Станислав Никоненко
Станислав Никоненко
Юрий Слезкин и Владикавказ
Юрий Слезкин и Владикавказ
* * *
Юрий Слезкин и Владикавказ, Никоненко Станислав Степанович, Год: 2008
Время на прочтение: 11 минут(ы)
В первые послевоенные пять лет я с родителями жил в Риге. Думаю, что это сыграло важную роль в моем интересе к неизвестной русской литературе. Дело в том, что в те годы на рынке, да и в букинистических магазинах здесь продавалось великое множество книг, выпущенных русскими издательствами Латвии, Литвы и Эстонии до 1940 года, то есть до вхождения этих стран в СССР. Разумеется, в Риге преобладали латвийские издания. Стоили эти книги дешево, поскольку их покупали в основном любители: напечатаны в большинстве своем они были по старой орфографии с ятями, ерами в конце существительных и местоимений, оканчивающихся на согласные буквы, фитами, ижицами, и пр. Молодежь их читать была уже не способна. Однако мне почему-то не составляло труда прочесть даже ‘Войну и мир’ и ‘Три мушкетера’, многие романы и рассказы Тургенева именно в старой орфографии. Я и еще несколько моих друзей пристрастились к посещению букинистов, где мы выискивали книги писателей, не входивших в школьную программу. Так я открыл для себя наряду с западными писателями — Сигрид Унсет, Евгенией Марлит, Октавом Мирбо, Оливией Уэдсли, Эдгаром Уоллесом и др. — писателей русских, о которых ничего не было известно: Бориса Зайцева, Георгия Гребенщикова, Сашу Черного, Михаила Арцыбашева, Юрия Галича, Тэффи, Ивана фон Нолькена, Крыжановскую-Рочестер, Сергея Минцлова и многих-многих других.
Сегодня, когда я читаю мемуары некоторых литераторов, поливающих советское время за всякого рода запреты, меня просто коробит. Эти запреты существовали лишь для ленивых, для тех, кто хотел, чтобы ему все подносили на блюдечке с голубой каемочкой. На деле же можно было купить или достать, или взять в библиотеке любую книгу. Просто нужно было знать, что вам нужно. Так, помню, уже в более позднее время, примерно году в восьмидесятом, я купил в Риге в букинистическом магазине книгу американского автора, книгу, хотя и бредовую, но выпущенную в США только в течение 1964 года тиражом около 9 миллионов экземпляров. По антисоветской и антикоммунистической направленности ‘Архипелаг ГУЛАГ’ в сравнении с этой книжицей — детский лепет. А между тем книжка свободно продавалась и стоила она, кажется, полтора или два рубля. Впрочем, для того времени цена вполне солидная.
Интерес к неизвестным авторам и книгам породил во мне желание разделить свою радость обретения нового с другими людьми. Так, кажется, с 1961 года я начал публиковать сначала в периодических изданиях, а затем и отдельными книгами произведения Аркадия Аверченко, Тэффи, Юрия Галича, Сергея Минцлова, Михаила Арцыбашева, Бориса Зайцева, Михаила Осоргина, Ивана фон Нолькена, Ивана Лукаша, Юрия Мандельштама. Все это были авторы, оказавшиеся в эмиграции. Однако были писатели, которых я впервые прочитал в рижских эмигрантских изданиях и лишь потом открыл, что они жили и творили в Советской России. К их числу относились Пантелеймон Романов и Юрий Слезкин. Весьма скупые и весьма нелестные отзывы я нашел о них в советских изданиях, особенно о Пантелеймоне Романове. Однако и Слезкину доставалось от литературоведов периода ‘оттепели’: они почему-то узрели в нем недруга и гонителя Михаила Булгакова. Ничего более нелепого трудно было себе представить. Друг Булгакова, его если не учитель, то, во всяком случае, доброжелательный проводник в литературный мир был представлен этими ‘исследователями’ как некий завистливый злой демон. О чудовищной абсурдности подобной оценки я уже писал.
Я увидел в Слезкине совсем иного человека и писателя: умного, благожелательного, оригинального, широкого, необыкновенно талантливого. Было, правда, у него свойство, которое отрицательно сказывалось на его имидже в глазах людей, далеких от литературы и плохо понимающих специфику художественного творчества. Он обладал, в общем-то, не столь уж распространенной способностью проникать в суть человека, и, схватывая внешние черты, воспроизводить в своих рассказах, повестях, романах образы людей вполне реальных. (Так, один из моих близких друзей, крупный ученый-космолог, академик Акбар Турсунов, прочитав повесть Слезкина ‘Разными глазами’, сказал: ‘Послушай, ведь Валентин Медынцев — это Максимилиан Волошин’. В эпизодическом персонаже повести — Валентине Медынцеве Слезкин действительно дал портрет, характер и суть космических представлений Максимилиана Волошина, с которым был дружен на протяжении многих лет).
Эту его способность, в частности, с укоризной отмечала его мать в одном из писем. ‘Милый Гога, — писала она, — мне так нравится все, что ты пишешь, но, ради Бога, не выводи наших знакомых. Мне стыдно давать им твои книги, они узнают себя и обижаются’. Понятно, что обижались люди, которые не понимали, что литература вовсе не копирует действительность, а создает новую реальность.
Слезкин, как губка, впитывал в себя впечатления и мог с невероятной точностью воспроизвести реальные события и реальных людей, и не только. Когда это не затрагивало ничьих интересов, его произведения принимались спокойно. Так, в романе ‘Брусилов’ он создал живой образ собаки Брусилова, потому что хорошо ее знал и играл с нею в детстве (Брусилов и отец писателя, генерал- лейтенант Лев Михайлович Слезкин, были друзьями со времен пажеского корпуса, где вместе учились, вместе участвовали в боях на Шипке). Однако, когда знакомые узнавали себя в некоторых персонажах произведений Слезкина, они не всегда были в восторге, потому что, конечно же, писатель порой вскрывал в создаваемых им образах свойства, черты характера прототипов, старательно скрываемые от окружающих. Ведь настоящий художник проникает в глубины души. Поэтому, как у живописцев, так и у писателей, создаваемые ими портреты часто не совпадают с внешностью портретируемых.
Вся эта преамбула мне потребовалась для того, чтобы исследователи, да и читатели произведений Слезкина не видели в нем всего лишь поверхностного беллетриста (каким его особенно старались представить литературоведы последних сорока лет).
Некоторые неизвестные факты его биографии, его происхождения и родственных связей заставляют более внимательно вчитываться в его произведения.
В этой небольшой заметке я коснусь лишь одной детали, вычитанной из дневника Слезкина, которой я прежде не придал особого значения. Однако она, эта деталь, сыграла, очевидно, немалую роль в его судьбе. И поэтому стоит о ней поговорить подробнее.
Говоря о связях своих предков с литературой, Слезкин называет имена Д.В. Веневитинова, В.А. Вонлярлярского, упоминает, что и его отец был автором пьесы ‘Лучи счастья’, поставленной на сцене, а также мимоходом замечает, что находится в свойстве с Львом Николаевичем Толстым. Вот этому свойству, то есть родственной связи, возникающей после женитьбы близких родственников, я и не придал того значения, которого она вполне заслуживала. Подспудно, конечно, я пытался установить, есть ли упоминания фамилии Слезкина в сочинениях, письмах Толстого. Нет. На этом я успокоился.
Однако, когда я задумался о поездке писателя из Чернигова во Владикавказ, где в ту пору Главнокомандующим белой армией был генерал Эрдели (в ‘Столовой Горе’ писатель упоминает о ‘Северном Кавказе, охраняемом генералом Эрдели’, Дарьял, 2005, No 3, с. 38), то внезапно в мозгу пронеслась строчка из послужного списка генерала Льва Михайловича Слезкина: ‘женат на Вере Георгиевне, урожденной Эрдели’…
Вот оно, то самое свойство! Вера Георгиевна Эрдели приходилась старшей сестрой Ивана Георгиевича (Егоровича) Эрдели, женившегося в 1891 году на племяннице Софьи Андреевны Толстой Марии Александровне Кузминской!
И, несомненно, когда Слезкин направлялся во Владикавказ, он ехал не в пустоту — ведь здесь командовал его родной дядя!
К сожалению, никаких документальных свидетельств о их взаимоотношениях мне найти не удалось. Возможно, они когда-либо обнаружатся. Ни Булгаков в своих ‘Записках на манжетах’, ни Слезкин в дневнике не упоминают о встречах с генералом Эрдели.
Теперь мне хочется вернуться к началу моего поиска. Итак, передо мной было два факта: запись в личном деле генерала Слезкина о женитьбе на Вере Георгиевне Эрдели и запись в дневнике Юрия Слезкина (недатированная, возможно, сделанная задолго до систематического его ведения с 1932 г.) о том, что он находится в свойстве с Львом Николаевичем Толстым.
Я прочитал все места в сочинениях и письмах Толстого, где упоминается Эрдели. Их не так много, и можно их привести.
Но прежде я отмечу следующее обстоятельство: ни вдова Юрия Слезкина Ольга Константиновна (с которой я был знаком с середины 1960-х годов и поддерживал дружеские отношения до последних ее дней — она скончалась в 1981 году в возрасте 86 лет, сохранив прекрасную память, живой ум, энергию, общительность), ни сын писателя Лев Юрьевич Слезкин, с которым я дружу почти тридцать лет, ни разу не обмолвились о каком-либо родственном отношении к семье Толстого. Когда я спрашивал напрямую, они отвечали, что, кажется, какие-то связи были, но ничего конкретного сказать не могли. Я сделал естественный вывод: сам писатель не хотел афишировать эту родственную связь ни среди своих домашних, ни среди друзей и знакомых. Этот факт он оставил лишь для дневника. Почему? Ведь, казалось бы, даже самодостаточному человеку, каким был Юрий Львович Слезкин, в возрасте тридцати лет издавший свое первое собрание сочинений в 3 томах, по чьим книгам были сняты фильмы как в России, так и в Германии, чьи пьесы шли на сценах крупных московских театров, даже такому человеку была бы лестна известность в качестве пусть дальнего, но родственника великого классика!
Я нашел объяснение этой скрытности чуть позже.
А пока вернемся к семье Льва Толстого.
Первая запись в дневнике Льва Николаевича Толстого относительно Эрдели появляется 18 августа 1890 года: ‘Вечером приехал Эрдели’… (Специально не указываю тома и страницы сочинений писателя, поскольку в разных изданиях они — разные, проще найти по дате записи).
Следующая запись сделана 25 декабря того же года: ‘Третьего дня приехала Маша Кузминская с Эрдели. Жаль их. Нехорошо’.
Записи о посещении Эрдели Ясной Поляны сделаны еще 22 мая и 8 октября 1891 года. Все. Записи эти нейтральны, без эмоций и оценок.
Впечатления Софьи Андреевны Толстой о встречах с Эрдели более эмоциональны, более подробны и вносят некоторую ясность в понимание ситуации. Вот несколько фрагментов из ‘Дневников’ Софьи Андреевны. 24 декабря 1890 г.: ‘Маша Кузминская с Эрдели не особенно приятны: ни то, ни се, объявить женихами не велят, а ведут себя так’. 25 декабря того же года: ‘С Эрдели в первый раз говорила откровенно об его отношениях к Маше Кузминской и об его свадьбе будущей. Они жалки с Машей, им так хочется соединиться, и все что-то мешает’.
Между прочим, мешал и Л.Н. Толстой. Вот что он писал матери Маши Татьяне Андреевне Кузминской 9 января 1891 г.: ‘Маша твоя очень мила, но страшна: страшно так ставить всю жизнь на одну карту, как она делает, что я ей и говорю’ (Толстой Л.Н. ПСС, т. 65. С. 218).
Вернемся к ‘Дневникам’ Софьи Андреевны. 5 января 1891г.: ‘Маша Кузминская читала мне письмо Эрдели. У них все там сплетни и неприятности, бедные, молодые, все это терзанье напрасное’.
7 января 1891 г.: ‘Маша Кузминская совсем безлична: она вся в своей любви к Эрдели, и весь мир для нее перестал существовать’.
10 января 1891 г.: ‘После обеда все три девочки ездили в Ясенки и привезли с курьерского поезда Эрдели: он едет к матери. Как птицы, парочкой сидят и что-то щебечут они с Машей весь вечер’.
20 января 1891 г.: ‘Приехал Эрдели, его мать не соглашается на его брак с Машей еще почти на 3 года. Маша ужасно расстроена, он, по-видимому, тоже. Все мы плакали, очень их жаль, но не договорились ни до чего. Он жалкий, слабый мальчик’.
9 июня 1891 г.: ‘Таня моя говорила горячо и раздражительно о том, какие должны быть отношения между супругами. Потом все разбрелись: кто писать, кто купаться, Маша Кузминская ушла с приехавшим женихом, Эрдели. Славный он, добрый, симпатичный мальчик. Но мальчик! вот что страшно, ему 20 лет’.
Оказывается, именно юный возраст жениха беспокоил и Льва Толстого, и его супругу! Ведь Маша Кузминская на год старше своего жениха.
Обратимся к указателям Собрания сочинений Л.Н. Толстого (М., 1985. Т. 22. С. 552) и ‘Дневников’ С.А. Толстой (М., 1978. С. 664). В первом случае читаем: ‘Эрдели Иван Егорович (род. в 1870 г.), с 1891 г. муж М.А. Кузминской’, ‘Эрдели Мария Александровна (1869-1923), дочь А.М. и Т.А. Кузминских’. Во втором случае: ‘Эрдели (рожд. Кузминская) Мария Александровна (1869-1923), дочь Т.А. Кузминской’, ‘Эрдели Иван Егорович (род. в 1870 г.), муж М.А. Эрдели’.
Как видим, сведения совпадают. Некоторое удивление вызывают два момента. Первый: а когда же умер И.Е. Эрдели, если даже в 1985 г. не указана дата его смерти. И второй: кем он, вообще-то, был, помимо положения супруга? Ведь все же близкий родственник. О других, даже просто знакомых, в указателях сообщается: пианист, губернатор, философ-идеалист, литератор-толстовед, яснополянский крестьянин, землевладелец… И т. п. А о Иване Егоровиче Эрдели — ничего.
Однако, если провести некоторую идентификацию с одним из видных деятелей послереволюционного Белого движения, то мы узнаем многое, в том числе и дату смерти мужа Марии Александровны Кузминской.
Но, даже не приступая к идентификации, а просто проследив дальнейшую судьбу скромного молодого человека по дневникам и ежедневникам С.А. Толстой, мы обнаружим не только эволюцию отношения жены Толстого к жениху, а затем и мужу племянницы, но кое-какие сведения, которые позволят нам яснее представить облик этого человека.
19 сентября 1891 г.: ‘До 25 августа готовились весело к свадьбе Маши Кузминской. Закупали, делали фонари, украшения на лошадей, флаги и т. д. 25-го утром я благословила Ванечку Эрдели с братом Сашей и повезла его в карете в церковь. Мы оба были растроганы. Мне жаль было этого юного, чистого, нежного мальчика, что он так рано берет на себя обязанности и что он так одинок’.
Итак, свершилось. Маша Кузминская и Иван Эрдели стали мужем и женой.
Теперь Иван Эрдели надолго исчезает из заметок Софьи Андреевны. Иногда промелькнет: писала письмо Ванечке Эрдели. 2 октября 1912 года запись в ежедневнике: ‘Уехала сестра Таня и Ванечка Эрдели’. Теща и зять.
Существенны, и очень, следующие две записи.
16 мая 1917 г.: ‘Приехал И.Е. Эрдели. Был на войне, произведен в генералы 47-ми лет, а все такой же веселый, подвижной, бегал с детьми на pas-de-geant, играл вечером на рояле’.
И 2 марта 1918 г.: ‘Ваня Эрдели прекрасно играл на рояле разные вещи’.
Итак, лишь спустя двадцать семь лет после первых упоминаний об Иване Эрдели мы узнаем, что он был военным. И что именно этот генерал фигурирует во многих мемуарах и справочниках, посвященных гражданской войне, мы узнаем из воспоминаний генерала А.И.Деникина ‘Очерки русской смуты’. Генерал от кавалерии Иван Георгиевич Эрдели в конце августа 1917 года был арестован за поддержку Верховного главнокомандующего Лавра Георгиевича Корнилова, выступившего против Временного правительства, и содержался в Быховской тюрьме вместе с другими генералами. Деникин пишет о разговорах за общим столом, за которым собирались заключенные генералы: ‘В другом месте Эрдели начал о Толстом, с которым он в дальнем родстве и знаком был лично, и кончил параллелью между литературными типами французской и русской женщины, обнаружив неожиданно большую эрудицию и тонкое литературное чутье’.1
Как видим, Иван Егорович Эрдели из записей Льва Николаевича и Софьи Андреевны Толстых, Ванечка, как несколько раз его называла Софья Андреевна, и генерал Иван Георгиевич Эрдели, дальний родственник Толстого (как пишет о нем А.И. Деникин), — одно и то же лицо, ибо трудно (хотя и не невозможно) вообразить, что существовало два Ивана Эрдели, родившихся в 1870 году, дальних родственников Толстого, только один из них Егорович, а другой Георгиевич.
Из различных справочников (наиболее солидный и достоверный из них ‘Биографический справочник высших чинов Добровольческой армии и Вооруженных Сил Юга России’ Н. Рутыча (М., 1997. С. 287- 288) мы узнаем, что годы жизни Ивана Георгиевича Эрдели — 1870- 1939, что он происходил из старинного венгерского дворянского рода (родоначальником его русской ветви стал венгерский военный, поступивший на русскую службу в середине XVIII века), некоторые авторы утверждают даже, что род этот был графским (без всяких обоснований).
Сегодня мы можем догадаться, почему нигде в указателях к сочинениям Толстого или дневникам Софьи Андреевны Толстой не указана дата смерти Эрдели: тогда, очевидно, пришлось бы сообщать, что он являлся одним из руководителей Белого Движения. Сегодня подобная информация не возбраняется, напротив, даже поощряется. Так что, будем надеяться, что в дальнейшем издатели сочинений Л.Н.Толстого и дневников С.А. Толстой смогут внести уточнения в указатели и комментарии.
Остановимся вкратце на основных вехах военной службы Ивана Георгиевича Эрдели:
1890 г. — выпущен из Николаевского кавалерийского училища офицером в Лейб-гвардии Гусарский Его Величества полк.
1891 г. — смерть брата и женитьба на Марии Александровне Кузминской.
1897 г. — окончил Николаевскую академию Генерального штаба по 1-му разряду.
1905 г. — полковник.
1907 г. — командир 8-го Драгунского Астраханского полка.
1910 г. — генерал-майор и командир Лейб-гвардии Драгунского полка.
1911 г. — зачислен в свиту Его Величества.
Май 1916 г. — генерал-лейтенант.
Ноябрь 1916 г. — начальник 64-й пехоной дивизии.
Март 1917 г. — командир 18-го армейского корпуса.
Июнь 1917 г. — командующий 11-й армией.
Июль 1917 г. — командующей Особой армией на Юго-Западном фронте, в которую входили войска гвардии.
(В различных источниках указывается, что в середине 1917 г. он стал генералом от кавалерии, лишь Деникин один раз, очевидно, ошибочно называет его генералом от инфантерии, но вспомним запись Софьи Андреевны от 16 мая 1917 г.: ‘произведен в генералы 47-ми лет’. Очевидно, она имела в виду именно получение Ванечкой Эрдели высшего воинского звания (после генерал-фельдмаршала), ибо генерал-майором он стал семью годами ранее.)
Был награжден Георгиевским оружием, орденами Св. Анны 1,2,3 ст., Св. Владимира 3,4 ст., Св. Станислава 1,3 степени.
После бегства из Быховской тюрьмы вместе с другими заключенными (Деникиным, Врангелем и др.) в конце ноября прибыл на Дон и участвовал в формировании Добровольческой армии. О его некоторых успехах во главе конной бригады, а затем конной дивизии в боях с красными войсками упоминают и А.И. Деникин, и П.Н. Врангель. В июле 1919 — апреле 1920 г. — главноначальствующий на Северном Кавказе, затем был эвакуирован и поступил в распоряжение Врангеля. С конца 1920 г. — эмигрант, жил в Париже, работал таксистом, аккомпаниатором. Вел активную работу в РОВСе. Скоропостижно скончался в 1939 году и похоронен в Сент-Женевьев де Буа.
О его встречах с Булгаковым и Слезкиным во Владикавказе ничего не известно, хотя некоторые авторы утверждают, что Булгаков чуть ли не жил в его доме. Очень сомнительно.
Слезкин же, упоминая генерала Эрдели в романе ‘Столовая Гора’, не выказывает при этом никакого эмоционального или родственного отношения.
Вероятно, близких отношений между братом и сестрой не было. Жизнь Веры Георгиевны протекала вдали от столиц, особенно после краха ее семейной жизни с генералом Львом Михайловичем Слезкиным. Узнав о длительной связи мужа с известной варшавской актрисой, Вера Георгиевна подала на развод. Дело приобрело скандальную известность. Слезкин из гвардии в порядке наказания был переведен в жандармские войска. Вера Георгиевна, забрав маленького сына, на несколько лет уехала с ним во Францию. Поэтому так случилось, что у будущего русского писателя Юрия Львовича Слезкина первым букварем был французский и первым языком, на котором он заговорил, был французский язык.
Лишь вернувшись в Россию и воссоединившись с отцом, Слезкин приобщился к русскому языку и полюбил русскую литературу, которой преданно потом служил на протяжении сорока пяти лет.
Метания Слезкина во время Гражданской войны вполне понятны и объяснимы. Он был писатель и больше ничего не мог делать. Он воспринимал происходящее как некое драматическое, театральное действо, творящееся на земле отечества. Он хотел его понять, описать и по мере своих сил, убеждений и способностей участвовать в нем.
Думаю, если бы он захотел, он бы переступил через себя и обратился бы к дяде, Ивану Георгиевичу Эрдели, с просьбой взять его с собой — секретарем, делопроизводителем или еще кем-либо.
Но он никогда не хотел покинуть свою страну, даже в самые трудные минуты жизни (хотя за границей у него были и брат, и родственники по линии отца и матери — во Франции, в Бразилии, в Аргентине).
Так Слезкин остался во Владикавказе, и, возможно, встреча с Булгаковым дала толчок к новому повороту в его творчестве (он больше не выдумывает своих героев и события, не ищет их, а берет прямо из жизни и стремится как можно достовернее, прибегая порой к приемам фантастики, воплотить их в слове, — уже первые произведения созданные после Владикавказа, демонстрируют новый качественный прорыв в творчестве писателя: ‘Голуби’, ‘Фантасмагория’ (‘Шахматный ход’), ‘Девушка с гор’ (‘Столовая Гора’), а в Булгакове родила уверенность в своих писательских возможностях. Известно, что тесное общение художников способствует раскрытию их талантов, помогает выявлению их способностей, выбору своего собственного пути.
Вот к каким размышлениям, поискам и находкам привели меня несколько слов в дневнике Юрия Львовича Слезкина: ‘Я нахожусь в свойстве с Львом Толстым’.
Источник текста: журнал ‘Дарьял’, 2008, No 1.