь рыжій.
Я уговариваю ее повиниться передъ дворникомъ и попросить у него прощенія. Такой упрямой не только ткачихи, но и вообще женщины я не встрчалъ!
Около меня сидитъ молодой рабочій — Ардашевъ. Онъ пришелъ на костыляхъ. Правая нога парня отрзана до колна и обмотана блой, еще совершенно свжей марлей.
Три мсяца назадъ Ардашевъ пріхалъ впервые изъ деревни въ городъ и сразу-же поступилъ на электрическій заводъ чернорабочимъ. Въ первый же день работы ему вмст съ другими товарищами пришлось перетаскивать въ мастерской на валькахъ чугунную колонну, всившую около 500 пудовъ. Ее тащили за привязанные канаты. Команды никакой не было, дубинушки не пли, стоялъ шумъ, гамъ, трудно было что-нибудь разобрать… Оказалось, что колонну неправильно подкатили: валикъ не попалъ въ пролетъ дверей и зацпилъ за косякъ. Кто-то крикнулъ — назадъ! Десятки рукъ схватились за колонну и дернули ее обратно. Ардашевъ ничего не разслышалъ и остановился около колонны. Валикъ накатился на его ногу!.. Ардашевъ упалъ. Пятисотпудовая колонна прохала по его ног, раздробила на ней кости. И теперь, когда онъ разсказываетъ объ этой великой бд, лицо его все передергивается, глаза красны отъ слезъ…
— За 80 копекъ ногу отдалъ,— говоритъ онъ дрожащимъ голосомъ,— одинъ только день проработалъ, а ноги нтъ. Предлагали мн копать огородъ, 60 копекъ тоже поденно давали, а на завод 80 можно взять… Думаю,— коня намъ надо купить, на завод скоре… За 20 копекъ ногу свою я продалъ, пущай-бы на огородъ не предлагали!.. Ходилъ сегодня на заводъ… Ничего мы теб не дадимъ, отвчаютъ, ты команды не слушалъ, самъ виноватъ, и передъ нами ничмъ не заслужилъ — всего одинъ день работалъ… И какъ подумаю я, баринъ, что свою ногу я за 20 копекъ продалъ, такъ мн тошно, холодно станетъ… Двадцать копекъ!.. За двадцать копекъ я у барина-помщика вагонъ за полъ-дня поправилъ, за двадцать копекъ къ батюшк учительку возилъ… А за вс восемьдесятъ на вокзалъ здилъ — выдешь засвтло, а къ обду вернешься… за восемьдесятъ копекъ…
И онъ вспоминаетъ, когда и какъ онъ зарабатывалъ 80 копекъ, не теряя ноги.— Восемьдесятъ копекъ… восемьдесятъ…— задумавшись, тихо твердитъ онъ и вздрагиваетъ, задвъ рукой блую марлю.
Приходитъ молодая швея.
— Моя бабушка составила на меня духовное завщаніе, мн нужны деньги. Нельзя-ли утвердиться въ правахъ наслдства… Вотъ и духовная.
Я разсматриваю завщаніе и нахожу его правильнымъ: оно на цломъ лист, подписи свидтелей, переписчика и рукоприкладчика въ порядк…
— Можно,— говорю я увренно,— а метрическая выпись о смерти у васъ уже есть?
— Не понимаю.
— Ну, такъ давно умерла ваша бабушка?
— Что-о вы?! Нтъ, она еще слава Богу жива!
Предо мной молодой рабочій. Лицо очень интеллигентное руки корявыя, въ мозоляхъ.
— Я дворянинъ, нельзя ли мн перейти въ другое званіе, пониже?— заявляетъ онъ ршительно.
— Вы шутите?— недоумваю я,— вдь такъ вамъ удобне, и съ паспортомъ никакихъ безпокойствъ.
— Да, но за то я прикованъ къ Лимбергскому заводу. Попалъ на него три года назадъ, работаю хуже вола, а плату все не хотятъ прибавить. Не на что одежду справить. Пробовалъ перемнить заводъ,— взять новое мсто,— никакъ невозможно. Куда ни приду: ‘вы, должно быть, студентъ’?— спрашиваютъ. Никакъ нтъ,— отвчаю.— ‘Ну, все равно, идите съ Богомъ, намъ такихъ не надо’. Позвольте,— говорю,— вдь я уже три года на Лимбергскомъ завод работаю. ‘Ну это ихъ дло. Значитъ пропустили, раньше и у насъ можно было, а теперь бунты пошли… Нельзя’… А то придешь иной разъ… Совсмъ уже готовы принять… ‘Какъ ваше званіе’?— Дворянинъ такой-то.— ‘Полякъ’?— Нтъ,— говорю,— русскій. ‘Ну, русскаго дворянина намъ не надо. У васъ должно быть въ карманахъ книжки, можете по грамот идти’… Чмъ же я виноватъ, что у насъ въ деревн много мужиковъ-дворянъ… Посовтуйте мн, баринъ, какъ бы отъ дворянства избавиться, а то никакой карьеры нтъ… Самъ я неграмотенъ… Бда и только… Дворянство это только мн всякую ваканцію перебиваетъ…
Приходятъ два мальчика, на видъ лтъ 14-ти, исхудалые, блдные, съ синяками подъ глазами. Оба они все поглядываютъ другъ на друга. Наконецъ, меньшій изъ нихъ начинаетъ разсказывать, и я узнаю слдующее:
На одной изъ главныхъ улицъ города недавно открылся новый ‘Американскій Магазинъ’ г. Цяпкина. На магазин самая длинная город вывска, съ крупными золотыми буквами. Магазинъ блестящій, въ немъ роскошный выборъ вещей, самъ хозяинъ — привтливъ и ласковъ, въ окнахъ магазина, съ большими Зеркальными стеклами, по ночамъ обворожительно горятъ дв красныя печи, но, подъ всмъ этимъ блескомъ, въ темномъ подвальномъ помщеніи, два маленькія, мутныя окна котораго едва замтны проходящимъ мимо красныхъ огней, находится механическая мастерская того-же владльца г. Цяпкина.
Въ мастерской съ нависшимъ потолкомъ, боле всего похожей на склепъ, работаютъ 7 человкъ: одинъ мастеръ и шестъ учениковъ-мальчиковъ. Рабочій день начинается отъ 6 часовъ утра и тянется до 7 часовъ вечера. Въ теченіе этого времени на обдъ дается одинъ часъ, а на завтракъ — полчаса, дятъ тутъ-же. Въ помщеніи вентиляціи никакой, открывать же форточку г. Цяпкинъ не позволяетъ, говоря: ‘настудите мастерскую, а потомъ дрова будете жечь’! За малйшую оплошность они подвергаются побоямъ, какъ самого хозяина, спускающагося время отъ времени изъ своего блестящаго ‘Американскаго магазина’ въ мрачное подземелье и здсь ‘перемняющагося’, такъ и отъ подмастерья, полагающаго, что шесть битыхъ стоютъ 36-ти небитыхъ. Дти не знаютъ отдыха и въ воскресенье: въ этотъ день рано утромъ они выходятъ изъ подвала (тутъ они остаются ночевать въ субботу) въ чарующій магазинъ, увы!— не для тoго, чтобъ насладиться его зрлищемъ, а чтобъ натереть своевременно паркеты, приготовивъ ихъ до 12 часовъ. Посл 12-ти часовъ ребята переходятъ изъ магазина… въ комнаты г. Цяпкина натирать и въ нихъ полы. Мальчики работаютъ безплатно. Но, если на ламп лопается стекло, г. Цяпкинъ заставляетъ мальчика, зажегшаго лампу, купить стекло ‘на свои деньги’. И мальчики плачутъ, вынимая послдній пятакъ.
Впрочемъ, однажды г. Цяпкинъ самъ заплатилъ за разбитое, мальчикомъ стекло. ‘Сашка, дай лампу’!— раздался грозный голосъ хозяина въ коридор, ведущемъ въ подвалъ. Ученикъ, кинулся искать лампу. Она стояла около него, а онъ не замчалъ ея. Наконецъ, мальчикъ схватилъ лампу, зажегъ ее и подалъ хозяину. Медленность Сашки возмутила г. Цяпкина. Онъ размахнулся и ударилъ со всей силы своего ученика.
Голова Сашки попала на стекло лампы и вмст со стекломъ, шарахнулась о стну. На голов выступила гуля, стекло не выдержало и разлетлось въ дребезги. На этотъ разъ г. Цяпкинъ не сказалъ ни слова о стекл.
Въ наук г. Цяпкина мальчики находятся въ теченіе отъ 4-хъ до 5-ти лтъ. Для того, чтобы придти съ фабричной слободы (они живутъ у родителей) на работу, мальчики должны встать въ 5 часовъ утра. По окончаніи работы, въ 7 часовъ вечера, они обязаны убрать мастерскую, на что уходитъ не мене 1/2 часа. Для того же, чтобъ добраться домой, имъ нужно потратить около часа. Итого они заняты съ 5-ти часовъ утра до половины девятаго, или 15 1/2 часовъ! За это время мальчики не дятъ горячей пищи, довольствуясь селедкой, обрзками колбасы, чаемъ въ прикуску и хлбомъ. Даже простой каши они никогда не видятъ.
И вотъ теперь Сашка, подъ вліяніемъ меньшого Петра, ршилъ наказать г. Цяпкина,— Пусть отецъ меня выпоретъ — говоритъ Сашка,— а на судъ подавайте.
— Не бойся, Сашка,— замчаетъ меньшой,— онъ тебя не запоретъ, съ тобой, что ни длай, ничего не станется: ты луженый… Этакъ его махнулъ о стну, и голова не разлетлась! Вдь правда, господинъ,— обращается онъ уже ко мн,— мертвая рыба всегда плыветъ по вод, а живая идетъ противъ воды?
— Кто это вамъ сказалъ?
— Такъ, одинъ человкъ, замчательный, настоящій… Онъ вс заводы обошелъ, объхалъ весь свтъ, а теперь на якор стоитъ: занимается половыми швабрами. Ты,— говоритъ ко мн,— грязный носъ, не спи и котелкомъ своимъ работай, да поглядывай кругомъ… Онъ намъ и адресъ вашъ далъ.
— Не знаю я такого…
— А онъ и другимъ вашъ адресъ указываетъ… Гд только говоритъ, хоть какой пожаръ въ бочк съ водой займется, тутъ я его адресокъ и сую.
Я берусь за дло Сашки и ршаю сходить къ его отцу, такъ какъ самъ Сашка дла возбудить не можетъ, да нужно и договоръ объ ученичеств превратить…
— Видишь, Сашка,— шепчетъ, просіявъ, меньшой,— твое дло выгораетъ… Погоди, придетъ и мое время…
Сдой старикъ, въ очкахъ, молча садится на стулъ и степенно лзетъ рукою въ карманъ, онъ протягиваетъ мн четвертушку исписанной бумаги и пронзительно смотритъ поверхъ очковъ.
И я читаю:
‘Знаки поврежденія Петра Иванова.
1886 года 11 октября Придавленъ посажирскимъ колесомъ къ Центры безымянной палецъ имею Знакъ,
1888 года 20 февраля Ушибленъ Гласъ Струшкой во время действія резала и отскочила,
1889 года 22 марта Грудъ ушипъ объ Цупартъ и правое плече, Соскочилъ ключь съ гайки,
1890 года 17 декабря, Котили таварное колесо и накатили помяло Ступню и три пальца чуствую ужасную боль,
1892 году 16, іюня Билитенъ No 204. Получилъ Грыжу отъ тежелова подема и надорвался,
1892 года 7 августа, Полученъ Бандажъ отъ Доктора г-на Яковлева,
1898 года 26 августа Лопнули зубья въ Шестярн и отскочилъ Зубъ Мне въ бокъ, у доктора неявлено,
1898 года 30 сентября, Съ Голдареи въ дыру наждачного тачила упалъ Медной кранъ весу 5 фунтовъ ударилъ въ правое плечо имею боль у доктора небыл Мастеру Заявлено,
1899 года Съ 23. Декабря имею Болшую Хроническую кашель посне время и болшую Слабость Слепой глухой руки болятъ поесница подорвана вногахъ болшая боль и голова круженія. Петръ Ивановъ’.
— Двадцать лтъ служилъ въ вагонныхъ мастерскихъ,— говоритъ старикъ,— теперь отставленъ, неужели ничего нельзя?..
— Да, старикъ, знаковъ отличія много, словно подъ Шипкой побывалъ, а пенсіи не заслужилъ!..
Кочаловъ обвиняется въ краж… Работалъ на казенномъ вывод много лтъ. Въ проклятый день принесъ съ собой на работу сороковку и нализался. Будучи совершенно пьянъ, укралъ на завод 2 шрапнели (врод ядра для пушки),— для чего, и самъ не знаетъ, и съ ними въ безчувственномъ состояніи упалъ за воротами завода. Городовой поднялъ его и составилъ протоколъ о шрапнеляхъ. Начальникъ мастерской говоритъ, что радъ за него похлопотать и даже ходилъ къ мировому судь, но тотъ только руками машетъ: пьянство отъ наказанія не освобождаетъ. Все начальство мастерскихъ его жалетъ и говорятъ, что напрасно городовой не спросилъ ихъ прежде составленія протокола. Къ судь онъ самъ и подойти боится: тотъ реветъ, какъ протодіаконъ: ‘помолчите’, ничего не говоритъ и только пальцемъ показываетъ — вонъ уходи. Что теперь длать, никто не знаетъ.
Я общаю защищать Кочалова и пишу ему прошеніе о вызов въ качеств свидтеля начальника мастерской…

XIII.
По первой стать.

— По закону, по первой стать!..— раздался громкій, хриплый окрикъ въ пріемной.
Я выпустилъ изъ кабинета кліентку и спросилъ, чья очередь.
Посреди комнаты, наполненной народомъ, стоялъ высокій, худой старикъ, съ сдой распущенной бородой, длинными, какъ у дьячка, космами мочалистыхъ волосъ, съ острыми, блестящими глазками въ глубокихъ орбитахъ, онъ былъ въ лтнемъ порыжломъ пальто, подпоясанномъ поверхъ выцвтшимъ краснымъ поясомъ. Увидвъ меня, старикъ развелъ руками и закричалъ:
— По закону, по первой стать… Суди!
Вс сидли молча, глядя на него, и старикъ вошелъ во мн. Онъ услся было на стулъ, но нервно вскочилъ. Посл длиннаго разговора я понялъ, въ чемъ его дло. Съ дтства онъ служилъ на ткацкой фабрик Цыркина и лтъ 10 назадъ попалъ въ красильное отдленіе. Здсь мшаютъ краски и отъ нихъ идутъ ядовитые пары. У старика Семенова, благодаря имъ, сдлалась черная болзнь (падучая), теперь онъ сталъ падать часто и гд попало. Разъ чуть не утонулъ посреди улицы, упавъ лицомъ въ лужу. Хоть ему и дали разсчетъ, а онъ заявилъ мировому искъ ‘на лченіе, за года и за болзнь 300 рублей’. Уже судъ былъ. Отъ фабрики никто не вышелъ, и судья присудилъ ему вс 300 рублей, но фабрика подъхала къ судь — подала бумагу и судья снова будетъ разсматривать дло. Когда у судьи разбиралось дло, судья сказалъ: подавай доказательства, онъ отвтилъ: ‘по закону, по первой стать суди’ — и судья присудилъ.
— Нельзя ли теперь въ Синодъ дло передать?— спросилъ, наконецъ, старикъ, пронизывая меня испытующимъ взглядомъ.
Я отвтилъ, что никакъ нельзя, и пожелалъ узнать, нтъ ли съ нимъ какихъ бумагъ. Но у него ничего не было. Мы условились, что я поду въ судь и посмотрю дло, тогда и поршимъ, какъ дйствовать.
Мировой судья былъ добрый, честный человкъ. Когда я попросилъ у него разршенія посмотрть дло, онъ сдлалъ перерывъ и вышелъ въ канцелярію.
— А, старикъ-таки къ вамъ попалъ,— обратился онъ ко мн,— вотъ и прекрасно: вдь я все боялся, что онъ во время разбора устроитъ скандалъ. Жаль мн его, но онъ никакихъ доказательствъ не представилъ, да и не можетъ представить. Тогда онъ все твердилъ свое: ‘суди по закону, по первой стать’. Я и присудилъ ему по ‘первой’ стать (судья усмхнулся), но ршеніе было заочное: думалъ, можетъ, согласятся, а теперь поданъ отзывъ, и я въ иск долженъ буду отказать. Ну, посмотрите, нельзя ли что сдлать.
Я внимательно разсмотрлъ тощее дло Семенова и убдился, что оно стоитъ отвратительно, заочное ршеніе судьи ссылалось единственно на голословное заявленіе истца.
На вопросъ Семенову, сколько онъ израсходовалъ на лченіе, я получилъ мрачный отвтъ:
— Ничего.
Въ разсчетной книжк его не было никакихъ правилъ о выдач пособія ‘за года’, и съ этой стороны искъ тоже являлся явно ‘неосновательнымъ’. Оставалось одно — искъ за болзнь. Хотя Семеновъ утверждалъ, будто у него ‘увчье’ отъ фабрики, но мн казалось, что между падучей и ядовитыми газами не можетъ быть причинной связи. И я не зналъ, что длать. Но, еще со студенчества, мн посчастливилось познакомиться съ однимъ старымъ профессоромъ медицинской академіи, чуднымъ, отзывчивымъ человкомъ, бросившимъ кафедру, чтобъ уступить ее ‘боле молодымъ силамъ’. Къ нему я обращался, когда встрчалъ затрудненіе въ опредленіи увчья рабочихъ, и онъ съ сердечностью молодого юноши осматривалъ ихъ, отрываясь отъ своихъ книгъ и журнальной работы. Къ нему я и похалъ съ Семеновымъ.
Профессоръ внимательно изслдовалъ старика и, когда тотъ вышелъ въ залъ, объяснилъ, что падучая обыкновенно является прирожденной болзнью на почв алкоголизма, сифилиса и т. д. родителей, но иногда и благопріобртенною. Постоянно отравленный воздухъ тяжело дйствуетъ на легкія и, благодаря ему, у человка можетъ развиться малокровіе, затмъ общая анемія, анемія мозга, а за нею и падучая… Но установить причинную связь очень трудно.
‘Вина фабрики’ была ‘найдена’. Фабричная администрація, совершенно игнорируя интересы рабочихъ, не понимающихъ губительнаго дйствія газовъ, ставила своихъ служащихъ въ опасныя для здоровья помщенія на продолжительные, многолтніе сроки. Заботясь хотя сколько-нибудь о безопасности рабочихъ, она должна была бы мнять составъ ихъ въ красильномъ отдленіи, по крайней мр, черезъ годъ, почему и отвчаетъ и т. д. Въ этомъ направленіи я и ршилъ дйствовать… Основаніе было шаткое. Все зависло отъ эксперта.
Я спросилъ Семенова, какой порядокъ существуетъ на другихъ фабрикахъ относительно продолжительности службы въ красильныхъ отдленіяхъ, онъ не зналъ. Когда же я заявилъ ему, что теперь у мирового судьи мы, вроятно, дло проиграемъ, то онъ посмотрлъ на меня съ глубокимъ недовріемъ.
— По закону, по первой стать! Присудилъ и присудитъ.
— Не знаю…
— Значитъ, фабрика купила…
— Пустяки вы говорите, судья — хорошій человкъ!
— Мою кровь купила. Распротоанафема…
Очевидно, онъ ршительно не понималъ существованія, кром ‘первой’, еще и ‘второй’ и дальнйшихъ статей и абсолютно не могъ понять, какъ судья, разъ присудивъ, откажетъ затмъ въ томъ же иск. Еще мене успха имло предложеніе бросить дло у мирового и перенести въ Окружный судъ, такъ какъ здсь за то же увчье больше присудятъ. Но окончательно подорвалъ ко мн довріе совтъ измнить цну иска, такъ какъ искать 300 рублей единовременною суммою, а не въ вид пожизненнаго ежемсячнаго пособія съ частнаго завода нельзя.
— Подавай въ Синодъ!— отрзалъ сухо Семеновъ.
Мн было жаль старика, и я ршилъ не бросать его.
Въ первомъ же засданіи у судьи (съ противникомъ — присяжнымъ повреннымъ) я высказалъ свои соображенія, ‘объяснилъ’ цну иска и добился того, что судья потребовалъ отъ фабрики представленія прежнихъ разсчетныхъ книжекъ Семенова и назначилъ эксперта.
Въ слдующемъ засданіи экспертъ (какой-то врачъ, извстный только судь) далъ заключеніе, что опредлить происхожденіе болзни Семенова нельзя, а что ‘мои’ соображенія о происхожденіи падучей — боле чмъ сомнительны. По существу дло была уже проиграно, но, по моей просьб, отложено слушаніемъ до представленія разсчетныхъ книжекъ…
Я позвалъ къ себ Семенова, объяснилъ положеніе вещей и сказалъ, что пойду просить мира. Онъ молча выслушалъ, ничего не отвтилъ и ушелъ.
Моимъ противникомъ былъ Горошковъ — старенькій присяжный повренный, маленькій, худенькій, весь какой-то миніатюрный, очень добродушный человкъ. Онъ жилъ съ громадной семьей на 5-мъ этаж, видимо, нуждался и былъ въ полной кабал у своихъ постоянныхъ доврителей, по дламъ противъ рабочихъ он выступалъ безъ всякаго жара, ни о какихъ принципіальныхъ вопросахъ не думалъ, но былъ человкъ, какъ человкъ. Къ нему я и направился. Онъ высказалъ удивленіе, что я взялся за это дло, но понялъ меня и посл нкотораго колебанія сказалъ, что попроситъ у своего доврителя 100 рублей подъ предлогомъ, что нужно отдлаться отъ старика. Я усиленно началъ доказывать, что слдуетъ дать вс 300 рублей, что у Семенова 300 рублей какая-то кабалистическая цифра и что онъ не ‘отвяжется’, пока не получитъ именно ихъ. Но Горошковъ колебался. Тогда я пустилъ въ ходъ послднее средство:
— Въ такомъ случа вотъ что,— пришлю къ вамъ старика, пусть онъ самъ поговоритъ съ вами.
— Что вы, что вы,— закричалъ испуганный Горошковъ,— ни за что! Я не могу его принять! Я и то боялся все время у мирового, что онъ меня прибьетъ… Нтъ, ужъ мы иначе сдлаемъ: я буду уговаривать дать 250 рублей, поговорю съ племянникомъ Цыркина, попрошу уломать дядю, врьте, я сдлаю все, но сумму необходимо хотя нсколько уменьшить, такъ какъ Цыркинъ будетъ убиваться, что напрасно судился.
Когда я разсказалъ Семенову о результатахъ хожденія, онъ весь потемнлъ.
— Подавай въ Синодъ, по закону, по первой стать подавай!— какъ-то глубоко мрачно произнесъ онъ.
— Нельзя.
— Подавай!
Я сказалъ ему, что если онъ не вритъ мн, пусть идетъ въ консультацію при суд (далъ адресъ) и посовтуется тамъ, а тогда возвращается.
Семеновъ ушелъ.
Я отправился къ мировому и къ ужасу узналъ, что Семеновъ подалъ прошеніе о прекращеніи навсегда дла въ виду передачи въ Синодъ. Почти одновременно я получилъ отъ противника письмо, гд онъ писалъ, что Цыркинъ изъ чувства благотворительности согласенъ дать 250 рублей.
Я написалъ Семенову — отвта не было. Справился въ адресномъ стол,— на жительств не значился.
Прошло окола года. Какъ-то разъ, подъ вечеръ, я шелъ пшкомъ въ городъ. День былъ праздничный и потому конку переполняли рабочіе, попасть на нее не было возможности. Дорога тянулась по берегу рки, среди складовъ дровъ, угля, строительныхъ матеріаловъ, заводовъ, фабрикъ, маленькихъ и большихъ деревянныхъ домовъ, заборевъ и длинной вереницы разныхъ амбаровъ съ просвчивающей между ними водою и далью рки. Въ одномъ изъ амбаровъ помщался ночлежный домъ. Въ немъ было мало наръ, но кром ночлега за 5 копекъ давали еще кусокъ хлба и чашку горячей воды, разбавленную чаемъ, поэтому около входа его зимою, уже съ 3-хъ часовъ дня, всегда терпливо тснились длиннымъ хвостомъ ободранные, срые, голодные мужчины и женщины.
Мимо проносилась паровая конка, тяжело тянулись ломовые, катили роскошные экипажи владльцевъ фабрикъ.
Я шелъ и думалъ…
Вдругъ я услыхалъ знакомый головъ. Среди голой бдноты стоялъ Семеновъ, весь какой-то истерзанный, жалкій и, указывая сосдямъ на дымящуюся трубу завода, хрипло выкрикивалъ:
— Матрена лопоухая! Трипроклятая! Кровь высосала. Суди! По закону…— и онъ вытягивалъ въ воздух руку…
Я хотлъ подойти къ старику, но вспомнилъ, что теперь все пропало, что свои 250 рублей онъ уже не получитъ… Да врядъ-ли и повритъ, что я не ‘продалъ его кровь’ проклятой фабрик…

XIV.
За честь!

Въ пріемной прилично одтый молодой человкъ. У него длинное, рябое некрасивое лицо съ темно рыжими волосами и бородкой, но за то широкій лобъ и умные, выразительные глаза. Онъ читаетъ газету, а руки въ блыхъ манжетахъ дрожатъ.
— Что у васъ за дло?
— Я — Васильевъ, служилъ до третьяго дня подмастерьемъ въ красильномъ отдленіи ткацкой фабрики товарищества Мундеръ и К®. Меня оскорбилъ управляющій…
— Не волнуйтесь. Разскажите.
— Видите-ли, въ красильномъ отдленіи у меня было всего 8 человкъ рабочихъ. Весною двухъ взяли на повторительный сборъ. Такихъ разсчитывать нельзя, а обязательно нужно принять назадъ. Управляющій и нанялъ двухъ замщающихъ. Но они оказались хорошими рабочими. Когда т вернулись, мн стало жаль и этихъ. Я обратился къ управляющему съ просьбой оставить всхъ. Онъ согласился, но заявилъ, что лучше устроить ночную смну, и приказалъ оставить трехъ рабочихъ, проработавшихъ весь день, еще и на всю ночь и такимъ образомъ начать, пока не подберется полная ночная смна. Это было невозможно. Я не могъ оставить заморенныхъ людей безъ сна и отдыха, да еще и безъ присмотра, въ красильномъ отдленіи. У насъ 11 1/2 часовъ работы, да кром того сверхъурочная… Работа очень тяжелая. Я и отпустилъ ихъ домой, сказавъ, чтобы вышли на ночь завтра… Утромъ управляющій пришелъ въ красильную узнать, исполнилъ-ли я его распоряженіе. Я отвтилъ, что не совсмъ. Почему?— спросилъ онъ.— Я думалъ, что нельзя заставлять такъ работать.— Думаютъ только индюки да дураки,— закричалъ онъ,— намъ думающихъ не надо, вы пришли сюда слушаться, васъ за уши изъ рабочихъ въ подмастерья вытянули, а вы себ и рыло кверху.— Я сдержался и спокойно отвтилъ:— господинъ управляющій, если я не гожусь, разсчитайте меня, но ругать вы не можете. Тогда онъ пришелъ въ ярость и высыпалъ на меня ушатъ помойной ругани: опомниться трудно… Я, конечно, немедля попросилъ разсчетъ… Нельзя-ли привлечь управляющаго за оскорбленіе? Онъ только и длаетъ, что ходитъ по мастерскимъ да сквернословитъ, а при случа всегда готовъ ‘въ ухо’. Только меня не ршался…
— Свидтели были?
— Какъ же, вся мастерская.
— Но пойдутъ-ли на судъ? Пожалуй, побоятся, скажутъ ничего не видали и не слышали?
— О нтъ, вс пойдутъ, мста потеряютъ, а пойдутъ и скажутъ правду. Вдь они понимаютъ, что я ради нихъ.
На суд свидтели-рабочіе добросовстно разсказали, какъ было дло, и мировой судья приговорилъ управляющаго къ пяти днямъ ареста.
Прошло мсяца два. Дло объ оскорбленіи перешло въ Създъ по отзыву управляющаго.
Дло въ Създ пошло безъ свидтелей, такъ какъ управляющій въ качеств апеллятора отказался отъ допроса ихъ. Създъ замнилъ арестъ пятидесятью рублями штрафа.

XV.
Ходатай.

Передо мной кліентъ особаго рода. Это г. Баркатовъ — подпольный ходатай по судебнымъ дламъ въ рабочей слобод, пришедшій ко мн для ‘консультаціи’.
Приступая къ адвокатской дятельности, я рисовалъ себ подпольныхъ ‘аблакатовъ’ или ‘дровокатовъ’ оборванными пропойцами, строчащими неграмотныя жалобы и прошенія въ кабакахъ или трактирахъ за штофъ водки или за пятакъ, губящими бдноту, запутывающими ее… Дйствительность сказала иное. Такіе ‘адвокаты’ и сейчасъ, конечно, есть, но ихъ все больше вытсняютъ ходатаи другого типа…
О Баркатов я уже слышалъ раньше. Теперь онъ пришелъ посовтоваться по длу, которое самъ принялъ къ производству. У него большая практика, а уголовщиной Баркатовъ заваленъ.
Ходитъ онъ, не смотря на 40 лтъ, козыремъ, а когда стоитъ, то ноги разставляетъ циркулемъ, пиджакъ на немъ очень хорошій. Правда, нкоторое время онъ былъ портнымъ.
Баркатовъ живой, веселый человкъ и все смется.
Многіе рабочіе его хвалятъ и идутъ къ нему со всякими длами. Если рабочему не на что выхать въ деревню, Баркатовъ ничтоже сумняшеся, строчитъ ему прошеніе объ отправк этапнымъ порядкомъ на мсто приписки.
Нкоторые судьи его не выносятъ и третируютъ, но онъ гордо ведетъ свои уголовныя защиты. Говоритъ на суд съ пафосомъ, то повышая, то понижая голосъ до трагическаго шопота. Но со мной онъ держится просто. Онъ иногда нестерпимо запутываетъ дла рабочихъ, хотя по судебной части несомннно натертъ. Я сообщаю Баркатову, какіе усматриваю кассаціонные поводы по интересующему его приговору, и онъ все это заноситъ въ свою записную книжку. А она у него — юридическій календарь!
— Еще одинъ вопросецъ,— говоритъ Баркатовъ,— есть тутъ у одного литейщика теща. Очень она его допекаетъ. А жена за нее стоитъ. Хочется ему ее выслать, или, чтобъ убрали изъ дома.— ‘Озолочу,— говоритъ,— если выживешь.’ Только за бабой нтъ никакихъ преступленій. Просто язвительная особа. Въ деревн, конечно, можно бы по общественному приговору хоть въ Сибирь сослать. А вотъ какъ въ город обойтись тихо, скромно, безъ скандала — не могу придумать. Не посовтуете-ли вы?
— Конечно, нтъ, да и вамъ какъ не стыдно, Баркатовъ. Оставьте вы эту язвительную особу въ поко, пусть себ на здоровье ссорятся!
— Ну, простите, пожалуйста! У меня и еще одинъ вопросовъ. Дло вексельное… Принялъ я на себя взысканіе по векселямъ. Передаточныя надписи на меня сдлали, вотъ я отъ своего имени и предъявилъ искъ, самъ пошлины внесъ, а отвтчикъ возьми и скончайся! Теперь у него малолтнія дти остались… Къ наслдству они не утверждаются. Опять, если къ нимъ искъ предъявить, то опекуна надо, дло на вки затянется!.. Слышалъ я, что какъ-то къ лицу покойника искъ предъявить можно, да не знаю, какъ это сдлать…
— Знать-то знаю, да не хочу вамъ разсказывать. Боюсь, вы ребятъ обидите…
— Это какъ угодно, все равно, я поразспрошу, поразузнаю и дорожку найду, сами видите… Только… у меня и еще одинъ вопросецъ…
И Баркатовъ засыпаетъ меня вопросами. Вся практика его идетъ мимо моего слуха. Онъ, повидимому, ршилъ вымотать вс мои знанія.
— Побывалъ я въ консультаціи присяжныхъ повренныхъ при окружномъ суд,— признается онъ,— посовтоваться по этому длу… Конечно, промолчалъ, что самъ веду чужое. Только очень ужъ на лету посовтовали, какъ вы объ этомъ вотъ дльц думаете?
Я отвчаю и получаю новый запросъ… Практика его разнообразна, очень многія дла того же характера, что и мои. И онъ, какъ и я, выхлопатываетъ рабочимъ паспорта, а женамъ отдльные виды на жительство.
— По 15 копекъ прошенія на высочайшее имя соломеннымъ вдовицамъ пишу,— а вдь женщина за отдльный паспортъ душу чорту отдастъ,— говоритъ онъ, съ гордостью подчеркивая свое великодушіе.
И я начинаю думать, что такіе ходатаи, какъ Баркатовъ, къ сожалнію, нужны теперь рабочему населенію, и не только нужны, но и трудно замнимы, по своей доступности, для бднаго, трудящагося люда, пока на помощь этому люду не пришелъ настоящій, разборчивый образованный юристъ, пока такъ много пустыхъ мстъ въ рядахъ рабочей адвокатуры…
— Гд вы, Баркатовъ, учились, что такъ преуспваете?— спрашиваю я, когда наша ‘консультація’ закончена.
— Въ духовной семинаріи,— смется онъ.— До четвертаго класса пребывалъ. Учился плохо, и такъ какъ сказано въ священномъ писаніи: не мечите бисера передъ свиньями, то… пришлось уйти…
— И тмъ лишить Россію одного пастыря?..
— Архипастыря, ибо при моихъ качествахъ я пробилъ бы себ дорогу и до архіерейской кафедры… Затмъ, я занимался разными длишками, состоялъ помощникомъ письмоводителя у судьи… Отъ него у меня и пошла практика. Урвешь свободное время и закатываешь всякія апелляціи, отзывы… Публика считала, что если самъ помощникъ секретаря пишетъ, значитъ дло будетъ врне…
— Отчего-же, въ такомъ случа, вы не держите экзамена на частнаго повреннаго?
— Душою бы радъ… Мн и самому надоло на судей за обиды да плевки жалобы въ Сенатъ писать… Только, знаете, наврно на чемъ-нибудь сржусь — старъ ужъ я… Позвольте вамъ разсказать одно маленькое нравоученіе. Есть у меня знакомый почтмейстеръ, старикъ лтъ 56-ти, онъ и ршилъ держать экзаменъ для производства въ какой-то тамъ 14-й или 16-й классъ. Я для него и справки наводилъ… Задали ему написать сочиненіе: ‘Описаніе моего мстожительства — села Кобаньки’. Ломалъ старикъ голову, ломалъ и, наконецъ, посл долгаго размышленія, взялъ перо и написалъ: ‘у насъ теперь лсничій — Иванъ Петровичъ Яковлевъ, а раньше былъ Егоръ Дмитріевичъ Фаддевъ. А становой у насъ — Николай Демьяновичъ Уткинъ, а кто раньше былъ, не знаю. А батюшка у насъ — отецъ Яковъ, а по фамиліи Безштановъ, а лавочникъ — едоръ’… Тутъ и сталъ.— ‘Такъ, говоритъ, и не могъ вспомнить отчества и фамиліи едора Тимофевича Григорьева! Оттого и срзался!’ — Вотъ я, и боюсь, что тоже какого-нибудь Тимофича не сумю влпить, да и судьи меня знаютъ, постараются на вороныхъ прокатить!— засмялся Баркатовъ.— Нтъ, знай каждый свое мсто, а съ гордостью и образованіемъ везд можно держаться. Вотъ, знаете, иду я сегодня отъ Мирошки, вижу, на извозчик детъ мастеровой — прямо съ завода. На мостовой выбоины, дутъ шагомъ, а разговоръ у нихъ идетъ о папиросахъ и куреніи. И слышу я мастеровой говоритъ извозчику: ‘такъ бы ты тогда и сказалъ мн: а что, баринъ, нтъ ли у васъ папироски, я теб и далъ бы, а сейчасъ послднюю закурилъ’… Чмъ-же я не повренный, если и мастеровой въ ‘барины’ попасть можетъ?! По закону всякій воленъ защищать уголовныя дла, какъ всякій иметъ право ссть на извозчика… Я этого и держусь!.. Мое нижайшее!…
И онъ уходитъ, забывъ уплатить ‘гонораръ за совтъ’, хотя, кажется, никогда не забываетъ получить его съ кліентовъ, хотя бы и въ гомеопатическихъ дозахъ.
Въ заключеніе этихъ замтокъ, мн необходимо коснуться вопроса о заработк адвоката-рабочихъ, такъ какъ понятно,— какое практическое значеніе можетъ имть отвтъ на него.
Намъ часто приходится слышать, что въ Россіи вообще перепроизводство образованныхъ людей, потому и адвокатамъ некуда дваться, нечего длать — нтъ кліента, нтъ куска хлба… А въ это самое время громадныя массы трудящихся, но бдныхъ людей остаются безъ всякой или почти безъ всякой юридической полощи. Правда, по крупнымъ и громкимъ процессамъ, напр., о безпорядкахъ — въ защит недостатка не бываетъ. Иной разъ за эти дла берутся даже люди, никакого сочувствія къ рабочимъ не питающіе. Находятся также повренные для ‘увчныхъ’, платныхъ длъ. Но это еще не то, что нужно, и не все, что нужно. Рабочимъ нуженъ адвокатъ, къ которому они могли бы идти со всякой и ничтожной своей нуждой, котораго они знали бы, которому бы врили…
Принимаясь за адвокатуру, я пользовался нкоторыми личными средствами, дававшими возможность существовать. Но я принципіально ршилъ, что какой-нибудь заработокъ и такая адвокатура должна давать, ибо иначе мой трудъ будетъ случайной филантропіей, не могущей имть послдователей. Не нужно только никогда напоминать о гонорар, не нужно открывать лавочку, слдуетъ отказываться отъ него тамъ, гд будетъ видно. И вотъ теперь, оглядываясь назадъ, я долженъ признать, что начинать рабочую адвокатуру, не имя никакихъ средствъ, очень и очень трудно. Сразу адвокатура не дастъ и черстваго куска хлба. Нужны побочныя занятія у ‘патрона’, уроки, литература и т. д. Мн вспоминаются слова одного мастерового: ‘несчастные вы люди адвокаты: однимъ изъ васъ сть нечего, другимъ сть некогда’. Гонорары, конечно, очень ничтожны: за веденіе дла отъ 1—до 5 рублей, но за то длъ такая масса, что иногда приходится выступать по нсколькимъ дламъ въ день…
При этомъ гонорары несутъ самые разнообразные не только деньгами, но и натурою.
Одинъ рабочій принесъ мн за написанное наканун ‘врное’, по его словамъ, прошеніе… билетъ для входа въ зазжій музей съ восковыми фигурами разныхъ знаменитостей: онъ самъ попалъ въ него, осмотрлъ, восхитился и ршилъ, что не можетъ ничмъ лучше отблагодарить меня… Длать нечего: я отправился въ эту ‘рдкостную’ кунсткамеру.
Другой какъ-то поднесъ мн фунтъ московской копченой колбасы и все хотлъ, чтобъ я попробовалъ ее при немъ, третій притащилъ глинянаго въ разноцвтной полив слона съ ящикомъ для спичекъ на спин, а одна женщина спустила съ рукъ въ пріемную живую утку, чуть не разбившую мн лампу. Но больше всего мн почему-то дарили чашки съ яркими, то огненными, то золотыми, то кумачево-красными рисунками.
Рабочая практика со временемъ несомннно можетъ дать и настоящій заработокъ, и средства къ существованію. Наиболе оплачиваются увчныя дла. Здсь иски по цн достигаютъ отъ 1200 до 4000 рублей, и судъ, кром просимаго вознагражденія за увчье, присуждаетъ еще и на вознагражденіе труда повреннаго и за веденіе дла — до 10% цны иска. Эти деньги несомннно адвоката. Только увчныя дла, какъ я уже отмчалъ, долго тянутся, и первый гонораръ по нимъ можно получить не ране года.
Долженъ прибавить, что рабочіе всегда въ высшей степени добросовстно относились къ моему труду, и каково бы ни было вознагражденіе по размрамъ,— напоминать о немъ не было нужды.
Однажды, окончивъ разговоръ съ однимъ изъ кліентовъ, я вышелъ въ пріемную проводить его и сказать, что слдующій по очереди можетъ войти. Въ пріемной уже сидло нсколько человкъ простыхъ рабочихъ и между ними два инженера.
Не усплъ я спросить, чья очередь, какъ со стульевъ сорвались два мужика въ своихъ желтыхъ, свжихъ тулупахъ и съ улыбающимися довольными лицами какъ-то разомъ сказали:— Мы къ вашей милости…
— Но ваша ли очередь?— переспросилъ я.
— Наша очередь,— сказали инженеры и приподнялись.
Одинъ изъ мужиковъ, весь сіяющій, вдругъ обратился къ инженерамъ.
— Пустите насъ, господа, раньше: намъ скорое дло.
Инженеры, улыбаясь, согласились.
Мужики вошли въ мой кабинетъ съ сознаніемъ собственнаго достоинства все съ тми же улыбками.
— Мы къ вашей милости,— начали они,— пришли благодарить.
— За что?
— А какъ же, батюшка, разв не помните?
— Нтъ!
— А ломовыхъ-то извозчиковъ?!
— Какихъ?
— Да что за кражу мировой осудилъ.
Я вспомнилъ.
— Ну, такъ мы того… теб на чай принесли. Ты намъ бумагу написалъ, намъ тогда заплатить нечмъ было, такъ мы и пришли поблагодарить…
И одинъ изъ нихъ вытащилъ изъ кармана серебряный рубль и все еще весь сіяющій положилъ его на столъ.
— Ну, а еще что скажите?
— Ничего, ваша милость, только для этого и пришли,— промолвилъ другой, и оба они, пожавъ мою руку, повернулись и вышли.
Отъ обоихъ вяло такой простотой, такой деревенской непосредственностью, что у меня на душ сдлалось какъ-то хорошо.
Дло ихъ было очень простое. Оба работали въ ломовыхъ извозчикахъ. Однажды часовъ въ 6 вечера зимою къ нимъ на трактирный дворъ пришелъ молодой человкъ лтъ восемнадцати… Онъ нанялъ ихъ перевезти кули съ овсомъ. Они подъхали къ амбару, который молодой человкъ отперъ при приказчик ключомъ, и положили на подводы кули, въ это время подошелъ городовой. Молодой человкъ и приказчикъ убжали. Испугавшись, одинъ изъ ломовыхъ тоже ускакалъ на лошади, успвъ сбросить почти вс кули, другой остался и назвалъ товарища. Оказалось, что молодые люди — хозяйскій сынъ и приказчикъ,— хотли украсть кули. Отецъ привлекъ сына къ обвиненію. Судья приговорилъ всхъ четырехъ, въ томъ числ и ломовыхъ, за кражу, хотя хозяйскій сынъ и приказчикъ клялись, что никогда раньше не видали ломовыхъ и не сговаривались съ ними.
Я написалъ имъ коротенькій апелляціонный отзывъ, отпустилъ ихъ и забылъ даже, что писалъ. Но они, какъ видите, не забыли.

Владиміръ Беренштамъ.

‘Русское Богатство’, Nо 11, 1902

Беренштам Владимир Вильямович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Искусство говорить на суде, Бетс Герман Де, Год: 1891
  2. Саперный бунт, Шульгин Василий Витальевич, Год: 1908
  3. Невероятнее сказки, Сунь-Ятсен, Год: 1897
  4. Дэвид Юм при конце жизни, Смит Адам, Год: 1776
  5. За Полярным кругом, Боголепов Николай Петрович, Год: 1926
  6. Могила Шевченки, Вержбицкий Тит Иоильевич, Год: 1874
  7. Дела русского оружия и политики в Средней Азии, Гроссул-Толстой Петр Львович, Год: 1871
  8. Гладстон, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1839
Электронная библиотека