‘Я‘.
Разсказъ Ю. Свирской
Дйствующая армія.
Завдующему заразнымъ отдленіемъ Х-го подвижного лазарета профессору А. Н. Василевскому.
Твои Лёля.
Лёля.
Лёля.
——
——
——
‘Я’, Свирская Юлия, Год: 1918
Время на прочтение: 21 минут(ы)
13-ю іюня 1917 г.
Мой милый другъ, это становится невыносимымъ!
Опять трагичное письмо. Скажу теб, разъ навсегда — меня совсмъ не трогаютъ твои заботы и опасеніи. Не стоить: все равно не запугаешь. Вдь это только лишніе предлоги, чтобъ портить мн настроеніе и мшать работать.
Я не читаю газетъ, ни къ кому не хожу, стараюсь поменьше разговаривать, но тутъ приносятъ почту, и все идетъ прахомъ! Я — въ сестры? Да съ какой радости, помилуй? Почему въ сестры? ‘Работать вмст’, ‘не разставаться’ голубчикъ, перестань, смшно. Вмст мы можемъ только ссориться, ты самъ отлично знаешь, и никакіе тутъ ‘моменты’ не помогутъ!
Теб, конечно, хорошо говорить, у тебя тамъ налажено большое, интересное и нужное дло, а я чмъ буду жить по-твоему? Сознаніемъ важности асептичной повязки? А то, можетъ, ждать тебя по цлымъ днямъ въ какой-нибудь грязной халуп и слдовать, какъ тнь, за твоей колесницей?
Благодарю покорно — въ Жозефины не гожусь. Зови твою жену, коли теб необходима почетная свита.
Вотъ видишь несу всякій вздоръ. Но ты самъ виноватъ, это отъ раздраженія. Сегодня былъ такой хорошій день, свтило солнышко, и писала запоемъ. Окончила весь задній планъ, а ты вдругъ ‘бросать’.
Голубчикъ, ну прости, можетъ, я виновата, но такъ дальше нельзя. Ты слишкомъ мнителенъ. Послушай, знаешь что? Давай попробуемъ обратную систему: ты не пиши пока, подумай, успокойся, а я зато общаю быть точной. Хочешь… скажемъ, два раза въ недлю? Клянусь.
У насъ здсь все благополучно. Откуда ты берешь такіе страхи? димъ понемножку. Вообще Петроградъ очень милъ: похожъ на барина, попавшаго въ ночлежку. Самъ весь замурзанный, истасканный, разбитый, но гонору хоть отбавляй напыщенность и величавость т же. Живописный контрастъ:— пожиратели смечекъ, расплодившіеся у самыхъ подножій историческихъ памятниковъ: надъ ними конь съ гордымъ копытомъ, герой размахиваетъ саблею, а они облнились кругомъ. На Невскомъ базаръ. Везд лотки, разносчики, торговки, будки: продаютъ и покупаютъ все: отъ краденыхъ сапогъ по сто рублей за пару до темной силы Гришки Распутина за двадцать копекъ! Словомъ, превесело, наконецъ-то и у насъ есть толпа! Я научилась смотрть и не слушать: кому митингъ, ‘миръ безъ аннекціевъ и котрибутовъ’. ‘Еремеевскія ночи’, ‘долой буржуевъ’, а кому живой кинематографъ, вс страсти людскія, вс выраженія! какъ на ладони.
Скандаловъ со мной еще не было мы съ плебсомъ всегда относились другъ къ другу добродушно, утраченный же въ пылу наблюденій ридикюль уже окупился съ избыткомъ — мои карикатуры имютъ успхъ.
Ну, до свиданія, тиранъ. Не забывай, что мы ршили жить по новому строю. Цлую крпко и прошу не злиться.
17-го іюня. 9 ч. вечера, минута въ минуту видишь какая точность?
Устала, кругомъ шумятъ, но пишу. Только, другъ мой, мн хочется внести поправку: пусть это будетъ дневникъ. Теб же лучше — больше накопится. Я убдилась, что самое трудное не писать, а посылать письма.
Для начала выражаю объективное мнніе: изъ всей нашей семьи и самая… какъ бы сказать… благоразумная! Пожалуйста, не смйся. Другіе мечутся, чего-то ждутъ, чего-то ищутъ и ничего не находятъ, а я не суечусь, ни о чемъ не горюю, сижу тихонько и пишу свою бабу на солнц. Выставка едва ли будетъ, покупатель хиретъ съ каждымъ днемъ, но мн и горя мало, напротивъ, даже пріятно: я чувствую себя абсолютно свободной. Вотъ захотла и пишу, не мудрствуя лукаво, голую спину. Патентованной красоты никакой. Психологіи, замысла и того меньше. Нтъ, это просто женщина и даже еще проще — тло!
Красная занавсь, лиловыя подушки, на нихъ копна рыжихъ волосъ, а дальше феерія радужныхъ бликовъ. Вотъ за ними я и гоняюсь, и, если удастся поймать, буду на высот блаженства…
Впрочемъ, что же я? Счастье сейчасъ въ работ, въ самомъ процесс. Потомъ кто знаетъ, что выйдетъ? Дядя Миша называетъ это тихимъ помшательствомъ, мать злостнымъ эгоизмомъ, кто легкомысліемъ, кто упрямствомъ… и вс они сердятся, только гордятся, обиженно пожимаютъ плечами: никто не хочетъ понять…
И ты заодно съ ними! А раньше понималъ… Что же случилось такое, скажи мн? Ну война, разруха, скверно, будетъ еще хуже, предположимъ, но что-же я могу тутъ измнить и почему должна переродиться? Хотите, чтобъ я пошла въ батальонъ смерти, или штемпелевала хлбныя карточки, или дрожала и ныла, забившись въ уголъ? Ну довольно, все равно не договориться…
Сейчасъ тамъ идетъ семейное засданіе. На предметъ эвакуаціи, спасенія фамильныхъ драгоцнностей, ложекъ, плошекъ, перинъ, что кому дорого… Иду, иначе выйдетъ драма. Потомъ разскажу.
12 ч. ночи.
Сбжала подъ шумокъ и заперлась на ключъ: боюсь, чтобъ не нагрянула мама. Пусть думаетъ, что сплю.
Уфъ! Дай мн отдышаться. Тяжелая марка.
Такъ вотъ. Представь себ — вхожу. Вс въ сбор. Кислыя улыбки.
— Наконецъ.
Сидятъ торжественно, столовый столъ, какъ Аравійская пустыня. Одинъ самоваръ да голыя тарелки для виду. За самоваромъ мать темне ночи, рядомъ дядя Миша и неизмнный консультантъ Васюткинъ того же мрачнаго оттнка оба. Дальше тона оживляются пропорціонально возрасту: эсъ-эръ Перфильевъ, Юркинъ репетиторъ, самъ Юрка — большевикъ и наконецъ Маруся съ Таней, курсистки-растрепы, приверженцы Ленина и Коллонтай (иронія судьбы — он же дочки дяди Миши)!
Я живо взвшиваю положеніе: липовая настойка вмсто чая, на тарелкахъ сплошной экономическій кризисъ — значитъ, злы вс ужасно. Начинаю дипломатично:
— Ну, какъ дла? Что скажете хорошенькаго? У васъ тутъ уютно.
Гробовое молчаніе.
— Ршили что-нибудь? Куда берете билеты?
Голоса съ крайней лвой:
— Никуда мы не подемъ. А мама какъ хочетъ! Мы не обязаны… имемъ право…
— Господа, зачмъ же такъ поспшно? Надо обдумать, взвсить (эсъ-эръ).
У самовара зретъ опасное настроеніе. Дядя Миша презрительно зваетъ, мама плачетъ, а у Васюткина лютетъ носъ — обыкновенный признакъ сильнаго притока контръ-революціонныхъ мыслей.
— Во всякомъ случа серебро я уже уложила,— раздается маминъ нершительный голосъ,— и насчетъ Минуса тоже справлялась. Если хать раньше, чмъ начнется паника, его прекрасно можно будетъ взять съ собою въ корзинк…
— Ахъ, тетя, вчно вы со своимъ Минусомъ,— обрываетъ ее Маруся. Однако замтно по тону, что эта забота и ей не чужда.
Перфильевъ улыбается. Дядя Миша злобно сопитъ.
— Гм… Минусъ… нелпое названіе,— начинаетъ онъ, ни на кого не глядя,— и угораздило тебя, сестра! Впрочемъ, удивляться нечего, здсь все нелпо, а съ корзиной можно согласиться. Ужъ если везти Юрку, то почему не собаку? Она ведетъ себя гораздо приличнй…
У дяди съ племянникомъ открытая вражда на почв политическихъ и прочихъ убжденій, при чемъ бываетъ иногда трудно ршить, кто изъ нихъ младше. Имъ только весело, но бдная мама страдаетъ чистосердечно.
— О, Господи! Миша, ну какъ теб не стыдно,— огорчилась она,— вотъ ужъ не понимаю, право! Двнадцать лтъ собачка такъ называется, а ты мн этого забыть не можешь. Зачмъ все это остроуміе? Я къ теб за совтомъ обращаюсь, ты же глава семейства… Если бы живъ былъ мой бдный Сережа…
Вотъ тутъ и началось.
‘Глава семейства’ вдругъ преобразился… и полились ужасныя пророчества:
— ‘А я вамъ говорю!’ ‘Я знаю!’, Я вамъ сейчасъ объясню!’ Рчь этого оратора передавать не ршаюсь: тамъ было слишкомъ много умныхъ словъ, вычисленій, историческихъ ссылокъ… Запомнился только ‘слабый англійскій тоннажъ’ да то, что мы наканун краснаго террора. Эсъ-эръ протестовалъ, съ опасностью для жизни (дядя Миша не любить противорчій) вытаскивалъ захлебывающуюся Англію, топилъ вмсто нея Германію, подсчитывалъ младенцевъ безъ ногтей… а главный консультантъ, пузатенькій владлецъ большого завода, громилъ товарищей, пускалъ пузыри черезъ весь столь и тяжело пыхтлъ, обуреваемый гражданской скорбью…
Я чувствовала, что еще минута, и у меня начнется припадокъ. Нтъ хуже раздраженныхъ голосовъ…
Въ господина Васюткина, очевидно, переселилась душа царя Ксеркса: онъ также, кажется, не прочь бы высчь море! Перфильевы мн больше нравятся, они стыдливе и какъ-то эстетичнй: ‘сердиться на революцію все равно что сердиться ни грозу, на бурю: надо держать покрпче шляпу на голов и дышать свжимъ воздухомъ’. Милый мальчикъ — изврившись въ своихъ любимыхъ теоріяхъ, онъ ретируется въ высшія сферы…
Но самые зловредные, безспорно, ‘дяди Миши’, съ ихъ мрачнымъ привидніемъ, инертностью, французскими шпаргалками и неосторожнымъ обращеніемъ со словомъ. Исторія, молъ, повторяется’. этотъ предупреждаетъ, другой совтуетъ, третій учитъ, какъ надо длать — ну и повторится! Внушить вдь можно все, что угодно… особенно при нашей склонности къ плагіату.
‘Милиція’, ‘бонъ’, ‘мандатъ’, ‘комиссаріатъ’, etc, etc. Марсельеза!— вся первая часть уже разыграна, вяло, фальшиво, какъ скверная копія, пора бы что-нибудь свое… Однако, кажется, и я туда же, этого еще недоставало! Извиняюсь, милый, и бгу принимать валерьянку.
18-го іюни.
Сглазили! Болитъ голова, и бродятъ всякія постороннія мысли. Къ тому же моя нимфа что-то не идетъ. Вроятно, тоже испугалась Вароломеевскихъ событій.
Одиннадцать часовъ утра. Ну, скажите на милость! Тупицы несчастныя! Даже повторить-то не способны толкомъ. Вдь въ текст точно указано: ‘ночь’. Проспали, какъ всегда. Вообще при чемъ тутъ гугеноты? Ясно, что режиссеры никуда не годятся.
Ага, звонокъ изъ мастерской. Наврное Наташа.
6 ч. вечера.
Никакихъ происшествій. Вс буржуи цлы. Только лишніе убытки: мама загубила мою красную шаль на банты для шляпокъ Маруси и Тани. Имъ, разумется, приспичило итти на улицу. Неизвстно, что сильне въ человк, любопытство или трусость?
Моя натурщица Наташа тоже трусиха, но у нея это выходитъ просто, безъ гримасъ. Вообще преуморительное созданіе. Если бы не она, то я бы сегодня не выдержала. Дло въ томъ, что наши въ такіе моменты почему-то упорно меня осаждаютъ. Вроятно, ихъ раздражаетъ мое равнодушіе. Во время сеанса одна мама, напримръ, врывалась разъ десять… и каждый разъ все то же. Входитъ: ‘Послушай Оленька.. Ахъ, извините!’ Но Наташка лежитъ невозмутимо и только смотритъ на нее черезъ плечо, ухмыляясь. У мамы на лиц — брезгливость, оскорбленное достоинство, конфузъ. ‘Послушай, Оленька.— старается она испортить намъ настроеніе,— мн только-что звонили… тамъ плохо. Было нсколько выстрловъ…’
— Такъ не въ насъ же!
— Съ тобою невозможно говорить серьезно!
Торжественный выходъ. А черезъ пять минутъ: ‘послушай, Оленька’…
Посл четвертаго раза мы съ Наташей уже ршили не слушать и заниматься своими длами. Результатомъ такой системы явилось неожиданное появленіе дяди Миши. Онъ посмотрлъ удивленными, совершенно круглыми глазами, сказалъ, ‘ну-ну!’ и исчезъ.
— Все это плохо кончится!— прогремлъ за дверью маминъ голосъ.
Кончилось тмъ, что они таки-добились своего. Въ Наташиной спин появилось выраженіе тревоги: начались глубокіе вздохи: вс ямочки, складки, холмы и долины перемстились, перепутались, поразбрелись кто куда, и солнечныя пятна за ними — словомъ, цлая пертурбація.
— Ой, ой, насъ начнутъ рзать, это же будетъ очень непріятно! пропищала она.
— Ну нтъ, ничего,— успокаивала я. можно всегда надяться, что заржутъ вмсто тебя сосда. Наконецъ могутъ забыть, ни замтить, вы же знаете, какая у насъ скверная организація во всемъ.
Какъ же не замтить, коли у насъ въ дом всего три квартиры! У меня къ тому же есть цлый аршинъ бобрика, два мягкихъ кресла и зеркальный шкапъ… ясно, что буржуйка. Но я знаю, что сдлаю: возьму да завтра же и продамъ все: только кровать оставлю. Она желзная, простая, за семь рублей по случаю куплена — а то подарю кому-нибудь, мн не жаль — жизнь дороже!
— Разв такъ ужъ пріятно?
— Конечно, Господи! Я все думаю послднее время: лишь бы жить, только жить. Я уже даже ршила не одваться, потому что сть и одваться вмст теперь никакъ не удается. Такъ ужъ лучше сть.
— А потомъ что?
— Потомъ?— Она подумала.— А потомъ Яшка. Онъ у меня ничего, даромъ, что лодырь. Ну да только я за него бы и мизинцемъ не пожертвовала. Мало ли ихъ, Яшекъ-то! А жизнь одна у человка. Ольга Сергевна, милая, я больше не могу сегодня лежать, ужъ очень разволновалась отъ думъ этихъ разныхъ, отпустите, я лучше побгу насчетъ шкапа устраивать, а то они какъ разъ нагрянуть могутъ…
Отпустила и не сержусь. Умилительная искренность. Это вамъ, милые мои, не ‘гражданская скорбь’.
PS. Собиралась уже посылать, но принесли какъ разъ письмо. Мн очень непріятно, что ты такъ понялъ. Боже избави насъ обоихъ отъ ‘разбиранія чужой жизни’ и прочихъ жестокостей. Хоть я и не согласна съ твоими доводами въ принцип, но каждый понимаетъ по-своему ‘долгъ честнаго человка’. Когда я требовала, чтобы ты разводился?! Я вообще не мчу въ жены, это совсмъ не моя спеціальность. У каждаго изъ насъ своя жизнь и работа, и ршено, что мы даримъ другъ другу только досуги. Пожалуйста, чтобъ больше не были такихъ разговоровъ. Ты меня обижаешь.
19-ю іюня.
Только-что каталась… на трамва. Если нужно по длу, то этотъ способъ непригоденъ, а такъ, въ вид экскурсіи, забавно.
Знаешь, что я замчаю? Люди облагородились. То-есть мы буржуи, конечно. У насъ начинаютъ появляться скулы. Я не смюсь, честное слово. Жиръ уже спадаетъ, даже у женщинъ первое благопріятное дйствіе умреннаго питанія: скоро пропадутъ животы, и станутъ вс стройными и легкими: вотъ счастье!
Дай Богъ, чтобы происходящія событія когда-нибудь возымли на ‘младшаго брата’ обратное дйствіе и помогли ему заполнить свои каверны. Я первая бы привтствовала съ точки зрнія эстетики такое удачное распредленіе жировыхъ тканей.
20-го іюня.
Другъ мой, что это значитъ? Я такъ удивлена, что до сихъ поръ не могу опомниться: сегодня у меня была твоя жена!
Сначала позвонила и попросила позволенія со мною познакомиться… была очень любезна… но только все-таки не понимаю…
Вдь ты-же говорилъ, что между вами все давно кончено, что вы живете каждый по-своему, а между тмъ я почувствовала, что это не такъ… по крайней мр для нея. Впрочемъ, мн, можетъ, показалось… не знаю, что думать.
Разговоръ у насъ былъ самый банальный… обыденные пріемы: ‘я такъ давно мечтаю васъ увидть, такъ много слышала отъ мужа о вашемъ талант…’ но вмст съ тмъ какое-то жадное любопытство въ глазахъ. Впрочемъ, и эта фраза тоже меня поразила: ‘Александръ Павловичъ сейчасъ къ ужасномъ состояніи, очень изнервничался, его письма меня тревожатъ’,— правда, сказано вскользь, но почему мн и съ какъ и цлью? Разв ей что-нибудь извстно? Прошу объясненій.
25-го іюня.
Врю, допускаю. Пожалуйста, не выходи изъ себя.
Вполн возможно, что мн примерещилось. Хотя такую ‘дружбу’ между мужчиной и женщиной даже представить себ трудно, но еще разъ врю!
Мн главное, господа, чтобы все было тихо и мирно. Значитъ, будемъ продолжать въ томъ же дух — твоя Аня мн нисколько не мшаетъ. Мы видлись уже два раза съ тхъ поръ, и у меня даже гршнымъ дломъ явилась мысль поэксплуатировать ее немножко. Наташка, тло, солнце хорошо, но тутъ зато выраженіе, глубина-это тоже меня не мало увлекаетъ. Какіе у нея глаза!
Вообще она совсмъ не соотвтствуетъ твоему отзыву, помнишь? ‘красива… да, но какъ-то монотонна — мало эффектна’. Ахъ вы, шуты гороховые, ‘мало эффектна’ — какая характерная для мужчины оцнка. Вамъ лишь бы блестло да звенло, да чтобы другіе замчали издали. Меня именно и плнила эта особая скромность… я бы сказала, интимная элегантность во всемъ! Никакой мишуры: все цнно и просто — для избранныхъ… но по-твоему быть брюнеткой и нжной, свтлолицей, безъ пушка надъ верхней губой, собольихъ бровей и прочихъ жгучихъ прелестей, очевидно, большая оплошность. Какъ бы то ни было она гораздо лучше меня — несравнимо! Съ нея не сдлаешь карикатуры, сколько ни старайся, а съ вашей покорной слуги вотъ вамъ, извольте, съ закрытыми глазами. Но правда ли, забавно? Гд слишкомъ мною, гд недостаетъ, а гд совсмъ не то: такъ мы устраиваемся помаленьку, ужъ извините… а въ общемъ имй хорошую кожу и скверный характеръ — остальное приложится! Ну, не буду, больше не буду дразнить. Я въ прекрасномъ настроеніи. Права моя Наташа — жизнь хороша! Вотъ увидишь, какую блдноликую принцессу я сотворю изъ твоей ‘скучной женщины’, хотя, пожалуй, лучше постричь ее въ монахини. Подумай: блая косынка, блая ряса и блое лицо восковое, съ сухими, едва намченными чертами… а жизнь въ однихъ глазахъ: протестъ. укоръ, мольба заживо-похороненной…
Однако и разыгралось же воображеніе. Можетъ, она въ тотъ день просто страдала мигренью? Желаю отъ души. Мн важно впечатлніе.
30-го іюня.
Дождались!
Сейчасъ я устроила такъ называемую ‘безобразную сцену’. Еще не успла остыть, дрожатъ руки, лицо въ пятнахъ, но уже смшно. Угрызеній никакихъ.
Обозвала своихъ кузинъ слюнявыми интеллигентками и еще чмъ-то. маму насдкой несчастной, а дядю Мишу (заочно) истеричкой. Свалила на полъ три полныхъ папки и общала всхъ убить.
Вышло недурно. Во всякомъ случа добилась своего: врагъ бжалъ вразсыпную.
Изъ-за чего? Такъ, приставали каждый со своимъ, а въ общемъ требуютъ, чтобъ я узжала. Куда, зачмъ никто не знаетъ. Въ дом паника, и сетъ ее. разумется, глава семейства. Онъ всхъ сводитъ съ ума, звонить изъ врныхъ источниковъ, грозитъ нмцами, голодомъ, разноцвтными террорами… Маруси и Таня въ оппозиціи со всми, но больше всхъ ихъ раздражаю я.
Намъ здсь сейчасъ не до эстетики, есть дла поважне… Ты совершенно лишній и ненужный человкъ, а мам можешь быть полезной… Каждый обязанъ вносить свою лепту въ такіе моменты…
Тутъ и я не выдержала, то-есть, между нами, ршила, что пора не выдержать, а потомъ вошла въ роль, ужъ длать, такъ по-настоящему. Больше всего меня возмутили пыльныя пряди волосъ и пропотвшія подъ мышками блузки общественныхъ дятельницъ, этотъ псевдо-демократическій видъ въ комбинаціи съ красными бантами… я не вынесла. Мам досталось за компанію, ее мн скоре жаль совсмъ задергали бдную, а дядю Мишу въ самомъ дл убить мало: ни одного дльнаго совта, не говоря ужъ о помощи практической… даже взятку не способенъ дать кому слдуетъ, чтобы билеты добыть. Завтра же иду сама, вдь это единственная незыблемая у насъ система. Пусть узжаютъ. Я больше не могу.
12 ч. ночи.
Необычайно легко на душ — хорошо иногда поскандалить.
Если бы не это, я бы нашла все равно другой поводъ, слишкомъ были натянуты нервы.
А причиной твоя Анна Николаевна. Никогда не встрчала человка съ такимъ измнчивымъ выраженіемъ. Сидитъ идеально, какъ каменная, но внутри происходятъ невдомые перевороты, и все отражается въ глазахъ. Только прицлишься, а они уже потухли, затянулись тусклою дымкой, и передъ вами ‘скучная женщина’. Но что еще не все: есть другая пытка: мы вдругъ начинаемъ мняться ролями: не я ее, а она меня научаетъ. И какъ старательно! Смотритъ, смотритъ, пристально, насквозь пронизываетъ. это ужасно раздражаетъ. Сегодня я была почти груба (такой ужъ день, надо думать). Спросила безъ тни нжности въ голос:
— Ну, и что же вы нашли?
Но она ничуть не смутилась. Только улыбнулась покровительственно, какъ старшая младшей. Это ея манера со мною.
— Ничего кром хорошаго, будьте спокойны. Я все стараюсь уяснить себ, въ чемъ ваша сила, и кажется…
— Какая сила?
Но она невозмутимо продолжала:
— Мн кажется, въ томъ, что вы свободны… да, несомннно, и не поглощены своею… Впрочемъ, нтъ, какая же это… Я не думаю, чтобы вы когда-нибудь любили…
У меня чуть не вырвалось: ‘Вотъ теб и на! Если бы не любила, то едва ли мы бы теперь съ вами тутъ сидли!’ Но, къ счастью, сдержалась во-время. Къ тому же у нея въ тотъ самый моментъ появилось такое необычайное выраженіе, что и набросилясь на свою палитру, стиснувъ зубы. Она еще что-то мн пла о женскомъ счасть и, кажется, даже о своемъ собственномъ, но я уже плохо слушала.
Кое-что удалось запечатлть изъ этой вспышки, зато и устала же я… точно камни ворочала!
Странная женщина твоя жена. Она живетъ, говоритъ, двигается, какъ сомнамбула. Я помню, во время знакомства ея съ нашими: она имъ высыпала цлый коробъ вычурно любезныхъ фразъ, но въ то же время гд-то витала въ пространств. Потомъ даже не обмолвилась о нихъ со мною, честное слово, она ихъ не замтила
Замтила ли она, что вмсто сро каменныхъ городовыхъ на перекресткахъ теперь топчутся корявые человчки въ повязкахъ? Возможно, что нтъ. Это ужъ будетъ, пожалуй, почище меня. Я хоть и не участвую въ ‘общемъ дл’, но все же воспринимаю событія, впитываю новыя впечатлнія, можетъ, когда-нибудь и верну все людямъ — дайте срокъ — въ переработанномъ вид. А она закрылась наглухо, никакихъ сношеній съ вншнимъ міромъ. Положимъ, если у нея все нужное производится дома, то такъ и слдуетъ. Кому какое дло? Лишь бы хватало…
Оживляется только со мною. И за то спасибо! Какъ и устали, если бы ты зналъ. Гоняться за солнечными пятнами куда легче.
Иду къ мам и постараюсь внушить ей, что ‘насдка’ самая большая похвала для женщины.
2-го іюля.
‘Мужская любовь такое убожество въ сравненіи съ нашей!’ Получай, голубчикъ. Это мнніе твоей жены. Не знаю, кто ей опять не угодилъ, но ясно, что тутъ есть и твой грхъ.
Впрочемъ, злобы и раздраженія — ни признака. Она находитъ, что такъ и надо, благодаритъ судьбу и тебя за все… даже за пакости.
Только, пожалуйста, не подумай, что мы сплетничаемъ. Видишь ли… когда она говорить о теб, то способна просидть, не двигаясь, сколько угодно. Мн это тоже не… непріятно, а теб только выгодно… хоть ‘мужская любовь и убога’, но зато самъ ‘онъ’ выходить у нея такимъ великолпнымъ, что оторваться нельзя…
Вообще, другая сторона медали мн нравится больше. Я начинаю убждаться, что владнія своей жены куда богаче и разнообразне моихъ. Передъ нею всегда большой человкъ, даже когда онъ, отъ раздраженія и усталости, перевертываетъ вверхъ дномъ семейныя кастрюли… а со мною только мужчина, всегда мужчина… Это понятно, конечно: для полноты впечатлнія необходимо время и отходъ, мы же съ тобою вчно торопимся. Сходимся на узкихъ дорожкахъ… Счастливица! Она нотъ можетъ подсматривать, подслушивать. слдить незамтно, любоваться издали… она знаетъ и видитъ все лучшее… ну, словомъ и протестую!
Нтъ, милый, не безпокойся. Я только рада и горжусь. Она меня заражаетъ… Сегодня къ тому же особый подъемъ… работала, какъ никогда…
Ужасно жаль, что у насъ тамъ такъ строго и добродтельно. Нельзя пріхать запросто, безъ красныхъ крестовъ, парусины, косынокъ. Сейчасъ я бы не прочь, пожалуй, ‘быть вмст’… Люблю, моя дуся. Моментъ благопріятный для всевозможныхъ подвиговъ…
Разв похлопотать, чтобы меня послали отъ газеты? Теперь вдь намъ открыты вс дороги.
Такую мысль мн внушила Анна Николаевна. Долго старалась, исподволь…
Да, можетъ, вы въ стачк, товарищи?
Впрочемъ, безразлично… не хочу доискиваться.
Все это мн даже нравится… такъ рдко бываетъ. Между вами сохранилось что-то прочное, большое и красивое…
Если бы я ревновала, то именно къ этому.
Все-таки не понимаю, какъ могъ ты отъ нея отойти… уступить свое первенство? Положимъ, тотъ другой, кажется, тоже мало ее цнитъ. Вотъ странно!
Я заглянула: въ храм запустніе: молящихся нтъ, а бдная жрица священнодйствуемъ въ одиночеств и предается самосожженію.
Она увряетъ, что нтъ угодне жертвы и больше счастья для женщины, но тутъ ужъ мн за нею не угнаться… плохо воспринимаю такія тонкости.
Да и стоитъ ли? Мы съ тобою люди занятые… посылаю письмо отдльно и жду на нею отклика… Только скоре. Какъ бы не прошло…
Сейчасъ я глупая-преглупая и мягкая…— ‘раскиска’… совсмъ такая, какъ ты любишь… Видишь? Даже поплакать хочется.. И мало ли еще чего…
3-го іюля.
Вотъ теб и похала. Мы все забываемъ, что располагаютъ теперь ‘товарищи’.
Вароломеевская ночь въ полномъ разгар. Я забралась въ мастерскую и пишу.
Больше ничего не остается. Что у насъ тутъ длается! Стонъ, плачь и столпотвореніе. Мама мечется по комнатамъ, прислуга молится и причитаетъ, Минусъ воетъ, телефонъ звонитъ, на улиц стрляютъ…
Юрка пропалъ безъ всти, зато Маруся и Таня застряли у насъ. Я предпочла бы обратное. Попробовала ихъ доконать:
— Что же вы сидите съ ‘буржуями’? Вдь выступили ваши?
Но он мн даже не отвтили, а у мамы вырвалось глубокое замчаніе:
— Христосъ съ вами дточки мои, теперь ужъ не до шутокъ!
Я чуть ее не расцловала. Всегда знаетъ, гд правда…
Если бы могла, то за уши бы притащила ей этого подлеца Юрку! И сардинки ея ‘запасныя’ пріютила въ мастерской за папками… Просто, безхитростно и логично. Вся тутъ, какая есть.
Не врю я въ ‘идейности’.
Ухъ, какъ затарахтло… это ужъ пулеметъ. Сейчасъ вс сбгутся ко мн съ жалобами и воплями… Вотъ слышу, бгутъ… Можно подумать, что я стрляю.
— Барышня-голубушка, что же это будетъ, сколько народу опять положатъ!
— Оленька, ты слышишь? А Юры все нтъ. Господи. Господи…
— Ольга, кажется, становится серьезнымь. Совсмъ ужъ близко, можетъ, на нашемъ двор?
— Что же теперь длать? (хоръ).
— Ничего. Это эхо. Стрляютъ на Литейномъ. Очень имъ нуженъ нашъ переулокъ. Идите-ка спать.
Энергичне всхъ щелкаютъ зубы у горе-большевичекъ.
Ну, довольно однако. Эхо или не эхо, ясно, что длать нечего. Лучше лечь… это становится однообразнымъ.
Прекрасная ночь! Мн удалось заснуть между двумя залпами. Подъ утро что-то бахнуло, задребезжали окна, но я ршила, что приснилось.
Двери и окна въ исправности, сардинки на мст. Никто къ намъ не ломился кром Юрки, который впопыхахъ попробовалъ войти безъ звонка.
Провелъ ночь у товарища… потомъ бжать всю дорогу до дому… Пока еще не началось, но говорятъ, что собираются опять!
Волосы слиплись, самъ весь мокрый, глаза врозь… видъ загнаннаго жеребенка.
Мн почему-то весело. Никакъ не укладывается въ голов, что можно бсноваться въ такую хорошую погоду. А вдругъ да придетъ Наташа… будемъ работать… двинутся трамваи, и все окажется чепухой?
4 часа.
Выходила на добычу. Вотъ теб кальки, оригиналы пошлю въ газету.
По-моему, самый удачный — казакъ: признаюсь къ стыду своему: рисовала съ упоеніемъ: сюжетъ затасканный, пошлый, какъ шарманка, но все-таки куда живописне и богаче верховыхъ студентовъ въ очкахъ.
Жаль, что нтъ красокъ — представь себ темнокожій, рябой, съ срыми глазами и рыжимъ чубомъ… да какимъ! Не чубъ, а фейерверкъ. Оборванца съ каторжной физіономіей пришлось докончить по памяти: ужасно былъ безпокойный, шельма. Все прыгалъ зря, оралъ, размахивалъ какой-то тряпкой: наконецъ прицлился въ окно, но въ это время его кто-то утихомирилъ навки.
Потомъ долго лежалъ у воротъ, черный, плоскій точно пустой…
Понять, конечно, ничего невозможно, да я и не старалась. Откуда-то стрляли, куда-то бжали, били стекла, другъ друга… ‘долой!’, ‘ура!’, а въ общемъ суета суетъ и много публики въ род меня, безъ всякихъ неотложныхъ длъ. Самое страшное и самое красивое, пожалуй, блиндированные автомобили, ползущіе среди толпы, какъ громадныя слпыя жабы.
Я очень довольна, что вырвалась… Пожалуйста, безъ сценъ…
Трогательно! Любовница пишетъ на одномъ конц стола, а жена на другомъ. И об знаютъ, что это такъ, но не признаются. Почему?
Для удобства, очевидно, или изъ приличія…
Проще было бы на той же бумажк и дв подписи рядомъ. Ты бы, пожалуй, ничего не имлъ противъ?
Ну… вотъ что, мой другъ: у меня съ нею вышла непріятность. Не очень крупная, ни это противно. Я вела себя, какъ торговка.
Прихожу домой, а она уже ждетъ, говорятъ, страшно волновалась — пришла слдить, чтобы не пропало сокровище твое. Сразу набросилась на меня у двери:
— Вы не имете права рисковать собою. Эти ребячество! Пустое фанфаронство. Не понимаю .
Я ей на это:
— А вамъ что?
Грубо, безцльно… фи… даже сама не ожидала .
— Мн!?
Разговоръ происходилъ въ коридор, лица ея я не могла разобрать въ темнот, но этотъ возгласъ… въ немъ было все: возмущеніе, боль, удивленіе, во когда мы вышли на свтъ, то на губахъ ея блуждала такая странная улыбка, что мн снова захотлось сказать ей дерзость.
Потомъ она заговорила точно ничего не было, мило, любезно, и мн оставалось только слдовать за ней…
Богъ знаетъ что! Тамъ палятъ, только-что принесли на нашъ дворъ трехъ убитыхъ, а я свожу бабьи счеты.
Чувствую, что глупю въ этой любовной каш…
Вароломеевцы ожидаются съ минуты на минуту. Кухарка точно знаетъ. ‘Ей сказывали павловцы, что, молъ, сегодня безпремнно пойдутъ по квартирамъ’.
— Кто, павловцы?
— Нтъ, не они. Имъ только сказывали люди, такъ они предупреждаютъ по-хорошему, потому какъ у Насти тамъ сродственникъ знакомый служитъ.
Сама Настя подтвердила это извстіе.
— Схорониться бы вамъ, что ли, куда, а то шибко балуются въ город!
Очень любезно, а главное ясно.
Не знаю, какъ насчетъ квартиръ, а на крышахъ въ нашемъ двор кто-то въ самомъ дл ‘шибко балуется’. ‘Эхо’ становится вредоноснымъ: мастерская и необитаема, въ двери противъ окна уже нсколько пуль.
Наши съ Юркой во глав прочно засли въ самомъ неприспособленномъ для такой многочисленной компаніи мст и поютъ тамъ хоромъ. Это осложняетъ жизнь.
Анна Николаевна завдуетъ телефономъ задача не изъ легкихь. Дядя Миша уже звонилъ разъ десять: ‘моральная поддержка’, самъ сидитъ въ клуб: впрочемъ, кажется, мы отъ него отрзаны, никакъ не перейти черезъ мостъ. Слышу: ‘Михаилъ Александровичъ спрашиваетъ, что вы намрены длать?’ Изъ коридора несутся отвтные вопли: ‘Мы не знаемъ, пусть кто-нибудь придетъ за нами… Пусть самъ приходитъ… Нтъ, лучше не надо… О, Господи, Господи!’
Снова звонокъ и снова безстрастный голосъ сомнамбулы:
— Михаилъ Александровичъ просить Юрія Сергевича къ телефону.
Сильное волненіе въ ‘окопахъ’, потомъ отчаянный галопъ.
— Дядя, чего еще? Честное слово, больше не подойду… скоре! Попробуй, выведи-ка ихъ. Да они умрутъ отъ страха на улиц. Хорошо еще, что я сижу съ ними. Да конечно тсно, но зато нтъ оконъ… безопасне. Пожалуйста, не зови меня больше… Нтъ, только въ мастерской, но могутъ каждую минуту… Я вшаю, вшаю..
Обратный галопъ, мимоходомъ заманчивое предложеніе:
— Оля, Анна Николаевна, идите къ намъ, охота вамъ, право, мста хватитъ!
Господи, какъ надоло! Хоть бы испугаться хорошенько, что ли! Прескучное равнодушіе.
Дырочки отъ пуль совсмъ маленькія: если попадетъ въ полотно, то очень легко поправить… просто подклеить съ обратной стороны…
Все-таки, какое нелпое положеніе. Сидишь, какъ въ западн, и даже понять ничего нельзя: кто, въ кого, откуда, зачмъ?..
Послднія извстія: мирные жители эвакуированы! Явился Перфильевъ, какъ ангелъ-избавитель, забралъ ихъ въ охапку и потащилъ куда-го, воспользовавшись временнымъ затишьемъ.
Въ квартир только мы съ Анной Николаевной да прислуга. Я отказалась покинуть мастерскую на произволъ товарищей, твоя жена — меня, а Мара и Настя гордо заявили, что ихъ не тронутъ. На кухн сидитъ ‘сродственникъ’, тамъ митингъ… весело…
Анна Николаевна спитъ. Устала въ бготн… Вотъ ужъ, можно сказать, ‘въ чужомъ пиру похмелье’!.. Оказывается, что у васъ на Кирочной все спокойно.
Зачмъ было приходить? Въ такіе дни нужно сидть у себя…
Мы помирились… молча, но обыкновенію… такъ, что-то приняли, ршили въ ум, и сразу разрядилась атмосфера…
Она сейчасъ необычайно интересна! Мн ужъ нсколько разъ приходило въ голову не пойти ли наверхъ за тетрадкой и карандашами. только боюсь, что проснется и опять качнетъ ‘оберегать’…
Нтъ, до чего эта женщина сдержанна и владетъ собою… даже во сн, замчательно… Я бы на ея мст распустилась, открыла воротъ, ротъ, ну, хоть щеку бы примяла, а у нея все строго и чопорно, не къ чему придраться, лицо значительно, серьезно… Она должна ужасно уставать… Такое сложное бездліе..
Впрочемъ, у нея вдъ ‘крестъ’, я и забыла! ‘И чмъ тяжеле онъ, тмъ больше наслажденія’. Такъ называетъ она свою любовь. Только-что развивала мн цлую сложную теорію. Я соглашалась изъ вжливости, но нисколько не прониклась ея ученіемъ. Чепуха: Конечно, приходится иногда переносить тяжести, по, по-моему, тутъ совсмъ почему радоваться… и если можно сбросить гд-нибудь незамтно въ канаву…
Нтъ… у меня ршительно отсутствуетъ эта ихъ жажда подвига! При случа возможно, конечно, что и я бы кинулась съ моста, дабы спасти что-нибудь ‘утопающее’… все дло въ момент, въ сил впечатлнія… но чтобы стремиться къ этому, сторожить у рки? Ниже меня сохрани и избави!
Въ довершеніе всею такая крохотная и неблагодарная цль мужчина! Бдная! Да тутъ и обмануться-то нечмъ.
Не знаю, кто ‘онъ’, но это предпріятіе сильно напоминаетъ мн… мартышку съ чурбаномъ.
Вотъ и вышла карикатура. Все потому, что зла. Когда мн что-нибудь мшаетъ работать, я становлюсь сущей вдьмой. Готова извести весь міръ.
Сейчасъ, если бы могла, всхъ ‘братьевъ’, старшихъ и младшихъ, всхъ ддушекъ, внучковъ и прочихъ безпокойныхъ родственниковъ революціи засадила бы въ глубокую яму и прикрыла бы тяжелымъ камнемъ, чтобъ не шумли…
Ищу, что бы еще сказать такого… ‘несимпатичнаго’? Какъ жаль, что я здсь одна со жрицей, некого огорчить анти-соціальнымъ образомъ мысли. Хоть бы Маруся съ Таней были подъ рукой…
Пустышки они, эти жертвователи собою и сподвижники вотъ что! Нечего было терять, потому и поспшили раствориться въ ‘общемъ дл’ Въ толп-то незамтне, а при наличности хорошей глотки, смотришь, и выгадалъ — попалъ изъ тюрьмы на трибуну, какъ Перфильевъ.
Кому отъ этого легче, скажи мн? Кого они вс тутъ собрались наконецъ, наши ‘лучшіе люди’, ‘т самые, которые’… и что же — лучше?
Гд вожди, работники, пророки? Пустышки: Нтъ, настоящіе, богатые, сильные даютъ, а не ‘отдаются’! Везъ всякихъ ‘убжденій**, не разоряясь просто потому, что иначе не могутъ — даютъ отъ избытка!
Охъ. опять шумятъ товарищи! Тутъ ужъ происходитъ какъ разъ обратное: хочется что-нибудь стянуть на бдность — это тоже мн понятно… только вдь, если они разбудить мою Анну Николаевну. придется опять выслушивать о подвигахъ… и не способна…
Кого-то нашли къ квартир рядомъ съ мастерской. Вотъ почему туда стрляли! Прибгали Мара съ Настей, разсказали, захлопываясь отъ восторга:
— Такъ ему подлюг и надо! Зачмъ палилъ въ народъ неповинный! Младшій-то дворникъ нашъ, говорятъ, не выживетъ, въ животъ попало… тоже солдатовъ нсколько ранены… Какъ вошли это къ нему, а онъ въ одномъ бль нижнемъ у окна съ ружьемъ мечется. Самъ молодой такой, ничего, красивенькій. Кричитъ: ‘Мн все равно, я хочу умереть!’ Ну, тутъ его на мст — подыхай, собака!
Коли ‘хотлъ’, то значить все хорошо, и огорчаться за него не стоитъ, а дворники пострадалъ дйствительно зря. И какъ это люди не могутъ безъ лишнихъ жестовъ. Заскучалъ наврное подъ какимъ-нибудь ‘крестомъ’ непосильнымъ, который самъ же взвалилъ себ на плечи, взбсился, а ‘народъ неповинный’ въ отвт. Никто не просилъ… шелъ бы своей дорогой… смерть тоже не… аргументъ…
А я хочу… къ теб! Мн надоло ждать… Нтъ, наверху опять неладно! Боюсь, какъ бы Наташина спина не превратилась въ кружево… Будь они вс прокляты со своими…
9-го іюля.
Не знаю, какъ начать, мой милый… или врне какъ кончить. Событія теб уже извстны… прямая опасность миновала. Ждутъ тебя, я знаю, что получена телеграмма… ну, значитъ, вотъ и все…
Это письмо я пошлю на вашу квартиру, сама же узжаю завтра. Сначала въ Москву, а потомъ еще не ршила, во всякомъ случа подальше!
Наши дороги расходятся нсколько раньше, чмъ можно было ожидать, но объ этомъ не слдуетъ грустить… напротивъ, я даже благодарна товарищамъ: они очень удачно исполнили свою роль ‘бури’. Снесли мн крышу, и обнаружилось, что вся постройка никуда не годится — чинить нтъ смысла.
На всякій случай я все-таки хочу разсказать теб, какъ было, а то твоя жена вдь способна лишній разъ принести себя въ жертву. Ей это нравится, боюсь. что теб тоже, но я не согласна — довольно.
Во-первыхъ, самое главное — ударъ предназначался мн. Она подвернулась нарочно, то-есть сознательно, можетъ, даже искала случая, это похоже на нее: какъ бы то ни было, мн лично признательной быть не за что я рада. Когда солдаты ворвались въ мастерскую и начали тамъ бушевать, я услыхала, конечно, и побжала туда. Анна Николаевна за мною: цплялась сзади, умоляла вернуться… ну, все какъ полагается… Я стряхнула ее на лстниц: вошла одна. Тамъ застала разгромъ: искали неизвстно кого, вс пьяные, перевертывали мольберты, протыкали полотна штыками, рвали, топтали все… Увидвъ, бросились ко мн…
— Сказывай, гд пулеметъ, мы знаемъ, это отсюдова стрляли!
Другіе еще проще:
— Подавай запасы… Товарищи, ищите!
Я имъ на это кратко и резонно:
— Убирайтесь къ чорту!
Вотъ тутъ и приключилось несчастье.
Когда передо мною на полу вдругъ очутилась окровавленная женщина, никто не понялъ, откуда она могла появиться. Солдатъ, который мтилъ въ меня, опшилъ, выронилъ винтовку и бросился къ дверямъ, остальные за нимъ: черезъ минуту вс испарились.
Изъ кухни прибжали, изъ сосдней квартиры тоже: начались ‘ахи и ‘охи, подняли, понесли… остальное извстно: скорая помощь, лазаретъ, штыковая рана въ спин: сначала боялись, что задто легкое, потомъ оказалось не такъ глубоко… детально распространяться нечего — сама разскажетъ, успешь еще наслушаться…
О своемъ состояніи скажу только одно: ни малйшей благодарности въ душ, одна досада. Что длать дальше, какъ держать себя… Глупо!
Сижу у ея изголовья вечеромъ, одна, въ какой-то блой комнат. машинально перебираю грхи и думаю: откуда мн сіе?
Вдругъ голосъ:
— Теперь онъ можетъ на васъ жениться!
Я сразу даже не поняла: кто ‘онъ’, на комъ… поправила ледъ на голов, думала, что бредитъ, но она продолжала:
— Не притворяйтесь… теперь уже нечего… Я умираю, но вы должны мн общать… вы должны постараться, чтобъ онъ былъ счастливъ… Вамъ это не трудно, онъ васъ любитъ…
Глаза горятъ, видъ возбужденный, того и гляди, сорветъ повязку. Я общала все, что угодно, придвигаясь понемножку къ звонку.
Замтила и еще пуще разбушевалась.
— Не смйте уходить! Вы должны меня выслушать… я не все сказала, погодите… Не надо говорить ему, что я изъ-за насъ… напрасно мучить… Да и неправда это! Я только для него, потому что нужно… Я сдлала бы то же самое для всякой другой… для послдней… для собаки его любимой!.. Мн безразлично кто… Когда-нибудь вернулся бы ко мн.
Ну тутъ ужъ я заслушалась. Какъ видишь, становилось интересно. Сама не отвчала ни слова, да она и не дала бы…
— Никого другого нтъ у меня!.. Онъ зналъ, вроятно… была только комедія… а можетъ, и не зналъ, но все равно теперь я не хочу, чтобъ онъ думалъ… Любила только его… и всю жизнь бы любила… А вы… вы никогда не врили, признайтесь, только длали видъ, потому что такъ было спокойне… еще бы… это ваша система… Вы холодны и безпечны… равнодушны ко всмъ… вы не сумете любить его, какъ надо… не захотите поступиться ничмъ… О… какъ я ненавижу васъ… да, ненавижу за это… только за это..