Выселок, Пяйвяринта Пиетари, Год: 1884 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 15 минут(ы)

Пьетари Пэйверинта
Картинки изъ жизни.
Разсказы финскаго писателя П. Пэйвиринта.
Съ шведскаго.
III. Выселокъ.

Пришлось мн однажды прозжать совсмъ пустынною мстностью, гд на большое пространство не было ни одного жилья, но меня предупредили, что на половин моего пути есть выселокъ, состоящій изъ одного крестьянскаго двора. Дло было зимой. Когда я выхалъ съ послдней моей станціи, гд я останавливался покормить лошадь, то было уже много времени спустя посл полудня, и гд мн посовтовали переночевать въ вышеупомянутомъ выселк.

Туда не было другой дороги, кром слда, проложеннаго крестьянскими санями, на которыхъ обыкновенно возятъ сно и дрова, но потомъ слдъ этотъ расходился въ разныя стороны и въ разныхъ направленіяхъ, такъ что заблудиться было весьма легко.

Дулъ холодный, сильный втеръ, подымая съ мерзлой земля снгъ и неся его вихремъ, но сверху пока снгъ еще не начиналъ идти. Выселокъ, гд мн предстояло ночевать, стоялъ на открытомъ мст, среди болотъ и мелкихъ озеръ, такъ что втру былъ полный просторъ, и кром того росшій здсь прежде лсъ очевидно былъ выжженъ на нсколько миль вокругъ и на всемъ этомъ мст росъ только молодой березнякъ, кусты котораго могли быть годны единственно для хвороста. Причиной такихъ пожаровъ въ лсныхъ участкахъ, принадлежащихъ казн, было то, что поселеннымъ на этихъ участкахъ государственнымъ крестьянамъ ничего боле не оставалось длать, какъ выжигать этотъ лсъ для пастбища своего скота и для увеличенія своихъ снныхъ покосовъ. Путешествіе мое длалось все боле и боле затруднительнымъ, потому что дорога и все поле представляли сплошную ледяную кору, подъ напоромъ сильныхъ порывовъ втра мои сани раскатывались, оказываясь уже не позади, а съ боку лошади, мстами они даже чуть не опрокидывались совершенно, такъ что хать было почти совсмъ невозможно. Ночная темнота увеличивалась съ каждой минутой, втеръ все усиливался и въ то же время началась снжная мятель. Я всячески напрягалъ зрніе, чтобъ увидать выселокъ, но напрасно, ничто не указывало на близость человческаго жилья.

Я уже начиналъ ощущать страхъ, при мысли, что вовсе не найду этого выселка, что я похалъ не въ ту сторону, что я сбился съ дороги, что лошадь моя не выдержитъ усталости, выбьется изъ силъ и наконецъ замерзнетъ. Однакожъ я старался побороть въ себ такое малодушное чувство отчаянія и направилъ все свое вниманіе на тотъ пунктъ, гд, по моему предположенію, должна была находиться та дорога, по которой мн слдовало хать, потому что вокругъ не было видно ни эти.

Наконецъ стало немного проясняться, и я увидалъ на горизонт очертанія лса, на который мн указали какъ на маякъ, котораго я долженъ былъ держаться по пути къ выселку, и это обстоятельство произвело на меня положительное дйствіе оазиса на заблудившійся въ Сахар караванъ.

‘Вотъ тутъ близко долженъ быть выселокъ,— мысленно утшалъ я себя.— Тутъ я переночую и теперь уже вс мои опасенія замерзнуть въ пол должны совершенно исчезнуть’.

И я усердно сталъ погонять мою лошадь. Но тутъ опять снгъ повалилъ такой густой массой, что я снова, на разстояніи сажени, не могъ различать предметовъ и очертанія лса скрылись изъ моихъ глазъ. Чтобъ не сбиться съ однажды избраннаго мною направленія, я внимательно слдилъ, съ которой стороны дуетъ втеръ, хавши такимъ образомъ съ добрый часъ времени, я очутился передъ молодымъ сосновымъ лсомъ, гд однакожъ не оказалось никакой дороги, по которой можно было бы добраться до выселка. Длать было нечего! Привязавъ мою лошадь къ дереву, я отправился пшкомъ отыскивать дорогу, которую наконецъ нашелъ. Воротившись за моею лошадью и поставивъ ее на дорогу, я проздилъ такимъ образомъ еще около часа лсомъ и наконецъ, сквозь стволы деревьевъ, вдали мелькнулъ огонекъ. ‘Вотъ онъ, давно желанный выселокъ!’ радостно мелькнуло у меня въ голов, и погнавъ лошадь еще шибче, я вскор подъхалъ къ дворику, на который изъ оконца избы падала яркая полоса свта отъ горящихъ угольевъ, и я въ эту минуту съ особенно отраднымъ чувствомъ подумалъ о живущихъ въ этой изб, подъ надежнымъ кровомъ, и защищенныхъ отъ свирпствующей теперь бури и мятели. Отпрягши мою лошадь, я, безъ всякой церемоніи, прямо взошелъ въ избу, поздоровался съ хозяевами и попросилъ позволенія поставить мою лошадь въ конюшню. Но у нихъ не было конюшни и ихъ собственная лошадь стояла на изгороди, возл гумна. ‘Есть пожалуй небольшой, старенькій хлвушокъ, да дверь въ немъ такъ низка, что лошадь нельзя туда поставить — не помстится’, такъ отвтили мн хозяева.

Но такъ какъ буря и мятель все усиливались, и было бы безжалостно оставить лошадь наружи, то я и спросилъ хозяевъ, не позволятъ ли они мн прорубить дверь повыше на столько, чтобъ можно было провести лошадь въ хлвъ. Они согласились и дали мн для этого топоръ. Прорубить пришлось въ бревенчатомъ сарайчик надъ дверью звена два, не боле, устроивъ это, я помстилъ туда свою лошадь, а кстати уже поставилъ и сани. Я принесъ лошади сна, поставилъ ей воды, и устранивъ такимъ образомъ вс мои опасенія на счетъ того, какъ и гд простоитъ она ночь, отправился въ избу, чтобъ поближе познакомиться съ хозяевами.

Теперь, когда уже меня боле не удручали безпокойства и заботы о моей собственной безопасности, я обратилъ вниманіе на то, что въ изб господствовала страшная бдность и нищета. Въ окнахъ были такія большія щели, что въ нихъ свободно дулъ втеръ, вмст со снгомъ, котораго намело на подоконники цлые сугробы. Въ одномъ углу избы стоялъ столъ, а въ другомъ убогая кровать, на которую накидана была разная ветошь. У дверей была другая кровать, на которой сидлъ, скорчившись отъ холода, едва прикрытый лохмотьями мальчикъ, повидимому, лтъ семи.

Хозяйка была еще молодая женщина, но даже самый неопытный глазъ легко могъ бы замтить, что горе и заботы преждевременно наложили печать свою на ея когда-то красивыя и правильныя черты лица. Возл печки, въ люльк лежалъ маленькій ребенокъ, очевидно опасно больной. По всей вроятности, люлька повшена была такъ близко къ огню съ той цлью, чтобъ его теплота могла сколько-нибудь отогрть его крошечное, кочевющее отъ стужи тло. Потомъ въ изб жило еще двое людей: старый, сдой какъ лунь, старикъ и древняя старуха, которые были, повидимому, старйшими членами семьи, ддомъ и бабкой, и которымъ, казалось, не было никакого дла до всхъ лишеній и разныхъ превратностей жизни, въ такой степени они оба имли равнодушный видъ. Хорошо ли, худо ли будетъ имъ, у нихъ очевидно сложилось такое убжденіе, что ни одинъ человкъ въ мір, при всемъ своемъ желаніи, не будетъ въ силахъ измнить ихъ теперешняго положенія. Подобнаго рода философія съ ихъ стороны тотчасъ же бросилась мн въ глаза, какъ только я заговорилъ съ ними. Пожалуй, ничего другого и не остается для выселившейся семьи, по крайней мр того, кто смотритъ на этотъ вопросъ такимъ образомъ, уже не будутъ смущать вс неудачи и напрасные труды, которые ждутъ всякаго переселенца. Но у хозяйки была, очевидно, другая натура, что доказывалось преждевременнымъ увяданіемъ ея молодости и выраженіемъ лица, краснорчиво говорившимъ, что она уже достаточно вынесла всякихъ горестей и трудовъ.

Сообщивъ обитателямъ избы, кто я, куда и зачмъ ду, я вступилъ съ ними въ разговоръ.

— Разв у васъ въ дом нтъ мужчины помоложе?— спросилъ я.

— Есть, мой мужъ,— отвчала женщина.

— Гд же онъ теперь, что я его не вижу здсь?— продолжалъ я разспрашивать.

— Ужъ и такъ довольно пришлось посидть дома, теперь онъ въ сосновомъ лсу, рубитъ деревья на смолу.

— Боже мой!— невольно вскрикнулъ я.— Да слыханное ли дло, чтобы въ такую мятель можно было отправиться рубить лсъ, да притомъ въ такую позднюю пору! Неужели никто изъ васъ не безпокоится за него, чтобы съ нимъ не случилось какого-нибудь несчастія?

— Мой Гэйкки не справляется съ дурной погодой и съ поздней порой. Онъ работаетъ, не покладывая рукъ, досугъ ли ему разбирать! И будетъ работать до тхъ поръ, пока силъ хватитъ, ну, а когда уже силъ не станетъ, еще успетъ насидться дома, — отвтила хозяйка, и при разговор о муж, повидимому, забыла хотя на одну минуту свое горе и заботы.

— Но вдь онъ можетъ замерзнуть въ такую мятель и въ такой холодъ?— замтилъ я.

— Участокъ, гд онъ работаетъ, недалеко отъ дома и тамъ такой густой лсъ, что со всхъ сторонъ защищенъ отъ втра и мятели. Какъ только кончитъ, такъ и прибжитъ домой. Вотъ вы увидите!— продолжала хозяйка совершенно увреннымъ тономъ.

— А давно вы живете здсь?— спросилъ я, чтобы перемнить предметъ разговора.

— Это я вздумалъ выселиться сюда,— вмшался старикъ.

— Ты, вроятно, выселился, когда былъ еще молодъ?— спросилъ я.

— Нтъ, ужъ далеко не молодъ. Мн было уже почти подъ пятьдесятъ лтъ, когда мн влзло въ голову построить себ дворъ на новомъ мст. Пораньше надо было бы это сдлать!— прибавилъ старикъ совсмъ равнодушнымъ тономъ, и съ этими словами вышелъ вмст съ своей старухой. Но я продолжалъ свой разговоръ съ хозяйкой.

— Кто изъ васъ обоихъ сынъ или дочь этихъ стариковъ?— спросилъ я ее.

— Я,— отвчала женщина.

— Есть ли у твоихъ родителей еще другія дти, кром тебя?

— Да. Насъ всхъ было десять человкъ. Прочіе девятеро померли.

— Давно ты за мужемъ за твоимъ Гэйкки?

— Шесть лтъ.

— Были у васъ еще дти, кром этихъ двоихъ?

— Всего на все было четверо, двое померли, — отвчала она печально.

— Твой меньшой ребенокъ, кажется, очень боленъ?— спросилъ я, взглянувъ на крошечное существо, лежавшее въ люльк.

— Да, маленькій Гэйкки очень хвораетъ, бдняжка. Боюсь, какъ бы и онъ не умеръ!— сказала она, глубоко вздохнувъ. Я предположилъ, что эта молодая чета не исполнила многихъ, лежащихъ на ней обязанностей относительно ихъ дтей и потому причиной тому была смерть послднихъ, — я не зналъ внутреннихъ душевныхъ свойствъ этихъ людей. Но не желая прибавлять ещелишней тягости къ тому бремени, которое уже угнетало ихъ, я замтилъ со всевозможной осторожностью.

— Отчего вы не поправите своихъ оконъ такъ, чтобы въ нихъ не было щелей, сквозь которыя дуетъ втеръ со снгомъ?

Она, очевидно, поняла, на что я намекалъ, длая этотъ вопросъ и, устремивъ на меня пристальный, проницательный взглядъ, сказала:

— Ахъ, голубчикъ! Вы вдь не знаете нашего положенія. Мой Гэйкки — не лнивецъ и не безпечный человкъ. Онъ работаетъ безъ устали ночь и день насколько хватаетъ его силъ, но вдь онъ одинъ работникъ въ семь, мой отецъ и мать уже стары и работать не могутъ. Въ лтнее время только я могу пособить ему въ работ. Когда Гэйкки пришелъ сюда, то не нашелъ почти ни клочка обработанной земли, потому что родители мои были стариками, когда выселились сюда, на совсмъ пустое мсто въ лсу. За эти шесть лтъ сколько мста разчистилъ Гэйкки своими руками въ лсу для пашни, и прошлымъ годомъ эта земля дала намъ хорошій доходъ, такъ что Гэйкки ршился построить совсмъ новую избу, которую мы только успли поставить вчерн, какъ вы видите ее теперь. Мы собирались лтомъ привести въ порядокъ горницу и приспособить избу для житья какъ слдуетъ, да вотъ съ нами случилось по пословиц: ‘человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ’. Ныншнее лто былъ такой плохой годъ, что ничего не уродилось и пришлось намъ отложить попеченіе объ устройств избы, такъ какъ мы остались ни при чемъ, прожили все, что было запасено, а для расплаты съ долгами пришлось намъ продать большую часть нашего имущества. Ну, а теперь Гэйкки день ночь возитъ на себ смолу къ сосднему мельнику, который платитъ ему за это ржаной мукой, а то вдь намъ пришлось бы сть хлбъ съ мякиной или съ корой. Такъ ужъ досугъ ли тутъ думать о томъ, чтобы справить избу какъ слдуетъ!

Этотъ правдивый, безъискусственный разсказъ хозяйки разомъ уничтожилъ вс мои сомннія.

Во все время нашего разговора, молодая женщина тихо укачивала въ люльк своего больного ребенка. А я все не могъ отдлаться отъ тревожныхъ мыслей по поводу продолжительнаго отсутствія хозяина дома. Когда же разговоръ нашъ прекратился, то безпокойство мое достигло самыхъ крайнихъ предловъ и я былъ почти увренъ, что съ хозяиномъ случилось какое-нибудь несчастіе, потому что, по моимъ часамъ, былъ уже десятый часъ въ исход. Но въ эту самую минуту въ сняхъ послышался стукъ, дверь отворилась и въ комнату вошелъ весь занесенный снгомъ человкъ. Отряхнувъ съ себя снгъ, положивъ возл себя на подъ топоръ и рукавицы, онъ быстрыми шагами подошелъ въ жен и, заглядывая въ люльку, не замчая, что на боковой лавк сидитъ незнакомый человкъ, проговорилъ:

— Получше ли хотя немного маленькому Гэйкки?

— Нтъ, он, бдняжечка, совсмъ плохъ, я думаю, что онъ скоро умретъ,— отвчала ему жена.

— Господи! сохрани его и помилуй!— произнесъ упавшимъ голосомъ этотъ изнуренный трудомъ отецъ больного ребенка. Нагнувшись къ колыбели и засунувъ об руки подъ изголовье, онъ приподнялъ лежавшее тамъ маленькое существо и прикоснулся своими похолодвшими губами къ его блднымъ щечкамъ, на которыхъ выступалъ болзненный потъ, предшественникъ неумолимой смерти. При этомъ зрлищ я почувствовалъ, что мои глаза наполняются невольными слезами.

Онъ по прежнему продолжалъ стоять у колыбели, а жена, желая дать ему знать, что въ изб есть постороннее лицо, заговорила съ нимъ такимъ образомъ:

— Гд ты такъ долго замшкался въ такую страшную мятель? Вотъ даже чужой человкъ сталъ безпокоиться, что ты не возвращаешься домой.

Мужъ, отвлеченный отъ своей печали этимъ новымъ предметомъ для разговора, спросилъ:

— Кто же это былъ здсь?

— Прозжій, вотъ онъ сидитъ на лавк,— отвчала жена, указывая на меня.

Только въ эту минуту онъ замтилъ меня, спросилъ, кто я, откуда ду и какъ попалъ въ эту сторону. Получивъ на все обстоятельный отвтъ и удовлетворившись имъ, онъ, наконецъ, сказалъ:

— Да, ужъ точно погода ужасная. Но вдь теперь полный мсяцъ, такъ что при его свт, да при снг, можно безъ особенной нужды рубять сосны для выкуриванья смолы. Въ такія тяжелыя времена не до того, чтобы давать отдыхъ рукамъ!

Между тмъ, онъ грлъ у огня свои окостенвшія отъ стужи пальцы, а жена, тмъ временемъ, собирала все къ ужину. Она вынула изъ печки каменную чашку, на которую въ вид крышка опрокинута была вверхъ дномъ другая, поставила ее на столъ, потомъ принесла небольшой хлбецъ, щепотку соли, немного молока, и ужинъ былъ готовъ. Я закусилъ своей дорожной провизіей, пока ужиналъ хозяинъ. Вс прочіе члены семьи поужинали еще до моего прихода.

Я заглянулъ въ чашку съ похлебкой, которую лъ хозяинъ, и ужаснулся! Это была какая-то кашица изъ отрубей, приправленная мукой. Прежде, чмъ ссть за столъ, хозяинъ снялъ съ головы шапку, сложилъ на груди руки крестомъ и прочелъ мысленную молитву передъ своей скудной трапезой. Всыпавъ въ вышеупомянутую болтушку щепоть соли, онъ прихлебывалъ ею свой черствый хлбъ, запивъ все это небольшимъ, приготовленнымъ женою количествомъ молока.

Въ это время зашевелился, на стоящей у двери кровати, спавшій до этой минуты мальчикъ. Онъ, какъ былъ, въ одной рубашенк, спрыгнулъ съ постели, развалистой походкой подошелъ въ отцу и заговорилъ: ‘Батя! И я хочу сть!’ Тогда отецъ взялъ его на руки, собралъ находившееся на постели тряпье, завернулъ имъ мальчика, сколько было возможно, и посадивъ къ себ на колни, раздлилъ съ нимъ свой ужинъ.

Мн стало жаль этого бднаго мальчугана, доставъ изъ своего дорожнаго коробка половину булки, намазавъ на нее масля, а сверху положивъ ломтикъ мяса, я подошелъ къ нему и подалъ ему тартинку. Но онъ никакъ не хотлъ взять ее отъ меня, наконецъ, согласился и держалъ этотъ кусокъ передъ собою какъ величайшее лакомство, только изрдка ршаясь откусывать отъ него понемножку. Въ то же время я услыхалъ какъ онъ, обращаясь въ матери, сказалъ:— Мама, и Гэйкки также!— ‘Гэйкки уже такъ боленъ, что не можетъ сть ничего! шь ты самъ!’ — отвтила ему мать. Сколько любви къ своему брату выразилось въ этихъ словахъ малютки, который самъ былъ голоденъ!— подумалъ я, глядя на него. И мальчикъ, успокоенный словами матери, принялся съ большимъ аппетитомъ за булку съ масломъ.

Горвшіе въ печк уголья до сихъ поръ давали достаточно тепла въ изб, но когда огонь сталъ понемногу гаснуть, то холодъ, постепенно усиливаясь, сдлался, наконецъ, очень чувствительнымъ. Тогда хозяйка предложила мн пойти въ горницу, гд помщались оба старика и которая была истоплена съ вечера заране. ‘Вдь въ изб будетъ такъ холодно, что вы не вытерпите, продолжала она, — да притомъ и кровати нтъ, гд бы можно было вамъ лечь’. Предложеніе было мн очень по сердцу, потому что я уже начиналъ бояться непріятной перспективы провести длинную зимнюю ночь въ изб, гд былъ такой невыносимый холодъ. Между тмъ, мальчикъ снова улегся въ свою постель, ребенка въ колыбели придвинули еще ближе къ печк, чтобы на его долю пришлось всего больше тепла, а сама мать сла возл колыбели, чтобы наблюдать за больнымъ ребенкомъ. Утомленный тяжелымъ дневнымъ трудомъ, мужъ сдался, наконецъ, на убжденія жены отдохнуть хорошенько и легъ спать на свой соломенный тюфякъ, а я, захвативъ свое верхнее платье, отправился въ горницу, къ старикамъ.

Погода по прежнему была ужасная. Дулъ сильный втеръ и валилъ такой снгъ, что сквозь него не было возможности разглядть даже самые ближайшіе предметы. Однакожъ, я все таки отправился провдать мою лошадь, которая находилась въ такомъ удобномъ для нея и защищенномъ со всхъ сторонъ мст, что я на этотъ счетъ остался совершенно спокоенъ.

Когда я подошелъ къ горниц, которой дверь была со стороны втра, то замтилъ, что она была очень тонка, такъ что вся тряслась отъ напора втра. Я попытался отворить ее, на это оказалось невозможнымъ, я сталъ стучаться и торкаться въ все изо всхъ силъ, но изъ каморки никто не подавалъ ни малйшаго признака жизни.

Оставаться въ темнот и на такомъ страшномъ холодномъ втр я не могъ, и потому принялся отчаянно обими руками, изо всхъ силъ напирать на дверь, чтобы, въ случа крайности, даже выломать ее. Вотъ она уже начала немного подаваться впередъ, а внутри послышалось движеніе и трескъ, причемъ громкій, сильный голосъ, спросилъ извнутри: ‘Кто тамъ ломится сюда?’

— Это я — прозжій. Отворяй дверь! Меня послали сюда ночевать!— крикнулъ я въ свою очередь такимъ же зычнымъ голосомъ.

— Да подожди немножко, пока я отворю дверь!— опять послышался голосъ старика, который чего-то шарилъ на полу, потомъ началось какое-то передвиганье, оханье, кряхтнье, а дверь все-таки не отворялась.

— Вдь я могу замерзнуть здсь! Отворяй дверь!— завопилъ я изо всей мочи.

— Да я никакъ не слажу съ нею!— отозвался старикъ, толкая и дергая дверь изо всхъ силъ. Наконецъ-то онъ отворилъ ее.

Вошедши въ горницу, я тотчасъ же увидалъ причину, почему старикъ заставилъ меня столько времени ждать за дверью. Сначала старику показалось, что кто-то постоянно треплетъ и дергаетъ дверь, онъ никакъ не сообразилъ того, что это втеръ, который дулъ, не переставая во весь вечеръ. Такъ какъ дверь была очень тонка и ненадежна, то старикъ, и привязалъ ее обрывками веревокъ, крпко прикрутивъ ее множествомъ узловъ къ пар полозьевъ, которые положены были между двухъ брусьевъ на печь, чтобъ ихъ не покоробило, и прикрутилъ онъ ее такъ усердно, что не могъ распутать завязанныхъ имъ же самимъ узловъ, и долженъ былъ оборвать веревку, чтобъ отворить дверь.

Каморка была крошечная. На печк уже не было мста прилечь, потому что кром двоихъ спавшихъ на ней стариковъ, она вся была загромождена, выключая вышеупомянутыхъ предметовъ, разными досками и обрубками, предназначавшимися ли домашнихъ подлокъ. Скамейка, стоявшая вдоль стны, была такъ узка, что не только лечь на ней, но даже сидть можно было съ трудомъ, а полъ былъ такой холодный и грязный, что нечего было и думать о томъ, чтобъ расположиться на немъ на ночлегъ. Оставалось только одно, провести ночь на лавк, въ сидячемъ положеніи, прислонившись спиною къ стн. Но какъ ни пристраивался я, а заснуть все-таки не могъ, и потому, чтобъ скоротать время, я вступилъ съ старикомъ въ разговоръ.

— Далеко ли отсюда до ближайшаго села?— спросилъ я его.

— Мили полторы,— отвтилъ онъ.

— Въ такомъ случа вы не можете разсчитывать на скорую помощь сосдей, еслибъ у васъ случилась неожиданно какая-нибудь бда?

— Нтъ, ужъ на это надяться нечего. Надо будетъ управиться самимъ, своими собственными силами!— сказалъ старикъ спокойнымъ тономъ.

— А что, вдь много нужды и всякихъ невзгодъ, я думаю, пришлось испытать теб въ жизни?

— Ну, конечно. Да вдь все это уже прошло!— философски ршилъ старикъ.

— А сколькихъ дтей схоронилъ ты?

— Девятерыхъ.

— Когда умерли они? До твоего переселенія сюда или посл?

— Двое умерли прежде, а прочіе семеро уже здсь.

— Можетъ быть, они умерли оттого, что терпли нужду въ самомъ необходимомъ для жизни?— нершительно спросилъ я.

— Вотъ еще! Да наши сосди жили еще хуже нашего, а дти у нихъ вс до одного живы, такія здоровыя, да краснощекія! Все это пустяки! Разв отъ смерти уйдешь? А вся причина того, что наши дти умерли, та, что имъ уже такъ написано было на роду!— отвтилъ старикъ съ нкоторой досадой.

Замтивъ, что этотъ разговоръ ему непріятенъ, я перемнилъ его на другой и началъ такъ:

— А кто изъ васъ старше: ты или твоя жена?

— Моя старуха почти на десять лтъ моложе меня.

— Теперешняя хозяйка дома самая старшая изъ твоихъ дтей?

— Да, она самая старшая. А вотъ и съ нею было намъ не мало хлопотъ, чтобъ пріискать ей мужа!— сказалъ старикъ, какъ бы опасаясь, что я снова вернусь къ прежнему предмету разговора.

— Онъ, кажется, хорошій человкъ?

— Худымъ назвать грхъ! И работникъ онъ исправный!— прибавилъ старикъ.

— По моему, даже больше, чмъ исправный,— замтилъ я.

— Чего же больше-то? Такихъ много, какъ онъ,— сказалъ старикъ. Этимъ онъ, вроятно, хотлъ сказать, что весьма натурально, если живущій въ выселк крестьянинъ работаетъ, сколько хватаетъ силъ, чтобъ прокормить себя и свою семью.

— Я боюсь, какъ бы у нихъ не умеръ ихъ больной ребенокъ!— продолжалъ я.

— Бояться тутъ нечего. Ужъ если кому опредлено не жить, такъ, стало быть, и долженъ онъ помереть!— сказалъ на это старикъ равнодушнымъ и вялымъ тономъ, потомъ задремалъ, а вскор крпко уснулъ, такъ что въ ночной тиши громко раздавалось его храпніе. Я также очень бы охотно уснулъ, но сонъ положительно бжалъ отъ глазъ моихъ. Меня угнетали мысли относительно равнодушнаго взгляда этого старика на жизнь вообще. Нжно-любящая своихъ дтей и жалостливая къ нимъ молодая чета, находившаяся въ изб, ихъ безнадежно больной ребенокъ, старческое сонное храпніе въ каморк, все это не выходило у меня изъ головы, посл того какъ я узналъ поближе всхъ обитателей этого пустыннаго выселка. Пока хозяинъ еще не возвращался съ своей работы, то я предполагалъ, что онъ, если не совсмъ неспособный человкъ, то по крайней мр очень безпечно относящійся къ своему бдственному положенію. Но какъ только онъ воротился домой, мнніе мое о немъ совершенно измнилось. Вмсто воображаемаго мною разгильдяя, увидалъ я крпко сложеннаго, рослаго, стройнаго человка, съ замчательно красивыми чертами лица. На его щекахъ еще игралъ румянецъ здоровья, хотя очевидно уже значительно поблекшій отъ усиленнаго безустаннаго труда. При этомъ я имлъ случай убдиться, что сердце его было не просто обыкновенный полый мускулъ, но что оно полно было горячей, искренней любви къ своей семь. Очевидно, что онъ поселился здсь не по нужд, потому что онъ не могъ ожидать на этой скудной почв вознагражденія своихъ трудовъ, но лишь ради другой, боле глубокой причины, любви къ женщин, которая сдлалась его женой. И онъ послдовалъ этому сердечному влеченію, и не раскаивается въ немъ, хотя вмст съ нимъ на его плечи обрушился постоянный, непосильный, почти нечеловческій трудъ.

Все это вмст волновало мою душу и не давало заснуть. Зажегши срную спичку, я при ея свт взглянулъ на свои часы. Была половина второго. Мн очень хотлось бы узнать, горитъ ли огонь въ изб, но я не могъ этого видть, потому что окно каморки выходило на другую сторону, а дверь опять была прикручена прежнимъ способомъ, такъ что мн боле ничего не оставалось длать, какъ продолжать сидть на узкой скамейк, прислонясь спиной къ стн, и въ этомъ положеніи, наконецъ, снизошелъ на меня благодтельный сонъ.

Мн грезилось, что я нахожусь въ изб съ больнымъ ребенкомъ и его родителями. Буря ревла еще сильне, чмъ съ вечера, а въ щели оконъ въ избу надуло еще боле снга. Больному ребенку становилось все хуже, а отецъ и мать съ печальными лицами сидли возл его колыбели. Вдругъ сильнымъ порывомъ втра настежъ распахнуло наружную дверь, въ которую ворвалась снжная мятель и закрутилась посредин избы. Мать благоговйно сложила руки и стала шептать молитву, а отецъ упалъ возл колыбели на колни, нагнулся къ ребенку и запечатллъ долгій поцлуй на его мертвенно-блдномъ личик. Въ эту самую минуту въ дверяхъ показался блый, прозрачный какъ легкій дымъ, призракъ, съ большими крыльями на плечахъ. Онъ былъ такой воздушный, что шелъ даже не касаясь пола. Приблизившись къ колыбели, онъ накрылъ ее совсмъ собою, и когда онъ сталъ удаляться, то я замтилъ, что онъ уноситъ съ собою ребенка бережно на своихъ крыльяхъ. Увидала это и сама горюющая мать. ‘Господи! куда это ты уносишь мое дитя?’ — въ отчаяніи вскрикнула она. ‘Туда, гд нтъ ни бурь, ни снжныхъ мятелей и гд уже не нужно будетъ отирать съ его чела болзненнаго пота, какъ то длалъ здсь отецъ, цлуя его!’ — отвчалъ призракъ. При этомъ неутшная мать пала ницъ, а призракъ исчезъ съ ребенкомъ на рукахъ, и снжная мятель помчалась имъ вслдъ. Я поспшилъ выйти наружу, чтобъ посмотрть, куда они направятъ свой путь, и увидалъ, что они стали подниматься на воздухъ все выше и выше, вмст съ вихремъ крутящихся вокругъ нихъ снжинокъ. Я слдилъ за ними глазами, сколько было возможно и пока они совсмъ не скрылись изъ вида. Въ лсу и вокругъ выселка завывалъ и гудлъ втеръ, а гд-то вверху слышно было стройное пніе: ‘Теб, Господи, подобаетъ слава, честь и поклоненіе во вки вковъ!’

Когда я проснулся, то старикъ уже всталъ и, зажегши свтецъ, щепалъ лучину. Старуха также встала и штопала свои чулки. Мн такъ хотлось опять воротить мой благодатный сонъ, но я уже не могъ заснуть въ другой разъ. Однакожъ то, что мн грезилось, глубоко запечатллось въ моей памяти и я счелъ это за предзнаменованіе смерти больного ребенка.

— Былъ ты въ изб?— спросилъ я старика.

— А зачмъ мн идти туда? Что бы я сталъ длать тамъ?— отозвался онъ своимъ обычнымъ, равнодушнымъ тономъ.

— Чтобъ освдомиться, живъ ли еще больной ребенокъ.

— Чего объ немъ освдомляться? Живъ, такъ живъ, умеръ, такъ умеръ!— отвчалъ онъ безучастно.

Такія слова показались мн не только холодными, но даже безсердечными. Я поспшилъ одться по дорожному и вышелъ на дворъ. Втеръ утихъ и мятель также. Начинало свтать. Сходивъ посмотрть свою лошадь, я отправился въ избу, гд люлька съ ребенкомъ была все на томъ же мст, возл печки, гд догорала, вставленная въ трезубецъ, лучина, наполняя избу дымомъ. Отецъ и мать сидли возл колыбели, низко наклонившись надъ нею. Оба они казались точно окаменлые. Я понялъ все. На ихъ лицахъ видны были слды обильно пролитыхъ слезъ, которыя въ настоящую минуту уже совсмъ изсякли.

— Ребенокъ вашъ, вроятно, умеръ?— спросилъ я.

— Да, бдняжки Гэйкки уже нтъ боле въ живыхъ!— отвчала мать глухимъ голосомъ.

При этихъ словахъ, я взглянулъ на лицо отца. Беззвучныя, сдержанныя рыданія подергивали его губы, а въ глазахъ было столько глубокаго отчаянія, что у меня защемило сердце.

Я отправился запрягать въ сани свою лошадь и продолжалъ мой путь по сбивчивымъ дорогамъ этого пустыннаго края, но во все время моихъ долгихъ странствованій грустная, виднная мною картина безпрестанно возставала въ моемъ воображенія и воспоминаніе о ней никогда не покидало меня до сихъ поръ, а между тмъ, въ голов моей неотвязно копошилась такого рода мысль:—

Войны, которыя ведутъ между собою государства и народы, ведутъ за собою страшныя кровопролитія и стоятъ имъ безчисленнаго множества человческихъ жизней, но сосчиталъ ли кто, какого множества человческихъ жизней стоило Финляндіи обработываніе ея скудной почвы и вообще веденіе всего полевого хозяйства? Я полагаю, что на этотъ счетъ не имется никакихъ статистическихъ свденій, потому что:

Кто разскажетъ повсть борьбы,

Какую пришлось вынести этому народу,

Когда война прошлась по всему Финскому краю,

Когда морозъ уничтожалъ вс посвы и наступалъ голодъ?

Кто оцнитъ всю пролитую народомъ кровь

И все его великое терпніе?

Е. М.
‘Встникъ Европы’, No 10, 1884

Пьетари Пэйверинта Картинки изъ жизни. Разсказы финскаго писателя П. Пэйвиринта. Съ шведскаго. III. Выселокъ.

Читайте также:

Пьетари Пэйверинта
Картинки изъ жизни.
Разсказы финскаго писателя П. Пэйвиринта.
Съ шведскаго.
III. Выселокъ.