Ёж
Ёж
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Ёж, Коровин Константин Алексеевич, Год: 1935
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Коровин К.А. ‘То было давно… там… в России…’: Воспоминания, рассказы, письма: В двух кн.
Кн. 1. ‘Моя жизнь’: Мемуары, Рассказы (1929-1935)
Как сон далекий вспоминается детство, лето, Москва… Неужели это было? Какая-то добрая сказка, промелькнувшая в жизни…
Отец мой и мы по большей части жили летом в Москве. И редко я бывал в детстве на природе, на даче под Москвой, в Петровском парке, куда отец иногда брал меня с собой к сестре своей, Марье Михайловне Ершовой, моей тетке.
Когда я ехал с ним из Москвы, за Тверскую заставу и за Триумфальные ворота, то ровное шоссе и спрятанные в садах цветные домики дач поражали меня своей неизъяснимой красотой — какой счастливый мир…
Мы поворачивали с большого шоссе около Петровского дворца на дачу к тетке. Я смотрел на синеющую даль. Туда мне хотелось попасть, там — что-то самое важное, самое счастливое…
На даче у тетки было хорошо. Но не нравилась мне желтая загородка, такая ровная, у сада. И желтая бочка для воды, и куртины в саду, где посреди был поставлен железный раскрашенный журавль, с поднятой кверху головой, пускающий из горла воду… Дорожки, посыпанные желтым песком. Рядом другая, чужая, дача, тоже выкрашенная в желтый цвет и украшенная финтифлюшками, зеленая крыша на террасе… Все это хорошо, чисто, но как-то не то…
Мне хотелось бы увидать избушку в дремучем лесу, жить там одному, с собакой Дружком, который сидит привязанный на цепи.
Дружок такой лохматый, большой и добрый — зачем его держать на цепи? Я ему кое-что подворовываю со стола за обедом. Меня за это ругает няня Таня.
Я, конечно, Дружка спускаю с цепи погулять, но все это не то.
Вот, говорят, есть река Волга — огромная. А я и не знаю, где, не видал. Хороша, должно быть, река Волга. Я бы сделал лодку небольшую и поехал бы по Волге, останавливался бы на берегу, разводил костер, ловил рыбу, ел уху… Одно скверно: говорят, на Волге разбойники есть. Но ничего. Я бы закопался на берегу в песок по горло, а они как пойдут, я их из песка самострелом — ‘раз!’ У меня самострел есть и стрелка, а в нее иголка вставлена… Стреляет — не слышно откуда и ничего не видно… Вот какой я!..
А еще хотелось мне жить в маленькой избушке, с Дружком, в лесу. Страшно… Вдруг ночью пришел бы волк или медведь? Что тогда делать? Выйти нельзя — съедят. А они смотрят в окошко на меня да зубами щелкают…
Эх, хорошо бы ружье. Я просил отца купить — на охоту пойти, за дичью, не хочет: рано, говорит, еще, когда вырастешь, тогда куплю… Когда это вырастешь? Долго ждать…
Так я мечтал на даче у тетки в Петровском парке. И за обедом, когда было так хорошо и была клубника со сливками, я рассказал как-то свои желания уйти в дремучий лес и жить там в избушке с Дружком. На это тетка сказала, что я глупый мальчик и что если бы я желал так жить в Петровском дворце, который тут недалеко, рядом, и хотел бы сделаться вельможей, то это ей больше понравилось бы…
Я не знал, что такое вельможа, и не мог никак понять. Но тетя моя была такая хорошая, добрая, такая на ней косынка и так хорошо причесаны ее седые волосы, что я всегда думал: ‘Она говорит, что нужно’. Однажды, когда за загородкой сада играл старик на шарманке, она дала мне 20 копеек и велела ему отдать, сказав:
— Отдай бедному музыканту.
Я с особой радостью исполнил это. Музыкант был старый, сморщенный, бритый, с красным шарфом на шее и дурно говорил по-русски.
С тех пор я полюбил ее еще больше.
И, все-таки, меня тянуло в лес. Мы с Дружком поймали бы дикую корову, такую, как у нас была Сметанка. Я привязал бы ее к избушке и доил бы, пил бы молоко… Одно смущало: вдруг корова-то дикая да станет бодаться. Как быть?
Иногда меня пускали гулять с Дружком одного. Дружок в ошейнике, и я его водил на плетеной веревке.
Раз пришел я к Петровскому дворцу. Там площадь, стоят скамейки. Большой дворец — пустой, никто в нем не живет, но сбоку, где растут акации, я увидел с дорожки в окне дворца — сидят двое в мундирах, оба седые, и на шее у каждого по большой медали. Сидят они за столом, самовар — пьют чай.
‘Вот это вельможи’,— подумал я и засмотрелся. Они тоже посмотрели на меня в открытое окно. Один, обернувшись к окну, сказал:
— Это твоя собака?
— Да,— ответил я,— моя. Дружок называется…
— Хорошая,— говорит,— собака. Отдай,— говорит,— ее нам.
— Нет,— говорю,— нельзя.
— Это не твоя собака-то. Ты, должно быть, ее украл?
Я как услыхал, так изо всех сил пустился бежать с Дружком домой.
Когда я прибежал на дачу, то увидел на террасе Лариона Михайловича Прянишникова, двоюродного брата своего Мишу Ершова и тетку и рассказал им с волнением о вельможах с медалями. Они смеялись.
— Это не вельможи,— сказала тетка,— а швейцары, сторожа. Ах ты, глупый!
Ларион Михайлович Прянишников был высокого роста, худой юноша. Все, что он ни говорил, мне нравилось невероятно.
— Вот что,— сказал он мне,— после обеда мы пойдем, Костя, я тебе покажу дремучий лес, тут, недалеко.
Я едва дождался обеда, чтобы скорее попасть в лес. Пошел Прянишников, Миша, я и Дружок. Мы пошли по шоссе к заставе. У заставы, раскрашенной черными и белыми полосами, стояли солдаты. Там мы свернули с дороги и пошли лугом. Большой лес стоял вдали ровной стеной… А слева было видно большое поле Ходынское. Подошли к самому лесу, перепрыгнули канаву. Ну и лес увидел я! В первый раз в жизни. Вот до чего огромный, дремучий. И в нем никого нет, никого… До чего хорошо! Дружок с радостью бегал.
‘Отчего же это живут все в Москве и в лес сюда не ходят?.. Значит — боятся,— подумал я.— Отчего живут на даче, где сделаны дорожки, куртины,— как некрасиво. Тут нужно жить, в лесу…’
— А что, медведь — живет здесь? — спросил я у Прянишникова.
— Что ты, Костя, рядом Москва,— его убьют ведь… Тут никаких зверей нет. ‘Жаль’,— подумал я. И все спрашивал у Миши и Лариона Михайловича, что значит, что в лесу никого нет.
— В лесу хорошо, но скучно,— ответил мне Миша,— и дорожек нет. Но на даче лучше. В парке много гуляют. Там чисто, песком посыпаны дорожки.
‘Ну нет,— подумал я,— ерунда. Лес лучше’.
Когда садовник, помню, ножницами у нашего сада стриг акацию, я спросил его, зачем стрижет, жалко ее и стало гораздо хуже. Он сердито посмотрел на меня и сказал:
— А ты, барчук, дурак.
Вот и все…
Лес становился все чаще и спускался вниз, и сквозь деревья показалась внизу, у зеленого луга, Москва-река. У песчаной отмели стояли барки. Вдруг Дружок заворчал и, подняв голову, залаял, отскочив от куста. Мы посмотрели в куст, там шипело и фыркало.
— Ёж! Смотрите, ёж! — сказал Прянишников.
Свернувшись в клубок, ёж был, как шар. Растопыривши щетину, отчаянно шипел и фыркал.
— Надо его взять домой,— сказал Миша.
Ежа завязали в платок и принесли домой.
Дружок был, видимо, доволен, что нашел ежа.
На даче у тетки все смотрели на ежа. И соседи пришли. Ёж шипел. Его посадили в пустой деревянный ящик. Я положил туда травы, хлеба и мятный пряник. Кухарка Настасья сказала:
— Бедный… может, у него в лесу-то дети остались… теперь помрут…
Ночью я не мог спать.
Жалко мне ежа: у него дети в лесу, маленькие, и тоже все в щетинке. Умрут в лесу…
Я встал и оделся, снял с подушки наволочку, насилу посадил в нее ежа, наколов пальцы, и тихо спустился с лестницы. Прошел кухню и вышел наружу. Бегом побежал к дороге. За мной Дружок. Думаю: как обойти заставу — там солдаты отнимут ежа. Перешел через дорогу, пошел по полю. Дружок рядом бежит. Слева серп месяца, впереди лес, ближе, ближе. Сердце бьется, а ёж все шипит.
Вот и канава, и лес. Как жутко!
Перелез через канаву. В лесу еще страшнее, будто вот кто-то сзади схватит. Лег на траву, трава мокрая, роса. Тихо кругом, только ёж шипит.
Разворачиваю наволочку. Пустил ежа на траву, схватил Дружка за ошейник — и назад, через канаву.
Бежал за Дружком домой что есть сил. Боялся оглянуться: вдруг кто-нибудь из лесу гонится за мной.
Бежал и так устал, что лег в поле. Лес уж далеко. И вижу, из леса вышел кто-то, люди, женщины в белом и еще кто-то. И женщина запела так хорошо.
Дружок залаял. Люди бросились бежать опрометью и спрятались в лесу.
Когда я подходил к даче, то увидел, что у террасы свет. Громко говорят. Тетка кричит.
Когда я подошел, все, увидав меня, закричали:
— Вот он! Куда ты ушел? Да ты что? Как ты смел? Дурак! Сумасброд! И чего только ни кричали.
— Зачем ушел, отвечай? — набросилась на меня тетка.— Отвечай! Я только ответил:
— Ёж. У него дети. Маленькие, в лесу.
Ёж — Впервые: Возрождение. 1935. 19 мая. Печатается по газетному тексту. Большой дворец — пустой — очевидно, Коровин имеет в виду последствия трагических событий в день коронации последнего русского императора в 1896 г., когда на Ходынском поле, напротив которого был поставлен Путевой дворец, произошла массовая давка и гибель людей. Здесь в трагически памятный день Николай II принимал депутации от крестьян и варшавских дворян, вместе с императрицей присутствовал на обеде для московского дворянства и волостных старшин. См. также выше, прим. к с. 116.