‘Я жажду бесед с тобой и быстрых прогулок, которые и ты любишь…’
(Письма Константина Бальмонта к Максимилиану Волошину)
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
‘Я жажду бесед с тобой и быстрых прогулок, которые и ты любишь…’, Бальмонт Константин Дмитриевич, Год: 2000
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Максимилиан Волошин. Избранное. Стихотворения. Воспоминания. Переписка.
Минск, ‘Мастацкая лiтаратура’, 1993
Составление, подготовка текста, вступительная статья и комментарии Захара Давыдова и Владимира Купченко
Литературные процессы в России начала XX века отмечены небывалой сложностью. Бесчисленны разногласия течений, группировок, кружков — а внутри каждого из них были еще и свои противоречия. Личные же отношения многих ведущих литераторов той эпохи прямо поражают своей порой какой-то иррациональной неустойчивостью. Достаточно вспомнить перипетии дружб А. Блока и А. Белого, А. Белого и В. Брюсова, В. Брюсова и К. Бальмонта, М. Волошина и Вяч. Иванова: все оттенки человеческой страсти — от благоговейной нежности до исступленной вражды — проходят, сменяясь, в их взаимоотношениях.
На этом фоне выделяется своей неизменностью многолетняя дружба К. Бальмонта и М. Волошина — людей, казалось бы, полярно противоположных. Но на деле взрывчатый, неистовый темперамент ‘поэта-испанца’ как нельзя лучше сочетался с уравновешенным нравом ‘всеобщего примирителя’ Волошина. А одинаковые для того и другого неизмеримое трудолюбие, огромная образованность, страстная преданность поэзии еще больше объединяли их.
Не подлежит сомнению, что скрепляющим началом в этой дружбе был младший из поэтов — Волошин. Начав со строгой критики ‘прелюбодея слова’ {См. ‘В защиту Гауптмана. По поводу переводов г. Бальмонта…’ // Русская мысль. 1900. N 5. С. 193-200.}, Волошин, при личном знакомстве с Бальмонтом, навсегда пленяется его вечно пламенеющей, детски искренней душой. Он целиком принимает этого трудного, полного противоречий человека — и никакие самые неожиданные его выходки не могут уже изменить его чувства…
Письма Бальмонта к Волошину намечают развитие дружбы двух замечательных русских поэтов, порой по-новому освещая личность Бальмонта и убедительно подтверждая репутацию Волошина-человека. И, в какой-то степени, обогащают наше представление о всей эпохе ‘русского Ренессанса’.
4 августа 1904.
Иванино, Курско-Киев. ж. д.
Милый Макс, напиши мне два слова. Где ты теперь? В Париже, в Швейцарии, в Англии? {Письмо было адресовано Волошину на парижский адрес.} О чем твои мечты и мысли? Когда и где свидимся? Когда предпримем нашу Одиссею — более счастливую, надеюсь, чем та, что рассказана Греком?
Я целые дни читаю книги, касающиеся так или иначе Индии и вообще Древнего Мира. Жалею, что не могу читать 24 часа в сутки. В наш короткий земной разбивчатый день успеваешь прочесть до поразительности мало. Я вечно голоден. Ведь кроме всего — книги человеческие написаны почти все изумительно плохо. Люди болтливы, глупы, не изобретательны, тупо-цепки к своим слабостям, их мысли, как муравьи, разлезаются в разные стороны, не имея Индийской способности ‘иогической концентрации’, и, как муравьи же, мысли людей в подавляющем большинстве — простые рядовые.
Вспоминаем часто тебя. Я в отдельности часто вспоминаю или, вернее, всегда чувствую Елену {Цветковская Елена Константиновна (1880-1943) — третья жена К. Бальмонта.}. Пишу мало. Грущу довольно. Рад уехать далеко.
Твой Бальмонт.
20 октября 1904.
Москва. Б. Толстовский, К.
Конечно, Макс, некоторых вещей вовсе не нужно говорить, довольно их оценить про себя. Но так как я к тебе относился не как к другим, я предпочитаю сказать некоторые вещи вслух, дабы избавиться от них и не повторять их про себя.
Если я даю другу (или даже чужому) руку — и обещаюсь, я сдерживаю слово. Иначе — рукопожатие вещь некрасивая. Если я чувствую невозможность сдержать обещание, — я об этом говорю вопросительно, а не утвердительно, как ты, — без развязности. Я сказал бы: ‘Можно, товарищ, несмотря на обещание, не ехать?’ Не сказал бы: ‘Я не еду’. Чтобы черт тебя побрал, милый друг. Неужели я стал бы ‘требовать’. Но формы есть и в дружбе.
При сем сообщаю. Заговорив об Индии летом {В дневнике Волошина ‘История моей души’ за 1904 год есть запись: ’29 мая. Прогулка в Фонтенбло. Клятва ехать в Индию’.} (заговорил ты, не я), ты лишил меня моего плана — поехать летом в Оксфорд, приготовиться, и найти попутчиков, которые, конечно, не были бы связаны со мной дружбой, но во многих отношениях были бы по меньшей мере столь же интересны мне, как ты. Ты лишил меня и еще кой-чего. Ну, что ж, хвала моей доверчивости и твоей фальсификации.
Твои рассуждения о том, что мы на разных концах жизни и что я прошел все костры, кратко говоря, весьма наивны. Мы на разных концах, но не в том смысле, а именно: я моложе тебя и всех Вас, друзья мои, лет на 10, и Вы все будете старыми дьяволами, когда я буду по-прежнему с апрельской душой. Число же костров неограниченно, и надо думать, будучи саламандрой, я их еще пройду много, когда ты уже будешь солидно заседать в какой-нибудь Академии.
Насчет ‘абсолютности’ Индии можно пожелать большей филологической грамотности. Частное не может быть общим. Да и почему же бы не нырнуть в ‘абсолютное’ лишний разок. Так хорошо бы,- особливо с твоей рецептурной беззаботностью.
Я чувствую несколько сильнее, чем говорю, и поэтому не считаю свои слова чрезмерными.
Adios, amigo {Прощай, друг (исп.).}. К. Бальмонт.
27 декабря 1906.
Париж.
Милый Макс, обращаюсь к тебе с просьбой. Отдай посылаемые мои ритмические впечатления в какой-нибудь журнал, предпочтительно в ‘Факелы’, ежели они не загасли.
Ничего тебе не пишу, ибо ты, гадкий человек, ничего мне не пишешь. Столь же гадок и Вячеслав {Имеется в виду Вячеслав Иванов.}, кот<орый> даже не отвечает на письма. Или оные уворовываются жандармами?
Я в беспрерывном творчестве. Но вовсе не ведаю, что мне делать с написывающимися стихами. Горе мне, прошли времена, когда меня просили и разрывали. Ныне предлагаться приходится, да и то напрасно. Хорошо, что я несколько мудрец в своем безумии, а в злосчастиях и счастие имею. Особливое.
Жму руку. Нежную сказку приветствую {Маргарита Васильевна Сабашникова, с 1906 года — жена Волошина.}.
Твой К. Бальмонт.
19 января 1907.
Париж, Пасси.
Макс, я сегодня получил твое письмо. Ждал от тебя ответа значительно раньше. Но слишком знаю, что значит Русская дружба. Впрочем, ты ответил. Я даже немного импрессиорован: откуда мне сие?
За обещание хлопот благодарю. Посылаю пять маленьких вещей. Помести их, где хочешь — лишь не в реакционных местах (к коим ты ведь тоже испытываешь, как и я, отвращение).
В письме твоем меня изумило одно сообщение: намерение Петербургских поэтов посылать коллективный протест Грифу {‘Грифом’ символисты называли Сергея Александровича Соколова (1878-1936) — поэта (псевдоним — Кречетов), владельца издательства ‘Гриф’.}. Быть может они пошлют такой же протест С. Полякову и В. Брюсову, за усвоение, через хамов, наглого Буренинского тона в ‘Весах’, созданных, морально, не хамами и не Бурениными? Или Петербургских поэтов нужно купить не только своей деликатностью, не только своим талантом или гением, но и рублями? Красиво, то-ис, во как красиво.
Впрочем, я вдали от всех вас. Мне даже радостно знать, что я один. Я никогда не был ни в сомкнутом строе, ни в слипшейся клике.
Обнимаю тебя, искренно, и не пряча за пазуху нож или дубину.
Твой К. Бальмонт.
6 октября 1908.
Мюнхен.
Макс, если ты не был в Мюнхене, не томись желанием быть в нем. Так сказал скучающий Бальмонт. В Мюнхене ничего хорошего нет, кроме пива. Но его я пью лишь тогда, когда у меня нет денег на вино. Елена просит тебя прислать ей фотографию андрогина, находящейся в Лувре. Если же ее не имеется, просит попросить у Президента французской Республики позволения тебе снять ее. Я же прошу тебя послать мне Бедекер по Италии, если имеешь и он тебе не нужен (или не поищешь ли на rue de la Tour?). Хотим сбежать на Ривьеру. — Макс, Макс, нет Бога, кроме Бога и Париж есть лик его. — Толстому привет {В 1908 году А. Н. Толстой познакомился в Париже с Волошиным и Бальмонтом.}. Помню его Стеньку. А цветы его провожали меня до распроклятой Немции. Обнимаю тебя.
Твой К. Бальмонт.
1 февраля 1909.
Париж, Пасси.
Доверяю Максимилиану Александровичу Волошину вести переговоры и заключить договор — относительно моей книги ‘Побеги травы’ Уольта Уитмена, — с редактором книгоиздательства М. В. Пирожков, Михаилом Михайловичем Могилянским, и с другими издателями.
Константин Дмитриевич Бальмонт.
3 февраля 1909.
Милый Макс, мне очень жаль, что я не видал тебя еще раз перед отъездом. Но мне почему-то твердо верится, что мы очень скоро опять с тобой свидимся.
Напоминаю тебе о твоем обещании оказать мне услугу. Сходи, пожалуйста, к Мих. Мих. Могилянскому, бывшему редактору и-ва М. В. Пирожков, Васильевский Остров, Большой проспект, 6, — и спроси его, какая же судьба постигла ‘Побеги травы’ Уитмена:
1. Будет ли какое-то конкурсное управление печатать эту мою книгу и когда?
2. На каких условиях?
3. Не предпочтительнее взять рукопись (за которую я не получил никакого гонорара) и передать другому издателю?
4. С Могилянским было договорено, что мне будет уплачено 700 рублей. В виду несчастия, постигшего издательство, я согласен уменьшить эту цифру до 500 рублей. На меньшую цифру я не согласен.
Жму руку. Твой К. Бальмонт.
См. на обороте.
Приписка. Макс, еще. Быть может, тебе доставят из ‘Шиповника’ мою рукопись ‘Морское свечение’ (литературные очерки). Если найдется какое-нибудь издательство, которое пожелает эту вещь издать, договорись с ним. Представляю тебе полную carte blanche {свободу действий (франц.).} для выработки условий.
Очень мне тягостно тебя затруднять. Но кроме тебя мне не к кому обратиться… К. Бальмонт.
Июль 1909.
Макс, сообщи мне, пожалуйста, как обстоят дела с ‘Аполлоном’? {Первый номер литературно-художественного журнала ‘Аполлон’, издававшегося Сергеем Константиновичем Маковским в Петербурге, вышел из печати 24 октября 1909 г. В этом номере были опубликованы два стихотворения Бальмонта: ‘Купина’ и ‘Последняя заря’.} Если воистину он готовится, я по получении от тебя письма вышлю тебе 3-4 солнечных своих стихотворения, только что засветившиеся, отрывки из неоконченной драмы Словацкого ‘Гелион’ и небольшой очерк отвлеченного характера.
Жму руку. Отзовись.
Твой К. Бальмонт.
Не пошлешь ли мне ‘Остров’ {‘Остров’ — журнал поэзии, первый номер которого вышел в мае 1909 г. в Петербурге. Тираж второго номера не был выкуплен из типографии. Ни в одном из этих номеров К. Бальмонт не значился сотрудником ‘Острова’.}, где я значусь сотрудником, экземпляров себя?
26 октября 1911.
Милый Макс,
Именем Марсия подтверждаю поступление в число твоих богатств книги о До-Эллинских Цивилизациях. Она не здесь — следственно в Париже (тихая скорость, прибывшая — кстати, что за пленительная противоречивость — тихая скорость, вроде латинского festina lente {торопись медленно (лат.).}). Дожди вознамерились изгнать нас отсюда, и недалек час (или во всяком случае день) моего прибытия в Город Несуществующих людей. — В свободную минутку загляни к Е. {Е. К. Цветковская.} Обнимаю тебя.
Твой Бальмонт.
13 февраля 1914.
Пасси. Полдень.
Макс, жму руку твою. Слова твои дошли до меня, и мне хотелось получить от тебя знак жизни, знак памяти сердца.
Я получил и книгу твою {‘Лики творчества’, книга статей Волошина, вышедшая в издательстве ‘Аполлон’ в 1914 году.}, в которой многое мне нравится своей четкостью, силой и своеобразием. ‘Аполлон и мышь’, быть может, наилучшее в ‘Ликах творчества’, и я радуюсь, что в эту тонкосплетенную беседку слов забежала и моя белая мышка. Да напишем памяти этого зверька, оба, по сонету! Я свой посвящу тебе {*}, а ты свой мне {Удивительно, но факт: именно в этот день, когда Бальмонт только предлагал Волошину обменяться стихами, — Максимилиан Александрович написал стихотворение ‘Фаэтон’.}. Хочешь?
Пока же посылаю иной сонет, который, чаю, тебе будет люб.
Шлю и книги свои.
Через месяц иду на Руст<авели>. Объеду 13-15 городов. Буду читать.
Осенью в Москве пришла ко мне Майя. Она нежно и больно и глубоко вошла в мое сердце. Это — существо драгоценное {Имеется в виду М. П. Кювилье (в первом браке — Кудашева).}.
Сейчас светит Солнце. Как, верно, хорошо у тебя! Тебе шлют приветы Катя, Нюша, Елена {Катя — Е. А. Бальмонт, Нюша — А. Н. Иванова, Елена — Е. К. Цветковская.}. Я в тех же созвездиях — и в новых, нежданных.
Обнимаю тебя, Макс. Я тебя искренне люблю.
Твой К. Бальмонт.
Вот этот сонет Бальмонта, написанный 10 марта 1914 года:
МАКСУ
Ты нравишься мне весь, с своею львиной гривой
И тайной яростью невыраженных слов,
В теснине ты поток, и взрывный, и бурливый,
Что точит камень скал, чтоб литься из основ.
Ты к нам пришел сюда от чуждых берегов.
Твой лик не совмещу с моей родною ивой,
В Элладе ведал ты, за сонмами веков,
Ристалище и лавр победою горделивый.
Люблю тебя за то, что твердою киркой
Ты разрываешь глубь, чтоб камень дорогой
Покорно отдала борцу родная Гайя {*}.
Люблю, что пожелал наш Рок, ведун слепой,
Чтоб с болью ласковой, через тебя, тобой,
Вошла в мою мечту — и в ней сияет — Майя.
{* Гайя (Гая) — гора в Индии, центр паломничества буддистов.}
30 июня 1914.
Макс, Макс, это стихотворное обращение к тебе было написано 10-го марта. Я посылаю его тебе 30-го июня {См. примечание 2 письма 9.}. Поистине, это фантазия. Почему не послал до сих пор? Я уехал в Россию 11-го марта. А с тех пор — вот до этих дней в безлюдном Сен-Бревене, с священно-кроткой Нюшенькой вдвоем — я был в беспрерывном кипении, и временами думал, что лишусь рассудка, и временами думал, что пора уйти с Земли или сделать что-нибудь, что сделает невозможным дальнейшее пребывание мое на Земле. Но какая-то Рука —
‘…Рука Его, рука Нечеловека…’ —
держит меня и удерживает, когда я чувствую себя на самом тонком острие самой глубокой пропасти. Я светлый сейчас и тихий и тихонько-вдохновенный и глаз мой видит далеко.
Твой стих ко мне прекрасен {См. примечание 3 письма 9.}. И я читал его многим, и неизменно вызывал восторг. Как полюбится тебе мой стих? Он, конечно, в конце шаловливо ускользает от тебя. Так уходит лоза, чтобы, начавшись в одном месте, сверкнуть ягодами в другом.
Мне очень бы хотелось увидеть тебя, ты один из тех 3-х или 4-х мужчин, которых я люблю братски и которые заставляют меня думать, что эта половина обитателей Земли не вся должна была бы мною быть истреблена, если я имел силу Тамерлана.
Когда и где увижу тебя? Что делаешь? Что пишешь? Я перевожу ‘Сакунталу’, восторгаюсь Калидасой и пишу сам стихи в малом количестве. Уезжаю через неделю в Судак. Пиши туда. Обнимаю тебя. Морские боги и духи гор да благословят тебя.
Твой К. Бальмонт.
13 ноября 1914.
Пасси.
Милый Макс, приезжай к нам, как только сможешь выехать. И я и Нюша, мы оба тебе сердечно рады. Поселим тебя в большой комнате Ниники {Нина Константиновна Бальмонт (род. 1901, по мужу — Бруни).}, а в ней светло и уютно.
Я жажду бесед с тобой и быстрых прогулок, которые и ты любишь {Об этом времени Волошин вспоминал (запись от 21 апреля 1932 г.): ‘Я тогда остановился у Бальмонта. <...> Это было хорошее время: по утрам длинные разговоры с Б<альмонтом>. Потом работа в Национальной Библиотеке. Иногда с утра оба садились за стихи на темы, которые сами себе задавали. И работа над стихами длилась часто изо дня в день неделями, не иссякая. В этих состязаниях мы одобряли, поддерживали друг друга’.}.
Кланяюсь Маргоре, укоризненно возглашаю ‘славянству — слава!’ и обнимаю тебя.
Твой Бальмонт.
Июнь 1920.
Москва.
Милый Макс, сегодня мне минуло 53 года, что похоже на сказку, а завтра я с Еленой, Нюшей и Миррочкой {Миррочка — Мирра Константиновна Бальмонт (1907-1970).} уезжаю в Ревель и оттуда, по видимости, в Париж, что сказка вторая и действительная. Катя и Ниника в Миассе.
Читал твои книги. Помню. Жду свидания. Я тот же.
Обнимаю тебя. Твой К. Бальмонт.