Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 67 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Вильям Шекспир

Юлий Цезарь,

Трагедия

Перевод Н. М. Карамзина

Шекспир У. Юлий Цезарь / На англ. и русск. яз.

М., ‘Радуга’, 1998

Предисловие по изданию: Воспроизводится по изданию: Н.М. Карамзин. Избранные сочинения в двух томах. М., Л., 1964.

При издании сего Шекеспирова творения почитаю почти за необходимость писать предисловие. До сего времени еще ни одно из сочинений знаменитого сего автора не было переведено на язык наш, следственно, и ни один из соотчичей моих, не читавший Шекеспира на других языках, не мог иметь достаточного о нем понятия. Вообще сказать можно, что мы весьма незнакомы с английскою литературою. Говорить о причине сего почитаю здесь некстати. Доволен буду, если внимание читателей моих не отяготится и тем, что стану говорить собственно о Шекеспире и его творениях.

Автор сей жил в Англии во времена королевы Елисаветы и был из тех великих духов, коими славятся веки. Сочинения его суть сочинения драматические. Время, сей могущественный истребитель всего того, что под солнцем находится, не могло еще доселе затмить изящности и величия Шекеспировых творений. Вся почти Англия согласна в хвале, приписываемой мужу сему. Пусть спросят упражнявшегося в чтении англичанина: ‘Каков Шекеспир?’ — Без всякого сомнения, будет он ответствовать: ‘Шекеспир велик! Шекеспир неподражаем!’ Все лучшие английские писатели, после Шекеспира жившие, с великим тщанием вникали в красоты его произведений. Милтон, Юнг, Томсон и прочие прославившиеся творцы пользовалися многими его мыслями, различно их украшая. Немногие из писателей столь глубоко проникли в человеческое естество, как Шекеспир, немногие столь хорошо знали все тайнейшие человека пружины, сокровеннейшие его побуждения, отличительность каждой страсти, каждого темперамента и каждого рода жизни, как удивительный сей живописец. Все великолепные картины его непосредственно натуре подражают, все оттенки картин сих в изумление приводят внимательного рассматривателя. Каждая степень людей, каждый возраст, каждая страсть, каждый характер говорит у него собственным своим языком. Для каждой мысли находит он образ, для каждого ощущения — выражение, для каждого движения души — наилучший оборот. Живописание его сильно и краски его блистательны, когда хочет он явить сияние добродетели, кисть его весьма льстива, когда изображает он кроткое волнение нежнейших страстей, но самая же сия кисть гигантскою представляется, когда описывает жестокое волнование души.

Но и сей великий муж, подобно многим, не освобожден от колких укоризн некоторых худых критиков своих. Знаменитый софист, Волтер, силился доказать, что Шекеспир был весьма средственный автор, исполненный многих и великих недостатков. Он говорил: ‘Шекеспир писал без правил, творения его суть и трагедии и комедии вместе, или траги-коми-лирико-пастушьи фарсы без плана, без связи в сценах, без единств, неприятная смесь высокого и низкого, трогательного и смешного, истинной и ложной остроты, забавного и бессмысленного, они исполнены таких мыслей, которые достойны мудреца, и притом такого вздора, который только шута достоин, они исполнены таких картин, которые принесли бы честь самому Гомеру, и таких карикатур, которых бы и сам Скаррон устыдился’. — Излишним почитаю теперь опровергать пространно мнения сии, уменьшение славы Шекеспировой в предмете имевшие. Скажу только, что все те, которые старались унизить достоинства его, не могли против воли своей не сказать, что в нем много и превосходного. Человек самолюбив, он страшится хвалить других людей, дабы, по мнению его, самому сим не унизиться. Волтер лучшими местами в трагедиях своих обязан Шекеспиру, но, невзирая на сие, сравнивал его с шутом и поставлял ниже Скаррона. Из сего бы можно было вывести весьма оскорбительное для памяти Волтеровой следствие, но я удерживаюсь от сего, вспомня, что человека сего нет уже в мире нашем.

Что Шекеспир не держался правил театральных, правда. Истинною причиною сему, думаю, было пылкое его воображение, не могшее покориться никаким предписаниям. Дух его парил, яко орел, и не мог парения своего измерять тою мерою, которою измеряют полет свой воробьи. Не хотел он соблюдать так называемых единств, которых нынешние наши драматические авторы так крепко придерживаются, не хотел он полагать тесных пределов воображению своему: он смотрел только на натуру, не заботясь, впрочем, ни о чем. Известно было ему, что мысль человеческая мгновенно может перелетать от запада к востоку, от конца области Моголовой к пределам Англии. Гений его, подобно гению натуры, обнимал взором своим и солнце и атомы. С равным искусством изображал он и героя и шута, умного и безумца, Брута и башмашника. Драмы его, подобно неизмеримому театру натуры, исполнены многоразличия: все же вместе составляет совершенное целое, не требующее исправления от нынешних театральных писателей.

Трагедия, мною переведенная, есть одно из превосходных его творений. Некоторые недовольны тем, что Шекеспир, назвав трагедию сию ‘Юлием Цезарем’, после смерти его продолжает еще два действия, но неудовольствие сие окажется ложным, если с основательностию будет все рассмотрено. Цезарь умерщвлен в начале третьего действия, но дух его жив еще, он одушевляет Октавия и Антония, гонит убийц Цезаревых и после всех их погубляет. Умерщвление Цезаря есть содержание трагедии, на умерщвлении сем основаны все действия.

Характеры, в сей трагедии изображенные, заслуживают внимания читателей. Характер Брутов есть наилучший. Французские переводчики Шекеспировых трагедий {Shakespeare. Traduit de l’Anglois, dedie au Roi. Paris, 1776, t. II, p. 384. (Шекспир. Перевод с английского, посвященный королю. Париж, 1776, т. II, стр. 384, (франц.). — Ред.).} говорят об оном так: ‘Брут есть самый редкий, самый важный и самый занимательный моральный характер. Антоний сказал о Бруте: вот муж! а Шекеспир, изображавший его нам, сказать мог: вот характер! ибо он есть действительно изящнейший из всех характеров, когда-либо в драматических сочинениях изображенных’.

Что касается до перевода моего, то я наиболее старался перевести верно, стараясь притом избежать и противных нашему языку выражений. Впрочем, пусть рассуждают о сем могущие рассуждать о сем справедливо. Мыслей автора моего нигде не переменял я, почитая сие для переводчика непозволенным.

Если чтение перевода доставит российским любителям литературы достаточное понятие о Шекеспире, если оно принесет им удовольствие, то переводчик будет награжден за труд его. Впрочем, он приготовился и к противному. Но одно не будет ли ему приятнее другого? — Может быть.

Октябрь 15, 1786

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ,

ТРАГЕДИЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ.

ОКТАВИЙ ЦЕЗАРЬ, |

МАРК АНТОНИЙ, } триумвиры после смерти Цезаревой.

М. ЭМИЛИЙ ЛЕПИД, |

ЦИЦЕРОН.

БРУТ, |

КАССИЙ, |

КАСКА, |

ТРЕБОНИЙ, } заговорщики против Юлия Цезаря.

ЛИГАРИЙ, |

ДЕЦИЙ БРУТ, |

МЕТЕЛЛ ЦИМБЕР, |

ЦИННА.

ПОПИЛИЙ ЛЕНА и ПУБЛИЙ, римские Сенаторы.

ФЛАВИЙ И МАРУЛЛ, Трибуны и неприятели Цезаревы.

МЕССАЛА и ТИТИНИЙ, друзья Брутовы и Кассиевы.

АРТЕМИДОР, Софист Книдосской.

Предсказатель.

МЛАДЫЙ КАТОН.

ЦИННА, стихотворец.

Другой стихотворец.

ЛУЦИЛИЙ, |

ДАРДАНИЙ, |

ВОЛУМНИЙ, |

ВАРРОН, } служители Брутовы.

КЛИТ, |

КЛАВДИЙ, |

СТРATОН, |

ЛУЦИЙ, |

ПИНДАР, служитель Кассиев.

ДУХ ЮЛИЯ ЦЕЗАРЯ.

Башмачник, плотник и другие из народа

КАЛЬПУРНИЯ, супруга Цезарева.

ПОРЦИЯ, супруга Брутова.

Стражи и свита.

Первые три действия в Риме,

следующие на острове близ Мутины, в Сардисе, при Филиппах.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Явление I

Улица в Риме.

ФЛАВИЙ, МАРУЛЛ и разные граждане.

Флавий

Ступайте по домам, праздные твари! ступайте по домам. Разве ныне праздник? — Как! вы ремесленники, а не знаете, что в будни не должно вам ходить без знака ремесла своего? — Говори, какого ты ремесла?

Плотник

Я? — Плотник.

Марулл

Где ж твой отвес и запон {В Риме вещи сии были знаком плотников.}? Для чего ты так нарядился? — А ты, друг мой?

Башмачник

Правду сказать, против каждого хорошего ремесленника я кропач.

Марулл

Какого ты ремесла? отвечай прямо.

Башмачник

Ремесло мое таково, что я, чаятельно, могу в нем упражняться без угрызения совести, и в самом деле состоит только в том, чтоб поправлять худое.

Марулл

Скажи ремесло свое, глупец!

Башмачник

Пожалуй не ссорься со мною, а если поссоришься, так я все еще тебя исправить могу.

Флавий

Что ты сказать хочешь? Ты меня поправить думаешь, бесстыдный негодяй?

Башмачник

Нет, я говорю о башмаках твоих.

Флавий

И так ты башмачник? так ли?

Башмачник

Меня кормит одно только шило. Я не вмешиваюсь ни в торговые, ни в женские дела, а занимаюсь только своим шилом. {Место сие перевел я по мнению Фармерову, который думает, что на английском должно читать bur wit awl.} По правде скажу, что я совершенный лекарь для ветхих башмаков, когда они бывают в великой опасности, я их опять поправляю. Самых честных людей, какие только ходили когда-нибудь на воловьей коже, работа рук моих на ноги поставила.

Флавий

Но для чего не сидишь ты ныне за своею работою? для чего водишь ты сих людей по улицам?

Башмачник

Для того, чтобы они истаскали свои башмаки, а я был с работою. Но по справедливости сказать, гуляем мы для того, чтоб увидеть Цезаря и праздновать его триумф.

Марулл

Для чего праздновать? — Какие завоевания приносит он с собою? какие покоренные Цари идут с ним в Рим, дабы в оковах украшать победоносную его колесницу? Истуканы, камни, злейшие бесчувственных тварей! жестокие сердца! свирепые Римляне! разве не знали вы Помпея? Многократно восходили вы на стены и зубцы их, на башни и на кровли, да и на самые вершины труб, держа детей своих на руках, и просиживали там целый день, терпеливо ожидая шествия великого Помпея по улицам Рима, и, едва в отдалении узрев колесницу его, поднимали вы радостные клики, так что Тибр колебался от эха, производимого звуком голосов ваших на пустых брегах его. А ныне наряжаетеся вы в лучшее платье? а ныне усыпаете вы цветами путь тому, который, торжествуя над Помпеевою кровью, в Рим въезжает? — Удалитесь! бегите домой! падите на колена и молите Богов, да отвратят они от вас те мучения, которые за сию ужасную неблагодарность необходимо вас постигнуть должны.

Флавий

Подите, подите, любезные сограждане! и соберите за преступление сие всех подобных себе бедняков, поведите их на берег Тибра, и лейте в реку сию слезы дотоле, как валы ее в самом мельчайшем месте облобызают самый высочайший берег.

(Граждане уходят.)

Посмотри, как гибок худой металл их: — Ощущение вины своей отнимает у них язык, и они исчезают. Поди теперь в Капитолию, а я пойду сюда. Обнажи статуи, если найдешь их в праздничном одеянии.

Марулл

Можно ли это сделать? — Ты знаешь, что ныне праздник Луперкалий.

Флавий

Нужды нет, не оставляй ни на одном образе Цезаревых трофеев. Я буду кругом ходить и прогонять народ с улиц, поступай и ты так, где найдешь его в куче. Если мы сии растущие перья вырвем из крыльев Цезаревых, то полетит он только на высоте обыкновенной, в противном же случае орлиным парением своим сокрылся бы он от взора нашего, и всех бы нас привел в страх рабский.

(Уходят в разные стороны.)

Явление II

ЦЕЗАРЬ, АНТОНИЙ, одетый к бегу {*}, КАЛЬПУРНИЯ, ПОРЦИЯ, ДЕЦИЙ, ЦИЦЕРОН, БРУТ, КАССИЙ, КАСКА, ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ.

{* Во время празднования Луперкалий было у Римлян обыкновение, что знатнейшие юноши бегали по улицам и широкими ремнями из козловой кожи били, в шутку, всех тех, которые им встречались.}

Цезарь

Кальпурния! —

Каска

Тише! Цезарь говорит!

Цезарь

Кальпурния! —

Кальпурния

Я здесь, супруг мой.

Цезарь

Стань прямо против Антония, когда он побежит. — Антоний!

Антоний

Что, Повелитель мой?

Цезарь

Не забудь, Антоний, на бегу своем прикоснуться к Кальпурнии. Говорят, что неплодородные, когда прикоснутся к ним на сем богослужительном бегу, лишаются своего неплодородия.

Антоний

Не забуду. Когда Цезарь скажет: исполни! — тогда уже исполнено.

Цезарь

Продолжайте шествие, и не пропустите ни одного обряда.

Предсказатель

Цезарь!

Цезарь

Что? — Кто зовет меня?

Каска

Умолкни, шум! — Тише! — Опять?

Цезарь

Кто в сей толпе кличет меня? Я слышу голос, стройнее всякой мусикии, зовущий Цезаря. Говори, Цезарь готов внимать тебе.

Предсказатель

Берегись пятагонадесять Марта.

Цезарь

Кто это?

Брут

Предсказатель предостерегает тебя от пятагонадесять Марта.

Цезарь

Представьте его мне, я должен его в лицо увидеть.

Каска

Поди сюда, друг мой, предстань Цезарю.

Цезарь

Что хочешь ты мне сказать? повтори еще.

Предсказатель

Берегись пятагонадесять Марта.

Цезарь

Он сновидец, пусть его идет — Продолжайте!

(Военная мусикия, Цезарь и свита уходят.)

Кассий

Хочешь ли идти вместе посмотреть на бег?

Брут

Нет.

Кассий

Пожалуй, пойдем.

Брут

Я не расположен к таким забавам, во мне весьма немного той веселости, которая Антония одушевляет. Поди туда, Кассий, если хочешь, я тебя оставлю.

Кассий

Брут! я рассматриваю тебя с некоторого времени, глаза твои не показывают уже мне того дружелюбия, которое я прежде привык в них видеть: ты слишком жестокосерд и скрытен против такого друга, который тебя любит.

Брут

Не заблуждайся, Кассий. Если я отвращал взор мой, то отвращал для того, чтобы сокрыть внутреннее беспокойство в душе моей. С некоторого времени мучат меня борющиеся страсти и такие мысли, которые единственно до меня касаются и которые, может быть, нечто мрачное в поступках моих показывают. Но сие не должно тревожить друзей моих, в числе которых Кассий, конечно, находится. Не заключай ничего по моему невниманию, кроме того, что несчастный Брут, будучи с самим собою в несогласии, забывает оказывать другим наружную дружбу.

Кассий

И так я весьма ошибся в движениях души твоей, Брут, и за сию ошибку должен я погребете в груди моей важные мысли и великие намерения. Скажи мне, благородный Брут! можешь ли ты зреть лицо свое?

Брут

Нет, Кассий, оно может зреть себя только посредством отсвечивания некоторых других вещей.

Кассий

Так, но жаль истинно, Брут, что у тебя нет такого зеркала, которое бы хотя тень твоей изящности, от тебя самого сокрытая, могло явить глазам твоим. Я слышал многих из почтенных Римлян, исключая бессмертного Цезаря, воздыхавших под бременем настоящих утеснений, когда речь только касалась до Брута, и желавших, чтобы благородный Брут только глаза открыл.

Брут

В какую опасность хочешь привести меня, Кассий, желая, чтоб я искал в себе того, чего точно нет во мне?

Кассий

И так, приготовься, дражайший Брут, меня выслушать. Тебе уже известно, что самого себя видеть тебе можно только посредством отсвечивания, и так, буду я твоим зеркалом, и со всею скромностью открою оку твоему, относительно к тебе, то, чего ты до сего времени не знаешь. Не подозревай меня, достойный Брут! Если бы я был всеместным насмешником, или привык бы с легкомысленною клятвою обещать дружбу свою каждому, ее желающему, если бы ты знал, что я под людей подольщаюся, почти удушаю их объятиями, а после тотчас их поношу, если бы тебе известно было, что я человек распутный и подвержен всякого рода слабостям: то мог бы ты почитать меня опасным.

(Трубы и радостный крик.)

Брут

Что значат радостные сии восклицания? Я боюсь, чтобы народ не избрал уже Цезаря Царем.

Кассий

И так ты сего боишься? Следовательно, должен я думать, что ты сего не желаешь.

Брут

Я сего не желаю, Кассий, однако добра ему желаю. Но для чего держишь ты меня здесь так долго? Что такое хотел ты мне сказать? Если клонится сие к общему благу, то представь одному оку моему жизнь, а другому смерть: я на них равнодушно взирать буду. Да будут боги ко мне столько милосердны, сколько любовь моя к чести превосходит страх смерти!

Кассий

Сие великодушие твое, Брут, так же мне известно, как известны мне черты лица твоего. Хорошо, честь есть содержание того, что я тебе сказать намерен. — Я не знаю, как ты и другие люди думают о сей жизни: но я со своей стороны лучше совсем не хотел бы существовать, нежели жить и преклоняться пред подобною себе тварью. Я так же свободно родился, как и Цезарь, ты так же. Оба мы питались равною с ним пищею, и оба можем так же сносить холод, как и он. Некогда в ненастный и бурный день, когда мятущийся Тибр ярился со брегами своими, сказал мне Цезарь: дерзнешь ли, Кассий! броситься со мною в сию волнующуюся реку и приплыть к оной мете {Обыкновенное упражнение римских патрициан, определенных к военной службе. Почему Гораций говорит об одном юноше, пораженном любовию: Cur timet flavum Tibrum tangere? — По Светонову свидетельству, Цезарь был весьма искушен в плавании.}? — Едва успел он сие сказать, повергся я в реку во всей одежде, и звал его следовать моему примеру. Он и действительно последовал. Тибр шумел, бодрыми и сильными руками нашими разбивали мы его волны, и с пылающими соревнованием сердцами силились преплывать его. Но прежде достижения назначенной меты воззвал Цезарь: помоги мне, Кассий! или я погибну! — Тогда, подобно Энею, великому праотцу нашему, вынесшему престарелого Анхиза из горящей Трои на раменах своих, вынес я слабевшего Цезаря из пенившегося Тибра. Сей человек сделался теперь богом, а Кассий стал бедною тварию и должен нагибать хребет свой при самом небрежливейшем кивании Цезаревом. Он был болен лихорадкою, когда я был в Гишпании: видел я, как дрожал он в припадках ея, истинно дрожал бог сей, нежные его уста лиши лися алого цвета своего, и самое то око, которое весь мир содержит в страхе, теряло свое сияние. Я слышал его воздыхающего, и самый тот язык, который призывал римлян ко вниманию и речи свои повелевал вносить в летопись, взывал: Ах, Титиний! дай мне пить — так, как болящая жена. О боги! разве не ужасно сие, что такой слабый человек имеет первенство во всем величественном мире, и только один носит победный венец на главе своей {Сцену сию весьма превозносят критики.}.

(Радостный крик, трубы.)

Брут

Паки всеобщие клики! Я думаю, что причиною сим восклицаниям суть новые почести, которыми осыпают Цезаря.

Кассий

О друг мой! он яко колосс осеняет тесные пределы мира, а мы яко карлы ползаем между исполинскими его подножиями и вокруг озираемся, дабы обресть для себя срамное место смерти. Человеки бывают иногда владыками судьбы своей, не созвездия наши, дражайший Брут, мы обвинять должны, но себя самих, толь презрительные представляя лица. Брут и Цезарь! — Какое ж Цезарь имеет преимущество? Для чего имя сие чаще твоего повторяется? Напиши их одно подле другого, твое будет столь же изящно, возгласи их, твое столь же приятный звук издаст, возложи их на весы, оно столь же тяжело, заклинай ими, — Брут столь же скоро вызовет духа, как и Цезарь. Боги! какою же пищею питается сей Цезарь наш, так возвеличася? О век испорченный! — Рим, ты лишился уже силы рождать героев! Которое столетие со времени великого наводнения протекло без того, чтобы не прославиться несколькими? Когда можно было сказать о Риме, что стены его только одного героя в себе замыкают? — О Рим! теперь много места в тебе, когда только один герой существует в недрах твоих! — Ты и я слыхали от отцов наших, что некогда был Брут, который столь же бы легко позволил злому духу утвердить свой вечный престол в Риме, как и Царю Рим покорить.

Брут

Я никак не подозреваю дружбу твою, также примечаю, может быть, и то, к чему ты меня склонить хочешь. Как я о сем и об обстоятельствах настоящих времен думаю, изъяснюсь я после. Теперь дружески прошу тебя не проницать в меня далее. О сказанном тобою я размыслю, а что еще тебе сказать осталось, беспристрастно выслушаю и сыщу уже удобное время выслушать и отвечать на такие важные предложения. До того времени, друг мой, еще подумай. — Брут лучше бы хотел быть бедным поселянином, нежели на таких тягостных условиях, какие теперь, чаятельно, нам предложат, почитать себя сыном Рима.

Кассий

Радуюсь, что слабые слова мои так много жара в Бруте возбудить могли.

(Цезарь со свитою своею приходит.)

Брут

Игры кончились, и Цезарь возвращается.

Кассий

Когда они пойдут мимо, останови Каску, он с неприязненными своими ужимками расскажет тебе все, что ныне примечания достойного случилось.

Брут

Хорошо. — Но видишь ли, Кассий? гневное неудовольствие изображено на челе Цезаревом, и вся его свита смотрит такими глазами, как бы много неприятного ей досталось. Лицо Кальпурнии покрыто бледностью, у Цицерона глаза столь же красны и огня исполнены, каковы они были у него в Капитолии, когда многие сенаторы в совете против него говорили.

Кассий

Каска нас о всем уведомит.

Цезарь

Антоний!

Антоний

Что, Цезарь?

Цезарь

(Тихо говорит Антонию.)

Меня должны окружать люди тучные, люди круглощекие и такие, которые ночью спят {Нечто подобное сказал Цезарь и у Плутарха. Следующее описание свойства Кассиева есть изящнейшее и живейшее описание темперамента холерического.}. Кассий сух, он много думает: такие люди опасны.

Антоний

Не страшись его, Цезарь, он неопасен: он благородный римлянин и честный человек.

Цезарь

Я хотел бы, чтобы он был тучнее. — Хотя я и не страшусь его, однако если б Цезарь страшиться мог, то не знаю, от кого б я столько остерегался, как от сего сухого Кассия. Он много читает, он великий примечатель и проницает действия человеческие одним взором. Он не любит публичных игр, так как ты, Антоний, он не охотно слушает мусикию, он редко улыбается, а когда и улыбается, то улыбка сия кажется насмешкою над самим собою, и явным знаком презрения к духу своему за то, что он позволяет возбуждать себя к улыбке. У таких людей сердца не могут быть покойны, если видят они кого-нибудь на высшей себя степени, и потому они весьма опасны. Я сказываю тебе более то, чего страшиться должно, нежели то, чего сам страшуся: я всегда Цезарь. Перейди на правую сторону, ибо в сие ухо я не слышу, и скажи мне искренно, что ты о нем думаешь.

(Цезарь и свита его уходят, Брут, Кассий и Каска остаются.)

Каска

Ты удержал меня, разве хочешь мне что-нибудь сказать?

Брут

Да, Каска, расскажи нам, что ныне случилось, и от чего Цезарь так мрачен?

Каска

Вы сами с ним были?

Брут

В таком случае я не спрашивал бы Каску о приключившемся.

Каска

Ему подносили корону, он ее отвергнул от себя, а народ поднял радостный крик.

Брут

Для чего кричали в другой раз?

Каска

Для того же.

Кассий

Восклицания слышны были три раза: для чего кричали в третий раз?

Кассий

Для того же.

Брут

И так три раза подносили ему корону?

Каска

Конечно, три раза, и три раза отталкивал он ее от себя, каждый раз тише прежнего, при каждом же разе добродушные мои сограждане восклицали.

Кассий

Кто подносил ему корону?

Каска

Антоний.

Брут

Расскажи нам все обстоятельно, дражайший Каска!

Каска

Хоть Фурий заставь мучить меня, я не могу ничего рассказать вам обстоятельно, дело все состояло в шутке: я не примечал. Я видел, что Марк Антоний подносил ему корону — однако была это не подлинная корона, но одна из малых корон — и, как сказано, он ее в первый раз оттолкнул, но при всем том, казалось, так он смотрел, что она ему нравилась. Потом поднес он ему еще раз, и он еще раз оттолкнул ее, но, как мне казалось, ему было жаль отнимать от нее свою руку. Потом поднес он ему в третий раз, и он в третий раз оттолкнул ее, при всяком же разе, как он не принимал ее, толпа кричала, плескала руками, бросала вверх шапки, и от радости, что Цезарь отторгнул корону, так наполнила воздух вонючим дыханием, что Цезарь почти задохнулся, ибо он упал в обморок. Я со своей стороны не имел сердца тому смеяться, потому что боялся разинуть рот и втягивать в себя дурной воздух.

Кассий

Но скажи мне, Каска, действительно ли Цезарь упал в обморок?

Каска

Он на площади упал, пена стояла у него у рта: он не мог говорить.

Брут

Это ничего не мудрено: у него падучая болезнь.

Кассий

У Цезаря нет падучей болезни, но ты и я и благородный Каска падучую болезнь имеем.

Каска

Я не знаю, что ты сказать хочешь, но это знаю точно, что Цезарь упал. Я не хочу быть честным человеком, если простой народ не плескал и не свистал, смотря по тому, что ему в Цезаре нравилось и не нравилось, так как обыкновенно с актерами на театре поступают.

Брут

Что ж сказал он, когда пришел в себя?

Каска

Приметя, сколь народ был рад тому, что он не принял короны, разорвал он прежде еще падения своего ворот у своей одежды, и предлагал народу, чтобы отрезали ему горло. Если бы я был какой-нибудь ремесленник, то пусть бы со всеми беззаконниками сквозь землю провалился, когда б я не подхватил это слово. Пришедши в себя, говорил, что если он что-нибудь сделал, или сказал непристойное, то просит высокопочтенное собрание приписать оное его болезни. Три или четыре женщины, стоявшие подле меня, закричали: ах добрая душа! — и простили его от всего сердца. Но это не много значит, если б Цезарь умертвил и матерей их, то они то же бы сделали.

Брут

И после сего пошел он с таким печальным лицом?

Каска

Да.

Кассий

Цицерон ничего не говорил?

Каска

Он говорил по-гречески.

Кассий

Что?

Каска

Я соглашусь никогда уже не смотреть на лицо твое, если могу пересказать тебе его слова. Но те, которые его разуметь могли, улыбались и шатали головами. Но что касается до меня, для меня было это по-гречески. Я бы еще много нового рассказать мог. Марулл и Флавий лишились Трибунства, потому что они содрали царские украшения со статуи Цезаревой. — Прощайте! еще были другие дурачества, о которых я вспомнить не могу.

Кассий

Будешь ли сим вечером со мною ужинать, Каска?

Каска

Нет, я уже дал слово.

Кассий

Будешь ли завтра со мною обедать?

Каска

Буду, если я не умру, а ты не переменишь своего намерения и обед твой будет вкусен.

Кассий

Хорошо, я буду тебя ждать.

Каска

Жди, прощайте!

(Уходит.)

Брут

Каким меланхоликом сделался этот человек! Он весь составлен был из огня, когда учились мы в школе.

Кассий

Он еще и теперь таков, если дело клонится к произведению в действо благородного и смелого предприятия, не взирая на вид ленивого равнодушия, который он на себя принимает. Сей вид сокрывает важные его предприятия, и тем скорее убеждает других людей в пользу его.

Брут

Правда — теперь тебя оставлю, завтра приду к тебе, если хочешь со мною говорить, если же хочешь лучше ко мне придти, то я тебя ждать буду.

Кассий

Хорошо, между тем размысли о настоящих обстоятельствах.

(Брут уходит.)

— Да, Брут, ты благороден, однако вижу, что драгоценный твой металл может повредиться от чуждого примеса, почему благородные духи должны всегда обходиться с подобными себе, ибо кто толико тверд, чтоб не мог уже быть обманут? Цезарь меня не терпит, напротив того, Брута он любит. Хотя бы я был Брутом, а Брут Кассием, однако любовь его меня бы не очаровала. В сию ночь брошу я несколько бумажек, исписанных разными руками, как будто бы от разных граждан, к нему в окно: все они должны метить на великое мнение, которое имеет Рим о его имени, также сокровенным образом упомянется в них и о Цезаревом властолюбии. Если мне удастся сие, то берегись Цезарь! ибо мы либо свергнем тебя, или на все отважимся.

(Уходит.)

Явление III

Гром и молния.

КАСКА c обнаженным мечом, ЦИЦЕРОН, идущий ему навстречу.

Цицерон

Добрый вечер, Каска! проводил ли ты Цезаря домой? Что ты так запыхался? Что причиною твоего замешательства?

Каска

Разве ты один можешь пребывать в спокойствии тогда, когда все основание земли, подобно слабому тростнику, колеблется? О Цицерон! я видел непогоду, я видал, как ярящиеся вихри превращают в прах ветвистые дубы, как бунтующий Океан свирепеет и пенится, и с гордостью валы к гремящим облакам возносит! но никогда, кроме сего вечера, никогда не видал я такой огнедышащей непогоды. Либо на небе сделалось возмущение, или мир беззакониями своими принудил гневных богов ниспослать на себя пагубу {О чудесах, случившихся перед смертью Цезаревой, см.: Virgil. Georg. L. I. Horat. Carm. 1.2. Livii Histor. L. с 44 — 45. Plutarch, in vita Caes.}.

Цицерон

Как! разве ты еще что-нибудь чудное видел?

Каска

Простой невольник, которого ты, конечно, в лицо знаешь, поднял вверх левую свою руку, пламя объяло ее, и она светила так, как двадцать факелов, но при всем том он не ощущал огня, и рука его осталась неповреждена, сверх сего попался мне против самой Капитолии лев — с которого времени и меч мой еще обнажен — устремивший на меня пламенные свои глаза, и, не бросясь на меня, гордо прошедший мимо. После того нашел я более ста женщин в куче, страхом в привидения обращенных, которые клялись мне, что видели огненных людей, по улицам ходящих. А вчера в самый полдень сидела на площади ночная птица и ужасно кричала. Когда ж такие чудеса вдруг случаются, то никто мне не говори, что есть им нечрезвычайная причина, что они естественны, ибо я уверен, что таковые чудеса предвозвещают чрезвычайные приключения той стране, где бывают.

Цицерон

В самом деле, состояние наших времен необыкновенно, однако легко можно, изъясняя вещи по своему мнению, далеко удалиться от истинного их значения. Придет ли завтра Цезарь в Капитолию?

Каска

Придет, ибо он приказал Антонию дать тебе знать, что он завтра там будет.

Цицерон

Итак, желаю тебе покойной ночи, Каска. В такое ненастное время нехорошо прогуливаться.

Каска

Прощай, Цицерон. (Цицерон уходит. — Приходит Кассий.)

Кассий

Кто это?

Каска

Римлянин.

Кассий

По голосу должен быть это Каска.

Каска

Слух твой верен. Какая это ночь, Кассий!

Кассий

Ночь, совершенно приятная для душ правых.

Каска

Кто слыхал такие угрозы неба?

Кассий

Тот, кто видал землю в таком пагубном состоянии. Я со своей стороны предался сей опасной ночи и без страха ходил по улицам: обнажа грудь мою, как видишь, предлагал ее поражению громовой стрелы, и, когда сверкающая багряная молния, казалось, небо рассекала, поставлял себя метою луча ее.

Каска

Но для чего ты искушал так небо? Человекам прилично тогда страшиться и трепетать, когда всемогущие боги соединились на ниспослание столь страшных провозвестников, дабы нас привести в ужас.

Кассий

Ты совсем бесчувственен, Каска, и оные жизненные искры, которые бы в римляне быть долженствовали, совершенно в тебе погасли, или по крайней мере ты их скрываешь. Ты бледен, взор твой мутен, ты трепещешь и удивляешься необыкновенному мятежу небес. Но если хотел ты открыть истинную причину, почто все сии молнии, все сии бродящие привидения, почто птицы и дикие звери отрекаются естества своего, почто старцы, безумные и дети пророками становятся, почто все сии вещи порядок свой, свое естество и свои свойства превращают в ужасные явления: то нашел бы ты, что небо влило в них сии побуждения для того, чтобы сделать их орудиями страха и увещания для какой-нибудь беззаконной страны. Также мог бы я тебе, Каска, наименовать человека, который весьма подобен сей ужаса исполненной ночи, который гремит, пускает молнии, разверзает могилы, и ревет, подобно льву в Капитолии, человека, который при всем том не сильнее ни тебя, ни меня, но вознесся на чрезвычайную вышину и страшен подобно сим чудесным явлениям.

Каска

Ты говоришь о Цезаре, Кассий?

Кассий

О ком бы то ни было. Римляне имеют еще те же мышцы и члены, как и предки их, но горе временам нашим! души отцов наших умерли, а управляет нами дух наших матерей! Иго и терпение наше уподобляют нас женам.

Каска

Действительно говорят, что Сенат намерен завтра сделать Цезаря Царем, он будет везде носить корону, на воде и на земле, кроме Италии.

Кассий

И так, ведаю, где мне кинжал сей носить должно. Кассий избавит Кассия от рабства! В сем-то случае, боги Рима, вы слабого в сильнейшего претворяете! в сем-то случае низлагаете вы тирана! Ни каменные башни, ни железные стены, ни душные темницы, ни тяжелые цепи не могут удержать силы духа, но жизнь, утомленная уже сими земными оковами, всегда имеет власть окончать себя. — Я ведаю сие, так ведай же и весь мир, что иго рабства, мною носимое, могу я свергнуть с себя тогда, когда захочу.

Каска

Равно могу и я — так каждый раб может окончать рабство свое.

Кассий

А почему стал Цезарь тираном? — Бедный смертный! знаю, что он не был бы волком, если бы не видел, что римляне суть только овцы. Он бы не был львом, если б римляне не были робкими сернами. Кто хочет развести скорее великий огонь, тот зажигает прежде слабую солому. Какою рухлядью, каким дрязгом и какою плевою должен быть Рим, если будет он употреблен к освящению такой презренной твари, как Цезарь! Но, о скорбь! до чего ты довела меня! Может быть, говорю я с услужливым рабом? Если так, то, конечно, позовут меня к ответу, но я готов уже к тому и опасности не страшат меня.

Каска

Ты говоришь с Каскою, с римлянином, а не с бесстыдным вралем. Вот тебе моя рука, будь деятелен, дабы отвратить все сии насилия: а сия нога моя пойдет дотоле, доколе только идти возможно.

Кассий

Дело решено. Знай, Каска, что я некоторых великодушных римлян довел уже до того, что они соединились со мною к предприятию столь же славному, сколь и опасному, и я знаю, что теперь ждут они меня в галерее Помпеевой: ибо в сию страшную ночь улицы пусты и вид неба так же кровав, пламенен и страшен, как и предприятие наше.

(Приходит Цинна.)

Каска

Погоди немного, кто-то идет с величайшею поспешностью.

Кассий

Это Цинна, походка его мне знакома. Он друг. — Куда так торопишься, Цинна?

Цинна

Искать тебя — Кто это? Метелл Цимбер?

Кассий

Нет, это Каска, наш сообщник. Не ждут ли меня, Цинна?

Цинна

Я очень рад этому. Какая страшная ночь! — Некоторые из нас видели чудные явления.

Кассий

Скажи, не ждут ли меня?

Цинна

Да, ждут. О, Кассий! если б ты и благородного Брута мог преклонить на нашу сторону!

Кассий

Не беспокойся. Возьми эту бумажку, дражайший Цинна, и положи на Преторский стул, чтобы Брут ее нашел, эту брось к нему в окно, а эту прилепи воском к статуе старого Брута. Сделав сие, приходи в галерею Помпееву, где найдешь нас. Там ли Деций Брут и Требоний?

Цинна

Все там, кроме Метелла Цимбера, который пошел за тобою в дом твой. Теперь поспешу я исполнить повеление твое.

Кассий

А после приходи в театр Помпеев

(Цинна уходит.)

Пойдем, Каска, прежде рассвета побываем у Брута, три четверти его уже наши, и я уверен, что при первом свидании и весь он наш будет.

Каска

Народные сердца к нему преклонны. Что в нас показалось бы преступлением, то любимый его вид, подобно богатейшей Алхимии, превратит в добродетель и достоинство.

Кассий

Ты имеешь справедливые понятия о нем, цене его и необходимости для нас, чтобы соделался он нашим сообщником. Пойдем, уже далее полуночи. Прежде еще рассвета разбудим его и в нем уверимся.

(Уходят.)

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Явление I

Брутов сад. БРУТ один.

Брут

Луций! поди сюда — По звездам не могу угадать, как близок день. — Луций! говорю я. — Я сам хотел бы так крепко спать. — Долго ли еще, Луций? проснись! говорю я — Луций! поди сюда.

(Луций приходит.)

Луций

Ты звал меня, государь?

Брут

Принеси в мою горницу свечу, и, когда она зажжена будет, приди сюда и скажи мне.

Луций

Тотчас, государь.

(Уходит.)

Брут

Смерть его сие свершить должна. — Хотя я со своей стороны ни малейшей не имею причины искать его жизни, однако ж сему быть должно ради блага общественного. — Ему хочется короны: — как после сего мог бы перемениться нрав его, в сем состоит вопрос. Жаркий летний день производит аспида: сие научает нас осторожности. — Дав ему корону, дадим ему жало, которым он по изволению своему будет нас жалить. Высокие достоинства бывают всегда во зло употребляемы, если со властию не соединяется милосердие. Однако Цезарю должен я отдать сию справедливость, что ни одного примера еще не знаю, где бы страсти имели над ним более власти, нежели рассудок. Но опыт показывает, что смирение есть лествица юного властолюбия: кто восходит, тот сначала всегда устремляет на нее глаза свои, но достигнув уже верхние степени, спиною обращается к лествице, поднимает глаза к облакам и презирает нижние степени, по коим возшел. И Цезарь точно так поступить может. Чтобы он не поступил так, должно его предупредить. А как не можем мы теперь оправдать предприятия нашего тем, что он есть, то должно возразить, что если бы Цезарь был более, то позволил бы себе и разные насилия, почему подобен он змеиному яйцу, которое, когда раз лупится, по своему естеству вредить будет: следственно, в скорлупе должно раздавить оное.

(Луций приходит.)

Луций

Свеча горит в горнице твоей, Брут. Искав на окне кремня, нашел я это запечатанное письмо и верно знаю, что его тут не было, когда я пошел спать.

(Отдает ему бумагу.)

Брут

Поди опять спать, теперь еще ночь. Не пятое ли надесять Марта будет завтра?

Луций

Не знаю.

Брут

Посмотри в календаре и скажи мне.

Луций

Тотчас.

(Уходит.)

Брут

Огненные пары, шипящие в воздухе, светят так, что мне читать можно.

(Развертывает письмо и читает.)

‘Брут! ты спишь, проснись, и зри себя! — Должно ли Риму — Говори, рази, спасай! — Брут! ты спишь, проснись!’ — Такие вызовы часто уже кладутся там, где мне их найти должно. — ‘Должно ли Риму’ — Сие так разуметь надобно: ‘Должно ли Риму быть под правлением одного человека?’ — Как! — Риму? — Предки мои прогнали Тарквиния с улиц Римских, когда его Царем наименовали. — ‘Говори, рази, спасай!’ — Меня вызывают говорить и разить? — О Рим! сие обещаю тебе, если спасти тебя еще возможно, то Брут совершенно удовлетворит просьбе твоей.

(Луций приходит.)

Луций

Четырнадцать дней прошло Марта.

(Стучатся.)

Брут

Хорошо. — Поди туда, кто-то стучится.

(Луций уходит.)

С того времени, как Кассий возмутил меня против Цезаря, я не спал. Между произведением в действо страшного предприятия и первого движения весь промежуток подобен страшилищу или тоски исполненному сновидению. Дух и смертные орудия тогда советуются между собою, и тогдашнее состояние человека подобно малому государству, колеблемому всеобщим мятежом.

(Луций приходит.)

Луций

Брат твой Кассий стоит у дверей, и желает тебя видеть.

Брут

Один он?

Луций

Нет, с ним еще другие пришли.

Брут

Знаешь ли ты их?

Луций

Нет, государь, шляпы надернуты у них на уши, а лица до половины тогами закрыты, почему мне и не можно было узнать их.

Брут

Впусти их.

(Луций уходит.)

Это заговорщики. — О заговор! разве тебе и ночью стыдно, когда всякое зло в большей свободе бывает, показывать опасное чело свое? Где ж найдешь ты такую пропасть, которая бы ужасный твой вид днем сокрыла? Не кажись заговором! сокрой его в усмешках и дружелюбии. Если б стал ты ходить в естественном твоем образе, то и самая мрачность Эреба не могла бы утаить тебя.

КАССИЙ, КАСКА, ДЕЦИЙ, ЦИННА, МЕТЕЛЛ и ТРЕБОНИЙ.

Кассий

Боюсь, чтобы мы тебя не обеспокоили. Доброе утро, Брут, не рано ли пришли?

Брут

Я уже с час, встал, и всю ночь не спал.

(Тихо.)

Знаю ли я сих людей, коих ты привел с собою?

Кассий

Всех до одного знаешь. Нет здесь такого, который бы не высоко почитал тебя, и каждый желает только, чтобы ты возымел о себе то доброе мнение, которое всякий благородный римлянин о тебе имеет. — Это Требоний.

Брут

Я ему рад.

Кассий

А это Деций Брут.

Брут

И ему также.

Кассий

А это Каска, это Цинна, это Метелл Цимбер.

Брут

Я им всем рад. — Какие же бдительные заботы разделяют глаза ваши со сном?

Кассий

Брут! мне надобно сказать тебе несколько слов.

(Он и Брут говорят между собою тихо.).

Деций

Там восток: не начинает ли уже светать?

Каска

Нет.

Цинна

Извини меня, уже светает. Сии седые полосы, облака перерезывающие, суть провозвестники дня.

Каска

Вы оба признаете ошибку свою. Там, куда я меч свой устремляю, восходит солнце, которое теперь, ибо младенчество года начинается, гораздо склонилось к югу. Чрез несколько времени будет оно восходить выше к северу. Там, где стоит Капитолия, над нами, находится восток.

Брут

Дайте мне все, один после другого, руку свою.

Кассий

И будем клясться в непременном произведении в действо нашего предприятия.

Брут

Нет, никакой клятвы не надобно. — Если не возбуждает нас народная честь, глубокое чувство издыхающей вольности, и пагубное положение времен наших, если сии причины слабы, то разойдемся еще вовремя, и каждый ступай обратно на ложе свое, а возрастающее тиранство пусть дотоле свирепствует, доколе не падет на всякого жребий постыдной смерти. Но если сии причины, как я в том и уверен, содержат в себе столько огня, чтобы воспламенить и самых мягкосердых, и слабые души жен укрепить храбростью: то почто же нам, сограждане мои! давать друг другу клятву, когда и одно благое дело наше может ободрить нас к освобождению отечества нашего? Почто нам другое поручительство, кроме соединенных римлян, давших слово и гнушающихся подлостию? Почто другая клятва, кроме взаимного искреннего обязательства исполнить или умереть? Пусть клянутся трусы и маловеры, ветхие остовы и такие терпеливые души, которые благоприятствуют несправедливости, пусть клянутся такие люди, коих худое дело подозрительными делает: но от нас да будет то удалено, чтобы правоту нашего предприятия и стремительный огнь нашего духа бесчестить мыслями, что дело наше, или наше предприятие, имеет нужду в клятве, когда каждая капля крови, которую носит римлянин, и носит с честью, срамною сделается, если нарушит он хотя малейшую часть своего обещания, им единожды произнесенного.

Кассий

Но что нам делать с Цицероном? Пригласить ли его? Я думаю, что он весьма подкрепит нашу сторону.

Каска

Не надобно пропускать его.

Цинна

Без сомнения.

Метелл

Он необходимо должен быть с нами, ибо сребристые его волосы возбудят о нас хорошее мнение и умножат число голосов, которые возвеличат дела наши, скажут, что глубокий его разум правил руками нашими, младость и дерзость наша не будет примечена, но совершенно закроется почтенным его видом.

Брут

Не говори о нем, ему не надлежит знать ничего о предприятии нашем, он никогда не возьмет участия в том, что другие люди начали.

Кассий

И так мы его оставим.

Каска

В самом деле, он не способен к нашему делу.

Деций

Один Цезарь умереть должен?

Кассий

Вопрос твой, Деций, пришел кстати. — Я не почитаю за благо, чтобы Марк Антоний, столько любимый Цезарем, пережил Цезаря, мы неукротимого противника иметь в нем будем, а вам известно, что он, если свою всю силу собрать захочет, всех нас погубить может. Дабы предупредить сие, пусть Антоний падет вместе с Цезарем!

Брут

Предприятие наше, Кассий, показалось бы слишком кровожаждущим, когда бы мы, отрубя голову, и все члены отрубить захотели, сие бы можно было назвать гневом при смерти, а ненавистью после смерти. Мы, Кассий, хотим быть жертвою, а не жертвоприносителями. Мы все восстаем только против духа Цезарева, а в духе человеческом крови нет. О, дабы могли мы исхитить дух Цезарев, не проливая Цезаревой крови! — Но ах! ему кровью обагриться должно! — Однако, почтенные друзья, мы умертвим его со смелостью, но не с свирепством, мы сразим его яко такую жертву, которая богам принесена быть достойна, а не изрубим яко труп, который псам брошен будет. Сердца наши, подобно каким-либо хитрым господам, должны возбудить слуг своих к свирепому действию, но после наружно укорять их. Такой поступок сделает деяние наше необходимым, а не ненавистным, и если народ увидит его в сем свете, то назовет нас спасителями, а не убийцами. Совсем не думайте о Марке Антонии, ибо он не будет сильнее Цезаревой руки, когда спадет Цезарева голова.

Кассий

Однако я страшусь его, ибо глубоко вкоренившаяся в нем любовь к Цезарю…

Брут

Нет, дражайший Кассий! оставь его. Если любит он Цезаря, то все, что он только сделать может, сделать может над собою. Пусть смерть Цезарева его раззлобит и умертвит, да и сие бы весьма много для него было, ибо он любит игру, резвость и веселое общество.

Требоний

Он, право, не страшен, нет нам нужды умертвить его, он будет жить, и после все сие превратит в шутку.

(Часы бьют.)

Брут

Тише! считайте часы.

Кассий

Три било.

Требоний

Время разойтися.

Кассий

Но еще не известно, выйдет ли Цезарь ныне или нет, ибо с некоторого времени сделался он суеверен, и совсем оставил то гордое мнение, которое прежде имел он о мечтах, сновидениях и вещах богослужительных. Весьма легко быть может, что чудные сии привидения, необыкновенные страшилища сей ночи и представления его гадателей удержат его идти ныне в Капитолию.

Деций

Это все ничего не значит, хотя бы он и не захотел идти в Капитолию, однако я могу легко опять преклонить его к сему: ибо он с удовольствием слушает, что единороги могут быть пойманы древами, медведи зеркалами, слоны ямами, львы сетями, а люди льстецами. Когда я говорю ему, что он льстецов ненавидит, то отвечает он, что поступает действительно не иначе, не примечая, что я наиболее тем льщу ему. Положитесь только на меня: я знаю нрав его, и, конечно, приведу его в Капитолию.

Кассий

Нет, мы все к нему пойдем и проводим его туда.

Брут

В восемь часов?

Цинна

Да, по крайней мере в восемь часов, не промедлите долее.

Метелл

Кай Лигарий недоволен Цезарем, который сделал ему выговор за то, что он хорошо говорил о Помпее. Удивительно для меня, что никто из вас о нем не вспомнил.

Брут

Хорошо, любезный Метелл, поди к нему, он мне друг, и имеет причину быть таковым. Пошли только его ко мне, я его уговорю.

Кассий

Уже светает. Оставим тебя, Брут. — А вы, друзья мои, разделитесь. Но помните ваше обещание и покажите себя истинными римлянами.

Брут

Почтенные друзья! показывайте себя веселыми, не попустим, чтобы взоры наши сделались нашими предателями, но имейте, как то и прилично римлянам, неутомимый дух и неослабимое мужество. И так, желаю каждому из вас доброго утра.

(Они уходят.)

— Луций! — Луций! — Ты в крепком сне находишься, друг мой. — Нет, ничего, наслаждайся всегда медоточивою росою дремоты, не являются тебе никакие мечты, не беспокоят тебя никакие сновидения, деятельного заботою в мозгу человеческом изобретаемые, почему ты и спишь долго.

(Порция приходит.)

Порция

Дражайший мой супруг! —

Брут

Что это значит, Порция? Для чего ты так рано встала? При слабости твоего сложения вредно тебе выходить на такой сырой, холодный утренний воздух.

Порция

И тебе также, Брут! ты не весьма благосклонно со мною поступаешь, укравшись толь тихо с ложа моего. Вчера, во время стола, ты вдруг вскочил и, сложа руки, в задумчивости и испуская часто вздохи, ходил взад и вперед по горнице, и, когда спрашивала я о причине того, бросил ты на меня гневный взор. Я старалась сильнее проницать в тебя, тогда чесал ты голову и от нетерпения стучал в пол ногою. Невзирая на то, я продолжала, но ты мне не отвечал, а только с досадою дал знать рукою, чтобы я тебя оставила. Я и повиновалась, дабы не раздражить еще более нетерпеливости твоей, которая казалась уже и так весьма раздраженною, и все еще уповала, что сие есть действие некоторого припадка уныния, ко всякому по временам приходящего. Ты не можешь от того ни вкушать пищи, ни говорить, ниже сном наслаждаться, и если скорбь сия могла столь же сильно действовать на вид твой, сколь сильно действует она на твою душу: то уже не узнала бы я более в тебе Брута. Любезный супруг мой! открой мне вину печали твоей.

Брут

Я не весьма здоров: вот все, что я тебе сказать могу.

Порция

Брут благоразумен: следственно, быв нездоров, употребил бы он надлежащие средства к выздоровлению.

Брут

Я так и делаю. — Поди, успокойся, любезная Порция.

Порция

Ежели Брут болен, то разве может он излечить болезнь свою, ходя без одежды и втягивая в себя сырые пары утра? Брут болен, а восстал с здравого ложа своего для того, чтоб предаться вредной мокроте ночи и подвергнуть себя нечистому, дождевых капель исполненному воздуху, дабы еще увеличить болезнь свою. Нет, Брут! — болезнь твоя находится у тебя в душе, а я, как супруга твоя, имею право знать ее. Преклоняя колена, заклинаю тебя моею некогда славимою красотою, всеми твоими любовными клятвами и оною великою клятвою, которая нас сочетала и едино из нас соделала, да откроешь мне, тебе же самому, твоему сердцу, почто ты так задумчив и какие люди в сию ночь у тебя были? Ибо здесь семеро или осьмеро было таких, которые лица свои и от самой мрачности сокрывали.

Брут

Встань, любви исполненная Порция!

Порция

Мне не было бы нужды стоять на коленях, если б ты был любви исполненным Брутом. — Скажи мне, Брут: разве при браке нашем сделано было условие, чтоб мне не знать никаких тайн, которые до тебя касаются? Разве я только отчасти и с некоторыми условиями твоею сделалась, дабы только вкушать с тобою пищу, услаждать твое ложе и иногда разговаривать с тобою? Разве обретаюсь я только в предместьях твоей благосклонности? — Если так, то Порция только наложница Брутова, а не жена его.

Брут

Ты верная и любезнейшая моя супруга, столь же мне драгоценная, как и кровь, кипящая в скорбном сердце моем.

Порция

Если бы так было, то тайну бы я знала. Я жена, сие правда, но жена, которую удостоил Брут сделать своею супругою. Я жена, сие правда, но жена, которую удостоили боги быть дщерию Катоновою. Разве мнишь ты, что я не превзошла в твердости род мой, имея такого супруга, такого родителя? — Скажи мне намерения твои, я никому не открою их. Я показала сильный опыт твердости своей, произвольно уязвив себя. Разве могу я с терпением носить рану сию, а в рассуждении тайн супруга моего быть нетерпеливою?

Брут

О боги! сделайте меня достойным великодушной сей супруги! —

(Стучатся.)

Кто-то стучится. Поди теперь, Порция, а чрез несколько минут сердце мое разделит с твоим сердцем тайны свои. Все обязательства мои я тебе открою, все то, что изображено на мрачном челе моем. Оставь меня поскорее.

(Порция уходит. Луций и Лигарий приходят.)

Брут

Кто стучался, Луций?

Луций

Вот больной человек, который хочет говорить с тобой.

Брут

Это Кай Лигарий, о котором Метелл говорил. — Луций! отойди на сторону. — Как поживаешь, Лигарий?

Лигарий

Прими желание доброго утра от слабого языка.

Брут

О какое время выбрал ты, любезный Лигарий, носить на голове перевязки! — Если б ты не был болен!

Лигарий

Я не болен, если Брут имеет какое-либо предприятие, достойное названия чести.

Брут

Такое предприятие я имею, если б ухо твое было столь здраво, чтобы оное выслушать.

Лигарий

Клянусь всеми богами, которым римляне поклоняются, клянусь, что здесь слагаю болезнь свою — Душа Рима! благородный потомок славного предка! ты, подобно могущественному заклинателю духов, паки призвал в жизнь умерший дух мой. Повели только, и я невозможное исполнить потщуся и исполню. Что делать должно?

Брут

Приняться за такую работу, которая больных людей может сделать здравыми.

Лигарий

Но нет ли и таких здравых, которых нам больными сделать надлежит?

Брут

И то правда. Что это такое и кого постигнуть должно, расскажу я тебе дорогою.

Лигарий

Поди только, а я с пламенным сердцем тебе последую, дабы сделать то, чего не знаю, но довольно и того, что Брут есть вождь мой.

Брут

Так пойдем же.

(Уходят.)

Явление II

Дом Цезарев. Гром и молния.

Цезарь

Ни небо, ни земля не имели в сию ночь покоя. Три раза Кальпурния во сне кричала: помогите! помогите! умерщвляют Цезаря! — Есть ли кто-нибудь там?

(Приходит служитель.)

Служитель

Что угодно Цезарю?

Цезарь

Поди, скажи жрецам, чтоб они тотчас учинили жертвоприношение и после сообщили бы мне свои о том мнения.

Служитель

Повеление Цезаря будет исполнено.

(Уходит. — Кальпурния приходит.)

Кальпурния

Что ты предпринимаешь, Цезарь? Неужели хочешь ты идти? — Ни одного шага не сделаешь ты ныне у меня из дому.

Цезарь

Цезарь пойдет. Угрозы только сзади взирали на меня: увидя лицо мое, они исчезнут.

Кальпурния

Я никогда не думала о чудных явлениях, но ныне ужасают меня оные. Один человек, выключая еще того, что мы сами видели и слышали, рассказывал об ужасных явлениях, которые страже представлялись: львица пометала детей на улице, могилы разверзались и изрыгали из себя мертвых, ярящиеся огненные воины, построясь в совершенный боевой порядок, на облаках сражались, и кровь их на Капитолию падала. Шум сражения наполнял воздух, кони ржали, умирающие стенали, а привидения повсюду на улицах выли и кричали. — О Цезарь! такие вещи совсем новы, и я страшусь их.

Цезарь

Можно ли уже того избегнуть, что всемогущие боги заключили в совете своем? — Не взирая ни на что, Цезарь пойдет, ибо предвещания сии столь же касаются до меня, сколь вообще и до всего мира.

Кальпурния

Когда умирают нищие, не являются никакие кометы, но пламенные небеса предвозвещают смерть государей.

Цезарь

Трусы умирают задолго до своей смерти, храбрый вкушает смерть токмо единожды. Из всех чудес, мною токмо слышанных, чудеснейшим мне кажется то, что люди страшатся, ведая, что смерть, сей неизбежный конец, придет тогда, когда захочет.

(Служитель возвращается.)

— Что говорят Авгуры?

Служитель

Они желают, чтобы ты ныне дома остался. Вынув внутренность из одной жертвы, не нашли в ней сердца.

(Уходит.)

Цезарь

Боги творят сие для постыждения робости, Цезарь был бы зверем без сердца, если б страх принудил его ныне остаться дома. Нет! Цезарь не таков! опасность ведает, что Цезарь еще опаснее ее. Мы с нею есть два льва, рожденные в один день, но я старее и страшнее ее: следственно, Цезарь пойдет.

Кальпурния

Ах! благоразумие твое теряется токмо в одном уверении. Не ходи ныне! скажи, что страх мой, а не твой, удержал тебя ныне дома. Марка Антония пошлем мы в Сенат, который скажет, что ты нездоров. Стоя на коленах, испрашиваю я у тебя сей милости.

Цезарь

Антоний скажет, что я нездоров, и, в угождение тебе, остаюсь дома.

(Приходит Деций.)

Вот Деций Брут, пусть он им скажет сие.

Деций

Да здравствует Цезарь! доброго утра желаю тебе, достойный Цезарь! я пришел звать тебя в Сенат.

Цезарь

Ты пришел в самое то время, чтоб засвидетельствовать Сенату мое почтение, и сказать, что я ныне не хочу идти — Не могу, было бы ложно, а не смею, еще и того более. — Я не хочу идти, скажи им сие, Деций.

Кальпурния

Скажи, что он болен.

Цезарь

Разве Цезарь им лгать будет? Разве славный Победитель может устрашиться сказать сим седым старцам истину? — Деций! поди и скажи им, что Цезарь идти в Сенат не хочет.

Деций

Позволь мне однако, могущественный Цезарь! знать причину, дабы меня не осмеяли, когда я им скажу сие.

Цезарь

Причина находится в моем хотении: я идти не хочу, сего довольно, дабы Сенат успокоить. Но для собственного твоего успокоения, и для дружбы к тебе, скажу я тебе причину. Кальпурния, жена моя, меня удерживает. Ей снилось в сию ночь, что статуя моя, подобно водомету, изо ста отверстий пускала чистую кровь, а шайка молодых римлян улыбалась и, подошед, мыла в крови руки свои. Сие кажется ей предсказанием грозящего несчастия, и, стоя на коленах, просила она меня, чтоб я ныне остался дома.

Деций

Сон сей предсказывает совсем противное, сие было видение счастливое. Статуя твоя, пускавшая из многих отверстий кровь, в которой многие римляне с усмешкою мыли руки свои, значит, что великий Рим будет сосать из тебя свежую кровь, и что великие мужи будут тесниться, дабы восприять от нее новые цветы, знаки и священную редкость. Вот и все, что значит Кальпурниин сон.

Цезарь

Изъяснение твое хорошо.

Деций

Тогда только оно будет таково, когда ты меня совсем выслушаешь. Внимай теперь же. Сенат заключил поднесть ныне корону могущественному Цезарю. Если велишь им сказать, что идти в Сенат не хочешь, то мысли их могут перемениться. Сверх того, некоторые получат случай к насмешке и скажут: итак, пусть собрание Сената будет отложено до того времени, когда Цезарева жена увидит лучшие сны. Если Цезарь не будет ныне в Сенате, то станут говорить: видите ли? Цезарь боится! — Прости мне, Цезарь, единственно моя ревностная любовь ко благу твоему побуждает меня говорить так. Любовь сия принудила теперь замолчать рассудок мой.

Цезарь

Сколь же ничтожен весь страх твой, Кальпурния! Я стыжусь, что тебя послушал. — Дайте мне одеться, я иду.

БРУТ, ЛИГАРИЙ, МЕТЕЛЛ, КАСКА, ТРЕБОНИЙ, ЦИННА и ПУБЛИЙ.

Цезарь

Вот и Публий идет за мною.

Публий

Доброе утро, Цезарь!

Цезарь

Здравствуй, Публий! — Как, Брут! и ты уже встал? — Доброе утро, Каска! — Никогда, Лигарий, не был тебе Цезарь таким злодеем, как лихорадка, которая тебя совершенно измождила. — Который час?

Брут

Восемь било.

Цезарь

Благодарю вас за ваш труд и учтивость вашу. —

(Приходит Антоний.)

Вот уже и Антоний встал, который привык целые ночи прогуливать. — Доброе утро, Антоний!

Антоний

Доброе утро, высокославный Цезарь!

Цезарь

Скажи им, чтобы они были там готовы. — Мне совестно, что я так долго заставляю себя ждать. — Здравствуй, Цинна, Метелл и ты, Требоний, мне с вами нужно поговорить. Не забудьте мне о том напомнить. Будьте подле меня, чтобы я не позабыл вас.

Требоний

Слышу, Цезарь. —

(В сторону.)

Я так близко подле тебя буду, что лучшие твои друзья должны будут желать моего отдаления.

Цезарь

Пойдем, достойные друзья мои! и выпьем прежде понемногу вина, а после, яко друзья, пойдем прямо в Капитолию.

Брут

(В сторону.)

Не совсем так, о Цезарь! — Сердце мое обливается кровью, когда я о том помышляю.

(Уходят.)

Явление III

Улица недалеко от Капитолии.

АРТЕМИДОР, читающий бумагу.

Артемидор

‘Цезарь, берегись Брута, остерегайся Кассия, не приближайся к Каске, не выпускай из глаз Цинны, не верь Требонию, примечай за Метеллом Цимбером, Деций Брут к тебе неблагосклонен, Кай Лигарий тобою обижен. Во всех сих людях живет только одна душа, которая направлена против Цезаря. Если ты не бессмертен, то остерегись, бесстрашие благоприятствует заговору. Сильные боги да защитят тебя!

Друг твой Артемидор’.

Я буду здесь дожидаться Цезаря и отдам ему эту бумагу под видом просительного письма. Душа моя скорбит оттого, что добродетель не может быть безопасна от угрызений зависти. Если ты сие прочтешь, Цезарь, то жизнь твоя может продолжиться, а если нет, то судьба преклонена к стороне изменников.

(Уходит. Порция и Луций приходят.)

Порция

Беги в Сенат, не надобен мне твой ответ, беги скорее. — Ты еще не ушел?

Луций

Что же скажу я, Порция?

Порция

Я бы хотела, чтобы ты был там и опять здесь, прежде нежели я сказать могу, что тебе там делать. — О твердость! не оставляй меня, поставь высокую гору между сердцем и языком моим! — Сердце у меня мужеское, но только силы женские. — Коль тяжело хранить женщинам у себя тайну! — Ты все еще здесь?

Луций

Что мне делать, Порция? Бежать в Капитолию, и более ничего? Потом опять придти, и более ничего?

Порция

Скажи мне, какими глазами смотрит Господин твой? Он со двора пошел не весьма здоров — и примечай, что делает Цезарь, и много ли просителей к нему теснится. — Слушай! что это за шум?

Луций

Я ничего не слышу, Порция.

Порция

Послушай хорошенько. — Я слышала шум, подобный звуку мечей, и ветер несет его от Капитолии.

Луций

Я, право, ничего не слышу.

(Приходит Артемидор.)

Порция

Поди сюда, друг мой. — Откуда ты идешь?

Артемидор

Из дому, государыня.

Порция

Который час?

Артемидор

Почти девять.

Порция

Цезарь пошел в Капитолию?

Артемидор

Нет еще. Я сам ищу места, где бы мне его увидеть было можно, когда он пойдет.

Порция

Конечно, хочешь ты о чем-нибудь просить Цезаря?

Артемидор

Да, если Цезарь будет к Цезарю благосклонен и меня выслушает, то буду я его просить, чтобы он был сам себе другом.

Порция

Как! разве известен тебе какой-нибудь против него заговор?

Артемидор

Я никакого не знаю, но страшусь многих. Прости, государыня. Улица здесь узка, толпа сенаторов, преторов и просителей из народа, которая окружает Цезаря, слабого человека почти до смерти задавить может. Я буду искать просторнейшего места, чтобы поговорить с Цезарем, когда он пройдет мимо.

(Уходит.)

Порция

Я должна идти домой! — Горе мне! коль слабо женское сердце! — О Брут! Брут! Небо да подкрепит тебя в твоем предприятии! — Верно, этот человек слышал, что я говорила. — Брут хочет просить Цезаря о том, что Цезарю не весьма будет приятно. — Я совсем сил лишаюсь. — Беги, Луций! кланяйся от меня супругу моему — скажи ему, что я весела. — Приди опять назад и уведоми меня, что он тебе скажет.

(Уходят в разные стороны.)

ДЕЙСТВИЕ III

Явление I

Улица, Капитолия отворена, в которой сидит Сенат.

Трубы.

ЦЕЗАРЬ, БРУТ, КАССИЙ, КАСКА, ДЕЦИЙ, МЕТЕЛЛ, ТРЕБОНИЙ, ЦИННА, АНТОНИЙ, ЛЕПИД,

АРТЕМИДОР, ПОПИЛИЙ, ПУБЛИЙ и ПРЕДСКАЗАТЕЛЬ

Цезарь

Пятоенадесять марта уже настало.

Предсказатель

Да, Цезарь, но еще не прошло.

Артемидор

Здравствуй, Цезарь! — Прочти письмо сие.

Деций

Требоний просит прочесть сие его смиренное прошение.

Артемидор

О Цезарь! прочти мое прежде! мое более до тебя касается, прочти его, великий Цезарь!

Цезарь

Что до меня касается, то может быть прочтено после.

Артемидор

Не откладывай, Цезарь, прочти скорее.

Цезарь

Что! разве ты сумасшедший?

Публий

Поди прочь!

Цезарь

Для чего приступаете вы с прошениями вашими ко мне на улице? Подите в Капитолию.

(Цезарь входит в Капитолию, прочие идут за ним.)

Попилий

(К Кассию)

Я желаю, чтобы нынешнее ваше предприятие счастливо совершилось.

Кассий

Какое предприятие, Попилий?

Попилий

Прости.

Брут

Что сказал тебе Попилий Лена?

Кассий

Он желал, чтобы нынешнее предприятие наше счастливо кончилось. Я страшусь, не открыт ли заговор наш?

Брут

Смотри, как он к Цезарю протирается. Примечай за ним.

Кассий

Каска! поспеши, ибо мы страшимся, чтобы нас не предупредили. — Брут! что нам делать? Если намерение наше откроется, то либо Кассий, или Цезарь не выйдет из Капитолии: я сам себя умерщвлю.

Брут

Ободрись, Кассий! Попилий Лена говорит не о нашем предприятии, смотри, он смеется, и Цезарь не переменяется.

Кассий

Требоний знает, когда будет время. — Видишь ли, Брут, как он отводит Антония к стороне?

Деций

Где Метелл Цимбер? Ему теперь пора, подать Цезарю свое прошение.

Брут

Он уже готов. Подвиньтеся поближе, и помогайте ему.

Цинна

Каска! ты первый должен поднять руку.

Цезарь

Все ли мы готовы? — Какие ж неудовольствия должен уничтожить Цезарь и Сенат его?

Метелл

(Став на колена.)

Высочайший, могущественный Цезарь! Метелл Цимбер повергает смиренное сердце к ногам твоим.

Цезарь

Я должен удержать тебя, Цимбер. — Сей смиренный и покорный поступок мог бы возмутить кровь обыкновенных людей и с размышлением учиненные решения превратить в детское малодушие. Не будь так безумен, не воображай себе, чтобы Цезареву кровь толь легко возмутить было можно, чтобы естественный ее хлад превратился в жар от того, что глупцов растопляет, то есть от гладких слов, низких поклонов и презрительного песьего ласкательства. Твой брат изгнан решением Сената, ты бросаешься на колена, льстишь и за него просишь: но я отвергаю тебя, яко презренную тварь. Знай, что Цезарь никогда несправедливо не поступает и никогда не довольствуется неосновательными причинами.

Метелл

Разве нет уже ни единого языка, уважительнее моего, дабы испросить возвращения изгнанному моему брату, таким гласом, звук которого может быть приятен уху великого Цезаря?

Брут

Я лобызаю твою руку, но не из лести, о Цезарь! и прошу тебя дозволить Публию Цимберу свободное возвращение в его отечество.

Цезарь

Что! Брут! —

Кассий

Милость, Цезарь! — Цезарь, милость! — Кассий падает к ногам твоим и просит тебя простить Публия Цимбера.

Цезарь

Меня легко бы упросить было можно, если бы я был подобен вам, если бы мог я сам упрашивать, то и просители меня бы упросить могли. Но я так тверд, как полярная звезда, которая в верности, крепости и непременности не имеет себе подобной на тверди. Небо украшено бесчисленными искрами: все они суть огнь, и каждая из них светит, но между всеми находится только одна, которая никогда не переменяет места своего. Таким образом и мир наполнен человеками, а человеки суть плоть и кровь и страстям подвержены. Из всех людей знаю я только одного, который, непотрясаем будучи наружным движением, всегда в едином состоянии пребывает. А что сей человек и есть я, пусть в сем случае увидят. Твердость моя изгнала Цимбера, твердость сия еще меня не оставила, следственно, и Цимбер должен пребывать в изгнании.

Цинна

О Цезарь! —

Цезарь

Прочь! — разве хочешь ты Олимп сдвинуть с места?

Деций

Великий Цезарь —

Цезарь.

Не тщетно ли и сам Брут стоит на коленях?

Каска

И так пусть руки говорят за меня!

(Умерщвляют Цезаря.)

Цезарь

И ты, Брут? — И так пади, Цезарь! —

(Умирает.)

Цинна

Вольность! вольность! тиранство умерщвлено! — Бегите, взывайте, возгласите сие на улицах!

Кассий

Спешите на кафедры и взывайте: вольность, свобода и избавление!

Брут

Народ и Сенат! не страшитесь, не бегите, остановитесь: долг властолюбию заплачен.

Каска

Поди на кафедру, Брут.

Деций

И ты, Кассий, также.

Брут

Где Публий?

Цинна

Здесь, действием нашим приведен он в совершенное изумление.

Метелл

Сомкнёмся потеснее, чтобы друзья Цезаревы —

Брут

Оставь такое предложение. Публий! будь спокоен: никакого зла не хотят причинить тебе, ниже другому какому-нибудь римлянину. Скажи сие всем, Публий.

Кассий

И оставь нас, дабы стремящийся к нам народ не сделал старости твоей какого-либо насилия.

Брут

Удались и предоставь ответствовать за сие действие токмо тем, которые учинили оное.

(Приходит Требоний.)

Кассий

Где Антоний?

Требоний

В величайшем страхе ушел домой. Мужи, жены и дети с ужасом друг на друга взирают, кричат и стараются укрыться, как будто бы пришел конец мира.

Брут

Мы готовы ко всему, о богини судеб! что вы нам ни предопределили. — Что нам умереть должно, мы знаем, только время неизвестно: и все то, что человек желать может, состоит в продолжении ниши жизни его.

Кассий

Кто двадцать лет у себя жизни похищает, тот столько же лет похищает у себя и страха смерти.

Брут

Если так, то смерть есть благодеяние, и так мы друзья Цезаревы, понеже прекратили ему время страха, смертию рождаемого. — Наклонитесь, римляне, наклонитесь! омочим руки наши до самых локтей в крови Цезаревой и украсим ею мечи наши. Потом пойдем прямо на площадь, окровавленными орудиями будем махать над главами нашими и воскликнем все: мир, спасение и вольность!

Кассий

Наклонитесь и омойте себя кровью Цезаревой. —

(Погружают мечи в кровь Цезаря.)

По прошествии множества веков будет представляема сия наша героическая Трагедия в неродившихся еще государствах, на неизвестных еще языках!

Брут

Коль часто для провождения времени будет Цезарь кровью обагряться! Цезарь, лежащий теперь у ног статуи Помпеевой, так же ничтожен, как и малейшая пылинка!

Кассий

В таком случае всегда будут именовать нас мужами, возвратившими вольность отечеству своему.

Деций

Пора идти.

Кассий

Пойдем все вместе. Брут будет нами предводительствовать, а мы со смелейшими и храбрейшими римлянами ему последуем.

(Приходит служитель.)

Брут

Тише! кто пришел? Друг Антония.

Служитель

(Становясь на колена.)

Так, Брут, поведал мне стать пред тобою господин мой, так Марк Антоний приказал мне повергнуться, и так наставлял от меня, упав во прахе, сказать тебе: Брут честен, мудр, храбр и добродетелен, Цезарь был силен, смел, величествен и любезен: я люблю Брута и почитаю его, я страшился Цезаря, почитал и любил его. Если Брут хочет обещать Антонию безопасность, дабы он к нему придти и услышать мог, чем Цезарь смерть заслужил: то Марк Антоний не будет так горячо любить мертвого Цезаря, как живого Брута, и счастию и стороне благодушного Брута последует чрез все опасности теперешних смутных обстоятельств с чистосердечною ревностью. — Так говорит Антоний, господин мой.

Брут

Господин твой умный и храбрый римлянин, никогда не думал я о нем иначе. Скажи, что если угодно ему придти сюда, то он будет удовольствован и, уверяю моею честию, безвредно отсюда выйдет.

Служитель

Я сей час позову его сюда.

(Уходит.)

Брут

Я знаю, что он будет нашим другом.

Кассий

Я желаю сего, но сердце мое весьма его страшится, и предчувствие мое в сем случае не совсем не у места.

(Антоний приходит.)

Брут

Вот Антоний идет. — Здравствуй, Марк Антоний!

Антоний

О могущественный Цезарь! ты ли так лежишь здесь? Разве все твои славные победы, завоевания, триумфы и трофеи сжаты в сем тесном месте? — Прости, дражайший Цезарь! — Я не знаю, римляне, что вы еще предпринять хотите: кто должен еще плавать в крови своей, кто вам еще опасен кажется. Если и сам я назначен в жертву ярости вашей, то никакой час не может быть к сему удобнее часа смерти Цезаревой и никакое орудие сего достойнее мечей ваших, сделавшихся драгоценными благороднейшей кровью целого мира. — Если я противен вам, то прошу вас, да теперь же, доколе еще пурпуровые руки ваши дымятся и пар испускают, свершите волю вашу. Никакое для сего место не может быть мне приятнее того, где Цезарь пал, и никакие орудия смерти не будут мною так благословляемы, как вы, избраннейшие и могущественнейшие души времен настоящих.

Брут

О Антоний! не требуй от нас смерти. Хотя и должны мы теперь казаться тебе кровожаждущими и свирепыми, хотя видишь ты руки наши и свершенное нами убийство, однако видишь ты одни руки наши и одно кровопролитное действие, коего суть они причина. Ты не зришь сердец наших: они исполнены соболезнования, и только соболезнование с общей нуждой Рима сразило Цезаря. — Едино соболезнование прогоняет другое, подобно огню, прогоняющему другой огонь. — Но острие мечей наших, устремленное против тебя, Марк Антоний, в свинец превращается. Рамена наши, укрепленные сим убийством, и сердца наши, ради того братским узлом связанные, принимают тебя с совершенною любовью, дружбой и почтением.

Кассий

Голос твой при разделении новых достоинств так же будет важен, как и всякого другого.

Брут

Потерпи только до того времени, как мы успокоим народ, вне себя находящийся. После скажем тебе причину почто я, любивший Цезаря, поразил его.

Антоний

Я не сомневаюсь в мудрости твоей. Пусть каждый из вас даст мне окровавленную руку. Сперва, Марк Брут, возьму я твою — потом, Кассий, твою — теперь твою, Деций Брут — теперь твою, Метелл — твою, Цинна — и, храбрый Каска, твою — а наконец, хотя не с меньшею дружбою, твою, дражайший Требо-ний. Вы все друзья… Ах! что сказать мне? Честь моя зыблется, и вы должны почесть меня либо слабою женою, или льстецом. — Что я любил тебя, Цезарь, сие истинно, и так если теперь дух твой от горных мест взирает на нас, то не болезненнее ли ему и самой смерти твоей, что Антоний с врагами твоими примиряется, что он пожимает кровавые руки их, о изящнейший! и в самом присутствии трупа твоего? Если было у меня столько глаз, сколько у тебя язв: то глазам бы моим приличнее было столько слез проливать, сколько язвы твои крови проливают, приличнее было бы мне сие обильное слез количество, нежели союз дружбы с врагами твоими. Прости меня, Юлий! — Здесь напали на тебя, о Елень благородный! здесь пал ты, а здесь стоят ловцы твои, обогащенные твоею добычею, украшенные твоей кровью! — О мир! ты был паствою Еленя сего, а он был сердцем твоим. — Колико подобен ты теперь, лежа таковым образом, дикому зверю, сраженному рукою многих государей!

Кассий

Марк Антоний —

Антоний

Прости меня, Кассий, враги Цезаревы скажут так: следственно, есть сие малейшая часть того, что друг сказать может.

Кассий

Я не запрещаю тебе превозносить похвалами Цезаря, но какой договор хочешь ты с нами сделать? К числу ли друзей наших хочешь принадлежать или нам идти должно и более о тебе не думать?

Антоний

Для того и требовал я руки от вас, но, признаюсь, я сделался другого мнения, когда низвел взор на Цезаря. Я друг ваш и всех вас люблю, надеялся, что вы докажете мне, почему и в чем вам Цезарь опасен был.

Брут

Иначе, конечно, бы действие сие было действие бесчеловечное. Причины наши толь важны и сильны, что они довольствовали бы тебя, если бы ты, о Антоний! был и сын Цезарев.

Антоний

Сего только я и желаю. Впрочем, прошу вас позволить мне отнесть его труп на площадь, и надгробным словом оказать ему последнюю дружбу на кафедре.

Брут

Сие можешь ты исполнить, Марк Антоний.

Кассий

Послушай, Брут. —

(Тихо.)

Ты не знаешь, что делаешь, не позволяй, чтобы Антоний говорил ему надгробное слово. Известно ли тебе, какое впечатление сделает в народе то, что он скажет?

Брут

Позволь мне прежде взойти на кафедру, и предложить причины смерти Цезаревой. Я примолвлю, что Антоний будет говорить все с нашего позволения и одобрения и что мы желаем, да воздается Цезарю по смерти его надлежащая честь. Сие для нас будет более выгодно, нежели вредно.

Кассий

Я не знаю, что будет, только это мне неприятно.

Брут

Марк Антоний! возьми труп Цезарев. В речи своей не должен ты нам делать никаких упреков, но всевозможную хвалу приписывать Цезарю. Скажи также, что ты говоришь с нашего позволения, иначе не будет тебе никакого дела до его погребения. Говорить будешь ты на той же кафедре, на которую взойду я, и начнешь речь твою тогда, когда я свою окончаю.

Антоний

Пусть будет так, я более ничего не требую.

Брут

И так сделайте приготовление к погребательному шествию и подите за нами.

(Заговорщики уходят.)

Антоний

(Один.)

Прости мне, труп окровавленный! что я толь кротко и дружелюбно с убийцами твоими поступаю. Ты еси остаток величайшего мужа, когда-либо в течение времени жившего! — Горе руке, пролившей драгоценную кровь сию! — Взирая на язвы твои, которые разверзают немые и розовые уста твои, дабы испросить у языка моего силы произношения слов, следующее предсказываю: клятва соделает хромыми члены человеческие! внутренняя ярость и кровопролитное междоусобие будет терзать все страны Италии! кровь и опустошение будут толь обыкновенны, и ужасные явления толь ежедневны, что матери станут улыбаться, зря детей своих терзаемых руками войны, привычка к бесчеловечным действиям изгонит всякое соболезнование, и мщением кипящий дух Цезарев, сопровождаемый еще пылающею адскою фурией, гласом Монарха будет в странах сих призывать к убийству, и выпустит псов кровопролития, доколе по всей земле не распространится смрад мертвых трупов, о погребении воздыхающих. —

(Приходит служитель.)

Не Октавию ли Цезарю служишь ты?

Служитель

Так, Марк Антоний.

Антоний

Цезарь писал к нему, чтобы он в Рим прибыл.

Служитель

Письмо он получил и находится уже в пути. Мне приказал он уведомить тебя о сем прежде. —

(Увидя труп.)

О Цезарь!

Антоний

Сердце твое мятется, отойди и проливай слезы. Скорбь, вижу я, заразительна: глаза мои слез исполнились, коль скоро узрел я сии капли в твоих глазах. — Скоро ли будет сюда господин твой?

Служитель

Сию ночь проведет он только в семи милях от Рима.

Антоний

Спеши к нему и сообщи ему плачевное приключение. Здешний Рим есть Рим горестный, Рим опасный для Октавия. Спеши, и скажи ему сие. Но нет! погоди до того времени, как труп сей отнесу я на площадь и посредством речи своей спытаю, как принимает народ свирепый поступок оных кровожаждущих людей. После сего можешь ты уведомить младого Октавия о состоянии Рима. — Помоги мне.

(Поднимают Цезарев труп, и с ним уходят.)

Явление II

Площадь.

БРУТ, КАССИЙ и Народ.

Народ

Мы отчета требуем, дайте нам отчет!

Брут

И так подите за мною, друзья мои, и меня выслушайте. Ты, Кассий, поди на другую улицу, чтобы народ разделился. Те, которые хотят слушать меня, пусть здесь остаются, а те, которые хотят следовать Кассию, пусть идут с ним. Таким образом публично будет возвещена причина смерти Цезаревой.

Один из народа

Я буду слушать Брута.

Другой

Я буду слушать Кассия, чтобы нам можно было сравнить причины их, выслушав каждого порознь.

(Кассий с некоторыми из народа уходит.)

Третий

Брут уже на кафедре, тише! —

Брут

Пребудьте до конца спокойны. — Римляне, сограждане и друзья! слушайте, как я за себя говорить буду, и соблюдайте тишину, дабы вы слушать могли. Поверьте чести моей и надлежащим образом размыслите о чести моей, дабы вы поверить могли. Судите меня разумно, и соберите весь ваш разум, дабы тем лучше вы судить могли. Если в собрании сем находится кто-либо из друзей Цезаревых, то я сказываю ему, что Брут не менее его любил Цезаря. Но если друг сей спросит: для чего же восстал Брут против Цезаря? то отвечаю ему: не для того, чтобы менее любил я Цезаря, но для того, что Рим любил я более. Разве вы хотите лучше того, чтоб Цезарь жил, а вы рабами умерли: нежели того, чтоб Цезарь умер, а римляне все жили свободно? — Цезарь меня любил, я плачу о нем, он был счастлив, я радуюсь, он был храбр, я чту его, но он был властолюбив, и я умертвил его. Се суть слезы ради дружбы его, радость ради его счастия, честь за храбрость его и смерть за его властолюбие. — Кто из вас толико подл, чтобы охотно рабом быть захотел? Буде есть такой, так пусть говорит он, ибо его оскорбил я. — Кто здесь толико презрителен, чтобы не любил отечества своего? Буде есть такой, так пусть говорит он, ибо его оскорбил я. Теперь умолкну, дабы ответ услышать.

Все

Нет ни одного, Брут, нет ни одного!

Брут

И так, я ни одного и не оскорбил из вас. — Я с Цезарем поступил так, как вы с Брутом поступить должны. Причина его смерти на Капитолии вписана. Слава истинных его достоинств не уменьшена, и обвинения, по которым он смерть претерпел, не слишком увеличены.

(Марк Антоний приходит с Цезаревым трупом.)

Брут

Вот труп его, провождаемый Марком Антонием, который хотя и не имел участия в его смерти, однако выгоду его смерти, знатное достоинство в Республике, иметь будет. Да и кому из нас падение Цезаря не послужит к пользе? Я оставляю вас со следующим изъяснением: подобно как я лучшего друга умертвил для благосостояния Рима, точно так готов у меня кинжал и для самого себя, коль скоро угодно будет отечеству моему потребовать моей смерти!

Все

Да здравствует Брут! да здравствует Брут!

Один из народа

Проводим его домой с триумфом!

Другой

Поставим ему статую подле его предков!

Третий

Он должен быть Цезарем!

Четвертый

Цезаревы славные свойства должны быть увенчаны в Бруте!

Первый

Мы проводим его домой с восклицаниями!

Брут

Сограждане мои.

Другой

Тише! — тише! Брут говорит.

Первый

Тише!

Брут

Позвольте мне, любезные сограждане, одному идти, а вы, в удовольствие мне, останьтеся здесь с Антонием. Окажите последнюю честь трупу Цезареву и выслушайте его речь, имеющую целью славу Цезареву. Марк Антоний будет говорить ее с нашего позволения. Пожалуйте останьтеся все здесь до того времени, как Антоний проговорит речь, а мне позвольте одному идти.

(Уходит.)

Первый из народа

Стой! стой! мы будем слушать Марка Антония.

Третий

Пусть он взойдет на кафедру, мы будем его слушать. Антоний! поди.

Антоний

Я благодарю вас за Брута.

Четвертый

Что он говорит о Бруте?

Третий

Он говорит, что за Брута благодарит всех нас.

Четвертый

Лучше бы было, если бы он ничего худого не говорил о Бруте.

Первый

Цезарь был тиран.

Третий

Конечно. Счастливы мы, что Рим от него освободился!

Второй

Тише! послушаем, что скажет Антоний.

Антоний

Достойные римляне! —

Все

Тише, тише! станем слушать.

Антоний

Друзья! Римляне! сограждане! послушайте меня. Я пришел не хвалить Цезаря, но воздать последний долг трупу его. Причиняемое зло живет еще и после нас, добро часто с костями нашими погребается. Такова участь и Цезарева. Брут сказал вам, что Цезарь был властолюбив: тяжелое преступление, если сие истинно, за которое Цезарь тяжелое получил и наказание. С позволения Брута и прочих — а Брут человек честный, и все они вообще честные люди — буду я здесь говорить Цезарю надгробную речь. Он был другом моим, верным против меня и справедливым, но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут честен. Он многих пленников привел в Рим, коих выкупные деньги умножили общенародные сокровища: кажется сие вам в Цезаре властолюбием? — Когда вопияли бедные, Цезарь проливал слезы: властолюбие должно быть из твердейших нитей соткано. Но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут честен. Вы все видели, что я при Луперкалиях три раза подносил ему царскую корону, и что он три раза отвергнул ее от себя: разве было сие властолюбие? — Но Брут говорит, что он был властолюбив, а Брут истинно честен. Я говорю не для того, чтобы опровергнуть сказанное Брутом, но нахожусь здесь для того, чтобы сказать известное мне. Вы все некогда любили его, и любили, конечно, не без причины, какая же причина удерживает вас соболезновать о смерти его? — О разум! ты ушел к диким зверям, а людей совсем оставил! — Не теряйте терпения, сердце мое отлетело во гроб к Цезарю: и я престать должен, доколе оно ко мне возвратится.

Первый из народа

Мне кажется, что в словах его много разума заключается. Если хорошенько рассмотришь, то найдешь, что с Цезарем поступили очень несправедливо.

Третий

Так ли вы думаете? — Я боюсь, чтоб еще худший не занял места.

Четвертый

Приметили ли вы, что он сказал? Он не хотел принять короны.

Первый

Если так, то некоторым людям худо будет.

Второй

Добродушный человек! — Глаза его от слез покраснели.

Третий

В целом мире нет благороднее Антония.

Четвертый

Слушайте! он опять говорить начинает.

Антоний

Вчера еще только одно слово Цезарево стоило целого мира, а теперь тут лежит он, и самый беднейший человек не имеет к нему почтения. О римляне! если бы хотел я возмутить сердца и умы ваши, то причинил бы зло Бруту и Кассию, которые, как известно вам, честные люди суть. Но я никак оскорбить их не намерен, лучше хочу погрешить противу мертвого, себя самого и против вас, нежели огорчить таких честных мужей. Но вот хартия, с Цезаревою печатью, я нашел ее в горнице его. Тут изображена последняя его воля. Если народ услышит только завещание сие — которое, простите мне, читать я не намерен — то, конечно, все бросятся лобызать раны мертвого Цезаря, обмочат одежды свои в священной крови его, будут просить токмо об одном, в память ему, волосе его, на смертном одре в последней воле своей вспомнят о волосе сем и яко богатое наследство откажут его своим наследникам.

Четвертый

Мы хотим слышать завещание, читай его, Марк Антоний.

Все

Завещание! завещание! — Мы хотим слышать Цезарево завещание!

Антоний

Нет, о друзья мои! Я не смею читать его, не весьма хорошо будет, если узнаете вы, сколько Цезарь любил вас. Вы не дерево, вы не камни, вы человеки — следственно, завещание его вас бы воспалило, привело бы вас в исступление. Лучше будет, если вы не узнаете, что он вас после себя наследниками сделал, ибо что последовать может, если вы сие узнаете?

Четвертый

Читай завещание, мы хотим его слышать, Антоний. Ты должен читать нам завещание, Цезарево завещание!

Антоний

Успокойтесь, подождите несколько. — Я слишком зашел далеко, сказав вам о сем. Я страшусь оскорбить честных людей, Цезаря умертвивших. — Я страшусь сего!

Четвертый

Они изменники! — Честные люди!

Все

Завещание! завещание!

Второй

Они злодеи, смертоубийцы! — Завещание! читайте его!

Антоний

И так хотите вы принудить меня, чтобы я прочел вам завещание? Окружите труп Цезарев и позвольте мне показать вам того, который завещание сделал. Сойти ли мне? Позволяете ли мне сие?

Все

Сойди.

Второй

Поди сюда.

(Антоний сходит с кафедры.)

Третий

Мы позволяем.

Четвертый

Сделайте круг, обступите!

Первый

Отойдите! раздвиньтесь!

Второй

Дайте место Антонию, благороднейшему Антонию.

Антоний

Не теснитеся так ко мне, остановитесь!

Все

Назад! назад!

Антоний

Буде есть у вас слезы, то приготовьтесь теперь пролить их. Вам всем известна тога сия, я помню еще, как Цезарь в первый раз надел ее на себя, сие было летним вечером, в его ставке, в тот день, когда он над врагами Рима одержал победу. — Тут кинжал Кассиев поразил Цезаря — Вот какую рану сделал завистливый Каска! — Здесь пронзен Цезарь ударами любимого Брута. Зрите, как текла кровь Цезарева, когда он извлекал проклятое оружие свое! — Как будто бы выходила она для того, чтобы узнать, Брут ли подлинно толь яростно поражает, ибо Брут, известно вам, был Цезаревым благим духом. — Судите, о боги! колико Цезарь любил его! Сей удар был злейший из всех ударов. Ибо когда узрел великий Цезарь, что и Брут поражает его, тогда неблагодарность вдруг победила его скорее оружия изменников, тогда уязвилося иройское сердце его, тогда закрыл он лицо свое тогою, и к подножию Помпеевой статуи, с которой во все время кровь текла, пал великий Цезарь! Коль ужасно было падение сие, сограждане мои! Тогда пал я, тогда пали вы, тогда пали все мы, когда кровожаждущие изменники торжествовали над нами. — Ах! вы слезы проливаете! вижу, что вы ощущаете впечатление соболезнования. Се суть слезы благородные! — Сердца человеколюбивые! вы уже плачете, взирая только на пронзенную одежду Цезареву? Вот сам он, обезображенный, как видите, руками изменников!

Первый из народа

О вид ужасный!

Другой

О Цезарь!

Третий

О несчастный день!

Четвертый

Изменники! злодеи!

Первый

О вид кровавый!

Другой

Мы мстить хотим, мстить! — Ступай — ищи — бей — бей до смерти! — Пусть все умрут изменники! —

Антоний

Помедлите, сограждане мои!

Первый

Тише! слушайте благородного Антония.

Второй

Мы хотим его слушать, хотим ему повиноваться, хотим с ним умереть!

Антоний

Достойные друзья! дражайшие друзья! не предпринимайте никакого всеобщего мятежа. Учинившие действие сие суть чести достойные мужи. Какие особливые имели они против него неудовольствия, к сожалению, я не знаю. Они люди разумные и честные и без сомнения дадут вам отчет. Я говорил не для того, друзья мои, чтобы привлечь к себе сердца ваши, я не Ритор, так как Брут, но, как то известно вам, честный простосердечный человек, любящий друга своего. Сие знали и давшие мне позволение говорить о нем всенародно. Ибо нет у меня ни письменного начертания, ни слов, ни убедительности, нет у меня трогательных ужимок, ни искусства в предложении, ниже красноречия, дабы взволновать кровь человеческую. Я говорю худо, но только правду. Я то единственно сказываю, что уже вы сами знаете, показываю вам раны Цезаревы, сии бедные немые раны, и прошу их, да говорят за меня. Но если бы я был Брутом, а Брут Антонием, то Антоний тронул бы сердца ваши и в каждую язву Цезареву вложил язык, который и камни римские возбудил бы к мятежу и бунту.

Все

Бунт! бунт! бунт! —

Первый

Мы зажжем дом Брутов!

Третий

Ступай, беги, ищи заговорщиков!

Антоний

Послушайте только еще меня, сограждане мои, послушайте еще меня. —

Все

Тише! слушайте Антония, благороднейшего Антония.

Антоний

Нет, друзья мои! вы сами не знаете, что хотите делать. Чем заслужил Цезарь такую любовь вашу? Ах! вы еще сего не знаете. И так должен я вам все сказать. Вы забыли завещание, о котором я говорил.

Все

Да, да! — Завещание! — Мы подождем и выслушаем завещание!

Антоний

Вот оно, запечатленное печатью Цезаревою. Каждому римлянину, каждому человеку, дает он семьдесят пять драхм.

Второй

Великодушный Цезарь! — Мы отмстим за смерть его.

Третий

Великий Цезарь!

Антоний

Выслушайте меня спокойно.

Все

Тише!

Антоний

Далее, уступает он вам все свои гуляния, собственные рощи и новонасажденные сады, на той стороне Тибра находящиеся, уступает их вам и наследникам вашим навсегда для всеобщего увеселения, дабы вы там гуляли и забавлялися. Сие все сделал Цезарь, и я не уповаю, чтобы вы когда-нибудь нажили ему подобного.

Первый

Никогда, никогда. — Ступай, ступай! мы сожжем труп его на святом месте и головнями зажжем все домы изменников. — Неси труп! —

Второй

Ступай, давай огня!

Третий

Жги все!

Четвертый

Ломай все!

(Народ с трупом уходит.)

Антоний

Что ни будет! — Мятеж! ты уже восприял начало, ступай, в какую страну хочешь! —

(Приходит служитель.)

— Что, друг мой?

Служитель

Октавий уже в Риме.

Антоний

Где он?

Служитель

Он и Лепид находятся теперь в Цезаревом доме.

Антоний

Я тотчас к нему пойду, он прибыл в самую пору. Счастие к нам благосклонно, и мы теперь от него все получим.

Служитель

Я слышал от него, что Брут и Кассий как бы без ума ушли из Рима.

Антоний

Чаятельно, узнали они, как я возмутил народ. Проводи меня к Октавию.

(Уходят.)

Явление III

ЦИННА стихотворец {*} и после него некоторые из народа.

{* Содержание сей сцены и анекдот о сей несчастной судьбе стихотворца Гелвия Цинны повествуется Плутархом.}

Цинна

Мне снилось нынешнюю ночь, что я пировал с Цезарем, и голова моя наполнена мрачными мыслями. Мне не хочется идти из дому, однако нужды идти меня заставляют.

Первый из народа

Как тебя зовут?

Второй

Куда идешь?

Третий

Где живешь?

Четвертый

Женат ли ты или холост?

Второй

Отвечай всякому без обиняков.

Первый

И коротко.

Четвертый

И умно.

Третий

И правду.

Цинна

Как я называюсь? куда иду? где живу? — женат ли я или холост? — И так — чтоб каждому из вас отвечать без обиняков, коротко, умно и справедливо — умно скажу вам, что я холост.

Второй

Это может значить то, что все женатые безумны. Я боюсь, чтоб за ответ твой не досталось тебе несколько оплеушин. Сказывай далее, и без обиняков.

Цинна

Без обиняков сказываю вам, что иду к Цезареву погребению.

Первый

Как друг или враг?

Цинна

Как друг.

Второй

Прямой ответ!

Четвертый

Где ты живешь? — Коротко.

Цинна

Коротко, я живу у Капитолия.

Третий

Как зовут тебя, друг? — Правду!

Цинна

По правде, меня зовут Цинною.

Первый

Рвите его на части! он заговорщик.

Цинна

Я Цинна стихотворец, Цинна стихотворец!

Четвертый

Разорвите его за скверные его стихи! разорвите его за скверные его стихи!

Цинна

Я не Цинна заговорщик!

Четвертый

Нужды нет, его зовут Цинною: вырвите имя его у него из сердца, а потом пусть бежит он, куда хочет.

Третий

Разорвите, разорвите его! — Ступай — жги! — ура! бери головни! — беги в дом Брутов, в дом Кассиев! — жги все! — Одни ступайте в дом к Децию — другие к Лигарию — иные к Каске! — Ступай! беги!

(Уходят.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

На малом острове, близ Мутины*.

{* Рове и Попе определяют действие сцены сей в Риме. В старых изданиях место совсем не означается. Шекспир верно знал из Плутарха, что сии три римлянина собирались для осуждения на смерть многих знаменитых соотечественников своих на одном малом острове, который Аппиан полагает близ Мутины.}

Явление I

АНТОНИЙ, ОКТАВИЙ, ЛЕПИД.

Антоний

И так все те умереть должны, которых имена здесь вписаны?

Октавий

Брат твой также умереть должен, согласен ли ты на сие, Лепид?

Лепид

Согласен.

Октавий

Впиши его, Антоний.

Лепид

С уговором, чтоб Публий, племянник твой, Антоний, также жив не остался.

Антоний

Он жить не будет. Одним почерком я его на смерть осуждаю. Но поди, Лепид, в Цезарев дом, принеси завещание, нам надобно подумать, каким образом можно освободиться от некоторых затруднительных членов.

Лепид

Найду ли я вас опять здесь?

Октавий

Здесь или в Капитолии.

(Лепид уходит.)

Антоний

Сей человек лишен всех достоинств, он может быть только рассыльником. Неужели и он будет участвовать в разделении мира и получит третью часть оного?

Октавий

Для чего же ты уважил так голос его при осуждении многих людей на смерть, разумея его глупцом?

Антоний

Я старше тебя, Октавий, хотя мы, для избежания некоторых поносительных укоризн, и предлагаем ему такую честь, однако должен он носить ее так, как осел носит золото: он должен под бременем ея стенать и проливать пот, а мы либо поведем его за узду, или будем погонять, смотря по обстоятельствам. Когда привезет он сокровище наше туда, куда нам оное доставить хочется, тогда снимем мы с него клажу и отгоним его, подобно развьюченному ослу, на луг махать ушами и есть траву.

Октавий

Делай, что хочешь, однако он храбрый и сведущий воин.

Антоний

Точно таков и конь мой, которого я и кормлю столько, сколько он хочет. Тварь сию учу я драться, вертеться, стоять тихо и скакать прямо, дух же мой управляет телесными ее движениями. Некоторым образом и Лепид то же: его должно учить, тащить и погонять, человек, весьма невеликого духа, занимающийся науками, искусствами {Антоний, будучи великим чувственником, легко мог почитать в Лепиде то слабоумием, что он увеселялся только духовною пищей.} и подражаниями, у которого еще то в употреблении быть начинает: что другими за ветхостию уже брошено. Не говори о нем иначе, как о машине. — Итак, Октавий! внимай великим предложениям — Брут и Кассий собирают войска, мы немедленно должны помышлять об обороне. Итак, соединим силы наши, соберем лучших наших друзей и употребим лучшие средства открыть тайные намерения и отвратить явные опасности.

Октавий

О сем стараться нам должно. Мы находимся на краю бездны и со всех сторон окружены врагами. Я страшусь, чтобы многие, теперь улыбающиеся, не имели миллиона пагубных намерений в сердцах своих.

(Уходят.)

Явление II

Пред Брутовою ставкой, в стане подле Сардиса.

Трубы. БРУТ, ЛУЦИЛЛИЙ, и воины, ТИТИНИЙ и ПИНДАР встречаются им.

Брут

Стой!

Луциллий

Лозунг сказан! — Стой!

Брут

Как! — Луциллий! — разве Кассий близко?

Луциллий

Близко, и вот Пиндар, принесший тебе поздравление от господина своего.

Брут

Хорошо. — Господин твой, Пиндар, либо по перемене собственных своих мыслей, или по научению других, подал мне сильную причину желать, чтобы сделавшееся никогда не делалось.

Пиндар

Я уверен, что благородный мой начальник окажет себя таковым, каков он есть, то есть мужем честным и благоразумным.

Брут

В сем нет сомнения — Послушай, Луциллий — скажи мне, как он тебя принял?

Луциллий

Довольно учтиво и почтительно, однако не с такими знаками доверенности, ниже с такою чистосердечною дружбою, как прежде.

Брут

Ты описал горячего друга, который уже охладел. Примечай, Луциллий, всегда, когда дружба начинает слабеть и уменьшаться, делаются принужденные учтивости. Искренней и непритворной верности неведомы никакие хитрости, но лицемеры подобны коням, которые, когда ведут их под узду, прыгают и обещают много огня, но, ощутив понуждения кровавых шпор, теряют гордость свою, и снимая с себя в опыте личину, являются скверными тварями. Подвигается ли войско его?

Луциллий

Сию ночь проведет оно в Сардисе, большая часть и вся конница идет с Кассием.

(Слышен марш. Кассий приходит с своими воинами.)

Брут

Слышишь ли? Он уже там. — Поди к нему с оказанием дружелюбия на встречу.

Кассий

Стой!

Брут

Стой! — Скажи лозунг!

Из середины войска

Стой! стой! стой!

Кассий

Ты несправедливо поступил со мною, благородный Брут.

Брут

Судите, о боги! поступаю ли я со врагами своими несправедливо! А когда и с врагами не поступаю так, то как же могу поступить так с братом моим?

Кассий

Брут, мудрая личина, которою ты покрываешься, сокрывает несправедливость. А поступая так —

Брут

Успокойся, Кассий! объяви неудовольствия свои равнодушно. — Я тебя знаю. — Перед глазами воинств наших, едину дружбу видеть в нас долженствующих, не будем ссориться. Пусть оные удалятся, тогда, Кассий! приди в мою ставку, предложи мне все твои неудовольствия, и я тебя выслушаю.

Кассий

Пиндар! скажи нашим начальникам, чтоб они войско отвели несколько подалее от сего места.

Брут

Луциллий! скажи и ты, и никому не вели приближаться к нашей ставке до окончания разговора нашего. Луций и Титиний должны оберегать к нам вход.

(Уходят.)

Явление III

Внутренность Брутовой ставки.

БРУТ, КАССИЙ.

Кассий

Что ты поступил со мною несправедливо, показывает осуждение и наказание Луция Пеллы, ты осудил и наказал его за то, что он позволил Сардинцам подкупить себя, не оказав ни малейшего внимания к письму моему, в котором просил я за него, как за знакомого себе человека.

Брут

Ты сам против себя поступил несправедливо, вмешавшись в такое дело.

Кассий

В нынешнее время некстати уважать каждое малое преступление.

Брут

Но я должен сказать тебе, Кассий, что говорят, будто и ты за деньги продавал чины недостойным.

Кассий

Я продавал чины! — Ты ведаешь, что сие говорит Брут, иначе, клянусь богами! сия речь была бы твоею последнею.

Брут

Имя Кассиево защищает лихоимство сие и удаляет должное наказание.

Кассий

Наказание?

Брут

Вспомни о Марте, вспомни о пятомнадесять Марта! Не обагрился ли за правду Цезарь кровию? Какой злодей дерзнул бы возложить на него руку свою, если бы не ради правды пал Цезарь? Должно ли кому-либо из нас, сразивших наивеличайшего Мужа на целом шаре земном для того, что он разбойников покровительствовал, обагрять теперь руки свои подлым лихоимством и важные достоинства продавать за ничтожный металл? — Лучше хотел бы я быть самою презренною тварью, нежели таким римлянином!

Кассий

Брут! не раздражай меня, я не могу сносить сего. Ты забываешь сам себя, хотя ограничить знатность мою. Я воин, имел более опытов и более имею права раздавать чины и достоинства.

Брут

Поди с глаз моих! ты уже не Кассий!

Кассий

Точно он.

Брут

Я уверяю тебя, что ты не Кассий.

Кассий

Престань! или я забудусь. Храни безопасность свою, не раздражай меня более.

Брут

Удались, пороков исполненный человек!

Кассий

Возможно ли!

Брут

Внимай мне, ибо я говорить намерен. Разве должен я уступить воспылавшему гневу твоему? Разве должен я устрашиться, когда безумец злобится на меня?

Кассий

О боги! разве все сие сносить пришло мне?

Брут

Конечно, все, и еще более. Злись, доколе распадется сердце твое. Иди, покажи рабам твоим, сколь ты гневен, и заставь трепетать пред собою подчиненных тебе! Должен ли я унизиться пред тобою? должен ли я уступить тебе? должно ли мне молчать и терпеливо пережидать часы безумного гнева твоего? Клянусь богами, что яд желчи своей пожрешь ты сам, хотя бы ты от того и жизни лишиться должен был, ибо с сего дня, когда ты подобен осе сделался, буду я употреблять тебя к своей забаве, к своему увеселению.

Кассий

Разве уже так далеко зашли мы?

Брут

Ты говоришь, что ты лучший воин, покажи себя таковым, преврати ложь в истину: сие обрадует меня. Я с своей стороны весьма бываю доволен, когда имею случай чему-либо от великих мужей научиться.

Кассий

Ты всячески обижаешь меня. — Ты обижаешь меня, Брут. Я сказал, что я старший воин, а не лучший. Разве сказано мною, что я воин лучший?

Брут

Мне до того нужды нет.

Кассий

Цезарь не дерзал в жизни своей так оскорблять меня.

Брут

Умолкни! ты не дерзнул бы так раздражить его.

Кассий

Не дерзнул бы?

Брут

Конечно.

Кассий

Как! я не дерзнул бы раздражить его?

Брут

Никогда.

Кассий

Не полагайся слишком на дружбу мою, я могу сделать то, в чем после буду раскаиваться.

Брут

Ты уже сделал то, в чем раскаиваться должен. Угрозы твои меня не устрашают, Кассий, я так вооружен праводушием, что они летят мимо меня, подобно легкому ветерку, мною не уважаемому. Я посылал к тебе за некоторою суммою злата, но ты мне отказал. — Ибо я не могу денег сбирать подлыми средствами, скорее соглашусь, клянусь в том Небом, растопить сердце свое и кровь свою по каплям отдавать за драхмы, нежели несправедливым образом у бедных поселян отнимать малое их имущество, собранное тяжелыми трудами рук их. Я посылал к тебе за златом, чтобы выдать жалованье легионам моим, но ты мне отказал. Поступил ли в сем случае Кассий так, как Кассию поступить прилично было? Ответствовал ли бы я так Кассию? Когда Марк Брут будет столь гнусен, что откажет в такой малой сумме денег друзьям своим: тогда, о боги! вооружитеся громовыми стрелами своими и в прах обратите его.

Кассий

Я никогда тебе не отказывал.

Брут

Отказал без сомнения.

Кассий

Нет. — Глупец принес тебе ответ мой. — Брут пронзил сердце мое. Друг должен бы был сносить слабости друга своего, но Брут мои еще увеличивает.

Брут

Сам ты принуждаешь меня примечать их.

Кассий

Ты меня не любишь!

Брут

Не могу только терпеть пороков твоих.

Кассий

Дружеские глаза не увидели бы пороков сих.

Брут

Глаза льстеца, конечно бы их не увидели, хотя бы они в ужасной высоте Олимпу равны были.

Кассий

Иди, Антоний! иди, младой Октавий! отмстите Кассию единому, ибо Кассию мир тягостен. Он ненавидим тем, кого любит, осмеян своим братом, поруган яко раб, все его пороки выведаны, исчислены, выучены наизусть, дабы выставлять их пред глаза его. — О! слезные реки излечили бы душу мою! — Вот кинжал! вот обнаженная грудь моя, и в ней сердце драгоценнейшее злата, богатейшее сокровищницы Плутусовой. Возьми его, если ты римлянин, я, отказавший тебе в злате, хочу отдать сердце мое. Пронзи его так, как пронзил ты Сердце Цезарево, знаю, что и во время самой жесточайшей к нему ненависти любил ты его более, нежели когда-либо любил Кассия.

Брут

Вложи в ножны кинжал твой. Сердись, если хочешь: я дам тебе волю, делай, что хочешь: я прощу тебе всякую обиду. О Кассий! ты зришь пред собою агнца, который не иначе питает в себе гнев, как кремень огонь издает: доколе делают ему величайшее насилие, выбрасывает он искры и паки вдруг хладен делается.

Кассий

Разве Кассий должен еще дожить до того, чтобы Бруту своему служить посмешищем, когда скорбь и беспорядочное течение крови мучает его?

Брут

Моя кровь была также в беспорядке, когда я говорил сие.

Кассий

Ты признаешься в сем? Дай же мне свою руку.

Брут

И с нею мое сердце.

(Они обнимаются.)

Кассий

О Брут!

Брут

Что?

Кассий

Если в тебе столько дружбы, чтобы терпеть меня, когда природная моя вспыльчивость приводит меня в забвение?

Брут

Да, Кассий, когда с сего времени ты разгорячишься, Брут думать будет, что горячится родившая тебя, и простит тебя охотно.

(Слышен шум.)

Стихотворец

(За сценою.)

Пустите меня к своим Полководцам, они бранятся, опасно оставить их одних.

Луций

(Там же.)

Не входи туда.

Стихотворец

Ничто, кроме смерти, удержать меня не может.

(Врывается на феатр.)

Кассий

Кто там? — Что тебе надобно?

Стихотворец

Устыдитесь, о Полководцы! что вы делаете? ‘Любить друг друга ироям подобает, ‘Ироев таковых согласье украшает. — Послушайте меня, я жил подле вас’ {И сие обстоятельство взято из описанной Плутархом жизни Брутовой.}.

Кассий

Как жалко рифмотворствует циник!

Брут

Поди вон, бесстыдный враль!

Кассий

Успокойся, Брут, это ему свойственно.

Брут

Я тогда буду уважать свойственное ему, когда он будет уважать время. К чему такие, врали в поле? Удались, глупец!

Кассий

Поди, поди своим путем.

(Стихотворец уходит. Луциллий и Титиний приходят.)

Брут

Луциллий и Титиний! скажите начальствующим, чтоб показали они воинам своим место для ставок.

Кассий

А потом придите назад и немедленно приведите к нам Мессалу.

(Луциллий и Титиний уходят.)

Брут

Луций! принеси стакан вина.

Кассий

Я не думал, чтобы мог ты так осердиться.

Брут

О Кассий! меня угнетают многоразличные скорби.

Кассий

Ты не прибегаешь к философии своей, если случайным злам даешь над собою столько власти.

Брут

Никто не сносит лучше скорби. — Порция лишилась жизни —

Кассий

Порция!

Брут

Ее нет уже! —

Кассий

Как же не лишился я жизни, так тебе пред сим противоречив? — О несносная и болезненная потеря! — Какая болезнь прервала нить жизни ея?

Брут

Нетерпение в рассуждении моей отлучки и печаль от умножающихся сил младого Октавия и Марка Антония, ибо известие сие пришло пред ее смертию, она сошла с ума и, как служанки ее отлучились, проглотила горящие угли.

Кассий

И умерла?

Брут

Да.

Кассий

О бессмертные боги!

(Луций приходит с вином и свечою.)

Брут

Не говори более о ней — подай мне вино. — В сем стакане погребаю все наши неудовольствия.

(Пьет.)

Кассий

Сердце мое жаждет с таким же благородным намерением опорожнить стакан сей. Лей, Луций, доколе вино потечет через края, я не могу слишком много выпить за приобретение Брутовой любви.

(Титиний и Мессала приходят.)

Брут

Поди, Титиний, здравствуй, достойный Мессала! — Теперь сядем мы подле свечи сея, и будем рассуждать о делах наших.

Кассий

Порция! итак, нет уже тебя?

Брут

Ни слова — Мессала! я получил письма, которые уведомляют, что Октавий и Марк Антоний вышли против нас с сильным войском и идут к Филиппам.

Мессала

И я такого же содержания получил письма.

Брут

С каким прибавлением?

Мессала

Что Октавий, Антоний и Лепид объявили сто сенаторов врагами отечества и лишили жизни.

Брут

В сем письма наши несогласны, мои уведомляют только о смерти семидесяти сенаторов. Цицерон также находится в числе их.

Кассий

Цицерон?

Мессала

Цицерон лишился жизни по силе оного приговора. — Ты никаких писем не получал от супруги своей, Брут?

Брут

Никаких, Мессала.

Мессала

И в других письмах о ней ничего не пишут?

Брут

Ничего.

Мессала

Сие, кажется мне, чрезвычайно.

Брут

Для чего ты спрашиваешь? — Разве к тебе что-нибудь о ней писали?

Мессала

Нет, Брут.

Брут

Если ты римлянин, то скажи правду.

Мессала

Так снеси и ты, как римлянин, ту правду, которую я скажу тебе. Она, конечно, умерла, и умерла чрезвычайным образом.

Брут

Прости, Порция! — Мы умереть должны. Мессала! мысль, что она некогда умереть долженствовала, делает меня столько мужественным, чтобы терпеливо снесть смерть ее.

Мессала

Так по справедливости великие мужи должны сносить великие несчастья.

Кассий

Философия моя так же сему меня научает, как и твоя, однако сердце мое не таково бы было в сем случае.

Брут

Приступим к делу. — Хорошо ли будет, если мы тотчас пойдем к Филиппам?

Кассий

Сие, кажется мне, будет нам вредно.

Брут

Почему?

Кассий

Потому, что нам выгоднее, если неприятель нас искать будет, тогда издержит он запас свой, утомит свое войско и никому, кроме себя, вреда не сделает, мы же будем стоять в тишине и спокойствии и после тем с большею бодростью выйдем в поле.

Брут

Основательнейшие причины достойны большего внимания. Народы, находящиеся между нами и Филиппами, суть только по принуждению на стороне нашей, ибо они нам дань платить отказались. Когда мы неприятеля мимо них пропустим, он ими укрепится и с новою силою, новою бодростью и с большим числом войска нападет на нас. Мы его лишим сей выгоды, если пойдем против него до Филипп и оные народы оставим позади.

Кассий

Послушай, любезный Брут —

Брут

Прости меня. — Вспомни и то, что мы собрали уже всех друзей наших, легионы наши полны, дело наше к концу приспело, неприятель каждый день усиливается, а мы, достигшие уже самой вершины, без сомнения, час от часу упадать будем. Судьбы человеческие подобны приливу и наводнению: употребляя в пользу наводнение, достигают счастия, пропуская его, все плавание жизни нашей кончится порогами и кораблекрушением. По такому морю мы плывем теперь, нам должно употребить в пользу свою наводнение или всего лишиться.

Кассий

Пусть будет так, как тебе угодно, мы пойдем и будем их дожидаться при Филиппах.

Брут

В продолжении разговора нашего настала ночь, и натура должна повиноваться необходимости, кратчайшею, сколь возможно, дремотою ее мы удовольствуем. Мы все уже сделали.

Кассий

Все. — Добрая ночь, завтра мы рано проснемся и пойдем.

Брут

Луций! —

(Луций приходит.)

Принеси мне спальную одежду. — Прощай, любезный Мессала, добрая ночь, Титиний — Кассий, благородный Кассий! да усладит тебя покойный сон!

Кассий

О дражайший Брут! мы худо начали сию ночь, но никогда не должен уже быть между нами раздор такой.

(Луций приходит со спальной одеждой.)

Брут

Теперь все хорошо.

Титиний и Мессала

Покойная ночь, Брут!

Брут

Прощайте. —

(Уходит.)

Подай — Где твоя цитра?

Луций

Здесь в ставке.

Брут

Ты уже почти спишь. — Бедняк! я не виню тебя, ты долго не спал. Позови Клавдия, или кого-нибудь другого из людей моих, они должны спать в моей ставке на подушках.

Луций

Варрон и Клавдий!

(Варрон и Клавдий приходят.)

Варрон

Ты звал, Брут?

Брут

Спите в моей ставке, может быть, я скоро вас разбужу и пошлю к Кассию.

Варрон

Если тебе угодно, мы дожидаться будем.

Брут

Нет, ложитесь, друзья мои, может быть, я переменю мысли. — Вот та книга, которую я столько искал, Луций, я положил ее в карман спальной моей одежды.

Луций

Я верно знал, что ты ее мне не отдавал.

Брут

Не сердись на меня, друг мой, я беспамятен. Можешь ли ты еще несколько времени не смыкать глаз своих и поиграть мне что-нибудь на цитре?

Луций

Могу, Брут, если тебе угодно.

Брут

Угодно, Луций, я тебя мучу, но ты не упрям.

Луций

Это должность моя, государь.

Брут

Мне не должно налагать на тебя того, что свыше сил твоих, я знаю, что молодые люди сон любят.

Луций

Я уже спал, Брут.

Брут

Хорошо сделал, скоро опять спать будешь, я не долго продержу тебя. Если я жив буду, то без награждения не останешься.

(Луций играет и поет.)

— Самый сонный тон! — О дремота убийственная! ты кладешь свинцовую палицу свою и на Луция моего, тебя еще музыкою увеселяющего! — Прости, Луций, я люблю тебя столько, что не могу уже удерживать тебя от сна. Если будешь дремать, то можешь изломать свою цитру, я возьму ее у тебя, теперь спи. — Посмотрим, посмотрим — разве не замечено, где я читать перестал? — Здесь, кажется. —

(Садится и читает, является Цезарев дух.)

— Как худо горит свеча сия! — Кто там? Думаю, что слабость глаз моих производит ужасное сие явление. — Оно ко мне приближается! — Существо ли ты? бог ли ты какой? или злой, или добрый дух, возмущающий кровь мою и воздымающий власы мои? Скажи мне, что ты?

Дух

Твой злой гений, Брут.

Брут

Почто явился ты?

Дух

Сказать, что при Филиппах ты меня увидишь.

Брут

Я опять тебя увижу?

Дух

Да, при Филиппах.

(Исчезает.)

Брут

Хорошо, итак, при Филиппах я еще тебя увижу. — Я скрепил сердце свое, а ты уже исчезаешь? О дух злой! я бы охотно хотел еще поговорить с тобою. — Луций! Варрон! Клавдий! люди! проснитесь! Клавдий!

Луций

Цитра расстроилась, государь.

Брут

Ему кажется, что он еще играет. — Луций! проснись!

Луций

Государь —

Брут

Во сне, что ли, ты так кричал?

Луций

Я ничего не помню.

Брут

Ты кричал, разве ты что во сне видел?

Луций

Ничего.

Брут

Спи опять, Луций. — Клавдий! товарищ! проснись!

Варрон

Брут!

Клавдий

Брут!

Брут

Что вы во сне кричали?

Оба

Разве мы кричали?

Брут

Да, не видали ли вы чего-нибудь?

Варрон

Нет, Брут, я ничего не видал.

Клавдий

И я также.

Брут

Подите к брату моему Кассию, кланяйтесь ему от меня, и скажите, чтоб он с войском своим вышел наперед, а мы ему последуем.

Оба

Хорошо.

(Уходят.)

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Явление I

Поле при Филиппах.

ОКТАВИЙ, АНТОНИЙ и их войско.

Октавий

Ожидание наше, Антоний, оказалось справедливо. Ты сказал, что неприятель не сойдет с пригорков и возвышений, но теперь противное сделалось: войско их уже близко, они думают устрашить нас, пришед к Филиппам прежде, нежели мы сего чаять могли.

Антоний

Только тишина потребна. Сердце их открыто мне, и я вижу, почто они делают сие. Может быть, желают они быть где-либо в другом месте, а идут к нам с робкою храбростью, надеясь уверить нас явлением своим, что у них есть сердце. Но в самом деле они не таковы.

(Приходит вестник.)

Вестник

Будьте готовы, неприятель приближается в наилучшем боевом порядке, кровавый знак сражения уже развевается, и немедленно что-нибудь предпринять должно.

Антоний

Октавий! поведи войско свое с тишиною на левую сторону равнины.

Октавий

Я пойду на правую, на левой будь ты.

Антоний

Для чего противоречишь ты мне в таком опасном случае?

Октавий

Я тебе не противоречу, но только хочу так.

(Марш, трубы. Брут, Кассий и их войско.)

Брут

Они пребывают в тишине и желают переговора.

Кассий

Стой, Титиний! нам должно выйти и говорить.

Октавий

Марк Антоний! давать ли нам знак к сражению?

Антоний

Нет, Цезарь, мы будем дожидаться их нападения.

Октавий

Не трогайтесь до того времени, как будет дан знак.

Брут

Слова будут предшествовать поражениям. — Так ли, сограждане мои?

Октавий

Не потому ли, чтобы слова любили мы более, нежели вы.

Брут

Благие слова лучше злых поражений, Октавий.

Антоний

Ты умеешь, Брут, одно с другим соединять: сие доказывает рана, в сердце Цезаревом тобою сделанная, при чем воскликнул ты: да здравствует Цезарь!

Кассий

Твоих поражений, Антоний, мы еще не знаем, но слова твои отвлекают пчел от Гиблы и отпускают их назад без меда.

Антоний

Но не без жала.

Брут

О! не только без жала, да и без жужжания. Ты, Антоний, похитил у них оное, и весьма мудро умеешь грозить, прежде нежели испускаешь жало.

Антоний

Подлые души! вы не так поступали тогда, когда убийственные кинжалы ваши един за другим вонзали в Цезаря. Вы осклаблялись, яко обезьяны, вы лизали его, яко псы, вы преклонялись пред ним, яко невольники, и лобызали ноги Цезаревы тогда, когда проклятый Каска, подобно псу коварному, сзади поразил Цезаря! — О льстецы!

Кассий

Льстецы? — Брут! сам себе ты обязан сим, не поносил бы тебя сей язык так, если бы Кассиева рука была свободна.

Октавий

Приступим, приступим к делу! если словесный раздор приводит уже нас в пот, то доказательство оного будет иметь еще краснейшие капли последствием. Здесь изъемлю я меч свой против убийц заговорившихся. Когда, мните, он во влагалище будет? Не прежде, как двадцать три раны Цезаревы совершенно отмщены будут или другой Цезарь подаст случай мечу изменников к другому убийству.

Брут

Цезарь! ты не можешь пасть от руки изменников, если не привел их с собою.

Октавий

Надеюсь, конечно, не ради того родился я, чтобы умереть от меча Брутова.

Брут

О юноша! если бы ты был и самый благороднейший в роде своем, то умереть не мог бы славнее.

Кассий

Он есть ни что иное, как дерзостный отрок, сдружившийся с лицемером и ночным бродягою, чести сей он недостоин.

Антоний

Ты все еще не унимаешься, Кассий?

Октавий

Пойдем, Антоний, мы презираем вас, изменники. Если вы дерзаете ныне биться с нами, то выходите в поле, впрочем, выходите, когда захотите.

(Октавий, Антоний и войско уходят.)

Кассий

Итак, дуй, ветер! воздымайтесь, волны! плыви, корабль! буря настала, и все зависит от счастия.

Брут

Послушай, Луцилий.

(Луцилий и Мессала выступают.)

Луцилий

Что повелишь, Брут?

(Брут тихо говорит с Луцилием.)

Кассий

Мессала!

Мессала

Что желаешь, полководец мой?

Кассий

Ныне, Мессала, день моего рождения, точно в сей день родился Кассий. Дай мне руку свою, будь свидетелем моим, что я, подобно Помпею некогда, принужден был против воли своей свободу Рима и всех друзей наших предать успеху единой битвы. Ты знаешь, что я прежде много придерживался Епикура и правил его, теперь я другого мнения и уверен, что бывают предвозвещания будущего. Когда я шел из Сардиса, упали два великие орла на переднее знамя наше, они сели на него и алчно жрали из рук воинов, нас к Филиппам провождавших. Сим утром они улетели, и вместо них летают вороны и коршуны над головами нашими и взирают на нас как на известную уже добычу свою, сень, ими производимая, подобна печальному крову, под коим находится войско наше, в готовности испустить дух свой.

Мессала

Не верь сему.

Кассий

Я верю сему только отчасти, ибо я исполнен мужества и решился смело идти во сретение всех опасностей.

Брут

Совершенная правда, Луцилий.

Кассий

И так, дражайший Брут, да будут ныне боги на стороне нашей, дабы мы, яко друзья, в спокойнейших временах достигли счастливой старости. Но как судьбы человеческие всегда пребывают в неизвестности, то должны мы представить себе самое худшее, что нам приключиться может. Если проиграем мы битву сию, то теперешний разговор наш был уже последний. Что в сем случае предпринял бы ты?

Брут

То, что предписывает мне философия моя, по правилам которой осуждаю я Катона, самого себя жизни лишившего. — Я не знаю, для чего, но мне кажется то подлостью и робостью, чтобы, страшась могущего постигнуть нас, прекращать жизнь свою. — Сообразно философии сей вооружаются храбростью, дабы спокойно ожидать решения оных высших сил, которые нами во всем управляют.

Кассий

Итак, проиграв битву сию, хочешь ты допустить вести себя в триумфе по улицам Рима?

Брут

Нет, Кассий, нет! Не думай, благородный римлянин, чтобы Брут когда-либо скованный в Рим вошел, в сем случае помышляет он иначе. Сей день совершит то, что пятоенадесять Марта начало, но увидимся ли мы, не знаю. Итак, прими от меня последнее прощание, навеки, навеки прости, Кассий! Если мы увидимся, то будем веселее, если нет, то мы хорошо сделали, что теперь простились.

Кассий

Навеки, прости навеки, Брут! Если мы увидимся, то, конечно, будем веселее, если нет, то мы в самом деле хорошо сделали, что простились.

Брут

Итак, пойдем. О, если бы можно было предузнать, чем кончится сражение сие! Но довольно и того, что день кончится, следственно конец уже известен. — Пойдем же, ступай!

(Уходят.)

Явление II

Крик сражения.

БРУТ и МЕССАЛА.

Брут

Спеши, спеши Мессала, спеши и отдай на той стороне находящимся легионам приказ мой.

(Великий крик.)

— Вели им вдруг ударить на неприятеля, ибо я вижу, что сопротивление на крыле Октавия немного значит, для совершения победы нужно только скорое нападение. Спеши, спеши Мессала! вели им всем сойти.

(Уходят.)

Явление III

Крик сражения.

КАССИЙ и ТИТИНИЙ.

Кассий

Смотри, Титиний, смотри, как бегут малодушные, я сделался врагом собственных моих воинов. Сей знаменосец хотел бежать, я поразил робкого и отнял у него знамя.

Титиний

О Кассий! Брут слишком рано дал повеление к нападению, он слишком скоро уверил себя в победе, получив некоторую выгоду над Октавием, воины его бросились на добычу, а Антоний нас здесь гонит.

(Приходит Пиндар.)

Пиндар

Беги далее, Кассий. — Беги далее! Антоний в ставках твоих. Беги, благородный Кассий, беги далее!

Кассий

Возвышение сие довольно отдалено. — Посмотри, Титиний, в моих ли ставках вижу я раскладываемый огонь?

Титиний

Да, Кассий, да.

Кассий

Титиний! если ты меня любишь, то сядь на моего коня, скачи к оным толпам и потом возвратись сюда, дабы я узнать мог, из друзей или врагов состоят они?

Титиний

Я тотчас возвращусь.

(Уходит.)

Кассий

Взойди, Пиндар, повыше на холм сей. — Я никогда не мог далеко видеть. — Не спускай глаз с Титиния, и сказывай мне, что в поле увидишь. — В сей день начал я дышать, время протекло круг свой, и где я начал, там теперь окончаю. — Жизнь моя достигла пределов своих. — Ну, что ты видишь?

Пиндар

(На холме.)

Ах, Кассий!

Кассий

Что?

Пиндар

Титиний окружен со всех сторон конными, прямо к нему скачущими, однако он скачет далее. Теперь они уже близко. — Ну, Титиний! немного еще, так ты и в руках у них! — Ах! он сходит с коня. — Он взят в плен. — Слушай, как они восклицают от радости!

Кассий

Сойди теперь, и не смотри уже ни на что. — О! почто я малодушен толико! почто прожил до того часа, в который лучший друг мой перед глазами моими в плен взят!

(Пиндар сходит.)

Поди сюда, друг мой — В Парфии я тебя в плен взял, спас жизнь твою, и ты клялся мне исполнять все то, что повелю тебе. Теперь сдержи клятву свою и от минуты сея будь свободен. — Возьми славный меч сей, прободший внутренность Цезареву, и пронзи им грудь сию. — Долгий ответ мне не нужен, возьми эфес в руку, и, когда закрою я лицо свое — что уже и сделал — конец меча направь на сердце мое. —

(Бросается на меч.)

Цезарь! ты отмщен тем же мечом, который умертвил тебя! —

Пиндар

Теперь я свободен, но я не хотел бы свободы, если бы сие еще от меня зависело. — Ах, Кассий! — Далеко бегу я от земли сей, столь далеко, что никогда и никакой римлянин не услышит обо мне!

(Уходит. Титиний и Мессала приходят.)

Мессала

У нас вышла только мена, Титиний: Октавий побежден войском благородного Брута, а Кассий легионами Антония.

Титиний

Известие сие ободрит Кассия.

Мессала

Где ты его оставил?

Титиний

В совершенном унынии с Пиндаром, его невольником, на холме сем.

Мессала

Не он ли лежит там?

Титиний

Распростершися, подобно мертвому. — О скорбь!

Мессала

Не он ли это?

Титиний

Нет, это был он, Мессала, но Кассия нет уже! — О солнце заходящее! подобно как ты вечером сим сокрываешься в багряных лучах своих, так и Кассий сокрылся от нас в багряной крови своей! — Солнце Рима сокрылося! День наш протек! Облака, роса и опасности совокупляются, мы все свершили. Недоверчивость к судьбе моей были причиною действия сего!

Мессала

Недоверчивость к благополучной судьбе была причиною сего. О заблуждение ненавистное, отрасль угнетающей скорби! почто показываешь ты любопытность мыслям человеков вещи несуществующие? — О заблуждение! восприятое в единое мгновение, никогда не достигаешь ты благополучного рождения, не умертвив матери, тебя родившей!

Титиний

Пиндар! — Где ты, Пиндар!

Мессала

Сыщи его, Титиний! а я между тем пойду печальным известием сим пронзить ухо благородного Брута — пронзить, говорю, ибо острое железо и ядоносные стрелы столь же благоприятны были Бруту, сколь благоприятно будет ему известие сие.

Титиний

Поди скорее, Мессала, а я буду искать Пиндара.

(Мессала уходит.)

Почто посылал ты меня, Кассий? Разве не друзья твои встретили меня? Разве не они возложили на меня сей венец победный и повелели мне вручить тебе его? Разве не слышал ты восклицаний их? Ах! ты все обратил в худшую сторону. — Но увенчай чело свое венцом сим, ибо Брут повелел мне вручить его тебе, и я хочу исполнить повеление его. — Брут! прииди и зри, колико почитал я Кассия. — Простите мне сие, о боги! — Тако римлянин поступает. — Поди, меч Кассия, и сыщи сердце Титиния!

(Колется. Крик воинов.)

БРУТ, МЕССАЛА, молодой КАТОН, СТРАТОН, ВОЛУМНИЙ, ЛУЦИЛИЙ.

Брут

Где, Мессала, где лежит труп его?

Мессала

Вот он, и скорбящий Титиний подле него находится.

Брут

Титиний лежит вниз лицом. —

Катон

Он мертв!

Брут

О Юлий Цезарь! ты все силен еще! Дух твой вокруг носится и мечи наши направляет на собственную внутренность нашу!

(Великий крик.)

Катон

О великодушный Титиний! смотрите, он увенчал еще чело мертвого Кассия.

Брут

Дышат ли еще такие римляне, как Кассий и Титиний! — Прости, римлянин последний! Не возможно уже Риму произвести тебе подобного! — Друзья! я должен слезами умершему мужу сему более, нежели сколько теперь заплачу ему оных. — Я сыщу уже удобное для сего время, Кассий, сыщу уже. — Теперь подите и отошлите труп сей в Фассы, погребение его не должно совершиться в стане нашем, дабы не упало наше мужество. — Пойдем, Луцилий — пойдем младой Катон, возвратимся в сражение. Лабео и Флавий! велите идти войску нашему. — Теперь три часа, а мы должны еще, о Римляне! пред наступлением нощи испытать счастие наше во второй битве.

(Уходят.)

Явление IV

Крик воинов.

БРУТ, КАТОН, ЛУЦИЛИЙ и другие.

Брут

Не лишайтесь еще мужества, сограждане мои! не лишайтесь еще мужества!

Катон

Какой незаконнорожденный не поступает так? Кто идет со мною! Я возглашу имя во все поле — я сын Марка Катона! — Внимайте! — Враг тиранов и друг отечества моего — я сын Марка Катона! — Внимайте!

(Некоторые воины в битве.)

Брут

А я Брут, я Марк Брут! Брут, друг отечества моего. — Признайте меня Брутом!

(Уходит.)

Луцилий

О Катон, благородный юноша! ты пал? — Ах! но ты пал так, как Титиний, и достоин быть сыном Катоновым.

Воин

Сдайся — или умри!

Луцилий

Я сдамся только для того, чтобы ты умертвил меня.

(Дает ему несколько денег.)

Вот тебе награда за смерть мою, умертвив Брута, будешь ты славен.

Воин

Нам не должно умерщвлять его — знатный пленник!

(Приходит Антоний.)

Воин 2

Прочь! дайте место! скажите Антонию, что Брут взят в плен.

Воин 1

Я бегу уведомить его, но вот он сам — Брут взят в плен! Брут взят в плен, Антоний!

Антоний

Где он?

Луцилий

В безопасности, Антоний, Брут безопасен. Я могу уверить вас, что никогда и никакой неприятель не возьмет Брута в плен живого. Боги да защитят его от такого срама! Если ты обретешь его живого или мертвого, то обрящешь его всегда себя достойным, всегда Брутом.

Антоний

Это не Брут, друг мой, но муж, уверяю тебя, цены толь же высокой, как и Брут. Храни безопасность его, и поступай с ним почтительно. Таких мужей лучше хотел бы иметь я друзьями своими, нежели врагами. Подите и узнайте, жив ли Брут или нет, и известие принесите нам в ставку Октавия.

(Уходят.)

Явление V

Другая сторона места сражения.

БРУТ, ДАРДАНИЙ, КЛИТ, СТРАТОН и ВОЛУМНИЙ.

Брут

Гряди, бедный остаток друзей моих! успокойтесь на камне сем.

Клит

Статилий пошел за факелом, но не возвратился: он либо взят в плен, или умерщвлен.

Брут

Сядь, Клит, смерть есть лозунг, повсюду она теперь встречается — Послушай, Клит. —

(Тихо говорит с ним.)

Клит

Как! я, Брут? — Нет! не для чего в мире!

Брут

И так молчи, не говори ни слова!

Клит

Лучше я сам себя лишу жизни.

Брут

Послушай, Дарданий —

Дарданий

Мне сие сделать?

Клит

О Дарданий!

Дарданий

О Клит!

Клит

Какое злое предложение делал тебе Брут?

Дарданий

Чтобы я умертвил его. — Посмотри, как он задумался.

Клит

Теперь великий муж сей так исполнен скорби, что она из глаз его изливается.

Брут

Поди сюда, Волумний.

Волумний

Что, повелитель мой?

Брут

Послушай, Волумний: Дух Цезарев являлся уже мне два раза ночью: в первый раз в Сардисе, а в сию последнюю ночь здесь при Филиппах. — Я ведаю, что пришел час мой.

Волумний

Не отчаивайся, Брут.

Брут

Нет, Волумний, сие я верно знаю. Видишь, — чем все кончится в мире. Враги наши гнали нас до самой бездны, лучше будет самим нам повергнуться в оную, нежели дождаться того, как они нас туда свергнут. Ты знаешь, добродушный Волумний, что мы с тобою вместе учились в школе: итак, ради сего, ради прежней дружбы нашей прошу тебя, да возьмешь в руки меч мой, на который я брошусь.

Волумний

Сие не есть дело друга, Брут.

(Непрестанный шум.)

Клит

Беги, беги, Брут! теперь не время медлить.

Брут

Прости, друг мой, — и ты, Волумний. Стратон! ты все спал, прости и ты. — Сердце мое радуется, сограждане мои, что я во всей жизни своей не нашел ни одного человека, который бы мне неверен был. Сия проигранная битва принесет мне всегда более чести, нежели Октавию и Марку Антонию подлая победа нынешняя. Простите, любезные друзья, ибо язык Брутов почти уже кончил историю жизни своей. Ночь объемлет глаза мои, и кости мои, трудившиеся единственно для достижения часа сего, стремятся к покою.

(Шум и крик: бегите! бегите! бегите!)

Клит

Беги, Брут, беги!

Брут

Подите, я вам последую. Стратон! останься с господином своим, ты великодушен и не лишен ощущения чести. И так держи меч мой, и отврати лицо свое, я брошусь на оный. — Послушаешься ли ты меня, Стратон?

Стратон

Дай мне прежде руку свою — прости, повелитель мой!

Брут

Прости, добрый Стратон — Цезарь! будь доволен, я не умерщвлял тебя и в половину с такою охотою.

(Бросается на меч свой, и умирает.)

Шум, отступ.

АНТОНИЙ,

ОКТАВИЙ, МЕССАЛА, ЛУЦИЛИЙ и войско.

Октавий

Кому принадлежит невольник сей?

Мессала

Невольнику моему. — Стратон! где твой господин?

Стратон

Он свободен от рабства, которое тебя угнетает, Мессала, победители ничего теперь более сделать с ним не могут, как предать огню труп его, ибо один Брут победил Брута, и никто не может хвалиться смертию его.

Луцилий

И так нашли Брута. — Благодарю тебя, Брут, что ты утвердил слова Луцилия.

Октавий

Всех, служивших Бруту, принимаю я во услужение к себе. — Хочешь ли, друг мой, жить у меня?

Стратон

Хочу, если Мессала меня отдаст тебе.

Октавий

Отдай мне его, любезный Мессала.

Мессала

Как умер начальник мой, Стратон?

Стратон

Я держал меч, а он на него бросился.

Мессала

И так возьми его, Октавий, ибо он последнюю услугу оказал начальнику моему.

Антоний

Брут был наивеличайший из всех римлян! Все заговорщики, его одного исключая, поступали по единой ненависти к великому Цезарю, только он один по ревности к общему благу и любви к отечеству в числе их. Жизнь его была толь изящна и свойства духа его были толь благородны, что натура могла бы выступить и сказать всему миру: ‘Вот был Муж!’

Октавий

И так постараемся воздать ему при погребении его ту честь, которую заслужила жизнь его. — Тело его будет лежать ночью сею в ставке моей, в великолепном украшении Военачальника. — Теперь успокоимся от битвы и пойдем разделить славу сего счастливого дня.

КОНЕЦ.

Читайте также: