Юлий Цезарь, Шекспир Вильям, Год: 1598 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 76 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЕВРОПЕЙСКІЕ КЛАССИКИ

В. ШЕКСПИРЪ
ВЪ ДВУХЪ ТОМАХЪ

полъ редакціей
А.Е. ГРУЗИНСКАГО

ТОМЪ 2

ТИПОГРАФІЯ.
А. А. ЛЕВЕНСОНЪ
МОСКВА
1912.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

(1601—1603 г.).

Переводъ А. Н. Холодковскаго.

Что привлекало Шекспира къ этому сюжету? И прежде всего другого, что такое этотъ сюжетъ? Пьеса называется ‘Юлій Цезарь’. Но достаточно ясно, что не личность Цезаря имла здсь притягательную силу для Шекспира. Настоящій герой пьесы Брутъ, возбудившій къ себ весь интересъ поэта. Мы должны уяснить себ, какимъ образомъ и почему?

Почему? Моментъ, когда была написана пьеса, служитъ отвтомъ на нашъ вопросъ. Это былъ тотъ тревожный годъ, когда самые ранніе друзья Шекспира среди вельможъ. Эссексъ, Саутамптонъ составляли свой безразсудный заговоръ противъ Елизаветы, и когда ихъ попытка возстанія окончилась казнями или тюремнымъ заключеніемъ. Онъ увидалъ такимъ образомъ, что гордые и благородные характеры могли, въ силу обстоятельствъ, совершать политическія ошибки, могли во имя свободы затять бунтъ. Между попыткой Эссекса произвести дворцовую революцію, которая при непредвиднныхъ капризахъ королевы могла обезпечить ему власть, и попыткой римскихъ патриціевъ путемъ убійства защитить аристократическую республику противъ только-что основаннаго единодержавія, было, конечно, весьма мало сходства, но точкой соприкосновенія являлось самое возстаніе противъ монарха, самое это неразумное и неудачное стремленіе произвести переворотъ въ общественномъ стро.

Къ этому присоединилась у Шекспира въ данную эпоху извстная симпатія къ личностямъ, которымъ счастье не улыбалось, которыя не были способны приводить свои намренія въ исполненіе. Въ прежнее время, когда онъ самъ еще былъ бойцомъ, идеаломъ для него служилъ Генрихъ V, человкъ съ практическими задатками, прирожденный побдитель и тріумфаторъ, теперь же, когда самъ онъ пробился впередъ и близился уже къ вершин возможнаго для него почета, теперь онъ, повидимому, съ особымъ предпочтеніемъ и съ грустью останавливалъ свой взглядъ на личностяхъ, которыя, подобно Бруту и Гамлету, при самыхъ великихъ свойствахъ, не имли дара разршить поставленную себ задачу. Он привлекали его, какъ глубокомысленные мечтатели и великодушные идеалисты. Въ немъ была доля и ихъ природы.

Добрыхъ двадцать лтъ раньше, именно въ 1579 г. въ Англіи были напечатаны ‘Параллельныя жизнеописанія’ Плутарха въ перевод Норта, сдланномъ не съ подлинника, а съ французскаго перевода Аміо, въ этомъ перевод Шекспиръ нашелъ свой сюжетъ.

Всю драму ‘Юлій Цезарь’ можно предварительно прочесть у Плутарха, Шекспиръ взялъ у него три жизнеописанія, жизнь Цезаря, Брута и Антонія. Если мы прочтемъ ихъ одну вслдъ за другой, то у насъ будутъ на лицо вс частности ‘Юлія Цезаря’. И даже боле того: Шекспиръ беретъ характеры такими, какими они обрисованы Плутархомъ, напр. Брута, Порцію, Кассія. Брутъ совершенно одинаковъ въ томъ и другомъ изображеніи, характеръ Кассія у Шекспира углубленъ.

Что касается великаго Цезаря, чьимъ именемъ озаглавлена драма, то Шекспиръ въ точности придерживается частныхъ анекдотическихъ данныхъ у Плутарха, но изумительно то, что онъ не воспринимаетъ значительнаго впечатлнія, которое у Плутарха получается отъ характера Цезари, хотя и онъ, впрочемъ, не былъ въ состояніи вполн его понять.

Такъ какъ Шекспиръ задумалъ свою драму такимъ образомъ, что ея трагическимъ героемъ являлся Брутъ, то онъ долженъ былъ поставить его на передній планъ и наполнить сцену его личностью. Необходимо было устроить такъ, чтобъ недостатокъ политической проницательности у Брута (относительно Антонія) или практическаго смысла (споръ съ Кассіемъ) не нанесъ ущерба впечатлнію его превосходства. Все должно было вращаться вокругъ него, и поэтому Цезаря Шекспиръ умалилъ, съузилъ, и, къ сожалнію, такъ сильно, что этотъ Цезарь, этотъ несравненный геній въ области политики и завоеваній, сдлался жалкой карикатурой.

Здсь Цезарь дйствительно рисуется въ немалой мр хвастуномъ, какъ и вообще сдлался олицетвореніемъ мало привлекательныхъ свойствъ, онъ производитъ впечатлніе инвалида. Подчеркивается его страданіе падучей болзнью. Онъ глухъ на одно ухо. У него ужъ нтъ его прежней силы. Онъ падаетъ въ обморокъ, когда ему подносятъ корону. Онъ завидуетъ Кассію, потому что тотъ плаваетъ лучше его. Онъ суевренъ, какъ какая-нибудь старушонка. Онъ услаждается лестью, говоритъ высокопарно и высокомрно, похваляется своей твердостью и постоянно выказываетъ колебаніе. Онъ дйствуетъ неосторожно, неблагоразумно, и не понимаетъ, что угрожаетъ ему, тогда какъ вс другіе это видятъ.

Только такой наивный республиканецъ, какъ Синнборнъ, можетъ думать, что Брутъ сдлался главнымъ дйствующимъ лицомъ вслдствіе политическаго энтузіазма къ республик въ душ Шекспира. Онъ наврно не имлъ никакой политической системы и въ другихъ случаяхъ проявляетъ, какъ извстно, чувство самой горячей преданности и любви къ королевской власти.

Брутъ уже у Плутарха былъ главнымъ лицомъ въ трагедіи Цезаря, и Шекспиръ послдовалъ за ходомъ дйствительной исторіи у Плутарха подъ глубокимъ впечатлніемъ того, что сдланная противно политическому смыслу попытка государственнаго переворота — въ род попытки Эссекса и его товарищей является недостаточной для вмшательства въ управленіе колесомъ времени, и что практическія ошибки находятъ себ столь же жестокое возмездіе, какъ и моральныя, и даже гораздо боле жестокое. Въ немъ проснулся теперь психологъ, и ему показалось завлекательной задачей изслдовать и изобразить человка, охваченнаго миссіей, къ которой онъ по своей природ неспособенъ. На этой новой ступени его развитія его приковываетъ къ себ уже не вншній конфликтъ, лежавшій въ ‘Ромео и Юліи’, между влюбленными и ихъ близкими, или въ ‘Ричард III’, между Ричардомъ и окружающими его, внутренніе процессы и внутренній столкновенія жизни душевной.

Брутъ жилъ среди книгъ и питалъ свой умъ Платоновской философіей, поэтому онъ боле занятъ отвлеченной политической идеей республики, поддерживаемой любовью къ свобод, и отвлеченнымъ нравственнымъ убжденіемъ, что недостойно терпть надъ собою властелина, нежели дйствительными политическими условіями, находящимися у него передъ глазами, и значеніемъ перемнъ, происходящихъ въ то время, въ которое онъ живетъ. Этого человка Кассій настойчиво зоветъ стать въ глав заговора противъ его благодтеля и друга, бывшаго для него отцомъ. Этотъ призывъ приводитъ въ броженіе все его существо, разстраиваетъ его гармонію, навсегда выводитъ его изъ нравственнаго равновсія.

Къ Гамлету, одновременно съ Брутомъ начинающему мелькать въ душ Шекспира, точно также тнь убитаго отца обращается съ требованіемъ, чтобы онъ сдлался убійцей, и это требованіе дйствуетъ возбуждающимъ, подстрекающимъ образомъ на его духовныя силы, но разлагающимъ на его натуру. Такъ близко соприкасается положеніе между двумя велніями долга, въ которомъ очутился Брутъ, съ внутренней борьбой, которую вскор придется переживать Гамлету.

Брутъ въ разлад съ самимъ собой, вслдствіе этого онъ забываетъ оказывать другимъ вниманіе и вншніе знаки пріязни. Онъ чувствуетъ, что его зовутъ другіе, но не чувствуетъ внутренняго призванія. Какъ у Гамлета вырываются извстныя слова: ‘Распалась связь временъ. Зачмъ же я связать ее рожденъ?’ точно также и Брутъ содрогается передъ своей задачей. Онъ говоритъ:

‘Брутъ скоре согласиться сдлаться селяниномъ, чмъ называться сыномъ Рима, при тхъ тяжкихъ условіяхъ, которыя это время, весьма вроятно, возложитъ на насъ.’

Не одн только узы благодарности къ Цезарю терзаютъ Брута, боле всего его мучитъ неизвстность относительно его намреній. Правда, Брутъ видитъ, что народъ боготворитъ Цезаря и облекъ его верховною властью, но этой властью Цезарь никогда еще не злоупотреблялъ. Брутъ готовъ присоединиться къ взгляду Кассія, что, отказываясь отъ діадемы, Цезарь въ сущности ея желалъ, но въ такомъ случа приходится считаться только съ его предполагаемымъ вожделніемъ.

‘Цеэарь же, если говорить правду, никогда не подчинялъ еще разсудка страстямъ своимъ. Но вдь извстно и то, что смиреніе — лстница юныхъ честолюбій’. Значитъ, если Цезарь долженъ быть убитъ, то не за то, что онъ сдлалъ, а за то, что онъ можетъ сдлать въ ‘будущемъ. Позволительно ли совершать убійство на этой основ?

Брутъ чувствуетъ шаткость основы, чмъ боле онъ склоняется къ убійству, какъ политическому долгу. Н Шекспиръ не задумался надлить его, при всхъ высокихъ свойствахъ его души, сомнительною въ глазахъ многихъ моралью цли, но которой необходимая цль освящаетъ нечистое средство. Два раза, и тамъ, гд онъ обращается къ заговорщикамъ, онъ рекомендуетъ политическое лицемріе, какъ мудрый нецлесообразный способъ дйствія. Въ монолог: ‘Если то, что онъ теперь, и не оправдываетъ еще такой враждебности — она оправдывается тмъ, что всякое новое возвеличеніе его неминуемо приведетъ къ той, или къ другой крайности.’

Къ заговорщикамъ:

‘Пусть сердца наши, подобно хитрымъ господамъ, возбудитъ служителей своихъ на кровавое дло и затмъ, для виду, негодуютъ на нихъ’.

Ото значитъ, слдуетъ совершить убійство насколько возможно приличне, а затмъ убійцы должны сдлать видъ, будто сожалютъ о своемъ поступк. Между тмъ, какъ скоро убійство ршено, Брутъ, увренный въ чистот своихъ намреній, стоитъ твердый и почти безпечный среди заговорщиковъ,— слишкомъ даже безпечный, ибо, хотя онъ въ принцип не отступилъ отъ ученія, что хотящій цли долженъ хотть и средствъ, тмъ не мене, при своей любви къ справедливости и своей непрактичности, онъ содрогается передъ мыслью употребить средства, кажущіяся ему черезчуръ низменными или не имющими себ оправданія по своей безпощадности. Онъ не хочетъ даже, чтобъ заговорщики произносили клятву: ‘Пусть клянутся жрецы, трусы и плуты.’ Они должны врить другъ другу безъ клятвеннаго увренія и хранить общую тайну безъ клятвеннаго общанія. И когда предлагаютъ убить вмст съ Цезаремъ и Антонія — предложеніе необходимое, на которое онъ, какъ политикъ, долженъ бы согласиться,— то у Шекспира, какъ и у Плутарха, онъ отвергаетъ это изъ человчности. ‘Нашъ путь сдлается тогда слишкомъ кровавымъ, Кассій!’ Онъ чувствуетъ, что его воля свтла, какъ день: онъ страдаетъ отъ необходимости заставить се пустить въ ходъ темныя, какъ ночь, средства:

‘О, заговоръ, если теб и ночью, когда злу наибольшая свобода, стыдно показывать опасное чело свое, гд же найдешь ты днемъ трущобу, достаточно мрачную, чтобъ скрыть чудовищное лицо твое?’

Въ дл, торжество котораго обусловлено убійствомъ изъ-за угла, Брутъ всего охотне желалъ бы одержать побду безъ умолчанія и безъ насилія. Гёте сказалъ: ‘Совсть иметъ только созерцающій’. Человкъ дйствующій не можетъ имть ея, пока онъ дйствуетъ. Кто бросается въ дйствіе, тотъ отдаетъ себя во власть своей натур и постороннимъ силамъ. Онъ дйствуетъ правильно или неправильно, но всегда инстинктивно, часто глупо, если возможно — геніально, никогда вполн сознательно, носъ неудержимостью инстинкта, или эгоизма, или геніальности. Брутъ, даже и дйствуя, хочетъ остаться чистымъ.

Брутъ — тотъ идеалъ, который жилъ въ душ Шекспира и который живетъ въ душ всхъ лучшихъ людей — идеалъ человка, въ своей гордости стремящагося прежде всего сохранить руки свои чистыми и духъ свой высокимъ и свободнымъ, если бы даже такимъ путемъ ему пришлось видть неудачу своихъ предпріятій и крушеніе своихъ надеждъ.

Онъ не желаетъ принимать отъ другихъ клятву, онъ слишкомъ гордъ для этого. Пусть они обманываютъ его, если хотятъ. Можетъ статься, что этими другими руководитъ ихъ ненависть къ великому человку, и что они радуются при мысли насытить свою зависть его кровью, Брутъ преклоняется предъ этимъ человкомъ и хочетъ жертвоприношенія, а не рзни. Другіе боятся дйствія, которое произведетъ рчь Антонія къ народу. Но Брутъ изложилъ народу причины, побудившія его къ убійству, такъ пусть же теперь Антоній скажетъ все, что можетъ, въ пользу Цезаря. Разв не заслужилъ Цезарь похвалъ? Онъ самъ желаетъ, чтобъ Цезарь лежалъ въ могил, окруженный почестями, хотя и потерпвшій кару, и онъ слишкомъ гордъ, чтобы слдить за Антоніемъ, приблизившимся въ качеств друга, хотя въ то же время и стараго друга Цезаря, и оставляетъ форумъ еще прежде, чмъ Антоній началъ свою рчь. Многимъ знакомы такого рода настроенія. Многіе совершали такого рода, съ виду лишь неразумные, поступки, изъ гордости не заботясь о неблагопріятномъ, быть можетъ, исход, совершали ихъ въ силу антипатіи къ способу дйствій, внушаемому осторожностью, которая кажется низменной человку высокой души. Многіе, наприм., говорили правду, когда глупо было говорить ее, или пренебрегали случаемъ отомстить, потому что слишкомъ низко цнили своего врага, чтобы искать возмездія за его поступки, и черезъ это упускали возможность сдлать его безвреднымъ на будущее время. Можно такъ интенсивно ощущать необходимость доврія или наоборотъ, такъ интенсивно чувствовать надежность друзей и презрнность враговъ, что гнушаться всякой мрой предосторожности.

Изъ характера, которымъ Шекспиръ надлилъ такимъ образомъ Брута, вытекаютъ дв большія сцены, служащія фундаментомъ пьесы.

Первая — это чудесно построенная, длающаяся поворотнымъ пунктомъ трагедіи, сцена, гд Антоній, произнося съ согласія Брута рчь надъ трупомъ Цезаря, подстрекаетъ римлянъ противъ убійцъ великаго полководца.

Съ самымъ рдкимъ искусствомъ Шекспиръ разработалъ уже рчь Брута. Плутархъ разсказываетъ, что Брутъ, когда писалъ по-гречески, старался усвоить себ сентенціозный и лаконическій стиль, и онъ приводитъ рядъ примровъ этого стиля.

Посмотрите, что съумлъ сдлать изъ этихъ намековъ Шекспиръ:

‘…Если между вами есть хоть одинъ искренній другъ Цезаря — я скажу ему, что Брутъ любилъ Цезаря не меньше его. Если затмъ этотъ другъ спроситъ: отчего же возсталъ Брутъ противъ Цезаря — я отвчу ему: не отъ того, чтобы я меньше любилъ Цезаря, а отъ того, что любилъ Римъ больше’, и такъ дале въ лаконическомъ стил антитезъ. Шекспиръ сдлалъ сознательную попытку заставить Брута говорить тмъ языкомъ, который онъ выработалъ себ, и съ своимъ геніальнымъ даромъ угадыванія воспроизвелъ греческую риторику Брута:

‘Цезарь любилъ меня — и я оплакиваю его, онъ былъ счастливъ — и я уважалъ его, но онъ былъ властолюбивъ — и я убилъ его. Тутъ все — и слезы за любовь, и радость счастію, и уваженіе за доблести, и смерть за властолюбіе’.

Съ необычайнымъ и вмст съ тмъ благороднымъ искусствомъ, достигаетъ онъ кульминаціоннаго пункта въ вопрос: ‘Есть между вами человкъ столь гнусный, что не любитъ своего отечества? Есть — пусть говоритъ: только онъ и оскорбленъ мной’, и когда въ отвтъ раздается: ‘Никто, Брутъ, нтъ между нами такого’, слдуетъ спокойная реплика: ‘А когда такъ, то никто и не оскорбленъ мной’.

Еще боле достойная удивленія рчь Антонія замчательна во-первыхъ и прежде всего сознательнымъ различіемъ въ стил. Здсь нтъ антитезъ, нтъ литературнаго краснорчія, но есть краснорчіе устное, самаго сильнаго демагогическаго характера, рчь начинается съ того самаго пункта, гд Брутъ оставилъ слушателей. Ораторъ въ вид вступленія категорически заявляетъ, что здсь будетъ говориться надъ гробомъ Цезари, а не во славу его, и при этомъ подчеркиваетъ до утомленія, что Брутъ и другіе заговорщики — вс, вс благородные люди. Затмъ это краснорчіе вздымается, гибкое и могучее въ своемъ хорошо разсчитанномъ crescendo, въ самой глубин своей вдохновляемое чувствами, которыя дышатъ пламеннымъ энтузіазмомъ къ Цезарю и жгучимъ негодованіемъ на совершенное надъ нимъ убійство. Подъ впечатлніемъ того, что Брутъ завоевалъ въ свою пользу настроеніе толпы, насмшка и негодованіе сначала надваютъ маску, потомъ маска слегка, затмъ немного больше, затмъ еще больше приподнимается и, наконецъ, страстнымъ движеніемъ руки срывается и отбрасывается прочь.

Здсь Шекспиръ снова съумлъ мастерски воспользоваться указаніями, хотя и скудными, которыя далъ ему Плутархъ:

‘По обряду и обычаю Антоній произнесъ надгробное слово надъ Цезаремъ, и когда увидалъ, что народъ необычайно взволнованъ и тронуть его рчью, онъ внезапно къ похвальной рчи Цезарю присоединилъ то, что считалъ подходящимъ для того, чтобъ пробудить состраданіе и воспламенить душу слушателей.’

Послушайте, что сдлалъ изъ этого Шекспиръ:

‘Друзья, Римляне, сограждане, удостойте меня вашего вниманія. Не восхвалять, а отдать послдній долгъ хочу я Цезарю. Дурныя дла людей переживаютъ ихъ, хорошія — погребаются часто вмст съ ихъ костями. Пусть будетъ тоже и съ Цезаремъ! Благородный Брутъ сказалъ вамъ, что Цезарь былъ властолюбивъ, если это справедливо — это важный недостатокъ, и Цезарь жестоко поплатился за него. Я пришелъ сюда съ позволенія Брута и прочихъ,— потому что Брутъ благороденъ — таковы и вс они: вс они благородные люди,— чтобъ сказать надгробное слово Цезарю. Онъ былъ мн другъ, добръ и справедливъ но отношенію ко мн, но Брутъ говоритъ, что онъ былъ властолюбивъ, а Брутъ благородный человкъ.’

Затмъ Антоній возбуждаетъ сперва сомнніе въ властолюбіи Цезаря, упоминаетъ о томъ, какъ онъ отказался отъ царской короны, трижды отказался отъ нея. Разв же это было властолюбіе? Вслдъ за этимъ, онъ переходитъ къ вопросу, что Цезарь вдь все-таки былъ когда-то любимъ и никто не запрещаетъ оплакивать его. Потомъ, съ внезапной вспышкой:

‘О, гд же здравый смыслъ? Бжалъ къ безумнымъ зврямъ, и люди лишились разсудка! Сердце мое въ этомъ гроб съ Цезаремъ: и не могу продолжать, пока оно не возвратится ко мн’.

Н вотъ, слдуетъ призывъ состраданія къ этому величайшему мужу, слово котораго еще вчера могло противостать вселенной, и предъ которымъ теперь, когда онъ лежитъ здсь, самый ничтожный человкъ не хочетъ склониться. Несправедливо было бы держать къ народу подстрекающую рчь, несправедливо относительно Брута и Кассія, — ‘которые — какъ вы знаете — благородные люди’ (вставленныя слова звучатъ, какъ насмшка, покрывающая собой похвалу), нтъ, онъ скоре готовъ обидть умершаго и самого себя. Но вотъ у него пергаментъ — онъ, конечно, не станетъ читать его вслухъ — но если бы народъ узналъ его содержаніе, то бросился бы добывать раны умершаго и омочилъ бы свои платки въ его священной крови.— И когда громкія требованія узнать содержаніе завщанія смшиваются съ проклятіями убійцамъ, Антоній встрчаетъ ихъ упорнымъ отказомъ. Вмсто того, чтобы приступить къ чтенію, онъ развертываетъ передъ глазами народа продыравленный кинжалами плащъ Цезаря.

Здсь у Плутарха стояло:

‘Напослдокъ онъ развернулъ плащъ Цезаря, весь окровавленный и исколотый ударами кинжаловъ, и назвалъ виновниковъ убійства злодями и отцеубійцами’.

Изъ этихъ немногихъ словъ Шекспиръ создалъ это чудо разжигающаго краснорчія:

‘Вы знаете эту тогу. Я поміно даже время, когда Цезарь впервые надлъ ее’ и т. д.

Онъ открываетъ трупъ Цезаря. И лишь тогда слдуетъ чтеніе завщанія, осыпающаго населеніе Рима дарами и благодяніями, завщанія, которое Шекспиръ прибавилъ отъ себя и приберегъ къ концу.

Въ двухъ послднихъ актахъ Брутъ несетъ возмездіе за свое дяніе. Онъ участвовалъ въ убійств изъ благородныхъ, безкорыстныхъ, патріотическихъ побужденій, но все же не минуетъ проклятіе его поступка, все же онъ поплатится за него счастіемъ и жизнью. Ото нисходящее дйствіе въ двухъ послднихъ актахъ — какъ обыкновенно у Шекспира — производитъ меньшее впечатлніе и меньше приковываетъ къ себ зрителей, чмъ восходящее дйствіе, наполняющее здсь первые три акта, но оно иметъ одну содержательную, глубокомысленную, блестяще построенную и проведенную сцену — сцену спора и примиренія между Брутомъ и Кассіемъ въ четвертомъ акт, заканчивающемся явленіемъ духа Цезаря.

Содержательна эта сцена потому, что даетъ намъ всестороннюю картину двухъ главныхъ характеровъ — строго честнаго Брута, возмущающагося средствами, которыми Кассій добываетъ себ деньги, безусловно, однако, необходимыя для ихъ похода, и политика, довольно индиферентнаго въ нравственныхъ вопросахъ Кассія, который, однако, никогда не преслдуетъ своей личной выгоды. Глубокомысленна она потому, что представляетъ намъ неизбжныя послдствія противозаконнаго, мятежнаго дйствія: жестокость въ поступкахъ, безцеремонность въ пріемахъ, апатичное одобреніе безчестнаго образа дйствій у подчиненныхъ, разъ что узы авторитета и дисциплины порвались. Блестяще построена она, потому что съ своими смняющимися настроеніями и своей возрастающей дисгармоніей, которая подъ конецъ переходитъ въ взволнованное и задушевное примиреніе, она драматична въ самомъ высокомъ значеніи этого слова.

Что Брутъ являлся въ мысляхъ Шекспира истиннымъ героемъ трагедіи, обнаруживается съ самой яркой очевидностью въ томъ, что онъ заключаетъ пьесу похвальной рчью, вложенной въ уста Антонія въ Плутарховской біографіи Брута. Я разумю знаменитыя слова:

‘Изъ всхъ заговорщиковъ онъ былъ благороднйшій. Вс они совершили совершонное ими изъ ненависти къ Цезарю, только онъ одинъ — изъ благородной ревности къ общественному благу. Жизнь его была такъ прекрасна, вс начала соединялись въ немъ такъ дивно, что и сама природа могла бы выступить и сказать всему міру: да, это былъ человкъ!’

Совпаденіе между этими словами и прославленной репликой Гамлета прямо бросается въ глаза. Всюду въ Юліи Цезар чувствуется близость Гамлета. Когда Гамлетъ такъ долго медлитъ со своимъ покушеніемъ на жизнь короля, такъ сильно колеблется, сомнвается въ исход и послдствіяхъ, хочетъ все обдумать и самъ винитъ себя за то, что слишкомъ долго раздумываетъ, это наврно зависитъ отъ того обстоятельства, что Шекспиръ переходитъ къ нему прямо отъ Брута. Его Гамлетъ только что видлъ, такъ сказать, какая участь выпала на долю Брута, и этотъ примръ не ободрителенъ ни по отношенію къ убійству вотчима, ни по отношенію къ дйствію вообще.

Кто знаетъ, не находили ли порой въ этотъ періодъ времени на Шекспира тревожныя думы, подъ вліяніемъ которыхъ онъ едва былъ въ состояніи понять, какъ можетъ кто-либо хотть дйствовать, брать на себя отвтственность, бросать камень и заставлять его катиться — въ чемъ состоитъ всякое дйствіе. Ибо, какъ только мы начнемъ размышлять о непредвиднныхъ послдствіяхъ того или другого дйствія, о всемъ, что могутъ изъ него сдлать обстоятельства, то всякое дйствіе въ боле крупномъ стил становится невозможнымъ. Поэтому лишь самые немногіе старые люди понимаютъ свою молодость, они не посмли бы и не смогли бы еще разъ дйствовать такъ, какъ дйствовали тогда, не заботясь о послдствіяхъ. Брутъ образуетъ переходъ къ Гамлету, а Гамлетъ выросъ въ душ Шекспира во время разработки Юлія Цезаря.

(Извлечено изъ книги Г. Брандеса о Шекспир.)

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

Дйствующія лица:

Юлій Цезаръ.

Октавій Цезарь, тріумвиръ посл смерти Юліи Цезаря.

Маркъ Антоній, тріумвиръ посл смерти Юлія Цезаря.

М. Эмилій Лепидъ, тріумвиръ посл смерти Юлія Цезаря.

Цицеронъ, сенаторъ.

Публій, сенаторъ.

Попилій Лэна, сенаторъ.

Маркъ Брутъ, заговорщикъ противъ Юлія Цезаря.

Кассій, заговорщикъ.

Каска, заговорщикъ.

Требоній, заговорщикъ.

Лигарій, заговорщикъ.

Децій Брутъ, заговорщикъ. Метеллъ Цимберъ, заговорщикъ.

Цинна, заговорщикъ.

Флавій и Марулпъ, трибуны.

Артемидоръ изъ Киндоса, учитель риторики.

Прорицателъ.

Цини а, поэтъ.

Другой поэтъ.

Луцилій, другъ Брута и Кассія.

Титиній, другъ Брута и Кассія.

Мессала, другъ Брута и Кассія.

Молодой Катонъ, другъ Брута и Кассія.

Волумній, другъ Брута и Кассія. Барронъ, слуга Брута.

Клитъ, слуга Брута.

Клавдій, слуга Брута.

Ст ратонъ, слуга Брута.

Луцій, слуга Брута.

Дарданій, слуга Брута.

Пиндаръ, слуга Кассія.

Кальпурнія, жена Цезаря.

Порція, жена Брута.

Сенаторы, граждане, стража, свита и прочіе.

Дйствіе происходитъ: въ Рим, въ окрестностяхъ Сардъ, въ окрестностяхъ Филиппъ.

0x01 graphic

Актъ первый.

СЦЕНА I.

Римъ. Улица.

Входятъ Флавій, Маруллъ и нсколько гражданъ.

Флавій. Домой ступайте! Прочь отсюда, твари

Лнивыя! Ступайте! Праздникъ, что ли,

Сегодня? Разв не извстно вамъ,

Что, если вы рабочіе, вамъ въ будни

Нельзя ходить безъ знаковъ ремесла?

Какое ремесло твое?

1-й гражд. Что жъ, сударь,—

Я плотникъ.

Маруллъ. Плотникъ? Гд же у тебя

Твой кожаный передникъ? Гд линейка?

Зачмъ надлъ ты лучшій свой нарядъ?

А ты — чмъ занимаешься?

2-й гражд. Сказать по правд, сударь, если рчь идетъ о тонкихъ мастерахъ, то меня вы назвали бы штопальщикомъ.

Маруллъ. Но какое твое ремесло? Отвчай мн прямо.

2-й гражд. Ремесло, сударь, такое, что я, кажется, могу исполнять его добросовстно. Оно состоитъ, сударь, въ томъ, что я исправляю дурную поступь.

Маруллъ. Какое ремесло у тебя, негодяй, бездльникъ? Какое твое ремесло?

2-й гражд. Нтъ, сударь, умоляю васъ, не доводите до разрыва со мною! А впрочемъ, если разорвете, я могу васъ починить.

Маруллъ. Что ты хочешь этимъ сказать? Меня починить? Ахъ ты, дерзкій мужланъ!

2-й гражд. Ну, да, сударь: я могу поставить вамъ подметки.

Флавій. Такъ ты сапожникъ, что ли?

2-й гражд. Право, сударь, я живу только шиломъ, я не мшаюсь ни въ мужскія, ни въ женскія торговыя дла,— мое дло — только шило. Я лекарь для старыхъ башмаковъ: когда они находятся въ большой опасности, я возстановляю ихъ. Самые лучшіе люди, которые только когда-нибудь ходили на воловьей кож, ходили на моемъ рукодльи.

Флавій. Но почему же ты не въ мастерской?

Зачмъ людей по улицамъ ты водишь?

2-й гражд. Увряю васъ, сударь, только для того, чтобы они скоре износили свои башмаки: тогда у меня будетъ больше работы. По правд же сказать, мы устроили себ праздникъ, чтобы посмотрть на Цезаря и повеселиться на его тріумф.

Маруллъ. О чемъ же веселиться тутъ? Какія

Завоеванья онъ принесъ? Какихъ

Въ Римъ данниковъ приводитъ онъ въ оковахъ,

Которые украсили бъ собой

Кто побдный въздъ на колесниц?

Чурбаны вы, бездушные вы камни!

Нтъ, хуже вы безчувственныхъ вещей!

Жестокія сердца у этихъ римлянъ!

Не знали ль вы Помпея? Сколько разъ

Вы лзли на валы и укрпленья,

На башни, на окошки и на трубы,

Держа своихъ младенцевъ на рукахъ,

И тамъ сидли день-деньской, бывало,

И терпливо ждали, чтобъ увидть,

Какъ шествовалъ великій нашъ Помпей

По улицамъ сіяющаго Рима!

Когда жъ его являлась колесница,—

Не поднимали ль вы всеобщій крикъ,

Такой, что даже Тибра глубь дрожала

Отъ отраженья вашихъ голосовъ

Во впалыхъ берегахъ его? И что же?

Вы вновь надли лучшія одежды

И праздникъ вновь устроили себ,

И будете теперь цвты бросать вы

На путь того, кто входитъ съ торжествомъ,

Запятнанъ кровью нашего Помпея?

Прочь, прочь!

Домой скорй, падите на колна,

Боговъ молите, чтобъ они свой гнвъ

Отъ васъ, неблагодарныхъ, отвратили!

Флавій. Идите жъ, братья земляки, загладьте

Вину свою, сзовите бдняковъ

Такихъ же, какъ и вы, ступайте къ Тибру

И лейте слезъ струи въ него, пока

Кто поверхность въ самомъ низкомъ мст

Не превзойдетъ высотъ береговыхъ.

(Вс граждане уходить.)

Смотри, какъ грубый ихъ металлъ расплавленъ!

Они исчезли, мигомъ онмвъ,

Подавлены вины своей сознаньемъ.

Иди же къ Капитолію теперь,

И жъ этотъ путь продолжу. Постарайся

Сорвать везд со статуй украшенья,

Гд только ихъ увидишь ты.

Маруллъ. Однако,

Удобно ль это? Вдь у гасъ теперь,

Ты знаешь, праздникъ Луперкалій.

Флавій. Знаю,

Но все равно: пусть ни одна изъ статуй

Трофеевъ Цезаря не носитъ. Я

Пойду теперь по улицамъ, усердно

Чернь разгоняя, то же длай ты

Повсюду, гд толпу народа встртишь.

Такъ выщиплемъ мы перья понемножку

Изъ крыльевъ Цезаря и черезъ то

Ему умримъ высоту полета,

Иначе онъ взлетитъ въ такую высь,

Что всхъ держать насъ будетъ въ рабскомъ страх.

СЦЕНА II.

Общественная площадь.

Трубы. Входятъ: Цезаръ, Антоній (снаряженный для бга), Кальпурнія, Порція, Децій, Цицеронъ, Брутъ, Кассій и Каска, за ними слдуетъ большая толпа, среди которой находится прорицатель.

Цезарь. Кальпурнія!

Каска. Эй, тише, замолчите!

Тсс! Цезарь говоритъ.

Цезарь. Кальпурнія!

Кальпурнія. Здсь, господинъ.

Цезарь. Стань прямо на дорог,

Когда Антоній побжитъ. Антоній!

Антоній. Что, Цезарь, повелитель мой?

Цезарь. Прошу:

Не позабудь въ своемъ поспшномъ бг

Кальпурніи коснуться, старики

Намъ говорятъ, что если прикоснуться

Къ жен бездтной при святыхъ тхъ играхъ,

То снимется проклятіе безплодья

Съ нея.

Антоній. Я буду это помнить. Если

Намъ Цезарь говоритъ: ‘исполни это’,—

То, значить, дло сдлано.

Цезарь. Начнемъ же,

И соблюдайте каждый тамъ обрядъ.

(Трубы.)

Прорицатель. Цезарь!

Цезарь. Кто тамъ зоветъ?

Каска. Остановите

Тамъ всякій шумъ! Пусть снова вс молчатъ.

Цезарь. Кто тамъ въ толп зоветъ меня? Я слышалъ,

Какъ голосъ, громче музыки, кричалъ

Мн: ‘Цезарь!’ Говори же: Цезарь слушать

Тебя готовъ.

Прорицатель. Идъ марта берегись.

Цезарь. Что онъ за человкъ?

Брутъ. Онъ — прорицатель

И говоритъ теб, чтобъ ты берегся

Идъ марта.

Цезарь. Пусть онъ станетъ предо мной,

Чтобъ видлъ я его лицо.

Каска. Пріятель,

Поди сюда изъ давки, посмотри

На Цезаря.

Цезарь. Что ты сказалъ? Нельзя ли

Мн повторить?

Прорицатель. Идъ марта берегись.

Цезарь. Онъ бредитъ, пусть идетъ себ.

Пойдемте!..

(Музыка. Вс уходятъ, кром Брута и Кассія.)

Кассій. Пойдешь ли ты смотрть на эти игры?

Брутъ. Я? Нтъ.

Кассій. Пойдемъ, прошу.

Брутъ. Я не охотникъ

До игръ, и нтъ той легкости во мн,

Которою Антоній обладаетъ.

Прошу тебя, другъ Кассій, не стсняйся

Въ своихъ желаньяхъ, я жъ пойду домой.

Кассій. Брутъ, за тобой вс эти дни слдилъ я:

Въ твоихъ глазахъ я той любви не вижу

И ласки той, къ которой я привыкъ.

Ты черезчуръ угрюмъ и непривтливъ

Къ тому, кто другъ теб отъ сердца.

Брутъ. Кассій,

Мою холодность не толкуй превратно,

И если взоръ мой сумраченъ, то знай,

Что выраженье скорби и тревоги

Относится ко мн лишь самому.

Съ недавнихъ поръ терзаюсь я невольно

Различными страстями, думъ толпою,

Понятныхъ только мн и, можетъ быть,

Мою наружность это омрачаетъ.

Но пусть на это добрые друзья,—

А къ ихъ числу принадлежитъ и Кассій,—

Не сердятся, и пусть моя небрежность

Для нихъ послужитъ знакомъ лишь того,

Что бдный Брутъ, съ самимъ собой въ раздор,

Забылъ любовь показывать другимъ.

Кассій. Такъ, значитъ, Брутъ, не понялъ я значенья

Суровости твоей, о ней таилъ

Я много думъ и важныхъ размышленій.

Скажи’мн, Брутъ: ты можешь ли увидть

Лицо свое?

Брутъ. Нтъ, Кассій: наши очи

Себя самихъ не могутъ видть,— разв

Лишь въ отраженьи, чрезъ другія вещи.

Кассій. Да, это такъ, и многіе о томъ

Весьма жалютъ, Брутъ, что не имешь

Ты зеркала, въ которомъ бы ты видлъ

Сокрытыя достоинства свои,—

Хотя бы тнь лишь ихъ. Я часто слышалъ

Отъ многихъ изъ почтеннйшихъ людей,

Какіе въ Рим есть (я исключаю

Лишь Цезаря безсмертнаго), когда

Они о Брут говорили, тяжко

Подъ гнетомъ времени стеня,— что рады

Они бы Бруту дать свои глаза.

Брутъ. Въ какую ты опасность хочешь, Кассій,

Меня вовлечь, внушая мн искать

Въ себ того, чмъ я не обладаю?

Кассій. Послушай же меня, мой милый Брутъ.

Ты знаешь, что не можешь ты увидть

Себя иначе, какъ лишь въ отраженьи,

Итакъ, дозволь же зеркаломъ мн быть,

Которое теб раскроетъ скромно

Все то, чего не знаешь ты въ себ.

Не будь ко мн, Брутъ милый, недоврчивъ:

Будь я обыкновенный хохотунъ,

Будь я способенъ клятвами пустыми

Свою любовь всмъ встрчнымъ продавать,

Ласкать людей и крпко жать ихъ къ сердцу,

А посл ихъ бранить, иль если бъ я

Былъ на пирахъ способенъ обниматься

Со всякимъ сбродомъ,— если я таковъ,

Тогда — тогда считай меня опаснымъ.

(Звуки трубъ и громкіе крики.)

Брутъ. Что значатъ эти крики? Я боюсь,

Что Цезаря народъ тамъ избираетъ

Царемъ себ.

Кассій. Ага, боишься ты?

Такъ этого ты, значитъ, не желалъ бы?

Брутъ. Я не желалъ бы, Кассій, хоть его

Люблю я. Но зачмъ меня такъ долго

Ты держишь здсь? Что хочешь сообщить?

Знай: если для общественнаго блага

Я нуженъ — смло можешь ставить ты

Передъ однимъ изъ глазъ моихъ погибель

И честь передъ другимъ: смотрть я буду

На то и на другое безразлично.

Клянусь богами, что люблю я честь

Гораздо больше, чмъ страшился бъ смерти.

Кассій. Что доблесть есть въ теб,— я знаю, Брутъ,

Настолько жъ, какъ твою наружность знаю.

Да, я о чести буду говорить.

Я не могу сказать, какого мннья

Ты иль другіе люди вкругъ меня

Объ этой жизни, но — я предпочелъ бы

Совсмъ не жить, чмъ жить, благоговя

Передъ такимъ же смертнымъ, какъ я самъ.

Рожденъ я былъ свободнымъ, какъ и Цезарь,

Ты — также, оба сыты мы, какъ онъ,

И такъ же переносимъ зимній холодъ.

Однажды въ бурный и ненастный день,

Когда, волнуясь, Тибръ свирпо бился

О берега свои, сказалъ мн Цезарь:

‘Осмлишься ль ты, Кассій, вслдъ за мной

Въ потокъ свирпый прыгнуть, чтобы добраться

Вплавь до того, вонъ, мста?’ Чуть онъ молвилъ,—

Я, какъ одтъ былъ, сразу прыгнулъ въ воду

И звалъ его послдовать. Онъ точно

Вслдъ бросился. Потокъ вокругъ шумлъ,

А мышцы наши крпко отбивались,

Его бросая въ стороны и грудью

Встрчая натискъ бурныхъ волнъ,— но раньше,

Чмъ мы достигли нашей цли, Цезарь

Вдругъ крикнулъ: ‘Кассій, помоги! Тону!’

Я, какъ Эней, великій предокъ нашъ,

Который вынесъ стараго Анхиза

Изъ стнъ пылавшей Трои на плечахъ,—

Изъ шумныхъ волнъ бушующаго Тибра

Спасъ Цезаря усталаго. И вотъ —

Сталъ богомъ этотъ человкъ, а Кассій,

Несчастное созданье, долженъ спину

Смиренно гнуть, когда небрежно Цезарь

Кивнетъ ему! Однажды заболлъ

Въ Испаніи онъ лихорадкой, видть

Мн привелось его какъ разъ въ озноб,

Какъ онъ дрожалъ! Да, этотъ богъ — дрожалъ!

Вся кровь ушла изъ губъ его трусливыхъ,

И эти очи, чей всевластный взоръ

Внушалъ вселенной страхъ, свой блескъ могучій

Утратили, уста, чьимъ повелньямъ

Вс римляне внимали, и чьи рчи

Старательно спшили записать,—

Кричали: ‘дай скорй мн пить, Титиній!’

Какъ двочка больная! Боги, боги!

Не дивно ли, что человкъ столь слабый

Могъ первымъ стать надъ величавымъ міромъ,

Одинъ побдной пальмой завладвъ!

(Крики. Звуки трубъ.)

Брутъ. Опять всеобщій крикъ! Восторги эти,

Должно быть, означаютъ, что народъ

Вновь почести усердію возлагаетъ

На Цезареву голову!

Кассій. Еще бы!

Онъ, какъ колоссъ, чрезъ этотъ тсный міръ

Шагаетъ, мы же, маленькіе люди,

Покорно ходимъ подъ его ногами,

Лишь озираясь, гд бы намъ найти

Безславную могилу. И, однако,

Порою человкъ — самъ властелинъ

Судьбы своей. Врь, Брутъ: несчастье наше

Не въ нашихъ звздахъ,— только въ насъ самихъ:

Мы сами подчинились. Брутъ и Цезарь,—

Что въ этомъ ‘Цезар’? И почему

Является звучне это имя,

Чмъ имя Брута? Напиши ихъ рядомъ:

Одно, какъ и другое — хороши,

Произнеси ихъ: оба благозвучны,

Взвсь ихъ: въ обоихъ будетъ равный всъ.

Попробуй ими заклинать,— и духа

Брутъ вызоветъ настолько же, какъ Цезарь.

Въ свидтели зову я всхъ боговъ:

Какимъ питался кушаньемъ нашъ Цезарь.

Что выросъ онъ такимъ великимъ? Вкъ нашъ,—

Ты опозоренъ! Римъ,— утратилъ ты

Породу душъ высокихъ, благородныхъ!

Какъ? Со временъ потопа былъ ли вкъ,

Когда бы славу Рима составляло

Одно лишь имя? Кто бы могъ сказать,

До нашихъ дней, что одного лишь мужа

Въ стнахъ своихъ найдетъ великій Римъ?

А вотъ теперь, хоть много въ Рим мста,

Но человкъ въ немъ есть — всего одинъ.

О, Брутъ! и ты и я не разъ слыхали,

Какъ говорили наши намъ отцы,

Что въ Рим былъ когда-то Брутъ, который

Настолько жъ чорта стараго не сталъ бы

Терпть у насъ, насколько и царя!

Брутъ. Что любишь ты меня,— не сомнваюсь,

Къ чему меня ты хочешь побудить,—

Догадываюсь я, какія мысли

Имю я о нашихъ временахъ

И этомъ дл,— разскажу я посл,

Пока же будь такъ добръ, не возбуждай

Мою тревогу больше. Что сказалъ ты,—

О томъ я буду думать, что ты скажешь,—

Съ терпньемъ буду слушать, постараюсь

Найти и время, чтобы намъ сойтись

Для обсужденья важныхъ тхъ предметовъ.

До тхъ же поръ, мой благородный другъ,

Я попрошу тебя одно запомнить:

Скоре Брутъ готовъ быть мужикомъ,

Чмъ называться римскимъ гражданиномъ

При тяжкихъ тхъ условіяхъ, какія,

Мн кажется, слагаются для насъ.

Кассій. Я радъ, что рчью слабою своей

Извлекъ хоть эти искры я изъ Брута.

Брутъ. Вотъ игры ужъ окончились, и Цезарь

Идетъ назадъ.

Кассій. Какъ будутъ проходить,

Ты дерни Каску за рукавъ: подробно

Разскажетъ онъ въ своемъ брюзжащемъ тон,

Что важнаго тамъ было.

(Снова сходитъ Цезарь и его свита.)

Брутъ. Хорошо.

Но посмотри-ка, Кассій: пятна гнва

Горятъ на Цезаря лин, а свита

Глядитъ, какъ-будто выговоръ имъ былъ.

Кальпурнія блдна, у Цицерона

Глаза блуждаютъ гнвно и горятъ,

Какъ часто въ Капитоліи, чуть только

Сенаторы заспорятъ рзко съ нимъ.

Кассій. Сейчасъ разскажетъ Каска, въ чемъ тутъ дло.

Цезарь. Антоній!

Антоній. Цезарь?

Цезарь. Пусть вокругъ меня

Все будутъ люди полные, съ прической,

Приглаженной прилично,— все такіе,

Которые спокойно ночью снятъ.

Вотъ этотъ, Кассій, худощавъ чрезмрно,

Голоднымъ смотритъ онъ, такіе люди

Опасны.

Антоній. О, его не бойся, Цезарь!

Онъ не опасенъ, это благородный

И даровитый римлянинъ.

Цезарь. Пусть такъ,

Когда бы только былъ онъ пожирне!

Его я вовсе не боюсь, но если бъ

Возможно было Цезарево имя

Связать съ понятьемъ страха,— я не знаю,

Кого я сталъ бы избгать усерднй,

Чмъ вотъ такихъ, какъ этотъ тощій Кассій.

Читаетъ много онъ и наблюдать

Великій мастеръ, а дла людскія

Насквозь вс видитъ, игръ не любитъ онъ,

Какъ ты, Антоній, музыки не терпитъ,

Смется рдко, если же смется,

То видъ такой иметъ, будто онъ

Самъ надъ собой смется, презирая

Свой духъ за то, что смхъ онъ допустилъ.

Такіе, люди никогда не любятъ

Смотрть на тхъ, кто выше, чмъ они,

А потому всегда весьма опасны.

Я этимъ объяснить теб хочу

Скоре то, чего бояться надо,

Чмъ то, что я боюсь: я все же Цезарь.

Поди направо отъ меня,— на это

Я ухо глухъ,— и прямо мн скажи,

Что думаешь объ этомъ человк.

(Музыка. Цезарь и вся свита угодятъ, кром Каски.)

Каска. Меня за плащъ вы дернули, вамъ нужно

О чемъ-нибудь со мной поговорить?

Брутъ. Да, Каска, разскажи намъ, что сегодня

Случилось. Цезарь мрачно такъ глядитъ.

Каска. Вы были тамъ иль не были?

Брутъ. Тогда бы

Я Каску не спросилъ, что было тамъ.

Каска. Ну, какъ же: ему подносили корону, и когда ему ее поднесли, онъ отстранилъ ее рукою: вотъ такъ. Тогда народъ разразился криками.

Брутъ. А почему былъ шумъ во второй разъ?

Каска. Конечно, изъ-за того же самаго.

Кассій. Они кричали три раза, почему былъ крикъ въ послдній разъ?

Каска. Опять изъ-за того же самаго.

Брутъ. Ему предлагали корону трижды?

Каска. Да, клянусь вамъ, это было такъ: и онъ трижды ее отклонилъ, съ каждымъ разомъ все медленне, и при каждомъ отказ мои благородные сосди орали.

Кассій. Кто предлагалъ ему корону?

Каска. Ну, кто же, какъ не Антоній.

Брутъ. Скажи, какъ это было, милый Каска.

Каска. Мн столько же хочется быть повшеннымъ, сколько разсказывать вамъ, какъ это было. Это было одно только дурачество, а не придалъ этому значенія. Я видлъ, какъ Маркъ Антоній предложилъ ему корону, положимъ, это не совсмъ была корона, а такъ что-то врод діадемы, и, какъ я вамъ говорилъ, въ первый разъ онъ отстранилъ се, но, при всемъ томъ, какъ мн казалось, ему хотлось взять ее. Тогда онъ предложилъ ему ее вторично, тотъ опять оттолкнулъ ее, но, повидимому, ему ужасно не хотлось отнять отъ нея свои пальцы. Тогда онъ предложилъ ее ему въ третій разъ, и когда онъ снова отказался, толпа заорала, захлопала своими потрескавшимися ладонями, стала швырять въ воздухъ свои потные ночные колпаки и испустила такое количество вонючаго дыханія изъ-за того, что Цезарь отказался отъ короны, что чуть не задушила имъ самого Цезаря, по крайней мр ему сдлалось дурно и онъ упалъ, я. съ своей стороны, не смлъ смяться, боясь открыть свой ротъ и наглотаться дурного воздуха.

Кассій. Постой немного: какъ же это было?

Такъ Цезарь, значить, въ обморокъ упалъ?

Каска. Да, онъ упалъ на базарной площади, на губахъ его показалась пна, и онъ не могъ выговорить ни слова.

Брутъ. Весьма возможно: онъ падучей боленъ.

Кассій. Нтъ, онъ не боленъ ею, я и ты

И честный Каска — мы больны падучей.

Каска. Не знаю, что ты хочешь сказать этимъ, врно то, что Цезарь упалъ. И если оборванная сволочь не хлопала и не свистала ему, смотря по тому, нравился онъ ей, или не нравился, какъ это принято длать съ актерами въ театр, то пусть я не буду честный человкъ.

Брутъ. Но что жъ сказалъ онъ, какъ пришелъ въ себя?

Каска. Увряю васъ, передъ тмъ какъ онъ упалъ въ обморокъ, замтивъ, что пошлая толпа радуется его отказу отъ короны, онъ быстро разстегнулъ свою фуфайку и обнажилъ шею, какъ будто чтобъ ему ее перерзали. И если бы я былъ какой-нибудь ремесленникъ, то пусть меня отправили бы въ адъ со всми этими негодяями, если бы я не поймалъ его на слов. Итакъ, онъ упалъ. Придя затмъ снова въ себя, онъ сказалъ, что если онъ сдлалъ или промолвилъ что-нибудь нехорошее, то пусть почтенные окружающіе припишутъ это его немощи. Три или четыре двчонки, стоявшія около меня, воскликнули: ‘ахъ, добрая душа!’ и простили ему отъ всего сердца: впрочемъ, большого значенія этому придавать не слдуетъ, потому что он сдлали бы то же самое, если бы Цезарь укокошилъ ихъ собственныхъ матерей.

Брутъ. А вслдъ затмъ онъ и ушелъ оттуда

Такимъ сердитымъ?

Каска. Да.

Кассій. А Цицеронъ

Не говорилъ чего-нибудь при этомъ?

Каска. Да, онъ говорилъ по-гречески.

Кассій. Въ какомъ же смысл?

Каска. Ну, если я разскажу вамъ это, то пусть мн больше никогда не доведется смотрть вамъ въ глаза. Т, которые поняли его, улыбнулись другъ другу и покачали головами, для меня же это было — по-гречески. Я могу вамъ разсказать и еще новости: Маруллу и Флавію заткнули глотку за то, что они стаскивали украшенья съ Цезаревыхъ статуй. Прощайте. Были и еще разныя глупости, но ихъ я уже не помню.

Кассій. Не хочешь ли поужинать ты. Каска,

Со мною вечеркомъ?

Каска. Нтъ, я другому

Ужъ общалъ.

Кассій. Ну, такъ обдать завтра

Придешь ко мн?

Каска. Приду, пожалуй, если

Я буду живъ и ты не перемнишь

Намренья, и если твой обдъ

Достоинъ будетъ, чтобъ его мы ли.

Кассій. Отлично, такъ тебя я жду.

Каска. Согласенъ.

Прощайте же.

(Уходитъ.)

Брутъ. Какимъ онъ черствымъ сталъ!

А въ школ былъ онъ полнъ огня и жизни.

Кассій. Таковъ онъ и теперь при исполненьи

Отважныхъ всхъ и благородныхъ длъ,

А вялость эта у него — лишь вншность.

Его вся грубость служить лишь приправой

Къ уму его рчей, чтобъ люди лучше

Переварить могли его слова.

Брутъ. Да, это такъ. Покамстъ я прощаюсь

Съ тобою, завтра, чтобъ поговорить,

Приду къ теб, иль, если ты желаешь.

Приди ко мн,— тебя я буду ждать.

Кассій. Я такъ и поступлю, ты жъ въ то время,—

Прошу тебя,— о мір помышляй.

(Брутъ уходить.)

Да, Брутъ, ты благороденъ, но я вижу,

Что благородный твой металлъ способенъ

Поддаться обработк отъ того.

Что на него вліяетъ, потому-то

И надобно, чтобъ благородный духъ

Съ такими жъ благородными водился.

Кто крпокъ такъ, чтобъ чуждымъ быть соблазну?

Со мною Цезарь сухъ, а Брута любить:

Но если бъ я былъ Брутъ, а онъ былъ Кассій,

Меня не сталъ бы онъ ласкать. Итакъ,

Я въ эту ночь черезъ окошки Бруту

Записки, разнымъ почеркомъ, подброшу,

Какъ будто бы отъ разныхъ гражданъ. Въ нихъ

Единогласно будетъ говориться

О томъ, какъ Римъ его высоко чтитъ,

А также будутъ темные намеки

На честолюбье Цезаря. Тогда

Пусть Цезарь ждетъ спокойно: безъ сомннья,

Его мы свергнемъ, иль намъ нтъ спасенья.

СЦЕНА III.

Улица.

Громъ имолнія. Входятъ, съ противоположныхъ сторонъ, Каска съ обнаженнымъ мечомъ и Цицеронъ.

Цицеронъ. А, Каска, добрый вечеръ! Проводилъ ли

Ты Цезаря домой? Какъ тяжело

Ты дышешь! Отчего такъ дико смотришь?

Каска. Ужель ты не волнуешься, когда

Вся грудь земли трясется, какъ былинка?

О Цицеронъ! я видлъ много бурь,

Когда дубовъ могучихъ, узловатыхъ

Стволы свистящій втеръ расщеплялъ.

Когда надменный океанъ, бушуя,

Вздуваясь, пну гнвную металъ,

Стремясь достать до облаковъ грозящихъ,—

Но никогда еще до этой ночи,

Да, никогда еще до этихъ поръ

Я бури съ огненнымъ дождемъ не видлъ!

Тутъ что-нибудь изъ двухъ: иль разразилась

Война междоусобная тамъ, въ неб,

Иль этотъ міръ такъ прогнвилъ боговъ

Безстыдствомъ, что они ему шлютъ гибель.

Цицеронъ. Да, видлъ ли ты что-нибудь чудеснй?

Каска. Какой-то рабъ простой,— должно быть, онъ

Теб знакомъ но виду,— поднялъ руку,

И вдругъ, какъ двадцать факеловъ, она

Вся вспыхнула и все-таки осталась,

Не чувствуя огня, не обожженной.

Затмъ,— съ тхъ поръ не смю я свой мечъ

Вложить въ ножны — навстрчу мн попался

Левъ противъ Капитолія: угрюмо

Онъ на меня взглянулъ — и прочь пошелъ.

Не сдлавъ мн вреда. Столпилась въ кучу

Зловщихъ женщинъ сотня: лица ихъ

Искажены отъ страха были, съ клятвой

Он всхъ увряли, что видали,

Какъ огненные люди здсь и тамъ

Но улицамъ бродили. Я вчера

Средь бла дня ночная птица сла

На площади, пронзительно крича.

Когда такія знаменья совмстно

Случаются,— пусть мн не говорятъ:

‘Имъ есть причины, это натурально!’

Я страшныя предвстія въ нихъ вижу

Стран, которой посланы они.

Цицеронъ. Да, правда, наше время очень странно.

Но люди любятъ вещи объяснять

По-своему, норой совсмъ обратно

Значенью настоящему вещей.

Придетъ ли Цезарь завтра въ Капитолій?

Каска. Да, онъ придетъ, Антонію веллъ

Онъ дать вамъ знать, что тамъ онъ будетъ завтра.

Цицеронъ. Такъ доброй ночи, Каска, не такая

Теперь погода, чтобъ гулять.

Каска. Прощай.

(Цицеронъ уходить. Входитъ Кассій.)

Кассій. Кто это?

Каска. Римлянинъ.

Кассій. А, это Каска,

Но голосу судя.

Каска. Твой слухъ хорошъ.

О Кассій, что за ночь!

Кассій. Для тхъ, что честенъ,

Пріятная.

Каска. Кто бъ думать могъ, что небо

Такимъ бываетъ грознымъ?

Кассій. Т, кто знаетъ,

Какъ въ преступленьяхъ этотъ міръ погрязъ.

Что до меня, то въ эту ночь я смло,

Разстегнутый, какъ видишь ты меня,

По улицамъ ходилъ, ударамъ грома

Свою нагую подставляя грудь.

И въ т минуты, какъ для синихъ молній

Грудь неба разверзалась, я смотрлъ

Навстрчу имъ, готовый быть имъ цлью.

Каска. Зачмъ же такъ испытывалъ ты небо?

Намъ, смертнымъ людямъ, свойственно бояться

И трепетать, когда богамъ могучимъ

Угодно, въ вид знаменій своихъ,

Ниспосылать намъ встниковъ столь грозныхъ.

Чтобъ ужасомъ намъ сердце поразить.

Кассій. Ты, Каска, вялъ, лишенъ ты искры жизни,

Какая въ сердц римлянъ быть должна,

Иль, можетъ быть, не пользуешься ею.

Весь поблднвъ, ты продаешься страху,

Безропотно глазешь и дивишься,

Что лопнуло терпнье у небесъ.

Но если бъ ты размыслилъ о причин

Огней всхъ этихъ, этихъ привидній,

Бродящихъ вкругъ, повадокъ этихъ странныхъ

Зврей и птицъ, природ вопреки,

О томъ, какъ люди старые лишились

Разсудка, дти жъ стали предрекать,—

Когда бы ты подумалъ,— почему же

Все это вдругъ такъ дивно измнило

Природныя способности свои

И сдлалось уродливымъ,— наврно

Ты понялъ бы тогда, что силы неба

Затмъ вложили въ нихъ особый духъ,

Чтобъ черезъ нихъ, какъ чрезъ орудья страха,

Предостеречь отъ бдствій ту страну

Которая уродливою стала.

Назвать я могъ бы, Каска, человка,

Который самъ подобенъ грозной ночи,

Гремитъ, сверкаетъ, гробы раскрываетъ,

Рычитъ средь Капитолія, какъ левъ.

Самъ по себ онъ вовсе не сильне,

Чмъ я иль ты, но дивно выросъ онъ

И страшенъ сталъ, какъ ужасы вс эти.

Каска. О Цезар ты, Кассій, говоришь,

Не такъ ли: это Цезарь?

Кассій. Кто бъ онъ ни былъ,—

Одно лишь врно: римляне теперь

Имютъ, какъ ихъ предки, руки, ноги:

Но духа предковъ въ нихъ — увы — ужъ нтъ!

Не духъ отцовъ,— духъ матерей въ нихъ правитъ,—

По-женски иго терпимъ мы свое!

Каска. И въ самомъ дл: говорятъ, что завтра

Намрены сенаторы возвести

Въ санъ царскій Цезаря: носить онъ будетъ

Свою корону на земл и мор,

Везд — лишь не въ Италіи.

Кассій. Тогда

Я знаю, что съ мечомъ мн этимъ длать:

Отъ рабства Кассій Кассія спасетъ.

Да, въ этомъ, боги, вы даете силу

И слабому! Да, этимъ власть тирановъ

Обуздана! Ни каменныя башни,

Ни стны мди кованой, ни плнъ

Темницы душной, ни стальныя цпи

Не могутъ силу духа удержать!

Жизнь, если ей земныя эти узы

Чрезмрно станутъ тягостны, всегда

Иметъ власть исходъ себ доставить.

Я знаю это, знаетъ пусть и міръ.

Что я на мн лежащую часть гнета

Могу съ отрадой сбросить.

(Громъ.)

Каска. Это могъ бы

И я, и каждый узникъ также можетъ

Свой плнъ позорный прекратить.

Кассій. Такъ какъ же

Тираномъ Цезарь сдлался? Несчастный!

Не сомнваюсь: онъ не сталъ бы волкомъ.

Когда бъ не видлъ въ римлянахъ — овенъ!

Онъ львомъ не сталъ бы. будь они — не лани!

Когда хотятъ развесть большой костеръ

Въ короткій срокъ,— берутъ сперва солому,

Такъ что же Римъ за мусоръ, что на грязь,

Что за отбросъ, что онъ служить согласенъ

Растопкою, чтобъ озарить такое

Ничтожество, какъ Цезарь? Но, о горе

Куда ты завело меня? Быть можетъ,

Все это добровольному рабу

И говорю теперь? Тогда я знаю,

Что мн отвтъ держать придется. Что же?

Вдь я вооруженъ, и для меня

Опасности не существуютъ.

Каска. Съ Каской

Ты говоришь: онъ не изъ тхъ людей,

Которые болтаютъ зря и нагло.

Знай: вотъ моя рука! Готовь мятежъ,

Чтобъ наши бды вс исправить, я же

Готовъ итти впередъ безъ остановки

Съ тмъ, кто пойдетъ всхъ дальше.

Кассій. По рукамъ!

Узнай же, Каска: я ужъ сговорился

Кой съ кмъ изъ самыхъ благородныхъ римлянъ,

Которые готовятся со мной

Къ почетной и опаснйшей попытк.

Они, я знаю, въ портик Помпея

Ужъ ждутъ меня, ночь эта такъ страшна,

Что нтъ совсмъ на улицахъ движенья,

И бушеванье грозное стихій

Благопріятно для такого дла,

Какъ наше дло, полное огня,

Кровавое и страшное.

Каска. Постой-ка:

Сюда спшитъ къ намъ кто-то.

Кассій. Это Цинна:

Его походку я узналъ, онъ другъ намъ.

(Входитъ Цинна.)

Куда спшишь ты, Цинна?

Цинна. Я ищу

Тебя. Кто это? Не Метеллъ ли Цимберъ?

Кассій. Нтъ,— Каска. Онъ участникъ въ нашемъ дл.

Что, тамъ меня ужъ ждутъ?

Цинна. Ну, очень радъ.

Какая ночь ужасная! Изъ нашихъ

Двумъ или тремъ являлися виднья

Престранныя!

Кассій. Я спрашиваю: ждутъ ли

Меня?

Цинна. Да, ждутъ. О Кассій, если бъ къ намъ

Брутъ благородный могъ примкнуть!

Кассій. Другъ Цинна,—

Спокоенъ будь. Возьми записку эту

И положи на преторское кресло,

Чтобъ Брутъ ее нашелъ, вотъ эту брось

Въ окно къ нему, а эту прилпи

Къ изображенью Брута-предка воскомъ.

Все это сдлавъ, къ портику Помпея

Вернись немедля: тамъ насъ всхъ найдешь.

Требоній тамъ? И Децій Брутъ?

Цинна. Вс, кром

Метелла Цимбера: въ твой домъ пошелъ онъ

Искать тебя. Итакъ, я поспшу

Распредлить, какъ велно, записки.

Кассій. Да, и въ театръ Помпея приходи.

(Цинна уходитъ.)

Пойдемъ со мною, Каска: до разсвта

Должны мы Брута дома повидать.

Три четверти его — ужъ наши, натискъ

Еще одинъ — и весь онъ будетъ нашъ.

Каска. О, высоко стоитъ въ сердцахъ народа

Его лицо, что съ нашей стороны

Могло бы показаться преступленьемъ,—

Его поддержки эликсиръ волшебный

Все освятитъ и въ доблесть превратитъ!

Кассій. Достоинство его и то, какъ нуженъ

Онъ намъ, ты врно оцнилъ. Пойдемъ же:

Прошла ужъ полночь, мы должны чмъ свтъ

Застать его, чтобъ имъ намъ заручиться.

Актъ второй.

СЦЕНА I.

Римъ. Садъ Брута.

Входитъ Брутъ.

Брутъ. Эй, Луцій, эй!

Не видно звздъ, и близокъ ли разсвтъ.—

Судить мн невозможно. Луцій, Луцій!

Я былъ бы радъ, когда бъ моимъ порокомъ

Былъ сонъ такой здоровый. Луцій, эй!

Ну, что же ты! Проснись же!

Луцій (входя). Господинъ,

Ты звалъ меня?

Брутъ. Зажги скоре лампу

Въ моей рабочей комнат: потомъ

Приди сюда за мной.

Луцій. Сейчасъ исполню.

(Уходитъ.)

Брутъ. Да, смерть его для этого потребна…

Что до меня,— мн нтъ причины быть

Врагомъ ему, общественное благо

Меня лишь побуждаетъ. Хочетъ онъ

Быть коронованъ, весь вопросъ,— насколько

Характеръ свой измнитъ онъ тогда.

Вдь ясный день порою порождаетъ

Ехидну: надо осторожнымъ быть.

Положимъ, мы дадимъ ему корону,

Вдь этимъ жало мы ему дадимъ,

Которымъ намъ грозить по произволу

Онъ можетъ. Власть тогда идетъ во зло,

Когда съ ней совсть разлучится. Правда,

Мн не случалось видть, чтобы Цезарь

Далъ страсти свой разсудокъ одолть.

Но вдь извстно всмъ, что очень часто

Умренность лишь лстницею служитъ

Для молодого честолюбья, тотъ,

Кто вверхъ по ней идетъ, къ ней обращаетъ

Лицо свое, взобравшись же наверхъ,

Къ ней обращаетъ спину, смотритъ въ небо

И презираетъ низкія ступени,

Которыя наверхъ его вели.

Такъ можетъ быть и съ Цезаремъ, и, значитъ,

Предотвратить возможность эту надо.

И такъ какъ дла не мняетъ здсь

Вопросъ о томъ, каковъ онъ но природ,—

То вотъ какъ надо разсуждать: есть нчто

Такое въ немъ, что, выросши, грозить

Намъ крайностью такой-то и такой-то,

Итакъ, подобенъ онъ яйцу зми,

Которое, созрвъ, пожалуй, можетъ

Зловреднымъ стать, какъ вся порода змй,

Такъ пусть змя въ яйц убита будетъ.

Луцій (возвращаясь.)

Зажегъ я лампу въ комнат твоей,

Ища кремня, я на окн записку

Нашелъ съ печатью, я вполн увренъ.

Что не лежала тамъ она, когда

Я спать пошелъ. (Подаетъ ему письмо.)

Брутъ. Иди же снова спать:

День не насталъ еще. Скажи мн. мальчикъ:

Не завтра ль иды марта?

Луцій. Я не помню.

Брутъ. Такъ посмотри въ календар скоре

И мн сказать приди сюда.

Луцій. Сейчасъ. (Уходитъ.)

Брутъ. Отъ испареній, въ воздух свистящихъ,

Такъ много свта, что прочесть письмо

Могу я и безъ лампы. (Раскрываетъ письма и читаетъ.)

&nbsp, ‘Брутъ, ты спишь!

Проснись! Взгляни самъ на себя! Ужели.

Ужели Римъ… Заговори, ударь,

Возстанови! О Брутъ, ты спишь,— проснись же!’

Такія подстрекательства не разъ

То здсь, то тамъ мн находить случалось…

‘Ужели Римъ’ — и прочее… Дополнить

И долженъ такъ: ужели будетъ Римъ

Подвластенъ одному лишь человку?

Какъ, этотъ Римъ, тотъ самый Римъ, съ чьихъ улицъ

Тарквинія мои прогнали предки,

Когда онъ былъ царемъ?.. ‘Заговори,

Ударь, возстанови!’ Ко мн взываютъ.

Чтобъ я сказалъ, нанесъ ударъ… О Римъ!

Теб клянусь я: если мн удастся

Возстановленье,— все, чего ты просишь.

Отъ Брута ты получишь!

Луцій (входя). Господинъ!

Четырнадцать дней марта миновали.

(Слышенъ стукъ въ двери)

Брутъ. Ну, хорошо. Поди къ дверямъ: стучатся.

(Луцій уходитъ.)

Съ тхъ поръ, какъ Кассій въ первый разъ меня

Настроилъ противъ Цезаря,— не сплю я.

Весь промежутокъ между первой мыслью

О страшномъ дл и его свершеньемъ —

Подобенъ привиднью или сну

Ужасному: тогда совтъ свой держать

Въ насъ Геній нашъ и смертныя орудья —

И человка весь душевный складъ,

Какъ государство малое, страдаетъ

Отъ мятежа, бушующаго въ немъ.

(Луцій возвращается.)

Луцій. Тамъ братъ твой, Кассій, ждетъ у двери, видть

Тебя онъ хочетъ.

Брутъ. Онъ одинъ?

Луцій. Нтъ, съ нимъ

Пришли еще другіе.

Брутъ. Ты ихъ знаешь?

Луцій. Не знаю, господинъ: у всхъ нихъ шляпы

Надвинуты вплоть до ушей, а лица

Закутаны плащами: невозможно

Мн было ихъ узнать.

Брутъ. Пускай войдутъ.

(Луцій уходитъ.)

Конечно, это т, что сговорились.

О заговоръ! стыдишься ты открыть

Опасное лицо свое средь ночи,

Когда всего свободнй зло! Какой же

Искать ты долженъ сумрачной пещеры,

Чтобъ днемъ свой ликъ уродливый прикрыть?

О, не ищи! Прикрой его улыбкой,

Привтливостью свтлой, если жъ ты

Пойдешь впередъ въ своемъ природномъ вид,—

Всей тьмы Эреба не довольно будетъ,

Чтобъ не смогли тебя предупредить!

(Входятъ заговорщики: Кассій, Каска, Децій, Цинна, Метеллъ Цимберъ и Требоній).

Кассій. Не слишкомъ ли мы смло нарушаемъ

Твой отдыхъ? Съ добрымъ утромъ, Брутъ. Теб

Не помшали мы?

Брутъ. Я всталъ давно ужъ

И бодрствую всю ночь. Знакомы ль мн

Т, что пришли съ тобою?

Кассій. Вс знакомы

И между ними нтъ ни одного,,

Который бы не чтилъ тебя. Желанье

У этихъ всхъ людей теперь одно:

Чтобъ о себ ты былъ такого мннья,

Какое о теб иметъ каждый

Изъ благородныхъ римлянъ. Вотъ Требоній.

Брутъ. Я радъ, что онъ пришелъ.

Кассій. Вотъ Децій Брутъ.

Брутъ. Привть мой и ему.

Кассій. Вотъ это — Каска,

Вотъ это — Циина, а вотъ это — Цимберъ Метеллъ.

Брутъ. Привтъ сердечный всмъ. Скажите,

Какія неусыпныя заботы

Стоять межъ сладкимъ отдыхомъ ночнымъ

И вашими очами?

Кассій. Не могу ли

Просить тебя на пару словъ?

(Брутъ и Кассій шепчутся.)

Децій Брутъ. Вотъ здсь

Востокъ, смотрите: ужъ не день ли брезжитъ?

Каска. Нтъ.

Цинна. Извини, но это такъ, вонъ т

Межъ облаками срыя полоски

Являются намъ встниками дня.

Каска. Сейчасъ должны вы будете сознаться,

Что вы ошиблись оба. Солнце всходитъ

Вотъ тамъ, куда направилъ я свой мечъ,—

А это будетъ много больше къ югу,

Примите во вниманье, что теперь

Годъ молодъ, на два мсяца попозже

Оно повыше, къ сверу, зажжетъ

Огонь свой, а востокъ лежитъ вотъ тамъ,

Въ томъ направленьи, гд и Капитолій.

Брутъ. Подайте каждый руку мн свою.

Кассій. И поклянитесь соблюдать ршенье.

Брутъ. Нтъ, нтъ,— не надо клятвы! Если лица

Людей, страданья душъ тревожныхъ ихъ,

Гнетъ времени тяжелый,— если это

Все слабо, недостаточно для насъ,—

То лучше бросимъ все: пусть каждый ищетъ

Своей постели праздной, пусть надменно

Тирана власть господствуетъ, а мы

По жребію падемъ поочередно.

Но если мы,— и я увренъ въ томъ,—

Въ себ огня достаточно имемъ,

Чтобъ даже трусовъ имъ воспламенить,

Чтобъ укрпить, какъ сталь, духъ мягкій женщинъ,—

Сограждане, какое же тогда

Потребно намъ иное побужденье

Къ перевороту,— какъ задача наша?

Какой еще союзъ намъ нуженъ, кром

Безмолвнаго согласья честныхъ римлянъ,

Которые, однажды слово давъ,

Не станутъ плутовать? Какая клятва

Нужна, когда порукой — честь за честь,

Сказавшая: такъ будетъ, или вс мы

Падемъ за это? Пусть клянутся трусы,

Жрецы иль нершительные люди,

Иль старики безсильные, иль т

Ничтожныя душонки, что готовы

Привтствовать несправедливость: клятвой,

Затявъ зло, стремятся убдить

Такія твари тхъ, кто имъ не вритъ.

Но мы — не будемъ клятвой мы пятнать

Спокойную ршеній нашихъ доблесть

И пылъ неукротимый нашихъ душъ,

Чтобъ не было и мысли, что для дла

И для ршенья клятва намъ нужна!

Вдь каждая изъ капель славной крови,

Текущей въ жилахъ благородныхъ римлянъ,

Повинна будетъ въ примси чужой,

Коль скоро онъ нарушитъ хоть частичку

Малйшую того, что общалъ.

Кассій. Но какъ быть съ Цицерономъ? Не должны ли

Мы попытать, какого мннья онъ?

Мн кажется, за насъ онъ крпко станетъ.

Каска. Его не надо упускать.

Цинна. О, да,

Никакъ нельзя.

Метеллъ. О, пусть онъ будетъ съ нами:

Серебряные волосы его

Народа мннье въ нашу пользу склонятъ,

Пріобртутъ намъ голоса людей,

Чтобъ наше дло оправдать. Вс скажутъ,

Что умъ его направилъ наши руки,

А молодость и дерзость наша будетъ

Нимало не замтна: все покроетъ

Его степенность.

Брутъ. Нтъ, не говорите

О немъ, не будемъ объясняться съ нимъ:

Онъ ни къ какому длу не пристанетъ,

Которое предпринято другими.

Кассій. Такъ мы его оставимъ въ сторон.

Каска. Да, въ самомъ дл: онъ намъ не подходитъ.

Децій Брутъ. Одинъ ли только

Цезарь долженъ пасть?

Кассій. Да, Децій, важный ты вопросъ затронулъ.

Мн кажется, нельзя намъ допустить,

Чтобъ Маркъ Антоній, Цезаря любимецъ,

Остался жить: мы можемъ встртить въ немъ

Искуснаго соперника, и если j

Онъ пуститъ все свое, вліянье въ ходъ.

Оно настолько возрастетъ, пожалуй,

Что досадитъ намъ всмъ, а потому

Пусть съ Цезаремъ умретъ и Маркъ Антоній.

Брутъ. О, нтъ,Кай Кассій: наше дло будетъ

Чрезмрно ужъ кровавымъ, если мы,

Отскши голову, затмъ и члены

Отрубимъ, точно злоба насъ ведетъ

Къ убійству, а затмъ даемъ мы волю

И ненависти нашей, вдь Антоній —

Лишь часть отъ тла Цезаря. Пусть мы

Жрецами будемъ, но не мясниками!

Вдь только противъ Цезарева духа

Мы боремся, а духъ людей — безкровенъ.

О, если бъ духомъ Цезаря могли

Мы овладть, не убивая тла!

Но нтъ, увы, изъ-за него должна

Кровь Цезаря пролиться! Дорогіе

Друзья мои! убьемъ его съ отвагой,

Но не со злобой, чтобъ заклать его,

Какъ жертву для стола боговъ безсмертныхъ,

Но не кромсать, какъ мясо для собакъ!

Поступимъ по примру тхъ искусныхъ

Властителей, которые велятъ

Рабамъ своимъ исполнить дло мести,

А посл ихъ для виду порицаютъ.

Такимъ путемъ дадимъ мы длу видъ

Необходимой мры, а не злобы.

И будетъ общій взглядъ таковъ, что мы

Служили очищенью — не убійству.

А Маркъ Антоній,— стоитъ ли о немъ

Намъ много думать? Онъ не больше можетъ.

Чмъ Цезаря рука, когда самъ Цезарь

Убитъ.

Кассій. Но все же я его боюсь:

Въ немъ къ Цезарю любовь такъ вкоренилась…

Брутъ. Ахъ, милый Кассій, позабудь о немъ!

Вдь если такъ ужъ Цезаря онъ любитъ,

То все, на что способенъ Маркъ Антоній,

Касается его лишь самого:

Пожалуй, впасть въ задумчивость онъ можетъ

И умереть за Цезаря,— и то

Чрезмрно много для него: такъ сильно

Онъ преданъ играмъ, свту, кутежамъ.

Требоній. Да, онъ не страшенъ: пусть

Живетъ, онъ посл

Еще и самъ надъ этимъ посмется.

(Бьютъ часы.)

Брутъ. Тсс! Сколько бьетъ,— считайте.

Кассій. Три часа.

Требоній. Пора ужъ расходиться намъ.

Кассій. Однако

Я сомнваюсь, выйдетъ ли, иль нтъ

Сегодня Цезарь: сталъ онъ суевренъ,

Совсмъ обратно прежнимъ временамъ,

Когда онъ слышать не хотлъ о разныхъ

Фантазіяхъ, обрядахъ, вщихъ снахъ.

Возможно, что чудесныя явленья

И этой ночи необычный страхъ,

Л также и авгуровъ убжденья

Его не пустятъ въ Капитолій.

Децій Брутъ. Нтъ,

Вы этого не бойтесь: если дома

Ршится онъ остаться въ этотъ день,

То я его перехитрить сумю.

Разсказы любитъ слушать онъ о томъ,

Какъ деревомъ единорога ловятъ,

Медвдя — зеркалами, львовъ стями

И ямами слоновъ, людей же лестью,

Когда жъ я говорю ему, что онъ

Льстецовъ не любитъ,— онъ охотно вритъ,

Весьма польщенный. Лишь позвольте мн

Вы дйствовать: уму его сумю

Я направленье дать, какое надо,

И въ Капитолій приведу.

Кассій. Мы вс

Придемъ къ нему, чтобъ привести врне.

Брутъ. Въ восьмомъ часу, не позже?

Цинна. Да, не позже,—

Пойдите жъ, непремнно!

Метеллъ. Кай Лигарій —

Врагъ Цезарю, который разбранилъ

Его за то, что онъ хвалилъ Помпея.

Мн странно, что о немъ никто не вспомнилъ.

Брутъ. Да, другъ Метеллъ, прошу: сходи за нимъ.

Меня онъ любить и на то иметъ

Причины. Пусть придетъ сюда, я съ нимъ

Поговорю.

Кассій. Ужъ утро наступаетъ.

Прощай же, Брутъ, вы вс, друзья, прощайте,

По помните, что здсь сказали вы,

И римлянами истыми явитесь.

Брутъ. Имйте, благородные друзья,

Веселый, свжій видъ, пусть ваши взоры

Намреній не выражаютъ вашихъ,

Актерамъ римскимъ уподобьтесь вы,

Съ душою бодрой, съ твердостью, всмъ видной.

Привтствую васъ съ добрымъ утромъ всхъ.

(Вс, кром Брута, уходятъ.)

Эй, мальчикъ! Луцій! Крпко спишь? Ну, ладно,

Спи, отдыхай, спокойно наслаждайся

Росой медовой и тяжелой сна.

Нтъ у тебя видній, ни фантазій,

Которыми заботы и дла

Мозгъ мужа удручаютъ, потому-то

Ты такъ безпечно спишь.

(Входитъ Порція.)

Порція. Супругъ мой, Брутъ!

Брутъ. Что, Порція, съ тобой? Зачмъ такъ рано

Ты встала? Это вредно для здоровья:

Холодный воздухъ утренній опасенъ

Для нжнаго сложенья твоего.

0x01 graphic

Порція. Да, какъ и для тебя. Ты, Брутъ, сурово

Постель мою покинулъ, а вчера

Внезапно всталъ за ужиномъ и мрачно

Но комнат, вздыхая, сталъ ходить,

Окрестивши руки на груди, когда же

Я задала теб вопросъ, въ чемъ дло —

Неласково ты на меня взглянулъ.

Настаивать я стала,— ты свой лобъ

Потеръ, ногой нетерпливо топнулъ,

Когда жъ я не хотла отставать.

Съ досадой мн рукой махнулъ ты, чтобы

Я прочь ушла. Повиновалась я,

Боясь усилить это нетерпнье,

Которое и такъ разгоряченнымъ

Казалось мн, надясь сверхъ того,

Что это — лишь случайная причуда,

Какія могутъ быть у всхъ людей.

Но ты не шь, не говоришь и даже

Не спишь, и если это повліяетъ

На весь твой складъ настолько жъ, какъ на вншность,—

Мн трудно будетъ, Брутъ, тебя узнать.

Мой милый мужъ, повдай мн причину

Своей печали тяжкой.

Брутъ. Не совсмъ

Здоровъ я,— вотъ и все.

Порція. Но Брутъ уменъ:

Будь нездоровъ онъ,— принялъ бы онъ мры,

Чтобъ быть здоровымъ.

Брутъ. Да, я ихъ приму.

Иди же спать, мой милый другъ.

Порція. Ужели

Брутъ заболлъ? Полезно ли ему

Разстегнутымъ ходить, вдыхая холодъ

Сырого утра? Какъ, Брутъ заболлъ

И вдругъ постель цлебную покинулъ

И посреди ужасной этой ночи

Онъ сталъ себя прохлад подвергать

Нечистой и зловредной? Нтъ, Брутъ милый,

Должно быть, боленъ чмъ-нибудь твой духъ,

И я о томъ, по праву положенья

И чистоты моей, должна бы знать.

И вотъ, склонивъ передъ тобой колна,

Я заклинаю красотой моей,

Которую ты восхвалялъ когда-то,

Твоими всми клятвами въ любви

И тмъ обтомъ, что соединилъ насъ

Въ едину плоть,— чтобъ ты открылся мн,

Которая съ тобою нераздльна,

Какъ половина самого тебя:

Открой мн, что гнететъ тебя, какіе,

Къ теб явились люди въ эту ночь?

Ихъ было шесть иль семь, и почему-то

Они закрыть свои старались лица

Отъ самой даже темноты ночной.

Брутъ. Вставь, Порція, встань, милая!

Порція. Не нужно

Мн было бы и преклонять колна,

Когда бъ ты былъ мой прежній, милый Брутъ.

Скажи мн, Брутъ: ужель въ союз брачномъ

Условлено, чтобъ я не знала тайнъ,

Теб принадлежащихъ, чтобъ въ тобою

Была я нераздльна лишь въ извстныхъ

Границахъ,— чтобъ обдала съ тобой,

Съ тобой длила ложе, говорила

Съ тобою иногда? О, неужели

Въ предмстья только помысловъ своихъ

Ты хочешь допускать меня — не больше?

О, если такъ, то Порція, какъ видно,

Наложница для Брута, не жена,

Брутъ. Ты — врная и чтимая жена,

Мн дорогая, какъ т капли крови,

Которыя собою орошаютъ

Мое больное сердце.

Порція. Если такъ,—

Должна твоя мн тайна быть извстна.

Я женщина, безспорно,— но такая,

Которую избралъ женою Брутъ,

Я женщина, нтъ спора въ томъ,— однако

Великой, доброй славы, дочь Катона.

Съ такимъ отцомъ, съ такимъ супругомъ — разв

Я не могу сильнй быть, чмъ мой полъ?

Открой мн планъ свой: я сто не выдамъ!

Я доказала мужество свое

Достаточно, себ нанесши рану

Вотъ здсь, въ бедро: снесла я эту боль,—

Ужель мн тайна мужа непосильна?

Брутъ. О боги, дайте мн достойнымъ быть

Жены высокой этой! (Слышенъ тукъ въ двери.)

&nbsp, Тамъ стучатся,

На время выйди, Порція: ты скоро

Узнаешь тайну сердца моего.

Я разскажу теб мои вс планы

И ты поймешь, зачмъ мой грустенъ видъ.

Уйди скорй. (Порція уходитъ.)

Кто тамъ стучится, Луцій?

(Входятъ Луцій съ Лигаріемъ.)

Луцій. Больной пришелъ съ тобой поговорить.

Брутъ. А, Кай Лигарій, о которомъ Цимберъ

Мн говорилъ. Уйди отсюда, мальчикъ.

Что скажешь, Кай Лигарій?

Лигарій. Съ добрымъ угремъ,

Прими привтъ изъ слабыхъ устъ моихъ.

Брутъ. Мой храбрый Кай, что ты за время выбралъ,

Чтобъ повязать себя платкомъ! О, если бъ

Ты былъ не боленъ:

Лигарій. Я не боленъ, если

Затялъ Брутъ какое-либо дло,

Достойное его великой славы.

Брутъ. Такое дло я имю, Кай,

Лишь выслушай меня здоровымъ ухомъ.

Лигарій. О, если такъ,— клянусь богами всми,

Которымъ поклоняется нашъ Римъ,—

Съ себя болзнь я сбросилъ! Сердце Рима!

Сынъ храбрый, отпрыскъ благородныхъ чреслъ!

Какъ заклинатель, воскресилъ ты сразу

Мой полумертвый духъ! Вели итти,—

И буду я бороться съ невозможнымъ

И совершу труднйшее! въ чемъ дло?

Брутъ. Въ томъ, чтобъ больныхъ въ здоровыхъ превратить.

Гигарій. И, можетъ быть, иныхъ здоровыхъ также

Больными сдлать?

Брутъ. Это также нужно.

Пойдемъ, мой Кай, и на пути теб

Я разскажу, съ кмъ нужно это сдлать.

Лигарій. Иди жь, и съ сердцемъ, вновь воспламененнымъ,

Я за тобой послдую,— куда —

Не знаю, мн. того уже довольно,

Что Брутъ меня ведетъ.

Брутъ. Иди за мной. (Уходить.)

СЦЕНА II.

Домъ Цезаря.

Громъ и молнія. Входитъ Цезарь въ своемъ ночномъ плать.

Цезарь. Мн кажется, что ни земля, ни небо

Не вдали покоя въ эту ночь.

Кальпурнія во сн уже три раза

Кричала: ‘помогите, помогите!

Здсь убиваютъ Цезаря!’ Эй, кто тамъ?

(Входитъ слуга.)

Слуга. Что, господинъ?

Цезарь. Иди скорй къ жрецамъ:

Пусть жертву принесутъ и, сколь успшна

Она была, доложатъ мн.

Слуга. Иду. (Уходить.)

(Входить Кальку унія.)

Кальпурнія. Что ты задумалъ, Цезарь? Неужели

Намренъ ты итти? Сегодня долженъ

Не длать ты ни шагу за порогъ.

Цезарь. Нтъ, Цезарь выйдетъ. Мн всегда грозили

Опасности лишь съ тылу, чуть въ лицо

Он увидятъ Цезаря,— исчезнутъ.

Кальпурнія. Я никогда не затруднялась, Цезарь,

Въ длахъ обрядовъ, но теперь меня

Они страшатъ. Одинъ изъ слугъ здсь въ дом

Разсказывалъ, что кром тхъ вещей,

Которыя увидть и услышать

Намъ довелось самимъ,— отъ часовыхъ

Онъ слышалъ о явленіяхъ ужасныхъ:

Средь улицы вдругъ ощенилась львица,

Раскрылись гробы, вышли мертвецы,

И огненные воины рядами

И корабли въ порядк боевомъ

Средь облаковъ сражалися, и крови

На Капитолій падали струи.

Бой въ воздух шумлъ, и ржали кони,

И слышался людей предсмертный стонъ,

И призраки на улицахъ вопили.

О Цезарь! это слишкомъ необычно.

И я боюсь.

Цезарь. Какъ можно избжать

Того, что боги предопредлили

Могучіе? Нтъ, Цезарь все жъ пойдетъ,

Настолько же грозятъ предвстья эти

Вселенной всей, какъ Цезарю.

Кальпурнія. Однако

Кометы не сіяють въ небесахъ

Предъ смертью нищихъ, небо возвщаетъ

Лишь смерть великихъ.

Цезарь. Трусы умираютъ

Но многу разъ до настоящей смерти,

А храбрый смерть вкушаетъ только разъ.

Изъ всхъ чудесъ, какія доводилось

Мн слышать, мн одно странне всхъ:

Что люди такъ боятся смерти, зная,

Что смерть, какъ неизбжный нашъ конецъ,

Придетъ, когда придти пора ей будетъ.

(Входитъ слуга.)

Что говорятъ авгуры?

Слуга. Ихъ совтъ,—

Чтобъ ты сегодня оставался дома:

Они, раскрывъ вс внутренности жертвы,

Найти въ животномъ сердца не могли.

Цезарь. Такъ боги трусость посрамить желаютъ,

Они хотятъ тмъ знаменьемъ сказать,

Что Цезарь будетъ безсердечной тварью,

Коль скоро онъ, изъ страха, въ этотъ день

Не выйдетъ. Нтъ, такъ Цезарь не поступитъ:

Опасность знаетъ очень хорошо,

Что онъ стократъ ея самой опаснй,

Мы съ ней — два льва, въ одинъ и тотъ же день

Рожденные: я старше и страшне.

Да, Цезарь выйдетъ.

Кальпурнія. Ахъ, мой властелинъ!

Въ теб самоувренность сгубила

Разсудокъ твой. Не выходи сегодня!

Пусть говорятъ, что страхъ не твой, а мой

Тебя оставилъ дома. Маркъ Антоній

Пускай пойдетъ въ сенатъ и скажетъ тамъ,

Что чувствуешь себя ты нездоровымъ.

Позволь тебя на это мн склонить,

Ставъ на колна!

Цезарь. Ну, пусть Маркъ Антоній

Въ сенат скажетъ, что я нездоровъ.

Теб въ угоду, я останусь дома.

(Входить Децій.)

Вотъ Децій Брутъ: онъ скажетъ это имъ.

Децій. Привтъ и съ добрымъ утромъ, славный Цезарь*

Пришелъ я проводить тебя въ сенатъ.

Цезарь. Пришелъ какъ разъ ты вовремя: прошу я

Сенаторамъ привтъ мой передать

И имъ сказать, что не хочу сегодня

Я выходить. Сказать, что не могу,—

Конечно, было бъ ложь, что я но смю,—

Тмъ больше было бъ ложь, я не хочу

Итти въ сенатъ: такъ и скажи имъ, Децій.

Кальпурнія. Скажи, что боленъ онъ.

Цезарь. Чтобъ Цезарь сталъ

Ложь посылать имъ? Для того ли руку

Такъ далеко въ побдахъ я простеръ,

Чтобъ мн не смть сказать сдобородымъ

Всю правду? Децій, передай, что Цезарь

Не хочетъ къ нимъ придти.

Децій. Всесильный Цезарь!

По крайней мр мн скажи причину,

Чтобъ не смялись надо мной, когда

Я такъ скажу.

Цезарь. Причина эта — воля

Моя: я просто не хочу придти,

И этого довольно для сената.

Но чтобъ тебя мн лично успокоить,

Затмъ, что я люблю тебя,— изволь,

Скажу теб: сейчасъ меня просила

Кальпурнія, жена, остаться дома:

Ей снилась ночью статуя моя,

Которая, фонтану съ сотней трубокъ

Подобная, сочилась чистой кровью,

И много крпкихъ римлянъ, улыбаясь,

Въ той крови руки мыли. Это все

Она считаетъ предостереженьемъ.

Предвстіемъ дурнымъ, грозящимъ мн

Бдой, и на колняхъ упросила

Она меня, чтобъ я остался дома.

Децій. Совсмъ неврно истолкованъ сонъ:

Что статуя твоя изъ многихъ трубокъ

Струила кровь, въ которой, улыбаясь,

Купало руки много римлянъ,— значитъ,

Что чрезъ тебя великій Римъ всосетъ

Живительную кровь, что будетъ много

Людей великихъ здсь себ искать

Цвтныхъ одеждъ, отличій, знаковъ славы,

Святынь чудесныхъ. Вотъ значенье сна

Кальпурніи.

Цезарь. Да, ты его удачно

Истолковалъ.

Децій. А если бъ ты послушалъ,

Что я теб имю разсказать!

Узнай же. что сенатъ ршилъ корону

Поднесть владык Цезарю сегодня,

А если ты пришлешь отказъ придти,—

Пожалуй, мннья могутъ измниться.

Притомъ насмшку могутъ усмотрть

Въ твоемъ отказ и отвтятъ тмъ же:

Пожалуй, скажетъ кто-нибудь: ‘отложимъ

Мы засданье до другого дня.

Когда супруга Цезаря увидитъ

Получше сонъ’. И если будетъ Цезарь

Такъ прятаться, не станетъ ли народъ

Шептать: ‘смотрите, Цезарь испугался?’

Прости меня, о Цезарь!— лишь любовь,

А также ревность о твоихъ успхахъ

Велитъ мн это все. теб сказать:

Любовь во мн сильнй, чмъ осторожность.

Цезарь. Вотъ какъ безумны страхи вс твои.

Жена! Стыжусь, что я тебя послушалъ.

Подайте мн одежды: я иду.

(Входятъ Публій, Брутъ, Лигарій, Meтеллъ, Каска, Требоній и Цинна.)

А, вотъ за мной и Публій.

Публій. Съ добрымъ утромъ.

Великій Цезарь.

Цезарь. Здравствуй, Публій. Брутъ.—

И ты пришелъ такъ рано? Здравствуй, Каска.

Лигарій! Цезарь не былъ никогда

Теб такимъ врагомъ, какъ лихорадка,

Которая тебя такъ истощила.

Который часъ?

Брутъ. Ужъ восемь било, Цезарь.

Цезарь. Спасибо вамъ за вжливость и трудъ.

(Входитъ Антоніи.)

Смотрите: и Антоній, что такъ долго

Пируетъ по ночамъ, ужъ всталъ! Привтъ, Антоній!

Антоній. Здравствуй, благородный Цезарь.

Цезарь. Пускай тамъ, дома, поспшать! мн стыдно,

Что заставляю я такъ долго ждать.

И Цинна! И Метеллъ! И ты, Требоній!

Мн надо съ вами поболтать часокъ!

Прошу васъ помнить, что меня сегодня

Пришли вы приглашать, поближе будьте

Ко мн, чтобъ я не позабылъ васъ.

Требоній. Цезарь,—

Къ теб я буду близко. (Въ сторону.)

Да, такъ близко,

Что лучшіе друзья твои, пожалуй,

Хотли бы, чтобъ я подальше былъ.

Цезарь. Друзья, войдите въ домъ: прошу со мною

Вина отвдать, а затмъ, подобно

Друзьямъ, въ дорогу вмст мы пойдемъ.

Брутъ (въ сторону). Не всякое подобье, къ сожалнью,

Есть тождество, и сердцу Брута больно,

Какъ только онъ подумаетъ о томъ.

(Уходятъ.)

СЦЕНА III.

Улица близъ Капитолія.

Входитъ Артемидоръ, читая записку.

Артемидоръ. ‘Цезарь, берегись Брута, остерегайся Кассія, не подходи близко къ Каск, слди за Цинной, не довряй Требонію: замть хорошенько Метелла Цимбера. Децій Брутъ тебя не любитъ. Кая Лигарія ты обидлъ. Во всхъ этихъ людяхъ — одна и та же душа, и она настроена противъ Цезаря. Если ты не безсмертенъ,— смотри за ними: безпечность открываетъ дорогу заговору. Пусть могучіе боги защитятъ тебя. Любящій тебя Артемидоръ’.

Я буду ждать, пока пройдетъ здсь Цезарь,

И, какъ проситель, я ему подамъ

Записку эту. Сердцу нестерпимо,

Что доблесть можетъ сгинуть отъ зубовъ

Озлобленныхъ соперниковъ. О Цезарь!

Когда прочтешь,— все будетъ спасено,

Коль нтъ,— судьба съ измной заодно!’

(Уходитъ.)

СЦЕНА IV.

Другая часть той же самой улицы, передъ домомъ Брута.

Входятъ Порція и Луцій.

Порція. Прошу тебя, бги къ сенату, мальчикъ,

Не отвчай, не жди, бги скорй!

Ну, что же ты стоишь?

Луцій. Жду порученья.

Порція. Хотла бъ я, чтобы ты былъ мигомъ тамъ

И снова здсь,— скорй, чмъ я успю

Сказать теб, что долженъ сдлать ты.

О мужество, будь крпкой мн поддержкой,

Воздвигни горъ громаду между сердцемъ

И языкомъ моимъ! Я умъ мужской,

А силу — только женскую имю!

Какъ трудно тайну женщин хранить!

Ты здсь еще?

Луцій. Что жъ, госпожа, прикажешь?

Лишь сбгать къ Капитолію,— и только?

Туда, назадъ,— и больше ничего?

Порція. Поди, узнай, здоровъ ли господинъ твой,

Онъ, уходя, прихварывалъ, затмъ

Замть еще, какіе тамъ толпятся

Просители у Цезаря. Стой, мальчикъ!

Что тамъ за шумъ?

Луцій. Не слышу, госпожа.

Порція. Прислушайся внимательнй: я слышу

Возню и крикъ, какъ будто бой идетъ,

Принесъ отъ Капитолія къ намъ втеръ

Т звуки.

Луцій. Право, ничего не слышу.

(Входитъ прорицатель.)

Порція. Поди сюда, мой другъ: откуда шелъ ты?

Прорицатель. Изъ своего я дома, госпожа.

Порція. Который часъ?

Прорицателъ. Девятый.

Порція. Что же, Цезарь

Прошелъ ужъ въ Капитолій?

Прорицатель. Нтъ еще,

Иду занять я мсто, чтобы видть,

Когда пойдетъ онъ въ Капитолій.

Порція. Ты

Имешь просьбу къ Цезарю?

Прорицатель. Имю,

И если будетъ Цезарю угодно

Меня, для блага Цезаря, послушать,

Я попрошу, чтобъ онъ себя берегъ.

Порція. Какъ, разв слышалъ ты, что замышляютъ

Бду ему?

Прорицатель. Я ничего не знаю,

Что будетъ, но я многаго боюсь,

Что можетъ быть. Прощай же, госпожа,

Здсь улица узка, толпа густая,

Идущая за Цезаремъ вослдъ,—

Сенаторы и преторы и туча

Просителей — способны раздавить

Безсильнаго такого человка,

Какъ я. Пойду я мста поискать

Просторне, и попытаюсь, чтобы

Меня великій Цезарь услыхалъ. (Уходить.)

Порція. Я возвратиться въ домъ должна. О горе!

Какъ слабо сердце женщины! О Брутъ!

Пусть небеса въ великомъ предпріятьи

Теб помогутъ! Мальчикъ, врно, слышалъ…

О чемъ-то Брутъ намренъ попросить,

Что неугодно Цезарю. Мн дурно…

Бги же, Луцій, къ мужу моему,

Скажи ему, что я была веселой,

Потомъ бги скорй сюда назадъ

И разскажи, что онъ теб отвтилъ.

(Уходятъ въ разныя стороны.)

Актъ третій.

СЦЕНА I.

Римъ, передъ Капитоліемъ. Вверху сидятъ сенаторы.

Толпа народа, среди нея Артемидоръ и прорицатель. Трубы. Входятъ: Цезарь, Брутъ, Кассій. Каска, Децій, Метеллъ, Требоній, Цинна, Антоній, Лепидъ, Попилій, Публій, и другіе.

Цезарь (прорицателю). Вотъ иды марта и пришли.

Прорицатель. Да, Цезарь,

Но не прошли.

Артемидоръ. Привтъ, великій Цезарь!

Прочти записку эту.

Децій. Вотъ Требоній

Тебя покорно проситъ прочитать,

Когда найдешь досугъ, его прошенье

Нижайшее.

Артемидоръ. О Цезарь, прочитай

Мое сперва, оно важне: близко

Тебя оно касается, прочти же

Его, великій Цезарь.

Цезарь. То, что насъ

Касается, мы подъ конецъ отложимъ.

Артемидоръ. О Цезарь, не откладывай, прочти

Его, не медля!

Цезарь. Что онъ — сумасшедшій?

Публій. Любезный, дай дорогу.

Кассій. Кто здсь сметъ

Съ прошеньями своими приставать

На улиц? Идите въ Капитолій.

(Цезарь поднимается въ палату сената, остальные слдуютъ за нимъ.)

Попилій. Желаю вамъ удачи въ предпріятьи.

Кассій. Въ какомъ, Попилій?

Попилій. До свиданья (подвигается къ Цезарю).

Брутъ. Что

Сказалъ теб сейчасъ Попилій Лэна?

Кассій. Онъ пожелалъ, чтобъ наше предпріятье

Намъ удалось. Боюсь я. что нашъ планъ

Открытъ.

Брутъ. Смотри: онъ къ Цезарю подходитъ.

Слди за нимъ.

Кассій. Проворенъ, Каска, будь:

Боимся мы, что насъ предупредили.

Брутъ, что намъ длать? Если все открыто,—

Иль Цезарь, или Кассій — не вернется:

Я самъ себя убью.

Брутъ. Будь, Кассій, твердъ:

Попилій Лэна не о нашемъ план

Съ нимъ говоритъ, смотри: смется онъ.

И въ Цезар не видно перемны.

Кассій. Требоній нашъ искусно ловитъ время,

Брутъ, посмотри: съ дороги нашей онъ

Антонія уводитъ. (Антоній и Требоній уходятъ.)

Децій. Гд же Цимберъ?

Пусть онъ придетъ и Цезарю немедля

Подастъ свое прошенье.

Брутъ. Онъ готовъ.

Поди, поторопи его, и станемъ

Къ нему поближе.

Цинна. Каска, первымъ руку

Поднять ты долженъ.

Цезарь. Что жъ, готово все?

Какія есть дла? Что есть дурного,

Что мои, бы Цезарь и его сенатъ

Исправить?

Метеллъ. Славный, всемогущій Цезарь!

Передъ твоимъ высокимъ трономъ Цимберъ

Покорное здсь сердце повергаетъ… (Преклоняетъ колна.)

Цезарь. Послушай, Цимберъ,— долженъ я тебя

Предупредить: вс эти пресмыканья

И низкія ласкательства, пожалуй,

Людей обыкновенныхъ кровь могли бъ

Воспламенить и превратить ршенье

И твердое намренье — въ забаву,

Законъ суровый — въ дтскую игру.

Не будь же такъ безуменъ, чтобы думать,

Что Цезаря такъ вроломна кровь,

Что качество свое она ослабитъ

Отъ тхъ причинъ, которыя глупцовъ

Смягчить способны,— отъ рчей слащавыхъ,

Сгибаній рабскихъ и виляній низкихъ.

Моимъ декретомъ сосланъ былъ твой братъ,

И если за него ты просишь, гнешься,

Виляешь здсь хвостомъ,— я отшвырну

Тебя съ моей дороги, какъ дворняжку.

Знай: Цезарь неспособенъ поступать

Несправедливо, также неспособенъ

Онъ и мириться, если нтъ причинъ.

Метеллъ. Ужели нтъ здсь голоса, достойнй,

Чмъ мой,— который могъ бы прозвучать

Въ ушахъ владыки Цезаря пріятнй

Въ защиту брата моего?

Брутъ. Цлую

Твою я руку. Цезарь,— не изъ лести:

Я лишь прошу тебя, чтобъ Публій Цимберъ

Былъ поскорй къ свобод возвращенъ.

Цезарь. Какъ, Брутъ?

Кассій. О, сжалься, Цезарь! Цезарь, сжалься!

Смотри: къ твоимъ ногамъ склонился Кассій,

Чтобъ Публію свободу испросить.

Цезарь. Будь я таковъ, какъ вы,— я былъ бы тронутъ,

И если бъ я, чтобъ тронуть, могъ просить,—

Меня могли бы тронуть ваши просьбы.

Но твердъ я, какъ Полярная звзда,

Которой нтъ подобной въ небосвод.

Но твердости и стойкости вовкъ.

Безчисленными искрами украшенъ

Небесный сводъ, и вс он горятъ.

И каждая изъ нихъ сіяетъ ярко,

Но лишь одна всегда хранитъ свой постъ.

Таковъ и міръ: людьми онъ переполненъ,—

Вс — плоть и кровь, есть слабости у всхъ,

Лишь одного изъ множества я знаю,

Хранящаго безтрепетно свой санъ,

Не поддаваясь чувству, пусть же видятъ

И въ этомъ даже маловажномъ дл,

Что тотъ единый — я, я былъ такъ твердъ,

Что Цимбера я покаралъ изгнаньемъ,

И буду твердъ, его оставивъ тамъ.

Цинна. О Цезарь…

Цезарь. Прочь! Олимпъ поднять ты хочешь?

Децій. Великій Цезарь…

Цезарь. Разв Брутъ напрасно

Не преклонилъ колна?

Каска. За меня

Вы, руки, говорите!

(Сперва Каска, затмъ прочіе заговорщики и Маркъ Брутъ поражаютъ Цезаря мечами.)

Цезарь. Брутъ, и ты!

Умри же, Цезарь! (Умираетъ.)

Цинна. Свобода! Вольность! Умерло тиранство!

Бгите, разглашайте это всюду,

На улицахъ кричите!

Кассій. Кто-нибудь

Взойдите на публичныя трибуны,

Кричите тамъ: свобода, воля, право!

Брутъ. Народъ, и вы, сенаторы,— не бойтесь!

Останьтесь на мстахъ: лишь заплатило

Здсь честолюбье свой тяжелый долгъ.

Каска. Къ трибун, Брутъ, скорй!

Децій. И Кассій тоже.

Брутъ. Гд Публій?

Цинна. Здсь, смущенный этимъ бунтомъ.

Метеллъ. Вс вмст твердо станемъ мы, на случай,

Чтобъ Цезаря друзья не попытались…

Брутъ. О томъ ни слова! Публій, не страшись:

Опасности здсь нтъ теб нимало,

И никому изъ римлянъ, можешь такъ

Имъ всмъ сказать.

Кассій. И съ тмъ оставь насъ, Публій,

Чтобъ чернь, напавъ на насъ, не причинила

Твоей почтенной старости вреда.

Брутъ. Да, пусть за это дло отвчаемъ

Одни лишь мы, свершившіе его.

(Входитъ Требоній.)

Кассій. Гд Маркъ Антоній?

Требоній. Въ ужас бжалъ онъ

Домой. Мужчины, женщины и дти,

Испуганные, бгаютъ, крича,

Какъ будто Страшный судъ насталъ.

Брутъ. Узнаемъ

Теперь твои мы прихоти, Судьба!

Что вс умремъ мы,— это намъ извстно,

Срокъ времени и быстрыхъ дней теченье —

Вотъ все. чмъ люди могутъ обладать.

Кассій. И кто отниметъ двадцать лтъ отъ жизни,—

Отниметъ столько жъ лтъ отъ страха смерти.

Брутъ. А если такъ, то смерть сама есть благо,

И, стало быть, мы Цезарю друзья:

Вдь мы ему страхъ смерти сократили.

Склонитесь же вы. римляне! Омочимъ

Свои мы руки въ Цезареву кровь

По локти, и мечи обмажемъ ею,

Затмъ пойдемъ на площадь и, колебля

Надъ головой оружіемъ кровавымъ.

Воскликнемъ вс: ‘Свобода, вольность, миръ!’

Кассій. Нагнитесь, мойте руки! Черезъ сколько

Вковъ грядущихъ, дальнихъ — эта сцена

Высокая разыгрываться будетъ

Въ тхъ государствахъ, что еще на свтъ

Не рождены, и на нарчьяхъ чуждыхъ,

Невдомыхъ!

Брутъ. И сколько разъ еще

Въ крови лежать на сцен будетъ Цезарь,

Какъ онъ лежитъ теперь у пьедестала

Помпеева, ничмъ не лучше праха!

Кассій. И каждый разъ, какъ это совершится,—

Всегда союзъ нашъ будутъ вспоминать,

Людей, вернувшихъ родин свободу.

Децій. Ну, что жъ, идемъ?

Кассій. Да, вс идемъ сейчасъ,

Врутъ впереди, и слдъ его украсятъ

Храбрйшія изъ римскихъ всхъ сердецъ.

(Входитъ слуга.)

Брутъ. Постойте! кто идетъ тамъ? Это другъ

Антонія.

Слуга. Брутъ! такъ мой повелитель

Веллъ мн преклониться, Маркъ Антоній

Мн такъ веллъ сказать, упавши ницъ:

‘Брутъ благороденъ, храбръ, и мудръ, и честенъ.

А Цезарь былъ могучъ, отваженъ, царственъ

И полнъ любви, скажи, что Брута я

Люблю и чту, а Цезаря боялся,

Любилъ и чтилъ, но если Врутъ дозволитъ,

Чтобъ Маркъ Антоній могъ безъ опасенья

Придти къ нему, и если объяснитъ,

Чмъ Цезарь заслужилъ свою кончину,—

То Врутъ живой Антонію любезнй,

Чмъ мертвый Цезарь, будетъ, Маркъ Антоній

Послдуетъ за благороднымъ Брутомъ

Во всей его судьб, во всхъ длахъ

И черезъ вс превратности разстройства

Державы нашей, съ врною душой’.

Такъ говоритъ Антоній, господинъ мой.

Брутъ. Твой господинъ таковъ, какимъ всегда

Я зналъ его: и мудрый и отважный

Онъ римлянинъ. Поди, скажи ему,

Что если онъ придти сюда желаетъ,—

Все для него я сдлаю, клянусь

Моею честью — неприкосновеннымъ

Его отсюда отпустить.

Слуга. Сейчасъ

Его я позову. (Уходить.)

Брутъ. Я знаю: друга

Мы въ немъ найдемъ.

Кассій. Хотлось бы найти,

Но все же я боюсь его изрядно,

Л вс мои предчувствія дурныя

До мелочей сбываются всегда.

Брутъ. Вотъ и Антоній. (Входитъ Антоній.)

Здравствуй, Маркъ Антоній.

Антоній. Могучій Цезарь! ты ль лежишь такъ низко?

Ужели вс твои завоеванья,

Тріумфы, слава, вс трофеи — смяты

Въ ничтожество такое? Миръ теб!

Не знаю, господа, какія ваши

Намренья, чья кровь теперь пролиться

Должна еще, кому теперь черед,

И если мн,— то нтъ мн часа смерти

Пріятнй часа Цезаревой смерти,

Оружья нтъ, которое хотя бъ

На половину столь почетно было,

Какъ эти ваши страшные мечи,

Которые украсила богато

Кровь лучшая, какая въ этомъ мір

Когда-либо была. Я васъ прошу:

Пока еще обагрены той кровью,

Дымятся, пахнутъ ею ваши руки,—

Исполните намренье свое!

Мн никогда не будетъ смерть любезнй,

Хотя бы жилъ я тысячу годовъ,

Нигд я мста не найду пріятнй.

Не будетъ средства смерти мн милй,—

Чмъ сгинуть рядомъ съ Цезаремъ, погибнуть

Отъ вашихъ рукъ, герои нашихъ дней!

Брутъ. Антоній, не проси у насъ ты смерти!

Кровавыми, жестокими должны

Казаться мы: такими насъ являютъ

И руки паши, и жестокій актъ,

Свершенный нами, ты, однако, видишь

Лишь руки наши и кровавый трудъ,

Который эти руки совершили,—

Сердецъ же нашихъ ты не видишь: ихъ

Великая переполняетъ жалость.

Изъ жалости къ бд всеобщей Рима,—

Огонь разитъ огонь, а жалость — жалость,—

Надъ Цезаремъ тотъ подвигъ совершенъ!

Что до тебя,— то для тебя, Антоній,

Притуплены мечи у насъ, поврь,

И наши руки, въ ихъ суровой сил,

Сердца же, братской нжности полны,

Припять тебя съ любовью будутъ рады.

Съ расположеньемъ добрымъ и съ почетомъ.

Кассій. Твой голосъ будетъ наравн со всми

Въ распредленьи новыхъ должностей.

Брутъ. Прошу тебя лишь потерпть немного,

Пока успокоенье мы внесемъ

Въ народъ, который вн себя отъ страха.

Тогда теб я объясню подробно,

Какъ я, который Цезаря любилъ

Въ тотъ мигъ, когда ударъ ему смертельный

Я наносилъ,— пошелъ на это дло.

Антоній. Не сомнваюсь въ мудрости твоей.

Подайте же кровавыя мн руки

Вы вс, сперва пожму твою, Маркъ Брутъ,

Затмъ подай твою, Кай Кассій, Децій.—

Дай мн свою, ты, Цинна, ты, Метеллъ,

Мн дайте руки, ты, мой храбрый Каска,

И напослдокъ,— хоть и не послдній

Въ моей любви,— ты, дорогой Требоній.

Ахъ, господа! что долженъ я сказать?

Вдь, очевидно, все мое вліянье

Стоитъ на столь неврной, скользкой почв,

Что долженъ я казаться вамъ иль трусомъ

Или льстецомъ, то и другое — плохо.

О Цезарь, что тебя любилъ я,— правда!

И если духъ твой видитъ насъ теперь,

Не будетъ ли теб больне смерти

Смотрть на то, какъ я, Антоній твой,

Миръ заключаю, руки пожимаю

Кровавыя враговъ твоихъ,— и это,

О благородный, передъ мертвымъ тломъ

Твоимъ! Когда бъ имлъ я глазъ не меньше.

Чмъ ты имешь ранъ, и каждый глазъ

Лилъ столько слезъ горючихъ, сколько крови

Здсь пролито твоей,— приличнй это

Мн было бы, чмъ дружбу заключать

Съ убійцами твоими! О, прости мн,

Великій Юлій! Здсь, на этомъ мст,

Ты былъ затравленъ, доблестный олень,

Здсь палъ ты, здсь охотники предъ трупомъ

Стоятъ, твоимъ украшены трофеемъ

И смертію твоей обагрены…

О міръ, ты лсъ былъ для того оленя,

И тотъ олень былъ сердцемъ для тебя!

О Цезарь, какъ похожъ ты на добычу,

Сраженную князьями на охот!

Кассій. Антоній!..

Антоній. Извини меня, Кай Кассій,

Что я сказалъ, то Цезаря враги

Сказали бы: въ моихъ устахъ, какъ друга,

Слова мои — холодная лишь скромность.

Кассій. Я не браню тебя за то, что столько

Ты превозносишь Цезаря, лишь знать

Желаю я твои условья съ нами:

Считать ли намъ тебя въ числ друзей.

Иль дйствовать безъ твоего участья?

Антоній. Затмъ я вамъ и руки пожималъ,

Невольно лишь увлекся я, взглянувши

На Цезаря простертаго. Со всми

Я вами другъ, и всхъ я васъ люблю,

Надюсь я, что вы мн объясните,

Чмъ именно опасенъ Цезарь былъ.

Брутъ. Конечно, вдь иначе это было бъ

Лишь зрлищемъ, достойнымъ дикарей.

Поврь: настолько наши объясненья

Солидны будутъ, что, хотя бъ ты былъ

Сынъ Цезаря,— ты съ нами согласился бъ.

Антоній. Я этого лишь одного ищу,

А сверхъ того прошу я позволенья

На площадь тло Цезаря снести

И на трибун, какъ прилично другу,

Почтить его своимъ надгробнымъ словомъ.

Брутъ. Изволь, Антоній.

Кассій. Брутъ,— на пару словъ.

(Тихо Бруту.)

Не знаешь ты, что длаешь: какъ можно

Антонію позволить говорить

При погребеньи Цезаря? Кто знаетъ,

Насколько онъ своею этой рчью

Народъ взволнуетъ?

Брутъ. Извини меня:

Я самъ взойду сначала на трибуну

И объясню причины, почему

Мы Цезаря убили. Что жъ до рчи

Антонія, то я скажу, что онъ

Ее имъ скажетъ съ нашего согласья,

Что мы согласны также и на то,

Чтобъ Цезарь погребенъ былъ съ соблюденьемъ

Всхъ церемоній и обрядовъ. Въ этомъ

Намъ будетъ больше пользы, чмъ вреда.

Кассій. Не знаю я, какъ это выйдетъ, только

Не нравится мн это.

Брутъ. Маркъ Антоній!

Возьми же тло Цезаря. Въ своей

Надгробной рчи насъ не порицай ты.

А Цезаря ты можешь восхвалять,

Какъ въ голову придетъ, упомяни лишь,

Что говоришь ты съ нашего согласья.

Но больше ничего при погребеньи

Касаться ты не долженъ. Рчь свою

Держать ты будешь съ самой той трибуны,

Съ которой я сначала рчь скажу,

И ты начнешь ее, когда я кончу.

Антоній. Пусть будетъ такъ, мн больше ничего

Не надобно.

Брутъ. Такъ приготовь же тло

И посл вслдъ за нами приходи.

(Вс, кром Антонія, уходятъ.)

Антоній. Прости меня, кровавый комъ земли,

Что съ мясниками этими я мягокъ

И вжливъ! Ты — развалины того,

Кто былъ всхъ благородне изъ смертныхъ,

Когда-либо на свт жившихъ! Горе

Рук, пролившей дорогую кровь!

Здсь, въ этотъ мигъ, надъ ранами твоими,

Которыя, нмымъ устамъ подобно,

Кровавыя свои раскрывши губы,

Зовутъ меня возвысить голосъ мой,—

Я предрекаю: страшное проклятье

Надъ плотью смертныхъ вскор разразится,

Война междоусобная, весь ужасъ

Борьбы гражданской, злоба безъ конца —

Италіи вс части переполнятъ,

Кровь, разрушенье — въ обиходъ войдутъ.

И ужасы всмъ станутъ такъ привычны,

Что матери лишь улыбаться будутъ,

Когда увидятъ, что младенцевъ ихъ

Войны свирпой руки четвертуютъ,

Обычай страшныхъ длъ задушитъ жалость.

И Цезаря возстанетъ грозный духъ

Изъ ада раскаленнаго для мести,

Съ собою Атэ *) страшную ведя,

*) Атэ — въ греческой миологіи — богиня слпого гнва и разрушенія.

И возгласитъ онъ голосомъ монарха

Въ предлахъ нашихъ: ‘гибель вамъ!’ и спуститъ

Со своры псовъ войны, и это дло

Безумное всю землю заразитъ

Ужаснымъ смрадомъ мертвыхъ тлъ, простертыхъ,

О погребеньи тщетно вопія!

(Входить слуга.)

Ты Цезарю Октавіану служишь,

Не правда ли?

Слуга. Да, Маркъ Антоній.

Антоній. Цезарь

Писалъ ему. чтобъ онъ пріхалъ въ Римъ.

Слуга. Онъ получилъ письмо и скоро будетъ.

Мн поручилъ онъ устно передать… (Увидвъ тло Цезаря.)

О Цезарь!

Антоній. Переполнено твое,

Какъ вижу, сердце. Отойди немного,

Поплачь… Скорбь заразительна: какъ только

Мои глаза увидли въ твоихъ

Печали бисеръ,— сами стали мокры.

Такъ господинъ твой детъ?

Слуга. Онъ ночуетъ

Въ семи отъ Рима миляхъ.

Антоній. Такъ спши

Назадъ съ извстьемъ, что здсь приключилось,

Печаленъ Римъ теперь, опасенъ Римъ.

Октавію пріютъ онъ не надежный.

Такъ и скажи ему. Иль нтъ, постой,

Не уходи, пока снесу я тло

На площадь и народу рчь скажу:

И посмотрть хочу, какъ отнесется

Народъ къ поступку этихъ кровопійцъ.

Сообразуясь съ этимъ, молодому

Октавію разскажешь ты подробно,

Какъ обстоятъ дла. Дай руку мн.

(Уходятъ съ тломъ Цезаря.)

СЦЕНА II.

Форумъ.

Входитъ Брутъ, Кассій и толпа Гражданъ.

Граждане. Мы хотимъ объясненья! Мы требуемъ объясненья!

Брутъ. Такъ слдуйте за мною, чтобы здсь

Все выслушать, что я скажу. Ты, Кассій,

Иди въ другую улицу. Прошу

Васъ раздлиться: тотъ, кто хочетъ слушать

Меня,— останься здсь, а кто желаетъ

За Кассіемъ иди, пусть съ нимъ идетъ.

Публичныя дадимъ мы объясненья

О Цезаревой смерти.

1-й гражд. Я хочу

Послушать Брута.

2-й гражд. Кассія послушать

Желаю я, а посл мы сравнимъ,

Какія дастъ намъ каждый объясненья

Въ отдльности.

(Кассій уходитъ, сопровождаемый частью гражданъ. Брутъ всходитъ на трибуну.)

3-й гражд. Вотъ благородный Брутъ

Взошелъ ужъ на трибуну, тише, тише!

Брутъ. Теперь прошу терпнья до конца.

Римляне, сограждане, любезные друзья!

Выслушайте меня для моего оправданія и будьте безмолвны, чтобы хорошо все слышать. Врьте мн ради моей чести и имйте уваженіе къ моей чести, которой вы можете врить, оцните меня своею мудростью и пробудите свои чувства, чтобы судить, какъ можно лучше! Если въ этомъ собраніи есть какой-нибудь близкій другъ Цезаря, то я ему скажу, что Брутъ любилъ Цезаря не мене, чмъ онъ. Если затмъ этотъ другъ спроситъ, почему Брутъ возсталъ противъ Цезаря, то вотъ мой отвтъ: это не потому, чтобы я любилъ Цезаря мене, но потому, что я любилъ Римъ еще больше. Предпочли ли бы вы, чтобы Цезарь жилъ, а вы вс умерли рабами, или чтобы Цезарь умеръ, а вы жили свободными людьми? Такъ какъ Цезарь любилъ меня, я оплакиваю его, тому, что онъ былъ вознесенъ судьбой, я радуюсь, за то, что онъ былъ храбръ, я чту его, но за то, что онъ былъ властолюбивъ,— я его убилъ. Мои слезы — за его любовь, моя радость — его счастію, мое уваженіе — его доблести, и смерть ему за его властолюбіе! Кто здсь такъ низокъ, что желалъ бы быть рабомъ? Если здсь есть такой,— пусть скажетъ: значитъ, я его обидлъ. Кто здсь настолько невжественъ, что не желалъ бы быть римляниномъ? Если здсь есть такой,— пусть скажетъ: значитъ, я его обидлъ. Кто здсь такъ гнусенъ, что не хочетъ любить свою родину? Если здсь есть такой,— пусть откликнется: значитъ, я его обидлъ. Я молчу и жду отвта.

Вс. Никто. Брутъ, никто!

Брутъ. Значитъ, я никого не обидлъ. Я сдлалъ Цезарю не боле того, что вы могли бы сдлать Бруту. Разбирательство о его смерти внесено въ Капитолій: слава его не умалена, насколько онъ былъ ея достоинъ, преступленія же, за которыя онъ заплатилъ смертью, не преувеличены.

(Входятъ Антоній и другіе съ тломъ Цезаря.)

Вотъ его тло, оплакиваемое Маркомъ Антоніемъ, который, хотя и не участвовалъ въ его убіеніи, получить выгоду отъ его смерти и свое мсто въ общемъ благополучіи,— да и кто изъ васъ его не получитъ? Затмъ я ухожу, сказавъ, что если я убилъ своего лучшаго друга для блага Рима, то я обращу тотъ же самый мечъ противъ самого себя, если моей родин угодно будетъ потребовать моей смерти.

Вс. Живи, Брутъ, живи! Да здравствуетъ!

1-й гражд. Его съ тріумфомъ къ дому проведемъ!

2-й гражд. Мы статую со статуями предковъ

Ему поставимъ!

3-й гражд. Пусть онъ будетъ Цезарь!

4-й гражд. Все лучшее, чмъ Цезарь отличался,

Мы въ Брут увнчаемъ!

1-й гражд. Мы проводимъ

Его домой среди побдныхъ кликовъ!

Брутъ. Сограждане!…

2-й гражд. Тсс, тише! Замолчите!

Брутъ говоритъ.

1-й гражд. Молчите, тише, эй!

Брутъ. Любезные сограждане, позвольте

Мн одному уйти, а васъ прошу

Остаться здсь съ Антоніемъ, почтите

Вы тмъ останки Цезаря, а также

Ту рчь во славу Цезаревыхъ длъ,

Которую вамъ, съ нашего согласья.

Произнести допущенъ Маркъ Антоній.

Прошу я, чтобъ никто не уходилъ, —

Лишь я одинъ,— пока свою не кончитъ

Антоній рчь. (Уходитъ.)

1-й гражд. Эй, стойте! Стойте, эй!

Послушаемъ, что скажетъ Маркъ Антоній.

3-й гражд. Пускай онъ на публичную трибуну

Взойдетъ: его послушать мы хотимъ!

Всходи скорй, Антоній благородный!

Антоній. Я ради Брута этимъ вамъ обязанъ.

(Идетъ на трибуну.)

4-й гражд. Что онъ сказалъ о Брут?

3-й гражд. Онъ сказалъ,

Что ради Брута онъ намъ всмъ обязанъ.

4-й гражд. Пусть лучше здсь не говоритъ дурного

О Брут.

1-й гражд. Этотъ Цезарь былъ тиранъ.

3-й гражд. Да, это врно, счастье, что такъ скоро

Римъ отъ него избавился.

2-й гражд. Молчите!

Антонія послушать мы хотимъ.

Антоній. Любезнйшіе римляне!

Граждане. Эй, тише!

Хотимъ мы слушать!

Антоній. Римляне, друзья.

Сограждане,— свой слухъ ко мн склоните!

Я здсь не съ тмъ, чтобъ Цезаря хвалить.

А чтобъ похоронить его. Все злое,

Что люди совершаютъ, посл нихъ

Жить остается, доброе же часто

Хоронятъ съ ихъ костями. Пусть такъ будетъ

И съ Цезаремъ. Вамъ, благородный Брутъ

Сказалъ, что Цезарь былъ властолюбивъ,

И если это такъ,— тогда, конечно,

Тяжелый грхъ лежалъ на немъ, и тяжко

За грхъ тотъ Цезарь заплатилъ. Теперь

Я, съ разршенья Брута и всхъ прочихъ

(Вдь Брутъ весьма почтенный человкъ:

Вс, вс они почтеннйшіе люди),—

Держу надъ тломъ Цезаревымъ рчь.

Онъ былъ мн другомъ врнымъ, справедливымъ,

Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ,

А Брутъ, конечно, человкъ почтенный.

Онъ много, много плнныхъ въ Римъ привелъ

И выкупомъ за нихъ казну наполнилъ,

Ужели въ этомъ Цезарь показалъ

Свое намъ властолюбье? Слыша стоны

И крики неимущихъ, Цезарь плакалъ,

Должно бы властолюбье состоять

Изъ боле суровой, грубой ткани,

Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ,

А Брутъ, конечно, человкъ почтенный.

Вы видли, какъ въ праздникъ Луперкалій

Ему я трижды предлагалъ корону,

И ту корону трижды онъ отвергъ,

Ужели это было властолюбье?

Но Брутъ сказалъ: онъ былъ властолюбивъ,

А Брутъ, безспорно, человкъ почтенный.

Я не хочу опровергать того,

Что Брутъ сказалъ: я говорю, что знаю.

Его когда-то вс любили вы

Не безъ причины: что же за причина

Мшаетъ вамъ оплакивать его?

О здравый смыслъ! ты убжалъ къ животнымъ,

Къ зврямъ свирпымъ, люди же совсмъ

Утратили разсудокъ! Подождите

Немного: сердце тамъ мое, въ гробу,

У Цезаря, повременить я долженъ.,

Пока оно воротится ко мн.

1-й гражд. Въ словахъ его какъ будто много правды.

2-й гражд. Да, если дло разсмотрть серьезно,

То съ Цезаремъ весьма несправедливо

Поступлено.

3-й гражд. Не правда ли, сосди,

Боюсь, что худшій смнитъ намъ его.

4-й гражд. Вы слышали, что онъ сказалъ? Короны

Взять Цезарь не хотлъ. Вдь это значитъ,

Что былъ онъ вовсе не властолюбивъ!

1-й гражд. О, если это станетъ несомнннымъ,—

Кой-кто заплатитъ дорого!

2-й гражд. Бдняга!

Глаза его отъ слезъ краснй огня.

3-й гражд. Нтъ въ Рим человка благороднй,

Чмъ Маркъ Антоній!

4-й гражд. Ну, смотри теперь:

Онъ рчь свою опять возобновляетъ.

Антоній. Еще вчера лишь Цезарево слово

Сильне было, чмъ весь міръ, теперь —

Лежитъ онъ здсь, и хоть одинъ бы нищій

Съ почтеньемъ преклонился передъ нимъ!

О господа, когда бы попытался

Увлечь я ваши души и сердца

Къ возстанію и къ ярости великой,—

Я бъ мoгъ обидть Кассія и Брута,

Которые какъ, безъ сомннья, вамъ

Извстно всмъ — почтеннйшіе люди,

Я не хочу обидть ихъ: скоре

Я мертваго обижу и себя

И васъ, но не такихъ людей почтенныхъ!

Ботъ здсь пергаментъ съ Цезаря печатью,—

Онъ мною найденъ въ комнат его,

Пусть лишь народъ узнаетъ завщанье

(Которое,— простите,— вамъ прочесть

Не въ прав я),— онъ прибжитъ толпами

И станетъ раны Цезаря лобзать,

Платки въ святую кровь его омочитъ,

По волоску на память разберетъ,

Чтобъ, умирая, завщать ихъ дтямъ,

Какъ лучшее, богатое наслдство!

4-й гражд. Его услышать волю мы хотимъ!

Прочти ее, Антоній!

Вс. Волю, волю!

Хотимъ мы слышать Цезареву волю!

Антоній. Постойте же, любезные друзья!

Я не могу прочесть ее, некстати

Вамъ знать, какъ сильно Цезарь васъ любилъ,

Вдь люди вы, не дерево, не камни,

Воспламенитъ чрезмрно это васъ,

Совсмъ съ ума сойдете вы, вамъ лучше

Не знать, что вы — наслдники его.

Стань это вамъ извстно,— о. что будетъ!

4-й гражд. Читай, Антоній! Все хотимъ мы знать!

Прочти намъ волю, Цезареву волю!

Антоній. Ужели подождать вы не хотите?

Я сдлалъ промахъ, это вамъ сказавъ:

Боюсь обидть я людей почтенныхъ,

Отъ чьихъ ударовъ Цезарь палъ, я, право.

Боюсь за нихъ.

4-й гражд. Измнники они,

Почтеннйшіе люди эти!

Вс. Волю’

Читай намъ завщанье!

2-й гражд. Негодяи

Они, убійцы! Прочитай намъ волю!

Антоній. Итакъ, вы принуждаете меня

Прочесть ее? Такъ станьте же скоре

Вкругъ Цезарева тла, чтобы вамъ

Я показалъ изрекшаго ту волю.

Могу ли я спуститься внизъ? Даете ль

Вы позволенье мн на то?

Нсколько гражданъ. Сойди!

2-й гражд. Спустись сюда.

3-й гражд. Теб мы позволяемъ!

(Антоній сходитъ внизъ.)

4-й гражд. Вокругъ вс станьте.

1-й гражд. Дале отъ гроба.—

Пошире кругъ, пошире!

2-й гражд. Дайте мсто

Антонію, чтобъ онъ имлъ просторъ,

Антоній благородный!

Антоній. Не тснитесь

Такъ на меня, подальше станьте.

Нсколько гражданъ. Дальше!

Подальше! Дайте мсто! Осадите!

Антоній. Когда у васъ есть слезы,— приготовьтесь

Теперь пролить ихъ. Этотъ плащъ знакомъ

Вамъ всмъ. И вотъ теперь я вспоминаю,

Какъ Цезарь въ первый разъ его надлъ:

Въ его шатр то было, въ лтній вечеръ

Прекраснйшій, въ тотъ знаменитый день,

Какъ Нервіевъ онъ одоллъ. Взгляните жъ:

Вотъ здсь какъ разъ мечъ Кассія прошелъ,

Вотъ здсь его прорвалъ завистникъ Каска,

А здсь пронзилъ его любимецъ Брутъ:

Когда же сталь проклятую онъ вырвалъ,—

Смотрите же, какъ ринулась вослдъ

Кровь Цезаря и двери распахнула,

Чтобъ убдиться, Брутъ ли такъ свирпо

Стучался къ ней, иль кто другой? Вдь Брутъ,

Какъ вамъ извстно, Цезаря былъ ангелъ.

О боги! вы свидтели, какъ Цезарь

Любилъ его, какъ нжно! Это былъ

Ужаснйшій ударъ изъ всхъ: какъ только

Увидлъ Цезарь благородный нашъ,

Что Брутъ его разитъ,— неблагодарность

Сильнй, чмъ вс измнниковъ мечи,

Его совсмъ сразила, разорвалось

Могучее тутъ сердце, и, закрывъ

Лицо свое плащомъ, великій Цезарь

Упалъ къ подножью статуи Помпея,

Съ которой кровь ручьями потекла.

О граждане! какое это было

Ужасное паденье! Палъ и я,

И вы, и вс мы вмст, а измна

Кровавая побду затрубила

Надъ нами! Да, вы плачете теперь,

Поражены вы жалостью, какъ видно!

Что жъ, плачьте: драгоцнныя то капли!

О, добрыя вы души: слезы льете,

Увидвъ раны въ Цезаря плащ,

Но вотъ онъ самъ,— вотъ онъ, обезображенъ

Ударами злодевъ!

1-й гражд. О прискорбный,

Ужасный вилъ!

2-й гражд. О благородный Цезарь!

3-й гражд. О горькій день!

4-й гражд. Измнники, злоди!

1-й гражд. О зрлище кровавое!

2-й гражд. Должны

Мы отомстить.

Вс. Мы отомстимъ! Вставайте!

Ищите! Жгите! Бейте! Убивайте!

Терзайте ихъ! Пусть ни одинъ измнникъ

Не будетъ живъ!

Антоній. Сограждане, постойте!

1-й гражд. Эй, тише вы! Антоній благородный

Къ намъ говоритъ.

2-й гражд. Послушаемъ его!

Пойдемъ за нимъ, жизнь за него мы сложимъ!

Антоній. Друзья мои, любезные друзья!

Не допустите, чтобы я невольно

Въ мятежъ такой внезапный васъ увлекъ.

Вдь т, кто это дло совершили,—

Почтеннйшіе люди, частныхъ длъ ихъ

И огорченій, правда, я не знаю,

Которыя заставили,— увы,—

Такъ поступить ихъ, но они почтенны

И мудры, и, конечно, вамъ дадутъ

Своихъ поступковъ объясненье. Други!

Я не пришелъ сердца похитить ваши,—

Нтъ, не такой ораторъ я, какъ Брутъ,

Нтъ, я таковъ, какимъ меня давно вы

Вс знаете: я человкъ простой,

Прямой, который только любитъ друга,

Которому публично позволенье

Вы дали, чтобы говорить о немъ.

Нтъ у меня талантовъ, словъ блестящихъ,

Достоинства, искусства въ выраженьяхъ,

Ни силы рчи, чтобъ я кровь людей

Могъ взволновать: я говорю лишь правду

Сказалъ лишь то, что знаете вы сами,

И дорогого Цезаря вамъ раны

Я показалъ,— несчастныя уста,

Печальныя, нмыя, предоставивъ

Имъ замнить меня, но будь я Брутъ

А Брутъ — Антоній,— о, тогда, конечно,

Нашелся бы Антоній, чья бы рчь

Вашъ возмутила духъ, языкъ могучій

Здсь въ каждую изъ Цезаревыхъ ранъ

Вложила бы и даже камни Рима

Воззвала бы къ возстанью, къ мятежу!

Вс. Мятежъ, возстанье!

1-й гражд. Мы сожжемъ домъ Брута.

3-й гражд. Идемъ скорй, идемъ! Скорй за дло!

Разыщемъ заговорщиковъ!

Антоній. Постойте,

Сограждане, я кое-что скажу.

Вс. Эй, слушайте Антонія! Что скажетъ

Антоній благородный?

Антоній. Какъ, друзья?

Спшите вы уйти, еще не, зная,

Чмъ Цезарь вашу заслужилъ любовь?

Увы, еще вамъ это неизвстно!

Такъ надо разсказать вамъ. Вы забыли

Про завщанье, о которомъ я

Упоминалъ вамъ.

Вс. Совершенно врно!

Эй, стойте! Завщанье намъ прочтутъ!

Антоній. Вотъ завщанье съ Цезаря печатью.

Изъ римскихъ гражданъ каждому даетъ онъ,—

Всмъ, каждому,— по семьдесятъ пять драхмъ.

2-й гражд. О благородный Цезарь! Мщенье, мщенье

За смерть его!

3-й гражд. О царственный нашъ Цезарь!

Антоній. Дослушайте жъ съ терпньемъ.

Вс. Тише, эй!

Антоній. И, сверхъ того, онъ всмъ вамъ оставляетъ

Свои гулянья, частные сады

И новыя плодовыя культуры

Везд по эту сторону отъ Тибра,

Онъ отдаетъ навкъ ихъ вамъ и вашимъ

Наслдникамъ на общую всмъ радость,

Чтобъ вы могли спокойно отдохнуть

И погулять. Такъ вотъ каковъ былъ Цезарь!

Скажите же: когда дождетесь вы

Такого же другого?

1-й гражд. Никогда!

О, никогда! Бжимъ, бжимъ — скоре!

Сперва сожжемъ мы Цезарево тло

На площади священной, а затмъ

Къ домамъ злодевъ факелы помчатся.

Берите тло!

2-й гражд. Разводи огонь!

3-й гражд. Ломай скамьи!

4-й гражд. Ломай сиднья, окна,

Все, все! (Граждане уходятъ съ тломъ Цезаря.)

Антоній. Ну, пусть идутъ теперь. Раздоръ,

Ты на ногахъ: иди, куда ты хочешь!

(Входить слуга.)

Что новаго, пріятель?

Слуга. Господинъ,—

Октавій въ Римъ уже пріхалъ.

Антоній. Гд онъ?

Слуга. Теперь онъ въ дом Цезаря съ Лепидомъ.

Антоній. И я сейчасъ приду къ нему туда.

Онъ кстати здсь. Судьба къ намъ благосклонна

И что-нибудь намъ дастъ на этотъ разъ.

Слуга. Я слышалъ отъ него, что Брутъ и Кассій

Верхомъ, какъ сумасшедшіе, промчались

Черезъ ворота Рима.

Антоній. Къ нимъ дошла,

Должно быть, всть, какъ я народъ настроилъ.

Ну, проводи къ Октавію меня.

(Уходятъ.)

СЦЕНА III.

Улица.

Входитъ Цинна, поэтъ.

Цинна. Мн снилось въ эту ночь, что я на пир

Былъ съ Цезаремъ. Приходятъ мн на умъ

Зловщія все мысли. Не хотлось

Мн выходить на улицу, но что-то

Меня влечетъ невольно, чтобъ идти.

(Входятъ граждане.)

1-й гражд. Какъ тебя зовутъ?

2-й гражд. Куда ты идешь?

3-й гражд. Гд ты живешь?

4-й гражд. Ты женатъ или холостъ?

2-й гражд. Отвчай каждому изъ насъ прямо.

0x01 graphic

1-й гражд. Да: и коротко.

4-й гражд. Да, и умно.

3-й гражд. Да, и говори правду: это будетъ самое лучшее.

Цинна. Какъ меня зовутъ? Куда я иду? Гд я живу? Женатъ я или холостъ? Ну, хорошо, я каждому изъ васъ отвчу прямо и коротко, умно и по правд. Умно я скажу, что я холостъ.

2-й гражд. Это значитъ, что вс женатые — дураки? Боюсь, что ты получишь отъ меня за это оплеуху. Ну, продолжай, говори прямо!

Цинна. Скажу прямо, что я иду на погребенье Цезаря.

1-й гражд. Какъ врагъ или какъ другъ?

Цинна. Какъ другъ.

2-й гражд. На этотъ-пунктъ онъ отвтилъ прямо.

4-й гражд. Ну, гд ты живешь? Говори коротко.

Цинна. Коротко сказать, я живу близъ Капитолія.

3-й гражд. Твое имя? Говори правду.

Цинна. По правд, мое имя — Цинна.

1-й гражд. Рвите его на куски: это заговорщикъ.

Цинна. Я Цинна поэтъ! Я поэтъ Цинна!

4-й гражд. Растерзать его за его скверные стихи! Растерзать его за его скверные стихи!

Цинна. Я другой Цинна, не заговорщикъ!

4-й гражд. Все равно, его имя — Цинна, вырвемъ ему это имя изъ сердца и пусть убирается.

3-й гражд. Разорвать, разорвать его! Эй, факелы тащите, факелы! Къ Бруту, къ Кассію! Жгите все! Одни идите къ дому Деція, другіе — къ Каск, третьи — къ Лигарію! Живо!

(Уходятъ.)

Актъ четвертый.

СЦЕНА I.

Домъ въ Рим.

Антоній, Октавій и Лепидъ сидятъ за столомъ.

Антоній. Итакъ, должны вс эти умереть:.

Ихъ имена отмчены.

Октавій. И братъ твой

Умретъ, Лепидъ: на это ты согласенъ?

Лепидъ. Согласенъ.

Октавій. Отчеркни его, Антоній.

Лепидъ. Да, Маркъ Антоній, но съ однимъ условьемъ:

Чтобъ умеръ Публій, сынъ твоей сестры.

Антоній. Пусть онъ умретъ, смотри: вотъ этимъ знакомъ

Его я осуждаю. Но, Лепидъ,

Сходи-ка ты въ домъ Цезаря: достань намъ

Ты завщанье, чтобы обсудить,

Что изъ наслдства сократить возможно.

Лепидъ. А я васъ здсь найду?

Октавій. Мы будемъ здсь

Иль въ зданьи Капитолія.

(Лепидъ уходитъ.)

Антоній. Вотъ слабый,

Совсмъ ничтожный человкъ, пригодный

Лишь на посылки! Разв стоитъ онъ,

При длеж вселенной на три части

Однимъ изъ трехъ быть въ дол?

Октавій. Ты призналъ

Его такимъ, когда ему позволилъ

При обсужденьи голосъ подавать,

Кто долженъ умереть,— въ совт черномъ

И при длахъ проскрипціи.

Антоній. Октавій.

Я больше жилъ, чмъ ты. Хоть на него

Мы почести теперь и возлагаемъ,

Чтобъ отъ различныхъ тягостей постыдныхъ

Себя освободить,— но пусть все это

Для насъ несетъ онъ, какъ несетъ оселъ

Грузъ золота, потя и вздыхая

Подъ тяжестью, ведомый иль гонимый,

Куда ему назначимъ мы итти,

Когда же онъ сокровище доставить,

Куда велимъ,— съ него мы снимемъ грузъ

И, какъ осла ненужнаго, отпустимъ:

Пусть хлопаетъ ушами и пасется,

Гд хочетъ.

Октавій. Какъ желаешь, поступай,

Онъ все же воинъ опытный и храбрый.

Антоній. Октавій, вдь таковъ же и мой конь,

За что его и кормомъ я снабжаю.

Созданье это я училъ сражаться,

Бжать и останавливаться вдругъ

И на врага скакать, его движенья

Тлесныя мой направляетъ духъ.

И нашъ Лепидъ во многихъ отношеньяхъ

Ничуть не лучше: надобно его

Учить, вести, впередъ указкой двигать,

Онъ — малый съ ограниченнымъ умомъ,

Питается остатками чужими,

Объдками, лишь подражать способенъ

И то, что ужъ использовали люди,—

Своею модой длаетъ, о немъ

Не говори иначе, какъ о вещи.

Теперь узнай, Октавій, о длахъ

Великихъ и серьезныхъ: Брутъ и Кассій

Войска сбираютъ, мы должны имъ смло

Противостать. Устроимъ нашъ союзъ,

Оберемъ друзей и напряжемъ вс силы.

Немедленно составимъ засданье

Совта, чтобъ все тайное раскрыть

И отразить открытую опасность.

Октавій. Да, это нужно, мы рискуемъ всмъ,

Со всхъ сторонъ враги насъ окружаютъ,

И многіе, съ улыбкой на устахъ,

Боюсь, грозятъ намъ тысячами козней.

(Уходятъ.)

СЦЕНА II.

Лагерь близъ Сардъ. Передъ шатромъ Брута.

Барабанный бой. Входятъ Брутъ, Луцилій, Луцій и воины, къ нимъ навстрчу идутъ Титиній и Пиндаръ.

Брутъ. Стой!

Луцилій. Передай команду: стой!

Брутъ. Что скажешь,

Луцилій? Кассій близко?

Луцилій. Онъ ужъ здсь:

Вотъ Пиндаръ, онъ принесъ теб съ собою

Отъ господина своего привтъ.

Брутъ. Его привтъ весьма любезенъ. Пиндаръ,—

Твой господинъ иль потому, что самъ

Онъ измнился, или по причин

Неправильныхъ поступковъ подчиненныхъ,—

Мн поводъ далъ серьезный пожелать,

Чтобъ то, что совершилось, оказалось

Несовершивишмся. Но если здсь

Онъ самъ, то мн, надюсь, объясненье

Онъ дастъ.

Пиндаръ. Мой благородный господинъ

Придетъ сюда,— я въ томъ не сомнваюсь,—

Такимъ, какимъ являлся онъ всегда:

Исполненнымъ достоинства и чести.

Брутъ. Въ томъ нтъ сомннья. Но скажи, Луцилій:

Какъ принялъ онъ тебя?

Луцилій. Весьма любезно

И съ полнымъ уваженьемъ,— но не такъ,

Какъ прежде: не съ такою простотою,

Свободою и дружескимъ доврьемъ.

Брутъ. Ты описалъ мн охлажденье дружбы,

Когда-то столь горячей. Знай, Луцилій:

Когда любовь на убыль ужъ пошла,

Тогда растетъ любезность напускная.

Въ простой, открытой дружб нтъ притворства,

Фальшивые же люди на словахъ

Подобны лошадямъ, на видъ горячимъ,

Которыя исполненными силы

Намъ кажутся и быстроту сулятъ,

Но, чуть лишь шпоры въ ихъ бока вонзятся,

Теряютъ спесь, надеждъ не оправдавъ,

И жалкихъ клячъ являются не лучше.

Ну, что же: Кассій съ арміей пришелъ?

Луцилій. Намрены они сегодня ночью

Расположиться въ Сардахъ, но изъ войска

Значительная часть, и въ томъ числ

Вс всадники,— при Кассіи.

(Слышатся звуки марша).

Брутъ. Чу! Вотъ онъ.

Пойдемъ къ нему мы вжливо навстрчу.

(Входитъ Кассій съ войсками.)

Кассій. Стой!

Брутъ. Стой! Пускай передадутъ команду

Изъ строя въ строй тамъ дальше.

Первый воинъ. Стой!

Второй воинъ. Стой!

Третій воинъ. Стой!

Кассій. Мой благородный братъ, ты былъ со мною

Несправедливъ.

Брутъ. Вы, боги, будьте судьи!

Бываю ль я несправедливъ съ врагомъ?

А если нтъ,— то какъ я могъ быть съ братомъ

Я справедливъ?

Кассій. Брутъ, этой рчью трезвой

Стараешься обиду ты прикрыть,

И если такъ, то…

Брутъ. Успокойся, Кассій:

Помягче горе выскажи свое,

Тебя довольно хорошо я знаю.

Здсь, предъ лицомъ обихъ нашихъ армій,

Которыя должны межъ нами видть

Одну любовь.— не будемъ враждовать.

Пусть отойдутъ войска твои немного,

Затмъ въ шатр моемъ ты можешь, Кассій,

Свою печаль подробнй изложить,

А я готовъ съ терпньемъ слушать.

Кассій. Пиндаръ,

Начальникамъ отрядовъ прикажи

Немного отступить назадъ.

Брутъ. Луцилій,

Ты сдлай то же съ нашей стороны.

Пусть никого въ шатеръ къ намъ не впускаютъ,

Пока мы свой не кончимъ разговоръ.

На страж будутъ Луцій и Титиній.

(Уходятъ).

СЦЕНА III.

Въ шатр Брута.

Входятъ Брутъ и Кассій.

Кассій. Вотъ въ чемъ ты честь мою задлъ: тобою

Подвергнутъ былъ взысканью Луцій Пелла

За то, что онъ съ сардійцевъ взятки бралъ.

Хоть за него въ письм тебя просилъ я,

Какъ за знакомца своего, но ты

Письмо мое оставилъ безъ послдствій.

Брутъ. Не самъ ли честь свою задлъ ты, Кассій,

Когда писалъ такое мн письмо?

Кассій. Нельзя въ такія времена, какъ наше,

Проступокъ каждый мелкій ставить въ счетъ.

Брутъ. Но теб сказать я долженъ, Кассій:

Въ народ много говорятъ, что ты

Самъ на руку нечистъ,— что недостойнымъ

Ты должности за деньги продаешь.

Кассій. Я на руку нечистъ! Брутъ это молвилъ,

Скажи мн это кто другой,— то были бъ,

Клянусь, его послднія слова!

Брутъ. Лишь Кассія прославленное имя

Слегка облагородило тотъ грхъ,

И только потому онъ могъ донын

Избгнуть наказанья!

Кассій. Наказанья!

Брутъ. Припомни мартъ, припомни иды марта:

Не ради ль справедливости убитъ

Великій Юлій? И какой бездльникъ

Его коснулся бъ, поразить бы смлъ,

Когда бъ не вынуждала справедливость?

И что жъ? Одинъ изъ насъ, одинъ изъ тхъ,

Которые убили человка,

Первйшаго межъ всми въ этомъ мір,

За то, что онъ поддерживалъ разбой,—

Теперь мараетъ собственныя руки

Позорной грязью взятокъ, продаетъ

Могучее пространство нашей власти

За горсть такого мусора? Нтъ, лучше

Собакой быть и лаять на луну,

Чмъ быть подобнымъ римскимъ гражданиномъ!

Кассій. Брутъ, не дразни меня, я не стерплю,

Забылся ты, тсня меня, я воинъ,

Старй тебя длами и способнй,

Чмъ ты, условья ставить.

Брутъ. Полно, Кассій:

Ты не таковъ.

Кассій. Нтъ, я таковъ.

Брутъ. Нтъ, нтъ!

Кассій. Довольно же нападокъ, я забудусь,

Побереги себя, мое терпнье

Ты больше не испытывай, прошу.

Брутъ. Прочь, жалкій человкъ!

Кассій. Возможно ль это?

Брутъ. Ты долженъ слушать: я молчать не стану!

Ужели опрометчивый твой гнвъ

Меня заставитъ уступить дорогу?

Чтобъ я предъ сумасшедшимъ сталъ дрожать?

Кассій. О боги, боги! Мн ль терпть все, это?

Брутъ. Все это? Больше! Злись, пока не лопнетъ

Отъ гнва сердце гордое твое!

Ступай къ своимъ рабамъ, чтобъ показать имъ,

Какъ ты горячъ, иль плнниковъ своихъ

Заставь дрожать! Я я,— чтобъ уступилъ я?

Чтобъ сталъ тебя щадить и преклоняться

Передъ упрямствомъ права твоего?

Клянусь богами, принужденъ ты будешь,

Хоть разорвись, переварить весь ядъ

Твоей досады, и тебя отнын

Своей потхой буду я считать,

Посмшищемъ, какъ только ты грозить мн

Начнешь опять!

Кассій. Вотъ до чего дошло!

Брутъ. Ты говоришь мн, что ты лучшій воинъ,

Чмъ я, что жъ, докажи, что это такъ,

Что хвастовство твое не лживо, я же

Охотно, что касается меня,

Готовъ у благороднйшихъ учиться.

Кассій. Брутъ, ты во всемъ ко мн несправедливъ:

Я лишь сказалъ, что старше я, какъ воинъ,—

Не лучше, разв ‘лучше’ я сказалъ?

Брутъ. Да чтобъ ты ни сказалъ,— мн безразлично.

Кассій. Будь Цезарь живъ,— онъ самъ бы не ршился

Такъ оскорблять меня.

Брутъ. Молчи, молчи!

Ты не посмлъ бы такъ его затронуть.

Кассій. Я — не посмлъ бы?

Брутъ. Нтъ.

Кассій. Я не посмлъ бы

Его затронуть?

Брутъ. Жизнь свою щадя,

Ты не посмлъ бы.

Кассій. Право, слишкомъ много

Ты на мою надешься любовь,

Меня заставишь сдлать ты, пожалуй,

О чемъ придется тяжко мн грустить.

Брутъ. Ты сдлалъ то, о чемъ грустить ты долженъ!

Въ твоихъ угрозахъ, Кассій, страха нтъ:

Я честностью вооруженъ такъ сильно,

Что для меня он — пустой лишь втеръ,

Который безразличенъ для меня.

Нуждаясь разъ въ извстной сумм денегъ,

Я посылалъ за золотомъ къ теб,

И ты мн отказалъ. По я не въ силахъ

Путемъ позорнымъ деньги добывать,

Клянусь я небомъ, что скоре сердце

Свое отдамъ въ чеканъ, всю кровь по каплямъ

На драхмы издержу, чмъ выжимать

У бдняковъ крестьянъ ихъ грошъ ничтожный

Какимъ-нибудь обманомъ! Посылалъ

За золотомъ къ теб я для того лишь,

Чтобъ легіонамъ заплатить моимъ,

И получилъ отказъ. Ужель достоинъ

Такой поступокъ Кассія? Иль могъ бы

Отвтить Каю Кассію я такъ,

Какъ онъ отвтилъ мн? О, если станетъ

Когда-нибудь Маркъ Брутъ такимъ скупцомъ,

Чтобъ низкіе вести такіе счеты

Съ друзьями,— о, тогда готовьте, боги,

Свои перуны, чтобы раздробить

Его въ куски!

Кассій. Теб не отказалъ я.

Брутъ. Ты отказалъ!

Кассій. Нтъ, нтъ! Тотъ былъ глупецъ,

Кто отъ меня пришелъ къ теб съ отвтомъ.

Брутъ растерзалъ мн сердце: долженъ другъ

Съ терпніемъ сносить ошибки друга,

А Брутъ мои преувеличить радъ.

Брутъ. Нтъ, если ими самъ я не обиженъ.

Кассій. Не любишь ты меня.

Брутъ. Твоихъ проступковъ

Я не люблю.

Кассій. Ихъ дружеское око

Замтить не могло бы.

Брутъ. Льстецъ бы ихъ

Не видлъ, будь они Олимпа больше.

Кассій. Приди жъ, Антоній, ты, Октавій юный,

Приди, чтобъ вамъ на Кассіи одномъ

Свою всю злобу выместить! Постыла

Жизнь Кассію: онъ ненавидимъ тмъ,

Кого онъ любитъ, оскорбленъ онъ братомъ,

Бранятъ его, какъ плнника, проступки

Записываютъ въ книжку, наизусть

Ихъ учатъ и въ лицо ему бросаютъ!

О, я бы душу выплакалъ изъ глазъ!

Вотъ мечъ мой, вотъ и грудь моя нагая

И сердце въ ней, богаче всхъ сокровищъ

Плутоновыхъ и золота цннй,

Ты, римлянинъ,— возьми жъ его! Дать деньги

Я отказалъ, а сердце отдаю,

Рази меня, какъ Цезаря: я знаю,

Что даже въ мигъ, когда всего враждебнй

Онъ былъ теб,— его любилъ ты больше,

Чмъ Кассія когда-либо любилъ.

Брутъ. Вложи свой мечъ, сердись, когда желаешь,

Свободенъ ты,— какъ хочешь, поступай,

И пусть позоръ твой въ прихоть превратится.

О Кассій, ты соединенъ судьбой

Съ ягненкомъ, гнвъ котораго подобенъ

Огню кремня, который отъ удара

Въ единый мигъ короткой искрой вспыхнетъ

И вмигъ остынетъ.

Кассій. Разв Кассій жилъ

Лишь для того, чтобъ быть потхой Бруту,

Когда печаль и вспыльчивая кровь

Его разстроятъ?

Брутъ. Ни самъ все это

Сказалъ, вспыливъ.

Кассій. Ты это сознаешь?

Дай руку мн.

Брутъ. И сердце вмст съ нею.

Кассій. О Брутъ!

Брутъ. Чего ты хочешь?

Кассій. Неужели

Въ теб нтъ столько къ Кассію любви,

Чтобъ потерпть, когда мой правъ горячій,

Отъ матери въ наслдство перешедшій,

Меня порой забыться заставляетъ?

Брутъ. Да, Кассій, есть, и знай, что съ этихъ поръ,

Когда чрезмрно строгъ ты будешь съ Брутомъ,

Помыслю я, что это мать твоя

Ворчитъ, и не отвчу на нападки.

Поэтъ (за сценой). Впустите же, впустите къ полководцамъ!

Межъ ними споръ какой-то: не годится

Имъ быть однимъ!

Луцлій (за сценой). Нельзя теб войти!

Поэтъ (за сценой). Лишь смерть одна меня здсь остановить!

Входитъ поэтъ, преслдуемый Луциліемъ, Титиніемъ и Луціемъ.

Кассій. Что тамъ еще?

Поэтъ. Стыдитесь, полководцы!

Подумайте, что сдлать вы хотите!

Друзьями будьте, какъ такимъ мужамъ

Прилично: я старй васъ по годамъ!

Кассій. Ха-ха-ха-ха! Какъ пошло этотъ циникъ

Стихи плететъ!

Брутъ. Пошелъ отсюда вонъ!

Прочь, выскочка!

Кассій. Брутъ, полно, успокойся!

Оставь, его манера такова.

Брутъ. Пусть знаетъ время,— и его манеру

Я буду знать! Къ чему здсь, на войн

Шуты такіе? Ну, живй, пріятель,

Пошелъ отсюда!

Кассій Уходи, пошелъ!

(Поэтъ уходитъ.)

Брутъ. Луцилій и Титиній, прикажите

Начальникамъ отрядовъ, чтобъ къ ночевк

Они войска готовили.

Кассій. А сами

Вернитесь и съ собою приведите

Сюда Мессалу.

Брутъ. Луцій, дай вина!

Кассій. Не думалъ я, что такъ вспылить ты можешь.

Брутъ. Ахъ, Кассій, много горя у меня!

Разстроенъ я совсмъ.

Кассій. Ты мало пользы

Извлекъ изъ философіи своей,

Когда отъ бдъ случайныхъ такъ страдаешь.

Брутъ. Никто печаль свою не переносить

Съ такимъ терпньемъ. Порціи ужъ нтъ.

Кассій. Какъ, Порціи?

Брутъ. Да, Порція скончалась.

Кассій. О, какъ ты не убилъ меня за то,

Что я теб упрямо такъ перечилъ?

О, нестерпимо горькая утрата!

Что жь за болзнь?

Брутъ. Не вынесла разлуки,

Притомъ она узнала, что Антоній

И молодой Октавій чрезвычайно

Усилились (объ этомъ всть пришла

Совмстно съ встью о ея кончин),

Отъ горя помшалася она

И въ мигъ, когда съ ней не было прислужницъ,

Огонь ршилась проглотить.

Кассій. И что жъ,—

Такъ умерла?

Брутъ. Такъ именно.

Кассій. О боги

Безсмертные!

(Входить Луцій съ виномъ и лампою.)

Брутъ. Теперь ни слова больше

О ней, прошу. (Луцію). Налей вина скоре!

Вотъ въ этомъ, Кассій, я похороню

Вс огорченья.

Кассій. Я всмъ сердцемъ жажду

Налогъ тотъ благородный получить.

Налей мою полне чашу, Луцій!

Не много будетъ, сколько бъ я ни выпилъ

За поддержанье Брутовой любви.

(Луцій уходить.)

Брутъ. Войди, Титиній!

(Входятъ Титиній и Мессала.)

Здравствуй, другъ Мессала!

Вкругъ этой лампы сядемъ вс теперь

И ваши вс потребности обсудимъ.

Кассій. О Порція, ужель тебя ужъ нтъ?

Брутъ. Прошу тебя,— о ней ни слова больше.

Мессала, вотъ я получилъ письмо,

Что молодой Октавій и Антоній

На насъ съ большими силами идутъ

И свой походъ къ Филиппамъ направляютъ.

Мессала. Я получилъ такое же письмо.

Брутъ. И что еще тамъ говорится?

Мессала. Въ силу

Проскрипціонныхъ списковъ объ опал

Октавіанъ, Антоній и Лепидъ

Сто человкъ сенаторовъ казнили.

Брутъ. Вотъ въ этомъ отношеньи наши письма

Расходятся: по свдньямъ моимъ,

Лишь семьдесятъ сенаторовъ погибло

По спискамъ тмъ,— въ числ ихъ Цицеронъ.

Кассій. Какъ? Цицеронъ?

Мессала. Да, Цицерона также

Проскрипція постигла. Отъ жены

Есть у тебя письмо, мой повелитель?

Брутъ. Нтъ.

Мессала. И въ твоемъ письм не говорится

О ней?

Брутъ. Нтъ, ничего, Мессала.

Мессала. Странно!

Брутъ. Что спрашиваешь ты? Въ твоемъ письм

Есть свднья о ней?

Мессала. Нтъ, повелитель.

Брутъ. Какъ римлянинъ, всю правду мн скажи.

Мессала. Перенеси жъ, какъ римлянинъ, ту правду.

Она скончалась,— очень странной смертью.

Брутъ. Прости жъ навки, Порція! Что длать,—

Мы вс должны, Мессала, умереть,

И въ помысл о томъ, что неизбжно

Когда-нибудь ей предстояла смерть,—

Я почерпаю силу примириться

Теперь съ ея кончиною.

Мессала. Такъ сноситъ

Великій мужъ великія потери!

Кассій. Себя принудить я бы могъ къ тому же,

Но по природ вынесъ бы едва ль.

Брутъ. Ну, хорошо. Итакъ, теперь приступимъ

Къ живому длу нашему. Что скажешь

О томъ, идти ль къ Филиппамъ намъ теперь?

Кассій. Я думаю, что это неудобно.

Брутъ. Твои причины?

Кассій. Вотъ он: намъ лучше,

Чтобъ непріятель самъ насъ сталъ искать,

Такъ будетъ онъ невольно тратить силы

И утомитъ войска свои, и этимъ

Самъ нанесетъ уронъ себ, а мы,

Въ спокойствіи на мст оставаясь,

Всю крпость и подвижность сохранимъ.

Брутъ. Какъ доводы ни хороши, однако

Они уступятъ лучшимъ. Тотъ народъ,

Что населяеть мстность между нами

И городомъ Филиппами,— лишь силой

Привязанъ къ намъ: онъ поневол дань

Намъ заплатилъ, пройдя чрезъ эту мстность,

Пополнятъ лишь число свое враги,

Составъ свой освжать и увеличатъ

И наберутся смлости. Вс эти

Мы выгоды у нихъ отнимемъ, если

Мы при Филиппахъ встртимъ ихъ, имя

Народъ тотъ позади.

Кассій. Мой добрый братъ,

Послушай…

Брутъ. Извини меня. Не надо

Намъ также забывать, что мы теперь

Послднихъ изъ друзей своихъ собрали,

Вс легіоны набраны сполна

И наше дло зрлости достигло.

Врагъ съ каждымъ днемъ растетъ еще, а мы

Ужъ на вершин: намъ грозить упадокъ.

Моментъ прилива есть въ людскихъ длахъ,

Который, если мы его теченье

Какъ разъ захватимъ,— къ счастью насъ ведетъ,

А чуть его упустимъ,— весь путь жизни

Становится намъ мелью и бдой.

Теперь плывемъ мы по волнамъ обильнымъ

И мы должны использовать потокъ,

Пока онъ служитъ намъ, а то, пожалуй,

Съ удачею простимся.

Кассій. Что же, длай,

Какъ хочешь. Сами двинемся въ походъ

И при Филиппахъ встртимъ ихъ.

Брутъ. Тьма ночи

Подкралася, пока мы говоримъ,

Должна необходимости природа

Повиноваться, отдыхъ небольшой

Должны мы уловить. Еще сказать мн

Ты что-нибудь имешь?

Кассій. Ничего.

Прощай же, доброй ночи. Рано утромъ

Мы встанемъ и отправимся въ походъ.

Брутъ. Эй, Луцій! (Входитъ Луцій.)

Дай мое ночное платье.

(Луцій уходитъ.)

Прощай, мой другъ Мессала. Доброй ночи,

Титиній! Славный, благородный Кассій,—

Спокойной ночи, отдохни!

Кассій. Братъ милый!

Какъ эта ночь прискорбно началась!

Пусть никогда не будетъ между нами

Такихъ раздоровъ,— никогда, мой Брутъ!

Брутъ. Все хорошо теперь.

Кассій. Спокойной ночи,

Мой другъ.

Брутъ. Спокойной ночи, милый братъ.

Мессала и Титиній. Спокойной ночи, Брутъ, нашъ повелитель.

Брутъ. Прощайте вс.

(Вс, кром Брута, уходятъ, входитъ Луцій съ ночнымъ платьемъ Брута.)

Брутъ. Дай платье мн сюда.

А гд твой инструментъ?

Луцій. Онъ здсь, въ палатк.

Брутъ. Какъ ты соплино говоришь! Бдняжка,

Тебя не осуждаю я: давно

Теб пора ложиться спать. Пусть Клавдій

И кто-нибудь еще изъ слугъ моихъ

Сюда ко мн придутъ: они спать лягутъ

Здсь на подушкахъ у меня въ шатр.

Луцій. Варронъ и Клавдій!

(Входятъ Варронъ и Клавдій.)

Варронъ. Господинъ, ты звалъ насъ?

Брутъ. Прошу васъ, господа, вотъ здсь въ шатр

Лечь спать, быть можетъ, ночью васъ пошлю я

По длу къ брату Кассію.

Варронъ. Мы можемъ

Стоять и ждать приказа твоего.

Брутъ. Нтъ, не хочу я этого, ложитесь!

Я, можетъ быть, ршенье измню.

Вотъ, Луцій, книга, что искалъ я долго:

Ее въ карман платья я забылъ.

(Барронъ и Клавдіи ложатся спать.)

Луцій. Я былъ вполн увренъ, повелитель,

Что ты мн этой книги не давалъ.

Брутъ. Прости меня, мой мальчикъ: я забывчивъ.

Не можешь ли ты тяжесть вкъ своихъ

Преодолть немного, чтобъ сыграть мн

Мелодію иль дв?

Луцій. О да, конечно,

Когда угодно.

Брутъ. Такъ сыграй, мой мальчикъ,

Стсняю я тебя, но ты такъ добръ.

Луцій. Вдь это долгъ мой, господинъ.

Брутъ. Мн вовсе

Не нужно, чтобъ ты долгъ свой исполнялъ

Сверхъ силъ своихъ: я знаю, какъ потребенъ

Спокойный сонъ для крови молодой.

Луцій. Я, господинъ, ужъ спалъ.

Брутъ. Отлично сдлалъ,

И снова будешь спать: тебя не долго

Я задержу. Пока я буду живъ,

Къ теб я буду добръ. (Музыка и пнье.)

Мотивъ сонливый.

О сонъ-убійца, для чего налегъ ты

На мальчика свинцовой булавой,

Когда тебя онъ музыкою тшитъ?

Спокойной ночи, милый мой слуга,

Не буду я такимъ жестокимъ, чтобы

Будить тебя, а если головой

Поникнешь ты, то инструментъ свой сломишь.

Его возьму я у тебя: спокойно,

Мой мальчикъ, спи. Ну, вотъ, теперь посмотримъ,

Не перевернуть ли тотъ листъ послдній,

Гд я читалъ. Вотъ, кажется, то мсто.

(Входитъ духъ Цезаря.)

0x01 graphic

Какъ тускло свтитъ лампа! Л! Кто это?

Мн кажется, что слабость глазъ моихъ

Виднье это страшное рождаетъ.

Оно идетъ ко мн. Что ты такое?

Скажи мн: богъ ты, ангелъ или дьяволъ,

Что кровь мою ты въ жилахъ леденишь

И волосы мои вздымаешь дыбомъ?

Скажи: кто ты такой?

Духъ. Злой духъ твой, Брутъ.

Брутъ. Зачмъ пришелъ ты?

Духъ. Чтобъ теб повдать,

Что ты меня увидишь при Филиппахъ.

Брутъ. Такъ, значитъ, я тебя увижу снова?

Духъ. Да, при Филиппахъ.

Брутъ. Что же, приходи,

Тебя хочу я встртить при Филиппахъ.

(Духъ исчезаетъ.)

Когда въ себя пришелъ я, ты исчезъ,

Злой духъ, съ тобой поговорить я больше

Хотлъ бы. Мальчикъ! Луцій! Клавдій! Эй,

Варронъ! Проснитесь! Клавдій!

Луцій. Эти струны

Фальшивы, господинъ.

Брутъ. Объ инструмент

Своемъ онъ грезитъ. Луцій, пробудись!

Луцій. Что, господинъ?

Брутъ. Во сн ли такъ кричалъ ты?

Луцій. Я, господинъ, не помню, чтобъ кричалъ.

Брутъ. Да, ты кричалъ. Ты ничего не видлъ?

Луцій. Нтъ, ничего.

Брутъ. Засни же снова. Клавдій!

(Варрону). Проснись, пріятель!

Варронъ. Что?

Клавдій. Что, господинъ?

Брутъ. Зачмъ во сн такъ громко вы кричали?

Варронъ и Клавдій. Кричали мы?

Брутъ. Кричали. Что-нибудь

Вы видли?

Барронъ. Я — ничего.

Клавдій. Я — тоже.

Брутъ. Ступайте жъ къ брату Кассію теперь

И попросите, чтобы онъ пораньше

Съ войсками вышелъ, я за нимъ потомъ

Послдую.

Оба. Сейчасъ мы все исполнимъ.

(Уходятъ.)

Актъ пятый.

СЦЕНА I.

Равнина при Филиппахъ.

Входитъ Октавій и Антоній съ войсками.

Октавій. Смотри, Антоній: ужъ надежды наши

Къ осуществленью близки. Ты твердилъ,

Что врагъ съ высотъ спуститься не захочетъ

И будетъ крпко занимать холмы,

На дл же — не то: ихъ войско близко,

Они хотятъ, какъ будто, при Филиппахъ

Предупредить насъ, чтобы дать отвтъ,

Не ожидая нашего вопроса.

Антоній. Вздоръ, я проникъ въ ихъ замыслы: я знаю,

Зачмъ они такъ длаютъ, они

Избрать другое мсто были бъ рады,

Но къ намъ теперь спускаются, скрывая

Подъ напускною храбростью свой страхъ,

И думаютъ, что, выступивъ навстрчу,

Заставятъ насъ въ ихъ мужество поврить.

Но это не удастся.

(Входитъ встникъ.)

Встникъ. Полководцы,

Готовьтесь: врагъ идетъ съ отважнымъ видомъ,

Ужъ вывшенъ кровавый знакъ войны

И что-нибудь сейчасъ же нужно сдлать.

Антоній. Октавій, ты веди свои войска,

Не торопясь, налво по равнин.

Октавій. Я правый флангъ возьму, а лвый — ты.

Антоній. Зачмъ ты мн перечишь въ этомъ дл?

Октавій. Я не перечу, но я такъ хочу.

(Маршъ. Входятъ Брутъ и Кассій съ войсками, Луцилій, Титиній, Мессала и другіе.)

Брутъ. Они стоятъ: хотятъ переговоровъ.

Кассій. Титиній, стой: мы будемъ говорить.

Октавій. Не дать ли знакъ къ сраженью, Маркъ Антоній?

Антоній. Нтъ, Цезарь: мы должны на вызовъ ихъ

Отвтить. Выходи къ нимъ: полководцы

Хотятъ бесды.

Октавій. Стойте жъ до сигнала!

Брутъ. Сперва слова, потомъ удары, такъ ли,

Сограждане?

Октавій. Не значитъ это только,

Что намъ слова пріятне, чмъ вамъ.

Брутъ. Хорошія слова, Октавій, лучше,

Чмъ злой ударъ.

Антоній. Ты, Брутъ, ударъ свой злой

Соединяешь съ добрыми словами,

Свидтельство тому — та рана въ сердц

У Цезаря, которую нанесъ ты,

Крича: ‘Привть теб, великій Цезарь,—

Да здравствуетъ!’

Кассій. Антоній,— каковы

Твои удары, мы еще не знаемъ,

Что жъ до рчей,— для нихъ ты обокралъ

Пчелъ Гиблы и оставилъ ихъ безъ меда.

Антоній. Но не безъ жала.

Брутъ. Да,— и безъ жужжанья,

Которое похитилъ ты у нихъ:

Съ умомъ грозишь ты раньше, чмъ ужалишь.

Антоній. Вы такъ не поступали, негодяи,

Когда вонзали подлые мечи

Вы Цезарю въ бока: какъ обезьяны,

Свои вы зубы скалили, виляли

Хвостомъ, какъ псы, и гнулись, какъ рабы,

Цлуя ноги Цезаря,— а сзади

Проклятый Каска, какъ дворняжка злая,

Ему вцпился въ шею. О льстецы!

Кассій. Льстецы! Ну, Брутъ,— себ будь благодаренъ:

Его языкъ не могъ бы оскорблять

Тебя, когда бы дломъ правилъ Кассій.

Октавій. Довольно, къ длу! Если этотъ споръ

Насъ въ потъ вгоняетъ, то его ршенье

Кровавыхъ капель будетъ стоить. Вотъ,

Смотрите, заговорщики: извлекъ я

На васъ свой мечъ, когда его вложу?

О, никогда, пока не отомстится

Вс раны Цезаря, вс тридцать три,

Сторицею,— иль Цезаря второго

Пусть поразятъ измнниковъ мечи!

Брутъ. Умрешь не отъ измнниковъ ты, Цезарь,

Иль разв лишь отъ тхъ, что при себ

Ты держишь.

Октавій. Да, надюсь, не рожденъ я,

Чтобъ умереть отъ Брутова меча,

Брутъ. О, будь ты лучшимъ изъ своей породы,

Ты, юноша, нигд бы не нашелъ

Славнйшей смерти.

Кассій. Злобный ты мальчишка.

Не стоишь чести ты такой! Недаромъ

Связался ты съ кутилой, съ паяцомъ!

Антоній. Молчи ты, старый Кассій!

Октавій. Ну, Антоній,

Пойдемъ теперь. Измнники, я вамъ

Кидаю громко вызовъ въ ваши зубы:

Коль смете сегодня выйти въ бой,—

Идите, если нтъ,— когда угодно.

(Октавіи, Антоній и ихъ войска уходятъ.)

Кассій. Ну, втеръ, дуй! вздымайся, пнный валъ!

Плыви, нашъ челнъ! Вокругъ бушуетъ буря,

И все теперь на ставку!

Брутъ. Другъ Луцилій,

Поди сюда ко мн на пару словъ.

(Брутъ и Луцилій отходятъ въ сторону.)

Кассій. Мессала!

Мессала. Что велитъ мой полководецъ?

Кассій. Сегодня день рожденья моего:

Я въ этотъ день увидлъ свтъ. Мессала,

Дай руку мн: свидтель будешь ты,

Что я сегодня долженъ противъ воли,

Какъ нкогда Помпей, въ одномъ бою

Подвергнуть риску нашу всю свободу.

Ты знаешь, что держался крпко я

Всю жизнь свою ученья Эпикура,

Теперь свой взглядъ готовъ я измнить

И начинаю частью врить въ вещи,

Которыя предсказываютъ намъ

Грядущее. Когда отъ Сардъ мы шли,

На нашъ значокъ передній опустились

Два мощные орла и сли тамъ

И ли и клевали пищу прямо

Изъ рукъ у нашихъ воиновъ, они

Вплоть до Филиппъ сопровождали войско,

Сегодня жъ утромъ улетли прочь,

И вмсто нихъ теперь надъ нами рютъ

Лишь вороны да коршуны и жадно

Нее внизъ глядятъ, какъ будто мы для нихъ

Добыча полумертвая. Ихъ тни

Мн кажутся зловщимъ балдахиномъ,

А наша рать подъ мрачнымъ тмъ покровомъ

Какъ будто духъ готова испустить.

Мессала. Ты этому не врь.

Кассій. И то я врю

Лишь не вполн, я духомъ бодръ и свжъ

И встрчу вс опасности съ отвагой.

Брутъ. Да, да, Луцилій.

Кассій. Благородный Брутъ!

Надюсь, что сегодня будутъ боги

Къ намъ благосклонны, чтобы мы могли

До старости дожить въ любви и въ мир,

Но все жъ людскія вс дла неврны,

И мы всегда должны считаться съ тмъ,

Что можетъ наихудшаго случиться.

Вдь если мы сегодня проиграемъ

Сраженье, то возможно, что съ тобой

Въ послдній разъ мы говоримъ, скажи мн,

Какъ ты тогда намренъ поступить?

Брутъ. Согласно философіи завтамъ,

Которымъ я послдовалъ, когда

Бранилъ Катона за самоубійство,

Которое,— не знаю, почему,—

Онъ надъ собой свершилъ, но я считаю

Позорнымъ и трусливымъ, чтобъ изъ страха

Предъ тмъ, что намъ, быть можетъ, предстоитъ,

Мы сокращали жизнь свою. Терпньемъ

Вооружись, тогда я положусь

На Промыселъ тхъ вышнихъ силъ, что нами

Здсь управляютъ на земл.

Кассій. Такъ, значить,

Когда мы потеряемъ этотъ бой,

Ты допустить способенъ, чтобъ въ тріумф

Тебя по римскимъ улицамъ вели?

Брутъ. Нтъ, Кассій, нтъ, не думай, благородный

Ты римлянинъ, что Брутъ когда-нибудь

Войдетъ въ оковахъ въ Римъ, нтъ, слишкомъ гордъ онъ

Для этого. Но долженъ этотъ день

То довершить, что въ мартовскія иды

Мы начали. Увидимся ли мы,—

Не знаю я, поэтому позволь мн

Теперь съ тобой проститься навсегда.

Прости, прости, прощай навки, Кассій!

Коль суждено намъ свидться съ тобою,

Мы улыбнемся, если нтъ,— тогда

Достойно мы съ тобою разстаемся.

Кассій. Прости, прости, прощай навки, Брутъ!

Коль свидимся съ тобой мы,— улыбнемся,

Коль нтъ,— ты правъ: достойно мы простились.

Брутъ. Итакъ, идемъ. О, если бъ человкъ

Зналъ напередъ конецъ дневной заботы!

Но день пройдетъ,— узнаемъ и конецъ.

Впередъ! Идемъ! (Уходятъ.)

СЦЕНА II.

Тамъ же.

Пол битвы. Шумъ сраженья. Входитъ Брутъ и Мессала.

Брутъ. Скорй, скорй, Мессала, позжай,

Отдай записку эту легіонамъ

На той вотъ сторон (Сильный шумъ битвы.)

Пускай вс разомъ

Спшатъ они впередъ, я замчаю,

Что держится Октавія крыло

Лишь слабо, и одинъ внезапный натискъ

Достаточенъ, чтобъ опрокинуть ихъ.

Спши, спши: пусть внизъ бгутъ вс разомъ!

(Уходятъ.)

СЦЕНА III.

Другая часть поля.

Шумъ битвы. Входитъ Кассій и Титниій.

Кассій. Смотри, смотри, Титиній: негодяи

Бгутъ! Я самъ невольно становлюсь

Врагомъ своихъ, неся значокъ вотъ этотъ

Какой-то трусъ бжалъ: его убилъ я

И взялъ значокъ.

Титиній. О Кассій, слишкомъ рано

Брутъ далъ сигналъ, имя перевсъ

Надъ молодымъ Октавіемъ, чрезмрно

Онъ пылокъ былъ: войска его тамъ грабить.

А насъ межъ тмъ Антоній окружилъ.

(Входитъ Пиндаръ.)

Пиндаръ. Бги, бги подальше, полководецъ:

Ужъ Маркъ Антоній въ лагер твоемъ.

Бги подальше, благородный Кассій!

Кассій. Довольно этотъ холмъ далекъ оттуда,

Взгляни, Титиній,— не мои ль палатки

Я вижу тамъ въ огн?

Титиній. Да, повелитель.

Кассій. Титиній, если любишь ты меня,

Возьми коня ты моего и шпоры

Вонзи въ него, чтобъ онъ тебя принесъ

Вонъ къ тмъ войскамъ и мигомъ же обратно,

Дабы я могъ наврное узнать,

Кто это,— непріятель или наши.

Титиній. Какъ мысль быстра, такъ быстро я вернусь.

(Уходитъ.)

Кассій. Прошу, взойди на холмъ повыше, Пиндаръ,

Я дальнозорокъ не былъ никогда,—

Слди же за Титиніемъ прилежно

И, что увидишь въ пол, мн скажи.

(Пиндаръ взбирается на холмъ.)

Я въ этотъ день увидлъ свтъ, и время

Сегодня округлилось: гд я началъ,

Тамъ долженъ я и кончить,— жизнь моя

Свершила кругъ. Что новаго, пріятель?

Пиндаръ (сверху). О господинъ!

Кассій. Что новаго?

Пиндаръ. Титиній

Въ кругъ всадниковъ попалъ, они къ нему

Несутся, онъ отъ нихъ… Скорй, Титиній!

Они его почти уже догнали…

Вотъ сходятъ ужъ съ коней иные… Онъ

Слзаетъ также… (Слышны крики.)

Онъ взятъ въ плнъ!

Чу,— слышишь?

Они кричать отъ радости.

Кассій. Спустись!

Довольно ужъ… Смотрть не надо больше,

О, жалкій трусъ я: дожилъ до того,

Что лучшій другъ мой въ плнъ врагу попался

Въ виду моемъ! (Пиндаръ спускается.)

Поди сюда, слуга:

Ты въ Паріи былъ мною взятъ, какъ плнникъ,

Спасая жизнь теб, я клятву взялъ

Съ тебя, что все, чего бы ни просилъ я,

Исполнишь ты. Исполни жъ свой обтъ:

Отнын я даю теб свободу.

Возьми же этотъ добрый мечъ, который

Сквозь внутренности Цезаря прошелъ,

И въ эту грудь вонзи его, не медля.

Не отвчай мн, вотъ, за рукоятку

Возьми, когда закрою я лицо,—

Вотъ такъ,— ударь мечомъ меня.

(Пиндаръ закалываетъ его.)

О Цезарь,—

Ты отомщенъ — и самымъ тмъ мечомъ,

Которымъ я убилъ тебя. (Умираетъ.)

Пиндаръ. Свободенъ

Отнын я, хоть и не тмъ путемъ,

Какимъ хотлъ бы этого. О Кассій!

Отъ этихъ странъ твой Пиндаръ убжитъ

Далеко,— такъ далеко, что вовки

Никто его изъ римлянъ не найдетъ.

(Уходитъ.)

Входятъ Титиній и Мессала.

Мессала. Здсь лишь обмнъ произошелъ, Титиній:

Побитъ Октавій благороднымъ Брутомъ,

Антоній же надъ Кассіемъ взялъ верхъ.

Титиній. Нашъ Кассій будетъ радъ твоимъ извстьямъ.

Мессала. Какъ ты его оставилъ?

Титиній. Безутшнымъ.

Съ нимъ Пиндаръ былъ,— на этомъ вотъ холм.

Мессала. Не онъ ли это на земл лежить тамъ?

Титиній. Лежитъ, какъ будто не живой… О, сердце

Мое!

Мессала. То онъ, Титиній?

Титиній. Нтъ, Мсссала,

Нтъ,— это больше ужъ не Кассій нашъ!

О солнце заходящее,— какъ къ ночи

Ты въ красныхъ опускаешься лучахъ,—

Такъ закатились здсь подъ красной кровью

Дни Кассія! Зашло ты, солнце Рима!

Остались намъ лишь тучи да дожди,

Да вчныя тревоги! Наше дло

Покончено! Не вря въ мой успхъ,

Себя убилъ онъ.

Мессала. Недостатокъ вры

Въ успхъ его до этого довелъ.

О злобная ошибка, дочь печали!

Зачмъ предвзятой мысли человка

Такъ скоро ты показываешь вещи,

Которыхъ нтъ? О заблужденье, слишкомъ

Легко твое зачатье, и къ рожденью

Счастливому, увы, ты не приходишь,—

Лишь губишь мать, зачавшую тебя!

Титиній. Эй, Пиндаръ! Гд ты, Пиндаръ?

Мессала. Ты, Титиній,

Ищи его, а я теперь пойду

Навстрчу Бруту славному, чтобъ этой

Ужасной встью слухъ его сразить.

И говорю — сразить, затмъ, что знаю,

Что ни кинжаломъ острымъ, ни стрлой

Отравленной не будутъ уши Брута

Поражены такъ сильно, какъ извстьемъ

О зрлищ такомъ.

Титиній. Спши, Мессала,

А я здсь буду Пиндара искать.

(Мессала уходитъ.)

Зачмъ меня послалъ ты, храбрый Кассій?

Не встртилъ разв я твоихъ друзей?

И разв т друзья не возложили

Внокъ побдный на мое чело,

Чтобъ я теб отнесъ его? Не слышалъ

Ты криковъ ихъ? Увы, ты все смшалъ!

Но все же я внцомъ тебя украшу,

Твой врный Брутъ его мн поручилъ

Отдать теб: исполню просьбу Брута.

Приди же, Брутъ, скорй: смотри, какъ нжно

Я Кассія почтилъ! Простите, боги,—

Удлъ для римлянъ — гибнуть, долгъ храня:

Мечъ Кассія, рази же и меня!

(Убиваетъ себя.)

Шумъ битвы. Входятъ Мессала,

Брутъ, молодой Катонъ, Стратонъ, Волумній и Луцилій.

Брутъ. Гд, гд, Мессала, трупъ его лежитъ?

Мессала. Вонъ тамъ, смотри: надъ нимъ скорбитъ Титиній.

Брутъ. Титиній вверхъ лицомъ лежитъ.

Катонъ. Убитъ онъ!

Брутъ. О Юлій Цезарь, ты еще могучъ!

Твой духъ повсюду между нами бродитъ

И направляетъ наши онъ мечи

Въ грудь собственную намъ!

Катонъ. Титиній храбрый!

Брутъ, посмотри, какъ нжно увнчалъ

Онъ Кассія усопшаго!

Брутъ. Найдется ль

Въ живыхъ изъ римлянъ двое, имъ подобныхъ?

Прощай, послдній римлянинъ! Вовки

Римъ равнаго теб не породитъ!

Друзья, надъ этимъ трупомъ слезъ я долженъ

Пролить гораздо больше, чмъ придется

Вамъ здсь увидть,— но для этихъ слезъ

Еще найду, найду я время, Кассій!

Для похоронъ отправимъ тло въ Тазосъ,—

Здсь, въ лагер, не будемъ хоронить,

Чтобъ этимъ насъ въ унынье не повергнуть.

Луцилій, ты и молодой Катонъ

Готовьтесь снова къ выступленью въ поле,

Вы, Лабеонъ и Флавій, стройте войско,

Теперь лишь три часа: до тьмы ночной

Испробуемъ, что дастъ намъ новый бой.

(Уходятъ.)

СЦЕНА IV.

Другая часть поля.

Шумъ битвы. Входятъ, сражаясь, воины обихъ армій, затмъ Брутъ, молодой Катонъ, Луцилій и другіе.

Брутъ. Впередъ! Держитесь крпко, земляки!

Катонъ. Не римлянинъ, кто этому не внемлетъ!

За мною! Кто за мной? Свое я имя

Чрезъ поле битвы громко возглашу:

Узнайте,— я Катонъ, Катонъ, сынъ Марка,

Тирановъ врагъ, своей отчизны другъ!

Я — молодой Катонъ, Катонъ, сынъ Марка!

Брутъ. А я — Маркъ Брутъ! Смотрите: я — Маркъ Брутъ!

Брутъ, другъ своей отчизны! Знайте Брута!

(Уходитъ, снижаясь.)

Луцилій. О юный нашъ и доблестный Катонъ!

Уже сраженъ ты? Да, ты умираешь,

И столь же храбро, какъ Титиній нашъ.

Достоинъ вчной славы сынъ Катона!

Первый воинъ. Сдавайся, или ты умрешь!

Луцилій. Я сдамся

Одной лишь только смерти. (Предлагаетъ ему деньги.)

Вотъ, возьми

За то, чтобъ ты убилъ меня на мст.

Убей же Брута: это честь теб.

Первый воинъ. Мы этого не можемъ. Знатный плнникъ!

Второй воинъ. Посторонитесь, эй! Скажите тамъ

Антонію, что Брутъ взять въ плнъ!

Первый воинъ. Постойте:

Я доложу. Но вотъ самъ полководецъ.

Входитъ Антоній.

О повелитель! Брутъ въ плну, самъ Брутъ!

Антоній. Но гд жъ онъ?

Луцилій. Въ безопасности, Антоній!

Ничто покамстъ Бруту не грозитъ,

Могу тебя уврить: не найдется

Врага такого, чтобы взялъ живымъ

Онъ Брута благороднаго, нтъ, боги

Хранятъ его отъ этого стыда!

Н если вы его, живымъ иль мертвымъ,

Найдете, будетъ онъ себя держать,

Какъ Брутъ, лишь самому себ подобный!

Антоній. Другъ, онъ — не Брутъ, но врь мн, это призъ,

Не мене достойный. Береги же

Его, будь ласковъ съ нимъ: я предпочелъ бы

Такихъ людей друзьями, чмъ врагами,

Имть. Идите жъ, поищите Брута,

Живъ или мертвъ онъ, и объ этомъ всть,

А также и о прочемъ, что случится,

Подайте мн, къ Октавію въ шатеръ.

(Уходятъ).

СЦЕНА V.

Другая часть поля.

Входятъ Брутъ, Дарданій, Клитъ, Стратонъ и Волумній.

Брутъ. Сюда, друзей печальные остатки,

На этотъ вотъ утесъ, здсь отдохнемъ.

Клитъ. Статилій тамъ зажегъ свой факелъ, самъ же

Къ намъ не идетъ: убитъ онъ или взятъ.

Брутъ. Сядь, Клитъ, убійство — лозунгъ дня, конечно,

Теперь оно обычно. Слушай, Клитъ.

(Шепчетъ ему на ухо.)

Клитъ. Какъ, господинъ? Я? Ни за что на свт!

Брутъ. Тогда — молчи.

Клитъ. Скорй убью себя.

Брутъ. Послушай ты, Дарданій.

(Шепчетъ ему).

Дарданій. Чтобъ ршился

Я на такое дло?

Клитъ. О Дарданій!

Дарданій. О Клитъ!

Клитъ. Скажи, о чемъ такомъ ужасномъ

Брутъ попросилъ тебя?

Дарданій. Убить его.

Смотри: онъ размышляетъ.

Клитъ. Онъ подобенъ

Сосуду благородному, который

НІаполнила обильная печаль

И черезъ край изъ глазъ его струится.

Брутъ. Волумній, другъ, приди на пару словъ.

Волумній. Что, господинъ, угодно?

Брутъ. Знай, Волумній:

Духъ Цезаря являлся дважды мн

Въ ночное время,— въ первый разъ при Сардахъ,

Потомъ, прошедшей ночью, при Филиппахъ.

Я знаю, что мой часъ пришелъ.

Волумній. О, нтъ,

Нтъ, господинъ!

Брутъ. Нтъ, это такъ, Волумній.

Ты видишь, какъ дла идутъ на свт,

Враги теперь пригнали къ ям насъ,—

(Отдаленный шумъ битвы.)

Такъ соскочить самимъ въ нее не лучше ль.

Чмъ ждать, чтобъ насъ они туда втолкнули?

Ты помнишь вдь, Волумній, милый другъ:

Съ тобою вмст мы ходили въ школу,

Но старой дружб я тебя прошу:

Ты подержи мн мечъ за рукоятку,

Когда я брошусь на него.

Волумній. О, нтъ,

Нтъ, господинъ: не друга это дло.

(Шумъ битвы сильне).

Клитъ. Бги, бги, спасайся, господинъ!

Нельзя намъ мшкать здсь.

Брутъ. Тогда — прощайте,—

Ты, Клитъ, Дарданій, ты и ты, Волумній.

Стратонъ,— я вижу, ты все время спалъ,—

Прощай и ты, Стратонъ, слуга мой врный.

Сограждане, отъ всей души я радъ,

Что въ жизни я не зналъ друзей неврныхъ.

Я больше славы въ этотъ день утратъ

Достигну, чмъ Октавій и Антоній

Своей побдой гнусною добудутъ.

Вс, вс прощайте: Брутовы уста

Доскажутъ скоро повсть жизни Брута,

Ночь на очахъ моихъ виситъ, и кости

Хотятъ покоя, много потрудились

Он, чтобъ былъ достигнутъ этотъ часъ.

(Шумъ. Крики за сценой: ‘Бгите, бгите, бгите!’)

Клитъ. Бги же, господинъ!

Брутъ. Впередъ идите,—

За вами — я.

(Клитъ, Дарданій и Волумній уходятъ.)

Прошу тебя, Стратонъ —

Не откажи въ поддержк господину.

Ты уваженье мн всегда внушалъ

И на теб былъ отпечатокъ чести.

Держи мой мечъ и отврати лицо,

Когда я брошусь на него. Согласенъ?

Стратонъ. Дай руку мн. Прощай, мой господинъ!

Брутъ. Прощай, Стратонъ.

(Бросается на свой мечъ.)

О Цезарь, будь въ поко.

Тебя убить больнй мн было вдвое.

(Шумъ битвы. Входятъ Октавій, Антоніи, Мессала, Луцій и войско.)

Октавій. Скажи, кто этотъ человкъ?

Мессала. Слуга

Онъ господина моего. Скажи мн,

Стратонъ, гд господинъ твой?

Стратонъ. Онъ свободенъ

Отъ узъ, какія ты несешь, Мессала.

Его огню лишь можетъ побдитель

Предать, лишь Брутъ могъ Брута одолть:

Другому честью смерть его не будетъ.

Луцилій. Такимъ найти должны вы были Брута.

Благодарю, о Брутъ: своей кончиной

Ты доказалъ, что былъ Луцилій правъ.

Октавій. Всхъ, кто служили Бруту, я беру

Къ себ. Желаешь жить со мной, пріятель?

Стратонъ. Да, если лишь отдастъ меня Мессала.

Октавій. Мессала, согласись!

Мессала. Скажи, Стратонъ,

Какъ умеръ господинъ твой?

Стратонъ. Мечъ держалъ я.

И на него онъ бросился.

Мессала. Октавій,—

Возьми того, кто оказалъ услугу

Послднюю владык моему.

Антоній. Онъ всхъ былъ благороднй между ними,

Вс прочіе, кто въ заговор былъ,

Руководились завистью одною,

Которую внушалъ великій Цезарь

Имъ всмъ,— и только онъ межъ нихъ одинъ

О чести общей думалъ и о благ

Общественномъ, и вмст съ ними шелъ.

Вся жизнь его была чиста, стихіи

Въ немъ все соединили, чтобъ природа

Могла возстать и міру возвстить:

‘Вотъ это человкъ былъ’!

Октавій. Добродтель

Мы въ немъ почтимъ достойнымъ погребеньемъ.

Пусть тло ночь въ шатр моемъ лежитъ

Со всмъ почетомъ, воину приличнымъ.

Теперь же войску отдохнуть велимъ

И поспшимъ отпраздновать со славой

Счастливый день побды величавой.

(Уходятъ.)

ПРИМЧАНІЯ.

‘Юлій Цезарь’ отличается отъ другихъ драмъ Шекспира необыкновенной близостью къ источнику, откуда заимствованъ сюжетъ. Весь историческій матеріалъ и ходъ событій Шекспиръ взялъ изъ трехъ біографій Плутарха (Цезаря, Брута и Антонія). Пьеса начинается негодованіемъ трибуновъ Флавія и Марулла на проявленія любви народа къ Цезарю, здсь все до подробностей идетъ по Плутарху. Оттуда же неоднократное предложеніе Цезарю короны на праздник Луперкалій, Плутархъ даетъ и описаніе праздника, которымъ воспользовался Шекспиръ (Въ этотъ день знатные молодые люди бгали, обнажившись, но городу и стегали всхъ встрчныхъ, беременныя и бездтныя женщины становились на ихъ дорог, ибо прикосновеніе бгуновъ давало первымъ легкіе роды, а вторымъ дторожденіе), разсказъ Каски о поднесеніи короны сдланъ по Плутарху, (но ироническія замчанія о Цезар и народ прибавлены Шекспиромъ). Подозрительность Цезаря относительно ‘худощавыхъ’ есть въ тхъ же словахъ у греческаго біографа. У него же найдемъ: вс уловки Кассія, чтобы затянуть Брута въ заговоръ: соображенія заговорщиковъ, убивать ли Антонія вмст съ Цезаремъ, жалобы Порціи на недовріе къ ней мужа и нарочно нанесенная ею себ рана, вс предзнаменованія и чудеса, предшествующія убійству, сонъ Кальпурніи, ршеніе Цезаря не идти въ сенатъ, уговоры Деціи Брута, попытка Артемидора, текстъ завщанія Цезаря, появленіе призрака Цезаря и т. д. Шекспиръ не только ограничился тми лицами, которыя нашелъ у Плутарха, но сохранилъ ихъ имена и часто даже подлинныя ихъ рчи. Въ вступительной стать указано, что и основы характеровъ дйствующихъ лицъ но подверглись измненіямъ, тамъ же прослжены и крупнйшія отступленія Шекспира.— Въ особыхъ объясненіяхъ отдльныхъ мстъ драма мало нуждается, лучшимъ поясненіемъ къ исторической сторон ея служитъ чтеніе біографій Плутарха.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

ЮЛІЙ ЦЕЗАРЬ.

Актъ первый.

Актъ второй.

Актъ третій.

Актъ четвертый.

Актъ пятый.

ПРИМЧАНІЯ.

Читайте также: