Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 106 минут(ы)

СОЧИНЕНІЯ
ВИЛЬЯМА ШЕКСПИРА
ВЪ ПЕРЕВОД И ОБЪЯСНЕНІИ
А. Л. СОКОЛОВСКАГО.

Съ портретомъ Шекспира, вступительной статьей ‘Шекспиръ и его значеніе въ литератур’ и съ приложеніемъ историко-критическихъ этюдовъ о каждой пьес и около 3.000 объяснительныхъ примчаній.

ИМПЕРАТОРСКОЮ АКАДЕМІЕЮ НАУКЪ переводъ А. Л. Соколовскаго удостоенъ ПОЛНОЙ ПУШКИНСКОЙ ПРЕМІИ.

ИЗДАНІЕ ВТОРОЕ,
пересмотрнное и дополненное по новйшимъ источникамъ.

ВЪ ДВНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Томъ IV.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
ИЗДАНІЕ Т-ва А. Ф. МАРКСЪ.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

Годъ, когда написанъ ‘Юлій Цезарь’, не опредленъ въ точности. Въ печати трагедія появилась въ первый разъ лишь въ полномъ собраніи сочиненій Шекспира 1623 года, гд и помщена въ отдл трагедій третьей по счету пьесой подъ заглавіемъ ‘The tragedie of Iulius Caesar’. Пьесы съ сюжетомъ смерти Цезаря представлялись однако на англійской сцен гораздо ране. Такъ, въ ‘Гамлет’ Полоній говоритъ, что онъ исполнялъ роль Цезаря, и что его зарзалъ въ Капитоліи Брутъ. Фраза эта явно указываетъ, что смерть Цезаря была представляема на театральныхъ подмосткахъ уже до 1603 года (когда написанъ ‘Гамлетъ’), но намекалъ ли Шекспиръ этими словами Полонія на свою собственную или чужую трагедію, мы изъ текста ‘Гамлета’ видть не можемъ. Старанія комментаторовъ разъяснить вопросъ о времени созданія трагедіи не привели ни къ какому точному результату. Мэлоне опредляетъ этотъ срокъ 1607 годомъ, ссылаясь на то, что въ 1606 году вышла, написанная на шотландскомъ нарчіи, пьеса, въ которой была изображена смерть Цезаря. Авторомъ пьесы былъ графъ Стирлингъ, и Мэлоне полагаетъ, что Шекспиръ заимствовалъ свой сюжетъ именно изъ нея. Нечего говорить, до чего такое мнніе натянуто и бездоказательно. Шекспиръ, правда, заимствовалъ очень часто сюжеты своихъ пьесъ изъ чужихъ произведеній, но изъ этого еще не слдуетъ, что каждая пьеса, написанная на одинаковый съ Шекспиромъ сюжетъ, должна считаться источникомъ, изъ котораго онъ заимствовалъ свое произведеніе. Нсколько боле вроятности представляетъ изслдованіе, сдланное по этому вопросу Колльеромъ. Этотъ комментаторъ нашелъ, что въ поэм Драйтона, озаглавленной: ‘Войны бароновъ’ и изданной въ 1603 году, есть нсколько стиховъ въ которыхъ авторъ, прославляя героя поэмы, Мортимера, характеризуетъ его въ выраженіяхъ, взятыхъ прямо изъ Шекспирова ‘Юлія Цезаря’. Между тмъ, въ прежнемъ изданіи этой поэмы, вышедшемъ въ 1596 году, этихъ стиховъ нтъ. Отсюда Колльеръ сдлать выводъ, что, вроятно, ‘Юлій Цезарь’ былъ написанъ Шекспиромъ незадолго до 1603 года, и что Драйтонъ, пораженный силой и образностью этихъ стиховъ, включилъ ихъ въ новое изданіе своей поэмы. Мнніе это, конечно, также не боле, какъ догадка, но догадка, имющая по крайней мр какое-нибудь реальное основаніе. Если, оставя догматическія изслдованія, мы обратимся къ самому тексту трагедіи, ея слогу и общей обработк какъ дйствія, такъ и характеровъ, то предположеніе Колльера, что ‘Юлій Цезарь’ созданъ Шекспиромъ въ первые годы XVII столтія, получитъ еще боле вское основаніе. Необыкновенная сила и законченность всего произведенія, сжатость слога, глубина главной идеи и удивительная разработка характеровъ невольно наводятъ на мысль, что пьесу эту слдуетъ отнести къ циклу тхъ величайшихъ произведеній Шекспира, которыя написаны имъ около этого времени. Вслдствіе этого высказанное выше мнніе Колльера о созданіи ‘Юлія Цезаря’ если не точно въ 1603 году, то никакъ не ране и не позже предшествовавшихъ 1602 или 1601 годовъ, принято въ настоящее время почти всми. Пьеса напечатана въ изданіи in folio безъ раздленія на акты и сцены и даже безъ означенія именъ дйствующихъ лицъ. Но самый текстъ принадлежитъ къ исправнйшимъ и могъ быть перепечатываемъ почти безъ перемнъ.

Создавая ‘Юлія Цезаря’, Шекспиръ пользовался текстомъ Плутарха еще боле, чмъ въ двухъ другихъ своихъ римскихъ трагедіяхъ. Сличая Шекспировъ текстъ ‘Коріолана’, а также ‘Антонія и Клеопатры’ съ текстомъ Плутарха, мы найдемъ, что хотя почти вс выведенные въ Шекспировыхъ пьесахъ факты взяты изъ помянутаго источника, но что тмъ не мене Шекспиръ длалъ порой незначительныя отступленія и даже придумывалъ нкоторыя сцены самъ. Въ ‘Юліи Цезар’, напротивъ, не только нтъ ни одной сцены, которая не была бы взята прямо изъ Плутарха, но даже цлые монологи дйствующихъ лицъ и многія изъ ихъ отдльныхъ выраженій взяты оттуда же {Заимствованія эти такъ обширны, что ихъ неудобно было помщать въ настоящей стать, а потому главнйшія приведены въ примчаніяхъ.}. При сравненіи обоихъ текстовъ можетъ на первый взглядъ показаться, что Шекспиръ какъ будто даже вовсе не участвовалъ своимъ воображеніемъ въ созданіи этой трагедіи, но ограничился выборомъ изъ массы приведенныхъ Плутархомъ фактовъ лишь тхъ, которые призналъ нужными для своей пьесы, но вотъ въ этомъ-то, повидимому, совершенно пассивномъ, пріем и выразилась та присущая таланту Шекспира поразительная чуткость, съ какою онъ, смотря на проносившіяся предъ нимъ явленія жизни, умлъ выбирать изъ нихъ лишь т, которыя, точно по закону взаимнаго притяженія, группировались въ стройное цлое, рисуя предъ нами эту жизнь въ гораздо боле рельефномъ, ощутительномъ вид, чмъ она представлялась въ набор фактовъ, даже несравненно боле многочисленныхъ. Въ Плутарх мы видимъ, правда, живое и увлекательное, но все-таки не боле, какъ простое изложеніе событій. Если авторъ пытался порой ихъ осмысливать, то не шелъ дале обобщенныхъ нравственныхъ сентенцій, между тмъ въ трагедіи Шекспира, кром ясной до ощутительности разработки отдльныхъ характеровъ, рисуется предъ нами еще полная картина замчательнйшаго историческаго событія, легшаго на рубеж перехода отъ взглядовъ и понятій древняго міра къ взглядамъ и понятіямъ новаго.

Если литературное произведеніе названо именемъ какого-нибудь изъ дйствующихъ въ немъ лицъ, то это даетъ право читателю ожидать, что лицо это будетъ фактически выставлено, какъ главное, что авторъ съ особенной заботливостью займется не только разработкой поступковъ и положеній, въ какихъ оно является, но поставитъ его также центромъ и главной причиной, изъ которыхъ будутъ вытекать поступки всхъ прочихъ лицъ. Если же лицо, именемъ котораго названо литературное произведеніе, сверхъ того, слишкомъ извстно, какъ лицо историческое, то ожиданіе читателя, что разработка его характера и его длъ будетъ имть преобладающее значеніе, длается еще боле законнымъ и вроятнымъ. Имя Юлія Цезаря можетъ навести на такую мысль скорй всякаго другого. Человкъ, наполнившій славой своего имени весь древній міръ на всхъ поприщахъ: военномъ, административномъ и даже ученомъ (исправленіе календаря), человкъ, покорявшій народы десятками, проникавшій побдоносно съ кучкой сподвижниковъ, рабски повиновавшихся его вол, въ невдомыя, считавшіяся почти баснословными, страны (какою, напримръ, была тогдашняя Англія), и наконецъ человкъ, предъ самодержавной волей котораго добровольно преклонилось такое политическое устройство, какимъ была многовковая Римская республика,— это ли не былъ человкъ, въ чьей индивидуальной личности нельзя было найти достаточно матеріала для того, чтобы фактически поставить его исходнымъ пунктомъ и главнымъ дйствующимъ лицомъ произведенія, которое было названо его именемъ, и можно ли было предположить, чтобъ нашелся авторъ, ршившійся отнестись къ тому лицу иначе?

Взглянемъ теперь, какимъ Шекспиръ изобразилъ Цезаря въ своей трагедіи.

Въ первой сцен предъ нами проходитъ торжественная процессія, въ которой кумиръ народа и всего древняго міра шествуетъ среди толпы, бросившей вс свои обыденныя занятія для того только, чтобы подобострастно поглазть на его тріумфъ. Шествіе останавливается. Цезарь хочетъ говорить. Мгновенно воцаряется благоговйная тишина. Вс ждутъ, какое слово проронитъ всеобщій оракулъ. Но что же мы видимъ? Онъ обращается къ одному изъ своихъ любимцевъ съ просьбой исполнить пустйшій суеврный обрядъ, который могъ имть чисто личное, касающееся его одного, семейное значеніе. Онъ жаждетъ имть наслдника и проситъ Антонія коснуться при священномъ бг жены Цезаря, вря, что этимъ средствомъ съ женщинъ снимается порокъ безплодія. Нельзя сказать, чтобы время для такого разговора было выбрано умстно, и чтобы подобнымъ перерывомъ грандіозной процессіи Цезарь могъ усилить и поддержать свое обаяніе въ глазахъ лежавшаго у его ногъ Рима. Но перерывъ кончился, и процессія удалилась. Затмъ произошло за сценой не совсмъ пріятное для Цезаря происшествіе. Тотъ же любимецъ Цезаря, Антоній, поднесъ ему корону. Моментъ былъ важенъ, и поступить надо было умно. Не замчая въ толп особеннаго энтузіазма при вид такой неожиданности, Цезарь оказался настолько благоразумнымъ, что отвергъ предложенную корону, но, сдлавъ это, онъ не могъ скрыть своего неудовольствія, что уже никакъ нельзя было назвать благоразумнымъ. Неудовольствіе это было такъ сильно, что онъ сорвалъ его на первомъ попавшемся на глаза предмет. Но какой же былъ это предметъ? Цезарь увидлъ старика Кассія. Этотъ человкъ ему давно уже казался подозрительнымъ, потому что всегда ходилъ съ нахмуреннымъ лбомъ, чуждался игръ и веселья, любилъ читать и разсуждать, не спалъ по ночамъ, а наконецъ ‘онъ былъ слишкомъ худощавъ!’ Цезарь любилъ только толстыхъ людей, которые, по его мннію, были надежне тмъ, что душа у нихъ нараспашку, и они не таятъ вредныхъ, скрытыхъ мыслей! Сказавъ эти слова, Цезарь однако поспшилъ оговориться и, точно боясь, чтобъ даже близкій къ нему человкъ, Антоній, не заподозрлъ его въ трусости, прибавилъ, что, конечно, онъ говоритъ это не про себя, что онъ — Цезарь,— и потому ему лично бояться нечего… Какая мелочность! Неужели мы слышимъ и видимъ Юлія Цезаря, этого героя и великаго человка, для замысловъ котораго казался тснымъ цлый міръ? Если бъ эту сцену прочесть кому-нибудь, незнакомому ни съ Плутархомъ ни съ Шекспировой трагедіей, и прочесть, не называя именъ дйствующихъ лицъ, а затмъ спросить: кого хотлъ изобразить авторъ?— то мы наврное бы получили въ отвтъ: вроятно, какого-нибудь мелочного, подозрительнаго тирана, случайно возвысившагося надъ толпой и недостойно преслдующаго всякую мысль и всякое благородное выраженіе человческаго достоинства. Во всякомъ случа имя Цезаря, можно быть увреннымъ, не было бы произнесено въ отвтъ… Но пойдемъ въ анализ трагедіи дале. Слдующая сцена переноситъ насъ въ домъ Цезаря. Онъ провелъ дурную, тревожную ночь, разстроившую его нервы. Приходитъ его жена и еще боле усиливаетъ это дурное, подозрительное расположеніе, разсказавъ сонъ, который будто бы предвщаетъ Цезарю опасность. Въ первую минуту Цезарь возстаетъ противъ такихъ глупостей и возражаетъ такой же высокопарной фразой, какую сказалъ въ предыдущей сцен Антонію. ‘Онъ — Цезарь! Не онъ долженъ бояться опасности, а напротивъ — опасность его!’ Но чмъ же кончается это гордое заявленіе? Онъ послушно соглашается на требованіе жены не выходить изъ дома и велитъ сказать, что не пойдетъ въ сенатъ, при чемъ, боясь уронить свое значеніе, прибгаетъ къ самой мелочной, школьнической лжи. Онъ велитъ сказать, что поступаетъ такъ вовсе не по какой-нибудь важной причин, а просто потому, что не хочетъ итти! Пусть сенатъ узнаетъ это и преклонится предъ его волей! Но посолъ, пришедшій звать Цезаря, былъ не изъ такихъ, чтобъ дать себя одурачить подобнымъ отвтомъ. Онъ изучилъ нравъ своего повелителя настолько, что зналъ средство, какъ заставить его сдлать, что угодно, оставивъ въ то же время въ убжденіи, что онъ поступаетъ именно, какъ хочетъ самъ. Этимъ средствомъ была лесть. Выслушавъ льстивое до смшного объясненіе своихъ тревогъ, Цезарь опять мняетъ свое ршеніе и изъявляетъ согласіе итти въ сенатъ вопреки своему прежнему страху. Является толпа заговорщиковъ и, продолжая разговоръ въ томъ же льстивомъ тон, уводитъ его съ собой. Сцена переносится въ сенатъ. Цезарь является снова въ ореол напускного, декоративнаго величія и задаетъ надменный вопросъ:— ‘Какое зло пресчетъ сегодня Цезарь съ своимъ сенатомъ?’ Заговорщики, дйствуя по обдуманной до мелочей программ, прерываютъ засданіе, обращаясь къ Цезарю съ пустйшей просьбой, на которую можно было бы отвтить много-много двумя-тремя словами. Но какъ же отзывается на эту выходку Цезарь? Вмсто простого отвта онъ мотивируетъ свой отказъ высокопарной рчью, заявляя, что онъ Цезарь! Что никогда не измнитъ онъ своего ршенія, такъ же, какъ не измняетъ своего мста на неб та неподвижная звзда, около которой обращается весь міръ!.. Итти дале въ высокомрномъ самообожаніи было невозможно. Но чмъ же кончилось такое пустое самохвальство? Не успли слова эти вылетть изъ устъ говорившаго, какъ вслдъ за ними исчезъ и онъ, скатившись именно, какъ звзда, подобно метеору, пронизавшему воздухъ и не оставившему никакого слда своего существованія. Съ художественной точки зрнія сцена эта, безъ сомннія, превосходна, но все-таки трудно себ представить, чтобы Шекспиръ изобразилъ Цезаря въ такомъ ничтожномъ вид только по капризу фантазіи, не имя въ виду боле глубокаго, обдуманнаго плана. Неужели, невольно является вопросъ, Шекспиръ видлъ въ Цезар только самолюбиваго, мелочного деспота, дошедшаго до идіотскаго самообожанія и попавшаго въ тенета своихъ враговъ, какъ неразсудительный ребенокъ? Неужели, когда онъ писалъ свою трагедію, давъ ей громкое имя ‘Юлій Цезаря’, передъ нимъ рисовалось только такое ничтожное лицо, какое выведено имъ въ описанныхъ сценахъ? Гд же его слава, наполнившая міръ? Неужели Шекспиръ не призналъ нужнымъ изобразить прежнюю жизнь Цезаря, его походы, государственныя дла, его геніальный умъ, помощью котораго онъ умлъ находиться во всевозможныхъ обстоятельствахъ? И наконецъ неужели Шекспиръ до того мало цнилъ современныхъ Цезарю римлянъ, что точно въ насмшку имъ сказалъ своимъ Цезаремъ:— ‘Смотрите! Вотъ каковъ тотъ богъ, предъ которымъ вы преклонялись?’

Если прочесть изъ Шекспировой трагедіи только т сцены, которыя описаны выше, то подобнаго рода вопросы поднимаются сами, но если прочесть ее всю, то производимое ею впечатлніе получаетъ совершенно иной видъ. Цезарь лично выведенъ въ ней только въ этихъ немногихъ сценахъ, но вся трагедія заключаетъ пять длинныхъ дйствій. Чмъ же наполнены они и какое отношеніе имютъ къ лицу, чьимъ именемъ трагедія названа? Это мы можемъ увидть, если бросимъ бглый взглядъ на т прочія сцены, въ которыхъ Цезарь лично не принимаетъ участія. Многое скажетъ намъ и объяснитъ уже первая сцена, происходящая въ отсутствіи Цезаря, посл это тріумфальнаго шествія. Предъ нами два лица: Брутъ и Кассій. Они оба видли то пустое происшествіе, которымъ эта сцена была прервана, и однако ни одинъ изъ нихъ не обратилъ вниманія на ничтожность этого происшествія и не вздумалъ судить Цезаря только по немъ. Сужденія ихъ гораздо глубже и основательнй. Кассій, горячій и убжденный республиканецъ, выходитъ изъ себя при мысли, что Цезарь, котораго онъ когда-то зналъ, какъ человка, подобнаго всмъ, подверженнаго наравн со всми людскимъ слабостямъ и болзнямъ, сталъ теперь кумиромъ, предъ которымъ преклоняются вс. Онъ не можетъ вынести вида того энтузіазма, какимъ вспыхиваетъ Римъ при вид этого человка, и задаетъ вопросъ: неужели Римъ сталъ смрадной грудой растопки, годной для того только, чтобъ освщать подобное ничтожество, какъ Цезарь? Брутъ сдержаннй въ выраженіи своихъ чувствъ и мыслей. Онъ мене, чмъ Кассій, говоритъ о Цезар лично, но и въ его мысляхъ, такъ же, какъ въ (мысляхъ Кассія, на первомъ план стоитъ не Цезарь, а Римъ, съ его невыносимой подчиненностью Цезарю. Сцена эта, поставленная вслдъ за сценою перваго появленія Цезаря, сразу измняетъ ея впечатлніе и наводитъ на мысль, что, значитъ, какъ ни ничтоженъ могъ показаться Цезарь самъ, но, что за этой наружной ничтожностью Шекспиръ выразилъ нчто иное, имвшее гораздо большее, значеніе. Это подтверждается еще ясне изъ дальнйшихъ сценъ. Оказывается, что Брутъ и Кассій были далеко не единственными людьми, разсуждавшими такимъ образомъ. Они были только боле видными и боле краснорчивыми выразителями тхъ взглядовъ и мнній, какіе мы отъ нихъ слышали. У нихъ была огромная толпа единомышленниковъ, видвшихъ въ Цезар не меньшее зло и бывшихъ готовыми пожертвовать всмъ, до жизни включительно, лишь бы это зло было вырвано съ корнемъ. Въ чемъ состояло это зло — объясняетъ намъ сильне слдующая сцена заговора въ дом Брута. О Цезар лично заговорщики тоже почти не говорятъ. Они вооружаются не противъ него, но противъ его духа, Брутъ даже прямо съ горестнымъ сожалніемъ прибавляетъ, что онъ дорого бы далъ, если бъ можно было уничтожить духъ Цезаря, не касаясь его самого. Значитъ, Цезарь самъ вовсе не казался заговорщикамъ настолько опасной величиной, чтобъ надо было предпринимать что-либо противъ него лично. Такая постановка вопроса сразу обличаетъ главную основную мысль трагедіи и вмст съ тмъ опредляетъ, кто былъ въ ней дйствительно главнымъ дйствующимъ лицомъ. Мы узнаёмъ, что лицомъ этимъ былъ не тотъ Цезарь, котораго мы только-что видли, и который, не выказавъ себя предъ глазами зрителей ршительно ничмъ серьезнымъ и важнымъ, вскор затмъ палъ подъ кинжалами заговорщиковъ. Лицомъ этимъ былъ какой-то другой Цезарь, чей духъ носился надъ всмъ Римомъ, жилъ въ умахъ громадной толпы и держалъ въ рукахъ ея волю до того, что заставлялъ забыть все славное прошлое Рима ради раболпнаго преклоненія предъ новыми мыслями и взглядами, которые грозили перевернуть все многовковое государственное устройство Рима. Вотъ каковъ былъ Цезарь, противъ котораго возстали подъ знаменемъ такихъ людей, какъ Брутъ и Кассій, заговорщики! Вотъ какого Цезаря хотли они низвергнуть, думая, что достигнутъ этого, если сталь ихъ мечей пронзитъ грудь того, ничтожнаго, повидимому, человка, какого вывелъ Шекспиръ подъ именемъ Юлія Цезаря! Послдствія показали, какъ ошибочны и безсильны были надежды заговорщиковъ. Едва Цезарь палъ, пронзенный ихъ мечами, одинъ изъ ревностнйшихъ его поклонниковъ, Антоній, произноситъ надъ тломъ убитаго пророческія слова:

Здсь, предъ устами ранъ твоихъ кровавыхъ,

Открывшихся какъ будто для того,

Чтобъ побудить своимъ нмымъ молчаньемъ

Къ словамъ меня,— я предрекаю то,

Что ждетъ весь міръ. Падетъ проклятье гнетомъ

На родъ людской! Италія зачахнетъ

Средь грозныхъ войнъ и безначальныхъ смутъ!

Раздоры, кровь, убійства и несчастья

Сроднятся такъ со всей людской толпой,

Что матери смотрть со смхомъ будутъ

На смерть дтей, изрубленныхъ на части

У нихъ въ глазахъ! Привычка къ злу исторгнетъ

Всю жалость изъ сердецъ, и вотъ тогда-то

Духъ Цезаря, съ богиней грозной мести,

Примчавшейся къ нему съ огнемъ въ рукахъ

Изъ адскихъ ндръ,— пройдетъ побдоносно

По всей земл, съ громовымъ, громкимъ крикомъ:

Пощады нтъ!— Спустивъ на волю съ цпи

Свирпыхъ псовъ войны, покроетъ землю

Онъ грудой тлъ, чей смрадъ заразой тлнья

Наполнитъ міръ, и не найдется рукъ.

Чтобъ ихъ зарыть!

Слова эти Антоній произноситъ въ третьемъ дйствіи трагедіи надъ тломъ убитаго, весь же конецъ трагедіи, т.-е. ровно ея половина, занятъ рядомъ сценъ, въ которыхъ съ рельефной наглядностью изображены послдствія смерти Цезаря совершенно въ томъ вид и дух, какъ предрекалъ объ этомъ Антоній. Распря между врагами Цезаря и его сторонниками начинается тотчасъ же посл его смерти. Тысячи людей гибнутъ, сами не зная, за что. Война и смуты охватываютъ все Римское государство. Виновники смерти Цезаря гибнутъ, при чемъ Брутъ, думавшій, умертвивъ Цезаря, сразить его духъ, самъ отчаянно заявляетъ о своей неудач, восклицая:

О, Цезарь!

Поистин могучъ и славенъ ты!

До сей поры твой духъ царитъ надъ нами,

Разя насъ сталью собственныхъ мечей!

Если, оставя Шекспирову трагедію, которая оканчивается смертью Брута, мы обратимся къ исторіи и взглянемъ на то, что было дальше, то увидимъ, что послдствія кровавой драмы, разыгравшейся въ Капитоліи, разрослись еще шире въ томъ же самомъ дух и закончились лишь воцареніемъ Августа, т.-е. иначе говоря, полнымъ торжествомъ того самаго духа цезаризма, который убійцы Цезаря думали сразить въ немъ. Величавая рка Римскаго государства перемнила свое прежнее русло и пошла инымъ путемъ, принужденная къ тому роковой силой обстоятельствъ, чему Цезарь лично никакъ не былъ причиной. Здсь не мсто излагать слишкомъ извстныя изъ исторіи причины погибели Римской республики, а равно и входить въ критику вставшаго на ея мсто новаго режима, овладвшаго міромъ на большее число вковъ, чмъ длилась сама республика, но для характеристики Шекспировой трагедіи собственно остается прибавить, что именно эта-то распря стараго режима съ новымъ и составляетъ главную ея идею. Личность Юлія Цезаря является въ ней лишь видимымъ знаменемъ гораздо боле важныхъ событій, и потому изображеніе Цезаря въ томъ сравнительно ничтожномъ вид, въ какомъ онъ выставленъ Шекспиромъ, не только не уничтожаетъ грандіознаго впечатлнія трагедіи, но, напротивъ, выставляетъ его еще рельефне, подчеркивая это впечатлніе своимъ съ нимъ контрастомъ. Цезарь былъ безспорно великій человкъ, и Шекспиръ, безъ сомннья, могъ бы нарисовать его въ несравненно боле величавомъ вид. Но, какъ ни былъ онъ великъ, онъ имлъ свои слабости, какъ человкъ, и, сверхъ того, былъ уже совершеннымъ пигмеемъ въ сравненіи съ той роковой силой, которая измнила весь строй древняго міра. Потому при изображеніи этой великой картины Шекспиру не было надобности возвеличивать Цезаря лично. Римъ дряхллъ самъ собой, покоряясь общему закону, что все на свт должно имть свой конецъ. Цезаризмъ былъ формой, въ которую переродился древній строй, и если современные Цезарю люди думали, что этотъ новый строй воплощался въ личности Цезаря, то эти люди крайне ошибались. Разложеніе стараго порядка не могло остановиться съ устраненіемъ лица, которое, по мннію недальновидныхъ людей, было будто бы причиной тхъ великихъ органическихъ перемнъ, которыя предъ ними происходили. Цезарь, въ смысл идеи цезаризма, не могъ быть убитымъ. Цезаризмъ въ то время уже жилъ въ умахъ и убжденіяхъ милліоновъ, потребность его чувствовалась массами, и эта мысль проведена Шекспиромъ чрезъ всю трагедію. Мысль эту прекрасно сознавали даже такіе люди, какъ Брутъ, Кассій и прочіе заговорщики, хотя и ошибались въ опредленіи средства, какимъ надо было лчить болзнь, воображая, будто съ устраненіемъ Цезаря устранится и самая болзнь. Что жъ до народныхъ массъ, то идея эта въ то время уже органически слилась съ ихъ существомъ, вошла въ ихъ плоть и кровь. А извстно, что въ такихъ случаяхъ нельзя помочь горю не только поверхностными, но даже и радикальными средствами. Въ подтвержденіе, что дло стояло именно такъ, стоитъ сравнить, какъ изобразилъ Шекспиръ народныя массы, напримръ, въ ‘Коріолан’ и въ настоящей трагедіи. Толпа, конечно, всегда бываетъ толпой, т.-е. стадомъ, слпо бросающимся туда, куда укажутъ путь хитрые вожди. Шекспиръ это прекрасно понималъ и съ этой точки зрнія изобразилъ толпу совершенно одинаково въ обихъ трагедіяхъ. Но какую огромную разницу видимъ мы въ тхъ основныхъ понятіяхъ, какими толпа увлекается въ томъ и въ этомъ случа! Какъ ни хитры бываютъ народные вожди, они могутъ имть успхъ только тогда, если будутъ дйствовать на стихійные, коренные инстинкты толпы. Въ Коріолан народные трибуны достигаютъ своей цли, постоянно говоря только о правахъ и вольностяхъ народа, зная хорошо, что слова ихъ упадутъ на хорошую, пригодную для такихъ смянъ почву. И они достигаютъ своего. Толпа возстаетъ, какъ одинъ человкъ, на защиту своихъ правъ и единогласно изгоняетъ предполагаемаго ихъ нарушителя. Въ ‘Юліи Цезар’ наивный идеалистъ Брутъ, правда, обращается къ толп съ рчью, построенной на основаніи точно такихъ же данныхъ. Онъ точно такъ же говорить о свобод, которой Цезарь угрожалъ, и на первыхъ порахъ рчь Брута какъ будто даже кажется попавшей въ цль.— ‘Да, да! Цезарь былъ тиранъ!— кричитъ толпа:— какъ хорошо, что съ нимъ покончили!’ Но едва Брутъ кончилъ свою рчь, какъ та же толпа, начиная восхвалять Брута, вдругъ длаетъ, предложеніе:— ‘Пусть онъ (т.-е. Брутъ) будетъ впредь Цезаремъ! Увнчаемъ его!’ Едва ли Брутъ, произнося свою рчь, ожидалъ такого результата. Слдующая сцена показываетъ еще рельефне, чмъ стала въ то время римская толпа. Предъ народомъ является Антоній, великій краснобай и мастеръ увлекать толпу своимъ краснорчіемъ. Онъ начинаетъ съ того, что пытается ее разжалобить, и дйствительно достигаетъ при своемъ искусств говорить этой цли. Но этого было мало. Ему надо было увлечь толпу и возстановить ее противъ Цезаревыхъ убійцъ. Чмъ же онъ этого достигаетъ?— предъявленіемъ завщанія Цезаря, въ которомъ Цезарь отказываетъ каждому гражданину Рима ничтожную сумму денегъ. Услышавъ это, толпа галдитъ, превозноситъ Цезаря де небесъ и бжитъ съ горящими головнями въ рукахъ поджигать домы Цезаревыхъ убійцъ. Вотъ во что превратились въ эпоху Цезаря прежніе безкорыстные республиканцы! Не говоритъ ли это совершенно ясно, что именно Шекспиръ изобразилъ въ своей трагедіи? Были критики, которые, ссылаясь на ничтожность личности самого Цезаря въ томъ вид, въ какомъ изобразилъ его Шекспиръ, видли въ этомъ ошибку поэта и находили, что трагедію слдовало бы назвать именемъ Брута. Характеръ Брута въ трагедіи дйствительно нарисованъ гораздо боле широкими чертами, чмъ личность Цезаря, но изъ предыдущихъ страницъ читатели могли видть, что программа трагедіи несравненно шире и выше, чмъ изображеніе отдльныхъ характеровъ, и потому, если уже поднимать вопросъ о томъ, какъ слдовало ее озаглавить, то можно сказать, что названіе ‘Торжество цезаризма’ было бы для нея самымъ подходящимъ заглавіемъ.

——

При разбор въ вступительномъ этюд къ ‘Коріолану’ значенія римскихъ трагедій Шекспира вообще была, между прочимъ, высказана мысль, что изображеніе общества и государства является въ ‘Юліи Цезар’ преобладающимъ по преимуществу. Предыдущія страницы, полагаю, доказываютъ съ достаточною ясностью справедливость этого мннія. Но, независимо отъ изображенія государственной жизни, разработка индивидуальныхъ характеровъ представляется въ настоящей пьес не мене замчательной. Цезарь, Брутъ, Кассій, Антоній дйствительно прежде всего люди общества. Все, что они длаютъ и говорятъ, носитъ на себ отпечатокъ общественныхъ вопросовъ. О себ и о своихъ личныхъ интересахъ у нихъ, повидимому, нтъ и рчи, но если мы взглянемъ, какъ именно каждый изъ нихъ поступаетъ и говоритъ, то увидимъ, что индивидуальная личность каждаго ясно выступитъ предъ нашими глазами. Общія черты, какими нарисовалъ Шекспиръ лицо самого Цезаря, уже разсмотрны выше. Изъ нихъ мы можемъ видть, что Шекспиръ какъ бы съ намреніемъ выбралъ изъ началъ, составлявшихъ полный характеръ Цезаря, одн незначительныя, тневыя черты, рисовавшія лишь его слабыя стороны, причемъ было объяснено, почему, вроятно, Шекспиръ такъ поступилъ. Вслдствіе этого, не повторяя сказаннаго, я обращу вниманіе читателей лишь на то, какъ Шекспиръ помощью даже такихъ незначительныхъ, одностороннихъ штриховъ умлъ сдлать изъ Цезаря все-таки совершенно живого человка, какимъ онъ наврно бывалъ въ нкоторыя минуты своей жизни. Достигнувъ помощью своего геніальнаго ума и способностей такого положенія, что на него были обращены взоры всего міра, Цезарь дошелъ до самообожанія. Пусть эта черта его была слабостью, недостойной великаго человка, но исторія показываетъ, что отъ подобнаго рода слабости не былъ изъятъ почти ни одинъ великій человкъ, особенно если онъ видлъ постоянныя ей поощренія со стороны окружающихъ. Но великіе люди кром льстецовъ окружены еще и врагами, не переносящими ихъ славы просто ли изъ зависти, или, можетъ-быть, изъ боле благородныхъ побужденій, какъ это мы видимъ, напримръ, въ настоящемъ случа въ Брут и Кассіи. Вражда непріятна всмъ, а людямъ, какъ Цезарь, въ особенности. Извстно, что, чмъ ниже и презрнне въ нашихъ глазахъ врагъ, тмъ дерзче и обидне кажутся намъ его противъ насъ покушенія, въ глазахъ же людей, дошедшихъ до самообожанія, какъ Цезарь, начинаетъ казаться ничтожнымъ весь родъ людской. Такіе люди начинаютъ видть дерзость и вражду не только въ активномъ противодйствіи ихъ взглядамъ и планамъ, но даже въ недостаточномъ выраженіи къ нимъ восторга. Отъ такого отношенія къ длу уже одинъ шагъ къ переходу въ мелочную подозрительность ко всякимъ пустякамъ. Это мы видимъ и въ Цезар. Онъ не переноситъ Кассія вовсе не потому, чтобъ находилъ въ немъ прямого противника, но просто вслдствіе того, что Кассій не изъявляетъ предъ нимъ знаковъ благоговнія и покорности. Дале мы видимъ, что боязливость за положеніе, какого Цезарь достигъ и которое во всякомъ случа было шатко уже по одной своей высот, доводитъ его до суеврія, что также часто замчается въ людяхъ, достигшихъ высшей власти. Цезарь начинаетъ врить въ примты, обращается къ гадателямъ, требуя, чтобъ, они намчали для него даже мелочные поступки. Но замчательно, что вмст съ такимъ страхомъ за свою судьбу въ мелочахъ у людей, какъ Цезарь, развивается часто какая-то гордая вра въ свою звзду. Боясь и подозрвая опасность для себя во всемъ, они съ тмъ вмст громко провозглашаютъ предъ всми эту вру и даже искренно вруютъ сами въ то, что говорятъ. Какъ ни странно сочетаніе такихъ совершенно противоположныхъ душевныхъ свойствъ, какъ гордая самоувренность и мелочная подозрительность, но психологія показываетъ намъ, что въ жизни это бываетъ часто именно съ людьми, стоящими въ положеніи Цезаря. Смерть Цезаря, застающая его какъ разъ въ минуту такой высочайшей вры въ себя, достойно завершаетъ ту картину, какую нарисовалъ Шекспиръ, изображая его личность. Картина эта, не противорча ни въ чемъ историческимъ фактамъ, показываетъ именно своей врностью, до чего Шекспиръ тонко прозрвалъ въ событіяхъ жизни ихъ истинныя причины и какъ умлъ ихъ отыскивать и обнаруживать для осмысливанія своихъ взглядовъ. Нтъ сомннія, что Цезарь, нарисованный въ такомъ вид, показываетъ намъ только отрицательныя стороны своей личности, но однако стороны эти до того живы и врны, что если бъ кто-нибудь вздумалъ дорисовать въ своемъ воображеніи личность Цезаря на основаніи прочихъ, боле важныхъ фактовъ его жизни, то такой изучатель характера Цезаря наврно увидлъ бы, что Шекспировы штрихи встали бы въ такой картин на свои мста, какъ правильныя тневыя ея части, и ни мало не были бы въ противорчіи съ тмъ общимъ величавымъ впечатлніемъ, какое Цезарь производитъ всей своей личностью.

Если Цезарь въ трагедіи главное, хотя при этомъ, какъ мы видли, боле абстрактное по значенію лицо, то настоящимъ реальнымъ героемъ драмы долженъ безспорно быть признанъ Брутъ. Около него вращается все сценическое дйствіе пьесы, онъ его центръ, его исходная точка и главный двигатель. Личность Брута принадлежитъ исторіи не мене, чмъ личность Цезаря, и въ настоящей стать не мсто распространяться о различныхъ взглядахъ, какіе были о немъ высказываемы. Но, независимо отъ исторіи, Брутъ неоднократно заинтересовывалъ воображеніе поэтовъ. По этому случаю небезынтересно привести параллель, сдланную Гюго въ его прозаическомъ перевод Шекспира, по поводу того, какъ изобразили характеръ Брута Шекспиръ и другой не мене геніальный поэтъ — Дантъ. Въ поэм Данта Бруту отведено мсто въ самомъ послднемъ отдл ада, гд убійца Цезаря представленъ всунутымъ въ пасть Луцифера вмст съ Іудой предателемъ и осужденъ весь вкъ быть раздираемымъ зубами чудовища. Такая утонченно-жестокая казнь, выше которой Дантъ не могъ придумать во всхъ отдлахъ ада, постигла Брута за то, что онъ, по взгляду Данта, былъ убійцей своего благодтеля, и потому приравненъ по степени грха къ Іуд, предавшему Бога. Какъ ни утрированъ такой взглядъ, но нельзя сказать, чтобъ Дантъ не имлъ основанія видть въ Брут дйствительно тяжкаго гршника. Онъ не только измнилъ своему благодтелю, не только поднялъ на него преступную руку, но еще боле усилилъ это преступленіе тмъ, что, по вроятному предположенію исторіи, былъ даже побочнымъ сыномъ убитаго Цезаря. Благочестивый поэтъ католицизма былъ пораженъ такимъ преступленіемъ до того, что не задумался провозгласить виновника величайшимъ изъ злодевъ. Такого мннія имлъ основаніе держаться не одинъ Дантъ. Его наврно раздляли очень многіе изъ его современниковъ, и въ этомъ игралъ не послднюю роль тогдашній взглядъ на соціальное значеніе, какое имлъ поступокъ Брута. Брутъ возсталъ не только противъ своего благодтеля и отца, но и противъ того новаго соціальнаго устройства, въ которое, по естественному ходу исторіи, выродилось прежнее. Цезаризмъ смнилъ республику и получилъ въ глазахъ общества такое же священное значеніе, какое имла въ древнемъ мір республика, а потому и немудрено, что преступленіе противъ цезаризма казалось въ умахъ толпы страшнйшимъ изъ грховъ. Сопоставляя этотъ взглядъ съ тмъ, въ какомъ вид вывелъ Брута въ своей трагедіи Шекспиръ, невольно представляется вопросъ: какимъ средствомъ усплъ Шекспиръ нарисовать личность Брута діаметрально противоположной общему о немъ мннію? Какимъ путемъ усплъ превратить онъ величайшаго (по тогдашнему мннію) злодя въ личность, внушающую не ужасъ и презрніе, а напротивъ — уваженіе и симпатію? Трудность такого дла усиливалась еще боле тмъ, что Шекспиръ самъ жилъ въ вк и обществ, когда культъ цезаризма боле, чмъ когда-нибудь, стоялъ высоко въ общемъ мнніи. Вкъ Елисаветы былъ въ Англіи вкомъ абсолютизма въ полномъ смысл слова, несмотря на то поверхностное увлеченіе древнимъ міромъ, какимъ развлекало себя образованное общество подъ вяніемъ идей эпохи Возрожденія. Разгадка этого вопроса лежитъ въ основномъ свойств Шекспирова генія. Поэтъ, изображавшій человческое сердце со всми мельчайшими стимулами, заставлявшими людей поступать такъ или иначе въ каждомъ отдльномъ случа, онъ не оставлялъ безъ объясненія ни одного изъ этихъ поступковъ и тмъ далъ намъ возможность длать о нихъ самыя ясныя заключенія сообразно нашимъ собственнымъ взглядамъ. Многіе изъ прекрасныхъ съ виду поступковъ Шекспировыхъ лицъ теряютъ въ нашихъ глазахъ свою хорошую сторону благодаря тому, что мы видимъ, какими затаенными, эгоистическими причинами они порождены, и наоборотъ — самые дурные порой оправдываются тмъ же способомъ. Такъ, мы видимъ, что король Генрихъ IV искренно вритъ самъ въ святость своего предсмертнаго намренія освободить Святую Землю отъ власти неврныхъ. Но мы, благодаря тому, что Шекспиръ обнаружилъ предъ нами всю подкладку его души, понимаемъ, что намреніе это вовсе не было плодомъ искренняго благочестія, а родилось исключительно въ силу свойства души, по которому старые гршники часто думаютъ замолить предъ смертью свои проступки длами наружнаго благочестія. Этимъ послднимъ взглядомъ онъ лицемрно прикрывалъ первый не только въ глазахъ окружавшихъ его лицъ, но даже въ своихъ собственныхъ. Наоборотъ, Макбетъ и Отелло прямо и открыто свершаютъ преступленія, но если мы войдемъ въ ихъ душу, то увидимъ, что оба были вовлечены въ свои проступки силою вншнихъ обстоятельствъ и потому заслуживаютъ одинъ въ меньшей, а другой въ большей степени снисхожденія. Совершенно по подобной систем построена Шекспиромъ и личность Брута. Главная, объяснительная основа его характера зиждется на принадлежности его къ совершенно иному міру сравнительно съ современными намъ людьми. Онъ былъ человкомъ древняго міра, въ которомъ, какъ уже было сказано въ предыдущемъ этюд къ Коріолану, а равно и въ настоящемъ, человкъ гораздо боле принадлежалъ обществу, чмъ самому себ. Исторія показываетъ намъ примры, какъ люди этого міра ради не только реальныхъ, но даже воображаемыхъ общественныхъ выгодъ доводили фанатизмъ до того, что родители приносили дтей въ жертву для умилостивленія разгнванныхъ боговъ. Старыя легенды разсказываютъ случаи, какъ народы, скрпляя посл долгой распри миръ торжественными клятвами, думали придать этимъ клятвамъ большее значеніе тмъ, что заставляли своихъ вождей клясться, стоя между разрубленными членами ихъ близкихъ родственниковъ, нарочно умерщвлявшихся для этой цли. При постройк новыхъ городовъ зарывали подъ главной башней живыми въ землю невинныхъ двушекъ (шедшихъ на подобное изуврство иной разъ даже добровольно) и думали этимъ оградить новый городъ отъ будущихъ враговъ и несчастій. Конечно, послдній случай, вроятно, только легенда, но все-таки легенда, основанная на характер и дух, какимъ было проникнуто время. Въ нашъ вкъ, когда человческая личность возстановлена и вознесена въ жизни на первый планъ, такіе примры, конечно, кажутся дикой блажью озврвшей толпы, но тогда они считались подвигами величія и благородства. Вотъ эта-то идея принесенія въ жертву личности ради достиженія будто бы общаго блага и положена Шекспиромъ съ удивительнымъ пониманіемъ дла въ основу характера Брута. Предъ благомъ родины онъ считалъ ничмъ не только постороннихъ людей, но и себя самого. Этотъ взглядъ воспитался въ немъ общимъ духомъ времени, а также примромъ его собственныхъ предковъ. Извстно, что старшій Брутъ хладнокровно предалъ въ руки палача собственныхъ дтей за то, что они хотли возстановить въ Римской республик сверженное иго тираніи. Римъ былъ для Брута всмъ, и потому могъ ли онъ задуматься возстать на врага, грозившаго тому, предъ чмъ онъ благоговлъ и чему покланялся? Но, положивъ это чувство въ основу характера Брута, Шекспиръ смягчилъ такой фанатизмъ дальнйшей разработкой его характера. Шекспировъ Брутъ, правда, фанатикъ, но это не злой и дикій фанатикъ, смшивающій въ своихъ понятіяхъ дло съ людьми только потому, что люди служатъ этому длу или кажутся его представителями. Брутъ, напротивъ, одаренъ утонченнымъ умомъ и, возставая на Цезаря, онъ возстаетъ не противъ его лично, хорошо понимая, что главное зло не въ Цезар, а въ тхъ идеяхъ, которыя связаны съ этимъ именемъ. Врагомъ Брута, какъ уже сказано выше, былъ не Цезарь, а его духъ! Эту мысль онъ первый провозглашаетъ между заговорщиками, а равно высказываетъ свое отвращеніе ко всякимъ заговорамъ, какъ къ средству грязному и низкому, противному его свтлой, чистой душ. Убійство Цезаря Брутомъ является такимъ образомъ лишь роковой случайностью, къ которой Брутъ былъ приведенъ боле вліяніемъ окружающей среды, чмъ эгоистическими личными побужденіями, какъ это, напримръ, мы видимъ въ Кассі, который ненавидлъ Цезаря столько же какъ человка, непріятнаго ему лично, какъ и врага общаго блага. Это обстоятельство, смягчающее вину Брута, не можетъ однако оправдать его совсмъ. Убійство, содянное даже съ самымъ благимъ намреніемъ, останется во всякомъ случа поступкомъ гнуснымъ въ нравственномъ смысл и вреднымъ въ общественномъ, а потому если бъ Шекспиръ ограничился изображеніемъ Брута только въ такомъ вид, какъ онъ описанъ, то, допустивъ для его вины смягчающія обстоятельства, онъ все-таки не усплъ бы сдлать его въ глазахъ читателей достойнымъ уваженія и симпатіи. Этой послдней цли Шекспиръ достигъ инымъ способомъ, а именно: нарисовавъ рядомъ съ Брутомъ, общественнымъ дятелемъ, еще и портретъ Брута, какъ человка. Съ этой точки зрнія изображенный Шекспиромъ Брутъ не только не представляется вреднымъ злодемъ и убійцей, а напротивъ — самой симпатичной, чистой личностью и можетъ быть поставленъ въ параллель съ самыми идеальными созданными Шекспиромъ характерами, не исключая даже женскихъ, каковы, напримръ: Дездемона, Миранда и Корделія, съ которыми Брутъ схожъ идеальной чистотой души. Основными чертами характера Брута поставлены Шекспиромъ безграничная честность, твердость убжденій и сердечная доброта. Качества эти проявляются у него во всхъ поступкахъ, начиная съ важныхъ и кончая самыми мелочными. Выше было уже замчено, что даже убійство Цезаря совершаетъ онъ изъ искреннйшаго желанія добра и если ршается на свой дурной поступокъ, то только вслдствіе твердой увренности, что изъ двухъ золъ выбираетъ меньшее. Вря, хотя и по несчастному, наивному заблужденію, но все-таки совершенно искренно, что смерть Цезаря исторгнетъ зло съ корнемъ, онъ въ то же время горячо возстаетъ противъ предложенія своихъ боле практическихъ единомышленниковъ убить вмст съ Цезаремъ и Антонія.— ‘Смерть Цезаря будетъ жертвой, а потому, принося жертву, мы не должны обращать себя въ палачей!’ — говоритъ онъ Кассію въ отвтъ на его предложеніе. Высокую честность, признаваемую даже врагами, Брутъ въ особенности выказываетъ въ сцен своей ссоры съ Кассіемъ (Дйствіе IV, сц. 3-я). Заподозрвъ своего друга и сподвижника въ корыстныхъ поступкахъ, Брутъ не колеблется высказать ему все накипвшее въ душ негодованіе и высказать въ такую минуту, когда, въ виду враговъ, казалось, было не время разбираться въ мелочныхъ вопросахъ, на которые, какъ практически замчаетъ Кассій, слдуетъ смотрть сквозь пальцы, особенно когда виноватые — близкіе намъ люди. Но Брутъ не убждается такими практическими доводами.— ‘Помнишь ли ты, за что палъ великій Юлій?— восклицаетъ онъ своему противнику:— за правду, за одну правду! Что же скажутъ теперь о насъ, когда узнаютъ, что люди, убившіе лучшаго изъ смертныхъ за то, что онъ позволялъ длать зло мерзавцамъ, сами виноваты въ томъ же самомъ?’ — Такой идеально честный взглядъ смущаетъ даже опытнаго, практическаго Кассія до такой степени, что онъ, позабывъ самолюбіе, со слезами кается предъ своимъ товарищемъ и проситъ у него прощенья. Тутъ обнаруживается другое прекрасное душевное качество Брута: его необыкновенная сердечность и доброта. Онъ тотчасъ же принимаетъ протянутую ему руку примиренья.— ‘Ахъ Кассій, Кассій!— добродушно говоритъ онъ въ отвтъ:— вдь я родился на свтъ ягненкомъ!. Мой гнвъ похожъ на искру, сидящую въ кремн. Ударъ заставитъ ее сверкнуть на одинъ мигъ, и она тотчасъ же остынетъ вновь.— ‘Извини меня,— продолжаетъ Кассій:— вдь желчный нравъ достался мн въ наслдство отъ матери’.— ‘Хорошо,— отвчаетъ Брутъ: — если такая ссора случится между нами еще разъ, то я представлю себ, что это разворчалась твоя мать, а не ты’.— Такая добросердечность проведена Шекспиромъ черезъ всю роль Брута. Въ виду враговъ онъ заботится о своихъ подчиненныхъ, не заставляя ихъ стоять напрасно на страж, чтобъ они не утомились. Еще нжне выказывается подобное жъ попеченіе о малютк Люціо, заснувшемъ въ его шатр отъ усталости. И наконецъ еще трогательне выражена его сердечность въ отношеніяхъ къ жен, отъ которой онъ скрываетъ грозящую ему опасность и съ восторгомъ длится съ нею своей тайной, лишь когда убждается, что жена тверда духомъ не меньше, чмъ онъ, и потому способна понять его замыслы. Твердость его души обнаруживается въ особенности, когда онъ находитъ въ себ достаточно силъ скрыть предъ своими сподвижниками даже ужасную для его сердца всть о смерти жены и длаетъ это для того, чтобъ не смутить ихъ въ такую минуту, когда обсуждались важные государственные вопросы. Вс эти качества сіяли въ Брут такимъ яркимъ свтомъ, что дань уваженія воздаютъ ему посл смерти даже его враги. Практичный Октавій объявляетъ, что всхъ служившихъ Бруту онъ беретъ на службу къ себ, чмъ высказываетъ мысль, что не только самъ Брутъ, но даже избранные имъ и приближенные къ нему люди должны быть, по мннію Октавія, честными и достойными людьми. Антоній же заключаетъ всю трагедію похвальнымъ словомъ Бруту, котораго выдляетъ изъ шайки заговорщиковъ, говоря, что вс они руководились въ убійств Цезаря преступной завистью, и лишь одинъ Брутъ присталъ къ нимъ, заботясь о добр и благ всхъ, за что и достоинъ съ полнымъ правомъ почтиться предъ всмъ міромъ названьемъ человка!

Если Брутъ въ заговор противъ Цезаря идеальная его глава, то реальный руководитель этого заговора — Кассій. Брутъ возставалъ противъ духа Цезаря, любя его самого,— Кассію же Цезарь былъ ненавистенъ лично. Надо однако отдать Кассію справедливость, что ненависть эту питалъ онъ къ Цезарю лишь потому, что Цезарь сталъ человкомъ, предъ которымъ Кассій долженъ былъ раболпно преклоняться на ряду со всмъ Римомъ. Кассій хотлъ свергнуть только его деспотизмъ, очень мало думая о томъ, что изъ этого выйдетъ дальше. Брутъ былъ фанатикъ-идеалистъ, Кассій — фанатикъ-реалистъ, а такіе люди, бываютъ опасне, когда какое-нибудь дло, выйдя изъ сферы замысла, вступаетъ на почву исполненія. Вся^— реальная сторона заговора создается и исполняется Кассіемъ, безъ всякаго участія Брута. Онъ вербуетъ заговорщиковъ, онъ ихъ собираетъ, онъ намчаетъ всю программу дйствія, между тмъ какъ Брутъ своимъ участіемъ придаетъ заговору только высшую санкцію и значеніе. Можно наврно сказать, что безъ Кассія не состоялся бы весь заговоръ, но зато безъ Брута онъ, даже при удач, не получилъ бы такого широкаго государственнаго значенія, сведясь на простое гнусное убійство. Убивъ Цезаря, Кассій совершенно стушевывается, довольный тмъ, что достигъ своей цли. Онъ и не думаетъ оправдывать этого поступка передъ кмъ бы то ни было, сваливая эту обязанность на Брута, самъ же хлопочетъ только о томъ, какъ бы захватить въ свои руки раздачу новыхъ должностей и вообще поставить послдствія дла на практическую почву. Онъ лучше всхъ видитъ, какой вредъ можетъ принести въ будущемъ Антоній, чего не хочетъ подозрвать идеально-чистый Брутъ, и будущее дйствительно показываетъ, что въ этомъ мнніи Кассій былъ правъ. Словомъ, практическій человкъ отъ головы до пятокъ — таковъ Кассій. Но не слдуетъ думать, чтобъ Кассій былъ при этомъ только пронырой, плутомъ, хотвшимъ ловить въ мутной вод рыбу. Характеру его Шекспиръ придалъ еще иныя, боле внушительныя и даже достойныя уваженія качества. Онъ былъ безусловно твердъ въ своихъ основныхъ убжденіяхъ и наврно не измнилъ бы имъ ради своихъ личныхъ выгодъ. Глубочайшій фанатикъ, не признававшій надъ собой ничьей абсолютной власти, онъ наврно не захотлъ бы этой власти и для себя. Въ его ненависти къ Цезарю никакой пристрастный взглядъ не сыскалъ бы тни зависти или желанія поставить себя на его мсто. Въ его обращеніи съ товарищами-заговорщиками онъ ни малйшимъ знакомъ не обнаруживаетъ деспотическихъ замашекъ или стремленія поставить дло такъ, чтобъ все свершалось по его желанію. Напротивъ, онъ стоитъ со всми на равной ног и, высказывая свои мннія, съ уваженіемъ относится къ мнніямъ другихъ. Что Кассій не былъ фальшивымъ интриганомъ, видно ужъ изъ того, что онъ вовсе не старался показывать себя не тмъ, чмъ былъ дйствительно. Вчно суровый, нахмуренный, чуждавшійся всякихъ удовольствій и болтовни, онъ, не сдлавъ противъ Цезаря еще ничего, усплъ уже возбудить его подозрніе одной своей наружностью и манерой себя держать. Люди фальшивые въ душ держатъ себя не такъ. Потому хотя Кассію по его душевнымъ качествамъ было, какъ до звзды небесной, далеко до идеально-чистой личности Брута, тмъ не мене онъ производитъ своей пасмурной и, пожалуй, даже зловщей личностью все-таки внушающее впечатлніе. Въ трагедіи сумрачная его фигура, поставленная возл свтлой личности Брута, производитъ своимъ съ ней контрастомъ удивительный поэтическій эффектъ.

Личность прочихъ заговорщиковъ не оттнена какими-нибудь особенными чертами. Вс они представляютъ толпу энтузіастовъ, проникнутыхъ преданностью задуманному длу до забвенія собственной личности. Таковъ, напримръ, Лигарій. Хилый и больной, является онъ къ Бруту, заявляя, что позабудетъ и слабость и болзнь, лишь бы итти вслдъ за Брутомъ, куда бы тотъ ни указалъ ему путь. Оригинальная характерная черта проведена Шекспиромъ лишь въ личности Каски. Вялый и апатичный, какъ его аттестуетъ Брутъ, но, вмст съ тмъ, грубый и циничный, Каска вербуется Кассіемъ въ толпу заговорщиковъ послднимъ, едва за нсколько часовъ до свершенія убійства, а между тмъ первый ударъ Цезарю наноситъ именно онъ. Въ этомъ Шекспиръ какъ бы выразилъ тотъ заурядный во всхъ политическихъ убійствахъ фактъ, что окончательный преступный ударъ почти всегда наносится не главными заправилами дла, но непремнно кмъ-нибудь изъ второстепенныхъ ихъ помощниковъ, вербуемыхъ часто изъ послднихъ подонковъ общества и иногда даже не понимающихъ по глупости, на что они идутъ. Каска именно таковъ. Трусъ по природ, онъ пугается грозы, во время которой попадаетъ въ руки Кассія, который, точно загипнотизировавъ его силой своего нравственнаго вліянія, посылаетъ на преступленіе, какъ послушнаго раба. Въ общемъ ход трагедія это, конечно, фактъ мелочный, но онъ именно этой мелочностью показываетъ, какъ естественно и просто ложились подъ перо Шекспира даже микроскопическія детали тхъ положеній и картинъ, какія онъ создавалъ.

Характеръ Антонія развитъ Шекспиромъ не столько въ настоящей трагедіи, сколько въ слдующей, составляющей ея продолженіе и названной по имени главныхъ дйствующихъ лицъ — ‘Антоніемъ и Клеопатрой’. Полную личность Антонія можно понять, только прочтя об трагедіи. Читателя наврно поразитъ при этомъ та удивительная послдовательность въ изображеніи этого характера, какую Шекспиръ провелъ въ обихъ пьесахъ. Совершенно самостоятельнымъ лицомъ является Антоній во второй пьес и лишь отчасти въ конц первой. Въ первыхъ ея сценахъ мы видимъ только задатки того, что можно было ожидать отъ такой личности. Человкъ въ высшей степени одаренный блестящимъ умомъ и способностями, но въ то же время не имющій никакихъ самостоятельныхъ твердыхъ убжденій и правилъ, Антоній, подобно всмъ людямъ такого закала, инстинктивно стремился въ начал своей карьеры встать подъ эгиду человка съ боле твердымъ характеромъ и нашелъ такого человка въ Цезар. Въ первыхъ сценахъ онъ разыгрываетъ роль почти его шута. Цезарю онъ нравился за его постоянную веселость, любовь къ кутежу, музык и играмъ. Заговорщики, говоря объ Антоніи, убждены, что даже надъ убійствомъ Цезаря онъ только посмется, и потому считаютъ его человкомъ легкомысленнымъ и пустымъ, а слдовательно — безвреднымъ, и только боле дальновидный, подозрительный Кассій не совтуетъ слишкомъ ему довряться. Послдствія показали, что Кассій былъ правъ. Безхарактерные люди, правда, рдко длаютъ что-нибудь по собственной иниціатив, но если они, при всей своей безхарактерности, умны и хитры, и если, сверхъ того, неожиданный случай отдастъ въ ихъ руки власть, то такіе люди нердко могутъ надлать длъ, которыя заставятъ задуматься людей даже гораздо боле дльныхъ, чмъ они. Антоній оказывается именно такимъ. Успвъ посл смерти Цезаря увлечь своимъ хотя и пустозвоннымъ, но все-таки талантливымъ краснобайствомъ толпу, Антоній вдругъ увидлъ себя вознесеннымъ на такую высоту, о которой даже и не мечталъ. Умъ и способности помогли ему воспользоваться этимъ счастливымъ положеніемъ такъ удачно, что онъ, не будучи великимъ человкомъ, усплъ удачно разыгрывать эту роль въ продолженіе долгаго времени, хотя при этомъ ему, конечно, много помогло то счастливое для него стеченіе обстоятельствъ, что общество, среди котораго онъ жилъ и дйствовалъ, развратилось уже до такой степени, что мало обращало вниманіе на то, кто стоялъ въ его глав. Въ настоящей драм его карьера, какъ уже сказано, только-что начинается, но уже и тутъ обнаруживается, чего можно было ждать отъ такого человка впослдствіи. Чуть получивъ въ руки власть, онъ начинаетъ съ порога, поддлывая завщаніе Цезаря, которое главнйше помогло ему возвыситься, затмъ съ циничнымъ равнодушіемъ составляетъ онъ списокъ лицъ, обреченныхъ на погибель за то, что они стоять на его дорог, торгуется о томъ, кого слдуетъ уничтожить, кого пощадить. Льстя своему товарищу Лепиду въ глаза, онъ топчетъ его за спиной въ грязь, словомъ — выказываетъ ясно, что обуздывать свои будущія желанія и поступки онъ не намренъ и не будетъ. Этимъ пока оканчивается его роль въ настоящей пьес. Въ разбор слдующей будетъ показано, какіе плоды принесъ такой посвъ, и какъ естественно привелъ Шекспиръ своего героя къ тому концу, какимъ заключались его карьера — карьера авантюриста высшаго полета въ полномъ смысл этого слова.

Женскіе характеры трагедіи разработаны меньше, чмъ въ другихъ Шекспировыхъ пьесахъ. Жена Цезаря, Кальфурнія, совершенно ничтожна, и роль ея введена почти-что для однхъ репликъ. Но жена Брута, Порція, при всей незначительности ея роли (она является всего въ двухъ сценахъ), нарисована мткими, достойными Шекспира, чертами. Строгая римлянка, готовая пожертвовать собой за общее дло, не мене, чмъ Брутъ, Порція въ то же время обнаруживаетъ въ душ черты самой нжной женской прелести. Первое высказывается въ ней тмъ, что она добровольно подвергаетъ себя физическимъ страданіямъ, чтобъ испытать, можетъ ли съ твердостью перенестъ невзгоды, а второе выражено въ ея нжнйшей любви къ мужу. Это послднее чувство самымъ граціознымъ образомъ нарисовалъ Шекспиръ въ небольшой вводной сценк, когда, трепеща за исходъ задуманнаго Брутомъ дла, Порція, задыхаясь отъ волненія и не помня отъ боязни, что говоритъ, посылаетъ въ Капитолій мальчика узнать, что длаетъ ея дорогой Брутъ. Сцена эта — единственная во всей трагедіи, гд индивидуальный сердечный порывъ поставленъ авторомъ на первый планъ, перевшивая тяготющее надъ драмой ея соціальное значеніе. По отношенію къ прочимъ сценамъ трагедіи эпизодъ этотъ производитъ впечатлніе цвтка, выросшаго на краю грозной пропасти.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Юлій Цезарь.

Октавій Цезарь, Маркъ Антоній, Эмилій Лепидъ — тріумвиры посл смерти Цезаря.

Цицеронъ, Публій, Попилій Лена — сенаторы.

Маркъ Брутъ, Кассій, Требоній, Лигарій, Децій Брутъ, Метеллъ Цимбелъ, Цинна — заговорщики противъ Цезаря.

Флавій, Маруллъ — трибуны.

Артемидоръ, философъ.

Предвщатель.

Цинна, поэтъ.

Поэтъ.

Луцилій, Титиній, Месалла, Молодой Катонъ, Волюмній — друзья Брута и Кассія.

Варронъ, Клитъ, Клавдій, Стратонъ, Луцій, Дарданій — слуги Брута.

Пиндаръ, слуга Кассія.

Кальфурнія, жена Цезаря.

Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, свита.

Дйствіе въ Рим, затмъ въ Сардахъ и близъ Филиппи.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Римъ. Улица*

(Входятъ Флавій и Маруллъ, навстрчу имъ толпа народа).

Флавій. Какой, лнтяи, выдумали праздникъ

Сегодня вы? Назадъ, маршъ по домамъ!

Запрещено рабочимъ вдь шататься

Въ простые дни безъ знаковъ ремесла.

Ты кто такой?

1-й гражданинъ. Я плотникъ.

Маруллъ. Гд передникъ?

Линейка гд? Съ чего себя ты нынче

Такъ вырядилъ? (Обращаясь къ другому)

А ты,— кто ты такой?

2-й гражданинъ. Я, не во гнвъ будь сказано хорошимъ ремесламъ, простой заплаточникъ.

Маруллъ. Отвчай толковй, какое твое ремесло?

2-й гражданинъ. Моимъ ремесломъ можно заниматься со спокойной совстью. Я починяю то, что лопнетъ ¹).

Флавій. Что ты починяешь, бездльникъ? Говори, что ты починяешь?

2-й гражданинъ. Возьмусь, пожалуй, починить тебя, если ты, раскричавшись, лопнешь отъ злости.

Флавій. Это еще что значитъ?

2-й гражданинъ: А то, что я могу наложить на тебя подметку.

Флавій. Такъ ты чеботарь?

2-й гражданинъ. Именно. Я живу шиломъ… Имъ однимъ угождаю я какъ мужчинамъ, такъ и женщинамъ. Я лкарь старыхъ подошвъ. Чуть какая-нибудь заболетъ — я тутъ какъ тутъ, чтобъ ее вылчить. Вс честные люди, обувающіе ноги въ воловью кожу, топчутъ мое издлье.

Флавій. Такъ почему жъ сегодня ты не въ лавк?

Зачмъ толпу ты водишь за собой?

2-й гражданинъ. А затмъ, чтобъ они истоптали подошвы и доставили мн работу. Впрочемъ, правду говоря, мы вышли поглазть на Цезаря и порадоваться его тріумфу.

Маруллъ. Чему нашли вы радоваться тутъ?

Какихъ побдъ онъ лаврами увнчанъ?

Гд данники, которыхъ приковалъ

Цпями онъ къ побдной колесниц?

Болваны вы! Бездушный римскій сбродъ!

Нтъ сердца въ васъ!— Вы помните ль Помпея?

Толпами вы унизывали стны,

Карнизы стнъ, съ дтьми вы на рукахъ

Карабкались на вышки трубъ и башенъ

И, стоя такъ весь день-денской съ утра,

Настойчиво вы ждали, чтобъ увидть,

Какъ въ Римъ възжалъ съ побдою Помпей!

Вдали его завидвъ колесницу,

Такой въ толп вы поднимали ревъ,

Что Тибръ стоналъ въ своемъ глубокомъ лож

И откликался грохотомъ пещеръ!

А нынче что? Одвшись, какъ на праздникъ,

И торжество придумавши себ,

Вы путь тому усяли цвтами,

Кто обагренъ въ Помпеевой крови!..

Идите прочь! падите предъ богами!

Молите ихъ простить вамъ тяжкій грхъ,

Чтобъ не нашла неблагодарность ваша

Достойной мзды въ зараз иль чум.

Флавій. Да, да, друзья, ступайте по домамъ,

Своихъ бднягъ-сосдей тамъ сберите

И съ ними плачъ устройте вы такой,

Чтобъ вздулся Тибръ отъ вашихъ слезъ, чтобъ волны

Его глубинъ поднялись до прибрежныхъ

Высокихъ скалъ (Граждане расходятся).

Вотъ какъ легко съ тобой

Мы проняли дрянную эту сволочь ²).

У нихъ языкъ отнялся отъ стыда.

Ступай теперь ты прямо въ Капитолій,

А я сверну дорогою другой.

Да не забудь срывать убранство статуй,

Когда найдешь ихъ въ праздничныхъ внкахъ.

Маруллъ. Такъ поступить, пожалуй, намъ нельзя:

Вдь нынче, вспомни, праздникъ Луперкалій ³).

Флавій. Э, все равно!— лишь не было бъ на нихъ

Внковъ тріумфа Цезаря.— Такъ къ длу!

Прочь съ улицъ гнать намъ надобно звакъ.

Иди туда, гд ихъ толпы тсне.

Намъ Цезарь врагъ: грозятъ бдою всмъ

Его чрезчуръ разросшіяся крылья,

Но если намъ удастся ихъ подсчь —

То ихъ полетъ войдетъ въ свои границы.

Иначе жъ онъ взлетитъ до облаковъ.

И будемъ вс дрожать мы въ рабскомъ страх.

(Уходятъ).

СЦЕНА 2-я.

Тамъ же. Площадь.

(Входятъ въ процессіи съ музыкой Цезарь, Антоній, одтый для бга, Кальфурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска, за ними толпа народа, среди которой предвщатель).

Цезарь. Кальфурнія.

Каска. Тсс… Цезарь говоритъ.

(Музыка умолкаетъ).

Цезарь. Кальфурнія.

Кальфурнія. Я здсь, мой повелитель.

Цезарь. Встань на пути, когда начнетъ Антоній

На играхъ бгъ… Антоній!

Антоній. Жду, что Цезарь

Прикажетъ мн.

Цезарь. Не забудь коснуться

Кальфурніи, когда, въ разгар игръ,

Начнешь ты бгъ. Отъ стариковъ слыхалъ я,

Что даръ святой въ прикосновеньи этомъ

Дарованъ намъ, и что съ неплодныхъ женщинъ

Снимаетъ онъ несчастный ихъ порокъ ⁴).

Антоній. Исполню все — слова твои законъ.

Цезарь. Впередъ теперь съ обрядомъ должнымъ. (Музыка).

Предвщатель (изъ толпы). Цезарь!

Цезарь. Кто звалъ меня?

Каска. Утишьте этотъ шумъ.

Молчите вс. (Музыка умолкаетъ).

Цезарь. Чей это рзкій голосъ

Вдругъ пронизалъ сквозь музыку мой слухъ?

Что хочетъ онъ? Пусть скажетъ смло: Цезарь

Внимать готовъ.

Предвщатель. Будь остороженъ въ день,

Когда встрчать ты будешь Иды Марта.

Цезарь. Чья эта рчь?

Брутъ. Какой-то предвщатель

Предостерегъ, что Иды Марта будутъ

Теб страшны.

Цезарь. Кто онъ? Пусть позовутъ

Его сюда, хочу его я видть.

Кассій. Эй, молодецъ! Пробейся сквозь толпу

И встань предъ взоромъ Цезаря.

(Предвщатель подходитъ).

Цезарь. Что хочешь

Ты мн сказать?

Предвщатель. Будь остороженъ въ день,

Когда встрчать ты будешь Иды Марты.

Цезарь. Шальной болтунъ ⁵), — оставимте его.

(Процессія удаляется. Остаются Брутъ и Кассій).

Кассій. Пойдешь ли ты смотрть на игры бга?

Брутъ. Я?— нтъ.

Кассій. Пойдемъ.

Брутъ. Я игрищъ не люблю.

Нтъ у меня той втренности мыслей,

Которую привыкли видть мы

Въ Антоніи. Теб въ твоихъ желаньяхъ

Помхой быть я, впрочемъ, не хочу…

Итакъ, прощай.

Кассій. Я за тобою, Брутъ,

Слжу давно. Куда, скажи, двались

Привтъ любви и ласка прежнихъ дней

Къ твоимъ друзьямъ? Тяжелою рукой

Гнетешь ты тхъ, кого любилъ такъ сильно.

Брутъ. Ошибся ты: — коль скоро взглядъ мой мраченъ,—

Виной тому, что углубился мыслью

Я самъ въ себя. Мн съ нкоторыхъ поръ

Отрады нтъ подъ безпокойнымъ гнетомъ

Тяжелыхъ думъ, но грусти той причина

Во мн самомъ, и если я невольно

Кажусь не тмъ, чмъ былъ до этихъ поръ,

То оскорбляться этимъ нтъ причины

Моимъ друзьямъ, среди которыхъ лучшимъ

Ты былъ всегда. Пойми, что нерадивость

Моя къ друзьямъ порождена лишь тмъ,

Что бдный Брутъ, вступя въ борьбу съ собою

Не въ силахъ быть привтливымъ къ другимъ.

Кассій. Ну, если такъ, то, значитъ, я ошибся

И скрыть-хотлъ напрасно отъ тебя

Въ своей душ не мало важныхъ взглядовъ

И строгихъ думъ… Скажи: ты можешь видть

Свое лицо?

Брутъ. Нтъ, Кассій,— глазъ людской

Себя увидть можетъ, отразясь

Лишь въ зеркал.

Кассій. Сказалъ ты правду. Знай же,

Что съ горестью повсюду говорятъ

О томъ, что Брутъ себя не можетъ видть,

Каковъ онъ есть, что, на бду, предъ нимъ

Нтъ зеркала, въ которомъ бы увидлъ

Онъ рядъ своихъ достоинствъ и заслугъ.

Такъ говорятъ не мало лучшихъ гражданъ,

(Хотя безсмертный Цезарь, безъ сомннья,

Не въ томъ числ) — скорбятъ они, стеная

Подъ игомъ злымъ и молятся, чтобъ Брутъ

Сталъ зрячимъ вновь.

Брутъ. Въ бду ты ищешь, Кассій,

Меня увлечь: ты хочешь, чтобъ поврилъ

Я въ качества, какихъ въ моей душ

Нтъ и слда.

Кассій. Такъ приготовься жъ слушать,

Что я скажу. Когда не можешь ты

Себя увидть самъ безъ отраженья,

То пусть я буду зеркаломъ, въ которомъ

Правдиво ты увидишь самъ себя

И то, чего досел ты не видлъ!

Не врить мн, мой честный Брутъ, теб

Причины нтъ! Вотъ если бъ былъ пустой

Насмшникъ я, клялся бы первымъ встрчнымъ

Въ своей любви, иль, если бы ты зналъ,

Что, подаривъ свое расположенье

Кому-нибудь, я посл безъ причины

Вдругъ начиналъ позорить бы того,

Кого любилъ (какъ длаетъ гуляка,

Что на пиру цлуется со всми,

Кто съ нимъ сидитъ) — тогда меня бы могъ

Дйствительно ты счесть себ опаснымъ…

(За сценой клики и звуки трубъ).

Брутъ. Что тамъ за шумъ? Не избранъ ли, боюсь,

Въ цари народомъ Цезарь?

Кассій. Ха, боишься?

Въ теб желанья, значитъ, нтъ, чтобъ это

Случилось такъ?

Брутъ. Нтъ, Кассій, нтъ ни тни,

Какъ ни любимъ глубоко Цезарь мной!

Но для чего, скажи, меня ты держишь

Такъ долго здсь? Какую тайну хочешь

Ты вврить мн?.. Когда объ общемъ благ

Ведешь ты рчь — не бойся предложить

На выборъ мн быть честнымъ иль убитымъ ⁶):

Увидишь самъ, какъ равнодушно я

Взгляну въ лицо и той судьб и этой.

Пусть громъ боговъ сразитъ меня, коль скоро

Поставлю я дороже чести жизнь!

Кассій. Я знаю, Брутъ, что эта доблесть точно

Живетъ въ теб, знакома всмъ она,

Какъ мн твои знакомы видъ и вншность.

Я именно хочу вести съ тобой

О чести рчь… Не знаю, какъ привыкъ

Смотрть съ людьми ты на задачу жизни,

Что жъ до меня, то, признаюсь, скоре

Отрекся, я отъ жизни бы совсмъ,

Чмъ, разъ родясь, ршился бъ жить подъ властью

Существъ, какъ я! Рожденъ свободнымъ я,

Какъ ты, какъ вс, какъ Цезарь самъ, питаетъ

Насъ хлбъ одинъ, сносить привыкли холодъ

Осеннихъ бурь не хуже мы, чмъ онъ…

Былъ случай разъ: на берегу мы Тибра

Стояли съ нимъ, бурливый валъ шумлъ

Средь грозныхъ скалъ, день былъ суровъ и мраченъ.

‘Ршишься ль ты,— сказалъ внезапно Цезарь:—

Спрыгнуть въ рку и переплыть со мной

До этихъ скалъ?’ — На этомъ слов я,

Какъ былъ, одтъ, прыгнулъ тотчасъ же въ воду

И звалъ его послдовать за мной.

Онъ кинулся. Потокъ ревлъ свирпо.

Мы бились съ нимъ, разбрасывая волны

Вокругъ себя всей силой крпкихъ рукъ,

Но, прежде чмъ достичь завтной цли

Успли мы, услышалъ я, какъ Цезарь

Воскликнулъ вдругъ: ‘Ко мн на помощь, Кассій!

Я потону!’ — И тутъ, какъ изъ огня

Троянскихъ стнъ былъ вынесенъ Энеемъ

Старикъ Анхизъ — такъ точно въ этотъ разъ

Изъ бурныхъ волнъ пловецъ тонувшій, Цезарь,

Спасенъ былъ мной!.. И этотъ человкъ

Сталъ богомъ намъ, тогда какъ я остался,

Какъ былъ — ничмъ, и долженъ съ жалкимъ видомъ

Себя сгибать, когда кивнетъ надменно

Онъ, проходя, мн гордо головой!..

Разъ захворалъ онъ какъ-то лихорадкой,

Когда свершалъ испанскій свой походъ.

И видлъ я — самъ видлъ — какъ въ болзни

Дрожалъ, какъ листъ, теперешній нашъ богъ!

Румянецъ губъ смнился синевою,

А взглядъ очей, передъ которымъ нынче

Дрожитъ весь міръ, безцвтенъ былъ и тусклъ…

И онъ стоналъ! Тотъ голосъ, чьимъ велньямъ

Внимаетъ Римъ, внося въ скрижаль временъ

Его слова — чуть лепеталъ съ мольбою:

‘Титиній, пить!’ — просилъ — точь-въ-точь двчонка,

Въ которой силъ нтъ вынести болзнь!..

И допустить могли же нынче боги,

На диво намъ, чтобъ человкъ съ такой

Дрянной душой могъ властвовать надъ міромъ,

Держа въ рукахъ оливу первенства!

(За сценой крики и трубы).

Брутъ. Чу, крикъ опять!.. Восторгъ гудитъ, конечно,

Въ отвтъ на градъ тхъ почестей, какими

Почтенъ толпой великій Цезарь вновь.

Кассій. Что толковать!.. Шагнулъ надъ цлымъ міромъ

Онъ, какъ колоссъ, а мы, пустая дрянь,

Кишимъ толпой у ногъ его, рискуя

Найти одинъ безславный, жалкій гробъ!

Скажу теб, что люди могутъ сами

Порой держать судьбу свою въ рукахъ.

Не звзды, врь, въ бдахъ виновны нашихъ,

Но сами мы! Вндрился въ плоть и кровь

Намъ рабства духъ!.. Брутъ — Цезарь,— чмъ славне

Онъ предъ тобой? Чмъ это имя лучше?

Твое звучитъ не хуже ни въ письм

Ни на словахъ… Когда ихъ взвсить оба —

Не перетянетъ врно ни одно.

Заклясть духовъ твое способно такъ же,

Какъ и его… Спрошу боговъ: какимъ же

Питался яствомъ Цезарь, чтобъ подняться

Такъ высоко? Стыдись, стыдись нашъ вкъ!

Утратилъ Римъ сознанье благородства!

Бывалъ ли вкъ со времени потопа

До нашихъ дней, въ который лавры славы

Давались такъ на долю одному?

Кто могъ сказать, рчь заведя о Рим,

Чтобъ онъ вмщалъ въ себ лишь ‘одного’?

А это такъ! Ужель назвать великимъ

Мы можемъ Римъ, когда хватаетъ мста

Для жизни въ немъ лишь только одному ⁷)?

И я и ты — мы отъ отцовъ слыхали,

Что въ прежній вкъ иной жилъ въ Рим Брутъ!

Что Римъ предать скорй бы согласился

Онъ духу зла, чмъ допустилъ поставить

Въ немъ царскій тронъ ⁸)!..

Брутъ. Въ любовь твою я врю,

Равно и цль, въ какой меня зовешь ты —

Я чувствую… Я объявлю позднй

Теб мой взглядъ на то, о чемъ съ тобою

Вели мы рчь, а до того, прошу,

Оставь меня. Не возмущай покоя

Моей души. Я обсужу подробно

Все то, что мн ты высказалъ, а также.

Тебя съ терпньемъ слушать буду впредь.

Настанетъ мигъ, когда сойдемся снова

Съ тобою мы, чтобъ обсудить подробнй

Дальнйшій ходъ великихъ этихъ длъ.

А до того, знай, благородный другъ,

Что поселится Брутъ скорй въ деревн

И будетъ жить въ ней пахаремъ простымъ,

Чмъ звать себя позволитъ сыномъ Рима,

Ужившимся позорно съ ходомъ длъ,

Какой грозитъ отяготть надъ нами.

Кассій. Я радъ, что могъ своею слабой рчью

Изсчь огонь изъ сердца Брута вновь.

(Возвращается Цезарь съ прежней свитой).

Брутъ. Играмъ конецъ,— идетъ обратно Цезарь.

Кассій. Останови, когда пройдетъ онъ, Каску,

Схвативъ за плащъ. Онъ пораскажетъ намъ,

Съ своей обычной дкостью, какія

Диковинки случилось въ этотъ день.

Брутъ. Да, это такъ… Но, посмотри, какъ гнвенъ

Взоръ Цезаря, сверкаетъ онъ грозой,

И вс кругомъ глядятъ, поднять не смя

Отъ страха глазъ. Кальфурнія блдна,

А Цицеронъ глазами мечетъ пламя,

Какъ приходилось видть намъ не разъ,

Когда, бывало, кто-нибудь въ сенат

Заспоритъ съ нимъ.

Кассій. Узнаемъ мы наврно

Отъ Каски все.

Цезарь. Антоній!..

Антоній. Цезарь!

Цезарь. Видть

Я близъ себя люблю здоровяковъ,

Что ночью спятъ и смотрятъ свтлымъ взглядомъ ⁹).

Не нравится мн этотъ чахлый Кассій:

Угрюмъ, суровъ, охотникъ разсуждать!

Такіе люди могутъ быть опасны.

Антоній. О, Цезарь, нтъ! Поврь, онъ не опасенъ,

Онъ нашъ вполн, въ немъ честныхъ римлянъ духъ.

Цезарь. Все не мшало бъ быть ему потолще!

Хоть, правда, мн отнюдь не страшенъ онъ,

Но я скажу, что если бъ страхъ сродниться

Могъ съ именемъ, какое я ношу,

То былъ бы мн изсохшій этотъ Кассій

Страшне всхъ!.. Съ нимъ избгалъ бы въ жизни

Встрчаться я… Читаетъ много онъ,

Глядитъ въ упоръ, и кажется, что въ душу

Готовъ залзть пытливостью своей.

Не любитъ игръ, какъ, напримръ, ихъ любишь,

Антоній, ты, отъ музыки бжитъ,—

Когда жъ порой, хоть въ рдкость, улыбнется,

То, кажется, презрительно глядитъ

Самъ на себя за то, что допустилъ

Скривить свой ротъ надъ чмъ-нибудь улыбкой!

Такимъ сердцамъ всегда не по нутру,

Когда они увидятъ человка

Славнй себя:— вотъ почему опаснымъ

Онъ можетъ быть… Я, впрочемъ, это все

Сказалъ лишь съ тмъ, чтобъ указать опасность.

Что жъ до меня, то, безъ сомннья, мн

Не страшенъ онъ:— вдь Цезарь я!.. Зайди

Съ той стороны — я тугъ на это ухо.

Что думаешь по правд ты о немъ?

(Цезарь уходитъ со свитой. Остаются Брутъ, Кассій и Каска).

Каска. Зачмъ ты дернулъ меня за плащъ? Врно, хотлъ что-нибудь сказать?

Брутъ. Да, Каска, знать хотли мы причину

Того, что сталъ вдругъ Цезарь такъ угрюмъ.

Каска. Разв ты не былъ съ нимъ?

Брутъ. Если бъ былъ, то не сталъ бы спрашивать.

Каска. Да просто ему предложили корону, а онъ оттолкнулъ ее обратной стороною руки. Народъ же, увидя это, поднялъ ревъ.

Брутъ. О чемъ же они ревли во второй разъ?

Каска. О томъ же самомъ.

Кассій. Крикъ раздался три раза,— какая была причина третьяго?

Каска. Опять-таки та же самая.

Брутъ. Разв корона предлагалась ему три раза?

Каска. Ровно три, и онъ столько же разъ ее отталкивалъ, хотя съ каждымъ новымъ разомъ длалъ это все нжне и нжне. Мои же добрые сосди при каждомъ новомъ отказ поднимали ревъ.

Кассій. Кто предлагалъ ему корону?

Каска. Кто?— конечно, Антоній.

Брутъ. Разскажи, пожалуйста, какъ это все произошло и при какой обстановк?

Каска. Ну, насчетъ обстановки я не сумю вамъ сказать ровно ничего, хотя бы даже меня за это повсили. Я на нее не смотрлъ, а увидлъ просто, что Маркъ Антоній поднесъ ему корону ¹⁰). Впрочемъ, это была даже не корона, а просто какой-то внокъ. Онъ, какъ я уже вамъ сказалъ, ее оттолкнулъ, хотя, по моему крайнему разумнію, ему, напротивъ, очень хотлось ее взять. Корона была поднесена во второй разъ — и онъ оттолкнулъ ее снова, хотя, опять-таки по моему крайнему разумнію, мн показалось, что его пальцы сами собой складывались ее схватить. Наконецъ то же самое поднесенье и отталкиванье повторилось въ третій разъ и при каждомъ отказ глупая толпа ревла, рукоплескала, бросала вверхъ свои пропотвшіе колпаки и въ конц концовъ до того отравила воздухъ вонью по поводу отказа Цезаря принять корону, что Цезарь самъ, не выдержавъ, упалъ въ обморокъ. Вонь была дйствительно такъ сильна, что я, изъ боязни ея наглотаться, не смлъ открыть рта для смха.

Кассій. Постой, постой, не торопись. Ты сказалъ, что Цезарь упалъ въ обморокъ?

Каска. Свалился, какъ снопъ, среди самой площади. Пна показалась на его губахъ, и онъ сдлался безгласенъ.

Брутъ. Немудрено: онъ боленъ столбнякомъ.

Кассій. Нтъ, нтъ, не онъ!— Я, ты и честный Каска,

Поражены недугомъ этимъ вс.

Каска. Не знаю, что хочешь ты этимъ сказать, но то, что Цезарь упалъ безъ чувствъ, я видлъ собственными глазами. Я отказываюсь отъ званія честнаго человка, если толпа не рукоплескала ему, какъ рукоплещетъ и свиститъ гаеру на подмосткахъ, смотря по тому, довольна или нтъ его игрой.

Брутъ. Что онъ сказалъ, когда очнулся?

Каска. Надо вамъ знать, что еще до обморока, замтя, какъ обрадовалась толпа при вид отвергнутой короны, онъ разорвалъ на груди рубашку и предложилъ любому изъ присутствующихъ перерзать ему горло! Будь я артистъ по этой части, я непремнно исполнилъ бы его желаніе, если бъ даже пришлось отправиться за это вмст съ бездльниками въ кромшный адъ… Тутъ онъ упалъ, а затмъ, очнувшись, объявилъ, что если сдлалъ или сказалъ что-нибудь непріятное, то проситъ почтенную публику ему это извинить изъ уваженія къ его болзни. Какія-то бабы, стоявшія возл, воскликнули: ‘о, добрая душа!’ и отъ всего сердца простили ему его прегршенія. Придавать этому важность, впрочемъ, не стоитъ, потому что он сдлали бы то же самое, если бъ онъ даже перерзалъ ихъ матерей.

Брутъ. И посл того онъ впалъ въ это скверное расположеніе духа?

Каска. Именно.

Кассій. Говорилъ что-нибудь Цицеронъ?

Каска. Говорилъ по-гречески.

Кассій. Что же онъ сказалъ?

Каска. На этотъ вопросъ я могу отвтить только враньемъ, и потому мн будетъ стыдно смотрть вамъ въ глаза. Т, которые его поняли, однако посмивались и покачивали головами, я же изъ его рчи не понялъ ни слова… Могу сообщить вамъ еще другія новости: Маруллъ и Флавій утихомирены за то, что срывали украшенія со статуй Цезаря ¹¹).— Теперь прощайте. Было тамъ еще много другихъ глупостей, только я ихъ перезабылъ.

Кассій. Не хочешь ли со мной отужинать?

Каска. Нтъ,— общался другимъ.

Кассій. Такъ приходи завтра обдать.

Каска. Пожалуй, если буду живъ, если ты не перемнишь намренія, и если твой обдъ стоитъ того, чтобъ его състь.

Кассій. Такъ я буду тебя ждать.

Каска. Жди… Прощайте оба! (Уходитъ Каска).

Брутъ. Какимъ же увальнемъ онъ нынче сталъ,

А какъ былъ живъ, какъ мы ходили въ школу.

Кассій. Онъ, несмотря на этотъ вялый видъ,

Поврь мн, Брутъ, бываетъ бодръ, какъ прежде,

Чуть рчь зайдетъ о смлыхъ предпріятьяхъ

И подвигахъ. Въ немъ грубость рчи — свойство

Его ума,— подъ этою приправой

Глотается людьми охотнй смыслъ

Его рчей.

Брутъ. Ты въ этомъ правъ… Однакожъ

Пора итти. Когда поговорить

Со мной ты хочешь завтра — я могу

Зайти къ теб, а ежели желаешь,

Приди ко мн,— я буду ждать тебя.

Кассій. Не премину. Подумай о судьб

Вселенной всей. (Брутъ уходитъ).

Да, Брутъ! Ты благороденъ,

Но вижу я, что можетъ потускнть

Металлъ твоей правдивости вліяньемъ

Дурной среды… Недаромъ говорятъ,

Что честный духъ себя убережетъ

Лишь въ обществ людей себ подобныхъ…

Кто твердъ душой настолько, чтобъ не сдаться

Соблазну въ сть?.. Я Цезарю противенъ —

Брутъ имъ любимъ. Будь Брутомъ я, а онъ

Будь Кассіемъ — со мной иначе бъ Цезарь

Себя держалъ.— Подброшу въ эту ночь

Въ домъ Брута я тайкомъ пять-шесть записокъ,

Написанныхъ руками разныхъ лицъ,

Чтобъ заподозрть могъ въ поступк этомъ

Онъ многихъ лицъ. Записки будутъ хоромъ

Твердить одно, что Брутъ надежды Рима

Вмстилъ въ себ. Прозрачно намекну

Въ запискахъ тхъ равно на властолюбье

Я Цезаря, и пусть тогда онъ смотритъ

Во вс глаза. Его ударилъ часъ!

Иначе зло грозой падетъ на насъ. (Уходитъ).

СЦЕНА 3-я.

Тамъ же. Улица. Громъ и молнія.

(Вбгаетъ напуганный Каска съ обнаженныхъ мечомъ. Навстрчу ему идетъ Цицеронъ).

Цицеронъ. А! Каска, ты?— Довелъ до дому врно

Ты Цезаря?— Чего ты испугался?

Куда бжишь?

Каска. А ты?.. Иль страха нтъ

Въ теб самомъ при вид, какъ дрожитъ

Земная грудь, подобно мягкой зыби?..

О, Цицеронъ! Случалось видть мн,

Какъ бурный вихрь валилъ съ корнями дубы!

Какъ океанъ, свирпо поднимаясь,

Плескалъ волной до самыхъ облаковъ,

Но никогда, до мига этой ночи

Средь бурной мглы, такъ не спасался я,

Пронизанный горящими струями

Огней небесъ!.. Не закиплъ ли бунтъ

На небесахъ?— Не міръ ли дерзко вызвалъ

Боговъ на бой и тмъ навлекъ ихъ грозный,

Ужасный гнвъ?

Цицеронъ. Что жъ видлъ въ эту ночь

Ты страшнаго?

Каска. Что видлъ?.. Рабъ простой

(Его въ лицо ты знаешь) поднялъ руку,

И вдругъ огнемъ зардлась вся она,

Какъ двадцать факеловъ, и былъ безвреденъ

Ему огонь!.. Близъ стнъ Капитолійскихъ

Я встртилъ льва (съ тхъ поръ держу свой мечъ

Я наголо), онъ бросилъ на меня

Свирпый взглядъ и отошелъ, вреда

Не сдлавъ мн… Толпу я дальше встртилъ

Исчахлыхъ, блдныхъ женщинъ. Страхъ сквозилъ.

На лицахъ ихъ, он клялись, что будто

Вс видли, какъ огненные люди

Бродили въ ночь по римскимъ площадямъ!..

А поутру, при блеск дня, спустилась

На площадь вдругъ зловщая сова,

Поднявши вой ¹²)!— Ужъ если воочію

Свершаются такія чудеса,

И разомъ вс,— то можно ль врить глупой

Людской молв, что нечего дивиться

Такимъ дламъ, и что вполн законна

Причина ихъ? Въ такихъ явленьяхъ должно

Намъ прозрвать предвстье страшныхъ золъ

И тяжкихъ бдъ для той страны, въ которой

Мы видимъ ихъ!..

Цицеронъ. Ну, да, конечно, время

Настроено теперь на странный ладъ,

Но родъ людской толкуетъ вдь событья

По-своему и зачастую даже

Наоборотъ тому, что говоритъ

Событій смыслъ… Скажи, ты не слыхалъ,

Придетъ ли завтра Цезарь въ Капитолій?

Каска. Придетъ наврно. Отданъ имъ приказъ,

Чтобъ извстилъ объ этомъ васъ Антоній.

Цицеронъ. Прощай теперь: гулять въ такую бурю

Охоты нтъ.

Каска. Прощай!— Спокойной ночи.

(Цицеронъ уходитъ. Входитъ Кассій).

Кассій. Эй, кто тутъ?

Каска. Римлянинъ.

Кассій. Твой голосъ, Каска,

Я узнаю.

Каска. Хорошъ твой, значитъ, слухъ.

Но что за ночь!

Кассій. Она пріятна людямъ

Съ прямой душой.

Каска. Видалъ ли кто-нибудь,

Чтобъ сводъ небесъ намъ угрожалъ такъ страшно!

Кассій. Видалъ, кому понятно, какъ полна

Сама земля грхами и нечестьемъ.

Что до меня, то вотъ смотри: брожу

Я, грудь открывъ, по улицамъ столицы,

Предавъ себя во власть громовыхъ стрлъ ¹³).

И каждый разъ, какъ молнія пронзаетъ

Небесный сводъ сіяньемъ голубымъ,

Какъ цль, себя предъ нею выставляю

Нарочно я.

Каска. Зачмъ же искушать

Такъ небеса? Несчастнымъ людямъ должно

Дрожать, напротивъ, въ ужас при вид,

Какъ сонмъ боговъ въ могуществ своемъ

Шлетъ встниковъ своей жестокой кары

На гибель намъ.

Кассій. Ты облнился, Каска,

Въ твоей груди иль вовсе нтъ огня,

Какой горитъ въ груди у честныхъ римлянъ,

Иль ты его таишь безъ всякой пользы

Въ своей душ. Ты блденъ, ты дрожишь!

Безсмысленно дивишься ты явленьямъ,

Грозящимъ намъ съ пылающихъ небесъ,

Но если бъ знать ты захотлъ причину,

Зачмъ грозятъ такъ въ гнв небеса,

Зачмъ встаютъ и бродятъ тни мертвыхъ,

Зачмъ, забывъ привычки и инстинктъ,

Такъ мечутся животныя и птицы,

Зачмъ вщаютъ мудрыя слова

Младенцы намъ, а старцы стали глупы ¹⁴),

Зачмъ весь міръ въ конц концовъ какъ будто бъ

Природный ходъ явленій позабылъ

И насъ дивитъ чудовищнымъ хаосомъ,—

Когда бъ хотлъ,— я повторю,— проникнуть

Ты въ тайный смыслъ всхъ этихъ страшныхъ длъ —

Ты бъ увидалъ, что духъ боговъ вселился

Намренно въ событья этихъ дней,

Чтобъ знаменьемъ они служили людямъ,

Того, какъ палъ глубоко родъ людской!..

Я укажу теб на человка,

Чья власть страшнй, чмъ громъ, разящій насъ!

Онъ можетъ все! Сразить — кого захочетъ,

Прахъ разметать въ гробниц запертой,

Рычать, какъ левъ, котораго ты встртилъ,

А между тмъ, такой же человкъ онъ,

Какъ я и ты! Онъ не сильне насъ!

Такъ чмъ же могъ подняться такъ высоко

Предъ нами онъ? Чмъ сдлалъ онъ себя

Страшнй громовъ, рокочущихъ надъ нами?..

Каска. Ты намекнуть на Цезаря, конечно,

Желаешь мн?

Кассій. Не все ль равно, кто онъ?

Не въ немъ бда, а въ насъ самихъ! Такія жъ

Въ насъ плоть и кровь, какъ въ римлянахъ былыхъ,.

Но духъ отцовъ, увы, угасъ навки

У насъ въ сердцахъ! Наслдство матерей,

Осталась намъ лишь женственная слабость

И рабство мы, какъ женщины, несемъ!

Каска. Я слышалъ точно, будто ршено

Поднесть въ сенат Цезарю корону,

И что носить ее повсюду будетъ

Онъ вн Италіи.

Кассій. Ну, если такъ,

То я носить сумю мой кинжалъ!

Себя спасетъ отъ ига рабства Кассій!

О, вотъ въ чемъ, боги, дали слабымъ смертнымъ

Оружье вы! Вотъ чмъ сразить мы можемъ

Тирановъ власть! Пусть сокрушить нельзя

Мдь твердыхъ стнъ иль двери крпкихъ башенъ!

Пусть смрадъ темницъ иль узы кандаловъ

Ужасны намъ — ршимости имъ духа

Не удержать! Разъ утомившись жизнью,

Себя всегда освободить мы можемъ

Отъ узъ земныхъ! Узнаетъ скоро міръ,

Какъ знаю я, что часть тиранства злого,

Какое рокъ взвалилъ на плечи мн,

Стряхнуть легко!..

Каска. Но это вдь исполнить

Могу и я, равно какъ всякій рабъ,

Ршившійся съ своимъ покончить рабствомъ.

Кассій. Скажи, какъ могъ несчастный этотъ Цезарь

Тираномъ стать?.. Онъ волкъ лишь потому,

Что сходенъ Римъ съ овечьимъ жалкимъ стадомъ!

Какъ страшный левъ, онъ Риму бъ не грозилъ,

Когда бы въ насъ не видлъ робкихъ ланей.

Подчасъ легко соломинкой разжечь

Большой огонь.— Но, боги, чмъ же, значитъ,

Сталъ славный Римъ? Ужель онъ смрадной грудой

Растопки сталъ, чтобъ освщать огнемъ

Подобное ничтожество, какъ Цезарь?

Позоръ и стыдъ!.. Но… кажется, что горемъ

Увлекся я!— Пожалуй, наболталъ

Я лишнее предъ купленнымъ холопомъ.

Того гляди отвтить тяжело

Придется мн,— но я вооруженъ

И, сверхъ того, съ опасностью сроднился

Уже давно.

Каска. Ты съ Каской говоришь,

А онъ болтать смшныхъ не любитъ басенъ!

Дай руку мн! Придумай, какъ помочь

Бдамъ, какія терпимъ мы:— увидишь,

Что не отстану я въ начатомъ дл

Ни отъ кого ¹⁵).

Кассій. Такъ, значитъ, ршено!

Узнай теперь, что многихъ знатныхъ римлянъ

Усплъ склонить на доблестно-опасный

Поступокъ я… Подъ портикомъ Помпея

Сойдемся мы. Бродить въ такую ночь

Охотниковъ отыщется немного.

Гроза и злость неистовыхъ стихій

Намъ, впрочемъ на руку: кровавъ и страшенъ,

Какъ ярость ихъ, тотъ подвигъ, на который

Обдъ даемъ себя мы посвятить. (Входитъ Цинна).

Каска. Стой, стой!— спшитъ сюда навстрчу кто-то.

Кассій. Его я знаю,— это Цинна, намъ

Онъ врный другъ. Куда спшишь ты, Цинна?

Цинна. Ищу тебя.— Кто это? Цимберъ?

Кассій. Нтъ,

Товарищъ новый, Каска,— въ нашемъ дл

Участникъ онъ… Меня, не правда ль, ждутъ?

Цинна. Я очень радъ… Но, что за ночь сегодня!

Двумъ-тремъ изъ насъ почудились во тьм

Ужасныя, зловщія виднья.

Кассій. Отвть мн, ждутъ иль нтъ меня?

Цинна. О, да…

Какъ хорошо, когда бы могъ ты, Кассій,

Устроить такъ, чтобъ благородный Брутъ

Былъ съ нами же.

Кассій. Объ этомъ не заботься.

Возьми бумагу эту и подбрось

Ее тайкомъ на преторское мсто,

Чтобъ Брутъ ее нашелъ. Затмъ другую

Брось въ домъ къ нему черезъ окно, а эту —

Къ стату Брута стараго приклей

На липкій воскъ ¹⁶). Когда жъ исполнишь все —

Вернись обратно къ портику Помпея,

Гд будемъ мы.— Пришли ль туда Требоній

И Децій Брутъ?

Цинна. Вс тамъ давно, лишь Цимберъ

На поиски отправленъ за тобой.

Давай записки мн,— я ихъ подброшу,

Какъ ты сказалъ.

Кассій. Къ Помпеевой трибун

Вернись скорй… Иди за мною, Каска.

Должны сегодня повидаться съ Брутомъ

Мы до утра. Сталъ нашимъ онъ почти

Ужъ на три четверти, а при свиданьи

Отдастся намъ, увренъ я, совсмъ.

Каска. О, онъ стоитъ высоко въ общемъ мнньи!

То, что сочтутъ поступкомъ дерзкимъ въ насъ,

Вмнять ему въ достоинство и славу.

Онъ, какъ искусный, знающій алхимикъ,

Своимъ вліяньемъ можетъ обратить

Все въ золото ¹⁷).

Кассій. Значенье Брута цнишь

Прекрасно ты, равно и то, какъ нуженъ

Онъ въ дл намъ… Идемъ теперь,— ужъ полночь.

Мы до разсвта постимъ его

И завербуемъ въ наше дло прочно. (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ,

СЦЕНА 1-я.

Садъ Брута. Ночь.

(Входитъ Брутъ).

Брутъ. Эй, Люцій! Эй!.. Не вижу я по звздамъ,

Который часъ. Меня ты слышишь, Люцій?

Хотлъ бы я имть такой же сонь.

Проснешься ль ты? Эй, Люцій, Люцій, Люцій!

(Входитъ Люцій)*

Люцій. Я здсь, я здсь!

Брутъ. Зажги огонь въ моей

Рабочей комнат и воротись

Меня позвать.

Люцій. Иду сейчасъ. (Уходитъ Люцій).

Брутъ. Погибель

Его нужна! Не для своихъ я цлей

Ее хочу, но для спасенья всхъ!

Что ждать намъ всмъ, когда короны точно

Достигнетъ онъ?.. Вотъ главный въ чемъ вопросъ.

Какъ ядъ зми опаснй въ жаркій полдень,

Такъ Цезарь намъ страшнй казаться долженъ

Въ расцвт силъ.— Съ оглядкою ходить

Должны мы вс!.. Внчать его?.. А тамъ?

Такъ поступивъ, ему вдь вложимъ въ руки

Мы острый мечъ на гибель для себя!

Тотъ, кто достигъ предловъ высшей власти,

Опасенъ тмъ, что властолюбье губитъ

Сердечность въ немъ! Хоть Цезарь никогда

Не подчинялъ, сознаться въ томъ я долженъ,

Страстямъ свой умъ, но вдь извстно намъ,

Что сдержанность обыкновенно служитъ

Лишь лстницей, чтобъ вознестись могли

По ней наверхъ мы почестей и славы.

Идя впередъ — мы смотримъ на ступени,

А разъ взойдя — сейчасъ же обращаемъ

Взоръ къ облакамъ, презрвши путь, которымъ

Взошли наверхъ. Вотъ что случится впредь

И съ Цезаремъ,— а потому должны мы

Предупредить грозящую бду!

И если нтъ достаточной причины

Покончить съ нимъ теперь, пока для Рима

Не страшенъ онъ,— то съ полнымъ правомъ можемъ

Мы разсчитать, что, захвативши власть,

Предловъ ей онъ больше знать не будетъ.

Его убить поэтому должны

Мы, какъ змю, пока она въ зачатк,

А разъ змя успетъ выйти въ свтъ —

Ей длать зло велитъ сама природа (Входитъ Люцій).

Люцій. Ночникъ зажженъ… Когда я на окн

Искалъ кремень, то мн попался въ руки

Вотъ этотъ запечатанный пакетъ.

Онъ не былъ тамъ — я знаю это врно,

Когда хотлъ ложиться я въ постель.

Брутъ. Ну такъ ступай и лягъ въ нее опять,

Ночь не прошла, не завтра ль Иды Марта?

Люцій. Не вспомню я.

Брутъ. Взгляни въ календар.

Люцій. Иду сейчасъ. (Уходитъ Люцій).

Брутъ. Пронизанъ нынче воздухъ

Такимъ потокомъ падающихъ звздъ,

Что нтъ труда читать при ихъ сіяньи.

(Открываетъ пакетъ и читаетъ).

‘Заснулъ ты, Брутъ! Проснись! Познай себя!

Ужели Римъ?.. Все въ томъ же род дальше.

‘Возстань! Рази! Заснулъ ты, Брутъ! Проснись’ ¹⁴)!

Уже не разъ совты эти слышать

Случалось мн:— подбрасывали ихъ

Нердко на пути моемъ… Что жъ должно

Понять изъ этихъ словъ:— ‘Ужели Римъ’?..

Какой дальнйшій смыслъ?— О, онъ понятенъ.

Ужели Римъ преклонится подъ гнетомъ

Одной руки?.. Тотъ Римъ, съ чьихъ улицъ изгнанъ

Моимъ великимъ предкомъ былъ Тарквиній,

Царившій въ немъ?.. ‘Заговори! Возстань!’ —

Зовутъ меня возстать рукой и словомъ!

Да, славный Римъ! Обтъ даю я въ томъ,

Что, если есть возможность лишь исполнить,

Что хочешь ты,— исполнитъ это Брутъ!

(Возвращается Люцій).

Люцій. Сегодня день четырнадцатый Марта.

(Стучатъ въ двери).

Брутъ. А, хорошо!.. Взгляни, кто тамъ стучитъ!

(Люцій уходитъ).

Лишился сна я съ той поры, какъ Кассій

Меня подвигъ на Цезаря возстать!

Но, впрочемъ, время между страшнымъ ддомъ

И замысломъ похоже на тяжелый,

Тревожный сонъ, исполненный ужасныхъ

Зловщихъ грезъ ¹⁹)! Умъ ищетъ второпяхъ

Земныхъ орудій, чтобъ исполнить дло,

И человкъ, какъ маленькое царство,

Охваченное вдругъ напоромъ смутъ,

Не знаетъ, что начать. (Возвращается Люцій).

Люцій. Тамъ зять твой, Кассій ²⁰).

Желаетъ онъ увидться съ тобой.

Брутъ. Одинъ ли онъ?

Люцій. Нтъ, съ нимъ пришли другіе.

Брутъ. Ты знаешь, кто?

Люцій. Нтъ,— до ушей они

Закрыты шляпами, лицо же снизу

Закутано подъ складками плащей.

Мн не было возможности узнать

По виду ихъ.

Брутъ. Они!— Пускай войдутъ.

(Люцій уходитъ).

Таковъ бываетъ заговоръ! Стыдится

Открыто показать себя онъ даже

Во тьм ночной, когда себ преградъ

Не знаетъ зло! Въ какомъ же темномъ грот

Онъ долженъ скрыться яркимъ свтлымъ днемъ?

Напрасно будешь, заговоръ, искать

Такихъ ты мстъ!.. Ты ихъ нигд не сыщешь.

Скрывай себя улыбкой лживой ласки:

Вотъ твой покровъ!.. Вдь если бы задумалъ

Явиться ты, поднявъ свое чело,

То самъ Эребъ тебя отъ подозрнья

Не могъ бы скрыть!

(Входятъ Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ, Цимбелъ и Требоній).

Каска. Мы, кажется, пришли

Не во время:— смутили твой покойный

И мирный сонъ?— Здорово, Брутъ!— Сознайся,

Мы не въ пору?

Брутъ. О, нтъ! Я больше часу,

Какъ всталъ уже, а ночь не спалъ совсмъ…

Знакомъ ли съ тми я, кого съ собой

Вы привели?

Каска. Знакомъ со всми ты.

Нтъ никого, кто всей душой и сердцемъ

Тебя не чтитъ. Вс искренно желаютъ,

Чтобъ о себ такого жъ былъ ты мннья,

Какимъ къ теб проникнуты сердца

Всхъ честныхъ римлянъ…

(Указываетъ на одного изъ пришедшихъ)

Предъ тобой Требоній.

Брутъ. Привтъ ему.

Кассій (указывая на другого). Вотъ Децій Брутъ.

Брутъ. Желаннымъ

Будь гостемъ здсь.

Кассій. Вотъ Каска, Динна, Цимберъ.

Брутъ. Привтъ имъ всмъ… Какой заботой нынче

Встревоженъ вашъ покойный, мирный сонъ?

Кассій. Шепну теб объ этомъ я два слова.

(Отходятъ и разговариваютъ тихо).

Децій (показывая на небо).

Не правда ли, что солнце всходитъ здсь?

Вдь вотъ востокъ?

Каска. Нтъ, нтъ.

Цинна. О, безъ сомннья.

Уже теперь сквозь дымку облаковъ

Замтенъ свтъ, предвстникъ близкій утра.

Каска. Скажу я вамъ, что вы ошиблись оба,

Вотъ здсь, какъ разъ куда я указалъ

Моимъ мечомъ, восходитъ утромъ солнце.

И хоть весной, когда юне годъ,

Оно встаетъ гораздо ближе къ югу —

Зато позднй, чуть пронестись успютъ

Два мсяца,— съ тмъ вмст переходитъ

На сверъ первый лучъ его,— но главный

Восточный пунктъ все жъ остается здсь,

Въ той сторон, гд виденъ Капитолій.

Брутъ (приближаясь). Пусть руку каждый мн изъ васъ подастъ.

Каска. И подтвердитъ ршенье наше клятвой.

Брутъ. Нтъ, нтъ, безъ клятвъ!.. Когда ни наша совсть,

Ни все, что молча терпимъ мы въ душ,

Ни времени позорныя событья —

Не ясны намъ,— то разойдемтесь мирно,

И каждый пусть воротится лниво

Въ свою постель!.. Пусть вознесется гордо

Тиранства мощь, а мы послушно будемъ

Ждать, чтобъ судьба сразила другъ за другомъ

Позорно насъ!.. Но если то, о чемъ

Я говорю, достаточно, чтобъ вызвать

Огонь въ груди у трусости самой

Достаточно, чтобъ даже въ сердце женщинъ

Влить храбрый пылъ — тогда, спрошу, друзья,

Какихъ еще намъ нужно побужденій,

Чтобы возстать? Какихъ иныхъ связей,

Помимо данной клятвы честныхъ римлянъ,

Ршившихся исполнить неотступно,

Что ршено?.. Какихъ намъ нужно клятвъ,

Коль скоро честь предъ честью обязалась

Иль долгъ свершить, иль погубить себя?..

Кто ищетъ клятвъ?.. Жрецы, пустые трусы,

Людишки, что не врятъ никому,

Да горюны, въ которыхъ къ оскорбленью

Ужъ чувства нтъ!.. Пускай при всякомъ вздор

Клянется дрянь, которой перестали

Вс доврять,— но не должны сквернить

Мы подвигъ нашъ и чистый пылъ сердецъ,

Горящій въ насъ, обиднымъ помышленьемъ,

Что будто бы скрпить должны обтъ

Мы клятвами!.. Тотъ римлянинъ, который

Хоть въ малости преступитъ данный имъ

Святой обтъ — докажетъ этимъ только,

Что кровь его, которую считалъ

Онъ чистою — осквернена развратомъ,

И что рожденъ въ позор онъ на свтъ…

Кассій. Какъ поступить, скажите, съ Цицерономъ?

Онъ могъ бы быть, я думаю, хорошей

Поддержкой намъ… Должны ли мы открыться,

Предъ нимъ иль нтъ?

Каска. Конечно:— обходить

Такихъ людей не должно.

Цинна. Безъ сомннья

Метеллъ. О, да! Пусть будетъ нашимъ онъ!.. Поможетъ

Почтенной сдиной своей онъ намъ

Завоевать общественное мннье

И подкупить людскіе голоса

На пользу дла нашего. Молва

Ему припишетъ замыселъ и скажетъ,

Что дйствовали мы, руководясь

Его умомъ. Нашъ бурный пылъ и юность

Прикроются такимъ путемъ его

Почтенностью.

Брутъ. Нтъ, нтъ!.. Не открывайтесь

Ему ни въ чемъ: онъ ни за что на свт

Не согласится дйствовать въ длахъ,

Затянныхъ не имъ.

Кассій. Такъ обойдемся

И безъ него ²¹).

Каска. Онъ, точно, не товарищъ

Въ такихъ длахъ.

Децій. А съ Цезаремъ не будетъ

Убитъ никто?

Кассій. Вопросъ поставленъ дльно.

Мн кажется, Антоній былъ всегда

Такъ близокъ къ Цезарю, что нтъ причины

Ему переживать его. Найдемъ мы

Въ немъ ловкаго врага. Его характеръ

Давно извстенъ всмъ, и если пуститъ

Свое искусство въ дло онъ хитро,

То, врьте мн, надлаетъ не мало

Намъ безпокойствъ, а потому, чтобъ лучше

Предупредить грозящую бду,

Пусть съ Цезаремъ погибнетъ и Антоній ²²).

Брутъ. Нтъ, Кассій, нтъ!.. Кровавымъ черезчуръ

Покажется нашъ подвигъ, если вслдъ

За головой рубить мы будемъ члены.

Съ убійствомъ злость родниться не должна!

Антоній, весь не боле, какъ только

Часть Цезаря. Должны принесть, другъ

Лишь жертву мы, но въ палачей себя

Не обращать! Возстали противъ духа

Мы Цезаря, а въ дух крови нтъ.

О, если бъ могъ быть умерщвленнымъ нами

Духъ Цезаря, а Цезарь самъ остался бъ

Здоровъ и живъ!.. Но онъ — увы!— за духъ

Свой долженъ пасть!.. Убить его должны

Мы съ твердостью, но безъ жестокой злобы!

Достоинъ онъ быть жертвой для боговъ,

А потому рубить его не должно

Въ добычу псамъ. Сердцами мы своими

Должны похожи быть на тхъ господъ,

Которые, отдавши приказанье

Слугамъ своимъ исполнить злое дло,

Бранятъ за это ихъ же. Сдлавъ такъ,

Докажемъ мы предъ свтомъ, что не злость

Подвигла насъ исполнить наше дло,

А надобность. Заслужимъ имя мы

Не палачей, а встниковъ спасенья.

Не думайте жъ, что можетъ быть Антоній

Опасенъ намъ: онъ Цезаря рука,

А что жъ бояться рукъ, когда мы снимемъ

Съ плечъ голову?

Кассій. Я все жъ его боюсь.

Опасность въ томъ, что слишкомъ ужъ привязанъ

Онъ къ Цезарю.

Брутъ. Ну, полно, полно, Кассій!

Брось эту мысль. Когда онъ точно любитъ

Такъ Цезаря,— то горе въ этомъ будетъ

Лишь для него:— онъ можетъ пасть, прикрывъ

Его собой, но врядъ ли можно ждать

И этого:— Антоній любитъ жизнь,

Игру, друзей — вотъ чмъ себя онъ тшитъ.

Требоній. Его бояться нечего,— пускай

Живетъ себ! Увидите, что позже

Надъ этимъ всмъ онъ посмется самъ! (Бьютъ часы).

Брутъ. Тсс… слушать звонъ!

Кассій. Пробило три.

Требоній. Настала

Пора итти.

Кассій. Сомнительно одно:

Захочетъ ли сегодня выйти Цезарь?

Онъ, вопреки тому, чмъ прежде былъ,

Сказали мн, сталъ нынче суевренъ:

Сталъ врить въ сны, въ предчувствія и всякій

Подобный вздоръ… Что, если испугавшись

Тхъ ужасовъ, какіе разыгрались

Сегодня въ ночь,— повритъ болтовн

Авгуровъ онъ и въ Капитолій утромъ

Не явится?

Децій. Не бойтесь: я берусь

Уладить это дло, если точно

Онъ будетъ такъ настроенъ. Любитъ онъ

Вдь говоритъ, что ловятся легко

Слоны посредствомъ ямъ, единороги —

Посредствомъ пней, медвди — зеркалами ²³),

А люди попадаются на лесть.

Когда жъ ему я говорю, что лести

Не терпитъ Цезарь самъ,— то онъ съ довольствомъ

Киваетъ мн, отлично попадаясь

На эту лесть, хитрйшую изъ всхъ.

А потому вы только предоставьте

Все дло мн: я Цезаря сумю

Настроить такъ, что въ Капитолій утромъ

Онъ явится наврно.

Кассій. Лучше будетъ

Намъ всей толпой отправиться за нимъ.

Брутъ. Да, да, къ восьми часамъ,— никакъ не позже.

Цинна. Пусть будетъ такъ,— не пропустите жъ срока.

Метеллъ. Вдь Цезарю смертельный врагъ Лигарій

За то, что тотъ съ нимъ дерзко обошелся,

Когда сказать хвалебную хотлъ онъ

Помпею рчь. Дивлюсь, какъ позабыли

Вы пригласить въ товарищи его.

Брутъ. Ступай, Метеллъ, за нимъ,— Лигарій многимъ

Обязанъ мн и любитъ потому

Меня отъ всей души. Устрой лишь только,

Чтобъ онъ пришелъ,— а я ужъ завербую

Его легко.

Кассій. День настаетъ — пора намъ

Проститься, Брутъ. Разстанемтесь, друзья!

Пусть каждый помнитъ данное имъ слово

И римлянъ духъ хранитъ въ своей груди.

Брутъ. Примите вс веселый, бодрый видъ,

Чтобы не выдалъ затаенныхъ мыслей

Ни взглядъ ни звукъ. Держать себя должны

Теперь мы вс, какъ римскіе актеры,

Ведущіе невозмутимо твердо

На сцен роль. (Вс уходятъ, кром Брута).

Эй, мальчикъ! Люцій, Люцій!

Заснулъ опять. Пусть, впрочемъ, спитъ! Пусть сладко

И мирно спитъ ²⁴),— вдь страшныхъ грезъ, какими

Тревожится въ заботахъ умъ людской,

Не знаетъ онъ,— такъ спи спокойно, мальчикъ!

(Входитъ Порція) ²⁵)

Порція. Мой Брутъ!.. Ты здсь?

Брутъ. Возможно ли?.. Ты встала?..

Зачмъ? Къ чему?.. Умно ли выходить

Теб съ твоимъ здоровьемъ въ этотъ ранній,

Холодный часъ?

Порція. А разв остороженъ,

Скажи, ты самъ?.. Безъ ласковаго слова

Ушелъ съ постели ты. Вчера предъ сномъ,

За ужиномъ, вскочилъ внезапно съ мста

И сталъ ходить, скрестивъ со вздохомъ руки.

На мой вопросъ: ‘Что сдлалось съ тобой?’

Пронзилъ меня ты строгимъ, мрачнымъ взглядомъ,

Когда же я настойчиво просила

Открыться мн — встряхнулъ ты головой

И топнулъ въ нетерпньи. Не отвтилъ

Ты даже мн, когда я повторила

Теб вопросъ!.. Ты недовольнымъ взглядомъ

Веллъ уйти мн прочь. Я не хотла

Тебя сердить и покорилась молча.

Твой гнвъ былъ слишкомъ ясенъ мн, но я

Его сочла минутною хандрой,

Какой подчасъ страдаютъ вс мужчины.

Но ты не спишь, не хочешь пить и сть.

Когда бъ печаль, которой ты взволнованъ,

Такъ измнить могла твое лицо,

Какъ измнился ею твой характеръ —

Тебя бы не узнала я… Откройся,

Другъ милый, мн! Скажи, какой бдой

Встревоженъ ты?

Брутъ. Я не совсмъ здоровъ —

Вотъ вся бда.

Порція. Нтъ, нтъ,— Брутъ остороженъ!

Когда бъ себя онъ чувствовалъ больнымъ,

Онъ сталъ тогда бъ лчиться.

Брутъ. Твой совтъ

Исполню я,— прошу лишь, не тревожься,

Мой милый другъ!.. Ступай спокойно спать.

Порція. Брутъ нездоровъ?.. Такъ для чего жъ выходитъ

Онъ въ ранній часъ, едва прикрывъ себя,

И дышитъ здсь сырымъ туманомъ утра?

Брутъ нездоровъ?.. Такъ для чего жъ покинулъ

Украдкой онъ спокойную постель

И здсь стоитъ, обвянный дыханьемъ

Зловредныхъ, заразительныхъ паровъ,

Рискуя тмъ еще усилить вдвое

Свою болзнь?.. Нтъ, нтъ, мой Брутъ!.. болзнь

Твоя въ душ, и я хочу по праву

Твоей жены знать все!.. Я на колняхъ

Молю тебя: скажи, хотя во имя

Той красоты, которою когда-то

Я славилась, во имя словъ любви

И клятвы той, которая навки

Связала насъ и тломъ и душой,—

Скажи, скажи мн, врной половин

Твоей, мой Брутъ — чмъ такъ встревоженъ ты?

Какихъ людей ты принималъ сегодня

Въ ночной тиши? Съ тобою было ихъ

Здсь шесть иль семь, они предъ тьмою даже,

Я видла, себя старались скрыть.

Брутъ. Встань, милый другъ.

Порція. Колнъ я не склонила бъ,

Когда бъ ты былъ мой прежній, добрый Брутъ.

Скажи, ужель въ условь нашемъ брачномъ

Написано, что не должна длить я

Твоихъ всхъ тайнъ? Ужель съ тобой слилась

Навки я лишь только вполовину?

Ужель мой долгъ подругой быть теб

Лишь за столомъ, беречь тебя въ постели

Иль занимать пустою болтовней?

Должна ль я жить въ предмсть лишь далекомъ

Тхъ помысловъ, какими занятъ ты?

О, если такъ — я не подруга Брута,

Но жалкая наложница его!

Брутъ. Подруга ты!.. Достойная подруга!

Дороже мн горячей крови ты,

Которая въ моемъ струится сердц,

Измученномъ щемящею тоской.

Порція. Будь это такъ — давно твою бы тайну

Узнала я… Я женщина, конечно,

Но женщина, которую избралъ

Великій Брутъ ²⁶)!.. Я женщина, конечно,

Но женщина, въ которой люди чтутъ

Катона дочь! Такъ неужель не тверже

Должна я быть, чмъ весь мой слабый полъ,

Когда судьбой мн посланы такіе

Отецъ и мужъ?.. Открой свою мн тайну!

Ее, поврь, я свято сохраню!

Я въ твердости себя ужъ испытала:

Взгляни — я ранила себя нарочно,

Чтобъ увидать, могу ль переносить

Безмолвно боль.

Брутъ. Пошлите силъ мн, боги,

Чтобъ былъ достоинъ я такой жены! (За дверью стучатъ).

Тсс… слышишь? стукъ!— уйди на мигъ отсюда.

Сейчасъ со мной раздлишь ты секретъ

Моей души. Все, все теб открою!

Узнаешь ты причину мрачныхъ мыслей,

Покрывшихъ мн морщинами лицо ²⁷).

Уйди скорй. (Порція уходитъ. Входятъ Люцій и Лигарій).

Кто стукнулъ въ двери, Люцій?

Люцій. Какой-то блдный, слабый человкъ

Желаетъ говорить съ тобой.

Брутъ. Лигарій!

Была у насъ сегодня о теб

Съ Метелломъ рчь… Ступай отсюда, Люцій.

(Люцій уходитъ).

Что скажешь, другъ?

Лигарій. Привтствуетъ тебя

Больной чуть слышной рчью.

Брутъ. Дурно выбралъ,

Мой честный Кай, ты время, чтобъ хворать,

И не въ пору надлъ свою повязку.

О, если бъ былъ здоровъ ты!

Лигарій. Я не боленъ,

Коль скоро Брутъ готовится къ свершенью

Великихъ длъ, гд замшалась честь ²⁸).

Брутъ. Свершить такое дло я намренъ

Дйствительно, но въ силахъ ли ты будешь

Узнать о немъ?

Лигарій. Я божествами Рима,

Которыхъ чтитъ и славитъ нашъ народъ,

Клянусь, что сбросилъ съ плечъ своихъ безслдно

Мою болзнь… О, сынъ достойный Рима!

Великихъ предковъ сынъ! Какъ заклинатель,

Умлъ воззвать ты къ жизни вновь мой скорбный,

Упавшій духъ!.. Все требуй, что захочешь!

Куда велишь — я брошусь съ головой!..

Достичь берусь я цлей невозможныхъ!

Исполню все!— Что длать?..— говори!..

Брутъ. Больнымъ должны мы возвратить здоровье.

Лигарій. Не поздоровится зато, быть-можетъ,

Тмъ, кто здоровъ!

Брутъ. Судилъ и это Рокъ.

Я разскажу, мой честный Кай, въ чемъ дло,

Теб въ пути, когда пойдемъ мы къ мсту,

Гд наша цль.

Лигарій. Такъ въ путь безъ дальнихъ словъ!

Вослдъ теб съ воспламененнымъ сердцемъ

Отправлюсь я! Куда — не знаю самъ!

Но Брутъ зоветъ — мн этого довольно,

Чтобъ шелъ я съ нимъ.

Брутъ. Такъ слдуй же за мной. (Уходятъ).

СЦЕНА 2-я.

Комната въ дом Цезаря. Громъ и молнія.

(Входитъ Цезарь въ ночномъ плать).

Цезарь. Какая ночь! Покоя нтъ ни въ неб

Ни на земл. Кальфурнія, заснувъ,

Три раза пробуждалась съ громкимъ крикомъ,

Что я убитъ… Эй, кто-нибудь!

(Входитъ служитель).

Служитель. Что Цезарь

Прикажетъ мн?

Цезарь. Вели зарзать жертву,

И пусть жрецы черезъ тебя отвтятъ,

Что въ ней найдутъ.

Служитель. Исполню тотчасъ, Цезарь.

(Уходитъ. Входитъ Кальфурнія).

Кальфурнія. Ужель сегодня хочешь выйти, Цезарь,

Изъ дома ты?— Нтъ, нтъ, ты не пойдешь.

Цезарь. Сказалъ — пойду! Опасность можетъ робко

Таиться за спиной моей, но встртивъ

Взоръ Цезаря — исчезнетъ безъ слда.

Кальфурнія. Не врила въ пустыя предсказанья ²⁹)

Я никогда, но нынче страхъ предъ ними

Сковалъ мой умъ. Помимо страшныхъ грезъ,

Терзавшихъ насъ, я слышала молву

Объ ужасахъ, почудившихся страж.

Сказали мн, что львица родила

На улиц! Гробницы открывали

Широкій звъ, чтобъ выпустить на свтъ

Своихъ жильцовъ! На облакахъ дрались

Когорты страшныхъ воиновъ въ брон

Изъ пламени, и кровь изъ тяжкихъ ранъ

Потоками лилась на Капитолій!

Ужасный гулъ стоялъ надъ всей землей,

Стонъ раненыхъ и ржанье дикихъ коней

Пугали слухъ, на улицахъ же съ воплемъ

Носились рои призраковъ!.. О, Цезарь!

Подобныхъ длъ оставить безъ вниманья,

Поврь, нельзя, и мн они ужасны!

Цезарь. Предотвращать то, что судили боги,

Намъ не дано… Итти я долженъ. Что же

До страшныхъ предвщаній — то они

Сулятъ вдь горе всмъ, такъ гд жъ причина,

Чтобъ испугался Цезарь ихъ одинъ?

Кальфурнія. Огонь кометъ не страшенъ жалкимъ нищимъ!

Но онъ горитъ передъ бдой царей!

Цезарь. Ничтожный трусъ боится смерти вчно,

Но тотъ, кто смлъ — ее встрчаетъ разъ ³⁰).

Изъ всхъ чудесъ, какія видть въ жизни

Случалось мн, я почиталъ всегда

Всего страннй и вмст съ тмъ забавнй,

Что люди ждутъ со страхомъ робкимъ смерти,

Забывъ, что смерть сражаетъ ихъ врасплохъ.

(Служитель возвращается).

Какой отвтъ прислали мн авгуры?

Служитель. Они совтъ даютъ теб сегодня

Не выходить. Разрзавъ тло жертвы

Они найти въ ней сердца не могли.

Цезарь. Надъ трусостью, какъ вижу я, смются

И божества,— ихъ голосъ говоритъ,

Что если страхъ меня удержитъ дома,

То тварью я безъ сердца буду самъ.

Вопросъ ршенъ: страхъ Цезарю невдомъ!

Должна опасность передъ нимъ дрожать —

Не онъ предъ ней! Мы рождены съ ней вмст,

Какъ пара львовъ, но я сильнй и старше,

Такъ выйти мн не помшаетъ страхъ.

Кальфурнія. Ахъ, вижу я,— доврчивость готова

Сразить твой умъ!.. Останься! Припиши

Причину мн: скажи, что я боялась

Пустить тебя, что собственный твой страхъ

Тутъ ни при чемъ. Пускай Антоній скажетъ

Сенаторамъ, что не совсмъ здоровъ

Сегодня ты. Молю я на колняхъ

Тебя о томъ!

Цезарь. Ну, хорошо,— пусть будетъ,

Какъ хочешь ты, пускай Антоній скажетъ,

Что боленъ я и не могу прійти.

(Входитъ Децій).

Вотъ Децій Брутъ — онъ это подтвердитъ.

Децій. Привтъ теб, великій, славный Цезарь!

Явился я просить тебя въ сенатъ.

Цезарь. Явился ты, чтобъ передать привтъ мой

Сенаторамъ и имъ сказать, что нынче

Я не приду. Не вздумай лишь солгать,

Что я не смлъ или не могъ явиться.

‘Я не хочу’ — вотъ что ты скажешь имъ.

Кальфурнія. Ты скажешь имъ, что боленъ онъ.

Цезарь. Нтъ, Цезарь

Не будетъ лгать! Простеръ побдно руку

Я не затмъ до отдаленныхъ странъ,

Чтобъ страхъ мшалъ сказать мн слово правды

Передъ толпой сдыхъ бородачей.

Ты просто скажешь имъ, что быть въ сенат

Я не хочу.

Децій. Великій, славный Цезарь!

Нельзя ль узнать точне мн причину

Того, что ты ршилъ?.. Меня въ сенат

Вдь осмютъ, когда я передамъ

Твои слова.

Цезарь. ‘Я не хочу!’ — другой

Причины нтъ, и не зачмъ сенату

Ее искать… Теб жъ, въ виду того,

Что мною ты любимъ, скажу, пожалуй,

Что остаюсь я дома по желанью

Моей жены. Ей снилось нынче ночью,

Что будто бы изъ статуи моей

Лились ключомъ потоки чистой крови,

И римляне со смхомъ на лиц

Купали руки въ ней. Жена находитъ,

Что въ этомъ сн предвстье грозныхъ бдъ,

А потому, склонившись предо мной,

Она меня молила неотступно,

Чтобъ дома я остался въ этотъ день.

Децій. Ты этотъ сонъ истолковалъ неврно,—

Я вижу въ немъ, напротивъ, добрый знакъ.

Ты говоришь, что статуя твоя

Струила кровь, и римляне купали

Съ весельемъ руки въ ней,— предвстье вижу

Я въ этомъ сн, что обновишь собою

Ты римлянъ кровь, что будутъ кровь твою

Отнын чтить знатнйшіе изъ римлянъ,

Какъ славы знакъ иль какъ святой залогъ

Великихъ длъ:— вотъ какъ я понялъ сонъ

Твоей жены.

Цезарь. Твой способъ объясненья

Мн нравится.

Децій. Ты, выслушавъ, увидишь,

Какъ вренъ онъ. Узнай, что въ этотъ день

Сенатъ ршилъ поднесть теб корону.

Суди же самъ, что будетъ, если вдругъ

Ты не придешь? Сенаторы отмнятъ

Свой приговоръ, а сверхъ того, пожалуй,

Тебя поднимутъ на смхъ. Стоитъ крикнуть

Лишь одному: ‘Отсрочимте собранье,

Пока супруга Цезаря не будетъ

Спокойнй спать’.— А если Цезарь будетъ

Такъ прятаться — не станутъ ли тихонько

Шептать другъ другу на ухо, что нынче

Ты трусомъ сталъ ³¹).— Прошу прощенья, Цезарь,

За рзкость словъ, но врь, я ихъ сказалъ

Лишь изъ любви. Я такъ къ теб привязанъ,

Что высказалъ, быть-можетъ, даже больше,

Чмъ позволялъ мн сдлать это умъ.

Цезарь. Какъ глупъ теперь мн кажется твой страхъ,

Кальфурнія! Мн стыдно, что ему

Я поддался… Иду,— подайте тогу.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Метеллъ, Каска, Требоній и Цинна).

А, вижу я:— явился звать въ сенатъ

Меня и Публій тоже.

Публій. Здравствуй, Цезарь.

Цезарь. Привтъ теб… Какъ! Неужели Брутъ

Такъ рано всталъ сегодня?.. Здравствуй, Каска.

Изрядно похудлъ, Лигарій, ты!

Какъ кажется, враждой моей теб

Я сдлалъ меньше зла, чмъ лихорадка.

Который часъ?

Брутъ. Сейчасъ пробило восемь

Цезарь. Благодарю за трудъ и за вниманье.

(Входитъ Антоній).

Ба, Маркъ Антоній здсь! Гуляетъ ночи

Онъ напролетъ, а тоже рано всталъ.

Привтъ ему.

Антоній. Прими привтъ и ты,

Великій, славный Цезарь!

Цезарь. Торопитесь,

Пора итти:— мн стыдно, что заставилъ

Себя я ждать… Ну, Цинна, ну, Метеллъ!

Что скажете?.. Что до тебя, Требоній,—

Мн надобно съ тобой поговорить,

Такъ постарайся быть ко мн поближе,

Чтобъ помнилъ я о томъ.

Требоній. Исполню, Цезарь.

(Въ сторону) Такъ близко буду я, что пожелалъ бы

Противнаго твой лучшій, врный другъ.

Цезарь. Теперь, друзья, по кубку выпьемъ мы

И вмст вс отправимся къ сенату.

Брутъ (въ сторону). Быть не собой въ глазахъ твоихъ, о Цезарь!

Вотъ чмъ моя истерзана душа ³²)! (Уходятъ).

СЦЕНА 3-я.

Улица близъ Капитолія.

(Входитъ Артемидоръ, читая бумагу).

Артемидоръ. ‘Цезарь, берегись Брута, наблюдай за Кассіемъ, держись дальше отъ Каски, не спускай съ глазъ Цинны, не довряй Требонію, имй въ виду Цимбера.— Децій Брутъ тебя не любитъ, Кай Лигарій тобой оскорбленъ. Вс эти люди думаютъ одинаково, и мысли ихъ направлены противъ тебя. Берегись, если не считаешь себя бесмертнымъ. Беззаботность открываетъ путь заговорамъ. Да защитятъ тебя всемогущіе боги.

Любящій тебя Артемидоръ’ ³³).

Здсь встану я, когда пойдетъ онъ мимо,

И въ вид просьбы передамъ письмо.

Душа скорбитъ при вид, какъ на свт

Ядъ зависти всегда грозитъ добру.

Прочтя письмо, себя спасешь ты, Цезарь,

А если нтъ — то значитъ самый Рокъ

Тебя рукамъ измнниковъ обрекъ. (Уходитъ).

СЦЕНА 4-я.

Другая улица передъ домомъ Брута.

(Порція встрчается съ Люціемъ)

Порція. Скорй, скорй,— бги къ сенату, мальчикъ!..

Не возражай! Проворнй, торопись!..

Что жъ ты стоишь?

Люцій. Узнать сперва мн надо,

Что длать тамъ?

Порція. Ахъ, если бы ты могъ

Слетать туда и воротиться раньте,

Чмъ высказать успю я приказъ!..

О, твердость, твердость!— будь мн врнымъ стражемъ!

Замкни языкъ мн каменной стной!

Хоть духъ въ себ я чувствую мужчины,

Но женщина я слабостью своей ³⁴)!

Хранить секретъ — не женской воли дло!

(Люцію) Ты здсь еще?..

Люцій. Но что же длать мн?

Иль долженъ я лишь сбгать въ Капитолій

И вновь сюда вернуться съ чмъ пошелъ?

Порція. Да, да, бги и воротись съ отвтомъ,

Гд мужъ? Что онъ? Здоровъ ли?.. Онъ пошелъ

Туда больнымъ. Узнай мн все… Что Цезарь?

Кто съ просьбами толпится близъ него?

Тсс… слышенъ шумъ!..

Люцій. Я ничего не слышу.

Порція. Прислушайся! Тамъ раздался какой-то

Неясный гулъ… Донесся втромъ онъ

Съ той стороны, гд виднъ Капитолій.

Люцій. Клянусь, что я не слышалъ ничего.

(Входитъ предвщатель).

Порція. Поди сюда,— откуда ты?

Предвщатель. Изъ дома.

Порція. Который часъ?

Предвщатель. Близъ девяти.

Порція. Прошелъ ли

Въ сенатъ со свитой Цезарь?

Предвщатель. Нтъ… Хочу я

Нарочно встать здсь на его пути.

Порція. Ему подать ты врно хочешь просьбу?

Признайся,— такъ?..

Предвщатель. О, да, и если онъ

Къ ней склонитъ слухъ своей же ради пользы,

Я попрошу, чтобъ другомъ сталъ своимъ

Себ онъ самъ.

Порція. Какъ, разв угрожаетъ

Ему бда?..

Предвщатель. Бды, извстной мн,

Покамстъ нтъ, но я предвижу много

Бдъ впереди… Прощайте! Путь здсь

Толпа жъ всхъ этихъ преторовъ, звакъ

Сенаторовъ и прочей ихъ ватаги,

Что добраго, задавитъ старика.

Найти мн надо мсто попросторнй,

Гд Цезарь внять моимъ бы могъ словамъ. (Уходитъ).

Порція. Вернусь домой… О, женщины! Какъ слабы

Сердцами вы!.. Мой Брутъ!.. Пошлите боги

Ему успха въ томъ, что онъ задумалъ!..

(Тихо) Тсс… что сказала я?.. Услышалъ мальчикъ

Мои слова… (Громко) Подать намренъ просьбу

Брутъ Цезарю,— ужель откажетъ онъ?

О, я боюсь, что упаду безъ чувствъ!..

Бги, бги! Бги скоре, Люцій!

Скажи, что я здорова и бодра,

Вернись назадъ и передай мн тотчасъ,

Какой отвтъ пришлетъ съ тобою Брутъ. (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА 1-я.

Капитолій.

(Сенаторы сидятъ на своихъ мстахъ. Народъ толпится на пути Цезаря. Въ толп предвщатель и Артемидоръ. Трубы. Входятъ Цезарь, Брутъ, Кассій, Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій и другіе).

Цезарь. Настали Иды Марта.

Предвщатель. Да,— настали!..

Но не прошли.

Артемидоръ. Будь здравъ, великій Цезарь!

(Подаетъ бумагу).

Прочти сейчасъ написанное здсь.

Децій (подавая также бумагу).,

Тебя хотлъ просить Требоній также,

Чтобъ удлилъ минуту ты на чтенье

Его письма.

Артемидоръ. Прочти, великій Цезарь,

Сперва мое. Оно важнй:— тутъ дло

Касается тебя.

Цезарь. Ршаетъ Цезарь

Свои дла послдними изъ всхъ.

Артемидоръ. Прочти, прочти, не будь упрямъ!

Цезарь. Рехнулся

Ты, кажется?

Публій. Ступай домой, пріятель.

Цезарь. Съ чего меня вы осадили здсь,

На улиц?— Ступайте въ Капитолій.

(Цезарь и свита входятъ въ Капитолій. Сенаторы встаютъ).

Попилій (Кассію). Пошли судьба сегодня вамъ успхъ.

Кассій. Успхъ?.. Какой?..

Попилій. Иди своей дорогой!

(Идетъ за Цезаремъ).

Брутъ (Кассію). Что онъ спросилъ?

Кассій. Успха пожелалъ

Сегодня намъ… Боюсь, что мы открыты.

Брутъ. Слди за нимъ… О чемъ-то шепчетъ въ ухо

Онъ Цезарю…

Кассій. Ну, Каска, не плошай!

Открыты мы, пожалуй, въ самомъ дл…

Что длать, Брутъ?.. Мой, впрочемъ, ясенъ путь:

Мы съ Цезаремъ не дрогнемъ другъ предъ другомъ ³⁶),—

Живъ будетъ онъ — покончу я съ собой!

Брутъ. Приди въ себя: Попилій намъ не страшенъ,

Онъ разговоръ ведетъ свой не про насъ.

Смотри:— смется онъ, и Цезарь смотритъ,

Не измнясь.

Кассій. Требоній началъ дло,

Какъ должно: онъ Антонія отвлекъ

Отъ Цезаря.

(Требоній и Антоній уходятъ, разговаривая. Цезарь и сенаторы занимаютъ свои мста).

Децій. Куда двался Цимберъ? ‘

Что жъ не подастъ, какъ было ршено,

Прошенье онъ?

Брутъ. Онъ тамъ уже,— сдвигайтесь

Толпой вокругъ, чтобъ поддержать его.

Цинна. Ты, Каска, первый нанесешь ударъ.

(Заговорщики окружаютъ Цезаря).

Цезарь. Готовы ль мы?.. Какое жъ прекратитъ

Сегодня зло съ своимъ сенатомъ Цезарь?

Метеллъ. Могучій, славный Цезарь! Униженно

Передъ тобой склоняется Метеллъ,

Внемли ему! (Преклоняетъ колни).

Цезарь. Я предварить обязанъ

Тебя, Метеллъ: вс эти преклоненья

И льстивый тонъ разжечь способны кровь

Людей пустыхъ, которые привыкли

Перемнять, что высказано разъ,

И обращать законныя ршенья

Въ игру дтей,— но Цезарь не таковъ,

Въ немъ крови нтъ настолько своевольной,

Чтобъ, долгъ забывъ, растаяла она,

Какъ кровь глупцовъ, вліяньемъ льстивой рчи.

Со мной нельзя достичь, чего хотятъ,

Ужимками ничтожной собачонки.

Твой изгнанъ братъ — но такъ ршилъ законъ!

Когда пришелъ молить и пресмыкаться

За брата ты, то, врь, тебя я такъ же

Столкну съ пути, какъ жалкаго щенка.

Знай навсегда, что безъ причины Цезарь

Не длалъ зла, но не отмнитъ также,

Что ршено.

Метеллъ. Ужели не найдется

Здсь никого, чей голосъ бы звучалъ

Пріятнй слуху Цезаря? Ужель

Не возвратитъ онъ изгнаннаго брата?

Брутъ. Твою, о, Цезарь, не изъ лести руку

Цлуетъ Брутъ! Цлуетъ онъ, моля,

Чтобъ возвратилъ ты Цимберу свободу.

Цезарь. Какъ, Брутъ!— и ты?..

Кассій. Прости, прости, о, Цезарь!

Склоняюсь я во прахъ передъ тобой,

Моля, чтобъ вновь былъ призванъ Публій Цимберъ!

Цезарь. Когда бы я похожимъ былъ на васъ

И такъ, какъ вы, умлъ молить и плакать,

То, можетъ-быть, смягчить меня успли бъ

Мольбами вы,— но твердъ душою я,

Какъ та звзда, которая на неб

Горитъ одна въ незыблемомъ поко,

И нтъ свтилъ, похожихъ на нее!

Пусть испещренъ плеядами созвздій

Небесный сводъ! Пусть звзды блещутъ вс,

Но изо всхъ недвижной остается

Она одна!.. Таковъ и міръ земной:

Живущихъ въ немъ людей не перечислить,

Вс созданы изъ плоти и костей,

У всхъ есть умъ, но въ ихъ толп я знаю

Лишь одного, кто неизмнно твердо

Пройдетъ всю жизнь, какимъ былъ цлый вкъ!

Одинъ тотъ я!.. Въ пустомъ вопрос этомъ

Я покажу, что рчь моя законъ!

Ршилъ я разъ, что будетъ изгнанъ Цимберъ,

И что ршилъ — тому отмны нтъ!

Цинна. О, Цезарь!..

Цезарь. Прочь!— Иль сдвинешь ты Олимпъ?

Децій. Великій…

Цезарь. Брутъ склонялъ колни тщетно!

Каска. Такъ за меня пусть руки говорятъ!

(Поражаетъ Цезаря кинжаломъ въ шею. Цезарь хватаетъ Каску за руку, но на него со всхъ сторонъ нападаютъ прочіе заговорщики и наконецъ Брутъ).

Цезарь. Ты также, Брутъ!.. ³⁷) О, такъ умри же, Цезарь!..

(Закрывъ лицо тогой, Цезарь падаетъ и умираетъ подъ ударами убійцъ. Сенаторы и народъ разбгаются въ ужас).

Цинна. Тиранъ убитъ!.. Насталъ свободы насъ!.

Впередъ! Скорй по улицамъ бгите!

Кричите всмъ, что подвигъ совершенъ!

Кассій. Пускай съ трибунъ народу возвстятъ:

‘Свободны мы! Тирана иго пало!’

Брутъ. Сенатъ! Народъ! Не разбгайтесь! Страхъ

Напрасенъ вашъ:— счетъ съ властолюбьемъ конченъ!

Каска. За Брутомъ рчь…

Децій. Пусть говоритъ и Кассій.

Брутъ. Гд Публій?

Цинна. Здсь,— онъ полумертвъ отъ страха.

Метеллъ. Столпиться намъ не худо бы, друзья:

Не ровенъ часъ — защитники найдутся

У Цезаря.

Брутъ. Что толковать о томъ?..

Бояться, Публій, нечего теб,

Врь, ни тебя и никого изъ римлянъ

Не тронемъ мы. Скажи имъ всмъ объ этомъ.

Кассій. А главное,— спастись старайся самъ,

Не то народъ, разсвирпвъ на насъ,

Не пощадитъ твою, пожалуй, старость.

Брутъ. Да, да — иди,— за все, что было здсь,

Пусть будемъ мы, зачинщики, въ отвт.

(Возвращается Требоній).

Кассій. Антоній гд?..

Требоній. Онъ убжалъ домой.

Взглянули бъ вы, что въ этотъ мигъ творится

На улицахъ! Мужчины, жены, дти —

Вс мечутся и вопятъ, точно день

Насталъ суда.

Брутъ. Во власть судьбы себя

Мы предадимъ! Отъ смерти не спастись!

Вся наша жизнь — одна ея отсрочка!

Каска. Кто сократитъ лтъ на двадцать свой вкъ,

Не будетъ столько жъ лтъ бояться смерти ³⁸).

Брутъ. Такъ, значитъ, смерть для насъ не зло, а благо,

И мы, отнявъ нежданной смерти страхъ

У Цезаря, тмъ самымъ доказали,

Что мы ему друзья!.. Смлй, смлй,

Сограждане! Омоемъ наши руки

Въ его крови! Омоемъ до локтей ³⁹)!,

Свои мечи мы кровью испятнаемъ

И, потрясая ихъ надъ головой,

Пойдемъ кричать по площадямъ и рынкамъ:

‘Свобода! Миръ! Тирана больше нтъ!’

Кассій. Такъ къ длу! Руки въ кровь ⁴⁰).— Какъ много разъ

Въ вкахъ грядущихъ повторятъ актеры

На языкахъ, еще нерожденныхъ,

Въ невдомыхъ никмъ еще странахъ,

Предъ зрителями то, что здсь случилось!

Брутъ. И въ шутку кровь прольетъ тотъ самый Цезарь,

Чей мертвый трупъ, ничтожный, какъ земля,

Теперь лежитъ предъ статуей Помпея!

Кассій. И каждый разъ при этомъ вспомнятъ имя

Виновниковъ свершившагося здсь,

Назвавъ людьми, чьи руки даровали

Отечеству свободы сладкій даръ!

Децій. Ну что жъ,— идемъ!..

Кассій. Да, да,— идемте вмст,

Ты, Брутъ, впередъ, а мы почетной свитой

Теб вослдъ. Сердецъ честне въ Рим

Ты не найдешь. (Входитъ служитель Антонія).

Брутъ. Насъ хочетъ видть кто-то,

Какъ кажется, Антонія слуга.

Служитель (склоняя колни передъ Брутомъ).

Веллъ мн встать Антоній на колни!

Веллъ мн пасть Антоній предъ тобой

И, такъ склонясь, теб промолвить слово:

‘Ты честенъ, Брутъ! Ты доблестенъ и мудръ,

Но Цезарь былъ могучъ, великъ и ласковъ!

Брутъ дорогъ мн, но Цезарь былъ мн страшенъ,

Хотя любилъ его я глубоко.

Коль скоро Брутъ захочетъ согласиться,

Чтобъ Маркъ Антоній безопасно могъ

Къ нему прійти и убдиться точно,

Что заслужилъ погибшій Цезарь смерть —

То слово дастъ ему свое Антоній,

Что Брутъ живой ему дороже будетъ,

Чмъ мертвый трупъ того, кто имъ убитъ.

Готовъ пойти Антоній вслдъ за Брутомъ,

И съ нимъ длить открыто и сердечно

Въ нашъ тяжкій вкъ превратности судьбы’.—

Вотъ что сказать веллъ мн Маркъ Антоній,

Мой господинъ!

Брутъ. Онъ римлянинъ въ душ,

Разуменъ, храбръ, и я его не думалъ

Считать инымъ… Скажи ему, что если

Желаетъ онъ увидться со мной —

Я объясню ему все, что онъ хочетъ,

И вмст съ тмъ ручаюсь, что отсюда

Вернется онъ нетронутымъ домой.

Служитель. Иду за нимъ. (Служитель уходитъ).

Брутъ. Я зналъ впередъ, что будетъ

Онъ другомъ намъ.

Кассій. И я того желалъ бы,

Но, признаюсь, не слишкомъ довряю

Его любви,— мои жъ всегда сомннья

Оправдывались опытомъ позднй. (Входитъ Антоній).

Брутъ. Вотъ онъ идетъ… Привтъ теб, Антоній!

Антоній (къ трупу Цезаря).

О, Цезарь, Цезарь!— Тылъ поверженъ въ прахъ?

Гд громъ побдъ? Гд слава? Гд тріумфы?..

Иль это все такъ съежилось въ ничтожный

Комокъ земли!.. Да будетъ миръ съ тобой!..

(Обращается къ заговорщикамъ).

Я не могу ни предрекать ни думать,

Что будетъ вамъ угодно сдлать впредь:

Кто кровь прольетъ, кто будетъ заподозрнъ —

Не знаю я,— но если присудили

Вы это мн — то ни мгновенья лучше,

Чмъ смертный мигъ того, кто здсь лежитъ,

Ни боле достойнаго оружья,

Чмъ т мечи, которыми пролили

Вы лучшую во всей вселенной кровь,

Вамъ не найти!— И я васъ умоляю,

Когда таковъ вашъ точно приговоръ —

Не медлите! Пусть буду я пронзенъ,

Пока еще дымятся этой кровью

У васъ мечи, и теплыми струями

Она течетъ съ окровавленныхъ рукъ!..

Когда бы тысячу пришлось на свт

Прожить мн лтъ — ни разу въ цлой жизни

Я бъ не желалъ, поврьте, умереть

Охотно такъ, какъ здсь, при этомъ труп,

Отъ рукъ людей, въ которыхъ должно видть

Свершителей ршеннаго судьбой!..

Брутъ. Нтъ, нтъ, Антоній!.. Смерти ты не долженъ

Просить у насъ. Я сознаюсь вполн,

Что въ этотъ скорбный мигъ при вид нашихъ

Кровавыхъ рукъ — и ты и всякій можетъ

Насъ почитать за злобныхъ кровопійцъ.

Но я скажу, что видишь въ этомъ дл

Лишь руки ты!.. Передъ тобой встаетъ

Кровавый подвигъ ихъ, но ты не видишь,

Какъ глубоко горюемъ мы въ сердцахъ!..

Скорбя душой объ общемъ гор Рима,

Мы скорбью скорбь ршились прекратить.

Огонь огнемъ вдь тушится нердко —

Вотъ почему былъ долженъ Цезарь пасть.

Нашъ мечъ, какъ сталь, для Цезаря былъ крпокъ,

Но для тебя онъ мягокъ, какъ свинецъ.

Въ немъ злобы нтъ, равно какъ въ нашемъ сердц,

И братски мы любовь теб и дружбу

Отъ всей души готовы предложить.

Кассій. Подашь ты съ нами наравн твой голосъ

Въ раздач мстъ и новыхъ должностей.

Брутъ. Лишь дай намъ срокъ, чтобъ привести къ порядку

Успли мы взволнованный народъ,

А тамъ теб я объясню подробно,

Какъ я, любившій Цезаря всмъ сердцемъ

Въ тотъ даже мигъ, когда его пронзилъ

Моимъ мечомъ,— ршился, не колеблясь,

Такъ поступить.

Антоній. Въ твоемъ благоразумь

Увренъ я… Своей рукой кровавой

Пусть руку каждый мн изъ васъ пожметъ.

Ты первый, Брутъ, затмъ ты, Каюсъ Кассій,

Ты, храбрый Каска, Цинна и Метеллъ,

Ты, Децій. Брутъ, и наконецъ послдній

Въ пожать рукъ, но не послдній въ сердц,

Требоній, ты ⁴¹)!— Увы, что вамъ могу я

Теперь сказать?— Я нахожусь въ такомъ

Двусмысленномъ, печальномъ положеньи,

Что предстоитъ на выборъ мн прослыть

У всхъ въ глазахъ льстецомъ иль жалкимъ трусомъ!

Что былъ любимъ глубоко Цезарь мною —

Вы знаете!.. О, если бъ онъ, витая

Душою здсь, увидть могъ, что жму

Моей рукой кровавыя я руки

Его убійцъ, что заключаю съ ними

Союзъ и миръ здсь, предъ холоднымъ трупомъ

Почившаго!.. Страшнй убійства бъ этимъ

Былъ оскорбленъ его великій духъ!

Нтъ, нтъ,— рыдать обильными слезами,

Рыдать ручьемъ, какъ будто бы имлъ

Я столько жъ глазъ, точащихъ слезы, сколько

Нанесено ему ужасныхъ ранъ —

Вотъ чмъ почтилъ бы Цезаря я лучше,

Чмъ заключивъ союзъ съ его врагомъ!..

Прости же мн великій, славный Юлій!

Затравленъ ты, какъ царственный олень

Въ родномъ лсу, и вотъ, для добычу,

Вокругъ тебя охотники стоятъ,

Обрызганные кровью!.. Міръ, широкій,

Пространный міръ!— для этого оленя

Ты лсомъ былъ, и онъ — вселенной сердце ⁴²)

Самъ въ сердц міра, въ славномъ Рим палъ!

Палъ, какъ олень, погибшій для потхи

Высокихъ лицъ!..

Кассій. Антоній!..

Антоній. Извинить

Меня ты долженъ, Кассій:— такъ судилъ бы

И врагъ его, на язык жъ друзей

Мои слова лишь сдержанная скромность.

Кассій. Его хвалить теб я не помха,

Но разъяснить мн хочется вопросъ:

Въ какія стать намренъ отношенья

Теперь ты къ намъ? Считать ли другомъ мы

Должны тебя, иль дйствовать, какъ будто

Ты намъ чужой?

Антоній. Для этой цли руку

Я подалъ вамъ, но былъ смущенъ, увы,

Взглянувъ на тло Цезаря… Всмъ другъ я!

Всхъ васъ люблю и потому надюсь,

Вы отъ меня не захотите скрыть,

Чмъ Цезарь вамъ казался такъ опаснымъ?

Брутъ. Само собою:— иначе нашъ поступокъ

Всмъ показался бы жестокъ и дикъ.

Мы все теб разскажемъ такъ подробно,

Что, будь ты сыномъ Цезаря, и тутъ бы

Во всемъ со мною согласился ты.

Антоній. Мн это лишь и нужно… Впрочемъ, я

Еще просить намренъ позволенья

Снести на площадь тло и сказать

Народу рчь, какъ близкій человкъ

Къ покойному.

Брутъ. И это можешь.

Кассій. Брутъ!

На пару словъ… (Тихо) Ты самъ не понимаешь,

Что длаешь! Ни подъ какимъ предлогомъ

Не надо позволять, чтобъ говорилъ онъ

Надъ тломъ рчь. Подумай, какъ онъ можетъ

Увлечь толпу своею болтовней.

Брутъ. О, ничего!— Я ране скажу

Народу рчь и объясню подробно,

За что и какъ былъ Цезарь умерщвленъ.

Прибавлю также я, что дали сами

Согласье мы на то, чтобъ Маркъ Антоній

Сказалъ народу рчь, и наконецъ

Всмъ объявлю, что будетъ нами Цезарь

Торжественно и пышно схороненъ.

Такъ поступивъ, не причинимъ нимало

Себ мы зла, но можемъ пріобрсть

Лишь выгоду.

Кассій. Что мы пріобртемъ —

Не знаю я, но очень мн все это

Не по сердцу.

Брутъ. Ты можешь взять, Антоній,

Трупъ Цезаря. Даемъ согласье мы,

Чтобъ ты его хвалилъ въ надгробной рчи,,

Какъ вздумаешь, но берегись при этомъ

Обмолвиться нападками на насъ,

Иль устранимъ тебя мы отъ участья

Въ похоронахъ. Знай также, что сказать

Ты можешь рчь лишь только на трибун,

Гд говорить сначала буду я.

Антоній. Пусть будетъ такъ:— я большаго отъ васъ

Не требую.

Брутъ. Такъ приготовь же тло

И вмст съ нимъ иди за нами вслдъ.

(Вс уходятъ, кром Антонія).

Антоній (обращаясь къ тлу Цезаря).

Прости меня, кусокъ земли кровавый,

Что льщу твоимъ убійцамъ злобнымъ я!..

Развалина погибшаго величья,

Какого міръ не видывалъ вовкъ!

Сразятъ бды и горести т руки,

Чьей злостью кровь твоя источена!

Здсь, предъ устами ранъ твоихъ пурпурныхъ,

Открывшихся какъ будто для того,

Чтобъ побудить своимъ нмымъ молчаньемъ

Меня къ словамъ,— я предрекаю то,

Что ждетъ весь міръ:— падетъ проклятье гнетомъ

На родъ людской! Италія зачахнетъ

Средь грозныхъ войнъ и безначальныхъ смутъ!

Раздоры, кровь, убійства и несчастья

Сроднятся такъ со всей людской толпой,

Что матери смотрть со смхомъ будутъ

На смерть дтей, изрубленныхъ на части

У нихъ въ глазахъ! Привычка къ злу исторгнетъ

Всю жалость изъ сердецъ,— и вотъ тогда-то

Духъ Цезаря, съ богиней грозной мести ⁴³),

Примчавшейся къ нему съ огнемъ въ рукахъ

Изъ адскихъ ндръ — пройдетъ побдоносно

По всей земл съ громовымъ, мощнымъ крикомъ:

‘Пощады нтъ!’ — Спустивъ на волю съ цпи

Свирпыхъ псовъ войны, покроетъ землю

Онъ грудой тлъ, чей смрадъ заразой тлнья

Наполнитъ міръ, и не найдется рукъ,

Чтобъ ихъ зарыть!.. (Входитъ служитель).

Наврно служишь ты Октавію ⁴⁴)?

Служитель. Да, Маркъ Антоній.

Антоній. Цезарь

Ему писалъ, чтобъ онъ пріхалъ въ Римъ.

Служитель. Письмо при немъ. Онъ близко ужъ, теб же

Приказано словесно передать… (Увидя трупъ Цезаря)

Ахъ!.. Цезарь!..

Антоній. Что?.. сраженъ ты?— Удались же

И плачь не здсь. Я чувствую — печаль

Прилипчива. При вид слезъ твоихъ

Мои глаза хотятъ заплакать также…

Гд въ этотъ часъ, скажи, твой господинъ?

Служитель. Остановился за семь миль отъ Рима

Онъ на ночлегъ.

Антоній. Спши сейчасъ къ нему

И разскажи, что здсь случилось… Скорбью

Объятъ весь Римъ,— въ немъ жить теперь опасно,

И потому Октавій долженъ зорко

Себя беречь… Скорй же въ путь!.. Но, впрочемъ,

Постой на мигъ:— поможешь мн сначала

Ты вынести на площадь мертвый трупъ.

Я посмотрю, сказавъ народу рчь,

Какъ примется толпой свирпый подвигъ,

Свершенный этой шайкою убійцъ.

А ты, смотря по ходу длъ, разскажешь

Октавію, что можно ждать впередъ…

Бери жъ теперь со мною вмст тло.

(Уносятъ трупъ Цезаря).

СЦЕНА 2-я.

Форумъ.

(Входятъ Брутъ и Кассій, за ними толпа народа).

Граждане. Отвтъ, отвтъ! Мы требуемъ отвта!..

Брутъ. Такъ слушайте: мы съ Кассіемъ сперва

Раздлимъ васъ. Пусть уведетъ съ собой

Онъ часть толпы въ ту улицу, другая жъ

Пойдетъ за мной. Вы поняли?— Кто слушать

Пришелъ меня — пусть остается здсь,

А прочимъ рчь съ трибуны скажетъ Кассій.

Мы оба вамъ подробно объяснимъ,

За что убитъ сегодня нами Цезарь.

1-й гражданинъ. Я остаюсь:— хочу я слушать Брута.

2-й гражданинъ. Я — Кассія:— услышавъ порознь ихъ,

Сравнимъ потомъ мы доводы обоихъ.

(Кассій съ частью толпы уходитъ. Брутъ входитъ на трибуну).

3-й гражданинъ. Тсс… Брутъ взошелъ.

Брутъ. Лишь будьте терпливы.

Римляне, дорогіе соотечественники! Слушайте мое оправданье и будьте молчаливы, чтобъ лучше его услышать. Врьте мн ради моей чести и врьте въ мою честь для того, чтобъ врить мн. Судите меня по вашему разумнію и призовите на помощь весь вашъ разумъ, чтобъ лучше судить. Если между вами есть кто-нибудь, считавшій Цезаря своимъ лучшимъ другомъ, то я ему скажу, что Брутъ любилъ Цезаря не мене, чмъ онъ. Если этотъ другъ спроситъ: почему въ такомъ случа Брутъ возсталъ на Цезаря, то Брутъ отвтитъ: не потому возсталъ онъ, что мало любилъ Цезаря, но потому, что любилъ Римъ еще больше, чмъ его. Неужели вы бы желали лучше видть Цезаря живымъ и оставаться рабами, чмъ согласиться на его смерть и сдлаться свободными людьми?.. Цезарь меня любилъ — за это я его оплакиваю, Цезарь былъ счастливъ — я этому радовался, онъ былъ храбръ — за это я его уважалъ, но онъ былъ властолюбивъ, и я убилъ его… Какъ видите, я воздалъ Цезарю слезами за любовь, радостью за счастье, почетомъ за храбрость, и смертью за властолюбіе!.. Если ‘кто-нибудь изъ васъ настолько низокъ душою, что хочетъ быть рабомъ — пусть тотъ мн возражаетъ: я оскорбилъ его! Если кто-нибудь упалъ до того, что не хочетъ быть римляниномъ — пусть говоритъ: я оскорбилъ его! Если кто-нибудь не любитъ своего отечества — пусть говоритъ: онъ оскорбленъ мною… Я кончилъ и жду отвта.

Граждане (говорятъ разомъ). Никого, Брутъ, никого!.. Такихъ здсь нтъ!

Брутъ. Значитъ, я не оскорбилъ никого. Я поступилъ съ Цезаремъ такъ, какъ сами вы поступили бы въ подобномъ случа съ Брутомъ. То, что случилось въ Капитоліи — объясняетъ причину смерти Цезаря, нисколько не касаясь той славы, которую онъ заслужилъ, и вмст съ тмъ, нимало не отягощаетъ его проступковъ.

(Входитъ Антоній, за, нимъ несутъ тло Цезаря),

Вотъ идетъ его погребальная процессія, устроенная Маркомъ Антоніемъ, который хотя и не принималъ участія въ смерти Цезаря, но тмъ не мене пожнетъ ея плоды, получивъ мсто въ управленіи. Да и кто изъ васъ не пожнетъ этихъ плодовъ?.. Я кончилъ и ухожу. Знайте, что если я убилъ изъ любви къ Риму моего лучшаго, друга, то готовъ тмъ же самымъ кинжаломъ поразить себя, если родина вздумаетъ потребовать моей смерти.

Граждане. Живи, Брутъ, живи! Да здравствуетъ Брутъ!

1-й гражданинъ. Снесемъ его съ тріумфомъ на рукахъ!

2-й гражданинъ. Поставимъ Бруту статую! Почтимъ

Его, какъ чтятся предки!

3-й гражданинъ. Пусть онъ будетъ

Впредь Цезаремъ!

4-й гражданинъ. Мы увнчаемъ въ немъ

Все то добро, какое сдлалъ Цезарь!

1-й гражданинъ. Снесемъ его домой съ побднымъ крикомъ!

Брутъ. Сограждане!..

2-й гражданинъ. Брутъ говоритъ!.. Тсс… тише.

1-й гражданинъ. Молчите вс…

Брутъ. Друзья мои! Позвольте

Мн удалиться тихо одному.

Когда жъ хотите доказать вы дружбу

Свою ко мн — тогда, прошу, останьтесь

Съ Антоніемъ. Воздайте тлу честь

И вмст съ тмъ послушайте, что скажетъ

Антоній вамъ. Мы дали вс согласье,

Чтобъ произнесъ хвалебную онъ рчь

Надъ Цезаремъ, а потому останьтесь

Здсь вс, пока не кончитъ онъ, а я

Уйду одинъ. (Уходитъ Брутъ).

1-й гражданинъ. Эй, тише,— по мстамъ!

Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.

3-й гражданинъ. Да, да, пусть говоритъ, пускай съ трибуны

Онъ держитъ рчь!.. Всходи, Антоній,— слушать

Готовы мы.

Антоній. Благодарю, друзья,

Во имя Брута васъ.

4-й гражданинъ. Что онъ сказалъ?

3-й гражданинъ. Онъ насъ благодаритъ во имя Брута.

4-й гражданинъ. Сдержать ему совтую языкъ,

Когда злословить онъ задумалъ Брута.

1-й гражданинъ. Тиранъ былъ Цезарь.

3-й гражданинъ. Врно! Наше счастье.

Что въ добрый часъ съ нимъ развязался Римъ.

3-й гражданинъ. Тсс… слушать всмъ, что скажетъ Маркъ Антоній.

Антоній. Друзья, сограждане!— Склоните уши

Къ моимъ словамъ! Я Цезаря не славить

Пришелъ сюда, но только схоронить!

Добро съ людьми всегда вдь зарываемъ

Въ могилу мы и помнимъ только то,

Что дурно въ нихъ,— такъ пусть поступятъ такъ же

И съ Цезаремъ! Его властолюбивымъ

Назвалъ предъ вами благородный Брутъ!

Большой порокъ, когда сказалъ онъ правду,

Но вдь жестоко Цезарь и наказанъ

За этотъ грхъ!.. Я, съ позволенья Брута

И прочихъ (они честны вдь вс,

Честны, какъ Брутъ), явился, чтобъ сказать

Надъ тломъ рчь… Покойный былъ мн другомъ

И вренъ мн остался до конца,

Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ.

А Брутъ правдивъ — извстно это всмъ!

Привелъ въ нашъ Римъ не мало плнныхъ Цезарь,

Ихъ выкупомъ обогатились мы,

Не въ этомъ ли желанье видно власти?

Надъ бдностью, бывало, Цезарь плакалъ,

Слыхалъ, напротивъ, я, что властолюбцы

Всегда черствы и сердцемъ и душой!

Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ,

А Брутъ правдивъ — извстно это всмъ!

Вы помните, я въ праздникъ Луперкалій

Ему корону трижды предложилъ,

И отъ нея онъ трижды отказался,—

Ужъ не тогда ль онъ былъ властолюбивъ?

Но Брутъ назвалъ его властолюбивымъ,

А Брутъ правдивъ — сомннья въ этомъ нтъ!

Я прекословить не намренъ Бруту,

Но говорю лишь то, что вижу самъ…

Въ былые дни любимъ не безъ причины

Былъ Цезарь здсь,— что жъ вамъ мшаетъ нынче

О немъ жалть?— О, здравый смыслъ! Покинулъ,

Ты родъ людской и удалился въ дебри

Къ лснымъ зврямъ!.. Простите мн,— прервать

Я долженъ рчь: мое вдь сердце Цезарь

Унесъ съ собой, и мн дождаться надо,

Чтобъ возвратилъ его мн этотъ гробъ ⁴⁵).

1-й гражданинъ. А вдь въ словахъ его найдется правда!

2-й гражданинъ. Да, да,— когда онъ врно разсудилъ,

То поступили съ Цезаремъ прегадко!

5-й гражданинъ. Не правда ли?— Боюсь, не стало бъ хуже

Намъ безъ него.

4-й гражданинъ. Замтилъ ты:— корону

Не принялъ онъ, гд жъ властолюбье тутъ?

1-й гражданинъ. Притянутся виновные къ отвту,

Когда онъ правъ.

2-й гражданинъ (указывая ш Антонія). Смотрите: онъ вдь плачетъ,

Глаза мокры и красны, какъ огонь.

3-й гражданинъ. Честнй Антонія не сыщешь въ Рим.

4-й гражданинъ. Тсс… слушайте,— онъ говоритъ опять.

Антоній. Еще вчера единымъ словомъ Цезарь

Перевернуть но вол могъ весь міръ,

И вотъ теперь лежитъ онъ безъ дыханья

И не почтится даже бднякомъ!

Ахъ, граждане! Когда бы захотлъ я

Подвигнуть васъ на буйство и мятежъ —

Какъ много могъ надлать бы дурного

Я Бруту, Кассію и прочимъ всмъ

Честнйшимъ этимъ людямъ!— Но дурного

Я честнымъ людямъ длать не хочу!

Пусть окажусь несправедливымъ лучше

Я къ Цезарю, къ себ и къ вамъ самимъ!

Но не могу я все жъ пройти молчаньемъ:

Смотрите вс — вотъ свитокъ! Запечатанъ

Онъ Цезаремъ, я въ дом у него

Его нашелъ, изложена въ немъ воля

Покойнаго. Читать ее предъ вами

Я не ршусь, но если бы народъ

Ее узналъ — онъ бросился бы съ плачемъ

На мертвый трупъ! Онъ Цезаря бы раны

Сталъ цловать! Мочить бы сталъ въ священной

Крови платки, сталъ драться бы за каждый

Его ничтожный волосъ, лишь бы только

Достать его, лелять, какъ святыню,

И передать по завщанью дтямъ,

Какъ лучшій и цннйшій изъ даровъ ⁴⁶)!

4-й гражданинъ. Читай, читай!— покойнаго мы волю

Хотимъ узнать.

Граждане. Читай намъ, Маркъ Антоній!

Мы знать хотимъ, что Цезарь завщалъ.

Антоній. Нтъ, нтъ, друзья,— читать я вамъ не буду.

Къ чему вамъ знать, какъ горячо любилъ

Покойный васъ?— Вдь люди вы, въ васъ сердце

Не дерево. Когда бы завщанье

Узнали вы — о, въ васъ бы закипла

Ключомъ вся кровь! Отъ ярости бы стали

Безумны вы! Да, да — большое счастье,

Что ни о чемъ не догадались вы!

Никто изъ васъ вдь не гадалъ, не думалъ,

Что все добро оставитъ Цезарь, вамъ!

Подумайте, что жъ будетъ, если это

Узнаютъ вс?

4-й гражданинъ. Читай намъ завщанье!

Хотимъ мы знать!.. Читай его! Читай!..

Антоній. Не вдругъ, не вдругъ, друзья мои,— терпнье!

Мн кажется, и безъ того зашелъ

Я далеко, сказавши вамъ такъ много.

Я честнымъ людямъ повредить боюсь —

Тмъ честнымъ людямъ, чьи мечи пронзили

Грудь Цезаря — вотъ горе въ чемъ…

4-й гражданинъ. Злоди!

Вотъ имя имъ!.. Нашелъ, въ комъ видть честь!

Измнники!

Граждане. Читай намъ завщанье.

2-й гражданинъ. Толпа убійцъ! Мерзавцы!— Волю, волю!

Читай ее!..

Антоній. Такъ, значитъ, вы хотите,

Чтобъ я прочелъ?.. Сберитесь же вокругъ

Покойнаго. Взглянуть должны сперва

Вы на того, кто сдлалъ завщанье.

Сойти ли мн? Хотите ль слушать вы?

Граждане. Сходи, сходи!..

2-й гражданинъ. Поближе къ намъ.

3-й гражданинъ. Хотимъ

Мы слышать все.

4-й гражданинъ. Сдвигайтесь тснымъ кругомъ.

1-й гражданинъ. Отъ тла прочь!— Не лзьте жъ разомъ вс.

(Антоній сходитъ съ трибуны и подходитъ къ тлу).

2-й гражданинъ. Эй, мсто! Прочь!— Антоній благородный,

Сюда, сюда…

Антоній. Друзья мои, потише!

Стснить меня вы можете совсмъ.

Граждане. Назадъ, назадъ! Не лзьте, осадите!..

Антоній. Когда въ глазахъ у васъ найдутся слезы,

То пусть ркой текутъ он теперь.

Знакомъ ли вамъ, скажите, этотъ плащъ?

Его надлъ, я помню, славный Цезарь

Въ тотъ лтній день, когда разбилъ въ бою

Нервійцевъ онъ ⁴⁷).— Смотрите жъ: здсь пронзенъ

Онъ Кассіемъ! Смотрите, какъ, широко

Растерзанъ плащъ свирпымъ, злобнымъ Каской!

А здсь, а здсь!— Вдь тутъ нанесъ ударъ

Любимый Брутъ!.. Взгляните, какъ потокомъ

Кровь хлынула за проклятымъ клинкомъ,

Какъ будто бъ Цезарь думалъ убдиться,

Ужели Брутъ такъ злобно постучалъ!

Вдь ангеломъ ⁴⁸) всегда считался Брутъ

Въ его глазахъ!— Одни лишь боги знаютъ

Какъ былъ любимъ онъ Цезаремъ всегда!

И что жъ?— свирпйшій изъ всхъ ударовъ

Направленъ имъ!.. Когда увидлъ Цезарь

Его кинжалъ — сраженъ негодованьемъ

Онъ больше былъ, чмъ всей толпой убійцъ!

Разбилось скорбью царственное сердце,

И горестно закрывъ лицо плащомъ,

Онъ пал къ подножью статуи Помпея,

Обливъ ее кровавою струей!..

О, граждане! Подобнаго паденья

Не видлъ міръ! Вдь съ Цезаремъ погибли

И вы и я! Возстала лишь измна

Съ внцомъ кровавымъ на своемъ челъ!

Вы плачете?— Проникло состраданье

До сердца вамъ!— О, эти слезы чисты!

Къ чему вамъ, впрочемъ, добрыя созданья,

Такъ плакать надъ изодраннымъ плащомъ?

Взгляните лишь:— здсь Цезарь самъ предъ вами

Лежитъ, сраженъ злодйскою рукой!..

1-й гражданинъ. Ахъ, страшный видъ!

2-й гражданинъ. О, честный, славный Цезарь!

3-й гражданинъ. Ужасный день!..

4-й гражданинъ. Измнники, мерзавцы!..

1-й гражданинъ. Кровавый день!

2-й гражданинъ. Мы отомстимъ за все.

Бей, ржь ихъ, жги, руби! Ищи злодевъ!

Погибель всмъ!..

Антоній. Сограждане, постойте.

1-й гражданинъ. Тсс… тише вс! Антоній говоритъ.

2-й гражданинъ. Пусть говоритъ, — мы съ нимъ въ огонь и въ воду.

Антоній. Ахъ, граждане, друзья мои! Я вовсе

Васъ подстрекать не думалъ къ мятежу!

Виновники свершеннаго несчастья

Вдь честны вс. Сказать, чмъ оскорбилъ

Покойный ихъ,— я не могу, конечно,

Но все жъ они и честны и умны.

Предъ вами оправдать они сумютъ

Поступокъ свой… Поврьте, я пришелъ

Не для того, чтобъ возбудить враждебно

Васъ противъ нихъ,— къ тому же не ораторъ

Вдь я, какъ Брутъ:— я человкъ простой!..

Любилъ всмъ сердцемъ Цезаря я,— это

Извстно тмъ, кто далъ мн позволенье,

Чтобъ произнесъ я всенародно рчь.

Въ моихъ словахъ нтъ ни ума ни силы ⁴⁹),

Я не способенъ увлекать толпу,

Разжечь въ ней кровь я словомъ не умю,

Языкъ мой прямъ,— о томъ, что я сказалъ,

Вы догадаться бы могли и сами.

Я указалъ лишь на нмую рчь

Ранъ Цезаря,— рчь этихъ устъ кровавыхъ,

И за себя просилъ ихъ говорить!

Вотъ, если бъ Брутъ могъ сдлаться внезапно

Антоніемъ — тогда бъ нашелся точно

Ораторъ здсь: онъ взволновалъ бы умъ

И сердце вамъ! Языкъ бы далъ онъ каждой

Изъ этихъ ранъ,— языкъ, которымъ были бъ

Подвигнуты къ возстанью камни стнъ!..

Граждане. Возстанемъ мы!..

1-й гражданинъ. Сожжемте Брута домъ!

2-й гражданинъ. Впередъ, за мной, искать везд злодевъ!..

Антоній. Позвольте мн, друзья, окончить рчь.

Граждане. Тсс… не шумть,— пусть говоритъ Антоній!

Антоній. Идете вы, друзья, не обсудивъ

Поступокъ вашъ,— изъ васъ никто не знаетъ

Пока еще, за что должны любить

Вы Цезаря. Увы! Вы это точно

Не знаете,— такъ я вамъ объясню:

Вы Цезаря забыли завщанье.

Граждане. Онъ правъ, онъ правъ! Читай его, читай!

Антоній. Вотъ здсь оно, за цезарской печатью.

Веллъ онъ каждому изъ гражданъ Рима

Въ наслдство выдать семьдесятъ-пять драхмъ ⁵⁰).

2-й гражданинъ. О, Цезарь благородный! Мы отмстимъ

За смерть его!..

3-й гражданинъ. Великій Цезарь!

Антоній. Дайте жъ

Мн досказать.

Граждане. Тсс… тише! Слушать, слушать!

Антоній. Онъ, сверхъ того, отказываетъ вамъ

Свои сады и частныя владнья,

Питомники насаженныхъ плодовъ,—

Все, словомъ, что воздлано на Тибр.

И вы и ваши дти могутъ тамъ

Гулять всю жизнь и отдыхать на вол,

Какъ вздумаютъ!— Вотъ Цезарь былъ каковъ!

Дождемся ль мы когда-нибудь другого?

1-й гражданинъ. О, никогда! За мной, друзья! Впередъ!

Сожжемъ мы тло на священномъ мст

И головнями подпалимъ дома

Измнниковъ!— Эй, эй, берите тло!

2-й гражданинъ. Огня! Огня!..

3-й гражданинъ. Ломай скамьи!..

4-й гражданинъ. Ломай

Огуломъ все: скамейки, стны, окна!.. (Уносятъ тло).

Антоній. Начало есть!— Бунтъ съ цпи сорвался.

Что будетъ — будь! (Входитъ служитель).

Что скажешь ты, пріятель?

Служитель. Октавій здсь.

Антоній. Гд онъ?

Служитель. Прохалъ въ домъ

Онъ Цезаря. Лепидъ съ нимъ прибылъ также.

Антоній. Сейчасъ иду, чтобъ повидаться съ нимъ.

Онъ прибылъ во-время, сулитъ удачу

Намъ этотъ часъ, добыть мы можемъ все.

Служитель. Онъ мн сказалъ, что Брутъ и старый Кассій

Умчались, какъ безумцы, изъ воротъ.

Антоній. Ага, почуяли, какъ обработалъ

Я здсь народъ!— Октавій ждетъ, идемъ. (Уходятъ).

СЦЕНА 3-я.

Тамъ же. Улица.

(Входитъ Цинна, поэтъ).

Цинна. Приснилось мн, что ночью пировалъ

Я съ Цезаремъ. Недоброе предвстье

Гнететъ мой умъ, совсмъ не думалъ нынче

Я выходить, но странной силой что-то

Меня сюда невольно привлекло ⁵¹).

(Вбгаетъ толпа гражданъ).

1-й гражданинъ. Кто ты такой?

2-й гражданинъ. Куда идешь?

3-й гражданинъ. Гд твой домъ?

,4-й гражданинъ. Женатъ или холостъ?

2-й гражданинъ. Отвчай каждому прямо!

1-й гражданинъ. Отвчай коротко…

4-й гражданинъ. Отвчай умно…

3-й гражданинъ. А главное, говори правду!

Цинна. Кто я такой? Куда иду? Гд мой домъ? Женатъ или холостъ? Отвтить каждому прямо, умно, а главное, правду?.. Хорошо,— отвчаю умно, что я холостъ.

2-й гражданинъ. Ты этимъ хочешь сказать, что вс женатые дураки. Достанется теб за это!.. Дальше и безъ уловокъ.

Цинна. Отвчаю безъ уловокъ, что иду на похороны Цезаря.

1-й гражданинъ. Какъ другъ или какъ врагъ?

Цинна. Какъ другъ.

2-й гражданинъ. Отвтъ прямъ.

4-й гражданинъ. Гд ты живешь? Отвчай живо!

Цинна. Отвчаю живо, что живу близъ Капитолія.

3-й гражданинъ. Какъ тебя зовутъ?

Цинна. Зовутъ меня Цинной.

1-й гражданинъ. Въ куски его, въ куски!— онъ заговорщикъ!..

Цинна. Нтъ, нтъ, я поэтъ! Поэтъ Цинна.

4-й гражданинъ. Все равно! Въ куски его за скверные стихи!..

Цинна. Я не заговорщикъ Цинна.

2-й гражданинъ. Ничего не значитъ! Тебя зовутъ Цинной! Мы вырвемъ изъ тебя это имя и затмъ пустимъ на вс четыре стороны.

3-й гражданинъ. Ней его, бей! Гд головни?.. Къ Бруту!.. Къ Кассію!.. Ступайте кто-нибудь къ Децію, другіе къ Каск, къ Лигарію тоже!.. Впередъ, впередъ!.. (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Комната въ дом Антонія.

(Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ) ⁵²).

Антоній. Вс, значитъ, умереть должны, чье имя

Стоитъ въ лист?

Октавій. Приговоренъ со всми

Лепидъ, твой братъ,— согласенъ ты на это?

Лепидъ. Пусть будетъ такъ, но только подъ условьемъ

Что ждетъ конецъ и Публія: онъ сынъ

Сестры твоей, Антоній.

Антоній. Я согласенъ.

Смотри: приговорилъ его я взмахомъ

Однимъ пера… Ступай-ка ты теперь

Въ домъ Цезаря, чтобъ вынуть завщанье.

Посмотримъ мы, что можно будетъ въ немъ

Повычеркнуть изъ тягостныхъ условій.

Лепидъ. А гд жъ мы свидимся?

Октавій. Мы будемъ здсь

Иль въ Капитоліи. (Лепидъ уходитъ).

Антоній. Онъ дрянь и тряпка.

На побгушкахъ годенъ онъ служить.

Ужель теперь, когда мы подлили

На части міръ — получитъ онъ одну

Изъ трехъ частей?

Октавій. Да вдь не ты ли самъ

Потребовалъ, чтобъ подавалъ онъ голосъ

Въ ршеньи нашемъ страшномъ, кто умретъ

Иль будетъ жить?

Антоній. Октавій,— я годами

Старй тебя и лучше знаю жизнь.

Балуемъ мы Лепида высшимъ саномъ

Лишь для того, чтобъ на себ онъ несъ

Его невыгоды. Подъ нимъ согнется

Онъ, какъ оселъ подъ золотымъ мшкомъ,

Чтобъ донести мшокъ, куда укажутъ,

За насъ двоихъ, потя и кряхтя.

Когда жъ свое онъ кончитъ порученье,

Мы разгрузимъ какъ слдуетъ его,

И пусть тогда онъ хлопаетъ ушами

Попрежнему на пастбищ своемъ.

Октавій. Судить воленъ, какъ хочешь ты, но все же

Въ немъ есть добро: онъ выносливъ и храбръ.

Антоній. Вдь эти свойства можно отыскать

И въ лошади, за что и награждаютъ

Ее овсомъ и сномъ. Я по вол

Могу ее заставить побжать,

Помчаться въ бой иль вдругъ остановиться,

Но все жъ указъ во всемъ ей этомъ — я.

Какъ разъ таковъ во многихъ отношеньяхъ

И нашъ Лепидъ: его необходимо

Учить, толкать, науськивать на все.

Онъ головой убогъ и скудоуменъ,

Его слова, сужденья, взглядъ на жизнь —

Похожи на дырявые обноски

Прошедшихъ модъ, заброшенныхъ давно.

Онъ просто вещь, и видть въ немъ иное

Я не могу… Пора однако взяться

За дло намъ. Дошелъ до насъ, Октавій,

Тревожный слухъ: сбираютъ Брутъ и Кассій

На насъ войска, и мы должны немедля

Имъ дать отпоръ. Намъ надо заключить

Съ тобой союзъ, условиться съ друзьями

И не жалть всхъ лучшихъ нашихъ средствъ.

Идемъ теперь, чтобъ обсудить подробно,

Какъ намъ открыть намренья враговъ

И какъ спастись отъ бдъ, уже извстныхъ.

Октавій. Да, это такъ! Окружены врагами

Мы, какъ медвдь, привязанный къ столбу ⁵³).

Страшитъ меня при этомъ подозрнье,

Что многіе, на чьихъ читаемъ лицахъ

Улыбку мы — быть-можетъ, въ тишин

Готовятъ намъ въ сердцахъ своихъ погибель. (Уходятъ).

СЦЕНА 2-я.

Лагерь Брута близъ Сардъ.

(Барабаны. Входятъ Брутъ, Луцилій и войско. Титиній и Пиндаръ съ ними встрчаются).

Брутъ. Эй, кто идетъ?

Луцилій. Какой пароль и лозунгъ?

Брутъ. Узналъ, Луцилій, ты, далеко ль Кассій?

Луцилій. Недалеко. Съ Пиндаромъ онъ прислалъ

Теб письмо и пожеланье счастья.

(Пиндаръ подаетъ Бруту письмо).

Брутъ. Онъ добръ ко мн… Теб, Пиндаръ, однако

Я выскажу, что, по своей ли вол,

Иль по совтамъ приближенныхъ лицъ,

Твой господинъ не разъ давалъ мн поводъ

Желать отмны нкоторыхъ длъ,

Свершенныхъ имъ… Я, впрочемъ, убжденъ,

Что, свидясь здсь, мы съ нимъ придемъ къ согласью.

Пиндаръ. Конечно, такъ:— мой господинъ покажетъ

Себя и здсь примрнымъ образцомъ

Разумности и неуклонной чести.

Брутъ. Сомннья нтъ… Поди сюда, Луцилій.

Какъ принялъ онъ на этотъ разъ тебя?

Луцилій. Съ учтивостью и должнымъ уваженьемъ,

Но прежнихъ знаковъ искренней любви.

И дружества, къ которымъ мы привыкли,

Онъ, долженъ я сознаться, въ этотъ разъ

Не выказалъ.

Брутъ. Портретъ ты сдлалъ друга,

Въ комъ дружбы жаръ готовъ охолодть.

Замть себ: когда любовь иль дружба

Исчезнетъ въ насъ — мы замняемъ ихъ

Учтивымъ и холоднымъ обращеньемъ.

Кто искрененъ, тотъ прибгать не станетъ

Къ пустымъ словамъ, но кто фальшивъ — похожъ

Тотъ на коня, горячаго лишь съ виду.

Когда жъ почувствуетъ подобный конь

Сталь острыхъ шпоръ — опустится сейчасъ

Уныло онъ, какъ вывозная кляча…

Привелъ ли Кассій войско все съ собой?

Луцилій. Сегодня ночь они проводятъ въ Сардахъ,

Но конницу и главный корпусъ Кассій

Ведетъ съ собой. (За сценой маршъ).

Брутъ. Чу, вотъ они… Пойдемъ

Спокойно имъ навстрчу. (Входитъ Кассій съ войскомъ).

Кассій. Стой!

Брутъ. Отдай

Приказъ стоять и прочимъ.

Голоса за сценой. Смирно! Стойте!

Кассій. Ты оскорбилъ меня глубоко, братъ.

Брутъ. Зову боговъ судить меня!.. Обиды

Во всю я жизнь не сдлалъ и врагу —

Такъ какъ же могъ я изобидть брата?

Кассій. Брутъ, странный тонъ, какимъ ты говоришь,

Въ самомъ себ несетъ уже обиду,

И если ты…

Брутъ. Прошу, сдержи себя

И выскажись умреннй и тише.

Мы здсь свои, но предъ глазами войска

Выказывать должны мы другъ предъ другомъ

Одну пріязнь,— такъ прекрати же споръ!

Вели войскамъ отсюда удалиться

И объясни подробно мн затмъ

Въ палатк, съ глазу на глазъ, чмъ и какъ

Ты оскорбленъ?— Тебя готовъ я слушать.

Кассій. Скажи, Пиндаръ, чтобъ отвели войска.

Брутъ. Отдашь приказъ, Луцилій, ты о томъ же,

И чтобъ никто не смлъ затмъ входить

Въ палатку къ намъ, покуда мы не кончимъ

Нашъ разговоръ. Предъ дверьми жъ пускай

Стоятъ на страж Люцій и Титиній. (Уходятъ).

СЦЕНА 3-я.

Палатка Брута.

(Люцій и Титиній въ нкоторомъ отдаленіи. Входятъ Брутъ и Кассій) ⁵⁴).

Кассій. Твое желанье сдлать мн обиду

Я вижу въ томъ, что Луція и Пеллу

Ославилъ, будто былъ подкупленъ онъ

Сардійцами, при чемъ не обратилъ

Малйшаго вниманья ты на письма,

Въ которыхъ я писалъ теб, что онъ

Извстенъ мн…

Брутъ. Не я, а ты нанесъ

Себ обиду самъ, ршившись сдлать

Подобный шагъ.

Кассій. Въ такія времена

Нельзя винить за мелочный проступокъ.

Брутъ. Такъ я теб скажу, что общій говоръ

Винитъ тебя, что будто былъ нечистъ

Ты на руку и самъ ⁵⁵), что продавалъ

Ты должности дряннымъ, ничтожнымъ людямъ.

Кассій. Я продавалъ?.. Сказать такое слово

Мн могъ лишь ты! Оно для всхъ другихъ

Послднимъ было бъ вздохомъ.

Брутъ. Ты равно вдь

Прикрытъ передо мной лишь только тмъ,

Что носишь имя Кассія… Возмездье

Лишь потому сдержало свой ударъ.

Кассій. Возмездье?..

Брутъ. Да,— припомни Иды Марта!

За что тогда великій Юлій палъ?

За правду лишь!.. Припомни: неужели

Нашелся бы презрнный негодяй,

Который бы сразить его ршился

Съ иной, корыстной цлью?.. Что же скажутъ

Теперь о насъ, убившихъ въ этотъ день

Первйшаго изъ всхъ людей на свт

Лишь потому, что позволялъ мерзавцамъ

Онъ длать зло?.. Что, повторю я, скажутъ

Теперь о насъ, когда сквернить мы станемъ

Самихъ себя, пустивши въ оборотъ

Нашъ санъ и честь, съ намреньемъ позорнымъ,

Присвоивать корыстною рукой,

Что можно взять?.. Я соглашусь скоре

Собакой быть и лаять на луну,

Чмъ зваться сыномъ Рима на позоръ

И стыдъ себ!

Кассій. Ты на меня сначала

Уйми свой лай ⁵⁶)! Сносить я не намренъ

Подобныхъ словъ! Иль, забываясь самъ,

Ты думаешь смирить меня?— Такъ знай же,

Что я солдатъ, что старше я, чмъ ты,

И опытнй,— такъ не теб давать

Совты мн, какъ управлять длами.

Брутъ. Кто бъ ни былъ ты — но больше ты не Кассій.

Кассій. Я — то, чмъ былъ.

Брутъ. А я скажу, что нтъ!

Кассій. Сдержи языкъ, а то могу, пожалуй,

Забыться я,— бду ты на себя

Накличешь самъ.

Брутъ. Прочь, человкъ безъ чести!

Кассій. Что ты сказалъ?..

Брутъ. Желаешь знать, такъ слушай.

Ни злость ни взглядъ твоихъ безумныхъ глазъ

Остановить, поврь, меня не могутъ.

Кассій. О, боги, мн ль все это выносить?..

Брутъ. Все это?— да!.. Ты вынесешь и больше!

Пусть лопнетъ сердце гордое въ теб!

Пускай дрожитъ толпа твоихъ трусливыхъ

Приспшниковъ! Пусть желчь твоя и злость

Пугаютъ ихъ — но я!.. Иль могъ серьезно

Подумать ты, что уступить заставить

Ты и меня? Что буду пресмыкаться

Я предъ тобой? Сносить твой дерзкій нравъ?

Устанешь ждать! Проглотишь злость, хотя бы

Она въ куски тебя разорвала!

Что до меня, то врь мн — каждый разъ,

Какъ будешь злиться ты — во мн возбудишь

Ты только смхъ!— Да, да,— смяться буду

Я надъ тобой!..

Кассій. Что ждать еще?..

Брутъ. Назвалъ

Себя ты лучшимъ воиномъ?.. Гд жъ видно,

Что это такъ? Попробуй доказать!

Я буду радъ узнать, что это правда!

Такой герой способенъ научить

Насъ всхъ уму и разуму.

Кассій. Что слово —

То злой упрекъ! Во всемъ меня обидть

То ищешь, Брутъ. Я говорилъ, что старше,

Какъ воинъ, я, но лучшимъ я себя

Не называлъ. Сказалъ я разв ‘лучшій’?

Брутъ. Мн все равно.

Кассій. Не смлъ бы Цезарь самъ

Такъ дерзко говорить со мной.

Брутъ. Молчалъ бы

Объ этомъ лучше ты! Не смлъ бы пикнуть

Предъ Цезаремъ ты самъ подобныхъ словъ!

Кассій. Кто,— я?

Брутъ. Да, ты!

Кассій. Предъ нимъ не смлъ бы пикнуть?..

Брутъ. Ты жизнь свою предъ нимъ бы поберегъ.

Кассій. Эй, берегись! Надешься на дружбу

Ты черезчуръ! Забывшись, я могу

Надлать то, о чемъ поздне буду

Самъ сожалть…

Брутъ. Ты ужъ надлалъ много,

О немъ давно бы долженъ сожалть.

Угрозъ твоихъ я не боюсь нимало,

Закованъ такъ я честности броней,

Что мн твои слова безвреднй втра,

Чей злой порывъ привыкъ я презирать.

Ты помнишь ли — я посылалъ къ теб

За золотомъ?— Ты отказалъ мн въ этомъ.

Я доставать его не пріученъ

Дурнымъ путемъ. Я согласился бъ лучше

Себя перечеканить на монету,

Чмъ выжимать изъ тружениковъ силой

Ихъ потъ и кровь. Нуждался въ деньгахъ я,

Чтобъ разсчитать какъ должно легіоны,—

Ты отказалъ! Ужели Кассій могъ

Отвтить такъ? Ужель бы такъ отвтилъ

Брутъ Кассію? О, если бы такимъ

Сталъ скрягой Брутъ и отказалъ постыдно

Друзьямъ въ презрнномъ золот — призвалъ бы

Самъ на, себя я страшный гнвъ боговъ!

Просилъ бы самъ испепелить громами

Меня во прахъ!

Кассій. Нтъ, нтъ,— теб я въ деньгахъ

Не отказалъ.

Брутъ. Ты отказалъ!

Кассій. Виновенъ

Былъ твой посолъ:— по глупости сказалъ онъ

Теб не то… Но, Брутъ, о, Брутъ!— ты сердце

Мн растерзалъ! Друзья должны смотрть

Нжнй и мягче на проступки близкихъ,

За что жъ мои преувеличилъ ты?

Брутъ. Возсталъ на нихъ я только въ ту минуту,

Когда тснить ты ими сталъ меня.

Кассій. Меня любить не хочешь ты.

Брутъ. Ты самъ

Тутъ ни при чемъ:— я не люблю пороковъ.

Кассій. Глазъ друга ихъ во мн бы не видалъ.

Брутъ. Не другъ, а льстецъ одинъ бы ихъ не видлъ,

Будь хоть, съ Олимпъ они величиной.

Кассій. Гд вы, гд вы, Антоній и Октавій?..

Зову я васъ, чтобъ Кассію отмстить!

Онъ жить усталъ! Онъ ненавидимъ тми,

Кого любилъ! Онъ братомъ оскорбленъ,

Какъ низкій рабъ. Его вс недостатки

Сосчитаны, занесены, какъ въ опись,

И брошены затмъ ему въ лицо!..

Я выплакать слезами могъ бы душу

Теперь свою!.. Смотри: вотъ мой кинжалъ!

Вотъ грудь моя:— въ ней скрыто сердце, чище,

Чмъ золото, цннй, чмъ т богатства,

Которыя одинъ лишь только Плуту съ

Могъ накопить въ подземныхъ глубинахъ.

Ты римлянинъ!— Вотъ мой кинжалъ! Теб

Отказъ послалъ я въ деньгахъ — отдаю

Зато теперь теб мое я сердце!

Рази его, рази, какъ поразилъ

Ты Цезаря! Вдь знаю я, что ты,

И поразивъ, любилъ его въ тотъ часъ

Во много разъ сердечнй и сильне,

Чмъ Кассія.

Брутъ. Возьми кинжалъ назадъ.

Кричи, бсись — воленъ ты это длать!

Теряй хоть честь — все это будутъ шутки.

Ахъ, Кассій, Кассій,— вдь ягненкомъ я

Родился въ свтъ! Мой гнвъ похожъ на искру,

Что спитъ въ кремн: ударъ ее заставитъ

Сверкнуть на мигъ, и тотчасъ же остынетъ

Она опять.

Кассій. А я? Ужель рожденъ

Я только для того, чтобъ быть для Брута

Посмшищемъ? Чтобъ онъ срывалъ на мн

Свою хандру и желчные порывы?

Брутъ. Въ порыв я теб все насказалъ.

Кассій. Сознался ты?.. Такъ подавай же руку!

Брутъ. И сердце съ ней…

Кассій. Ахъ, Брутъ!

Брутъ. Ну, что еще?

Кассій. Ужель меня не любишь ты настолько,

Чтобъ извинить, когда я горячусь?

Вдь желчный нравъ достался мн въ наслдство

Отъ матери.

Брутъ. Ну, хорошо, и если

Разсердишься на Брута ты впередъ,—

Представитъ онъ себ, что разворчался

Не ты, а мать, и кончитъ этимъ дло. (Шумъ за сценой).

Поэтъ (за сценой). Пустите! Прочь!.. Вождей мн надо видть,

Они затютъ ссору, ихъ оставить

Нельзя вдвоемъ.

Люцій (за сценой). Ты не войдешь.

Поэтъ (за сценой). Помхой

Лишь смерть одна мн будетъ, чтобъ войти!

(Входитъ поэтъ).

Кассій. Что тамъ за шумъ?

Поэтъ. Вожди! Позоръ и стыдъ!

Въ ум ли вы? Что вы хотите длать?

Ужъ если сдержать вы не можете ярость,

Такъ пусть хоть моя образумитъ васъ старость ⁵⁷)!

Кассій. Плохой римачъ, пріятель, вижу, ты.

Брутъ. Вонъ, негодяй! Какъ смешь ты врываться?

Кассій. Оставь его: онъ циникъ,— вдь они

Вс таковы.

Брутъ. Пусть будетъ, чмъ онъ хочетъ,

Лишь зналъ бы время глупостямъ своимъ.

Что пользы намъ отъ этихъ идіотовъ

Здсь въ лагер?.. Вонъ, негодяй!

Кассій. Ступай

Отсюда прочь, дйствительно, пріятель!

(Поэтъ уходитъ. Входятъ Луцилій и Титиній).

Брутъ (имъ). Ступайте оба приказать вождямъ,

Чтобъ на ночлегъ располагалось войско.

Кассій. Затмъ сюда вернетесь вы опять,

И съ вами вмст пусть придетъ Мессала.

(Луцилій и Титиній уходятъ).

Брутъ. Эй, Люцій! Дай вина!

Кассій. Не думалъ я,

Что такъ легко ты можешь раздражаться.

Брутъ. Ахъ, Кассій! Грудь измучена моя

Подъ гнетомъ бдъ.

Кассій. Плохой философъ ты,

Когда не можешь вынесть терпливо

Случайныхъ бдъ.

Брутъ. Едва ли такъ выноситъ

Ихъ кто-нибудь… Узнай, что потерялъ

Я Порцію!

Кассій. Жену?..

Брутъ. Она скончалась.

Кассій. И перенесъ ты съ этимъ горемъ въ сердц

Нашъ бывшій споръ, не умертвивъ меня?

Скажу теперь, что точно удрученъ

Потерей ты ничмъ незамнимой.

Скажи, какой болзнью умерла

Твоя жена?

Брутъ. Не вынесла разлуки

Она со мной, страдая также мыслью,

Что съ каждымъ днемъ успшне вели

Свои дла Антоній и Октавій.

(Я эту новость получилъ равно

Съ печальной встью о ея кончин).

Отъ этихъ бдъ въ ней помутился разумъ

И разъ, оставшись въ комнат безъ слугъ,

Она схватила раскаленный уголь

И, проглотивъ въ отчаяньи его,

Безвременно себя сгубила этимъ ⁵⁸)!

Кассій. И умерла?

Брутъ. Да, умерла.

Кассій. О, боги!

(Входитъ Люцій съ виномъ и факелами).

Брутъ. Ну, полно, полно говорить о ней!

Эй, кубокъ мн! Топлю въ вин я, Кассій,

Свою тоску! (Пьетъ),

Кассій. Я жажду сердцемъ выпить

За этотъ тостъ… Лей до краевъ,— за Брута

Пить не устанетъ Кассій никогда.

(Пьетъ. Возвращаются Титиній и Мессала).

Брутъ. Сюда, Титиній, здравствуй, другъ Мессала!

Поближе къ факелу садитесь вс.

Должны теперь поговорить серьезно

Мы о длахъ.

Кассій (къ самому себ). Такъ Порція скончалась!

Брутъ. Просилъ вдь я не говорить о ней.

Получены сейчасъ, Мессала, письма,

Что Маркъ Антоній и Октавій съ нимъ

Идутъ на насъ. Ихъ войско велико

И держитъ путь къ Филиппи.

Мессала. Точно то же

Писали мн.

Брутъ. А что еще?

Мессала. Узналъ

Изъ писемъ я еще другую новость:

Октавій, Маркъ Антоній и Лепидъ

Придумали декретъ объ объявленьи

Вн правъ опасныхъ гражданъ и затмъ

Казнили сто сенаторовъ.

Брутъ. Объ этомъ

Мн пишутъ иначе: ихъ казнено

Не сто, а семьдесятъ, и въ томъ числ

Палъ Цицеронъ ⁵⁹).

Кассій. Какъ, Цицеронъ?.. Ужели?..

Мессала. Да, онъ убитъ, объявленный декретомъ

Вн правъ, какъ вс… Имлъ ли письма, Брутъ,

Ты отъ жены?

Брутъ. Ни одного, Мессала.

Мессала. И ничего о ней теб не пишутъ?

Брутъ. Ни пары словъ.

Мессала. Я очень удивленъ.

Брутъ. А разв ты имлъ о ней извстья?

Мессала. Я… нтъ…

Брутъ. Скажи мн правду, безъ утайки,

Какъ римлянинъ.

Мессала. Такъ выслушай меня

И ты, какъ римлянинъ: она скончалась,

И страннымъ родомъ смерти.

Брутъ. Должно, значитъ,

Проститься съ ней!.. Мы вс умремъ, Мессала,

Такъ мысль о томъ, что рано ль, поздно ль, смерть

Ее постигла бъ все же,— посылаетъ

Мн твердости снести такой ударъ.

Мессала. Вотъ образецъ, какъ переноситъ горе

Великій духъ.

Кассій. И я готовъ, пожалуй,

Такъ разсуждать, но врядъ ли бъ побдилъ

Такъ твердо голосъ крови.

Брутъ. Перейдемте

Теперь къ дламъ… Должны ль итти сейчасъ

Къ Филиппи мы?

Кассій. Мн кажется, что въ этомъ

Нтъ выгоды.

Брутъ. Какую приведешь

Причину ты?

Кассій. А вотъ какую: лучше

Пусть врагъ насъ ищетъ самъ. Мы этимъ средствомъ

Его заставимъ растянуться въ силахъ

И утомить безъ выгоды войска.

Онъ самъ себя ослабитъ, мы жъ, оставшись

Тамъ, гд стоимъ, успемъ сохранить

И бодрый духъ и средства для защиты.

Брутъ. Твой взглядъ хорошъ, но долженъ уступить —

Онъ лучшему. Мы здсь окружены

Еще непокореннымъ населеньемъ.

Вс жители до стнъ Филиппи намъ

Друзья лишь съ виду, — мы насильно брали

У нихъ фуражъ, поэтому враги,

Явясь сюда, найдутъ далеко лучшій

Пріемъ, чмъ мы. Ихъ ободрятъ, усилятъ

И подкрпятъ. Когда жъ къ Филиппи сами

Подступимъ мы, то мстность эта будетъ

У насъ въ тылу, и мы лишимъ враговъ

Той выгоды…

Кассій. Ты выслушай…

Брутъ. Постой,—

Не кончилъ я. Прими въ соображенье

Еще и то, что мы ужъ получили

Все, чмъ друзья могли насъ подкрпить.

Пополнить войскъ мы боле не въ силахъ

Уже ничмъ. Достигли въ дл мы

До полной зрлости и можемъ впредь

Спуститься только внизъ, враги жъ, напротивъ,

Растутъ въ числ и сил съ каждымъ днемъ.

Въ людскихъ длахъ такіе жъ есть приливы,

Какъ на мор. Высокій валъ возноситъ

Къ удач насъ, а чуть пропустимъ мы

Счастливый мигъ — вся наша жизнь безслдно

Низвергнется въ пучину золъ и бдъ.

Мы именно плывемъ теперь по гребню

Высокихъ водъ и потому должны

Ловить счастливый валъ, чтобъ не погибло

Иначе все, на что ршились мы.

Кассій. Ну, если такъ — пусть будетъ, какъ ты хочешь:

Встрчать враговъ отправимся къ стнамъ

Филиппи мы.

Брутъ. Нашъ разговоръ застигла

Ночная тнь. Беретъ свое усталость,

И подкрпить намъ надобно себя

Минутой сна… Вдь больше говорить

Намъ не о чемъ?

Кассій. Все ршено… Прощай,

А завтра въ путь, едва займется утро.

Брутъ. Эй, Люцій, плащъ! (Люцій уходитъ). Пріятныхъ сновъ, Мессала.

[Прощай и ты, Титиній дорогой.

Спи хорошо, мой добрый, честный Кассій] ⁶⁰),

Прощай, прощай!

Кассій. О, мой безцнный братъ!

Недоброе сулила эта ночь

Вначал намъ! Пусть никогда вовки

Такой раздоръ насъ не раздлитъ вновь.

Не правда ль, Брутъ?

Брутъ. Все къ лучшему на свт ⁶¹).

Кассій. Итакъ, прощай.

Брутъ. Прощай, любезный братъ!

Титиній и Мессала. Будь счастливъ, Брутъ.

Брутъ. Желаю вамъ того же.

(Уходятъ Кассій, Титиній и Мессала. Люцій возвращается съ плащомъ).

Подай мн плащъ. Гд ты оставилъ лютню?

Люцій. Она въ шатр.

Брутъ. Какъ вяло отвчаешь

Ты на вопросъ. Тебя за это, впрочемъ,

Я не виню: ты не доспалъ, малютка.

Поди сказать, чтобъ Клавдій и другіе

Пришли сюда. Пусть на подушкахъ лягутъ

Они въ шатр.

Люцій (въ дверь). Эй, Клавдій и Варронъ!

(Входятъ Клавдій и Варронъ).

Варронъ. Ты звалъ насъ, Брутъ?

Брутъ. Прошу, друзья васъ, лягте

Въ палатк здсь. Мн, быть-можетъ, придется

Васъ разбудить, чтобъ передали вы

Два слова Кассію.

Варронъ. Такъ лучше встанемъ

На стражу мы.

Брутъ. Нтъ, нтъ, на это я

Не соглашусь: должны вы лечь. Быть-можетъ,

Я измню намренье свое,

[Такъ что жъ тревожитъ васъ] ⁶²). Взгляни-ка, Люцій:

Вдь книга та, которую искалъ

Напрасно я, была въ моемъ карман.

Люцій. Я былъ увренъ въ томъ, что мн ее

Ты не давалъ. (Варронъ и свита ложатся).

Брутъ. Ну, извини! Я нынче

Сталъ такъ забывчивъ. Можешь ли, скажи,

Ты протереть усталые глазенки

И побренчать на лютн предо мной?

Люцій. О, да! Когда желаешь ты.

Брутъ. Желаю,

Малютка мой. Тебя замучилъ я,

Но ты привыкъ вдь длать все охотно.

Люцій. Играть мой долгъ.

Брутъ. Я не хочу, чтобъ долгъ

Былъ выше силъ, для юной крови нуженъ

Часъ отдыха.

Люцій. Я спалъ уже.

Брутъ. Тмъ лучше,

И скоро вновь заснешь спокойно ты.

Тебя тревожить долго я не стану,

О, нтъ! Теб, наоборотъ, хочу

Я лишь добра. (Люцій начинаетъ играть и мало-по-малу засыпаетъ).

Какъ эти звуки сонны!

Предательской дремот поддался,

Малютка, ты, подъ музыку сомкнулись

Твои глаза, отяготилъ свинцовымъ

Ихъ гнетомъ сонъ. Спи беззаботно, мальчикъ!

Не стану я тревожить твой спокойный

И мирный сонъ… Едва ты держишь лютню,

Ты, покачнувшись, разобьешь ее.

Возьму ее изъ рукъ твоихъ… Спи мирно,

Спи хорошо… (Беретъ книгу). Здсь, кажется, загнулъ

Я въ книг листъ на мст, гд читалъ

Ее вчера… Какъ дурно свтитъ факелъ.

(Является призракъ Цезаря). ⁶³)

А!.. Кто вошелъ?.. Ужасное виднье!

Иль создано ты бредомъ: сонныхъ глазъ?..

Идетъ ко мн!.. Ты существо иль призракъ?

Скажи, ты богъ, духъ свта или демонъ?..

Ты въ жилахъ кровь оледянилъ мою!

Встать волосы мои заставилъ дыбомъ!..

Кто ты? Скажи?..

Призракъ. Твой злобный геній, Брутъ!

Брутъ. Что хочешь ты?..

Призракъ. Сказать, что ты меня

Увидишь при Филиппи.

Брутъ. Значитъ, мы

Съ тобой вновь встртимся?

Призракъ. Да, при Филиппи.

(Исчезаетъ).

Брутъ. Пусть будетъ такъ… сойдемся при Филиппа!..

Исчезъ, исчезъ! Едва я отъ волненья

Пришелъ въ себя. Съ тобой, мой злобный геній,

Поговорить хотлъ бы я еще.

Эй, мальчикъ! Люцій! Встань,— Варронъ и Клавдій,

Вставайте вс.

Люцій (въ про сопкахъ). Разстроены лады…

Брутъ. Онъ грезитъ, что сидитъ еще за лютней.

Проснись, проснись!

Люцій. А?.. Что?..

Брутъ. Увидлъ врно

Дурной ты сонъ, что громко такъ кричалъ.

Люцій. Кто? Я кричалъ?.. Я этого не слышалъ.

Брутъ. Кричалъ и громко. Врно, что-нибудь

Увидлъ ты?

Люцій. Не видлъ ничего.

Брутъ. Ложись и спи… Эй, Клавдій, пробудись.

Вставайте вс.

Варронъ. А?..

Клавдій. Что?..

Брутъ. О чемъ во сн

Кричали вы?

Варронъ и Клавдій. Мы?— Разв мы кричали?..

Брутъ. Пригрезилось вамъ врно что-нибудь?

Варронъ. Мн?— Ничего…

Клавдій. Я ни о чемъ не грезилъ.

Брутъ. Ступайте оба передавать привтъ

Мой брату Кассію. Пускай поутру

Въ передовой поставитъ онъ отрядъ

Свои войска. Мы двинемся за ними.

Варронъ и Клавдій. Исполнимъ все, какъ сказано тобой.

(Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА 1-я.

Равнина близъ Филиппи.

(Входятъ Октавій, Антоній и войско).

Октавій. Догадка наша, кажется, сбылась.

Предсказывалъ, Антоній, ты напрасно,

Что врагъ удержитъ за собой холмы

И не ршится занимать долины.

Войска въ виду. Они хотятъ напасть

На насъ у стнъ Филиппи, не давая

Намъ времени начать борьбу самимъ.

Антоній. Все это вздоръ: я вижу ихъ насквозь,

И весь ихъ планъ до мелочи мн ясенъ.

Имъ хочется, конечно, захватить

Побольше мстъ ⁶⁴), но ежели они

Сошли съ нахальствомъ трусости въ долину,

То думаютъ уврить этимъ насъ

Въ своемъ безстрашіи, его жъ на дл

Нтъ и слда. (Входитъ гонецъ).

Гонецъ. Готовьтесь въ бой, вожди!

Врагъ двинулся веселымъ, бодрымъ строемъ,

Кровавый стягъ, зовущій къ битв насъ,

Развернутъ имъ,— терять минутъ не надо.

Антоній. Держись, Октавій, лвой стороны,

Чтобъ осторожно обойти равнину.

Октавій. Иду сейчасъ, но поверну направо,

Ступай налво, если хочешь, самъ ⁶⁵).

Антоній. Теперь ли часъ, чтобъ понапрасну спорить?

Октавій. Тутъ спора нтъ:— я просто такъ хочу.

(Маршъ. На другой сторон сцены появляются: Брутъ, Кассій Луцилій, Титиній, Мессала и войско).

Брутъ. Они стоятъ и ждутъ переговоровъ.

Кассій. Впередъ, Титиній!.. Спросимъ, что хотятъ

Они отъ насъ.

Октавій. Не время ль, Маркъ Антоній,

Начать намъ бой?

Антоній. Нтъ, Цезарь:— пусть начнутъ

Его они. Пройдемъ впередъ. Я вижу,

Что хочется вступить имъ въ разговоръ.

Октавій (войскамъ). Пусть вс стоятъ, не двигаясь, до знака.

Брутъ. Сперва слова,— удары посл нихъ!

Не правда ли, товарищи и братья?

Октавій. Не потому однако, чтобъ любили,

Подобно вамъ, мы больше болтовню.

Брутъ. Слова добра полезне, Октавій,

Чмъ злой ударъ.

Антоній. О, что до словъ — извстно

Намъ, Брутъ, давно, что мастеръ ты великій

Приправить сладкимъ словомъ злой ударъ!

Вдь Цезаря пронзилъ кинжаломъ въ сердце

Ты, многолтье прокричавъ ему.

Кассій. Каковъ окажешься въ своихъ ударахъ,

Антоній, ты — сказать я не берусь,

Но что до словъ — то ими ты вдь грабишь

У пчелъ ихъ медъ.

Антоній. Но не беру ихъ жалъ.

Брутъ. Зато весь вкъ ты, какъ они, жужжалъ! ⁶⁶)

Привыкъ грозить ты краснобайствомъ раньше,

Нмъ соберешься нанести ударъ.

Антоній. Вы, негодяи, длали не такъ!

Когда вонзить вы собрались кинжалы

Въ грудь Цезаря — кривлялись, какъ мартышки,

Вы передъ нимъ, лизали, какъ щенки,

Прахъ ногъ его!.. Какъ подлые рабы,

Сгибались передъ нимъ, цлуя землю

Въ тотъ самый мигъ, когда проклятый Каска,

Свирпый песъ, нанесъ ему ударъ

Изъ-за спины!.. Притворщики!

Кассій. Ты слышишь

Все это, Брутъ?— Притворщики! Когда бы

Меня послушалъ раньше ты — не стали бъ

Мы выносить теперь такую брань ⁶⁷).

Октавій. Довольно словъ. Ужъ если въ потъ бросаетъ

Васъ разговоръ, такъ, безъ сомннья, дло

Потть заставитъ чмъ-нибудь краснй!

Я вынулъ мечъ, чтобъ имъ разить злодевъ,

И знайте вс, не отпущу его,

Покуда онъ не отомститъ за тридцать ⁶⁸)

Тхъ страшныхъ ранъ, которыми пронзили

Вы Цезаря,— иль до поры, покуда

Пронзенъ не будетъ Цезарь новый также

Рукой убійцъ ⁶⁹).

Брутъ. Убійцы, Цезарь новый,

Поврь, тебя не тронутъ, если только

Не водишь ты измнниковъ съ собой.

Октавій. Я врю самъ, что я судьбою созданъ

Не съ тмъ, чтобъ пасть отъ Брутовой руки.

Брутъ. О, юноша!… Когда бъ случилось это —

Почетнй, врь, ты смерти бъ не нашелъ,

Будь даже ты красой и цвтомъ всей

Твоей родни.

Кассій. Не много ль будетъ, чести

Такъ умереть мальчишк и глупцу,

Товарищу развратнаго, гуляки ⁷⁰)?

Антоній. Старикъ нашъ Кассій вренъ самъ себ.

Октавій. Пора уйти, я вижу, намъ, Антоній…

Измнники! Бросаемъ вызовъ свой

Мы вамъ въ лицо!.. Когда есть смлость въ васъ

Его принять — сразимся мы сегодня,

А трусите — такъ выбирайте сами

И день и часъ⁷¹). (Уходятъ Антоній, Октавій и ихъ войско).

Кассій. Сорвался втеръ съ цпи!

Дуй, вой и злись! Пустился въ море челнъ.

Случайно все.

Брутъ. Поди сюда, Луцилій.

Луцилій. Я здсь. (Брутъ и Луцилій разговариваютъ).

Кассій. Мессала!

Мессала. Что, достойный вождь?

Кассій. Ты знаешь ли, что въ этотъ самый день

Родился я?.. Дай руку мн, Мессала!

Скажу теб, что, какъ Помпей, я силой

Былъ вынужденъ поставить на одинъ

Ударъ игры вопросъ о томъ — ждетъ рабство

Иль воля насъ!.. Жилъ до сегодня я

Поклонникомъ усерднымъ Эпикура,

Но измнить приходится теперь

Мн прежній взглядъ. Въ дурныя предвщанья

Сталъ врить я. Когда мы шли изъ Сардъ,

Спустились вдругъ огромныхъ два орла

На нашъ отрядъ. Они неслись за нами

Вплоть до Филиппъ и брали кормъ безъ страха

Изъ рукъ солдатъ, но нынче утромъ оба

Исчезли вдругъ, и вмсто нихъ кружится

Надъ нами стая галокъ и воронъ.

На насъ глядятъ они, какъ на добычу,

И крылья ихъ объемлютъ весь нашъ станъ

Покровомъ тьмы, подъ чьей зловщей тнью

Мы обратимся въ груду мертвыхъ тлъ.

Мессала. Не думай такъ.

Кассій. Сказалъ я такъ лишь къ слову,

Напротивъ, бодръ и веселъ я душой,

Какъ никогда, и далъ обтъ безстрашно

Лицомъ къ лицу съ опасностью сойтись.

Брутъ (Луцилію). Такъ понялъ ты?

Кассій. Мой честный, храбрый Брутъ!

Когда пошлютъ намъ боги нынче милость,

То проживемъ мы въ тишин и мир

До дряхлыхъ дней, какъ добрые друзья.

Но знать судьбы никто своей не можетъ,

А потому полезно обсудить,

Что предпринять, когда насъ ожидаетъ

Дурной исходъ… Вдь если проиграемъ

Сраженье мы — то не придется больше

Намъ свидться… Какъ думаешь тогда

Ты поступить?

Брутъ. Остаться врнымъ взгляду,

Которымъ я руководясь, призналъ

Вполн дурной ршительность Катона,

Когда свершилъ самоубійство онъ.

Что до меня — я нахожу безчестнымъ

Предупреждать изъ страха близкихъ бдъ

Нашъ смертный часъ ⁷²).— Хочу, напротивъ, я,

Вооружась испытаннымъ терпньемъ,

Ждать съ твердостью ршенья высшихъ силъ,

Чья власть царитъ надъ нами въ этомъ мір.

Кассій. Такъ, значитъ, ты, когда потеря битвы

Погубитъ насъ — позволишь провести

Себя по римскимъ улицамъ, украсивъ

Тріумфъ враговъ?

Брутъ. Нтъ, Кассій, нтъ!.. Не думай,

Достойный Рима сынъ, что Брутъ войдетъ

Когда-нибудь обремененный цпью

Съ позоромъ въ Римъ. Великъ душой онъ слишкомъ

Для этого!.. Пришелъ отвтъ за то,

Что совершили мартовскія Иды!

А потому увидимся ль мы вновь —

Не знаю я… Простимся же теперь

Навкъ, навкъ, мой благородный Кассій!

Когда судьба судила встртить намъ

Другъ друга вновь — сойдемся мы съ улыбкой,

А если нтъ — прощанье будетъ кстати!

Кассій. Прощай и ты навки, честный Брутъ!

Свиданья часъ дйствительно застанетъ

Съ улыбкой насъ, когда жъ не суждено

Сойтись намъ вновь — прощанье будетъ кстати!

Брутъ. Теперь впередъ!.. О, если бъ люди знать

Могли конецъ дней тяжкихъ золъ и бдствій!

Но, впрочемъ, знать довольно ужъ того,

Что есть конецъ всмъ бдствіямъ на свт…

Впередъ, друзья! Идемте бодро въ путь. (Уходятъ).

СЦЕНА 2-я ⁷³).

Тамъ же. Поле сраженія.

(Шумъ битвы. Входятъ Брутъ и Мессала).

Брутъ. Скорй, скорй! Скачи къ тмъ легіонамъ

И передай немедля имъ приказъ

Итти впередъ: я вижу, что Октавій

Едва способенъ выдержать напоръ.

Сомнетъ его въ минуту вражій натискъ.

Скорй, скорй! Пусть ринутся стремглавъ! (Уходятъ).

СЦЕНА 3-я.

Другая часть поля.

(Входятъ Кассій и Титиній).

Кассій. Взгляни, взгляни!— бгутъ мерзавцы вс!

Какъ со врагомъ, я поступилъ съ своими.

Покинулъ бой со знаменемъ солдатъ,

Я знамя взялъ, убивъ позорно труса.

Титиній. Ахъ Кассій, Кассій! Все испортилъ Брутъ.

Не во-время онъ подалъ знакъ къ сраженью!

Увлекся онъ несчастной, ложной мыслью,

Что будто бы Октавій слишкомъ слабъ.

Бой начался,— войска пустились грабить,

И насъ усплъ Антоній окружить. (Вбгаетъ Пиндаръ).

Пиндаръ. Бги, о, вождь! Спасайся безъ оглядки!

Твой лагерь взятъ! Царитъ Антоній въ немъ.

Бги, бги!— чмъ дальше, тмъ врне!

Кассій. Далекъ довольно будетъ этотъ холмъ.

Взгляни, Титиній: не мои ль палатки

Пылаютъ тамъ?

Титиній. Он!..

Кассій. Такъ слушай: если

Еще любимъ тобой, какъ прежде, я —

То вотъ мой конь: вонзи до пятокъ шпоры

Ему въ бока, скачи къ тмъ легіонамъ,

Вернись назадъ и привези извстье

Сейчасъ же мн, друзей или враговъ

Мы видимъ въ нихъ.

Титиній. Быстрй крылатой мысли

Вернусь къ теб. (Уходитъ Титиній).

Кассій. А ты, Пиндаръ, взойди

На этотъ холмъ,— я вижу худо вдаль.

Слди за тмъ, что длаетъ Титиній,

А также мн передавай о всемъ,

Что новаго увидишь ты на пол.

(Пиндаръ всходитъ на холмъ).

Да,— въ этотъ день родился я на свтъ!

Мой кругъ свершенъ! Я кончу тамъ, гд началъ.

Отходитъ жизнь!.. Ну, что увидлъ ты?

Пиндаръ (съ холма). О, боги!

Кассій. Что?

Пиндаръ. Титиній окруженъ,

Рой всадниковъ летитъ за нимъ въ погоню,

Онъ цлъ еще… Но вотъ они ужъ близко…

Сошли съ коней… Сошелъ съ коня и онъ…

Бой закиплъ… Онъ взятъ! Чу!— слышишь ихъ

Крикъ радости!..

Кассій. Назадъ,— сойди съ холма.

Какимъ презрннымъ окажусь я трусомъ,

Когда, увидя передъ собой погибель

Моихъ друзей, я самъ останусь живъ!

Сюда Пиндоръ! (Пиндаръ подходитъ).

Ты плнникомъ моимъ

Сталъ въ Паріи,— ты мн обязанъ жизнью,

Но клятву взялъ за это я съ тебя,

Что исполнять всегда ты будешь слпо,

Что я хочу. Пришла пора исполнить,

Въ чемъ клялся ты. Свободнымъ человкомъ

Ты будешь впредь. Бери мой добрый мечъ,

Тотъ самый мечъ, которымъ поразилъ

Я Цезаря,— направь его безъ страха

Мн прямо въ грудь… Не возражай ни слова!

Вотъ рукоять, держи рукою твердой

Ее, пока закрою я лицо.

Вотъ такъ — держи!.. Ну, Цезарь,— ты отмщенъ!

Сраженъ твой врагъ мечомъ тебя сразившимъ.

(Пиндаръ его убиваетъ).

Пиндаръ. Свободенъ я,— хоть не такимъ путемъ

Желалъ бы я добыть свою свободу.

О, Кассій, Кассій!.. Въ дальній край направлю

Теперь я путь — въ тотъ край привольный, гд

О римлянахъ ни слуха нтъ ни духа.

(Уходитъ. Входятъ Титиній въ лавровомъ внк и Мессала).

Мессала. Сквитались мы: разбитъ Октавій Брутомъ,

А Кассія Антоній разгромилъ.

Титиній. Утшишь первой встью хоть немного

Ты Кассія.

Мессала. Гд онъ?

Титиній. Его оставилъ

Я въ горести на томъ холм съ Пиндаромъ,

Его рабомъ.

Мессала. Смотри, смотри! Не онъ ли

Лежитъ простертъ предъ нами на земл?

Титиній. И, кажется, безъ всякихъ знаковъ жизни.

О, горе!..

Мессала. Онъ?..

Титиній. Здсь то, что было имъ,

Но Кассія тутъ больше нтъ, Мессала.

Какъ солнца лучъ исчезъ въ зар багряной,

Такъ закатился въ пурпурной крови

День Кассія! Померкло солнце Рима!

А съ нимъ и нашъ померкнетъ свтлый день.

Свершилось все! Плыветъ навстрчу намъ

Рядъ грозныхъ тучъ — туманы злыхъ несчастій!

Ужели страхъ, что я погибъ въ сраженьи,

Причиной былъ, что поступилъ онъ такъ?

Мессала. Не ты виной:— за общее онъ дло

Себя сразилъ. О, горькая ошибка!

Дочь лживая печальныхъ, мрачныхъ думъ!

Зачмъ людскому ты воображенью

Рисуешь то, чего на дл нтъ?

Въ людскомъ ум родясь чрезчуръ поспшно,

Приносишь смерть ты своему отцу.

Титиній. Пиндаръ, гд ты?

Мессала. Сыщи его, Титиній.

А мн сразить придется Брута слухъ,

Сказавъ ему о томъ, что здсь случилось.

Не безъ причины, я сказалъ: ‘сразить’,—

Я думаю, что даже сталь меча

Иль дротикъ, отравленный страшнымъ ядомъ,

Коснулись бы ушей его безвреднй,

Чмъ эта всть.

Титиній. Иди къ нему, Мессала,

А я узнать отправлюсь, гд Пиндаръ. (Мессала уходитъ).

Ахъ, Кассій, Кассій! Для чего меня

Услалъ ты прочь? Не видлъ ты, что встртилъ

Вдь я друзей!.. Внокъ побдоносный ими

Возложенъ былъ на голову мою.

Я передать его теб былъ долженъ.

Ты слышалъ ли побдный возгласъ ихъ?

Ошибочно ты понялъ то, что видлъ!

Я возложу побдную корону

На мертваго:— такъ приказалъ мн Брутъ.

Я выполнить приказъ его обязанъ.

Пусть онъ, придя, увидитъ, какъ почтилъ

Я Кассія… Теперь же волей неба,

Какъ римлянинъ, я долгъ исполню свой:

Мечъ Кассія покончитъ пусть со мной!

(Закалывается и умираетъ. Шумъ битвы. Входятъ Мессала, Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волумній и Луцилій).

Брутъ. Гд онъ? Гд трупъ?..

Мессала. Онъ здсь, и вотъ Титиній

Скорбятъ надъ нимъ.

Брутъ. Лежитъ Титиній самъ,

Открывъ глаза.

Катонъ. Онъ также мертвъ.

Брутъ. О, Цезарь!

Поистин могучъ и славенъ ты!

До сей поры твой духъ царитъ надъ нами,

Разя насъ сталью собственныхъ мечей!

(За сценой шумъ битвы).

Катонъ. Титиній честный!— посмотрите: имъ

Увнчанъ Кассій лавромъ.

Брутъ. Гд найти

Двухъ римлянъ, схожихъ съ ними? Миръ теб,

Великій Рима сынъ! Не воспитаетъ

Отечество подобнаго теб

Ужъ никогда!.. Пролить надъ отошедшимъ

Не въ силахъ я такъ много горькихъ слезъ.

Какъ стоитъ онъ, но врь, о, врь мн, Кассій,

Что скоро мой настанетъ тоже часъ ⁷⁴)!

Перенести должны мы въ Тассосъ тло.

Не слдуетъ обрядомъ похоронъ

Смущать нашъ станъ… Катонъ, Луцилій — время

Спшить намъ въ бой… Пусть Лабеонъ и Флавій

Велятъ войскамъ продвинуться впередъ.

Ужъ три часа,— до часа тьмы ночной

Съ фортуной вновь должны вступить мы въ бой.

СЦЕНА 4-я.

Другая часть поля,

(Шумъ битвы. Проходятъ, сражаясь, солдаты обихъ армій. Затмъ входятъ Брутъ, Катонъ, Луцилій и другіе).

Брутъ. Впередъ, друзья! Еще послдній натискъ!

Катонъ. Найдется ль трусъ, который не пойдетъ?..

Впередъ! за мной!— Свое я имя крикну

На лагерь весь! Отецъ мн Маркъ Катонъ,

Тирановъ врагъ и врный другъ отчизны.

Вы слышите ль?— отецъ мн Маркъ Катонъ!

(Бросается въ свалку).

Брутъ. А я — я Брутъ! Признать за Брута вс

Должны меня!— Я — Брутъ и другъ отчизны!

(Бросается въ сраженье. Катонъ убитъ).

Луцилій (къ трупу Катона). О, юноша, ужель погибъ и ты?

Ты умеръ такъ же славно, какъ Титиній,

Достойный сынъ ты твоего отца!

1-й солдатъ. Плнъ или смерть!..

Луцилій. Сдаюсь, чтобъ быть убитымъ,

(Даетъ солдату деньги).

Плачу за смерть,— убей меня и будешь

Прославленъ ты:- убьешь ты Марка Брута ⁷⁵).

1-й солдатъ. Э, нтъ, постой! Такихъ берутъ живьемъ.

2-й солдатъ. Захваченъ Брутъ,— Антоній! Гд Антоній?

1-й солдатъ. Я побгу сказать ему о томъ.

Да вотъ и онъ. (Входитъ Антоній).

Мы взяли Брута, вождь.

Антоній. Гд онъ? Гд онъ?..

Луцилій. Брутъ плна не боится

И, врь, его суметъ избжать.

Не родилась еще рука на свт,

Которой взять себя позволитъ Брутъ.

Хранитъ его отъ этого позора

Весь сонмъ боговъ. Гд бъ ты его ни встртилъ,

Останется онъ мертвый и живой

Такимъ, какъ былъ.

Антоній. Не Брута взяли вы

Мои друзья, но плнникъ вашъ не хуже.

Пусть стерегутъ его со всмъ почетомъ.

Людей, какъ онъ, желалъ бы я имть

Въ числ друзей, а не сражаться съ ними.

Пусть кто-нибудь отправится узнать,

Живъ Брутъ иль нтъ, и явится затмъ

Сказать намъ все къ Октавію въ палатку. (Уходятъ).

СЦЕНА 5-я.

Другая часть поля.

(Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волумній).

Брутъ. Друзей остатокъ бдный,— отдохнемте

Здсь на холм.

Клитъ. Вдали я видлъ факелъ

Статилія, но не вернулся онъ

Изъ битвы самъ. Онъ взятъ иль палъ въ сраженьи.

Брутъ. Сядь ближе, Клитъ… Да! слово ‘смерть’ теперь

Вотъ все, что намъ осталось ⁷⁶). Клитъ, послушай.

(Шепчетъ ему на ухо).

Клитъ. Что ты сказалъ? Нтъ, ни за что на свт!

Брутъ. Не возражай.

Клитъ. Скорй убью себя.

Брутъ. Дарданій. (Шепчетъ ему).

Дарданій. Я?.. свершить такое дло?

Клитъ. Дарданій!

Дарданій. Клитъ…

Клитъ. Что онъ теб веллъ?

Дарданій. Убить его… Смотри: онъ въ размышленьи.

Клитъ. Какъ переполненъ тяжкой грустью онъ!

Она сквозитъ въ его печальныхъ взорахъ ⁷⁷).

Брутъ. Поди сюда, Волумній дорогой,

И выслушай…

Волумній. Что отъ меня ты хочешь?

Брутъ. Скажу сейчасъ. Ты знаешь ли, что мн

Являлся ночью Цезарь? Разъ предсталъ

Онъ мн близъ Сардъ, а нынче вновь явился

У стнъ Филиппъ… Насталъ мой часъ, Волумній.

Волумній. О, пустяки!

Брутъ. Нтъ, я увренъ въ томъ..

Ты лишь взгляни, какъ все идетъ на свт.

Насъ врагъ поставилъ на обрывъ скалы,

Но въ пропасть намъ почетнй и честне

Спрыгнуть самимъ, чмъ ждать, чтобъ насъ толкнули

Туда враги… Съ тобой, Волумній, были

Друзьями мы:— ходили вмст въ школу,

Такъ вспомни нашу прежнюю любовь

И сдлай то, о чемъ тебя прошу я.

Держи мой мечъ — я брошусь на него.

Волумній. Не дружеской ты требуешь услуги.

(За сценой шумъ).

Клитъ. Бги, бги! Минутъ терять нельзя.

Брутъ. Прощайте вс! Прощай и ты, Волумній.

Стратонъ заснулъ, пока мы были здсь.

Прощай, Стратонъ… Товарищи, я счастливъ.

Что никогда, въ теченье цлой жизни,

Не испыталъ измны близкихъ лицъ!

Мн смерти день доставитъ больше славы,

Чмъ завоюетъ низкимъ торжествомъ

Ея нашъ врагъ. Прощайте!.. Жизни повсть

Окончилъ Брутъ! Завса вчной ночи

Готова скрыть усталые глаза.

Ударилъ часъ! Покоя просятъ кости!..

Вотъ для чего трудился я весь вкъ!

(Шумъ и крики за сценой).

Клитъ. Бги, бги!

Брутъ. Ступай: иду я слдомъ.

(Уходятъ Плитъ, Дарданій и Волумній).

Тебя, Стратонъ, я отличалъ всегда

За преданность,— запечатллъ ты честью

Всю жизнь свою,— останься жъ здсь со мной.

Возьми мой мечъ и отврати лицо,

Чтобъ, бросившись, пронзилъ мое я сердце.

Согласенъ ты, не правда ли, Стратонъ?.

Стратонъ. Дай мн пожать теб сначала руку.

Брутъ. Прощай, Стратонъ… Ну, Цезарь! Врь, что я

Убью себя охотнй, чмъ тебя ⁷⁸)!

(Бросается на мечъ и умираетъ. Шумъ битвы и отступленіе. Входятъ Антоній, Октавій, Мессала, Луцилій и войско).

Октавій. Кто здсь?

Мессала. Стратонъ,— онъ былъ на служб Брута.

Гд Брутъ, Стратонъ?

Стратонъ. Не въ рабств онъ, какъ ты.

Враги надъ нимъ отпразднуютъ побду,

Предавъ огню его бездушный трупъ.

Но Брутъ живой былъ побжденъ лишь Брутомъ,

И эту честь онъ сохранитъ одинъ.

Луцилій. Иначе Брутъ не могъ съ собой покончить,

И я его благодарю отъ всей

Моей души за то, что оправдалъ онъ

Мои слова ⁷⁹).

Октавій. Я всхъ служившихъ Бруту

Беру къ себ. Согласенъ ли служить

Ты мн, Стратонъ?

Стратонъ. Да, ежели Мессала

Позволитъ мн.

Октавій. Мессала, согласись.

Мессала. Какъ умеръ Брутъ?

Стратонъ. Онъ предъ собой держать

Веллъ мн мечъ и самъ пронзилъ имъ сердце.

Мессала. Теб, Октавій, уступить Стратона

Согласенъ я,— возьми его: онъ Бруту

Послднюю услугу оказалъ ⁸⁰).

Антоній. Честнйшимъ былъ изъ всхъ онъ жившихъ римлянъ.

Руководилась завистью преступной

Толпа убійцъ, чьей злостью Цезарь палъ,

Лишь Брутъ одинъ себ остался вренъ

И къ нимъ присталъ, заботясь о добр

И благ всхъ. Всю жизнь провелъ онъ честно,

Дары природы въ немъ соединились

Такъ хорошо, что могъ предъ цлымъ свтомъ

Почтиться онъ названьемъ: ‘человкъ’ ⁸¹)!

Октавій. Должны почтить съ приличной сану честью

Мы падшаго обрядомъ похоронъ.

Пусть эту ночь лежитъ въ моей палатк

Онъ, какъ солдатъ, въ убранств боевомъ.

Войска пойдутъ теперь окончить битву,

А тамъ, друзья, должны мы приступить,

Трофеи дня какъ должно подлить.

ПРИМЧАНІЯ.

1. Въ этомъ отвт гражданина и послдующемъ разговор игра словъ, которую буквально невозможно было передать. Гражданинъ, на вопросъ, чмъ онъ занимается, называетъ себя — ‘а mender of bad soles’ — т.-е. исправитель дурныхъ подошвъ. Но слово ‘sole’ произносится какъ ‘soul’ — душа. Вслдствіе этого Флавій, понявъ этотъ отвтъ въ смысл ‘исправитель дурныхъ душъ’ и не понимая, что это можетъ значить, повторяетъ свой вопросъ: чмъ гражданинъ занимается?

2. Въ подлинник — ‘their basest metal’, т.-е., ихъ низкій металлъ, въ смысл ничтожества натуры ремесленниковъ.

3. Праздникъ Луперкалій былъ греческаго происхожденія. Во время его происходили игры, на которыхъ молодежь состязалась въ бг, при чемъ существовало поврье, что если бгущій ударялъ ремнемъ по рукамъ вставшую на его дорог женщину, то этимъ она вылчивалась отъ безплодія. (См. слд. прим.).

4. ‘Въ то время праздновались Луперкаліи. Этотъ праздникъ считается похожимъ на аркадскіе Ликэи. Молодые люди изъ аристократическихъ семей бгаютъ по городу нагими и бьютъ въ шутку ремнями тхъ, кто попадается навстрчу. Многія, даже знатныя женщины подставляютъ руки для ударовъ, какъ ученики въ школ, думая, что это помогаетъ благополучному разршенію отъ бремени и вообще способствуетъ дторожденію. Цезарь смотрлъ на это, сидя на золотомъ кресл, одтый тріумфаторомъ, а Антоній былъ однимъ изъ участниковъ бга’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

5. Въ подлинник Цезарь говоритъ:— ‘he is а dreamer’, т.-е., онъ, мечтатель. Буквальный переводъ не передалъ бы презрительнаго оттнка этой фразы.

6. Въ подлинник: — ‘set honour in one eye and death the other’, т.-е., буквально: поставь честь передъ однимъ моимъ глазомъ и смерть передъ другимъ. Буквально переводъ по-русски былъ бы неясенъ.

7. Въ подлинник игра словъ: Rome — Римъ и room — пространство. Буквально Кассій говоритъ: неужели Римъ (Rome) иметъ пространство, (room) для жизни одного только человка, т.-е. Цезаря?

8. ‘Предкомъ Марка Брута былъ Юній Брутъ, которому была воздвигнута мдная статуя въ Капитоліи между статуями царей, съ обнаженнымъ мечомъ въ рукахъ, въ знакъ того, что онъ низвергъ власть Тарквинія. Этотъ предокъ Брута былъ похожъ суровой натурой на закаленный въ холодной вод мечъ. Образованіе нисколько не смягчило его жесткой натуры, и онъ изъ ненависти къ царямъ дошелъ даже до дтоубійства’. (Плутархъ. ‘Жизнь Брута’).— Извстно, что Брутъ спокойно смотрлъ на казнь своихъ дтей, уличенныхъ въ сообщничеств съ Тарквиніемъ. Противоестественная жестокость Брута не осталась безвозмездной. Граждане при встрч съ нимъ на улицахъ указывали на него пальцами и въ ужас разбгались.

9. ‘Цезарь подозрвалъ Кассія и сказалъ однажды въ разговор съ друзьями: ‘Чего, какъ вы думаете, хочетъ Кассій? Онъ мн не нравится потому, что слишкомъ худощавъ’. Когда же ему донесли, что Антоній и Долабелла замышляютъ государственный переворотъ, то онъ отвтилъ: — ‘Я не боюсь толстяковъ съ густыми волосами, мн страшне блдные и худощавые’.— ‘Этими словами намекалъ онъ на Кассія и Брута’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

10. ‘Цезарь пришелъ на форумъ. Народъ раздался. Антоній хотлъ, надть на Цезаря діадему, обвитую лавромъ. Раздались рукоплесканья, но не всеобщія, а лишь со стороны отдльныхъ лицъ и, какъ по всему было видно, нарочно подставленныхъ. Цезарь оттолкнулъ руку Антонія’ Антоній поднесъ діадему снова, но Цезарь не принялъ ея опять. Раздались новыя рукоплесканья. Это показало Цезарю, что думалъ народъ. Онъ всталъ и веллъ отнести внокъ въ Капитолій’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

11. ‘Въ это время было замчено, что на нкоторыхъ статуяхъ Цезаря были надты царскія діадемы. Два народныхъ трибуна, Флавій и, Маруллъ, ихъ сорвали… Раздраженный такимъ поступкомъ, Цезарь лишилъ трибуновъ ихъ званія’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

12. ‘Говорятъ, тогда были необыкновенныя знаменія и виднія. Философъ Страбонъ пишетъ, что на улицахъ можно было видть людей, какъ бы огненныхъ, которые сражались. Затмъ будто изъ рукъ ка кого-то раба-солдата выходилъ огонь. Окружающіе думали, что солдатъ горитъ, но огонь погасъ, и руки остались невредимыми’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

13. Въ подлинник: — ‘thunder stones’. т.-е., громовые камни. Въ Шекспирово время думали, что въ молніи падаютъ на землю съ неба раскаленные камни. Это выраженіе встрчается у Шекспира не разъ.

14. Въ подлинник:— why old men, fools, and children calculate.— Фразу эту можно понять двояко. Если оставитъ запятую между словами: ‘old men’ и ‘fools’, то смыслъ будетъ: почему старые люди, глупцы и дти разсуждаютъ (въ смысл говорятъ умныя рчи). Если же уничтожить запятую, то значеніе фразы будетъ: почему старые люди (подразумвается: сдлались) глупцами, а дти говорятъ мудрыя слова. Эта поправка, предложенная Блакстономъ, придаетъ фраз гораздо боле живой смыслъ, а потому принята и для редакціи перевода.

15. Въ подлинник:— ‘I will set this foot of mine as far, as who goes farthest’, т.-е., буквально: я поставлю свою ногу такъ далеко какъ ступившій дальше всхъ..

16. ‘Что касается до Брута, то близкіе друзья и граждане убждали его уговорами и письмами сдлать то, что онъ сдлалъ. Такъ, подъ статуей его предка, Юнія Брута, свергшаго въ Рим власть царей, были написаны слова: ‘О, если бъ ты жилъ, Брутъ, нынче!’ — Мсто, на которомъ сидлъ Брутъ при исполненіи должности, также покрывали надписями: *Ты спишь, Брутъ’, или: ‘Нтъ, ты не Брутъ!’ (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

17. ‘Когда Кассій сталъ говорить со своими друзьями о заговор противъ Цезаря, то они общали свое согласіе въ немъ участвовать подъ условіемъ, что главой дла будетъ Брутъ. Онъ былъ нуженъ, говорили они, по своему знаменитому имени, чтобы придать длу характеръ правоты’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

18. См. примчаніе 16.

19. ‘Брутъ видлъ, что его единомышленники были выдающимися гражданами, какъ по убжденіямъ, такъ и по нравственнымъ качествамъ. Онъ понималъ грозившую опасность и потому велъ себя въ обществ спокойно и сдержанно, но былъ не такимъ дома и ночью. Заботы не давали ему заснуть. Онъ безпрестанно задумывался, обсуждая свое положеніе и намреніе. Жена, спавшая съ нимъ, замчала его тревоги и видла ясно, что онъ что-то замышлялъ’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

20. Кассій былъ женатъ на сестр Брута, Юніи.

21. ‘Заговорщики выбирали товарищей не только изъ своихъ знакомыхъ, но и изъ чужихъ лицъ, извстныхъ смлостью и презрніемъ къ смерти. Потому они не открыли своего намренія Цицерону, хотя его любили и уважали. Они боялись, что онъ, робкій отъ природы, окажется слишкомъ осторожнымъ, начнетъ разсуждать и охладитъ ихъ жаръ въ дл, гд прежде всего была нужна быстрота’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

22. ‘На совщаніи заговорщиковъ было ршено убить и Антонія но этому воспротивился Брутъ, сказавъ, что затянное ими дло — дло закона и правды, а потому должно быть чисто отъ всякой несправедливости’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Антонія’), ‘Брутъ возсталъ противъ намренія убить Антонія изъ чувства справедливости, а также потому, что онъ надялся на перемну въ Антоніи. Онъ думалъ, что этотъ талантливый и славолюбивый человкъ со смертью Цезаря поможетъ вернуть отечеству его свободу. Такимъ образомъ Антоній былъ обязанъ своимъ спасеньемъ Бруту’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

23. По тогдашнему поврью сказочный зврь, единорогъ, ловился тмъ, что охотникъ прятался за пень. Единорогъ съ разбга вонзалъ свой рогъ въ дерево и тмъ длался добычей охотника. Медвдь, какъ тоже тогда думали, останавливался неподвижно, увидя себя въ зеркал.

24. Въ подлинник здсь очень цвтистое, вычурное выраженіе: ‘enjoy the honey-heavy dew of slumber’, т.-е., буквально: наслаждайся медово-тяжелой росой дремоты.

25. ‘Порція была дочерью Катона. Брутъ женился на ней посл смерти ея перваго мужа… Она была прекрасно образована, умна, ршительна и очень любила мужа. Прежде чмъ ршиться просить его объ открытіи тайны заговора, она сдлала надъ собой испытаніе. Доставъ ножикъ, которымъ цырюльники стригутъ ногти, и выславъ изъ комнаты рабынь, она сдлала себ глубокую рану на ног, посл чего почувствовала приступы сильной лихорадки. Брутъ очень встревожился. Когда боль отъ раны достигла высшей степени, то Порція сказала: ‘Я — дочь Катона и вошла къ теб въ домъ не въ качеств любовницы, но для того, чтобъ быть твоей подругой въ радости и гор. Какъ мужъ — ты безупреченъ, и потому я должна отблагодарить тебя за то, раздливъ съ тобой заботы и страданія, которыя ты долженъ кому-нибудь доврить… Я — дочь Катона и твоя жена. Я убдилась теперь, что могу превозмогать страданія, что считала прежде выше моихъ силъ’,— при этомъ она показала ему свою рану. Брутъ въ изумленіи сталъ молиться богамъ, прося, чтобъ они позволили ему довести до конца свой замыселъ, и затмъ открылъ его Порціи’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

26. Въ подлинник: — ‘lord Brutus’. Слово lord употреблено здсь въ смысл высокаго значенія, которое Брутъ имлъ въ римскомъ обществ. Буквальный русскій переводъ не имлъ бы смысла.

27. Въ подлинник: — ‘I will construe to thee all the characters of my sad brows, т.-е., буквально: я объясню теб вс буквы моего печальнаго лица.

28. ‘Въ то время былъ привлеченъ къ суду нкто Лигарій: Цезарь его простилъ, но онъ не выказалъ за то къ Цезарю благодарности, а напротивъ, остался его врагомъ… Онъ былъ друженъ съ Брутомъ. Разъ Брутъ пришелъ къ нему, когда Лигарій былъ боленъ, и сказалъ: ‘Въ какое время ты вздумалъ хворать!’ — Лигарій быстро поднялся и отвтилъ: ‘Если Брутъ затялъ что-нибудь достойное его имени, то я здоровъ’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

29. Въ подлинник Кальфурнія говоритъ: — ‘I never stood in ceremonies’, т.-е., буквально: я никогда не обращала вниманія на церемоніи. Слово ceremonies употреблено здсь въ смысл жертвенныхъ обрядовъ и заклинаній, по которымъ жрецы сообщали свои предсказанія и примты.

30. Это изреченіе Цезаря приводитъ Плутархъ — ‘лучше умереть разъ, чмъ жить подъ вчной угрозой смерти’.

31. ‘Децимъ Брутъ, прозванный Альбиномъ… испугался, что Цезарь отсрочкой засданія сената разрушитъ замыселъ заговорщиковъ. Онъ сталъ смяться надъ жрецами и уврялъ, что сенатъ, собранный по приказу самого Цезаря, будетъ оскорбленъ. Сенаторы готовы утвердить предложеніе провозгласить Цезаря царемъ провинцій вн Италіи, съ правомъ носить внецъ на суш и на мор.— Если,— продолжалъ онъ:— имъ предложатъ разойтись, сказавъ, что Цезарь придетъ въ другой разъ, когда Кальфурнія увидитъ лучшіе сны, то что скажутъ Цезаревы завистники? Если его друзья будутъ доказывать, что это не деспотизмъ, то имъ не поврятъ’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

32. Въ подлинник эта мысль Брута выражена довольно неясно: ‘that every like is not tlie Same о Caesar! tlie heart of Brutus yearns to think upon’, т.-е., буквально: что каждый подобный въ то же время не онъ самъ — вотъ мысль, которая терзаетъ сердце Брута!

33. ‘Книдецъ Артемидоръ, учитель греческой литературы, былъ знакомъ съ Брутомъ и потому зналъ о всемъ, что замышлялось. Онъ пришелъ съ запиской, въ которой былъ открыть весь заговоръ. Замтивъ, что Цезарь, получая записки, передавалъ ихъ рабамъ, онъ подошелъ ближе и сказалъ: ‘Прочти, Цезарь, какъ можно скоре:— здсь говорится о важномъ для тебя дл’. Цезарь взялъ записку, но множество людей, попадавшихся навстрчу, помшали ему прочитать, хотя онъ нсколько разъ за это принимался’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Цезаря’).

34. ‘Порція была въ страшномъ безпокойств. Ее съ трудомъ могли удержать, чтобъ она не выходила изъ дома. Чуть раздавался шумъ или крикъ, она вскакивала, какъ вакханка, разспрашивала всхъ, приходящихъ съ форума, что длаетъ Брутъ, и безпрестанно посылала объ этомъ узнавать’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

35. Нкоторые издатели полагали, что имя предвщателя поставлено здсь ошибочно, и входитъ не онъ, а Артемидоръ. Поправка эта едва ли врна. Артемидоръ знаетъ о заговор вс подробности, а предвщатель въ своемъ разговор съ Порціей говоритъ, что онъ только предвидитъ опасность. Въ слдующей сцен онъ тоже только напоминаетъ Цезарю, что опасныя для него Иды Марта еще не прошли, тогда какъ Артемидоръ открываетъ Цезарю своимъ письмомъ весь заговоръ.

36. Эта фраза Кассія можетъ быть понята двояко. Вотъ текстъ подлинника: ‘if this be known, Cassius or Caesar never shall turn back, for i will slay myself’, т.-е., буквально: если это открыто, то Кассій или Цезарь никогда не вернутся назадъ, потому что я убью себя.— Слова: никогда не вернутся назадъ — можно перевесть въ смысл: не вернутся домой, а также: не отступятъ другъ предъ другомъ въ распр.— Для редакціи перевода выбранъ второй смыслъ, какъ боле подходящій къ характеру Кассія.

37. Въ подлинник Цазарь произноситъ эти слова по-латыни: — ‘et tu Brute’. Извстно, что эти, сдлавшіяся классическими, предсмертныя слова Цезаря исторически неврны. Древніе писатели о нихъ не упоминаютъ. Плутархъ, описывая убійство Цезаря, говоритъ, что ‘стоявшій позади Цезаря Каска первый схватилъ мечъ и нанесъ ему неглубокую рану въ плечо. Цезарь схватилъ рукоятку меча и громко закричалъ: ‘Злодй Каска, что ты длаешь?’ Но удары посыпались на него со всхъ сторонъ. Онъ озирался по сторонамъ и хотлъ бжать, но когда увидлъ, что Брутъ вынимаетъ также мечъ, то выпустилъ руку Каски, покрылъ голову тогой и подставилъ тло подъ удары’.— Такъ разсказываетъ Плутархъ смерть Цезаря въ біографіи Брута. Въ біографіи Цезаря прибавлено, что, по другимъ разсказамъ, Цезарь боролся съ заговорщиками, вертлся то туда, то сюда, и кричалъ.— Напротивъ, Светоній говорить, что онъ, умирая, не издалъ ни стона ни звука. Вслдствіе этихъ древнйшихъ свидтельствъ остается съ вроятностью предположить, что слова Цезаря, будто бы обращенныя къ Бруту, были измышленіемъ позднйшихъ историковъ, которые, вроятно, были наведены на такую мысль извстнымъ сенсаціоннымъ преданіемъ, будто Брутъ былъ побочнымъ сыномъ Цезаря. Нтъ ничего невроятнаго въ предположеніи, что та же мысль побудила включить эти слова въ свою трагедію и Шекспира.

38. По нкоторымъ позднйшимъ изданіямъ, эти слова говоритъ не Каска, а Кассій, но для такой перемны нтъ никакого основанія. Выраженная въ этихъ словахъ мысль совершенно въ характер обоихъ.

39. Кровожадное предложеніе омыть руки, въ крови Цезаря, повидимому, совсмъ не въ характер нжнаго душой Брута. Плутархъ, правда, говоритъ, что, убивъ Цезаря, Брутъ и его друзья отправились въ Капитолій съ окровавленными руками, но руки могли быть у нихъ запачканы кровью случайно во время убійства. Если Шекспиръ самъ выдумалъ эту подробность, то, вроятно, руководился мыслью придать сцен убійства Цезаря боле вншняго эффекта, на который люди древняго міра были вообще очень падки при выраженіи своихъ чувствъ.

40. Если въ предыдущемъ примчаніи сказано, что предложеніе омыть руки въ крови Цезаря не подходитъ къ характеру Брута, то быстрое согласіе на это Кассія совершенно въ его дух.

41. Здсь Антоній, подавая руку Требонію, говоритъ т же слова, съ какими Лиръ обращается къ Корделіи (Д. I, сц. 1-я): ‘last, not least in love’, т.-е. послдній (въ обращеніи), но не послдній въ любви.

42. Здсь непереводимая игра созвучіемъ словъ:— ‘hart’ — олень и ‘heart’ — сердце. Смыслъ перевода по необходимости надо было разъяснить.

43. Здсь Антоній называетъ богиню мести и раздоровъ ея именемъ Ате. Это миологическое имя слишкомъ мало извстно, и потому для плавности стиха въ перевод выпущено. Желающіе буквальнаго перевода могутъ читать стихъ: ‘Духъ Цезаря съ богиней мести Ате‘ и т. д.

44. Октавій (поздне императоръ Августъ) — сынъ племянницы Цезаря, былъ имъ усыновленъ, вслдствіе чего сталъ по смерти Цезаря называться его именемъ. Онъ пріхалъ въ Римъ вскор посл умерщвленія Цезаря и немедленно примкнулъ къ Антонію, какъ другу своего отца.

45. Послдніе два стиха переведены буквально:— ‘my heart is in the coffin there with Caesar, and i must pause till it corne back to me’.— Смыслъ тотъ, что Антоній, заплакавъ, не можетъ или притворяется (что важно въ его характер), будто не можетъ продолжать рчи.

46. Знаменитая сцена, когда Антоній увлекаетъ народъ своей рчью надъ трупомъ Цезаря, создана въ подробностяхъ исключительно Шекспиромъ. Плутархъ говоритъ объ этомъ очень коротко, намчая лишь главные факты. Вотъ текстъ лтописи: ‘Онъ (Антоній), слдуя обычаю, говорилъ на форум Цезарю похвальное слово. Замтивъ, что народъ слушаетъ его съ восторгомъ, онъ, говоря о состраданіи къ убитому, примшалъ выраженіе ужаса къ его участи и въ заключеніе, развернувъ кровавый, изрубленный плащъ, назвалъ заговорщиковъ злодями и убійцами. Толпа пришла въ ярость и, сжегши трупъ Цезаря на форум, побжала съ горящими головнями, взятыми изъ костра, къ дому убійцъ’. (Плутархъ — ‘Жизнь Антонія’). Въ жизнеописаніи Брута Плутархъ по тому же поводу говорить: — ‘Замтивъ, что народъ былъ растроганъ (похвальной рчью), Антоній схватилъ окровавленную одежду Цезаря и развернулъ ее, показывая массу дыръ на мстахъ отъ ранъ. При этомъ нарушился всякій порядокъ. Народъ съ крикомъ требовалъ смерти убійцъ… Составили огромный костеръ, на него положили тло и сожгли среди храмовъ и священныхъ мстъ. Когда огонь поднялся вверхъ, народъ сталъ хватать головни и побжалъ къ домамъ убійцъ для того, чтобы ихъ сжечь’.

47. Битва, въ которой Цезарь разбилъ нервійцевъ, принадлежала къ числу главнйшихъ его подвиговъ въ Галліи. Окруженный огромнымъ войскомъ, много превосходившимъ силы римлянъ, Цезарь схватилъ щитъ и бросился первый на враговъ съ цлью пробиться сквозь ихъ строй. Онъ былъ въ страшной опасности и спасся неустрашимостью десятаго легіона, отважно поспшившаго къ нему на помощь. Нервійцы обратились въ бгство и были изрублены поголовно. Десятый легіонъ сдлался съ тмъ поръ любимымъ легіономъ Цезаря.

48. Слово это встрчается въ подлинномъ текст. Такихъ анахронизмовъ у Шекспира множество.

49. Въ первомъ изданіи этотъ стихъ напечатанъ:— ‘for і have never writ nor words’, т.-е., буквально: у меня нтъ ни письма ни словъ,— иными словами: этого не выразить ни перомъ ни словомъ. Позднйшіе издатели вмсто слова ‘writ’ ставятъ ‘wit’, т.-е., умъ или остроуміе, и тогда смыслъ фразы будетъ: у меня нтъ ни ума ни словъ и т. д. Въ перевод принята эта поправка, какъ лучше выражающая хитрый смыслъ рчи Антонія, прикидывающагося предъ народомъ добрымъ простякомъ для того, чтобъ сильне оттнить коварство Брута.

50. Плутархъ не говоритъ прямо, будто Антоній въ своей рчи надъ трупомъ Цезаря увлекъ окончательно народъ, предъявивъ ему завщаніе убитаго. Завщаніе это существовало дйствительно, и имъ ловко воспользовались для своихъ цлей Антоній и въ особенности Октавій, но это случилось уже поздне. Пріурочивъ въ своей трагедіи этотъ фактъ къ рчи Антонія надъ трупомъ, Шекспиръ выказалъ самое ясное пониманіе тогдашняго характера римской толпы, давно уже утратившей свои гражданскія доблести.

51. ‘Нкто Цинна, поэтъ, не только не участвовавшій въ заговор, но бывшій даже другомъ Цезаря… утромъ, во время выноса тла, вышелъ на форумъ… При его появленіи его приняли за Цинну (заговорщика), который недавно поносилъ Цезаря въ народномъ собраніи, и растерзали’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

52. ‘Цезарь (Октавій), Антоній и Лепидъ сошлись на небольшомъ островк и пробыли вмст три дня. Согласиться имъ было не трудно, и они подлили между собою республику, какъ отцовское наслдство. Трудне было прійти къ согласію относительно лицъ, осужденныхъ на казнь. Но въ конц концовъ они принесли собственное чувство любви къ своимъ близкимъ чувству вражды противъ тхъ, кого ненавидли. Цезарь (Октавій) уступилъ Антонію Цицерона, Антоній ему своего дядю, а Лепиду позволилъ убить своего брата’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Антонія’).

53. Въ подлинник сказано просто: ‘мы привязаны къ столбу и окружены врагами’. Но тутъ намекъ на существовавшую во время Шекспира публичную забаву, при которой пойманнаго медвдя приковывали къ столбу и травили собаками.

54. Знаменитая сцена ссоры и примиренія Брута съ Кассіемъ, считаемая многими лучшей во всей трагедіи, основана на историческомъ факт. Вотъ что говоритъ объ этомъ Плутархъ: ‘Брутъ пригласилъ Кассія явиться въ Сарды… У нихъ, какъ это часто бываетъ между людьми, окруженными множествомъ друзей и военачальниковъ, были причины жаловаться другъ на друга… Пріхавъ, они вошли въ комнату и стали безъ свидтелей укорять одинъ другого… На слдующій день Брутъ публично обвинилъ и присудилъ къ лишенію добраго имени римлянина Луція Пеллу, бывшаго претора, за хищеніе казенныхъ денегъ… Кассій былъ крайне этимъ раздраженъ. Онъ незадолго сдлалъ выговоръ за то же своимъ друзьямъ, но потомъ ихъ простилъ и продолжалъ пользоваться ихъ услугами. Потому онъ сталъ жаловаться на излишнюю щепетильность Брута въ такое время, когда положеніе длъ требовало снисходительности. Брутъ напомнилъ ему Мартовскія Иды, когда былъ убитъ Цезарь, никого не грабившій и не разорявшій, но допускавшій длать это другимъ’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’),

55. Въ подлинник выраженіе: ‘You yourself are much condemn’d to have an itching palm’, т.-е., буквально: ты, заслуживаешь укоръ самъ за то, что у тебя тоже зудъ въ ладоняхъ.— Выраженіе это иметъ смыслъ, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что Кассій бралъ взятки.

56. По прежнимъ изданіямъ Кассій говоритъ: — ‘bait not me’, т.-е., не трави меня, — въ позднйшихъ же вмсто слова ‘bait’ — травить печатается:— ‘bay’ — лаять. Послднее выраженіе боле подходитъ, служа отвтомъ на предыдущую фразу Брута, что онъ согласился бы лучше быть собакой и лаять на луну.

57. Сцена появленія поэта заимствована Шекспиромъ у Плутарха, гд, впрочемъ, онъ названъ не поэтомъ, а философомъ. Вотъ текстъ Плутарха: ‘Маркъ Фавоній, занимавшійся философіей, но неразумно, направился къ дверямъ (гд были Брутъ и Кассій), хотя рабы его удерживали… Онъ ни во что не ставилъ свое званіе римскаго сенатора и часто съ цинической рзкостью успокаивалъ въ разговорахъ раздраженныхъ лицъ. Ворвавшись силой въ комнату, онъ важно произнесъ стихъ, который у Гомера говорить Несторъ:

Но покоритесь, могучіе! оба меня вы моложе.

(Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

Въ Шекспировой трагедіи эта фраза передана въ двухъ римованныхъ стихахъ:

Love, and be friends. as two suchmen should be!

For I have seen more years, I am sure, than ye!

Буквально: ‘Помиритесь и будьте друзьями, какъ подобаетъ людямъ, какъ вы. Могу васъ уврить, что я прожилъ на свт боле лтъ, чмъ вы оба’.

58. О смерти Порціи Плутархъ разсказываетъ такъ: ‘Философъ Николай и Валерій Максимъ говорятъ, что она хотла умереть, но друзья отговаривали ее отъ этого и вмст съ тмъ за нею смотрли. Тогда она схватила горячій уголь, проглотила его, зажавъ ротъ, и сдлалась трупомъ’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’). Правда этого разсказа, впрочемъ, очень сомнительна, такъ какъ трудно и даже невозможно предположить, чтобы человкъ, будучи даже въ очень возбужденномъ состояніи, могъ проглотить горячій уголь.

59. ‘Было осуждено на смерть триста человкъ. Антоній веллъ отрубить Цицерону голову и правую руку, которая писала противъ него рчи. Когда ему ихъ принесли, Антоній съ удовольствіемъ на нихъ смотрлъ и хохоталъ отъ радости. Затмъ веллъ выставить ихъ на форум, точно не понимая, что этимъ онъ ругался надъ своимъ счастьемъ и позорилъ свою власть’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Антонія’).

60. Въ нкоторыхъ изданіяхъ, какъ, напримръ, у Деліуса, заключенные въ скобки два стиха выпущены.

61. Въ подлинник Брутъ говорить: ‘every thing is well’, т.-е., буквально: всякая вещь хороша.

62. Этой фразы въ подлинник нтъ, но она вытекаетъ по смыслу изъ предыдущихъ словъ Брута, что онъ можетъ измнить свое намреніе говорить съ Кассіемъ, а потому и не хочетъ напрасно тревожить друзей, заставляя ихъ стоять на страж. Безъ такого разъясненія смыслъ остался бы неполнымъ.

63. ‘Брутъ хотлъ переправить войско изъ Азіи. Глубокой ночью въ его палатк горлъ огонь. Въ лагер царствовала тишина. Брутъ сидлъ въ задумчивости. Вдругъ ему показалось, что кто-то вошелъ. Посмотрвъ въ ту сторону, гд былъ входъ въ палатку, онъ увидлъ,что тамъ молча стоитъ огромный, страшный призракъ. ‘Кто ты?— спросилъ Брутъ:— человкъ или Богъ? Зачмъ ты пришелъ?’ — ‘Я твой злобный геній, Брутъ,— отвтилъ призракъ:— ты увидишь меня при Филиппи’.— ‘Увидимся,— отвтилъ, нимало не испугавшись, Брутъ’. (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’). Въ этомъ мст лтописи Плутархъ, правда, не говоритъ, что виднье было именно призракомъ Цезаря, но подтверждаетъ это въ другихъ мстахъ, говоря, что призракъ Цезаря являлся Бруту при Филиппи.

64. Въ подлинник Антоній говоритъ:— ‘they could de content to visit other places’, т.-е., буквально: они были бы рады постить другія мста. Смыслъ можно понять двояко. Деліусъ видитъ въ этихъ словахъ насмшку Антонія, который хочетъ сказать, что враги желали бы изъ трусости быть не здсь, а въ другомъ мст. Но можно понять эту фразу и въ томъ смысл, какой приданъ редакціи перевода, т.-е., что враги были бы рады захватить больше мстъ своимъ войскомъ.

65. Въ этомъ отвт Октавія отголосокъ той тайной распри, которая существовала между нимъ и Антоніемъ постоянно, несмотря на то, что въ первое время они поддерживали изъ политики дружескія отношенія, кончившіяся впослдствіи непримиримой враждой.

66. Въ подлинник каламбуръ словъ Антонія и реплики Брута основанъ на аллитераціи буквъ. Кассій говоритъ, что Антоній своими сладкими рчами оставляетъ пчелъ — ‘honeyless’, т.-е., безъ меда. Антоній отвчаетъ: — ‘not stingless too’, т.-е., не безъ жалъ (sting — жало), а Брутъ возражаетъ — ‘and soundless too’, т.-е., но зато безъ звука (Sound — звукъ).

67. Этими словами Кассій хочетъ напомнить Бруту, что онъ не согласился на убійство Антонія вмст съ Цезаремъ.

68. Въ подлинник: ‘тридцать три раны’, но это исторически неврно. Плутархъ говоритъ, что Цезарь получилъ двадцать три раны, другіе писатели даютъ также иныя числа. Потому очень вроятно, что Шекспиръ поставилъ здсь общее число, не заботясь о его точности.

69. Подъ именемъ новаго Цезаря Октавій разуметъ себя.

70. Здсь Кассій намекаетъ на Антонія.

71. Въ подлинник Октавій, представляя врагамъ выбрать часъ и мсто для боя, употребляетъ выраженіе — ‘when you have stomach’. Stomach буквально значитъ желудокъ, а выраженіе: to have stomach употреблялось въ смысл проголодаться или подучить аппетитъ, въ переносномъ же значеніи: чего-нибудь пожелать. Переводъ сдланъ въ этомъ смысл.

72. Нкоторые видятъ въ этихъ словахъ Брута противорчіе съ его дальнйшимъ поступкомъ, когда онъ все-таки самъ лишаетъ себя жизни. Но дло въ томъ, что Брутъ въ настоящемъ случа говоритъ не противъ самоубійства вообще, но лишь противъ малодушнаго употребленія этого средства въ виду опасности, которая грозить пока издалека, но онъ ничего не иметъ противъ самоубійства, если надежда на счастье разбита окончательно. Дальнйшая его рчь выясняетъ этотъ взглядъ.

73. Сцены битвы, которая кончилась смертью Кассія, заимствованы Шекспиромъ съ точною врностью изъ Плутарха. Вотъ что онъ говоритъ: ‘Кассію не понравилось, что армія Брута вступила въ битву безъ приказанія. Разбивъ непріятеля, солдаты занялись грабежомъ вмсто того, чтобъ преслдовать непріятеля. Кассій дйствовалъ медленно и былъ обойденъ правымъ флангомъ враговъ… Пхота стала отступать. Одинъ знаменосецъ побжалъ. Кассій вырвалъ у него изъ рукъ знамя и воткнулъ у своихъ ногъ. Окружавшіе остались на мстахъ неохотно. Тогда онъ взошелъ на холмъ, откуда могъ видть, что происходило на равнин, но могъ замтить только то, что непріятели грабили лагерь. Онъ былъ близорукъ… Кассій принялъ конницу Брута за непріятеля и послалъ Титинія узнать, что это были за войска… Увидя врнаго друга Кассія (Титинія), солдаты подняли радостный крикъ и сошлись съ его войсками… Это имло печальныя послдствія. Кассій ршилъ, что Титиній попалъ въ плнъ, и ушелъ въ палатку, взявъ съ собой своего вольноотпущенника Пиндара… Затмъ онъ обнажилъ голову и приказалъ Пиндару ударить его мечомъ по ше. Голову его нашли отдленной отъ туловища. Пиндара посл смерти Кассія никто не видлъ, вслдствіе чего явилось подозрніе, что онъ убилъ Кассія безъ его приказанія’.— Шекспиръ нсколько измнилъ эту сцену.

74. Въ подлинник Брутъ говоритъ: ‘I shall find time, Cassius, I shall find time’, т.-е., буквально: я найду время, Кассій, я найду время.— Это выраженіе можетъ быть понято двояко: Брутъ говоритъ, что, онъ найдетъ время оплакать Кассія поздне, чего не можетъ сдлать теперь, или, говоря, что онъ найдетъ свое время, Брутъ хочетъ сказать, что скоро настанетъ и его собственный смертный часъ. Въ перевод принятъ послдній смыслъ.

75. ‘Въ числ сподвижниковъ Брута находился его товарищъ, храбрый Луцилій. Онъ замтилъ, что нсколько конныхъ непріятельскихъ солдатъ, не обращая вниманія на другихъ, мчались на Брута, и ршился задержать ихъ собой. Удалившись на нкоторое разстояніе, онъ назвался Брутомъ. Они поврили ему и отвели его къ Антонію’.— (Плутархъ. ‘Жизнь Брута’). Остальные факты этой сцены, какъ Антоній принялъ Луцилія, взяты Шекспиромъ также изъ Плутарха.

76. Въ подлинник Брутъ говоритъ: ‘it is a deed in fashion’, т.-е., буквально: это (смерть) теперь модное дло.

77. Въ подлинник здсь выраженіе: ‘now is that noble vessel full of grief that it runs over even at bis eyes’, т.-е., буквально: этотъ благородный сосудъ такъ полонъ печалью, что она льется чрезъ край изъ его главъ, т.-е., что онъ плачетъ.

78. ‘Въ числ окружавшихъ Брута находился Стратонъ, познакомившійся съ нимъ при занятіяхъ риторикой. Брутъ поставилъ его возл себя, схватилъ обими руками вынутый изъ ноженъ мечъ и, упавъ на него, умеръ. По другимъ разсказамъ, не самъ Брутъ, но Стратонъ, по его усиленной просьб, подставилъ ему мечъ, отвернувъ лицо. Брутъ съ силой упалъ на мечъ и, пронзивъ имъ грудь, умеръ ‘.— (Плутархъ.— ‘Жизнь Брута’).

79. Этими словами Луцилій намекаетъ на сказанное имъ Антонію (въ 4-й сцен), что Брутъ не боится плна и суметъ его избжать.

80. ‘Мессада, другъ Брута, примирившись съ Октавіемъ, привелъ къ нему Стратона и сказалъ со слезами: ‘Вотъ человкъ, который оказалъ моему, Бруту послднюю услугу. Октавій ласково обошелся съ Стратономъ и не разставался съ нимъ во все время похода’.— (Плутархъ. ‘Жизнь Брута’).

81. ‘Антоній говорилъ (и это слышали многіе), что, по его мннію, только, одинъ Брутъ поднялъ руку на Цезаря въ убжденіи, что его поступокъ славенъ и похваленъ, тогда какъ другіе посягнули на жизнь Цезаря, руководясь исключительно чувствомъ къ нему ненависти и зависти’.— (Плутархъ. ‘Жизнь Брута’).

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ,

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

Читайте также: