Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598

Драматургия
Время на прочтение: 69 минут(ы)
Скачать в PDF

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
В. ШЕКСПИРА
ВЪ ПРОЗ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

ТОМЪ ДЕВЯТЫЙ.

1) Коріоланъ. 2) Юлій Цезарь 3) Антоній и Клеопатра. 4) Жалобы влюбленной. 5) Фениксъ и голубка.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ
КЪ ЖУРНАЛУ
‘ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРНІЕ’
за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДЕВА.
1893.

Юлій Цезарь.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Юлій Цезарь.
Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Маркъ Эмилій Лепидъ, тріумвиры по смерти Цезаря.
Цицеронъ, Публій, Попилій Лена, сенаторы.
Маркъ Брутъ, Кассій, Каска, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимберъ, Цинна, недовольные Юліемъ Цезаремъ.
Фланій и Маруллъ, трибуны.
Артемидоръ, софистъ книдосскій.
Предсказатель.
Цинна, стихотворецъ.
Другой поэтъ.
Люцилій, Титеній, Мессала, Катонъ Младшій, Волумній, друзья Брута и Кассія.
Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Люцій, Дарданій, служители Брута.
Пиндаръ, служитель Кассія.
Кальфурнія, жена Цезаря.
Порція, жена Брута.
Сенаторы, граждане, стражи, служители.

Мсто дйствія большею частію въ Рим и, кром того, въ Сардис и близь Филипп.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Улица въ Рим.

Толпа гражданъ. Входятъ: Флавій и Маруллъ.

Флавій. Бонъ отсюда! По домамъ, лнтяи вы эдакіе! отправляйтесь по домамъ! Разв сегодня праздникъ? Разв вы не знаете, что, будучи мастеровыми, вы не имете права въ рабочіе дни выходить изъ дому безъ значковъ вашихъ ремеслъ? — говори ты, къ какому цеху ты принадлежишь?
1-й гражданинъ. Я плотникъ.
Маруллъ. Гд-же твой кожаный фартукъ? а твоя линейка? Что длаешь ты здсь, нарядившись въ лучшія свои одежды? A у тебя какое ремесло?
2-й гражданинъ. Я? Если говорить по правд, такъ я предъ настоящимъ хорошимъ ремесленникомъ просто ничто. Такъ — дрянь.
Маруллъ. Отвчай прямо, какое твое ремесло?
2-й гражданинъ. Ремесло-то мое? Ну, оно, надюсь, такого рода, что я могу заниматься имъ безъ угрызеній совсти: я чиню худое.
Маруллъ. У тебя, бездльникъ, спрашиваютъ не про это, а про твое ремесло.
2-й гражданинъ. Нтъ, ты сдлай милость, не сердись на меня, не надрывайся отъ крика. А впрочемъ, если что и надорвется, я теб починю.
Маруллъ. Что такое, наглый негодяй? ты починишь мн?
2-й гражданинъ. Ну да, затачаю, подкину подметки.
Флавій. Кто-же ты, чеботарь, что-ли?
2-й гражданинъ. Именно. Я только и прокармливаюсь однимъ шиломъ, однимъ шиломъ только вмшиваюсь какъ въ мужскія, такъ и въ женскія дла. Я поистин врачеватель старой обуви, захиретъ она,— я ее исцляю. Самые лучшіе изъ людей, когда-либо ходившихъ на воловьей шкур, поставлены на ноги моимъ ремесломъ.
Флавій. Почему-же сегодня ты не за работой? Зачмъ водишь другихъ за собою по улицамъ?
2-й гражданинъ. А затмъ, чтобъ вс поскоре истаскали обувь и чтобъ у меня было побольше работы. Однако если сказать правду, такъ мы сегодня шляемся по праздничному на улицахъ, чтобъ поглядть на Цезаря и порадоваться его торжеству.
Маруллъ. Чему-же радоваться? Разв онъ возвращается на родину съ какимъ-нибудь завоеваніемъ? или какіе-нибудь данники въ цпяхъ слдуютъ за нимъ въ Римъ, украшая собою его колесницу? О вы, чурбаны эдакіе, каменныя головы, которыя хуже, чмъ у безсловесныхъ тварей! О загрублыя сердца, жестокіе сыны Рима, разв вы не знавали Помпея? Сколько разъ вы взбирались на стны, на зубцы башенъ, на окна и даже на трубы, держа на рукахъ своихъ дтей, и, находясь въ такомъ далеко небезопасномъ положеніи, иногда въ теченіе цлаго долгаго дня терпливо выжидали увидать, какъ великій Помпей продетъ по римскимъ улицамъ. И стоило вамъ, бывало, завидть его колесницу, у васъ вырывались такіе громкіе крики радости, что отъ нихъ и самый Тибръ волновался въ своемъ лож, такъ какъ его пещеристые берега повторяли громовые раскаты вашихъ голосовъ. А теперь вы облеклись въ лучшія одежды, сами выдумали себ праздникъ и усыпаете цвтами путь тріумфатора, восторжествовавшаго надъ кровью Помпея. Что-жь вы стоите? Торопитесь домой, упадите на колна и молите боговъ, чтобы они отвратили отъ васъ страшную кару, которую можетъ вызвать такая неблагодарность.
Флавій. Ступайте, ступайте, добрые сограждане. Чтобы очистить себя отъ этого грха, соберите на берега Тибра всхъ подобныхъ вамъ бдняковъ и до тхъ поръ лейте въ него слезы, пока онъ и въ самомъ мелкомъ мст не зальетъ высочайшаго изъ своихъ береговъ (Граждане расходятся). Видишь, даже этотъ дрянной металлъ расплавляется, они разсиваются, онмвъ отъ сознанія своей вины. Теперь вотъ этой улицей ступай въ Капитолій, а я пойду вотъ этой. Срывай украшенія съ изваяній всюду, гд бы ты ихъ ни увидлъ.
Маруллъ. Но позволительно-ли? Ты знаешь. нынче праздникъ Луперкалій.
Флавій. Ничего. Не оставляй въ цлости ни одного изъ трофеевъ Цезаря. Я буду разгонять по домамъ чернь, и ты длай то же, если замтишь, что она гд-нибудь начинаетъ толпиться. Выщипывая перья, выростающія изъ крыльевъ Цезаря, мы вынудимъ его летать, какъ летаютъ вс. Иначе онъ вознесется превыше человческаго зрнія и окуетъ всхъ рабскою трусливостью (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Площадь.

Торжественное шествіе съ музыкой. Появляются: Цезарь, приготовившійся къ бгу Антоній, Кальфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска, за ними толпа народа, среди нея — предсказатель.

Цезарь. Кальфурнія!
Каска. Тише! Цезарь говоритъ (Музыка умолкаетъ).
Цезарь. Кальфурнія!
Кальфурнія, Я здсь, дорогой супругъ.
Цезарь. Прегради дорогу Антонію, когда онъ начнетъ свой бгъ. Антоній!
Антоній. Что угодно Цезарю, моему повелителю?
Цезарь. Не забудь набгу коснуться Кальфурніи. Наши старики увряютъ, будто безплодныя длаются плодородными, когда къ нимъ прикоснутся на этомъ священномъ ристалищ.
Антоній. Не забуду. Цезарю стоитъ только сказать:— ‘сдлай то-то’,— и я сдлаю.
Цезарь. Продолжайте же шествіе и не пропускайте ни одного изъ обычныхъ обрядовъ (Музыка).
Предсказатель. Цезарь!
Цезарь. Кто меня зоветъ?
Каска. Умолкните вс, перестаньте! (Музыка замолкаетъ снова).
Цезарь. Кто изъ толпы назвалъ мое имя? Кто, пересиливая шумъ самой музыки, звалъ Цезаря? Говори, Цезарь готовъ тебя выслушать.
Предсказатель. Берегись Идъ Марта.
Цезарь. Что это за человкъ?
Брутъ. Предсказатель, совтующій теб беречься Идъ Марта.
Цезарь. Пусть онъ подойдетъ ко мн, дайте взглянуть ему въ лицо.
Кассій. Любезный, выйди изъ толпы, подойди къ Цезарю.
Цезарь. Что скажешь теперь? Говори!
Предсказатель. Берегись Идъ Марта.
Цезарь. Это какой-то грезящій наяву! Оставимъ его въ поко. Идемъ! (Вс, кром Кассія и Брута, уходятъ при звукахъ музыки).
Кассій. А ты разв не пойдешь взглянуть на бгъ?
Брутъ. Не намренъ.
Кассій. Прошу тебя, пойдемъ.
Брутъ. Я не охотникъ до игръ: я чувствую въ себ недостатокъ той веселости, какою отличается Антоній, но я не намренъ противиться твоимъ желаніямъ, Кассій, поэтому ухожу.
Кассій. Я вотъ уже нсколько времени наблюдаю за тобою, Брутъ. Я уже не вижу въ твоихъ глазахъ ни той привтливости, ни той нжности, которыя я привыкъ въ нихъ видть. Ты сталъ какъ-то холоденъ и скрытенъ съ искренно любящимъ тебя другомъ.
Брутъ. Не впади въ заблужденіе, Кассій. Если взоры мои, дйствительно, омрачены,— причиной этому то, что они устремлены внутрь меня самого. Меня съ нкоторыхъ поръ, дйствительно тревожитъ борьба противорчивыхъ ощущеній и мыслей, касающихся исключительно меня одного. Легко можетъ статься, что это отражается на моемъ вншнемъ обращеніи, но пусть друзья мои,— а въ числ ихъ несомннно находишься и ты, Кассій,— этимъ не печалятся. Они въ въ моей невнимательности не должны видть ничего, кром разв того, что бдный Брутъ, борясь съ самимъ собою, забываетъ выражать свою привязанность другимъ.
Кассій. Если такъ, я сильно ошибся въ причин дурного твоего настроенія. Поэтому я долженъ сохранить въ своей груди много мыслей первйшей важности и соображеній, заслуживающихъ полнаго вниманія. Скажи, добрый Брутъ, можешь ты видть собственное свое лицо?
Брутъ. Не могу, потому-что себя мы видимъ только черезъ отраженіе, при помощи другихъ предметовъ.
Кассій. Да, не иначе. Поэтому многіе скорбятъ о томъ, что у тебя нтъ зеркала, которое въ твоихъ собственныхъ глазахъ отражало-бы скрытыя твои достоинства и помогало бы теб ясно видть самого себя. Я слыхалъ, какъ наиболе достойныя личности Рима,— за исключеніемъ безсмертнаго Цезаря,— говоря о Брут и скорбя объ иг, давящемъ наше поколніе, желали, чтобы у благороднаго Брута были глаза.
Брутъ. Зачмъ-же ты заставляешь меня искать во мн самомъ то, чего во мн нтъ? Въ какія опасности хочешь ты этимъ вовлечь меня, Кассій?
Кассій. Добрйшій Брутъ, приготовься-же выслушать меня. Такъ какъ теб извстно, что видть себя ты можешь только черезъ отраженіе, то я явлюсь твоимъ зеркаломъ и съ должнымъ смиреніемъ представлю теб часть тебя самого, неизвстную до сихъ поръ теб самому. Во мн ты, любезный Брутъ, сомнваться не можешь. Если-бы я былъ отъявленный насмшникъ или позорилъ дружбу, расточая направо и налво, кому ни попало, еслибъ ты узналъ, что я крпко сжимая людей въ объятіяхъ, только льщу имъ, а затмъ издваюсь надъ ними, что сближаюсь на пирахъ со всякой сволочью,— тогда, конечно, ты могъ-бы мн не доврять (За сценой звуки трубъ и радостные возгласы).
Брутъ. Что значатъ эти крики? Боюсь, какъ-бы народъ не избралъ Цезаря своимъ царемъ.
Кассій. А, ты боишься! Изъ этого я могу заключить, что такое избраніе было-бы теб нежелательно?
Брутъ. Да, Кассій, очень нежелательно, хотя я горячо люблю Цезаря. Однако, перестань меня задерживать здсь такъ долго. Что-же ты хочешь доврить мн? Если дло идетъ объ общемъ благ, укажи мн, съ одной стороны, честь, съ другой — смерть, и я на обихъ взгляну съ одинаковымъ хладнокровіемъ, потому-что желалъ-бы, чтобы боги хоть на столько относились ко мн благосклонно, на сколько я сильне люблю честь, чмъ боюсь смерти.
Кассій. Что въ теб живетъ эта добродтель — мн такъ-же хорошо извстно, какъ коротко знакомы твои вншнія черты. И такъ о чести-то я и хочу говорить съ тобой. Не знаю, что самъ ты думаешь объ этой жизни, что думаютъ о ней другіе люди, что же касается меня, я бы скоре согласился не жить, чмъ бояться такого же существа, какъ я самъ. Я родился свободнымъ, какъ Цезарь, также и ты. Оба мы были вскормлены, какъ онъ, и оба, какъ онъ-же, можемъ переносить зимнюю стужу. Однажды, въ пасмурный и дождливый день, когда взволнованный Тибръ вздымался въ своихъ берегахъ, Цезарь сказалъ мн:— ‘дерзнулъ-ли бы ты, Кассій, броситься со мною въ бушующій потокъ и доплыть вотъ до того мста?’ Тотчасъ посл этихъ словъ я, совсмъ одтый, какъ и былъ, погрузился въ воду и крикнулъ Цезарю, чтобы онъ за мною слдовалъ, что онъ тутъ-же исполнилъ. Потокъ ревлъ. Мы, устраняя его, хлестали его своими могучими мышцами, отбрасывая его въ сторону и напирая его соперничавшими грудями. Однако, прежде чмъ мы достигли условленнаго мста, Цезарь крикнулъ мн:— ‘помоги, Кассій, я тону!’ И я, какъ великій нашъ праотецъ Эней, на плечахъ вынесшій изъ пылающей Трои старика Анхиза, вытащилъ изъ волнъ Тибра выбивавшагося изъ силъ Цезаря. И этотъ человкъ теперь богъ, а Кассій жалкое существо, обязанное сгибать спину, коли Цезарь небрежно киваетъ ему головой. Въ Испаніи, когда онъ хворалъ лихорадкой, я видлъ, какъ онъ дрожалъ во время приступа болзни… Да, этотъ богъ дрожалъ, трусливыя губы его синли, и взоръ, заставляющій трепетать цлый міръ, терялъ весь свой обычный блескъ. Я слышалъ, какъ онъ стоналъ, какъ его языкъ, заставляющій римлянъ внимать его рчамъ и записывать ихъ, вопилъ, подобно бдной двчонк:— ‘пить, пить мн, Титиній!’ О, боги, какъ-же мн не удивляться, что человкъ такого слабаго сложенія становится выше всего остального міра и овладваетъ въ немъ пальмой первенства! (За сценой трубы и радостные крики).
Брутъ. Опять! Я почти убжденъ, что эти возгласы вызываются новыми почестями, воздаваемыми Цезарю.
Кассій. Да, онъ, подобно колоссу, переступаетъ черезъ этотъ узкій міръ, а мы, люди мелкіе, скромно двигаемся промежъ громадныхъ его ногъ и, робко озираясь, ищемъ себ безславныхъ могилъ. Есть минуты, когда самъ человкъ бываетъ властелиномъ своей судьбы. Если мы являемся только подчиненными, въ этомъ, любезный Брутъ, виноваты мы сами, а не созвздія!.. Брутъ, Цезарь! Что же такого особеннаго въ этомъ Цезар? Отчего его имени звучать громче, чмъ твоему? Напиши ихъ оба рядомъ,— и твое окажется такимъ же прекраснымъ, какъ и его, произнеси ихъ,— и оба они будутъ одинаково звучны, взвсь ихъ,— и всъ въ нихъ окажется одинаковый, прибгни при ихъ помощи къ волхвованію,— и духъ явится также скоро по приказанію Брута, какъ по приказанію Цезаря. Да скажи ради всхъ боговъ, какою же особенною пищею питается нашъ Цезарь, что онъ такъ страшно выросъ. Позорное время! Римъ, ты утратилъ способность производить на свтъ мужей! Было-ли отъ самаго потопа хоть одно поколніе, которое могло-бы гордиться однимъ только человкомъ? До сихъ поръ, говоря о Рим, могъ-ли кто нибудь сказать, что на широко раскинувшихся стогнахъ его только одинъ человкъ и есть? А теперь, о Римъ, такъ оно и есть. Если въ немъ по душ теб только одинъ человкъ,— оба мы, и ты, и я, слыхали отъ своихъ отцовъ, что нкогда существовалъ Брутъ, который также не потерплъ-бы въ Рим царя, какъ и присутствія дьявола.
Брутъ. Я нисколько не сомнваюсь, Кассій, въ твоей любви ко мн. Угадываю отчасти то, на что ты думаешь меня натолкнуть, но что я думаю объ этомъ и о настоящемъ времени,— я сообщу теб посл. Теперь-же, прошу, не выпытывай меня. Все сказанное тобою я обдумалъ и въ боле удобное для бесды о такомъ важномъ дл время спокойно выслушаю то, что теб еще остается сказать. До тхъ-же поръ, благородный другъ мой, удовлетворись и тмъ, что Брутъ скоре согласится сдлаться хлбопашцемъ, чмъ называться римляниномъ при тхъ тяжелыхъ условіяхъ, которыя, вроятно, ожидаютъ насъ.
Кассій. Душевно радъ, что слабая моя рчь все-таки съумла вызвать изъ Брута эту искру.

Цезарь и его свита появляются снова.

Брутъ. Игры окончены, и Цезарь возвращается.
Кассій. Когда они будутъ проходить мимо, дерни Каску за рукавъ, и онъ съ свойственной ему язвительностью разскажетъ намъ все, что произошло замчательнаго на играхъ.
Брутъ. Хорошо. Взгляни однако: пятно, вызванное гнвомъ пылаетъ на чел Цезаря, а у всхъ, кто за нимъ слдуетъ такой видъ, какъ будто они рабы и ихъ только что жестоко изругали. Щеки Кальфурніи блдны, а глаза у Цицерона красный сверкаютъ такъ-же, какъ въ Капитолі, когда какой нибудь сенаторъ ему противорчитъ.
Кассій. Каска разскажетъ, что это значитъ.
Цезарь. Антоній!
Антоній. Цезарь?
Цезарь. Я долженъ быть окруженъ людьми полными, беззаботными, покойно проводящими ночи, не такими, какъ вотъ, напримръ, Кассій. Онъ слишкомъ тощъ, сухощавъ, слишкомъ много думаетъ. Такіе люди опасны.
Антоній. Ты, Цезарь, напрасно его боишься. Онъ нисколько не опасенъ: онъ благородный и къ тому же весьма благонамренный римлянинъ.
Цезарь. Я только желалъ-бы, чтобъ онъ былъ полне, но нисколько его не боюсь. А все-таки, еслибъ понятіе о страх могло быть связано съ моимъ именемъ, ни одного человка не избгалъ-бы я такъ, какъ сухощаваго Кассія. Онъ много читаетъ, наблюдаетъ и быстро угадываетъ сокровенныя мысли человческихъ поступковъ, онъ не любитъ игръ, не такъ, какъ ты, Антоній,— онъ не охотникъ до музыки, улыбается рдко, если иногда и улыбнется, то словно насмхается надъ самимъ собою, или словно негодуетъ на себя за то, что могъ чему-нибудь улыбнуться. Такіе люди не знаютъ покоя, когда видятъ человка, стоящаго выше ихъ, поэтому они очень опасны. Сообщаю теб это съ цлью показать, чего слдуетъ бояться, а не изъ желанія признаться теб, что я боюсь: вдь я всегда и во всемъ — Цезарь. Перейди на правую сторону,— на это ухо я глуховатъ,— и скажи мн откровенно, что ты о немъ думаешь? (Уходитъ со свитой. Брутъ, Кассій и Каска остаются).
Каска. Ты дернулъ меня за тогу, врно,хочешь мн что нибудь сказать?
Брутъ. Разскажи намъ, что случилось и почему у Цезаря такой угрюмый видъ?
Каска. Зачмъ? вдь ты былъ съ нимъ?
Брутъ. Еслибъ я былъ съ нимъ, я не сталъ-бы спрашивать у Каски, что случилось.
Каска. А вотъ что: ему предложили царскій внецъ изъ ту минуту, когда ему его предлагали, онъ вотъ такъ оттолкнулъ его ладонью, тогда у народа вырвался громкій возгласъ.
Брутъ. А что было причиной вторичнаго этого возгласа?
Каска. Тоже самое.
Кассій. Однако, восклицанія повторялись три раза, что вызвало ихъ въ третій разъ?
Каска. Опять тоже самое.
Брутъ. Разв ему трижды предлагали внецъ?
Каска. Да,— и онъ трижды отталкивалъ его, но всякій разъ все тише и мягче, а при каждомъ подобномъ движеніи его мои добродушные сосди кричали все громче и громче.
Кассій. Кто-же предлагалъ ему внецъ?
Каска. Антоній.
Брутъ. Разскажи подробно, какъ все это произошло.
Каска. Хоть повсь меня, а подробно разсказать я не могу. Вышла пошлйшая комедія, и я не обратилъ на нее особеннаго вниманія. Видлъ я, что Маркъ Антоній поднесъ ему внецъ — и даже не внецъ, а внчикъ,— что Цезарь, какъ я уже сказалъ, оттолкнулъ его, но, какъ мн казалось, оттолкнулъ съ сожалніемъ. Затмъ Антоній предложилъ ему внецъ во второй разъ,— и онъ опять его оттолкнулъ, но, какъ мн показалось, пальцы его отдлялись отъ внца очень неохотно. Посл этого Антоній поднесъ ему внецъ въ третій разъ, и онъ въ третій разъ его оттолкнулъ. И вслдъ за каждымъ отказомъ толпа принималась кричать все громче и громче, безъ устали хлопала мозолистыми руками, бросала вверхъ грязные колпаки и отъ радости, что Цезарь отказался отъ внца, такъ наводнила воздухъ своимъ смердящимъ дыханіемъ, что Цезарь задохся, потому что съ нимъ сдлалось дурно, и онъ упалъ. Не хохоталъ я только отъ страха разинуть ротъ и надышаться вонючимъ воздухомъ.
Кассій. Позволь,— съ Цезаремъ въ самомъ дл сдлалось дурно?
Каска. Онъ упалъ на землю, изо рта выступила пна, языкъ онмлъ.
Брутъ. Тутъ нтъ ничего удивительнаго: вдь онъ страдаетъ падучей болзнью.
Кассій. Нтъ, не онъ, а скоре ты, я или благородный Каска.
Каска. Я не знаю, что ты хочешь этимъ сказать, но знаю одно, что Цезарь упалъ. Никогда боле не называй меня честнымъ человкомъ, если подлая сволочь не рукоплескала и не шикала ему, словно лицедю въ театр, смотря по тому, какъ нравилась ей его игра.
Брутъ. Что же сказалъ онъ, когда пришелъ въ себя?
Каска. Еще до паденія, когда онъ увидалъ, что его отказъ такъ радуетъ стадо подлой черни, онъ разорвалъ воротъ своей одежды и предложилъ перерзать ему горло. Ахъ, зачмъ я на этотъ разъ не былъ ремесленникомъ! Еслибъ я не поймалъ его на слов,— пусть меня отправятъ въ адъ въ компаніи съ разными мошенниками. Затмъ онъ упалъ. Придя въ себя, онъ сталъ умолять, чтобъ высокочтимое собраніе простило его, если онъ сдлалъ или сказалъ что-нибудь неприличное, прося приписать это только его болзненному состоянію. Три или четыре женщины, стоявшія около меня воскликнули:— ‘о добрая душа!’ и тутъ-же простили ему все. Но это не иметъ никакого значенія: он едва-ли умилились-бы мене, еслибъ Цезарь умертвилъ даже ихъ матерей.
Брутъ. И онъ посл этого-то сталъ такимъ угрюмымъ?
Каска. Да.
Брутъ. Говорилъ что-нибудь Цицеронъ?
Каска. Да, говорилъ по гречески.
Кассій. Что-же именно?
Каска. Дай мн боги во вки не взглянуть теб въ глаза, если я въ состояніи теб это разсказать. Т, кто понималъ его слова, переглядывались съ улыбкой и качали головой, но для меня это было такъ же непонятно, какъ самъ греческій языкъ. Могу сообщить вамъ еще нчто новое: Маруллъ и Флавій за то, что срывали украшенія съ изображеній Цезаря, теперь вынуждены прикусить языкъ. Прощайте. Было не мало еще и другихъ глупостей, но я ихъ не помню.
Кассій. Не отужинаешь-ли ты сегодня у меня?
Каска. Не могу: я уже далъ слово.
Кассій. Такъ приходи завтра обдать.
Каска. Пожалуй, если буду живъ, а ты не забудешь о приглашеніи и приготовишь такой обдъ, которымъ стоитъ заняться.
Кассій. Такъ я жду тебя завтра.
Каска. Жди. Прощайте! (Уходитъ).
Брутъ. Какимъ онъ сталъ тяжеловснымъ! А въ школ, помнишь, какой онъ былъ живой, какъ много было въ немъ огня!
Кассій. Не смотря на всю свою неповоротливость, которую онъ только на себя напускаетъ, онъ и теперь во всякомъ смломъ и благородномъ предпріятіи явится такимъ же, какъ прежде. Вншняя грубость и неуклюжесть только приправа его здравому смыслу. Благодаря ей, большинство перевариваетъ его слова и охотне, и легче.
Брутъ. Можетъ быть. Прощай, однакожь. Завтра, если ты желаешь говорить со мной, я приду къ теб, или приходи ко мн ты,— я буду тебя ждать.
Кассій. Я приду къ теб. А ты, между тмъ, пораздумай о томъ, что происходитъ въ Рим (Брутъ уходитъ). Да Брутъ, ты благороденъ, но и твой благородный металлъ можно уклонить въ сторону отъ настоящаго его назначенія поэтому и благороднымъ людямъ слдуетъ сближаться только съ такими-же, какъ они. Кто можетъ считать себя настолько твердымъ, что ему никогда не поддаться никакому обольщенію? Меня Цезарь терпть не можетъ, а Брута любитъ, но будь я теперь Брутомъ, а Брутъ Кассіемъ, Цезарь и тогда не заставилъ-бы меня плясать по своей дудк. Ныншнею-же ночью брошу въ окно Брута нсколько записокъ, написанныхъ разными почерками, какъ будто отъ разныхъ гражданъ, во всхъ будутъ высказаны надежды, какія возлагаетъ на него Римъ, а также темные намеки на честолюбіе Цезаря. И такъ садись, Цезарь, на престолъ, мы или свергнемъ тебя. или подвергнемся еще боле тяжкому гнету! (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Улица въ Рим.

Громъ и молнія.Съ разныхъ сторонъ входятъ Цицеронъ и Каска съ обнаженнымъ мечемъ.

Цицеронъ. Добраго вечера, Каска. Ты проводилъ Цезаря до дому? Отчего, однако, ты такъ запыхался и почему у тебя такой растерянный видъ?
Каска. А ты разв можешь оставаться покоенъ, когда вся земля колеблется подъ ногами, словно ничтожная былинка? О, Цицеронъ, видалъ я бури, видалъ, какъ бшеные вихри расщепляли суковатые дубы, видалъ, какъ вздымался гордый океанъ, какъ онъ вздымался и пнился, силясь достигнуть до грозныхъ тучъ, но никогда до этой ночи и до самаго этого часа не видывалъ я бури, изъ которой лилъ-бы огненный дождь! Или на небесахъ происходитъ междоусобная война, или міръ своей дерзостью до того раздражилъ боговъ, что они ршились сокрушить его.
Цицеронъ. Разв ты видлъ еще что-нибудь боле изумительное?
Каска. Теб извстенъ на видъ общественный рабъ,— вотъ онъ поднялъ вверхъ лвую руку, и она запылала ярче двадцати факеловъ, несмотря на это, она осталась невредимой, словно пламя было ей совсмъ нечувствительно. Близь капитолія я встртилъ льва и съ тхъ поръ уже не вкладывалъ въ ножны меча, левъ поглядлъ на меня и, не тронувъ, прошелъ мимо. Затмъ я наткнулся, какъ мн кажется на сотню блдныхъ женщинъ съ обезображенными отъ страха лицами и столпившимися въ кучу, он клялись, что видли людей, съ головы до ногъ облитыхъ пламенемъ и такъ ходившихъ взадъ и впередъ по улицамъ. А вчера ночная птица въ самый полдень услась на площади и долго оглашала ее зловщимъ своимъ крикомъ. Когда столько чудесъ совершается въ одно и то же время, не говорите:— ‘вотъ причины совершающемуся: он совершенно естественны’, я убжденъ, что стран, въ которой они появляются, они предвщаютъ недоброе.
Цицеронъ. Въ самомъ дл наше время какое-то странное, но люди, объясняя явленія по своему, придаютъ имъ такое значеніе, какого они не имютъ… Придетъ завтра Цезарь въ Капитолій?
Каска. Непремнно: онъ поручилъ Антонію увдомить тебя, что будетъ тамъ.
Цицеронъ. Такъ доброй ночи, Каска: не время прогуливаться, когда на небесахъ совершаются такія неистовства.
Каска. Прощай, Цицеронъ! (Цицеронъ уходитъ).

Появляется Кассій.

Кассій. Кто тутъ?
Каска. Римлянинъ.
Кассій. Это твой голосъ, Каска?
Каска. У тебя слухъ хорошій. Ахъ, Кассій, какая ужасная ночь!
Кассій. Ночь весьма пріятная для людей честныхъ.
Каска. Я никогда не видывалъ землю до такой степени переполненною всякими злодяніями.
Кассій. Что-же касается меня, я ходилъ по улицамъ, подвергая себя всмъ опасностямъ этой ночи. Обнаживъ, какъ видишь, грудь, я, когда синіе извивы молній разверзали небеса, подставлялъ ее громовымъ стрламъ.
Каска. Зачмъ же ты искушаешь такимъ образомъ небеса? Людямъ остается только трепетать и приходить въ ужасъ, когда всемогущіе боги предостерегаютъ ихъ грознымъ знаменіемъ.
Кассій. Ты сегодня какой-то унылый, Каска, въ теб совсмъ нтъ тхъ искръ жизни, которыя должны проявляться въ каждомъ римлянин, или, по крайней мр, ты не пускаешь ихъ въ дло. Ты блденъ, выраженіе лица у тебя растерянное, ты пугаешься и изумляешься, видя такое странное негодованіе небесъ. Но еслибъ ты захотлъ добраться ни истинной причины всхъ этихъ явленій и допытаться, откуда являются эти огни и почему вс эти призраки бродятъ во мрак, почему у всхъ этихъ птицъ и всхъ животныхъ произошла въ нравахъ такая перемна, откуда явились вс эти безразсудные старцы и разсчетливыя дти, отчего все идя противъ природныхъ свойствъ и своего предназначенія превращается въ нчто чудовищное,— ты понялъ-бы, что небо вдохнуло это новое настроеніе во все, чтобъ оно сдлалось орудіемъ устрашенія и предостереженія для какого-нибудь не мене чудовищнаго государства. Я даже могъ-бы назвать теб человка, во всемъ подобнаго этой страшной ночи, человка, который рокочетъ громами, сверкаетъ молніями, разверзаетъ могилы и рычитъ, подобно льву въ Капитолі,— человка, который, нисколько не превосходя личною мощью ни тебя, ни меня, однакожь, сдлался такимъ-же страшно могущественнымъ и грознымъ, какъ вс эта странныя явленія.
Каска. Ты, Кассій, говоришь о Цезар, не такъ-ли?
Кассій. О комъ бы я ни говорилъ,— это все равно. У римлянъ и теперь, такіе же нервы, такіе же члены, какъ у ихъ предковъ, но, увы, геній нашихъ отцовъ умеръ и нами управляетъ духъ нашихъ матерей, наше подчиненіе игу доказываетъ, насколько мы оженоподобились.
Каска. Дйствительно говорятъ, что завтра сенаторы намреваются возвести Цезаря на царскій престолъ, и что онъ всюду, кром Италіи, будетъ на суш и на мор носить царскій внецъ.
Кассій. О, я знаю, куда тогда направится мой кинжалъ! Кассій избавитъ Кассія отъ рабства. Этимъ-то вы, боги, превращаете слабыхъ въ сильныхъ, этимъ сокрушаете намренія тирановъ. Ни каменныя башни, ни кованныя чугунныя стны, ни душныя темницы, ни тяжкія цпи,— ничто не въ состояніи обуздать силу духа, жизнь, утомившаяся земными оковами, всегда иметъ возможность себя освободить. Если это знаю я,— знай же весь міръ, что мою долю рабства я всегда съумю съ себя свергнуть, какъ только этого захочу.
Каска. Точно также и я, точно также и каждый рабъ въ собственной рук иметъ силу сокрушить свое рабство.
Кассій. Зачмъ же Цезарю длаться тираномъ? Бдный человкъ! я знаю, онъ не сдлался бы волкомъ, еслибъ не увидалъ, что римляне — стадо барановъ, онъ не сдлался бы львомъ, еслибъ римляне не были сернами. Тотъ, кто хочетъ поскоре развести огромный костеръ, прежде зажигаетъ солому. Какой же дрянью, какими отбросами долженъ быть Римъ, если согласенъ служить гнуснымъ матеріаломъ для озаренія такого ничтожества, какъ Цезарь! Но, o скорбь, куда ты завлекла меня! Можетъ быть, я говорю все это добровольному рабу? Тогда мн, конечно, не миновать необходимости явиться къ отвту. Впрочемъ, что-жь! вдь я вооруженъ и совершенно равнодушенъ къ опасности.
Каска. И ты это говоришь Каск, который никогда не бывалъ безсовстнымъ наушникомъ! Чтобы отвратить вс эти бды,— вотъ теб моя рука, и ничья нога не шагнетъ дальше моей.
Кассій. И такъ союзъ заключенъ. Узнай же, Каска: многихъ изъ благородномыслящихъ римлянъ я уже усплъ склонить на предпріятіе, одинаково славное, какъ и опасное. Они ждутъ меня теперь въ портик Помпея, потому что въ такую страшную ночь, когда вс стихіи такъ-же кровавы, жгучи и грозны, какъ нашъ замыселъ, на улиц оставаться не возможно.

Входитъ Цинна.

Каска. Тише! кто-то торопливо идетъ сюда,
Кассій. Это Цинна, я узнаю его по походк, онъ изъ нашихъ. Куда ты такъ торопишься, Цинна?
Цинна. Ищу тебя. Кто это съ тобою? Метеллъ Цимберъ?
Кассій. Нтъ, Каска. Онъ тоже примкнулъ къ намъ. Разв меня ждутъ?
Цинна. Очень радъ. Ахъ, какая ночь! Двое или трое изъ нашихъ видли престранныя явленія.
Кассій. Скажи, меня ждутъ.
Цинна. Ждутъ. О, Кассій, еслибъ ты съумлъ склонить на нашу сторону и благороднаго Брута!
Кассій. Не безпокойся. Положи на преторское кресло вотъ эту записку, чтобъ Брутъ могъ ее найти, эту брось ему въ окно, а эту прилпи воскомъ къ изваянію стараго Брута, а затмъ приходи къ намъ въ портикъ Помпея. Децій Брутъ и Требоній тамъ?
Цинна. Вс тамъ, кром Цимбера, который пошелъ за тобою къ теб на домъ. Я сейчасъ же исполню твое порученіе.
Кассій. Исполнивъ его, приходи скоре въ театръ Помпея (Цинна уходить). Идемъ, Каска, прежде, чмъ настанетъ разсвтъ, мы побываемъ съ тобой у Брута. Три четверти этого человка уже принадлежатъ намъ, еще одно свиданіе,— и онъ весь нашъ.
Каска. Народъ изумительно уважаетъ и любитъ его. Сочувствіе къ нему, словно всемогущая алхимія, превратитъ въ добродтель то, что могло бы показаться въ насъ преступленіемъ.
Кассій. Ты отлично понялъ его значеніе и насколько онъ для насъ необходимъ. Идемъ же. Теперь уже за-полночь, мы разбудимъ его до свта, чтобы увриться въ немъ вполн (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Римъ. Садъ Брута.

Входитъ Брутъ.

Брутъ. Люцій! Я даже и по звздамъ не могу догадаться, насколько близокъ день. Люцій! Люцій! Очень жалю, что у меня нтъ такого недостатка, какъ сонливость. Да проснись же, Люцій!

Входитъ Люцій.

Люцій. Ты, кажется, меня звалъ?
Брутъ. Принеси свтильникъ въ мою рабочую комнату и, когда зажжешь его, скажи мн.
Люцій. Повинуюсь, господинъ (Уходитъ).
Брутъ. Смерть его необходима и не для меня,— искать его гибели для себя мн незачмъ,— а для общественнаго блага. Ему хочется добиться короны,— тутъ весь вопросъ въ томъ, насколько она его измнитъ. Вдь именно самые лучезарные дни и выводятъ ехиднъ, а это заставляетъ ходить осторожне. Если мы коронуемъ его, тогда… тогда, конечно, мы дадимъ ему и жало, и возможность вредить, когда ему вздумается. Но величіе длается злоупотребленіемъ только тогда, когда отдляетъ милосердіе отъ власти. Если же говорить правду,— Цезарь никогда не подчинялъ разсудка своимъ страстямъ. Но вдь извстно, что смиреніе служитъ лстницей для юныхъ честолюбцевъ, что на нее посматриваютъ только взбирающіеся, а взобравшійся обращается къ ней спиною и глядитъ въ облака, относясь съ презрніемъ къ нижнимъ ступенямъ, по которымъ взбирался. То же можетъ сдлать и Цезарь, но, чтобы онъ не могъ, необходимо предотвратить такое зло. Если онъ теперь еще не оправдываетъ враждебнаго къ нему расположенія, расположеніе это оправдывается тмъ, что всякое новое повышеніе неминуемо приведетъ его къ той или другой крайности. Поэтому будемъ смотрть на него, какъ на еще не выведшуюся змю, которая, вылупившись изъ яйца, сдлается такою же зловредной, какъ и весь зминый родъ. Лучше умертвить гадину, пока она еще въ скорлуп.

Люцій возвращается.

Люцій. Свтильникъ зажженъ. Но вотъ, отыскивая кремень я нашелъ на окн эту запечатанную бумагу, я наврное знаю, что ея тамъ не было, когда я пошелъ спать.
Брутъ. Ступай, спи: ночь еще не миновала. Вдь завтра, мальчикъ, кажется, Иды Марта?
Люцій. Не знаю.
Брутъ. Ступай, загляни въ календарь и скажи мн.
Люцій. Сейчасъ (Уходитъ).
Брутъ. Огненныя испаренія вспыхиваютъ въ воздух такъ часто, что записку можно прочесть и здсь (Развертываетъ бумагу и читаетъ). ‘Ты спишь, Брутъ! Проснись и взгляни на себя. Неужто Римъ… и прочее. Говори, рази и спасай! Брутъ, ты спишь — пробудись!’ Такого рода записки мн подбрасывали въ послднее время очень часто, и я ихъ поднималъ. ‘Неужто Римъ… и прочее’. Неужели мн эти слова придется пополнить такъ: ‘Неужто Римъ долженъ склонить выю подъ гнетъ одного человка?’ Что! Римъ? Мои предки прогнали Тарквинія со стогновъ Рима, какъ только его провозгласили царемъ.— ‘Говори, рази и спасай!’ Меня убждаютъ говорить, разить? Если, о Римъ, придется тебя спасать, клянусь, ты будешь вполн удовлетворенъ рукою Брута!

Люцій возвращается.

Люцій. Господинъ, четырнадцать дней марта уже миновали.
Брухъ. Хорошо (Стучатся). Посмотри, кто тамъ стучится (Люцій уходитъ). Съ первой-же попытки Кассія возстановить меня противъ Цезаря я совсмъ лишился сна. Промежутокъ между совершеніемъ страшнаго дла и первымъ къ нему побужденіемъ подобенъ чудовищному призраку или страшному сновиднію, въ это время между духомъ и его смертоносными орудіями происходитъ совтъ, и во всемъ существ человка, словно въ маленькомъ государств, царятъ смуты.

Люцій возвращается.

Люцій. Это твой зять, Кассій, онъ желаетъ тебя видть.
Брутъ. Онъ одинъ?
Люцій. Нтъ, съ нимъ еще нсколько человкъ.
Брутъ. Знакомыхъ?
Люцій. Не знаю. Я никакъ не могъ разглядть ихъ лицъ, потому что они совершенно закрыты надвинутыми на глаза шапками и приподнятыми тогами.
Брутъ. Впусти ихъ (Люцій уходитъ). Это соумышленники. О заговоръ! если теб и ночью, когда зло предоставлено наибольшей свобод, стыдно показать свое опасное чело, гд-же днемъ найдешь ты достаточно темный вертепъ, чтобы скрыть чудовищное твое лицо? Не ищи-же такого вертепа, прикройся лучше личиною улыбки и дружелюбія, потому что, если ты явишься въ настоящемъ своемъ вид, самый Эребъ не будетъ настолько мраченъ, чтобы помочь теб избавиться отъ подозрній.

Входятъ: Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требоній.

Кассій. Мы, кажется, уже слишкомъ нагло нарушаемъ твой покой. Добраго утра, Брутъ. Скажи,— мы обезпокоили тебя?
Брутъ. Я всталъ по крайней мр уже часъ тому назадъ, я не спалъ всю ночь. Пришедшіе съ тобою мн знакомы?
Кассій. Вс до единаго. И среди нихъ нтъ ни одного, кто не питалъ-бы къ теб глубочайшаго уваженія, чтобы ты имлъ о себ такое-же мнніе, которое составилъ о теб каждый благородный римлянинъ! Это — Требоній.
Брутъ. Я ему радъ.
Кассій. Это — Децій Брутъ.
Брутъ. Ему тоже радъ.
Кассій. Это — Каска, это — Цинна, это — Метеллъ Цииберъ.
Брутъ. Радъ всмъ. Какія неусыпныя заботы стали между вашими глазами и ночью?
Кассій. Позволь сказать теб нсколько словъ (Отходятъ всторону).
Децій. Востокъ вдь въ этой сторон? Кажется, начинаетъ свтать.
Кдска. Нтъ.
Цинна. Ошибаешься — свтаетъ. Эти сдыя полосы, словно зубами вцпляющіяся въ облака,— предвстники дня.
Каска. Вы должны согласиться, что оба ошибаетесь. Если принять въ разсчетъ юность года, солнце восходить вонъ тамъ, куда указываетъ мой мечъ, а это гораздо южне, мсяца черезъ два оно будетъ восходить ближе къ сверу, настоящій-же востокъ вотъ здсь, за Капитоліемъ.
Брутъ. Дайте мн поочередно руки.
Кассій. И поклянемся исполнить то, что ршили.
Брутъ. Нтъ, не надо никакихъ клятвъ. Если еще недостаточно положенія народа, собственныхъ нашихъ душевныхъ страданій, всхъ гнусностей настоящаго времени,— разойдемся сейчасъ-же, пусть каждый идетъ на праздное свое ложе, а высокомрная тиранія пусть свирпствуетъ до тхъ поръ, пока мы вс, по жребію, не сдлаемся жертвами смерти. Но если во всемъ этомъ, какъ я вполн увренъ,— недостаточно жгучаго матеріала, чтобъ воспламенить даже трусовъ, чтобы придать закалъ мужества легко тающему духу женщинъ, то, сограждане, чтобы побудить насъ къ возстанію къ чему намъ какія-нибудь иныя шпоры, кром самаго нашего дла? Къ чему намъ какое-нибудь другое поручительство, кром общанія молчать, даннаго римлянами которые, давъ это слово, ужь конечно отъ него не отступятся? Къ чему какія-нибудь другія клятвы, кром обязательства, даннаго честью чести, совершить задуманное или погибнуть, совершая его? Заставьте клясться жрецовъ, трусовъ, людей осторожныхъ, старыхъ, обратившихся въ слабый остовъ или слабодушныхъ, привтомъ встрчающихъ несправедливость,— словомъ, людей, которыхъ самая неправота дла длаетъ подозрительными! Но не пятнайте чистоты нашего предпріятія, нашего ничмъ не сокрушимаго духа предположеніемъ, будто наша ршимость и наше дло нуждаются въ клятв, когда каждая капля крови, движущаяся въ каждомъ римлянин,— и движущаяся благородно,— заставятъ заподозрить ее въ незаконнорожденности, если онъ нарушитъ хоть малйшую частичку даннаго общанія.
Кассій. А какого вы мннія насчетъ Цицерона? Не попытать-ли намъ и его? Я думаю, что онъ охотно примкнетъ къ намъ.
Каска. Мы не должны имъ пренебрегать.
Цинна. Ни въ какомъ случа.
Метеллъ. Онъ необходимъ. Его серебрящіеся волосы заставятъ составить о насъ хорошее мнніе и увеличатъ число голосовъ въ пользу нашего дла. Вс будутъ говорить, что его разумъ управлялъ нашими руками, а наша юность и пылкость, прикрытыя его почтеннымъ видомъ, нисколько не станутъ бросаться въ глаза.
Брутъ. Нтъ, на него не разсчитывайте: онъ никогда не согласится принять участіе въ дл, задуманномъ не имъ самимъ.
Кассій. Такъ нечего о немъ и думать.
Каска. Въ самомъ дл, онъ не годится.
Децій. Пасть долженъ одинъ только Цезарь?
Кассій. Этотъ вопросъ ты, Децій, предложилъ какъ нельзя боле кстати. По моему мннію, нехорошо, если Маркъ Антоній, котораго такъ любитъ Цезарь, переживетъ его: въ немъ мы найдемъ опаснаго противника. Вы знаете, что средства, которыми онъ владетъ, такъ велики, что онъ легко можетъ повредить всмъ намъ, если только вздумаетъ ими воспользоваться. Для предотвращенія этого необходимо, чтобъ онъ палъ вмст съ Цезаремъ.
Врутъ. Нтъ, Кассій, если мы, отскши голову, примемся обрубать и члены,— потому что Антоній все-таки не боле, какъ одинъ изъ членовъ Цезаря,— поступки наши покажутся уже слишкомъ кровожадными, будутъ какимъ-то бшенымъ неистовствомъ. Будемъ же жрецами, приносящими жертвы, Кассій, а не мясниками: вдь мы возстаемъ противъ духа Цезаря, а духъ человка не иметъ крови. О, еслибъ мы могли сокрушить духъ Цезаря, не убивая Цезаря! Къ несчастію, безъ пролитія крови Цезаря это невозможно. Поэтому, друзья мои, сокрушимъ его смло, но не зврски, низложимъ его, какъ жертву, достойную боговъ, не терзая, какъ трупъ, годный только на то, чтобъ быть брошеннымъ собакамъ. Пусть наши сердца, подобно хитрымъ господамъ, побудятъ своихъ служителей идти на кровавое дло, а затмъ для вида негодуютъ на нихъ. Такимъ образомъ мы придадимъ нашему замыслу видъ не чего-то ненавистнаго, а необходимаго, и народъ, увидавъ его въ такомъ свт, назоветъ насъ не убійцами, а избавителями. Что же касается Марка Антонія, о немъ нечего думать: онъ настолько же опасенъ, какъ опасна рука Цезаря, когда Цезарь останется безъ головы.
Кассій. И все-таки я его опасаюсь. Глубоко укоренившаяся любовь его къ Цезарю…
Брутъ. Полно, Кассій, не хлопочи объ этомъ. Если онъ и любитъ Цезаря, все, что онъ можетъ сдлать, будетъ касаться только его самого. Онъ можетъ впасть въ уныніе и умереть отъ тоски по Цезарю. Да и этого едва-ли можно отъ него ожидать, потому что онъ еще сильне любитъ веселье, игры и шумное общество.
Требоній. Онъ не страшенъ, зачмъ же его убивать? Пусть живетъ, впослдствіи онъ самъ будетъ смяться надъ всмъ этимъ (Бьютъ часы).
Брутъ. Постойте, считайте часы.
Кассій. Часы пробили три.
Требоній. Пора разойтись.
Кассій. Однако еще неизвстно, выйдетъ-ли сегодня Цезарь изъ дому. Съ нкоторыхъ поръ, наперекоръ прежнему мннію его о предчувствіяхъ, снахъ и предсказаніяхъ, онъ сдлался удивительно суевренъ. Очень можетъ быть, что странныя явленія, необычайные ужасы этой ночи и убжденія авгуровъ помшаютъ ему явиться сегодня въ Капитолій.
Децій. На этотъ счетъ вы можете быть покойны, если онъ и вздумаетъ остаться дома, я заставлю его измнить это намреніе. Онъ любитъ толковать о томъ, какъ единороговъ обманываютъ кольями, слоновъ — ямами, львовъ — стями, а людей — лестью, но если я ему скажу, что онъ ненавидитъ льстецовъ, онъ тотчасъ же согласится и не замтитъ, что я этимъ самымъ льщу ему какъ нельзя боле. Положитесь на меня: я знаю, какъ за него взяться, я приведу его въ Капитолій.
Кассій. Мы вс за нимъ зайдемъ.
Брутъ. Въ восемь часовъ, не позже?
Цинна. Никакъ не позже. Прошу не опаздывать.
Метеллъ. Кай Лигарій страшно золъ на Цезаря за выговоръ, сдланный ему за похвалу Помпею. Я удивляюсь, какъ никто не подумалъ о немъ.
Брутъ. Зайди къ нему теперь же, любезный Метеллъ. Онъ любитъ меня — и не безъ основанія. Пришли его ко мн, и я его уговорю.
Кассій. Свтаетъ, пора-бы намъ уйти отъ тебя. Разойдемтесь, друзья! Пусть каждый помнитъ, что говорилъ: докажемъ, что мы настоящіе римляне.
Брутъ. Смотрите бодро и весело, чтобъ даже ваши взоры не обнаружили нашего замысла, и, подобно нашимъ актерамъ, не сбивайтесь и не смущайтесь ничмъ. Прощайте! (Вс уходятъ). Люцій! Спитъ? и прекрасно. Упивайся медовой росою сна. Ты не знаешь ни призраковъ, ни грезъ, порождаемыхъ въ мозгу человка тяжелыми заботами, оттого-то ты и спишь такъ крпко.

Входитъ Порція.

Порція. Брутъ!
Брутъ. Что это значитъ, Порція? зачмъ поднялась ты такъ рано? При слабости твоего здоровья, теб вредно выходить на холодный утренній воздухъ.
Порція. Но вдь это вредно и теб. Зачмъ украдкой покинулъ ты мое ложе? Вчера за ужиномъ ты вдругъ вскочилъ, скрестилъ въ раздумьи руки, и, вздыхая, началъ ходить по комнат. А когда я спросила:— ‘что съ тобою?’ ты взглянулъ на меня такъ сердито, когда же я повторила вопросъ, ты провелъ рукою по лбу и нетерпливо топнулъ ногой. Сколько я ни настаивала, ты не сказалъ мн ни слова, а только движеніемъ руки съ досадой показалъ, чтобъ я тебя оставила. Чтобъ еще боле не раздражать и безъ того уже слишкомъ раздраженнаго нетерпливостью, я оставила тебя, предполагая,что это только слдствіе дурного расположенія духа, которому по временамъ подверженъ всякій. Но ты не шь, не говоришь, не спишь, еслибъ и черты твои измнились настолько же, какъ твой нравъ, я не узнала бы тебя. Дорогой мой господинъ, скажи мн причину твоей печали.
Брутъ. Мн нездоровится — вотъ и все.
Порціи. Брутъ человкъ благоразумный, еслибъ онъ былъ нездоровъ, то, конечно, принялъ бы мры, чтобъ избавиться отъ нездоровья.
Брутъ. Я и принимаю ихъ, любезная Порція. Ступай и спи спокойно.
Порція. Брутъ нездоровъ и думаетъ, будто полезно ходить полуодтымъ и вдыхать въ себя пары туманнаго утра. Брутъ боленъ, а между тмъ оставляетъ здоровое ложе, чтобъ подвергнуть себя опасной зараз ночи, чтобы усилить болзнь сырымъ, еще не очистившимся воздухомъ. Нтъ, Брутъ, тебя мучитъ какой-нибудь душевный недугъ, и я, какъ твоя жена, должна его знать. На колняхъ умоляю тебя когда-то славившеюся красотою моею, всми твоими клятвами любви, великою клятвой, которая, сочетавъ насъ бракомъ, слила въ одно существо,— открой все мн, твоей половин, повторенію тебя же самого: отчего ты такъ печаленъ и что за люди приходили къ теб ночью? Ихъ было шесть или семь человкъ, и они даже отъ мрака ночи закрывали тогами свои лица.
Брутъ. Полно, добрая Порція, не преклоняй колнъ.
Порція. Я не преклоняла-бы ихъ, еслибъ ты, Брутъ, былъ добрымъ. Скажи, разв въ нашемъ брачномъ условіи было сказано, что я не должна знать твоихъ тайнъ? Разв только въ нкоторыхъ, весьма ограниченныхъ случаяхъ, я не то, что ты самъ? Я жена твоя не для того только, чтобъ раздлять твою трапезу, твое ложе и быть иногда твоею собесдницею. Разв я живу только въ сняхъ твоего благорасположенія? Если такъ — Порція не жена Брута, а его наложница.
Брутъ. Ты добрая, врная жена, также для меня драгоцнная, какъ и красныя капли, движущіяся въ моемъ опечаленномъ сердц.
Порція. Если-бы дйствительно было такъ, я знала-бы твои тайны. Я, конечно, женщина, но въ то же время женщина которую Брутъ избралъ своей женою, да, я женщина, но вмст съ тмъ я всми уважаемая дочь Катона. Неужели ты думаешь, что, имя такого отца, такого мужа, я не тверже всего остального моего пода? Скажи, что ршили вы, я никому этого не открою. Чтобъ испытать мою твердость, я нарочно нанесла себ рану вотъ сюда, въ бедро. Доказавъ силу перенесть это безмолвно, неужели я не съумю, сохранить тайны моего мужа?
Брутъ. О, боги, сдлайте меня достойнымъ такой благородной жены! (Стучатся). Кто-то стучится. Ступай въ свою опочивальню, Порція. Скоро вс тайны моего сердца будутъ и твои, я повдаю теб вс мои заботы, объясню вс письмена, начертанныя на моемъ чел. Ступай же скоре (Порція уходитъ).

Появляются: Люцій и Лигарій.

Кто тамъ стучится, Люцій?
Люцій. Вотъ какой-то больной хочетъ съ тобой переговорить.
Брутъ. Кай Лигарій, о которомъ говорилъ Метеллъ. Оставь насъ, Люцій (Люцій уходитъ). Что съ тобою, Лигарій?
Лигарій. Позволь слабому моему языку пожелать теб добраго утра.
Брутъ. Хорошее же время выбралъ ты, любезный Лигарій, чтобы надть повязку! Очень жалю, что ты нездоровъ.
Лигарій. Въ томъ случа, если у Брута на ум есть какое-нибудь благородное предпріятіе, я здоровъ.
Брутъ. У меня, дйствительно, есть на ум предпріятіе, и я бы сообщилъ его теб, еслибъ ты не былъ боленъ.
Лигарій. Клянусь всми богами, передъ которыми преклоняется Римъ, я тутъ же скину съ себя болзнь. Ты, душа Рима, доблестный потомокъ славнаго рода, какъ могучій заклинатель, мигомъ исцлилъ мой захирвшій духъ. Теперь скажи только въ чемъ дло, и я побгу, пущусь на всевозможное и добьюсь всего, что нужно. Говори же, что мн длать.
Брутъ. Дло, которое возвратитъ больнымъ утраченное здоровье.
Лигарій. Нтъ-ли также здоровыхъ, которыхъ нужно сдлать больными?
Брутъ. Да, придется сдлать и это, любезный Лигарій. Я объясню теб все по дорог къ тому, кого касается дло.
Лигарій. Иди же. Съ сердцемъ, одушевленнымъ новымъ пламенемъ, я слдую за тобою, хотя мн неизвстно, куда и зачмъ, мн достаточно того, чтобы мною руководилъ Брутъ.
Брутъ. Иди же за мной! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Римъ. Комната въ дом Цезаря.

Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ ночной одежд.

Цезарь. Ни небо, ни земля не имли покоя въ эту ночь. Три раза Кальфурнія вскрикивала во сн: ‘помогите! они убиваютъ Цезаря!’ Эй, кто тамъ есть?

Входитъ слуга.

Слуга. Что угодно?
Цезарь. Ступай, скажи жрецамъ, чтобъ они сейчасъ и принесли жертву и немедленно сообщили мн о томъ, что окажется.
Слуга. Слушаю (Уходитъ).

Появляется Кальфурнія

Кальфурнія. Что ты намренъ длать, Цезарь? Неужто думаешь выйти со двора? Нтъ, сегодня я ни на шагъ не выпущу тебя изъ дому.
Цезарь. А Цезарь все-таки отправится. Грозящія мн опасности видали только мой тылъ, увидавъ лицо Цезаря, он исчезнутъ.
Кальфурнія. Цезарь, я никогда не придавала особенной цны предвщаніямъ, но сегодня они меня ужасаютъ. Здсь былъ человкъ, который не только разсказывалъ о томъ, что мы видли и слышали сами, но еще объ ужасныхъ явленіяхъ, виднныхъ стражей. Львица на улиц разршилась отъ бремени, могилы разверзались и выпускали лежавшихъ въ нихъ мертвецовъ, огненные воины, по всмъ правиламъ военнаго искусства построясь въ ряды и легіоны, яростно схватывались въ облакахъ и кровь ихъ дождемъ лилась на Капитолій, шумъ битвы гремлъ въ воздух, кони ржали, раздавались стоны умирающихъ, съ крикомъ и воемъ сновали по улицамъ привиднія. Все это такъ неслыханно, что я не могу не ощущать страха.
Цезарь. Того, что предопредлено всемогущими богами, не избгнешь. Цезарь выйдетъ изъ дому, потому что вс эти предзнаменованія столько же грозятъ всему міру, сколько и ему самому.
Кальфурнія. Однако, когда умираютъ нищіе, не является даже и комета, а смерть государей возвщаетъ само пламенющее небо.
Цезарь. Трусы много разъ умираютъ и до наступленія смерти, человкъ же мужественный извдываетъ смерть только разъ. Изъ всхъ чудесъ, о которыхъ мн до сихъ поръ приходилось слышать, самое странное, по моему мннію, то, что люди боятся смерти, отлично зная, что неизбжный этотъ конецъ всегда придетъ въ свое время. Что говорятъ авгуры?

Входитъ слуга.

Слуга. Что ты сегодня не долженъ выходить изъ дому: выпотрошивъ внутренности жертвы, они не нашли сердца.
Цезарь. Боги хотятъ этимъ пристыдить трусовъ, и Цезарь дйствительно былъ-бы животнымъ безъ сердца, еслибъ изъ чувства страха остался сегодня дома. Нтъ, Цезарь не останется. Опасность отлично знаетъ, что Цезарь опасне ея самой. Мы — два льва, явившіеся на свтъ въ одинъ и тотъ-же день, я старшій и старйшій. Вотъ Цезарь и выйдетъ изъ дому.
Кальфурнія. Твоя самоувренность помрачаетъ твой разсудокъ! Не выходи сегодня никуда, скажи, что не твоя, а моя трусливость удерживаетъ тебя дома. Въ сенатъ мы пошлемъ Марка Антонія, онъ скажетъ, что ты нездоровъ. На колнахъ умоляю тебя объ этомъ.
Цезарь. Пожалуй, пусть Маркъ Антоній скажетъ, что я боленъ, въ угоду теб я останусь дома.

Входитъ Децій.

А вотъ и Децій Брутъ, онъ передастъ ему это.
Децій. Добраго теб утра, доблестный Цезарь. Я зашелъ за тобою, чтобы вмст отправиться въ сенатъ.
Цезарь. И пришелъ какъ нельзя боле кстати, чтобы передать мой привтъ сенаторамъ и сказать имъ, что я сегодня не приду.Что я не могу придти — ложь, что не дерзаю — ложь еще большая, скажи имъ просто, что не приду.
Кальфурнія. Скажи, что онъ нездоровъ.
Цезарь. И Цезарь прибгнетъ ко лжи? Разв я затмъ простиралъ такъ далеко побдоносную руку, чтобы не посмть сказать правду сдобородымъ старцамъ? Ступай, Децій, скажи имъ, что Цезарь не придетъ.
Децій. Но все-таки, могущественный Цезарь, представь какую-нибудь причину, чтобъ надо мной не стали смяться, когда я передамъ твое порученіе.
Цезарь. Причина — моя воля. Не хочу,— и для сената этого вполн достаточно. Но я люблю Деція, поэтому ее ему скажу: дома удерживаетъ меня Кальфурнія. Сегодня ночью ей приснилось, что изъ моей статуи сквозь сотню отверстій кровь била, какъ изъ фонтана, что множество ликующихъ римлянъ, смясь, омывали ею свои руки. Въ этомъ она видитъ предостереженіе, предзнаменованіе какихъ-то страшныхъ бдъ, поэтому на колнахъ упросила меня остаться дома.
Децій. Сонъ истолкованъ совершенно ложно, напротивъ онъ прекрасенъ и предвщаетъ счастье. Твое изваяніе сквозь множество отверстій изливавшее кровь, въ которой множество веселыхъ римлянъ омывали руки, означаетъ, что изъ тебя великій Римъ всосетъ въ себя свжую, живительную струю, въ цвтъ которой самые именитые римляне наперерывъ одинъ передъ другимъ станутъ себя окрашивать, и пятна которой превратятся въ знаки отличія, въ знамена. Вотъ истинное значеніе сна Кальфурніи.
Цезарь. Твое истолкованіе недурно.
Децій. Въ справедливости его ты убдишься вполн когда узнаешь, что я имю сообщить теб еще. Знай, что сенатъ ршилъ сегодня же предложить великому Цезарю корону. Теперь, если ты прикажешь сказать имъ, что не придешь, они могутъ передумать и измнить свое намреніе. Помимо этого кто-нибудь, пожалуй, еще скажетъ въ насмшку:— ‘отложите засданіе до другого времени, до того дня когда жен Цезаря приснится боле успокоительный сонъ’! Если Цезарь станетъ прятаться, начнутся перешептыванія:— ‘видите, Цезарь труситъ!’ Прости, Цезарь, но только заботливость о твоей польз заставляетъ меня говорить такъ: приличіе уступаетъ мсто привязанности.
Цезарь. Какими глупыми кажутся мн теперь твои опасенія, Кальфурнія! Я стыжусь, что чуть было не послушался тебя. Дайте мн плащъ,— я пойду.

Входятъ: Публій, Брутъ, Лигарій, Метеллъ, Каска, Требоній и Цинна.

Посмотрите, и Публій идетъ за мной.
Публій. Добраго утра, Цезарь.
Цезарь. Здравствуй, Публій. Какъ! и ты, Брутъ, поднялся такъ рано? Здравствуй, Каска. Ты, Лигарій, никогда такъ не худлъ отъ недоброжелательства къ теб Цезаря, какъ отъ изсушившей тебя лихорадки. Который теперь часъ?
Брутъ. Цезарь, пробило восемь.
Цезарь. Благодарю васъ всхъ за трудъ и за вашу любезность.

Входитъ Антоній.

Смотрите, Антоній прогуливаетъ цлыя ночи напролетъ, а все-таки тоже поднялся. Добраго утра, Антоній.
Антоній. Того-же и благороднйшему Цезарю.
Цезарь. Скажите слугамъ, чтобъ они все приготовили. Мн совстно, что я заставлю другихъ ждать меня. Какъ поживаетъ Цинна? А, и ты, Метеллъ, здсь? Требоній, мн нужно поговорить съ тобой, не забудь навстить меня сегодня-же: да находись ко мн поближе, чтобы и я не забылъ.
Требоній. Буду, Цезарь (про себя). И такъ близко, что лучшіе твои дрзья пожалютъ, зачмъ я не былъ дальше.
Цезарь. Пойдемъ въ столовую, выпьемъ, а потомъ, какъ искреннйшіе друзья, пойдемъ вс вмст.
Брутъ. Нтъ, Цезарь, не совсмъ такъ, и отъ одной мысли объ этомъ сердце Брутауже обливается кровью (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Улица неподалеку отъ Капитолія.

Входитъ Артемидоръ, читая записку.

Артемидоръ. ‘Цезарь, остерегайся Брута, остерегайся Кассія, не подходи близко къ Каск, не спускай глазъ съ Цинны, не врь Требонію, наблюдай за Метелломъ Цимберомъ. Децій Брутъ тебя не любитъ, а Кая Лигарія ты оскорбилъ. У всхъ этихъ людей на ум одна мысль, и эта мысль враждебна Цезарю. Если ты не безсмертенъ, берегись. Твоя безпечность какъ нельзя боле помогаетъ заговору. Да защитятъ тебя всемогущіе боги! Твой другъ Артемидоръ’. Стану на дорог Цезаря и, подъ видомъ просителя, подамъ ему эту записку. Прискорбно подумать, что добродтель не можетъ жить иначе, какъ постоянно подвергаясь укусамъ зависти. Если ты, Цезарь, прочтешь это, ты еще можешь остаться въ живыхъ, если не прочтешь,— значитъ сама судьба въ заговор съ измнниками (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Другая часть той-же улицы передъ домомъ Брута.

Входятъ: Порція и Люцій.

Порція. Прошу тебя, бги скоре въ сенатъ! Бги, не говоря ни слова! Что-жь ты стоишь?
Люцій. Жду, чтобъ ты сказала,зачмъ.
Порція. Мн хотлось-бы, чтобъ ты сбгалъ туда и возьратился ране, чмъ я успю сказать — зачмъ. О твердость, не измняй мн! Воздвигни громадную гору между моимъ сердцемъ и моимъ языкомъ! Духъ у меня какъ у мужчины, но силы женскія. Какъ трудно женщин хранить тайну! ты все еще здсь!
Люцій. Да что-же мн длать? Бжать въ Капитолій ни за чмъ и возвратиться ни съ чмъ?
Порція. Посмотри, здоровъ ли твой господинъ, онъ чувствовалъ себя не совсмъ здоровымъ. Обрати въ то же время вниманіе на то, что длаетъ Цезарь и какіе просители къ нему тснятся. Слышишь, что это за шумъ?
Люцій. Я ничего не слышу.
Порщя. Прошу, прислушайся хорошенько. Мн какъ будто послышался шумъ стычки, и втеръ несъ его отъ Капитолія.
Люцій. Я, право, ничего не слышу.

Входитъ предсказатель.

Порція. Подойди, любезный, откуда ты?
Предсказатель. Изъ дому, почтенная госпожа.
Порція. Который теперь часъ?
Предсказатель. Около девяти.
Порція. Цезарь уже отправился въ Капитолій?
Предсказатель. Нтъ еще. Я для того и вышелъ, чтобъ посмотрть на его шествіе туда.
Порція. У тебя есть какая нибудь просьба къ Цезарю?
Предсказатель. Да, если Цезарь будетъ настолько расположенъ къ Цезарю, что выслушаетъ меня. Я попрошу его побольше заботиться о самомъ себ.
Порція. Какъ, разв теб извстно, что противъ него существуетъ какой-нибудь злой умыселъ?
Предсказатель. Ничего положительнаго не знаю, но опасаюсь многаго. Прощайте. Здсь улица слишкомъ узка: за Цезаремъ всегда слдуетъ толпа сенаторовъ, преторовъ, просителей, она, пожалуй, задавитъ слабаго старика. Поищу боле просторнаго мста, чтобъ слово — два сказать Цезарю, когда онъ будетъ проходить мимо меня (Уходитъ).
Порція. Вернусь домой. Какъ слабо ты, сердце женщины! О Брутъ, да придутъ къ теб на помощь боги въ твоемъ предпріятіи!— Понялъ-ли меня Люцій?— У Брута есть просьба, исполнить которую Цезарь не соглашается.— Я едва держусь на ногахъ.— Бги-же, Люцій, и скажи своему господину, что я ему кланяюсь, скажи также, что я весела. A затмъ возвращайся скоре и передай мн то, что онъ теб скажетъ (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I.

Въ Капитолі. Засданіе сената.

Толпа народа, въ толп Артемидоръ и предсказатель. Трубы. Сенать. Входятъ: Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе.

Цезарь. Ну! вотъ, настали Иды Марта.
Предсказатель. Настали, Цезарь, но еще не прошли.
Артемидоръ. Да здравствуетъ Цезарь! Прочти эту бумагу.
Децій. Требоній проситъ тебя въ свободное время прочесть и его покорнйшую просьбу.
Артемидоръ. Прочти прежде мою: моя касается тебя самого. Прочти ее, великій Цезарь!
Цезарь. То, что касается насъ самихъ, можно прочесть и позже.
Артемидоръ. Не откладывай, Цезарь, прочти сейчасъ-же!
Цезарь. Что, онъ съ ума что-ли сошелъ?
Публій. Прочь съ дороги!
Кассій. Зачмъ пристаете вы къ нему съ просьбами на улиц? Идемъ въ Капитолій!

Цезарь входитъ въ Капитолій, другіе слдуютъ за нимъ. Сенаторы встаютъ.

Попилій. Желаю успха сегодняшнему вашему предпріятію.
Кассій. Какому предпріятію, Попилій?
Попилій. Прощай (Протискивается къ Цезарю).
Брутъ. Что сказалъ теб Попилій?
Кассій. Пожелалъ успха нашему предпріятію. Боюсь, ужь не открытъ-ли нашъ замыселъ.
Брутъ. Посмотри, какъ онъ пробирается къ Цезарю. Наблюдай за нимъ!
Кассій. Не задерживай, Каска, мы боимся, что насъ предупредятъ. Что тогда длать, Брутъ? Если откроютъ все, тогда не возвратиться домой или Цезарю, или Кассію. Я самъ покончу съ собой.
Брутъ. Успокойся. Попилій Лена говоритъ не о нашемъ замысл: видишь, онъ улыбается, а Цезарь не измняется въ лиц.
Кассій. Требоній не зваетъ, взгляни,— онъ ловитъ Марка Антонія (Антоній и Требоній уходятъ. Цезарь и сенаторы садятся).
Децій. Гд-же Метеллъ Цимберъ? Пора ему подавать просьбу.
Брутъ. Онъ подходитъ. Подойдемъ ближе и мы, чтобъ помогать ему.
Цинна. Каска, ты первый долженъ поднять руку.
Цезарь. Вс-ли готовы? Теперь объясните, какія несправедливости должны уничтожить Цезарь и его сенатъ?
Метеллъ (преклоняя передъ нимъ кол 23,на). Великій, могущественный Цезарь, Метеллъ Цимберъ повергаетъ къ твоимъ стопамъ свое смиренное сердце.
Цезарь. Я долженъ предупредить тебя, Цимберъ: такимъ ползаньемъ у ногъ, такимъ раболпнымъ низкопоклонствомъ можно, пожалуй, разогрть кровь обыкновенному человку, можно измнить только его первое, не вполн обдуманное ршеніе, превративъ его въ дтскую прихоть. Не обманывай себя, воображая, будто и кровь Цезаря такъ-же легко воспламенима, что на нее можно дйствовать такими-же средствами, какими смягчаютъ глупцовъ, подъ этимъ я разумю: сладкія рчи, глубокіе поклоны, гнусныя собачьи ласкательства. Твой братъ изгнанъ по приговору суда. Если ты преклоняешь колна, льстишь и просишь за него, я отталкиваю тебя какъ собаченку. Знай, что Цезарь несправедливости не длаетъ и дйствуетъ только тогда, когда иметъ на это достаточныя причины.
Метеллъ. Нтъ-ли здсь голоса боле достойнаго, чмъ мой, боле пріятнаго для слуха великаго Цезаря, чтобы похлопотать о возвращеніи изгнаннаго моего брата?
Брутъ. Я цлую твою руку Цезарь, но не изъ лести. Прошу тебя, позволь Публію Цимберу немедленно вернуться изъ изгнанія.
Цезарь. Что, Брутъ?
Кассій. Прости, Цезарь, прости! И Кассій падетъ къ твоимъ ногамъ, умоляя возвратить Публія Цимбера.
Цезарь. Еслибъ я былъ податливъ вамъ, меня было-бы можно упросить, еслибъ я самъ былъ способенъ просить о снисхожденіи, и меня также могли-бы смягчить просьбами, но я постояненъ, какъ полярная звзда, не имющая себ подобной въ отношеніи неизмнности и неподвижности. Небо усыпано безчисленными звздами, вс он горятъ какъ огонь, вс блестятъ, но среди нихъ только одна никогда не измняетъ своего мста. Такъ и на земл. Она населена людьми, — людьми,состоящими изъ тла и крови, вс они одарены высшими способностями, но въ ихъ числ я знаю только одного врнаго своему мсту и значенію и непоколебимаго ничмъ. А что человкъ этотъ именно я,— я отчасти докажу вамъ тмъ, что, осудивъ однажды Цимбера на изгнаніе я не измню этого ршенія, не смотря на на что.
Цинна. О, Цезарь!
Цезарь. Перестань! ты хочешь сдвинуть съ мста Олимпъ.
Децій. Великій Цезарь!
Цезарь. Ты видлъ, что и Брутъ тщетно преклонялъ колни.
Каска. Такъ отвчайте-же за меня руки! (Вонзаетъ кинжалъ въ шею Цезаря. Цезарь схватываетъ его за руку, въ это саше время и прочіе заговорщики вонзаютъ въ нею кинжалы и подъ конецъ даже Маркъ Брутъ).
Цезарь. И ты, Брутъ! Умри же, Цезарь! (Умираетъ. Сенаторы и народъ съ ужас спшатъ вонъ).
Цинна. Свобода! независимость! Тиранія умерла! Втры, кричите это, провозглашайте на всхъ перекресткахъ!
Кассій. Спшите занять трибуны и взывайте оттуда:— ‘свобода! независимость! освобожденіе!’
Брутъ. Народъ и сенаторы! не пугайтесь, не бгите, остановитесь! Властолюбіе получило должное возмездіе.
Каска. На трибуну, Брутъ!
Децій. И Кассій!
Брутъ. Гд Публій?
Цинна. Здсь. Онъ совершенно растерялся отъ такого исхода длъ.
Метеллъ. Сомкнемся тсне, чтобы друзья Цезаря…
Брутъ. Зачмъ намъ смыкаться въ тсные ряды? Успокойся, Публій: никто здсь ничего не злоумышляетъ ни противъ тебя самого, ни противъ кого-нибудь изъ другихъ римлянъ. Объяви, Публій, это всмъ.
Кассія. И удались отсюда, чтобы народъ, ринувшись на насъ, не нанесъ какого нибудь насилія твоей старости.
Брутъ. Да, удались, чтобы никому не пришлось отвчать за это дло, кром насъ, совершившихъ его.

Требоній возвращается.

Кассій. Гд-же Антоній?
Требоній. Въ ужас бжалъ домой. Мужчины, женщины, дти вопятъ и мечутся, словно настаетъ конецъ міра.
Брутъ. Ну, судьба, увидимъ, что предопредлила ты! Что мы умремъ — это намъ извстно, хлопотать люди могутъ только объ отсрочк, о выигрыш времени.
Кассій. Тотъ, кто отнялъ двадцать лтъ у жизни, столько же отнялъ и у страха смерти.
Брутъ. Сознайте это, и вы будете считать смерть благодяніемъ. И такъ мы, сократившіе для Цезаря время боязни смерти, являемся истинными его друзьями. Наклонитесь же римляне, наклонитесь и по локти обагримъ наши руки кровью Цезаря, окрасимъ ею наши мечи, потомъ направимся на торговую площадь и, воздымая надъ головами наши багровые мечи, будемъ кричать: — ‘миръ! независимость! свобода!’
Кассій. Да, обагримтесь его кровью! Вка будутъ слдовать одинъ за другимъ,— и сколько еще разъ повторится наша грозная эта сцена въ еще не народившихся государствахъ на невдомыхъ еще языкахъ!
Брутъ. И на долгія времена будетъ всмъ мерещиться кровавый образъ этого Цезаря, лежащій теперь, у подножія Помпея, какъ ничтожный прахъ!
Кассій. И каждый разъ съ уваженіемъ вспомнятъ о насъ, какъ о людяхъ, даровавшихъ свободу своей родин.
Децій. Что-жь, мы пойдемъ?
Кассій. Идемъ, идемъ вс впередъ! Брутъ, смлйшіе и благороднйшіе изъ римлянъ пойдутъ за тобою.
Брутъ. Постойте, кто это спшитъ сюда? Одинъ изъ дрзей Антонія.

Входитъ слуга.

Слуга. Господинъ мой приказалъ мн склонить передъ тобой колна. Да, Маркъ Антоній веллъ мн упасть къ твоимъ ногамъ и, распростершись передъ тобою, сказать теб отъ его имени:— ‘Брутъ благороденъ, мудръ, храбръ и честенъ, Цезарь былъ могучъ, неустрашимъ, великодушенъ и умлъ любить. Я люблю и уважаю Брута, я боялся, уважалъ и любилъ Цезаря. Если Брутъ скажетъ, что Антоній, не опасаясь ничего, можетъ придти къ нему, чтобы убдиться, что Цезарь заслужилъ смерть, Маркъ Антоній мертваго Цезаря не будетъ любить такъ сильно, какъ живого Брута, искренно приметъ сторону благороднаго Брута и послдуетъ за нимъ черезъ вс опасности новаго, еще неизвданнаго пути’. Такъ говоритъ мой господинъ, Маркъ Антоній.
Брутъ. Твой господинъ умный и благородный римлянинъ, я всегда былъ о немъ того-же мннія. Скажи ему, что если онъ придетъ сюда, онъ найдетъ желанное удовлетвореніе и что свободное возвращеніе его домой я обезпечиваю моимъ честнымъ словомъ.
Слуга. Онъ сейчасъ-же явится сюда (Уходитъ).
Брутъ. Я знаю, что онъ будетъ намъ другомъ.
Кассій. Желаю этого, а все-таки сильно его боюсь: мои предчувствія никогда меня не обманывали.

Входитъ Антоній.

Брутъ. Вотъ и онъ. Добро пожаловать, Маркъ Антоній!
Антоній. О могущественный Цезарь, и ты обратился въ прахъ! И вс твои завоеванія, побды, вс трофеи стали такою малостью. Прости, прощай!.. Благородные патриціи, я не знаю,что вы замышляете еще, чья кровь должна еще пролиться, кто еще кажется вамъ опаснымъ? Чтобы покончить со мною, нтъ часа боле приличнаго, чмъ часъ смерти Цезаря, нтъ для этого орудія боле достойнаго, чмъ мечи, обагренные благородною кровью цлаго міра. Если вы имете что-нибудь противъ меня, прошу васъ, совершайте скоре, пока ваши окровавленныя руки еще дымятся. Еслибъ я прожилъ еще тысячу лтъ, я никогда не былъ-бы такъ готовъ умереть, какъ въ данную минуту. И гд-жь мн лучше пасть, какъ не здсь, рядомъ съ Цезаремъ, и отъ рукъ доблестнйшихъ мужей настоящаго времени?
Брутъ. Нтъ, Антоній, не требуй отъ насъ своей смерти. Глядя на наши руки и на совершенное нами дло, ты, конечно, долженъ находить насъ жестокими и кровожадными. Ты видишь только наши руки и ихъ кровавое дло, но ты не видишь нашихъ сердецъ, а они полны состраданія: состраданіе къ бдствіямъ Рима сразило Цезаря, потому что и состраданіе уничтожается состраданіемъ, какъ огонь огнемъ. Для тебя же Маркъ Антоній, острія нашихъ мечей не стальныя, а свинцовыя. Нтъ, наши руки одинаково крпки какъ для любви, такъ и для ненависти, а наши сердца, всегда открытыя для любви, готовы принять тебя въ себя съ искреннимъ расположеніемъ, съ уваженіемъ и съ глубокимъ почетомъ.
Кассій. Когда уже между нами будутъ распредляться новыя почести, твой голосъ будетъ имть такой же всъ, какъ каждый изъ нашихъ голосовъ.
Брутъ. Дай только успокоить народъ, отъ страха потерявшій разсудокъ, и мы повдаемъ теб, почему я, любившій Цезаря даже въ то самое мгновеніе, когда наносилъ ему смертельный ударъ, находилъ это необходимымъ.
Антоній. Я не сомнваюсь въ вашей мудрости. Пусть каждый изъ васъ подастъ мн свою окровавленную руку. Сперва пожму твою, Брутъ, затмъ твою, Кай Кассій, теперь давай же и твою, Децій Брутъ, и ты, Метеллъ, твою, и ты Цинна, и ты, доблестный Каска, и наконецъ ты, добрый Требоній, послдній по рукопожатію, но занимающій въ моемъ сердц не послднее мсто. Что же мн сказать вамъ, дрзья мои? Я стою теперь на такой скользкой почв, что поневол долженъ показаться вамъ или трусомъ, или льстецомъ — Что я любилъ тебя, Цезарь,— это святая истина. Если духъ твой взираетъ на насъ теперь, не больне-ли самой смерти будетъ для тебя зрлище, какъ Антоній заключаетъ миръ съ твоими врагами, какъ передъ твоимъ трупомъ, о великій, пожимаетъ ихъ окровавленныя руки. Если бы у меня было столько глазъ, сколько у тебя ранъ, и изъ нихъ сочилось столько же слезъ, сколько изъ тебя крови,— это было бы для меня лучше дружественнаго союза съ твоими врагами. Прости, милый Юлій. Здсь, неустрашимый олень, настигли тебя, здсь ты палъ, здсь же стоятъ и твои преслдователи, заклейменные своей добычей, запятнанные и обагренные твою смертью! О міръ, ты былъ лсомъ этого оленя, а онъ, о міръ, былъ твоею красой! И лежишь ты теперь здсь, точь въ точь какъ благородный зврь, сраженный цлымъ сонмомъ безпощадныхъ властителей!
Кассій. Антоній!
Антоній. Прости, Кай Кассій, даже враги Цезаря скажутъ то же самое, а это только ничтожная часть того, что можетъ сказать другъ.
Кассій. Я не порицаю тебя за хвалу Цезарю, но желалъ-бы только знать, какое положеніе думаешь ты занять относительно насъ: хочешь, чтобъ мы включили тебя въ число своихъ друзей, или намъ слдуетъ идти своимъ путемъ, не разсчитывая на тебя?
Антоній. Для чего-же иного протянулъ я вамъ руку? Только взглядъ на Цезаря отвлекъ меня на мгновеніе. Я другъ вамъ всмъ, люблю всхъ васъ и надюсь, что вы объясните мн, почему и чмъ былъ опасенъ Цезарь.
Брутъ. Нашъ поступокъ былъ-бы просто зврствомъ, еслибъ мы не имли достаточныхъ причинъ. И он настолько вски, что ты удовлетворился-бы ими, если-бы даже былъ роднымъ сыномъ Цезаря.
Антоній. Я только этого и желаю. Теперь еще одна просьба: позволь мн перенесть его трупъ на площадь и съ трибуны надгробнымъ словомъ отдать ему послднюю дань.
Брутъ. Теб, Антоній, кто разршается.
Кассій. На одно слово, Брутъ! (Тихо). Ты самъ не знаешь, что длаешь! Не позволяй ему говорить надгробное оно. Разв ты знаешь, какъ подйствуетъ на народъ то, то онъ скажетъ?
Брутъ. Не тревожься. Я прежде него взойду на трибуну и изложу причины, вынудившія убить Цезаря. Къ этому я прибавлю, что Антоній станетъ говорить съ нашего позволенія и что мы сами не желаемъ, чтобъ Цезарь былъ лишенъ обычныхъ посмертныхъ почестей. Поврь, это скоре принесетъ намъ пользу, чмъ вредъ.
Кассій. Не знаю, что будетъ, но только это мн сильно не по душ.
Брутъ. Маркъ Антоній, возьми трупъ Цезаря. Въ своей рчи ты, однако, не долженъ насъ хулить, хвалить-же Цезаря можешь, сколько угодно, замтивъ, впрочемъ, что это длается съ нашего согласія, только съ этимъ условіемъ мы позволяемъ теб участвовать въ его погребеніи. Кром того, ты долженъ говорить съ той-же трибуны, на которую я сейчасъ отправляюсь, и только по окончаніи моей рчи.
Антоній. Да будетъ по-твоему,я ничего большаго не желаю.
Брутъ. Приготовь-же тло и слдуй за нами (Уходятъ вс, кром Антонія).
Антоній. Прости меня, частица окровавленной земли, что я кротокъ и покоренъ относительно этихъ мясниковъ! Ты развалина благороднйшаго изъ людей, когда-либо существовавшихъ на земл! Горе той рук, которая пролила эту драгоцнную кровь! Здсь, при вид твоихъ ранъ, которыя, подобно онмвшимъ устамъ, разверзши свои красныя, какъ рубины, губы, требуютъ у меня словъ,— вотъ что я предсказываю. Страшное проклятіе упадетъ наголову мужей, домашніе раздоры и свирпыя междоусобныя войны возмутятъ всю Италію съ одного конца до другой, кровь и разрушеніе будутъ такимъ обыденнымъ явленіемъ и самое ужасное станетъ казаться настолько обыкновеннымъ, что даже матери станутъ съ улыбкою смотрть, какъ четвертуютъ ихъ дтей, привычка къ зврскимъ дяніямъ задушитъ всякое состраданіе, и жаждущій мщенія духъ Цезаря, вмст съ вырвавшейся прямо изъ ада Гекатой, не перестанетъ вопить надъ этою страной, царственнымъ своимъ голосомъ призывая на убійство и спуская съ цпи псовъ войны, чтобы гнусное это дло разнеслось по всей земл съ смрадомъ отъ гніющихъ труповъ, стенающихъ о погребеніи!

Входитъ слуга.

Ты, кажется, служишь Октавію Цезарю?
Слуга. Такъ точно, благородный Антоній.
Антоній. Цезарь писалъ ему, чтобъ онъ поспшилъ въ Римъ?
Слуга. Онъ получилъ письмо и теперь уже въ дорог. Изустно же онъ поручилъ мн передать теб… (Увидавъ трупъ Цезаря). О, Цезарь!
Антоній. Твое сердце переполнилось скорбью, отойди въ сторону и плачь. Я вижу, что скорбь заразительна, потому что и мои глаза, видя горе, подобно жемчужинамъ, выступающее на твоихъ, начинаютъ тоже увлажняться. Скоро-ли будетъ здсь твой господинъ?
Слуга. Эту ночь онъ провелъ въ семи миляхъ отъ Рима.
Антоній. Отправься скоре къ нему навстрчу и передай, что здсь произошло. Здсь Римъ повергнутъ въ скорбь, чреватъ бдами и для Октавія теперь далеко не безопасенъ. Спши же сказать ему это… Или нтъ, подожди, перенесемъ прежде трупъ на площадь. Тамъ, по большему или меньшему успху моей рчи, я увижу, какъ народъ относится къ гнусному поступку кровопійцъ. И тогда ты передашь юному Октавію настоящее положеніе, въ какомъ находится дло. Помоги же! (Уносятъ трупъ Цезаря).

СЦЕНА II.

Форумъ въ Рим.

Входитъ: Брутъ и Кассій, за ними толпа народа.

Граждане. Мы требуемъ объясненія. Давайте же намъ отчетъ.
Брутъ. Такъ слдуйте за мною, друзья мои, и выслушайте меня. Ты, Кассій, ступай на другую площадь, мы раздлимъ толпу между собою. Кто желаетъ слушать меня,— пусть остается здсь, кто хочетъ идти за Кассіемъ,— пусть идетъ за нимъ, такимъ образомъ причина смерти Цезаря станетъ извстна всему народу.
1-й гражданинъ. Я послушаю Брута.
2-й гражданинъ. А я — Кассія, выслушавъ того и другаго, можно будетъ сравнить доводы каждаго изъ нихъ (Кассій уходитъ съ н 123,которыми изъ гражданъ. Брутъ входитъ на трибуну).
3-й гражданинъ. Благородный Брутъ уже на трибун. Молчите!
Брутъ. Будьте только терпливы до конца. Римляне, сограждане мои и друзья, слушайте мое оправданіе и не нарушайте молчанія, чтобы имть возможность слышать каждое слово. Поврьте мн ради моей чести и положитесь на эту честь, чтобъ имть возможность мн врить, судите меня по крайнему вашему разумнію и напрягите все вниманіе чтобы имть возможность судить справедливо. Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря, я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше, чмъ онъ. Затмъ если этотъ другъ спроситъ: отчего же Брутъ возсталъ противъ Цезаря? — я отвчу ему:— не оттого, чтобъ я мало любилъ Цезаря, а оттого, что любилъ Римъ боле, чмъ его. Что было бы для насъ лучше: видть-ли Цезаря живымъ и всмъ умереть рабами, или видть его мертвымъ, чтобы всмъ жить свободными людьми? Цезарь любилъ меня,— и я оплакиваю его смерть, онъ былъ счастливъ,— и я этому радовался, онъ былъ доблестенъ,— и я его уважалъ, но онъ былъ властолюбивъ,— и я его убилъ. Тутъ все — и слезы за любовь, и радость при вид счастья, и уваженіе за доблесть, и смерть за властолюбіе. Неужто между вами есть хоть одинъ человкъ, настолько презрнный, что желаетъ-быть рабомъ? Если есть, пусть говоритъ, одинъ только онъ и оскорбленъ мной. Найдется-ли между вами человкъ настолько глупый, что не желаетъ быть римляниномъ? Если найдется, пусть говоритъ: только онъ-то и оскорбленъ мною… Есть-ли между вами человкъ настолько гнусный, что не любитъ своей родины? Если есть, пусть говоритъ: только онъ-то мною и оскорбленъ. Я жду отвта.
Граждане. Нтъ, Брутъ, нтъ! между нами такихъ не найдется.
Брутъ. А если такъ, то никто и не оскорбленъ мной. Я поступилъ съ Цезаремъ такъ, какъ поступилъ бы и съ Брутомъ. На скрижали Капитолія, нисколько не умаляя достоинствъ Цезаря, безъ всякаго преувеличенія той вини, за которую онъ умеръ, внесены вс причины его смерти.

(Входятъ Антоній и другіе, неся трупъ Цезаря).

Вотъ и его трупъ, сопровождаемый Маркомъ Антоніемъ, который хоть и не участвовалъ въ его умерщвленіи, но все-таки же воспользуется плодами его смерти, займетъ, какъ и каждый изъ васъ, мсто въ республик. Вотъ мое послднее слово. Ради блага Рима я убилъ человка, который едва-ли не былъ мн дороже всего на свт, тмъ же самымъ кинжаломъ я сражу и себя, если смерть моя понадобится отечеству.
Граждане. Живи, Брутъ, живи! живи!
1-й гражданинъ. Проводимъ его домой съ тріумфомъ.
2-й гражданинъ. Поставимъ его изваяніе рядомъ съ изваяніями его предковъ.
3-й гражданинъ. Пусть онъ будетъ Цезаремъ.
4-й гражданинъ. Увнчаемъ въ немъ лучшее,что было въ Цезар.
1-й гражданинъ. Проводимъ его домой, оглашая воздухъ радостными возгласами.
Брутъ. Сограждане…
2 и гражданинъ. Тише! молчите! Брутъ говоритъ…
1-й гражданинъ. Молчите!
Брутъ. Любезные сограждане, позвольте мн уйти одному, изъ любви ко мн останьтесь здсь съ Антоніемъ. Окажите послднюю честь трупу Цезаря и выслушайте похвальное ему слово, которое, съ нашего разршенія, произнесетъ Маркъ Антоній. Прошу васъ, не уходите, пока Антоній не кончитъ своей рчи (Уходитъ).
1-й гражданинъ. Останемся, послушаемъ Марка Антонія.
3-й гражданинъ. Пусть взойдетъ на трибуну, послушаемъ и его. Говори, благородный Антоній.
Антоній. Благодарю васъ отъ имени Брута.
4-й гражданинъ. Что онъ тамъ говорятъ о Брут?
3-й гражданинъ. Онъ говоритъ, что благодаритъ насъ всхъ отъ имени Брута.
4-й гражданинъ. Не совтывалъ-бы я ему говорить что нибудь дурное о Брут.
1-й гражданинъ. Цезарь былъ просто тиранъ.
2-й гражданинъ. Что объ этомъ говорить! Наше счастье, что Римъ отъ него избавился!
3-й гражданинъ. Молчите, послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.
Антоній. Благородные римляне.
Граждане. Тише! Послушаемъ и его.
Антоній. Друзья мои, римляне, дорогіе сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять хочу я Цезаря, а отдать ему послдній долгъ. Дурныя дла людей переживаютъ ихъ, хорошія часто погребаются вмст съ ихъ костями. Пусть то же будетъ и съ Цезаремъ.Вы слышали отъ благороднаго Брута, что Цезарь былъ властолюбивъ. Если такое обвиненіе справедливо,— это недостатокъ важный, и Цезарь жестоко за него поплатился. Я явился сюда, съ позволенія Брута и другихъ, потому что Брутъ благороденъ, таковы же и вс другіе, это благородство даетъ мн возможность сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мн другъ и въ отношеніи ко мн добръ и справедливъ, но Брутъ говоритъ, будто онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ человкъ благородный. Онъ привелъ въ Римъ толпы плнныхъ и сундуки общественнаго казнохранилища переполнились выкупными деньгами. Ужь не это-ли заставило считать его властолюбивымъ? Когда бдные страдали, онъ плакалъ, а властолюбіе сотворено изъ боле жестокаго вещества. Но Брутъ настаиваетъ на томъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ человкъ благородный. Вы вс видли, что на праздник Луперкалій я три раза подносилъ ему корону и онъ три раза ее отталкивалъ,— неужто это властолюліе? Но Брутъ утверждаетъ это, а что Брутъ человкъ благородный, въ томъ нтъ никакого сомннія. Я говорю все это не для опроверженія словъ Брута, я и здсь-то только затмъ, чтобъ высказать то, что знаю. Нкогда вс вы любили его — и имли на это основаніе, какая же причина удерживаетъ васъ теперь отъ скорби по немъ? О, гд же здравый смыслъ? Онъ, вроятно, бжалъ къ безумнымъ зврямъ, а люди его лишились. Простите, сердце мое лежитъ въ этомъ гробу вмст съ Цезаремъ, я не могу продолжать, пока оно мн не возвратится.
1-й гражданинъ. Мн кажется, что въ его словахъ много справедливаго.
2-й гражданинъ. Да, если пообсудить все хорошенько, то и становится яснымъ, что съ Цезаремъ поступили не совсмъ справедливо.
3-й гражданинъ. Ты находишь? Я и самъ боюсь, какъ-бы на его мст не оказался кто нибудь еще похуже.
4-й гражданинъ. Слышали? Онъ отказался отъ короны, значитъ властолюбивъ онъ не былъ.
1-й гражданинъ. Если окажется такъ, инымъ придется плохо.
2-й гражданинъ. Несчастный, глаза его совсмъ красны отъ слезъ.
3-й гражданинъ. Во всемъ Рим нтъ человка благородне Марка Антонія.
4-й гражданинъ. Молчите! Онъ опять собирается говорить.
Антоній. Не дале какъ вчера каждое слово Цезаря одержало бы верхъ надъ рчами всего міра, теперь онъ лежитъ здсь и даже послдніе изъ людей не удостоиваютъ его поклона. О, римляне, если бъ я хотлъ разжечь въ вашихъ умахъ и сердцахъ жажду мщенія, возбудить васъ къ возстанію, оказалось бы, что я желаю вредить Бруту и Кассію, а они, какъ вамъ извстно, люди почтенные. Я не желаю имъ зла, я скоре готовъ быть несправедливымъ къ покойному, къ самому себ, къ вамъ, чмъ вредить такимъ благороднымъ людямъ. Но вотъ пергаментъ съ печатью Цезаря, найденный мною въ его рабочей комнат. Это послдняя его воля. Если-бы вамъ стало извстно, что написано въ этомъ завщаніи,— а я, простите, его вамъ не прочту,— вс вы бросились бы лобызать раны убитаго Цезаря, обмакивать платки въ священную его кровь, каждый изъ васъ сталъ бы молить дать ему хоть одинъ его волосокъ на память о немъ и, какъ богатйшее наслдіе, завщалъ бы этотъ волосокъ своему потомству.
4-й гражданинъ. Мы хотимъ слышать завщаніе. Читай его, Маркъ Антоній!
Вс. Читай, читай! Мы хотимъ слышать завщаніе Цезаря.
Антоній. Успокойтесь, друзья! Я не долженъ читать его вамъ, вамъ не слдуетъ знать, какъ любилъ васъ Цезарь: вы вдь не дерево, не камень — вы люди и васъ, какъ людей, завщаніе Цезаря воспламенитъ, доведетъ до изступленія, Лучше вамъ не знать, что его наслдники — вы, потому что — что-же будетъ, когда вы это узнаете!
Граждане. Читай! Мы хотимъ знать завщаніе Цезаря, хотимъ.
Антоній. Подождите, повремените немного, заговоривъ о завщаніи, я сдлалъ большую неосторожность и боюсь, что повредилъ этимъ благороднымъ людямъ, умертвившимъ Цезаря. Да, боюсь.
4-й гражданинъ. Благородные эти люди — измнники!
Вс. Читай! Читай завщаніе!
Антоній. Вы заставляете меня читать завщаніе противъ моей воли. Станьте-же около трупа Цезаря и дайте мн показать вамъ того, кто оставилъ это завщаніе. Позвольте мн сойти съ трибуны. Позволяете?
Вс. Позволяемъ!
2-й гражданинъ. Можешь!
3-й гражданинъ. Сойди (Антоній сходитъ съ трибуны).
4-й гражданинъ. Становитесь вс кругомъ!
1-й гражданинъ. Подальше отъ гроба, подальше отъ трупа.
2-й гражданинъ. Мсто Антонію, благородному Антонію.
Антоній. Прошу, не тснитесь такъ сильно, отодвиньтесь хоть немного.
Вс. Мсто! Отодвиньтесь назадъ.
Антоній. Если у васъ есть слезы, приготовьтесь лить ихъ ркою. Вамъ всмъ знакома эта тога. Я помню даже то время, когда Цезарь впервые ее надлъ, это было лтнимъ вечеромъ въ его шатр посл побды надъ невріенцами. Смотрите, вотъ куда попалъ кинжалъ Кассія! Смотрите, какую прорху оставилъ завистливый Каска! Вотъ эту рану нанесъ Брутъ, котораго онъ такъ любилъ. Видите-ли, какъ хлынула кровь Цезаря, вслдъ за ударомъ, нанесеннымъ его юкою, когда онъ вынулъ изъ раны проклятую сталь? Она какъ будто бросилась въ двери, чтобъ убдиться, дйствительно-ли Брутъ постучался въ нихъ такъ враждебно. Вы знаете, Бруть былъ любимцемъ Цезаря, и вы, боги, свидтели, какъ сильно онъ его любилъ. Это былъ самый жестокій изъ всхъ ударовъ, потому что, когда благородный Цезарь увидалъ, что Брутъ наноситъ ему рану, оказалось, что верхъ одержала неблагодарность, а она сильне, чмъ вс руки измнниковъ. Доблестное сердце его надорвалось, онъ закрылъ лицо тогою и палъ къ подножію статуи Помпея, по которой ручьями заструилась его кровь. О, какъ гибельно это паденіе, сограждане! Пали — и я, и вы, и вс мы — а надъ нами торжествуетъ кровавая измна. Вы плачете? Я вижу, въ сердцахъ у васъ пробудилось состраданіе. Эти слезы прекрасны. О, добрыя души, вы только видли раны Цезаря въ его тог,— и плачете, смотрите,— вотъ онъ самъ, весь, какъ видите, заколотый измнниками!
1-й гражданинъ. Зрлище это ужасно.
2-й гражданинъ. О благородный Цезарь!
3-й гражданинъ. О, злосчастный день!
4-й гражданинъ. Измнники! Злоди!
1-й гражданинъ. О кровавый видъ!
Вс. Мы хотимъ мщенія! Да, мщенія! Идемъ, отыщемъ ихъ, сожжемъ, убьемъ, не оставимъ въ живыхъ ни одного измнника!
Антоній. Постойте, сограждане!
1-й гражданинъ. Постойте! Послушаемъ, что скажетъ Антоній.
2-й гражданинъ. Мы готовы слушать его! Всюду пойдемъ за нимъ и умремъ съ нимъ!
Антоній. Милые, достойные мои друзья, я нисколько не былъ намренъ подстрекать васъ на такое необдуманное возстаніе. Т, кто свершилъ это дло, люди почтенные. Какія личныя неудовольствія заставили ихъ совершить такое дло,— я не знаю, но они умны и благородны и, безъ всякаго сомннія, представятъ вамъ достаточныя причины. Я говорилъ не для того, чтобъ отвратить отъ нихъ ваши сердца. Я не такой витія, какъ Брутъ. Какъ вс вы знаете, я простой, добрый малый, искренно любившій своего друга. Это знаютъ вс, поэтому мн и позволяли говорить о немъ всенародно. У меня нтъ ни блестящаго ума, ни искусства въ изложеніи, ни краснорчивыхъ движеній, ни дара слова на столько, чтобы я могъ разгорячать кровь людей. Я говорю только правду, говорю то, что знаете вы и сами, я показываю вамъ раны Цезаря, эти блдныя, нмыя уста, и прошу ихъ говорить за меня. О, если-бы я былъ Брутомъ, а Брутъ Антоніемъ, Антоній съумлъ-бы разжечь ваши сердца, вложилъ-бы въ каждую изъ ранъ Цезаря языкъ, который побудилъ-бы къ возстанію даже самые камни Рима.
Граждане. Мы возмутимся!
1-й гражданинъ. Мы сожжемъ домъ Брута,
3-й гражданинъ. Идемъ, соберемъ заговорщиковъ!
Антоній. Погодите, сограждане, выслушайте меня.
Граждане. Стойте! Слушайте благороднаго Антонія!
Антоній. Друзья мои, вы горячитесь, не зная ни изъ-за чего, ни ради чего. Чмъ заслужилъ Цезарь такое проявленіе вашей любви? Вы даже еще и не знаете главнаго, приходится напомнить вамъ, что вы забыли про завщаніе, о которомъ я говорилъ.
Граждане. Да, да, завщаніе! Подождемъ? выслушаемъ завщаніе!
Антоній. Вотъ оно, и съ печатью Цезаря. Каждому гражданину Рима,— да, каждому,— онъ отказываетъ по семидесяти пяти драхмъ.
2-й гражданинъ. Благородный Цезарь! Мы отомстимъ за его смерть!
3-й гражданинъ. Царственный Цезарь!
Антоній. Выслушайте до конца.
Граждане. Молчите! Молчите!
Антоній. Сверхъ того, онъ отказываетъ вамъ вс свои гульбища, рощи и сады, вновь разведенные по сю сторону Тибра. Онъ отдаетъ ихъ вамъ и вашему потомству навсегда, чтобы вс тамъ, вс безъ исключенія, гуляли и забавлялись. Вотъ, каковъ былъ Цезарь! Когда-же дождетесь вы другаго подобнаго?
1-й гражданинъ. Никогда, никогда! Идемъ, сожжемъ его трупъ въ священномъ мст, а затмъ уцлвшими головнями подожжемъ дома измнниковъ. Поднимайте трупъ его на руки!
2-й гражданинъ. Ступайте за огнемъ!
3-й гражданинъ. Ломайте скамейки!
4-й гражданинъ. Ломайте скамейки, двери, окна — все! (Граждан уходятъ, унося трупъ).
Антоній. Дло пойдетъ теперь на ладъ. Мятежъ, ты поднятъ на ноги,— принимай теперь какое хочешь направленіе!

Входитъ слуга.

Что скажешь?
Слуга. Октавій уже прибылъ въ Римъ.
Антоній. Гд-же онъ остановился?
Слуга. Въ дом Цезаря. Съ нимъ и Лепидъ.
Антоній. Я сейчасъ къ нему явлюсь. Онъ прибылъ какъ нельзя боле вовремя. Счастье, кажется, въ добромъ расположеніи духа, теперь оно дастъ намъ все, чего-бы мы ни захотли.
Слуга. Я слышалъ, они говорили, что Брутъ и Кассій, словно безумные, проскакали за ворота Рима.
Антоній. Врно, узнали, какъ я умлъ возстановить противъ нихъ народъ. Проводи меня къ Октавію (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Улица въ Рим.

Входитъ поэтъ Цинна.

Цинна. Мн прошедшею ночью снилось, что я пировалъ съ Цезаремъ. И вотъ теперь мое воображеніе полно самыхъ мрачныхъ образовъ. Казалось-бы, нтъ у меня никакой охоты бродить вн дома, а между тмъ меня что-то словно толкаетъ на улицу.

Входятъ нсколько гражданъ.

1-й гражданинъ. Твое имя?
2-й гражданинъ. Ты куда идешь?
3-й гражданинъ. Гд проживаешь?
4-й гражданинъ. Женатъ или холостъ?
2-й гражданинъ. Отвчай каждому прямо.
1-й гражданинъ. Да короче.
4-й гражданинъ. Да толкомъ.
3-й гражданинъ. И безъ лжи.
Цинна. Мое имя? куда иду? гд живу? женатъ или холостъ? Чтобъ каждому отвтить прямо, коротко, толкомъ и безъ лжи, скажу вамъ, что я человкъ толковый и холостой.
2-й гражданинъ. Это все равно, что сказать: кто женатъ, въ томъ никакого толку нтъ. Смотри, какъ-бы за такой отвтъ теб порядкомъ не надавали тумаковъ! Куда-жь ты идешь? отвчай прямо.
Цинна. Прямо — на похороны Цезаря.
1-й гражданинъ. Какъ другъ или врагъ?
Цинна. Какъ другъ.
2-й гражданинъ. Ну, это отвтъ прямой.
1-й гражданинъ. А гд живешь? Отвчай только безъ многословія.
Цинна. Подл Капитолія.
3-й гражданинъ. Твое имя? Только, смотри, не лги.
Цинна. Цинна.
1-й гражданинъ. Разорвемъ его на части, онъ заговорщикъ.
Цинна. Я не тотъ Цинна, я Цинна — поэтъ!
4-й гражданинъ. Растерзаемъ его за его скверные стихи!
Цинна. Я не заговорщикъ Цинна.
2-й гражданинъ. Это все равно,— тебя зовутъ Цинной. Вырвемъ это имя изъ его сердца, а затмъ пусть себ идетъ, куда хочетъ.
3-й гражданинъ. Разорвемъ, разорвемъ его на части! Гд-же головни? Къ Бруту! Къ Кассію! Жгите все! Одна часть ступай къ дому Деція, другая — къ Каск, третья — къ Лигарію! Идемте! Идемъ! (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Комната въ дом Антонія.

Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ.

Антоній. И такъ вс, чьи имена здсь помянуты, должны умереть.
Октавій. Даже и твой братъ, Лепидъ! И ты на это соглашаешься?
Лепидъ. Соглашаюсь.
Октавій. Отмть-же, Антоній, и его.
Лепидъ. Соглашаюсь, но съ условіемъ, чтобы сыну твоей сестры, Маркъ Антоній, Публію, тоже не оставаться въ живыхъ.
Антоній. Онъ и не останется. Смотри, вотъ этой чертой я его приговариваю къ смерти.Теперь, Лепидъ, я попросилъ бы тебя сходить въ домъ Цезаря за его завщаніемъ, мы ршили-бы, что надо изъ него выбросить.
Лепидъ. Гд-же я васъ найду?
Октавій. Здсь или въ Капитолі (Лепидъ уходитъ).
Антоній. Человкъ слабый, ничтожный, годный только для побгушекъ. И онъ-то будетъ участвовать въ тройственномъ раздл вселенной!
Октавій. Имя о немъ такое мнніе, зачмъ-же пригласилъ ты его на совщаніе? Кого-же приговорить къ смерти, кого къ изгнанію?
Антоній. Октавій, я доле твоего живу на свт. Взваливъ на Лепида долю почестей, мы сваливаемъ съ себя значительное бремя укоровъ. Пусть несетъ ее, какъ оселъ золото, кряхтя и потя, пока мы его погоняемъ, пусть перенесетъ наши сокровища куда намъ нужно. Мы снимемъ съ него драгоцнную ношу и дозволимъ ему, какъ развьюченному ослу, хлопать ушами и пастись на общественныхъ лугахъ.
Октавій. Какъ-бы то ни было, онъ все-таки испытанный и храбрый воинъ.
Антоній. Да вдь таковъ-же и мой конь, получающій отъ меня за это достаточное количество корма. Я учу это животное бросаться въ бой, поворачивать, останавливаться и скакать прямо передъ собою, каждое его тлесное движеніе послушно моему духу. Почти то же и съ Лепидомъ: его надо учить, муштровать, толкать впередъ. Умъ у него безплодный, питающійся, въ подражаніе давно уже состарившимся людямъ, разнымъ предметамъ и науками, брошенными другими за негодностью. Смотря на него просто какъ на орудіе. Но перейдемъ къ предмету боле важному. Брутъ и Кассій собираютъ войска. Намъ необходимо выступить противъ нихъ какъ можно скоре. Созовемъ-же, не теряя времени, всхъ нашихъ друзей и приверженцевъ на совтъ. Надо ршить, какъ лучше предотвратить то, что отъ насъ еще скрыто, и какъ врне одолть уже видимую опасность.
Октавій. Хорошо, созовемъ. Мы окружены врагами. Боюсь, что даже многіе изъ тхъ, которые теперь намъ улыбаются, таятъ въ душ противъ насъ милліоны гибельныхъ замысловъ.

СЦЕНА II.

Передъ палаткой Брута, въ лагер близь Сардъ.

При звукахъ трубъ съ одной стороны входятъ: Брутъ, Люцилій и Люцій съ солдатами, съ другой — Титиній и Пиндаръ.

Брутъ. Стойте!
Люцилій. Лозунгъ?
Брутъ. Что новаго, Люцилій! Близко-ли Кассій?
Люцилій. Совсмъ близко. Онъ шлетъ теб привтъ черезъ Пиндара.
Брутъ (прочитавъ поданное Пиндаромъ письмо). Привтъ его очень ласковъ. Слушай, Пиндаръ: измнился-ли твой господинъ самъ собою или вслдствіе наговоровъ, но онъ заставилъ меня сильно жалть, что многое изъ совершившагося совершилось, однако, если онъ близко, мы объяснимся.
Пиндаръ. Я увренъ, что господинъ мой окажется именно тмъ, что онъ есть, то есть человкомъ, преисполненнымъ чести и благоразумія.
Брутъ. Нисколько въ этомъ не сомнваюсь. Скажи, Люцилій, какъ онъ тебя принялъ?
Люцилій. Очень вжливо и съ большимъ почетомъ, но далеко не съ такой искренностью, какъ прежде, не съ прежней дружественной короткостью.
Брутъ. Изъ твоихъ словъ я вижу, что прежній пламенный другъ охладлъ. Замть, Люцилій, что, если дружба начнетъ слабть и охлаждаться, она всегда прибгаетъ къ усиленной вжливости. Люди прямые и чистосердечные никогда не прибгаютъ ни къ какимъ изворотамъ. Лицемры же, словно упорныя лошади, горячатся, общаютъ многое, а почувствовавъ ударъ кровавыхъ шпоръ, опускаютъ гриву и, словно зазженныя клячи, падаютъ при первомъ же испытаніи. Скажи, онъ идетъ сюда со всмъ войскомъ?
Люцилій. Войско переночуетъ въ Сардахъ. Впрочемъ, большая часть, а именно вся конница, идетъ сюда съ Кассіемъ (За сценой воинственная музыка).
Брутъ. Это онъ! Идемъ къ нему навстрчу.

Входитъ Кассій съ войскомъ.

Кассій. Стой!
Брутъ. Стой! Передать эту команду дале (за сценой слышны восклицанія: ‘стой!’, ‘стой!’, ‘стой!’).
Кассій. Благородный братъ мой, ты меня оскорбилъ.
Брутъ. Да судятъ меня за это боги! Какъ же оскорблю я брата, если я не оскорблю даже и моихъ враговъ!
Кассій. Брутъ, этимъ напускнымъ спокойствіемъ ты думаешь прикрыть свою неправоту. Поступая такъ…
Брутъ. Позволь, Кассій — высказывай свое неудовольствіе тише. Я тебя знаю. Зачмъ намъ препираться передъ лицомъ войска, которое должно видть только нашу дружбу? Вели ему отступить, и тогда въ моей палатк я выслушаю вс твои упреки.
Кассій. Пиндаръ, скажи нашимъ вождямъ, чтобы они отодвинули свои отряды нсколько назадъ.
Брутъ. Люциліи, передай то же и нашимъ, чтобы никто не приближался къ моей палатк до окончанія нашего разговора. Титиній и Люцій пусть станутъ на часы у входа (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Въ палатк Брута.

Люцилій и Титиній караулятъ въ нкоторомъ отдаленіи. Входятъ Брутъ и Кассій.

Кассій. Да, несомннно, что ты поступилъ мн во вредъ и вотъ доказательство: ты осудилъ и заклеймилъ Люція Пеллу за то, что онъ допустилъ подкупить себя сардійцамъ. Ты сдлалъ это, несмотря на мое письмо, которымъ я вступался за этого хорошо мн извстнаго человка
Брутъ. Не я, а ты самъ поступилъ себ во вредъ, ршившись писать мн при подобныхъ обстоятельствахъ.
Кассій. Въ такое смутное время, какъ наше, преслдовать за каждый ничтожный проступокъ просто безразсудно.
Брутъ. Позволь мн сказать теб, Кассій, что и о теб самомъ ходятъ слухи, будто и ты не совсмъ чистъ на руку, будто за золото ты продаешь мста самымъ недостойнымъ людямъ.
Кассій. Я нечистъ на руку? Не будь ты Брутъ, клянусь богами,ты не произнесъ бы боле ни слова.
Брутъ. Имя Кассій придаетъ благообразный видъ самому лихоимству, и вотъ почему карающее правосудіе прикрываетъ себ лицо.
Кассій. Карающее правосудіе?
Брутъ. Вспомни про Иды Марта! Разв великій Цезарь палъ не во имя правосудія? Назови мн хоть одного негодяя, ршившагося поднять на него руку и вонзить въ него кинжалъ не ради правосудія? О, неужто кто нибудь изъ насъ, умертвившихъ первйшаго человка въ мір единственно за то, что онъ покровительствовалъ ворамъ, осквернитъ свои руки подлыми поборами, дерзнетъ продать громадное поприще чести за горсть какой нибудь дряни! По моему, лучше быть собакой и лаять на мсяцъ, чмъ оказаться такимъ римляниномъ.
Кассій. Не лай на меня, Брутъ, я этого не потерплю. Унижая меня такъ, ты забываешься. Я солдатъ по служб старше тебя, поэтому и опытне тебя при раздач мстъ.
Брутъ. Нтъ, Кассій.
Кассій. Нтъ, такъ.
Брутъ. Нтъ, говорю я.
Кассій. Перестань, или я могу забыться. Побереги себя, а для этого перестань меня раздражать.
Брутъ. Ты, какъ я вижу, человкъ ничтожный.
Кассій. Неужто въ самомъ дл?
Брутъ. Слушай меня, потому что я хочу высказать теб все. Неужто ты воображаешь, что я испугаюсь твоего легкомысленнаго гнва и яростныхъ взглядовъ безумія?
Кассій. О боги, боги! И я долженъ сносить все это!
Брутъ. Не только все это, но и еще боле. Бснуйся, пока не надорвется твое гордое сердце! Иди, устрашай своихъ рабовъ твоимъ гнвомъ, заставляй трепетать подвластныхъ теб. Разв я обязанъ уступать? обязанъ переносить отъ тебя все, обязанъ пресмыкаться передъ дурнымъ настроеніемъ твоего духа? Клянусь богами, теб-же самому придется переваривать ядъ своей желчи, хотя бы ты отъ этого и треснулъ, потому что отнын твоя вспыльчивость будетъ для меня только забавнымъ предметомъ смха.
Кассій. Неужто ты дошелъ до этого?
Брутъ. Ты говоришь,что, какъ воинъ, ты лучше меня, докажи же это, оправдай свое самохвальство самымъ дломъ, и ты доставишь мн величайшее удовольствіе: я радъ поучиться у каждаго опытнаго человка.
Кассій. Ты несправедливъ ко мн, Брутъ, несправедливъ во всемъ. Я сказалъ, что я старше тебя по служб, а не лучше. Разв я сказалъ, что я лучше?
Брутъ. Говорилъ или нтъ — мн все равно.
Кассій. Даже самъ Цезарь, еслибъ онъ былъ живъ, не посмлъ бы меня такъ оскорблять.
Брутъ. Полно! Ты и самъ бы не посмлъ такъ его раздражать.
Кассій. Я не посмлъ бы?
Брутъ. Ты.
Кассій. Я не посмлъ бы его раздражать?
Брутъ. Да, поостерегся бы.
Кассій. Не полагайся уже слишкомъ на мою любовь. Я могу сдлать то, о чемъ страшно стану жалть впослдствіи.
Брутъ. То, о чемъ слдуетъ жалть, ты уже сдлалъ. Вс твои угрозы, Кассій, нисколько не страшны, потому что прикрывающая меня броня честности такъ крпка, что вс угрозы проносятся мимо меня, какъ легкій втерокъ, на который я не обращаю ни малйшаго вниманія. Я посланъ къ теб за деньгами, и ты мн въ нихъ отказалъ. Безчестными средствами добывать я ихъ не могу,— клянусь небомъ, я скоре соглашусь начеканить монеты изъ своего сердца, употребить всю свою кровь на драхмы, чмъ беззаконно вырывать изъ мозолистыхъ рукъ крестьянина послднія его крохи. Я посылалъ къ теб за деньгами на жалованье моимъ легіонамъ,— и ты отказалъ. Такъ-ли слдовало поступить, Кассій? Разв я отвтилъ бы такъ Каю Кассію? Если когда нибудь Маркъ Брутъ сдлается такимъ скрягой, что станетъ запирать деньги отъ своихъ друзей, соберите, о, боги, вс свои громовыя стрлы и расщепите его на части.
Кассій. Я теб не отказывалъ.
Брутъ. Нтъ, отказалъ.
Кассій. Говорю — не отказывалъ. Тотъ, кто передалъ теб мой отвтъ, былъ просто глупъ. Брутъ растерзалъ мое сердце! Другу слдовало бы бытъ снисходительне къ недостаткамъ друга, а Брутъ — мои преувеличиваетъ.
Брутъ. Не преувеличиваю, а испытываю ихъ на себ.
Кассій. Ты меня не любишь.
Брутъ. Не люблю твоихъ недостатковъ.
Кассій. Если-бы ты смотрлъ на меня глазами друга, ты никогда бы подобныхъ недостатковъ не увидалъ.
Брутъ. Ихъ не увидалъ бы глазъ льстеца, хотя бы они были такъ-же громадны, какъ самъ Олимпъ.
Кассій. Идите скоре сюда, и ты, Антоній, и ты, юный Октавій, выместите все на одномъ Кассі, потому что Кассію наскучила жизнь. Видть ненависть со стороны того, кого любишь, видть презрніе со стороны брата, словно рабъ, терпть поношеніе, видть, что вс недостатки взвшены, внесены въ памятную книжку, выучены наизусть, чтобы ими же прямо колоть мн глаза — о, видя все это, я могъ бы при посредств глазъ выплакать всю свою душу! Вотъ мой мечъ, вотъ обнаженная трудъ и въ ней сердце боле богатое, чмъ рудники Плутуса, боле драгоцнное, чмъ золото,— вырви его, если ты римлянимъ. Я отказалъ теб въ золот, но готовъ отдать мое сердце. Рази и меня, какъ поразилъ Цезаря. Мн вдь извстно, что даже въ то время, когда ненависть твоя къ нему была всего сильне, ты все-таки любилъ его боле, чмъ когда бы то ни было меня.
Брутъ. Вложи мечъ въ ножны. Ты вполн свободенъ сердиться, когда теб вздумается. Длай, что хочешь, даже оскорбленіе будетъ принято за шутку. О, Кассій, ты имешь дло съ ягненкомъ, въ которомъ гнвъ таится точно такъ же, какъ и огонь въ кремн, только тогда издающемъ летучія искры, когда сильно по немъ ударятъ, а затмъ тотчасъ же снова становящемся холоднымъ.
Кассій. О, Кассій жилъ только для того, чтобъ длаться посмшищемъ для Брута въ такія минуты, когда тотъ огорченъ или находится въ дурномъ расположеніи духа.
Бгутъ. Да, когда я это сказалъ, я въ самомъ дл былъ въ дурномъ расположеніи.
Кассій. Ты въ этомъ сознаешься? Дай же руку.
Брутъ. Возьми съ ней и сердце.
Кассій. О, Брутъ!
Брухъ. Что еще?
Кассій. Неужто въ теб нтъ даже настолько любви ко мн, чтобъ быть ко мн снисходительнымъ, когда унаслдованная отъ матери вспыльчивость заставляетъ меня забываться?
Брутъ. О, ея достаточно! Съ этого мгновенія, когда ты уже слишкомъ вспылишь на Брута, онъ станетъ воображать, что это горячится твоя мать, и не будетъ нисколько оскорбленъ.
Поэтъ (за сценой). Нтъ, впустите! Между полководцами размолвка и не слдуетъ оставлять ихъ наедин.
Люцилій (за сценой). Не пустимъ: не велно.
Поэтъ (за сценой). Удержитъ меня одна только разв смерть.

Входитъ поэтъ.

Кассій. Ты зачмъ? Что теб нужно?
Поэтъ. Стыдитесь, полководцы! Что вы затваете!
Будьте друзьями, какъ то подобаетъ мужамъ.
Старшій годами, чмъ вы,— поэтому знаю больше.
Кассій. Какъ скверно сочиняетъ стихи этотъ циникъ!
Бутъ. Вонъ отсюда, шутъ! Вонъ отсюда, нахалъ!
Кассій. Извини его, Брутъ: таковъ ужь у него обычай
Брутъ. Я сердился-бы мене, еслибъ онъ лучше умлъ выбирать время и мсто. Къ чему эти шуты на войн? Вонъ отсюда, глупецъ!
Кассій. Ступай, ступай! (Поэтъ уходитъ).

Появляются: Люцилій и Титиній.

Брутъ. Люцилій и ты, Титиній, скажите колонновожатымъ, чтобъ они разбили палатки для своихъ отрядовъ.
Кассій. А затмъ возвращайтесь къ намъ да приведите съ собою Мессалу (Люцилій и Титиній уходятъ).
Брутъ. Подай вина, Люцій.
Кассій. Я никогда не думалъ, чтобы ты могъ такъ разсердиться.
Брутъ. О, Кассій, у меня столько горя на душ!
Кассій. Если ты такъ живо принимаешь къ сердцу случайныя непріятности, скажи:— къ чему служитъ теб твоя философія?
Брутъ. Никто не уметъ переносить горя лучше меня. Порція умерла.
Кассій. Какъ, Порція?
Брутъ. Да, умерла.
Кассій. Какъ-же ты не убилъ меня, когда я такъ безумно теб противорчилъ? Какая страшная, какая невозвратимая потеря! Чмъ же была она больна?
Брутъ. Болзнь ея произошла отъ разлуки со мной и отъ сокрушенія, что силы Марка Антонія и юнаго Октавія такъ значительно увеличиваются. Это я узналъ въ ту же самую минуту, когда мн сообщили о смерти жены. Она сперва лишилась разсудка, а потомъ въ отсутствіе ближнихъ проглотила нсколько раскаленныхъ углей.
Кассій. И умерла?
Брутъ. Да.
Кассій. О, боги!

Входитъ Люцій, онъ несетъ вино и зажженный свтильникъ.

Брутъ. Перестань объ ней говорить, довольно! Люцій, дай кубокъ. Въ немъ, Кассій, я утоплю вс свои огорченія. (Пьетъ).
Кассій. Сердце мое жаждетъ то же выпить теб въ отвтъ. Лей полне, Люцій, лей черезъ край: любви къ Бруту не можетъ никогда быть слишкомъ много (Пьетъ).

Входятъ: Титиній и Мессала.

Брутъ. Войди, Титиній. Здравствуй, добрый Мессала. Сядемъ вокругъ свтильника и поговорямъ о нашихъ длахъ.
Кассій. И ты умерла, Порція!
Брутъ. Прошу, боле ни слова о ней! Мессала, мн сообщаютъ, что юный Октавій и Маркъ Антоній собрали противъ насъ значительное войско и идутъ къ Филиппи.
Мессала. Объ этомъ писали и ко мн.
Брутъ. И ничего боле?
Мессала. Пишутъ, что Октавій, Антоній и Лепядъ объявили вн закона и предали смерти сто человкъ сенаторовъ.
Брутъ. Въ этомъ наши письма немного расходятся: но моимъ извстіямъ, смерти преданы только семьдесятъ человкъ, въ томъ числ и Цицеронъ.
Кассій. Какъ, и Цицеронъ? А отъ жены извстій ты не получалъ?
Брутъ. Нтъ.
Мессала. И въ другихъ тоже ничего о ней не говорится?
Брутъ. Ровно ничего, Мессала.
Мессала. Странно!
Брутъ. Къ чему ты это спрашиваешь? Разв въ твоихъ о ней что-нибудь говорится?
Мессада. Нтъ, Брутъ, ничего.
Брутъ. Говори правду, какъ римлянинъ.
Мессала. Перенеси же и ты, какъ подобаетъ римлянину, правду, которую отъ меня услышишь: она умерла и очень. страннымъ образомъ.
Брутъ. Если такъ, прощай, Порція! Вдь вс мы должны умереть, Мессала. Сознаніе, что и она должна-же была умереть когда нибудь, даетъ мн теперь силы терпливо переносить эту утрату.
Мессала. Великіе люди такъ именно и должны переносить великія скорби.
Кассій. Все это я знаю не хуже васъ,но не въ состояніи былъ-бы перенесть такъ спокойно.
Брутъ. Займемся-же живымъ дломъ. Какъ думаете, не двинуться-ли и намъ къ Филиппи, не теряя времени?
Кассій. Не совтовалъ-бы.
Брутъ. Почему?
Кассій. Потому, что лучше, если непріятель самъ станетъ насъ отыскивать. Такимъ образомъ онъ, истощивъ свои средства, утомитъ войско и повредитъ только себ, тогда какъ мы, спокойно оставаясь здсь, сохранимъ и силу, и бодрость.
Брутъ. Даже хорошіе доводы должны уступать лучшимъ. Вся страна отсюда до Филиппи, раздраженная безпрестанными нашими поборами, оказываетъ намъ только наружное расположеніе, когда непріятель будетъ проходить черезъ эти области, вс недовольные примкнуть къ нему, и онъ явится сюда еще боле сильнымъ, еще боле бодрымъ. Подступивъ къ Филиппи, оставивъ за собою почти враждебное намъ населеніе, мы лишимъ тріумвировъ всхъ этихъ выгодъ.
Кассій. Послушай меня, добрый мой братъ.
Брутъ. Извини! Сверхъ того необходимо принять въ разсчетъ то, что мы отъ нашихъ приверженцевъ уже получили все, чего могли отъ нихъ ожидать, легіоны полны, дло наше созрло, а непріятель усиливается съ каждымъ днемъ. Мы же, достигшіе вершины, уже близки къ склону. И въ длахъ человческихъ тоже бываетъ свой приливъ и свой отливъ. Когда съумешь воспользоваться первымъ, достигаешь успха, прозваешь удобную минуту,— все плаваніе обращается въ борьбу съ мелями и съ другими бдствіями. Теперь мы переживаемъ именно пору прилива и должны воспользоваться имъ, чтобъ не лишиться всего своего груза.
Кассій. Если такъ, пусть будетъ по-твоему. Выступимъ навстрчу къ непріятелю и сойдемся съ нимъ близь Филиппи.
Брутъ. Пока мы разговаривали, глубокая ночь подкралась и сама природа должна повиноваться необходимости, успокоимъ ее при содйствіи непродолжительнаго отдыха. Не имете-ли вы еще что-нибудь сказать?
Кассій. Нтъ. Покойной ночи. Завтра поднимемся чуть свтъ и — въ походъ.
Брутъ. Люцій, подай мою спальную одежду (Люцій уходитъ). Прощай, добрый Мессала! Покойной ночи, Титиній! Прощай, благородный Кассій! Покойной ночи, пріятнаго сна!
Кассій. О, братъ, дурно началась для насъ эта ночь, но до такой размолвки, Брутъ, мы уже никогда не дойдемъ!
Брутъ. Теперь все уладилось.
Кассій. Прощай-же.
Брутъ. Прощай, добрый мой братъ.
Титиній и Meccaла. Покойной ночи, Брутъ.
Брутъ. Прощайте, друзья (Кассій, Титиній и Мессала уходятъ).

Входитъ Люцій съ спальной одеждой.

Подай сюда! Гд твоя лютня?
Люцій. Здсь, въ палатк.
Брутъ. Ты совсмъ дремлешь. Я тебя не виню: недостатокъ сна совсмъ тебя истомитъ. Позови Клавдія и еще кого-нибудь изъ слугъ. Пусть лягутъ въ моей палатк.
Люцій. Варронъ! Клавдій!

Входятъ Варронъ и Клавдій.

Варронъ. Ты звалъ насъ, добрый господинъ?
Брутъ. Лягте, пожалуйста, здсь, въ моей палатк, и спите. Можетъ быть, мн скоро придется разбудить васъ и послать за чмъ нибудь къ брату Кассію.
Варронъ. Если теб угодно, мы подождемъ.
Брутъ. Нтъ, нтъ, ложитесь: можетъ быть, я и передумаю. Взгляни, Люцій, вотъ книга, которую я такъ долго искалъ, а самъ же положилъ ее въ карманъ этой одежды (Варронъ и Клавдій ложатся).
Люцій. Я зналъ, что ты мн ея не отдавалъ.
Брутъ. Извини, добрый Люцій: я съ нкоторыхъ поръ стадъ очень забывчивъ. Можешь ты воздержаться еще нсколько минутъ отъ сна и сыграть мн что нибудь на лютн?
Люцій. Если теб угодно.
Брутъ. Угодно, добрый мой другъ. Я уже слишкомъ утомляю тебя, слишкомъ пользуюсь твоей услужливостью.
Люцій. Служить теб — мой долгъ.
Брутъ. Но я не долженъ требовать отъ тебя того, что сверхъ твоихъ силъ. Я вдь знаю: юности отдыхъ необходимъ.
Люцій. Я спалъ достаточно.
Брутъ. И прекрасно сдлалъ. Уснешь еще: я тебя задержу недолго. Если я останусь живъ, теб будетъ хорошо (Люцій начинаетъ птъ, играя на лютн). Нтъ, это какой-то снотворный напвъ (Люцій засыпаетъ). О, ты, полуубійца сонъ! Ты уже наложилъ свою свинцовую руку на этого юношу, который только что передъ тмъ игралъ на лютн. Доброе созданіе, покойной ночи. Я не разбужу тебя, такой жестокости отъ меня не жди. Однако теб стоитъ хоть немного наклонить голову, и ты непремнно сломаешь свой инструментъ. Я возьму его отъ тебя и — покойной ночи, добрый мой мальчикъ. Почитаемъ. Я забылъ загнуть листокъ на томъ мст, гд остановился. Кажется, здсь (Садится).

Появляется призракъ Цезаря.

Какъ тускло горитъ этотъ свтильникъ. А! кто это идетъ сюда? Вроятно, этотъ странный призракъ созданъ слабостью моихъ глазъ. Онъ приближается ко мн. Если ты что-нибудь изъ всего этого, говори: богъ ты, геній или демонъ, леденящій мою кровь и поднимающій дыбомъ мои волосы? Говори, что ты такое?
Призракъ. Злой духъ твой, Брутъ.
Брутъ. Зачмъ же ты явился?
Призракъ. Сказать, что мы еще увидимся близь Филиппи.
Брутъ. Такъ я еще тебя увижу?
Призракъ. Близь Филиппи! (Исчезаетъ).
Брутъ. Что же, свидимся тамъ, если нужно. Зачмъ же ты исчезъ, когда я только что собрался было съ силой? Я поговорилъ бы съ тобою еще. Проснись, Люцій! Варронъ, Клавдій, проснитесь! Клавдій!
Люцій. Лютня разстроилась.
Брутъ. Ему мерещится, будто онъ еще играетъ. Проснись, Люцій!
Люцій. Что прикажетъ мой повелитель?
Брутъ. Отчего ты такъ кричалъ во сн?
Люцій. Разв я кричалъ?
Брутъ. Да. Привидлось теб что-нибудь страшное?
Люцій. Ничего.
Брутъ. Засни опять. Эй. Клавдій, проснись! Проснись и ты, соня!
Клавдій и Варронъ. Что теб угодно?
Брутъ. Что, вы всегда такъ кричите во сн?
Клавдій и Варронъ. Разв мы кричали?
Брутъ. Должно быть, вамъ что-нибудь пригрезилось.
Варронъ. Я ничего не видалъ.
Клавдій. И я также.
Брутъ. Ступайте, поклонитесь отъ меня брату Кассію и скажите, чтобъ онъ съ своимъ войскомъ выступилъ поране, мы же отправимся слдомъ за нимъ.
Варронъ и Клавдій. Слушаю (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Раввина близь Филиппи.

Входятъ. Октавій и Антоній, за ними войско.

Октавій. Мои предположенія, Антоній, оправдались. Ты уврялъ, будто непріятель ни за что не сойдетъ на равнину, не покинетъ высоты холмовъ, оказывается совсмъ иначе: войска ихъ близехонько и они, не дожидаясь вызова, готовы сразиться съ нами здсь, близь Филиппи.
Антоній. Все это ничего не значитъ. Я проникаю въ самыя ихъ сердца и понимаю, зачмъ это длается. Имъ, конечно, было бы несравненно пріятне идти во всякое другое мсто, но они спускаются сюда съ тою храбростью, которая свойственна страху. Все это длается въ надежд убдить насъ, что они еще не утратили мужества, тогда какъ на самомъ дл оно уже утрачено.

Входитъ встникъ.

Встникъ. Доблестные полководцы! приготовьтесь,— непріятель приближается въ стройномъ порядк, знамена его развваются. Примите скоре свои мры.
Антоній. Октавій, веди не спша свои войска по лвой сторон равнины.
Октавій. Я пойду по правой, по лвой ступай ты.
Антоній. Зачмъ противорчишь ты мн въ ршительную минуту?
Октавій. Я не противорчу, я только такъ хочу.

Громъ трубъ и литавровъ. Входятъ: Брутъ, Кассій, Титиній, Люцлій, Мессала и другіе, за ними войско.

Брутъ. Они стоятъ на мст, должно быть, желаютъ вступить въ переговоры.
Кассій. Стой, Титиній, мы выйдемъ впередъ и поговоримъ съ ними.
Октавій. Не подать-ли знакъ къ битв, Маркъ Антоній?
Антоній. Нтъ, Цезарь, подождемъ, чтобы они напали. Выйдемъ впередъ, вождямъ, очевидно, хочется съ нами переговорить.
Октавій. Не трогайтесь съ мста, пока мы не подадимъ знака.
Брутъ. Сперва слова, а удары потомъ,— не такъ-ли, соотечественники?
Октавій. Пожалуй, хотя у насъ нтъ, какъ у васъ, особаго пристрастія къ словамъ.
Брутъ. Хорошее слово, Октавій, лучше дурного удара.
Антоній. Ты, Брутъ, даже самый скверный ударъ сопровождаешь хорошимъ словомъ. Доказательство — отверстіе, сдланное тобою въ сердц Цезаря: ты нанесъ ударъ, восклицая: ‘да здравствуетъ Цезарь!’
Кассій. Твоихъ ударовъ, Антоній, мы еще не знаемъ, что-же касается твоихъ словъ, они обираютъ пчелъ Гиблы и оставляютъ ихъ совсмъ безъ меда.
Антоній. Мало, однако, остаются при нихъ.
Брутъ. Нтъ, ты отнялъ у нихъ и жало, и голосъ, ты похитилъ у нихъ самое ихъ жужжанье, а потому,— это, впрочемъ, весьма благоразумно,— грозишь, когда собираешься ужалить.
Антоній. А вы, подлыя души, разв не грозили, когда ваши гнусные кинжалы тупились одинъ о другой въ груди Цезаря? Вы скалили зубы, какъ обезьяны, ластились, какъ собаченки, пресмыкались, какъ рабы, лобзая ноги Цезаря, а тмъ временемъ проклятый Каска, словно песъ, наносилъ ударъ Цезарю сзади прямо въ шею. О, льстецы!
Кассій. Льстецы? Ну, Брутъ, будь благодаренъ самому себ: языкъ этотъ не поносилъ бы насъ сегодня, еслибъ ты послушался Кассія.
Октавій. Къ длу, къ длу! Словопреніе выжимаетъ изъ насъ испарину, а самая суть дла выжметъ влагу покрасне. Смотрите, я обнажаю мечъ противъ заговорщиковъ. Какъ думаете: когда онъ возвратится снова въ свои ножны? — когда сторицей отомститъ за тридцать три раны, нанесенныя Цезарю или пока другой Цезарь не доставитъ мечамъ измнниковъ случая отличиться новымъ убійствомъ.
Брутъ. Цезарь, отъ рукъ измнниковъ ты не умрешь, если не привелъ ихъ съ собою.
Октавій. Надюсь, что не умру: я рожденъ не для того, чтобы умереть отъ руки Брута.
Брутъ. О, юноша! если-бъ въ твоемъ род не было никого благородне тебя, ты и тогда не нашолъ-бы боле почетной смерти,
Кассій. Заносчивый школьникъ, товарищъ разгульнаго скомороха, не стоитъ такой чести.
Антоній. Ты, старый Кассій, все тотъ-же.
Октавій. Идемъ, Антоній, идемъ! Вамъ, измнники, мы бросаемъ вызовъ прямо въ зубы. Если у васъ хватитъ смлости сразиться сегодня-же,— выходите на поле, не хватитъ,— выходите, когда соберетесь съ духомъ (Уходитъ съ Антоніемъ и съ своими войсками).
Кассій. Бушуй-же, втеръ, вздымайтесь, волны! Плыви, ладья! Буря разыгрывается, и все пущено наудачу.
Брутъ. Ліоцилій, на одно слово (Отходитъ съ Люциліемъ всторону и говоритъ съ нимъ тихо).
Кассій. Мессала!
Мессала. Что теб, Кассій?
Кассій. Сегодня день моего рожденія, да, въ этотъ самый денъ родился Кассій! Дай мн руку, Мессала, будь свидтелемъ, что и я, какъ нкогда Помпей, противъ моей воли вынужденъ поставить и нашу свободу, и все остальное въ зависимость отъ удачи этого сраженія. Ты знаешь, я всегда держался ученія Эпикура,теперь я измняю прежній образъ мыслей и начиншаю отчасти врить въ предзнаменованія. Когда мы выступали изъ Сардъ, два огромные орла спустились на переднее наше знамя и услись на немъ, они съ жадностью клевали изъ рукъ солдатъ и провожали насъ до Филиппи. Сегодня утромъ они улетли и вмсто нихъ надъ нами стаями кружатся коршуны и вороны, поглядывая на насъ, какъ на врную добычу. Тнь, отбрасываемая ими, кажется роковымъ покровомъ, подъ которымъ наше войско лежитъ, какъ-бы готовое испустить послднее дыханіе.
Мессала. Полно этому врить!
Кассій. Да я и такъ врю только отчасти, потому что духомъ бодръ и готовь идти на какія угодно опасности.
Брутъ. Вдь такъ, Люцилій?
Кассій. Благородный Брутъ, пусть будутъ боги благосклонны къ намъ и сегодня, чтобы наша дружба имла возможность дожить до старости! Но такъ какъ судьба людей постоянно подвергается случайностямъ, взглянемъ и на то худшее, что можетъ случиться. Если мы проиграемъ сраженіе — это послдній нашъ разговоръ. Какъ поступишь ты въ такомъ случа?
Брутъ. Останусь вренъ философіи, заставляющей меня порицать Катона за то, что онъ самъ умертвилъ себя. Не знаю — почему, но я считаю трусостью, низостью ускорять такимъ образомъ конецъ жизни отъ одного страха передъ тмъ, что только можетъ еще случиться. Вооружусь терпніемъ и буду ждать, какъ ршатъ высшія силы, управляющія смертными.
Кассій. Стало-быть, если мы проиграемъ сраженіе, ты допустишь, чтобъ тебя провели по улицамъ Рима за колесницей торжествующаго побдителя?
Брутъ. Нтъ, Кассій, нтъ. Не думай, благородный римлянинъ, чтобы Брутъ когда-нибудь вошелъ въ Римъ связанный, въ оковахъ: онъ слишкомъ для этого гордъ. Во всякомъ случа, этотъ день долженъ кончить то, что начато въ Иды Марта, и я не знаю, прійдется-ли намъ еще разъ свидться, поэтому прими послднее мое прощанье. Прощай, Кассій, и навсегда, навсегда! Если свидимся — улыбнемся, если не свидимся — хорошо сдлали, что простились теперь.
Кассій. Прощай, Брутъ, и навсегда! Если прійдется свидться,— улыбнемся на самомъ дл, не удастся,— дйствительно хорошо сдлали, что простились теперь.
Брутъ. Веди-же войска. Ахъ, еслибъ можно было знать исходъ всхъ трудовъ сегодняшняго дня прежде, чмъ они кончатся! Впрочемъ, довольно и того, что этотъ день все-таки кончится-же рано или поздно, и тогда мы узнаемъ, чмъ. Впередъ, впередъ! (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же. Поле сраженія.

Шумъ битвы. Входятъ: Брутъ и Мессала.

Брутъ. Скачи, скачи, Мессала, отдай приказъ легіонамъ той стороны (Шумъ битвы усиливается). Пусть нагрянутъ вс разомъ. Я вижу, крыло Октавія колеблется, одинъ дружный напоръ, и мы опрокинемъ его окончательно. Проворне, Мессала, скачи! Веди легіонамъ сплотиться.

СЦЕНА III.

Тамъ-же. Другая часть поля сраженія.

Входятъ: Кассій и Титиній.

Кассій. Посмотри, Титиній,— посмотри, бездльники бгутъ! Я сдлался врагомъ даже своихъ: это знамя показало тылъ и я убилъ того труса, который его несъ.
Титиній. О, Кассій! Бруть слишкомъ поторопился. Увлеченный незначительнымъ перевсомъ надъ Октавіемъ, онъ ринулся на него слишкомъ опрометчиво, войска его принялись за грабежъ, а между тмъ Антоній окружилъ насъ со всхъ сторонъ.

Входитъ Пиндаръ.

Пиндаръ. Бги дале, благородный вождь, бги дале! Маркъ Антоній уже у васъ въ палаткахъ. И такъ бги, благородный Кассій, бги дале!
Кассій. Холмъ этотъ отстоитъ отъ палатокъ довольно далеко. Смотри, Титиній, не мои-ли это палатки объяты пламенемъ?
Титиній. Он.
Кассій. Титиній, если ты любишь меня, садись на моего коня и безпощадно вонзай въ него шпоры, пока онъ не примчитъ тебя вотъ къ тмъ толпамъ. Узнай, въ чемъ дло, и тотчасъ вернись назадъ, чтобъ мн наврно стало извстно, друзья это или враги.
Титиній. Возвращусь съ быстротой молніи (Уходитъ).
Кассій. Пиндаръ, мое зрніе всегда было слабо, поэтому взберись на вершину холма и не спускай глазъ съ Титинія, передавай мн все, что увидишь (Пиндаръ уходитъ). Этотъ самый день былъ первымъ днемъ, когда я началъ дышать. Теперь время совершило свой путь, и я окончу въ тотъ самый день, когда началъ. Круговоротъ моей жизни совершенъ. Что скажешь, Пиндаръ?
Пиндаръ (за сценой). О мой повелитель!
Кассій. Что тамъ такое?
Пиндаръ. Титинія окружаютъ со всхъ сторонъ скачущіе къ нему всадники, но онъ не перестаетъ шпорить лошадь… Вотъ они уже близехонько… Что же это такое? Нкоторые соскакиваютъ съ коней, слзаетъ и онъ… Онъ взятъ въ плнъ (За сценой крики). Слышишь, какъ они кричатъ отъ радости?
Кассій. Сойди съ холма, нечего боле смотрть. О трусъ! какой стыдъ дожить до того, что у тебя же на глазахъ берутъ въ плнъ лучшаго изъ твоихъ друзей.

Пиндаръ возвращается.

Иди сюда, Пиндаръ. Когда я въ Паріи взялъ тебя въ плнъ, я тутъ же даровалъ теб жизнь, заставивъ, однако, поклясться, что ты исполнишь все, чего бы я отъ тебя ни потребовалъ. Сдержи же теперь свою клятву. Будь отнын свободенъ и этимъ самымъ мечемъ, пронзившимъ грудь Цезаря, пронзи и меня. Безъ возраженій! Возьми рукоять, когда же я закрою лицо,— а это уже сдлано,— нанеси ударъ. Ты, Цезарь, получилъ законное возмездіе, и тмъ самымъ мечемъ, который тебя убилъ! (Умираетъ).
Пиндаръ. Вотъ я и свободенъ, но еслибъ это зависло отъ меня, я никогда не пожелалъ бы освободиться такимъ образомъ. О, Кассій! Пиндаръ убжитъ изъ этихъ странъ, убжитъ такъ далеко, что ни одинъ римлянинъ ни слова о немъ уже не услышитъ (Уходитъ).

Появляются: Титиній и Мессала.

Мессала. Это просто отплата однимъ пораженіемъ за другое, Титиній, потому-что и Октавій разбитъ благороднымъ Брутомъ точно такъ-же, какъ легіоны Кассія разбиты Антоніемъ.
Титиній. Какъ обрадуетъ Кассія эта всть!
Мессала. Гд-жъ ты его оставилъ?
Титиній. На этомъ холм съ его рабомъ Пиндаромъ. Онъ былъ въ совершенномъ уныніи.
Мессала. Да ужъ не онъ ли это лежитъ на земл?
Титиній. Живые такъ не лежатъ. О, боги!
Мессала. Онъ?
Титиній. Вотъ онъ, Мессала. Кассія уже нтъ. О, солнце, какъ ты закатываешься теперь въ багряномъ убор своихъ лучей, такъ и жизнь Кассія угасла подъ багряницею его крови! Угасло солнце Рима! Нашъ день конченъ! Пусть набгаютъ тучи, пусть стелются туманы, пусть распложаются опасности,— наше дло окончено. Его убило сомнніе въ успх возложеннаго на меня порученія.
Мессала. Да, его убила неувренность въ успх. О проклятое заблужденіе, дитя печали! Зачмъ показываешь ты уму человка то, чего нтъ? Твое зачатіе совершается быстро, но счастливо ты не нарождаешься никогда, ты всегда убиваешь зачавшую тебя мать.
Титиній. Пиндаръ! Гд же ты Пиндаръ?
Мессала. Отыщи его, Титиній, а я тмъ временемъ пойду и поражу этой встью слухъ благороднаго Брута, да, поражу, потому что она для Брута будетъ боле жестокой, чмъ острое желзо и ядовитыя стрлы.
Титиній. Ступай, Мессала. Я поищу Пиндара (Мессала уходитъ). О, благородный Кассій! Зачмъ посылалъ ты меня? Разв я встртилъ не твоихъ друзей? Разв не возложили они на меня внца побды съ тмъ, чтобъ я передалъ его теб? Разв ты не слышалъ радостныхъ ихъ возгласовъ? Увы, ты все перетолковалъ въ дурную сторону! Но я все-таки украшу твое чело этимъ внцомъ, твой Брутъ веллъ передать его теб, и я исполняю его приказаніе. Спши же сюда, Брутъ, посмотри, какъ я любилъ Кая Кассія! Простите, о боги! таковъ уже обычай римлянъ. За дло, мечъ Кассія, отыщи сердце Титинія! (Умираетъ).

Трубы гремятъ. Входятъ: Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волюмній и Люцилій).

Брутъ. Гд-же онъ, Мессала, гд его трупъ?
Мессала. Вотъ онъ, а рядомъ съ нимъ оплакивающій его Титиній,
Брутъ. Титиній лежитъ лицомъ вверхъ.
Еатонъ. И онъ убитъ!
Брутъ. О, Юлій Цезарь, ты и до сихъ поръ еще все могучъ! Твой духъ бродитъ здсь и устремляетъ наши мечи въ собственныя наши груди (Громкій шумъ битвы).
Катонъ. Благородный Титиній! Посмотрите, онъ надлъ внокъ на чело мертваго Кассія!
Брутъ. Найдутся-ли въ числ живыхъ еще два римлянина, подобные этимъ? Прощай, послдній изъ римлянъ! Не можетъ быть, чтобы Римъ когда-нибудь народилъ другого подобнаго теб. Друзья, въ настоящую минуту я не могу оплакивать этого человка такъ, какъ-бы слдовало. Но я найду такую минуту, Кассій, найду! Отправьте трупъ его въ асосъ: еслибъ его хоронить въ лагер, это было-бы для насъ слишкомъ мучительно. Идемъ, Люцилій! Идемъ, Катонъ! Назадъ, на поле битвы! Лабео и Флавій, выводите впередъ наши войска! Римляне, теперь три часа, попытаемъ-же до наступленія ночи еще счастья во второмъ сраженіи.

СЦЕНА IV.

Другая часть поля сраженія.

Шумъ битвы. Сражаясь, входятъ солдаты, а зат&#1123,мъ, Брутъ, Катонъ и Люцилій.

Брутъ. Мужайтесь, сограждане, и держите голову гордо поднятою вверхъ.
Катонъ. Одтнъ только незаконнорожденный способенъ всить ее въ такую минуту. Кто за мною? Я громко провозглашу свое имя. (Устремляется на враговъ). Эй, вы! я сынъ Марка Катона, врагъ тирановъ и другъ отечества! Слышите-ли? Я сынъ Марка Катона!
Брутъ. А я Бруть, Маркъ Брутъ! Брутъ, другъ отечества,— пусть знаетъ это каждый! (Удаляется, сражаясь. Не устоявшій противъ враговъ, Катонъ падаетъ).
Люцилій. Вотъ, юный доблестный Катонъ, палъ теперь и ты! Что-жь, ты покончилъ жизнь такъ же благородно, какъ Титиній, ты показалъ, что ты сынъ Катона.
1-й воинъ. Сдавайся или умри!
Люцилій. Сдаюсь, чтобы умереть (давая ему золото). Вотъ теб въ награду золото, если ты умертвишь меня сейчасъ-же, умертви Брута,— и смерть его тебя прославитъ.
1-й воинъ. Нтъ, товарищи, этотъ плнникъ, дйствительно, не простой.
2-й воинъ. Эй, очистите мсто и дайте знать Антонію, что Брутъ взятъ!
1-й воинъ. Я ему скажу. Да вотъ и онъ самъ.

Входитъ Антоній.

Доблестный полководецъ, Брутъ схваченъ, взятъ въ плнъ.
Антоній. Гд-же онъ?
Люцилій. Въ безопасности, Антоній, въ полной безопасности. Поврь, непріятель никогда не захватилъ-бы Брута живымъ, отъ такого позора его охраняютъ боги. Какимъ-бы ты его ни нашелъ, живымъ или мертвымъ, ты всегда найдешь его Брутомъ, всегда врнымъ самому себ.
Антоній. Друзья, это не Брутъ, а все-таки это значительный плнникъ. Стерегите его хорошенько и обходитесь съ нимъ съ уваженіемъ. Такихъ людей мн хотлось-бы имть друзьями, а не врагами. Ступайте-же, развдайте, живъ Бруть или тоже умеръ. А затмъ, дайте мн знать объ этомъ въ палатку Октавія (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Другая часть поля сраженія.

Входитъ: Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волюмній.

Брутъ. Сюда, немногочисленный остатокъ моихъ друзей! Отдохнемъ на этихъ камняхъ.
Клитъ. Статилій поднялъ факелъ вверхъ, но не возвращается: врно, взятъ въ плнъ или убить.
Брутъ. Садись, Клитъ. Убитъ,— сегодня только и слышно это слово. Послушай, Клитъ! (Говоритъ ему тихо).
Клитъ. Какъ, я? Ни за какія сокровища въ мір!
Брутъ. Такъ молчи-же, ни слова объ этомъ!
Клитъ. Я скоре убью самъ себя!
Брутъ. Послушай, Дарданій! (Шепчетъ ему на ухо нсколько словъ).
Дарданій. И ты думаешь, я на это ршусь?
Клитъ. Слушай, Дарданій!
Дарданій. Что такое, Клитъ?
Клитъ. Чего требовалъ отъ тебя Брутъ?
Дарданій. Чтобъ я его умертвилъ. Смотри, какъ онъ задумался.
Клитъ. Благородный сосудъ этотъ до того переполнился грустью, что она приливаетъ даже къ его глазамъ.
Брутъ. Поди сюда, добрый Волюмній, одно слово!
Волюмній. Что угодно, Брутъ?
Брутъ. Послушай, Волюмній! Цезарь вотъ уже два раза являлся мн въ ночное время: въ первый разъ — близь Сардъ, во второй — прошедшею ночью здсь, въ Филиппійскихъ равнинахъ. Я знаю, что часъ мой пришелъ.
Волюмній. О, нтъ!
Брутъ. Увы, Волюмній,— это врно. Ты видишь, какъ все идетъ на свт. Враги загнали насъ къ самому краю бездны, лучше самимъ спрыгнуть въ нее, чмъ ждать, пока столкнутъ въ нее другіе. Вспомни, Волюмній: мы вмст ходили въ школу. Такъ прошу тебя, во имя старой дружбы, подержи мой мечъ, чтобъ я могъ на него ринуться.
Волюмній. Нтъ, Брутъ, друзья такихъ услугъ не оказываютъ (Шумъ битвы усиливается),
Клитъ. Бги, бги, мой повелитель! Медлить здсь доле нельзя.
Брутъ (пожимая руку каждому). Прощай! Прощай и ты! И ты, Волюмній! Стратонъ, ты все это время дремалъ? Прощай-же и ты! Любезные сограждане, моему сердцу отрадно, что я во всю жизнь не встртилъ ни одного измнившаго мн человка. А этотъ гибельный день меня прославитъ боле, чмъ Октавія и Марка Антонія ихъ гнусная побда. Прощайте-же вс разомъ, потому что языкъ Брута почти уже окончилъ повствованіе его жизни. Ночь спускается на глаза, и кости мои, трудившіяся только для этого часа, жаждутъ отдыха (Шумъ битвы усиливается. За сценой слышны крики: ‘бгите!’, ‘спасайтесь!’ ‘спасайтесь!’).
Клитъ. Бги, бги, мой повелитель!
Брутъ. Спасайтесь! Я за вами (Клитъ, Дарданій и Волюмній уходятъ). Стратонъ, прошу тебя, останься около своего господина. И ты въ жизни не разъ проявлялъ проблески благородства. Подай мой мечъ и отврати лицо, пока я не ринусь на лезвіе. Ты, Стратонъ, мн въ этомъ, надюсь, но откажешь?
Стратонъ. Дай прежде руку. Прощай. мой повелитель!
Брутъ. Прощай, добрый Стратонъ. Теперь, Цезарь, успокойся: я убилъ тебя и въ половину не такъ охотно, какъ себя (Бросается на мечъ и умираетъ).

Шумъ битвы продолжается. Трубятъ отступленіе. Входятъ: Октавій, Антоній, Мессала, Люцилій и войска.

Октавій. Что это за человкъ?
Мессала. Слуга моего полководца. Стратонъ, гд твой господинъ?
Стратонъ. На свобод. И онъ въ полной безопасности отъ рабства, постигшаго тебя, Мессала. Побдители могутъ только сжечь его трупъ, потому-что одинъ только Брутъ могъ одолть Брута, и смерть его никого, кром его самого, не прославить.
Люцилій. Иначе мы и не могли его найти. Благодарю, Брутъ, ты оправдалъ слова Люцилія!
Октавій. Всхъ служившихъ Бруту я беру къ себ. Послушай, любезный. согласенъ ты поступить ко мн?
Стратонъ. Согласенъ, если меня уступитъ Мессала.
Октавій. Уступи, добрый Мессала!
Мессала. Разскажи, какъ умеръ мой вождь?
Стратонъ. Я держалъ мечъ, а онъ на него ринулся.
Мессала. Октавій, бери себ человка, оказавшаго послднюю услугу моему полководцу.
Антоній. Изъ всхъ заговорщиковъ онъ былъ много благородне другихъ. То, что они совершили, все совершено ими изъ ненависти къ Цезарю. Одинъ только онъ изъ благороднаго рвенія поступилъ, имя въ виду общественное благо. Жизнь его была такъ прекрасна, все доброе соединялось въ немъ такъ чудно. Сама природа могла-бы возстать и сказать всей вселенной: ‘да, это былъ человкъ’.
Октавій. Почтимъ-же его погребеніемъ, достойнымъ его, добродтели. Эту ночь онъ въ полномъ блеск и убранств вождя пролежитъ у меня въ палатк. Теперь войска пусть отдохнутъ, а мы отправимся длить трофеи этого счастливаго дня.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

Время дйствія этой драмы обнимаетъ собственно два года, отъ 44 до 42 г. до Р. X., но, по остроумному замчанію Мезіэра, исходную точку надо искать гораздо раньше, ко времени фарсальской битвы, по его мннію, пораженіе Помпея вызываетъ собою смерть Цезаря, которая, въ свою очередь влечетъ за собою самоубійство Брута и Кассія, такъ-же отомщенныхъ междоусобною распрею между Антоніемъ и Октавіемъ.
Источникомъ для Шекспира явился тотъ-же Плутархъ, а именно жизнеописанія Юлія Цезаря и Брута, которыхъ онъ придерживается довольно близко.
Появленіе ‘Юлія Цезаря’, встрченнаго необычайными восторгами современниковъ, вызвало подражанія въ другихъ авторахъ. Мундэй, Драйтонъ, Вебстеръ и Мидльтонъ написали въ 1602 году пьесу ‘Паденіе Цезаря’, съ цлью составить конкуренцію, лордъ Стерлингъ въ 1604 г. написалъ своего ‘Юлія Цезаря’. Три года спустя появляется еще новое произведеніе: ‘Цезарь и Помпей’. Вопросъ о времени возникновенія шекспировскаго Юлія Цезаря до сихъ поръ еще не ршемъ окончательно и опредляется лишь по боле ила мене основательнымъ догадкамъ. Такъ, напримръ, извстно, что въ поэм Драйтона ‘Мортимеріадосъ’, написанной въ 1596 году, при новомъ изданіи ея въ 1603 г. подъ заглавіемъ ‘The baron’s wars’, имется одна станца, напоминающая очень близко заключительныя слова Антонія, отсутствіе этого мста въ первомъ изданіи поэмы приводитъ къ заключенію, что оно создано посл появленія Шекспировской трагедіи, которое, такимъ образомъ, оказывается написаннымъ въ 1603 году, почти одновременно съ Гамлетомъ. По мннію Франсуа Гюго, созданіе ‘Юлія Цезаря’ надо отнести къ 1600 г., такъ какъ эта пьеса не упоминается въ каталог Мереса 1593 г., а въ 1001 и 1602 годахъ, Шекспиръ, по догадк Гюго, долженъ былъ быть занятъ творчествомъ ‘Отелло’ и передлкою ‘Гамлета’. Это предположеніе даетъ французскому комментатору возможность сдлать интересное сопоставленіи между постановкою драмы съ республиканскимъ характеромъ и готовившимся возмущеніемъ графа Эссекскаго, для котораго Брутъ не могъ не служить идеаломъ, вмст съ тмъ, съ принятіемъ этой гипотезы, драма Шекспира заключала бы въ себ и роковое пророчество о судьб заговорщиковъ и участи затваемаго ими дла.
Стр. 99. ‘Чиню худое’. Въ подлинник изъ словъ отъ созвучія sole — подошва и soul — душа.— Игра словъ продолжается и дальше, такъ какъ по-англійски mend означаетъ: чинить и улучшать (исправлять).
Стр. 100. Во время празднества оказалось, что многія статуи Цезаря были украшены его приверженцами внками на подобіе царскихъ. Въ связи съ этимъ находится и разсказъ Каски о подготовлявшемся провозглашеніи Цезаря царемъ (стр. 106). Распоряженія Фульвія и Марулла заимствованы Шекспиромъ у Плутарха.
Стр. 100. Относительно праздника Луперкалій у Плутарха находится указаніе (жизнь Цезаря), что это праздникъ по преимуществу пастушескій и греческаго происхожденія. Въ этотъ день молодежь изъ народа и изъ знатныхъ родовъ и даже занимающая высшія государственныя должности, бгала по улицамъ города совершенно раздтою, стегая ремнями всхъ встрчныхъ. Женщины не только не скрывались отъ нихъ, но охотно выходили навстрчу и протягивали руки, чтобы получить ударъ ремнемъ, такъ какъ по поврію, беременнымъ это облегчало роды, а бездтнымъ способствовало зачатію. Такъ, Цезарь проситъ Антонія (бывшаго тогда консуломъ) ударить Кальфурнію.
Стр. 101. Децій — собственно Decimus Brutus. Шекспиръ, по мннію Стевенса, смшиваетъ въ лиц Марка Брута характеры двухъ Брутовъ, между тмъ какъ именно Децимъ Брутъ былъ любимцемъ Цезаря, а Маркъ Брутъ отклонялъ отъ себя почести и выгоды съ такимъ-же упорствомъ, какъ прочіе ихъ добивались.
Стр. 102. ‘Желали-бы, чтобы благороднаго у Брута были глаза’. Римскіе граждане сожалютъ, что Брутъ не видитъ происходящаго кругомъ, и потому желаютъ, чтобы у него оказались глаза, чтобы видть то, что онъ въ такомъ случа непремнно усмотритъ.
Стр. 103 ‘Съ одной стороны честь, съ другой — смерть’. У Шекспира образное выраженіе: set honour in one eye, and death i’the other: помсти честь передъ однимъ глазомъ, а смерть передъ другимъ, и я на обихъ взгляну съ одинаковымъ хладнокровіемъ.
Стр. 104. Въ рчи Кассія получаются два весьма эффектныя сопоставленія: уничижительно выражаясь о Цезар, онъ противопоставляетъ весь остальной міръ (въ подлинник даже majestic — великолпный), а дальше, говоря о Колосс, Кассій называетъ міръ узкимъ (narrow).
Стр. 104. Въ разсужденіи Кассія о Рим, въ подлинник непереводимая игра словъ: Rome — Римъ и room — мсто, просторъ, комната.— Въ связи съ этимъ нкоторые комментаторы читаютъ дале вмсто walks (ходьба, дорога) walls — стны, земляной валъ.
Стр. 104. ‘Нкогда существовалъ Брутъ’, т. е. Люцій Юній Брутъ.
Стр. 106. ‘Добродушные сосди’.— Honest neighbours, — ироническій отзывъ Кассія о простомъ народ.
Стр. 106. Шекспиръ проводитъ различіе между crown (внецъ царскій) и coronet — небольшая, не королевская корона, жалуемая герцогамъ и графамъ.
Стр. 113. Въ первомъ изданіи ‘Юлія Цезаря’, Брутъ спрашиваетъ: ‘не завтра-ли первое марта’, ошибка Шекспира и поправка объясняется сличеніемъ съ Плутархомъ.
Стр. 114. Въ подлинник Люцій, извщая о приход Кассія, говоритъ, что пришелъ твой братъ (brother). — Въ дйствительности-же Кассій не былъ братомъ Брута, онъ былъ женатъ на его сестр Юлі.
Стр. 115. ‘Если еще недостаточно положеніе народа’. — Въ подлинник положеніе face, что дало поводъ нкоторымъ читать fate — судьба: такъ длаетъ Варбуртонъ, но Стевенсъ и др. считаютъ face врнымъ, въ смысл ‘положеніе, состояніе’.
Стр. 115. ‘Но жребію’. Брутъ, очевидно, намекаетъ и римскій обычай подвергать въ нкоторыхъ случаяхъ наказанію, по жребію, одного изъ десяти, при постоянномъ примненіи этой мры, кары, конечно, никому не избжать.
Стр. 117. Охота на единороговъ заключалась въ томъ, чтобы заманить звря и спрятаться самому за дерево, на которое, такимъ образомъ, и направлялся ударъ, тмъ временемъ охотникъ долженъ былъ убить звря. — Для ловли слоновъ употреблялись большія ямы, искусно задланныя сверху втвями и листвою, наступившій на эту зыбкую поверхность слонъ провалился и длался добычею охотника.
Стр. 118. ‘Разв я живу только въ сняхъ твоего расположенія?’ подобно тому, какъ простой народъ, не пользовавшійся всми политическими правами, жилъ обыкновенно въ предмстьяхъ (suburbs), такъ и неполноправная жена Брута должна, по мннію Порціи, жить не въ сердц мужа, а только въ преддверіи.
Стр. 121. ‘Мы два льва’, говоритъ Цезарь (We are two lions). Въ изданіи in folio вкралась опечатка: We hear (мы слышимъ: два льва), что дало поводъ къ разнымъ поправкамъ. Rowe читаетъ: We heard (мы слышали), Theabald — We were (мы были). Upton, а за нимъ и большинство, читаетъ: We are, ставя настоящее время.
Стр. 122. Нсколько туманное толкованіе Деціемъ сна, видннаго Цезаремъ, подало поводъ къ различнымъ комментаріямъ. Одни видли намекъ на герольдическіе мста, которые жалуютъ правителя своимъ приближеннымъ, но другіе — въ томъ числ Малонъ и Стевенсъ — видятъ здсь указаніе на старинный англійскій обычай обагрять платки кровью казнимыхъ предковъ или мучениковъ и сохранять ихъ на память.
Стр. 123. Алчность Артемидора заимствовала у Плутарха.
Стр. 124. Второе дйствіе заканчивается бесдою Порціи и предсказателя. Усматривая въ появленіи предсказателя нкоторое несоотвтствіе съ общимъ ходомъ дйствія, Rowe и Tyrwhitt замняютъ предсказателя Артемидоромъ, такъ какъ онъ знаетъ о заговор, то его уклончивые отвты Порціи представляются вполн умстными.
Стр. 124. ‘Понялъ-ли меня Люцій?’ Порція опасается, что Люцій понялъ ее, и потому она старается дальнйшею своею рчью загладить впечатлніе, котораго она опасается.
Стр. 125. Цезарь входитъ въ Капитолій.— Это указаніе сценаріума порождаетъ большія затрудненія въ постановк пьесы, такъ какъ дйствіе начинается на улиц и продолжается въ Капитолі, въ одной и той же сцен. Театральныя подмостки должны быть раздлены на дв части.
Стр. 127. ‘Вс-ли готовы?’ Въ нкоторыхъ изданіяхъ, въ томъ числ и въ первомъ, эти слова произноситъ не Каска, а Цезарь: ‘Are we all ready’. Вс-ли мы готовы? относя этотъ вопросъ къ себ и сенаторамъ относительно готовности ихъ приступить къ разсмотрнію длъ.
Стр. 127. ‘И ты, Брутъ?’ Это предсмертное восклицаніе Цезаря въ подлинник помщено не по англійски, а по латыни ‘Et tu, Brute’, съ цлью большаго впечатлнія, изреченіе это заимствовано у Плутарха.
Стр. 127. Каска вонзаетъ кинжалъ въ тло Цезаря и затмъ его оттсняютъ, и больше онъ не участвуетъ въ сцен. Шекспиръ очень ловко отдлывается отъ дйствующаго лица, ему уже безполезнаго по многочисленности другихъ, и неудобного по свойствамъ своего характера для дальнейшаго дйствія.
Стр. 128. Слова ‘Тотъ, кто отнялъ двадцать лтъ у жизни…’ въ нкоторыхъ изданіяхъ приписываются не Кассію, а Каск, характеру котораго они, впрочемъ, вполн подходятъ,
Стр. 130. ‘Твои преслдователи, заклейменные своею добычею, запятнанные и обагренные твоею смертью», у Шекспирa послднія слова Антонія переданы какъ ‘crimpson’d in the lethe’, причемъ Lethe — это Лета, рка забвенія.— Нкоторые, какъ Стевенсъ, замняютъ Lethe словомъ death: смерть.
Стр. 130. ‘А онъ, о міръ, былъ твоею красою!’ Здсь у Шекспира игра словъ отъ созвучія: heart — сердце, душа, краса, и hart — олень, синонимъ dear, тоже олень.
Стр. 131. Дочь Юпитера, богиня вражды и раздора.
Стр. 134. ‘Вы слышали отъ благороднаго Брута, что Цезарь былъ властолюбивъ….’, говоритъ Антоній въ своемъ обращеніи къ гражданамъ, здсь Шекспиръ впадаетъ въ нкоторую сценическую неловкость, такъ какъ хотя Брутъ, дйствительно, говорилъ эти слова, но произнесъ онъ ихъ до прихода Антонія.
Стр. 138. Завщаніе Цезаря почти дословно заимствовано у Плутарха.
Стр. 140. ‘Къ Бруту! къ Кассію!’, здсь подразумвается: къ дому Брута, къ дому Кассія.— Убійцы Юлія Цезаря успли укрыться отъ ярости толпы.
Стр. 140. Собраніе тріумвировъ у Шекспира происходитъ въ Рим, въ дом Марка Антонія,— что противорчитъ Плутарху, который и полагаетъ встрчу на остров, окруженномъ небольшою ркою, по опредленію греческаго историка совщаніе тріумвировъ продолжается три дня.
Стр. 140. Осуждается на смерть братъ Лепида — Павелъ. Но относительно родственника Антонія, у Шекспира разнорчіе съ Плутархомъ, который упоминаетъ не о племянник Публі, а о дяд Антонія (со стороны матери) Люці Цезар.
Стр. 143. ‘Цезарь покровительствовалъ ворамъ’. — Брутъ, очевидно, иметъ въ виду не обыкновенныхъ мошенниковъ, а взяточниковъ и казнокрадовъ, прикрывавшихся его именемъ, что подтверждается сопоставленіемъ рчи Брута въ драм Шекспира, съ его же словами у Плутарха.
Стр. 145. Кассій говоритъ о памятной книжк для записей. Это уже не первое подобное указаніе у Шекспира. То же встрчаемъ мы и во II сцен перваго дйствія.
Стр 145 ‘Рудники Плутуса’. — Плутусъ,— сынъ Цереи и Язона. изображаемый слпымъ и съ кошелькомъ въ рук,— считался божествомъ богатствъ и драгоцнностей.
Стр 146. У Шекспира входитъ поэтъ, между тмъ какъ Плутарха разгоряченную бесду Брута и Кассія прерываетъ философъ, по имени Фаоній, ученикъ и послдователь Катона.
Стр. 149. Филиппи. — Городъ во Фракіи, теперь отъ него остались лишь одн развалины.
Стр. 151. Храбрость, которая свойственна страху’. У Шекспира ‘with fearful braver)’, что даетъ также возможность сказать и съ страшною — необычайною храбростью. Этого значенія держится Стевенсъ, Малонъ и нашъ переводчикъ предпочитаетъ другое толкованіе.
Стр. 152. ‘Пчелы Гиблы’.— Гибла — нын Рагуза, славилась своимъ душистымъ медомъ.
Стр. 153. Въ различныхъ изданіяхъ число ранъ, нанесенныхъ заговорщиками Цезарю, не совладаетъ: приводится число 33, 23 и 32.
Стр. 154. Слова Брута: ‘Вдь такъ, Люцилій?’ служатъ заключеніемъ его тихой бесды съ Люциліемъ.
Стр. 154. ‘Отдай приказъ легіонамъ той стороны’. Брутъ начальствовалъ надъ правымъ крыломъ и отсылаетъ свои распоряженія о ход битвы (у Шекспира ‘bills’) начальникамъ легіоновъ лваго крыла.
Стр. 160. Прахъ Брута былъ преданъ сожженію, а пепелъ отправленъ, по распоряженію Антонія, матери Брута, Сервин (Плутархъ).
Шекспир Вильям
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  2. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  3. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  4. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  5. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  6. Пря между Брутусом и Касиусом в трагедии, названной Июлий Цесарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  7. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
  8. Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598
Электронная библиотека