‘Русская Мысль’, кн.VII, 1890
За чужим горбом. Повесть для детей А. В. Круглова, Круглов Александр Васильевич, Год: 1890
Время на прочтение: 3 минут(ы)
За чужимъ горбомъ. Повсть для дтей А. В. Круглова. Изданіе книжнаго магазина М. Д. Наумова. М., 1890 г. Ц. 80 к. Изъ объявленія, приложеннаго къ новой книжк г. Круглова, видно, что авторъ этотъ написалъ уже 19 книгъ для дтей. Онъ длаетъ ихъ (именно длаетъ) замчательно быстро, спшно и небрежно. О спшности его писанія свидтельствуетъ многое множество его сочиненій, изданныхъ въ какія-нибудь 10—12 лтъ, о небрежности его работы можетъ съ достаточною ясностью и несомннностью засвидтельствовать его новая книжка За чужимъ горбомъ. Начинаете вы читать эту повсть и, прежде чмъ доберетесь до сути, до самаго разсказа, вамъ приходится перебираться черезъ множество ненужныхъ, ничмъ не типичныхъ разговоровъ, представляющихся въ повсти пустою болтовней, и чрезъ множество сухихъ, скучныхъ описаній, врод слдующаго:
Верстаки были завалены разнымъ сапожнымъ инструментомъ. Тутъ находились и различнаго рода шила (тонкія для тачки голенищъ, толстыя для вшиванія стелкъ), форштики (тонкіе, чтобы подбивать подошву, и толстые для набивки каблуковъ’, клещи, клепсанки (инструментъ для тасканія гвоздей), гладилки (гладить подошвы), брашпили (для подпилки гвоздей на подошвахъ) и т. д. Д
Можно подумать, что это — страничка изъ какой-нибудь книги, подъ заглавіемъ: Самоучитель-сапожникъ или Руководство къ сапожному мастерству, а не изъ беллетристическаго произведенія. Разговоры персонажей г. Круглова также не отличаются живостью. Нетипичны они и даже невыразительны, вялы, растянуты. Напримръ:
— Здраствуй, Макаръ Алексичъ.
— Здраствуй, Андрей Иванычъ. Присядь, только вотъ кончу. Какъ живешь-можешь?
— Слава Богу, Макаръ Алексичъ. Ты какъ?
— Благодаренье Господу. Сейчасъ я… Пожди чуточку.
— Ну, здраствуй еще, Андрей Иванычъ, здраствуй. Какъ Богъ носитъ? Къ вамъ зачмъ пожаловалъ?
Наконецъ, Макаръ Алексичъ и Андрей Иванычъ перестали здороваться и начинаютъ говорить о дл. И опять тянутся эти безпрестанные и безконечные абзацы:
— А?
— Что?
— Ну?
— Какъ?
Впрочемъ, иногда встрчаются и варіаціи:
— Что же?
— Ладно!
— Врно!
— Такъ!
Изъ такихъ скучныхъ описаній, характеристикъ и разговоровъ состоитъ первая половина повсти, и только съ VII главы замчается въ разсказ хоть сколько-нибудь движенія. Но тамъ, гд автору представляется возможность дать множество сценъ, полныхъ драматизма, юнъ ограничивается тмъ, что просто-на-просто перечисляетъ факты:
Митрофанъ разсказалъ все. Отправились въ барку и нашли метавшагося въ бреду Клима. Его взяли и свезли въ больницу, а Митрофана урядникъ на первомъ же позд увезъ въ Чудово. Остальные обитатели барки, услыхавъ о поимк Митрошки, скрылись. Напрасно ихъ караулили два для: они не возвращались въ свое гнздо. Семенъ убжалъ вмст съ ними, однако, въ этотъ же день оставилъ ихъ. Онъ узналъ о поимк Митрошки и бросился дальше, къ Вишер, надясь тамъ переждать время поисковъ. Пройдя пшкомъ до станціи Гряды, онъ тутъ проскользнулъ въ вагонъ пассажирскаго позда. Но прохать даромъ ему не удалось, и на Малой Вишер оберъ-кондукторъ сдалъ мальчика начальнику станціи.
Получилось нчто врод репортерской замтки. А въ общемъ оказалась повсть съ растянутымъ началомъ и скомканнымъ концомъ,— нчто небрежное и безалаберное. Авторъ не съумлъ воспользоваться пришедшимъ ему благодарнымъ и заслуживающимъ тщательной обработки сюжетомъ. Назвавъ свою повсть За чужимъ горбомъ, онъ, однако, не показалъ, чтобы ея лнивый герой, Сенька, когда-либо (кром разв первой главы) прятался за чужой горбъ и вызжалъ бы на немъ: Сенька ограничивается лишь тмъ, что мечтаетъ быть за чужимъ горбомъ, во на всемъ протяженіи разсказа авторъ не поставилъ его въ то положеніе, въ которомъ онъ его только воображаетъ. Повсіи не продумана настолько, что заканчивается несимпатичнымъ поступкомъ Сеньки, тогда какъ авторъ увряетъ, будто ужь онъ сталъ ‘тихій такой, работаетъ, Вс эти дни выгружалъ дрова’, будто ужь ‘исправляется сынъ, одумался и будетъ человкомъ’. Но вс эти увренія г. Круглова говорятъ намъ очень мало, и его Сенька остается для насъ такимъ же лодыремъ, какимъ и былъ до своего, кажущагося г. Круглову, исправленія. Вотъ какое Сенька принимаетъ ршеніе, свидтельствующее о томъ, что авторъ сильно ошибается въ оцнк нравственныхъ стремленій своего героя:
— Знаешь ли что, Сеня? Я думаю тебя къ столяру здшнему отдать… Какъ ты, а?
— Нтъ, матушка,— отвчалъ онъ,— я не хочу къ столяру… Я въ Петербургъ хочу хать…
— Какъ въ Петербургъ? Это зачмъ?— испугалась мать.
— А въ магазинъ къ Ильину… Мы съ Костюхой вмст… Его отецъ везетъ говоритъ, что и меня устроитъ. Это лучше.
— Да чмъ же, Сеня?
— Лучше: работа легче.
И такъ, авторъ надется, что его ‘одумавшійся’ и ‘исправляющійся’ герой детъ въ Петербургъ за дломъ. Наивныя надежды! Намъ же думается, что изъ словъ Сеньки рисуются мечты далеко неприглядныя: теперь-то именно и намревается онъ спрятаться за чужимъ горбомъ и пристроиться къ легкой работ для легкой наживы, такъ какъ онъ находитъ, что ‘это лучше’. Рисуется намъ и будущность этого героя, любителя легкой работы. Но мы не станемъ рисовать эту будущность читателямъ: она и безъ того ясна всмъ и каждому. Пожалемъ только, что неясна она автору повсти За чужимъ горбомъ.