Юность Шарлотты Корде.
Юность Шарлотты Корде.
(Статья Казиміра Перье).
——
Юность Шарлотты Корде, Казимир-Перье Огюст, Год: 1863
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Предъ наступленіемъ зимы 1860 года умерла, на восемьдесятъ восьмомъ году отъ-роду, родственница моей матери, до послднихъ дней жизни сохранившая драгоцннйшія качества сердца и рдкія способности ума. Мадамъ М…. уже давно овдоввшая и бездтная, жила довольно уединенно, въ кругу немногихъ друзей, то въ Р., то гд нибудь по сосдству съ Р. Единственный недостатокъ ея престарлаго возраста состоялъ въ глухот, которая не мшала ей, однако, принимать дятельное участіе въ разговор. Она вносила въ него изумительную живость и множество дльныхъ замчаній, выработанныхъ ею, при помощи знанія многихъ языковъ, долгимъ чтеніемъ, на которое посвящала она почти цлые дни и большую часть ночей. Горячая легитимистка, въ политическихъ вопросахъ увлекающаяся до забывчивости, свободная въ своихъ сужденіяхъ, но всегда веселая, она остановилась на 1788 году. Она едва признавала реставрацію, для нея не существовала монархія 1830 года. Но никогда ея личныя привязанности не страдали отъ несогласій, рождавшихся въ такихъ случаяхъ между нею и нкоторыми членами ея семейства, никогда не кидала она ядовитымъ словомъ въ того, кого любила и кто уважалъ ее такъ глубоко, что старался избгать противорчій съ нею, хотя иногда и не могъ не высказать своего протеста. Словомъ, это былъ умъ оригинальный, но привлекательный, характеръ бойкій и твердый, сердце преданное, врное и неизмнное. Я провелъ съ нею немалую часть моей юности, ея разсказы очаровывали мое дтство. Позже, разстояніе, раздлявшее насъ, мшало нашимъ частымъ свиданіямъ, но любезность и прелесть ихъ никогда не утрачивались, ежегодно я хотя разъ отправлялся въ Г.
Мадамъ М. часто разсказывала про дла прошлаго вка — она любила то время. Однажды, передавая мн съ удивительною точностью свои воспоминанія о сценахъ временъ революціи, она вручила мн рукопись, въ которую много лтъ тому назадъ внесла свои замтки о ея сношеніяхъ съ Шарлоттою Корде, и дала мн право обнародовать посл ея смерти эти страницы, посвященныя подруг ея дтства. Въ настоящее время я исполняю мою обязанность, и если подписываю подъ ними мою фамилію, то единственно для того, чтобы гарантировать подлинность документа и объяснить, какимъ образомъ эти записки попали въ мои руки.
Юность Шарлотты Корде всегда была покрыта какою-то смутною неизвстностью и, если не ошибаюсь, то статья моя впервые представитъ задушевныя и достоврныя подробности о первыхъ годахъ жизни этой необыкновенной женщины {Въ интересномъ сочиненіи, недавно обнародованномъ III. Вателемъ (Vatel), гд есть отрывки изъ процеса Шарлотты Корде, между прочимъ, находится письмо къ Фукье-Тенвиллю отъ комитета общественной безопасности. Тамъ сказано: ‘Комитетъ полагаетъ, что безполезно и даже, быть можетъ, опасно дать слишкомъ много гласности письмамъ этой необыкновенной женщины, которая успла уже вдохнуть въ души злонамренныхъ горячее участіе къ себ’. ‘Этой необыкновенной женщины!’ восклицаетъ Ватель: ‘такое выраженіе, подписанное такими именами, чуть ли не высшее изъ всхъ благоговніи, когда либо принесенныхъ памяти Шарлотты Корде’.} — подробности, разсказанныя несомнннымъ очевидцемъ и свидтелемъ. Я не позволю себ измнить ни одного слова. Я могъ бы отбросить нсколько отрывковъ, посвященныхъ оправданію фактовъ, отнын безспорныхъ, я могъ бы возразить на клеветы, которыхъ никто не осмливается повторять, но я не длаю этого именно потому, что желаю сохранить всю оригинальность эскиза.
Когда мадамъ М. писала свои мемуары, Шарлотта Корде еще не подверглась тому безпристрастному суду, который былъ оказанъ ей впослдствіи. Въ то время еще не появлялось множества исторій революціи, а также барантовой Исторіи Конвента, честное повствованіе послдней нашло сочувствіе въ мадамъ М…. И въ сужденіяхъ моей знакомой, при всемъ энтузіазм, съ какимъ старается она придать характеру Шарлотты Корде истинный смыслъ, я не нахожу никакихъ затрудненій подвесть ихъ подъ сужденія знаменитаго историка: ‘Понимая, какая неурядица имла вліяніе на душу столь благородную и столь непорочную въ ту эпоху, когда жила она (то есть, Шарлотта Корде), нельзя остаться безучастнымъ къ ея судьб: сожалніе поневол возникаетъ въ груди. Забвеніе и пренебреженіе религіозныхъ и нравственныхъ обязанностей, надменность индивидуальнаго разума, преданность, выражаемая языкомъ напыщеннымъ и театральнымъ.. анархія мнній, сбили съ пути и какъ бы упоили этотъ характеръ, въ сущности благородный и чувствительный, безумное дло, совершенное ею, было скоре не ея преступленіемъ, а самой эпохи, она шла на убійство какъ на мученическій подвигъ и пролила кровь Марата изъ любви къ человчеству мене произвольно, чмъ свою’ {Histoire de la Convention nationale, par M. de Barante, t. III p. 203.}.
Шарлотта Корде обманулась вдвойн. Республиканка и федералистка, она ускорила гибель федералистовъ и не спасла республики отъ ея кровожадной ярости, ибо за Маратомъ слдовалъ Робеспьеръ, нельзя было однимъ подвигомъ самоотверженія и мужества извлечь націю изъ-подъ террора. Ея имя передается будущимъ вкамъ вмст съ воспоминаніемъ о поступк, который не можетъ быть оправданъ даже гнусностью личности, принесенной въ жертву. Всякое дло, какъ бы оно справедливо и невинно ни было, если блеснетъ кинжаломъ, то всегда раздражитъ своихъ защитниковъ ко вреду принципамъ общественной нравственности, уважать и защищать которые есть главное дло и первая обязанность всхъ честныхъ людей, какой бы то ни было партіи.
Много говорили, много писали о Шарлотт Корде. Но до сихъ поръ никто не судилъ ея какъ слдуетъ, никто не узналъ ея вполн. Почти вс подмнили исторію баснею и старались, смотря по своему вдохновенію въ ту или другую сторону, начертить себ фантастическій портретъ этой женщины и потомъ порицать или оправдывать то проявленіе ея неустрашимости и самопожертвованія, которымъ она увковчила свое имя. Поступокъ ея, безъ сомннія достойный порицанія, былъ вызванъ чувствомъ, весьма рдко встрчающимся въ наше время — чувствомъ любви къ отечеству.
Шарлотта Корде пожертвовала собою своей стран. По крайней мр, таково было ея собственное убжденіе, и эта погршность облагороживаетъ въ нкоторой степени ея преступленіе: побужденія къ нему были безкорыстныя и непорочныя. Шарлотта Корде въ цвт лтъ и красоты пожертвовала своею жизнью для спасенія многихъ тысячъ французовъ и для потушенія факела гражданскихъ междоусобій. Безъ высокой цли въ виду, безъ сильнаго мотива, эта знаменитая двушка не ршилась бы на такой шагъ, столь противный нкоторымъ качествамъ ея пола, кротости ея нрава, чувствительности ея сердца, а между тмъ наши хроникеры, весьма талантливые въ своихъ описаніяхъ сценъ вковъ прошедшихъ, мене искусны, когда имъ приходится разсуждать о настоящемъ времени. Не имя подлинныхъ документовъ, они заставляютъ разсуждать и дйствовать своихъ героевъ, какъ дйствуютъ и разсуждаютъ сами, вотъ почему они съузили эту высокую и величавую душу въ весьма тсные размры. Неспособные подняться до ея, величія, они старались подвести ее подъ общій уровень. Имъ не удалось понять той экзальтаціи, того высокаго самопожертвованія и той мужественной храбрости, которыя, несмотря на противодйствіе сострадательнаго и мягкаго характера Шарлотты Корде, подняли ея руку, чтобы вонзить желзо мести въ грудь чудовища, недостойнаго умереть отъ такой руки.
Я не въ состояніи наложить печать молчанія на ложь и глупыя бредни, я не могу стереть съ лица земли множества нелпыхъ статей, подло извращающихъ смыслъ такого факта, подобіе которому можно найти только въ священномъ писаніи, но какъ бы то ни было, я сама знала героиню, я была ея подругою и моя обязанность изобличить ея клеветниковъ. Я полагаю, что памяти ея должно быть возвращено нравственное уваженіе, я не хочу ни порицать, ни оправдывать этой женщины, но я постараюсь только выяснить ее во всхъ подробностяхъ и съ мельчайшею точностью. Я знала ее въ дтств, я могла слдить за нею до грховной эпохи, когда бдствія того времени, развивъ въ молодой двушк богатую и сильную организацію, погрузили ее въ то восторженное состояніе, въ которомъ она равно неустрашимо нанесла смерть другому и сама приняла ее.
Когда Шарлотта Корде привела Марата передъ судъ божій, а сама подверглась осужденію людской справедливости, въ то время появилось множество нелпйшихъ разсказовъ объ этой замчательной женщин, положившей предлы кровавой и преступной карьер тирана. Я помню, я видла тогда портретъ Корде въ костюм работницы, въ кругломъ, маленькомъ чепц. Ее представляли себ какою-то гризеткою, которая захотла отмстить за своего любовника, возведеннаго на эшафотъ по распоряженію Марата. У Шарлотты Корде любовникъ!… Однако, подобное объясненіе было такъ просто и вроятно для того, кто его давалъ или получалъ. Въ этомъ образ, приниженною до уровня обыкновенныхъ женщинъ ее понимали лучше и безъ затрудненій. О ней сожалли, ее находили почти невинною, всякая молодая двушка твердила тайно въ своемъ сердц: ‘Я поступила бы такъ же’. Но до Шарлотты Корде не достигали слабости человческія, кинжалъ ея презиралъ мщеніе личной обиды, мщеніе простого несчастія. Извлечь свое общество изъ-подъ тираніи злодя, остановить кровопролитіе, наложить вчное молчаніе на этотъ бшеный голосъ, требовавшій сотни тысячъ жертвъ — вотъ истинная и единственная побудительная причина, заставившая стать Юдиью это скромное и робкое созданіе, жизнь котораго до ужасной катастрофы проходила въ тишин, невинности и неизвстности. Вотъ что вложило въ нее мужественную энергію, непокидавшую ее съ тхъ поръ до самаго эшафота. Француженка по рожденію, римлянка сердцемъ, она не унизила это второе общество, исторія котораго имла весьма сильное вліяніе на всю судьбу нашей замчательной женщины.
Праправнучка великаго Корнеля {Марія Корнель, старшая дочь великаго Корнеля, вдова по первому браку своему съ г. де-Генебо (Gunbault), вышла замужъ вторично за г. Жака де-Фаре (Jacques de Farey). Дочь ея, Франциска Фаре, была замужемъ за г. де-Корде и матерью Жанъ-Франсуа де-Корде д’Армонъ, отца Шарлотты Корде.}, Шарлотта была дочерью дворянина де-Корде д’Армонъ и Шарлотты Годье де-Мениваль. У д’Армона (такъ его всегда называли) было четверо дтей: два сына и дв дочери. Старшій сынъ обучался въ военной школ, туда же приготовляли младшаго. Небогатая семья Шарлотты Корде помщалась въ маленькомъ домишк на пригорк Сеи-Жиль, въ двухъ шагахъ отъ великолпнаго женскаго монастыря, Аббе-о-дамъ, украшающаго городъ Канъ и основаннаго женою Вильгельма-Завоевателя, королевою Матильдою, бренные останки которой похоронены здсь подъ церковнымъ клиромъ. Семейство д’Армона жило весьма экономно и не имло обширнаго круга знакомствъ. Съ дочерью д’Армона подружилась моя старшая сестра. Оба д’Армона, отецъ и мать, съ большими пожертвованіями старались объ удовлетвореніи расходовъ своего старшаго сына и о приготовленіи будущихъ издержекъ для младшаго. Самъ д’Армонъ, человкъ скромный и степенный, имлъ привычку ничего не таить отъ своихъ дтей, онъ не скрывалъ отъ нихъ цифру своего капитала, объяснялъ имъ въ подробности, на какое употребленіе шли деньги, и такимъ довріемъ вполн достигала, своей цли, удерживая дтей отъ расточительности. Онъ давалъ имъ знать объ умренности своихъ рессурсовъ, убждая тмъ въ необходимости экономіи для удовлетворенія домашнихъ нуждъ. Вслдствіе того дти самопроизвольно отказывались отъ всякихъ чрезвычайныхъ расходовъ, и каждый изъ нихъ старался служить и помогать добрымъ родителямъ. Прекраснымъ образцомъ въ этомъ отношеніи служила ихъ старшая сестра, кроткая, спокойная, одаренная умомъ свыше возраста, ей было только двнадцать или тринадцать лтъ, когда мы поселились въ квартал Сен-Жиль, но сосдству съ ними. То была молодая двушка съ прекрасными качествами, покорная, трудолюбивая, добрая и удивительно услужливая. Въ хозяйств она помогала во всемъ своей матери и, несмотря на нжность своего возраста, исполняла довольно тяжелыя работы.
Мы часто сходились у д’Армоновъ. Я припоминаю теперь, какъ однажды утромъ въ ильмовой алле, тянувшейся вдоль наружныхъ стнъ аббатства, встртила я эту двушку, ее несли блдную, съ окровавленнымъ лицомъ, почти безъ чувствъ, упавшую при выход изъ церкви. Она улыбалась для успокоенія своей встревоженной матери, на лиц которой можно было прочесть боязливыя опасенія за здоровье дочери. При этомъ мать Шарлотты сказала моей матери: ‘Эта двочка твердаго характера, она никогда не жалуется и мн приходится всегда отгадывать самой, когда она больна, она этого никогда не скажетъ.’
Женскій монастырь оставилъ во мн много пріятныхъ воспоминаній. Много лтъ прошло съ тхъ поръ, а впечатлнія того времени все еще живы предо мною, они пережили самое аббатство, гд, какъ я полагаю, расположился теперь полкъ солдатъ. Тогда настоятельницею монастыря была мадамъ де-Бельзюнсъ, она воспитывала при себ одну изъ своихъ племянницъ, двицу Александрину де-Форбенъ д’Оппедъ (впослдствіи канонисса). На сороковомъ году отъ-роду умерла въ родахъ мадамъ д’Армонъ, пятое дитя пережило свою мать только нсколькими минутами. Настоятельница, тронутая сожалніемъ къ остальнымъ дтямъ, предложила осиротвшему отцу позаботиться о нихъ и дать имъ монастырское образованіе вмст съ ея племянницею. Бдный дворянинъ принялъ такое предложеніе тмъ съ большею признательностью, что въ королевское аббатство никогда не допускались частныя пансіонерки. Онъ вврилъ молодыхъ сиротъ этому важному покровительству и удалился изъ города въ деревню. Около того же времени мои родители также перемнили мсто жительства и перехали въ улицу Сен-Жанъ. Аббе-о-дамъ было далеко отъ насъ. Наши сношенія съ предмстьемъ Сен-Жиль какъ бы порвались, мать моя, зная, что двицы д’Армонъ въ хорошихъ рукахъ, не занималась ими.
Въ Кан революція началась подъ предзнаменованіями кровавыхъ, ужасовъ. Я никогда не забуду того страшнаго дня въ август, когда разъяренная толпа убила молодаго виконта Генриха де-Бельзюнса, племянника настоятельницы и майора бурбонскаго полка. За этимъ послдовали ужасныя сцены, каннибалы не удовлетворились одною жертвою. Виконтъ де-Бельзюнсъ былъ двадцати-одного года отроду, весьма красивый брюнетъ, блдный, стройный, съ изящными манерами. Еще наканун онъ катался съ нами по аллеямъ сада отеля Фодоаса. Мадамъ Бельзюнсъ недолго пережила своего племянника, ея мсто заняла мадамъ Понтекуланъ, продолжавшая покровительствовать дочерямъ д’Армона.
Насталъ 1791 годъ. Отца моего отозвали на службу въ Парижъ, за нимъ похала и я съ матерью. Мы были свидтелями возвращенія короля изъ Варення и спшили ухать изъ Парижа, уже страшнаго въ то время, хотя ему предстояло еще оскверненіе безчисленными новыми преступленіями. Едва прибыли мы въ Канъ, какъ отправились къ мадамъ де-Бретвиль. Здсь необходимо короткое отступленіе.
Но рожденію богатая наслдница, двица Лекутелье де-Бунебо была дочерью стараго скряги, который никакъ не могъ ршиться дать ей приданое. Такимъ образомъ она вышла замужъ за Бретвиля, когда ей было уже сорокъ лтъ. Бретвиль, разорившійся дворянинъ, ожидалъ наслдства отъ своего тестя, дождался наконецъ, но спустя три мсяца и самъ отправился за нимъ. Мадамъ де-Бретвиль, вдова съ сорока тысячами ливровъ дохода, привыкшая къ жизни съ лишеніями, не перемнилась и посл смерти мужа, она сберегала свой старый домъ, старую мебель, осталась при томъ же скудномъ стол, и носила ту же простую одежду. Боязливая и недоврчивая, она вчно опасалась сдлаться жертвою интригановъ низшаго сорта. Это было причиною ея сближенія съ нами, потому что заставляло ее искать помощи и совтовъ у моей матери.
Мадамъ де-Бретвиль, обрадованная нашимъ пріздомъ въ Канъ, поспшила къ намъ, и мы встртили ее у нашихъ дверей.— ‘Какое счастье, что вы возвратились!’ сказала она моей матери: — ‘я не знаю, какому святому обязана я вашимъ пріздомъ. Наконецъ-то вы пріхали, теперь я чувствую себя спасенною, но, боже мой, какъ я мучилась безъ васъ!’ — ‘Что съ вами? отчего?’ спросила моя мать.— ‘Да какъ же, отвчала она:— вы ухали, а тутъ откуда ни взялась, пріхала ко мн родственница, которую я никогда не знала, я уже давно забыла о ея семейств. Она явилась ко мн мсяцъ тому назадъ и объявила, что у нея дла въ Кап, что прибыла сюда въ надежд, что я приму ее. Сказала свое имя, по имени она въ самомъ дл моя родственница, но я никогда не видала ея прежде и это меня сильно безпокоитъ’.— ‘Почему же? Вы одиноки, у васъ нтъ дружественнаго кружка, разв она не доставляетъ вамъ удовольствія, живя вмст съ вами?’ — ‘Мало, потому что она почти ничего не говоритъ. Она молчалива и сосредоточена въ себ, она вчно погружена богъ-знаетъ въ какія размышленія, наконецъ, я сама не знаю почему, но я боюсь ея, у нея такой видъ, будто обдумываетъ какое-то злое дло’.
Впослдствіи, какъ часто вспоминала я съ моею матерью эти слова мадамъ де-Бретвиль, женщины простой и недальняго ума. Неужели инстинктъ мене обманчивъ, чмъ разсудокъ?
Мадамъ де-Бретвиль, увренная въ помощи, предложенной моею матерью, отправилась наконецъ домой, но мы должны были дать общаніе постить ее въ тотъ же день, несмотря на то, что утомились отъ двухдневнаго пути. Она старалась всми силами убдить мою мать свидться съ ея молодою родственницею и выспросить у ней, зачмъ она пріхала въ Капъ и безъ церемоніи остановилась у мадамъ де-Бретвиль, которая не знала ее ни по Адаму, ни по Ев: это ея собственное выраженіе.
Мы скоро отправились на свиданіе, тамъ не успли мы разглядть высокую и красивую двушку, какъ она уже подбжала къ моей матери съ распростертыми руками и съ жаромъ обняла ее. Мать моя, изумленная отъ этого пріема молодой незнакомки, молча взглянула на нее, стараясь припомнить черты лица. Незнакомка замтила изумленіе матери.— ‘Какъ! воскликнула она:— вы уже совсмъ забыли меня? Вы не знаете маленькой д’Армовъ?’ Тутъ все прояснилось, и признаніе воспослдовало съ обихъ сторонъ. Мадамъ де-Бретвиль, уврившись въ личности своей родственницы, окончательно успокоилась. Съ тхъ поръ мы видлись ежедневно и старая дружба наша возобновилась.
Я знала по-англійски и по-итальянски, Шарлотта стала моею ученицею в-ь обоихъ языкахъ, но успхи ея не соотвтствовали моимъ ожиданіямъ. Она сильно вытянулась и замчательно похорошла. Стройная талія ея показывала благородство. Она занималась туалетомъ весьма небрежно и не старалась выказывать своихъ личныхъ преимуществъ. Мать моя заботилась объ исправленіи ея вкуса, а я завивала нердко ленту въ ея роскошные волосы, стараясь убрать ихъ какъ можно граціозне. Мадамъ де-Бретвиль подарила ей нсколько прекрасныхъ платьевъ, мать моя распорядилась покроемъ, и Шарлотта стала совершенно иною, несмотря на то, что сама она все-таки не обращала вниманія на свой туалетъ. Она была обольстительной близны и замчательной свжести. Лицо — блое какъ молоко, алое какъ роза и бархатное какъ персикъ. Кожа замчательно тонкая, какъ лепестки лиліи, казалось, можно было видть, капъ кровь бжитъ по жиламъ. Она краснла съ удивительною легкостью, и нельзя было тогда не восхищаться ею. Глаза у нея, слегка закрытые, были большіе и красивые, подбородокъ, нсколько выдавшійся впередъ, не вредилъ общему впечатлнію, пріятному и полному достоинства. На прекрасномъ лиц Шарлотты выражалась невыразимая прелесть и такая же прелесть звучала въ ея голос. Никогда никто не слышалъ органа столь гармоничнаго, столь очаровательнаго, никогда никто не наблюдалъ взгляда столь кроткаго, столь невиннаго, улыбки столь привлекательной. Свтлокаштановые волосы удивительно шли къ этому лицу, словомъ — это была великолпнйшая женщина. Она дурно держала себя, голова у нея была слегка наклонена впередъ и мы часто замчали ей это, она улыбалась тогда и общала исправиться, но вс ея усилія въ томъ оставались безуспшными.
Моя мать спросила ее о причин ухода изъ монастыря.— ‘Чтобы жить съ отцомъ, давно лишившимся общества своихъ дочерей’.— Зачмъ пріхала она въ Капъ? На это отвтъ послдовалъ мене ясный и неточный, но мы поняли тогда, что она поссорилась съ отцомъ но различію взглядовъ. Старый дворянинъ, врный преданіямъ своихъ отцовъ, былъ роялистомъ до мозга костей. Дочь, находившая умственную пищу въ постоянномъ чтеніи греческихъ и римскихъ авторовъ, любимыхъ ею съ ранняго дтства, проявляла чувства республиканскія, зародившіяся въ ней отъ этого изученія гораздо ране, чмъ явилась пропаганда французской революціи. Обстоятельства эпохи способствовали только ихъ развитію, они были въ ней и прежде, какъ бы врожденныя этой мужественной и величавой душ. Древнія добродтели возбуждали въ ней удивленіе и энтузіазмъ. Она презирала наши легкомысленные и распущенные нравы, она сожалла о славныхъ временахъ Спарты и Рима — ей нужно было бы родиться въ т геройскія эпохи. ‘Но — говорила она — французы недостойны ни понимать, ни реализировать ту республику съ ея строгими добродтелями, величественными самопожертвованіями и благородными подвигами. Наша нація слишкомъ подвижна, ей нужно скрпиться, переродиться, найти въ лтописяхъ прошедшаго традиціи прекраснаго, великаго, истиннаго, благороднаго, и забыть вс пошлости, которыя порождаютъ порчу и вырожденіе народовъ’.
Таковы были ея выраженія, когда она предавалась увлеченію искренней бесды, гд она высказывалась, несмотря на обыкновенную свою сосредоточенность, окружавшую ее какъ бы непроницаемою завсою.
Но мннія двицы д’Армонъ открылись передъ нами не вдругъ, а только мало-по-малу. Мадамъ де-Бретвиль и все ея общество (включая и насъ) гнушалось нововведеніями и съ ужасомъ смотрло на мнимое возрожденіе, проявлявшееся тогда поджогами, грабежомъ, возмущеніями и убійствами. Факелъ новаго свта не освщалъ — онъ горлъ, а начать съ повсемстнаго разрушенія намъ казалось страннымъ средствомъ къ улучшенію.
Вообще Шарлотта думала больше, чмъ говорила. Она любила молчать, и часто, когда къ ней обращались съ вопросомъ, она, казалось, какъ бы пробуждалась тогда изъ своего привычнаго мечтанія. Говорили, будто духъ ея, внезапно припоминая свою отдаленную мечту, возвращался изъ невдомой области, куда мысли уносили его. Быть можетъ, она боялась высказать слишкомъ рзкое противорчіе окружающимъ и тмъ оскорбить ихъ привязанности и врованія, но за то, когда случалось ей увлечься важностью предмета или разспросами моей матери, истинно любимой ею, тогда предавалась она вся разговору и удивляла насъ величіемъ своихъ идей и безчисленными разсказами о героиняхъ древности,— въ этомъ она была неистощима. Мать Гракховъ, мать Коріолана, Паулины, Порціи, быстро проходили передъ нашими глазами во всемъ блеск исторіи и величія прошедшихъ вковъ. Все это было прекрасно, но манія эта такъ часто находила на нее, что я опасалась наконецъ, не педантка ли моя новая подруга, иногда она казалась мн странною. Я говорю это совершенно откровенно. Стоило припомнить Ветурію или Корнелію, и она уже смотрла на меня, краснла, вдохновеніе лилось съ ея устъ. Одно время я уже полагала, что мн удалось избавить Шарлотту отъ увлекательнаго для нея классическаго багажа, но я ошибалась — на словахъ она перестала восхвалять героинь своихъ мечтаній, но въ сердц она питала къ нимъ то же обожаніе, какъ и прежде.
Когда, спустя четыре года, Шарлотта Корде убила Марата, то въ разныхъ кружкахъ толковали, будто это было мщеніе за смерть виконта де-Бельзюнсъ, будто она любила послдняго. То же говорили и о Барбару: въ тотъ вкъ трагедія безъ любви не соотвтствовала требованіямъ вкуса. Но оба разсказа одинаково ложны и нелпы. Шарлотта не только никогда не любила де-Бельзюнса, но еще смялась всегда надъ его женственными манерами. Она никого не любила, ея мысли принадлежали другой области. Наконецъ, я могу дать честное слово, что мысль о замужеств занимала у ней самое послднее мсто. Она не согласилась на множество самыхъ приличныхъ предложеній и объявила твердое намреніе не измнять своего положенія. Было ли то — отвращеніе этой двственной души? было ли то оттого, что этотъ гордый умъ возмущался мыслью подчиниться существу, которое ниже его,— я не знаю, я могу утверждать только, основываясь на самыхъ искреннихъ бесдахъ съ мадмоазель д’Армонъ, что никогда никто не могъ похвалиться завоеваніемъ хотя частички ея сердца. ‘Никогда, говорила она мн нсколько разъ: — никогда я не откажусь отъ дорогой свободы, никогда вамъ не придется писать ‘мадамъ’, адресуя ко мн ваши письма’. Этого непоколебимаго ршенія не могъ измнить никто, ни Барбару и никто изъ его товарищей. Дружбу съ нею можно было вести только политическую. Геройское сердце этой женщины было способно только на одну любовь, на благороднйшую, для которой она жертвовала всмъ — на любовь къ отечеству. Она была, какъ я уже, кажется, сказала, чрезвычайно скрытною, даже боязливою, въ ней не было ни признака кокетства. Она не жаловалась и не старалась блеснуть. Благочестивая съ самаго ранняго дтства, она укрпила свои религіозныя врованія долгимъ пребываніемъ въ Аббе-о-Дамъ, религія ея была столь же искренна, сколько глубока. Она не прочла ни одного романа: въ произведеніяхъ фантазіи серьзный и положительный складъ ума Шарлотты не находилъ ничего особеннаго. Ей понравилась, однако, ‘Histoire philosophique des Deux Indes’ аббата Рейналя, но ни за что не соглашалась она прочесть Вольтера и Руссо, боясь, какъ объясняла, повредитъ чистот своей вры. Въ этомъ отношеніи она отличалась замчательною строгостью. Слыша толки о краснорчіи аббата Фоше, новаго конституціоннаго (то-есть давшаго присягу конституціи) епископа въ Кальвадос, на проповди котораго стекались многіе роялисты не какъ христіане, подчиненные епископской власти, а скоре какъ любопытные послушать доказательства его доктрин — она не послдовала ихъ примру. Ей было весьма жаль, говорила она, что совсть не позволяетъ ей судить самой о талант этого оратора {Замчательно, что Фоше ввелъ Шарлотту Корде въ трибуны конвента наканун смерти Марата и поплатился за то цною своей жизни. Шарлотта не знала, что это тотъ самый Фоше, проповдей котораго она не хотла слушать.}. Ее сильно огорчали скандалзныя сцены, происходившія въ деревняхъ но случаю постановленія присяжныхъ священниковъ, ея сердце возмущалось противъ этихъ нечестивыхъ сатурналій, она называла этихъ священниковъ самозванцами. Въ такія-то минуты безъ мры и безъ отступленій лились разсказы изъ греческой и римской исторіи, въ нихъ находила она доказательства, насколько древнія республики были выше грубыхъ опытовъ, производимыхъ только для того, чтобы навсегда заглушитъ мысль объ этомъ род правленія, благороднйшемъ изъ всхъ.
Однажды, когда Шарлотта невольно увлеклась своими разсказами, мать моя вдругъ прервала ее.— ‘Вы сдлаетесь республиканкою когда-нибудь’. Она покраснла и скромно отвчала: ‘я бы сдлалась ею, если бы французы были достойны республики’. Живи двица д’Армонъ во времена преслдованій религіозныхъ, она, безъ сомннія, умерла бы мученицею за вру. Два христіанская перенесла бы мученія, она не поблднла бы среди кровавой арены. Рожденная въ эпоху не мене страшную, но мене славную, она сдлалась жертвою своихъ политическихъ убжденій, древность не представляетъ боле высокаго примра стоической твердости.
Я привязалась къ мысли исправить ошибочныя мннія Шарлотты, и потому нердко вступала съ нею въ споръ. Я вносила въ него живость и увлеченіе, которыя, но моему мннію, должны были восторжествовать надъ ересью, самою застарлою. Она не отказывалась отъ борьбы. Ея возраженія были сжатыя, быстрыя, блистательныя, я же отдавалась сильне чувству, чмъ разсудку. Меня трогала за живое судьба Лудовика XVI, хотя въ то время еще далеко было до того гибельнаго конца, который совершился на вчный позоръ Франціи. Все для короля — вотъ былъ мой девизъ, а у Шарлотты Корде: ‘короли созданы для народовъ, а не народы для королей’. Безъ сомннія, ея девизъ былъ справедливъ, но эта справедливость оскорбляла предметъ моего идолослуженія. Невозмутимое спокойствіе моего противника выводило меня изъ терпнія, и я ссорилась съ Шарлоттой, потомъ я мало-по-малу примирилась съ нею, и наконецъ сдлала кое-какія уступки… Иначе было невозможно: въ ней выражалось столько правды, что нельзя было скрывать свои чувства.
Я была до такой степени пропитана роялизмомъ, что онъ составлялъ какъ бы часть моего существа. Однажды, читая исторію Англіи съ моею милою Елеонорою въ прекрасныхъ аллеяхъ фодоасовскаго сада, я плакала горячими слезами о несчастіяхъ Карла-Перваго и сочувствовала преданности, обезсмертившей приверженцевъ Стюарта. ‘Да, моя милая, говорила я своей маленькой подруг:— я поступила бы такъ же, еслибъ то же самое случилось во Франціи. Я пожертвовала бы собою для короля, я желала бы умереть за него!’ — ‘Я не поступила бы такъ, отвчала она: — я служила бы ему, на сколько силъ хватало, но умереть за него не желаю — лучше защищать свою голову’. Эти слова никогда не ускользаютъ изъ моей памяти съ той минуты, когда эта прелестная головка упала подъ ударомъ революціоннаго топора. Она желала жить — и погибла! Я желала умереть, а между тмъ живу еще теперь, живу чтобъ оплакивать моихъ лучшихъ друзей и скорбть о несчастіяхъ моего отечества!
Но возвратимся къ мадмоазель д’Армонъ. Намъ приходилось разлучиться вторично, потому что родители мои приготовлялись перехать изъ Кана въ Руанъ. Горячія и фанатическія головы въ Кан не общали спокойной будущности въ этомъ город, руанцы же, напротивъ, отличались разсудительностью и умренностью и не переставали отличаться этими качествами впродолженіе всего царствованія террора. Мадамъ де-Бретвиль, испуганная нашимъ отъздомъ и полумертвая отъ страха, почти ршалась слдовать за нами, къ чему ее побуждала и юная родственница. Къ осуществленію этого предположенія представлялось только одно препятствіе, но препятствіе это было непобдимое. Старуха услыхала, что при възд въ Руанъ надобно перезжать черезъ плашкоутный мостъ, и никакія доказательства, никакое краснорчіе не могли уговорить ее отправиться съ нами: она боялась, что когда мы въдемъ на мостъ, мостъ уйдетъ въ открытое море. Какъ ни смшна была эта боязнь, однако мы не могли вырвать ее изъ узкой головы, въ которой не вмщалось никогда, двухъ мыслей разомъ. Чтобы не перезжать черезъ мостъ, предложили отправиться въ Парижъ, противъ этого она возстала еще сильне. Въ Парижъ! только съумасшедшій пойдетъ рисковать своею жизнью въ это пагубное мсто. хать въ Парижъ, значитъ — сказать прости навсегда.
Прошло четыре мсяца съ тхъ поръ, какъ мы возобновили наше знакомство съ молодою пенсіонеркою аббатства. Мы нжно привязались къ ней. Но и ее опечаливалъ нашъ отъздъ. Она сильно сожалла но моей матери, вліяніемъ которой на старуху-родственницу улучшилась ея жизнь, сверхъ того, мать моя напоминала ей счастливые дни дтства. Останься мы съ нею и, быть можетъ, она не вошла бы въ общество федералистовъ, о которыхъ не было у насъ ни слуху, ни духу. Добрые совты, пріятная взаимность, наши общія занятія, быть можетъ, способствовали бы къ успокоенію этой экзальтированной головы.
За нсколько дней до отъзда, мадамъ де-Бретвиль дала намъ прощальный обдъ. Отецъ д’Армонъ, умилостивленный письмами моей матери, простилъ дочери безразсудный поступокъ, удалившій ее изъ-подъ родительскаго крова. Увренный, что горячность молодой двушки уступила добрымъ совтамъ окружавшихъ лицъ, онъ согласился на примиреніе и пріхалъ въ Капъ съ младшею дочерью и младшимъ сыномъ, который отправлялся въ эмиграцію къ старшему брату въ Кобленцъ. Съ тмъ же намреніемъ прибылъ въ Капъ мосье де-Турнели, молодой родственникъ мадамъ де-Бретвиль. Такимъ образомъ обдъ приготовлялся вдвойн прощальный: мы отправлялись въ Руанъ, а молодые люди на Рейнъ. Мадмоазель д’Армонъ весьма понравилась г. де-Турнели. Хотя Шарлотта была весьма отдаленною кузиною мадамъ де-Бретвиль, однако оба они называли старуху тткою, мать моя сильно желала, чтобы взаимныя притязанія обихъ втвей слились въ связь, весьма приличную для нашей подруги и для любезнаго молодаго человка, но Корде не думала объ этомъ и по какой-то склонности къ противорчію стала выражать еще ясне свои мннія, вполн враждебныя надеждамъ эмиграціи. Турне я и пытался возвратить на добрый путь эту заблудшуюся овцу, подобно намъ, онъ приписывалъ идеи, иногда выражаемыя Шарлоттою, ошибочности ея взгляда на вещи. Не воображая, что она желаетъ разрушенія нашей древней и славной монархіи, онъ прощалъ ей пристрастіе къ Риму и Спарт. Изъ этихъ противорчій родилась мелкая война, въ которую каждый изъ насъ вносилъ свое слово.
Никогда этотъ обдъ не исчезнетъ изъ моей памяти. Былъ день св. Михаила 1791 года. Мадмоазель д’Армонъ, одтая въ лучшее платье изъ подаренныхъ ей старухою, изумляла всхъ своей красотой. Я присутствовала при ея туалет, намъ хотлось побдить отца на всхъ пунктахъ. Я и теперь еще какъ-будто вижу ее, одтую въ платье изъ розовой тафты съ блыми воланами, въ блой шелковой юбк. Ея талія оболь