В. К. Кюхельбекер
Взгляд на текущую словесность
Взгляд на текущую словесность, Кюхельбекер Вильгельм Карлович, Год: 1820
Время на прочтение: 18 минут(ы)
В. К. Кюхельбекер. Путешествие. Дневник. Статьи
Издание подготовили Н. В. Королева, В. Д. Рак
Л., ‘Наука’, 1979
Серия ‘Литературные памятники’
Наши господа критики до сих пор обращали слишком мало внимания на любопытные, а иногда и довольно важные статьи, которые нередко попадаются в различных периодических изданиях. Передо мною 7 первых номеров ‘Сына отечества’, одна книжка ‘Вестника Европы’, одна ‘Сибирского вестника’ и по две книжки ‘Духа журналов’ и ‘Благонамеренного’: в них много такого, что должно бы обратить на себя внимание всякого любителя словесности. Как, например, не удивляться, как не досадовать, когда какой-то малороссиянин на стр. 95 говорит нам о плавных стихах — кого же? Жуковского. Неужель господин В. К. в одном из превосходнейших стихотворений корифея русских поэтов нашего поколения находит одну только плавность? 1 Вот как 1820 года хвалят и ценят творения гения, которые бы должны быть предметом народной гордости и сладострастием душ высоких и чувствительных. 2
Но оставим все это и разберем несколько примечательных стихотворений, отпечатанных в ‘Сыне отечества’ 1820 года.
В 1 номере ‘Песнь о первом сражении русских с татарами на реке Калке под предводительством князя Галицкого Мстислава Мстиславовича Храброго’. Сочинение г. Катенина.
Если б я был из числа записных неприятелей поэта, я бы мог сказать, что в самом заглавии есть уже погрешность в расположении слов: под предводительством и проч. по близости относится к словам: с татарами, итак, князь Галицкий был предводителем татар! 3 Но придираться к таким безделицам прилично вам:
Обильные творцы бесплодных примечаний,
Уставщики кавык, всех строчных препинаний. 4
‘Г. Катенин имеет истинный талант! — сказал я, когда в первый раз прочел его ‘Софокла’. 5 — Как жаль, что в сочинениях его недостает вкуса, что он не имеет друзей, которые бы говорили ему правду, — или как жаль, что он не верит их советам!’. В сем мнении меня еще более подтверждает его новое произведение. Начало превосходно, достойно лучших наших писателей! Я не могу отказать себе в удовольствии переписать его:
Не белые лебеди
Стрелами охотников
Рассыпаны в стороны,
Стремглав по поднебесью,
Испуганы, мечутся,
Не по морю синему
При громе и молниях
Ладьи белокрылые
На камни подводные
Волнами носятся.
Среди поля чистого
Бежит православная
Рать русская храбрая
От силы несчетныя
Татар победителей.
Как ток реки,
Как холмов цепь,
Врагов полки
Покрыли степь.
От тучи стрел
Затмился свет,
Сквозь груды тел
Прохода нет.
Их пращи — дождь,
Мечи — огонь,
. . . . . . . . .
Не может взгляд
Окинуть всех.
На тьмы татар
Бойцы легли,
И крови пар
Встает с земли.
Стихи не Жуковского, не Батюшкова, — но стихи, которые бы принесли честь и тому и другому. Приведем еще два, которые показывают талант Катенина:
Решето стал щит — (к несчастью) дебелый? 6
Меч — зубчатая пила!
После таких стихов мы читаем:
Не понаведаться ль,
Здоров ли верный меч?
Уж не устал ли он
Главы поганых сечь?
Не умерился ли
Так долю кровью течь?
Коли в нем проку нет,
Так не на что беречь,
Свались на прах за ним
И голова со плеч:
Нет срама мертвому,
Кто смог костями лечь.
Читатель, может быть, не поверит, что сие и прежнее писано одним и тем же поэтом, что оно находится в одном и том же стихотворении.
‘Меч уморился кровию течь’ — что это значит? Или меч может быть ранен? ‘Коли в нем проку нет, Так не на что беречь’. Я, кажется, слышу не князя Мстислава, но самого низкого простолюдина. ‘Нет срама мертвому, Кто смог костями лечь’. — Мысль превосходная, но не г. Катенина, 7 как же она выражена? Но что Катенин имеет истинный талант, видно даже из дурных приведенных здесь стихов, и в них есть два стиха — жестких, конечно, но превосходных по силе и по чувству:
Свались на прах за ним
И голова со плеч!
Следует еще прекрасное место:
И три раза, вспыхнув желанием славы,
С земли он, опершись на руки кровавы, вставал.
Оно сильно, живописно, ужасно! Самый размер заслуживает внимания по удивительному искусству, с которым он приноровлен к мыслям. И непосредственно после таких стихов мы читаем:
И трижды, истекши рудою обильной,
(истекши рудою!)
Тяжелые латы подвигнуть бессильный,
Упал.
Читаем:
Или звери
Плотоядны
Кровь, полижут
Честных ран?
Какое положительное безвкусие! Далее мы видим, что князь Даниил прикрикнул на детей.
Мы бы могли выписать еще много мест, которые доказывают наше мнение, что г. Катенин к своему истинному дарованию не присоединяет вкуса. Но мы лучше приведем отрывок, в котором поэт, живописав дикими красками Данта, исполнил нас ужаса, а потом, когда мы хотели рассмотреть его хладнокровнее, оставил в недоумении, удивляться ли ему или — но пусть читатель сам посудит:
Вздохи тяжелые грудь воздымают,
Пот, с кровью смешанный, каплет с главы,
Жаждой и прахом уста засыхают, (п_р_е_в_о_с_х_о_д_н_о!)
На ноги сил нет подняться с травы.
Издали внемлет он ратному шуму:
Стелют, молотят снопы там из глав.
В стихотворении Катенина мы находим сочетание нескольких родов размеров: новизна на русском языке, о которой осмелимся здесь предложить наше мнение.
Не говоря о силлабическом размере, который когда-то употреблялся в нашей поэзии, но по справедливости оставлен, у нас могут существовать размеры трех родов: 1-е, размер наших народных песен и сказок, коего феорию так хорошо и ясно изложил г. Востоков в своем ‘Опыте о русском стихосложении’,8 2-е, размер, заимствованный Ломоносовым у немцев, основанный на ударении слов или на стопах и на том созвучии в конце стихов, который мы привыкли называть рифмою, 3-е, сей же размер, но без рифм, подражание количественному размеру древних.
Каждый из сих трех размеров имеет, можно сказать, особенный слог, слог того рода поэзии, коему он принадлежал первоначально. Смешивать сии три слога почти все равно, что говорить — по примеру наших бывших модников — лепетом, составленным из слов русских и французских, а сверх того, вмешивать выражения греческие и латинские. Употребление же различных размеров одного и того же рода не только позволительно, но, как нам кажется, должно послужить к обогащению языка и словесности.
Г. Катенин, к сожалению, соединил все три рода возможных стихосложений, не от того ли произошла шаткость и пестрота его слога?
Впрочем, публика и поэты должны быть благодарны г-ну Катенину за единственную, хотя еще и несовершенную в своем роде, попытку сблизить наше нерусское стихотворство с богатою поэзиею русских народных песен, сказок и преданий — с поэзиею русских нравов и обычаев.
В третьем номере стихотворения ‘К моей родине’ г-на Плетнева и ‘Два певца’ какого-то К.9 О сем последнем мы не скажем ни слова, оно очень посредственно. Г. Плетнев долгое время был слишком близким подражателем Батюшкова и Жуковского, но в его последних двух стихотворениях (в элегии, о которой здесь говорим, и в другой, отпечатанной в ‘Соревнователе’ 12 книжке 1819 года под названием ‘Победа’) мы с удовольствием приметили усилие, верную поруку за дарование, усилие выйти из толпы подражателей. Кто желает в этом увериться, пусть сравнит прежние стихотворения г. Плетнева с его последними. Мы приведем здесь несколько стихов, по которым читатель нашего ‘Зрителя’ может без сравнения составить себе понятие о степени ироде поэтического таланта г. Плетнева.
Забуду ль в песнях я тебя, родимый край,
О колыбель младенчества златая,
Немой моей мечты прибежище и рай, (прекрасно!)
Страна безвестная, но мне драгая,
Тебя, пустынное село в глухих лесах,
Где, с жизнию обнявшись молодою, (превосходно!)
Я в первый раз смотрел, что светит в небесах,
Что веет так над зыбкою водою?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Могилы вкруг него (вкруг храма), обросшие травой,
Неровными лежащие рядами,
Куда, ребенком, я ходил искать весной
Могилу ту, меж серыми крестами,
(оборот прозаический)
Где мой лежит отец… младенца своего,
Меня, лишь на заре моей лобзавший,
Где, с тайным трепетом, я призывал его
И милой тени ждал, ее не знавши?
Забуду ль вас, о мирные луга,
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вас, низки хижины, к потоку с двух холмов
Лицем к лицу неправильно сходящи, (ново)
И зыбкий, ветхий мост, и клади меж брегов,
И темный лес, кругом села шумящий?
Г. Плетнев только должен обратить большее внимание на точность и стихотворность выражений и оборотов, должен приучить себя писать со тщанием, и мы уверены, что он со временем принесет честь русской словесности. Как, например, неприятно между хорошими его стихами читать следующее:
Прикрытые (луга) со всех сторон елями,
И обращенные под нивы берега,
И вас, поля, усеяны камнями,
Или:
Забуду ли тебя, о Теблежский ручей,
Катящийся в брегах своих пологих
И призывающий к себе струей своей
В жары стада вдруг с двух полей отлогих.
В 4 номере превосходные два стихотворения: одно (‘Послание к Т…’) с подписью: Варшава, другое (‘Ответ Фонвизина’) вовсе без подписи.10 Мы можем поручиться читателю, что оба стихотворения одного и того же поэта, мы бы его назвали, но он сам того не сделал. Впрочем, что нужды: назовем Жуковского, назовем Батюшкова, и каждый произнесет имя поэта. Загадки всякого рода ныне очень в моде: мы надеемся, что наша столь же легка, как известная французская:
Je me nomme chapeau, on me met sur la tete:
Divine grosse bete! {*}
{* Я называюсь шляпою, меня надевают на голову:
Отгадай, дурачина! (франц.).
Эту загадку один мой знакомый перевел следующим образом:
Меня ты с головы пред Клитом не снимай,
Я шляпою зовусь: Пьянюшкин, отгадай.}
Мы не выписываем ни одного стиха из сих превосходных двух пиес, чтоб не прийти в искушение выписать их от начала до конца: а за это рассердится ‘Сын отечества’.
Между прозаическими статьями первых пяти книжек ‘Сына отечества’ первое место занимают ‘Путешествие вокруг света флота капитана Головнина’ и ‘Письмо о русском синтаксисе’. Когда мы услышали, что в ‘Сыне отечества’ будут появляться время от времени описания пера г. Головнина, мы обрадовались и приготовились читать статьи занимательные, написанные без всех пустых украшений, восторгов и восклицаний, — мы не ошиблись.
‘Письмо’ г. Кошансного содержит в себе много нового, смелого и вместе справедливого: но, впрочем, нам кажется, он не довольно ясно доказал, что глаголы требовать, помогать, управлять, рассуждать — суть глаголы действительные. Наше мнение, что те только глаголы могут называться действительными, которые имеют настоящее действительное причастие и в то же время управляют падежами или винительным, или родительным. Требуемый, я требуем — можно сказать, но помогаемый, я помогаем, рассуждаемый, — я рассуждаем — будет и против языка, и против логики. Единственное исключение из сего правила составляют действительные глаголы есть и пить, и, кажется, именно потому, что никто еще о себе не успел сказать: меня едят, меня пьют!
Что же касается до споров за худых актеров, французских и русских, которыми с некоторого времени изобилует ‘Сын отечества’, — они и смешны и скучны. Нас несравненно более заняло описание подвигов волка, 11 который было вздумал объявить войну нам, петербургским жителям. Впрочем, последняя статья сего рода в 6 номере ‘Сына отечества’ заслуживает внимания за то именно, что г. Издатель согласился ее отпечатать. В ней находится две выходки против самого его: благородное в сем случае беспристрастие г. Греча заслуживает подражания. 12
Наконец, в седьмом номере мы с признательностью прочли весьма лестный отзыв г. Издателя о нашем журнале, свидетельствуем ему здесь нашу благодарность. 13
В первой книжке ‘Вестника Европы’ мы прочли отрывок из III песни поучительной поэмы ‘Искусства и науки’ Воейкова.
Прежде чем скажем наше мнение о стихотворении, да будет нам позволено сказать два слова вообще о поэзии дидактической или поучительной. Многие ли читают превосходный ‘Опыт о человеке’ 14 (‘Essay of man’), превосходные речи в стихах Вольтера (discours en vers)? Кто известнее, чьи творения чаще переводят: эпика (рассказчика) Гомера или дидактика (учителя) Гезиода? Поучения всегда скучны и неприятны: особенно же, когда нам наперед, с обидною для нас важностью и высокопарностью педагога, говорят: слушайте! я хочу -учить вас! Наставления-лекарства, публика — избалованный ребенок, который не считает себя больным, но большой охотник лакомиться. Если захотим заставить его принять лекарство — обманем его, скажем, что принесли ему гостинец от Аполлона, балладу, песнь, драму — и он без подозрения проглотит поучение! Это, впрочем, и не ново: ‘Музарион’ Виланда 15 при первом взгляде легкая, забавная сказка, а между тем не что иное, как полный курс сократической философии, ‘Нафан’ Лессинга 16 для обыкновенного читателя просто драма, в которой представлена мудрость и великодушие иудейского старца, а для человека мыслящего и чувствительного ‘Нафан’ — полная феория всех доказательств необходимости и прелести истинной, христианской терпимости. Шилле-рова ‘Прогулка’ (‘Spaziergang’) для некоторых — превосходное описание прогулки, для других — снятый, вдохновенный урок, взятый из биографии человечества, данный всем временам и народам: будьте умеренны, будьте близки к Природе!
Поэма г-на Воейкова в сем отношении не имеет никакого сходства с творениями, о коих мы упомянули: она принадлежит к одному разряду с поэмою Лукреция, 17 с поэмою о религии младшего Расина, 18 с посланием Ломоносова о пользе стекла. Рассмотрим стихи:
Нам любопытство, ум и волю дал Творец,
Который сотворил людей на тот конец,
Чтобы к духовному стремились совершенству.
Мы сими свойствами владеем по наследству,
И искра Божества пылает не вотще!
Какая проза без жизни гармонии! Далее: мы находим, что душа завернута в густой и темной оболочке, как цвет, до времени себя таящий, в почке: это стихи не Сумарокова! Но если бы весь отрывок был написан таким образом, мы и не осмелились бы, говоря о нем, скучать нашему читателю: вот место, которое показывает поэта:
Единый человек умеет улучшать,
Разнообразить все и все преображать,
От самого себя умеет отделяться
И наблюдать себя, прекрасным наслаждаться,
К добру и истине в душе благоговеть,
В прошедшем обитать, грядущим овладеть,
К нам настоящее приковывать мгновенье
И размышлением умножить наслажденье,
На пользу опытность и случай обращать
И опыты свои векам передавать.
Слог г. Воейкова вообще чрезвычайно неровен: иногда превосходен по силе и смелости выражений, оборотов, иногда ниже посредственного по прозаизмам, впрочем, нередко неизбежным в дидактическом роде, по грубости и шероховатости звуков и небрежного стихосложения.
Что касается до прозы 1 книжки ‘Вестника Европы’, мы можем сказать, что с любопытством, но не с удовольствием прочли мы перевод из путешествия Иосифа Синковского.
Мысли, которые в начале 1820 года заступили места переводных повестей, помещаемых обыкновенно ‘Вестника Европы’ в прозе под статьею ‘Изящная словесность’, отчасти новы, хороши, остроумны, отчасти же стары, обыкновении и даже вовсе несправедливы, напр.:
Хорошего человека скоро узнать можно, дурного — никогда.
Мы счастливы — только лишь счастием других.
Кто способен ненавидеть, тот не может любить.
Впрочем, мы должны отдать справедливость г. Нечаеву, его мысли не принадлежат к числу тех мыслей без мыслей, которые иногда попадаются под названием: мысли, замечания и характеры и т. п.
‘Сибирский вестник’ — издание, которое во всех отношениях должно быть для всякого русского важно и занимательно, — выходит ныне уже третий год: искренно желаем ему дальнейшего успеха и долговечности. Мы уверены, что ‘Сибирский вестник’ — для ума и здоровья сочная пища, а для памяти — богатый источник положительных сведений, без коих, по нашему мнению, не можно иметь никакого права на название человека образованного и просвещенного, первая книжка ‘Сибирского вестника’ содержит следующие статьи: 1. Извлечение из описания экспедиции, бывшей в Киргизскую степь в 1816 году. 2. Взгляд на северную Сибирь. 3. Киргиз-кайсаки большой, средней и малой Орды. 4. Сравнение замерзания и вскрытия рек Невы и Оби. Чрезвычайно жалеем, что пределы нашего издания не позволяют нам разобрать подробно одно или несколько из сих описаний. Здесь только следует начало второй статьи, чтобы представить читателю хотя что-нибудь в пример слога ‘Сибирского вестника’: ‘Природа везде прекрасна, она прекрасна и в самых ужасах своих. Обратите взор на северный край Сибири, вообще почитаемый гробом жизни: где земля в оковах вечного хлада, растения лишены цвета и органической силы и где человек, в отношении к нравственному бытию и удобствам общественной жизни, остается в первоначальном младенческом состоянии — вы увидите, что и там природа имеет свои красоты, человек — свои удовольствия.
С каким удивлением встретите вы в известную четверть года беспрерывный день под полярным кругом и солнце, вместо захождения переменяющее только свой образ и сияние? Или ночь, освещаемую луною и блеском воздушных явлений, изображающих на снежных коврах зимы разноцветную игру преломляющихся лучей! Какая кисть представит то тусклое, то яркое блистание северных сияний, {Не лучше ли: блистание северных сияний, то тусклое, то яркое, — чтобы избегнуть двусмыслия?} которые в неподражаемых видах живописуют северный небосклон или дугообразными протяжениями, или быстро движущимися столпами, часто сопровождаемыми шумом и свистом в беспредельности воздуха, и которые освещают мрачное царство долговременной зимней ночи?’.19
‘Дух журналов, или Собрание всего, что есть лучшего и любопытнейшего во всех других журналах по части истории, политики, законодательства, правосудия, государственного хозяйства, литературы, разных искусств, сельского домоводства и проч.’, ‘Дух журналов’ — хорошее издание, в состав коего особенно входят науки политические и исторические. Сей вестник отличается благородным беспристрастием и важностию статей дельных и полезных.
‘Благонамеренный’ — журнал, издаваемый А. Измайловым с эпиграфом:
On fait ce qu’on peut,
Et non pas се qu’on veut. {*}
{* Делают то, что могут, а не то, что хотят (франц.).}
He значит: взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Но, впрочем, г. Издатель напрасно обижает самого себя, у него даже помещены стихотворения таких родов, каких еще не было в российском стихотворстве, а именно омонимы, что значит: тождесловы, или соименники, и поэтические анекдоты (иначе не умеем назвать сего рода, который, вероятно, также найдет многих себе подражателей), поэтические анекдоты о пьяницах. {*}
{* Чтобы распространить круг литературных сведений наших читателей, мы считаем приятною для нас обязанностию поместить здесь сие стихотворение, по скромности названное сказкою.
Филат жене своей с похмелья побожился,
Что пуншу в рот он не возьмет,
Посмотришь — ввечеру чуть жив домой идет.
— Бессовестный! опять напился!
Где был?
— У свата Емельяна.
— Пунш пил?
— Нет!.. водки выпил три стакана. 20}
Кроме того, у г. Издателя много корреспондентов, путешествующих в иностранных землях и сообщающих ему весьма интересные газетные новости.
Во втором номере ‘Благонамеренного’ несколько стихотворений хотя и не в новом роде, но с подписью: Варшава. 21 Чтобы не показаться в глазах наших читателей слепыми панегириками ‘Благонамеренного’, мы скажем искренно, что стихотворение ‘Трудная задача’ кажется нам достоинством во много ниже прочих с тою же подписью.
Послание к Е. А. Б… вой 22 — легкая, прелестная безделица, напоминающая нам хорошие французские послания в сем роде. Вот место, которое нас пленило своим dulce et facetum: {приятным и забавным (лат.).}
И признаюсь, я часто в восхищенье
Вас представлял читающих тайком
Мои стихи в безмолвном умиленье,
И жадно ждал, когда своим певцом
Счастливого меня вы назовете.
В заключение приведем еще четырестишие, подписанное: Томск. 23
— Мудрец! на свете сем, меж глупыми и злыми,
Чем занят ты, я знать хочу.
— В большой больнице сей я слезы лью с больными,
А с дураками хохочу!
С удовольствием извещаем наших читателей о выходе в свет первой части ‘Сочинений’ г-жи Буниной. 24 Стихотворения ее заслуживают во многих отношениях внимание публики: г-жа Бунина — женщина-поэт, явление редкое в нашем отечестве, и, сверх того, поэт с дарованием, поэт неподражатель. Подробный разбор лучших ее стихотворений принес бы словесности, по нашему мнению, истинную, существенную пользу: жалеем, что пределы нашего издания не позволяют долго останавливаться на одном предмете.
Первая часть ‘Сочинений’ г-жи Буниной содержит стихотворения лирические. Более прочих подействовали на нас следующие: ‘Майская прогулка болящей’, ‘Упрек другу’, ‘Весна’, ‘Юному Поллуксу’, ‘На разлуку’, ‘Отречение’.
Противуположность, которою уже Жуковский так счастливо воспользовался в своем ‘Громобое’, 25 противуположвоеть цветущей, прелестной Природы и растерзанного сердца человеческого употреблена с большим искусством. В ‘Прогулке’ г-жи Буниной: стихи то мрачные и ужасные, то трогательные, живописные и задумчивые переменяются в сем прелестном произведении, стесняют душу, исполняют ее жалости и содрогания и противу воли извлекают слезы. Что же касается до слога, он не есть слог новейшей поэзии, очищенной трудами Дмитриева, Жуковского, Батюшкова: г-жа Бунина шла своим путем и образовала свой талант, не пользуясь творениями других талантов.
. . . . . . . . . . . . .
Ад в душе моей гнездится,
Этна ссохшу грудь палит, (иссохшая, а не ссохшая грудь)
Жадный змий, виясь вкруг сердца,
Кровь кипучую сосет.
Тщетно слабыми перстами