ВЫСТАВКА КАРТИНЪ Г. АЙВАЗОВСКАГО ВЪ 1847 ГОДУ.
ВЫСТАВКА КАРТИНЪ Г. АЙВАЗОВСКАГО ВЪ 1847 ГОДУ.
‘Отечественныя Записки’, No 4, 1848
Выставка картин Г. Айвазовского в 1847 году, Майков Аполлон Николаевич, Год: 1847
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Ныншній постъ Академія Художествъ въ-продолженіе двухъ недль привлекала публику, не смотря на грязь и тающіе снга, толпы стремились на Васильевскій-Островъ, наполняли залы Академіи — и разнообразныя выраженія восторга и удовольствія очевидно показывали, что вс были вполн вознаграждены за за свое любопытство… Спасибо г. Айвазовскому! спасибо ему. Ршиться одному выставить у насъ свои произведенія — есть подвигъ, за который должно благодарить художника, очень понимаемъ, сколько тутъ надобно твердости, чтобъ побдить въ себ мелочныя опасенія и ложный стыдъ, налагаемый на художника общимъ мнніемъ его собратій, сколько надобно выдержать косвенныхъ намековъ, многозначительныхъ улыбокъ, сколько надобно предполагать за глаза, разумется, разговоровъ въ такомъ родъ: ‘А слышали вы, Айвазовскій одинъ хочетъ сдлать цлую выставку? Пускай, пускай наводнитъ своимъ моремъ всю Академію. Потонетъ. Дай Богъ ему счастья!’.. ‘Нтъ, но позвольте, это значитъ, что онъ хочетъ показать, что онъ только одинъ трудится, а другіе ничего не длаютъ — чертовское самолюбіе! Хочется извстности!’ — ‘Нтъ, я вамъ говорю’, остроумно замчаетъ какое-нибудь скромное дарованіе: ‘что истинный талантъ трудится въ тишин, искусство должно быть для искусства, и какъ хотите, старо, но хорошо сказано — что скромность есть лучшее украшеніе таланта. И что жь онъ думаетъ? Вдь еслибъ другіе захотли — могли бы выставить кое-что… и не одной водой могли бы попотчивать публику…’ Опять повторяемъ: хвала и честь г. Айвазовскому за то, что онъ пренебрегъ всми этими толками, которыхъ не могъ не предполагать,— толками, которые хотя и проистекаютъ изъ страсти, свойственной только человку, но все-таки отзываются медвдемъ…
Хорошо, еслибъ подвигъ г. Айвазовскаго вошелъ въ обыкновеніе у насъ, гд мастерскія художниковъ закрыты для публики, которая, для того, чтобъ познакомиться съ артистами и ихъ произведеніями, должна ждать трехгодичной выставки… но, право, надобно имть очень-хорошую память для того, чтобъ только черезъ трехгодовые періоды имть возможность слдить за успхами и развитіемъ художника, полюбить его и имъ заинтересоваться. Художникъ — лицо, принадлежащее обществу, какъ писатель, онъ его слуга, его учитель, его образователь, воспитатель и воспитанникъ: взаимное вліяніе ихъ одного на другое въ наше время уже не подлежитъ доказательству. Это мы очень-хорошо понимаемъ и давно съ этимъ согласились въ-отношеніи къ литератур, но въ пластическихъ искусствахъ разв не то же самое? Какъ поэтъ, художникъ нуженъ для общества, ибо развиваетъ въ немъ эстетическое чувство, общество нужно для художника не только для его образованія, но и для того, чтобъ онъ понялъ его истинныя потребности и прислушался къ голосу народа, который, какъ говоритъ старая поговорка, есть ‘гласъ Божій’, т. е. заключаетъ въ себ выраженіе какой нибудь общечеловческой идеи. Частныя выставки, или, какъ въ Париж и Рим, открытыя мастерскія — будутъ для художниковъ лучшимъ средствомъ непосредственнаго сближенія и знакомства съ публикой, и публики съ художниками, это для нихъ будетъ то же, что журналъ для писателей. Многіе боятся толковъ, но скажите, гг. художники, разв писатель не подвергается этомъ толкамъ? Одни чтятъ его очень-высоко, другіе ни въ грошъ не ставятъ. Различіе взглядовъ на предметъ тоже не должно пугать васъ, напротивъ, изъ этого различія взглядовъ вы еще много можете выиграть, ибо часто въ одностороннихъ сужденіяхъ скрывается для васъ кое-что, какое-нибудь указаніе на ваши недостатки, за которое всегда спасибо, ибо это доставитъ вамъ случай самимъ подумать, и, воля ваша, непремнно поведетъ къ лучшему для васъ лично, и для публики тоже, хотя бы она выиграла тутъ только часъ или полчаса разговора объ васъ, объ искусств, а не о преферанс, погод, здоровь, геморро, лом въ поясниц, служебныхъ занятіяхъ и разводахъ. Съ другой стороны, у насъ нтъ литературы художествъ. Пересмотрите въ журналахъ вс статейки о выставкахъ, начиная съ письма Батюшкова ‘Прогулка въ Академію Художествъ’, до нашихъ дней: вс он свидтельствуютъ о совершенномъ младенчеств вкуса, незнаніи даже, чего требовать отъ художника, сужденія ихъ или отзываются старинными преданіями о разныхъ эстетическихъ началахъ, или основаны на личномъ посильномъ разумніи автора, по выставить свое мнніе, несогласное съ общимъ мнніемъ, не подкрпивъ его прочнымъ доказательствомъ, основаннымъ на сознаніи твердаго принципа — кажется, величайшая самонадянность… Вся эта шаткость сужденій и ихъ критическихъ замтокъ проистекаетъ отъ малаго художественнаго образованія публики и писателей, и отъ-того выходятъ часто или незаслуженныя похвалы, или обидные для художника приговоры, ни на чемъ неоснованные.
Мы этою статейкою никакъ не думаемъ восполнить недостатокъ литературы художествъ въ нашей словесности, мы убждены, что и она отойдетъ къ числу тхъ же статеекъ, о которыхъ мы говорили: по это не наша вина, а вина, какъ сказано выше, того, что мы вообще мало знакомы съ міромъ художествъ, и юность нашихъ сужденій будетъ только выраженіемъ незрлости нашего эстетическаго образованія вообще… По-крайней-мр, мы постараемся приложить т эстетическія требованія, которыя еще не выражены какъ законы, но давно бродятъ въ современной жизни, какъ предчувствіе, какъ неопредлившееся еще сознаніе.
Обратимся къ картинамъ, выставленнымъ г. Айвазовскимъ, и постараемся опредлить характеристику его таланта, son fort et son faible. Первое, что намъ представляется, чего мы но можемъ не похвалить, это то, какъ г. Айвазовскій понимаетъ природу. Какъ бы ни опредляли эстетики-теоретики значеніе природы въ искусств и способъ ея пониманія, здравый смыслъ, руководствуемый эстетическимъ чувствомъ, всегда удовлетворялся однимъ требованіемъ отъ искусства: врности природ. Но какъ опять понимать эту врность природ въ живописи? Праздному эстетику постановить вопросъ легко, особенно синтетику-Нмцу, а извстно, что отъ Нмцевъ исходятъ вс эстетическіе законы, хотя, впрочемъ, жрецъ чистой мысли, нмецкій философъ, и смотритъ на искусство какъ на преходящую форму мысли, и одинъ величайшій нмецкій философъ утверждаетъ, что со-временемъ въ нормальномъ положеніи человчества мысль должна являться въ чистой своей отвлеченности, въ метафизической чистот, и, слдовательно, искусство, какъ форма, стсняющая мысль, будетъ ненужно… легко, говоримъ, постановить законъ, но примнить его — дло художника, дло трудное. Есть художники, которые, сознавая этотъ законъ, и желая быть врными природ, полагаютъ, что они достигнутъ этого вполн, если будутъ списывать съ натуры каждую мелочь: если имъ въ картин нуженъ камень, то они идутъ за городъ, гд замтили красивый камень, и срисуютъ его въ вид этюда, нужны листья, трава, — идутъ, какъ ботаники, на какой-нибудь пустырь, гд растетъ всякій злакъ, и списываютъ листья, стебельки, травки, и т. д., и потомъ переносятъ все это въ свою картину, не смотря часто на то, что освщеніе этюда не соотвтствуетъ освщенію картины, что траву срисовалъ онъ вечеромъ, а картина изображаетъ утро… Положимъ даже, что это неудобство и избгнуто, но тмъ не мене картина выходитъ мозаикой. Требованія картины совсмъ-иныя. Я зналъ одного Нмца-художника, который писалъ видъ римской долины, взявъ точку зрнія у Латеранскаго-Собора. Съ этой возвышенности она открывается вся: дикая равнина, прерываемая легкими пригорками, покрытыми развалинами древнихъ зданій, кое-гд блется осненная чернымъ пирамидальнымъ кипарисомъ остерія съ саркофагомъ, обращеннымъ въ конское пойло, тамъ тянутся безконечные водопроводы, а вдали ее обрамливаютъ Сабинскія-Горы, покрытыя далекимъ туманомъ, мняющимъ свой цвтъ поутру, въ полдень и вечеромъ. Нмецъ-художникъ, о которомъ я говорю, изображая этотъ видъ, ходилъ каждый день въ Фраскати и Альбано — городки, лежащіе на скатахъ Сабинскихъ-Горъ, и виднющіеся изъ Рима чуть-чуть замтными блыми пятнами на лиловомъ фон горъ,— и срисовывалъ каждый домикъ отдльно, со всми его пятнами, съ обвалившейся по мстамъ щтукатуркой, вс окна, двери, особенности черепичныхъ крышъ и трубъ, и потомъ переносилъ все это въ микроскопическихъ размрахъ на свою картину. Эти городки на картин, разумется, обременили горы: они вышли, не смотря на все желаніе художника скрыть и ихъ туманомъ дали, двумя непріятными пятнами, какъ выходятъ на дловой глянцовитой блой бумаг два-три мста, выскобленныя и затертыя сандаракомъ. На вопросъ мой, зачмъ эти отдаленные предметы такъ вырисованы,— вдь простымъ взглядомъ никакъ отъ Латеранскаго-Собора не различишь во Фраскати и Альбано въ домахъ ничего, кром черныхъ точекъ, которыя, должно-быть, окна, а подробности за далью исчезаютъ, — онъ отвчалъ, что это оптическій обманъ, искусство должно быть врно природ, слдовательно, домы, видимые хотя и издали, должны быть съ окнами, дверьми и пр. Вотъ вамъ теоретикъ!
Г. Айвазовскій иметъ взглядъ на природу такой, какой можетъ имть только человкъ съ талантомъ, т. е., природа вся въ его голов и сердц… нтъ, скажемъ на первый разъ: въ его голов, а о сердц… другая статья. Я увренъ, что заставьте его здсь въ Петербург нарисовать какой-угодно пейзажъ юга, накиданный въ его альбом карандашомъ, въ вид непонятныхъ для профана линій и черточекъ’ — онъ его изобразитъ такъ врно, что человкъ, непонимающій, какъ можно писать не съ натуры непосредственно, никогда не повритъ, чтобъ этотъ видъ не былъ писанъ прямо на мст. Нкоторые художники и нехудожники полагаютъ, что пейзажъ, какъ бы его ни изображали, стихами или кистью, долженъ быть списанъ именно тогда, когда смотришь на прекрасный видъ, будь это свтлая прогалина въ лсу, обстановленная широкодуплистыми дубами съ уродливо-изогнутыми сучьями, съ широкою прозрачною тнью, прорзанною яркимъ лучомъ солнца, встртившимъ на пути какую-нибудь наклоненную втку съ повисшими отъ жара листьями и облившимъ се золотомъ на темномъ фон другихъ втвей, заслоненныхъ отъ солнца, или будетъ это долина между горъ, съ одной стороны темныхъ и холодныхъ, съ другой яркоосвщенвыхъ, съ поросшимъ на нихъ кустарникомъ, обвалившимся желтымъ пескомъ и стадомъ, переплывающимъ молча, только плеща и фыркая, озеро, покоящееся въ ложбин у подошвы двухъ горныхъ цпей, или что бы то ни было,— то тутъ бери кисти, слагай стихи, и картина твоя, взятая прямо на мст, сохранитъ вс краски природы и весь восторгъ сочувствія, который наполняемъ твою душу при этомъ вид… Смю сказать, что это утвержденіе выказываетъ только совершенное незнаніе психологіи. Творчество въ искусств есть актъ, требующій полнаго самообладанія, оно исключаетъ всякое постороннее вліяніе на душу, между-тмъ, какъ въ ту минуту, когда вы наслаждаетесь, созерцая роскошный видъ природы, вы ею подавлены: это все равно, что наслажденіе музыкой, что бесда съ милой… Вспомните, и положа руку на сердце, скажите, что говорили вы въ лучшія минуты вашей жизни, когда вы чувствовали подл себя милое для васъ существо, чувствовали, что вы любимы, чувствовали, что любите… Смю утверждать — извините, почтеннйшій читатель, — что вы говорили ужасный вздоръ… но этотъ вздоръ лучше, правда, цлой умной, даже ораторской, рчи… Позвольте при этомъ случа напомнить вамъ еще одинъ фактъ, который, можетъ-быть, и не случался съ вами, но если не случался, то вы — исключеніе: пробовали ли вы писать стихи, находясь подъ сильнымъ вліяніемъ страсти? Врно пробовали… и вроятно выходила ужасная чепуха, если вы думали излить всю силу страсти въ этихъ стихахъ, такъ-что теперь вамъ и совстно этихъ стиховъ, вы чувствуете, что хотя бы у васъ и не было таланта, то все же вы столько умны, что въ здравой памяти и въ полномъ употребленіи своихъ способностей написали бы поумне, или, пожалуй, вовсе бы не писали…. Вс эти частные примры, съ которыми вы, вроятно, согласитесь, показываютъ только то, что восторгъ, чувствуемый вами при какомъ-нибудь данномъ случа, совсмъ другое, чмъ восторгъ творчества, или, какъ говорятъ, вдохновеніе. Слово ‘вдохновеніе’ слышишь на каждомъ шагу, такъ-что оно совсмъ опошлло, по оно точно есть, и вы его чувствуете въ произведеніи художника, только не знаете что оно такое… Это, какъ мы сказали, моментъ полнаго самообладанія, это минута духовнаго просвтлнія, когда взору вашему вдругъ представится ярко и рзко то, что вы хотите изобразить, и картина, которую вы пишете, не вн васъ, не передъ вами, но въ васъ, вы ее чувствуете, вы ею владете, вы ее лелете, храпя отъ посторонняго развлеченія, и только васъ нудитъ передать стихомъ или костью такъ, какъ она находится въ вашемъ воображеніи, освтивъ ярко нкоторыя точки, которыя освтились у васъ сильне, и проводя оттнокъ и на посторонніе предметы, второстепенные, вскользь, но такъ чтобы одна господствующая черта, одна эстетическая мысль, господствовала въ цломъ и подчиняла своему вліянію часто. Вотъ это-то и есть тайна организма художественнаго произведенія — не копія частей, сложенныхъ механически въ цлое, не мозаика, не сколокъ…
Но изъ этого могутъ вывести противъ насъ обвиненіе, будто-бы мы совершенно отвергаемъ натуру или натурщика для художниковъ. Избави Боже! Это будетъ только перетолкованіе словъ, изъ того, что сказано о творчеств вообще, этого совсмъ не слдуетъ, напротивъ… Но мы требуемъ, чтобъ художникъ, намревающійся изобразить, напримръ, судъ Париса, сперва сотворилъ въ своемъ воображеніи будущую картину, и потомъ ставилъ бы передъ собою натурщика или натурщицъ, по для того, чтобъ напомнить себ врне разныя движенія мускуловъ и изгибъ костей въ извстномъ положеніи — не боле. Само-собою разумется, для того, чтобъ можно было вообразить себ какую угодно картину и передать ее, необходимо близкое знакомство съ предметомъ, школьное образованіе и изученіе натуры. Говоря о творчеств, мы предполагаемъ уже напередъ, что имемъ дло съ мастерами, а не учениками. Вдь Николай Пуссенъ считается великимъ мастеромъ, но отъ-чего картины его, хотя и правильны, строги, однакожь крайне-холодны и именно лишены печати примитивнаго творчества, внезапнаго созданія? Отъ-того, что онъ писалъ ихъ съ восковыхъ фигуръ, которыя вылпливалъ и потомъ разставлялъ по усмотрнію,— и выходило, что хотя въ отдльныхъ фигурахъ и много движенія, этого движенія нтъ въ массахъ, въ цломъ, если позволено такъ выразиться, мало движенія въ самомъ созданіи… Пуссенъ въ сравненіи — не беремъ для сравненія первоклассныхъ въ расположеніи группъ художниковъ: Рафаэля, Веронеза, Рубенса, а возьмемъ не столь-извстнаго живописца французской школы — Жувене — есть то же, что Расинъ въ сравненіи съ Корнелемъ…
Г. Айвазовскій отличается именно тмъ проникновеніемъ въ природу и тайны ея измненій, которое характеризуетъ художника, одареннаго творческою силою, т. е. способностью воспроизвести въ картинъ то, что въ разные моменты его жизни онъ усплъ схватить въ природ… Иначе, какъ бы передалъ онъ на полотн это небо юга, раскинувшееся золотистымъ и вмст голубоватымъ пологомъ надъ куполами и шпицами Царяграда, надъ теплыми волнами двухъ морей, подавшихъ другъ другу руку подъ стнами втораго Рима? Не-уже-ли для того, чтобъ изобразить его такъ южно и тепло, ему надобно было тамъ, на самомъ мст, стоять на холм съ палитрою въ рукахъ, мшать краски и сравнивать колеръ съ колеромъ неба, надъ нимъ сіявшаго, какъ длаетъ стнной мазилка, призванный для того, чтобъ закрасить подъ цвтъ пятно на стн?.. Но черезъ минуту это небо измнится: или налетитъ на него съ Чернаго-Моря, бглецъ съ свера, войлочная туча, скопившаяся Богъ-знаетъ гд, въ тундрахъ Сверной-Россіи, оросившая хлбородныя ея страны живительнымъ дождемъ, вновь набравшаяся новой силы на пути своемъ надъ Чернымъ-Моремъ и летящая, неся съ собой отрадную свжесть, живительное дыханіе Сверныхъ льдовъ въ знойныя пустыни Малой-Азіи съ жаркими развалинами, гд гнздится чума и сидитъ отшельникъ дервишъ съ книгою Корана, или скрывается отъ преслдованія черни мученикъ вры, христіанскій священникъ съ Библіею въ рукахъ? Или это небо встревожится вдругъ налетомъ южной гремящей и сверкающей средиземной буро, несомой африканскимъ втромъ на сверъ, чтобъ оживить теплымъ вздохомъ юга замерзшія пажити свера?.. Нтъ, художникъ видлъ это небо, и тихое, и съ сверной тучей, и съ южной грозой — и запечатллъ его однажды-навсегда въ своемъ воображеніи. Художникъ долго, въ безмолвіи любовался спящею между утесовъ пучиною, онъ проникъ взоромъ это пространство влаги, раздляющей утесы, уловилъ разнообразный движущійся столпъ лучей отъ горящаго на неб мсяца, и этотъ огонекъ на берегу, и монастырь на скал, и передалъ вамъ на полотн то, что видлъ, что нашелъ. Не ночью же онъ составлялъ краски на палитр, чтобъ потрафитъ блескъ мсяца и сумракъ отъ заслоняющихъ его скалъ… А волны?.. Заставьте-ка волну стать на натуру, говоря техническимъ языкомъ художниковъ, да тогда мы васъ поставимъ на ряду съ тми миическими лицами, которыми богата первоначальная исторія каждаго народа, которые звуками лиры заставляли камни обтесываться и складываться въ стны города, раздвигали моря, останавливали теченіе солнца… Движеніе неврной стихіи есть стихія г. Айвазовскаго, онъ художникъ Нептуна, его воды и бушуютъ и распадаются въ брызги, и взбгаютъ на отлогій песчаный берегъ, и сливаются съ него обратно, и стоятъ ровно, прозрачно, подернутыя полосою свта и какъ-бы плавающимъ по нихъ масломъ.
Мы не безъ умысла назвали г. Айвазовскаго художникомъ Нептуна, а не Амфитриты, мы въ свиту ему дадимъ тритоновъ, а не наядъ, рзвящихся въ береговыхъ тростникахъ и пугающихъ внезапнымъ шелестомъ камыша и внезапнымъ хохотомъ прикорнувшаго на берегу подъ снью тнистаго кустарника рыжебородаго сатира,— не нереидъ, дочерей влажной стихіи, выплывающихъ на берегъ и съ любовью ласкающихъ покинутаго тамъ матерью младенца, тша его своими прохладными поцалуями и насыпая въ его колни дивныхъ морскихъ раковинъ, которыя онъ со смхомъ пересыпаетъ и радуется ихъ металлическому звону,— не сиренъ, очаровывающихъ оплошнаго пловца сладкозвучными, говору волнъ подобными, пснями, и обвивающихъ его своими влажными, дышащими свжестью руками, привлекая къ коралловымъ устамъ, хитро-смющимся, общающимъ ему неистощимыя наслажденія и долгіе томительно-страстные, какъ вздохи спящей пучины, поцалуи… Да, онъ любимецъ Нептуна, но не любовникъ Амфитриты, приходящій на берегъ тоскливо поджидать появленія изъ бездны своей возлюбленной, или съ замирающимъ сердцемъ подслушивать страстный ея шопотъ въ сладостномъ говор морскихъ всплесковъ. Онъ являлся всегда какимъ-то гордымъ временщикомъ къ своему морю, зная, что онъ имъ владетъ, — являлся къ нему не другомъ спрашивать съ участіемъ о чемъ оно думаетъ, о чемъ страдаетъ, и узнавъ его грустную думу, отвчать на нее тихою грустью и долгою думою. Нтъ, онъ являлся къ нему какъ кардиналъ Ришльё въ кабинетъ Лудовика XIII, но не какъ Тассо, пробирающійся въ покой Элеоноры… Видя безпокойную волну, которая мечется какъ-бы въ припадк болзни, онъ не шепталъ ей: ‘поврь мн, что тебя мучитъ, у меня сердце теплое, оно сохранитъ тайну и будетъ сочувствовать ей’ — но онъ ей говоритъ: ‘Я поймаю тебя, неуловимая, я поставлю тебя на картин такъ, какъ ты встаешь и разливаешься передо мною! Не уйдешь! не уйдешь!.. Ты рвешься къ солнцу и воздымаешь свой зеленопрозрачный изумрудный станъ… я видлъ его! я видлъ красоты твои, которыя ты скрывала какъ цломудренная невста отъ чуждыхъ взоровъ! Я видлъ, какъ ты, радуясь, что нтъ твоего жениха, солнца, цаловалась съ мсяцемъ, какъ таяла подъ его ласками, какъ грудь твоя воздымалась въ страстномъ трепет…’ Это рчь аргуса, хозяина, господина, а не друга, не любовника.
Отнести ли это къ господствующему вообще у насъ вкусу въ живописи, или ужь это относится чисто къ организаціи и преобладающей сил въ художник, только въ картинахъ г. Айвазовскаго, поражающихъ васъ Эффектомъ, переданномъ съ неподражаемою врностью, нтъ того свойства, которое бы заставило къ нимъ привязаться, или симпатизировать имъ вполн, всматриваться въ нихъ все доле и доле и наконецъ съ его природой жить жизнію одною. Особенно это рзко замтно въ его сверныхъ видахъ — Ревеля, Гельзингфорса, Кронштадта. Вы скажете, что тутъ виновата сама природа: можно ли требовать и отъ художника, изображающаго ее, того, чего она сама не представляетъ? Конечно, сверная природа не представляетъ тхъ роскошныхъ и эффектныхъ картинъ, которыми богата природа юга, на у нея есть своя жизнь, и занимательность пейзажа не состоитъ въ выборъ эффектной мстности, а въ чемъ-то еще другомъ… но объ этомъ посл. Можетъ-быть, отсутствіе этого свойства есть принадлежность всякаго эффекта, который васъ поразилъ, а въ другой разъ, когда вы ужь его видли, вы не стремитесь боле его видть, какъ вещь разгаданную. Сколько есть большихъ картинъ, изображающихъ и движеніе страстей, и людей, застигнутыхъ въ разныхъ положеніяхъ однимъ общимъ бдствіемъ, освщенныхъ мгновеннымъ блескомъ молніи или пожара, которыя выиграли бы очень-много, еслибъ он были составлены, какъ составляются и показываются живыя картины, то есть, еслибъ можно было ихъ видть, охватить и понять въ одинъ моментъ, немного-продолжительне, пожалуй, чмъ вспышка молніи, которая ихъ озаряетъ. Взглянете — прекрасно! Долго смотрть — утомительно, въ другой разъ — не хочется. Такое чувство, между прочимъ, производитъ въ васъ картина ватиканскаго пожара Рафаэля. Мы не говоримъ о томъ, что эти картины могутъ быть въ исполненіи частей, фигуръ, тла, перспективы и пр.— торжествомъ искусства, но это будетъ только торжество и предметъ изученія для техниковъ… Есть за то и такія произведенія, которыхъ, если они находятся въ галере, съ перваго взгляда не замтишь, ибо увлечешься невольно какими-нибудь ярко-освщенными группами, или лицами, или вообще хорошимъ расположеніемъ пятенъ, т. е., на-примръ, темной фигурой на свтломъ фон, или наоборотъ, но если поочереди вы дойдете до нихъ и начнете всматриваться въ нихъ ближе, то привяжетесь къ нимъ душой, и трудно будетъ оторваться, какъ-будто кажется, что не все еще высмотрлъ… Причина этого, по-видимому, заключается преимущественно въ личности художника, въ его боле или мене любящемъ, симпатизирующемъ сердц. Таковы, между-прочимъ, мадонны Мурильйо: это женщины простыя, непугающія васъ своимъ величіемъ, невселяющія съ разу благоговнія своей строгостью и отсутствіемъ всякихъ земныхъ страстей, чистыя, холодныя, какъ абсолютъ нмецкаго философз,— нтъ, это именно та, къ которой могла доврчиво прибгнуть Гретхенъ съ своею молитвою, Гретхенъ, которая, только что сказавъ, —
…Но, Боже мой,
Зачмъ же все, что въ грхъ вводило,
Такъ было хорошо и мило…
обращается къ образу Скорбящей Божіей Матери:
Воззри безъ гнва,
Многоскорбящая Два,
На горесть сердца моего…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Кто знаетъ
Какъ таетъ
Отъ мукъ душа моя,
То, къ чему она стремится,
Чмъ трепещетъ, въ чемъ винится.
Видимъ только Ты да я.
Гретхенъ чувствовала, что она виновна по принятымъ понятіямъ, но голосъ сердца, самая чистота ея паденія извиняли ее въ собственныхъ глазахъ, и она прибгла къ той, отъ которой ожидала утшенія… Эта же утшительница являлась въ сновидніи отцу-пустыннику, оставившему гршный міръ, гд кром суеты, бдствій и гибели души своей онъ ничего не нашелъ и прибгаетъ раскаяніемъ къ Ней источнику всякой любви, страдающей и сочувствующей, утшающей и прощающей. И въ этихъ мурильйовскихъ простыхъ женщинахъ,— въ этихъ двочкахъ, если угодно, вы уже видите ту, которую падшее человчество сдлаетъ посредницею между собою и Божествомъ, и въ признательности наречетъ всескорбящею… Въ мадоннахъ Мурильйо вы не видите напередъ-заданной тэмы изобразить гідеалъ красоты гі нравственнаго совершенства, идеалъ безстрастія!… Прибавимъ, что тэму эту задавали себ величайшіе художники и — исторически-неврно, ибо къ идеалу безстрастія ни Гретхенъ, ни пустынникъ не прибгли бы съ молитвою: тэма Мурильйо — изобразить, напротивъ, идеалъ страстной симпатіи, женской симпатіи, которая не судитъ, не взвшиваетъ разумомъ, но принимаетъ сердцемъ вопль безнадежной скорби и слезы раскаянія,— и, замтимъ, такъ понимали вс народы граціознйшее и женственнйшее созданіе христіанской религіи. На это скажутъ, пожалуй, что лица у Мурильйо лишены правильности и строгости красоты линій: пожалуй — но это еще боле говоритъ въ пользу его концепціи предмета. Возьми онъ рафаэлевскую голову и придай ей ту бездну симпатіи, которая дышетъ въ его созданіяхъ — это было бы, конечно, такое торжество искусства, дале котораго оно не могло бы идти… Это свойство въ душ художника, которое руководило Мурильйо въ изображеніи Святой Двы, можетъ также безконечно-симпатически выражаться и въ пейзажахъ. За примромъ недалеко ходить: не дале какъ прошлаго года, на послдней выставк, мы вс были поражены однимъ пейзажемъ, котораго никогда не забудемъ и который хочется видть еще и еще, — это пейзажъ Калама. Мы очень-рады этому явленію: оно служитъ блистательнйшимъ опроверженіемъ, кажется, установившемуся у насъ мннію въ художникахъ, что очаровать можно только изображеніемъ очаровательнйшихъ и потому, разумется, южныхъ мстностей. Это совершенно-ложно. Во-первыхъ, большая часть итальянскихъ, азіатскихъ, греческихъ видовъ, которые наполняютъ нын выставки не только у насъ, во и во всей Европ, сухи и холодны, не смотря на множество потраченной на картину jeaune de Naples, jeaune de Rome, ультра-марина, кармина и гарансовъ, вс он далеки отъ того, чтобъ соперничать съ натурою, съ которой взяты. Художникъ и природа — это два соперника. Художникъ вступаетъ въ бой съ природою. Одинъ, какъ г. Айвазовскій, говоритъ ей, полный сознанія своихъ силъ: ‘я поймаю тебя’ — Айвазовскій дйствительно поймалъ ее, другими’ это не удается. Другой ласкается къ природ, онъ проситъ, подслушиваетъ, хочетъ взять любовью, и природа, какъ женщина, уступаетъ ему доврчиво… Въ обоихъ случаяхъ легче побдить соперника тамъ, гд онъ слабе, и посредственный талантъ, входящій въ состязаніе съ такимъ противникомъ, какъ южная природа, богатая колоритомъ, граціозными очерками, изумительною растительностью, усвоившая себ еще, въ вид руинъ, и созданія человчества, и самую его исторію — воля ваша, соперникъ, съ которымъ бороться трудно, и для этой борьбы надобенъ талантъ огромный. Да и много ли попытокъ вышли удачными изъ этого состязанія?.. Роберъ рано, въ молодости умершій, почти одинъ, о нмецкихъ пейзажистахъ не смемъ говорить, ибо незнакомы съ новыми нмецкими школами, хотя, впрочемъ, на римскихъ выставкахъ ни одинъ пейзажъ нмецкихъ художниковъ не привлекъ насъ особенно, у насъ — нкоторые пейзажи Воробьевыхъ, отца и сына, наконецъ, южные виды г. Айвазовскаго, которые все-таки превосходны: если въ нихъ нтъ одного, за то есть другое,— если, какъ мы выразились выше, если онъ не любовникъ Амфитриты, за то онъ любимецъ Нептуна, а это что-нибудь да значитъ… Вс попытки мене-талантливыхъ, а вслдъ за ними и безталантныхъ живописцевъ оканчиваются тмъ, что они гладко растушуютъ наверху темную голубую краску: это небо, дале проведутъ яркой лиловой краской неровную ленту или полосу горизонтально: это горы, потомъ на первомъ план наляпаютъ ярко и жирно какую-нибудь часовню съ мадонной и при ней женщину на колняхъ, или бандита, покрытаго плащомъ, или что-нибудь въ этомъ род, между всми этими разноколернымы пятнами, вдругъ вы видите еще какое-то черное пятно на неб, или на лиловыхъ горахъ: это итальянская сосна, зонто-образная пина… Но это небо не знойно, не жжетъ усталыхъ полей, эти
Горы не рядятся въ легкую дымку тумановъ полудня,
и воздухъ:
Тонкой струей не бжитъ между листьевъ, солнце
Легкимъ игривымъ лучомъ не скользитъ по алле…
и общей гармоніи въ этой яркости красокъ нтъ, и смотрть на эти картины грустно, какъ читать стихи бездарнаго писаки, ила романъ, писанный только для денегъ…
Между-тмъ, природа свера — соперники, мене-сильный средствами, и художникъ.одаренный, способностью сочувствія, скоре и легче надъ нею восторжествуетъ. Кром того, на душу зрителя дйствуетъ не столько выбранная богатая мстность, сколько душа художника, выразившаяся въ его пониманіи природы сердцемъ и отвт сердцемъ на ея движенія. Вотъ передъ вами пейзажъ Калама. Какая грустная мстность! Гладкая равнина, низкій горизонтъ, холодное небо… кое-гд, одиноко и грустно поросло на равнин нсколько деревьевъ, вглядитесь ближе въ эту природу — передъ вами болото, поросшее сухимъ блоусомъ, тощей осокой, которая поржетъ босую ногу крестьянки, еслибъ она вздумала пройдти здсь съ кузовомъ по ягоды или по грибы, или весною драть лыко съ молодыхъ и тощихъ осинокъ, ольхъ, или жалкаго ивняка… По этому болоту, гд видны, кажется, слды ногъ отъ проходившаго по немъ скота, утопавшаго по колно въ вязкой глин, теперь размытому грозой, струятся потоки дождя, по такъ слабо, что будь еще денька два вёдра, и болото пересохнетъ, глина треснетъ, и стадо пройдетъ по немъ безопасно, и теперь разбухшая глина не будетъ всасывать въ себя неловкую корову или рабочую лошадь со спутанными передними ногами… Дале, деревья, ихъ кое-гд освтило солнце, прорвавшееся былымъ лучомъ сквозь тучу, но имъ холодно, потому-что ихъ еще гнетъ порывистый холодный втеръ, и лучъ солнца, лучъ осенній, ихъ не согрваетъ… Потомъ обширная равнина, но которой бжитъ тнь отъ облака, вотъ, вы смотрите, какъ эта тнь достигнетъ тамъ вдали деревеньки, которая еще озарена солнцемъ, какъ-будто ждете, какъ вдругъ эта деревенька покроется чернымъ облакомъ . Да, природа бдная, природа грустная, если это лто, то лто Сверное, лто холодное . Но, Боже мой! Отъ-чего же такъ хочется пофантазировать на этой картинъ? Отъ-чего везд встрчаешь какъ-бы намеки, что происходило или будетъ происходить, или можетъ происходить на этой мстности, и вы, читая въ ней эти намеки, дополняете ихъ, и радуетесь, и наконецъ вамъ не оторваться отъ картины? Отъ-того, что вы чувствуете, какъ холодно этимъ деревьямъ, какъ они рады солнечному лучу, и съ какимъ болзненнымъ стономъ и ропотомъ втви ихъ склоняются и размахиваютъ подъ ударами втра, вы вспоминаете, что и вамъ въ такомъ случа было непріятно и грустно, отъ-того, что вамъ хочется побжать и опередить облако, застилающее поле тнью, туда къ этой нив, гд еще есть солнце, какъ это случалось съ вами когда-то въ дтств, отъ-того, однимъ словомъ, что художникъ имлъ въ виду не только изображеніе пейзажа, но и то впечатлніе, которое производитъ въ природ этотъ видъ на вашу душу. Онъ помнитъ не только т измненія, которыя происходятъ въ этой природ посл сверной бури, но помнитъ также, какое на него они производили впечатлніе, и, передавъ на картин воспоминанія своего ума, передалъ также и память сердца, онъ писалъ, если угодно, головой и сердцемъ.
Въ заключеніе обращаемся еще разъ къ г. Айвазовскому. Мы, по крайнему своему разумнію, хотли опредлить особенность его таланта, о достоинствахъ его эффектныхъ картинъ юга, его моря и неба вообще говорить нечего: это верхъ совершенства, и такъ-какъ это-то и есть его родъ, то мы ничего не упоминаемъ о его фигурахъ, которыя въ его картинахъ вещь третьестепенныя и которыя… но о нихъ лучше ничего, ибо, говоря о Петр-Великомъ, на-примръ, можетъ-быть, мы бы раздражили сравненіемъ очень-многихъ жаркихъ поклонниковъ отечественной драматической сцены… Еще разъ, пріимите, даровитый художникъ, вашу благодарность за вашъ подвигъ — за ршимость выставить свои произведенія для публики. Спасибо вамъ за то наслажденіе, которое они намъ доставили и… и позвольте, какъ rsum всей нашей статьи, шепнуть вамъ на ушко маленькій совтъ: вы уже знаете, что старикъ Нептунъ въ вашихъ рукахъ и изъ вашихъ рукъ не уйдетъ, — поволочитесь немножко за красавицей его женой…