П. К. Козлов и ‘Тангутская филология’ Н. А. Невского
З. И. Горбачева
З. И. Горбачева. П. К. Козлов и ‘Тангутская филология’ Н. А. Невского, Козлов Петр Кузьмич, Год: 1963
Время на прочтение: 7 минут(ы)
П. К. Козлов. Русский путешественник в Центральной Азии.
Избранные труды к столетию со дня рождения (1863—1963)
М., Издательство Академии наук СССР, 1963 г.
OCR Бычков М. Н.
Одним из путешествий П. К. Козлова, принесших ему впоследствии мировую известность, была Монголо-Сычуаньская экспедиция 1907—1909 гг. Именно во время этого путешествия П. К. Козлов открыл в песках пустыни Гоби мертвый город Хара-хото, а в нем — многочисленные письменные памятники народов Востока, среди которых подавляющее большинство относилось к очень мало известной тогда в науке тангутской письменности.
Еще в начале XX в. П. К. Козлов неоднократно слышал от других русских путешественников — Г. Н. Потанина, В. А. Обручева — о затерянном в песках южной части пустыни Гоби таинственном мертвом городе Хара-хото. Найти этот город, раскрыть его многовековые тайны стало страстным желанием П. К. Козлова. ‘Мысли о Хара-хото… приковывали целиком наше внимание и наше воображение… Сколько мечталось о Хара-хото и его таинственных недрах!..’ {Козлов П. К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото. М.—Пг., 1923, стр. 101.},— писал П. К. Козлов уже после открытия этого города.
Выехав в экспедицию 10 ноября 1907 г., П. К. Козлов со своими спутниками достиг Хара-хото 19 марта 1908 г. и пробыл там около недели. Это посещение мертвого города П. К. Козлов считал по результатам лишь предварительной рекогносцировкой. ‘Первый раз мы отправились в Хара-хото сравнительно налегке’ {Козлов П. К. Русский путешественник в Центральной Азии и мертвый город Хара-хото. ‘Русская старина’, СПб., 1911, стр. 52, или в настоящем томе стр. 58.},— писал путешественник.
При этом посещении города экспедиция обогатила науку целым рядом письменных и материальных памятников — ‘книгами, письменами, бумагами, металлическими и бумажными денежными знаками, женскими украшениями, кое-чем из домашней утвари и обихода, необходимыми принадлежностями торговцев, образцами буддийского культа и др.’ {Козлов П. К. Русский путешественник в Центральной Азии и мертвый город Хара-хото, стр. 101, или в настоящем томе стр. 102.}.
Вторичное путешествие в Хара-хото, летом 1909 г., имело уже специальную цель — тщательно обследовать развалины города и произвести там планомерные раскопки. Оно оказалось значительно эффективнее. Именно тогда открыли знаменитый субурган (погребение) на северо-западной окраине Хара-хото, в котором оказалась целая библиотека ксилографических и рукописных книг {Козлов П. К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото, стр. 554.}.
Вот как описывал П. К. Козлов это волнующее событие. ‘Наконец, 22 мая, в полдень, экспедиция прибыла в мертвый город Хара-хото и расположилась бивуаком не в центре его исторических стен, как прежде, а несколько ближе к северо-западному углу, подле развалин большой фанзы. В наше годичное отсутствие из древнего города в него никто не заглядывал: его развалины были в том же положении, в каком мы их и оставили. Нетронутыми оказались и те предметы, извлеченные нами из-под обломков или мусора, которые мы оставили как ненужные’ { Козлов П. К. Русский путешественник в Центральной Азии и мертвый город Хара-хото, стр. 54, или в настоящем томе стр. 59.}.
Согласно составленному плану раскопок, предстояло заняться субурганом, расположенным, вне городских стен. ‘Вот этот-то субурган, названный нами ‘знаменитым’, и поглотил затем все наше внимание и время. Он подарил экспедиции большое собрание, целую библиотеку книг, свитков и рукописей… большинство книг и рукописей, а также иконопись поражают своей свежестью после того, как они пролежали в земле немало веков…’ {Там же, стр. 103, или в настоящем томе стр. 102.}. В нижней части субургана была обнаружена группа глиняных статуй, (Поставленных ‘лицами внутрь, наподобие лам, отправляющих богослужение перед большими рукописными листами письма Си-ся, сотнями наложенными один на другой’ {Козлов П. К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото, стр. 556.}.
Так, более 50 лет назад была открыта богатейшая (с ней насчитывается, как теперь стало известно, более 8 тыс. единиц хранения) и, сейчас мы можем уже это сказать, ценнейшая в научном отношении коллекция рукописей и ксилографов на тангутском языке.
Все находки П. К. Козлова переданы: письменные — в Азиатский музей Академии наук (ныне Институт народов Азии Академии наук СССР, Ленинградское отделение), материальной культуры — в Русский музей, а позднее — в Эрмитаж.
Чтобы определить научную ценность коллекции, потребовались многолетние, невероятные, граничащие с подвигом, усилия ряда ученых, в первую очередь H. A. Невского, открывшего своими исследованиями новый этап в области изучения тангутского языка.
Что вообще было известно о тангутах, тангутеком языке, их культуре до открытия П. К. Козловым мертвого города Хара-хото?
Тангутоведение к тому времени представляло собой еще чрезвычайно мало изученную отрасль востоковедения. И это прежде всего объяснялось крайне ограниченным количеством оригинального тангутского материала в руках ученых. А, кроме того, имевшийся материал был однотипен по своему содержанию. Это были переводы нескольких буддийских сочинений с санскритского или китайского языков. Поэтому вести широкие научные изыскания в различных областях тангутоведения ученым не представлялось возможными В конце прошлого века зарубежные ученые, в основном синологи,— Уайли (A. Wylie), Шаванн (С. Chavannes), Бушель, (S. Bushell), Деверия (Deveria), Морис (A. Morisse),— на этом ограниченном материале сделали первые выводы о неведомом ранее языке. Они, во-первых, определили его как язык тангутский (Деверия), сумели расшифровать несколько десятков знаков (Деверия и Бушель), дать фонетические эквиваленты весьма незначительному количеству иероглифов (Уайли, Шаванн) и подойти к раскрытию грамматического строя языка (Шаванн, Морис). Так было заложено начало новой востоковедческой дисциплины — тангутоведения.
Сенсационные открытия П. К. Козлова произвели полный переворот в этой, тогда молодой отрасли науки. Находки в мертвом городе Хара-хото позволили ученым оперировать большим количеством памятников тангутской письменности довольно разнообразного содержания. Это открывало возможность, с одной стороны, проверить на новом материале и апробировать сделанные ранее выводы, а с другой, начать новые дальнейшие изыскания в этой области.
Так, проф. А. И. Иванов, обнаруживший в коллекции тантуто-китайский словарь Чжан-чжун-чжу (‘Перл в руке’), смог уже довольно определенно расшифровать тангутские иероглифы, как со смысловой, так и с фонетической стороны, и составить небольшой словарь {Ivanov A. Zur Kenntnis der Hsi-Hsia Sprache.— Изв. Академии наук, 1909, серия VI, т. III, No 12—18, стр. 1221—1233.}. На базе его исследований Лауфер (В. Laufer) дал более обширный словарь тангутских иероглифов. В области же грамматики языка продолжали работать Морис и Шаванн. Тангутоведение, как научная дисциплина, сделало еще шаг вперед.
П. К. Козлов с неослабевающим вниманием следил за ходом работы над тангутскими памятниками, живо интересовался итогами ее. Еще в 1911 г. он имел представление о значении своих открытий и научной ценности обнаруженных им тангутских материалов для развития тангутоведения.
Однако трудность расшифровки материалов, их обширное количество давали очень медленно результаты. Лишь к началу двадцатых годов было составлено первое, весьма приблизительное, лишь ориентировочное представление о составе всего тангутского фонда.
Так, в опубликованной в 1920 г. ‘Краткой памятке’, посвященной 100-летию Азиатского музея Академии наук, В. М. Алексеев (академик с 1929 г., а тогда ученый хранитель Дальневосточного фонда музея) писал: ‘Фонд не расшифрованных еще окончательно письмен имеет исключительное и мировое значение, благодаря многим сотням книг древнетангутского письма династии, называемой в Китае Западной Ся (1032—1227). Рукописи и ксилограммы этого письма, добытые экспедицией П. К. Козлова, в подавляющем большинстве буддийского содержания, но, по-видимому, в них попадаются и другие сюжеты’ {Азиатский музей Российской Академии наук. 1818—1918. Краткая памятка. Пг., 1920, стр. 64.}.
П. К. Козлов в 1923 г. специально обратил внимание научных кругов на состояние дела с упорядочением и расшифровкой тангутских письменных памятников. Он писал: ‘Еще не приведен в известность полностью перечень книг, рукописей и образов…’ {Козлов П. К. Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото, стр. 556.}.
В двадцатых годах приступил к изучению проблем тангутовсдения Н. А. Невский. Благодаря трудам своих предшественников (А. И. Иванов, А. Бернарди, фон Цах, Ло Чжэнь-юй, Ло Фу-чан, Ло Фу-чэн, Ван Цзин-жу, Исихама Дзюнтаро) этот ученый получил возможность не только продолжить и углубить разработку поставленных ранее проблем, ограниченных прежде лишь вопросами лингвистическими (язык, грамматика, фонетика), но и расширить рамки этих исследований, включив в них вопросы истории тангутов, их культа и т. п. Как показывают архивные материалы Н. А. Невского, задачи в области тангутоведения он видел прежде всего в раскрытии фонетики тангутского языка и, самое главное, в составлении словаря, так как освоение и введение в научный обиход поистине необъятных тангутских памятников письменности, открытых П. К. Козловым, возможно было лишь при наличии такого словаря.
Н. А. Невскому предстояла в связи с этим очень трудная работа — сложный путь расшифровки почти неизвестного языка. Эта работа была во многом сложнее того, что пришлось сделать египтологам для расшифровки египетских иероглифов или тем, кто раскрывал значения знаков языка майя. Известный всему миру Шампольон обессмертил свое имя, расшифровав 1000 египетских иероглифов, Н. А. Невский создал словарь, в котором зафиксировано около 6000 знаков тангутского письма.
В двадцатых годах нашего века, когда начал работать над тангутскими текстами Н. А. Невский, были неизвестны в полной мере ни язык, ни письменность тангутов. Поэтому ученому пришлось заняться и расшифровкой письменных знаков, и определением языка. Эти два процесса зависели друг от друга, т. е. путь к раскрытию языка шел через сохранившиеся письменные памятники тангутов, а расшифровка письменных знаков зависела от степени знания языка. Это была одна из сложнейших задач, когда-либо стоявших перед лингвистами. В итоге своего десятилетнего упорного, титанического труда Н. А. Невский заставил заговорить мертвый тангутский язык.
Обладая серьезными и глубокими знаниями в области лингвистики, владея в совершенстве несколькими восточными языками и их деалектами {По неполным данным, в его словаре использованы эквиваленты четырех восточных языков и около 40 их диалектов.}, Н. А. Невский свободно разбирался в китайской, тибетской и японской литературе.
Все это явилось базой тех многочисленных трудов в области тангутоведения, которые нам оставил ученый как в изданном {Невский Н. А. Тангутская филология, т. I—II, Изд-во вост. лит-ры, М., 1960.}, так и в неопубликованном виде {Горбачева З. И. Материалы по тангутоведанию Архива востоковедов Института Востоковедения АН СССР (архив Н. А. Невского).— Краткие сообщения Института Востоковедения АН СССР, XVIII, 1956, стр. 66—72.}.
Н. А. Невский в основном определил главные тангутские памятники коллекции П. К. Козлова, составив их подробное описание в виде инвентаря. Этим он выполнил желание П. К. Козлова — иметь хотя бы перечень ценнейших тангутских памятников.
Располагая, таким образом, уже в известной мере обозримым тангутским материалом, Н. А. Невский, на основании использования обнаруженных в коллекции тангутско-китайских и тангутских толковых словарей — Вэнь-хай, Вань-хай цза-лэй, Чжан-чжун-чжу, а также фонетических таблиц тангутских иероглифов, смог уже в 1934 г. думать об издании большого тангутского словаря. Этот словарь теперь издан. Он насчитывает около 6000 знаков, большая часть которых имеет фонетические эквиваленты и разные значения, а также целый ряд других словарных статей {Невский Н. А. Тангутская филология, т. I, стр. 185—680 и т. II.}.
На основании изучения большого числа тангутских памятников Н. А. Невский подошел к изучению и грамматики языка. Его, как ученого широкого плана, интересовали вопросы истории, культа тангутов и др. Он обнаружил и определил 20-томный ‘Свод законов Тангутского государства’ и т. п. {Невский Н. А. Тангутская филология, т. I, стр. 32.}. В результате всей этой многолетней работы Н. А. Невский написал ряд ценнейших работ по тангутоведению {См. библиографию в настоящем томе.}.
Н. А. Невским был составлен проект издания памятников тангутской культуры из Хара-хото. ‘Издание коллекций, добытых П. К. Козловым, является научным делом первостепенного международного значения,— писал Н. А. Невский в своем проекте,— материалы Хара-хото до сих пор почти не пущены в научный оборот. Коллекции, вывезенные из того же городища английским путешественником Aurel Stein’ом, ничтожны по сравнению с тем, чем обладает Академия наук СССР и Государственный Эрмитаж’ {Проект издания памятников тангутской культуры из Хара-хото. Архив востоковедов Института народов Азии АН СССР (Ленингр. отделение), ф. 69, оп. 1, ед. хр. 34.}.
Работы Н. А. Невского по обширности привлеченных им первоисточников на китайском, тибетском, санскритском языках, по широте тех проблем тангутоведения, которые он ставил, не ограничивая себя узкими рамками лингвистики, по тщательности исследования занимают выдающееся место среди трудов по тангутоведению.
Эти работы, опубликованные после смерти Н. А. Невского в 1960 г. Институтом народов Азии Академии наук СССР в издании ‘Тангутская филология’, были удостоены Ленинской премии 1962 г.
Однако мы не должны забывать, что, не будь открытий П. К. Козлова, не было бы и ‘Тангутской филологии’ Н. А. Невского в том виде, в котором мы ее имеем. Лишь энергия и страсть П. К. Козлова к путешествиям, к открытиям все нового и нового, энтузиазм и преданность своему любимому делу привели к тому, что очень интересное си-сяское письмо не осталось тайною для науки.