За Полярным кругом, Боголепов Николай Петрович, Год: 1926 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

За Полярным кругом

Очерк Н. П. БОГОЛЕПОВА.
Иллюстрации М. Я. МИЗЕРНЮКА.

От Редакции. В конце 1925 г. вернулась с Севера экспедиция инженера Самойловича, которая, впервые в истории полярных путешествий и исследований Новой Земли, обошла на парусно-моторном боте вокруг всей Новой Земли. Об этой экспедиции много говорили, ей были посвящены лекции, доклады и статьи в газетах и журналах.

В числе участников экспедиции был и наш сотрудник Н. П. Боголепов. Его знакомство с Севером, однако, далеко не ограничивается этой экспедицией. Северный послужной список Н. П. Боголепова обширен и интересен. С 1916 по 1917 г. он впервые зимовал на радио-станции о. Вайгача (в Карских воротах). Здесь он полюбил Север и стал стремиться туда снова. С 1918 по 1920 г., два года подряд, Н. П. Боголепов зимовал на радио-станции Югорский Шар, с 1920 по 1922 г. участвовал в различных гидрографических экспедициях с зимовками в Северных окраинах, в устьях рек Оби и Енисея. С 1923 по 1924 г. участвовал в постройке радио-станции на Новой Земле — Маточкин Шар. Наконец, — 1925 год провел в экспедиции инж. Самойловича.

Влюбленный в Север, Н. П. Боголепов за время своих скитаний, в продолжение более 6 лет, ни разу не хворал и уверен, что в том климате вообще заболеть невозможно.

Его личные трофеи:

Десятка три белых медведей, несколько сот тюленей и изрядное количество песцов.

Его намерения и планы:

— В этом году, хотя бы и пешком, но уйти снова на Новую Землю. Здесь сижу и задыхаюсь.

Его мечты:

— Новые русские поселения на Новой Земле и систематическая, государственно-организованная разработка богатейших промыслов Севера для блага населения С.С.С.Р.

Из обширных литературных материалов Н. П. Боголепова — мы берем описания природы и приключений на Севере. У автора — большая и чуткая любовь к природе, отличная, художественно изощренная наблюдательность. Веет живой, интересной и колоритной жизнью от безхитростного повествования, которому автор очерка попытался придать беллетристическую форму.

Для городского читателя настоящий очерк — короткий, но прекрасный отдых в далеком уголке России, где сильны и люди, и звери, где извечная борьба за существование носит еще и теперь такие первобытные формы, где человек живет одной жизнью с окружающей могучей природой и научается понимать, любить ее и побеждать ее…

Автор сделал много любопытных фотографических снимков. Отчасти они послужили материалом, натурой для рисунков нашего художника.

_____

От автора. Под покровом глубоких арктических льдов и снегов, ревниво оберегаемые от вторжения ‘неизбежного белого человека’ полярной ночью, морозами и страшными снеговыми штормами — раскинулись наши окраины Севера, и дремлют тысячелетним сном, ничем ненарушимым, полным фантастических призраков и грез.

Великое безмолвие полярной пустыни! Бесконечные пространства тундры… вечный снег и лед… грандиозная игра холодного пламени северного сияния… штормы со снегом, сбивающие с ног и засыпающие глаза снегом, летом — жалкая растительность, температура чуть-ли не на точке замерзания и вечный, неумолкаемый шум и гул морских волн о берег, а кругом мертвая, бесстрастная пустыня…

И тем не менее за время моих скитаний по северным окраинам, мне приходилось сталкиваться со многими людьми, побывавшими год — два на Севере, и эти люди уже никуда не уйдут от величия и красот Севера. Они ‘ушиблены’ Севером, они носят неизгладимую печать Севера и ничто не в силах вырвать их из этого очарования.

‘Полярник’ похож на компасную стрелку. Вывезенный на год в центр отдохнуть, он проводит этот год с тоской и недоумением, он, как стрелка компаса, всегда думает и бредит своим севером и всегда стремится только на север.

Я боюсь, что не сумею рассказать Вам, как велик и прекрасен, как могуч и интересен Русский Север.

* * *

Одинокие.

Пароход постепенно удаляется, качаясь, словно пьяный, на могучих седых волнах Карского моря. Серая масса корпуса судна постепенно сливается с холодными, зеленоватыми тонами моря, еще один поворот и судно скрывается за далеко выдающимся в море каменным мысом.

Холодный северный ветер низко над землей гонит косматые тучи. Падает мелкий нудный дождь. Волны яростно бьются седыми гривами о прибрежные утесы и безсильно откатываются назад, глухо ворча и шелестя мелкими камешками и галькой, которые подхватывают в своем неистовом беге. Полярные сумерки быстро окутывают темнотой мрачные скалы Новой Земли, покрытые кое-где нетающими площадями льда и снега. Над полосой прибоя, низко над волнами, вьются крикливые чайки, пронзительно и деловито переговариваясь между собой. Береговой песок усеян плавником и морскими водорослями, наполняющими воздух терпким, но здоровым запахом.

На мрачном и пустынном берегу сиротливо стоят две человеческих фигуры и смотрят вслед ушедшему судну. Самоед Василий Пырерко одет в свою традиционную малицу, пропахнувшую ворванью, рыбой и донельзя засаленную. Рукава малицы пусты и неестественно повисли, так как Василий, в минуту раздумья, по самоедскому обычаю, руки держит на груди. В талии он стянут широким кожаным поясом, на котором болтается острый, как бритва, промысловый нож в ножнах, и маленький точильный брусочек — тоже в ножнах. Пояс ‘богато’ разукрашен медными пуговицами и четырьмя клыками белого медведя. Кривые ноги обуты в нерпичьи пимы и крепко стоят на камне. Меховой головной капюшон малицы откинут, обнаруживая почерневшую от грязи шею. Черные, твердые волосы острижены в скобку, ветер играет ими. Безстрастное, скуластое и приплюснутое лицо обращено к стоящему рядом человеку. Раскосые и узкие глаза самоеда смотрят внимательно и немного сострадательно на соседа.

Этот ‘Руссак’ (так самоеды зовут всех русских колонистов) — высок ростом, хорошо сложен и одет так же, как и Пырерко, хотя его одеяние и не воняет, как самоедское. Серые, стальные глаза, резкий энергичный профиль лица и упрямый подбородок делают его не совсем заурядным типом. Такие лица запоминаются. Жизнь центров с их суетой, нервозностью и вечной спешкой — ему непонятна и неприемлема. Ценой многих хлопот, усилий, трудов, ему, наконец, удалось срубить себе домишко на восточном берегу Южного Острова Новой Земли, на берегу Карского моря, снабдиться от Госторга двухлетним запасом продовольствия, приобрести десять штук ездовых собак, а главное взять опытного промышленника Василия Пырерко к себе в компаньоны.

Летков облегченно вздыхает — судно, наконец, скрывается за мысом, а с ним скрылись и все эти шумливые, безтолковые люди — масса ненужных и неинтересных человеческих пятен.

— Ну, Василий, одни теперь с тобой будем на целый год! — говорит Летков, хлопая Пырерко по плечу.

Под ‘братским’ прикосновением длани Леткова, самоед приседает, но, радостно осклабившись, лопочет:

— Ой бяда, Семеныч, какой рука-то у тебя тяжелой, да крепкой! Вот ужо промышлять с тобой добро станем — сильной ты! А руссак то плохой весь ушол пароходом, — заканчивает Пырерко свою мысль.

— Да, ведь, чортушка ты такой! ведь я тоже руссак, — возражает Летков.

— Какой ты руссак? ты так самой настоящий самодин! кровь пьешь, мясо сырой, рыбу ешь. Собакам ладно (хорошо) правишь, винтовкой совсем ладно стреляш! Какой ты уж руссак? Вот со мной самодином стал вместях жить, всё добывать (промышлять) и наживать вместях станем — нет, ты, Семеныч, наш уже теперь! — и самоед радостно хохочет.

Такое признание самоеда Леткову очень приятно, так как русские крайне скверно до сих пор относились к самоедам вообще. Пользуясь массовой безграмотностью безобидных и простодушных самоедов, русские купцы и спекулянты беззастенчиво обирали все продукты промысла и пушнины от самоедов, держа их вечно в долгах. У кого и где здесь, в стране безмолвной тундры, — самоед мог найти справедливость и суд? Волей и не волей он снова шел за продуктами первой необходимости к тем же кулакам.

— Ну, Василий! поздно и темно стало, пойдем-ка домой!

— Подём, подём Семёныч! жонка мой чай дома приготовил, обырдать (есть сырьем мясо и рыбу), станем.

Пройдя шагов триста, они поднялись на небольшой песчаный холм, с разбросанными по нему каменными глыбами. Холм был окружен с трех сторон скалами и прикрыт от северных ветров. Собаки с радостным лаем и скулением высыпали на встречу своим хозяевам. Прыгали, толкались и старались лизнуть лицо.

— Ля, ля! (тише, смирно) притворно сердито закричал на собак Пырерко. — Ой, бяда! Ой, бяда! Серко, Лебедь, Ла!!

Около Леткова, потираясь о его ноги и тыкаясь холодным, влажным носом в его руку, идет Торос — лучшая собака во всей упряжке и свирепый медвежатник.

— Ну, ну, Торос! Пошел на место! А рука сама собой тянется погладить и потрепать за ухом твердую и густую шерсть любимца. Собака изгибает хребет и ласково урчит.

Домашний уют.

Подошли к дому — небольшому деревянному строению из крепких лиственичных кряжей. Две комнаты, обширная кухня с громадной русской печью, и небольшая кладовка при доме. Рядом стоит обширный, деревянный сарай, где хранятся все запасы продовольствия, упряжь для собак, нарты (ездовые сани), сети, невода и другие промысловые снасти. Промышленники вошли в кухню и стали снимать с себя малицы. Около ярко топящейся печки возится с чайником и едой опрятная самоедка Анна, жена Василия. Маленький шестилетний Семка, сын Василия, еще непривыкший к Леткову, быстро ретируется за сарафан матери и оттуда поглядывает своими черными глазенками на Леткова и отца. По деревянным, вкусно пахнущим свежим деревом, стенам кухни развешаны мережи, пущальницы (сети для лова рыбы), сыромятные ремни, винтовка Ремингтон и две русских трехлинейки. Симетрично расположены гарпуны и остроги. Простая, но яркая лампа освещает и медную посуду, поблескивающую на полках, и довольные лица обитателей.

0x01 graphic

Около печки возится самоедка Анна. Семка поглядывает на Леткова и отца.

Пырерко пьет девятый стакан и блаженно потеет целыми ручьями. Чай, как и водка, слабость самоеда. При еде вилок не признают, а взяв кусок сырого мяса в зубы, резким взмахом острого ножа с низу, из под губ, отрезают мясо и едят. Того и гляди губы и нос себе отрежут.

На ‘десерт’ Анна приносит из кладовки кости оленя. Они тут же разбиваются, а сырые мозги поедаются с громким чавканьем и наслаждением. Это самое вкусное блюдо на Новой Земле.

Семка, уничтожив четыре куска сахару, засыпает, блаженно улыбаясь. Мать уносит его в комнату.

— Ну, а теперь и спать пора! — И Летков, сняв малицу, пошел в свою комнату, так же неприхотливо убранную, как и остальное помещение. Только на стенах висели дешевенькие масляные картины, стоял грубо сколоченный письменный стол, шкаф, умывальник, да много чучел птиц и зверей висело по стенам. За то над кроватью была развешена превосходная коллекция холодного и огнестрельного оружия — слабость Леткова.

Летков уже полуразделся, когда тихонько раскрылась дверь и в комнату вошел Василий. Он как-то неловко переминался и кряхтел.

— Тебе, Василий, что-нибудь нужно? — спросил Летков.

— Ты, Семеныч, парень-то ведь ишшо молодой да сильный! — начал самоед, — без бабы-то тебе плохо — ну, вот, так значит, я тебе Анну-то сейчас дам на ночь, добро ведь так будет?!

Изумлению Леткова не было границ.

— Да ты одурел, Василий, что-ли?! — закричал он на самоеда. И как тебе не стыдно? Идиот ты эдакий! пойми, что ты городишь.

Пырерко был очень напуган и смущен окриком Леткова.

— Не сердись, Николай Семеныч, — заговорил он, — ведь у нас, самодей, обычай уж такой. Ежели мы с тобой так вот жить зачали, что все пополам, а у тебя баба нет. Анна-то ведь баба доброй, жирной! Откажешь, так она сердиться шибко будет — обычай у нас такой, — уговаривал он Леткова.

Возмущенный, взбешенный Летков долго убеждал и ругал Пырерко за такое предложение. Наконец Василий ушел из комнаты, глубокообиженный отказом Леткова.

Промысел на моржа.

Верстах в пяти от берега находились четыре небольших островка, где наши промышленники сколотили временную хибарку. Проливы между островками были очень глубоки, и вот теперь там появилась масса белух, гнавшихся за рыбой. В проливах промышленники поставили специальные белушьи сетки — стоянки, на больших якорях. В течение двух недель хода белухи, Летков с Василием добыли до 25 штук громадных зверей, достигавших весом до 80 пудов. Для того, чтобы вытащить зверя на берег, пришлось там же, на островах, построить специальный деревянный ворот, с помощью которого с трудом только удалось вытащить белуху на более мелкое место, а снимать с нее сало и шкуру приходилось по колено в холодной воде. Сало и шкуры зверя перевозили к дому в большой лодке. В среднем с одной белухи добывали сала до 20-ти пудов, плюс шкура, из которой выделывается превосходный сыромятный ремень.

Промышляют белуху, главным образом, летом и осенью, когда бывает ее ‘ход’. В узких проливах и бухтах появляются сотни и тысячи этих зверей. Белуха гонит перед собой и истребляет громадные стаи рыбы. Ее можно сразу заметить по небольшому столбу воды и пара, которые она выбрасывает при вдыхании и выдыхании на поверхности воды, издавая звук — ухх! ухх! Тело ее было видно хорошо в воде. Промышляют белуху двояким способом.

Проследив направление хода стаи белух, выезжают на двух-трех лодках и перерезывают зверю путь, затем стреляют из винтовки спереди, сзади и сбоку зверя. Удара пули о воду белуха очень боится и, направляемая цепью пуль, бросается в сторону. Таким путем ее постепенно прижимают к берегу. Здесь ее бьют из винтовки самые лучшие стрелки, так как голову зверь высовывает из воды только на секунду. Стреляют белуху пониже большой жировой выпуклости на затылке. Жир белухи, перетопленный, довольно вкусен и может вполне итти на пищу человеку.

Другой способ промысла таков: загнав большое стадо белухи в узкий залив, устье этого залива перегораживают специальными белушьими сетями. Несколько лодок с промышленниками остаются около этой стенки и не дают зверю прорваться обратно, стреляя в воду или водя в воде длинными шестами и веслами. Остальные промышленники бьют зверя в заливе из винтовок и гарпунами.

Однажды Пырерко поехал в лодке на острова за белушьими сетями.

Солнце ярко светило. Море ослепительно блестело и шумно взыхало водяной грудью. Василий блаженно потеет в лодке, механически вскидывает веслами. Тихо, тепло… Острова уже близко… Громадный столб воды, глухой рев и резкий удар о борт лодки… Самоед окаменел. Свирепая морда большущего моржа, не далее как в полуаршине, смотрит на самоеда маленькими, налитыми кровью глазами. Страшные бивни-клыки опираются на борт лодки. Смрадное дыхание зверя обдает Василия,

0x01 graphic

Свирепая морда огромного моржа смотрит на самоеда маленькими, налитыми кровью глазами.

— Ой, бяда! Совсем пропал, мелькает мысль у самоеда, сейчас опрокинет лодку, да и меня потопит!

Тяжело тянутся гнетущие секунды. При малейшем движении морж перевернет лодку… Самоед замер.

Наконец, морж медленно снимает с борта клыки и погружается в воду. Корма лодки высоко задирается в воздух — это морж нырнул и чешет спину о киль. Бешено работает Василий веслами. За лодкой пенится вода. До берега уже 80 или 100 шагов. Вдруг лодка со всего размаху останавливается. Слышен треск дерева и два клыка проламываютборт. Потоки холодной воды хлынули и залили лодченку. Быстро сбросив малицу, Пырерко поплыл к острову. Морж яростно бьет клыками разбитую лодку, вода кипит и покрывается пеной. Василий плывет, напрягая все силы. Ледяная вода сводит руки и ноги, и соленая, горьковатая, обильно попадает в рот.

Уже близко… Вдруг самоед чувствует толчек и прикосновение тела моржа. Ужас смерти придает ему силы и энергии. Еще несколько взмахов, и Пырерко, шатаясь, вылезает на камни берега, где и садится в изнеможении.

— Ой бяда, ой бяда! Совсем уж пропал было — шепчут побелевшие губы.

Высоко высунувшись из воды, на самоеда зло посматривает морж.

Василий тупо смотрит на него, и вдруг, подняв камень, со злобой бросает в голову зверя, осыпая моржа язвительными насмешками и бранью. Клянет и за разбитую лодку, за малицу, за собственный испуг, а главное за утопленную винтовку.

Зверь давно уже исчез, а Пырерко все еще беснуется на берегу, отводя душу в ругательствах. Наконец Василий забирается в хибарку и, разложив огонь в чугунной печурке, сушит свою одежду. Поздно вечером, увидав на берегу костер, разложенный Василием, Летков в большой лодке перевозит самоеда домой. Дома еще раз всласть и дружно проклинают моржа, слушая рассказ Василия.

Промысел на моржа самый опасный из всех видов морских промыслов. Сам морж очень велик, — некоторые достигают до ста пудов веса, — очень подвижен и храбр в воде. Всего безопаснее, это добывать моржа на берегу или на льдах, где они отдыхают. Лежит он крепко и подходить можно смело. Стреляют его обычно из военной винтовки или штуцера. Убойные места у моржа — это височные кости и затылок. В остальных частях морж мало уязвим. Конечно, его можно ранить, и даже смертельно, но при его изумительной живучести и свирепости, из воды его достать очень опасно и трудно. Смертельно раненый морж как только увидит лодку, обязательно нырнет и бросится, чтобы перевернуть ее или ударить клыками. То и другое одинаково страшно и опасно, в особенности, если промышленник один. В этом случае только быстрый ход лодки, при ежеминутном изменении направления, может спасти промышленника от гибели. Хорошо, если можно ко льдине, на которой лежит морж, подойти незаметно, но если он увидал охотника и нырнул, то самое лучшее удирать, или моментально высадиться на ближайшую большую льдину, обязательно втащив лодку за собой, и, пользуясь моментом появления зверя на воде, стрелять. Зимою и летом убитый морж держится на воде очень короткое время, а затем тонет, так что нужно успеть его загарпунить.

Зимою, при промысле с припая, нужно смотреть в оба, опасаясь внезапного появления моржа. Ныряет он очень далеко. Кажется никого нет, как вдруг он выныривает около самой кромки льда, или рядом с лодкой. Конечно, ‘волков бояться — в лес не ходить’, но с моржом надо быть ой-ой как осторожным, ведь не даром его шкура почти в три раза стоит дороже медвежьей. Шкуру и сало моржа снимают и обрабатывают, как и другого черного зверя. Клыки с черепом тщательно препарируются и прилагаются к шкуре.

— Самая опасная скотина этот морж! — замечает Летков. Лучше сразу дело иметь с тремя белыми медведями, чем с одним моржом на воде!

За дикими оленями.

Воспользовавшись в конце Сентября первым выпавшим снегом, охотники погрузили на нарты продовольствие дней на пять, запрягли всех десять собак и двинулись вглубь острова, в горы, за дикими оленями. Анне было оставлено две заряженных винтовки. Учить ее стрелять было не нужно, так как почти все самоедки прилично владеют огнестрельным оружием. Гром и протесты Семки, его плач и просьбы взять с собой на охоту — остались втуне, и промышленники еще долго слышали его вопли на пороге дома. Собаки весело и дружно тащили легкую поклажу и нарты по свежему снегу. Оба промышленника шли впереди нарт, решив не утомлять собак, так как предвиделся длинный путь и крутой подъем на гору. Темные мрачные горы и тундра покрыты снегом. Кое-где сиротливо торчали из-под снега кустики мха — ягеля, да рыжей Ново-Земельской травы. Кругом высились горы и скалы, местами пересеченные равниной тундры, да речками и ручьями.

Вот, одна гора взвилась к небу своей острой вершиной и как-бы взывает о помощи, под тяжестью соседней оплывшей громадины — горы, навалившейся на нее. Там, дальше, две горы как-бы столкнулись в стремительном беге, да так и застыли в своем тысячелетнем поединке.

Тихо кругом — тихо невообразимо! Словно присутствуешь на первоздании нового Мира — до того необычайна обстановка! Вблизи с вершины, по склону горы, срывается масса подтаявшего снега, с грохотом и глухим ворчаньем сползает вниз в ущелье. Долго еще осыпаются камни и земля, нарушая жуткую, почти мистическую тишину, и снова безмолвие тысячелетий. Безмолвие пустыни прерывается лишь шумным дыханием собак, да резким звуком от трения железных шин полозьев нарт о камни.

Отошли от дома уже верст на двадцать и поднялись на последнюю высокую гору. Отдыхают. Собаки, раскрыв пасти и вывалив языки, растянулись на снегу, тяжело поводя боками. Между пальцами лап сырой снег скатался и обратился в льдинки, которые собаки старательно выкусывают. От псов валит пар. На горизонте видна черная полоска моря. Отдохнув минут десять и покурив, тронулись далее, по сплошному вечному снеговому плато горного хребта. Пырерко уверенно идет впереди и показывает путь. Прошли еще верст шесть.

Пырерко тихонько говорит:

— Не кури! вон видишь горка-то, там большой долина будет, олени верно есть — след свежий видел я.

Закрепив тщательно собак стальной цепочкой общего хомутика к камням и дав им корму, промышленники осторожно, на животе, ползут по снегу к намеченному холмику, таща за собой винтовку. Добравшись до камней, Летков вынимает двенадцатикратный бинокль Цейса, осторожно поднимает голову и начинает осматривать долину, лежащую у его ног.

— Семеныч, возбужденно шепчет Пырерко, вона, маленько левее озерка смотри, видать оленей два стоят!

Зоркие глаза самоеда без всякого Цейса уже увидали дикарей.

Летков пристально всматривается. Два грациозных оленя стоят на небольшом возвышении и посматривают по сторонам, остальные олени бродят ниже и, опустив ветвистые рога, загребают копытами снег и щиплют мох.

— Василий, двадцать семь дикарей тут ходит, вот добро-то! — шепчет Летков.

— Ой бяда! сать саво (очень хорошо), ладно-же мы попали, — шепчет Пырерко.

Часа полтора прошло, пока Леткову удалось доползти до намеченного холма, отстоявшего тысячи на две шагов от оленей. Сердце бурно билось в груди и дыхание прерывалось от трудного пути. Каждый неосторожный шаг, движение, или сорвавшийся из-под ноги камень, могли вспугнуть дикарей. Едкий пот обильно струится по лбу и щекам, попадая в глаза. Осторожно, положив маузер на камни, Летков осматривает поле действия в бинокль. Олени все так же мирно продолжают щипать мох, передвинувшись немного на юг.

После тщательного наблюдения Летков разсмотрел какую-то серую массу в камнях, совсем вблизи от оленей.

— Ну и Василий! вот молодчина! поди шагов на двести подобрался… В этот момент один из оленей-сторожей делает громадный прыжок и падает на землю. Один есть! — мелькает у Леткова и вместе с тем до него докатывается звук выстрела. Все олени быстро — быстро несутся на Пырерко, пытаясь уйти из долины через южный проход. Почти одновременно раскатываются еще два выстрела, гулкое эхо звенит в горах. Результатов выстрелов Летков уже не видит, все его внимание поглощено дикарями. От двух последних выстрелов Пырерко, олени резко поворачивают и бешено мчатся к Леткову. Заломив ветвистые рога на спину и вытянувшись в воздухе в нитку, впереди несется, очевидно, вожак.

Рано еще, далеко… соображает Летков, беря вожака на мушку… Поди шагов тысячу еще есть! Звучит еще один выстрел, посланный Василием вдогонку. Летков весь живет в правом глазе и черной мушке, неумолимо идущей за оленем.

Вдруг олень вожак, а за ним и все стадо, резко поворачивают, сильными бросками начиная подниматься в гору, где оставлены собаки. Эх ты, черти!.. Учуяли, — мелькает у Леткова и он уверенно нажимает на собачку.

Ррраз! резко отрывает маузер, и вожак, перекувырнувшись через голову, остается на месте. Быстро, быстро посылается новый патрон в казенник, а пустой вылетает, с силой ударившись о камень.

Бббах! Бббах! Бббах! — рявкает маузер. Олени уже поднялись на гору. Еще один…. последний…. и Летков лихорадочно схватывает на прицел последнюю рогатую фигуру… Бббах!

С горы несется дружное и свирепое завывание упряжки. Очевидно, олени выперли прямо на собак.

— Ну, теперь будет каша — говорит Летков вслух, отирая пот, и спешит спуститься вниз, в долину, где сходится с Василием.

— Семеныч! бяжим к собакам, а то бяда, оторвутся да пойдут за оленями! — кричит Пырерко и оба снова бегут и карабкаются в гору. Миновали мертвого вожака, вот еще лежит олень и судорожно бьет ногами — не до него теперь. Вой псов переходит в неистовый звериный рев и вдруг сразу затихает. От сильного напряжения и подъема на гору не хватает дыханья, в глазах идут красные и зеленые полосы… еще немного… еще… поднялись. Собак на прежнем месте нет.

— Эка бяда, пропали теперь мы, как без собак-то будем — еле-еле выговаривает Василий.

— Молчи!.. Слушай, — прерывает Летков.

Где-то далеко слышится повизгивание и ворчанье. Промышленники бегут туда. В середине большой кучи камней и скал лежат кверху полозьями нарты, все из них вывалилось и разсыпалось по снегу. Вся куча собак темным пятном ворчит и копошится над чем-то.

— Ну, еще хорошо окончилось! — на бегу кричит Летков. — Видишь, дикаря схватили! — Собаки, в упряжке, рвут и пожирают оленя вместе со шкурой, шерстью. Внутренности дикаря разорваны. Среди крови и кишек хозяйничает Торос, весь вымазавшийся в крови. Остальные псы усердствуют по соседству.

0x01 graphic

Собаки рвут и пожирают оленя вместе со шкурой, шерстью.

— Ой бяда, бяда. Ля! Ля! — кричит Пырерко и оттаскивает собак от оленя. Соединенными усилиями удается кое-как водворить порядок и оттащить рвущихся к оленю собак.

— Ой какой собака-то сильной! Прямо звери ведь. Нигде Новой Земля такой собака нет, как у нас, Семеныч, — пыхтит Василий. Попорченного оленя тщательно свежуют и кормят собак до отвала.

Полярные сумерки быстро падают на покрытую снегом землю.

— Давай, сами станем обырдать маленько, да спать, завтра уже оленей всех собирать будём сегодня не пойдем — предлагает Василий Леткову.

Кое-как установили и направили примус. Вскипятили чайник. Плотно подкрепляются сырой олениной, обмакивая ее в собранную кровь. Василий с наслаждением поедает желудок оленя с полупереваренной пищей — это самое лакомое блюдо у самоедов. Летков сосредоточенно трудится над лопаткой. На крепкие зубы ему вдруг попадает пуля.

— Вишь-ты, дьявол! чуть всю челюсть не своротил! — Они ведь, Василий, схватили моего последнего, сильно раненого оленя.

Псы сытые и довольные, свернувшись клубочком и уткнув носы в пушистые хвосты — спят, взлаивая во сне.

В последнее время дикого оленя на Новой Земле вообще стало очень мало. Олень зимой питается мхом, а летом ест охотно траву. Чтобы добыть мох, олень должен разгрести снег ногами, и если ударит гололед, то, разбивая лед копытами, он повреждает себе ноги, и от этого гибнет, лишенный возможности добывать себе в дальнейшем корм. От гололедов, покрывающих зимою прибрежную полосу земли, олень уходит вглубь острова, летом-же, наоборот, в глубине гор или тундры его начинает безпокоить мошкара, имеющая наклонность отлагать в носу у оленя свои яички, и он вынужден выходить на холод, к берегам моря, снегам или ледникам. Теплая зимняя и густая шерсть летом у оленя вылезает клочьями и выпадает. На смену ей вырастает новая, темная. Рога, такие ветвистые и красивые зимой, летом у него тоже падают, вырастают новые, маленькие, покрытые нежной кожей. Самоеды очень любят также… летние рога оленя. Уверяют, что тоже: ‘Ой бяда, какой сладкой!’ Мясо летнего оленя далеко не так вкусно, как зимнего, особенно осеннего. Год от году ‘дикаря’ становится все меньше из-за неистового истребления. Так годов сорок назад, оленей на Новой Земле были тысячные стада. Самоеды их безпощадно и неразумно истребляли. Старики раз-сказывают: ‘Ой шибко много было-же оленя! Собак оленями кормили даже. Шкуры не успевали домой вывозить с тундры. Там зря и гнили. Вот сколько много было!’ Конечно, благодаря такому неразумному истреблению, а также по причине гололедов, олени сильно поредели. Чтобы остановить их окончательное истребление, необходимо запретить охоту на оленей на десять-пятнадцать лет.

Напившись чаю и поевши, промышленники надели сверху малиц совики (верхняя меховая одежда мехом наружу) и, окружив себя собаками, улеглись спать.

Туман клубится над вершинами гор. Поднимается легкий ветерок, снег крупными хлопьями покрывает, как саваном, спящих людей и собак.

Беседа с богом.

Утром Летков был разбужен возней и ворчаньем собак. Отряхнув с малицы и совика снег, вытер лицо снегом, заметил отсутствие Василия.

— Наверное за оленями ушел — подумал Летков.

Между тем Пырерко невдалеке, забив деревянный колышек в землю, вымазал его кровью и салом, ходил около него и бормотал:

— Сядай (так самоеды зовут своих идолов), ты хорошо вчера делал нам! Дикаря добыли! мясо теперь станем обырдать — ладно!! Целой зиму мясо станем есь. Ой, совсем хорошо! Ты хорошой, Сядай. Василий Пырерко тебя шибко любит. Всегда так нам делай — мясо тебе ишшо даём! Если, стерво, омманывать будешь, промысла давать не станё, кряду бить палкой тебя стану крепко, а потом другой Сядай сделаю — тебе ничего уж жрать не будет!

Покончив свои несложные отношения и счеты с ‘божеством’, Василий вернулся к Леткову.

— Ты, Василий, оленей ходил смотреть? — спросил Летков.

— Пошто? олени ведь мертвой! я с богом ходил говорил, поди и ты говори ласково с Сядаем, тогда нам уж обоим всегда хорошо будет! — уговаривал Пырерко Леткова.

Много усилий стоило Леткову, чтобы не расхохотаться, глядя на ‘бога’ и слушая объяснения Василия.

С помощью чуткого Тороса всех убитых оленей быстро разыскали. Семь туш тщательно освежевали, мясо погрузили на нарты, хорошо закрепив ремнями. Тридцатипудовый воз отдохнувшие собаки легко тащили по старому следу нарт домой.

Нашествие белого медведя.

Ночью усталые промышленники подъехали к дому. Здесь их ждал сюрприз. Шагах в пятидесяти от крыльца лежал убитый громадный белый медведь. Собак пришлось посадить на ночь на цепи, чтобы они не испортили шкуру зверя. Анна разсказала, как был убит ошкуй.

— Я стирала белье в кухне, а Семка катался на дворе на нарточках, которые ты, Николай Семеныч, ему сделал, ладно, вдруг Семка бежит и кричит:

— Мамка! давай-ко дядину длинну винтовку! ко мне ошкуй в гости пришол!

— Ты чего, Семка, дуришь? поди на двор, да не мешай тут — говорю.

— Верно, Мамка, ошкуй пришол! да вот, гляди, он стоит!

Растворила я маленько дверь-то, гляжу… верно! у Семкиных нарточек стоит и нюхает их ошкуй, да большой ошкуй! А Семка все орет:

— Давай ружье — сам трелять буду!

0x01 graphic

У Семкиных нарточек стоит и нюхает их белый медведь, да большой медведь!..

— Замолчи ты, говорю, еретик, (самоедское ругательство), ведь ошкуй то нас обоих сожрет! Сама хватила ремингтон, прицелилась хорошенько, пальнула… Ошкуй заревел да к дверям ближе пошел, — плохо, видно, попала. А Семка уж другу винтовку тащыт. Ну, второй-то раз как пальнула, ошкуй и пал. Ище, поди, с час времени все хрипел да лапами ворочал, потом сдох. А меня такой страх забрал — прямо бяда! В комнату заперлась, да боюсь выдти, дрожжу…. вдруг слышу… ббух! опять кто то из винтовки. Ну, думаю, вы оба пришли. Выбежала в кухню, а тут Семка стоит, винтовку то бросил на пол, да за щеку держится…. орет!..

— Что ты, окаянный, сделал? говорю.

— Да я, мамка, тоже в ошкуя стрелял, да видно не попал, пуля то мне в рот попала… ревет слезами! Эка, думаю, бяда то! Раскрыла рот охотнику, а у него двух зубов нет. Как пальнул он, а винтовка то отдала и выбила два зуба, а пуля то вишь в потолок по

За Полярным кругом

_____

Одинокие.

Домашний уют.

Промысел на моржа.

За дикими оленями.

Беседа с богом.

Нашествие белого медведя.

Читайте также: